Ляля Тополя, блог «как трагедия и как фарс»
Думаю тут об очевидных вещах - о которых многие уже подумали до меня и даже изложили результаты размышлений. Но самому изобретать велосипед, конечно, интереснее, даже при этом уже ездишь на другом таком же.
Так вот, думала о том, что - как в сюжетном тексте должен быть конфликт (не ссора, любой конфликт-проблема-задача), так в эротическом должен быть дискомфорт. В первую очередь эмоциональный: стыд, смущение, неловкость должны возникать у читателя вместе с понятного свойства волнением. Либо потому, что те же эмоции испытывают персонажи; либо за них, когда они делают что-то бесстыдное.
Главное, чтобы не за автора, конечно.
Без этого элемента эротический текст будет скучным шаблоном, катящимся по предсказуемым рельсам от юста к оргазму через набор привычных действий, описанных одними и теми же словами.
Беда, в частности, порнофанфикшена средней руки - не в том, что он плохо написан или в миллионный раз использует одни и те же обожаемые кинки, а в том, что он использует их всегда одинаково.
А что вы хотите, говорят в этом месте оппоненты, секс же дело довольно однообразное.
Ну, если бы секс был такой же однообразный, как эти тексты, достаточно было бы потрахаться один раз в жизни. Ну, два-три - чтобы убедиться, что ничего нового уже не будет.
Ляля Тополя, блог «как трагедия и как фарс»
Что же до Клевинджера, то это был гений с пламенным сердцем и бледным лицом, вот почему он знал решительно все. Долговязый, нескладный и вечно взволнованный юнец с лихорадочными от жажды знаний глазами, он шел в Гарварде одним из первых учеников и не стал просто первым, причем по всем дисциплинам, потому что беспрерывно подписывал, распространял и опровергал студенческие воззвания, вступал в дискуссионные группы и выступал на конгрессах молодежи, выходил из дискуссионных групп и ходил пикетировать конгрессы молодежи, а остальное время тратил на создание комитетов для защиты уволенных преподавателей. Никто не сомневался, что его ждет блистательная университетская карьера. Короче, он был широко образованным и глубоко безмозглым, о чем знали все, кроме тех, кому это предстояло вскоре узнать.
А еще короче — олух. Он часто напоминал Йоссариану оголтелых интеллектуалов с обоими глазами на одной стороне лица от постоянной беготни по музеям современного искусства. Йоссариан поддавался этой иллюзии — воспринимал Клевинджера однобокозрячим из-за его неспособности посмотреть на что-нибудь хотя бы с двух разных сторон: Клевинджер неизменно видел только одну. В политике он придерживался строго либеральных взглядов и опасался сделать даже крохотный шажок вправо или влево, отвергая любые крайности. Он беспрестанно защищал своих левых друзей от правых врагов и правых друзей от левых врагов, а те в свою очередь никогда его не защищали, считая с единодушным презрением, что он просто олух.
Это был очень серьезный, очень искренний и очень добросовестный олух. После любого кинофильма он непременно пускался в рассуждения об Аристотеле и универсалиях, о сочувствии и сопереживании, о возможностях, правах и обязанностях кино, как вида искусства, в материалистическом обществе. Девушкам, с которыми он ходил в театр, нужно было дождаться первого антракта, чтобы узнать, хороший они смотрят спектакль или плохой, а уж в антракте они мигом начинали все понимать. Его воинствующему идеализму до обмороков претил расизм. Про литературу он знал все, кроме одного — как получать от нее удовольствие.
Лучшее
Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)