Что почитать: свежие записи из разных блогов

Ему наконец пригодились мемуары Марбо, и он начал писать серию рассказов о подвигах и приключениях бригадира Этьена Жерара. Скорее всего, относился он в этой серии приблизительно так же, как к рассказам о Шерлоке Холмсе: на жизнь зарабатывать надо! С тем отличием, что Жерар не настолько вытягивал душу, когда надо было задумываться о сюжете – в мемуарах Марбо хватило бы сюжетов и для большего количества рассказов. А вот праведно-исторического пафоса, с которым Дойль пытался писать свои «серьезные» исторические романы, в рассказах о Жераре нет: это чистой воды фарс, и россказни туповатого французского офицера заметно снижают величие описываемой эпохи. Он может сколько угодно восторгаться Наполеоном, причем искренность его чувств Дойлю вполне удалась, но описываемые в романе значительные исторические события воспринимаются не как реальность, а как намалеванный театральным художником задник в водевиле про бравого солдафона. Впрочем, нам не стоит жалеть, что рассказы о бригадире Жераре Дойль не превратил в «настоящую, серьезную, высокохудожественную» книгу: так, как они получились, - это шедевр тонкого юмора, а кто знает, что бы вышло, если б Дойль написал о Жераре всерьез.

больше на дзене

Возможно, вам будет интересно посмотреть иллюстрации к первой публикации

подборка на дзене

Джон Дойль рано проявил способности художника, и это определило его судьбу. Он учился в Королевской Дублинской школе рисования, и в 1814 году, когда ему было 17 лет, в Ирландском сообществе художников были выставлены три его картины с лошадьми. Лошадей он любил, часто охотился верхом, и хорошая память помогала ему рисовать даже тогда, когда лошади не было перед глазами. Говорили, был случай, когда он, увидев коня, заявил, что тот очень похож на жеребца, которого он когда-то видал в Дублине. И оказалось, что этот конь – прямой потомок дублинского жеребца. Быль это или красивая небылица, неизвестно, однако же в 1822 году Джону Дойлю были поручены конные портреты маркиза Слайго и графа Талбота, вице-короля Ирландии.

В том же 1822 году, не успокоившись на достигнутом, двадцатипятилетний художник решил перебраться в Лондон. К этому времени он уже был обременен женой и дочкой, на подходе был следующий ребенок, а Дублин, как и вся Ирландия, переживал не самые лучшие времена. В Лондоне он поселился в северном Сохо, который в то время был весьма популярным у писателей и художников районом. Молодой ирландец был пока никому неизвестен, и репутацию приходилось зарабатывать заново. Он сделал серию рисунков «Жизнь скаковой лошади», написал, главным образом по памяти, несколько портретов, но скоро понял, что прокормить семью получается плохо, тем более, что она росла как на дрожжах. Тогда Джон переключился на довольно популярный и востребованный журналами и газетами жанр карикатуры и быстро прославился, но не под своим именем, а под псевдонимом «Н.В.». Почему-то он настаивал на строжайшей анонимности, и более 15 лет вряд ли кто подозревал, кто кроется под маской знаменитого карикатуриста, хотя про причины пренебрежения славой и острого нежелания открыть свое имя вроде бы нигде не сообщается. Могу высказать предположение, что, зарабатывая карикатурой, Джон Дойль помышлял о славе «серьезного» живописца: вряд ли он мог надеяться в случае раскрытия псевдонима, что те же самые лорды, карикатуры на которых он рисует для газет, доверят ему писать свои портреты. Славой он не пренебрегал, просто слава ему нужна была совсем другого рода.

далее на дзене

Увы, но работы выпускнику университета сразу не нашлось. В Эдинбурге – кузнице медицинских кадров, и искать место пытаться не стоило, Артур разослал письма в разные корабельные компании, спрашивая о должности судового врача, но откликов не было.

Лето 1881 года Артур провел у знакомого уже нам доктора Хора из Ливерпуля, который относился к нему по родственному, но большого жалованья, увы, не платил. Настоящей работы не подворачивалось. Просто повесить табличку с часами приема пациентов было невозможно: надо было хотя бы иметь дверь, на которую ее можно было бы повесить, не говоря уже о помещениях, где можно осуществлять прием; необходим был хоть маленький, но стартовый капитал.

Впрочем, совсем сложа руки Дойль не сидел: в свободное от работы на доктора Хора время (можно припомнить, что его не так уж и много оставалось), он написал статью о лейкозе и его диагностике, опубликованную в журнале «Ланцет», а кроме того, несколько рассказов.

И все.

Перед свежеиспеченным дипломированным специалистом был весь мир, только вот места в этом мире ему пока не нашлось.

Новоиспеченный дипломированный специалист сидел без работы, перебиваясь мелким заработком помощника доктора Хора, и никто не спешил предложить ему место. О самостоятельной практике пока не было смысла и мечтать. Он снова рассылал заявки в судоходные компании, но те тоже не торопились с ответом. Артур собирался уже пойти врачом в армию, во флот, в колонии – да куда угодно, лишь бы побыстрее начать зарабатывать, то все-таки одна из судовых компаний наконец соизволила прислать письмо: ему предлагалось место врача на пароходе «Маюмба» с ежемесячным окладом 12 фунтов.

«Маюмба» принадлежала Африканской пароходной компании, и сулила Артуру не только хороший заработок, но и удивительное приключение. Вы только подумайте: Африка! Тропики, джунгли, туземцы, ну и всякие слоны с бегемотами тоже!

далее на дзене

Чарльз Дойль. Игроки в керлинг

Чарлз Олтемонт Дойль, отец будущего сэра Артура, в биографиях писателя обычно называется «не менее одаренным, чем братья», однако дед писателя был явно другого мнения. В письме от 22 января 1842 года он замечает: “… хотя все пятеро моих сыновей обнаруживают склонность к искусству, лишь из троих старших может в этом смысле безусловно выйти толк”. Надо полагать, двенадцатилетний Френсис и девятилетний Чарльз плохо поддавались педагогическим приемам отца и не проявляли достаточной усидчивости в рисовании. Неизвестно, как бы сложилась судьба Френсиса, если бы он не умер так рано, но вот Чарльз уже к семнадцати годам отца разочаровал как будущий художник, и он пристроил его на службу: одним из трех помощников Роберта Матесона, управляющего делами ее величества в Эдинбурге, с довольно неплохим для одинокого молодого человека годовым жалованьем 180 фунтов. Какие причины побудили Джона Дойля отправить юного сына так далеко от дома, сейчас уже не понять.

(глава из романа Д. Миллера "Уйти на Запад")

В голове не укладывалось, что люди в середине девятнадцатого века вот так запросто способны уложить в океан тысячи километров кабеля, особенно если учесть, что из изолирующих материалов у них была разве что резина. А потом я вспомнил, что Жюль Верн приблизительно в это время преспокойно писал о полетах на Луну, и подумал, а ведь для них эта самая прокладка кабеля была таким же грандиозным проектом, как запуск человека в космос. Проложили ж, хоть это и кажется невероятным. Справились с затуханием сигнала при передаче на дальние расстояния – поставили реле. Потренировались немного на небольших водных преградах – сначала речки всякие, потом Ла-Манш и другие морские проливы, провели эксперимент: а вообще возможно ли отправить сообщение за несколько тысяч километров? Однажды ночью все телеграфные линии Англии и Ирландии были объединены в одну непрерывную цепь длиной пять тысяч миль, пустили ток и доказали, что передача на такое расстояние возможна. Вышли в море два парохода, «Ниагара» и «Агамемнон», и пошли укладывать кабель. Кабель состоял из семи медных проволок, обернутых в три слоя гуттаперчи, сверху был слой просмоленной пеньки, а потом еще и стальная спираль. Задача, конечно, была трудная, и завершить дело удалось лишь с третьей попытки, но в августе 1858 года королева Виктория и тогдашний президент США обменялись приветственными телеграммами. Сто три слова из речи королевы передавали шестнадцать часов.

далее на дзене

иллюстрация H. C. Edwards к рассказу "Последнее дела Холмса" в одном из американских изданий 1893 года

«Сыт им по горло и испытываю к нему то же чувство, что и к фуа-гра, которого однажды съел слишком много, так что при одном упоминании о нем мне и сегодня делается дурно», - написал он в одном из писем. Несколько лет спустя, 1896 году, Дойль признался: «я настаиваю, что это было убийство в целях самозащиты, если бы я не прикончил его, он безусловно прикончил бы меня».

немного больше на дзене