Семь чудовищ Медного берега5 читателей тэги

Отец твой должен был сказать, когда б тебя любил,

Чтоб ты мне голову отсек, а тело разрубил,

А части сжег, а пепел чтоб развеял на ветру -

И вот тогда, возможно, я действительно умру.

Но если в доброте своей оставишь у меня

Хоть каплю сил, хоть горсть воды, хоть язычок огня,

Пускай стервятник надо мной уж крылья распростер,

Я поднимусь, и я напьюсь, и разведу костер.

А не погонишься за мной, поддавшись куражу, -

Я отойду и затаюсь, и раны залижу.

Я из любой тюрьмы сбегу, и будешь ведать впредь,

Что даже каменной плитой меня не запереть.

Взойду зарей, взметнусь волной, стряхну оковы сна,

Веселой песней разольюсь - да всем ветрам весна!

И пожалеешь, может быть, в священной простоте,

Что, побежденного, меня добить не захотел.

Я без остатка все верну, сквозь скалы прорасту,

И в этот день ты проклянешь свою же доброту.

И как на утренней заре увидишь корабли -

То я иду. Я помню все. Давай поговорим.

Я хотела назвать это стихотворение "Песенка неубиваемой херни", простите. Оно посвящено намдалени, но вы этого даже не заметите.

Собственно это и есть главный мой жизненный ориентир, к которому я стремлюсь и сердцем, и разумом. Как-то я написала в шутку, что, если бы создавала религию, в ней была бы единственная заповедь: не перегибай.

Представим, что есть чаши весов. И, наполняя каждую, я стремлюсь к тому, чтобы ни одна не легла на землю. К сожалению, многим людям либо свойственны перегибы (чаша лежит на земле), либо они вовсе ничего не могут положить на весы (ты нормальный парень, но как-то ни о чем). Перегибы вызывают у меня любопытство, иногда - уважение (смотря куда перегнули), но не вызывают любви.

Удержать равновесие - мой принцип, мое стремление, мое чувство прекрасного, моя любимая игра. Как далеко я смогу зайти, чтобы додать себе и при этом не скатиться в вульгарность? Как построить работу так, чтобы меня ценили, а я не задолбалась? Как оттянуться в отпуске на все деньги, и при этом оставить на карточке приятную сумму?

Равновесие свойственно природе. Любое напряжение стремится ослабить себя, любое давление стремится разрешиться. Чем быстрее позволить им это сделать, тем легче будут последствия. Так, я предпочитаю как можно раньше успокоить и обнадежить человека в трудной ситуации. Если травма предполагает возможность восстановления, я скажу об этом сразу после травмы. Если в рассказе поединок ведется не до смерти, а до первой крови, я скажу об этом до начала поединка. Вот вам давление, а вот клапан для сброса, будьте спокойны. Потому подлинная дикость для меня - это стремление к равновесию, избегание крайностей. В природе мало какая борьба "до последней капли крови".

Я предпочитаю со всеми быть в хороших отношениях, и только потом узнаю, что девица, с которой мы мило обсуждали музыку и котят - на самом деле адовая стерва, которая вот уже восемь лет меняет места работы, нигде не задерживаясь из-за скандалов с коллективом. Я боюсь презирать и осуждать - ничто так не искушает судьбу как "уж я бы на месте этого ублюдка так не сделал". Когда я только получила нынешнюю работу, то свысока думала о тех мужчинах, которые сидят на шее у своих жен - ведь можно поднять жопу с дивана, и работа найдется. Вскоре я поняла, что совершаю "ошибку выжившего", и отбросила всякое чувство превосходства.

Неудивительно, что с таким подходом намдалени кажутся мне потрясающими. Оба народа, которые, смешавшись, породили намдалени, мне по отдельности мало интересны. Каждый из них склоняется в свою крайность. Что грубые северные варвары, что хитрые южные островитяне-имперцы. Но, соединившись, эти две культуры породили нечто необыкновенно прекрасное. Народ, унаследовавший от своих северных отцов крепость, прямоту и воинственность, а от южных матерей - честолюбие, хитрость и легкость. Кто сказал, что это не сочетается. Тем более что очень многие намдалени - наемники и пираты, а наемники тоже вызывают во мне теплое чувство - это воины, которым не свойственны перегибы, связанные обычно с образом воина. Намдалени горды - но прекрасно знают, когда и куда гордость можно засунуть. Они честны и прямы - но если уж начинают вести двойную игру, заткнут за пояс любого придворного. Они придерживаются своих обычаев, но не закоснели в них и отступают от традиции, когда им это удобно. Они воинственны, но совсем не жестоки. Вспоминаются их карательные меры против партизан - смех один. Гитлеровцев бы весьма позабавило. Как могла я не влюбиться в такое потрясающее равновесие!

Как говорится, хорошие книги заставляют людей задуматься, и вот я задумалась.

1. Агрессия не равна ненависти. Агрессия в чистом виде - это "я стремлюсь, чтобы мне было хорошо, пусть даже за твой счет". Ненависть - это "я стремлюсь, чтобы тебе было плохо, пусть даже за мой счет". С агрессором вы можете услышать друг друга, с ненавистником - вряд ли. Если вы воюете за условные золотые копи, для агрессора копи - цель, для ненавистника - повод. Посему некоторые комментаторы в интернете страшнее иных разбойников. Из этого следует и другая мысль: если вы соперничаете, претендуя на одно и то же, но при этом ведете себя нормально, это соперничество никого из вас не делает дурным человеком. Просто не будьте мудаками. Это же изи.

2. Если компетентный орган не требует сертификат испытаний, не испытывайте людей. Не оставляйте человека один на один с его соблазном в надежде, что он проявит себя с лучшей стороны и устоит. Даже если устоит, ничего хорошего в таких проверках нет, разве что вы сможете потом красиво сказать "я в тебя верил". Но оно того не стоит.

3. Пренебрежительные слова гораздо легче слышать от того, кого можно уважать за дело. Если же человек не делает ничего особенного, а просто нормально себя ведет, то отзываясь о других пренебрежительно, свой авторитет он также роняет. Потому что любое презрительное высказывание влечет за собой закономерный вопрос: а ты? И хорошо, если этот вопрос возникнет только у людей.

Ребята, я сегодня подняла +100 к ЧСВ и почувствовала себя как тот суровый профессионал из голливудских фильмов, которого пришел похвалить сам президент, а он такой: "У меня тяжелый пациент, ждите".

Сидела я, работала над одним сложным заказом, сосредоточенная и злая (перевод был отъехавший, потому что оригинал составлял не носитель языка). И тут пишет мне начальница - не та, которую я замещаю, а та, которая наместник гендира на земле. И спрашивает: не я ли, мол, в сентябре вытащила с того света заказ N. Заказ N - это 10000 экселевских ячеек дурного перевода на польский, который я переписала наново своими лапками. Предвосхищая вопросы: я понимаю польский, потому что он похож на белорусский.

Я ответила, что да, это я. На что начальница начала вещать о том, что гендир поручил ей собрать с каждого отдела по лучшему человеку, дабы они вместе нянчились с заказами еще одного важного клиента. Меньше всего мне хотелось отвлекаться от моей работы и слушать, чего там хочет гендир. Знаете, что я ей написала? Я написала: жаль, я думала, вы упомянули заказ N, потому что хотите дать мне деняк (уверена, что полячку оштрафовали, но я из этого штрафа ни рубля не получила); вы пишите, но отвлекаться я не буду, потом приду и прочту, когда закончите - и отключила скайп.

Конечно, если бы мне написал сам гендир, может, я бы так не говорила. А может, и говорила бы - в конце концов, кто как не я вытягивал самых безнадежных пациентов типа машинного перевода пятисот страниц корейской фармацевтики. Но ух, прям крутой себя почувствовала.

Я тут прочитала одну интересную мысль, которую мне хочется процитировать.

Оригинальная запись здесь.

Как любителю олицетворений всего нечеловеческого, мне эта мысль зашла. От себя добавлю, что, поскольку я уже три года работаю с корпоративными клиентами (точнее с их заказами, от работы с клиентами небеса меня уберегли), для меня они с самого начала не были безликими. Я знаю, как у кого идут дела, как он себя ведет, с кем ссорится и с кем дружит (например, узнала, что две весьма известные кондитерские фабрики адски срутся из-за товарных знаков, не в силах поделить советское наследство). Так как на работе я проверяю много договоров (ничего личного, просто их легче всего сличать с оригиналами), в какой-то момент мне стало казаться, что средневековые понятия доброго имени и преданности сюзерену перекочевали в наши дни в бизнес. И серьезные компании готовы идти на большие жертвы, лишь бы сохранить доброе имя или очистить его в случае реальной вины. Дочерние предприятия должны действовать вопреки собственным интересам, если это идет на пользу материнской компании. И так далее.

Иногда кажется, что у компаний больше чести, чем у иных рыцарей.

У меня такое чувство, что этот дневник иногда скатывается в состояние "блог-имени-одной-книжки", но так как мне не с кем обсудить прочитанное, а говорить хочется не затыкаясь, что еще остается.

Я тот человек, который всегда старается понять другого. Во-первых, чтоб со мной было легче общаться, а во-вторых - мне любопытно. Если другому что-то нравится, я пытаюсь сама увидеть в этом красоту - и, как правило, вижу. Если другого что-то раздражает, я пытаюсь посмотреть на это его глазами - и, как правило, могу. Так и с книгами Тертлдава: узнав из отзывов, что часть читателей намдалени бесят, я попыталась посмотреть на своих любимцев глазами тех, кому они неприятны.

И вот что я могу сказать: как бы я ни любила намдалени, я не могу отрицать и того, что 99% времени они вызывают желание поставить их на место. Никаких ужасов они не творят, дешевых понтов не кидают, айфонами в кредит не хвастаются, но покритиковать чужие обычаи любят. В то же время, стоит указать им на их ошибки, в ответ получаешь ойвсе или этодругое. Цвет воинства, что ни говори.

И вот в третьей книге, наконец, наступает момент, которого читатели так ждут: намдалени ставят на место. Они поднимают мятеж против своих нанимателей, а те натравливают на них орды дьяволопоклонников (и еще партизан, и трудно сказать, кто хуже). Дьяволопоклонники давят намдалени числом и многих, в том числе всех старших командиров, берут в плен, требуя за них нехилый выкуп.

Что происходило с намдалени в плену, автор почти не описывает. Вместо этого я полтора часа слушаю о том, как главный герой водил племянницу императора по ресторанам тавернам, что они ели и как переспали. Тоже интересно, но я бы лучше послушала про наемников.

А так пришлось писать самой. Когда я только задумала этот рассказ, мне казалось, я получу некое мстительное удовольствие. Ведь зная, что с намдалени не случится ничего непоправимого, можно позволить себе порадоваться тому, что с них собьют спесь. Но когда я стала писать, то поняла: никакого удовольствия мне их страдания не доставляют.

Хотя, конечно, сам рассказ вышел, как мне кажется, весьма недурным. Лишней жестокости я не допустила, все строго в рамках канона, приемлемости и общей адекватности, сама к себе придраться не могу. И, конечно, жизнеутверждающая концовка в лучших традициях белорусской классики, иначе зачем все.

Чувствую себя как мать повзрослевших и обнаглевших детей, которая, с одной стороны, понимает, что их надо бы наказать, а с другой - так любит их, что не может этого сделать. Посему лучше бы я почитала об их злоключениях у Тертлдава.

Мне (да и не только мне, наверное) всегда хочется думать, что те, кто мне нравится, обладают выдающимися душевными свойствами. Неким величием души, если угодно. Каждый, конечно, своим.

У Шичининтай это свойство долго искать не надо: своими успехами они обязаны низкой внушаемости, которая позволила мальчикам из простонародья кошмарить даже местных демонов, не делая притом ничего, что выходило бы за пределы человеческих возможностей. Если все ограничения и вправду в голове, у них в головах те просто не задерживались. Шичининтай, видно, не склонны были в детстве верить всему, что им говорят, и это сослужило им, повзрослевшим, добрую службу. Дало тот невидимый, но неодолимый щит, который я хотела бы дать и своим детям.

Что до намдалени, то сперва мне казалось, что выдающихся душевных качеств у них особо нет. Да, адекватность, но какое же в ней величие? Хотя по нашим временам на адекватных только молиться. Но потом я осознала, что есть у них и более яркое свойство. Одно из двух качеств, кстати, которые заставляют меня влюбиться в человека, будь это даже женщина. И свойство это - необыкновенная способность к восстановлению. Я, конечно, не все обо всех знаю, но ни у кого из намдалени я не видела душевных травм. Ни о ком из них я не могла предположить, что раньше он был другим, но какое-то тяжелое событие разделило его жизнь на до и после. Зато я видела, как переживали они горе - унижение, пытки, потерю родных, военное поражение - и как восстанавливались после этого. Восстанавливались целиком - со всей своей яростью, страстью, гордостью, радостью, искренностью и здравомыслием - ни язычка своего огня не оставив на пепелище, тогда как у очень многих людей часть радости навсегда уходит из жизни после тяжкого потрясения.

Конечно, вряд ли у стольких людей это свойство объясняется врожденными особенностями психики (хотя, может, и объясняется, я в этом не сильна, вон, говорят, темпераментность кавказцев во многом обусловлена физиологически). Предположу, что роль здесь играет и культура, в которой они росли. У намдалени отсутствует культ страдания. Погибнуть в бою? Что за чушь! Можно отступить - отступи, можно сдаться - сдавайся. Отдать жизнь ради спасения близкого человека - это вынужденная жертва и большое горе, а не пример для подражания. Гордиться тем, через что ты прошел, странно - лучше гордиться тем, что ты совершил. И так далее.

Знаете, некоторые культуры стоят на том, чтобы создать внутри человека травму - пускай даже ради благой цели: чтобы он ценил чужую жизнь, например, или чтобы вызвать в нем так называемую священную ярость. Но намдалени хороший пример того, что здоровое общество, отличающее добро от зла, можно создать и не культивируя боли.

Я уже писала о том, что лучшее, ради чего я читала цикл Тертлдава и что меня глубоко в нем тронуло - это местные народы. Мне было важно узнать, что у всех этих народов есть исторические прообразы - мало что сравнится с чувством, когда понимаешь: то, что тебе дорого, существует на земле. Ну, разве что чувство, когда закрыл все рабочие дела перед выходными.

Но хотя исторические прообразы у этих народов есть, современных потомков почти никто не оставил. Я говорю не о биологическом потомстве, а о культурной преемственности.

Сердце мое намдалени - норманнские сицилийцы - исчезли бесследно. Хотя, по правде говоря, что я знаю о современной Сицилии и народах, ее населяющих? Да ничего. И все же сомнительно, чтобы там сохранилось нечто вроде намдалени. Судя по их именам и некоторым обычаям, это если не полностью германский народ, то, во всяком случае, с существенной долей германской (готской?) традиции. Вряд ли на современной Сицилии есть что-то подобное.

Аршаумы, перед выдержкой и достоинством которых я преклоняюсь, - это, оказывается, половцы (тут мем из 2020-го). Половцы, насколько я знаю, тоже сгинули во мраке веков, оставив только мемчики. Но нужно будет почитать о них подробнее для очистки совести.

И наконец хатриши, мои милые хатриши, почетное третье место, к которым я не чувствую такой сокрушительной нежности, как к намдалени, такого молчаливого почтения, как к аршаумам, но о которых всегда было приятно читать и с которыми я во многом себя ассоциировала - это - пара-пара-па - венгры.

Во времена, о которых идет речь, венгры (угры?) были далеко не тем цивилизованным_народом_из_ЕС, что сейчас. Это еще полукочевники, и все же они узнаваемы, а традиция хоть и менялась с течением веков, но не прервалась. Хотя, конечно, о древней Венгрии я знаю еще меньше, чем о современной.

Конечно, я предпочла бы, чтобы в живых остались и наследники намдалени, но раз уж так, хм, хм...

Венгрия, одна тут отдыхаешь?