Что почитать: свежие записи из разных блогов

Английские бродяги

«И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу».

ЛЕКАРИ, ШАРЛАТАНЫ, МЕНЕСТРЕЛИ, МУЗЫКАНТЫ, ШУТЫ

скрытый текстСамыми популярными среди бродяг, разумеется, были те, кто веселил народ, – и те, кто приносил пользу окружающим. В эту категорию входили лекари, которые предлагали людям универсальные лекарства от всех болезней, поистине бесчисленные в Средние века. Такие люди бродили по стране, буквально торгуя здоровьем. По воскресным и праздничным дням они ставили свой лоток на деревенском выгоне или на рыночной площади, раскладывали лекарства и начинали зазывать покупателей. Вдохновенные истории, рассказы о чудесах, похвальба «благородным происхождением», заверения в безграничной преданности общественному благу, показное бескорыстие… «Мои добрые друзья, - говорил один из таких бродячих целителей, - я не из тех бедных проповедников и лекарей, которые стоят на церковной паперти в убогих дырявых плащах, носят с собой мешки и сумки и раскладывают свое имущество на земле. Знайте, что я служу у знатной дамы, которая зовется мадам Трот из Салерно – уши у нее такие огромные, что служат ей платком, а седые брови спускаются до плеч. Знайте, что она – мудрейшая в мире. Она посылает слуг в чужие земли и страны и велит готовить целебные мази из внутренностей диких зверей, а затем лечить ими тех, кто хвор телом… Когда я уходил от нее, она заставила меня поклясться всеми святыми, что я дам вам неподдельное лекарство от глистов, если вам угодно будет меня выслушать. Снимите шапки, слушайте внимательно, смотрите на травы, которые прислала вам моя госпожа; поскольку она желает добра всем, и богатым и бедным, она наказала мне продавать их за пенни. Эти травы вы не ешьте; нет в вашей стране ни быка, ни коня настолько сильного, чтобы он не умер вмиг, попробовав хотя бы маленький кусочек, - такие они горькие и сильные. Но положите их на три дня в белое вино, а если нет белого – возьмите красного; если нет красного – то чистую воду, потому что у многих есть колодец перед дверью, даже если в погребе нет вина. Получившийся настой принимайте тринадцать дней, за завтраком. Если бы мои отец и мать были смертельно больны и попросили бы у меня лучшего снадобья, я бы дал им именно это. Вот как я продаю травы и лекарства; если вам что-нибудь нужно, подходите и покупайте, а если вам ничего не надо, ступайте мимо».
В Англии бродячие лекари пользовались той же репутацией, что и в Европе; популярные песенки и сатиры всегда изображали их завсегдатаями таверн и близкими друзьями городского «дна». Чтобы понять, что представляли собой их рецепты, нужно знать, какова в принципе была официальная медицина, защищаемая королевскими статутами. Так, Джон Гэдсден, придворный врач, лечил больных оспой, заворачивая их в красную ткань; таким образом он пользовал даже наследника престола. Но, как бы то ни было, закон четко разграничивал лицензированных медиков и дорожных шарлатанов. Официальный врач пользовался поддержкой сверху и имел прочную репутацию, а потому мог давать своим пациентам даже самые странные снадобья; такие врачи, как правило, обучались в университетах и обладали значительным авторитетом. Бродячие же лекари зачастую были известны с куда менее приятной стороны; им, в отличие от лицензированных врачей, зачастую недоставало авторитета, чтобы пациент добровольно согласился проглотить жука, натереться смесью из толченых тараканов и сверчков или принять в качестве лекарства голову летучей мыши.
В сельской местности врач-шарлатан, как и большинство бродяг, почти неизбежно должен был скрываться от властей; но настоящие неприятности подстерегали его, если он пытался публично рекламировать свои зелья в городе. Никто Роджер Клерк был обвинен в незаконном лечении, поскольку пытался исцелить женщину, прилепив ей на грудь кусочек «целебного» пергамента. Беднягу посадили в колодки, предварительно провезя через весь город, с оглашением, на лошади без седла, с пергаментами и ступкой на шее, в знак того, что он шарлатан.
Несомненно, красноречие, разговорчивость, дар убеждения, показная щедрость, убеждающий тон и веселость шарлатанов-лекарей привлекали толпу на ярмарках и праздниках. В Ноттингемшире самым притягательным местом, разумеется, была Гусиная ярмарка в Ноттингеме, куда самозваные эскулапы собирались в огромном количестве.

Впрочем, большей популярностью пользовались те бродяги, которые приходили не лечить, а развлекать зевак – если они и не могли предложить исцеление от недугов, то, по крайней мере, дарили временное забвение бед. Таковы были бродячие менестрели, фокусники, жонглеры и певцы. Менестрели и жонглеры, преимущественно, делали одно и тоже – пели песни под аккомпанемент различных инструментов. В те времена, когда книги были редки, а театра фактически не существовало, менестрели и глимены (gleeman) бродили по дорогам, и таким гостям были всюду рады. Они присутствовали на каждом пиру, на всех праздниках и увеселениях, пели и декламировали, на английском и французском языках. Глимены и менестрели, выступавшие в замках, рассказывали о военных подвигах (о Карле Великом, Роланде, Артуре, троянцах или саксонских героях), исполняли любовные и комические песенки; так или иначе, их охотно принимали. О своем прибытии они заявляли жизнерадостными возгласами, которые было слышно далеко; в замках им давали место в нижнем конце зала.
Меня послушайте, друзья,
Вам расскажу немало я –
Об Александре, всех сильней,
О Цезаре, царе царей,
О Трое после будет сказ,
Что пала из-за женских глаз,
О смелом Вильяме потом,
Что в Англию пришел с мечом,
И об Артуре-короле,
Что всех отважней на земле…

Это было нечто среднее между стихотворным романом, рассказом и песней; в таким виде, перелицованная на английский лад и подогнанная под английское стихосложение, бытовала французская эпическая поэзия. Других развлечений было немного – в отсутствие театра, благородные особы могли, вместе с простолюдинами, посмотреть на представление мистерий на церковной паперти, например историю Иисуса и Пилата. Подобные представления посещали даже коронованные особы…
Знатные особы нередко выказывали менестрелям знаки расположения – так, Эдуард III подарил присутствовавшим на свадьбе его дочери Изабеллы музыкантам сто фунтов. Когда епископ отправлялся объезжать свой диоцез, в городах его нередко встречали и приветствовали менестрели, тщательно отобранные среди местных музыкантов. Так, епископ Суинфилд, во время одного из своих путешествий, дал два пенса музыкантам, которые играли на виолах; в другой раз он раздал целых двенадцать пенсов. Когда путешествовали важные лица, они порой развлекались, слушая менестрелей в тавернах, и таким образом проводили долгие вечера. «И тогда, - пишет хронист, - перед лордом выступили трубачи, и свирельщики, и прочие музыканты, и начали громко играть, и лорд со свитой принялись весело танцевать, декламировать и распевать песни до самой полуночи». В богатых домах выступления музыкантов были неизменной «приправой» к угощению. При этом, несомненно, звуки виол и голоса певцов порой заглушались рычанием собак, которые грызли кости под столами, и пронзительными криками охотничьих птиц (многие знатные лица за обедом сажали любимых соколов на специальный насест рядом со своим креслом). Иногда музыканты официально находились на службе у благородных особ и постоянно были при них; а королевские менестрели при дворе Эдуарда III, согласно казначейским записям, получали жалование в семь с половиной пенсов в день. Даже бродячие, никому не служившие музыканты, редко уходили из замков, не получив подарков в виде плащей, подбитых мехом одежд, еды и денег, и средневековые моралисты зачастую сожалели о том, что подобная щедрость изливается не на «менестрелей Господа» - бедняков, которые побираются под окнами. «Священники и рыцари привечают королевских менестрелей и из любви к ним приглашают на пиры, хотя мне кажется, что более подобает богатым приглашать за стол бедняков…»
Излюбленными инструментами бродячих музыкантов конца XII – начал XIII вв. был вьель (нечто вроде скрипки), требовавший изрядного умения; вскоре он сменился тамбурином, на котором можно было научиться играть за короткий срок, и музыканты «старой школы» сетовали на современные вкусы. Также играли на арфах, лютнях, волынках, ротах (маленькая арфа) и т.д.
На этот момент официальной гильдии «королевских менестрелей» еще не существует, и всякий волен добывать себе пропитание при помощи своих музыкальных и певческих талантов, не опасаясь штрафа за «нелицензированные» выступления. Впрочем, у властей были и иные поводы присматривать за бродячими певцами и музыкантами; если они нередко попустительствовали менестрелям при знатных лицах, то, с другой стороны, опасались тех, кто, странствуя, распевал сомнительные песни. Зачастую под таким «прикрытием» провозглашались мятежные доктрины, вплоть до призывов к восстанию. Песни сатирического и политического содержания, хорошо известные простонародью, подстрекали недовольных возмутиться, и парламент, первоначально объединивший «дорожных» певцов с обыкновенными бродягами, в конце концов вынужден был признать, что менестрели бывают опаснее грабителей…

Кроме музыкантов, на ярмарках и в замках выступали шуты, чьи безыскусные грубые трюки потешали зрителей. Впрочем, какими бы малопристойными ни были эти шутки, они неизменно пользовались популярностью – там, где появлялись шуты и мимы, начиналось буйное веселье. Судя по всему, особые вольности они позволяли себе под Рождество, и благочестивые люди предостерегали современников от слушания праздничных песенок, намекая, что они оставляют в сознании такие образы и идеи, от которых трудно впоследствии отделаться. «Знал я одного человека, который на Рождество услышал одну из таких постыдных песенок. Так случилось, что непристойные вещи, о которых он услышал, произвели на него такое впечатление, что он никак не мог избавиться от этих воспоминаний либо изгнать их совершенно из ума. Потому он впал в глубокую меланхолию, которая в конце концов привела его к смерти».
Женщины, бывавшие в подобных бродячих труппах, нередко исполняли акробатический «танец Саломеи»; известно, что одна из таких танцовщиц, некая «Катерина из Венеции», получила за свое представление шесть фунтов тринадцать шиллингов и четыре пенса.
Неудивительно, что общественное мнение, в лице строгих моралистов, должно было заклеймить шутов, заодно с менестрелями: «Эти пьяные, вульгарные паразиты наводнили страну… они поют непристойные, мерзостные песни в тавернах, трактирах, на постоялых дворах и прочих местах публичных сборищ… Их жизнь подобна их песням. В каждом городе, городке и деревне полно таких менестрелей, которые играют и пляшут, прославляя дьявола; благочестивых среди них так мало, что и не сыскать».

ГОНЦЫ, БРОДЯЧИЕ ТОРГОВЦЫ И КОРОБЕЙНИКИ
Слухи и сплетни, наводнявшие страну, зачастую разносились гонцами и курьерами, которые представляли собой единственный эквивалент современной почты. Они находились на службе у аббатов, епископов, дворян, шерифов и самого короля. Разумеется, их услуги были доступны не каждому; беднякам приходилось ждать оказии, а богатым было достаточно позвать гонца и дать ему устное поручение или письмо (разумеется, написанное под диктовку специальным писцом на листе пергамента и запечатанное личной печатью). Так, королю служили двенадцать специальных гонцов, которые сопутствовали ему повсюду в ожидании приказа и получали жалование – три пенса в день, когда находились в дороге (плюс четыре шиллинга восемь пенсов в год на покупку обуви).
Курьеры и гонцы переносили множество самых странных посылок – подарки прекрасным дамам, всевозможные предметы роскоши… Так, Дью де Берри послал своего человека в Шотландию, а затем во Францию за борзыми, которые особенно понравились лорду. А король мог приказать верным гонцам разнести части тела казненного преступника по крупнейшим городам, для устрашения жителей.
Гонцы, разумеется, путешествовали быстрее всех, потому что такова была их работа – они отлично ездили верхом и ловко умели выпутываться из затруднений на дорогах и в трактирах. Горе тому, кто пытался их задержать; такого человека непременно привлекали к суду и крупно штрафовали – особенно если он был повинен в задержке королевского гонца. Так, гонец королевы, заключенный в тюрьму констеблем Роксбурского замка, не задумываясь потребовал выплаты десяти тысяч фунтов стерлингов в пользу своего лорда и двух тысяч самому себе – в качестве компенсации за совершенную несправедливость.
Впрочем, три пенса в день – относительно скудное вознаграждение; куда больше везло тем, кому удавалось доставить знатной особе весть о счастливых событиях.

Странниками, объединившими в себе неторопливость купцов и бесстрашие посланцев, были бродячие коробейники, наводнявшие в Средние века дороги Англии. По большей части, их преуспеяние зависело от умения красно говорить и завлекать покупателей – а как привлечь зевак, если не шутками и прибаутками? Неизменное веселье и добродушие придавали цену и интерес старым, полинялым, зачастую поломанным вещицам, помогали скрывать очевидные дефекты. Коробейники всегда были бойки и остры на язык; какова бы ни была их репутация, в средневековой Англии они неизменно избегали столкновений с законом. Весьма вероятно, что их по умолчанию считали бродягами, но, по крайней мере, коробейники могли с полным правом утверждать, что против них не издано ни одного парламентского эдикта – вплоть до эпохи Эдуарда VI.
А до тех пор они свободно бродили по дорогам, снабжая всякой мелочью, в первую очередь, деревенских жителей. Предметы домашнего обихода расходились по стране точно так же, как слухи, новости, песни и известия. В мешках бродячих коробейников лежали нижние рубашки, шапки, перчатки, дудки и свистульки, кошельки, пояса, столовые ножи, оловянная посуда – и так далее…

ИЗГНАННИКИ, БРОДЯЧИЕ ПОДЕНЩИКИ, БЕГЛЫЕ КРЕПОСТНЫЕ
Фигляры и музыканты собирали толпы зрителей на улицах и во дворах замков; бродячие коробейники промышляли на ярмарках и рынках. Что касается изгнанников, стоявших вне закона, то эти бедолаги предпочитали нехоженые тропы и лесные чащобы – тем более что Англия представляла собой практически один сплошной лес, почти такой же, что и во времена римского владычества, и этот лес тщательно охранялся во благо короля. Тем не менее, чаща давала приют разбойникам и тем, кто бежал от суда. Спасаясь от погони, человек неизбежно уходил в леса – там было проще спрятаться, и вдобавок он не утрачивал связи с родственниками. Жить в лесу было ничуть не хуже, чем бежать за границу. В лесной глуши находили себе приют грабители, мятежники, разбойники, браконьеры, впавшие в немилость рыцари, неудачливые воры, попавшиеся на краже имущества дороже чем на шиллинг (а потому подлежащие повешению)… Человек, испугавшийся суда, в лесу зачастую становился профессиональным грабителем.
Однако, помимо преступников, в лесах укрывались и разнообразные бродяги без статуса аутло – в первую очередь, беглые сервы. Виллан, покинувший свой манор без специального разрешения, мог вернуться к прежней жизни, лишь сдавшись на милость господина, либо – что было зачастую проще – проведя год и один день в «вольном городе». В таком случае он становился свободным человеком, и узы, связывавшие его с конкретной землей, считались расторгнутыми. Но если беглый предпочитал бродяжничать, его могли схватить, как только он показывался на своей земле. «Если виллан убежал и через несколько лет вернулся домой, где был схвачен, то арестовавший его бейлиф не нарушает закон. Виллан может бродяжничать шесть, семь лет или даже больше, но если в конце концов он возвращается к своему очагу, его должно схватить, поскольку он не перестал быть законной собственностью своего господина. По возвращении он оказывается в тех же условиях, что и до побега».

Многие, разумеется, бежали в надежде на лучшие заработки и пытались выдавать себя за свободных поденщиков. Впрочем, мало кому удавалось скрыть свое прошлое; боясь оказаться в колодках и попасть к прежнему господину, такие рабочие при малейшем подозрении немедленно бежали, переселялись в другое графство и окончательно делались бродягами. Другие, недовольные своим лордом, покидали родные деревни лишь затем, чтобы немедленно превратиться в опасных преступников, без крова и приюта. Третьи же, неспособные или просто нежелающие работать, делались нищими либо промышляли случайным воровством. «Огромное количество помянутых бродячих поденщиков становятся опасными грабителями, и их грабежи и злодейства умножаются с каждым днем. Нужно воспретить оказывать им какую-либо помощь; нужно сажать их в колодки или отправлять в ближайшую тюрьму, а затем отсылать на родину… эти бесстыдные нищие, с мешками на плечах, ходят и клянчат у дверей, хотя могли бы, при желании, заработать хлеба и пива трудом. Как правило, они знают ремесла, но предпочитают не работать».

«Судья Уильям ле Сэвидж схватил двух мужчин, пришедших неизвестно откуда, и одну женщину и заточил их в тюрьму и держал там, пока один из мужчин не умер, а другой не лишился ноги. Женщина тоже лишилась ступни из-за грязи и заражения. Затем они предстали перед судом и были допрошены; когда же выяснилось, что они не причастны ни к какому грабежу или иному злодеянию, им позволено было уйти восвояси».
Впрочем, ни колодки, ни тюрьмы не уменьшили количество беглых крестьян, которым надоело быть буквально прикованными к земле. Многие пользовались любым способом, чтобы покинуть родные края – иногда под предлогом паломничества. Они отправлялись в путь, с посохом пилигрима в руках… и более не возвращались, несмотря даже на то, что каждому серву надлежало иметь письменное разрешение, если он намеревался покинуть пределы своего манора (и уж тем более выйти за границы графства).
Власти старались сократить число нищих; иногда их вынуждали поселиться в том городе, где они были обнаружены, и жить там до конца жизни, или насильственно отсылали на родину, опять же с запретом покидать пределы родного округа. Бродячие школяры зачастую оказывались в той же категории – особенно учитывая их пристрастие к попрошайничеству и мелкому воровству. Зачастую местные власти равняли их с нищими и сажали в колодки, за неимением соответствующих писем от университетского начальства, дарующих школяру разрешение просить милостыню в период вакаций…https://sherwood-arrow.livejournal.com/44298.html

Аутло и последствия

скрытый текстНа заметку всем игрокам, имеющим родню/друзей/знакомых в числе аутло, а также обладающих добрым, чувствительным сердцем и склонностью помогать ближнему :). Очень прошу заметить, что может за этим последовать.
Родственников аутло не наказывают по самому факту родства, и это радует. Но: семья аутло может лишиться имущества (которое, несомненно, конфискуют в пользу короля).

С пособничеством все гораздо опаснее. Укрыватели и сообщники воров, грабителей и разбойников, согласно Кларендонской ассизе, точно так же подлежат и аресту и наказанию, как и сами преступники. Причем за укрывательство и пособничество наказывают аналогично, т.е. смертной казнью через повешение, поскольку помощь преступнику приравнивается к измене. Таким образом, попытка поддерживать связь с родственником или другом-аутло чревата большими проблемами – а в случае с сервами, может пострадать не только конкретный человек, замеченный в пособничестве, но и вся семья и даже вся община (с которой как минимум сдерут огромный штраф). Причем пособничество – это не только предупредить об облаве или поработать наводчиком. Поданный кусок хлеба, проданная незнакомцу рубашка, гостеприимство, оказанное «чужаку», а главное, недоносительство о подозрительной личности, появившейся в деревне или в городе, - все это могут счесть пособничеством, и виновнику придется доказывать, что он честно «не знал».

Лорд в данном случае не послужит своему арендатору защитой, поскольку пособничество аутло – это уголовное преступление, которое разбирается на суде графства. За попытку «прикрыть» пособника может поплатиться и лорд – как минимум неприятной необходимостью объясняться перед судом.
Кстати, укрывательство и пособничество – это преступление, за которое могут казнить, невзирая на возраст.

Мало того, что аутло нельзя помогать. Особые представители всех населенных пунктов (т.н. присяжные) – законопослушные и достойные доверия граждане – обязуются на выездных сессиях суда сообщать властям о совершившихся в округе/деревне/городе преступлениях, а также обо всех появившихся в последнее время сомнительных личностях.

И не должно быть никого в замке либо вокруг замка, кто отказался бы впустить шерифа к себе во двор или на свои земли, чтобы тот мог повидать общины и проверить, все ли дали присягу.
И пусть никто в городе или поселении не принимает в своем доме, на своей земле или под своей властью людей, которых не намерен представить суду, если их ищут; в противном же случае пусть за него отвечает община.
И пусть никто в городе или поселении, в замке или за его пределами, не отказывает шерифу в праве войти на его земли, с тем чтобы арестовать тех, кто известен или обвинен как грабитель, убийца, вор или их укрыватель, или объявленный вне закона, или браконьер; но должно, чтобы все помогали их арестовать.
Более того, в обязанности всякого законопослушного гражданина (помимо присяжных) также входит доносить властям о сомнительных/незнакомых лицах, появившихся в окрестностях.
И также король воспрещает, чтобы всякому бродяге, т.е. праздношатающемуся или неизвестному человеку, давали приют, иначе как в городе; но и там не надлежит принимать его дольше, чем на одну ночь, если только он не заболеет, находясь там, или не заболеет его лошадь – то есть, если он не будет иметь оправдания.
А если он останется дольше, чем на одну ночь, то должно его арестовать и держать в тюрьме, покуда его лорд не освободит его под свое ручательство или он сам не предложит поручителей, и тот, кто дал ему приют, тоже должен быть арестован.

Достаточно простого подозрения, чтобы законопослушный гражданин имел право поднять тревогу и потребовать ареста человека, который показался ему подозрительным…

И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу.

Впрочем, если незнакомец не выглядит подозрительно, не ходит задворками, не прячется – иными словами, если это типичный ремесленник на отхожих промыслах, коробейник, бродячий музыкант или пилигрим – то зачем же на него доносить? ;)

Даже священникам официально запрещено давать пристанище людям, за добропорядочность которых они не могут поручиться.

Также король воспрещает монахам и каноникам и любой обители принимать людей иного звания, нежели монахи, каноники и члены орденов, до тех пор пока не вызнано будет о его репутации (если только человек не болен смертельно).

Имущество преступников конфискуется и отходит королю (даже если преступник жил не на земле, принадлежащей непосредственно его величеству). Т.е., шериф или другие представители местной власти являются на ту землю, где проживал аутло (а ныне, вероятно, живет его семья), чтобы распродать/забрать/описать имущество (возможно, даже разрушить дом и прочие постройки). Если земля принадлежит не напрямую королю, а лорду, король получает ее в свое распоряжение на год и один день (поскольку он по умолчанию является верховным сувереном) и может делать с ней, что хочет, после чего должен вернуть надел прежнему хозяину. И, разумеется, на этой земле должны впредь жить люди, за благонамеренность которых можно ручаться.

Если муж совершил уголовное преступление, его имущество будет конфисковано; таким образом, его вдова теряет все права на приданое. Жены преступников не получают ничего из имущества, принадлежащего супругу. Когда некая женщина, вторично выйдя замуж, попыталась по суду вернуть свое прежнее приданое, выяснилось, что она не может этого сделать, потому что ее первый муж был повешен за грабеж.

Человек, который оказал помощь аутло, не зная о том, что перед ним преступник, а не просто путник или бродяга, с вероятностью избежит виселицы (но не штрафа за то, что принял у себя сомнительную личность). Скорее всего, при наличии надежного поручителя (лучше всего – лорда), который подтвердит благонамеренность и законопослушность провинившегося, обойдется без смертной казни.

С другой стороны – кто же эти аутло, разбойники, лесные братья? В их среде были как профессиональные преступники, не знающие иного образа жизни, так и люди, загнанные в лес страхом смерти (браконьеры, беглые сервы, неудачливые воры). Одни из них также выходили грабить на большую дорогу, другие предпочитали бродяжничать и перебиваться мелким воровством по деревням…
Аутло терял связи с иными людьми, лишался званий и титулов, заключенные им сделки и договоры не имели никакой юридической силы, все клятвы и обещания автоматически считались расторгнутыми.
Аутло беззащитен. В некоторых графствах закон воспрещает его убивать – только если он противится поимке или убегает от погони; но поймать его – долг каждого законопослушного человека. Но, скажем, в Глостершире и Герфордшире обычай дозволяет убить аутло при любых обстоятельствах и совершенно безнаказанно – так же, как убили бы волка. Если, зная его положение, кто-то дает аутло приют, - это преступление, караемое смертной казнью. Аутло – человек вне закона и без друзей. Он лишен всех собственнических, имущественных, договорных прав; король обязан опустошить его землю, а лорд – конфисковать выморочный надел; все имущество отходит к королю; все договор, узы присяги и феодальной верности считаются расторгнутыми. Кровь преступника «загрязнена», и дети, рожденные после совершения преступления, не имеют права наследовать – не только отцу, но и кому бы то ни было вообще.

О том, что эти люди представляли реальную опасность, свидетельствуют многочисленные предупреждения современников; хотя, несомненно, они пользовались некоторым сочувствием простолюдинов, но, скорее всего, это сочувствие было изрядно окрашено страхом – разбойники, которым уже нечего было терять, вполне могли «убрать» доносчика (а то и "благодетеля") либо поджечь дом…

В 1213 г. двое подозреваемых в браконьерстве были арестованы и посажены в тюрьму вблизи Раффордского аббатства (в окрестностях Шервуда), но были незаконно освобождены ночью, бандой «неизвестных», которые напали на стражу. Это сошло совершенно безнаказанно, хотя и было назначено следствие, во которого стало известно, что обоих браконьеров знали по именам. На суде не согласился выступить ни один свидетель.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/44716.html

Также:
Так, в конце XIII в. (1276 г., если быть точным) Джон де Ласель (John de Lascelles), главный лесничий Шервудского леса, в сопровождении двух рядовых лесничих, поймал и арестовал двух нарушителей лесного закона, которые были обезоружены и посажены под замок в деревне Блидуорт; в дальнейшем предполагалось передать их шерифу Ноттингемскому. Однако ночью появилась шайка вооруженных людей в количестве 20 чел., которая напала на часовых (впрочем, без применения оружия). Неизвестные взломали замок, освободили арестованных, после чего до утра держали в осаде дом, где ночевал главный лесничий. Хотя, как выяснилось, разбойников хорошо знали в округе, никаких санкций не последовало ...

Согласно норманнскому лесному закону, всякий мог подать ходатайство о разрешении выпасать на территории королевского леса скот или рубить деревья, но подобное разрешение непременно предполагало уплату определенной суммы в казну. Если собирать хворост для растопки дозволялось бесплатно, то выносить из лесу упавшие стволы или рубить ветви «толщиной более чем в палец» крестьяне могли только при условии определенной ежегодной выплаты. По закону каралось убийство лесных животных и птиц (в понятие «дичи» входили «лесные звери, а именно олени, дикие кабаны, волки, косули, зайцы, лисы, куницы, бобры, выдры, барсуки, рыси, кролики, рыжие белки, а также фазаны, куропатки, голуби, вальдшнепы и бекасы»). Дикие лебеди, утки и гуси в этот перечень, как ни странно, не входили, зато лесной закон воспрещал ловить рыбу в лесных озерах, реках и ручьях.

Часть 1.
Вообще, понятие «леса» (forest) в Средние века довольно размыто, и законодательные нормы далеки от единообразия. В средневековой Англии понятие «forest land» вовсе не обязательно обозначало территорию, покрытую собственно лесом, но могло также относиться и к открытым пространствам, и к вересковым пустошам. Так, «Лесной закон» включает в это понятие как собственно «земли, покрытые лесом», так и вообще те места, где могут обитать дикие звери и птицы. Это к вопросу о том, считается ли браконьерством охота за кроликами на холмах. Да, считается. Ибо вся дичь принадлежит королю. Или лорду, которому король даровал право охоты в лесных угодьях.

скрытый текстНа момент игрового действия основной законодательный документ по данному вопросу – «Лесная ассиза» (понятие «королевского леса» установлено еще в 1086 г. Вильгельмом Завоевателем). Вкратце: лес принадлежит королю, дичь в нем и деревья – соответственно, охотиться и рубить можно лишь по специальному разрешению (выдается, самоочевидно, знати, светской или духовной). Для йоменов и сервов охота и порубка под строжайшим запретом, хотя для растопки и строительства позволительно собирать сушняк и утаскивать упавшие деревья. За разрешение на сбор хвороста и сушняка надлежит заплатить лорду, на земле которого проживает данный арендатор – свободный или крепостной. Отсутствие разрешения чревато штрафом и прочими неприятностями.

1. Далее, король приказал, чтобы никто не появлялся в лесу с луками, стрелами и собаками, если только у этого человека нет разрешения от короля или за него законным образом не может поручиться кто-нибудь другой.
2. Далее, он воспрещает дарить, продавать, рубить и сводить деревья из королевских лесов; но жители могут забирать из лесу упавшие деревья (т.е. не срубая их), если им необходимо, под присмотром королевского лесничего. («Лесная ассиза короля Генриха»).

И йоменам и сервам дозволяется иметь оружие (хотя отдельно взятый лорд может запретить это своим крепостным). Но любой человек, захваченный с оружием в лесу, получит множество проблем. Серв или йомен, убивший дикое животное, которое травит его посевы, также рискует подпасть под наказание.

Далее, король приказал, чтобы никто не смел гонять и пугать диких животных, в лесу или за его пределами, под страхом тюремного заключения сроком в один год и уплаты штрафа; и чтобы никто, под страхом того же наказания, не смел возводить никаких преград для диких животных, в промежутке между лесом и тем местом, где живет он сам. (Лесная ассиза»).

Под статью «браконьерство» подпадает не только сам факт охоты и убийства дикого животного. То есть, если тебя захватили над тушей убитого тобой оленя (лесничий видел, как ты его убил) – это явное браконьерство. Но также браконьерством считается: нести или разделывать тушу убитого животного (даже если ты не убил, а просто нашел – доказывать свою невиновность будешь долго); быть застигнутым над тушей убитого животного (см. выше в скобках); вести по лесу собаку на сворке или находиться с нею в лесу (заметим, что деревенским собакам с этой целью превентивно рубили когти или один-два пальца на лапе). «Подозрительное поведение в лесу» тоже может послужить поводом для задержания. Если лесничий видел, как ты целился (неважно, в оленя или в дальний дуб) или что готов был спустить собаку с поводка (неважно, за кроликом или за бабочкой погоняться), - готовься к неприятным объяснениям.

Поддержанием порядка в королевских лесах занимаются лесничие, старшие и младшие (младшие находятся в непосредственной зависимости от старших, зачастую именно им они приносят клятву соблюдать лесной закон; старшие лесничие дают клятву шерифу).

И если были вырублены деревья в королевском лесу или убит олень и лесничий не может дать тому никакого достойного оправдания, то король приказывает, чтобы по закону наказан был сам лесничий, и никто иной. («Лесная ассиза»).

За браконьерство в конце XII в. полагается смертная казнь через повешение (Ричард I ужесточил Лесной закон, вернув обычаи эпохи Вильгельма Руфуса и Генриха II, когда браконьеры в обязательном порядке платились with limb and life – т.е., подвергались смертной казни или увечью). Напомним: смертной казни подлежат начиная с 14 лет (для мужчин) или с 12 (для женщин). В виде особой милости (для старика или малолетнего) смертная казнь может быть заменена на отрубание руки /пальцев (как правило, указательного и среднего, чтобы впредь нельзя было натянуть тетиву) или лишение глаза. Сходным образом за преступление платится и собака браконьера – ее вешают или отрубают лапу. Лишь в 1217 г. смертную казнь за браконьерство вновь сменили на штраф, тюремное заключение сроком на год или пожизненное изгнание из страны.

Браконьерство относится к уголовным преступлениям – т.е., за это (как за убийство или грабеж) отвечают не перед судом сеньора (манориальным судом), а перед судом графства (судом шерифа). Местные представители власти или лорд, арестовавший браконьера на своей земле, обязаны задержать его до очередного заседания окружного суда (либо посадить в тюрьму, либо отпустить под залог и поручительство, что, впрочем, чревато побегом виновника). Огромное количество outlaw связано именно с делами о браконьерстве – десять беглых на одного повешенного.

Лесничие не имеют права повесить или изувечить захваченного браконьера на месте – они обязаны доставить его в тюрьму, где он будет дожидаться суда и следствия. В противном случае лесничих ждут неприятности за превышение полномочий. Впрочем, исключение может быть сделано для известного outlaw, которого, в случае опознания, могут вздернуть на ближайшем дереве.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/44114.html

Часть 2.

«Лесной закон», действующий в пределах т.н. королевского леса (т.е., территории, принадлежащей лично королю), ввел в английское законодательство Вильгельм Завоеватель.

скрытый текстС другой стороны, 1066 по 1086 гг. он активно раздавал землю в покоренной им Англии крупнейшим норманнским фамилиям, которые поддерживали его в ходе завоевания; внедрение закона, в том числе, наложило ряд ограничений на новоявленных землевладельцев, успевших устроить себе «частные» охотничьи угодья. В период, когда растущее население осваивало новые пахотные земли, когда охота была главным развлечением для большинства и также основным средством добыть мясо для пропитания, когда дерево оставалось главным строительным материалом, подобные административные ограничения воспринимались без всякого энтузиазма.

Англосаксонские законы регулировали выпас скота и пахоту, охоту на диких животных и вырубки, но представляли собой, скорее, руководство к действию, чем общеобязательные королевские постановления, проводимые в жизнь силой. Норманны усилили, дополнили – и насильственно воплотили лесной закон в жизнь. Смертная казнь через повешение за нарушения лесного закона спустя некоторое время после Вильгельма была отменена, но кары по-прежнему оставались суровыми – за браконьерство взимали крупные штрафы, клеймили каленым железом, выкалывали глаза, отрубали руки. Смертную казнь за серьезные прегрешения против лесного закона вновь вернул Вильгельм II Руфус в 1087 году, сохранялась она и во время правления Генриха I. В очередной раз ввел ее в законодательство Ричард I.

Согласно норманнскому лесному закону, всякий мог подать ходатайство о разрешении выпасать на территории королевского леса скот или рубить деревья, но подобное разрешение непременно предполагало уплату определенной суммы в казну. Если собирать хворост для растопки дозволялось бесплатно, то выносить из лесу упавшие стволы или рубить ветви «толщиной более чем в палец» крестьяне могли только при условии определенной ежегодной выплаты. По закону каралось убийство лесных животных и птиц (в понятие «дичи» входили «лесные звери, а именно олени, дикие кабаны, волки, косули, зайцы, лисы, куницы, бобры, выдры, барсуки, рыси, кролики, рыжие белки, а также фазаны, куропатки, голуби, вальдшнепы и бекасы»). Дикие лебеди, утки и гуси в этот перечень, как ни странно, не входили, зато лесной закон воспрещал ловить рыбу в лесных озерах, реках и ручьях.
За соблюдение лесного закона, в первую очередь, отвечал шериф; все браконьеры и прочие нарушители оного закона доставлялись на суд шерифа, который вершился именем короля. Все землевладельцы в пределах графства – и их главные лесничие – также отвечали перед шерифом как перед представителем короны. Назначенный королем смотритель лесов (позже – королевский егерь) считался равным по статусу шерифу. Следить за «соблюдением границ королевского леса» также вменялось в обязанность определенному количеству именитых рыцарей графства, которые регулярно объезжали границы условленных земель, надзирая за тем, чтобы «незнание никому не служило оправданием». Все частные охотничьи угодья, примыкавшие к королевскому лесу, в обязательном порядке отделялись от королевских владений забором или канавой.

Главной силой осуществления лесного законы были лесничие; они приносили королю клятву, в которой обещались исполнять лесной закон, и в их обязанности входило патрулировать территорию, а также арестовывать нарушителей и подозреваемых. В свою очередь, они отвечали перед назначенными королем смотрителями леса, которые передавали сверху вниз новые указы и заблаговременно оповещали об имеющей быть королевской охоте. Лесничие официально имели право арестовать или убить нарушителя; для того, чтобы «обозначить» арест, лесничему достаточно было положить руку на плечо подозреваемого – но если тот отказывался повиноваться, лесничий мог применить силу. Если нарушитель убегал, лесничий имел право стрелять на поражение. Иногда людей вызывали в суд, даже если ареста произведено не было, но человека заподозрили в чем-то противозаконном и впоследствии лесничий смог его опознать.

Королевские лесничие обязаны были регулярно показываться в деревнях в пределах своих участков, чтобы местные жители хорошо знали их в лицо, а также носить «королевскую ливрею» (опять же, чтобы выглядеть узнаваемо). Эта униформа включала вышитый герб с изображением охотничьего рога (для лесничих) или топора (для тех, кто следил за вырубками). Лесничие получали дважды в год ткань на пошив униформы – четыре ярда серой шерстяной ткани зимой и столько же зеленой шерстяной ткани летом. Владельцы частных охотничьих угодий нанимали для их охраны «частных» лесничих, которые, вероятно, приносили клятву соблюдать королевский лесной закон в тех случаях, если порученные им территории примыкали к границам королевского леса или находились в непосредственной близости. При необходимости, от таких лесничих могли потребовать присутствия в суде, если какое-нибудь преступление против королевской собственности произошло поблизости от их участка.

Начиная с 1080 г. лесничие были вооружены луком, кинжалом и мечом; их основной функций было, скорее, ограничивать количество правонарушений, нежели предотвращать их. Все знали, что преступления совершались и будут совершаться – в том числе, самими лесничими, которым порой тоже приходилось голодать из-за недорода (и которые наверняка не все отличались безукоризненной честностью).

Собакам, обитающим в пределах леса, в обязательном порядке отрубали три пальца/удаляли три когтя на передней лапе (иногда на обеих), чтобы помешать им гоняться за дичью (в некоторых случаях, собакам выдергивали клыки). Эта процедура носила название lawing of dogs (т.е., буквально «узаконивание»). От нее освобождали только маленьких собачек, которые могли пролезть в железное кольцо шести дюймов в окружности; в одном из судов в окрестностях Шервуда вместо кольца использовали стремя. «Узаконивать» собак надлежало в суде, посредством щипцов или долота (т.е., достаточно негуманно).

«Питер Маули, Джон сын Малкина, Уильям сын Томаса сына Стивена, Уильям из Хэйвердейла и другие в субботу 14 апреля 1313 года убили двух оленей в Уидейл-Ригг при помощи гончих и луков со стрелами. Одного оленя съели собаки Питера, а другого отнесли к нему домой. Питер оштрафован, остальные сбежали и объявлены вне закона».

“Только маленькие собачки и мастиффы (sic!) с вырванными когтями могут находиться в лесу, но никакая иная собака не может там находиться, если на то нет серьезной причины, если это право не даровано королем или если она не принадлежит владельцу леса».

«Хотя закон гласит, что lawing надлежит проводить каждые три года, по обращению самих владельцев и непременно посредством верных и честных людей, лесничие ежегодно разъезжают по городам и деревням, дуют в рога и производят огромный шум, так что мастиффы начинают на них лаять. И тогда они штрафуют честных людей, у которых есть собаки, если у тех не отрублены три пальца и не срезана часть подушечки на правой передней лапе, хотя закон требует только отрубания пальцев».

Человек, который едет по лесу на лошади или имеет при себе лук со стрелами/охотничий нож/меч может быть остановлен и арестован «до выяснения» - как и всякий, кого в пределах королевского леса захватили «red-handed» (т.е., если на нем самом или на его одежде были обнаружены пятна крови); а также если человек нес или перевозил животное, живое или мертвое; или если кто-нибудь видел, как он подобрал палку «толщиной больше пальца» или срубил ветку. Разумеется, подобные постановления можно было трактовать очень широко, и, несомненно, они давали почву для взяток, подкупов и шантажа.

Кем были главные нарушители лесного закона и как с ними обходились?

«Томас Инкел, лесничий из Клиффа, обнаружил в Сибертонском лесу участок земли, мокрый от крови, и по кровавому следу на снегу дошел до дома Ральфа Реда из Сибертона. Там он послал за другими лесничими и за честными людьми (foresters and good men). Они обыскали дом Ральфа и обнаружили кусок оленины; тогда они арестовали Ральфа и отправили в тюрьму в Нортхэмптоне, где он и умер. Но незадолго до смерти, находясь в тюрьме, он назвал имени Роберта Стерди из Сибертона и Роджера Тока, объявив, что они совершили помянутое преступление в лесу вместе с ним. И лесничие обыскали дом помянутого Роберта и нашли оленьи кости. Они также арестовали его и отправили в тюрьму. В доме Роджера Тока они нашли уши и кости разных лесных животных. Роберт Стерди, представ перед судом, сказал, что дал в своем доме приют собакам Уолтера из Престона. Эти собаки ели оленину, отсюда и кости; Роберт клянется, что виноват в этом помянутый Уолтер, и пусть его завтра же вызовут. Уолтер подтвердил, что его собаки пятнадцать дней провели в доме Роберта, а сам он в это время охотился на косуль. Помянутый Роджер Ток, представ перед судом, все отрицал. А что касается найденных ушей и костей, то они принадлежат животным, которых загнали собаки Уолтера из Престона. А поскольку Роджер долго пробыл в тюрьме и был едва жив, было решено его выпустить, запретив селиться в пределах леса».

1251 г.: «Это произошло в среду после Михайлова дня, когда Джеймс из Терлбера, Томас Испанец и Роберт Уик, лесничие сэра Джеффри Логли, лесного судьи, и прочие с ними, поехали в Фарминг-вуд, в Бригстоке, после обеда, и обнаружили нескольких человек, числом двенадцать, вооруженных луками и стрелами и замышляющих недоброе. Они вели на сворке трех собак, из которых одна была черная, другая рыжая с торчащими ушами, а третья черно-белая. Тогда лесничие окликнули их, и обе стороны начали пускать друг в друга стрелы. И двое нарушителей отделились от шайки и схватили Роберта Уика, который стоял подле дерева; а когда лесничие не смогли более противостоять им из-за численного перевеса, преступники скрылись».

1248: «Уильям ле Рас и Джефри из Пилтона, пешие лесничие из Уэйбриджа, около полуночи шли к Уэйбриджу, обходя дозором свою территорию, и около Олконбери увидели рыжую гончую, которая вспугнула олениху. Тогда они подозвали помянутую гончую и поймали ее. Вслед за гончей появились двенадцать человек, причем один нес топор, другой длинную палку, а остальные десять имели луки и стрелы, и они вели на поводках еще трех собак, из которых одна была белая, другая в черно-белых пятнах, а какого цвета была третья, лесничие не упомнят. Лесничие сих людей окликнули, и те выпустили в лесничих шесть стрел, из коих три были зазубрены, а три со свинцовыми шариками на концах. И лесничие тоже стали стрелять, но, поскольку было темно, а лес густой, они не знают, что сталось с теми людьми».

Суды, которым надлежало разбираться с нарушениями лесного закона, учредил Вильгельм Завоеватель; верховный «лесной суд» назывался Forest Eyre («лесная сессия»). Он собирался раз в год, и председательствовал в нем сам король или его личный представитель в данном графстве. Этот суд разбирал, во-первых, правонарушения и преступления против лесного закона, совершенные представителями знати, которых судить могли только пэры и которых нельзя было допрашивать в «низшем» суде; во-вторых, правонарушения, совершенные «низшими», но повлекшие за собой ущерб на сумму свыше шиллинга; в-третьих, Forest Eyre переносились дела в том случае, если обвиняемый был пришлым, которого никто в округе не знал, или подозреваемым аутло (и если нахождение вне закона было доказано, обвиняемого отсылали к шерифу или местному лорду, который его вешал, уже без всякого дополнительного разбирательства). Если на суд вызывали местного жителя, известного в округе и никогда до тех пор не сидевшего в тюрьме, он сам (или его семья или община) мог внести залог, наличными или имуществом за дозволение не находиться под арестом до дня суда. Но, разумеется, бывали случаи, когда обвиняемого освобождали под залог, после чего он бежал и оказывался вне закона, поскольку не являлся на суд в должное время. В таком случае, все его имущество – деньги, животные, предметы обихода и т.д. – переходили в казну.

С мелкими преступлениями против лесного закона разбирались местные суды, которые собирались раз в сорок дней; в них председательствовал местный старший лесничий (назначаемый шерифом и официально представляющий короля). В таких судах разбирались дела о предполагаемых или доказанных нарушениях, повлекших ущерб на сумму не выше одного шиллинга (если ущерб был больше, слушание откладывалось до следующей сессии Forest Eyre).
(надгробие на могиле лесничего)

Единственным оружием, которое как будто ускользнуло от внимания королевских чиновников и которое простолюдин мог носить в лесу, не рискуя быть арестованным, была дубинка (staff) – разумеется, если она не была недавно вырублена. Пилигримы и путники пользовались такими палками в дороге как посохами, поэтому запретить их ношение было совершенно не возможно. Классическая длина английской дубинки, как правило, была на четверть больше длины раскинутых в стороны рук (отсюда название quarter-staff). Эта тяжелая палка могла послужить серьезным наступательным и оборонительным оружием в руках человека, который умел ею пользоваться.

Самым тревожным временем для тех, кого нужда гнала в лес, были октябрь (когда спаривались олени) и т.н. fence-month (две недели до и две недели после Иванова дня – время, когда рождались оленята). В этот период всем идущим и едущим через лес воспрещалось сходить с дороги, и любого человека, обнаруженного в зарослях, лесничие имели право задержать, а при сопротивлении или бегстве застрелить.

В пределах Шервуда находились пять деревень и два монастыря; в общей сложности там проживали не более двухсот пятидесяти человек. Хотя Шервудский лес в 1200 г. занимал площадь в двенадцать квадратных миль, «обслуживали» его изо дня в день всего пятеро лесничих. При таком раскладе, разумеется, нарушения были довольно регулярными. В Шервуде столь часто появлялись вооруженные луками браконьеры, что в 1138 г. архиепископ Йоркский решил направить их энергию во благо и лично обратился с призывом к «людям Шервуда», призывая их взять свои луки и выступить на помощи Англии, боровшейся против шотландского вторжения. И действительно, отряд шервудских лучников принял участие в битве при Нортоллертоне – они «так утыкали шотландцев стрелами, что те стали походить на ежей». Иными словами, «люди из Шервуда» уже на тот момент повсеместно славились своим искусством, а стало быть, у них была возможность практиковаться в стрельбе из лука – где-то в безопасном месте, где они не рисковали угодить в тюрьму по обвинению в браконьерстве. Тем не менее, когда в 1140 г. им предложили принять участие в вышеупомянутой гражданской войне, шервудские лучники не откликнулись на призыв.

Нередко в королевском лесу происходили настоящие баталии между силами закона и порядка и шайками браконьеров. Так, в конце XIII в. Джон де Ласель, главный лесничий Шервудского леса, в сопровождении двух рядовых лесничих, поймал и арестовал двух нарушителей лесного закона, которые были обезоружены и посажены под замок в деревне Блидуорт; в дальнейшем предполагалось передать их шерифу Ноттингемскому. Однако ночью появилась шайка вооруженных людей, которая напала на часовых (впрочем, без применения оружия); неизвестные взломали замок, освободили арестованных, после чего до утра держали в осаде дом, где ночевал главный лесничий. Хотя, как выяснилось, разбойников хорошо знали в округе, никаких санкций не последовало, даже несмотря на то, что в суд были вызваны несколько свидетелей. Незадолго до того помощник шерифа Реджинальд де Грей участвовал в двух лесных стычках с разбойниками. Предполагаемый главарь шайки, по имени Роджер Годберг, был в конце концов схвачен местными жителями, которых возглавил лично сын шерифа. Он был отправлен в тюрьму, сидя в которой изъявил желание поступить на королевскую службу, и более о нем ничего не известно. В 1313 г. двое подозреваемых в браконьерстве были арестованы и посажены под замок в деревне вблизи Раффордского аббатства; опять-таки, ночью их освободила явившаяся в деревню банда «неизвестных» - и вновь никаких юридических санкций не последовало. Хотя обоих браконьеров в округе «знали по имени», в суд не явился ни один свидетель.

Несколько лесных стычек в 1320-х гг. были связаны с именами печально знаменитых братьев Фолвиллов, которые со своей шайкой, проникая в Шервудский лес со стороны Дерби, терроризировали местные деревни и браконьерствовали. Лишь в 1341 г. шериф Ноттингемский, сэр Роберт де Колвиль, начал предпринимать против них решительные действия; ему удалось изловить и казнить вожака, но шайка, избрав другого предводителя, бесчинствовала еще три года. Попадались и разбойники и благородного сословия. Так, сэр Гослин Денвилл возглавил шайку из двухсот наемников и аутло, с которой совершил беспримерно дерзкий рейд по йоркширским и шервудским деревням и монастырям во время баронского восстания в 1322 г. под знаменем Ланкастера. Столкнувшись с силами шерифа Йоркширского, который привел в лес шестьсот вооруженных бойцов, сэр Гослин сдался после отчаянной битвы, в которой погибло двести человек. Тем не менее, разбойник-аристократ не понес никакого наказания, поскольку поспешно присягнул на верность Эдуарду II.

В конце 1190-х гг., пытаясь противостоять постоянным разбойничьим набегам, шериф выстроил второй Ноттингемский замок в долине реки Лин и поставил там гарнизон, состоящий из ирландских наемников, однако этот план провалился, поскольку замок стоял чересчур изолированно и весьма нерегулярно снабжался припасами (местные лорды отказались это делать). Пережив несколько набегов, замок в конце концов был заброшен (его фундамент сохранился и поныне).

Большинство аутло удавалось в конце концов арестовать, потому что их выдавали или предавали – или потому что шайку попросту окружал большой вооруженный отряд. Облава, несомненно, требовала больших расходов, а потому устраивалась лишь в исключительных случаях. В таких случаях лесничие, скорее всего, запрашивали военную помощь у коменданта Ноттингемского замка. В том числе, подобные облавы были редкими еще и потому, что они наносили серьезный долговременный ущерб деревьям и дичи, и на «восстановление» зачастую требовалось много лет. Иными словами, поощрять слишком частые рейды, при которых лес попросту вытаптывался, а животные распугивались на много миль, было отнюдь не в интересах короля.

Назначение крупных сумм за голову самых известных аутло, как ни странно, не пользовалось особой популярностью и было не слишком выгодно; в любом случае, охота за браконьерами представляла массу трудностей. Главная из них заключалась в том, что человека, который желал спрятаться в Шервудском лесу, занимавшем сто тысяч акров в 1200 году, было очень нелегко найти.

В Шервуде (в том числе в стоящих в лесу монастырях) всегда искало убежища множество беглых преступников – убийц и воров, а также просто сбежавших сервов. Известен, по крайней мере, один инцидент, когда преступник, бегущий от лесничих, попросил убежища в монастырской церкви.

Средневековый лес по традиции служил убежищем тем, кто находился в бегах и скрывался от закона или собственного лорда. Сотни людей искали приюта в Шервудском лесу в период англосаксонских восстаний 1075-76 гг., когда норманны в отместку опустошили всю область от Ноттингема до Йорка. Большая часть этих беглецов, к сожалению, умерла от голода и лишений – даже Шервудский лес вряд ли мог прокормить такое количество людей одновременно. Но часть все-таки выжила и навсегда связала свою жизнь с Шервудом: сначала беженцы селились в естественных пещерах в глубине леса, затем принимались строить жилища на опушках. В период гражданских войн и разнообразных потрясений в лесу искали прибежище приверженцы обеих сторон, особенно – притом в больших количествах – дезертиры (в 1135-55, 1215-16 и 1322-33 гг.). Во время междоусобной войны Стефана и Матильды (1135-55 гг.), во время которой Ноттингем дважды выгорал, Шервуд был буквально наводнен людьми, ищущими укрытия. Многие из беглецов, отчаявшись, делались грабителями, чтобы прокормиться – либо, разжившись деньгами, вернуться в общество.

Запись 1323 года гласит, что из-за обилия подобных шаек требовалось вооруженное сопровождение, чтобы безопасно пройти через Шервуд (после чего эскорт требовался опять, поскольку дальше путь по Северному тракту лежал через Барнсдейл, где, в частности, укрылись после битвы при Боробридже в 1322 году множество побежденных мятежников, занимающихся с тех пор браконьерством и грабежами). В беспокойные времена монархи порой издавали специальный указ, где говорилось, что деревья и подлесок по обе стороны королевского тракта должны быть вырублены на расстоянии «полета стрелы» (т.е., примерно 100 ярдов), чтобы предотвратить нападение из засады. Тем не менее, в пределах Шервуда подобной меры никогда не предпринималось.
https://tal-gilas.livejournal.com/185183.html

О том, что женщина, как и мужчина, могла оказаться вне закона за совершенное преступление и скрываться (с той разницей, что такая женщина называлась не outlaw, а waif, буквально «ничья»), мне писать уже доводилось. Были также и женщины, сами не подпадавшие под действие приговора, но добровольно уходившие в изгнание вместе со своими мужьями, братьями, возлюбленными. Были, наконец, и те, кто оставался жить на прежнем месте (за кровное или брачное родство с аутло закон не карал, воспрещалось лишь поддерживать связь и оказывать помощь) и превращал свое жилище в убежище, принимая родных, да и просто знакомых. Интересно, что женская «неправоспособность» перед лицом закона могла помочь преступнице избежать наказания: так, некая Джейн, которая помогала обосновавшейся в лесу разбойничьей шайке, заманивая неосторожных путников, была помилована на том основании, что заниматься этим неблагоугодным делом ее принудил муж.

скрытый текстДева Мэрион изначально была персонажем даже не баллад, а так называемых майских игр, проходивших обычно в мае и в начале июня и, как правило, приуроченных к Троицыну дню. В ранних балладах о Робин Гуде (как минимум до XVI в.) нет упоминаний о деве Мэрион. Но робингудовские истории зачастую переделывались в пьески, которые разыгрывали во время майских празднеств. Одним из непременных персонажей этих пьес была Королева (или Леди) мая, как это было во многих народных традициях (в том числе, например, в окситанской). Впоследствии она полностью сливается с Мэрион (хотя в некоторых текстах фигурируют они обе) и получает в возлюбленные Робина. Поскольку майские празднества были тесно связаны с образами плодородия, новой жизни и т.д., Королева мая не отличалась особой сдержанностью. Но, когда в литературе появляется дева Мэрион, ее изображают совершенно иначе – она, разумеется, образец добродетели и целомудрия.

Одни исследователи полагают, что дева Мэрион изначально воплощала Деву Марию, другие называют ее языческой богиней; и Робин и Мэрион как персонажи Майских игр упоминаются с XV в., но, вероятно, изначально были частью совершенно разных традиций. Не исключено, что Мэрион в Майских играх вообще происходит от французской пастушки Марион, подруги пастушка Робена (см. «Игра о Робене и Марион» Адама де ла Алля, ок. 1283 г.) – как случилось, например, с французскими рыцарскими романами, этот текст мог также перекочевать в Англию. Не совсем ясно, существовала ли изначально прямая связь между Робин Гудом – героем баллад и Робином – героем ранних Майских игр, но со временем они действительно слились, и к ним прибавился персонаж Мэрион, и с XVI в. они начали фигурировать вместе. Мэрион ранних Майских игр – это веселая разбитная девица, несомненная простолюдинка, к которой слово «дева» применимо с изрядной натяжкой. Александр Барклей, английский поэт начала XVI в., упоминает некую «веселую историю о девице Мэрион, а еще о Робин Гуде». Что интересно, традиция «пасторальной любви» оживает в балладе, опубликованной в 1716 г., под названием «Рождение, воспитание, подвиги и женитьба Робин Гуда», где возлюбленную главного героя зовут «Клоринда, королева пастушек» (в некоторых позднейших авторских текстах Мэрион берет себе имя «Клоринда»).
Робин Гуд, снабженный благородным происхождением и «доказательствами» своего реального исторического существования, появляется в конце XVI в., не в последнюю очередь под влиянием возникшего при дворе интереса к образам и сюжетам «лесных баллад», которые неоднократно становятся темой придворных празднеств. К этому времени деву Мэрион тоже делают благородной особой, хотя она и сохраняет некоторые черты прежней веселой девицы и «пастушки»; английский прозаик Томас Нэш в 1592 г., описывая виденную им «игру» о Робин Гуде и монахе, отмечает, что Мэрион играл актер по имени Мартин и, судя по всему, позволял себе изрядные вольности (пьеса-то, в конце концов, была комическая).


В балладе «Робин Гуд и дева Мэрион» (XVII в.) Мэрион – прекрасная девушка благородного происхождения, которая превосходит красотой Елену Троянскую и Джейн Шор. Разлученная со своим возлюбленным, она переодевается мальчиком-пажом и отправляется в лес на поиски Робина Гуда. Как часто бывает в балладах, они, не узнав друг друга, вступают в бой и лишь после этого открываются друг другу. Эта баллада – вполне в русле традиции «Робин Гуд – историческое лицо и граф Хантингтон», начало которой было положено в конце XVI в.

В популярной культуре ХХ в. Мэрион, как правило, - девушка знатного происхождения с мятежным характером. В «Приключениях Робин Гуда» 1938 года она отважна и верна; изначальная неприязнь к Робину связана не с благородным происхождением Мэрион, а с отвращением к грабежам. В «Истории Робин Гуда и его веселых ребят» (1952) Мэрион, хоть и будучи придворной дамой Алиеноры Аквитанской, ведет себя как типичная девчонка-сорванец и даже удирает в лес в мужской одежде. В «Принце воров» она – двоюродная сестра короля, а в экранизации 2006 года – дочь шерифа, обрученная с Робином до того, как он отправился в Святую землю. Разумеется, в качестве сильного женского персонажа Мэрион обрела популярность и в литературе, особенно у авторов с феминистским уклоном. В романах Терезы Томлинсон Форествайф (1993-2000) повествование идет от лица Мэрион – благородной норманнской девушки. С помощью своей кормилицы она сбегает от ненавистного брака в Шервудский лес, где знакомится с Робином и ее людьми. Сходный сюжет и в романе «Дева Мэрион» Эльзы Уотсон.

У литературной Мэрион нет никакого четко зафиксированного источника; авторы, обрабатывавшие истории о Робин Гуде, с легкостью подгоняли образ Мэрион под свою концепцию и требования сюжета. Где-то она – норманнская дворянка, идеальная леди, где-то – сирота-саксонка. Разумеется, ее восприятие менялось в зависимости от требований эпохи. Так, в викторианские времена Мэрион чаще представляли возвышенной и добродетельной норманнской аристократкой. В наше время она зачастую менее высокородна и более активна, вплоть до того, что авторы делают ее опытной лучницей и фехтовальщицей. Кстати, увлечение стрельбой из лука не так уж странно для благородной дамы эпохи Средневековья – стрельба входила в число желательных умений, в том числе, и для женщин.
Видоизменялась с течением времени и любовная линия. В экранизации 1938 года Робин и Мэрион влюбляются друг в друга, когда он в лесу нападает на ее кортеж. В книге Роберта Маккинли «Шервудские разбойники» Мэрион и Робин любят друг друга с детства. Большинство современных интерпретаций истории Робин Гуда заканчиваются тем, что Робин и Мэрион женятся, когда король Ричард прощает Робину его лесные подвиги.

Что же говорит нам история? Реально существовавший outlaw Роберт Ход (или Год) из Уэйкфилда был женат на женщине по имени Матильда и, возможно, вместе с ней ушел в Барнсдейльский лес после того, как его покровитель, мятежный Томас Плантагенет, граф Ланкастер, потерпел поражение у Боробриджа в стычке с королевскими войсками (1322). Дочь Матильда была у Роберта Фицуолтера, предводителя баронского восстания, которому пришлось бежать из Англии после неудавшегося покушения на короля Джона (легенда гласит, что Джон пытался соблазнить Матильду, чем и вызвал месть разгневанного отца). Эта самая Матильда, по мнению некоторых исследователей, и есть «прекрасная дева Мэрион», упомянутая Мандэем в его пьесе 1601 г. «Падение Роберта, графа Хантингдона», несмотря на то, что драматург называет ее Матильдой Фицуотер (вероятно, искаженное «Фицуолтер»). Не исключено, впрочем, что драматург спутал двух реально существовавших Матильд – Матильду, жену Роберта Года (о которой нам неизвестно ничего, кроме имени, но, возможно, в XVI в. представления о ней были несколько шире), и Матильду Фицуолтер.

Полное название пьесы Мандэя гласит: «Падение Роберта, графа Хантингдона, впоследствии названного Робин Гудом, его любовь к Целомудренной Матильде, дочери лорда Фицуотера, впоследствии названной прекрасной девой Мэрион, а также Смерть Робин Гуда и ужасная Трагедия Целомудренной Матильды, или девы Мэрион, отравленной Королем Джоном».

Литературная традиция XVII-XVIII веков «помещала» деву Мэрион в аббатство Св. Девы Марии в Литл-Данмоу (Эссекс). Это была фамильная церковь Роберта Фицуолтера. Тело Матильды, по некоторым версиям – отравленной Джоном, было перевезено в монастырскую часовню в Литл-Данмоу и погребено там. Филипп Морант, эссекский историк, пересказывает легенду о прекрасной Матильде так: «Король Джон хотел соблазнить эту прекрасную и благочестивую леди, и его противозаконные желания положили начало войне между королем и баронами… Матильда жила в Данмоу, куда к ней явился гонец, якобы с любовными излияниями от короля, а когда она не уступила, он отравил ее и она умерла». Заметим, кстати, что первый лорд Данмоу, прадед Матильды, был женат на Мод де Сент-Лиз, дочери графа Хантингдона, так что, возможно, смешение персонажей произошло и по этой линии

1. Robert FitzRichard 1st Lord of Dunmow +++ Maud De St. Liz d. of the Earl of Huntingdon ===> Walter FitzRobert 2nd Lord
2 Walter FitzRobert 2nd Lord +++ Maud De Lucy of Diss ===> Matilda FitzRobert [FitzWalter] и Robert Rohese 3rd Lord Blount

3. Matilda FitzRobert [FitzWalter]+++ William De Luvetot of Hallamshire ==>Maud De Luvetot
3.1 Robert Rohese 3rd Lord Blount +++ Gunnora De Valoignes ==> Matilda FitzWalter (“The Fair Maid) и Sir Walter

скрытый текстЕще одна героическая Матильда (или Мод), которая, возможно, послужила прототипом для девы Мэрион, - это Мод Вавасур, она же Мод Фицуорен. Дочь ланкаширского шерифа, в 1206 г. она вышла за Фалька Фицуорена из Шропшира. Фальк уже успел отметиться как участник целой череды баронских возмущений в 1200-07 годах и побывать вне закона; когда в феврале 1214 г. король Джон отправился в Пуату, Фальк был в числе сопровождавших его баронов – и уже в 1216 г., по непонятной причине, его земли в очередной раз отходят в казну. Этого человека, прожившего столь бурную жизнь, также рассматривают как одного из прототипов Робин Гуда. Что характерно, Фальк поддержал вышеупомянутого Роберта Фицуолтера во время баронского восстания против короля Джона в 1215 г. А «Роман о Фальке Фицуорене», написанный, вероятно, при его жизни, почти буквально повторяет некоторые сюжетные повороты текстов о Робин Гуде. Судите сами:

Ближайший помощник Робина – Маленький Джон. Ближайший помощник Фалька Фицуорена – Джон, его родной брат.

Робин приказывает Джону останавливать на дороге путников и приводить их в лагерь. Фальк, в свою очередь, приказывает останавливать на дороге проезжающих мимо торговцев. В обоих текстах невольные гости должны расплатиться за обед, после чего могут отправляться своей дорогой.

Фальк теряет замок Уиттингтон – свое фамильное достояние. В поздних балладах Робин Гуд – это лишенный наследства граф Хантингдон.

Джон Фицуорен объявляет главному антагонисту – сэру Морису – что был рожден в Шотландии. Маленький Джон рассказывает шерифу, что был рожден в Холдернессе.

Принц Джон преследует Матильду Фицуорен. Пускай не в балладах, но в пьесе Мандэя Матильду Фицуолтер преследует шериф ноттингемский.

Матильда Фицуорен уходит в лес вместе со своим мужем, объявленным вне закона. В пьесе Мандэя Матильда Фицуолтер присоединяется к Робину в Шервудском лесу и принимает имя Мэрион.

Изгнанники в «Фальке Фицуорене» ищут убежища в Шрусберийском замке, у сэра Льюиса. В «Деяниях Робин Гуда» изгнанники скрываются в замке сэра Ричарда Ли.

Судя по всему, автор «Деяний» заимствовал некоторые сюжетные элементы из истории Фалька Фицуорена, как это сделал впоследствии Мандэй и некоторые другие. Различие между Фальком историческим и Фальком литературным в том, что автор «Романа о Фальке Фицуорене» женил своего героя первым браком на леди Мод де Ко. Однако как причудливо сплетается реальность! В реальности Мод де Ко была замужем за Ричардом Лексингтоном, отцом судьи Лексингтона, который в Йорке в 1225 г. разбирал дело некоего Роберта Хода (или Худа)…
https://tal-gilas.livejournal.com/2014/01/