Старый замок21 читатель тэги

Школы становятся все более существенной чертой городской жизни в XIII-XIV вв.: многие гильдии требуют, чтобы будущий подмастерье получил хотя бы минимальное школьное образование, прежде чем поступить в обучение. В 1478 году главы гильдии ювелиров официально запрещают мастерам принимать в обучение подростков, которые не умеют читать и писать. Кожевники выдвигают аналогичное требование в 1490 г., а слесари требуют, чтобы будущий подмастерье сам написал свое имя, когда его вносят в списки учеников. Требования были так суровы, что некий Томас Бодин пожаловался на своего мастера, заявив, что сделался подмастерьем в возрасте четырнадцати лет, получив от хозяина обещание, что в первые полтора года он будет за собственный счет учиться грамматике, и еще полгода письму, однако хозяин немедленно приставил его к работе. Еще один молодой человек сетует, что хозяин, обещавший платить приходскому священнику за его обучение, вместо этого завалил его унизительными поручениями по дому, заставляя таскать воду и помогать на кухне. В XIV в. примерно сорок процентов молодых лондонцов (мирян) умели читать по латыни и пятьдесять процентов (или даже больше) – на родном языке, а также, возможно, по-французски. Авторы нравоучительных произведений, откликаясь на возросшую популярность образования, активно наставляют юношей, каким образом вести себя в школе. Частные же лица и городские власти идут навстречу растущему пспросу, открывая школы и завещая деньги на поддержку неимущих учеников.

скрытый текстШколы, в которых преподавали латынь, находились под контролем епископа; в начале XV столетия в Лондоне их число выросло от трех до шести. Многие выпускники затем поступали в Оксфорд или Кембридж, а впоследствии делали карьеру в богословской, юридической или административной сфере. Многие церкви, религизные братства и даже отдельные лица, как священники, так и миряне, также давали желающим начальное образование. В одной приходской церкви, например, находилась школа пения, для которой был нанят органист. В этой школе были два класса, и некоторые дети учились в ней за счет прихода, который, помимо обучения, оплачивал также одежду, обувь и стол учеников. Хор, в свою очередь, зарабатывал деньги, выступая в частных домах (например, на Рождество). Дети получали по одному пенсу за выступление. Некоторые городские школы существовали исключительно за счет доброхотных пожертвований; зачастую гильдии открывали школу за свой счет.

В большинстве своем программа городских школ включала некоторое количество латыни – и уж точно там обучали читать и писать на родном языке, а также основам бухучета. В 1415 г. вышел учебник, как мы бы сказали, делового французского, в предисловии к которому говорилось, что даже двенадцатилетний мальчик, пользуясь этим руководством, способен научиться читать, писать, вести счета и говорить по-французски всего лишь за три месяца. В свою очередь, появление многочисленных светских школ, в которых преподавали основы, так сказать, коммерческой грамотности, вызвало значительный подъем книготорговли. Что характерно, умение писать вовсе не обязательно сопутствовало умению читать; в целом ряде случаев мы встречаем людей, способных довольно бегло читать на родном языке (а то и на латыни), но при этом едва-едва способных написать собственное имя.

В некоторых завещаниях отражено желание респектабельных горожан гарантировать своим детям надлежащее образование. В ряде случаев завещатели оставляют суммы, достаточные для того, что ребенок мог продолжать обучение с 7-8 лет до 15-16. Предполагалось, что наследник должен научиться писать по-английски, по-французски и по-латыни, а также вести счета. В 1312 г. олдермен Николас Пикот в завещании указал, что его сыновья Николас и Джон должны посещать школу до тех пор, пока не научатся сочинять латинские стихи. В XIII в. значительно выросло и количество сельских школ (преимущественно при монастырях), хотя посещать их, преимущественно, могли дети йоменов. Землевладельцы, как правило, не желали наносить ущерб собственному благосостоянию – ведь выучившийся грамоте крестьянин, скорее всего, не вернулся бы за плуг. Сервам зачастую приходилось уплачивать своему лорду дополнительную подать за право отдать ребенка в школу, а также обещать, что в будущем он не примет постриг. Впрочем, для грамотного юноши из простолюдинов открывалось широкое поле деятельности в родном поместье: научившись грамоте, он мог вести судебные и финансовые записи, а то и становился управляющим.

Некоторые родители считали, что их дети должны получать образование за границей. Так, Кристина и Джон Герфорды договорились с неким Марком Сторци, чтобы тот взял их сына Томаса с собой в Пизу и там содержал его, пока Томас будет учиться в школе. Впрочем, когда Сторци предъявил счет, Кристина отказалась по нему платить.

Девочки из обеспеченных семей также получали образование. Так, завещание некоего свечника позволило его осиротевшей дочери посещать школу с 8 до 13 лет, что обошлось в 25 шиллингов (напомним, что положение сирот во многом зависело статуса их семьи; ребенок, даже лишившийся обоих родителей и проживающий в семье опекуна или наставника, отнюдь не переходил по умолчанию в категорию «бедных родственников», если семейный капитал делал его потенциально состоятельным членом гильдии). Немало документов указывает на то, что девочки посещали школу четыре-пять лет; они учились английскому и, возможно, французскому, а также счетоводству, но, скорее всего, их знакомство с латынью ограничивалось заучиванием молитв. Вполне возможно, что в начальных школах девочки учились вместе с мальчиками, но в лондонских документах упоминается как минимум одна женщина – глава школы, так что, возможно, существовали и отдельные школы для девочек. Поскольку, в частности, в Лондоне закон позволял женщинам заниматься ремеслом самостоятельно, а вдовам – продолжать дело своих мужей, родители весьма основательно готовили девочек к тому, чтобы в будущем они сделались компетентными хозяйками дома, лавки и мастерской. Нетрудно предположить, что образованная девушка – грамотная и умеющая вести счета – высоко котировалась как невеста.

Разумеется, моралисты не рассчитывали, что школьники автоматически усвоят правильные нормы поведения, и посвящали пространные трактаты тому, как надлежат держаться в школе. Примерному ученику следовало тщательно собирать свою сумку с утра, положив в нее письменные принадлежности – перо, пергамент или восковую табличку, палочку для писания. По пути в школу следовало уважительно приветствовать старших и никоим образом не опаздывать. При виде учителя, разумеется, надлежало снять головной убор и почтительно поклониться, а своих товарищей приветствовать ласково и по-дружески. Войдя в класс, ученик должен был сразу направиться на свое место, достать школьные принадлежности из сумки и с усердием приняться за учение, не отвлекаясь и не рассеиваясь, старательно отвечая на вопросы учителя и не вступая в споры с одноклассниками. Возвращаться же из школы примерному ученику полагалось чинно, вместо того чтобы «нестись бегом, с воплями и гиканьем». Авторы нравоучительных произведений утверждали: тому, кто ведет себя должным образом, обеспечены уважение старших и продвижение в обществе. Даже если он по рождению принадлежит к низшему сословию, он вполне может продвинуться в свете благодаря образованию.

Занятия в школе начинались достаточно рано, судя по тому, что детям, если верить документам и нравоучительным произведениям, следовало вставать «в шесть часов, самое позднее». Им рекомендовалось давать спать не более семи часов, тогда как для взрослых нормой считалось восемь-девять. После завтрака (который, разумеется, должен был быть умеренным и отнюдь не начинаться с эля или вина) школьнику следовало отправиться на урок, опрятно одевшись и прихватив с собой чистый носовой платок. На улице мальчику полагалось «держать голову поднятой, снимать шапку перед старшими и вежливо здороваться», а также избегать недостойных занятий – не швырять камнями в собак, лошадей и свиней, не передразнивать прохожих, не драться, не сквернословить, не терять сумку, шапку и перчатки. Моралисты отнюдь не преуменьшали опасности, подстерегавшие ребенка на улице: так, шестилетний Томас, сын Элис Уэствик, возвращаясь из школы в сумерках, свалился в стоявший во дворе котел с кипятком, а шестнадцатилетний подросток, решивший по пути умыться в канаве, упал в воду и утонул. Еще одного подростка, Томаса Голда, по его заявлению, поколотили двое испанцев, в то время как он шел по городу, «не нарушая королевского мира» (испанцы, впрочем, нашли свидетелей, что Томас Голд первым начал их задирать, и бедняга угодил в тюрьму за уличное буйство и дачу ложных показаний). Надо сказать, школьники далеко не всегда спешили следовать образцам для подражания: так, Уильям, сын Генри Роу, золотых дел мастера, «справлял нужду на улице и забрызгал башмак проходившего мимо молодого человека. Когда тот пожаловался, Уильям ударил его кулаком». Стоявший рядом взрослый мужчина упрекнул Уильяма, но подросток, придя в ярость, хватил непрошеного советчика по голове палкой.

На уроках ученики отвечали пройденное, повторяли вслед за учителем то, что надлежало усвоить на занятии, под его руководством или самостоятельно готовились к опросу и выполняли задания – переписывали тексты, переводили, заучивали, решали задачки, копировали прописи для упражнения в каллиграфии. По одному из сохранившихся «планов урока» конца XIV в. видно, что на занятии предполагалось изучение категории рода имен существительных (по книге фламандского грамматика XIII в. Эверарда Бетюнского), заучивание различных латинских глаголов, орфографические упражнения и изучение некоторых фигур речи. Для старших учеников нередко использовался метод вопросов и ответов; на примерах священных текстов разбиралось «правильное» и «неправильное» грамматическое употребление. Так, зачитав отрывок о пире в Кане Галилейской (Ut gustasset arehitrielinus aquam faсtum vinum), учитель мог спросить, как лучше сказать – factum или factam – исходя из правил грамматики. Отсюда вытекали и теоретические вопросы, позволявшие обсудить или прокомментировать определение и употребление отдельных частей речи (что такое глагол, каковы его функции и так далее). Грамматический комментарий, весьма пространный, со ссылками на разные трактаты, по сути, представлял собой отдельную отрасль знаний. Для запоминания использовались специальные приемы, в частности стихи, с помощью которых ученики могли удержать в памяти значительный объем информации. Например, такая «запоминалка» существовала для заучивания некоторых латинских предлогов:

A, ab, absque, coram, de,
palam, clam, cum, ex, et e,
sine, tenus, pro, et prae;
His super, subter, additio,
et in, sub, si fit statio.

А сможет ли кто-нибудь, не гугля, разгадать вот эту запоминалку? :)
Post epi pri pri pri di di di pascha fi

Телесные наказания, разумеется, в изрядной степени служили средством «поощрения» для нерадивых и укрощения для непослушных. Впрочем, не следует думать, что розга была единственным педагогическим приемом, а учителя представляли собой сплошь тиранов и мучителей; даже в те времена, когда практически любой проступок влек за собой суровое (а то и чрезмерное) наказание, тем не менее, общество не одобряло крайности и неоправданную жестокость. Средневековые педагоги, пользовавшиеся большим авторитетом у современников и потомков (например, Алкуин), утверждали, что к телесным наказаниям надлежит прибегать лишь в крайнем случае, а до тех пор действовать убеждением, внушением и примером. Они с отвращением писали о школах низшего разбора, «в которых целый день стоит крик разгневанных учителей и вопли учеников, которых подвергают порке, а полы усыпаны окровавленными прутьями». Некий любящий отец, золотых дел мастер по профессии, добился тюремного заключения для священника, которого нанял обучать своего сына, потому что священник «избил его до синяков». Наставник, в свою очередь, оправдывался тем, что не желал ребенку зла, а всего лишь «наказывал его, как и следует». И как, должно быть, радовались школьники, когда некий оксфордский преподаватель, вышедший однажды с утра пораньше нарезать прутьев для порки, поскользнулся, упал в реку и утонул.
https://tal-gilas.livejournal.com/227957.html

Один из распространенных мифов о Средневековье – это миф о том, что детство в Средние века заканчивалось рано и ребенок, едва успев достигнуть пубертатного возраста, уже считался взрослым (отсюда и ранние браки, и полная ответственность перед законом). Однако же практика показывает обратное: в Средневековье период взросления, скорее, искусственно продлевался (особенно для городской молодежи), и полноправное вступление молодого человека во взрослую жизнь происходило не в 12-14, а как минимум в 21 год, а то и позже. Иными словами, даже при тогдашней средней продолжительности жизни в 45-50 лет, оставлявшей, таким образом, не более 10-15 лет на активную «взрослую» деятельность, общество не спешило как можно скорее вытолкнуть детей и подростков в большой мир.

скрытый текстСчитается, что отрочество не признавалось в средневековом обществе как отдельная стадия жизни, но об этом трудно говорить с уверенностью. Подростки, несомненно, порой работали точно так же, как взрослые (особенно в деревне), но в то же время не имели право наследовать и вступать во владение земельной собственностью – как минимум до 21 года, иногда позже. Впрочем, подобное расхождение между количеством прав и уровнем ответственности характерно не только для Средневековья (так, в ХХ веке в целом ряде стран призывной возраст начинался с 18, а право голосовать юноша получал только в 21 год).

Если ребенку предназначено было покинуть родной дом до достижения полной зрелости, то, с вероятностью, происходило это именно в отроческие годы. Но, разумеется, это не значит, что его бросали на произвол судьбы. Из родной семьи он переходил в «приемную», где ему вновь предстояло находиться под опекой взрослых, которые кормили и одевали подростка, а тот, в свою очередь, обязан был им повиноваться как родителям. Даже когда молодые люди окончательно оставляли родителей и усваивали максимум взрослых обязанностей, общество продолжало их опекать и до определенной степени контролировать. Отрочество было также временем, когда юноше или девушке предстояло начать обучение, готовясь к взрослой жизни. В некотором смысле «учеба» - это определение, охватывающее значительный период жизни человека в Средние века.

Если принимать биологическое взросление как черту, отделяющую детство от отрочества, то физические изменения служат явными маркерами перехода от одной стадии к другой, и в Средневековье это вполне понимали. Средневековые авторы вполне ассоциировали подростковый возраст с резким расширением поведенческих рамок, с нарочитым «непослушанием», с усвоением «взрослого» взгляда на мир. Биологические и поведенческие изменения, впрочем, не обязательно шли в параллель с расширением социальных рамок; общество в Средние века искусственно продлевало период детства для юношей: они продолжали считаться социально «незрелыми» еще долго после наступления половой зрелости, и, сходным образом, откладывался срок перехода из отроческого состояния во взрослое. У женщин, разумеется, эти периоды распределялись несколько иначе, но тоже не вполне соответствовали биологическим стадиям. Хотя средневековые англичане предпочитали не выдавать дочерей замуж немедленно по достижении ими пубертатного возраста, они, тем не менее, больше склонны были ставить знак равенства между физической зрелостью и самостоятельностью, когда речь шла о девушках, нежели о юношах. Наконец, по-разному распределялись периоды детства, отрочества и взросления и в зависимости от социальной группы; в услужение нередко поступали раньше, чем в обучение, но при этом переход из статуса зависимого слуги в положение независимого горожанина мог состояться позднее, чем в норме у подмастерья.

Средневековье – это период, который, по сути, не знает «молодежной культуры» как феномена; для этого у средневековых подростков было слишком мало независимости, в том числе финансовой. Мы не знаем практически ничего о неформальных молодежных объединениях, специальных развлечениях и молодежной моде – то есть, о вещах, противопоставляющих подростков, с одной стороны, детям, а с другой – взрослым. Разумеется, в Средние века слуги и подмастерья активно участвовали во всяких городских возмущениях, но объединял их не столько возрастной, сколько социальный признак, и этим признаком была несамостоятельность. Даже взрослых слуг зачастую называли boys или children, маркируя тем самым их подчиненный статус – статус «ребенка», вне зависимости от реального возраста.

Средневековые авторы, преимущественно, молчат о признаках достижения физической зрелости, но надлежит помнить, что дело, скорее всего, не в отсутствии принципиального интереса к теме; сходным образом они обходят, скажем, и вопрос деторождения. Мы располагаем весьма незначительной информацией о возрасте, в котором в XIII-XV вв. девочки считались достигшими физической зрелости (не более десятка упоминаний о конкретных лицах), но, в среднем, это происходило в промежутке между 12 и 15 годами. Впрочем, наступление физической зрелости ни у женщин, ни у мужчин не сопровождалось никакими специальными церемониями. Проблемы, которые могло повлечь наступление физической зрелости у подростков, как минимум сознавались, и в связи с этим старшие принимали некоторые меры предосторожности: так, в монастырях рекомендовалось не укладывать юных послушников в одну постель, в спальне не следовало тушить свечу, и там должен был дежурить взрослый монах. Что касается молодежи из мирян, то различные сборники наставлений всячески предостерегали юношей против необузданных проявлений похоти – главной опасности, которая, по мнению средневековых авторов, подстерегала подростков в период созревания.

Юридическая граница детства, с другой стороны, была установлена достаточно четко. Как светское, так и церковное право не выделяло отрочество как отдельный период; мальчики старше двенадцати (как вариант, четырнадцати) лет становились полноправными налогоплательщиками, подростки обоего пола в том же возрасте наравне со взрослыми отвечали за преступления, потому что – предположительно – уже обрели способность сознавать незаконность своих поступков. Таким образом, подросток, едва выйдя из детства, начинал нести ответственность как взрослый; никакой «ювенальной юстиции» средневековье не знало. В то же время возраст вступления в права наследства – это двадцать один год, для мужчин и для женщин. Молодые женщины могли наследовать при вступлении в брак, если им было не меньше шестнадцати; девушки имели право вступать в брак с двенадцати лет, юноши с четырнадцати. Можно сделать вывод, что церковь способствовала заключению ранних браков, побыстрее «выталкивая», таким образом, подростков во взрослый мир. Но документы показывают, что пары, вступившие в брак в раннем возрасте, до совершеннолетия продолжали оставаться под контролем старших и не имели права самовластно распоряжаться имуществом.

Медицинские трактаты и поэмы, посвященные возрастам человека, не сходятся в вопросе о том, какой возраст надлежит считать переходным от детства к отрочеству. Птолемей, которого повсеместно цитировали в Средние века, считал, что подростковый возраст наступает в четырнадцать лет. В моралитэ под названием «Дитя и мир» четырнадцатилетний возраст – это период, когда персонаж начинает активно флиртовать и поддаваться похоти. Автор другого нравоучительного стихотворения утверждает, что юность наступает в 15 лет. Наконец, можно найти и вариант «двадцать пять» - таким образом, каждый из четырех периодов жизни продолжается равное количество лет.

Для многих средневековых подростков – преимущественно, мальчиков – переход от детства к отрочеству сопровождался поступлением в услужение или в обучение. В начале XIV в. четырнадцать лет – обычный возраст для поступления в обучение; городские ордонансы обозначали 13 как минимальный возраст, хотя сирот зачастую отдавали на выучку раньше – в некоторых случаях даже в 11 лет. Но постепенно, к концу XIV в., возраст подмастерьев, даже сирот, вырос с четырнадцати лет до пятнадцати и шестнадцати. В XV в. планка отодвинулась еще дальше – в Лондоне в подмастерья не брали раньше шестнадцати лет; нормой стало начало обучения в восемнадцать. Иными словами, социальная зрелость возобладала над биологической. Причин тому было несколько. Многие элитные гильдии – торговцы тканью, ювелиры, кузнецы – начали требовать, чтобы подростки непременно получили школьное образование, прежде чем поступать в обучение. Таким образом, мальчики стали проводить больше времени в школе, чем их сверстники двести-триста лет назад. Родители же деревенских подростков зачастую отпускали их учиться ремеслу лишь после того, как те успевали несколько лет поработать на земле и внести некоторый вклад в семейный бюджет; уход сыновей в город неизбежно означал для семьи потерю рабочей силы (что было особенно актуально в годы после Великой Чумы, когда население значительно сократилось). Таким образом, из деревень юноши стали приходить в город не в 13-14 лет, а в 18, 20 и даже позже. При сроке обучения в шесть, восемь, а иногда десять лет подмастерье в конце XIV-XV вв. получал статус самостоятельного (то есть, «взрослого») человека, имеющего право распоряжаться своей судьбой, имуществом, досугом, свободным временем и т.д.… как минимум в 23 года, а то и позже!

Девушки поступали в услужение и обучение раньше юношей; так, некий моряк по имени Джон Эрмайн утверждает, что его дочери было десять, когда она поступила в обучение к мастерице. Отец другой девушки, Кэтрин Лайтфут, напротив, жаловался, что ее отдали в мастерскую к плотнику против ее воли; плотник, в свою очередь, заявлял, что девушке исполнилось четырнадцать и она сама хотела заключить контракт. Отец утверждал, что на самом деле Кэтрин младше; когда он предстал с дочерью перед судом, мэр «после долгих расспросов и тщательного расследования» решил, что девушке действительно нет еще четырнадцати, а потому контракт надлежит расторгнуть.

Не имея необходимости непременно давать дочерям школьное образование, родители, возможно, и впрямь предпочитали переложить расходы по содержанию девушки на семью мастера. Возможно также, что девушки поступали в обучение достаточно рано, чтобы закончить его и заняться устройством личной жизни в возрасте 17-19 лет, а не в 25. После обучения у них появлялась возможность заключить приличный союз, имея за душой полезные профессиональные навыки и, вероятно, некоторую сумму денег. К XVI в. средний возраст подмастерья-новичка колебался от 18 до 22; некоторые гильдии даже официально запрещали принимать подростков младше 16.

В услужение порой поступали достаточно рано – иногда даже в семь лет – но, как правило, хозяева предпочитали брать детей постарше, что вполне логично. Сведения о возрасте маленьких слуг, в основном, можно почерпнуть из жалоб родителей на то, что их дети слишком малы, чтобы работать. Так, Джулиана Чемберлен подала в суд на Уильяма Клерка за то, что он незаконно забрал у нее дочь Элен, семи лет, и сделал служанкой в своем доме – на срок, опять же, в семь лет. По итогам Элен была отослана обратно к матери. Но в целом слугами становились раньше, чем подмастерьями: в услужение, преимущественно, шли дети, чьи родители не могли заплатить гильдии за обучение ремеслу; для слуг же предварительного обучения и школьного образования не требовалось. Городская и деревенская беднота, ищущая не обретения профессиональных навыков, а заработка, обычно вступала в жизнь рано и, как правило, переходила из детства в отрочество, не дожидаясь наступления физической зрелости.
https://tal-gilas.livejournal.com/216978.html

Средневековые вдовы.

Средневековое общество предлагало не так уж много опций для одиноких людей. Выйдя из юношеского возраста, большинство вступали в брак; старые девы, живущие мирской жизнью, были в принципе редки, да и английское слово «bachelor»* в своем значении отличалось от современного.

*bachelor – в XIV в. это слово употребляется в значении «молодой человек, проходящий курс обучения» (оруженосец, подмастерье, студент, отсюда и «бакалавр», от лат. baccalaureus или baccalaureatus). Подобный статус, как правило, был неразрывно связан с холостой жизнью, но в современном употреблении значение слова bachelor, скорее, сузилось

В средневековой деревне быть главой дома, не имея при этом спутника жизни, могла либо вдова, либо местный священник. Демографические исследования показывают, что женщины, как и в наше время, чаще переживали своих мужей, но реже, нежели мужчины, вступали в новый брак. Старая крестьянская поговорка гласила, что дом устоит без пахаря, но не без хорошей хозяйки. Неудивительно, что большинство вдовцов стремились поскорее жениться вторично. Для вдов же со смертью супруга открывался целый ряд новых вариантов, которые были недоступны для них прежде. Вдовы, в юридическом и личностном плане, переходили на иную ступень и начинали играть главную роль в устроении собственного будущего – и будущего своих детей. Вдова могла заключать контракты от своего лица, устраивать помолвку детей, самостоятельно принимать решения насчет нового вступления в брак. Новообретенная свобода, разумеется, устраивала не всех вдов – одни с удовольствием пользовались ею, а другие страдали. Но главный интерес для нас представляет вопрос, каким образом крестьянские вдовы вели себя, оставшись в одиночестве. Речь здесь пойдет не о престарелых вдовах, а о женщинах, овдовевших в молодости или в расцвете лет.

скрытый текстЕсли опираться лишь на литературные источники, напрашивается вывод, что вдовы были сплошь бедны и беззащитны. Всем памятно чосеровское описание бедной вдовы из «Кентерберийских рассказов»:

Близ топкой рощи, на краю лощины,
В лачуге ветхой, вместе со скотиной
Жила вдова; ей было лет немало.
Она с тех пор, как мужа потеряла,
Без ропота на горе и невзгоды
Двух дочерей растила долги годы.
Какой в хозяйстве у вдовы доход?
С детьми жила она чем бог пошлет.
Был продымлен, весь в саже, дом курной,
Но пуст очаг был, и ломоть сухой
Ей запивать водою приходилось -
Ведь разносолов в доме не водилось.
…
Стаканчика не выпила она
Ни белого, ни красного вина.
А стол вдовы был часто впору нищим,
Лишь черное да белое шло в пищу:
Все грубый хлеб да молоко, а сала
Иль хоть яиц не часто ей хватало.

Впрочем, авторы яро порицали тех, кто лишал вдов их законных прав и ввергал бедных женщин в нищету. Рыцарям недаром советовпали «защищать правду, святую Церковь и вдов». В средневековой Англии вдовы представляли собой довольно большое сословие, и у писателей, видимо, были причины задумываться об их благосостоянии. Но вправду ли они всегда были бедны и беспомощны?

Овдовев, женщина имела право получить т.н. "вдовью долю" - треть совместного имущества - а также забрать собственное приданое. По крайней мере, это закон ей гарантировал. Но вдобавок по завещанию муж сам мог оставить жене щедрую часть семейного достояния, закрепив свою волю в соответствующем документе. Варианты были разные: отдать вдове весь семейный надел или его часть в пожизненное владение, заранее оговорить вдовью долю, в которую по распоряжению мужа могли войти земля, дом и различная утварь, или же наказать сыновьям и прочим родственникам достойно содержать вдову. Нигде взаимное уважение в браке не продемонстрировано ярче, чем в завещаниях мужей и в их распоряжениях, которые они делают касательно общего имущества. Душеприказчиком покойного супруга чаще всего становится именно жена, и моралисты отнюдь не возражают против того, чтобы на женщину возлагали такую ответственность – скорее, они склонны предостерегать против излишнего финансового доверия, оказываемого отпрыскам. Широкий спектр вариантов материального обеспечения вдов указывает, что не только мужья, но и общество в целом считало женский вклад в домашнюю экономику достаточно значимым и достойным вознаграждения после смерти супруга.

В документах манориальных судов мы зачастую видим, что мужчина и женщина, вступая в брак, передают порознь свое имущество лорду и заключают с ним договор, чтобы впредь владеть этим имуществом как совместной собственностью. При таком раскладе после смерти мужа жена могла до конца жизни распоряжаться семейным наделом. Разумеется, она должна была исполнять необходимые повинности, обрабатывать землю и платить ренту. Иногда, в зависимости от условий договора, ей приходилось передавать свое имущество сыновьям, когда те достигали совершеннолетия; в таких случаях, дети обеспечивали матери достойное содержание. Из 326 сохранившихся завещаний, составленных взрослыми крестьянами, в 235 упомянуты жены. Шестьдесят три процента из них получили землю и дом в пожизненное владение, три процента – в пользование до совершеннолетия старшего сына, еще три процента – только дом и, наконец, еще три – отдельную комнату в доме. В числе других вариантов обеспечения – выдача вдовьей доли в размере одной трети имущества, возврат приданого, земля за пределами семейного владения и, наконец, отдельный дом. Помимо того, вдовам оставляли деньги, скот, домашнюю утварь, имущество, оставшееся после уплаты всех долгов покойного. В общем, мужья оставляли по возможности щедрые средства на содержание вдов, в норме предпочитая выделить супругам как можно больше, помимо гарантируемой законом трети.

Вдова получала в собственное пользование комнату в доме сына (и «место у очага») или же содержание деньгами и продуктами в тех случаях, когда имущество заранее было распределено среди наследников, или же те были уже взрослыми и способными взять на себя владение землей. Все это вдова получала в дополнение к приданому, которое она принесла в брак и которое она теперь имела право забрать обратно, если только, в свою очередь, она не завещала его своим детям. Если вдова получала во владение дом мужа не пожизненно, а на определенный срок, по его истечении она, как правило, перебиралась в отдельное жилье или также могла получить комнату в доме сына или дочери. Иногда муж в завещании заранее поручал заботу о вдове сыну (зачастую с указанием конкретной суммы, которую надлежало тратить на ее содержание). Как правило, это бывало в тех случаях, когда муж и жена оба уже были нетрудоспособны, и муж старался обеспечить супруге мирную старость. Хотя условия и суммы, разумеется, варьировались, по завещаниям и отчетам манориальных судов мы можем сделать вывод, что мужья, умирая, почти всегда стремились хоть как-то позаботиться о своих вдовах.

Нередко вдовы оставались с маленькими детьми, которых нужно было растить и содержать. Так, в пяти завещаниях в деревне Халесоуэн указан возраст мужчин на момент их смерти – от двадцати трех до сорока четырех лет, и у всех остались маленькие дети. Вдовы платили лорду условленную сумму за позволение осуществлять опеку над детьми и владеть семейным имуществом. В завещаниях мужья поручали женам заботу о детях, зачастую предоставляя им существенную власть над отпрысками, вплоть до права лишить их наследства. Так, Томас Клей из Поттона указал, что его сын Ричард наследует дом и земли после смерти матери «в том случае, если она будет довольна его поведением». Лишь в одном случае известном нам случае муж напрямую объявил, что жена не сможет заботиться о детях (вследствие душевной болезни), и поручил душеприказчикам распорядиться, как они сочтут нужным. Зачастую вдова добивалась у лорда права владеть землей не только от собственного имени, но и от имени наследника, чтобы впоследствии переход имущества совершился автоматически. Изабелла, вдова Патрика, передала свои права на землю сыну Джону, условившись, что он заплатит ей 15 шиллингов 4 пенса на Троицу, а также будет выплачивать ежегодно 6 шиллингов 8 пенсов содержания. В том случае, если сыновей не было, женщина обычно передавала землю зятю, когда дочь выходила замуж.

Судьбы некоторых молодых вдов можно проследить по манориальным документам на протяжении десятилетий. Так, Агнес из Лэнда принесла оммаж лорду за свое имущество в 1286 г. и продолжала владеть землей вплоть до 1306 г., когда ее сыну Ричарду исполнился двадцать один год. В качестве вдовьей доли она получила треть земельного надела, и Ричард заплатил лорду двадцать шиллингов за вступление в наследство и разрешение жениться. В 1313 г. Ричард женился и еще прирастил семейное достояние.

Вдова, оставшаяся с земельным наделом и маленькими детьми на руках, порой находила свои новообретенные обязанности обременительными. Она должна была позаботиться об обработке земли, и это удавалось не всегда. Так, Ева, вдова Уильяма де Колли, подала в суд на Джона Пейна, который не вспахал ее надел, как они договорились. Еще одним распространенным вариантом было сдать землю внаймы, пока сыновья не вырастут. Так поступила Элис, вдова Джона Мера, отдавшая свой надел в аренду на двадцать лет. По истечении этого срока землю надлежало возвратить наследникам.

Вдовство, впрочем, вовсе не обязательно предполагало непрерывную борьбу с трудностями. Многие вдовы переживали настоящий расцвет, обретя самостоятельность и полный контроль над семейным бюджетом. В манориальных хрониках перед нами представют женщины, которые самостоятельно держат большие наделы, покупают и продают землю, заключают замысловатые контракты. Так, Джоанна, вдова Уильяма, условилась, что ее младший сын вступит во владение 18 акрами и отцовским домом, но останется под ее властью вместе со своим имуществом. Явно не бедствовала и другая вдова - Матильда, продавшая соседям муки на 7 шиллингов 4 пенса.

Не все вдовы, впрочем, предпочитали оставаться одни – некоторые при помощи нового брака решали проблемы, связанные с владением землей и содержанием детей. В XIII-начале XIV вв. крестьянские вдовы вступали в новый брак достаточно быстро, потому что зачастую были неплохо обеспечены, владели землей и едва ли могли обойтись без мужчины, способного эту землю обрабатывать. Сходная ситуация наблюдается и в XVI в. Ценность вдов на «ярмарке невест», таким образом, сколько-то зависела от условий на земельном рынке. При огромном спросе на землю, в начале XIV и в XVI веке, вдовы были весьма востребованы. В манорах, где свободных наделов не было, юноши нередко вступали в брак с вдовами. Муж пользовался жениным наделом – и, если переживал жену, то, как правило, вступал во второй брак, уставливая, таким образом, тенденцию: молодой мужчина женился на вдове, затем вступал во второй брак с женщиной, как правило более молодой, которая, овдовев, в свою очередь выходила замуж за молодого человека, и так далее. Принадлежавший вдове надел давал новой семье средства к существованию, по крайней мере, в течение жизни упомянутой вдовы. В период острого «земельного голода» лорды всячески поощряли вдов выходить замуж, чтобы земля не пустовала. Ситуация изменилась в середине XIV в., после эпидемии чумы, когда свободной земли стало в избытке. Многие вдовы даже отказывались от того, что причиталось им по завещаниям, потому что не могли найти ни нового мужа, ни работников, способных пахать и сеять. Молодые люди, в свою очередь, быстро обзаводились собственными наделами. Таким образом, вдовы перестали быть желанными невестами.

Трудно с точностью определить процент вступлений в новый брак. В XVI в. вторично замуж выходили от 25 до 30 процентов вдов; вдовцы делали это чаще. Управляться с хозяйством в одиночку им было тяжелее, чем женщинам, а если у них на руках оставались маленькие дети, тем более желательна была хозяйка в доме. Обычно во второй брак вступали довольно быстро – почти в половине случаев это происходило в течение первого года. Закон не устанавливал никакого конкретного срока траура.

Некоторые мужья, впрочем, в завещаниях напрямик заявляли, что количество имущества, оставляемого вдове, будет уменьшено, если она вступит во второй брак – или же что она получит больше, если не выйдет замуж вторично. Другие, напротив, сознательно наделяли жен землей и имуществом, чтобы они могли вступить в новый брак не с пустыми руками. Так, один крестьянин велел сыну содержать мать, но указал, что в случае нового замужества она вправе забрать с собой половину движимого имущества.

Но, разумеется, не всегда вдове удавалось без разногласий и споров получить причитавшееся ей имущество. В 65 процентах сохранившихся завещаний из Бедфордшира мужчины сделали своими душеприказчиками жен, давая им право распоряжаться семейной собственностью – но в бедфордширских судебных хрониках нередко фигурируют и вдовы, пытающиеся получить просроченные выплаты или законную вдовью долю. Так, в Челгрейве некая вдова подала в суд на собственного сына, объявив, что тот забрал завещанный ей акр земли. Нередко именно сыновей или братьев покойного мужа обвиняли в том, что они лишали вдову законных прав. Когда некий сын перестал выполнять условия, указанные в завещании отцом, судьи оштрафовали его и вернули землю вдове, лишив молодого человека права владеть наделом, пока та жива. Впрочем, порой злоумышленниками бывали и односельчане: так, в 1286 г. перед судом предстал Уильям Вудмаус, который выгнал вдову по имени Молл и ее сына из дома, убил ее собаку, унес десять локтей полотна и плащ - и отказался возместить убытки. Еще один человек, Джон Кейтлин, желая увеличить собственное пастбище, выгнал пожилую вдову Елену Мартин из дома, который затем снес - за что ему было приказано выстроить дом за свой счет, а до тех пор подыскать для вдовы приличное пристанище.

Вдовы, упоминаемые в манориальных отчетах и завещаниях, обладали землями и прочим имуществом, которое могли передавать, завещать, отсуживать и так далее. Но некоторый процент женщин, разумеется, в силу обстоятельств оказывался без гроша, когда умирал главный добытчик в семье. Эти вдовы полагались на общественную благотворительность и перебивались случайной работой и милостыней. Иногда у них не было ни хлеба, ни собственного жилья. Если после смерти мужа на руках у них оставались малолетние дети, им приходилось надеяться исключительно на добрых людей. Такой вдовой была бедная Матильда Шерлок из Пинчбека, "нищенка с тремя детьми", старшему из которых исполнилось шесть. Они жили в хижине, которую сдавал им один из односельчан, и кормились подаянием.

Бывали и женщины, которые отказывались от роли «респектабельных вдов», предпочитая роль «веселой вдовушки», а то и попросту женщины легкого поведения. Так, Изабелла Эдмонд, владевшая земельным наделом, «взяла любовника», за которого, впрочем, впоследствии вышла замуж, когда он заплатил лорду за позволение владеть землей совместно с ней. Менее удачлива оказалась Люси Пофот, зашедшая 30 ноября 1270 года в таверну и познакомившаяся там с неким нетрезвым мужчиной, который попросил «приюта и развлечений». Люси привела его к себе – и наутро была найдена с пятью ножевыми ранениями. А сорокашестилетнюю вдову Сару, принимавшую у себя «трех гуляк», избили и ограбили.

Впрочем, не будем заканчивать на мрачной ноте. Поскольку большинство вдов не спешили вступать в новый брак, изрядное их количество серьезно подходило к новым обязанностям – в первую очередь, к роли управляющего семейным добром – и, возможно, даже принимало их с радостью. Не выходя замуж вторично, они сохраняли власть над своим домом и играли на руку собственным детям – ведь новый муж мог попытаться воспретендовать на их землю или же, переживя жену и в следующий раз женившись, ущемить права детей от первого брака. Вдовство, таким образом, несло с собой как увеличение личной власти, так и сохранение семейной гармонии. Даже для женщин, потерявших мужа в преклонном возрасте, вдовство вовсе не обязательно несло с собой одиночество и страдания: их окружали любящие дети, внуки, племянники и племянницы, друзья...
https://tal-gilas.livejournal.com/233826.html

РАСТОРЖЕНИЕ БРАКА

В Средние века брак как церковное таинство находился в ведении Церкви; таким образом, все вопросы, касающиеся заключения, расторжения и ратификации брака, решались посредством церковного суда. Однако, хотя брак и был церковным таинством, но главными лицами при этом считались брачующиеся, а не священнослужители. Как я уже писал ранее, теологи XII-XIII вв. полагали, что для заключения брака необходимо исключительно согласие обеих сторон и обмен клятвами, хотя бы и в отсутствие священника. Тем не менее, расторгнуть брак было гораздо сложнее, чем его заключить. Развод (расторжение брака) с дозволением вступить в новый брак, фактически, являлся привилегией самой высшей знати, поскольку в таких случаях, как правило, всерьез затрагивались вопросы наследования и передачи власти, и требовал многочисленных ходатайств и сложных процедур. До XV в. относительно малое количество подобных исков даже у высшего дворянства заканчивается разводами.

скрытый текстСуществовали некоторые условия, при несоблюдении которых мужчина и женщина не могли вступить в брак, а если вступали, то их союз являлся недействительным. К препятствиям такого рода относились: родство по крови и по браку (in-law), скрываемое бесплодие или импотенция (описание медицинского освидетельствования, с вашего позволения, цитировать не буду J)), монашеский обет, принесенный одной из сторон, ситуация, когда один из супругов не исповедует христианскую веру, вступление в брак по принуждению/без соблюдения необходимых формальностей. Как правило, большая часть разбираемых в судах жалоб относилась к последней категории, и судьям, преимущественно, приходилось решать, было ли дано согласие на брак должным образом. Что характерно, в Англии тяжущиеся в основном желали сохранения брака и признания его действительным; в Париже XIII-XIV вв., напротив, в суды поступало множество исков с просьбой о расторжении брака. В Кентербери в 1372-75 гг. из девяносто восьми « семейных жалоб», поданных в суд, лишь в десяти фигурирует просьба о расторжении брака.

Если таки стороны были решительно настроены расстаться, можно было пойти одним из трех путей. Во-первых, дождаться смерти одной из сторон :) (оставшийся супруг, в таком случае, мог законным образом вступить в новый брак, что зачастую и делал, отбыв траур). Если такой вариант никого не устраивал, суд мог дозволить супругам раздельное проживание – отныне они могли, буквально, «не делить постель и стол». Брак между ними существовал по-прежнему, т.е. ни мужчине, ни женщине не дозволялось вступить в новый союз, но, тем не менее, они имели право не жить в одном доме и не вступать в плотские отношения. Как правило, подобное решение выносилось, если в суд приносили жалобу на жестокое обращение (с «пролитием крови» и «угрозой для жизни»), реже – если одного из супругов уличали в прелюбодеянии.

Джон Смит из прихода св. Ботульфа клянется, что знает Уильяма Ньюпорта двадцать лет и даже больше, а Изабеллу Ньюпорт – десять или двенадцать лет. Все время, пока Уильям и Изабелла жили вместе как муж и жена в приходе св. Ботульфа и были соседями помянутого Джона Смита (т.е. пять или шесть лет), они непрерывно ссорились, бранились и дрались, к великой досаде всех соседей и тех, кто жил поблизости. Поговаривали и поговаривают, что Изабелла сама была виновата и не раз давала мужу повод. Джон Смит об этом знает, потому что зимой, два или три года назад, Изабелла вела себя особенно непокорно, и они с мужем так ссорились, что встревожили и обеспокоили всех соседей словами, каковые говорили друг другу… в том числе, они грозили друг другу смертью. Джон Смит видел их, иногда на крыльце дома, иногда на улице, то вместе, то порознь, и всякий раз слышал, как жена называла мужа вором и грабителем, а он ее шлюхой. И помянутой зимой Джон Смит увидел Изабеллу на пороге дома, и в руках у нее была брошь, застежкой от которой она пырнула мужа, так что могла бы убить его, если бы он не повернулся боком. Более того, она не раз называла мужа «рогачом», клянясь всем святым и всячески уверяя его, что она уже наставила ему рога и что сделала бы это еще не раз, если бы только кто-нибудь того пожелал. Тако же помянутый Джон Смит заверяет, что Уильям Ньюпорт человек трезвый и благонамеренный, с хорошей репутацией, а Изабелла публичная женщина, которая при людях произносила бесчестные слова и приглашала к себе мужчин, и сама бывала с ними в разных местах, и так случалось не раз, и помянутый Джон Смит это видел и слышал. И об этом хорошо известно в приходе св. Ботульфа и по соседству. Джон Мейдер из прихода св. Ботульфа, где он прожил двадцать лет, неграмотный, свободнорожденный, тридцати лет от роду, под присягой показал, что помянутая Изабелла всем известна как женщина дурной репутации, и что он часто слышал, как она называет Уильяма рогачом. Далее, он говорит, что много раз видел, как Уильям и Изабелла дерутся прямо на улице, и по большей части дралась Изабелла, а потому он полагает, что Уильяму опасно с ней жить, раз он не в силах ее обуздывать. Он говорит, что обо всем этом хорошо известно всем соседям.

(Изззвините, не удержусь:
There was a young man of high station
Who was found by a pious relation
Making love in a ditch
To — I won't say a bitch --
But a woman of no reputation)


Джоан Гибсон, жена Роберта Гибсона, пришла к своему родственнику (его жена была двоюродной сестрой Джоан), прося у него помощи и заступничества. Она была беременна, но сильно избита и с синяком под глазом, из которого сочилась кровь. Ее муж сидел в тюрьме за долги, и ей не на что было жить. Она рассказала, что навестила мужа в тюрьме и пожаловалась ему на тяготы, за что он ее и избил. Джоан попросила родственника, ради Бога, дать ей денег, чтобы купить еды и питья. Движимый жалостью, он отправил ее к врачу, но отказался поселить ее в своем доме или выделить содержание, поскольку она принадлежала другому мужчине; он согласился только подать ей милостыню, чтобы она не умерла от голода и нужды. (В дальнейшем Джоан подала на мужа в суд за жестокое обращение, с просьбой разрешить ей жить отдельно.)


Ричард Стайворд под присягой показал, что вскоре после заключения брака он избил свою жену Агнес, но не возьмется судить, могла ли она после нанесенных ей побоев поднять руку или нет. Ричард признает, что распоряжался имуществом, которое принадлежало отцу Агнес, а также приданым, которое она принесла ему в качестве жены, притом не против ее воли. Касательно того, выплачивал ли он каждую неделю Агнес деньги (содержание), пока еще суд не вынес решения, он отвечает, что должен был платить каждую неделю и делал это исправно в течение месяца или полутора, но поскольку суд перестал разбирать дела в преддверии Рождества и вдобавок Агнес тех денег от него не требовал, он перестал их платить. Также он признает, что сказал однажды: «Жалко, что я не сломал ей шею». Также он, по его словам, часто утверждал, что, если Агнес по решению суда к нему вернется, он изобьет ее сильнее, чем прежде, если она не переменит своего поведения.


Некто Джон Лич предстал перед судом за то, что позволил Дэвиду Холланду, портному, лежать обнаженным в постели с его женой. Все трое были на час посажены в колодки, а затем переданы для наказания церковным властям.

Роберт Сьюэлл, зеленщик, предстал перед судом за то, что позволил жене совершить прелюбодеяние со своим слугой Томасом Мартином. (Ходатайство о дозволении разойтись было подано в связи с тем, что муж занимался сводничеством и склонял жену к проституции.)

Третий вариант – так называемое «расторжение уз» - это, по сути, признание брака недействительным. В таких случаях, мужчина и женщина считались как бы и не вступавшими в брак. Такое решение выносилось, если брачный контракт с самого начала был заключен незаконным образом, т.е., как бы не существовал. Например, если выяснялось, что вступивший в брак мужчина уже женат, то новый брак признавался недействительным, поскольку нельзя быть женатым одновременно на двух женщинах.

Джон Элм обратился в Йоркский суд с просьбой признать незаконным брак с его женой Марионой; он признал, что, до того как вступить с ней в брак, он обменялся брачными клятвами с Изабеллой Брайгэм.

Эдвард Дронфилд развелся со своей женой Маргарет на том основании, что восемнадцать лет назад она вступила в брак (обручилась?) с другим мужчиной (на тот момент ее первый муж находился в плену в Шотландии). (Теоретически, могли заключить новый брак те женщины, чьи супруги попали в плен к врагу и чья судьба была неизвестна. Допустимый срок отсутствия был от пяти лет и выше.)

Иски с требованием аннулировать незаконный брак, как правило, подавали законные жены, пытающиеся восстановить справедливость. Впрочем, в некоторых случаях мужчины по необходимости – например, желая поправить свое финансовое положение – вступали во второй брак, а затем сами признавались в существовании первого, дабы расторгнуть нежеланный союз. Аннулировались и браки, заключенные по принуждению.

Энн Мунден под присягой показывает, что в канун Благовещения, четыре года назад, она и Тос (Томас) Лак вступили в брак в доме у Уильяма Берда из Уэйра, между тремя и четырьмя часами пополудни, в присутствии помянутого Уильяма Берда, сэра Джона Брэгинга и Ричарда Смита. Лак сказал: «Я, Томас, беру тебя, Энни, в жены», а она ответила: «Я беру тебя в мужья». И оглашение о браке было трижды сделано в церкви Уэйра. Однако в среду накануне Сретения блаженной Девы Марии, в том же году, ее принудили выйти замуж за Ричарда Булла в церкви Святой Троицы, что близ Гертфорда. За тринадцать дней до того помянутый Ричард Булл и некто Карл Ньюэлл похитили ее и силой удерживали против ее воли сначала в доме Карла, а затем в другом месте, вплоть до дня заключения брака, после чего Энн и Ричард прожили как муж и жена в доме Ричарда в течение двух лет.

Брак могли признать недействительным, если один из супругов на момент свадьбы еще не достиг «возраста ответственности» (почему-то особенно часто такие случаи попадались в Йорке; в Лондоне же, напротив, средний возраст вступления в брак в XIII-XV вв. был довольно высок – 22 года у женщин и 28 у мужчин), или же если супруги приходились друг другу родней, кровной или in-law (золовка, зять, свояченица, шурин, кума, крестник и т.д.). Близким считалось родство начиная с троюродных сестер и братьев – это подтвердил Латеранский собор в 1215 г. (поскольку родство более дальнее зачастую было весьма проблематично доказать). Юристы с прискорбием констатировали, что это условие порой давало возможность избавиться от нежеланного или надоевшего брака (т.е., муж или жена вдруг «вспоминали», что вступили в брак с родственником). Бывали случаи и совсем нелепые.

Некто Питер Дейнс заявил, что приходится двоюродным родственником Ричарду Броуку и что он плотски познал жену Ричарда Джоан до брака. На этом основании он требовал признать брак между Ричардом и Джоан недействительным. На суде, тем не менее, он не смог объяснить, какое именно родство между ним и Ричардом – он сказал лишь, что у них был некий общий предок, чье имя ему неизвестно, зато он точно знает, что они с Ричардом происходят от двух сестер, которые приходились этому человеку внучками. (Нашему забору двоюродный плетень)

Так или иначе, документы свидетельствуют, что, по большей части, люди обращались в суд в надежде сохранить брак, а не расторгнуть узы. Обещание жениться, раз уж была произнесена определенная формула («я беру тебя в свои законные жены…» и т.д.), было нерушимым. Самовольное расторжение подобной договоренности, вместо того чтобы официально «закрепить» ее в церкви посредством венчания, в глазах закона считалось преступлением. Отвергнутая сторона, как правило весьма заинтересованная в том, чтобы прояснить свое положение, могла подать иск, и, если улик было достаточно, суд мог потребовать официального заключения брака.

Кэтрин Бервелл, в присутствии двух свидетелей-мирян и священника из Ламбетского прихода, встретилась возле таверны «Голова сарацина» со своим мужем Уильямом, который бросил ее пять лет назад. Однако примирить их не удалось, поскольку Уильям заявил, что перережет Кэтрин горло, если его принудят с ней жить, - и тогда Кэтрин с полным правом подала в суд жалобу на жестокое обращение.

Иными словами, невозможно было обратиться в суд с просьбой о расторжении брака, если только к тому не было самых веских причин (кровное родство, заключение брака незаконным образом и т.д.). И если суды порой и разрешали супругам проживать раздельно, то их весьма и весьма редко полностью освобождали от брачных обязательств, давая им право заключить новый брак. Хотя средневековые люди, как и современные, обращались в суд, надеясь добиться некоторой выгоды для себя, границами служили реальные возможности тогдашней юриспруденции.
Разумеется, существовал и нелегальный способ расторгнуть опостылевший брак – попросту сбежать. Мужья или жены, которым не посчастливилось в браке, порой перебирались в иное графство, где их никто не знал, меняли имя и заводили новую семью. Судебные записи подтверждают, что такое случалось нередко, хотя и не всегда проходило безнаказанно.
Интересным явлением в средневековой Англии было то, что часть бракоразводных дел проходила не через церковные суды, а решалась чисто юридически. Например, Эдмунд, граф Корнуэльский, и его жена, Маргарет, договорились в 1294-м году, что Маргарет будет жить отдельно от супруга, получит финансовую компенсацию и не станет обращаться в церковный суд с требованием восстановить себя в супружеских правах. Разумеется, такие «саморазводы» церковь осуждала, но на практике о подобных случаях нередко узнавали лишь тогда, когда человек, «саморазведшийся» через обоюдный договор, вступал в новый брак, и о его прошлом каким-то образом становилось известно.


Купец Джон Астлотт собирался уехать из Англии по делам, когда Агнес Лот пришла к нему домой с просьбой сделать ей предложение до отъезда. Джон взял гуся, чтобы подарить отцу Агнес, и пошел свататься. Он получил согласие, молодые обменялись положенными клятвами, и пара была объявлена помолвленной. Так случилось, что в поездке Джон потерял много денег, и Агнес по его возвращении сказала, что не хочет за него замуж, и потребовала расторжения помолвки. Дело попало в епископальный суд, потому что Джон считал, что они после обмена клятвами являются законными мужем и женой.

Изабелла Ролл подала в епископальный суд жалобу на Джона Буллока, который обещал ей, что если он на ком и женится, то только на ней. Они отправились в спальню, а спустя некоторое время Джон Булок женился на другой.

Томас Варелтон из Кентербери поклялся в суде обращаться со своей женой, Матильдой Трипплс, с уважением в постели и за столом и обеспечивать ее всем необходимым в пище и во всем прочем соответственно своему достатку.

Хелен Хайдмен обратилась в суд за разрешением не жить больше с мужем, потому что он проиграл в кости много денег. Мужу пришлось поклясться перед судом, что он навсегда оставит азартные игры.

Элис Палмер, недовольная своим браком с Джеффри Брауном, дала Ральфу Фолеру 5 шиллингов, чтобы он поклялся, что между ними был предварительный обмен брачными клятвами. Ральф Фолер взял деньги и дал в суде ложные показания, и брак Джеффри с Элис признали недействительным (впоследствии помянутый Джеффри женился вторично). Но Элис со временем раскаялась в своем поступке и заявила в епископальный суд о своих законных правах на Джеффри, потому что развели их на основании ложной присяги.

Эдмунд де Насток и Элизабет де Людхэйл тайно поженились. После этого Эдмунд попросил у Ричарда де Брука руку его дочери Агнес, женился на ней и получил за ней приданое. Тогда Элизабет подала в жалобу в суд и объявила, что является законной женой Эдмунда. Брак Эдмунда с Агнес объявили недействительным, но Эдмунд заявил в суде, что имеет право оставить у себя половину полученного за Агнес приданого. Тем не менее, приданое у него отобрали и к тому же обязали по приговору суда заплатить Агнес 16 фунтов за ущерб.
https://tal-gilas.livejournal.com/183020.html

Несомненно, в средневековом обществе женщина находилась в подчиненном положении. На ней лежала основная вина за первородный грех - ведь именно Ева погубила человечество, вкусив запретный плод. «Женщина есть соблазн для мужчины, ненасытное животное, постоянное беспокойство, непрерывные ссоры, повседневный ущерб, буря в доме, препятствие к исполнению обязанностей. Нужно избегать женщин, во-первых, потому, что они запутывают мужчину, во-вторых, потому, что оскверняют его, в-третьих, потому, что лишают его имущества».

скрытый текстНо, с другой стороны, ощутимое повышение статуса женщин происходит с расцветом культа Девы Марии (XII—XIII вв.) – «новой Евы» - которая искупила грех прародительницы тем, что дала рождение Христу. Негативный взгляд на женщину и на ее природу, безусловно, преобладал, однако в средневековье существовала и традиция более благосклонного отношения к женской природе. Она отражена, в частности, в трактатах, затрагивающих вопрос о достоинстве происхождения мужчины и женщины. Так, Петр Ломбардский (сер. XII в.) комментирует то положение Книги Бытия, согласно которому женщина создана из ребра Адама. Если бы она была создана из головы мужчины, рассуждает писатель, то должна была бы управлять им; если бы из ног, то должна была бы служить ему, — но она не слуга и не хозяин. Поэтому мужчина должен знать, что женщину следует поместить рядом с собой, как своего товарища, и что связь между ними основана на любви. "Ко всем женщинам" — так назвал свою проповедь монах-доминиканец XIII в. Хуберт Романский. Он утверждает, что по природе, благородству и славе женщина превосходит мужчину (Адама Бог создал на презренной земле, женщину же — в раю; мужчина сотворен из праха земного, женщина же — из «белой кости»; страдания Христа пытались предотвратить женщины, в то время как ничего не известно о подобных усилиях мужчин; и, наконец, Богородица расположена в иерархии сил небесных над всеми, в том числе над ангелами).

Во всяком случае, средневековое европейское общество никогда не было настолько женоненавистническим, чтобы, предположим, убивать новорожденных девочек. В деревне женщина была почти равна – если не полностью равна – мужчине по количеству работ, которые могла выполнять. А женщины из высших слоев общества всегда пользовались определенным уважением. И конечно, они сыграли главную роль в куртуазной культуре как вдохновительницы и поэтессы – Элеонора Аквитанская, Мария Шампанская, Мария Французская и другие. Что характерно, в XII-XIII вв. ни один аглийский юрист не делает внятных заявлений по поводу положения женщины, поскольку для современников оно очевидно: частное право, за немногими исключениями, равняет женщин с мужчинами; общественное (публичное) право не дает женщинам привилегий и не требует от них обязанностей, кроме уплаты налогов и выполнения услуг, какие она способна оказать как помощница мужчины.

Согласно древнему правилу, женщина не может быть объявлена вне закона, потому что она изначально не включена в систему права. Нетрудно предположить, что у этого правила очень древние истоки. Но женщина может стать если не аутло, то «ничейной» (waif), что влечет за собой последствия, сходные с объявлением вне закона.
Как уже было сказано, женщины включены в частное право, регулирующее индивидуальные интересы и личные отношения, и приравнены в этом к мужчинам. При наследовании, несомненно, предпочтение отдается мужчинам, но это предпочтение вовсе не обязательное: так, за умершим наследует дочь, а не брат покойного. Женщина может владеть землей, даже если землевладение сопряжено с обязанностью военной службы (если она не в состоянии снарядить за свой счет отряд, то платит в казну дополнительный налог); она может оставлять завещание, заключать договор, подавать в суд и отвечать перед судом – лично, без участия опекуна. Она может обращаться с ходатайством от собственного лица, если ей угодно. Замужняя женщина может выступать в роли адвоката для своего супруга – и это практически норма. Вдова почти всегда является опекуншей своих детей; леди опекает детей своих арендаторов (сервов и свободных).
С другой стороны, женщины исключены из всех общественных отношений и не занимают общественных должностей – за немногими исключениями, которые либо являются почетными назначениями лично от короля, либо возникают в экстренных ситуациях. Когда на английский престол претендовала Матильда (1135-48 гг.), вопрос о том, может ли женщина унаследовать корону, обсуждался весьма горячо: жена английского короля никогда не являлась правительницей Англии, хотя в отсутствие мужа могла исполнять обязанности регентши и присутствовать в суде и на совете. Первой женщиной на престоле, которая официально назовет себя regina Anglorum, т.е. королевой Англии (а не женой или дочерью короля), будет Мария Тюдор.

Нередко возникал вопрос о том, вправе ли женщины обращаться в суд – особенно в суд графства как в более высокую инстанцию. Дворянка могла подать иск «от имени» фьефа, которым владела. Некоторые шерифы настаивали на персональном присутствии истицы в суде; но женщина могла подавать в суд и вести дело через посредника. Женщины не выступали в качестве присяжных, за тем исключением – кстати, нередким – когда шла тяжба о наследстве, и предполагаемый наследник утверждал, что на его имущество претендует «подставной» или незаконный ребенок. В таком случае в числе присяжных могли фигурировать почтенные матроны. Женщины могли давать показания в суде – во всяком случае, имена женщин-свидетельниц значатся в документах. Впрочем, во всех случаях, когда от истца требовали привести людей, способных свидетельствовать в его пользу, в документах практически нет упоминаний о том, чтобы кто-нибудь приводил женщину. Однажды, когда требовалось решить, является ли подсудимый свободным или сервом, суд напрямую отказался принять показания женщины, заявив, что «женщине не пристало судить о крови мужчины».

Слово женщины не считалось безусловным доказательством – «из-за женской слабости». В церковных судах было принято, что поручителем для женщины является женщина, точно так же как поручителем для мужчины – мужчина; но в королевском суде женщина должна была найти поручителя мужеска пола.

Агнесс Уилсон говорит, что в день св. Маргариты, между двумя и тремя часами ночи, викарий сэр Ричард Вудхаус явился к ней в дом, и они вместе сплетничали на кухне, в присутствии двух ее детей, из которых одному шестнадцать лет, а другому тринадцать. Потом сэр Ричард поднялся в комнату во втором этаже, чтобы заглянуть в сундук, в котором, как сказала ему Агнесс, лежала дарственная на все имущество ее супруга. И нигде Агнесс не оставалась с ним наедине, но постоянно с нею был сын, тринадцати лет, и ничего предосудительного между нею и помянутым сэром Ричардом не было. Агнесс говорит, что слышала, как ее соседи, Питер Оливер, Роджер Нотт и Уильям Раттор, схватили викария, когда он выходил из ее дома в четыре часа. На основании того, что ими было сказано, Агнесс было велено пройти очищение в канун Крестовоздвижения, посредством семи честных женщин из числа ее соседок (т.е., семь соседок должны поручиться под присягой, что она порядочная).
Право женщины приносить судебную присягу было умалено ее неспособностью сражаться. А Великая Хартия напрямую воспретит женщине выступать в суде при расследовании тяжких уголовных преступлений, за исключением тех случаев, если преступление было совершено против нее лично или если в результате погиб ее муж.

Муж и жена не являются «единым целым»; их отношения – скорее, опекунство, причем весьма выгодное для мужа, который имеет власть над женой и ее собственностью. Женщина, находящаяся в браке, находится во власти своего супруга, в имущественном и общественном отношении (так, супруг может воспретить ей свидетельствовать в суде). Но в то же время она может с уверенностью рассчитывать на защиту со стороны мужа и его родственников. Супруги нередко выступают в качестве поручителей и «адвокатов» друг для друга. Если что – женщина не окажется одинокой перед лицом клеветы. Но власть мужа над женой (которая «да убоится мужа своего») отнюдь не значит, что супруг вправе безнаказанно издеваться над своей благоверной – если жизни и здоровью женщины угрожает явная опасность (и если есть свидетели, способные подтвердить это под присягой), суд вполне способен ее защитить.

«Помянутый Джордж обращался с нею (Элизабет) не как подобает обращаться с женой, называл ее шлюхой и грозил высечь, не давал ей для питья ни вина, не эля и грозил слугам и соседям, если они ей того или другого принесут. Он лишил ее всякой власти в доме. Однажды, говорят, видели, как он бил ее тяжелым конским кнутом. Помянутая Элизабет также жаловалась служанке Элизабет Соден, что у нее был выкидыш, а другой служанке - что не видит от мужа ничего, кроме жестокости; служанки утверждают, что слышали по ночам крики, а в постели видели кровь, и что женщина подолгу бывала больна». (По итогам суда женщине было дозволено проживать отдельно, под опекой родных.)

Генри Кук из Троттслайва и его жена были призваны на суд, так как разошлись и более не живут вместе. Оба явились лично. Генри заявил, что не знает, почему жена оставила его, но она-де вела себя скверно, говорила оскорбительные слова и совершала дурные поступки. Жена заявила, что ее муж любил нескольких других женщин и был настроен к ней недоброжелательно, поэтому она больше не может жить с Генри из-за его жестокости. Наконец оба поклялись на Евангелии, что впредь будут жить вместе, и повторили друг перед другом брачную клятву, и пообещали, что жена будет покорной мужу и не станет ссориться, ругаться или оскорблять его, а муж будет обращаться с женой полюбовно.

Имущество, принадлежащее женщине до брака, остается ее собственностью и в браке, и после смерти супруга; то же самое – в отношении приданого. Йоменка, желающая разъехаться с мужем, может забрать принадлежащие ей предметы утвари и одежды и перенести их в родительский дом или в иное место, где она намерена проживать. Имущество, нажитое в браке, даже в результате совместного труда, по закону считается принадлежащим супругу (т.е., тому, кто юридически дееспособен). Женщина также имеет право на т.н. «вдовью долю» в имуществе, оставленном скончавшимся супругом (эту долю выделяют ей наследники, и, как правило, она равна стоимости приданого). Свободнорожденная жена крепостного, овдовев, также имеет право взять долю из имущества покойного супруга, прежде чем оно отойдет к лорду.

В XII и начале XIII вв. в случае смешанных браков (между сервами и вольными) за матерью по традиции еще иногда остается «право голоса» в том смысле, считать ли ее ребенка свободным или крепостным. В «Законах и обычаях Англии» (ок. 1235 г.) изложена довольно сложная схема: бастард следует за матерью, следовательно, ребенок несвободной женщины (законный или нет), является сервом; если свободный мужчина берет в жены сервку и они живут на той земле, к которой она «прикреплена», их дети считаются сервами по рождению, но, если жена следует за мужем на «вольные земли», их дети считаются свободнорожденными. Но затем суды суды выработали простое правило: решающим фактором является статус отца; бастард «от постороннего мужчины» – всегда свободнорожденный, вне зависимости от статуса матери.

Смешанные союзы действительно представляли собой значительную проблему в Средние века, потому что права мужа и жены относительно друг друга и относительно сеньора становились довольно-таки запутанными. Общим правилом стало, что брак несвободной женщины со свободным мужчиной (кроме ее лорда) не освобождает ее насовсем, но лишь на время брака. В 1302 г., впрочем, этот закон дважды назван «ложным» и даже «еретическим»; возможно, он порождал фиктивные браки в количестве.
Предполагается, что, если свободнорожденная жена живет с мужем-сервом на его территории и имеет от нее детей, она сама считается несвободной, хотя бы косвенно. В частности, она не имеет права подавать в суд без согласия мужа, а тому может воспретить лорд. Но после смерти мужа женщина вновь становится свободной – или, точнее, ее свобода вновь становится очевидной.


Неравный (межсословный) брак возможен, но это изрядное исключение. Теоретически, владелец манора может жениться хоть на своей вилланке, буде пожелает (раз неравные браки оговорены в законах, значит, были и прецеденты); но дворянин, женившийся на женщине ниже себя, должен быть морально готов к тому, что при появлении в свете его могут подвергнуть осмеянию за мезальянс, ведь таким браком он, фактически, унижает себя. Разумеется, воспротивиться неравному браку могут как родственники, так и сюзерены заинтересованных сторон, особенно если в деле замешано большое наследство или крупная земельная собственность. Нередко в соответствующей литературе можно прочитать, что вступившего в неравный брак имели право не допустить к участию в турнире и даже избить палками прямо на ристалище, если только за беднягу не заступалась «королева турнира», но, скорее всего, это миф. (Во Флоренции, впрочем, в XIII веке неравные браки не только не поощрялись, но и фактически преследовались законодательно: дети, рожденные в таком браке, наследовали звание «низшего» из родителей.) Традиция устраивать под окнами «неравной четы» кошачий концерт (шаривари) – в любом случае, не средневековая, а более поздняя, Возрожденческая.
Законный брак с иноверцем возможен лишь в том случае, если иноверец принимает крещение (в противном случае, этот союз будет не признан, а вступивший в него христианин судим за отступничество и ересь). Тем не менее, были случаи, когда христиане отказывались от своей веры ради вступления в брак. Известен прецедент с оксфордским священником (!), который не только сложил с себя сан, но и принял иудейство, чтобы жениться на еврейке.
https://tal-gilas.livejournal.com/181981.html

Брак простолюдинов обычно заключается у церковных дверей (на паперти) или прямо в церковном дворе (хотя затем молодожены заходят внутрь, чтобы послушать мессу). Внутри церкви (в нефе) преимущественно венчаются знатные лица – чем знатней, тем ближе к алтарю. Но помолвка (уговор) может совершаться и вне церковной территории.

скрытый текстВот характерный пример:
«Джон берет Марджори за правую руку, надевает на третий палец кольцо и говорит ей: Марджори, я беру тебя в жены, чтобы жить с тобой, в богатстве и в бедности, до конца моих дней, и в этом я тебе клянусь».
Марджори отвечает тем же. После чего они целуются через венок». Существуют записи о подобных «уговорах», состоявшихся в спальне (!), в саду, в лавке, в поле, в кузнице, «возле изгороди», «под дубом», в кухне, в таверне и даже прямо на дороге.

В понедельник вечером, накануне Вознесения, свидетельница зашла в комнату во втором этаже дома и обнаружила там, по ее словам, Роберта и Агнесс, которые лежали вдвоем в одной постели. Свидетельница спросила: «Роберт, что ты здесь делаешь?». На что Роберт ответил: «Я уже здесь, и отсюда никуда не пойду». Свидетельница сказала: «Тогда возьми Агнесс за руку и обручись с ней». Роберт ответил: «Прошу тебя, давай подождем до утра». Но свидетельница сказала: «Клянусь Богом, нет. Ты сделаешь это немедленно». Тогда Роберт взял Агнесс за руку и сказал: «Я возьму тебя в жены». Свидетельница сказала: «Нет, скажи так: я беру тебя, Агнесс, в жены и в сем тебе клянусь». Роберт, подчинившись, взял Агнесс за правую руку и обручился с ней, произнеся помянутые слова. Агнесс ответила, что вполне удовлетворена. Что было дальше, свидетельница не знает, потому что вышла и оставила их наедине.

Иными словами, далеко не каждая помолвка проходила в церкви – но церковное венчание следовало за большинством помолвок. Впрочем, даже в этом случае священная церемония вовсе не обязательно проходила на церковном крыльце или в нефе – есть достаточное количество свидетельств о «браках на дому» (а если предполагались осмотр приданого и составление брачного контракта, то, помимо священника, непременно присутствовал и нотариус). Празднований помолвки, как правило, не предполагалось; для того, чтобы она считалась состоявшейся, достаточно было кольца и поцелуя.

Церковь, разумеется, осуждала внебрачное сожительство и тем более промискуитет, за это могли наказать – оштрафовать или приговорить к церковному покаянию. Хозяин манора мог приказать провинившейся паре расстаться или, напротив, поскорей сочетаться законным браком. Некоего серва, виновного в сожительстве с односельчанкой, держали в колодках до тех пор, пока он не согласился оставить свою сожительницу и не дал клятву впредь не грешить. При рождении незаконного ребенка сервки уплачивали специальный штраф в пользу сеньора (т.н. leytage) – ведь ребенок, рожденный от «неизвестного отца», считался свободным, а значит, сеньор лишался рабочих рук, которые, родись ребенок «в законе», принадлежали бы ему по праву.

«Нижеследующие женщины утратили честь и должны заплатить за блуд: Ботильд дочь Альфреда (штраф 6 пенсов), Маргарет дочь Стивена (штраф 12 пенсов, поручитель Гилберт сын Ричарда), Агнесс дочь Симона (штраф 12 пенсов, поручитель помянутый Симон), Агнесс дочь Джора (штраф 6 пенсов)».

За тем, чтобы девушки и женщины вели себя благопристойно и блюли целомудрие, наблюдали не только семья, церковные и светские власти, но и, как водится, добропорядочные соседи. "Джон Р. в суде заявляет, что его соседка Энн Ламберт - публичная женщина, на том основании, что, когда-де он на реке увидел, как у нее задралась юбка, она ее не одернула тотчас и ему отвернуться не приказала; посему Джон Р. требует, чтобы помянутую Энн поставили к позорному столбу как бесчестную…". Нестарая вдова, которая не спешила вторично вступить в брак, рисковала подать повод для пересудов – особенно в городском и деревенском простонародье. «Вдова Джейн Болдри пришла в суд с жалобой, что ее-де, которая вдовеет честно уже 14 лет и все это время ходит в одну и ту же церковь, соседи прозвали шлюхой за то, что она не желает вторично выходить замуж, заподозрив в том, что, значит, она, Джейн Болдри, принимает мужчин. Однажды, когда она, как обычно, пошла в церковь, прихожане вытащили ее со скамьи, где она всегда сидела, вывели из церкви и отвели в городскую тюрьму». Овдовевшим дворянкам, понуждаемым к вторичному браку в связи с наследственными или политическими соображениями и при этом не желающим идти в монастырь, приходилось давать отступного…

«1205 г. Мэйбел, вдова графа Хью Бардольфа, заплатила в казну 2000 марок и пять лошадей за то, чтобы ее не принуждали выходить замуж и чтобы она могла остаться вдовой, сколько ей вздумается. В том же году графиня Уорик отдала тысячу марок и 10 лошадей за то, чтобы ей позволили остаться вдовой и не принуждали к замужеству».

Тем не менее, традиция дозволяла добрачное сожительство обручившимся. Помолвленные («условившиеся») считались мужем и женой и могли жить вместе, как муж и жена, вплоть до церковного венчания, которое как бы подтверждало их союз перед Богом. Впрочем, в глазах Церкви и закона дети, зачатые или рожденные в «условном» браке, не считались полноправными. Традиция не столько давала «условившимся» мужчине и женщине права и привилегии полноценной семьи, сколько спасала от общественного осуждения. При желании, «условный» брак можно было расторгнуть, поскольку с точки зрения церкви и закона он не являлся подлинным браком, а лишь помолвкой. Браком в глазах окружающих его делали исключительно традиция и неопределенность существующих норм, о чем чуть ниже.

И все-таки, для того чтобы пользоваться всеми радостями брака, даже в «условном» варианте, требовалось, в том числе, достижение необходимого возраста.

В возрасте одиннадцати лет, незадолго до Рождества, Элис официально обменялась брачными клятвами с неким Джоном Мэрреем и немедленно после церемонии уехала жить к замужней сестре Джона, в Кенниторп, близ Молтона. Летом Джон Мэррей навестил свою маленькую супругу и, по его признанию, познал ее плотски. Вскоре после того Элис похитили вооруженные люди и передали в руки ее дяди Брайана де Руклифа. Джон Мэррей, при поддержке матери Элис, которая, видимо, и устроила брак дочери, обратился в йоркский суд, прося восстановления своих прав. Брайан де Руклиф заявил, что Элис еще не достигла двенадцати лет, а потому ее нельзя считать законной женой Джона. Скорее всего, девочка сделалась жертвой соперничества между матерью и дядей, которые в равной мере желали по своему усмотрению выдать ее замуж и распорядиться имуществом, которое Элис наследовала.

Откуда же взялось это, по сути официальное, дозволение добрачного сожительства – в эпоху, которая традиционно считается предельно аскетичной и нетерпимой к «радостям плоти»? Дело в том, что ни в XII веке, ни в XIII не существовало однозначного ответа на вопрос, что представляет собой официальное заключение брака. Иоанн Грациан, автор середины XII в., утверждал, что для официального признания брака необходимы две вещи – «акт физического единения» и «супружеская любовь» (т.е. согласие обоих участников). Лишь несколько десятилетий спустя Петр Ломбардский, парижский епископ, прибавит третий необходимый элемент – «слова», т.е. брачную клятву. В трактате XII в. «Касательно христианских таинств» сказано: «Когда мужчина говорит: “Я беру тебя в жены, чтобы стать твоим мужем”, и женщина, в свою очередь, также дает обещание… когда оба говорят это в соответствии с существующей традицией и оба согласны стать супругами, значит, они отныне женаты… если же случилось так, что это произошло наедине, втайне, без свидетелей или даже порознь, тем не менее, они вступили в законный брак». И так далее… Лишь в 1563 году наконец было постановлено, что законным, т.е. признанным Церковью, считается брак, при заключении которого священник произносит определенную формулу (например, «объявляю вас мужем и женой»).

Разумеется, «условный» брак не всегда можно было доказать. Средневековые судебные записи пестрят жалобами женщин, пытавшихся доказать, что они официально замужем, и заверениями мужчин, утверждающих, что они не женаты. Порой официальная брачная церемония проходила прямо в зале суда, и дело считалось закрытым; а иногда процесс заканчивался тем, что обоим приходилось заплатить штраф.

Совет в Вестминстере постановил в 1076 г., что никакой мужчина не может отдать в жены свою дочь или родственницу без согласия священника. Четвертый Латеранский собор в 1215 г. постановил, что брак не может быть заключен без присутствия и благословения священника. Иными словами, до тех пор отсутствие священника при заключении брака не было исключением. Так, однажды в 1194 г. священник был призван лишь для того, чтобы благословить молодых на брачном ложе и окропить их святой водой.

И лишь в 16 в. было окончательно утверждено, что проводить церемонию обручения, наряду с бракосочетанием, также должен священник.

Ношение кольца на безымянном пальце – римский обычай. В английской средневековой традиции мужчина нередко носил кольцо на правой руке, а женщина на левой (правая сторона считалась «принадлежащей» Адаму, левая – Еве), иногда на большом или на указательном пальце. Ношение кольца на среднем пальце – норманнская традиция. Простолюдины вообще могли не носить колец. Строго определенного цвета для подвенечного платья не существовало, так что невесты, как правило, венчались просто «в лучшем» (зачастую утверждается, что средневековые невесты предпочитали синий цвет как как цвет невинности и чистоты, в том числе ассоциируемый с Девой Марией, но на иллюстрациях мы встречаем платья буквально всех цветов радуги).

Белое платье стало входить в моду лишь с начала XVI в., поначалу, разумеется, в знатных кругах, – история гласит, что пример подала Анна Бретонская, впервые надевшая на свадьбу платье белого цвета.

В английском миссале XII века объясняется, каким образом должен происходить обмен кольцами. Жених передает невесте кольцо «во имя Святой Троицы», и та надевает его на большой палец правой руки со словами «Во имя Отца», затем на указательный, со словами «и Сына», и, наконец, на средний, со словами «и Святого Духа, аминь». Затем невеста произносит следующую формулу: «Это кольцо – чтобы обручиться с тобой, мое тело – чтобы чтить тебя, мое приданое – чтобы одарить тебя». В некоторых текстах подчеркивается, что вдова должна вступать в брак в перчатках, а девица – без таковых.

Кое-где также упоминается, что девушка должна венчаться с распущенными волосами, но на иллюстрациях у невест волосы могут быть как распущены, так и собраны в прически или даже полностью скрыты под головными уборами.

Простолюдинки обычно выходили замуж довольно рано (по нашим представлениям), знатные женщины – несколько позже. Героиня популярного нравоучительного стихотворения (A Goodwife Teaching Her Daughter) наставляла свою дочь так: «А если у тебя родится дочь, постарайся выдать ее замуж пораньше, потому что не годится девушке быть одной» (т.е. без мужа). Бывали случаи, что дворянки вступали в брак позже двадцати и даже двадцати пяти лет, но таких примеров немного. Вообще, средний возраст вступления в брак – это 18-19 лет у женщин (т.е., на самом деле, тоже не запредельно рано!), а помолвлены они могли быть еще в колыбели. Изабелла Ангулемская, в возрасте тринадцати лет вышедшая в 1200 г. за тридцатитрехлетнего принца Джона (то есть, уже короля Иоанна), воспринималась, скорее, как редкое исключение. Из семнадцати европейских принцесс 70-90-х гг. XIII века одиннадцать вышли замуж в промежутке между 15 и 20 годами, а одной успело перевалить за тридцать :). Самой молодой матерью из них стала пятнадцатилетняя Бланш, родившая мертвого младенца – и скончавшаяся при вторых родах в возрасте шестнадцати лет. Подобные – и неоднократные – трагические случаи тоже наверняка служили серьезным аргументом против чересчур ранних браков.

Манориальные списки, судебные записи и прочие документы подтверждают, что люди вступали в брак в относительно зрелом возрасте. Разумеется, «зрелость» в каждую эпоху наступает в разное время; но в XII-XIV вв. подростки явно считались еще слишком «незрелыми» для вступления в половые отношения (а насильники, чьими жертвами были девочки-подростки, подвергались более суровому наказанию по сравнению с преступниками, жертвами которых были взрослые женщины). Наиболее строгие моралисты называли чересчур ранние браки грехом, а авторы баллад высмеивали тех, кто брал слишком юных жен.

Как уже говорилось, ранние помолвки – прерогатива знатных, над которыми довлеют имущественные и политические соображения. Юную невесту зачастую отсылали в дом будущего супруга, где дети общались, вместе воспитывались и учились и готовились к дальнейшей совместной жизни; к подлинным же супружеским обязанностям они приступали, войдя в сознательный возраст – в 16, 17 лет или даже позже. Чрезмерно ранние браки, во всяком случае, не поощрялись в любом сословии – в том числе потому что хитроумные опекуны, пользуясь несознательностью своих подопечных, порой пытались использовать детей как средство поправить собственные финансовые дела.

Маленькую Грейс Сэйлби умудрились выдать замуж несколько раз подряд, поскольку ее малолетние супруги скоропостижно умирали один за другим; наконец епископ Хью Линкольнский лично вмешался в происходящее – во-первых, потому что впервые девочку выдали замуж четырех лет от роду, а во-вторых, мать Грейс и ее сообщниц обвинили в мошенничестве.

Агнесс, вдова Джона Лоренса, и ее второй муж, Саймон де Бер, были назначены опекунами маленькой Агнесс, восьми месяцев от роду. Пара решила выдать Агнесс, по завещанию имевшую имущества на сорок марок, за одиннадцатилетнего Томаса, сына Саймона. Оглашение уже было прочитано, и пошиты свадебные одеяния (так, свадебным платьем для маленькой Агнесс должна была послужить разукрашенная крестильная сорочка), но тут вмешался закон, и Агнесс-старшую лишили опекунских прав.

Наличие свидетелей на свадьбе считалось весьма желательным, но существовали различные способы обойти это условие, если молодые по каким-то причинам не желали публичного оглашения. Так, например, при заключении тайного брака бытовал обычай оставлять дверь церкви/часовни открытой, как бы в знак того, что новобрачные не стыдятся своего поступка и всякий желающий может войти и стать свидетелем.

Пресловутое «право первой ночи» как нечто регулярное и приравненное к закону – скорее, позднейший литературный миф, чем реальность. Вообще, мифы, порожденные литераторами даже без опоры на какие бы то ни было исторические источники, как правило, на диво живучи J. В качестве доказательства существования jux primae noctis указывают, например, на т.н. «брачный выкуп» - налог в пользу сеньора, сохранившийся кое-где в Европе до XVII-XVIII вв., а также на то, что крепостные, желающие вступить в брак, непременно должны были испросить согласия своего господина.

Случаи насилия со стороны сеньора были фактом, а не правом. Разумеется, некоторые сеньоры плодили многочисленных бастардов от своих вилланок и могли сделать наложницей – постоянной или на одну ночь – любую из них, не опасаясь мести или вмешательства. Так, согласно хроникам манора Рэйли, в одноименной деревне проживало единовременно до десяти незаконных детей хозяина. Не исключено, что деревенским девушкам и женщинам льстила любовь господина, особенно если лорд не отличался жестокостью и предпочитал действовать лаской, а не силой и притом не скупился на подарки. «Но если вдруг тебя увлечет любовь крестьянки, - наставляет Анре Капеллан, автор популярнейшего трактата «О любви», - не забудь щедро наградить ее». Во всяком случае, в документах отражен даже прецедент продажи матерью собственной дочери в наложницы сеньору в обмен на земельный надел (правда, здесь закон все-таки вмешался и воспрепятствовал: продажа людей в средневековой Англии была под запретом).
https://tal-gilas.livejournal.com/180573.html


Еще немного
Помолвка и брак

скрытый текстС разрешения родителей мальчики могут жениться с 14 лет, а девочки выходить замуж – с 12, хотя так рано этого делать не рекомендуется. Совершеннолетие наступает в 21 год.
Сэр Томас Мор рекомендовал девушкам не вступать в брак до 18 лет, а юношам – до 22.
В неблагородных семьях самый распространенный брачный возраст – 25-26 лет у мужчин и около 23 лет у женщин, потому что лучше всего – дождаться, пока сможешь позволить себе собственный дом и детей. К тому же обучение большинству профессий длится лет до 25.
В благородных семьях браки могут заключаться намного раньше. Сестра Роберта Дадли, ставшая графиней Хантингдон, пошла под венец в 7 лет, но это исключительный случай.
Свадьбы в детском и подростковом возрасте обычно заключаются для укрепления династических союзов. Молодожены обычно не живут друг с другом как муж и жена (во всех смыслах). Часто невеста уходит в семью жениха, чтобы свекровь научила ее домоводству.

Договор

Брак – это договор, который начинается с помолвки.
При помолвке жених и невеста берутся за руки. Он дает ей кольцо, которое она носит на правой руке. На свадьбе кольцо переодевается на левую руку.
Договор закрепляется поцелуем и подписью.
В договоре обговариваются и приданое невесты, и так называемое вдовье наследство (деньги и имущество) от семьи мужа, чтобы обеспечить жену в случае, если муж умрет первым.
Если жених разрывает договор, и у него есть на то причины, он обязан вернуть все полученные подарки и знаки внимания.
Помолвку можно разорвать по обоюдному согласию. В некоторых случаях возможен разрыв и в одностороннем порядке, если другой партнер:

• виновен в ереси или отступничестве (переходе или повторном переходе в римскую веру);
• виновен в неверности;
• сильно изуродован;
• ранее заключил брачный договор с кем-то еще и не разорвал его;
• виновен во враждебности, греховности или пьянстве;
• слишком надолго расстался со своей партией.

«Правильная» свадьба основана на трех вещах: согласии, обмене знаками внимания (в частности, кольцами) и вступлении в супружеские отношения. Брак можно аннулировать лишь в том случае, если супруги не вступили в отношения.
Считается, что самые удачные браки заключаются до полудня.

Интересовал как раз тот случай, когда еще не установилась жесткая "система пэрства",
т.е 12-13 (и возможно еще 14) век, и было гораздо проще...
https://fr-thenorth.net/wiki/Forms_of_Address
перевод
Форма обращения
Социальный статус был важен в средневековом обществе. В отличие от общества современного, где все мы претендуем на "право" считаться "равными", феодалы не занимались такой ерундой. Было очевидно, кто выше, а кто ниже. Кем были твои предки, решало, кто ты такой.
Даже самый ничтожный крепостной верил в принципиальную правоту этого факта! Он также не обижался на то, что находится в самом низу классовой системы и вынужден обращаться к знати - "сэр" и "Милорд".
скрытый текстВ контексте ролевой игры.

Для поощрения ролевой игры с определенной степенью достоверности можно использовать надлежащие формы обращения. Хотя это и не обязательно, придворные манеры и надлежащее проявление уважения - хороший способ создать "атмосферу" в ролевой игре и дать участникам ощущение того, что они действительно находятся в феодальном обществе.
"Сир" обычно используется вассалами, обращающимися к своему сюзерену, а также оруженосцами, обращающимися к рыцарю, которому служат.

Контекст очень важен при использовании форм обращения. Например, капеллан может обращаться к герцогу "Милорд" на публике, но "мой сын" - в исповедальне. Кроме того, друзья близкого социального ранга часто обращаются друг к другу по именам. Точно так же саркастически называть бедного Безземельного рыцаря, такого как Гарнфелло, "сэр Герт" в "Кабане" - это одно. Однако говорить неуважительно о любом рыцаре перед его товарищами и в придворной обстановке - это верный способ для крестьянина получить сильные побои или даже оказаться в тюрьме. Даже самый толстый и самый глупый из рыцарей считается обладающим большей внутренней ценностью, чем самый мудрый и благородный из крестьян. Этот момент нельзя акцентировать - никто не любит высокомерного холопа, даже другие крестьяне.
Таким образом, правильный способ для ПК обращаться к Ричарду, Баронету Лоунеллу, - либо "Милорд", либо "Лорд Лоунелл"
Как к благородным сыновьям и рыцарям, к Эдгару и Стивену обращаются "Милорд", "Лорд Эдгар", "Лорд Стивен", "сэр Эдгар" или "сэр Стивен".
К Джону бастарду следует обращаться "сэр Джон".
А в официальной обстановке—как бы сильно это ни раздражало - Гарнфелло следует называть "сэр Уилл"

Подчиненные никогда не ошибаются, говоря " сэр " или "Милорд", или "Миледи", или "мастер", или "госпожа"
Но использование привычных форм обращения к высшему социальному звену - это ошибка в обществе с высоким классовым сознанием. Тонкости формального обращения известны только представителям знати, церкви или персонажам с этикетным безоружным мастерством. Правильное использование таких конвенций, вероятно, произведет впечатление на дворян и духовенство.

Формы обращений (на англ)
скрытый текстOne's Overlord - Sire, My Liege, My Liege Lord, My Lord King Sire, Your Majesty
Queen - My Lady, Your Royal Highness, Madam, Ma'am
Prince - Sire, Your Royal Highness, or as Overlord
Princess - My Lady, Your Royal Highness
Duke - My Lord, My Lord Duke, Your Grace, (Sire if royalty)
Marquis or Margrave - My Lord, My Lord Marquis, Lord [name of holding], (Sire if royalty)
Earl or Count - My Lord, Lord [name of holding], (Sire if of royalty)
Baron or Baronet - My Lord, Lord [name of holding]
Knight - Sir [given name] (My Lord if addressed by subordinate vassal, retainer, or manorfolk)
Noble Lady - My Lady, Your Ladyship, Lady [given name], Madam, Ma'am, or else by title: My Queen, Princess, Marquessa, Countess, Baroness, etc.
Noble Son - My Lord, Lord [given name]
Noble Daughter - My Lady, Your Ladyship, Lady [given name]
Knight's son - Master [ given name]
Knight's daughter - My Lady, Lady [given name], Mistress [given name]
Lord Chancellor - My Lord, My Lord Chancellor, or by title if noble
Lord of Council - My Lord or by title
Lord Justice - My Lord, Sire, or by title
Lord Mayor - My Lord, Your Worship
Lord Mayor's Wife - Madam, Ma'am, Mistress, Mistress [given name]
Pope - Your Holiness, Most Holy Father
Cardinal - Your Eminence
Archbishop - Your Excellency, Your Grace, My Lord, My Lord Archbishop
Archdeacon - Venerable Sir, Reverend Father, Father [given name]
Canon or Dean - Very Reverend Sir, Reverend Father, Father [given name]
Rector of a Parish - Reverend Father, Father [given name]
Curate or Chaplain - Father, Father [given name]
Abbot or Prior - Reverend Father, My Dear Abbot, or Father [given name]
Monk or Friar - Brother [given name]
Abbess or Prioress - Very Reverend Mother, Reverend Mother, Mother [given name]
Nun - Sister, Sister [given name]
Mayor of a Town - Your Worship, (Sir by commoners)
Royal Justice - My Lord
Junior Serjeant - Master, Squire, Squire [given name]
Wife of Prominent Commoner - Mistress, Mistress [given name]
Freeman or Freewoman [given name]

И здесь
скрытый текстМало кому известно, к сожалению, что рыцарский титул сэр может предшествовать только имени (и никогда - фамилии). То есть можно сказать сэр Алек Гиннесс или сэр Алек, но сэр Гиннесс - ни в коем случае.

С титулом лорда ситуация практически обратная, но не всегда.

Высшее английское дворянство, сословие пэров (peerage), имеет пять степеней: герцог (duke), маркиз (marquess, в отличие от французского титула marquis), граф (earl, ни в коем случае не count - это титул европейской континентальной аристократии; хотя жена английского графа будет все-таки countess), виконт (viscount) и барон (baron).

Низший, баронский титул как правило присваивается новым, пожизненным членам палаты лордов, получающим дворянство за заслуги перед государством. В любом случае, этот титул в обращении и церемониале опускается, вместо него используется титул лорда, который может предшествовать только наименованию титула. Наименование титула не является фамилией, но может с ней совпадать (лорд Байрон). Вместо полного титула Baron Olivier of Brighton правильно будет сказать лорд Оливье. Имя в этих случаях всегда предшествует титулу: Альфред, лорд Теннисон, или Джордж Гордон, лорд Байрон.

Титулы маркиза, графа и виконта также опускаются в неофициальном контексте и заменяются на лорд (например, Lord Salisbury вместо Marquess of Salisbury - обратите внимание, что при титуле лорда предлог of исчезает). Эти титулы, однако, обязательно звучат полностью в церемониале. Наименование титула, если оно не совпадает с фамилией, является территориальным, например Anthony Eden, Earl of Avon, и тогда правильно будет сказать лорд Эйвон (при этом титулу предшествуют и имя, и фамилия).

Герцогский титул никогда не заменяется на титул лорда.

Существуют, однако, так называемые титулы учтивости (courtesy titles), не имеющие под собой юридической основы, среди которых тоже есть титул лорда. В этой традиционной системе старший сын герцога носит титул маркиз; старший сын маркиза - титул граф; старший сын графа - титул виконт. Младшие сыновья герцогов и маркизов носят титул лордов, но в этом случае титул предшествует имени: лорд Питер Уимси. Все дочери герцогов, маркизов и графов носят титул леди, который предшествует имени: леди Джейн или леди Джейн Сеймур. Однако если женщина получает титул леди через мужа, то он может предшествовать только фамилии: Джоан Плоурайт по этикету должна именоваться леди Оливье, но никак не леди Джоан.

Сыновья и дочери виконтов и баронов, а также младшие сыновья графов носят титул the Honourable ("достопочтенный"). Существует также титул Right Honourable, который служит своего рода бесплатной добавкой к титулам графа, виконта и барона, а также стоит перед титулом лорда у младших сыновей герцогов и маркизов. Титулу маркиза предшествует в церемониале титул Most Honourable.

Update. Происхождение титулов сильно варьируется. Бароны появились сразу после нормандского завоевания, но первоначально это слово означало рыцаря-вассала, прежде всего королевского. К XIII веку уже сложилось разделение на greater и lesser barons; первые и стали обладателями соответствующего титула.

Первым английским виконтом стал Джон, лорд Бомонт в 1440 году.

Титул эрла (графа) - англо-саксонский, и первоначально означал управляющего некой крупной территории. Вильгельм Завоеватель пытался заменить его на титул count, но безуспешно.

Первым английским маркизом стал фаворит Ричарда II, Роберт де Вир, граф Оксфорд, получивший титул маркиза Дублинского в 1385 году.

Первым английским герцогом, герцогом Корнуольским, стал старший сын Эдуарда III, Эдуард "Черный принц", в 1338 году. До этого он был графом Корнуольским.

Титул рыцаря (knight), дающий его обладателю право на вежливое обращение sir, является личным и не передается по наследству. Это низший дворянский титул: рыцари не входят в сословие пэров (peerage). Мало кто знает, что у этого звания есть различные степени.

Низшая степень рыцарства называется knight bachelor (рыцарь-бакалавр). Исторически это были, как правило, молодые рыцари, не входившие ни в один из рыцарских орденов и не имевшие права разворачивать собственное знамя.

Вторая степень называется knight banneret (рыцарь-знаменосец). В эту степень рыцаря производили на поле боя за выдающуюся отвагу, отрывая "язычки" его флажка (pennon), который таким образом превращался в знамя. После правления Елизаветы I эта рыцарская степень почти прекратила свое существование. Последним рыцарем-знаменосцем стал в 1642 году полковник Джон Смит, отбивший у врага королевский штандарт Карла I в сражении при Эджхилле.

Титул баронета (baronet) первоначально также являлся степенью рыцарства (knight baronet), но не прижился в этом качестве. О баронетах подробнее ниже.

Высшей степенью рыцарства являются члены рыцарских орденов, которых в Англии существует девять. Главным среди них является Орден Подвязки (The Most Noble Order of the Garter), основанный Эдуардом III около 1348 года. Остальные ордена в порядке предпочтения:

Орден Чертополоха (The Most Ancient and Most Noble Order of the Thistle, 1687);
Орден св. Патрика (The Most Illustrious Order of St Patrick, 1788, фактически более не существует);
Орден Бани (The Most Honourable Order of the Bath, 1399, восстановлен в 1715);
Орден "Звезда Индии" (The Most Exalted Order of the Star of India, 1861, вручался до 1947);
Орден св. Михаила и св. Георгия (The Most Distinguished Order of St Michael and St George, 1818);
Орден Индийской империи (The Most Eminent Order of the Indian Empire, 1877, вручался до 1947);
Орден королевы Виктории (The Royal Victorian Order, 1896);
Орден Британской империи (The Most Excellent Order of the British Empire, 1917).

Ситуацию осложняет еще и то, что у некоторых орденов существует три или пять степеней, а каждая степень имеет свое сокращенное название, которое традиционно ставится после фамилии обладателя. В качестве примера назову степени Ордена Бани: Knight/Dame Grand Cross (сокращенно G.C.B. - Grand Cross of the Bath); Knight/Dame Commander of the Bath (K.C.B. или D.C.B.) и Companion of the Bath (C.B.) При этом независимо от числа степеней у ордена, только первые две являются рыцарскими.

Как я уже писал, рыцарский титул сэр может стоять только перед именем рыцаря, а у его жены титул леди - только перед фамилией (если при этом она не является обладателем наследственного титула учтивости, в каковом случае леди будет предшествовать ее имени).

Титул баронета, как уже было сказано, возник первоначально в качестве одной из степеней рыцарства. Титул был учрежден Иаковом I в 1611 году, чтобы продажей патентов собрать деньги на оборону Ольстера. Впоследствии (при Георге IV) титул перестал быть рыцарским. Тем не менее, его обладатель имеет право на обращение сэр, а чтобы отличить баронетов от рыцарей, после их имени ставятся буквы Bt: Sir Percival Glyde, Bt. Не является баронет и пэром, однако этот титул передается по наследству.

Понятие эсквайр (esquire) подразумевает в узком смысле нетитулованного дворянина, а в широком фактически эквивалентно титулу вежливости мистер. Тем не менее, эсквайр ни в коем случае не может быть обращением, и всегда следует только за фамилией, как правило в документах и письмах: Sherlock Holmes, Esq.

Неофициальный титул сквайра (squire) исторически подразумевал рыцарского оруженосца, но с конца XVI века так стали называть относительно крупных землевладельцев, являвшихся неформальными "первыми лицами" в той или иной сельской местности. При этом сквайр мог быть как титулованным аристократом, так и нетитулованным помещиком.
https://www.liveinternet.ru/users/dark_ravena/post93524409/


Любопытно, что до Генриха VII к английским королям принято было обращаться как ко всем знатным людям: «Ваша милость» - «Your Grace». Так что к королю Ричарду III обращались «Ваша милость». Обращение «Ваше величество» - «Your majesty» - в обиход ввел Генрих VII Тюдор, который установил дистанцию между собой, королем, и остальной знатью (не первый среди знатных, а один над всеми).
(с) По собственному распоряжению короля, к нему, первому из английских монархов, стали обращаться Your Majesty («ваше величество») вместо Your Grace («ваша милость»). ( Краткая история Англии, Дженкинс Саймон).

Употребление английских имен (по эпохам)
Райтерам, фикрайтерам и всем to whom it may concern.
Краткие заметки конкретно об английских именах.

скрытый текстСамый надежный способ не промахнуться – это, конечно, полазить по архивам. Если в Fine Rolls Генриха III стопиццот Ричардов и стопиццот Агнес – можно смело называть героев Ричардами и Агнес. Если в тех же Fine Rolls нет ни одного Бадди или Билли – значит, с Бадди и Билли в эту этоху что-то не так (и правда, не так: Бадди в качестве личного имени войдет в употребление только в двадцатом веке, а Билли в качестве диминутива от Уильяма – в девятнадцатом).

Короче, на что обращать внимание, где искать и с чем сверяться:

Средневековье (до норманнского завоевания)

Тут все довольно просто. Практически все имена – древнеанглийские. Имен из того, что впоследствии станет католическим календарем, почти нет: в Средние века, строго говоря, класть все хотели на соответствие крестильного имени со святцами аж вплоть до Тридентского собора (1545–1563), да и потом тоже частенько клали.

Список древнеанглийских имен – Здесь
Насчет частотности употребления можно глянуть в Книге Страшного суда
Да, норманны к этому времени уже пришли, но наследить особо не успели.

Средневековье (от норманнского завоевания до Реформации)

Все становится гораздо веселее. Приходят норманны и в массовом порядке приносят с собой Ричардов, Роджеров, Робертов, Уильямов, Генри, Ральфов, Чарльзов, Элис, Матильд и прочие древнегерманские имена в старосеверофранцузском прочтении. Коренное население какое-то время держится за родную англосаксонщину, но потом подхватывает завоевательские моды и тоже начинает именоваться Ричардами, Роджерами и т.д.

(Отдельная тема – Роланд и Оливер: это тоже северофранцузский подарочек, но тут нужно говорить спасибо не столько норманнам, сколько всеевропейскому хиту – «Песни о Роланде». В XI-XII веках от этих Роландов по всей Европе становится просто негде плюнуть, хотя до того их было совсем немного).

Параллельно с норманнскими именами буйным цветом начитают расцветать чисто христианские имена (из Нового Завета и из католического календаря) – Джон, Томас, Питер, Джеймс, Филип, Николас, Марджери, Эллен, Сесили, Агнес, Кэтрин и проч., и проч. После бурного дебюта францисканских орденов вылезает Фрэнсис – в честь Франциска Ассизского, само собой, а вот конкуренту Франциска, святому Доминику в Англии не повезет – Домиников мало, а после реформации они вообще будут встречаться только в упоротых католических семьях. Зато святой Бенедикт подарит Англии кучу Беннеттов, Бенниттов и Бенедиков (именно так, без «т») и прочих средневековых форм. Из местных английских святых отличится Юлиана из Норвича – имя Джилл, оно же Джиллиан (это такая английская средневековая Джулиана-Юлиана) вообще станет нарицательным: Jack and Jill – традиционный английский мем, обозначающий любых рэндомно взятых парня и девушку.

Как ни странно, при всем этом церковно-именном засилье в английском Средневековье довольно мало Мэри – называть простых смертных в честь Богородицы долгое время считалось слишком жирно, поэтому выкручивались уменьшительными – Мэрион, Мэриан, Мэриот и т.д.

Кстати, по поводу уменьшительных: их ДО ХРЕНА. Причем они совсем непохожи на современные: эпоха суффиксов -y/-ie типа Джонни-Томми-Джимми начнется гораздо позже. Сейчас в ходу свистнутые у норманнов старофранцузские -in, -et, -ett, -on и исконно-посконные англосаксонские -kin и -cock. Попутно на это дело накладываются милые среднеанглийские фонетические особенности, поэтому Ричард превращается в Диккина, Дикона, Хиггина, Хиггота и Хитчкока, Роджер – в Робкина, Доббина и Хопкина, Николас – в Кола, Колина и Колинета.

(Колина, кстати, в XX веке снова подымут на щит, и он станет очень модным имечком – не в последнюю очередь потому что его удобно воспринимать как англизацию всяких ирландских и шотландских Cailean и Coilean, которые в среднем по больнице где-то так и читаются. Про то, что это диминутив от Николаса, все совершенно забудут. И да: Джек – это такой средневековый диминутив от Джона (через формы Дженкин/Джеккин), а вовсе не от, мать его, Джеймса, как какого-то дьявола у нас принято считать!!!).

Чего в английском Средневековье точно нет – это имен из Ветхого Завета, вроде Абрахамов, Джонатанов, Бенджаминов, Рэйчел, Эстер, Ребекк и т.д. Точнее, они есть, но их носители все сплошь и рядом иудеи. Более-менее повезло Адаму – Адамов-христиан много (а вот Ев, наоборот, мало – уж больно неоднозначный персонаж с церковной точки зрения). Есть Эллисы, Эллиоты и прочие вариации на тему ветхозаветного пророка Илии, вполне себе почитаемого в христианстве, но зато Илайджа/Элайджа (тот же Илия, но в прочтении, более приближенном к оригинальному библейскому) появится только в эпоху Реформации.

С глобализацией пока что тоже все плохо: если у человека шотландское имя, значит, он 99,99% шотландец. Если валлийское – валлиец. Если фламандское – фламандец и т.д., потому как просто так называть дитятко чужеземным именем никто не будет. Худо-бедно проскочат бретонские имена Алан и Брайан, завезенные в Англию братвой Вильгельма Завоевателя, среди которой было немало бретонцев. При этом Брайан в Новое время почти исчезнет из Англии и сохранится преимущественно в Ирландии, а в остальных English speaking countries распространится заново только начиная с XIX века (кстати, с чисто норманнским Джеральдом почему-то приключилась та же история). Еще англичане позаимствуют нижненемецкого Дерека, но потом, опять же, напрочь о нем забудут и вспомнят аж в XIX веке.

По поводу именного разнообразия: с разнообразием крайне туго. До 25% мужского населения запросто могут быть Джонами, еще 50% распределится между Томасами, Уильямами и еще какими-нибудь Ричардами, оставшаяся четверть придется на что попало. Средневековье (особенно позднее) – это эпоха тезок.

Теперь: куда лезть за источниками. Вот хорошая подборка ссылок:
http://www.galbithink.org/names/engb1800.htm.

Еще есть, храни его Господь,
https://s-gabriel.org/names/index.shtml
где народ выкладывает исследования по средневековым именам – английским и не только. Ну и в качестве бонуса можно слазить в «Оксфордский словарь фамилий»
https://books.google.com.ua/books/about/The_Oxford_Dictionary_of_Family_Names_in.html?id=0AyDDQAAQBAJ&redir_esc=y
Там особенно удобно отслеживать уменьшительные, поскольку куча английских фамилий как раз от этих средневековых уменьшительных и происходит.
Полная статья (включая эпоху Возрождения и до наших дней)
Здесь

И еще немного

К сер. XII в. весьма распространенными именами во всех классах английского общества делаются Уильям, Ричард, Роджер, Хью – и, конечно, Роберт (Робин, Роб). ( Свернуть )
скрытый текстСтоль явная норманизация связана с падением популярности и сокращением числа традиционных англосаксонских имен. «Уильям», например, до конца Средних веков останется едва ли не самым популярным именем в Англии – его распространенность очевидна уже в 12 в. На Рождество 1171 г. 110 человек из числа благородных гостей при дворе молодого короля Генриха носили имя «Уильям». В виде шутки все они собрались в одном зале и ели вместе, не позволяя никому присоединиться к ним, если только новопришедшего также не звали Уильямом!
И, разумеется, представители разных слоев будут произносить эти имена на свой манер: норманн - на французский лад (Робер, Жером), а сакс переделает так, как привычней ему.
Кстати, кто знает... возможно, Robin Hood - это всего лишь robber in the hood, т.е. "грабитель в капюшоне". Учитывая средневековую орфографию - такое вполне возможно... Разберись-ка, что имел в виду писец, который вывел в документе, что в грабеже повинен некто "robbehode" ;)

Средневековые «фамилии» зачастую были образованы либо от названия местности, откуда человек родом, где он живет или которой владеет (Ричард Ли, Джек де Клири, Марджори ле Хасброу); либо по названию профессии (Томас Миллер, Джонни Флетчер); либо каким-либо чертам внешности или характера (Джон Литл :)); либо по отцу (в таких случаях распространена норманнская приставка «фиц», т.е. fils, "сын" – фиц Осберн,фиц Джон).

Еще одним фактором, сократившим количество местных, англосаксонских, имен стала все возрастающая популярность имен святых, как упомянутых, так и не упомянутых в Библии (Томас, Николас, Джон, Бартоломью, Кэтрин, Маргарет и т.д.). В одном лишь Винчестере за тридцать лет (с 1115 по 1147 гг.) количество детей, названных именами святых, увеличилось почти втрое. После имен, принесенных в Англию норманнами, имена святых заняли второе место по популярности. Тостиг, Сивард и Годрик ушли в небытие. В конце XII-начале XIII вв., судя по документам, еще попадаются традиционные англосаксонские имена (Осберт, Альбреда, Эрфрида), но их единицы…

Одним из обычаев было нарекать ребенка в честь человека, оказавшего благодеяние семье (например, в честь крестного); но существовала и мощная традиция «семейных имен», особенно среди аристократии. Родители даже могли «подстраховаться», дав одно и то же имя нескольким детям – чтобы преемственность, в любом случае, не прервалась (некий Ральф, сын Торальда, подписал свидетельские показания следующим образом: «а также присутствовали при сем моя жена Инга, сын Роджер и другой сын Роджер).

Смена фамилии – например, отцовской на материнскую – была возможна; она обусловливалась, в первую очередь, юридическими причинами (например, если это было необходимо для получения наследства или сохранения титула). Также смена фамилии могла заключаться в том, что человек предпочитал прозываться не «по отцу», а по «деду»: так, некто Уильям, сын Джона, внук Алана, стал подписываться как «Уильям фиц Алан» (т.е. сын Алана), а не «Уильям фиц Джон» (т.н. сын Джона).