Что почитать: свежие записи из разных блогов

…Он снова парил – но на этот раз внизу была бескрайняя пустошь, кое-где поросшая чахлой травой. Над головой висел небосвод цвета стали. Ганил парил меж небом и землей, свободный и одинокий – и вдруг в какой-то момент взлетел над краем скалистого обрыва.

Море с шумом обрушивало волны на скалы – раз за разом, разбиваясь в белую пену и вновь бросаясь вперед. Так было во времена Древних, так было в эпоху становления первых человеческих царств; так будет и когда люди исчезнут, и некому будет вспомнить о том, что они когда-то были.

«Нортское королевство?.. – подумал Ганил. – Я никогда не был в Норте, знаю о тамошней жизни в основном из рассказов Скальдика. Получается… это его сны?»

…Что-то вновь сместилось – и вот уже Ганил не летел над берегом, а брел по нему вместе с группой людей, одетых в плащи из шкур. Впереди шел мужчина в панцире и шлеме с рогообразными украшениями, вооруженный двумя боевыми топорами; его сопровождали двое с мечами и щитами. Следом за ними двигалась группа женщин, кутавшихся в свои меховые плащи; вместе с ними двое юношей несли на импровизированных носилках укрытого шкурами человека.

– Эй! Стойте!.. – Мужчина в рогатом шлеме вскинул руку. – Мне кажется, или… Рагнетр, твои глаза получше моих…

– Тебе не кажется, ярл Водульф! – произнес один из сопровождавших его мечников. – Сюда кто-то скачет на лошади.

Возле самого горизонта виднелось темное движущееся пятно. Оно приближалось, и вскоре превратилось во всадника, скачущего во весь опор. Приблизившись к путникам, всадник сбавил скорость, перейдя на шаг.

– Хрисаф, это ты? – обратился Водульф к всаднику.

– Это я, отец. – Хрисаф поднял забрало шлема. – Что с Хальмиром, жив?

– Молитвами Жизнедательницы, пока жив…

Спешившись с коня, Хрисаф подошел к человеку на носилках и, нагнувшись к нему, что-то негромко произнес. Человек на носилках (должно быть, это и был Хальмир) тихо застонал и открыл глаза; рука его дернулась, словно он хотел коснуться Хрисафа, убедиться в его реальности.

– Раны его серьезны? – обратился Хрисаф к одному из мечников – тому, которого звали Рагнетром.

– Да… Проклятые крестоносцы…

– Насколько я знаю, крестоносцы из принципа не используют пистолеты… Может быть, это какие-то бандиты, напялившие плащи с крестами и притворяющиеся воинами Церкви.

– Или хуже – бандиты, являющиеся воинами Церкви. Каково положение в столице, можем ли мы рассчитывать на убежище?

– Как бы тебе сказать… – Хрисаф на несколько секунд замолчал, подбирая слова. – Есть одно «но»… Король готов предоставить убежище мятежным ярлам, при условии, что они покаются в своих деяниях пред алтарем Голеана, отрекутся от былой веры и примут посвящение в сыновья Святой Западной Церкви.

Ганил уже понял, свидетелем чего он стал. Хоть Нортское королевство и считалось пребывающим под сенью Западной Церкви, многие в нем по-прежнему исповедовали веру предков, не очень-то и скрываясь. В прошлом Церковь искореняла язычество огнем и мечом, устраивая против старой веры крестовые походы. Со временем ордена крестоносцев окончательно обосновались в краю нортов, превратившись в банды, забывшие про былой кодекс рыцарской чести и не брезгавшие ни наемничеством, ни разбоем.

Одна такая банда как-то напала на форт, принадлежащий клану Водульфа, дяди Скальдика. В бою с бандитами-крестоносцами погиб отец Скальдика; тяжелое ранение получил дед Скальдика, Хальмир; сам форт был разграблен и сожжен. Уцелевшие члены клана (среди них был и юный Скальдик с матерью) во главе с Водульфом вынуждены были бежать к столице, под защиту короля.

Отчаяние завладело Ганилом. Ему захотелось крикнуть всем этим людям: «Не ходите туда! Вас схватят люди Инквизиции и предложат выбор: отречься от язычества и принять посвящение – и быть обезглавленными; либо быть сожжеными на костре, на медленном огне». Все именно так и произошло, по словам Скальдика; из клана Водульфа инквизиторы пощадили только детей. Все они были рассованы по приютам и в течение последующих лет умерли – кто от болезней, кто покончил с собой. Выжил один лишь Скальдик; он говорил, что силу жить ему давала жажда мести голеановским псам.

Тем временем Водульф призадумался.

– Значит, отречься… – проговорил он медленно. – От веры отцов и дедов… от единственного, что у нас осталось!.. Что ж… Скажи мне только… сам-то ты… отрекся?..

– По-другому нельзя было.

– Вот оно что… Видно, сильно мы прогневали богов, что они нас так карают. Я потерял брата; отец мой вот-вот уйдет к Небесному Источнику… А теперь и сына моего больше нет с нами!

– Отец!..

– Молчи, грязный самозванец! – Водульф рванул топор из-за пояса. – Ты мне не сын! Мой сын никогда бы так не сказал! Умри!

И он кинулся на Хрисафа, размахивая топором. Хрисаф отбил топор ударом меча и, в свою очередь, сам нанес Водульфу удар в лицо левой рукой с зажатым в ней баклером. Сплюнув кровь, Водульф вновь ринулся в бой, но подобравшийся сзади Рагнетр схватил его за шею. Водульф захрипел, выпучив глаза.

– Прости меня… – произнес Рагнетр сквозь зубы. – Лучше уж я стану убийцей ярла, чем мой ярл – сыноубийцей!..

В этот момент второй из спутников ярла подошел к Рагнетру и всадил ему в спину нож. Застонав, воин разжал руки; вырвавшийся от него ярл достал второй топор и накинулся на Хрисафа. Тот попытался отбить топор баклером, но неудачно; соскользнув, топор попал по руке. Вид хлынувшей крови распалил ярла, и он с размаху опустил топор на голову сына.

– Остановитесь!.. Остановитесь!..

Ярл, словно бы осознав, что наделал, застыл над истекающим кровью сыном; топоры выпали у него из рук. Неспешно, словно во сне, он повернулся к сородичам. Мужчина, до этого неподвижно лежавший на носилках, приподнялся; ветер трепал его седые волосы.

– Сын мой… – простонал он, – что ты… наделал… Моли Жизнедательницу… чтобы сын твой… выжил… и простил тебя…

– Это не мой сын, – промолвил Водульф, поднимая с земли топор. – Тот, в ком течет кровь клана, никогда не отрекся бы от веры предков. Ибо эта вера – все, что у нас теперь осталось…

– Вера… Неужели… ты думаешь… что эта вера… стоит… наших жизней?.. Признайся честно… что изменится?..

– Боги отвернутся от нас. Неисчислимые бедствия обрушатся…

– Боги… они от нас уже… отвернулись… Тебе мало… этих бедствий?.. Если один бог предает нас… что запрещает искать помощи… у другого?..

– Нет, отец! Я никогда не стану одним из этих фанатиков, цепляющихся за своего нарисованного божка! И пусть на меня обрушатся все несчастья мира – вере своей не изменю!

– И чем ты… лучше… этих самых фанатиков?.. Вспомни… Берольта Храброго… Когда боги отвернулись от него… в отчаянии он обратился… к богам-хранителям враждебного клана… И в итоге… он победил недругов… и прекратил многолетнюю распрю…

– Нет, отец! Их бог – лишь картинка! А мой Бог – во мне! В моей крови! Я слышу его песню!

Похоже, Водульф начинал превращаться в берсерка.

– Бооог! Поё-оот! Во мнееее! – Вскричав это, ярл с размаху опустил топор на лежащего на носилках отца. Все, как один, вскрикнули, увидев, что ярл окончательно обезумел. А тот, издав хриплый рык, кинулся на тех, кто стоял рядом…

«Это сон… Всего лишь сон…»

Ганил открыл глаза. В палатке, где он лежал, было темно; он слышал ровное дыхание Весланы – должно быть, ее сон был более спокоен.

Вдруг где-то снаружи раздался выстрел. Ганил стремглав выскочил из палатки. В нескольких шагах от него стоял Энцо, держащий в левой руке факел.

– Я не разбудил тебя? – Энцо, заметив юношу, повернулся к нему. – Если так, то извини!.. – Подняв правую руку, сжимающую пистолет, он выстрелил. Только теперь Ганил сумел в свете факела разглядеть ковыляющие по песку гротескные силуэты.

Гули. Пустынная нежить.

– Кажется, я подбил парочку! – Энцо улыбался, как ни в чем ни бывало.

– Неплохо было бы посмотреть, что у них внутри…

– Пустое дело, мой друг! Смертельно раненый гуль тут же рассыпается в пыль, которая возгоняется на воздухе. От них даже трупов не остается.

– Интересно, сохранилось ли в них хоть что-то… от того времени, когда они были… живы…

– Нет, ничего. Поверь, не тебе одному в голову приходила такая мысль. Впрочем… была у меня одна идея…

– Что за идея?

– Нет, друг мой, это слишком опасно… хотя… Может быть, мы и попробуем. Потом, когда доберемся до Черной Иглы…

Когда Ганил вернулся в палатку, Веслана уже не спала.

– Что случилось? – спросила она.

– Гули. Энцо прогнал их выстрелами. Спи, все нормально.

– Ганил… Спросить тебя можно?

– Да… – В душе Ганила вздрогнуло, словно в предвестье чего-то неприятного.

– А кто такой Марри?

Ох, не зря екало сердечко…

– Марри? Да так, мальчишка один из приюта. Его уже и в живых-то нет… – Юноша зевнул, силясь подавить внутреннюю дрожь. – Давай спать…

Веслана заснула быстро, а вот к Ганилу сон не шел. Эта девчонка, сама того не ведая, наткнулась на один из самых неприятных секретов, похороненых в памяти Ганила. «Может быть, – думал про себя юноша, – если бы я тогда сказал, что не видел Марри, он остался бы жив?..»

– Она самая. Стоит только пройти слуху, что в некоей местности родился необычный ребенок, как туда немедля приходят черные плащи. Они убивают свидетелей, разрушают здания, уничножают или подправляют документы… Целые деревни и даже небольшие города вычеркиваются из памяти, как будто их никогда и не было. А сами дети… Раньше всех, в ком подозревали дар ясновидения, отправляли на костер, как отродье дьявола. Потом таких детей стали отправлять в тайные инквизиторские цитадели, где их путь потерялся навечно. Сейчас настоящих ясновидящих почти не осталось – что на Западе, что на Востоке, что на Юге. Разве что на Крайнем Востоке еще есть истинные ясновидцы… Поэтому я собрал здесь вас.

– Нас?!.

– Да. Все вы – ты в том числе – обладаете хорошей интуицией. Ваши души чувствительнее к тем колебаниям реальности, которые большинство давно не замечает. И похоже, колокол Метрополиса уже находит в них отзвук.

Солнце уже миновало зенит. Жаркий южный день был в самом разгаре. Улицы опустели; все жители попрятались в свои глинобитные лачуги, выглядящие, словно маленькие шипастые чудища. Над домами поднималась башенка минарета, а еще дальше высились черные монолиты Древних.

Даже рыночная площадь Сараифа в этот час была почти безлюдной. Лишь в дальнем ее конце, возле палатки балаганщика, стояло несколько людей – в основном местных подростков. Ганил подошел к ним.

Над входом в палатку висела криво начертанная на деревянной дощечке надпись:

НАСТОЯЩИЙ ГУЛЬ

УБИЛ ЧЕТВЕРЫХ ПРЕЖДЕ ЧЕМ БЫЛ ПОЙМАН

ЛОВЦЫ ДОСТАВИЛИ ЕГО СЮДА

ЦЕНА ПЯТЬ ТАНЬГА

– Он правда настоящий? – спросил Ганил у одного из мальчишек.

– Настоящий, ага, – кивнул мальчишка. – Только на самом деле никого он не убил, это так, для привлечения…

Сунув толстому балаганщику монету, Ганил вошел в палатку.

В палатке стоял резкий запах – не звериный, не человеческий и не трупный (со всеми этими запахами Ганил был знаком). В свете ламп на земляном масле (дававших больше вони, чем света) Ганил увидел сидящее в клетке на четвереньках существо. В этом существе почти не осталось ничего человеческого – оно больше напоминало уродливых кошек-сфинксов, которых держали у себя дома знатные дамы Ахатенбурга. Заострившиеся уши, искривленные ноги – для полного сходства не хватало только хвоста. Омерзительнее всего были виднеющиеся под кожей наросты темно-серого цвета, напоминающие тонкие канаты или ребристые гибкие стержни.

Похоже, гуль услышал шаги Ганила. Поднявшись на изуродованные ноги, он ухватился за прутья клетки. На юношу уставились лишенные век белесые глаза; они выглядели слепыми, однако Ганил подозревал, что в действительности гуль его видит. Вместо носа зияла треугольная дыра. Собственные зубы гуля давно сгнили и выпали, оставив зияющие черным лунки, но из десен выросли шипы, мешающие гулю закрыть рот. Уголки губ представляли собой две расчесаные болячки – постоянно вытекавшая из незакрытого рта слюна разъедала кожу. «А ведь когда-то это был человек…» – с ужасом подумал Ганил.

– А-гга-гхга… – промычал гуль. Ганила не мог отделаться от мысли, что это существо хочет сказать ему что-то осмысленное и, возможно, важное – но не может, ибо рот его давно уже не приспособлен к речи.

– Ты… понимаешь меня?.. – негромко произнес Ганил, обращаясь к гулю.

Гуль кивнул – или просто рефлекторно дернул головой?

– Еще раз… Ты понимаешь меня?..

На этот раз никакой реакции не последовало. Гуль повернулся спиной к юноше и сел на пол, схватившись за голову. Ганил остолбенело взирал на спину несчастного существа; омерзительные ребристые наросты образовали вдоль позвоночника прободающий кожу гребень.

– Будь осторожен! – подал голос дюжий малый, сидящий в стороне на скамейке (Ганил не заметил его сразу из-за плохого освещения). – Укусы гулей крайне болезненны, заживают плохо!

– Простите… Этот гуль… Он и в самом деле ничего не понимает?

– Понимает, а как же! – Малый взял в руки палку и постучал по прутьям клетки. Гуль, услышав стук, съежился сильнее. – Палку даже это отродье поймет!

– Нет, я имел в виду… Ведь этот… это… он когда-то был человеком…

– Ну был, и что? Это же мертвец, нежить. Он понимает, только если палкой ему вмазать…

Ганил вновь бросил взгляд на заключенное в тесной клетке существо. Гуль приподнял голову, и его уродливое личико показалось юноше куда более осмысленным, чем тупая физиономия малого с палкой.

Когда Ганил вернулся в гостиницу, его встретил незнакомец.

– Ты Ганил? – обратился он к юноше. – Меня зовут Мардуф, я пустыноходец.

– Где Энцо?

– Пошел договариваться насчет верблюдов. Мы выступаем, как только сойдет жара. Не голоден? Я тут баранину приготовил…

Горячая баранина была обильно сдобрена луком, перцем и приправлена песком. Последний ингредиент был неизбежен; здесь, в Сараифе, песок набивался в любую незакрытую полость. Казалось, он не заносится туда ветром, а вырастает из неких незримых семян, кружащих в воздухе.

Оторвавшись от миски, Ганил обежал взглядом Веслану и Скальдика, уплетающих кушанье.

– Ох, наелась я! – Веслана отодвинула миску с остатками баранины. – Я теперь совсем встать не смогу!.. Скальдик, а правда, что северяне едят много мяса?

– Север – суровый край; истинный воин Севера должен всегда быть бодр и готов к бою. А мясо – это сытно; особенно когда хорошо отбито и прожарено.

– А правда, что северяне едят… – на мгновение Веслана, смутившись, закрыла рот рукой, – …тухлую рыбу? Да еще и выдерживают ее в земле, чтобы как следует провоняло!

– Веслана! – Ганил аж закашлялся.

– Есть такое. – Скальдик улыбнулся. – Понимаешь, соли в наших краях мало, поэтому рыбу, вместо того, чтобы засаливать, квасят в земляных ямах. Кушанье, конечно, на любителя… Я вот, например, попробовал это один раз, и больше не хотел.

В это время в комнату вошел Энцо.

– Обедаете? – усмехнулся он. – Готовьтесь, скоро нам отправляться…

Ганил почувствовал нарастающую тоску. Этот город, полузасыпанный песком, с уродливыми глинобитными зданиями, сейчас показался ему таким уютным, точно он вырос здесь. «Вернусь ли я сюда?..» – подумал он.

Солнце уже клонилось к закату. Группа горожан Сараифа стояла в тени черных колоссов. Люди смотрели на уходящую в пустыню группу.

– Они не вернутся… – промолвил находящийся среди провожающих хозяин гостиницы. – Нет. Не вернутся…

…Верблюжьи лапы мягко ступали на не успевший еще остыть песок. Ганил поймал себя на том, что у него из головы не выходит тот гуль. Кем он был до того, как проклятие пустыни поразило его? И много ли в нем теперь осталось от прежнего себя? Возможно, гораздо больше, чем можно подумать. Может, он пытался вспомнить, кто он, и, ухватившись за обрывки памяти, точно за веревку, выбраться из болота безумия… Всего-то навсего нужно было, чтобы ему помогли, узнали его, напомнили, протянули руку. Вместо этого – клетка и туповатый смотритель с палкой.

«Вдруг и нам уготована подобная судьба? – с тревогой размышлял Ганил. – Может быть, спустя время один из нас вернется в Сараиф – почти обезумевшим, изуродованным живым мертвяком. Может, это буду я… или Энцо… или Скальдик… или… Ах, только бы это была не Веслана!»

– А вот этого я, увы, не знаю, – развел руками Энцо. – Я уверен лишь в том, что шпион один из нас. Вопрос в том, кто? – Он оглядел собравшихся. – Начнем с меня. Да, да, с меня! Что вы обо мне знаете?

– Ну, мы знаем, что ты авантюрист, искатель приключений… – начал Скальдик. – Человек, держащий слово; если сказал – от своего не отступит! Не похож на голеановских псов, что за медный грош сдадут на пытки и муки мать родную!

– Если ты думаешь, дорогой друг, что на Инквизицию работают одни продажные шкуры – ты ошибаешься. Поверь мне, честных и прекраснодушных, служащих не за деньги, а за идею построения рая земного, в Инквизиции не меньше. Будь вся Инквизиция коррумпирована – нам было бы достаточно разбогатеть и купить всю эту публику. Так что я вполне могу быть завербованным псами Голеана… Дальше. Веслана никогда с Западной Церковью не сталкивалась, за исключением последних двух лет, когда она присоединилась ко мне. Значит ли это, что она никак не может быть агентом Инквизиции?

– Получается, никак не могу… – Веслана улыбнулась, однако Ганил видел в ее глазах тревогу.

– Не все так просто, дорогая, не все так просто… Вряд ли Инквизиция сумела завербовать тебя еще в Актравии. А вот в то время, пока ты пребывала в рабстве… Западные миссионеры вовсю действуют среди рабов с Востока; южане смотрят на это сквозь пальцы – главное, чтобы не подстрекали к мятежам. Тебя вполне могли обратить и завербовать.

– Да никогда!

– Кто знает, кто знает… Просто поставим отметку. Ганил, в твоей жизни вроде не было туманных периодов; и все же…

– Да… – Юноша опустил взор. – Когда я поступал в Академию, я еще не знал…

– …Что Академия Кошкоглазых уже давно снискала сомнительную славу поставщика кадров для Инквизиции?.. Нет, нет, я не обвиняю тебя; просто поставим отметку. Бамара, ты когда-нибудь видел миссионеров?

– Моя видела мисьонери… Мисьонери говорить: твоя принадлежать Господа. Мисьонери разная: одна деть учить, хворь лечить; другая… – Бамара усмехнулся, но невесело.

– Среди миссионеров бывают и агенты Инквизиции. Они вербуют обращенных дальнеюжан, дабы распространить влияние Церкви на юг. Кто знает, может, Бамара один из завербованных?.. Поставим отметку.

– Ну, уж меня-то точно не может быть среди подозреваемых, – заговорил Скальдик. – Голеановские псы убили моих родителей, расправились с моим кланом; души их парят над Сумеречным океаном и взывают к мести! Пока убийцы и их последыши топчут эту землю – моим предкам не попасть в Вархалланг, не испить из Небесного Источника! А потому с псами Инквизиции у меня разговор короткий!.. – Скальдик сделал движение рукой, как будто ударил кого-то воображаемым кинжалом.

– Не ты один. У Ганила тоже есть счеты с Инквизицией; его старшая сестра была сожжена на костре. Тем не менее, я его не исключаю…

– Ты меня подозреваешь?

– Нет, я просто поставил…

– Ты меня подозреваешь. Ты понимаешь, что это значит.

Скальдик говорил спокойным, отрешенным тоном, но Ганил хорошо понимал, что спокойствие это обманчиво. Он вспомнил, что Альбертин говорил про нортов: «Они кажутся холодными, точно лед, но под этим льдом течет пылающая магма. Север умеет ждать и не умеет забывать».

– Хочешь вызвать меня на поединок чести? Я не против; но давай, сделаем это попозже.

– Нет, я не хочу. Но ты говорил, что подозревать можно всех?

– Да, и меня в том числе.

– Не хотел бы я подозревать тебя… Но твои слова вызывают тревогу. Если каждый из нас будет видеть в своих товарищах возможных врагов и предателей, то что станет с нами? Во что мы превратимся? В безумцев, боящихся собственной тени? Я не хочу подозревать…

– Спасибо, – Энцо приложил руку ко лбу, стараясь скрыть смущение. – Ты прав, Скальдик, увлекаться всеобщей подозрительностью не следует. Но, – опустив руку, он выпрямился и улыбнулся, – и терять бдительность тоже не надо. Враг рядом, и я уверен в этом! А теперь перейдем к делу. Как думаете, что мы ищем?

– Город Древних, – ответил Ганил. – Кстати, почему его называют Метрополис?

– Его называют по-разному. Ирем, Убар, Сарнат… Совершенно очевидно, что это не его истинные наименования; так его стали называть уже тогда, когда пески надежно укрыли все дороги к нему. Когда культисты пытались заниматься, помимо идиотских обрядов, еще и реальными исследованиями, им удалось «заглянуть за стену сна». Не спрашивайте, какова была цена этих исследований… Но кое-что удалось узнать. Метрополис в действительности был чем-то вроде города в городе. В гигантском городе, населенном людьми и Древними, занимавшим всю сушу… а может, и не только сушу. Впрочем, город предназначался исключительно для жизни Древних; люди существовали в нем, подобно тараканам или крысам. С той только разницей, что крысы людям приносят лишь вред; а вот люди Древним были нужны…

– Зачем же? – спросила Веслана.

– Скорее всего, в качестве «деталей» для каких-то своих машин. Многое неясно… непонятно… Похоже, Древние имели некий план, направленный на предотвращение великой катастрофы. Людям в этом плане уделялось не последнее место… пусть даже и в качестве «инструментов». Возможно, Древние проводили направленную селекцию человеческой породы; плодом этой селекции стали люди со сверхъестественными способностями. Таких людей собирали в городе, который называли… – Энцо замолчал, глядя куда-то перед собой, – Метрополис… Город сверхсуществ, должных подняться над человечеством… Еще не Древних, уже не людей. Не исключено, что Голеан – или тот, кто послужил для него прообразом – был одним из них.

– Голеан не был человеком?! – Ганил даже вскочил на месте от изумления.

– Возможно. Многое в его биографии наводит на эту мысль; впрочем, стоит учесть, что его жизнеописания переписывались многократно, и там, скорее всего, уже давно один благочестивый вымысел. Но вернемся к Метрополису. Это был город жестоких чудес; будущих полубогов здесь сращивали с машинами Древних, обрекая на участь хуже смерти – но это было необходимо ради грядущего. А потом – произошло то, что произошло…

– Что же?

– Не исключено, что проект, который должен был предотвратить катаклизм, в итоге этот катаклизм и спровоцировал… Впрочем, как я уже говорил, наши знания туманны и фрагментарны; слишком о многом нам приходится лишь догадываться. Древние соорудили в небесах колоссальные дворцы, в которых могла бы свободно разместиться самая крупная из гор земных. Во время катаклизма все это рухнуло; шрамы от тех падений остались до сих пор. Начался хаос. Обезумевшие люди метались по миру, рушащемуся им на головы. Спустя какое-то время мир успокоился – ровно настолько, чтобы люди поверили, что время испытаний закончилось. Древних к тому моменту уже не было…

– Куда они делись? – спросил Скальдик.

– Не знаю. Видимо, покинули наш мир, уйдя… куда-то… в какие-то более благоприятные миры… Но повторю, многое, что я вам сейчас говорю – лишь догадки. Так вот, Древние ушли – но оставили свои младшие подобия. Им было далеко до настоящих Древних – но они намного превосходили людей в своем развитии. Однако люди уже не хотели признавать над собой власть этих недобогов. Начались восстания, которые затем переросли в масштабную войну… Повторяю, все, что у нас есть – причудливые видения людей, застрявших у той грани, из-за которой им уже не возвратиться. Возможно, воевали не люди против низших Древних, а низшие Древние, совместно с людьми – друг с другом. Никто не победил – проиграли все. Войны уничтожили то немногое, что пощадил катаклизм… А то, что было после, вы уже знаете.

– А… Ме-тор-польса?.. – подал голос Бамара.

– Да, Метрополис. Вроде бы как его обитатели сумели защитить свою обитель от катаклизмов… и от чрезмерного внимания младших собратьев. Правда, на это ушли все их силы, так что жители Метрополиса вынуждены были уснуть. Они спят до сих пор – спят и видят непостижимые для нас сны. Там, по ту сторону песков… по ту сторону стены сна…

Воцарилось тягостное молчание – как будто призрак тысячелетней тайны повис над людьми.

– Господин Энцо… – промолвил вполголоса Ганил. – Энцо, мне нужно кое-что сказать… наедине!..

– Да, конечно… Древние поклонялись демонам… а может, и сами были демонами… В конце концов, святой Голеан возглавил восстание против них; и Древние, ценой чудовищных разрушений, были изгнаны.

– Молодец, ты хорошо учил Священные Писания. А если я тебе скажу, что эти писания чуть меньше, чем полностью, состоят из лжи и позднейших домыслов? Святую Церковь терзали расколы с самого ее начала; то одна,то другая секта брала верх, и другие секты и течения становились ересями. Святые, которые когда-то выступали против секты-победительницы и ее предшественников, объявлялись еретиками, их труды и писания уничтожались. Спустя какое-то время внутренняя борьба приводила к тому, что вчерашние победители становились проигравшими и объявлялись еретиками и отступниками. Теперь уже их сочинения летели в костер. В итоге практически все летописи тех времен оказались уничтожены, а вместо них церковники создали суррогат, слепленный из сказок, анекдотов и подобострастных домыслов… – Энцо, прервав речь, наклонился к Ганилу. – Хм, обычно те, с кем я рисковал откровенничать, на этом месте впадали в истерику и кричали, что я гнусный еретик. А ты, я смотрю, воспринимаешь горькую правду спокойно. Из тебя выйдет толк… возможно…

«Неудивительно, – подумал юноша, – ведь Альбертин говорил мне то же самое. Инквизитор Альбертин ищет истину; Энцо тоже ищет истину. Что же мешает им объединиться? Неужели?..»

– Когда я понял и осознал, – продолжал Энцо, – что вся история, которой учат нас церковники – ложь, я понял, чем должен заняться. Я стал искать истину. К счастью, в этих поисках я оказался не одинок…

– Твоими спутниками стали… эти…

– Ну что ты! Ты глянь на этих дегенератов: разве им нужна истина? Все, что им было нужно – сиюминутные жизненные блага, которые они готовы были купить даже у демонов. Мы знаем – выкупать блага у демонов бесполезно. Потому что никаких демонов нет. И Бога, скорее всего – тоже…

«Бога нет?.. Что за ересь… И почему я уже готов в эту ересь поверить?..»

– Как это… нет?.. А Древние?..

– Древние другое дело. Они были; в этом сомнений нет. Человек многим им обязан; возможно даже, что само существование нашей цивилизации – заслуга Древних. Они были – и ушли; и причиной их ухода, скорее всего, было вовсе не восстание Голеана. Люди – всего лишь могильные черви на останках их империи… Мы – те, кто пытается выяснить правду; и порой нам приходится действовать… довольно сомнительными методами. Учитывая, что костер нам грозит уже за одно только проявление интереса к запретным темам – об излишней щепетильности говорить не приходится…

– Вы сговорились с культистами…

– Да. Я был посредником между исследователями и культистами. Они должны были помочь нам в некоем деле – в обмен на ряд услуг оккультного, скажем так, характера. К сожалению, дело не удалось довести до конца – псы Голеана каким-то образом пронюхали…

Ганил почувствовал, что краснеет.

– Это все из-за меня… Я… имел неосторожность помянуть твое имя… в разговоре со знакомыми…

– Ну вот, теперь все ясно. Ты проболтался; Инквизиция вышла на меня, а затем прихлопнула все гнездо. Говоря откровенно, я не очень-то жалею о случившемся. С самого начала риск был велик, а выгода – сомнительна. Будем надеяться, мне в моем личном предприятии повезет больше…

– Что за предприятие?

– А вот этого я тебе не скажу – вдруг ты опять проболтаешься? – Энцо развернулся, собираясь было уходить, но вдруг остановился. – Хотя нет, кое-что скажу… Одно слово – Метрополис…

«Метрополис… Метрополис…» Ганил повторял это странное, манящее слово еще долго.

В ту ночь ему приснился странный сон. Снилась пустыня, звездное небо и черные монолиты с пылающими на них символами. Вид символов навевал жутковатую, ни на что не похожую тоску. Это странное ощущение даже после пробуждения прошло не сразу…

…Солнце всходило над пустыней. От монолитов легли тени – словно дороги в неизвестность. Со стороны Сараифа раздался пронзительный голос муэдзина, возвещавшего славу Господу и пророку его Голеану. Начинался новый день, полный жары и песка.

Ганил оглянулся. Гостиница в лучах восходящего солнца выглядела сюрреалистическим сооружением, ощетинившимся деревянными шипами (обычно эти шипы использовали для того, чтобы залезать на стены во время ремонта – ремонтировать глиняные постройки приходилось часто).

Энцо вышел из-за угла гостиницы и направился к Ганилу и Веслане.

– Фух! – воскликнул он. – У вас все в порядке? Джинны с вами говорить не пытались?

– Нет, не пытались! – обернулся в его сторону Ганил. И добавил, тоном тише:

– Что с тем самым ассасином? Ты избавился от трупа? Расшифровал послание?

– Конечно. Труп я выкинул в выгребную яму; думаю, скоро от него там мало что останется. Что до письма… О, это очень интересно…

– Что там?! Расскажи!

– Извини, но сейчас я этого не могу. Сам посуди, один из нас – шпион; и я не могу быть уверен, что этот шпион не ты или Веслана.

– Да как я могу быть шпионом, – вмешалась Веслана, – когда я в Церкви вашей никогда не была?

– Ой, всяко бывает, всяко… – Энцо, усмехнувшись, покачал головой. – Впрочем, вы скоро все узнаете!

– Знаешь, – обратилась Веслана к Ганилу, когда Энцо отправился обратно, в сторону гостиницы, – сегодня мне снился сон… Небо серое, как зимой, в плохую погоду… Передо мной цитадель, из черных плит сложенная, наподобие вот этих… – Девушка кивнула в сторону возвышавшихся над пустыней монолитов Древних. – И над той цитаделью – словно нить красная огненная уходит в зенит. Не чудно ли? Помню еще, видела я на стене огромный медный глаз; и из него кровь капала…

– Глаз? – Ганил насторожился. – Ну-ка, ну-ка, поподробнее… Что еще ты видела?

– Что-то еще видела… но все забыла… Но это же сон, верно? Или тебе то же самое снилось?

– Крепость – да, видел. И не я один; меня это даже не удивило. А вот глаз…

– Ты не видел глаз во сне?

– В том-то и дело, что видел! Только не во сне, а наяву! И хотел бы забыть о том, что видел! Когда мою сестру… сжигали на костре… лицо ей замотали тряпками, чтобы не смущать взор горожан… Виден был только один глаз… Если мои предположения верны – ты увидела мои воспоминания!

Сказав это, он набрал в грудь воздуха и выдал длинную фразу на неизвестном Ганилу языке. Рыжебородый побагровел и, прохрипев что-то невнятное, со всего размаху вмазал Энцо пудовым кулаком…

…Точнее, попытался вмазать. Энцо ловко увернулся, и моряк влетел прямо в ту самую пирамиду из ящиков, с грохотом ее развалив. Раздались возгласы; к Ганилу и Энцо направились несколько моряков.

– Бежим! – Схватив мальчишку за руку, Энцо потащил его прочь.

– …Так значит, ты собираешься учиться в Академии?

После бегства из порта Энцо и Ганил, переводя дух, шли по улице. В какой-то момент, повинуясь некоему внутреннему импульсу, мальчишка принялся рассказывать о себе. О том, как Инквизиция расправилась с его сестрой и едва не расправилась с ним; о том,как он выживал среди «крысенышей»; как начальник стражи, сжалившись над ним, определил его в приют… Об одном только Ганил молчал – о том, как легат Инквизиции стал его покровителем. Он хорошо понимал: дружба с инквизиторами – не то, чем стоит хвастаться на каждом углу.

– Ну да… Мне говорили, что начальник стражи… в общем, он замолвил за меня слово перед каким-то не то графом, не то герцогом… И если я покажу, что достоин, меня примут в «кошкоглазые»!

– Хм… Отпрыски знатных семейств не могут поступить в Академию; а какой-то безродный, да еще и брат сожженной ведьмы, думает, что поступит! Не обижайся, друг, но боюсь, что твои покровители водят тебя по краю.

– Ты… о чем?.. – Ганилу стало страшно: неужели сейчас его раскусят?

– О подкупе ректората. – Голос Энцо сделался жестким. – Такое тоже бывало; богатые купцы, желая продвинуть своих отпрысков или протеже, подкупали руководителей Академией. Возможно, и тебя кто-то хочет таким образом «пропихнуть»… Ты, судя по всему, достаточно наивен, чтобы стать послушным инструментом в руках негодяев…

– Нет! Не может такого быть!..

– Ну-ну, как знаешь… В случае разоблачения твой покровитель не пострадает, а вот твоя жизнь полетит под откос… Со мной было именно так.

– Ты учился в Академии?..

– Нет, так и не успел. Один из экзаменаторов оказался порядочным человеком. Меня с позором выгнали; я в одночасье лишился всего… И все-таки, сейчас я понимаю: то, что случилось – случилось к лучшему. Я стал искать…

– Что искать?

– Ответы на вопросы. В том числе и на вопрос, что же именно я должен искать. И я не жалею, что встал на этот путь. Я сражался, я любил, я знал взлеты и падения… Но, боюсь, я должен тебя покинуть.

– Покинуть? – Ганил вдруг почувствовал почти физическую боль от мысли, что человек, к которому он вдруг проникся симпатией, исчезнет.

– А тебя это огорчает? Кто я тебе? Случайный прохожий, который спас тебя от неприятностей…

– Не знаю! Но у меня такое ощущение… Понимаешь, у меня иногда бывает такое: я вдруг чувствую, что все будет так, а не…

– Вот оно что? Говоришь, ощущения? Это очень интересно, конечно, но я спешу! Потом расскажешь, при следующей встрече!

– А будет ли она?

– Если судьба сочтет нужным – будет! – Последнюю фразу Энцо произнес уже уходя быстрым шагом вперед по улице.

Академия Кошкоглазых находилась в старинном замке, выстроенном на скале, что возвышалась над городом. Издали замок напоминал приземистого воителя в серых доспехах и остроконечном шлеме, стоящего над обрывом и взирающего на творящуюся у его ног суету.

Во внутреннем дворе замка собралась пестрая толпа будущих школяров. Ганил шагал среди них, уверенный в своем успехе. После встречи с Энцо он засел за учебники, решив подучиться к экзаменам, чтобы никто не думал, будто он добился места в Академии по протекции; даже Чикконда был удивлен таким рвением к учебе.

– Сеньор Ганил! Сеньор Гани-ил! – Через весь двор навстречу юноше шел Чикконда в мантии и профессорской шапочке.

– Что случилось?

– Сеньор, с вами хочет говорить один человек… Вы его знаете, конечно же!.. Это важно, очень важно!

В сердце Ганила снова словно бы что-то вздрогнуло – как тогда, в порту. Неужели Энцо снова решил искать встречи с ним?..

Высокие стрельчатые окна в кабинете профессора Чикконды были застеклены – невиданная роскошь по меркам Ахатенбурга, где даже в знатных домах вместо стекла использовали слюду. Возле окна стоял человек, которого Ганил узнал даже со спины.

– Альбертин?.. Ч-что… с-случилось?..

– У меня к тебе вопрос, Ганил… – Легат Инквизиции Альбертин шагнул навстречу юноше. – Скажи, не встречался ли тебе человек… высокий; правильные черты лица; волосы… скорее темный шатен, чем брюнет; глаза темно-серые…

Ганилу стало жарко. У него почти не было сомнений относительно того, кого ему описывал Альбертин. И все же он надеялся, что речь идет о ком-то другом.

– Возможно, и видел. Эти приметы… они очень неопределенные, могут подойти ко многим…

– А называл ли он свое имя? Я назову его тебе: Энцо.

Сердце колотилось в висках, точно набатный колокол. Неужели Инквизиция настигла Энцо? Нет, не может быть… Мысль о том, что его нечаянного друга бросят в подземелье и подвергнут пыткам, приводила Ганила в ужас.

– Н-нет… – пролепетал он, – я… я не знаю… не видел такого… – Его попытка соврать своему покровителю была жалка, и Ганил сам это отчетливо понимал.

– Ах, Ганил, до чего же ты наивен… – вздохнул Альбертин. – Понимаешь, этот Энцо весьма опасная личность. За его голову в пяти королевствах объявлена награда; однако Инквизицию он интересует лишь постольку, поскольку кое с кем связан…

– С кем?

– Ну, ты же понимаешь, что всего я рассказать не могу – отчасти потому, что связан присягой, а отчасти потому, что сам не все знаю. Инквизиция, мой друг – сложное устройство, и не всегда одна его часть посвящена в дела другой. Можешь не беспокоиться; Энцо, скорее всего, ничего не грозит.

– Да, говоря по правде… в общем-то, он мне ничего такого и не сказал… Говорил, что когда-то пытался поступить в Академию Кошкоглазых, но не сумел, и с тех пор отправился что-то искать… Скажите, это правда? Он действительно пытался поступить сюда?

– Нет, неправда. Скажу тебе по секрету, неизвестен даже его точный возраст. К тому же он весьма горазд на обман; то он дворянский бастард, то сирота, то сын странствующих артистов… Говорят, однажды он даже выдавал себя за принца крови; впрочем, я не поручусь, что этот эпизод его жизни не является очередной его выдумкой…

Экзамен Ганил сдал успешно; все-таки проведенное над книгами время не прошло даром. В торжественной обстановке ему и еще нескольким ученикам, справившимся с экзаменами, вручили мантии студентов. Теперь они могли считать себя настоящими «кошкоглазыми».

Меж тем Арконццу потрясла шокирующая весть: оказалось, что в городе уже давно действует крупная банда еретиков-дьяволопоклонников, возглавляемая купцами-гильдейщиками. На совести бандитов-оккультистов было немало преступлений – от денежных афер и хищений, до человеческих жертвоприношений; говорили даже, что они планировали отравить водозаборы в городе, обрекая на смерть тысячи людей – все ради гнусных темных божеств. Однако инквизиторы, в союзе с блюстителями закона, сумели разоблачить эту шайку. Преступников приговорили к четвертованию с сожжением; среди зевак, пришедших поглазеть на казнь, был и Ганил. Сказать по правде, он не очень-то хотел любоваться зрелишем, вызывавшим у него тяжелые воспоминания; однако он желал убедиться, что среди осужденных нет Энцо.

Преступники – четверо немолодых уже мужчин – стояли на коленях, посаженные в клетки. Ганил вздохнул с облегчением – Энцо среди них не было. Судья сонным голосом зачитывал длинный список преступлений осужденных. Юноша отвернулся, намереваясь уйти прочь…

…И замер. В двух шагах от него, низко надвинув шляпу, стоял Энцо.

– А ты как думаешь?

– Не знаю… У меня дурное предчувствие.

– Это пустыня, Веслана. Здесь у всех дурное предчувствие… Слышала, что говорят местные? Если долго прислушиваться к тишине, джинны похитят твой разум.

– Джинны, хе… – Веслана смешно сморщила носик. – Местные кругом видят этих джиннов. Стоит только сделать что-нибудь не то, и джинны сделают тебе что-нибудь нехорошее. У нас тоже старейшины говорили – не ходите в лес, иначе быть беде!

– А ты ходила?

– Да… Не было там ничего особенного, только круглая поляна да идолы трухлявые по краям. Когда-то, до Святой Церкви, там поклонялись местным духам. А вскоре… – Веслана нахмурилась.

– Что вскоре?

– Да сам знаешь что. Таежный хан Тунгум, воспользовавшись тем, что Актравия воевала с соседями, напал на нас и разорил. Моих родителей убили, меня продали в рабство… Если бы не Энцо, была бы я сейчас в гареме какого-нибудь шейха… – Снова сморщив носик, Веслана улыбнулась, однако глаза ее оставались грустными.

– Да, кстати, а что ты думаешь об Энцо? Кто он такой, откуда взялся?

– Не знаю. – Девушка пожала плечами. – Выкупил меня на невольничьем рынке. Я уже ничего хорошего и не ждала, но он сказал, что готов дать мне свободу.

– А ты?

– А я бы и рада, да только куда мне идти? Актравии больше нет; Тунгум и сговорившиеся с ним соседние княжества пожгли и разграбили все, что смогли. Некуда мне возвращаться, некуда… И я осталась.

– Почему же он тебя выкупил?

– Не знаю. Загадка…

Энцо и впрямь был загадкой. Никто не мог сказать, сколько ему лет – ему могло быть и двадцать пять, и пятьдесят. Впрочем, вряд ли он был уж слишком молод – ибо пять лет назад он уже производил впечатление бывалого человека. Энцо был отличным фехтовальщиком и метким стрелком; впрочем, даже без оружия он оказывался серьезным противником. При этом он был умен, хорошо знал несколько языков, разбирался и в истории, и в алхимии, и в механике. Вряд ли простолюдин мог получить такое образование… хотя, с другой стороны, сам Ганил был далеко не дворянского рода.

Впервые они встретились три года назад, в Арконцце.

…После Ахатенбурга с его дождями, кривыми грязными улочками и болезненно-бледными обитателями, королевство Талласия показалось Ганилу раем земным. Здесь под непорочно-синим небом раскинулись изумрудно-зеленые холмы, на которых местные пастухи пасли стада коров. Пастухи выглядели беззаботными, словно герои сказок, что когда-то рассказывала Ганилу сестра. Казалось, здесь эти сказки стали былью.

– Да, здешние жители умеют радоваться, – улыбнулся Альбертин, когда мальчишка рассказал ему о своих впечатлениях, – но и ненавидеть они умеют не хуже. Избави тебя святой Голеан в чем-нибудь обидеть талассита! Он виду не подаст, будет с тобой так же дружелюбен, как и всегда… А потом ты проснешься с ножом в сердце!

Вскоре они прибыли в столицу Талласии Арконццу. Здесь Альбертин и Ганил расстались.

– Прости, – скказал тогда инквизитор, – но я должен тебя оставить. Дальше ты как-нибудь уж сам…

– Почему? Ты не хочешь, чтобы меня считали любимчиком инквизитора?

– И это тоже. Но не только… Думаю, ты давно понял, что я покровительствую тебе не только из благотворительности. Я хочу сделать из тебя инструмент Инквизиции. Хороший инструмент… – Помолчав, Альбертин добавил: – Это значит, что ты должен уметь сам находить цель, сам выбирать, как тебе действовать: рубить с плеча или резать, точно хирург, ни на волосок больше или меньше… Я дам тебе адрес профессора Академии Кошкоглазых Чикконды; ты отнесешь ему рекомендательное письмо…

Чикконда оказался немолодым уже человеком, весьма подвижным для своего возраста. Поначалу он встретил Ганила со строгим видом, однако после того, как он прочитал письмо, его взгляд смягчился.

– О, прелестно! – воскликнул он, разглядывая юношу так пристально, что Ганил смутился. – Так значит, молодой сеньор желает припасть к источнику мудрости, что с давних лет изливается в стенах Академии? М-м, похвально, похвально…

«Молодой сеньор»! Еще недавно Ганила не называли иначе, как приблудышем и пащенком. От волнения его голова даже закружилась. Все-таки в приюте ему долго вбивали (в том числе в прямом смысле) мрачную истину: Господь не вознаграждает людей, ибо люди этого недостойны. Судьба дарит подарки только для того, чтобы потом отнять их вместе с тем, что тебе дорого.

Но пока судьба не спешила оставлять своего нежданного фаворита. Профессор позволил Ганилу поселиться у него в особняке; юноша спал в собственной постели, умывался из принесенного служанкой рукомойника и носил чистую, постиранную прачкой одежду. Еще совсем недавно подобная роскошь казалась ему чем-то сказочным, вроде золотых дворцов. Занятия в Академии Кошкоглазых (получившей свое название от девиза, призывающего студентов «быть зоркими, словно дикие кошки») еще не начались, и свободного времени у Ганила было хоть отбавляй.

Арконцца ничем не напоминала задыхающийся от сырости и гнилостного духа Ахатенбург. Ее выложенные брусчаткой улицы пропахли морской солью и свежестью. Вода в уличных каналах была настолько чиста, что ее можно было пить. Шпили городских зданий возносились навстречу солнцу; Ганил словно бы попал в сказочную страну добрых великанов. С моря дул игривый бриз; если идти навстречу ему, то можно увидеть, как над портом вздымаетсяя лес корабельных мачт. А еще дальше, за мачтами, лежала бескрайняя синяя равнина, уходящая к горизонту. Море, великое море!..

Припортовые кварталы кишели матросским людом со всех концов земли. Чикконда говорил, что к этим кварталам приличному человеку лучше даже не приближаться; однако Ганил, навидавшийся с «крысенышами» всякого, не очень-то боялся здешней публики.

Тогда-то он и увидел высокого человека с красивым лицом, о чем-то беседовавшего со сгорбленным карликом-нищим. Незнакомец был одет без излишнего щегольства: камзол, штаны, сапоги, плащ и шляпа с полями – все явно видало виды. На боку висела перевязь со шпагой, а из-за пояса торчали два пистолета – по всем признакам, этот человек был не из тех, кого можно просто так завалить и обобрать.

Впоследствии Ганил готов был поклясться – что-то в тот момент он почувствовал. Может, сердце замерло на долю мгновения, или чуть увлажнились ладони. Такое бывало иногда с Ганилом; в какой-то ничем не примечательный внешне момент его посещали непонятные предчувствия, и почти всегда оказывалось, что эти предчувствия были не зря. Но он понял это уже потом, когда незнакомый мужчина обрел имя: Энцо.

– «…Когда святых супругов привели к экзарху, – читал он, – тот повелел содрать с них кожу живьем; и сие тотчас было исполнено… Не удовольствовавшись страданиями несчастных, экзарх распорядился кожу, что содрали с Аддины, надеть на Кориана, и наоборот. Затем мучеников отвели обратно в тюрьму, в надежде на то, что их время уже сочтено. Но на следующий день стражи, войдя в темницу, узрели, что Аддина и Кориан живы, и раны их исцелели…» Б-рр, жуть, какая…

На протяжении столетий адепты Святой Церкви подвергались преследованиям и пыткам. Их зажаривали на медленном огне, сдирали кожу и засыпали солью, зарывали живьем в землю, скармливали тиграм и крысам… А потом, спустя время, экзархи, цари и вожди склонялись перед Святой Церковью, и теперь уже ее врагов ждали пытки и казни. Но в этот раз сочувствия к казнимым не было; напротив, их палачи всячески прославлялись.

– «…И тогда послы ладдитов сказали: "Мы готовы сдаться, но при условии, что ваш царь поклянется своим богом в том, что не тронет ни одного из вражеских воинов!" – "Что ж, – ответствовал им святой Саран, – все знают, что мое слово – закон. И в этот раз я сдержу обещание, что я дал вам!" И в самом деле, ни один из воинов Ладдии не был им убит; вместо этого Саран велел взять их жен и детей, зашить их живыми внутрь воловьих туш и…»

Ганил вдруг резко поднял взор от страницы. В либрариуме он был не один. Незнакомый мужчина в светском платье шагал вдоль книжных шкафов, внимательно приглядываясь к переплетам.

«Странно… Без личного разрешения настоятеля собора посторонних вряд ли пустят сюда. Тем более, если он не служит Святой Церкви…»

Мужчина тоже заметил мальчишку.

– Ох, прости… Кажется, я тебе помешал?

– Нет…

– Хм!.. – Незнакомец подошел к Ганилу ближе. – Кирикола? Не возражаешь, если я взгляну? – Не дожидаясь слов послушника, он взял том «О природе мироздания…», пролистал несколько страниц, затем с разочарованным видом положил его на место.

– Так я и думал… – произнес он грустным голосом. – Опять новодел…

– Не понял…

– Дело в том, что Кирикола неоднократно провозглашался еретиком. Естественно, его труды начинали уничтожать; спустя какое-то время опрометчивое решение пришлось пересмотреть, однако многие ценные труды оказались утеряны…

– Разве Кириколу объявляли еретиком? Мне об этом ничего не рассказывали.

– Конечно, такого тебе бы здесь не рассказали, – усмехнулся незнакомец. – Детище святого Голеана должно оставаться чистым и непорочным, хоть отдельные его члены и могут ошибаться. После того, как репутация Кириколы была восстановлена, распоряжения об уничтожении его трудов немедленно отозвали, как будто их и не было. Монахам дали указ восстановить утерянное… вот только как это сделать, если оригиналы уже обратились в пепел? Монахи компилировали вместе уцелевшие куски, зачастую принадлежащие совсем другим авторам, перемежали их отсебятиной – и в итоге получались вот такие вот поделки. – Незнакомец похлопал по обложке трактата. – Скажу тебе откровенно: большая часть содержимого либрариумов – новодел, не имеющий никакого отношения к тем, чьи имена на нем стоит. Тем не менее, иногда в этой груде навоза попадается нечто действительно ценное. Нынче Инквизиция стала умнее: с запрещенных книг, прежде чем их уничтожить, теперь снимают копии, ибо никогда не знаешь, как повернутся обстоятельства в будущем… Да, кстати, я не представился. Альбертин, легат Святой Инквизиции.

Ганил почувствовал, как внутри него поднимается жар. Лицо Альбертина, шкафы с книгами, стены либрариума – все это заслоняло видение глаза в окружении окровавленных тряпок; во взгляде – боль, мольба о пощаде и отчаяние от осознания бесполезности любых мольб.

«Ваш бог – бог зла, и вы – слуги Дьявола! Будь прокляты вы, ваши попы и ваш гнусный божок!..»

«Смотри, сученыш, не отворачивайся! То же самое и тебя ждет! Будет твоя кожа пузыриться и слезать; а потом ты будешь вечность мучиться в аду!.. Вечно! Вечно!..»

«Знайте: кроме того ада, где дьявол наказывает грешников, есть и ад земной! И от него вам уж точно не уйти!..»

Не чудовище, не изверг – обычный человек с приятным лицом и благородными манерами. Именно такие люди с приятными лицами убили его сестру и хотели убить его. Может быть, этот Альбертин и допрашивал ее, чтобы лишний раз подкрепить уже подписанный приговор. С едва заметной улыбочкой он задавал ей вопросы, любой ответ на которые только утягощал ее участь, в то время как палач дробил ей кости и рвал мясо раскаленными клещами…

Похоже, иного выбора у Ганила теперь не будет – либо бежать, либо погибнуть. Ничего – он не пропал, когда бродяжничал с «крысенышами», не пропадет и теперь. Впрочем, даже если и пропадет – это не должно его пугать. Ибо он хоть немного, но отомстил псам святого Голеана за свою сестру, убитую ими!..

Резким движением Ганил вскинул руки, протянув их к горлу Альбертина… точнее попытался протянуть. Альбертин, не меняясь в лице, железной хваткой схватил мальчишку за запястья и развел в стороны.

– Зачем ты это делаешь? – Голос легата был по-прежнему спокоен, но в нем появилось напряжение. – Считаешь меня ответственным за гибель своей сестры?

Он знает! Ярость в сердце мальчика сменилась страхом. Конечно, прошлое Ганила не было секретом; настоятель приюта не раз напоминал приблудышу, что его в любой момент могут вышвырнуть вон и отдать в лапы инквизиции. Теперь-то уж точно его ждет костер… Значит, терять ему нечего, вот только… вырваться бы…

– Знай, я не имел отношения к гибели твоей сестры, – продолжал Альбертин. – Я не занимаюсь еретиками; у меня другая задача – поиск утерянного знания. Кстати, инквизитор, которого ты избил горящим поленом, серьезно обгорел и вскоре умер. Расследование инцидента вскрыло злоупотребления местных инквизиторов; виновные были отстранены от работы и сосланы в дальние монастыри. Можешь не беспокоиться, гибель твоей сестры не осталась безнаказанной!

– Что… с того?.. – Ганил был готов идти до конца – если уж ему не удалось отомстить за сестру, он хотя бы воссоединится с ней. – Церковь… святого Голеана… это скопище душевных уродов!.. А Инквизиция следит, чтобы они, чего доброго, не лишились доходов, высасываемых из паствы! Стоит кому-нибудь усомниться в служителях церкви, как вы хватаете его, бросаете в подземелье, пытаете!.. Он хотел вернуть справедливость, о которой забыли попы; а вместо этого вы заливаете ему горло свинцом!

– Выслушай меня, Ганил, просто выслушай… То, что Церковь наша прогнила насквозь, я знаю без тебя – и куда лучше тебя. И тем не менее, я служу Церкви. Я видел людей, которые тоже начинали с мести церковникам – из-за личных обид, как ты, или из-за общего недовольства, или просто из желания утвердить свое эго… И если таких людей не находит Инквизиция, их собирают под свои знамена культисты. Они ищут потенциальных аколитов, чтобы обратить их в свою веру. Ты слышал о культистах?

– Немного… Но ведь это же неправда, да?..

– Конечно, неправда, ибо правда гораздо хуже… – Альбертин все еще держал Ганила за руки, но хватку ослабил, так что мальчик вполне мог освободиться. Однако тот продолжал слушать легата. – Обычно путь в бездну начинается вполне невинно: человек хочет знаний, справедливости, славы и успеха… И он считает, что Святая Церковь не способна ему это дать. В действительности, друг, этот человек прав – Церковь ничего этого не дает; она лишь указывает направление, ведущее не в бездну. Но человек этого не понимает. И он примыкает к почитателям Древних. Когда-то Древние построили могучую империю; однако сила их была не от Бога… точнее, не от того Бога, которому служил святой Голеан. Человек хочет познать истины, написанные не для подобных ему; а заканчивает, в лучшем случае, безумием или преступлением. В худшем же… нет, лучше тебе этого не знать, ибо это слишком ужасно для твоего ума! Когда-то и я сам… тоже… Да, я искал справедливости и едва не оступился! К счастью, мне повезло выйти на верную дорогу… А теперь скажи: если я предложу и тебе проследовать этой дорогой – что ответишь на это ты?..