Друзья, я сейчас посмотрела настолько чудесный фильм с креативным названием, что, когда он закончился, включила на всю громкость глупые песенки и бросилась в пляс (обычно я тихий сосед, но не этой ночью).
Я видела европейский, российский и голливудский фильмы о крестоносцах, и в такой примерно последовательности они в моем личном рейтинге и стоят. Как я и предполагала, лучший фильм о крестоносцах должна была снять Европа, и так и случилось. Это итало-немецкое кино, и в нем есть все, за что я люблю европейские исторические фильмы, к которым не прикладывают лапку США. Дух эпохи, адекватность, правдоподобность, отсутствие черно-белого деления.
Рассказывать по порядку вряд ли получится, поэтому по пунктам:
1. Это на моей памяти единственный фильм, где часть действия происходит в нормандской южной Италии (откуда родом главные герои). Причем сперва я только догадывалась об этом, потому что название местности ничего мне не говорило. Но уж больно характерный фенотип был у местных жителей - ну чисто намдалени! Только ближе к концу фильма мои догадки подтвердились - это действительно итало-норманны!
2. Здесь нет отрицательных персонажей - за это, кстати, я очень люблю европейские исторические фильмы. Вот уж воистину - "наше дело не судить, не спасать". В каждом герое, включая главных, найдутся и мерзость, и благородство. Крестоносцы норм. Мусульмане норм. Иудеи норм. Разве что армянские проводники повели себя как уебаны.
3. Одна из моих любимых сцен - когда крестоносцы приплывают в Святую землю, высаживаются в порту в приподнятом настроении - я думаю, во многом потому, что многодневное плавание закончилось и больше не тошнит. А в порту местные жители глядят на них с любопытством - и не боятся особо, хотя уже, в общем, знают, кто это такие. И дети подбегают посмотреть на необычное вооружение, и крестоносцы вполне дружелюбно им все показывают и играют с ними.
4. Бывали и совершенно ебейшие случаи, которые, как мне кажется, могли иметь место и при реальном взятии Иерусалима. Не раз уже писала, что основной недостаток рыцарского войска - это его разобщенность. У феодальных армий слишком много командных центров, не всегда они согласуют действия между собой. Нередко это приводит к трагедиям. Например, в фильме есть сцена, где во время взятия Иерусалима местное мирное население укрывается в мечети. Крестоносцы велят открыть двери, им открывают, выносят все золото, что удалось собрать. Те говорят: хорошо, оставайтесь тут, здесь вам ничего не угрожает, на улицу не выходите - и уходят вести уличные бои.
Потом к мечети приходит другой отряд, который ни с кем ни о чем не договаривался - и поджигает мечеть. Пара-пара-па.
5. Здесь есть прекрасная сцена, где герой драматично заявляет своей возлюбленной, мол, я тебя люблю, но я уже не тот человек, которого ты знала, мы не можем быть вместе, храни эту вещь на память обо мне, я пошел. А возлюбленная тупо начинает на него орать: нифига ты порешал! В смысле ты пошел! Щас я тебе пойду!
И, короче, никуда он не пошел, они остались вместе и поженились.
Как писал один умный человек, каждый выбирает себе точку отсчета, которая ему ближе, и с нее смотрит на мир и все, что в нем. Но мало кто берет за точку отсчета сам факт многообразия мира.
На примере крестоносцев это неплохо видно. Есть те, кто видит в них исключительно грабителей и мародеров, есть те, для кого это просто религиозные фанатики, а тот же Густав Доре на своих гравюрах изображает их в возвышенном поэтическом ключе, как истинных воинов Христовых. В то же время мало кому приходит в голову, что одно другому не мешает - и отправляться в Святую землю можно было как с благородно-религиозной, так и с приземленно-меркантильной целью, с обеими сразу, все нормально.
Или, например, когда крестоносцы уже владели Святой землей, есть версия, что они охраняли пути к Иерусалиму и проходящих по ним паломников и торговцев, а есть версия - что грабили. В то же время и здесь одно другому не мешает, и в зависимости от ситуации крестоносцы (думаю даже, одни и те же) могли и охранять, и грабить.
Единственное, во что я слабо верю в художественных фильмах - это в то, что крестоносцы могли начать сомневаться в правильности своего предприятия. Это очень современный посыл. Даже не потому, что сомневаться в целесообразности похода на иноверцев странновато для менталитета средневекового воина, а потому что рыцарское войско в принципе не строго иерархично и не едино. Если бы у хоть сколько-нибудь заметной его части возникли сомнения в том, правильно ли они поступают, она бы просто откололась, притом не особо скрывая причины. И если такие случаи из истории неизвестны (по крайней мере, мне), можно предположить, что подавляющее большинство крестоносцев не чувствовали за собой никакой вины. Они могли спорить о том, что будет лучше для войска, могли по-разному относиться к Папам Римским, могли кто строже, кто мягче обращаться с местным населением. Но сама идея того, что христианские святыни не должны оставаться в руках мусульман, вряд ли когда подвергалась сомнению.
***
В голове бродит неоформленная мысль написать что-нибудь о крестоносцах. В моем стиле: без излишнего драматизма, чтобы рыцари были нейтральными персонажами, и, естественно, о дружбе и любви. Прежде чем определиться с сюжетом, хочу выбрать, как сейчас говорят, сеттинг, и пока что у меня в голове блуждают три варианта.
1. Обычная жизнь Иерусалима под властью крестоносцев в двенадцатом веке. Главная героиня, она же рассказчица, принадлежит к местному мусульманскому, иудейскому, а может, и христианскому населению.
2. Четвертый крестовый поход, крестоносцы сидят в пригороде Константинополя в ожидании оплаты. В городе в это время обостряются разногласия на почве религиозной розни, и после очередной драки начинается страшный пожар. После чего константинопольские латиняне от греха подальше перебираются в пригород к крестоносцам. Главная героиня, она же рассказчица, здесь соответственно латинянка: скажем, дочка венецианского оружейника.
Вот как об этом пишет один из французских рыцарей: "... в Константинополе приключилась еще одна великая беда, ибо поднялась распря между греками и латинянами, которые проживали в Константинополе и которых там было довольно много. И я не ведаю, какие люди по злобе учинили пожар в городе, и пожар этот был столь велик и столь ужасен, что никто не мог ни потушить, ни сбить пламя. И когда бароны войска, которые располагались по другую сторону гавани, узрели это, они были весьма огорчены и охвачены великой жалостью, видя, как рушатся эти высокие церкви и эти богатые дворцы, объятые пламенем, и как горят в огне эти большие торговые улицы. И они ничего не могли поделать.
<...>
Никто из латинян, которые поселились в Константинополе, из каких бы земель они ни были, не отважился более там оставаться; но все они взяли своих жен и своих детей, и то, что смогли вытащить из пожара и спасти, погрузились в лодки и на корабли, и пересекли гавань, направившись к пилигримам; и было их немало, чуть ли не 15 тыс., от мала до велика; и после того, как они перебрались, они оказались весьма полезны пилигримам. Так распалось согласие французов и греков, ибо они уже не общались столь тесно друг с другом, как это было раньше; и они не ведали, кого в этом винить; и это было тяжко для тех и других".
3. Тот же четвертый крестовый поход, только здесь главная героиня, она же рассказчица, константинопольская гречанка. Крестоносцев она видит, когда те бывают в городе, и, благодаря неуемному любопытству, вскоре узнает их довольно неплохо. У ее родни, конечно, никакой радости это знакомство не вызывает. А зря. Следующей весной оно им очень поможет.
... Пока я склоняюсь к варианту с героиней-латинянкой: чисто технически крестоносцам было бы легче с ней общаться. Во-первых, она вполне могла быть их соотечественницей или близко к тому. Во-вторых, не мешали бы стереотипы в духе "фу, варвары".
Как сказал один мудрый человек, ответы на самые сложные вопросы обычно просты. Сегодня я сформулировала ответ на два сложных вопроса из серии "всем пофиг, но я скажу".
1. Почему Европа, пускай всегда казалась мне груба и скучна, тем не менее, была для меня образцом подлинной теплоты.
2. Почему все, чем я восхищаюсь, лежит в далеком прошлом, не позднее шестнадцатого века, а последние четыреста лет мировой истории мне мало интересны.
Традиционная оговорка: все, что сказано ниже, отражает мое личное восприятие мировой истории и отдельных народов. Я никого не стремилась обидеть или оскорбить.
Ответ на первый вопрос таков: как восток - дело тонкое, так запад, будем честны, дело довольно грубое. В традиционной Европе меня всегда привлекала простота нравов. Пока европейцы не устали слыть варварами, в их жизни было не так уж много обусловленности. По моему глубокому убеждению, чем меньше обусловлено общество, тем более оно счастливо. И уж всяко теплее в том доме, где не нужно соблюдать тысячу и один обычай за столом, во дворе или в спальне. Это качество видно в европейцах до сих пор. Некоторые их повадки, которые я наблюдаю на видео или о которых читаю, кажутся даже нам - не сказать чтобы страшно обусловленным людям - довольно дикими. Здесь мое мнение однозначно: чем меньше можно париться о том, как ты выглядишь и как себя ведешь, тем лучше.
Ответ на второй вопрос, по сути, связан с первым. С позднего средневековья европейцы пытаются в цивилизацию, и в семнадцатом веке у них что-то да получается. Но, по нашему с подругой мнению, получается лажа. Обусловленность жизни (поначалу жизни элиты, а затем и все более широких слоев населения) достигает во многом излишней сложности, и очарование священной простоты пропадает. Как раз в это время Европа активно влияет на весь остальной мир, и потому все последующие века, благодаря ее "цивилизованности", проходят для меня как единое серое полотно. Конечно, не затронутые западным влиянием страны остаются прекрасны и в восемнадцатом, и в девятнадцатом, даже в двадцатом веке - но с течением времени их все меньше, да и сердце мое никогда не было отдано ничему, кроме вот этой грубой, скучной, дремучей, воинственной и невинной Европы. И когда она захотела этой невинности лишиться, сердце мое охладело.
Я сейчас параллельно читаю (точнее слушаю, ибо нашла сервис, который превращает текст в неплохого качества mp3-дорожку) "Византийскую тьму" Александра Говорова и "Завоевание Константинополя" Робера де Клари.
"Тьма" - роман о попаданце в Византию из позднего СССР, а "Завоевание" - сочинение одного из крестоносцев. Так вот, "Завоевание" идет гораздо легче, чем "Тьма". Если через роман Говорова я буквально продираюсь (потом, если целиком осилю, напишу, отчего), то сочинение чувака из 13 века читается влет. Хотя написано вполне себе средневековым языком - с излишними подробностями, самоповторами, почти без художественных приемов, буквально "пошли туда-то, сделали то-то".
Я не знаю, в чем тут дело, может, у крестоносца просто байки интереснее. А может, я в глубине души хотела чего-то простого и подробного, чтобы мне как лоху все разжевали, а не завернули в обертку из красивых слов. Мне хочется сидеть рядом с автором, подперев рукой подбородок, смотреть на него влюбленными глазами, подливать вина и вставлять время от времени "а он че?", "а дальше че?", "ох ты ж!".
Меня почти полжизни занимает тема разграбления средневековых городов. Причем разграбления не стихийного, а организованного, с временными рамками (как правило, три дня). Не берусь судить, почему она так для меня привлекательна. Возможно, потому что являет собой весьма уважаемое мною качество традиционных культур - вводить темнейшие человеческие страсти в управляемое русло.
Я не любитель излишней жестокости, посему Чингисхан сотоварищи из этого поля выпадают, ибо степняки жгли на все деньги и их разгул для меня несколько чересчур. Но вот европейские армии, заботящиеся больше о том, чтобы разжиться сокровищами, чем чтобы уничтожить или запугать местное население, - это другое дело. Как писал Умберто Эко, рассказывая о захвате Константинополя крестоносцами, разграбление города напоминает скорее не разрушение, а строительство наоборот. Все, что может представлять ценность, растаскивается, разбирается и вывозится.
Я сегодня, кстати, узнала, что дома во время таких грабежей поджигали не затем, шо красиво горит, а затем, чтобы они служили своего рода плавильнями, в которые можно бросать собранный металл.
Вообще не знаю, существует ли хорошая художественная или документальная литература на эту тему, где разграблению какого-нибудь города была бы посвящена, скажем, целая глава. Я пока читала только отрывок про грабежи у Никиты Хониата - одного константинопольского чела, который был свидетелем разорения и несколько дней пытался выбраться из захваченного города вместе с семьей.
Что я могу сказать. По тенденциозным воплям в византийских пабликах мне казалось, что крестоносцы творили какую-то нереальную дичь, так что шакальные видосики из горячих точек отдыхают. Но нет. Описания Хониата, конечно, полны горя, ведь для него, как и для многих горожан, должно быть, в те дни небо пало на землю. Но на мой взгляд, взгляд человека двадцать первого столетия, да еще не слишком религиозного, все это напоминает больше пьяную веселуху, чем проявление черной злобы.
Бесспорно, византийцам было больно оттого, что варвары бросают в переплавку произведения искусства. Что они не делают различий между обычной утварью и церковной и могут использовать чашу для причастия, ну, просто как чашу. Что они могут ввести в храм лошадь, дабы вывезти что-то тяжелое.
Но как-то я не заметила упоминаний массовых убийств или пыток. Полагаю, были и они - ведь надо же было крестоносцам узнавать, куда горожане попрятали золотишко. Но, судя по всему, в топ-10 развлечений пытки не входили. Изнасилования, конечно, были, хотя тот же Хониат пробирался по городу с женой и взрослыми дочерьми, которым велел вымазать лица грязью, чтобы не вызвать лишнего любопытства - и никто их не тронул. Он приводит даже рассказ о каком-то рыцаре, похитившем, кажется, дочь плотника, но с тем рыцарем поговорил то ли сам плотник, то ли священник, и он девушку вернул.
Да, столицу обнесли изрядно, но, повторюсь, я готовилась узреть больше жести, а тут все вышло относительно лайтово.
Чего, к сожалению, не скажешь, о взятии Фессалоник итало-норманнами. Теми самыми итало-норманнами, которые исторический прототип намдалени. С одной стороны, разграбление Фессалоник было местью сицилийского короля за то, что византийский император жестоко его кинул. Это кидалово имело далеко идущие последствия для всей норманнской Сицилии, но войско ее не могло того знать. Да и кинул их византийский император, а не обитатели Фессалоник. Тем не менее, когда я читала свидетельства (во всяком случае, надеюсь, что это были свидетельства, ибо кто автор текста, я не посмотрела) очевидца, там все было прямо плохо. В отличие от простой алчности крестоносцев, тут явно виделась злоба. Здесь упоминается массовая резня. Если кого не убивали, а просто грабили, это, по мнению захватчиков, было величайшее милосердие. Что сицилийцы делали в храмах, я, пожалуй, не буду говорить, чтобы хоть как-то сохранить их лицо. Вы ведь все равно не пойдете гуглить. Скажу только, что если крестоносцам было, похоже, просто все равно, норманнское войско храмы именно оскверняло.
Доходило до того, что военачальникам приходилось бить своих людей мечом либо плашмя, либо всерьез, чтобы они немного охолонули. У меня в "Годе Кошки", кстати, есть похожая сцена. Один из главных героев собирается убить девочку в захваченном замке - просто потому что может. А командир войска, видя это, бьет его под руку тэссеном, нанося неглубокую, но весьма неприятную рану.
Под конец скажу, что эпизоды разграбления городов мне иногда снятся. Я в них оказываюсь среди несчастных горожан, но почему-то такие сны не вызывают у меня ни горечи, ни страха. В них я, как правило, знаю, как себя вести, понимаю, что происходит, и в целом держусь молодцом. Но с другой стороны, там и армия захватчиков больше нацелена на наживу, чем на истребление. Одна моя кисуля высказала мнение, что это могут быть воспоминания из прошлой жизни, но так как в этих снах я нередко вижу тех, кого знала в этой, что-то я сомневаюсь в этой теории.
Моя школьная повесть о Халиноми - подумать только, тринадцать лет прошло! - начинается с разграбления города. Повесть настолько детская, что, едва поняв это, я удалила ее со всех ресурсов, где размещала. Но одна мысль оттуда кажется мне занятной. Ее излагает отец героини как раз перед началом грабежей (еще не зная, что город будет разорен, но, видно, не ожидая от пришедшего войска ничего хорошего): "Если судьба стоит у ворот, отворяй скорее. Судьбе ничего не стоит их снести, но, если ты откроешь первой, она может счесть, что вы друзья".
Сейчас я буду максимально шкурная шкура, заранее прошу прощения у всех, кого такое отношение может задеть. Но я тут сформулировала для себя, что мне не нравилось в мужчинах, с которыми я пыталась встречаться. И почему наемные войска в средневековье вызывают у меня интерес, а современные ЧВК - не слишком.
Дело в том, что, если ты собираешься с человеком близко общаться, тебе волей-неволей придется включиться в его жизнь. И желательно, чтобы эта жизнь тебе подходила. Условно говоря, если ты красавица-спортсменка-комсомолка, а твой бойфренд продает сиги в ларьке, а по вечерам залипает в сериалы про ментов, вряд ли вы долго выдержите вместе. Обычно в таких случаях говорят, что с человеком "скучно". Но знаете, может, мне встречались совсем уж неподходящие ухажеры, только меня охватывала не скука, а ледяная страшная тоска, будто меня тянут в болото, где во мне потухнет всякая искра света.
С детства я тянусь к дикой мощи, торжественной красоте, роскоши и величию. Кровь и золото, солнце и сады, танцы и музыка, леса и горы, просторы космоса, боевые корабли, доисторические твари - вот я. Конечно, под настроение мне нравится послушать кулстори про чьих-нибудь родственников из села. Но именно под настроение послушать, а не окунаться с головой.
Последний товарищ, с которым я познакомилась, повел меня в дом своего уехавшего друга, в мрачный частный сектор, где он кормил кошку и рубил мороженую куру, а я сидела как лох. Кошка была очень шикарная, конечно, но пожать ее особо не получилось, она была поглощена едой. Но и дом этот, и район, и все, что он мне рассказывал о своей работе и жизни, казалось невероятным убожеством, болотом, из которого хотелось вырваться на воздух.
В общем, после первого свидания пришлось товарища деликатно послать. Я так делать не люблю, но еще больше не люблю игнорить чужие сообщения - это как-то уж совсем по-детски.
Все, кем я когда-либо интересовалась, неважно, платонически или нет, либо вели красивую в моем понимании жизнь, либо, если физически ее вести не получалось, у них хотя бы в голове было красиво. Они не сосредоточились и не замкнулись на своем незатейливом быту. Наверное, я бы сказала так: романтическое чувство появляется у меня к тем, кто физически ведет красивую жизнь. А желание подружиться и общаться - к тем, кто жизнь ведет, может, и обычную, но не замкнулся вниманием лишь на ней.
Теперь немного о том, что же такое в моем понимании красивая жизнь. Она не связана напрямую с богатством. Можно ворочать миллионами и быть унылым, а можно терпеть нужду и про тебя снимут фильм. Красивой жизнь делают поступки человека и его выбор, и если этот выбор сделан в пользу торжества, радости, восхождения, добычи, всякого подлинного глубокого желания - такая жизнь красива. Под подлинным и глубоким я понимаю желание исключительно собственное, пришедшее изнутри, а не извне. Ведь ни для кого не секрет, что многие из наших стремлений вовсе не наши. Много чего в этой жизни просто принято хотеть.
Например, невероятно красивой и столь же невероятно жестокой казалась мне жизнь главного героя "Баллады о Большом Але". Или взять один из моих любимых фильмов "Забивание камнями Сорайи М.". Не знаю, какова была реальная Сорайя, но образ в фильме мне прямо-таки зашел. Несмотря на, мягко скажем, стесненные условия, героиня умудрялась и в них находить красоту и радость, и даже почти вырвалась из бедности и неудачного брака. Почти. Взять историю Кагуры из "Инуяши", которая вообще всю жизнь пробыла рабыней и делала все по указке и чисто для вида, чтобы не наказали. Но насколько же она (и ее стопицот попыток предать господина) была прекрасна!
Полагаю, с наемниками та же история. Жизнь какого-нибудь средневекового нормандца в Константинополе кажется красивой, потому что в ней было больше места прямому риску (скажем, в ближнем бою) и прямому же вознаграждению (в виде разграбления городов). Сейчас ЧВК ведут несколько иную жизнь, да и сама война куда более опосредована, и все это, видимо, не ложится мне на душу.
Это совсем не значит, что в наши дни не найдется людей, на жизнь которых я посмотрела бы и сказала: это красиво, я хочу это знать, я хочу к этому прикоснуться. Скажем, та же Сорайя погибла в середине восьмидесятых. И будь я мужчиной, например, я бы на ней женилась.
По мотивам ленты тоже захотелось вспомнить школьные годы. В подробности вдаваться не буду, расскажу только пару кулстори. В школе у меня была репутация фрика, компания из пяти подруг со своей атмосферой и достаточно ровные отношения с однокашниками.
Почти всю школьную жизнь, за исключением, может, старших классов, когда я решила отращивать волосы, у меня было каре. Старшеклассники находили это невероятно забавным, потому что каре было у их учительницы по русскому (оборжаться же, ну). Поэтому, когда я была маленькой, я с ними тупо дралась. Потом у меня появилась, простите, грудь, а драться с грудью - не фонтан. Посему, когда я видела, что кто-то из юмористов направляется ко мне в коридоре, то включала адовое визжание, и они быстро сматывались. Думаю, считали меня поехавшей.
Вот вам еще одна кулстори, из которой видно, какая я была хитрая сучка. Дело было в шестом классе. Всех девочек из класса запрягли шить шторы для экзаменационного зала. Я такие развлечения видала в гробу, о чем и сказала классной. Она к моей печали не снизошла: что, мол, перетрудиться боишься? Да, боюсь, прикинь! Но дело было в середине двухтысячных, тема выгорания и усталости не была так популярна, как сейчас, и классуха решила, что я просто ленивый ребенок.
И вот как-то на физкультуре, выходя из раздевалки, я упала, ушиблась и стала плакать от боли. А надо сказать, что я с детства прохавала фишку: если начинаешь плакать, нужно вспомнить все, что тебя печалит, всех, кого тебе жалко, и поплакать обо всем за один раз, чтобы дважды не вставать. И вот, когда вокруг меня собрались одноклассники и физручка и стали спрашивать, что случилось, я сказала, что не хочу шить эти гребаные шторы.
И вуаля - я не шила эти гребаные шторы.
Правда, потом нас с сестрой и еще одной подругой (которая теперь моя коллега) запрягли их вешать. Но вешать - это один день, да еще с уроков забирают. А шить - это несколько дней после уроков. Считаю, вышло неплохо.
Уже не раз писала, что я любитель поливать песок в пустыне и часто мне приходится буквально по рукам себя бить, чтобы не проявлять внимания к тем, кому оно не слишком нужно.
Весной я еду по делам в другой город. Там живет одна из моих сетевых подруг - человек весьма достойный, ее посты всегда интересно читать, да и общаться лично не менее интересно. Но слишком уж мы разные, видимо, поэтому чаще всего она со мной прохладна и строга. Первым моим желанием было написать ей, что я приезжаю, и спросить, что бы ей хотелось чтобы я привезла в подарок.
Но потом я поняла, что в худшем случае не угадаю с подарком - и меня тут же поставят об этом в известность, а в лучшем - угадаю, услышу "спасибо", и общение наше оттого теплее не сделается.
Лучше подарю матери какую-нибудь электронику на восьмое марта - она сейчас активно осваивает всякие гаджеты. С матерью мы тоже не сказать чтобы друзья, но сомнений в том, что она заслуживает дорогих подарков, у меня никогда не возникало.
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)