Что почитать: свежие записи из разных блогов

Предыдущая глава

Кемисэ

Обычно Ирчи просыпается куда раньше меня, но сегодня то ли сказалось выпитое накануне вино, то ли накопившаяся усталость — он спит беспробудным сном в этом доме, где явно чувствует себя в безопасности. Это порождает лёгкую грусть — хотелось бы мне найти такой дом, где Ирчи чувствовал бы себя столь же безмятежно.

Соблазн просто полежать рядом с ним, нежась в тепле, невероятно силён, но на ум тут же приходят слова моего учителя: «Ты можешь увиливать от чего угодно другого, но если хоть раз откажешься от тренировки, поддавшись соблазну — ничего путного из тебя не выйдет». Теперь же, когда после ранения мне приходится осваивать всё заново, это обрело особую важность — ведь как иначе я смогу защитить себя и Ирчи? Подбадриваемый этой мыслью, я осторожно выбираюсь из постели и, одевшись, тихо покидаю дом в надежде найти какое-нибудь укромное место.

скрытый текстТаковое быстро обнаруживается позади дома, между конюшней и огораживающим двор плетнём — идеально ровная площадка с утоптанным снегом, достаточно просторная и в то же время скрытая от посторонних глаз — вот только она уже занята, причём не кем иным, как самим хозяином дома. Он явно пришёл сюда за тем же, что и я — одетый в простую шерстяную рубаху и штаны из некрашеной холстины, он с обнажённым мечом в руке делает выпады то в одну, то в другую сторону, нанося удары невидимому противнику то сверху, то снизу.

Похоже, поглощённый своим занятием, он не замечает моего появления, и первое побуждение велит мне столь же тихо удалиться, чтобы подыскать себе другое место для тренировки, однако вместо этого я прижимаюсь к углу дома, ведь мне любопытно посмотреть, как тренируются люди. Глядя на то, сколь стремительно и ловко двигается Эсеш, я лишь диву даюсь, вспоминая, сколько вина он выпил накануне — неужто для него оно и впрямь как вода? Тем временем хозяин, сменив меч на деревянный, принимается, делая широкий замах, рубить вкопанное вертикально бревно — судя по его потрёпанному виду, ему регулярно достаются подобные колотушки.

Наблюдая за человеком, я будто воочию чувствую исходящий от него жар. Когда Эсеш оставляет бревно в покое, я наконец собираюсь потихоньку удалиться, но тут хозяин внезапно задаёт вопрос:

— Что же, молодой господин так и будет молча наблюдать? У нас говорят, что тот, кто, услаждая взор, жалеет слов — самый что ни на есть настоящий вор.

Поскольку он говорит это, по-прежнему стоя лицом к своему болванчику и спиной ко мне, мне сперва кажется, что он обращается к кому-то другому, но я быстро соображаю, насколько глупа эта мысль.

— Прошу простить, я плохо говорю на вашем языке, — тихо отзываюсь я. — Просто я искал место, чтобы… чтобы… — я теряюсь, не в силах вспомнить нужное слово.

Тут он наконец оборачивается ко мне и кивает на мой меч:

— Тогда почему бы молодому господину не составить мне компанию?

Стоит мне лишь подумать о том, как вчера этот человек по-свойски говорил с Ирчи о тех людях, которых я не знаю, и о вещах, которых не понимаю, как я вновь чувствую, что в душе поднимается неприязнь, совсем непохожая на ту, что я изначально испытывал к людям, ещё их не зная.

Видя, что я по-прежнему медлю, Эсеш подбадривает:

— Смелее, это же не настоящий бой — обещаю, что с головы молодого господина не упадёт ни единый волос.

От этих слов в сердце мигом вскипает жар, и в то же время просыпается то самое упрямое злорадство, за которое некогда укорял меня мой дед — желая испытать меня на прочность, он никогда не достигал того предела, когда я поддавался, и винил меня за это. «Что же, если ты сам желаешь помериться со мной силами, — говорит этот полный мрачного предвкушения голос внутри меня, — то не пеняй мне на то, что над тобой одержат верх».

Вслух я лишь с безупречной вежливостью отзываюсь:

— Почту за великую честь, — сопроводив это поклоном.

Мне не раз доводилось видеть выражение досады на лицах куда более старших противников, когда их вновь и вновь побивал такой мальчишка, как я — и, что скрывать, это всегда доставляло мне одно из высших тайных удовольствий, хоть после я с подобающей скромностью заверял, что победил по чистой случайности. Однако сама эта «чистая случайность», повторявшаяся раз за разом, приводила к тому, что старшие ученики, а порой и взрослые бойцы изыскивали всевозможные причины не вступать со мной в бой. Сейчас же мне превыше всего хочется узреть то же выражение на лице Эсеша — и пусть Ирчи не увидит воочию, как я его одолею, я-то отлично знаю, что осознание того, что он потерпел поражение, будет сопровождать хозяина дома каждое мгновение вплоть до нашего расставания.

Глядя мне прямо в глаза, он улыбается в ответ — и в этой улыбке мне чудится вызов, который лишь пуще меня раззадоривает.

Эсеш вновь достаёт из ножен свой меч, и я следую его примеру. Пару мгновений мы просто ходим по площадке — несколько шагов вправо, несколько влево, и наконец он первым делает выпад. Левая рука тут же сама собой взметается вверх, блокируя удар, а я немного приседаю к земле и тут же наношу ответный удар, намереваясь, поднырнув под руку противника, одним точным движением приставить меч к его горлу, тем самым окончив состязание за какую-то пару мгновений. Однако ему удаётся разгадать мой замысел — молниеносно отклонившись, Эсеш отбивает мой выпад. Несколько обменов ударами заканчиваются тем же — ему не удаётся задеть меня, у меня точно так же не выходит застать его врасплох.

Сразу видно, что моему сопернику не столь привычно сражаться с левшой, однако он быстро приспосабливается. Хоть изначально я собирался лишь преподать этому самонадеянному человеку урок, вскоре азарт поединка захлёстывает меня, так что я и сам не замечаю, когда этот бой начинает приносить мне подлинное удовольствие — мелодичный звон мечей, стремительный ток крови, послушное воле тело — всё это с каждым мгновением будто вдыхает в меня новую жизнь, заставляя вспомнить, кто я на самом деле такой.

Внезапно хозяин, в очередной раз уйдя от удара, опускает меч — и я едва успеваю отреагировать, отдёрнув занесённую руку, и вопросительно гляжу на Эсеша.

— Давай-ка делаем перерыв, — предлагает он, кивая на деревянную колоду, притулившуюся у плетня неподалёку от болванчика, и наигранно вздыхает: — А то куда мне до таких молодых да резвых, как вы с Ирчи. Как я посмотрю, молодой господин не от рождения левша? — спрашивает он, предупредительно сметая снег с колоды, чтобы я мог сесть рядом.

— Я был ранен в правую руку, — признаюсь я и, подняв ею убранный в ножны меч, делаю пару движений. — Думаю, что скоро смогу пользоваться и правой, но пока что левой мне сподручнее.

— Рад это слышать. Однако не хотел бы я прочувствовать на своей шкуре, как вы сражаетесь в полную силу, — добродушно усмехается Эсеш. — А я вот с тех пор, как получил ранение в последнем странствии, больше не покидал этих земель. Хоть оседлая жизнь мне милее, всё же не могу не признать, что я скучаю по былым походам.

— Господин был серьёзно ранен? — удивлённо переспрашиваю я — ведь мне в глаза не бросилось какое-либо затруднение в его движениях.

— Я долго не мог оправиться от ран, и мой высокородный покровитель заявил мне, что во имя памяти моего отца больше никуда меня не отпустит. Вот с тех пор я и сражаюсь с деревяшкой, да сына побиваю, когда удаётся его изловить, чтобы вовсе не растерять былых навыков, — заканчивает он.

— У моего народа единственным детям в семье также запрещено подвергать свою жизнь опасности, — невольно пытаюсь утешить его я — и до меня тут же доходит весь смысл собственных слов: ведь кто, как не я сам, нарушил этот непреклонный запрет? Спохватившись, что я, уйдя в своим мысли, надолго замолчал, я добавляю: — Думаю, ваш покровитель весьма мудр. Мне также было нелегко оправиться после ранений, но, благодаря заботе Ирчи, я быстро иду на поправку.

— Теперь-то я понимаю, что вас связывает, — улыбается в ответ Эсеш. — Он и вправду умеет позаботиться о других. Он на редкость отзывчив, и потому к нему очень легко привязаться, вот только сам он нигде не задерживается надолго.

Мне нечего на это возразить: с первого же дня нашей близости она была окутана предчувствием близящейся разлуки — Ирчи напоминал мне лето, которое щедро дарит свои дары, но по истечении срока уходит без сожалений, оставляя по себе лишь прекрасные воспоминания. Пусть он не желал говорить об этом, в его речи с самого начала проскальзывали слова: «ты быстро меня забудешь…», «когда ты доберёшься до своей Цитадели» — когда бы он ни упоминал мельком мою грядущую жизнь, его самого там не было, не считая пары полушутливых фраз, которые я не смею воспринимать всерьёз. И в этом Ирчи по-своему прав: хоть сейчас он, вроде как, всем доволен, что я смогу предложить ему потом?

Под воздействием этих мыслей у меня само собой вырывается то, что я никак не решился бы спросить, если бы он был рядом:

— Господин Эсеш, как давно вы знаете Ирчи?

— А сам-то ты как давно его знаешь? — всё с тем же смешливым прищуром, который поневоле заставляет меня смутиться, спрашивает он.

Вопрос можно было бы счесть неуместным, но после того, как я сам спросил то же самое, отмолчаться уже не получится — а потому я честно признаюсь:

— Не очень давно. Чуть больше двух месяцев.

— Порой время не измеряется днями и ночами, — понимающе кивает он. — Бывает такое, что тот, кого знаешь от силы несколько дней, становится дороже того, с кем бок о бок прожил всю жизнь… — При этих словах он задумывается, и я начинаю подозревать, что он столь замысловатым образом ушёл от ответа, однако после продолжительного молчания Эсеш заговаривает вновь:

— Собственно говоря, я впервые встретил его четыре года назад. Он прибыл сюда с моим другом Тивадаром и они прогостили тут некоторое время — может, Ирчи тебе о нём рассказывал?

Я лишь покачал головой, внимательно ловя каждое слово.

— Тивадар — лантош… миннезингер… не знаю я, как это по-ромейски — в общем, певец, — продолжил Эсеш. — Ну и как у всей их братии, характер у него тот ещё — казалось бы, весёлый и лёгкий, но при этом порою вздорный и капризный, а когда на него находит стих, даже старший брат не в силах с ним совладать. Каково же было моё удивление, когда я увидел, как этот желторотик Ирчи без труда управляется с ним — достаточно пары слов этого воробушка, и наш непризнанный гений идёт на попятный, пусть махая на него руками и кляня последними словами. Тогда я думал, что Ирчи, прибившись к Тивадару, так с ним и останется — всё-таки какое-никакое тёплое место для того, кто почитай что бездомный… — пожав плечами, Эсеш заключает: — Да вот только каких-то полгода спустя он улетел на вольные хлеба и с тех пор редко удостаивает Тивадара своим посещением, а меня — тем более. Так что, хоть, казалось бы, знаю я его и дольше, но, сдаётся мне, молодой господин успел провести с ним куда больше времени.

— Вы сказали, что он вроде бездомного… — говоря об этом, я чувствую, что ступаю на зыбкую почву, ведь Ирчи едва ли обрадуется, если я за его спиной узнаю то, о чём сам он не пожелал мне рассказывать.

Словно разделив мои сомнения, Эсеш лишь пожимает плечами:

— В своё время ему пришлось несладко, но, что бы ни случилось с Ирчи в прошлом, это ещё не беда — разве что полбеды, ведь нет такого несчастья, которого не изгладило бы время.

По тому, как он это говорит, я понимаю, что ему известно, что случилось тогда с Ирчи, и от этого тем больнее сознавать, что со мной он никогда не поделится тем, что стало причиной перелома в его жизни. Но, если подумать, разве я сам готов рассказать ему о том, что лишило меня родного крова и гнетёт по сей день?

Внезапно Эсеш кладёт руку мне на плечо и предлагает:

— Пока жив, печалиться ни к чему. Давайте-ка лучше господин покажет мне, как работает его правая рука!

На сей раз я соглашаюсь не столь уверенно, ведь, взяв меч в правую руку, я будто возвращаюсь в те времена, когда впервые приступил к обучению боевым искусствам. Однако Эсеш взаправду проявляет терпение, а если ему и скучно подобное неуклюжее сражение, виду он не показывает, лишь иногда посмеиваясь над моими потугами. Так мы и возимся, пока моего слуха не достигает голос Ирчи:

— Господин Кемисэ! Так вот куда вы запропастились! — Когда я оборачиваюсь, он тут как тут — меряет нас с хозяином дома взглядом, в котором недоумение мешается с недовольством. — Что это вы тут затеяли?

— Так и знал, что за тобой дело не станет, — весело отзывается Эсеш. — Чтобы я в кои-то веки нашёл себе достойного партнёра, а ты нос не сунул — вот уж и вправду было бы чудо. Давай уж, забирай своего господина Нерацу живым и невредимым.

Приблизившись к нам, Ирчи окидывает меня придирчивым взглядом, будто и впрямь желая убедиться, что хозяин дома не нанёс мне никакого ущерба — и от этого мне поневоле делается смешно.

— Что это ты вздумал махаться с этим головорезом, — вполголоса отчитывает он меня по пути домой. — Когда он в прошлый раз вызвался меня поучить, так вывихнул мне руку и нос разбил — а говорил, что ребёнка не обидит. Кабы я знал, что ты с утра пораньше повадишься тут разгуливать, так предупредил бы тебя, чтоб к Эсешу и на полсотни шагов не приближался. Смешно ему, — раздражённо добавляет он, — а мне потом тебя же лечи да утешай!

— Зато он дал мне то, чего не можешь дать ты, — отвечаю я, не понижая голоса, так что, быть может, мои слова доносятся и до хозяина.

В ответ на это Ирчи сердито дёргает меня за рукав:

— Хватит уже ерундой маяться, подсобишь мне со сборами в дорогу — а то что всё я да я, от тебя никакого проку!

Я лишь безропотно соглашаюсь с Ирчи, радуясь тому, что в кои-то веки и вправду смогу помочь ему без постоянных понуканий — мол, я только ему мешаю и лучше бы спокойно посидел в сторонке.


Ирчи

Проснувшись, я первым делом пошарил рукой рядом с собой, чтобы, найдя Кемисэ, прижать его к себе — обычно он, обнимая меня в ответ, даже не просыпается. Однако на сей раз моя рука нащупала лишь пустоту — тут-то я мигом очнулся и сел на постели, оглядываясь: я так привык к тому, что Кемисэ в жизни не вылезет из кровати, пока я там, что всерьёз решил, что он во сне свалился с неё и теперь замерзает на полу. Однако я не нашёл его ни там, ни в комнате, а когда, поспешно натянув на себя одежду, выскочил за дверь, то обнаружил, что его и в доме нет. Когда я спрашивал домашних Эсеша, куда подевался их гость, они только руками разводили, так что в глубине моей души зародилось подозрение, что Кемисэ умудрился попросту просочиться сквозь стену — как знать, может, жителям Твердыни по силам и это?

Я как раз думал, где бы ещё поискать моего непоседливого любовника, когда меня кто-то подёргал за рукав. Опустив глаза, я увидел русоволосую девочку лет четырёх, чьё румяное личико будто переносило меня домой:

— Старший братец, твой гость пошёл туда, где отец мечом машет, я видела!

Я тут же поспешил туда, не потрудившись даже накинуть доху на плечи — не то чтобы я всерьёз боялся, что Эсеш поранит Кемисэ, но всё же подумал, что незачем оставлять их наедине...

Меня ждало непривычное зрелище — в противоположность тому стремительному прекрасному танцу с мечом, что я видел ранее, на сей раз Кемисэ двигался как-то неумело и будто бы устало — я не сразу сообразил, что дело в том, что он сражается правой рукой. То, что он способен хотя бы на это, немало порадовало меня в глубине души, однако я постарался этого не показывать, когда утянул его обратно в дом. Кемисэ же, против обыкновения, охватило веселье — вместо того, чтобы огорчаться из-за своей неуклюжей руки, он улыбался, будто его разбирает смех. Косясь на него, я невольно гадал: уж не оказало ли на него такое влияние непостижимое обаяние Эсеша, что его будет тянуть к этому дому и впредь, как высокое дерево притягивает молнии?

За порогом меня поджидала всё та же девочка: завидев нас вдвоём, она захлопала в ладошки:

— Вот видишь, я всё верно сказала! А что мне за это будет?

Присев на корточки, я по-словенски обратился к ней:

— Прости, Богданка — обещал тебе в прошлый раз сделать резную ложку, да совсем позабыл; придётся тебе подождать гостинца до следующего моего приезда.

— Жадина, — надулась она и ушла — по всей видимости, жаловаться матери.

— Что это ты ей сказал? — потребовал у меня Кемисэ, когда мы вернулись к себе. — Я ни слова не понял!

— Так это был язык склави, — пояснил ему я, вытаскивая наши узлы из-под лавки. — Её мать — склави, как и моя мать. Её зовут Богданой, а если по-нашему — Богларкой [1].

Она была дочкой Эсеша от его второй жены, Драгомиры. Та всегда охотно меня привечала — всё расспрашивала о моей семье, о родных, а потом рассказывала о собственном доме.

— А языку склави ты меня научишь? — внезапно вырвал меня из размышлений голос Кемисэ.

— Ты сначала один-то язык как следует выучи, — усмехнулся в ответ я. — А то будешь разговаривать на какой-то каше вместо языка, как эта девчушка.

Вместо ответа Кемисэ попросил:

— Позови обратно эту девочку!

— Это ещё зачем? — удивился я, но всё же пошёл выполнять его просьбу.

Однако, стоило мне выйти за порог, как я тут же повстречался с Богданой и её матерью. Подталкивая дочь, Драгомира велела:

— Поди к Ирчи, да извинись — где это видано, вот так выпрашивать гостинцы?

— Прости, Ирчи, — пробурчала Богдана и уткнулась в цветастую юбку матери. Тут к нам вышел Кемисэ и, бросив растерянный взгляд на меня и на Драгомиру, опустился на одно колено, окликнув девочку:

— Хэй, Богдана… Вот тебе подарок.

Когда девочка, не отрываясь от матери, всё же удосужилась взглянуть на него одним глазком, то увидела, что он протягивает ей серебряный браслет с бубенчиками, издававший мелодичный звон при малейшем движении — один из тех, что были на Инанне, когда она танцевала у моста.

— Да что вы, как можно? — испугалась Драгомира, глядя на браслет. При этих словах девочка умоляюще воззрилась на мать, но та была непреклонна: перейдя на язык склави, она попросила: — Ирчи, будь добр, объясни господину, что мы не можем принять такой подарок, это же настоящая драгоценность! — При этих словах она дёрнула за рукав Богдану, которая уже начала всхлипывать, кулачком размазывая быстро выступившие слёзы.

— Что это у вас тут за шум? — явился на взволнованный голос жены Эсеш. При виде Кемисэ, который так и застыл, протягивая браслет, потому что не знал, что делать дальше, он весело воскликнул:

— Никак жених для нашей Богларки пожаловал? Уже и со свадебным выкупом! Как я посмотрю, чужеземная красота его приворожила!

Девочка перестала хлюпать носом, с любопытством воззрившись сперва на отца, а потом на Кемисэ; а у того, напротив, на лице был проступил такой ужас, какового он не выказывал даже перед лицом смерти.

— Ирчи, что он сказал? — прошептал он, уставясь на меня глазами, зрачки которых сжались до размеров макового зёрнышка.

— Глупость, — во всеуслышание заявил я, прожигая Эсеша гневным взором. — Смотри, ты же его до смерти напугал! Да в его представлении это просто безделушка!

При этих словах Кемисэ закивал — сперва робко, затем судорожно.

— Бери, доченька, бери, — наигранно вздохнул Эсеш, — в память о красивом господине — как вырастешь, будешь носить и так же, как он, головы кружить.

После дозволения, данного мужем, Драгомира уже не решилась возражать, хотя я не сомневался, что поиграть всласть с серебряным браслетом у Богданки не выйдет — мать непременно запрёт его в сундук, где копит приданое для дочери.

— Я сделал что-то неподобающее? — всё ещё не отойдя от шока, пробормотал Кемисэ, когда мы остались одни.

— Не бери ты в голову подначки этого насмешника, — велел ему я. — Он тебе ещё и не такое скажет, лишь бы всласть над тобой посмеяться. Но всё же впредь будешь знать, как раздаривать свои сокровища направо и налево, — назидательно закончил я.

— Мне показалось, что ты хотел ей что-то подарить, — только и ответил Кемисэ — и на это я уже ничего возразить не мог.


Примечание:

[1] Богларка — Boglárka — женское имя, означающее «лютик», название цветка, в свою очередь, происходит от старовенгерского слова boglár — «украшение (или пуговица, из драгоценных камней, бисера, эмали, золота или серебра)».