Что почитать: свежие записи из разных блогов

Кем я была и кем стала. Кем я не была и кем не стала, кем перестала быть. Или кем являюсь. Быть волной, быть чайкой и биться о скалы. Ходят по лесу слова, в чаще леса у костра парят вулканы. Я мало что понимаю, я пытаюсь писать записи в дневник такими, какими они приходят. Я читала, что нужно пережить боль, а не прятаться на ней, ибо без боли кости не срастаются, но что делать, если я её постоянно ощущаю и она не проходит? В ноябре мне как будто выкрутили вены и сосуды наружу, чтобы насыщаться кислородом. Я была как оголённый нерв, я плакала и говорила об этом с близкими подругами. Я говорила. Но сейчас. Сейчас я резко и неожиданно замкнулась в себе. От себя, от других, ото всех, но всё же я есть. Я ходила на границе... на пересечении агрессии, ненормальной радости и апатии, меня бросало в последние дни по минутам от обнажённости эмоций к льдам. Постоянно. Как футбольный мяч. По минутам. Буквально. Серьёзно. И сейчас я тоже где-то в непонятном месте, и я ничего не понимаю, но я больше не могу говорить в разговорах — я молчу. Меня постоянно выворачивает. То физически, то психологически, то всё вместе. Я в панике. И не знаю, куда податься и надо ли подаваться, потому что я не хочу, но хочу. Я хочу тепла, но не нуждаюсь, и всё же нуждаюсь, но не хочу. Туда-сюда. И повсюду боль. Везде лишь она. Хоть уйди в леденящий омут, хоть нырни в магму — хочется кричать, но горло режут. Я радовалась пару недель назад, считая дни без булимии. После недели рабочих дней меня накрыло в неё, но на один раз. Обычно после становится опустошённо, разбито, но она заменяет другие виды повреждений себе, но она вообще меня не успокоила. Только отмечу, что от одного раза цепочка не запустилась и я не подсела на вызов рвоты опять.

Я не ощущаю тепло других людей при прикосновении, они все как будто сделаны из камня. Но, похоже, из камня здесь только я сама. Радости и тепла нет, но остро ощущаю боль. Мне бы хотелось обняться и не чувствовать каменное равнодушие. Почему-то под ногами провалилась земля, я очутилась во тьме, эмоции и ощущения отключились, даже вкус от пищи и питья. Но в то же время перед глазами при приступах становится так ясно-ясно. Кажется, что воздух можно потрогать и сжать в руках. Поймать облако, сырость и зелёную листву, всего лишь вытянув руку, но это позади... В пучине есть холод, равнодушие и боль. А в моих руках как будто лезвие без рукояти, режет со всех сторон. Мысли странные. Порою пишу одно предложение, начинаю новое, а потом неожиданно заканчиваю мыслями из первого. Какой-то внутренний хаос, но как будто пустота. Я старалась плакать, но вышло пару капель, глаза покраснели невыносимо, боль в горле не даёт сорваться и выпустить всё через слёзы. Уже безумно давно так. Я пытаюсь дышать ртом, чтобы ослабить спазмы. Дышать. Дышать. По-разному. Но ничего не помогает, лишь прекратить и уйти в себя. Тогда боль из горла растекается опять по телу и возвращается в мысли. Она меня не отпускает. Оказывается, мять ударами пластиковую бутылку довольно приятно, даже костяшки могут покраснеть. Я сильно разозлилась от попыток заплакать. На себя. Какие-то тюбики улетели в диван, но перекись водорода, безусловно, осталась на столе. Стеклянная бутылочка. Нельзя. Кружка тоже. Лампа. Я могу себя контролировать, даже когда не в себе и не знаю, куда себя девать. Этот контроль, наверное, меня страшно раздражает. Но именно эта жестянка в моей голове держит меня на этом свете, когда всё на пределе и готово рваться. Я не знаю, откуда она во мне есть, но в ней силы ужасно много. Благословение или проклятье. По-моему всё вместе. Может быть, моя мама права, когда говорит, что я очень сильный человек, но моя сила давит меня же. Да и хватает этой жестянки лишь на то, чтобы я ничего не натворила. Было бы лучше, если бы у меня были бы силы на новую работу и образование. Но нет.

скрытый текстМне бы хотелось уехать куда подальше. И вообще сделать что-то глобальное. Ну, в своей жизни. А, впрочем, уже вроде бы писала про это. Мне бы так хотелось ехать и бежать, прыгать в облаках, плыть. Есть небо по кусочкам, резать вены, смеяться. Лететь. Лететь. Лететь. Я рвусь, мне хочется рваться до конца. До самого дна. Хочется биться. Хочется глотать огонь. Хочется кричать, хочется волчью пасть и клыки. Хочется не быть собой, но настоящей собой. Хочется вдыхать черничный дым, хочется потеряться в фиолетовом тумане. Затеряться. И найтись. И ведь буквально. И по метафорам разобрать. Сама не пойму. Только вот не то цепь, не то намордник, не то гвоздь, не то просто условия жизни. Я как будто на грани. Если засмеюсь так, как хочу, не остановлюсь и сойду с ума. И вовсе не в хорошем смысле.

Я всегда ненавидела свой знак зодиака, не верю, но мне нравились строчки про "уход в себя, сдержанность эмоций и замкнутость". Теперь это я, вероятно, больше всего презираю в описании этого паршивого земного знака (не в обиду, но, правда, всегда хотела что-то интереснее; для галочки вот; с другой стороны, я в ненормальном в восторге от даты рождения, красивая). Просто потому что это сейчас похоже на меня. Не потому что я родилась тогда-то, а потому что меня так воспитали, потому что вот на отца немного похожа. Я росла меж двух яростных огней — матерью и старшим братом. Их эмоции меня ужасали, а помимо прочего они подавляли меня сильной разницей в возрасте. От ужаса я клялась себе в том, что никогда и ни за что не пойду по пути эмоций. Я их презирала, ненавидела и боялась. Я ощущала какой-то рок судьбы, проклятье, мне казалось, что от этой ненормальной кипящей крови не уйти. Я постоянно думала: это у них семейное или жизнь так поломала. Мать много лет просто истерически на всех срывалась, порою это было ежедневным ритуалом её возвращения с работы — одно неосторожное движение, а ты уже узнал всё о себе, а иногда и движения не нужны. Я была ребёнком, и очень редко портачила серьёзно. С нами жила прабабушка, я точно помню, как она взяла на себя вину за упавшую гардину. Прабабушка вообще всячески пыталась защитить меня, но дома был какой-то клубок из эмоций. А брат мне просто казался опасным. И вообще-то в этом была доля правды. Их порывы были разрушительными и страшными, а мои, когда я была ещё младше, были от страхов и непонимания. Мама учила меня поплакаться где-то одной, а не вот эти все истерики на публику (при посторонних и мысли не возникало, меня слишком хорошо воспитали в этом плане). Однако я не могла понять, почему мне нельзя плакать и показывать эмоции, а им можно быть такими пугающими. Они, правда, меня пугали. Со временем я научилась подавлять страх, я просто уходила в себя при таких вспышках и показывать ответной холод. Мама ненавидела мой холод. И злилась на него сильнее. Собственно, такое моё поведение никто не любит. Это злит сильнее, кажется для них презрением, но нет — если глубоко капнуть, то я просто цепенею от ужаса при чужих эмоциях до сих пор. Это вот как рассказывают про различные реакции на насилие — кто-то бежит, кто-то бьёт, а кто-то парализован. Вспоминая о тех временах, мне думается, что приходилось взрослеть быстрее, чтобы понимать мать и выдерживать её. Это прекратилось на постоянной основе лишь к старшим классам. И я тогда научилась многому, детских ошибок не было, я помогала по дому, виделись не особо часто. Мне неуютно было оставаться вместе на выходных. Ей казалось, что мы близки, но вообще-то абсолютно нет. Для неё моя жизнь оставалась за кадром, она строила и придумывала то, что ей хотелось, а я помогала. Мои искренние чувства и эмоции не признавались, не были нужны, но в университете я имела неосторожность поделиться ими. Это окончательно убило во мне что-то родственное и приятное. Я понимаю, почему она отрицает всё это и не верит мне. Не потому, что она плохая, а потому, что ей больно признавать всё это. Она бежит от самой себя, так и от меня. Но от этого мне лишь труднее. Я не могу сердиться на неё, но и не могу мириться с этим. Она не плохая, но было бы легче — если бы да. Только вот я не знаю, что делать со стыдом от того, что не люблю её, и от мысли, что без семьи было бы легче психологически. Я любила. Правда. Как всякий ребёнок. Может быть, и сейчас люблю, но не понимаю этого. Однако мне так пусто и равнодушно. Из соображений совести я пытаюсь звонить или отвечать на звонки иногда. Но быть для неё хорошей дочерью, за которую не надо волноваться или стыдиться по её меркам, мне невозможно сейчас. Но я стараюсь больше не говорить с ней, больше спрашивать или говорить о работе.

От записи не лучше. Голова кружится, тошнит и всё также больно. Физически скрутило ещё сильнее. Мои методы самопомощи совсем не работают. Я не понимаю, что происходит последние недели. Но, кажется, это началось уже очень давно. Просто раньше были перерывы, была передышка. Я ведь не преувеличиваю, когда говорю о том, что это не отпускает меня и не отпускает. От продолжительности и замыкаюсь. И всё же я могу работать бариста и делать вид, но сами ощущения остаются. Тогда что-то немного прячется, а потом вырывается. Мне как будто не оставить происходящее. А мне надонадонадо поехать сейчас за яблоками, я обещала Лине заехать к ней на работу. А завтра мне самой на смену. Как я не хочу ехать туда сегодня и завтра. И я опять импульсивно вляпалась в обещания. Мне надо встретить Настю с учёбы поздно вечером. Я вот постоянно кидаюсь в такое; может быть, чтобы хоть немного отодвигать боль, но собираться и делать что-то... я просто думала, что будет легче мне сегодня. Да и хочу я. Да я всё хочу и ничего. И вообще ощущаю себя каким-то гугл-переводчиком сейчас. И каким-то после длительного запоя, глаза съехали как будто по щекам, носом шмыгаю. Не ревела я, а как будто бы да. Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо. Правда-правда-правда. Всё хорошо. Уже немного лучше. Вроде бы. Я устала, мало сил — и вот это безумно хорошо. Понимаешь? Да? Нет? Да. Нет. Да нет. Раздражительна и нетерпелива.

Спектр. Глухота. Накрывает каждый день, отпускает тоже. Светофор на мнимом переходе. На красный бежишь, на зелёный стоишь, на жёлтый в бреду. Не успеваешь на переплетение цветов, успеваешь хватать осколки и пепел. В горле не ком, а боль. Ещё секунда слёз — разорвёт на части. Да и было бы неплохо, если бы и да. Из пальца гной иглой, всё опухает. К хирургу бы в начале, но давай в немую истерику. Если будет можно, то можно вырастить в "везде". Может быть, тогда будет проще уйти.

Хочется невозможного или вполне возможного. Революцию бы. Вариантов несколько, на все не хватает ресурса. Один финансово воплощаем, но вызывает отвращение. Баночка с гноем. Кажется, кто-то собрал её с моих пальцев. И чужих. И меня туда заодно поместил. Такое себе развлечение. Нищета меняет, забивает гвозди. Я — не воля, я — не характер. Взглянуть иначе и победить состояние? Да, неплохо бы. Мне как-то целый час виделись жёлтые фейерверки. Ну, знаете, что-то такое хорошее от себя, но для меня жёлтый больше об обмане. Да нет, они бывают чаще. Ну, чаще. Говорю же — спектр. Ненормальный. Беспощадный. Радость дикая и какая-то нездоровая. Превращается в ужас и стекло. За считанные минуты. Мне бы хорошо, но мне нехорошо. Мне жаль, конечно.

А здесь был целый абзац. Буквальный такой. Жизненный. Про увечья всякие, здоровье, про универы и работу, про семью. Ну, вот я его стёрла. Жаль, что вот так просто в жизни ничего не убрать. Не хочу говорить. Не хочу прямо. Всё нормально. Или стабильно. Можно стабильно плохо. Если уж кто спрашивает. Так оно как-то принижается, что ли. Не хочу говорить. Ну, разве что выше про гной из пальца и иглу буквально. Оставила. После работы Полина в чёрном. Заехала. Пять минут, уже второй троллейбус. Остановка. Классический раф, оставляешь три конфеты-пирамидки в голубом, что давала как-то Лина. И домой.

скрытый текст

воскресенье, 6 сентября 2020

Отвлекись, больше работай, всё пройдёт тогда. Не будет времени на страдашки. Ну, как бы не так. На работе всё есть, всё есть. Занят — или не занят. Просто не показываешь. А где показываю? Нигде, наверное. Дрожь по телу лишь в ощущениях, физически почти недвижимо. Замирает. Копится гной, копится. Потом дома поджидают бело-серые подушки, кто-то берёт их в руки и давит голову с двух сторон. Дышать. Перестать. Хватать нервно. Воздух. Копится. Мне завидно тем, у кого есть шанс отдыхать, заниматься собой. Даже если их состояние наполнено болью. У меня нет этой привилегии. И не будет. Я лишь хочу отдохнуть. Уже очень давно. Почти год. Все силы идут на сохранение организма в этом мире и на поиски рубля. Чертовски раздражает, когда начинаешь думать. Приоритеты. Самодостаточные, признанием обществом.

Ругаешь себя за то, что теряешь себя. За то, что не можешь найти ресурса на восстановление, ресурса на поиски себя, ресурса на протянутую руку себе из пучины. Душат. Больно. Хочется плыть по облакам или найти свой водопад. Но к телу привязан груз и ты идёшь на дно. Возвращаешься — они впиваются в тебя. Кто ты и зачем? Играть в бесконечные гонки не хочется. Хочется это дело обрубить одним рывком. Чёрная бабочка постоянно парит рядом. Лучше бы и не рождаться, если не способен найти в себе сил на жизнь.

Я как будто стою перед громадной горой из чёрных больших камней. Они, поднимая столб пыли, начинают стремительно падать рядом со мной. И рано или поздно я окажусь под ними. Ещё не придавило, но вместе с пылью в лёгкие и тело вонзаются частицы беспощадных лезвий. От тяжести руки немеют и бессильно опускаются. Я только сейчас осознала, что август уходит из моих слабых рук. Кажется, его остатки я проведу на работе, но беда вовсе не в этом — а в наступающем сентябре. Время неумолимо.

Ночью в попытках заснуть я перебрала возможные попытки воплощения своего одного деструктивного желания. Его нельзя себе позволять. Так что мне лишь не хватает дыма. Настоящего. На днях мне снилось, что я стою возле высокой тёмной башни, в которой был найден труп монахини в чёрных одеяниях. Я утонула в глубине серости неба; в земле, шатаясь по миру, я находила серебряные кресты разного размера. Самые большие были с ладонь. Мне хотелось понять, что означал круговорот странных находок и почему это было связано со смертью монахини. Сегодня я добиралась до реки через скалы и пещеры, через них тоже протекала вода, но я стремилась выйти под открытое небо и увидеть широкие воды. Была зима. Всё было застывшим, но тёплым. На голубом льде вырисовывались чудные пушистые узоры. Камень, что снаружи, что внутри пещеры, был очень светлым и чистым. В пещере я обнаружила стену из льда, я легко разбила её и вышла на открытое пространство, но оттуда мне пришлось бежать назад от опасного существа, которое преследовало меня до самого города с высокими пасмурными стенами.

После работы. В троллейбусе на меня накинулась слабость. Стоило это понять ещё, когда уступала место женщине и вдруг упала на сидение снова, но проявила привычное упрямство. Потом на новом месте я погрузилась в какой-то омут. Размыто, быстро и непонятно. Реальность стекала по кончикам пальцев, а мысли закрутились в вихре. Пришлось после покупать себе кофе, чтобы дойти до дома. Хочется непременно всё поведать в записи, но мысли лопнули на мелкие кусочки и затерялись в подсознании. И сон начинает потихоньку забирать меня в свой плен — утром на работу. Я исправляю по несколько опечаток в одном предложении. Почти в каждом. Сон манит. Но кое-что я помню.

скрытый текстВ пути я поняла личное значение фразы, что вспыхнула у меня в голове на работе, её я мгновенно отнесла к рассказу, которым занимаюсь. "Твои горящие руки насквозь пропахли ядом". Что для моей Фрейи, чьи руки горели, что для меня значение одно — наши руки порою горят, их ломит и по ним кипит ужасающая жидкость. Я по-настоящему живу лишь тогда, когда занимаюсь творчеством, но у всего есть своя цена. И это горящие руки и боль. Порою это так. Мой организм крайне слаб. И это состояние в троллейбусе, когда мысли роятся, когда рождаются слова, которые мне не повторить потом, похоже на то, как если бы ты не был в себе. Где-то под таблетками, где-то под алкоголем, где-то лишь одна жестянка в голове держит мир на своих местах. Поэтому не пью и не принимаю вещества, хор хаотичен, голоса синхронизированы. Как если бы ты был сам волшебной таблеткой. И ещё я помню... я вспоминала тот день из 2014 года, пальцы ног упирались в ванну, струилась вода, слёзы плыли по щекам, помню невозможность дышать, помню девушку с чёрными волосами, что никогда не существовала. Не помню лишь то, что именно произошло в промежутке. Если не писать — то смерть. Обещание. Обещание. Дать голосам отражение в переплетениях слов. И это... всё ещё так. Если не писать, то я тону в себе и ломаюсь от боли, от невозможности заниматься тем, что я считаю смыслом жизни. Впрочем, за плечами у меня нет никакого состояния, но зато есть минусовое состояние дел.

Сегодня руки не болели, не горели, но мне было радостно, что я смогла что-то попробовать придумать и создать хотя бы образы. И заказов на кофе сегодня достаточно. И всё же меня не покидает чувство того, что мне хочется вырваться. Вырваться. Я сама до конца не понимаю, о чём я. Однако спокойной ночи тебе.

Чистая боль и тишина. Обман. Деревянные пальцы. Холодно, мёртво, безвкусно. Опустошение внутри и завал снаружи. Смотря на прошлые записи и на черновики, нахожу там иных людей. Когда тебя упоминают, ты становишься живым? Я не знаю, но была готова расписывать или думать о влиянии и значении других. Небо большое и серое. Строит чёрного дракона с открытой пастью, но в крике нет спасения. Габриэль, Амор. Амор, Габриэль. Глухи. Люди рядом совсем из другого мира. Говорят о плантациях и частных домах. Проходные, непроходные. Те девушки из города далеки, одна танцует со своей жизнью, другая... вызывают желание бежать, но от первой не надо быстро бегать. Ей есть где летать, а второй больно. И моя тишина не лучшее лекарство. А те, что близки сердцу... чужие как никогда. Как и я сама.