Что почитать: свежие записи из разных блогов

شرارة, блог «ونحن نعمل على هذا или Мы над этим работаем (с)»

* * *

1 сентября 2023 (21:35:53) 85BEST

"— Художника каждый может обидеть.

— Ты же не художник.

— Ну вот, опять!"

полный текст

Jack of Shadows, блог «Pandemonium»

Венок

31 августа 2023 (19:46:52) 12

Простой парнишка отправляется на праздник в соседнюю деревню и по дороге натыкается на свою судьбу.

Читать?Чернолозье славилось шумными гуляньями, со всех окрестных деревень народ стекался. Думки о грядущем веселье парням и девицам были особенно сладки – макушка лета, Удалая ночь. Для проказ и шуток самая пора. А кто после танцев сговорится полюбовно – тем по осени свадьбу справлять.
Нынче совсем по-иному должны на Шона глядеть красавицы, стал непутёвый сын кузнеца искусным резчиком. Когда дело по душе – и работа спорится, да так, что аж рука за мыслью не поспевает. Семье Шона железо издавна покорно, а ему – дерево всех пород. Отзывается чутко, само рассказывает, для какой надобности его лучше взять – потому как живое оно, мёртвое так не может. Одни брёвна для колыбели, совсем иные – в погребальный костёр. Посуда – и та с подвохом. Ох, и знатно над Шоном потешился на первый год учения сварливый Фергус, зато впрок пошла его наука.
Старшие довольны, младшие рады – ни у кого нет краше игрушек, чем у них. Птичек с лошадками ребятишки обожали, так что Шон нарезал про запас – на здоровье, на удачу, на всякое-разное, как старый пьяница учил его – «само найдёт своих». Девицам – цветы и листья узорчатые, от всего большого сердца. Самый красивый лист вырезал для суженой да шнурок заговорённый продел в ушко. Спросит девица про подарки Добрых – верный знак. Масть-то у Шона их любимая.
За работой время быстро пролетело. Только начал – а вот уж голоса приятелей на дворе слышны, зовут Шона на все лады, изгаляются, где ж, мол, искать пропажу драгоценную. Громче всех глотку драл Падди, известный ловкач и зачинщик шалостей. По его вине в том году вернулись с рожами всмятку, зато как погуляли славно! И всем доказали, что в их деревне не только самые красивые девушки и лучшее пиво, но и храбрецы в бою кулачном первые.
Улыбнулся Шон, сложил поделки в суму на поясе и вышел к товарищам.
– Разгоготались, гусаки! – а те в ответ ещё пуще хохочут, мол, как мастером стал, сразу зазнался, семерым одного ждать приходится. Недолго ждали-то, разговору больше. Так со смехом и прибаутками со двора и двинулись – денёк погожий, дорога знакомая, а всё ж толпой идти куда веселей. Прошлую Удалую ночь Падди припомнили все по очереди, каждому нашлось, что сказать. А у Падди уж и новая затея наготове – нагнать на девиц страху жуткими байками, а после пошуметь в кустах, чтоб совсем поджилки затряслись. Сами в объятия кинутся к защитникам! Только вот кем пугать-то? Места у них тихие. Покойники бродячие только ребятню малую стращать годятся. Откуда им вылезти, если даже пришлых сжигать принято, не из пепла же собраться заново. А кто в лесу сгинул или в реке утоп – тамошних обитателей законная добыча, если что останется, так в ожившем виде будет не страшнее пугала в огороде тётки Брай. А если узнает она, что про колдовское племя слово неосторожное обронили без почтения, метлой так отходит – себя не вспомнишь потом. А она узнает, всегда откуда-то узнаёт, мудрая женщина. Оборотни – те же звери, а какой зверь в здравом уме полезет туда, где костры горят и толпа народу? Больной разве что. Благие сквозь кусты ломиться тем более не станут, чтоб украсть себе на ужин красотку. Их наяву не видал никто, а кому что с пьяных глаз померещилось – да тот же мастер Фергус, если ему верить, с ними всю ночь проплясал и жив остался. Разное любили рассказывать, а ни одна история ничем дурным не заканчивалась. Не грубияны, не дикари Добрые господа и слуги их, чуть ли не лучше людей, если законов древних не нарушать. Конь речной – и тот скотина хитрая, подманивает да очаровывает, первым на рожон не лезет.
Просто выть и рычать чудищем неведомым или зверем бешеным? Так это весь вечер немым прикидывайся, не то раскусят влёт. На разные голоса блажить умельцев нет. Опять же, чтоб по-честному – идти пугать всем надо. Если обман раскроется, сердиться будут по справедливости, не на одного дурня.
Проще уж пойти волшебный цветок искать, как предки делали. Без затей, зато надёжно – особенно если девам парни по нраву. И пугать есть чем – а хоть зовутками. Незримые, бестелесные, но в болото завести могут, чтоб от цветка подальше, ко дну поближе. Договор у них такой, Добрым соседушкам за помощь. Каждый своё добро стережёт, а чем цветы волшебные хуже спелых яблок или золотых колосьев в поле?
Когда язык подвешен как надо, никто не запретит наплести побольше да приукрасить поярче, откуда те зовутки взялись и каковы собою въяве. Вроде давно минувшее, то ли было, то ли нет. И на вранье поймать нельзя, и суженым чтоб думки о крепких объятьях и жарких поцелуях страхом смертным не перешибло. Простые ж условия – не оборачивайся, не отвечай, знай под ноги гляди.
К тому и склонились, послушав Шона. Падди в сердцах обозвал приятелей олухами и умолк сердито. Малый он был отходчивый, так что как дошли до леса – не удержался, повеселел и снова трещал без умолку. По большей части о прелестях хохотушки Эби. Чур, его зазноба, она ему на весенней ярмарке обещание дала.
Шон слушал-слушал, но как припёрло, объявил всем: иду, дескать, проверить, не расцвёл ли счастливый цветок до срока, обождите – и узнаете. Под встречные шутки удалился в густые заросли со спокойной душой.
Вышел обратно – а друзей и след простыл. Наверняка Падди подбил всех удрать, в его духе проделка. Прислушался – ни смеха, ни голосов. Ничего, он шустро их нагонит, а может, спрятались среди придорожной зелени и только и ждут, чтоб выпрыгнуть с воем и воплями. Без Шона Падди верховод, бывало не раз, что учили эдак клювом не щёлкать. Сорокам на смех, ей-ей. Подумал так и побрёл неспешно, сделавши вид, будто и впрямь попался на уловку. Душновато в лесу, мошкара звенит, дятлы по стволам снуют… И звонкий девичий голосок знакомую песню выводит под перестук копыт.
«Скачи, золотой барашек, скачи веселее! На зелёных лугах ждут тебя Добрые господа. Резвись, золотой барашек, в мягкой траве им на радость! Веселье и радость любят Добрые господа. Другом тебя назовут и с лаской как друга попросят. Ты уступи, когда просят Добрые господа! Дай им рунца своего, дружок золотой барашек! И нежным мясцом поделись, что так любят Добрые господа!»
Обернулся Шон и видит – плетётся за ним по дороге чахлая кобылка рыжей масти, одни мослы да грива. Копыта не кованы, верно понял по звуку. Верхом на кобылке – девчонка не старше Шона, чернявая, загорелая, вся в конопушках.
Поравнялась с ним, откинула с лица длинные волосы, блеснула карими глазищами и улыбнулась – а зубы крупные, неровные, куда там лошади! Молча бы проехала, да Шон не сдержался, окликнул.
– Откуда едешь, певунья?
– С отцовского двора к вашему столу. Накрыт знатно, Чернолозье всегда тем славилось.
Ох, и хороша. Вроде с первого взгляда проста, как кусок холстины, – а всё при ней.
– Как зовут тебя?
– Всё-то тебе расскажи-скажи, добрый… человек. Может, подвезти ещё попросишь? А Белка моя с места не тронется, как на спину ей сядешь. Знаем таких попутчиков!
– Белка? Потому что рыжая? – Шон смотрел на девицу и разгорался всё жарче. Вот ведь колючка терновая!
– Да что ты, добрый… человек. Оттого, что по деревьям лазит, добычу в дупло прячет и ест вниз башкой.
Шон не сдержал веселья – сам бы так ответил. Несчастная кляча всё ещё выглядела заморенной и вялой, ноги впору руками переставлять, чтобы шла.
– Жалко мне Белку, зачем ломать хребет скотине, когда тебя едва тащит.
– Двужильная она, не смотри, что неказиста, – девчонка сорвала с ближнего куста лист и пожевала, совсем как младшие братовья Шона. – Нрава смирного, вскачь не полетит, пылью из-под копыт не умоет. Ползком за нами поспеешь, провожальщик.
– Имя-то скажешь? – ухмыльнулся Шон. – Боишься – так соври. Если умеешь.
Девчонка сморщила нос и показала Шону язык.
– Для вранья много ума не надо. Имя моё простое – Морин. Как отец назвал, так и живу. И послушай я его слово нынче – скучала бы взаперти за рукоделием. А сам кто и откуда, пригожий? Что-то не видала я тебя тут раньше.
– Меня Шоном кличут. Хотя мой старик звал иначе, да всякий раз с выдумкой А откуда – тоже невелика тайна, не из петушиного яйца, а от матери и отца.
– Языкастый какой сынок у них уродился, – Морин одарила Шона насмешливым взглядом. – И смелый.
– Да и ты не промах, раз поперёк отцовского наказа на гулянку удрала. Отец-то строгий, небось?
– Суров, как зимняя стужа. Но меня любит крепко, побранится малость – и простит. Не хочет он меня никуда пускать, боится, обидят его кровиночку ненаглядную лихие люди.
– Есть на свете лихие люди, а добрых всё ж больше, – ответил Шон, вспомнив одну из присказок Фергуса. – Не то мир давно бы прахом пошёл.
Морин прыснула так громко, что даже несчастная Белка очнулась от сонной одури и покосилась на хозяйку.
– Сам придумал или подслушал у кого?
– Напрасно веселишься. Не бывало такого, чтоб кто из наших девиц обижать вздумал. А если заезжие эдак бесчинствовать начнут, им быстро ума вложат в задние ворота.
– Отец мой на свете дольше нас с тобой живёт, всякого повидал. На ярмарки разный люд съезжается, пройдох и злодеев полно.
Пришлось Шону признать правоту Морин. Не зря ещё Шонов прадед для младших выковал обереги особые, чтоб никто обмануть не мог на рынке. Надень браслет на предплечье – тотчас будешь видеть, где тебе заваль подсунуть хотят или одну монету за другую спихнуть. Да мало ли что. Это уж когда в полный возраст входили, сами подмечать научались.
Так за разговорами и дошли до развилки. Друзей по-прежнему ни следа. Ну и пёс с ними! В Чернолозье всяко встретятся, и пусть от зависти лопнут, увидев, с какой прекрасной спутницей Шон на праздник заявился. Морин мыслей его не слышала, восхищённо смотрела на небо.
– Гляди! Закат какой славный сегодня, будто кто алым соком ягод всё залил!
– Красота, – согласно кивнул Шон. Ему зрелище тоже нравилось, хоть в такие вечера ворчал на него Фергус, мол, нечего зенки пялить, дурной знак это. – Говорят, так бывает, когда Холмы открываются, и оттуда виден свет костров Благих.
– Огромные должны быть костры-то, чтоб так небо зажечь.
– Наставник мой по молодости видел, только малые и на нашей земле. Тоже на праздник шёл, сбился с пути, выбрел не к тому огню – и с Добрыми господами всю ночь в поле провёл.
– Неужто! – глаза Морин загорелись от любопытства. – И как же он сподобился от них удрать?
– Проще простого, как все знающие люди, – важно пояснил Шон. – Угощали – не ел и не пил, даров не брал, по рукам ни с кем не ударял и в игры не играл. Не за что его взять было. Влюбился без памяти на той гулянке в одну красотку, и ей тоже глянулся. Говорил, не дала бы в обиду соплеменникам, даже если б нарушил какой запрет. А верней всего, врал напропалую. Упился до поросячьего визга, вот и приснилось ему. Проснулся в обнимку с сухой корягой. С тех пор и не женат. Резчик он знатный, руки золотые. Меня вот выучил ремеслу. Жалко, пьёт, как конь в засуху, и нрав у него колючий.
– Кто ж за такого пойдет! Вот разве что дева из Холмов на ночь пригреет… – сочувственно улыбнулась Морин. – У них там, поди, своих ворчунов и пьяниц полно. Напраслину, значит, возводят на соседушек, не всяк им годится, привередам.
Оба умолкли, призадумались. Только Белке всё нипочём, знай себе тащится, хвостом помахивает. До самого Чернолозья молчали, а Шон на спутницу украдкой поглядывал. Чем чаще поглядывал, тем больше пленялся. Но балованная дочка при суровом отце, с такой держи ухо востро.
Дошли как раз вовремя. Своих Шон отыскал почти сразу – парни уже успели пропустить по кружке и напропалую перед девицами выставлялись. С соперниками прошлогодними замирились, а как Шона увидала честная компания, так налетели со всех сторон – и давай тормошить-расспрашивать, где ж он опять запропастился, неужто нашёл дивный цветок? А Шон осушил поднесённую кружку и разулыбался во весь рот. Лучше того нашёл, куда лучше! Оглянулся – Морин к нему спешит, на ходу с кем-то из знакомцев перешучиваясь и палец к губам прижимая. Да не с пустыми руками пришла, разжилась где-то пузатым кувшином, а в нём не сидр – сказка. Пах отчего-то как тот, что из битых заморозками яблок варят, прозрачный, сладкий и крепкий. Пустили кувшин по кругу, пьют да нахваливают и его, и красотку-добытчицу.
Падди пуще всех старался себя знатоком показать. Такой, дескать, на ярмарке пробовать доводилось не раз, привозили ровно из той деревни, откуда Морин родом. Врёт и не краснеет, стервец. А она хохочет в ответ – известное дело, самые вкусные яблоки там и зреют. Раз попробовал – вовек не забудешь. Тут уж спорить никто не стал, по такому поводу все дружно плясать пошли. Падди и тут прилип, как репей, про зазнобу свою позабыл. Эби не растерялась, с Шоном утешилась, только в вихре танца парочки обратно махнулись. Обернулся Шон, а рядом с ним снова Морин. Огонь-девка, веснушки – будто искорки от костра рдеют, глаза лукавые – как угольки горят.
Умаялись плясать, вышли из круга, чтобы дух перевести и разделить горсть спелых ягод. Окончилась делёжка поцелуем, что был куда слаще всех плодов земных, даже ворованных из чужого сада в детстве сопливом. Спохватился Шон и из поясной сумы лист заветный на шнурке вынул.
– Без цветка, не взыщи. Сам резал, как знал, что тебя встречу.
Морин подарку обрадовалась, шепнула нежно:
– Славный дар в Удалую ночь, – и выскользнула из объятий. Большего не дозволила, но на поиски цветка заветного сама позвала в ближайший лесок. Там потерялись ненароком, только голоса друг друга слышали. На зов знакомый Шон долго шёл в темноте. Спотыкался о корни, летел кубарем, поднимался и снова падал. Заблудился бы, да светает рано в эту пору. К утру схолодало сильней обычного, аж туман от земли поднялся. Вышел ровно там, где заходили, продрогший и раздосадованный.
И видит – о счастье! – Морин тоже выбралась и Белку отыскала. Та жуёт что-то в траве, не открывая глаз, а Морин на ней верхом, чумазая и растрёпанная, зато в волосах венок красивый из жёлтых цветов лесных и узорных листьев. Второй попроще, не такой пышный – в руках, доплела почти. Шона увидала, глянула сердито:
– Уж думала, съели тебя, шальной! Зря старалась, на башку твою бедовую венок готовила.
– Куда там съели! Малым обошлось, пожевали и сплюнули, – ответил Шон весело, но с виноватинкой. Из-за его дурости ведь девчонка звала и ждала, замерзла, небось. А та рожицу состроила и венком в него запустила.
– Надевай, трепач!
Сноровка у Шона что надо, а тут подвела, сказалась усталость. В предплечье угодил подарок любимой и в траву упал. Нагнулся подобрать, смотрит – а в руке петля злая, ловчая. Как глаза поднял и понял, куда конец тянется, тотчас прочь отбросил.
Вместо клячонки рыжей – статная вороная кобыла в богатой сбруе скалится и приплясывает. А в седле – та же Морин, да не та. Бледна, как покойница, глаза цвета поздних сумерек, рот алый – и зубы в нём мелкие да острые. Одета по-королевски, на голове не венок – венец золотой жёлтыми и зелёными каменьями сияет. А на шее Шонов подарок красуется. Легонько тронула его рукой дева и улыбнулась.
– Ишь ты, силён, миленький, – голос ласковый, а с каждым словом белое марево всё ближе ползёт, рычит и повизгивает нетерпеливо – вот-вот вырвутся на волю призрачные псы. И не роса на траве давно, иней.
– Видно, судьба тебе не барашком длинным быть на пиру в доме моего отца. Как снег первый ляжет, жди свою суженую, Шон-резчик. По зиме-то нам раздолье и полная власть, сам знаешь… Никакое железо тогда не собьёт со следа гонцов любви моей.