Что почитать: свежие записи из разных блогов

Веселый смех. Крики радости. Счастливые улыбки. Уют и покой. Это все окружает меня в белом тумане. Я не знаю, кто смеется и радуется, не вижу лиц, улыбающихся людей. Но они - те, кто создают этот уют и покой, что приносит мне облегчение.

Я не раз пытаюсь пробиться сквозь туман, но ничего не выходит: они лишь отдаляются дальше. И туман не рассеивается, а становится еще плотнее. Я пытаюсь заговорить с ними, у меня пропадает речь и не могу вымолвит ни слова. Они сами не показываются, лишь тени поблизости промелькнув, исчезают в тумане. От них не слышно никаких голосов и разговоров, лишь смех и радостные крики. Но мне находиться рядом с ними хорошо и приятно, даже если я не вижу и не чувствую их.

Я брожу в этом тумане, находя уют и спокойствие от работ и дел, что утомили за день. Радость и веселье, разлитые в этом мире, заставляют меня улыбаться и, забыв обо всем, смеяться и веселиться с теми, у кого видны лишь счастливые улыбки. Вскоре туман начинает темнеть, и это означает, что мне пора уходит. Последнее, что я вижу в темном уже мире это улыбки, что прощаются со мной.

Проснувшись я чувствую легкое радостное настроение и на губах играет спокойная счастливая улыбка, хотя немного грустная. Я знаю это из-за сна, что мне снился, но я лишь смутно вспоминаю, что там меня окружал белый туман.

Немного о названии

Часть 1

Глава 1. Благословенные – Áldottak

Глава 2. Столкновение – Ütközés

Глава 3. Начало пути – Az utazás kezdete

Глава 4. Драконьи зубы – Sárkány foga

Глава 5. Танец – Tánc

Глава 6. Вёрёшвар – Vörösvár

Глава 7. Происшествие – Baleset

Глава 8. На распутье – Útkereszteződésben

Глава 9. Беда не приходит одна – A baj nem jár egyedül

Глава 10. Красный снег – Vörös hó

Глава 11. Метель – Hóvihor

Глава 12. Шаг навстречу – Lépés felé

Глава 13. Тепло – Melegség

Глава 14. Руки целителя – Gyógyító keze

Глава 15. Сказки – Mesék

Глава 16. Горечь – Keserűség

Глава 17. Потеря – Veszteség

Глава 18. Голод – Éhség

Глава 19. Сотворение мира – Teremtés

Глава 20. Горячие камни – Meleg kövek

Глава 21. Тот, кто приходит во сне – Álomban járó

Глава 22. Капкан – Csapda

Глава 23. Беглец – Szökevény

Глава 24. Прости – Bocsánat

Глава 25. Колокольчики – Harangok

Глава 26. Железные перья – Vastoll

Глава 27. Имя – Név

Глава 28. Желание – Vágy

Глава 29. Шей – Varrj

Глава 30. Рубеж – A határon

Глава 31. Разные пути – Különféle utak

Глава 32. Узел – Csomó

Глава 33. Игла – Tű

Глава 34. Притяжение – Vonzalom

Глава 35. Трепет – Borzongás

Глава 36. Затеряться в глубине – Belemerülni a mélységbe

Глава 37. Обещание – Fogadalom

Глава 38. О голоде и золоте – Aranyról és éhségről

Часть 2

Глава 39. Горбун – Púpos

Глава 40. Разворошить осиное гнездо – Bolygatni a darázsfészket

Глава 41. Как песок сквозь пальцы – Mint a homok az ujjain

Глава 42. Козни дьявола – Ördög ármánya

Глава 43. Тень птицы – Madár árnyéke

 

Экстра 1. Огонёк – Tűz

Экстра 2. Самая лучшая сказка — A legjóbb mese

Кемисэ

Прижимаясь грудью к спине Ирчи, а подбородком — к плечу, я вспоминаю, как давным-давно впервые заснул рядом с ним под одной дохой, спасаясь от ледяной ночной стужи. Уже тогда помимо стыда за собственную беспомощность меня мучило невольное любопытство: каково это — соприкасаться с этим обжигающим теплом обнажённой кожей, утопая в нём, будто в потоках лавы? Разумеется, тогда я об этом и мечтать не смел — мне стоило немалого труда даже просто заговорить с Ирчи, мог ли я подумать, что когда-то смогу получить над ним полную власть, слившись воедино — пусть и совсем ненадолго? От этой мысли мне почему-то становится легко и весело, будто голову кружит какое-то необычайно хмельное, но не дурманящее вино, и, не в силах сдержаться, я тихо окликаю:

— Ирчи.

— М-м, — сонно отзывается он, слегка разворачивая ко мне голову, так что я вижу его профиль и упавшую на лоб растрёпанную прядь.

читать дальше— Ты знаешь столько историй и делишься ими, не скупясь — а будешь ли ты рассказывать обо мне?

Я чувствую, как слегка напрягаются его плечи, и куда более ясный голос отвечает:

— По правде, не знаю, можно ли — я как-то не задумывался об этом. Из Верека с Анте вон слова не вытянешь, даже когда это бы весьма пригодилось.

— А если представить, что можно?

— Так значит, всё же нельзя, — бросает он. — А если было бы можно… — Он разворачивается полностью, обхватывая меня, и его ладонь ползёт по моей спине, порождая щекотные волны тепла. — Скажу, что как-то раз нашёл в горах алебастровую статуэтку — беленькую, гладенькую, да такую прекрасную, что я сразу вознамерился отвезти её кенде — ведь где же такой ещё место, как не в королевских покоях? Но по пути не смог удержаться — то и дело гладил её, пусть и понимал, что моим мужицким рукам её касаться не подобает; а она возьми да оживи от моих прикосновений, и давай просить, чтобы не отдавал я её кенде, а вернул в горы — но назад путь был далёкий, так что я отвёз её в родимые Татры, а уж по дороге она вволю меня отблагодарила, да так, что я ни на миг не пожалел о потерянном вознаграждении.

— А потом что же? — спрашиваю я, еле сдерживая смех.

— А что потом — как водится, меня по всему свету мотает, так что и в Татры волею судьбы нет-нет да занесёт — остаётся надеяться, что моя статуэтка будет мне рада.

— Ужасно пошлая у тебя вышла сказка, — выношу я вердикт, легонько шлёпая его по плечу. — Надеюсь, что она никогда не достигнет посторонних ушей.

— Ну вот, как я и говорил, сплошные запреты, — ворчит Ирчи, нарочито надувшись, так что уже я принимаюсь тормошить его, пока, приподнявшись, не нависаю над ним.

— А что насчёт того, что статуэтка твоя вся в трещинах? — бросаю я, пытаясь сохранять насмешливый тон, но чувствую, что в голосе появляется предательская дрожь. — Да так, что чуть не разваливается?

— Уж я этого не допущу, — отзывается Ирчи так, что даже в темноте я чувствую его улыбку. — Буду холить её и лелеять, пылинки с неё сдувать. А если никому, кроме меня, она не будет нужна — так заберу себе. — С силой притянув меня к себе, так, что жар захлёстывает с головой, он тут же отпускает меня:

— Давай спать. А если тебе так уж не понравилась та сказка, расскажу тебе другую.

Чувствуя, как в теле постепенно стихают обжигающие волны, я слушаю в темноте этот подобный лучам солнца голос, и мне кажется, что так и начинался мир: в холодной пустоте и тьме зазвучали слова, которых ещё никто не слышал и не понимал, однако он пробудил к жизни то, что может слышать.

— Давным-давно повстречалась на дороге соха с мечом… Соха в прежнем доме дала слабину, а потому, хоть хозяин её и не выбрасывал, ушла сама, чтобы найти такой дом, где сможет послужить на славу; ну а там, где был выкован меч, он никому не пришёлся по руке, так что решил он отправиться туда, где живут славные воины — там-то ему наверняка встретится достойный владелец. Долго ли, коротко ли, сошлись они на одной дороге, и, раз уж им было по пути, решили дальше идти вместе.

Да вот только, в то время как меч был молчалив и вынослив, соха нет-нет да попрекнёт его: мол, и толку от тебя никакого, и нос ты уж очень задираешь, и людям не служишь — лишь кровь льёшь. Терпел меч, ни слова не говоря сохе в ответ, ведь она порой землю вспашет, и хворост сгребёт да огонь высечет, а он знай себе полёживал в ножнах.

Но однажды повстречались наши путники на дороге с лихими людьми, которые решили соху украсть да сломать, а то и в костре сжечь; что ей было делать — проста она была да груба, только и оставалось ей, что примириться со своей долей. Но меч как выскочит из ножен — и давай негодяев охаживать, да так, что ни один живым не ушёл.

Тут бы впору сохе похвалить его, но она, неблагодарная, знай только бранится: «Такой ты сякой, говорила я, что ты злое создание — вон сколько крови пролил почём зря! Ведь как знать, может, и не причинили бы они мне вреда — ведь я добрая соха, присмотрелись бы ко мне как следует и решили бы, что лучше землю пахать, чем по дорогам разбойничать — а ты их всех погубил! Да и не позарились бы они на меня, старую да неказистую — по всему видать, ты их приманил, за тебя-то вон сколько денег выручить можно!

И вновь смолчал меч, бредёт себе позади, будто и впрямь вину чувствует, а сохе и это не по душе: «Что ты там едва плетёшься — тащи тебя за собой! Пошто мне такой спутник, уж лучше повстречала бы кого-то более резвого да работящего себе под стать!»

Долго ли, коротко ли странствовали они, уж зима настала, и вот как-то зашли они в дремучий лес, где не ко времени потревожили медведя. Рассвирепел босоногий, как встанет на задние лапы да заревёт! У сохи от страха душа ухнула в пятки, но меч и тут не растерялся: оттолкнул соху и прогнал медведя.

Что бы вы думали — соха и тут недовольна! Принялась сетовать, что не дал ей меч расправиться с медведем, а то было бы и мясо, и шкура, да ещё толкнул так, что она чуть не развалилась — мол, только мешается, сразу видать, что грубиян!

Снова смолчал меч, пошли они дальше, и тут на пути у них разлилась горная река. Что делать, как перебраться? Решила соха, что сможет по верёвочному мосту перейти, да вот незадача — старый был мост, лопнули верёвки, рухнула она в реку с высоты, так и унесло бы её водой, разбило бы о камни, если бы не меч: храбро прыгнул он в воду и поймал её, воткнувшись в дно, так что смогла соха кое-как выбраться наружу — вот только меч-то от этого совсем покорёжился.

Как увидела это соха, мигом подхватила его и бегом к кузнецу, а сама так и плачет-заливается: возьми, мол, кузнец, моё железо, но только верни ему прежний вид. Кузнец без лишних слов взялся за работу, долго трудился не покладая рук — не один день и не два, но стал меч таким же ровным, блестящим и звонким, как прежде, а уж остёр — солнечный луч надвое разрежет! Что до сохи, и над ней постарался кузнец: стала она как новая.

Поблагодарили друзья кузнеца и решили впредь не расставаться — вместе странствовать, покуда не найдут такого человека, которому по руке равно и меч, и орало придутся, да так, сказывают, по свету до сих пор и бродят…

Закончилась сказка — повисла тонкая, как паутинка, тишина.

— Спишь, Кесе? — тихо окликает меня Ирчи, и мне кажется, что его голос шуршит, будто крылья ночного мотылька.

Я не отзываюсь, делая вид, что в самом деле сплю; правда в том, что от этой истории повеяло такой бескрайней добротой, что мне не хотелось возвышать голос, чтобы сказать, что в ней всё не так.

Впрочем, Ирчи, как мне кажется, вполне доволен и тем, что ему удалось наконец убаюкать меня своими побасенками — он осторожно укладывается рядом, накрывая меня поплотнее, и, по привычке обхватив рукой поверх одеяла, замирает.

Когда его дыхание превращается в ровное сопение, я наконец открываю глаза. Мне всегда нравилось вглядываться в темноту: лишённый света мир становится будто хрустальным, обретает глубину и тонкость очертаний, коей никогда не достигнуть при дневном свете. Я тянусь к руке Ирчи, но останавливаюсь, не решаясь коснуться его пальцев, и осторожно шепчу начало собственной сказки:

— …Когда-то жила под горой серая ящерица, никогда не ведавшая, что творится снаружи, довольствуясь теснотой, холодом и скудной пищей. Стены пещеры, где она жила, то и дело осыпались, так что несколько раз ей едва удалось избежать смерти, однако она как ни в чём не бывало продолжала ползать по тем же проходам, не зная, что бывает на свете другая жизнь. Но вот как-то однажды гора содрогнулась, и стены пещеры в одночасье обвалились, так что пришлось ящерице спасаться бегством, а когда она наконец осмелилась остановиться и оглянуться, то поняла, что путь назад отрезан: её пещера наглухо завалена, а сама она очутилась под открытым небом, но, поскольку стояла глухая ночь, поначалу она не заметила разницы.

Ящерице ничего не оставалось, кроме как карабкаться на гору в поисках другой пещеры. Постепенно рассвело, мир озарился яркими красками и сиянием росы, и ящерица поневоле замедлила бег, принявшись оглядываться по сторонам. Начало припекать солнце, и она впервые поняла, насколько озябшим с самого рождения было её тело.

Внезапно перед ней открылась бескрайняя даль — она достигла вершины горы. Растерянно оглядываясь, она по-прежнему не видела вокруг ничего, похожего на пещеру, хоть сама уже неясно помнила, зачем ей туда нужно. Наконец её взгляд упал на растущий на вершине цветок — совершенно несвойственный этим местам, он неведомо как вырос на самой каменистой вершине, угнездившись в скальной расщелине, и доверчиво тянул свои лепестки к солнцу, словно вопрошая, как это его занесло так далеко от собратьев.

Поднявшись на задние лапки, ящерица вдохнула его сладкий аромат и долго не могла оторваться от нежных лепестков. Несмотря на притягательный запах и мясистый стебель, у неё ни на миг не возникло мысли полакомиться цветком — напротив, она, мигом позабыв и укромную пещеру, и всю свою прошлую жизнь, решила остаться на вершине, чтобы греться на солнышке, любоваться красотой цветка и защищать его от любых опасностей — будь то букашки, мыши, птицы или даже кто пострашнее.

Ясное дело, силы ящерицы ничтожны, а срок жизни цветка мимолётен, так что одному небу известно, был ли толк от этой клятвы — но тем вечером, когда садилось солнце, маленькой ящерице казалось, будто открывшийся перед ней мир наделил её великой силой, а цветок — бессмертием…

Я умолкаю, на сей раз честно собираясь уснуть, но тут над ухом раздаётся сонный голос Ирчи:

— Эта история мне нравится куда больше, чем та, что ты рассказывал в прошлый раз.

— Ничего ты не понимаешь, — с усмешкой отвечаю я. — То было родовое предание, а это — просто глупые выдумки под стать твоим.

— Я всегда считал, что добрая выдумка куда лучше худой правды, — столь же сонно отвечает он. — Я могу рассказать тебе что-нибудь ещё…

— Нет уж, хватит, — обрываю его я, ведь понимаю, что его-то, в отличие от меня, немилосердно клонит в сон. — Дай мне отдохнуть в тишине и покое.

— Как скажете, господин Нерацу, — с зевком бросает он, и вскоре его дыхание вновь становится размеренным и мягким. И я дорожу этими мгновениями как никакими другими.

Предыдущая глава

Элек

Заслышав о новоприбывших, я тотчас поспешил к посланцам короля, пусть весть о подобных гостях наполнила душу дурным предчувствием.

Первым я заметил того, что помоложе, с буйными смоляными кудрями. Разоблачившись от верхней одежды, он остался в кафтане из яркой узорчатой парчи и красных сафьяновых сапогах – сразу видать весёлого молодого дворянина. Когда же я увидел второго, то терзавшая меня тревога немного отпустила при взгляде на знакомое лицо:

– Акош, вот уж не думал, что встречу тебя в этой глуши!

читать дальше– Что и говори, давненько не виделись, – ухмыльнулся мой знакомец – крепко сбитый смуглый мужчина с проседью в косах, еле виднеющихся между меховой шапкой и высоким воротом. – Пожалуй, с тех пор, как вместе на ромеев ходили… Рад, что при случае удалось к тебе завернуть.

– И я рад, – поспешил заверить его я. – Вот только время сейчас… – оборвав себя, я повернулся ко второму: – А это, надо думать, твой сын?

Я сразу понял, что ошибся в этом предположении, по насмешливому взгляду прищуренных чёрных глаз, который он бросил в мою сторону, и Акош тут же подтвердил это:

– Какое там, мой едва на лошадь сел. Это – Цинеге, Хромого Боньхи сын, он вместе со мной служит у корхи.

– И какое же дело привело сюда господ служащих королевского суда? – тут же спохватился я, вспомнив о высоком статусе своих гостей.

Вместо ответа Акош, уставив на меня цепкий взгляд, спросил:

– А почему ты сказал, что мы явились не ко времени?

Я на мгновение задумался, в какие обстоятельства стоит посвящать королевских посланцев, если они прибыли по совсем другому делу, но потом рассудил, что мне всё равно придётся уведомить кенде о гибели одного из его ишпанов, а потому, может, и хорошо, что я сумею рассказать это, не ломая голову над тем, как бы поскладнее изложить это на письме.

– Недалеко, у соседнего селения, случилась сеча, а местное дурачьё мало того, что знать не знает, кто это был, так ещё рассказали об этом почти месяц спустя, закопав тела.

– Почти месяц назад? – переспросил Акош, перекинувшись быстрым взглядом со своим молодым спутником.

– Прямо-таки сеча? – недоверчиво спросил тот. – Тут со времён нашествия кунов, пожалуй, и драки-то толковой не было…

– Шестнадцать убитых, – мрачно ответил я. – Столько павших не во всякой битве бывает. Я только что вернулся оттуда, тела скоро должны доставить в крепость – по правде, не знаю, что с ними делать дальше, так что, может, и хорошо, что вы, господа, приехали именно сегодня. Всё бы ещё ничего, если бы одним из убитых не был ишпан Коппань – а остальные, скорее всего, его люди.

На сей раз изумление на лицах моих гостей было подлинным, младший даже переспросил:

– Точно Коппань? Можешь за это поручиться?

– Насколько это возможно для тела, пролежавшего в земле столько времени, – угрюмо добавил я. – Ишпан Коппань не раз бывал здесь проездом – последний раз месяца три назад, так что я хорошо знаю его в лицо.

Я полагал, что гостей заинтересуют подробности сражения, но вместо этого Акош спросил:

– Куда он ехал?

Вопрос был столь неожиданным, что я переспросил:

– Когда?

– В последний раз, когда здесь был.

– К себе, вестимо, – растерянно ответил я, – в Эрдей, из столицы – за пару седмиц до этого ехал туда, я думал, что он там задержится, но, видимо, быстро обернулся… – Тут я хотел спросить, почему Акоша вдруг так заинтересовали дела Коппаня, но он тотчас озадачил меня новым вопросом:

– И зачем же он ездил в Гран?

– К дяде своему, надо думать – впрочем, не поручусь, он тогда мрачный был, будто туча, от силы на пару слов расщедрился… – поморщившись, я припомнил: – У него ж крепость разрушили соседи, считай, без дома остался, так что немудрено, что он был такой смурной – я-то думал, он в Гране задержится, будет плакаться дяде на причинённую обиду, а он назад метнулся, да так торопился, будто за ним по пятам эрдёг гонится, только и завернул, чтобы лошади передохнули – и дальше…

– И что же, в этот раз, выходит, он тоже ехал к Вароду со своими людьми, – рассудил Акош, – но не добрался?

– Да то-то и оно… – я не на шутку задумался, ведь я и сам не знал, как это объяснить, – …что Коппань, по словам людей из ближней деревни, в этом самом лесу, где голову сложил, просидел с дюжину дней, будто кого-то поджидал. Само собой, он нашёл бы у меня и приют, и помощь, но отчего-то не посчитал нужным дать о себе знать…

– А крестьяне? – нетерпеливо спросил младший, Цинеге. – Почему они не сообщили в крепость? Столько вооружённых людей на чужой земле – неужто они совсем страха не ведают?

Я задумчиво пожевал губами, припоминая всё, что услышал от старосты, и наконец ограничился кратким:

– Говорю же, дурачьё.

– А не может быть, чтобы они… – задумчиво начал Акош.

– Шестнадцать славных воинов? – парировал я. – Прежде эти селяне только и знали, что бросаться врассыпную по лесам да горам, стоит им завидеть врага.

Мои слова погрузили гостей в глубокую задумчивость. Наконец, не выдержав, я первым нарушил эту странную напряжённую тишину, кое-как придав голосу бодрость, которой на самом деле не ощущал:

– А вас-то каким ветром сюда занесло? Вот только не говорите, что собрались в Эрдей – вам туда сейчас не добраться…

– Сказывают, тут дичи в любое время хватает, – весело бросил Цинеге. – Отчего бы не поохотиться зимой?

– Так-то оно так, – удивлённо отозвался я, – тогда вам не помешают опытные провожатые, а то тут вон какие дела творятся…

– Да не затем мы здесь, – понизив голос, ответил Акош. – Вот скажи-ка, друг, помимо Коппаня с его людьми, проходил ли кто-нибудь через Подкову месяц назад?

– Уж будь уверен, я всех перетряс, пытаясь вызнать, кто это учинил, – ответил я, начиная думать, что моим гостям об этом происшествии известно куда больше моего. – Все твердят одно и то же: не было здесь никого… – тут в памяти поневоле всплыли слова Дару: «олень – попутный ветер в рогах». – Одним словом, чертовщина какая-то, – подытожил я.

– Если б чертовщина… – вздохнул Акош и, придвинувшись на лавке поближе, поведал: – Скажу тебе без утайки, как старому другу – странные дела нынче творятся в столице. Как ни повернётся, всяко полетят головы, и уж лучше бы повинные.

Сказать, что эти речи растревожили меня до глубины души, значило вовсе ничего не сказать – по мне, так сама по себе смерть племянника мелека предвещала недоброе, но в словах моего давнего знакомца таился намёк на куда более дурные вести.

– Потому-то мы и явились сюда на охоту, но иного рода. Мудрый наш господин, корха Кешё, послал нас с поручением – но, положа руку на сердце, подобных вестей мы не ожидали.

Его слова повергли меня в то двойственное состояние, какое бывает, когда слышишь далёкий стук копыт несметного неприятельского войска. Казалось бы, тень грозовой тучи нависла над твоей головой, чтобы поразить молнией и тебя, и твоих людей, и в то же время на тебя нисходит чувство облегчения – вот-вот грядёт битва, больше не надо мучиться ожиданием и терзаниями.

– Разумеется, господа посланники королевского судьи, – отозвался я плохо слушающимся языком. – Все мои люди и я сам в вашем распоряжении…

– Это лишнее, – всё так же тихо заверил меня Акош. – Для нас будет довольно крова – ведь мы прибыли сюда как гости, чтобы вволю поохотиться в горах.

Тут же сообразив, куда он клонит, я поспешил заверить его:

– Ни единое слово не покинет этого зала. – При этом мне едва удалось скрыть облегчение: ведь если посланцы короля покуда не желают заявить о своих полномочиях, значит, и возмездие откладывается – хотя бы на время. – Друзья всегда найдут здесь хороший приём, а мои люди при необходимости проведут по горам – прошу не пренебрегать их услугами, ведь нынче там небезопасно.

– Я был бы рад, если бы ты сам выбрался на охоту вместе с нами, – непринуждённо бросил Акош, будто не было этого разговора, нависшего над моей головой, словно тяжёлый меч. – Пусть мы прибыли сюда и не по этому делу, но постараемся разобраться. Ты говорил, что тела должны привезти сюда? Мы хотели бы взглянуть на них, когда они прибудут.

– Хорошо. Тогда позвольте мне оказать вам подобающий приём, – предложил я. – Отдохните и подкрепитесь с дороги, а там я дам вам знать, когда тела привезут…


***

Долго ждать не пришлось – мы едва успели закончить нашу небогатую трапезу, когда один из моих воинов, нагнувшись ко мне, вполголоса поведал о том, что подводы прибыли. Я тотчас уведомил об этом гостей, и мы все вместе отправились во внутренний двор, а оттуда, взяв по смолистому факелу, двинулись в холодный сарай, где на расстеленной рогоже разложили в ряд тела.

Сам я остался у входа, не питая никакого желания рассматривать не первой свежести трупы после обильной трапезы; похоже, мои чувства разделял и Цинеге, который также старался держаться близ входа, пока Акош не подозвал его к себе.

– Глянь-ка, ничего не находишь необычным?

Вглядевшись в лицо мёртвого воина, рядом с которым остановился старший товарищ, Цинеге признал:

– Безусловно, это Коппань.

– И кто, по-твоему, мог бы лишить его жизни? – пытливо спросил Акош.

– Да кто угодно, хоть бы мы с вами, – бросил Цинеге, жестом обведя всех присутствующих.

– А этого? – кивнул королевский посланник в сторону лежавшего неподалёку воина.

Склонившись над телом, его младший товарищ так долго в него вглядывался, что с факела успела капнуть не одна капля смолы.

– Кто-то, очень лихо орудующий мечом, – наконец бросил он товарищу, который тем временем успел осмотреть остальных. – Первый раз вижу подобные раны, что на живых, что на мёртвых.

– То ты, – с усмешкой отозвался тот. – Подобных и мне видеть не доводилось – а это о чём-то да говорит. По всему видно, что тот, кто зарубил его, бился не на жизнь, а насмерть. А вот этот, глянь-ка, с простреленным горлом.

– Ну, этому-то удивляться не приходится, – отозвался Цинеге.

– Да, я бы, скорее, удивлялся тому, что ран от стрел так мало, – рассудил Акош. – Едва ли у них было больше одного лучника.

– Или остальных убили в самом начале, – отрубил молодой посланец судьи. – Где, кстати, тела нападавших? Надо думать, их забрали – или похоронили в другом месте?

– Поутру я велю своим людям, чтобы хорошенько прошлись по окрестностям, – пообещал я Акошу.

– Это непременно надо сделать, – кивнул тот, не поднимая взгляда от тел. – Ну а наши покойнички явно служили одному господину.

– Хотя иные не успели толком облачиться, – заметил Цинеге. – Выходит, на них напали ночью?

При этом предположении я невольно поёжился: в памяти вновь всплыло: «Эрдёг их забрал».

– Утро вечера мудренее, – подытожил старший из посланцев, хлопнув по рукояти меча. – Отведёшь нас с утра пораньше туда, где приключилось это побоище?


Цинеге

Когда хозяин крепости наконец оставил нас наедине в отведённых для гостей покоях, узкое забранное решёткой окно которых выходило на поблескивающий в свете факелов ров, за которым высилась непроглядная громада леса, Акош первым делом спросил:

– Что думаешь насчёт всего этого?

– Если бы не прочие обстоятельства, я решил бы, что это сделал сам ишпан Элек, – ответил я, выглядывая из окна, в то время как мой спутник устало опустился на широкую кровать. – Уж больно всё это подозрительно – появляющиеся и исчезающие, будто туман, враги, крестьяне, не осмеливающиеся проронить ни слова… Кому как не ишпану Элеку под силу так их запугать?

– Ишпан Коппань нажил себе немало врагов, – задумчиво отозвался Акош. – И всё же мне с трудом верится, что Элек заодно с теми, кто плетёт заговор против Онда – а может, как знать, и Кешё… К тому же, зачем бы ему тогда рассказывать нам о смерти Коппаня? Сделай он вид, что ни о чём не ведает, то и мы едва ли узнали бы об этом до весны…

– Но ведь мелек послал племяннику письмо с голубем, – не преминул возразить я, силясь различить во тьме очертания гор. – Не получив ответа, он наверняка забеспокоился бы…

– И всё же у него нет причин думать, что его племянник может оказаться по эту сторону гор. – Акош со вздохом обернулся к двери. – А ведь по всему выходит, что теми, кто должен доставить королю Коппаня, окажемся мы – вот уж непредвиденный поворот…

– Особенно учитывая, в каком он прибудет состоянии, – невесело усмехнулся я, подкручивая ус. От окна тянуло промозглой сыростью, но я не двигался с места, жадно втягивая холодный воздух.

Мой спутник, по-видимому, не на шутку задумался о том, как бы так устроить с отправкой тел, чтобы это раньше времени не наделало большого шума – судя по всему, ни одному из нас уехать отсюда до полного выяснения обстоятельств не получится. В конце концов, когда мне наскучило его молчание, я заговорил сам:

– И что же, выходит, этот самозванец своими словами хотел сам навести нас на могилу ишпана Коппаня? Ведь что ему стоило назвать другой путь – и мы без толку рыскали бы там…

– Выходит, что хотел. – Порой Акош бывал на удивление немногословен, в особенности когда он раздумывал над каким-то непростым вопросом, так что пришлось мне продолжать разговор самостоятельно.

– Что и говорить, доказательств своей правоты у него немного… Но что удивительно – так это то, что о смерти Коппаня ишпан Элек узнал аккурат накануне нашего приезда – бывают ли такие совпадения?

– Пожалуй, что нет… – вновь ограничился парой слов Акош, принимаясь стягивать сапоги.

– Это что же выходит – никто не знал о нашем появлении, а крестьяне знали? Неужто этот самозванец с ними сговорился? – не дождавшись ответа старшего спутника, который, похоже, окончательно ушёл в себя, я принялся рассуждать: – Не так уж трудно рассчитать время, которое потребно на то, чтобы добраться отсюда в Гран… Равно как и предвидеть, что после королевского суда будут немедленно высланы люди корхи… И всё же не понятно, к чему подобное промедление, если самозванец мог повернуть это в свою пользу на суде – разве что за это время его сообщники должны были что-то провернуть? К тому же… – я нахмурился, подсчитывая, но тут ход моих мыслей неожиданно прервал Акош:

– А как ты думаешь, сколько времени потребуется мелеку, чтобы узнать о гибели племянника?

Если прежде я мог догадаться, о чём он раздумывает, то этот вопрос застал меня врасплох.

– Полагаю, когда об этом сообщим ему мы – но, как я понимаю, пока делать этого не стоит?

– Верно понимаешь, – задумчиво потирая бритый подбородок, бросил Акош. – А ты успел приметить, кто служит ишпану Элеку?

– А это-то зачем? – уязвлённо отозвался я, чувствуя, что на сей раз он меня обставил.

– Тот, который нас встретил, не могу вспомнить имя… только прозвище – Борно [1]… так вот, его свояк служит Онду, не последний человек…

Тут мне оставалось лишь признать его превосходство: само собой, участвуя во множестве странствий [2] бок о бок со всеми дворянами нашего королевства, Акош успел узнать в лицо не только всю старую знать, но и их людей – у меня же подобной возможности не было.

– Так полагаешь, он уже отправил весть Онду?

– Может, отправил, а может, и нет… – рассудил Акош. – Вот только мелек – могущественный человек, немного найдётся таких, кто не захочет при случае ему услужить…

В последний раз попытавшись угадать, что скрывается за чернильной тьмой окна, я бросил эту затею, опустившись на кровать рядом с Акошем и, подперев подбородок ладонью, заметил:

– Пожалуй, узнай мелек об этом раньше… Самозванцу не добраться бы до Грана.

– То-то и оно, – признал мой спутник и принялся, покряхтывая, укладываться на постель. – Согласно словам Элека, Коппань кого-то здесь дожидался… И я буду не я, если окажется, что это не тот самый горбун – вот только мелек об этом не ведал…

– А я буду не я, если мелеку понравится то, что мы здесь узнали, – заметил я и повторил: – Коппань кого-то ждал… но, видать, это было как с той самой кошкой, которая стерегла у норы крысу, а дождалась лису…

– Шестнадцать человек, – покачал головой Акош. – Конечно, те, что их перебили, могли быть и поменьше числом, но чтобы явиться и исчезнуть незамеченными… Да ещё со своими убитыми и ранеными…

– Если они шли через Подкову, то должны были зайти через Вёрёшвар, – подсказал я.

– Чёртова зима, – выругался Акош. – Если бы мы могли достучаться до Тархачи, наверняка он мигом разрешил бы эту загадку…

– И всё же, чьи это были люди? – продолжал задаваться вопросом я.

– Кто бы это ни был, он желает смуты в королевстве, – отрубил Акош. – Чтобы стравить мелека с корхой, большого ума не надо, но чтобы сделать это так, что в итоге падут оба… Давай-ка на боковую, – раздражённо тряхнул головой он. – А то одним переливанием из пустого в порожнее дела не решишь.

В этом я мог бы с ним поспорить – по мне, так нам ещё многое можно было обсудить, пока рядом нет посторонних ушей, да и в сон меня совсем не клонило. Однако нужно было отдать должное возрасту моего спутника, который, должно быть, и впрямь утомился не на шутку: сперва долгая дорога из Грана, а здесь – вместо долгожданного отдыха неожиданные известия, способные поставить в тупик кого угодно.

Хоть я и думал, что не засну: взбудораженный рассудок так и кипел, отдаваясь жаждой действия во всех мускулах, стоило мне улечься на мягкую медвежью шкуру, как меня поглотил сон без сновидений, непроглядный, словно ночь за окном.


Леле

Дни моего заточения тянулись нескончаемой чередой, пока однажды вместо привычных звуков пробуждающегося замка до меня не донеслись суматошные крики и топот. Поначалу я не заподозрил в этом ничего необычного: подобный переполох нередко возникал, когда возвращался Коппань, так что всё, о чём мне подумалось – пожелает ли он на сей раз вытащить меня на свет или же благополучно не вспомнит?

Положа руку на сердце, я почти боялся последнего – ведь, если вначале заточения я более всего страшился этого столкновения с моим извечным недругом, против которого был беззащитен, то постепенно страх словно бы выцвел, истёрся, как мои некогда богатые одежды, и я сам не заметил, как начал невольно подумывать: когда же? Откроется ли на сей раз дверь, доведётся ли мне, понукаемому стражниками, кое-как спуститься с лестницы – а по пути хотя бы на краткие мгновения выглянуть в окна, чтобы убедиться, осень сейчас или весна? Будни мои были столь унылы и беспросветны, что даже брань и побои сделались отрадными хотя бы тем, что вносили в них хоть какое-то разнообразие – и порой я испытывал что-то вроде разочарования, если Коппань, едва взглянув на меня, тотчас отсылал обратно, будучи не в настроении осыпать меня насмешками.

Кроме того, вскоре я подметил крохотные, но от этого не менее заметные перемены – в моём положении они были сродни эпохальным событиям: после какой-то из подобных «аудиенций» мне сменили тюфяк и дали новое одеяло; после иной – однообразная еда сделалась малость получше; перед тем, как представить меня господину, меня мыли – и тогда вдобавок к тому, что я наконец избавлялся от слоя грязи, нараставшего подобно коре, мне удавалось хоть ненадолго покинуть ненавистные стены. Интересно, что сказал бы Коппань, узнай он, с каким нетерпением я подчас дожидался подобных встреч – для того, чтобы предстать перед ним всё с тем же выражением угрюмого безразличия на лице?

Однако же в тот раз растревоживший меня шум не стихал, и спустя какое-то время до меня добрался запах дыма, а после я различил треск горящего дерева. Пусть до этого я не особенно дорожил своей жизнью, тут-то я перепугался не на шутку: даже смертнику не хочется сгореть заживо в своей камере!

Приникнув к двери, я принялся колотить в неё, крича что было сил: «Выпустите меня! Я здесь!» – уповая на то, что присматривавший за мной стражник вспомнит обо мне – о побеге я тогда и не помышлял, думая лишь о том, как спастись от пожара. Хватая едкий воздух ртом, я закашлялся, более не в силах кричать.

Казалось, мучительно долгое время спустя, в течение которого я то пытался звать на помощь, то сгибался под напором рвущего грудь кашля, снизу послышались голоса – сплошь незнакомые, а ведь за проведённое здесь время я выучил наперечёт почти всех стражников – да и вели себя эти люди странно: вместо того, чтобы тушить пожар, они явно что-то искали. Как бы то ни было, мне их появление несло надежду, так что я возобновил свой зов:

– Выпустите меня! Я здесь! Я не преступник!

Голоса поднимались по лестнице – и я решил, что мне почудилось, ведь среди них я различил тот, что не слышал со времён детства – но с губ само собой сорвалось:

– Дядька Эгир!

– Кто там? – прозвучал столь знакомый голос совсем близко – из-за двери.

Более всего на свете боясь, что эта иллюзия сейчас растает – что это сон, или морок, навеянный угаром, помрачившим мой рассудок – я в исступлении закричал:

– Это я, Леле, вытащите меня отсюда!

Другой голос отрывисто велел:

– Отойди от двери!

В ужасе решив, что они сейчас уйдут, отмахнувшись от меня, я по-прежнему прижимался к двери, пока она не содрогнулась, натужно затрещав – тогда-то я наконец отполз от неё. Далее застучали топорики, и вскоре люди ворвались в камеру, выломав петли замка.

Слезящимися от дыма глазами я отыскал Эгира – в моей памяти он был почти таким же, разве что седых волос прибавилось – и устремился к нему, думая, что он тоже узнает меня, но на его выдубленном годами лице застыло лишь непонимание, смешанное с ужасом; я уж думал, что он оттолкнёт меня, когда с его губ сорвалось тихое:

– Господин Леле? Да что ж с вами стало?

– Нет времени, – оборвал его другой, по-видимому, предводитель. – Выведи… господина, – велел он, бросив на меня мимолётный взгляд.

Убедившись, что здесь никого нет, кроме моей персоны, он вместе со своими людьми исчез внизу. Я собрался было последовать за ними, кое-как цепляясь за стены, но Эгир, оценив моё состояние, мигом подхватил меня на руки – я даже удивился, насколько легко ему это удалось – а я всё вглядывался в его лицо, не умолкая ни на мгновение, хоть мне едва хватало голоса, а горло драло так, словно я наелся камней:

– Эгир, ты ведь отвезёшь меня домой? Как там сейчас, разлилась ли река? Увижу ли я матушку? Жив ли ещё мой конь, мой Репюлеш? – но он вместо ответов лишь приговаривал:

– Потерпите, господин, потерпите, я вам потом всё расскажу.

Попав во двор, я понял, что замок захвачен: деревянные стены пылали, а безоружные воины Коппаня сбились угрюмой кучкой в углу двора, охраняемые чужими, среди которых были как господа, так и простые бойцы, и даже крестьяне.

Эгир опустил меня на телегу и тут же ушёл. Там уже сидело несколько бедолаг, по-видимому, только что вытащенных из темницы: судя по их виду, немногие из них могли бы подняться на ноги, а некоторые были откровенно безумны – один катался по телеге, крича, что свет режет ему глаза, и требуя, чтобы его немедля вернули обратно; другой, цепляясь за силящегося утихомирить его мужчину – по-видимому, родича – уверял его, что они должны поторопиться к предкам, пока тропа к их дому ещё не скрылась из глаз.

Возможно, я и сам выглядел не лучше них: глядя словно заворожённый на то, как языки пламени поглощают замок, я не заметил, как из груди исторгся смех – сперва он лишь беззвучно сотрясал плечи, болезненно отдаваясь в спине, но затем достиг горла – и раскатами полился наружу, заглушая треск дерева и доносящиеся откуда-то крики.

– Я не вернусь туда, слышите? – выкрикнул я куда-то ввысь, туда, где из окон башни исторгалось пламя. – Моя темница сгорела – некуда больше возвращаться! – сгибаясь в три погибели, хватаясь за борт телеги, я продолжал хохотать с такой силой, что какой-то сердобольный старичок принялся приговаривать:

– Полно тебе, полно – ты себе навредишь!

Грохот рушащихся перекрытий был самым отрадным, что мне доводилось слышать в жизни, а языки огня казались краше любого золота, милее переливов драгоценных камней и взметающихся в танце платьев.

Когда от замка осталась лишь выжженная скорлупа, а все его обитатели были либо согнаны в один угол двора, либо сложены в другом, либо, как я, рассажены на телеги, во дворе вновь появился предводитель со своими людьми – в их числе и Эгир, основательно перемазанные сажей и задыхающиеся от дыма.

Видно было, что уничтожение замка подходит к концу: победители собирались группами, устало переговариваясь, кто-то из них двинулся к нашей кучке, к своим родичам и знакомцам, уверяя их, что они скоро будут дома. Предводитель же обратился к пленённым защитникам разорённого замка, сообщив им, что они могут идти на все четыре стороны, когда их отпустят – но пускай имеют в виду, что впредь им не спустят с рук бесчинств их господина. Я, как ни старался, не мог разглядеть в их числе Коппаня – и решил, что, должно быть, он погиб при осаде.

Закончив с ними, предводитель подошёл ко мне бок о бок с Эгиром – лихорадочное возбуждение, охватившее меня при виде горящего замка, уже отпустило, и в глубине моей души зародилась тревога: чего-то мне ждать от этих людей, из которых я знаю разве что Эгира, да и тот, судя по его реакции, едва меня помнит.

– Стало быть, ты сын ишпана Дёзё? – без предисловий бросил плечистый предводитель с бритой головой, на затылке которой виднелись три смоляные косы, и густыми черными усами, из-под которых блестели крупные белые зубы. – Я, ишпан Зомбор, рад предложить тебе свой кров, прошу уважить моё приглашение.

Я медлил, не зная, что ответить этому мужчине, сложением напоминающему богатырей древности – некогда ишпан Коппань тоже предложил мне гостеприимство, и чем это для меня кончилось? И могу ли я отказаться, если уж на то пошло?

– Я бы предпочёл вернуться в свои владения, если господин поможет мне с этим, – наконец ответил я.

– Помочь-то, само собой, помогу, – удручённо хохотнул он. – Вот только…

– Господину Леле прежде надо отдохнуть, – прервал его Эгир. – А после он, без сомнения, примет верное решение.

Отлично сознавая, что без посторонней помощи я сейчас едва ли куда-то доберусь, я покорился на волю дружинника своего отца, который разместил меня возке с парой раненых сотоварищей, после чего мы двинулись в путь, сопровождаемые целой кавалькадой конных воинов.


Примечания:

[1] Борно – венг. Barna – в пер. с венг. «коричневый» или «загорелый».

[2] Странствия – венг. kalandozások – колондозашок – в букв. пер. с венг. «скитания» – так именуются венгерские военные походы в Европе (IX – середина X вв.) в направлении Византии, Италии – вплоть до Франции. О размахе, который принимали «странствия», можно судить по распространённой в первой половине X века католической молитве “De furore normannorum libera nos, Domine, de sagittis hungarorum libera nos, Domine” «От меча норманна и стрелы мадьяра упаси нас, господи!»

Аннотация:

Во что может превратиться обычный отпуск, если поддаться на провокацию склонного к авантюрам друга...

Зловещий замок, таинственный незнакомец, немного безумия и ворох незабываемых впечатлений ждут нашего героя!

Жанры: Юмор, Приключения, Фэнтези, Средневековье.

Предупреждение: присутствуют отношения между героями одного пола.

Рейтинг: R

 

Оглавление:

Глава 1. Канадский «археолог» и обитатель гробницы

Глава 2. Замок-призрак

Глава 3. О пользе Фейсбука

Глава 4. Семейные обстоятельства ап Риддерха

Глава 5. Незваный гость

Глава 6. Полный провал

Глава 7. Ужас под столом

Глава 8. Долгая дорога домой

Предыдущая глава

Молчаливость спутника нимало не смутила Эсена – тот сразу включил какую-то восточную музыку, похлопывая по рулю в такт и временами подпевая. Оскару впору было опасаться за собственную жизнь при виде беспечности, с которой доктор закладывал виражи на извилистой лесной дороге, но его охватило какое-то странное равнодушие, словно при путешествии из этого зачарованного мира в реальный ничего не может случиться.

Однако долго молчание не продлилось – похоже, Эсен вообще не мог держать рот на замке сколь-нибудь продолжительное время. По счастью, он предпочитал говорить сам, а не расспрашивать спутника, однако мало-помалу втянулся в разговор и тот.

– А как давно вы познакомились с Амори? – спросил Оскар после того, как Эсен поделился несколькими забавными историями из своей жизни.

– О, кажется, ещё до потопа, – всплеснул руками Эсен, на миг отпустив руль.

читать дальше– В больнице? Он говорил, что вы…

– Да нет, не совсем, это довольно запутанная история. – Оскар мысленно смирился с тем, что, похоже, всё, что касается этой семьи, иначе и не охарактеризуешь. – Можно сказать, просто столкнулись на узкой дорожке. А потом обстоятельства свели раз, другой – ну, знаешь, как это бывает. Он, конечно, весьма эксцентричный тип – порой я и сам диву даюсь, чего ради мне всё это надо, но, сдаётся мне, стоит узнать его как следует – и всё, ты влип по уши.

– Я знаю, что он превосходно рисует, – вклинился Оскар. – И, похоже, это не единственный его талант…

– О да, он тот ещё артист, – фыркнул Эсен. – Он ещё и стихи пишет, хочешь, прочитаю?

– Не знаю, одобрил бы он это… – засомневался Оскар.

– Точно не одобрил бы – и не без причины, – как ни в чём не бывало отозвался Эсен. – Хорошо ещё, он хотя бы сам о них реалистичного мнения. – Не дожидаясь согласия спутника, он принялся декламировать на французском:


– Души жестокая пустыня,
Зачем ты тешишь миражом
Сознанье странника поныне,
Мешая обрести свой дом?

Иль ты пожрать его готова –
И душу, и мечты, и ум,
Навечно золотом покрова
Застив порыв мятежных дум…


– Это ещё куда ни шло, прочие – совсем по моей части, – сообщил Эсен онемевшему от изумления Оскару: тот никак не мог отделаться от ощущения, что на самом деле Биниджи прочёл стихи какого-то поэта, желая разыграть попутчика.

– По вашей части? – очнулся он. – Но вы же…

– У меня несколько более широкая специализация, – отозвался Эсен. – Лечу ноги… и голову. Альфа и омега человеческого организма – если смотреть на дело философски, в этом есть смысл, но коллеги считают это по меньшей мере странным.

Оскар также воззрился на него с подозрением, но по иной причине.

– Вы точно не знали отца Амори? – медленно спросил он.

Тот бросил на него проницательный взгляд.

– Думаешь, что тут дело нечисто, верно? Я тебе скажу от чистого сердца: это так. Впрочем, можешь мне не верить – все считают, что мне от роду написано врать. Но мой тебе совет: не лезь ты во всё это. Пускай уж эту лямку тянут те, кто впрягся в неё по доброй воле и в твёрдой памяти. «As you value your life, or your reason, keep away from the moor [1]», – процитировал он на английском с убийственно серьёзным видом.

Пока Оскар переваривал это зловещее предупреждение, гадая, не очередной ли это всплеск ревности со стороны Эсена, тот, словно разгадав его потаённые мысли, обезоруживающе улыбнулся, похлопав его по колену.

– Ты мне нравишься, Оскар. Конечно, не настолько, как Амори…

«И на том спасибо», – успел подумать тот.

– …но достаточно, чтобы желать тебе добра – иначе я бы и слова не проронил.

В последнем Оскар сильно сомневался, однако же кивнул.

Эсен как ни в чём не бывало вновь принялся болтать обо всем подряд – будто и не было того странного разговора.

Они уже въехали в предместья Франкфурта, когда Оскара посетила новая мысль. Они как раз стояли на очередном светофоре, так что он слегка развернул зеркало заднего вида к себе – и чуть не охнул от расстройства: за всеми этими треволнениями и сюрпризами он и думать забыл о своей разбитой физиономии, а она с течением времени стала лишь кошмарнее. Не удивительно, что Риддерх от него так и шарахнулся…

– До свадьбы заживёт, – хмыкнул Эсен. – Ну… или до развода, – поправился он, бросив мимолётный взгляд на его руку.

Оскар вспыхнул, вообразив, что за представление о нём сложилось у молодого турка: изменяет жене невесть с кем, делая вид, что уехал в командировку… Однако Биниджи, похоже, дела не было до его семейных обстоятельств: покопавшись в бардачке, он извлёк солнечные очки.

– Держи. Конечно, тебе и балаклава в придачу не помешала бы, но я давненько банков не грабил, – добавил он, усмехнувшись собственной шутке.

– Спасибо, но я… куплю в аэропорту, наверно… – пробормотал Оскар, но Эсен отмахнулся:

– Это ведь я тебе фонарь поставил – должен же я оставить тебе на память хоть что-нибудь… кроме него. Давай, примерь.

Оскар вновь взглянул в зеркало – на сей раз вылитый уличный боец, хотя впечатление несколько портило горестное выражение лица.

– Тебе классно, – заверил его Эсен и затем неожиданно спросил: – Давно знаешь Амори?

– С позавчерашнего дня, – честно признался Оскар.

– А его отца?

Ле Мюэ замялся: правда противоречила бы всему, что он сказал ранее.

– Не очень, – наконец выдавил он.

– А кажется, что он-то тебя давно знает, – прокомментировал это Эсен, не отрывая взгляда от дороги.

– Странно, что вы это заметили, но ему тоже так кажется, – ответил Оскар, осторожно подбирая слова.

– В конце концов, это моя работа – знать, что творится у людей в голове, – пожал плечами Биниджи. По счастью, они уже подъезжали к аэропорту, так что водителю пришлось прервать разговор, уделяя больше внимания маневрированию.

– Ну мы вот и на месте, – наконец объявил он и без слов взвалил обе его сумки на плечо.

– Да я бы сам… У вас ведь дела… – не слишком убедительно запротестовал Оскар, но Эсен лишь поднял ладонь в протестующем жесте.

От Оскара не укрылось, что девушка-служащая смерила их полным ужаса взором.

– Дальше ты сам, – сообщил Эсен и, порывшись в карманах, извлёк визитку: – Если все-таки надумаешь насчёт плоскостопия, звони.

– Или сумасшествия, – неуклюже пошутил Оскар. Однако вместо того, чтобы подхватить шутку, Биниджи смерил его пристальным взором, словно всерьёз оценивал такую возможность, но ответил лишь:

– Это посложнее будет.

«И впрямь, – рассуждал Оскар, неторопливо проходя контроль, – кто бы поручился, что я уже не съехал с катушек? Уж точно не я сам: все признаки, вроде как, налицо: галлюцинации, бредовые идеи, навязчивые состояния…» С одним из таких состояний он намеревался покончить тотчас же по окончании этого путешествия – а именно, с тем, что перед ним постоянно всплывало лицо Анейрина, его выражение в тот миг, когда он отшатнулся, послужив невольной причиной падения Оскара с лошади.

Он и сам не мог понять, что при этом ощущает: стыд, обиду, досаду? Что-то в выражении Риддерха-старшего ставило его в тупик, но уловить это никак не получалось. Хотел бы он заявить с уверенностью Эсена: мол, я знаю, что у всех людей на уме – но Оскар никогда не был силён в понимании подлинных мотивов людей, их сокровенных мыслей и побуждений. Что греха таить, именно из-за этого он всякий раз так легко попадался на удочку Мика; как знать, может, и крах его семейной жизни коренился в том же изъяне?

Отнюдь не собираясь посвятить остаток пути подобным самокопаниям, он вытащил книгу и упрямо зарылся в неё. Это произведение сунул ему Мик перед отъездом, уверяя, что «Это точно в твоем вкусе». Порой Оскар подозревал, что друг намеренно подкидывает ему книги, от которых кровь стынет в жилах, так что с осторожностью подходил к его литературным дарам, открывая их с таким ощущением, словно оттуда в любую секунду может выскочить что-то малоприятное. Однако же эта книга ему понравилась, несмотря на всю свою своеобразность – он уже одолел почти половину в пути и вечерами в гостинице. Что-то в метаниях маленького героя – в его потерянности и наивных огорчениях – напомнило ему его самого. В своём бессмысленном и безнадежном странствии мальчик встречает на пути рыцаря – и заводит с ним разговор, не задумываясь о том, насколько опасной может быть такая встреча…

Оскар не слишком удивился, поймав себя на том, чьи черты ему мерещатся в описании рыцаря – и, зачитавшись, не сразу заметил, что вокруг него люди уже двинулись к выходу из терминала: объявили посадку.

Стоило ли удивляться тому, что за сны ему потом снились – в этом видении к нему склонялся рыцарь и, щуря тёмные глаза в улыбке, вопрошал:

– Куда ты готов пойти? Как далеко ты готов зайти?

Оскар проснулся от того, что книга свалилась на пол; самолёт уже заходил на посадку в Парижском аэропорту.

Изначально он планировал проехаться в Париж, чтобы скоротать часы ожидания, но рассудив, что на его долю без того выпало достаточно приключений, а тёмные очки и рука на перевязи отнюдь не послужат ему охранным амулетом, вновь устроился в кресле с книгой в полной уверенности, что вот-вот задремлет снова. Но, по-видимому, сон в самолёте перебил дрёму – впрочем, в какой-то момент Оскар заподозрил, что всё же уплыл в грёзу незаметно для себя самого: как иначе объяснить то, что сюжет словно следовал ходу его мыслей? Точно так же тот рыцарь искал кого-то – неведомо кого, кто давно уже умер; точно так же за ним следовал спутник, который, хоть тревожился за него по-своему, ничем не мог ему помочь. Оскар чувствовал, как его охватывает озноб, хоть в терминале аэропорта было тепло – словно холодная рука стискивает сердце, пробуя его на прочность. У него несколько раз возник соблазн просто захлопнуть книгу, однако он продолжал читать. Она вновь выпала из руки – перед глазами с ошеломляющей ясностью встал образ распростёртого на ложе рыцаря с зияющей раной в груди.

– С вами всё в порядке? – наклонился к нему участливый сосед.

Оскар лишь кивнул, поплотней запахнув полы куртки: его сотрясала крупная дрожь. Подобрав книгу, он послал соседу извиняющуюся улыбку:

– Видимо, я просто… отключился на секунду.


***

Некоторое время Оскар просто бездумно глядел в темноту за окном, на своё неясное отражение на стекле, и оно казалось чужим и пугающим: этот образ в тёмных очках со взъерошенными волосами и решительно поджатыми губами принадлежал кому-то другому.

Когда самолёт наконец взлетел, удаляясь от Европы, с души Оскара словно начали спадать невидимые путы: всё вновь стало казаться лишь причудливой фантазией, одной из тех, что любил закручивать Энди Блэк, чудаковатый приятель Мика, чтобы внезапно умолкнуть и сообщить с извиняющейся улыбкой: «Вообще-то, я всё это придумал».

«Вот рассказать бы им это всё, – усмехнулся про себя Оскар, – чтобы потом в конце заявить: “Вообще-то, всё это чистая правда”». Вот только он сам уже был не вполне уверен, правда ли это. Не очень-то уживались между собой эти два измерения: в Германии его прежняя жизнь казалась какой-то ненастоящей, а теперь всё, что произошло там, представлялось на редкость ярким сновидением, посетившим его по дороге домой, в то время как на самом деле он просто выехал из гостиницы на пару дней раньше.

«Надо будет спросить Мика, говорил ли я ему вообще про замок, – подумалось Оскару. – Впрочем, зная его, он сам мне этим все уши прожужжит, а если не обмолвится – вот тут-то и будет повод задуматься…»

Однако же Мик, вопреки обещанию, не спешил показываться: Ле Мюэ стоял со своей сумкой посреди зала, следя за чужими воссоединениями, и пытался припомнить: быть может, его друг выразился несколько иначе и ждёт его на парковке? Наконец Оскар взялся за телефон.

– Ну само собой, названивать мне в неурочный час – это всегда пожалуйста, – пробурчал он вслух, – а когда надо – так не дозовёшься… – Разочаровавшись в друге, он набрал номер Брюн. Как всегда при звуке её голоса – бодрого в любое время суток и при любых обстоятельствах – в сердце что-то кольнуло, и присутствие духа тут же ухнуло на ступеньку вниз – потому-то он и оттягивал этот звонок, пока была возможность.

– Ты зачем звонишь? Что-то случилось? – В жизнерадостный голос вкрались тревожные нотки.

Оскар в который раз поразился: и как только ей удаётся разгадать все обстоятельства его жизни, прежде чем он успеет сказать хоть слово?

– Да нет, всё в порядке. А ты где?

– Это я должна была спросить – ты ж обычно не звонишь из-за границы.

– Так я только что прилетел – думал, вы…

– Вот остолоп! – тотчас перешла на крик Брюн. – Этот Мик опять всё перепутал – сказал, что пятого! А я на работе – на завтра и договорилась!

– Значит, не приедешь, – вздохнул Оскар.

– Так всё-таки что-то случилось? – насторожилась Брюн.

– Да нет же, я тогда домой сам доеду.

– Ну так до завтра, целую.

Разорвав соединение, Оскар в который раз подумал, что, быть может, причина их разрыва таилась не в недостатке любви, а в её избытке – невозможно жить рядом с человеком, которого чувствуешь, будто больной зуб. Такая привязанность скорее пугает, чем радует – потому-то он и не предпринимал иных попыток наладить личную жизнь.

Собственно, то, что случилось в Германии, было его единственной со времён знакомства с Брюн попыткой пофлиртовать с кем-то другим – при всей своей оглушительной провальности. По всему видать, что с представителями своего пола у него дело обстоит ничуть не лучше, чем с женщинами: за какую-то пару дней свёл знакомство с тремя самыми сногсшибательными мужчинами из всех, что ему доводилось встречать – и что же? Всё прохлопал. Быть может, и к лучшему, что эту часть истории он всё равно не собирался никому рассказывать, а то выглядит он в ней порядочным идиотом.


***

Когда Оскар добрался до своего дома, было уже около четырёх, так что не было ничего удивительного в том, что обосновавшийся на углу музыкант уже вышел на промысел. Беллами Эллис был давним знакомцем Оскара. С тех самых пор, как Ле Мюэ переехал сюда, он имел счастье созерцать эту анахронично хиппующую личность каждый вечер по пути с работы: подниматься рано Эллис не любил, но на своё рабочее место заявлялся с постоянством, наводящим на мысль, что кажущаяся безалаберность – всего лишь поза.

Заметив Оскара, он тут же отложил флейту:

– Ты где пропадал, искатель приключений?

– Да вот, в Германию прошвырнулся. Можно сказать, по делам.

– Серьёзные дела, как я посмотрю, – хмыкнул Эллис. – Тебя часом Интерпол не разыскивает?

– Насколько мне известно, нет, – встревожился Оскар: о том, что некоторые из его действий вполне можно счесть противоправными, он как-то не задумывался. Впрочем, едва ли проникновение на территорию несуществующих замков подпадает под какие-либо своды законов.

– Чтоб ты знал, ты – прирожденный преступник, Оскар, – вторил ему беззаботным хохотом Эллис, – потому что тебя в жизни ни в чём подобном не заподозришь.

– Я бы предпочёл, чтобы это впечатление не расходилось с действительностью, – суховато ответил Оскар, подхватывая сумки здоровой рукой.

– Ну хоть не перелом? – музыкант кивнул на перевязь.

– Ничего опасного, спасибо, – бросил напоследок Оскар – в спину ему понеслась затейливая мелодия, которую он прервал своим появлением.


***

Просторная квартира со светлыми обоями и большими окнами впервые показалась Оскару какой-то пустоватой – видимо, за несколько дней он успел привыкнуть к деревянному домику, в котором помимо суматошной семейки порой обретаются незваные гости. Оглядев задумчивым взглядом небольшой уютный кабинет, он извлёк из ящика стола рамку, подаренную на предыдущий день рождения, которую он так и не удосужился пустить в дело. Вставив в неё рисунок Амори, Оскар поставил её на стол, повесив на уголок рамки подаренный крестик, и созерцал результат, пока не сгустились сумерки. Когда черты на портрете сделались неразличимыми, он улегся на стоящую у стола кушетку и уставился в потолок.

Тишину прервали звуки Марсельезы: Оскар возвратил телефону голос, как только покинул самолёт.

– Привет, ты дома? Пойдём выпьем! – жизнерадостно предложил Мик, возвращая Оскара на несколько недель назад, когда вся эта история только начиналась.

– Да я как бы не в форме. – Оскар потёр лоб. – Мне бы поспать…

– Да ладно, мы ненадолго! Я за тобой заеду. – На этом звонок прервался. Оскар вздохнул, прикидывая, стоит ли пытаться разубедить Мика, но пришёл к выводу, что требующиеся для этого усилия явно чрезмерны, и к тому же наверняка не увенчаются успехом. Включив свет, он добрёл до разместившейся за стеной кухни и принялся готовить чай – в паб он идти категорически не собирался, надеясь, что никаких объяснений и не потребуется, стоит Мику взглянуть на его разукрашенную физиономию.

Ожидания во многом оправдались: Мик ахнул и застыл на пороге, рассматривая друга под разными углами, словно достойный внимания артефакт.

– Кто это тебя так разукрасил? Да ещё и рука? Это…

– Долгая история, – поспешно прервал его Оскар, кивая в сторону кухни. – Давай-ка чаю выпьем. – Разливая чай по кружкам, он принялся за объяснения: – У того мужчины, которого я нашел в склепе, Анейрина Риддерха, есть сын…

– Ну-ну, про него ты уже говорил, – поторопил его Мик.

– Так вот, у него есть друг, он-то мне по морде и съездил.

– За что? – искренне изумился Мик: хоть сам он находил немало изъянов в характере своего друга, задиристость в них явно не входила – скорее уж, Оскар был излишне покладистым. Если кто в их компании и нарывался на драку, обычно это был сам Мик.

– Да… – Оскар почесал нос. – По недоразумению.

– Хорошенькое дело, – насупился Мик. – Ты хоть жалобу подал? Впрочем, я и так знаю, что нет.

– Но он извинился, – покаянно заметил Оскар. – И руку мне полечил. – Он выставил локоть.

– Так руку – это не он?..

– Нет, это я… с лошади упал. – Оскар вновь поморщился, вспоминая свою выходку.

– Тоже мне, ковбой, – хрюкнул Мик. – Ты какая-то ходячая неприятность, право слово.

– Неприятность – это ты, – обличительно заявил Оскар. – Забыл, кто меня во всё это втравил? Да ещё и день приезда перепутал. – Ле Мюэ отвернулся к плите, не в силах подавить мысль, что последний промах был намеренным.

– Ну перепутал, и что с того? – беспечно отозвался Мик.

– В том, что касается нас с Брюн, ты вечно что-то путаешь, – буркнул Оскар, о чём тут же пожалел, но сказанного не воротишь.

– Слушай, давай начистоту. – Мик грохнул кружкой о стол. – Я никогда и не скрывал, что Брюн мне нравится, и познакомились мы с ней, если ты помнишь, одновременно. И что же, я пытался тебя оттеснить? Нет. Пытался её отбить? Тоже нет. Я был рад за вас, а многие ли могут в подобном случае сказать это, не покривив душой? Я ей хоть словом дал знать о некоторых особенностях твоей богатой, разносторонней натуры? Нет же! Ну а потом вы то ли разошлись, то ли нет год назад…

– Полтора, – глухо поправил Оскар.

– Думаешь, мне самому это так уж легко дается – ухаживать за женой друга? И как на меня при этом смотрят? Может, ты наконец объяснишь мне, вместе вы или нет? – Мик поднялся с места, с шумом сдвинув стул, и, накидывая куртку, бросил: – В одном вы подходите друг другу на сто процентов: оба любите голову морочить, – после чего вышел, хлопнув дверью.

Вернувшись в кабинет, Оскар развернул стул, оседлав его, и, положив подбородок на руки, уставился на стоящий на столе портрет.

– Чёрт, я идиот. Какой же идиот. – Слова звучали сдавленно, глаза защипало, но он усилием воли сморгнул зарождающиеся слёзы. – Что бы вы на это сказали, сэр Риддерх? У вас ведь такие взвешенные суждения. Что же вы посоветуете тому, кто теряет друзей и любимых, словно вещи из дырявой сумки? Я не видел вас всего день, а мне уже вас не хватает… Так зачем же я уехал? – Душу стиснуло предчувствие вечной разлуки – если он и вернётся, то не найдет ни домика, ни следа самих Риддерхов…

Он подскочил к столу, словно торопясь поймать ускользающее мгновение, открыл ноутбук – и с облегчением убедился, что страничка Амори никуда не исчезла. Более того, он уже выложил его фотографию на кухне – Оскар улыбнулся, подтверждая, что, да, это таки он. Хоть он твёрдо решил не напоминать о себе после того, как доставил столько беспокойства Риддерху-младшему, искушение было слишком сильно, так что он торопливо отстучал: «Добрался хорошо, ещё раз огромное спасибо за гостеприимство!» На сей раз немедленного ответа не последовало – видимо, хозяева дома были заняты. Поколебавшись, Оскар добавил ещё одно сообщение: «Надеюсь, с Вашим отцом всё в порядке?» – и ещё: «Пожалуйста, передайте Эсену спасибо от моего имени – я не успел его поблагодарить».

«Ну теперь уж точно хватит». – Оскар пошёл спать, прежде чем отправит ещё с десяток бессодержательных сообщений или, чего доброго, ещё раз повздорит с Миком. Тот был лёгок на помине – телефон вновь разразился торжественной мелодией.

– Чего тебе ещё? – Оскар вовсе не собирался начинать разговор таким образом – более того, он хотел извиниться, однако сказалась усталость.

– Осси, ты прости, что я тебе тут всякого наговорил. – Голос друга и впрямь звучал смущённо. – Мы ж с тобой лучшие друзья, верно? Пошло оно всё.

– Угу. Ты тоже прости. Сморозил не подумав. – Помолчав, Оскар добавил: – Знаешь, я поговорю с Брюн. Ну, обо всём. Об этом.

– Это вам решать, – вздохнул Мик. – Ладно, до скорого.

Оскар вновь бросил взгляд на портрет Анейрина – у него возникло чувство, будто именно обращение к далёкому собеседнику помогло сдвинуть всё с мёртвой точки. Он слишком долго откладывал этот разговор с женой, обещающий стать тяжёлым для них обоих, но теперь, решившись, ощутил облегчение, словно наконец вышел на улицу из душного помещения – и только тут осознал, насколько спёртым был воздух.


Примечание:

[1] As you value your life, or your reason, keep away from the moor – в пер. с англ. «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот». А. Конан-Дойль, «Собака Баскервилей», гл. 4. (пер. Н. Волжиной, 1948).