Что почитать: свежие записи из разных блогов

Ответы сами по себе получались интересные. Софи слушала говоривших, таких разных по возрасту, общественному классу, полу и национальности, у всех такие разные рассказы, но осознавала, что все они объединены общей чертой: глубинным и всепроникающим ощущением несправедливости. Превышали ли эти люди скорость, чтобы успеть на важную встречу, или (в одном случае) чтобы довезти хворого родственника до больницы, или (в другом) потому что купили китайской еды на вынос и хотели добраться домой прежде, чем она остынет, или, может, просто пришли к личному выводу, что ограничение скорости в этом месте неразумно, и решили им пренебречь, – все они бурлили праведным негодованием, чувствовали, что их выделили среди всех, выбрали злые незримые силы – силы, упивающиеся собственной властью и неотвратимо желающие укреплять ее, усложняя жизнь простым гражданам, которых поймали за безобидными занятиями их повседневной жизни. В классе от этого чувства было душно. Люди считали себя жертвами.

Дуг машинально потянул за галстук-бабочку, удавкой завязанный на шее. Уже собрался отцепить его, но спохватился. Что-что, а пустой жест он распознать умел.

– Вот честно, Дуг, слыхали бы вы, какой у них был отжиг за министерским столом.

– Слыхал бы я… что, простите?

– Как они отжигали. Отжиг.

– Отжигали?

– Шутили, смеялись, подкалывали. Поверьте, я слышал много такого, особенно в универе, и тут отжиг прям топовый.

– Давайте-ка проясним: вы говорите о… дискуссиях кабинета министров?

– Абсолютно так.

– То есть несколько дней назад тысячи молодых людей вышли на улицы Лондона в знак протеста против колоссального повышения стоимости учебы, которое Ник Клегг обещал не поддерживать, а теперь поддерживает, а тем временем новый министр финансов объявляет о повальных сокращениях расходов на общественные нужды, и вы мне говорите, что за всем этим… отжиг?

– Как он поживает? Чем занимается?

– Стал довольно успешным проктологом.

– Да что вы говорите.

– Уверен, что вы геморроем не страдаете, Дуглас, но если вдруг так, отец мог бы облегчить вам муки.

– Я несомненно буду иметь это в виду.

– Но, осмелюсь предположить, вы пришли поговорить не о своем геморрое.

– У меня его нет, и я о нем не говорил.

– Действительно.

Она подумала: «До сих пор вещи оказывались долговечнее меня. Они встретили мое появление на свет, они сопутствовали мне в жизни, и я могла быть уверена, что они окружат меня заботой под старость; а теперь мне придется пережить вещи».

Но разве перед ней был человек? Перед ней было надутое ничтожество, бессильное перед лицом реальности, и ее слова оказались лишь последним ударом хлыста, подстегнувшим его пафос.

Сажусь напротив спящей семьи. Между отцом и матерью кое-как примостился малыш. Но вот он поворачивается во сне, и при свете ночника я вижу его лицо. Какое лицо! От этих двоих родился на свет чудесный золотой плод. Эти бесформенные тяжелые кули породили чудо изящества и обаяния. Я смотрел на гладкий лоб, на пухлые нежные губы и думал: вот лицо музыканта, вот маленький Моцарт, он весь – обещание! Он совсем как маленький принц из сказки, ему бы расти, согретому неусыпной разумной заботой, и он бы оправдал самые смелые надежды! Когда в саду, после долгих поисков, выведут наконец новую розу, все садовники приходят в волнение. Розу отделяют от других, о ней неусыпно заботятся, холят ее и лелеют. Но люди растут без садовника. Маленький Моцарт, как и все, попадет под тот же чудовищный пресс. И станет наслаждаться гнусной музыкой низкопробных кабаков. Моцарт обречен.

Я вернулся в свой вагон. Я говорил себе: эти люди не страдают от своей судьбы. И не сострадание меня мучит. Не в том дело, чтобы проливать слезы над вечно незаживающей язвой. Те, кто ею поражен, ее не чувствуют. Язва поразила не отдельного человека, она разъедает человечество. И не верю я в жалость. Меня мучит забота садовника. Меня мучит не вид нищеты, – в конце концов люди свыкаются с нищетой, как свыкаются с бездельем. На Востоке многие поколения живут в грязи и отнюдь не чувствуют себя несчастными. Того, что меня мучит, не излечить бесплатным супом для бедняков. Мучительно не уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих людей, быть может, убит Моцарт.