Что почитать: свежие записи из разных блогов
Записи с тэгом #ручку расписывал из разных блогов
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
С неба звёздочка упала
После удивительных капризов природы в маленькой тихой деревушке начинают бесследно пропадать сначала козы, а потом и люди.
Читать?Сверкнула в чёрном небе яркая вспышка, пронеслась над лесом, оставляя огненный след, – да и рухнула в густую чащу. Красивая звезда, хвостатая, таких Молли не видала. И никто в деревне не видал. Простые-то валятся с небосвода, как срок им приходит, раз – и всё, никаких чудес. Желания загадывать не больше проку, чем опадающей листве заветные мечты шептать или у первого снега счастья клянчить.
Кто на суженых гадал – тем вовсе смех и грех. В какой стороне живёт-поживает будущий муженёк или жёнушка, звезда указала точно, хоть каждая балда отнекивалась и норовила махнуть рукой куда угодно, лишь бы не туда. Оно и понятно – место гиблое, лес глухой да топи.
Пошутили и забыли, мало ли ложных примет. А только с той ночи всё и не заладилось. Сначала заморозки не ко времени ударили, точно годовое колесо вспять пошло. Потом скот пропадать начал, как выгонят в ночное – козы не досчитаются. Пастушка бранили на все лады – уж до того дошли, что сочинили, будто дурачина Колокольчик своей настоящей родне коз сбывал в обмен на новые песенки. Добранились, удрал в слезах бедняга Томми искать пропавших животин и сам сгинул следом. Забили тревогу, собрали ватагу, прочесали окрестности частым гребнем – фьють, пустота. Ни волков, ни уж тем более Лесных. Дурнее коз они, что ли, чтоб показываться толпе сердитых мужиков с дрекольем? У Лесных жизнь своя, у людей своя. Давно бок о бок с ними живут, вредить не вредят – вот пошутить могут, на праздники – самое милое дело под сидр и пляски.
А тут весельем и не пахло, мужики смурные вернулись, нахохленные. Неладно в лесу, дескать. Тихо-тихо, аж слышно, как мухи кашляют. Поначалу ничего, потом страх дикий нападает, бежать охота на все четыре стороны. И ведь не робкого десятка, все тропинки знают, куда не надо – не сунулись бы, а разобрало, как сопливых мальцов. У кого ушибы, у кого вывихи, у старосты и вовсе шишка на лбу и нос на сторону: глаза сдуру зажмурил и в дерево влетел. Нос-то Молли горемыке со щеки соскребла и на место поставила, только как теперь соседям в глаза смотреть, вернулись без мальчишки, зато с полными штанами. Хвала судьбе и предкам, хоть от заикания лечить никого не пришлось. Жаль, матушка не дожила, нашла бы пару ласковых и настойку покрепче для такого случая. И уж точно б не позволила всё валить на лесной народ. Молли тоже не позволила, вроде как невзначай напомнила и про звезду хвостатую, и про сбесившуюся после её падения погоду – вдруг неспроста оно. Младшие Лесные небесным светилам не указчики, сами не рады, небось. А старших и вовсе никто не встречал из ныне живущих.
Созвали сход, хотели было снарядить гонца к знающему человеку – а староста ни в какую, крепко его стыд заел. Рассказать ведь придётся про свой позор. Увещевать, улещивать, соглашаться, что с тех пор, как отправилась к предкам Хетти Кочерга, то есть добрая госпожа Малоун, все хвори и печали её соплячка лечит как умеет. Девка расторопная, а матери всё ж не чета.
Из ближайших соседушек вдова Харрис, но она старше, чем была мать. И здоровьем похлипче, в прошлом году обезножела совсем. От дел не отошла, но сама не поедет, хоть на закорках неси. А старый Оуэн Миллер, если согласится, так поди знай, какую плату запросит. На зависть бодр, только чудит год от году больше и страньше. На ярмарках давно молва идёт: за силу и здоровье с потрохами запродался Сыч невесть кому. Ни один преемник у него дольше года не сдюжил пока, даже родные. Мрут и мрут – и всё дико, по-дурацки как-то. На Лесных не похоже, те иначе б взыскивали. А к кому в долги влез, на своей шкуре выяснять – увольте. Ну как осилит задачку и попросит Молли в услужение на годик? С него станется, по доброй воле к нему нынче неохотно идут.
Молли сердито сплюнула в траву и поднялась. Проверила карманы, карманчики и кармашки, каковых на её рабочем платье было великое множество, и большая часть потайные. Всё на месте, нечего лавку просиживать, пора навестить владения. Норов у матушки и впрямь был крут, ну так пусть убедятся, что Молли его вполне унаследовала. За него-то матушка и любила младшую, пусть и очень по-своему. Наказывала строже, ругалась, как возчик. Но знала: достались «последышу» её железная воля и постоянное стремление испытать себя. Только спрятаны до поры, как монетка внутри сдобного пирожка – вроде и на благо, а зуб сломать запросто.
Венком с прошлой ярмарки Молли не то, чтоб гордилась, но раз уж предки и природа щедро одарили её всем, кроме разве что высокого роста, глупо не пользоваться. Уважаемая знахарка не обязана выглядеть огородным пугалом или ходячей покойницей, может и Летней королевой быть. И «Пышечка» звучит куда приятней «Кочерги».
Только ступила в тень деревьев – флимары почуяли, налетели, свесились. Молли кивнула, дав понять, что на поясной поклон не расщедрится. И задумалась, что творится с полем – пасынки леса будто испарились, а ведь за калиткой в этот час её всегда поджидали шумные, похожие на кузнечиков создания. Умертвий тоже не видать. А должны бы показаться хоть из приличия и родственным правом. Ловить посреди поля старшего покойного дядю Молли привыкла, сложнее было бы втолковать возможным любопытным, отчего Длинный Дик таков нынче. Помер до срока на грани – и вернулся межевым. Совсем безобидный, если глупостей не делать. Всё ж не в подорожники или скрестные угодил, те злее бешеных собак и голоднее трясины бывают.
Цыкнула на разгалдевшуюся мелочь – а им что, хохочут, ухают, но как-то без огонька. И ни одной сплетни, побасенки или сказочки не заводят.
– Чего вылезли, лодыри? Не ваш час, так и брысь пошли! – не выдержала Молли и погрозила пальцем ближайшему засранцу, болтавшемуся вверх тормашками на толстом суку.
– Не наш! Не наш! – тоненьким голоском отозвалось существо, перебирая когтистыми задними лапками. Круглые совиные глазища смотрели с надеждой. – Брысь! Брысь! Пошли!
Остальные подхватили, зашебуршились, кто-то на радостях хлопнулся в кусты, будто куль с мукой, но тут же вспорхнул обратно.
– Белены объелись, сорочьи дети, – заключила Молли. – Дальше что?
– Дальше – что! Дальше! Пошли! – второй вопрос привёл флимаров в бурный восторг, стая двинула вглубь, маня за собой. По древним правилам, говорить с ними не стоило, а задавать вопросы – тем более. Якобы после третьего отклика беспечного путника ждала участь законной добычи. По счастью, нынче светлый день, до деревни рукой подать, да и флимары хоть дурные, а свои. Матушка говорила, раньше крупнее были и смекалистее. Но считать и тогда не умели.
Из обрывков трескотни уловила лишь то, что в чаще и правда завелась какая-то гнусь, которую надо выгнать. На том бы и разворачивать оглобли, не лезть в одиночку... А кого с собой звать невесть на какую тварь, когда цвет деревни стрекача задал? Ни вида, ни повадок флимары описать не смогли бы даже под заклятьем – олухи пернатые, что с них взять. Одно ясно, не орешками гость неведомый питается, козами… и пастушками. Нагнанная жуть – не его ли?
Лес пошёл тёмный, недобрый, до поворота к болоту добралась уже без провожатых, намеренно выбрала обходной путь и перестала отвечать на зовы. Тишина и правда хоть топором руби – значит, не промахнулась, Молчуны рядом. Их спросить? Всё видят, всё слышат через землю – кто корнями, кто каменным боком. Да забаловались вконец ещё при матушке. Она-то им вперёд платила, вот и обленились – взять закуп возьмут, а ответа – ждать состаришься. То ли на людей похожи больше, чем про них думать принято, то ли время у них по-иному течёт.
Тропинка то и дело терялась в густой траве, вскоре пропала с концами. Кусты и деревья обступили со всех сторон. Молли обернулась – ничего и никого.
– Тьфу ты, путалка! – не все, значит, притихли да разбежались. Пришлось разуться и переменить башмаки местами. Кто первый догадался эдак потешить Лесных? И что забавного нашли в том создания, жившие на свете задолго до того, как появились первые люди?
– Отдай дорогу! – крикнула Молли, притопнув ногой. Высоко в кронах зашумел ветер, на макушку свалилась вылущенная шишка. Судя по звукам сверху, величиной шаловливая белочка была мало не с телёнка. Каких только мороков не напустят – и напрасно, знают же, что не по грибы пришла.
Пока перебирала в уме, которым средством бить дальше, дорогу наконец отдали. Но её тотчас преградил диковинный зверь. Не лесной кот, не рысь. Тулово длинное, лапы мощные. Шкура гладкая, цветом как у оленя, на шее и грудаке светлые подпалы, а морду будто в кучу угля сунул, да не до конца отряхнулся. Длинный гибкий хвост слегка подрагивает – и кончик хвоста тоже чёрный. Подкрался бесшумно, мог бы прыгнуть со спины и задрать, ан нет, обошёл да вылез. И стоит, глаза пялит. Удивление в них через край, не звериное, человечье совсем. Оборотень? Перевёртыш? Не принц же зачарованный, в самом деле. Красивущая скотина.
– С миром иду, не балуй, – Молли решила проверить свою догадку. В случае неудачи её всего-то разорвут на кусочки и сожрут, как косулю.
Зверь повёл носом и фыркнул – не похоже, чтоб собрался напасть. Смотрел по-прежнему странно – будто не он чудо-юдо не пойми откуда, а Молли. Развернулся и неторопливо потрусил вперёд, чуть прихрамывая на переднюю лапу. Совершенно сбитая с толку Молли поплелась следом, ходить в башмаках не на ту ногу – удовольствие так себе. Хищник вывел к небольшой поляне, где вместо роя голодных фей или хотя бы лёжки козлоногих обнаружилась одинокая охотничья стоянка. Зверь убедился, что Молли не собирается сбежать, и нырнул в полотняной шатёр. Оттуда вскоре донеслась резкая гортанная речь, из которой удалось выяснить только то, что говорящий обладает приятным голосом и очень зол. Полотнище надулось, как парус, и наружу вывалился ладный черноволосый парень, с виду не старше Молли. Внутри шатра что-то с грохотом посыпалось на землю, а парень обернулся, сжимая в руке рвань, до нашествия фей, несомненно, бывшую его одеждой.
– Сволочи! – в сердцах прошипел он, повесив на шею цепочку с подвеской – гладкой простой пластинкой. Измочаленные тряпки отбросил прочь, дескать, подавитесь. – Ну хоть амулет-переводчик не спёрли.
– Брезгуют железом мелкаши, – произнесла Молли, заинтересованно разглядывая амулет. Ни символов, ни узоров, вещь неприметная, а вместе с тем презанятная. – Гнездо большое, старое, могли б не только обнести да портки попортить. Сперва напугались, а как осмелели – повылезли. И попали прямо на праздник урожая. Сам виноват.
– Малые народцы и другие сорта вредителей и паразитов? Не учёл.
– Сам-то чужого сроду не брал, понятно, – прищурилась Молли. – Скажи тогда, добрый человек, козочки тебе не попадались? Две белых, одна рыжая.
Парень скривился и фыркнул, в человечьем обличье у него это получилось ещё выразительней. Настоящий красавчик, когда рожи не корчит, и стыдливостью природа не пожаловала. В чём мать родила рассекает, однако не красуется, как деревенские охламоны на речке, привычно ему. Да и то – нагишом показаться чего ж зазорного, родители знатно постарались. С рукой у него неладно, снаружи целёхонька, а беспокоит.
– Мой косяк, – поди ж ты, сходу сознался, мог бы наплести с три короба. Снова влез в шатёр, вернулся приодетым – нашлись запасные штаны и рубаха на босу грудь. Чудно скроены, но по уму. Порылся по многочисленным карманам, кинул Молли монету. Поймала, глянула – тяжёленькая и вот как бы не золотая? Присмотрелась получше, ахнула. И вправду золото, да только спереди на ней мужик какой-то чужой, носатый. Что написано – не разобрать. Перевернула – а там и вовсе дракон с крыльями нараспашку. Парень истолковал её удивление на свой лад:
– Чего? Две башки за три – княжеская щедрость! Целое стадо купить можно, и ещё сдача останется. За хлопоты, стало быть, накинул.
Не то хвалится, не то за жадину принял. Или зубы заговаривает?
– И куда мне с ними, фокусы показывать? – Молли повертела золотой между пальцами и сунула в кармашек. – Превратится в какую-нибудь пакость, а меня если не ославят, так засмеют.
– Сама ты… Это ж Старый Шэм! – совершенно искренне возмутился парень. – Он любой деньгой прикинется. Но всегда честно! Что мы, фейри какие, чтоб конскими яблоками платить или жухлыми листьями?
Первую часть сказанного Молли не вполне поняла, вторая её немного успокоила. Но на всякий случай решила пустить в ход ледяную вежливость. Надулась и скрестила руки на груди. При её сложении это выглядело мило и всегда производило неизгладимое впечатление. И сейчас позволило вдобавок скрытно тронуть мешочек с развей-травой. Первое средство от любой наслани, а что не сразу спохватилась – не признак ли добротных чар?
– Очень любезненько, сударь… не знаю вашего имени. А за пастушка сколько полагается по вашим расценкам?
Парень аж подкинулся от обиды. Больше на себя, чем на Молли, но под половичок замёл лихо. Упал на колени, отвесил глубокий поклон: южанин – он южанин и есть.
– Зовите как хотите, лишь бы не Брысью, как местные плоды гулянок дохлых сов с пьяными ведьмаками. Родители и приятели знают меня под именем Марти. И лишь с хорошей стороны. Детокрадом не слыву, душегубом-людоедом – подавно.
– Не трогал мальца, значит? – не меняя сурового тона, переспросила Молли. И попыталась припомнить хоть одну подходящую быличку или сказку, в которой не нашлось бы подвоха с Той стороны. – Дуришь ты меня, добрый человек, не пойму, как – а чую. Выкладывай, откуда ты такой взялся на мою голову. Не то всю деревню сюда приведу, перед людьми ответ будешь держать.
Мог бы насмерть заколдовать, зверем загрызть или хоть пугнуть до обморока. Или просто взять и исчезнуть с хохотом. Ничего не сделал, только глазами сверкнул. Не наврал, значит, что не душегуб-то.
– Ведьма, а повадка как у дознавателя в участке! Но те всегда представляются, прежде чем вопросами сыпать. Сказала б хоть, красивая, как зовут тебя.
– Не ведьма, знахарка, – поправила Молли, суровость её сделалась более искренней. Вечно валят всех в одну кучу, плевать людям, что она, что Сыч, что тётка Харрис. Было б дело сделано, а как – не их забота. Вот сорвётся если – тогда спросят за всё, чего не припомнят – то придумают. – Потому и зовут меня как совсем припрёт: «Помоги, госпожа Молли, пропадаем!»
Назвавший себя Марти принял это с преувеличенной серьёзностью. Приложил руку к груди и мотнул курчавой головой:
– Не губи, добрая госпожа Молли! Считай, припёрло мне. Всё – край, вилы. Пропадаю! – улыбка у паршивца зубастая, но обаятельная, и взгляд хитрющий. Махнул рукой на бревно, лежавшее подле шатра. – Располагайся, гостьей будешь. Заодно и переобуешься, небось, ноги сбила. Это обряд такой или местная мода?
– Какой же ты колдун, когда простых вещей не знаешь, – степенно проронила Молли, воспользовавшись приглашением.
– Паршивый, – грустно улыбнулся Марти. – И неудачливый вдобавок. Хотя насчёт последнего я уж в сомнении. Дважды повезло – набрёл на красотку знающую да не пугливую, а она меня не выдала селянам на растерзание.
– Ты клинья-то не подбивай, диво лесное, – наведя порядок в обувке, Молли ощутила себя гораздо увереннее. – Ещё не вечер.
– Справедливо, – тотчас согласился поганец. – Предложил бы махнуть стаканчик за знакомство, да обратно ж мой косяк – личный припас в первый день вышел, а от лавочки нашей таких щедрот не предусмотрено. О! – Марти хлопнул себя по лбу и снова полез в шатёр. Вернулся и гордо выложил на бревно добычу: большая закрытая плошка с нарисованным на ней дракончиком – опять крылатым! – и тонкая пластинка с орехами на обёртке. Накормить пытается, хоть и сказал, что не фейского племени. Их же уйма разных, но про тех, что оборачиваются огромными странными кошками или падучей звездой, никто не слыхивал.
– Да чего ты? Думаешь, отравлю? – Марти смотрел с подкупающим по силе недоумением. Потом в карих глазах мелькнула тень внезапной мысли, он хлопнул себя по бедру здоровой рукой и расхохотался.
– Дурень я, как есть дурень, гнать меня в три шеи не только со службы, но и из приличного общества. За выдающееся слабоумие. Закрутки тут у вас наверняка другие, а шоколаду и вовсе не довезли.
Молли поджала губы. Совсем дремучей считает, как заезжие торговцы на ярмарках, обожавшие без спросу объяснять, что у них на прилавке для какой нужды.
– Одну правду о себе уже сказал, молодец. Что съестное это – ежу понятно. Непонятно только, чего коз таскал тогда?
– Видишь ли, какая штука… – Марти призадумался, подбирая слова. Рассказывать ему было неприятно, нос морщил, ухмылялся криво. – По первости мне не то, что банку вскрыть, вздохнуть было тяжко. Высота-то ого-го, а я не высший демон, чтоб порхать по небу как птица. Звероформа не подспорье – сама видала, с ней только шутить про посадку на все четыре лапы. Маскировку забацал, падение замедлил, а поломался всё равно. Портал, сволота такая, не туда открылся. Сбой путевого амулета, ошибка в расчётах – и я тут. Милостью Хаоса, не по частям, и без потери груза. Тушёнка, конечно, харч надёжный, но на свежачке-то лечение шустрее идёт.
– Погоди, – Молли понадеялась, что сейчас её глаза не размером с суповую миску. – Даже с твоим амулетом на голову не налазит.
– Вот чудачка. То ей всё выложи как на духу, а то давай потише. Попаданец я. Полный попаданец, – заключил Марти и принялся терзать плошку выуженным из кармана ножом. Чтоб эдак железом об железо – одно мягче другого должно быть. Морщился, шипел, больной рукой орудуя, но с третьей попытки крышку вырезал. Левша, значит. Уцепил кусок мяса и передал Молли плошку и нож.
– От нашего стола вашему. Невелик изыск, но уж чем богаты. Не на пикник собирался, это в мощные амулеты-складни хоть обед из трёх блюд уложи, хоть званый ужин с подавальщицами вместе.
Молли с любопытством покосилась на жующего «попаданца» – ясно теперь, откуда шатёр и прочее добро! – и понюхала подношение. Пахло по-домашнему уютно, похоже на тушёную в травах индюшку. На вкус оказалось чем-то средним между нею и старой лосятиной. Снедь как снедь. На плошке помимо дракончика имелась крупная надпись на непонятном языке.
– А что за мясо?
– Верный товарищ. Лучшая тушёнка в столице.
Молли закашлялась, Марти любезно хлопнул её по спине. Не сильно, скорее игривый шлепок под видом дружеской помощи. Молли отмахнулась и негодующе уставилась на хлебосола.
– А говорил, не людоед!
– И что дурень – тоже говорил. Оттого шутки у меня под стать, – виновато развёл руками Марти. – Никакой человечины или иных разумных мяс. Это ж подсудное дело! Про товарища – то просто название, игра слов. А так – что на картинке, то и в банке. Для общего удобства, не все ж грамоту знать обязаны.
Молли поставила еду на землю и устало потёрла глаза, пытаясь увериться, что это очень длинный и очень странный сон. Ну ладно духи, мертвяки, призраки… но драконы – чистой воды вымысел! И теперь она точно узнала, каков он на вкус в тушёном виде. С языка сам собой сорвался неимоверно глупый вопрос:
– Как же здоровенную ящерицу завалить, если она летать умеет?
Марти хмыкнул и выдал нечто уж вовсе несусветное:
– А кто их пустит с фермы-то? Дикие да, летают – шильники, к примеру, даже в город лезут иногда. Но этих паскуд не едят, они ж падальщики до кучи. Да прочих дичков и не трогают особо – от них щиты магические ставят, кто попроще – шугают или подтравливают втихушку. Для сложных случаев служаки есть. А чтоб прям самим бить – не бьют, недоставало ещё на государя попасть. Он, конечно, народу отец родной, но если вилами в жопу угостить – обидится, в запале не пожалеет.
Молли подумала и решила, что раз уж вляпалась в сказку с разбегу, то и вести себя надо по её законам. Диво неведомое – это как раз то, с чем не встречались раньше. Само по себе – часть природы. Кому и духи диво или дядя Дик. Хотя он скорее исключение, но тоже ведь существует и даже пользу приносит. Чем же в таком случае неведомый король-дракон хуже дяди Дика?
– То есть, мужик с монеты…
– Ага. Мог бы я, как он, чтоб чем хочешь перекинуться, так не шлёпнулся бы в болото, – Марти вздохнул и снова поморщился, шевельнув покалеченной рукой. Молли эти страдания надоели. Колдун-иноземец, а от деревенских обалдуев недалеко ушёл, те к знахарке с мелкой хворью не стучатся, тянут, пока не заматереет и в могилу не потащит.
– Сильно болит?
– Пустяк. Слабость после поломки – понятное дело, обычно враз проходит, как поешь и выспишься, но в ваших краях магии маловато. Третий день сплю да ем, то ничего, вроде, а то накатит…
– В болото, говоришь, свалился? – прищурилась Молли, услышав знакомые жалобы. – Что поломал, зажило, а теперь постреливает иногда? И противненько так зудит изнутри?
– Особенно когда сиднем не сижу, – кивнул Марти и почесался. – Организм выздоравливает, всё путём. Говорю ж, с магией у вас негусто, хоть и получше, чем на родине груза – вот уж где полный швах. Портал-то не только открыть, но и удержать надо. Жду вот, коплю силы.
– Покажи-ка руку, копилка, – велела Молли, мысленно прикидывая, не забыла ли пополнить запас толчёного корня дремляка.
Марти живенько сбросил рубаху. Как же – девушка приятная его за телеса ухватить предложила. Разлакомился, паршивец, опять глазки строить начал.
– А полный осмотр – только на втором свидании?
Молли смолчала, целиком поглощённая работой. Сам тощий, как палка от метлы, а сильный. В шутку напряг мускулы – и, сам того не зная, очень облегчил задачу. Попался, гадёныш! Сейчас бы его на раз-два, да рук лишних нету. Нащупанный бугорок слабо шевельнулся и утёк из-под пальцев чуть в сторону.
– Крикунца подцепил, бедолага, – Молли цокнула языком. – Неглубоко сидит, зароется – хуже будет.
– Кого? – теперь настала очередь Марти переспрашивать.
– Увидишь. Нож давай. Кипятку срочно взять негде, ну да ладно, – она вынула из кармашка пузырёк. Обтёрла нож, проверила лезвие, щедро полила его настойкой для промывки ран – болезный потянул носом, округлил глаза и возмутился:
– Зажала, значит, за знакомство-то можно было хоть по глоточку.
– Потерпишь, – привычно огрызнулась Молли. – Смирно сядь. И рубашку скатай да в зубы возьми.
– Кто ещё душегуб тут… – буркнул Марти. – Без кляпов обойдусь.
К чести болтуна, не заорал. Наоборот, притих и будто на чём-то сосредоточился. Надрез получился ровный, крови вышло немного – блестящий, мерно пульсирующий бок тварюшки Молли углядела сразу. Толчёный в мелкую пыль дремляк сверху – и обождать, чтоб впитался.
Осторожно влезла в надрез, прощупала вокруг, сколько успел выесть, и очень удивилась. Уцепила тугое скользкое тельце со стороны хвоста, слегка скрутила, чтобы не вырвался, надавила и с трудом вытащила наружу.
– Вон какой у тебя нахлебник, болотный подарочек, – Марти при виде отвратной морды червяка, на которой торчали три пары крепких, чуть изогнутых жвал, присвистнул. Никак, шутки свои развязные вспомнил и прикинул, насколько ему повезло. Молли бросила сонного червя на землю и хорошенько потопталась, давя до красновато-мясной жижи. Пригляделась – в месиве под подошвами подёргивались мелкие ошмётки, точно конского волоса настригли. Везуч её новый знакомец, словно ему все фейри скопом ворожат. Еще неделя – в мешок с крикунцами превратился бы.
– Пока грызёт – молчит. Если наживую выдирать – орёт дурниной. А если оставить – сам вскоре орать будешь, пока не рехнёшься. Лося или оленя подчистую ушатывает, даром что мелкая дрянь, а прожорливая.
– Демоны – народ прочный, нас без запивки не сожрёшь! – даже с развороченной рукой Марти умудрился принять горделивую позу. – Глянь, сама убедишься.
Молли уставилась на рану и ахнула. Та зарастала на глазах, точно по волшебству. Промыть не успела, как на коже остался лишь неровный, но едва заметный шрам.
– Ясно теперь, чего другой уж от боли выл бы, а ты только морщился да чесался. Крикунец мясо ест, ты наращиваешь. Так его и запер. А поскольку всяк, кто хорошо ест, гадит не хуже, отсюда и слабость твоя затяжная…
Договорить Молли не дали, едва в крепких объятиях не задохнулась. Силища у болезного и правда оказалась недюжинная, а благодарность безудержная – целовал куда попало, в ухо угодил – аж зазвенело.
– Пусти, медведь! Рёбра сломаешь! – Молли ловко вывернулась, когда почуяла, что её собрались усадить на колени.
– А я чего, я ж от души! – ни капли смущения в карих глазах. – Или так противен?
Молли не ответила. Чего врать попусту.
Марти меж тем успел натянуть рубаху и разминал руки. Пошевелил пальцами, сплёл их в какую-то заковыристую фигуру – и шагах в пяти от бревна на земле появилась крошечная яркая точка. Как только она начала увеличиваться, расцепил пальцы и встряхнул кистями – точка исчезла.
– Спасительница! Должен буду! – с сияющим лицом выпалил Марти, задев босой ногой плошку с драконятиной... или дракониной? Та покатилась в траву, но парень не обратил на это внимания. – Я ж теперь могу двигать отсюда, только груз заберу. Башку мне, конечно, открутят, но ничего, обратно прирастёт. – После увиденного чудесного исцеления Молли уже не была уверена, шутит он или нет.
Юркнул за полотнище и вернулся с небольшим ящиком, к которому были приторочены лямки. Тронул что-то в кармане куртки – шатёр со всем его загадочным содержимым растаял в воздухе.
– Товар-то у тебя битый, растяпа, – несколько обиженно заметила Молли, указав на прореху в стенке ящика. Как руку подлатала – всё, прощай, милашка. Потискал – и будет с тебя, не поминай лихом.
К сожалению или к счастью, Марти мыслей читать не умел, потому только отмахнулся и зачастил:
– Ерунда! Заказчик всяко жалобу накатает, срок доставки дольше обещанного. Ну, упаковка нарушена, да, слегка фонит, зато груз цел. У вас же никто не помер? – наткнулся на острый взгляд Молли и смущённо отвёл глаза. – Извини, чушь смолол, ты-то вон жива-здорова. И погоду крутило всего ничего, не климатическая же катастрофа. Что не так? Всё так. Присядем на дорожку?
Марти уселся на бревно и умолк, глядя в землю, словно ждал чего-то. Молли тяжело вздохнула, представив, как вернётся в деревню – ну кто захочет ей поверить? Монета не поможет, золото с Той стороны счастья никому не приносило. Оставалось ещё кое-что. Матушкиных записей немного жаль, но Молли знала их назубок – низкий поклон покойной за науку да за выбитую леность. «Всё в памяти держи! Котелок дырявый, решето нашейное, свистушка с ушками!»
– Ты сказал, должен будешь.
– Не отпираюсь. Что хочешь, проси! – пылко откликнулся Марти, но поспешил уточнить. – То есть, в разумных пределах. Я ж не всесилен.
– Надо одну сказку былью сделать, – тихо и серьёзно сказала Молли. – Она коротенькая совсем и донельзя глупая. Пошла соплячка-знахарка одна-одинёшенька на диво лесное кровожадное… Да так и пропала.
Марти замешкался лишь на мгновение – понял, просиял, заулыбался во весь рот.
– А думал, не нравлюсь. Сама велела клинья не подбивать. Ты ж вон какая… – взгляд и мысль балабола дружно забуксовали на крутых поворотах прелестей Молли, но преодолели препятствия с честью: в глаза всё-таки посмотрел. – Словом, не коза, чтоб без спросу тягать.
– Считай, был спрос. Теперь воруй, – Молли не смогла сдержать ответную улыбку, наблюдая, как дуралей резво спрыгнул с бревна, взвалил поклажу на спину, путаясь в лямках, и принялся выписывать пальцами змеиную свадьбу. Светящаяся точка послушно сверкнула на прежнем месте и росла быстрее, чем в прошлый раз. Когда достигла размеров колодезной дыры, коварный похититель взял довольную добычу под руку и повёл к порталу.
Напоследок Молли оглянулась и хихикнула – ну и рожи будут у тех, кто найдёт в траве позабытую посудину с летучим дракончиком. Если Лесные раньше не утащат.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Непруха
Один день из жизни юного и очень предприимчивого покорителя адмирской столицы.
Читать?– Ашир! Где тебя носило, лентяй? В какой злой щели застрял?
Широ молчал, привычно подметая взглядом пол под ногами. За честный ответ не похвалят, а оправдания – удел виновных. И не оправдания сейчас хотел слушать досточтимый и многоуважаемый Баи бен Фархад, а звук собственного голоса. «Нуди больше, плати меньше» – готовый девиз для надутого жлоба, впору на визитках печатать. И шиш с маком там же, как символ щедрости и плодородия. А лучше сразу на вывеску, нынешняя всё одно хлам, если не на свалку, то в музей. Уличные лотки с едой задорней оформлены, чем этот фамильный склеп. Владелец – натурально пережиток древности, Широ его живьём не видал ни разу, но составил вполне обоснованное мнение, что он тот ещё дурак. Кто ж умный дочку-красавицу выдаст за никчёмного спесивого индюка.
Хотя Баи не перечили, сегодня он был в ударе. Пусть блажит: по его разумению, даже в нынешний прогрессивный век зазывала обязан торчать подле лавки, как цепной пёс у своей конуры. Идея расширить рекламные горизонты и вести дела по-новому, с удобством расположившись в кофейне на соседней улице, в крохотном мозгу Баи точно не уместилась бы.
Потому Широ продолжал стоять истуканом, пропуская мимо ушей добрую половину обличительной речи приказчика. Расходился всё пуще, того и гляди, возвысит голос ещё на пару тонов – и лопнет от натуги, забрызгав желчью и дерьмом обшарпанные стены лавчонки. Широ выказал должное почтение и принялся внимательно следить за пируэтами указательного пальца Баи. Перстенёк-то на нём новенький, маловат, зато не мединная дутая поделка… Изо всех сил старался не смотреть на гневно подрагивающий полуторный подбородок. Украшавшая его сомнительная поросль имела удивительное сходство с теми причёсками, что многие прелестницы скрывали под юбками или в складках шальвар.
Уф, со смехом совладал. Может, похвалить ночное усердие его супруги и избавить несчастного от жалкого существования, в котором вес имели порой совершенно бессмысленные вещи?
– …каждодневный труд, усердие и прилежание! Именно они сделали меня тем, кого ты видишь перед собой!
Жулика, нудилу и рогача?
Баи вдруг побагровел и принялся уморительно хватать ртом воздух. Либо разжился амулетом для чтения мыслей, либо Широ опять не удержал язык на привязи.
Ну и хрен с ними со всеми. Отличный день для увольнения!
С обидным смешком вымелся за дверь, не дожидаясь, покуда несостоявшийся благодетель даст расчёт. Скудное дневное жалованье в тумаки Баи перевёл бы с княжеской щедростью. Что поделать, никто не любит честность и прямоту.
Вложил в простой и ёмкий жест всё своё презрение и двинулся прочь от обители гнусных рабовладельцев, предусмотрительно ускорив шаг. С одной стороны, не повезло – мог урвать крупный кусок, а получил жалкие ошмётки. С другой – ради них Баи не станет поднимать бучу, поскольку сам выйдет виноватым, не доглядел. Стоило ему сначала тестюшкин гадюшник нормальной охранной системой оборудовать, а уж потом на рекламу замахиваться.
Если разобраться, Широ преподал горе-торгашам маленький полезный урок. Догадайся Баи проверить, всё ли на месте, тайну волшебного исчезновения выручки всяко не раскроет. И личность того злодея, что подучил уличных мальчишек кидать камушки в окно и кричать «Лоноликий скупердяй, рогоносец и жирдяй!» – тоже.
Денёк выдался жаркий, впрочем, иные в Пандеме бывали редки. Широ слышал уйму всяких баек про то, что столичная погода напрямую зависит от воли государя. Якобы как-то встал с хромой ноги опора и надёжа или не в то горло похмелился – и вместо песчаной бури город накрыла снежная. Брехня или нет – кому не плевать? От хозяина с такими закидонами лучше держаться подальше, потому во дворец наниматься Широ всё-таки не отважился, хоть друзья и звали. Шикарные условия, гарантии, то-сё… Э, нет, шикарные условия – это те, в которых живёшь не тужишь, пальцем о палец не ударив. За сладкий кусок с венценосного стола, может, ещё семь потов сгонят и три шкуры сдерут. Даром, что ли, те, кто при дворце устроился, поначалу в красках расписывали привольную жизнь, дескать, целый город в городе и государство в государстве, сплошная благодать, потом слали весточки всё реже – и наконец пропадали совсем. И там рутина. Сперва заманит, потом затянет. Нет уж, других лопухов поищите! Нельзя сказать, чтобы Широ питал непреодолимое отвращение к любому труду. Просто был твёрдо уверен: должен найтись способ зажить так, как мечтается. Всё ведь возможно в мире, где есть магия, даже когда самому этого добра природа не подарила.
Отмахав ещё полквартала, Широ призадумался о важном: как лучше отпраздновать свободу? Не для того он сбросил трудовой хомут, чтобы слоняться по улицам, словно страдающий от несчастной любви поэт или ещё какой сумасшедший оборванец из сказок. Решение возникло само собой – буквально показалось за поворотом. «Варан и лисица» – кабачок в истинно столичном духе. В родных краях никому бы и в голову не пришло поместить на вывеску извечных врагов, сунув им в зубы одну виноградную гроздь на двоих. Хмельной мир лучше трезвой драки – мысль не новая, зато здравая.
– Ба, Червонец! Здорово! – Широ обернулся на зов и встретился взглядом со своим земляком. Дамир расположился за столом с полной приятностью: выпивки залейся, закуски завались. Гуляет на все деньги, сволочь!
– И тебе не хворать, Лапша. Каким ветром? – Широ учуял дивный аромат дармовщинки, а потому стерпел и прозвище, прозрачно намекавшее разом на его масть и незавидную участь десятого фермерского сына, и удушающий захват, сходивший у Дамира за дружеское объятие.
– Попутным, – хохотнул Лапша, наливая вино в глиняный стакан для воды. – Попрощаться зашёл. После свадьбы с кабаками завязать придётся.
– Свинота, – припечатал Широ, опрокинув угощение в глотку. – Весточки не прислал, не то, что приглашения! Отвальную когда гуляем?
– Не любит моя Элали такой романтики, – слегка виновато улыбнулся Лапша. – Уговор у нас, чтоб всё без шума и кутежей обошлось.
И напрасно не любит. Немало надо в себя влить, чтоб эдакое сокровище не в койку, а в магистрат тащить припёрло. Ушлая бабёнка – нашла крепкую шею, и самой сесть, и выводок свой пристроить.
– Всё, пропал ты, братец, – Широ с преувеличенным сочувствием хлопнул товарища по плечу. – Приворожила, не иначе. Сходил бы, проверился.
– Вот и она сперва послала. Только к докторам, головушку подлечить. Потому как в магистрате проверяльщики специальные сидят. В мозгах пошарят и отправят куда подальше. Спятивших не брачуют, закон такой.
– Эк она тебя. Шутки шутками, а если и правда надо свой котелок какому-то магую подставлять, чтоб жениться разрешили, то это уж ни в какие ворота! – возмутился Широ. – Дурацкий закон, негоже нос совать в чужие мысли.
– Да смотрят просто, чтоб добровольно, в здравом уме и не под чарами или зельями, – пояснил Лапша. – Не в Раймире живём, слава Хаосу. Вот уж где работа тебе враз нашлась бы. Только рот откроешь – и в башку лезть не надо, пожалте, господин злостный преступник, асфоделовые поля пропалывать, трудиться на благо страны.
– На соседних грядках корячились бы, хохмач. Или в одном цеху гробовую стружку снимали, из которой забывуху гонят, – беззлобно огрызнулся Широ. – С темы-то не соскакивай, долго ненаглядную уламывал?
– Я упорный, ты ж знаешь. Даже когда трезвый. Поворчала-поворчала, да и согласилась. Живём гладко, не грызёмся, пострелята меня уж отцом зовут.
Ещё бы. Им кто кормит и не обижает – тот и папаша. Обвели простака вокруг пальца, а он и рад-радёшенек, сам уговорил зазнобу замуж идти.
Широ утащил с блюда кусок осбана, налил ещё вина и торжественно поднял свой стакан.
– Ну, за удачу! Чую, лишней не будет.
Лапша хитро ухмыльнулся и поддержал тост.
– Удачи мне с горкой отсыпали. Заказчики косяком прут, будто другие мастера из города испарились. Сначала грешил на совпадение – одним угодил, а они меня своим друзьям и присоветовали. Потом думать стало некогда, только успевай поворачиваться. В такие сферы взлетел, дышать боязно.
Широ завистливо вздохнул.
– Так вот на какие шиши пируем. Окучил толстосумов, молодчага! У богатых-то, поди, запрос до небес и понт за горизонт. Тяжко тебе, должно быть, со снобами, что без магии и спину не почешут.
– Разный народ попадается, – уклончиво ответил Лапша. – Что всего смешней, мода у этих чудаков на всё безмагичное, но добротно сделанное. Силу на каждый чих расходовать – заклиналка отвалится. И человечков нанимают, если руки откуда надо растут, а котелок варит. Надоест дурью маяться – айда к нам.
– Благодарствую, – фыркнул Широ. – Я свою удачу сам за хвост поймаю, настоящую. Без обид, но пахать без продыху, чтоб дела в гору пошли – долгая история. К старости разбогатеешь, а тратить наследники будут.
– Да ты, никак, провидцем заделался? – перебил его Лапша. – Элали моя нынче богачка! Какая-то дальняя родственница у ней сыскалась, всё своё состояние по завещанию отписала.
Широ присвистнул от удивления.
– Случай, как со страниц бульварного романчика про бедную сиротку-красотку! Такого сладкого чёсу – в каждом втором ближе к финалу. Но чтоб в жизни…
– О чём и толкую. Не подвёл слепой, хоть я до последнего не верил. Слишком уж просто всё, больше на шутку похоже.
– Чего? – Широ недоумённо уставился на приятеля. Любил на уши приседать и байки травить одна другой краше, вот и сейчас за старое взялся.
– Того! Площадь Чудес народ не от балды так назвал.
– Ещё бы… Забыл, как мы в первый раз там очутились? Только из портала шасть – у тебя свёрток с деньгами пропал из-под рубахи, а у меня сумка исчезла. Нашлась в мусорке, пустая. Сплошные чудеса!
– Зря зубоскалишь. Лучше слушай и на ус мотай, – взгляд приятеля сделался неожиданно серьёзным. – Главное чудо той площади сразу-то не приметишь, но скрывается оно на самом виду. Людям показывается в облике уличного музыканта. Кто говорит, дух города это, кто и вовсе считает самим Хаосом во плоти. Потому ликов у него множество, однако есть верные приметы, как распознать. Во-первых, он слепой, но ни поводыря, ни палки при нём нет. Во-вторых, всегда молчит. Без голоса его музыка. Я его высоченным седым стариком видал, может, потому что так представил себе древнего и могущественного духа. Саз его мне запомнился – добротный, богато украшенный, странно было видеть такой в руках у бродяги.
– И что с ним делать, с твоим слепым артистом? В ножки кланяться и умолять исполнить желание?
– Подарок сделать от всего сердца. Что поднесёшь, то и получишь. С деньгами у нас туго было, но чем плоха свежая лепешка на подносе? С тех времён остался, когда я в учениках ходил. На продажу не выставишь, простоват, да и узор такой нынче не в моде. Но не дрянь бракодельная. А лепёшки у моей Элали, даже пустые – объеденье.
– Ишь ты, за такую малость прям расщедрился. И как к нему ещё очередь не стоит?
– Не захочет – так нипочём его не встретишь, хоть каждый день на площадь ходи. Знает он откуда-то, кому помощь нужна, все беды и радости каждого в городе ему известны.
– Тогда этому гаду не ускользнуть! – убеждённо заключил Широ. – Мне как раз надо, и позарез! Достало убиваться за пару медяков. А вот попрёт если – я ж не оплошаю, враз поднимусь!
Лапша подвинул ближе к Широ блюдо с закусками. В голосе приятеля послышалась странная смесь восхищения и сочувствия:
– Как был шебутной, так и остался! Знай, у нас тебе всегда рады.
Угу, особенно разлюбезная вдовушка Элали. На почётное место усадит, детишкам в пример поставит дядюшку Ашира. И лучшие шелка выходные в нужник вывесит на подтирку дорогому незваному гостю.
Нет уж, дудки! Широ и под пыткой не сказал бы, что приличную постель сегодня добывать придётся не на щелчок пальцев.
– Век не забуду доброты душевной. И на работу взять готов, и к себе в дом пустить. Может, ещё и меди подкинешь? С первого же прибытка отдам, не думай.
– Опять с места турнули? – вздохнул Лапша с лёгким упрёком и пошарил по карманам в поисках кошеля. – Нигде до новолуния не держишься.
– Нрав у меня слишком лёгкий, вот и сдувает. Ничего, Пандем большой, как-нибудь да осяду. – Широ прибрал горстку монет, отметив, что на сей раз она изрядно меньше. Но не слишком огорчился: Лапша принадлежал к числу немногих избранных, кому Широ вообще возвращал долги. – Подсобит мне твой господин Столица, первым делом жди в гости! Адрес прежний?
Лапша подтвердил, что из своих трущоб съезжать не намерен, и крепко обнял на прощание. Золотое сердце у парня! Завсегда готов выручить без назиданий и поучений. Вот что значит настоящий друг и верный товарищ!
Слава Хаосу за эту встречу и недурной перекус. Думать на голодный желудок всегда сложнее, а тут только угостился и прогулялся до ветру – сразу светлая мысль в башку забрела. Воистину, озарение не спрашивает, где снизойти!
Отчего бы и правда не дёрнуть до Портальной? Для вечерних планов она подходит не хуже, чем любая площадь поблизости. Даже удобнее, больше народу – меньше пригляду. Никакими вопиюще особыми приметами пока не обзавёлся, исключая разве что дурацкую татуировку. Пока дрых беспробудно, набила ему одна звезда… на память. Какое там вдохновение на неё накатило, Широ разбираться не стал, смылся без опохмелки. Немного жалел потом – деваха с придурью, а всё ж высший класс, фигуристая да оборотистая, салон крепко держала в прибыли. Только помимо росписи промышляла и пробойным делом. Клиентура валом валила и с запросами не стеснялась – кому для магуйства, кому для красоты, а кто и просто извращуга двинутый. Шутки про срам с колокольчиком вовсе не шутками оказались.
От кабака до ближнего портала рукой подать. Благо, понаставили на каждом углу, была бы медь в карманах и поводы прыгать по городу голодной блохой.
Портальная с отвычки дала обильную шумовую пену. Казалось, народ движется со всех сторон сразу. Многоголосая болтовня, убойная смесь запахов, ароматов и откровенной вони. Перегретое масло, горелый кунжут пополам с таким же нигелем, матёрая баранина… О, вот здесь должно быть недурно. Пахнет по-домашнему почти, и на задворках не общественный сортир. Где вкусно едят – там не гадят, верный признак приличного заведения. Можно потом сюда вернуться, когда вынесут с чёрного хода бесплатное угощение на радость бедноте. Очередные потачки и подачки, хвалёная державная щедрость. Высоко забрались от народа правители, жопы за облаками не видно. Думают, будто сытая босота воровать и бузить не станет. Ха! Дали на халяву булку, украдёт бутылку. А потом той бутылкой череп кому-нибудь проломит. Сажать голодранцев надо, а поди ж ты, кормят, как уток у канавы.
Прямо по курсу ничего нового: привет, Руина.
Натурально торчит посреди площади груда развалин, такой вот причудливый архитектурный замысел. Уместней была бы только огромная куча драконьего навоза с позолотой. Государь лично руку приложил. Официально памятник времён Вселенской войны – обрушил и не велел восстанавливать. Куда вела арка, зачем снёс напрочь и навзничь – одному ему ведомо. Экскурсоводы так и говорят, в путеводителях тоже ни строчки толковой, всё больше про охрану государством и надёжный защитный купол. Мрачноватое зрелище, хоть бы в зелёный покрасили или в фиолетовый.
Тут кто-то дёрнул Широ за рукав.
– Дя-адь, купи папироску для форсу и лоску! – бойко пропищало дитё, настолько тощее, лохматое и чумазое, что непонятно было, пацан или девка. На шее у этого чучела действительно висел небольшой лоток с сигаретами.
– Не курю, – соврал Широ, но нахальный торгашонок не отставал, семенил рядом, с надеждой заглядывая в глаза.
– Дя-адь, а дай тогда медяшку на барашка?
– У Князя во дворце получишь. Брысь, шкильда! – раздражённо прошипел Широ и замахнулся отвесить подзатыльник. Дитё как ветром сдуло. Вслед Широ полетел сердитый окрик:
– Ну и кутак ты, дядя!
Широ в знак согласия с такой лестной характеристикой показал за спину средний палец. С мелюзгой ещё не препирался.
Стрельнул курева у влюблённой парочки с баулами и двинул дальше. Пока из музыкантов не приметил никого, подходящего под описание. Патлатый паренёк, старательно косящий под вокалиста «Врат» с компанией таких же раздолбаев, потасканная дылда, задыхающимся голоском лепечущая под гитару что-то о вечной любви и неземной страсти, косой скрипач, которого наверняка выгнали из оркестра за пьянство, и какой-то бородатый тип с дербокой – монотонно лупил в барабан и кружился на месте.
Дважды у Широ спросили дорогу, трижды предлагали погадать – паршивые, значит, гадальщики, раз не увидели, куда он их пошлёт.
Стоило сесть передохнуть с кульком орешков – тут же нарисовалась очередная попрошайка. Собой ничего такая блондиночка, только пузо на нос лезет и глаза от слёз опухли. На лавку рядом плюхнулась вроде как от усталости и переживаний. Ещё чуток – и на колени бы угодила одним полушарием. Отодвинулась, скромница, только носом пошмыгивает и платочек грязный в руках комкает.
– Простите…
– Охотно прощу. Я сегодня добрый, – кивнул Широ, с хрустом разгрызая орех. Дрянь редкая – перцу в посыпку перебухали, а мёд зажали.
– Голова закружилась, – тем же извиняющимся тоном пояснила девица.
– У всех бывает. Столица – место такое, башку не только вскружить, а и совсем свернуть может.
– Здешняя я. Просто у меня… – блондинка всхлипнула и умолкла.
Местная, хрустально честная. Ну даёт, артистка! Дальше, чего доброго, рыдать начнёт или обморок изобразит. Пора валить.
– С вашей хворью к лекарям надо. Или дома сидеть, у родни под крылышком, – рассудительно заметил Широ. – А вас на площадь понесло, в самую гущу.
Блондинка спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Горько, безнадёжно и совершенно беззвучно. Выпавший из руки платок полетел на мостовую.
Широ не стал его подбирать и шустро убрался прочь, не оглядываясь.
Если на ночевальщицу нарвался – умора, сам хотел этот фокус провернуть с какой-нибудь сердоболюшкой. Интересно, брюхо настоящее? И девица ли это вообще. Попросит такая проводить, а в переулке обернётся бугаём и по кумполу огреет. Или приятелей свистнет за тем же самым. Да мало ли разводок придумано для тех, у кого жалость вместо мозгов.
А если всё по-честному, так не его печаль, не он дурище чрево набивал. На этом Широ выкинул плаксу из головы, а треклятые орешки в урну – пасть пекло, будто углей горячих хапнул. Перед мысленным взором возник запотевший стакан ледяного пива, пришлось срочно паломничать за спасительным видением в ближайшую разливайку. Утолив жажду, Широ с новыми силами пустился на поиски – не пожива, так потеха, всё сгодится и всё найдётся.
Обрадовался было, когда заметил саксофонщика – в тёмных очках товарищ, вдруг эдак преобразился тот, кто ему нужен? Знатно играет, опять же, и с виду настоящий маэстро! Оказалось, виртуоз зорче многих – углядел пустую руку над шляпой, склонился пониже и как дунул! Такую руладу заложил, чуть мозги через ноздри не выбило. Зрители от хохота впокат, пришлось проваливать без задержек. Не маэстро, сволочь последняя, любого ни в чём не повинного горожанина мог инвалидом оставить…
Полуголого небритого типа со свирелью Широ опасливо обошёл по широкой дуге. С трёх шагов померещилось, что бродяга старую берцовую кость с обломанного конца гложет, а странные звуки со стороны доносятся. Протяжные, тоскливые и тревожные – сквозняк от них до самых печёнок. Не то вой, не то свист, не то скрежет. Не пойми что, а не песня. Дудка и вблизи стрёмная оказалась. А бродяге плевать, знай наяривает свою замогильную музыку, аж глаза прикрыл от вдохновения. Один подбит, оба залиты. Ни монетки в засаленной кепке с полуоторванным козырьком, только початая бутылка рядышком. В уличной пылище вся, без пробки, без этикетки. Не то дары низкопробных разливаек, не то вовсе из помойки вынул, чтоб воду из фонтана черпать. Аромат от нищего и его подстилки свидетельствовал в пользу первой версии. Широ с отвращением сплюнул – и по случайности угодил прямо в пустую кепку. Пьяное туловище не обратило на это ни малейшего внимания. Привык, поди, ещё и рад, что не в морду. Не дай Хаос до такого докатиться…
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, навеянных гадким зрелищем, пошёл поглазеть на народ у фонтана Свиданий. Не прокатило, не полегчало. Милуются, обжимаются, потягивают кто чего, радостные все, как нарочно. Пьющих с горя состоятельных одиночек не завезли-с. Романтичные парочки, хохочущие стайки парней и девиц, смешанные компашки, семьи с детьми и прочая ярмарка чужого счастья и благоденствия.
Широ проводил взглядом двух умопомрачительно роскошных красоток, уносящих в когтях какого-то гуляку в дорогом костюме, и решил: курс пора менять. Лапша наверняка придумал всемогущего слепого, чтобы не очень выставляться со своим везением. Сочинит байку, балабол, а люди верят. То страхи свои закапывать идут на перекрёсток, то любовь из колодца доставать в полнолуние…Тьфу.
Часы на площади пробили положенное число раз, глумливо извещая Широ: пожрать за счёт города без толчеи и суеты он безвозвратно опоздал. Тут или в первых рядах идти, или не идти вовсе. Ладно, завтра попробует податься на какой-нибудь крупный рынок, там всегда полно дармовой снеди и лавочниц с большими сердцами. Простой честный парень, недавно в городе, за любую работу готов приняться, дали бы кров и кусок хлеба. Придётся, конечно, соответствовать хотя бы первое время, а там, глядишь, вывезет дорожка трудовая на мягкие хозяйские перины.
К подошве пристал какой-то мусор, очередная рекламная листовка или купон. Отлепил, пригляделся – билет мгновенной лотереи «Везучий случай». Опять отец нации дурью маялся, чем ещё заняться, когда ты с начала мира на троне и столько же не просыхал. Говорят, раньше название другое было, пришлось подрихтовать для благозвучности.
Защитный слой с обратной стороны целёхонек. Даже если под ним мизер – уже удача. По мере того, как Широ орудовал ребром монетки, открывая цифру за цифрой, удивление сменялось дикой безумной радостью. Закусил губу, чтоб не заорать в голос.
Ещё раз убедился, что это не обман зрения, ущипнул себя за ляжку и, морщась от боли, упрятал подарок судьбы понадёжней да подальше. В голове звенело, вечерние огни сияли разноцветьем победного салюта. Ха! Выкусите все! Свершилось, наконец, сбылось вымечтанное и заслуженное! Если эдакую гору золота да в рост под хороший процент… Не всю сумму разом, конечно, что-то надо на обзаведение оставить, дом, мебель, то-сё. Небось налог придётся уплатить немаленький. Выдадут ли всё сразу, или скажут подождать?
Мысли толпились в голове, выталкивая друг друга прочь. Пока самой настойчивой и здравой выглядела идея пойти обмыть удачу. Глупо нестись сломя голову к Монетному двору, чтоб ночевать на пороге главной лотерейной конторы. Завалиться бы к Лапше, утереть нос, но лучше явиться потом, с полным блеском и треском. Чтоб все увидели и узнали!
«Терновый куст» Широ с негодованием отмёл, поскольку одно время бывал в этом кафе удручающе часто – работал посыльным. «Драконье гнездо» открылось совсем недавно и, судя по всему, кормился там в основном народ семейный. «Приют алхимика» вообще бар, причём для сильных духом, «Рыжуля» – владения Третьего дома, кондитерская для страдальцев постельной немощью. В «Чащу» лучше не соваться, если не родился волком, даже от пива одно название, так, солодовая шипучка. А это ещё что? Раньше здесь была неплохая ифритская закусочная без вывески, зато с курильней в подвале. А теперь нечто унылое и безликое под названием «Жратва». При чём тут сноп колосьев и серп, Широ понял не сразу, а потом фыркнул, досадуя на свою невнимательность. Ясно, очередной загон для травоядных модников, любителей пожевать листья и корешки за цену стейка.
Когда в поле зрения возникла призывно сияющая огнями «Колесница», Широ издал победный вопль. Сама судьба вела его туда! Ресторан всегда манил не только забавным украшением фасада и причудливой вечерней иллюминацией. По слухам, владелец «Колесницы» сбежал из Раймира и был там раньше большой шишкой. Любопытно было бы глянуть на живую легенду хоть краешком глаза: ушёл мужик из державных воротил в кабатчики и в ус не дует. Как его звали – всем велел забыть, нынче только Шеф и никак иначе. Может, покажется ненадолго в зале по обычаю своей профессии.
На входе никого, вот прям так – любой с улицы ввались, а по одежке не встретят и за шкирбот не выкинут. Внутри натурально Белый дворец, в зале и вовсе кабинет раймирского тирана. Всё, как на картинках: пол в шашечку, мраморы с хрусталями, потолки до небес зеркальные, ковры текучие и ширмы расписные. По стенам прорва часов всякого фасона, все на ходу, а тиканья не слышно. Несколько просторных залов для клиентов с простыми заказами и отдельные комнаты – для тех, у кого запросы поинтересней. Не любят богачи нос к носу с соседями рассиживаться. Да и ни к чему оно, чтоб на тебя глазели, если взял чего заковыристое.
Широ сделал выбор в пользу приватной комнаты – если уж гулять, то по высшему разряду. Только задницу приземлил – на столе меню в белом сафьяне с золотым обрезом. Никаких вам «попробуйте то, рекомендуем это…»
На каждой странице красивым шрифтом прописано, для чего или от чего блюда на картинках. «Приправы», ишь ты. Ну, на здоровье не жалуемся, с удачей сегодня тоже полный порядок, расслабляющими грёзами в курильне наслаждаться надо… Будущее глянуть? Вот это дельно. Вдруг завалялись какие гвозди в завтрашнем сапоге? Если же гладко всё, чем не развлечение на себя счастливого полюбоваться? Среди всех блюд Широ приглянулось жаркое из буйволятины, а запивку сходу выбрать не смог – ни одного знакомого названия.
Словно почуяв его замешательство, бесшумно возник официант – весь в белом, даже полумаска на лице. Голос звучал любезно и приветливо, но Широ сделалось слегка не по себе – услышать его внутри своей головы он никак не ждал. Официант успокоил Широ, мол, всё для комфорта гостей, ничего, кроме комфорта гостей, и ничего против. Ненавязчиво посоветовал, что выбрать, и уточнил, не нужны ли дополнительные «приправы» к напитку. Даже подмашку о непременной выплате, магуйскую, разумеется, взял столь деликатно, что Широ позабыл спросить, отчего в меню нет ценников. Только попросил его не беспокоить. Официант понимающе улыбнулся и растаял в воздухе, оставив Широ в полном восхищении таким сервисом. Сколько б в итоге ни содрали – уж не дороже денег.
Внезапному появлению жаркого и вина Широ не удивился, он уже смекнул, каковы здешние порядки. От кушанья поднимался дивный аромат каких-то незнакомых специй, на вкус оно оказалось умопомрачительно нежным, каждый кусочек таял во рту и блаженно оседал маслянистым теплом в желудке. Опомниться не успел, уплёл всё подчистую. Даже остатки мясного сока с тарелки вытер куском лепёшки. Куда лучше говядины, хоть, по сути, та же корова и есть.
Потягивая мелкими глотками густое сладкое вино, прислушивался к себе – никаких видений, прозрений или озарений насчёт грядущего дня. Спустя полбокала засомневался. Может быть, он невнимательно прочёл или не так понял? Да что там понимать, слышал и не раз про волшебные блюда из «Колесницы», съел – и готово.
Из вежливости решил подождать ещё – официант славный малый, вино – сказка, каждый день бы такое пил. Вокруг уют и покой, чего хай поднимать раньше времени. Широ устроился поудобнее и сделал большой глоток, смакуя одновременно вино и мысли. Пить, утопая в роскошном кресле, и ждать чудесного видения завтрашнего триумфа – отличный способ скоротать время. Приятно было думать о новом себе – деятельном и пробивном хозяине рекламного агентства, распекающем остолопов-подчинённых. Или, слаще того, строгом, но справедливом домовладельце. Ведь если купить домик и сдавать жильё внаём, то от Широ потребуется только вовремя взимать плату. Очень надёжное вложение, надёжнее банковской возни. Там деньги сто раз прокрутят и выжмут досуха в свой карман, процентишко вкладчицкий на этом фоне так, губы помазать.
Жениться можно будет не на первой встречной кубышке, а при полном согласии чувств капиталы сочетать. Или бедную взять, зато благодарную. Есть ведь где-то и такие. Но красивую, уж это обязательно. Чтоб увидел – и сразу глаз загорелся, а бабочки в животе порх-порх…
Удовлетворенный мечтательный вздох не удался. Винные брызги веером легли на белоснежную скатерть, Широ дёрнулся вперёд, но вместо кашля вышел лишь сиплый захлёбывающийся всхлип. Напрасно разевал рот в поисках воздуха, скрёб горло, хватался за грудь и бил ногами в мягкую ткань. Воздуха всё не было и не было. Следом пропали звуки и угас свет.
Ещё миг – и в приватной комнате одного из лучших ресторанов столицы снова воцарилась идеальная тишина.
Читать?– Ашир! Где тебя носило, лентяй? В какой злой щели застрял?
Широ молчал, привычно подметая взглядом пол под ногами. За честный ответ не похвалят, а оправдания – удел виновных. И не оправдания сейчас хотел слушать досточтимый и многоуважаемый Баи бен Фархад, а звук собственного голоса. «Нуди больше, плати меньше» – готовый девиз для надутого жлоба, впору на визитках печатать. И шиш с маком там же, как символ щедрости и плодородия. А лучше сразу на вывеску, нынешняя всё одно хлам, если не на свалку, то в музей. Уличные лотки с едой задорней оформлены, чем этот фамильный склеп. Владелец – натурально пережиток древности, Широ его живьём не видал ни разу, но составил вполне обоснованное мнение, что он тот ещё дурак. Кто ж умный дочку-красавицу выдаст за никчёмного спесивого индюка.
Хотя Баи не перечили, сегодня он был в ударе. Пусть блажит: по его разумению, даже в нынешний прогрессивный век зазывала обязан торчать подле лавки, как цепной пёс у своей конуры. Идея расширить рекламные горизонты и вести дела по-новому, с удобством расположившись в кофейне на соседней улице, в крохотном мозгу Баи точно не уместилась бы.
Потому Широ продолжал стоять истуканом, пропуская мимо ушей добрую половину обличительной речи приказчика. Расходился всё пуще, того и гляди, возвысит голос ещё на пару тонов – и лопнет от натуги, забрызгав желчью и дерьмом обшарпанные стены лавчонки. Широ выказал должное почтение и принялся внимательно следить за пируэтами указательного пальца Баи. Перстенёк-то на нём новенький, маловат, зато не мединная дутая поделка… Изо всех сил старался не смотреть на гневно подрагивающий полуторный подбородок. Украшавшая его сомнительная поросль имела удивительное сходство с теми причёсками, что многие прелестницы скрывали под юбками или в складках шальвар.
Уф, со смехом совладал. Может, похвалить ночное усердие его супруги и избавить несчастного от жалкого существования, в котором вес имели порой совершенно бессмысленные вещи?
– …каждодневный труд, усердие и прилежание! Именно они сделали меня тем, кого ты видишь перед собой!
Жулика, нудилу и рогача?
Баи вдруг побагровел и принялся уморительно хватать ртом воздух. Либо разжился амулетом для чтения мыслей, либо Широ опять не удержал язык на привязи.
Ну и хрен с ними со всеми. Отличный день для увольнения!
С обидным смешком вымелся за дверь, не дожидаясь, покуда несостоявшийся благодетель даст расчёт. Скудное дневное жалованье в тумаки Баи перевёл бы с княжеской щедростью. Что поделать, никто не любит честность и прямоту.
Вложил в простой и ёмкий жест всё своё презрение и двинулся прочь от обители гнусных рабовладельцев, предусмотрительно ускорив шаг. С одной стороны, не повезло – мог урвать крупный кусок, а получил жалкие ошмётки. С другой – ради них Баи не станет поднимать бучу, поскольку сам выйдет виноватым, не доглядел. Стоило ему сначала тестюшкин гадюшник нормальной охранной системой оборудовать, а уж потом на рекламу замахиваться.
Если разобраться, Широ преподал горе-торгашам маленький полезный урок. Догадайся Баи проверить, всё ли на месте, тайну волшебного исчезновения выручки всяко не раскроет. И личность того злодея, что подучил уличных мальчишек кидать камушки в окно и кричать «Лоноликий скупердяй, рогоносец и жирдяй!» – тоже.
Денёк выдался жаркий, впрочем, иные в Пандеме бывали редки. Широ слышал уйму всяких баек про то, что столичная погода напрямую зависит от воли государя. Якобы как-то встал с хромой ноги опора и надёжа или не в то горло похмелился – и вместо песчаной бури город накрыла снежная. Брехня или нет – кому не плевать? От хозяина с такими закидонами лучше держаться подальше, потому во дворец наниматься Широ всё-таки не отважился, хоть друзья и звали. Шикарные условия, гарантии, то-сё… Э, нет, шикарные условия – это те, в которых живёшь не тужишь, пальцем о палец не ударив. За сладкий кусок с венценосного стола, может, ещё семь потов сгонят и три шкуры сдерут. Даром, что ли, те, кто при дворце устроился, поначалу в красках расписывали привольную жизнь, дескать, целый город в городе и государство в государстве, сплошная благодать, потом слали весточки всё реже – и наконец пропадали совсем. И там рутина. Сперва заманит, потом затянет. Нет уж, других лопухов поищите! Нельзя сказать, чтобы Широ питал непреодолимое отвращение к любому труду. Просто был твёрдо уверен: должен найтись способ зажить так, как мечтается. Всё ведь возможно в мире, где есть магия, даже когда самому этого добра природа не подарила.
Отмахав ещё полквартала, Широ призадумался о важном: как лучше отпраздновать свободу? Не для того он сбросил трудовой хомут, чтобы слоняться по улицам, словно страдающий от несчастной любви поэт или ещё какой сумасшедший оборванец из сказок. Решение возникло само собой – буквально показалось за поворотом. «Варан и лисица» – кабачок в истинно столичном духе. В родных краях никому бы и в голову не пришло поместить на вывеску извечных врагов, сунув им в зубы одну виноградную гроздь на двоих. Хмельной мир лучше трезвой драки – мысль не новая, зато здравая.
– Ба, Червонец! Здорово! – Широ обернулся на зов и встретился взглядом со своим земляком. Дамир расположился за столом с полной приятностью: выпивки залейся, закуски завались. Гуляет на все деньги, сволочь!
– И тебе не хворать, Лапша. Каким ветром? – Широ учуял дивный аромат дармовщинки, а потому стерпел и прозвище, прозрачно намекавшее разом на его масть и незавидную участь десятого фермерского сына, и удушающий захват, сходивший у Дамира за дружеское объятие.
– Попутным, – хохотнул Лапша, наливая вино в глиняный стакан для воды. – Попрощаться зашёл. После свадьбы с кабаками завязать придётся.
– Свинота, – припечатал Широ, опрокинув угощение в глотку. – Весточки не прислал, не то, что приглашения! Отвальную когда гуляем?
– Не любит моя Элали такой романтики, – слегка виновато улыбнулся Лапша. – Уговор у нас, чтоб всё без шума и кутежей обошлось.
И напрасно не любит. Немало надо в себя влить, чтоб эдакое сокровище не в койку, а в магистрат тащить припёрло. Ушлая бабёнка – нашла крепкую шею, и самой сесть, и выводок свой пристроить.
– Всё, пропал ты, братец, – Широ с преувеличенным сочувствием хлопнул товарища по плечу. – Приворожила, не иначе. Сходил бы, проверился.
– Вот и она сперва послала. Только к докторам, головушку подлечить. Потому как в магистрате проверяльщики специальные сидят. В мозгах пошарят и отправят куда подальше. Спятивших не брачуют, закон такой.
– Эк она тебя. Шутки шутками, а если и правда надо свой котелок какому-то магую подставлять, чтоб жениться разрешили, то это уж ни в какие ворота! – возмутился Широ. – Дурацкий закон, негоже нос совать в чужие мысли.
– Да смотрят просто, чтоб добровольно, в здравом уме и не под чарами или зельями, – пояснил Лапша. – Не в Раймире живём, слава Хаосу. Вот уж где работа тебе враз нашлась бы. Только рот откроешь – и в башку лезть не надо, пожалте, господин злостный преступник, асфоделовые поля пропалывать, трудиться на благо страны.
– На соседних грядках корячились бы, хохмач. Или в одном цеху гробовую стружку снимали, из которой забывуху гонят, – беззлобно огрызнулся Широ. – С темы-то не соскакивай, долго ненаглядную уламывал?
– Я упорный, ты ж знаешь. Даже когда трезвый. Поворчала-поворчала, да и согласилась. Живём гладко, не грызёмся, пострелята меня уж отцом зовут.
Ещё бы. Им кто кормит и не обижает – тот и папаша. Обвели простака вокруг пальца, а он и рад-радёшенек, сам уговорил зазнобу замуж идти.
Широ утащил с блюда кусок осбана, налил ещё вина и торжественно поднял свой стакан.
– Ну, за удачу! Чую, лишней не будет.
Лапша хитро ухмыльнулся и поддержал тост.
– Удачи мне с горкой отсыпали. Заказчики косяком прут, будто другие мастера из города испарились. Сначала грешил на совпадение – одним угодил, а они меня своим друзьям и присоветовали. Потом думать стало некогда, только успевай поворачиваться. В такие сферы взлетел, дышать боязно.
Широ завистливо вздохнул.
– Так вот на какие шиши пируем. Окучил толстосумов, молодчага! У богатых-то, поди, запрос до небес и понт за горизонт. Тяжко тебе, должно быть, со снобами, что без магии и спину не почешут.
– Разный народ попадается, – уклончиво ответил Лапша. – Что всего смешней, мода у этих чудаков на всё безмагичное, но добротно сделанное. Силу на каждый чих расходовать – заклиналка отвалится. И человечков нанимают, если руки откуда надо растут, а котелок варит. Надоест дурью маяться – айда к нам.
– Благодарствую, – фыркнул Широ. – Я свою удачу сам за хвост поймаю, настоящую. Без обид, но пахать без продыху, чтоб дела в гору пошли – долгая история. К старости разбогатеешь, а тратить наследники будут.
– Да ты, никак, провидцем заделался? – перебил его Лапша. – Элали моя нынче богачка! Какая-то дальняя родственница у ней сыскалась, всё своё состояние по завещанию отписала.
Широ присвистнул от удивления.
– Случай, как со страниц бульварного романчика про бедную сиротку-красотку! Такого сладкого чёсу – в каждом втором ближе к финалу. Но чтоб в жизни…
– О чём и толкую. Не подвёл слепой, хоть я до последнего не верил. Слишком уж просто всё, больше на шутку похоже.
– Чего? – Широ недоумённо уставился на приятеля. Любил на уши приседать и байки травить одна другой краше, вот и сейчас за старое взялся.
– Того! Площадь Чудес народ не от балды так назвал.
– Ещё бы… Забыл, как мы в первый раз там очутились? Только из портала шасть – у тебя свёрток с деньгами пропал из-под рубахи, а у меня сумка исчезла. Нашлась в мусорке, пустая. Сплошные чудеса!
– Зря зубоскалишь. Лучше слушай и на ус мотай, – взгляд приятеля сделался неожиданно серьёзным. – Главное чудо той площади сразу-то не приметишь, но скрывается оно на самом виду. Людям показывается в облике уличного музыканта. Кто говорит, дух города это, кто и вовсе считает самим Хаосом во плоти. Потому ликов у него множество, однако есть верные приметы, как распознать. Во-первых, он слепой, но ни поводыря, ни палки при нём нет. Во-вторых, всегда молчит. Без голоса его музыка. Я его высоченным седым стариком видал, может, потому что так представил себе древнего и могущественного духа. Саз его мне запомнился – добротный, богато украшенный, странно было видеть такой в руках у бродяги.
– И что с ним делать, с твоим слепым артистом? В ножки кланяться и умолять исполнить желание?
– Подарок сделать от всего сердца. Что поднесёшь, то и получишь. С деньгами у нас туго было, но чем плоха свежая лепешка на подносе? С тех времён остался, когда я в учениках ходил. На продажу не выставишь, простоват, да и узор такой нынче не в моде. Но не дрянь бракодельная. А лепёшки у моей Элали, даже пустые – объеденье.
– Ишь ты, за такую малость прям расщедрился. И как к нему ещё очередь не стоит?
– Не захочет – так нипочём его не встретишь, хоть каждый день на площадь ходи. Знает он откуда-то, кому помощь нужна, все беды и радости каждого в городе ему известны.
– Тогда этому гаду не ускользнуть! – убеждённо заключил Широ. – Мне как раз надо, и позарез! Достало убиваться за пару медяков. А вот попрёт если – я ж не оплошаю, враз поднимусь!
Лапша подвинул ближе к Широ блюдо с закусками. В голосе приятеля послышалась странная смесь восхищения и сочувствия:
– Как был шебутной, так и остался! Знай, у нас тебе всегда рады.
Угу, особенно разлюбезная вдовушка Элали. На почётное место усадит, детишкам в пример поставит дядюшку Ашира. И лучшие шелка выходные в нужник вывесит на подтирку дорогому незваному гостю.
Нет уж, дудки! Широ и под пыткой не сказал бы, что приличную постель сегодня добывать придётся не на щелчок пальцев.
– Век не забуду доброты душевной. И на работу взять готов, и к себе в дом пустить. Может, ещё и меди подкинешь? С первого же прибытка отдам, не думай.
– Опять с места турнули? – вздохнул Лапша с лёгким упрёком и пошарил по карманам в поисках кошеля. – Нигде до новолуния не держишься.
– Нрав у меня слишком лёгкий, вот и сдувает. Ничего, Пандем большой, как-нибудь да осяду. – Широ прибрал горстку монет, отметив, что на сей раз она изрядно меньше. Но не слишком огорчился: Лапша принадлежал к числу немногих избранных, кому Широ вообще возвращал долги. – Подсобит мне твой господин Столица, первым делом жди в гости! Адрес прежний?
Лапша подтвердил, что из своих трущоб съезжать не намерен, и крепко обнял на прощание. Золотое сердце у парня! Завсегда готов выручить без назиданий и поучений. Вот что значит настоящий друг и верный товарищ!
Слава Хаосу за эту встречу и недурной перекус. Думать на голодный желудок всегда сложнее, а тут только угостился и прогулялся до ветру – сразу светлая мысль в башку забрела. Воистину, озарение не спрашивает, где снизойти!
Отчего бы и правда не дёрнуть до Портальной? Для вечерних планов она подходит не хуже, чем любая площадь поблизости. Даже удобнее, больше народу – меньше пригляду. Никакими вопиюще особыми приметами пока не обзавёлся, исключая разве что дурацкую татуировку. Пока дрых беспробудно, набила ему одна звезда… на память. Какое там вдохновение на неё накатило, Широ разбираться не стал, смылся без опохмелки. Немного жалел потом – деваха с придурью, а всё ж высший класс, фигуристая да оборотистая, салон крепко держала в прибыли. Только помимо росписи промышляла и пробойным делом. Клиентура валом валила и с запросами не стеснялась – кому для магуйства, кому для красоты, а кто и просто извращуга двинутый. Шутки про срам с колокольчиком вовсе не шутками оказались.
От кабака до ближнего портала рукой подать. Благо, понаставили на каждом углу, была бы медь в карманах и поводы прыгать по городу голодной блохой.
Портальная с отвычки дала обильную шумовую пену. Казалось, народ движется со всех сторон сразу. Многоголосая болтовня, убойная смесь запахов, ароматов и откровенной вони. Перегретое масло, горелый кунжут пополам с таким же нигелем, матёрая баранина… О, вот здесь должно быть недурно. Пахнет по-домашнему почти, и на задворках не общественный сортир. Где вкусно едят – там не гадят, верный признак приличного заведения. Можно потом сюда вернуться, когда вынесут с чёрного хода бесплатное угощение на радость бедноте. Очередные потачки и подачки, хвалёная державная щедрость. Высоко забрались от народа правители, жопы за облаками не видно. Думают, будто сытая босота воровать и бузить не станет. Ха! Дали на халяву булку, украдёт бутылку. А потом той бутылкой череп кому-нибудь проломит. Сажать голодранцев надо, а поди ж ты, кормят, как уток у канавы.
Прямо по курсу ничего нового: привет, Руина.
Натурально торчит посреди площади груда развалин, такой вот причудливый архитектурный замысел. Уместней была бы только огромная куча драконьего навоза с позолотой. Государь лично руку приложил. Официально памятник времён Вселенской войны – обрушил и не велел восстанавливать. Куда вела арка, зачем снёс напрочь и навзничь – одному ему ведомо. Экскурсоводы так и говорят, в путеводителях тоже ни строчки толковой, всё больше про охрану государством и надёжный защитный купол. Мрачноватое зрелище, хоть бы в зелёный покрасили или в фиолетовый.
Тут кто-то дёрнул Широ за рукав.
– Дя-адь, купи папироску для форсу и лоску! – бойко пропищало дитё, настолько тощее, лохматое и чумазое, что непонятно было, пацан или девка. На шее у этого чучела действительно висел небольшой лоток с сигаретами.
– Не курю, – соврал Широ, но нахальный торгашонок не отставал, семенил рядом, с надеждой заглядывая в глаза.
– Дя-адь, а дай тогда медяшку на барашка?
– У Князя во дворце получишь. Брысь, шкильда! – раздражённо прошипел Широ и замахнулся отвесить подзатыльник. Дитё как ветром сдуло. Вслед Широ полетел сердитый окрик:
– Ну и кутак ты, дядя!
Широ в знак согласия с такой лестной характеристикой показал за спину средний палец. С мелюзгой ещё не препирался.
Стрельнул курева у влюблённой парочки с баулами и двинул дальше. Пока из музыкантов не приметил никого, подходящего под описание. Патлатый паренёк, старательно косящий под вокалиста «Врат» с компанией таких же раздолбаев, потасканная дылда, задыхающимся голоском лепечущая под гитару что-то о вечной любви и неземной страсти, косой скрипач, которого наверняка выгнали из оркестра за пьянство, и какой-то бородатый тип с дербокой – монотонно лупил в барабан и кружился на месте.
Дважды у Широ спросили дорогу, трижды предлагали погадать – паршивые, значит, гадальщики, раз не увидели, куда он их пошлёт.
Стоило сесть передохнуть с кульком орешков – тут же нарисовалась очередная попрошайка. Собой ничего такая блондиночка, только пузо на нос лезет и глаза от слёз опухли. На лавку рядом плюхнулась вроде как от усталости и переживаний. Ещё чуток – и на колени бы угодила одним полушарием. Отодвинулась, скромница, только носом пошмыгивает и платочек грязный в руках комкает.
– Простите…
– Охотно прощу. Я сегодня добрый, – кивнул Широ, с хрустом разгрызая орех. Дрянь редкая – перцу в посыпку перебухали, а мёд зажали.
– Голова закружилась, – тем же извиняющимся тоном пояснила девица.
– У всех бывает. Столица – место такое, башку не только вскружить, а и совсем свернуть может.
– Здешняя я. Просто у меня… – блондинка всхлипнула и умолкла.
Местная, хрустально честная. Ну даёт, артистка! Дальше, чего доброго, рыдать начнёт или обморок изобразит. Пора валить.
– С вашей хворью к лекарям надо. Или дома сидеть, у родни под крылышком, – рассудительно заметил Широ. – А вас на площадь понесло, в самую гущу.
Блондинка спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Горько, безнадёжно и совершенно беззвучно. Выпавший из руки платок полетел на мостовую.
Широ не стал его подбирать и шустро убрался прочь, не оглядываясь.
Если на ночевальщицу нарвался – умора, сам хотел этот фокус провернуть с какой-нибудь сердоболюшкой. Интересно, брюхо настоящее? И девица ли это вообще. Попросит такая проводить, а в переулке обернётся бугаём и по кумполу огреет. Или приятелей свистнет за тем же самым. Да мало ли разводок придумано для тех, у кого жалость вместо мозгов.
А если всё по-честному, так не его печаль, не он дурище чрево набивал. На этом Широ выкинул плаксу из головы, а треклятые орешки в урну – пасть пекло, будто углей горячих хапнул. Перед мысленным взором возник запотевший стакан ледяного пива, пришлось срочно паломничать за спасительным видением в ближайшую разливайку. Утолив жажду, Широ с новыми силами пустился на поиски – не пожива, так потеха, всё сгодится и всё найдётся.
Обрадовался было, когда заметил саксофонщика – в тёмных очках товарищ, вдруг эдак преобразился тот, кто ему нужен? Знатно играет, опять же, и с виду настоящий маэстро! Оказалось, виртуоз зорче многих – углядел пустую руку над шляпой, склонился пониже и как дунул! Такую руладу заложил, чуть мозги через ноздри не выбило. Зрители от хохота впокат, пришлось проваливать без задержек. Не маэстро, сволочь последняя, любого ни в чём не повинного горожанина мог инвалидом оставить…
Полуголого небритого типа со свирелью Широ опасливо обошёл по широкой дуге. С трёх шагов померещилось, что бродяга старую берцовую кость с обломанного конца гложет, а странные звуки со стороны доносятся. Протяжные, тоскливые и тревожные – сквозняк от них до самых печёнок. Не то вой, не то свист, не то скрежет. Не пойми что, а не песня. Дудка и вблизи стрёмная оказалась. А бродяге плевать, знай наяривает свою замогильную музыку, аж глаза прикрыл от вдохновения. Один подбит, оба залиты. Ни монетки в засаленной кепке с полуоторванным козырьком, только початая бутылка рядышком. В уличной пылище вся, без пробки, без этикетки. Не то дары низкопробных разливаек, не то вовсе из помойки вынул, чтоб воду из фонтана черпать. Аромат от нищего и его подстилки свидетельствовал в пользу первой версии. Широ с отвращением сплюнул – и по случайности угодил прямо в пустую кепку. Пьяное туловище не обратило на это ни малейшего внимания. Привык, поди, ещё и рад, что не в морду. Не дай Хаос до такого докатиться…
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, навеянных гадким зрелищем, пошёл поглазеть на народ у фонтана Свиданий. Не прокатило, не полегчало. Милуются, обжимаются, потягивают кто чего, радостные все, как нарочно. Пьющих с горя состоятельных одиночек не завезли-с. Романтичные парочки, хохочущие стайки парней и девиц, смешанные компашки, семьи с детьми и прочая ярмарка чужого счастья и благоденствия.
Широ проводил взглядом двух умопомрачительно роскошных красоток, уносящих в когтях какого-то гуляку в дорогом костюме, и решил: курс пора менять. Лапша наверняка придумал всемогущего слепого, чтобы не очень выставляться со своим везением. Сочинит байку, балабол, а люди верят. То страхи свои закапывать идут на перекрёсток, то любовь из колодца доставать в полнолуние…Тьфу.
Часы на площади пробили положенное число раз, глумливо извещая Широ: пожрать за счёт города без толчеи и суеты он безвозвратно опоздал. Тут или в первых рядах идти, или не идти вовсе. Ладно, завтра попробует податься на какой-нибудь крупный рынок, там всегда полно дармовой снеди и лавочниц с большими сердцами. Простой честный парень, недавно в городе, за любую работу готов приняться, дали бы кров и кусок хлеба. Придётся, конечно, соответствовать хотя бы первое время, а там, глядишь, вывезет дорожка трудовая на мягкие хозяйские перины.
К подошве пристал какой-то мусор, очередная рекламная листовка или купон. Отлепил, пригляделся – билет мгновенной лотереи «Везучий случай». Опять отец нации дурью маялся, чем ещё заняться, когда ты с начала мира на троне и столько же не просыхал. Говорят, раньше название другое было, пришлось подрихтовать для благозвучности.
Защитный слой с обратной стороны целёхонек. Даже если под ним мизер – уже удача. По мере того, как Широ орудовал ребром монетки, открывая цифру за цифрой, удивление сменялось дикой безумной радостью. Закусил губу, чтоб не заорать в голос.
Ещё раз убедился, что это не обман зрения, ущипнул себя за ляжку и, морщась от боли, упрятал подарок судьбы понадёжней да подальше. В голове звенело, вечерние огни сияли разноцветьем победного салюта. Ха! Выкусите все! Свершилось, наконец, сбылось вымечтанное и заслуженное! Если эдакую гору золота да в рост под хороший процент… Не всю сумму разом, конечно, что-то надо на обзаведение оставить, дом, мебель, то-сё. Небось налог придётся уплатить немаленький. Выдадут ли всё сразу, или скажут подождать?
Мысли толпились в голове, выталкивая друг друга прочь. Пока самой настойчивой и здравой выглядела идея пойти обмыть удачу. Глупо нестись сломя голову к Монетному двору, чтоб ночевать на пороге главной лотерейной конторы. Завалиться бы к Лапше, утереть нос, но лучше явиться потом, с полным блеском и треском. Чтоб все увидели и узнали!
«Терновый куст» Широ с негодованием отмёл, поскольку одно время бывал в этом кафе удручающе часто – работал посыльным. «Драконье гнездо» открылось совсем недавно и, судя по всему, кормился там в основном народ семейный. «Приют алхимика» вообще бар, причём для сильных духом, «Рыжуля» – владения Третьего дома, кондитерская для страдальцев постельной немощью. В «Чащу» лучше не соваться, если не родился волком, даже от пива одно название, так, солодовая шипучка. А это ещё что? Раньше здесь была неплохая ифритская закусочная без вывески, зато с курильней в подвале. А теперь нечто унылое и безликое под названием «Жратва». При чём тут сноп колосьев и серп, Широ понял не сразу, а потом фыркнул, досадуя на свою невнимательность. Ясно, очередной загон для травоядных модников, любителей пожевать листья и корешки за цену стейка.
Когда в поле зрения возникла призывно сияющая огнями «Колесница», Широ издал победный вопль. Сама судьба вела его туда! Ресторан всегда манил не только забавным украшением фасада и причудливой вечерней иллюминацией. По слухам, владелец «Колесницы» сбежал из Раймира и был там раньше большой шишкой. Любопытно было бы глянуть на живую легенду хоть краешком глаза: ушёл мужик из державных воротил в кабатчики и в ус не дует. Как его звали – всем велел забыть, нынче только Шеф и никак иначе. Может, покажется ненадолго в зале по обычаю своей профессии.
На входе никого, вот прям так – любой с улицы ввались, а по одежке не встретят и за шкирбот не выкинут. Внутри натурально Белый дворец, в зале и вовсе кабинет раймирского тирана. Всё, как на картинках: пол в шашечку, мраморы с хрусталями, потолки до небес зеркальные, ковры текучие и ширмы расписные. По стенам прорва часов всякого фасона, все на ходу, а тиканья не слышно. Несколько просторных залов для клиентов с простыми заказами и отдельные комнаты – для тех, у кого запросы поинтересней. Не любят богачи нос к носу с соседями рассиживаться. Да и ни к чему оно, чтоб на тебя глазели, если взял чего заковыристое.
Широ сделал выбор в пользу приватной комнаты – если уж гулять, то по высшему разряду. Только задницу приземлил – на столе меню в белом сафьяне с золотым обрезом. Никаких вам «попробуйте то, рекомендуем это…»
На каждой странице красивым шрифтом прописано, для чего или от чего блюда на картинках. «Приправы», ишь ты. Ну, на здоровье не жалуемся, с удачей сегодня тоже полный порядок, расслабляющими грёзами в курильне наслаждаться надо… Будущее глянуть? Вот это дельно. Вдруг завалялись какие гвозди в завтрашнем сапоге? Если же гладко всё, чем не развлечение на себя счастливого полюбоваться? Среди всех блюд Широ приглянулось жаркое из буйволятины, а запивку сходу выбрать не смог – ни одного знакомого названия.
Словно почуяв его замешательство, бесшумно возник официант – весь в белом, даже полумаска на лице. Голос звучал любезно и приветливо, но Широ сделалось слегка не по себе – услышать его внутри своей головы он никак не ждал. Официант успокоил Широ, мол, всё для комфорта гостей, ничего, кроме комфорта гостей, и ничего против. Ненавязчиво посоветовал, что выбрать, и уточнил, не нужны ли дополнительные «приправы» к напитку. Даже подмашку о непременной выплате, магуйскую, разумеется, взял столь деликатно, что Широ позабыл спросить, отчего в меню нет ценников. Только попросил его не беспокоить. Официант понимающе улыбнулся и растаял в воздухе, оставив Широ в полном восхищении таким сервисом. Сколько б в итоге ни содрали – уж не дороже денег.
Внезапному появлению жаркого и вина Широ не удивился, он уже смекнул, каковы здешние порядки. От кушанья поднимался дивный аромат каких-то незнакомых специй, на вкус оно оказалось умопомрачительно нежным, каждый кусочек таял во рту и блаженно оседал маслянистым теплом в желудке. Опомниться не успел, уплёл всё подчистую. Даже остатки мясного сока с тарелки вытер куском лепёшки. Куда лучше говядины, хоть, по сути, та же корова и есть.
Потягивая мелкими глотками густое сладкое вино, прислушивался к себе – никаких видений, прозрений или озарений насчёт грядущего дня. Спустя полбокала засомневался. Может быть, он невнимательно прочёл или не так понял? Да что там понимать, слышал и не раз про волшебные блюда из «Колесницы», съел – и готово.
Из вежливости решил подождать ещё – официант славный малый, вино – сказка, каждый день бы такое пил. Вокруг уют и покой, чего хай поднимать раньше времени. Широ устроился поудобнее и сделал большой глоток, смакуя одновременно вино и мысли. Пить, утопая в роскошном кресле, и ждать чудесного видения завтрашнего триумфа – отличный способ скоротать время. Приятно было думать о новом себе – деятельном и пробивном хозяине рекламного агентства, распекающем остолопов-подчинённых. Или, слаще того, строгом, но справедливом домовладельце. Ведь если купить домик и сдавать жильё внаём, то от Широ потребуется только вовремя взимать плату. Очень надёжное вложение, надёжнее банковской возни. Там деньги сто раз прокрутят и выжмут досуха в свой карман, процентишко вкладчицкий на этом фоне так, губы помазать.
Жениться можно будет не на первой встречной кубышке, а при полном согласии чувств капиталы сочетать. Или бедную взять, зато благодарную. Есть ведь где-то и такие. Но красивую, уж это обязательно. Чтоб увидел – и сразу глаз загорелся, а бабочки в животе порх-порх…
Удовлетворенный мечтательный вздох не удался. Винные брызги веером легли на белоснежную скатерть, Широ дёрнулся вперёд, но вместо кашля вышел лишь сиплый захлёбывающийся всхлип. Напрасно разевал рот в поисках воздуха, скрёб горло, хватался за грудь и бил ногами в мягкую ткань. Воздуха всё не было и не было. Следом пропали звуки и угас свет.
Ещё миг – и в приватной комнате одного из лучших ресторанов столицы снова воцарилась идеальная тишина.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
On the Road
Что может приключиться, когда везёшь подарки родне через Пустоши.
Читать?Солнце палило нещадно, припекало даже сквозь платок. Но Рами ехал вперёд, улыбаясь своим мыслям. Лошадка ему досталась неказистая, зато крепкая и выносливая. Бодро несла навстречу новой жизни. Благослови Заточённая многочисленную родню Рами, и в первую голову обоих старших дядьёв!
Дядя Иршад остался доволен его успехами, к брату послал с лёгким сердцем, письмом и щедрыми подарками. Дядя Низар большим человеком стал, лавку в городе завёл и толкового племяша в люди вывести обещался.
Дома хлопот всегда полно, да с ними уж младшие как-нибудь управятся. А у дяди Низара и невеста для Рами на примете, дочка хорошего друга, такая красотка и разумница – настоящее сокровище! Если молодцом себя покажет Рами, через годик свадьбу играть можно. Матушка сыном гордилась, но насчёт затеи с женитьбой поворчала немного, мол, есть клады невиданные, которые лучше б зарыть поглубже и не откапывать. Ясно, каким ветром принесло огульные суждения, тётка Батуль постаралась. У той все невесты плохи, одни дочки её хорошие. Да такие, что расхватали, не берут. Старшая норовом в матушку свою, сплошь придирки и зубоскальство, все девки как девки, а эта – наместница Заточённой на земле, не меньше. Сама бы первая дала от ворот поворот, вздумай он посвататься. А если б согласилась – того хуже, этой царице не царя подавай, слугу покорного. Младшая кротка и приветлива, стряпала вкусно и потчевала щедро… Но с тех пор, как по совету дяди Иршада Рами перестал угощаться, всё больше убеждался: дура дурой, на ней жениться – всё равно, что ослицу за себя взять. И смеётся так, что разницы не заметишь. Вот и пустила слушок тётка, будто городские соперницы – ведьмы гульских кровей. И ладно бы промеж собой мололи языками кумушки, додумалась тётка свои помои Рами в уши лить. Ответ получила – враз глаза по шеолу сделались. Всю правду сказал как на духу: когда жена добрая и во всём помощница – пусть чего хочет ест, хоть дохлых собак. Лишь бы семье и гостям на стол не ставила.
К тому же город на то и город – там всё есть. Прибраться и обед сготовить прислуга может, были б деньги нанять. А деньги будут, Рами готов в лепёшку расшибиться, чтоб поскорей в дядюшкиной лавке в первые приказчики выйти. А если улыбнётся судьба – и полным хозяином стать.
Лошадка смирная, послушная, а тут вдруг тише пошла. Потом вовсе встала и стоит, ушами прядёт. Веселей и легче дорога, когда в седле сидишь, но всё же в оба глядеть надо.
– Ты ж моя умница! – Рами потрепал кобылу по шее и осмотрелся. Приметил впереди по левую руку раскидистое старое дерево. В тени-то сподручнее раздумывать, сильно ли заплутал. И лошадь жалко по зною гонять почём зря. Скотина смышлёней него оказалась, не дала забрести туда, откуда сама Богиня не выведет. Спешился, лошадку привязал и угостил куском лепёшки в благодарность. Сам поел, запил водой из фляги и улёгся, привалившись спиной к толстому стволу. По всем прикидкам выходило, что хоть и зазевался, крюк получился невелик. После привала поторопится, никто и не узнает о промашке. Повезло ещё, поклажа не тяжела. В свёртки, врученные дядей Иршадом, Рами не лазил, письма не вскрывал. Вряд ли там среди прочего кинжал отравленный, а в письме – приказ убить гонца. Улыбнулся Рами, представив дядьёв на месте коварного визиря и всемогущего царя из страшной сказки, а там уж и о невесте будущей размечтался. Так и задремал незаметно.
Разбудили Рами лихой свист над ухом и лошадиное ржание. Подскочил, глаза протёр – а бежать некуда, окружили его всадники. Одежда на них богатая, серая и пыльная до невозможности, лица платками прикрыты. Все при оружии. Не простые кочевники к Рами пожаловали, на разбойников угодил. Под дружный хохот успокоил наконец верную лошадку – та с места рвалась, будто ей перцу под хвост насыпали. Только и оставалось простачком прикинуться.
– Напугали вы меня и клячонку мою, добрые люди! Чуть штаны не обмочил со страху! – воскликнул Рами. – Надо ж было так заспаться, не услышал, как вы подъехали.
Впереди, должно быть, амир. Статен, грозен, сразу видно, такому душегубу с коня рубануть – что воды попить. Смерть выйдет быстрая, но нельзя Рами помирать!
– Ой, дурак! – раздался весёлый голос, и из-за спины вожака показался молодой парень, ровесник Рами. В платок не замотан, плевать ему, сколько ещё песка набьёт пустынный ветер в густые вихры. – Откуда ж тебе знать, коли нас впервые видишь?
– Потому и вижу, что добрые. Лихие спящего прирезали бы и тело бездыханное на съедение дикому зверью бросили, – обрадовался Рами и зачастил ещё пуще. – Вы ж только пошутили над олухом. И то сказать, много ли с меня поживы? Что я, что кляча моя – шакалам в плов, стервятникам на шарбу.
Шутка разбойникам понравилась, даже в стылом взгляде амира искра живая мелькнула.
– Иной корысти сразу-то не видать. На многое сгодиться может одинокий путник, – ответил вихрастый с хитрой ухмылкой, от которой по спине Рами пробежал холодок. – Пусть за душой ничего, так ведь и душа чего-то стоит, а?
Насладившись испугом на лице Рами, вихрастый почесал облупившийся кончик носа и метко сплюнул под ноги.
– Суши портки, купчик, нам до твоего хабара дела нет, а до тулова и подавно.
– Кто ж тебе сказал, что я купец? – роль наивного дурня на сей раз удалась Рами безо всяких усилий.
– Свояк свояка видит издалека, – подмигнул вихрастый. – Мы ж сами по торговой части, вон сколько товару везём! Если в сторону Хомса едешь – садись на свою умницу и айда за нами. Она уж принюхалась, чуешь – благовония да специи редкие у наших плевак меж горбами приторочены. И ещё всяко-разно, но не твоего ума дело. Нос в мешки не суй – не то амир велит отрезать.
В это Рами поверил охотно и сразу. А вожак лишь коня развернул и махнул рукой. Одним небрежным жестом выразил: хорош лясы точить, в путь пора.
Тут-то у Рами и отлегло от сердца – контрабандисты перед ним! Он их со страху за грабителей принял, а после – вовсе за людоловов. Вихрастый будто мысли прочёл, фыркнул добродушно:
– Дуй в седло, копуша. Или дальше дрыхни, пока бешеный гуль в задницу не тяпнет.
Рами послушался, благо лошадка упрямиться перестала. Думал, смерть верная в лицо скалится, а это удача дважды улыбнулась – с такими провожатыми бояться нечего, и идут они ровнёхонько в нужную сторону.
Путь вышел долгий – ну да время на Пустошах иной раз странно себя ведёт, то теряется, то находится. Решил Рами спросить вихрастого, туда ли путь держат, а нагнать никак, хоть тресни. Жеребец по бойкости под стать хозяину, и нянькой ли нанимался тот хозяин простачку-попутчику? Только и вызнал Рами, что имя амирова любимца – Али.
Упал могроб, так и то не сразу стоянку разбили. Не раньше, чем самое лучшее место нашли. Тут и вода, и зелень, не на песке голом у костра мёрзнуть с колючкой в заднице, с удобством устроились. Когда огней много – всем теплее. Принялся Рами за скромную трапезу дорожную, тут-то его по плечу и хлопнули.
– Должок за тобой, купчик! – раздалось из обитаемой тьмы за спиной.
– Чтоб тебе мужьям Заточённой на зуб упасть! – от всего сердца пожелал Рами. Не рассердился Али, ухмыльнулся только.
– Ай, хорошо, по делу вспорхнул. Есть у твоей лошадки лишний груз. Отдашь его на поживу нам с тобой – должок прощу, я не скаред.
– Колдун ты, демон или супесь какая! – притворно посетовал Рами, извлекая заветный сосуд. Ничего не утаишь в мешках, особенно доброй касы, вино крепкое и душистое, унюхал его Али. – И какой-такой должок?
– Сам знаешь. А я – честный сын ифритской матери и тебе не враг. Прочее неважно. – Али сел напротив, скрестив ноги. – Лей сперва в свою чашу, и чтоб доверху. С пылью вприкуску, зато всегда при себе. Обмоем знакомство. Моё имя тебе уж известно.
Рами поспешно назвал своё и сделал большой глоток, затем передал вино в цепкие руки нового знакомца. Верно сказал, невежливо вышло – себя не назвал, а чужое имя вызнал, пусть и ненароком.
Али приложился к угощению, заставив бурдюк изрядно полегчать. Отёр губы, прищёлкнул языком.
– Молоко Богини! Эдакую касу не то, что шейхам, царям на стол не зазорно!
– Теперь вижу, честный ифрит, – весело кивнул Рами. Когда со всем удовольствием пьют да нахваливают, вина не жалко.
– А то! Ты-то нас за злодеев спервоначалу принял, дубина. Но и сам мог невесть кем оказаться. Нечисть пустынная искусна, любые обличья примет – хошь тебе дерево, хошь зверь какой, а когда девка красивая рыдает и на помощь зовёт, тут уж ослу понятно, кто она, и чего ей надо.
– Дядька мой рассказывал, встретил с товарищами одну такую плакальщицу по пути в Дирну. Всё честь по чести, безо всякого участия мимо проехали, молитву Заточённой вознесли. А на месте оказалось, у скорняка тамошнего дочка умом тронулась от несчастной любви и на Пустоши сбежала слёзы лить. Нашли и спасли дурищу, домой вернули. Так что иногда девка в беде – просто девка в беде.
– Да, всяко бывает, – согласился Али. – Верный у сволочей расчёт, нипочём ты не догадаешься, кто перед тобой, пока поздно не будет. Брехня это всё про знаки и знаменья, есть твари, что и магов сильных проведут, как детишек.
– Знамо дело, Аджи Даххака с шейхами хоть возьми.
– Э, друг, там не тварь была, а Отец всех тварей, ты перст с подхвостьем не путай. Потому и не учуяли, чем от его чудес разит. Но и без него полно таких, что забавы ради не пожалеют никого и ничего. Им главное – обмануть половчее и поизмываться над обманутыми. Платят за их потехи всегда другие. Но не всегда через меру та плата. Бывает и по заслугам.
– Как так?
– Просто. И страшно. Слушай, да смотри, не засни. Про разбойников тебе расскажу. Всамделишных, душегубов-налётчиков. Главарь у них знатных кровей был, грознее пустынной бури. Слово его – закон непреложный, удар сабли – голова с плеч. Так его и звали, Хасан Секир-Башка.
Шли они однажды в родные края, добычу богатую везли из набега. Стоянку разбили в зелёном углу вроде нашего, всё чин чинарём. Там и прибился к ним мальчонка. Хилый, хроменький, на глазу повязка. Лошадок расседлать вызвался за лепёшку, а поймали на том, что тюки щиплет. Всего барахла при нём – монетка точёная да дудочка тростниковая. За шкварник взяли, тряхнули, спросили, чей такой будет. Ответил бойко, мол, свой собственный он, трясти можно, но не сильно, звать Баррой. Нахальный до ужаса и чумазый, будто из костра угли воровал и спал там же. Глаз добрые люди выбили, дурь осталась.
Настырничал отчаянно, под ноги лез так, что пару раз едва не пришибли насмерть. Ругали последними словами, малец в обратку тоже не стеснялся. Мужики бывалые рты разевали и спрашивали, где ж воды столько взять, чтоб отмыть поганый язык. «Где-где… У Богини в гнезде на калёном гвозде кипел котелок, да я уволок!» – вот и весь ответ.
Был у амира Хасана племяш внучатый на посылках, так и того донимал до самых печёнок: «Возьми, дяденька, сиротку в дело! Я тебе пригожусь!»
Спросили наконец, на кой увечный сопляк в удалой ватаге надобен, и тут не растерялся. Удачу, говорит, принесу, заместо амулета буду.
– Смех, да и только! Себе не смог сладить хоть долю малую, как же другим хотел? – удивился Рами.
– Вот и они так рассудили. Посмеялись над доходягой, вышибут ведь из седла в первой же драке. На все лады распекли, все косточки перебрали, а он знай тянет своё: «Возьмите, дяденьки, пригожусь!»
Амиров племяш парень смекалистый уродился, попросил надоеду на дудочке сыграть. Музыку кто ж не любит? И малой при деле. Песен разных Барра знал уйму, одна другой веселее. Про верблюда на горе уже без дудки управился, звонко так, с удальцой. Следом затянул про гульку и разбойников – чуть животики не надорвали, больно уморительно звучала из уст мальчишки похабная песня.
Думал эдак себе место в ватаге добыть, хитрец. Как допел, снова в разбойники проситься начал. Иного проще убить, чем отвязаться, но амир женщин и детей никогда не трогал. «А, чтоб тебя, сын пьяницы и дырявой лавки! Или тут останешься, или в ближайшей деревне. Про иное думать забудь!»
– Благородный поступок для душегуба. В деревне-то убогому пропасть не дали бы. На стоянках народ разный, когда-нибудь не сдержались бы и зашибли вгорячах воришку.
– Знатных кровей амир был, говорю же, – Али вновь завладел бурдюком и промочил горло. – Притом не чета многим, шваль всякую к себе не брал, чтоб за него руки марала. Законы древние чтил, за то и удачу имел добрую.
– Чую, боком вышло благородство. Мальчишка бедовый нечисти пустынной должен казаться лакомым кусочком, даром что тощий.
– Ну вот чуйка твоя пусть дальше и рассказывает, коли ещё раз поперёк моего слова влезешь, – опять не сердился Али, шутил больше. – Барра на радостях согласился, снова выманил у амирова племяша лепёшку, смолотил её влёт без запивки и уснул у костра. Такая тишина воцарилась, ну прямо благодать Заточённой на стоянку снизошла.
Утром в путь тронулись. Барра на заводную лошадь нацелился, но амиров племяш выбрал верблюда с поклажей полегче и туда засранца услал. Чтоб не отколол чего, от греха подальше. Сначала смирно сидел, не барагозил, а потом шило в заднице верх взяло. Запел во всё горло разбойную походную, лихо да с присвистом. Если поджидала за барханами какая нечисть, уж от такого представления наверняка разбежалась и расточилась. Хорошо пел, душевно, подъехал племяш поближе, чтоб послушать. И досмотреть, не без того. Монетку точёную Барре не вернули, но и трясли его не сильно, как просил. Мало ли, где чего мог упрятать – хоть бы и за щекой.
Любовную песню про красавицу неприступную, что одной рукой карает, другой милует, племяш раньше не слышал, но очень она его за сердце взяла, когда понял, о ком речь.
Окончил мальчишка очередной куплет и смолк. Стоило получше приглядеться, враз открылась причина – сушёные финики уволок и грызёт втихушку, сволота мелкая. Амиров племяш аж восхитился такой прытью. Что ж из мальца вырастет-то, когда он сейчас на ходу подмётки режет и верёвки из песка вьёт? Ладно, жалко, что ли, горстку фиников, пока ест, хоть молчит.
Рано радовался. Барра добычу дожевал и расспрашивать принялся. Много ль душ загубили в кровавой сече? Не снятся ли убитые? Как в ночи к спящим бесшумно подобраться, чтоб всех порешить? Трудно ли глотки резать? С девками слаще без спросу шалить или по согласию? Раненых бойцов добивают или бросают умирать? Наслушался паренёк всяких ужасов, а то и навидался, кто знает.
Племяш брови гнул, фыркал, но отвечал, пока не надоело. Ну и сам спрашивал в свою очередь. Не из жалости, скорей от скуки. Средь чужих мыкаться– судьба горькая, спору нет, но не в песок же малого с верблюда через нижнюю губу сплюнули. Где дом, где родня? Сорванец только хохочет – дом мой, говорит, вот он, вокруг погляди! А родня тоже везде, даже здесь – чем ты не брат мне, а я тебе?
«Ну тогда спой ещё, по-братски. Дорога долгая, а с песней короче будет», – попросил амиров племяш. Мальчишка глянул хитро, плюнул финиковой косточкой и, набрав в щуплую грудь побольше воздуха, затянул новую песню. Вернее сказать, старую, очень старую. Ту, что детям в колыбели поют с начала мира. Всяк её слова знает, хоть и длинная она, а прервать в любом месте можно. Вспомнил амиров племяш детство нежное, себя маленьким, дом и родителей. Притихли разбойнички, призадумались, затосковали каждый о своём, прошлом или несбывшемся. Даже у лошадей с верблюдами на мордах печаль нездешняя откуда-то нарисовалась. Так и шли под палящим солнцем, один певец знай себе заливается, выводит куплет за куплетом.
Да сколько ж их у этой песни? Бесконечной кажется, как дорога впереди. И слова чем дальше, тем чудней – только прислушался да разобрал их племяш, поплыло всё перед глазами, чуть сознания не лишился. А перестал вслушиваться – отлегло, отпустило. Велел Барре заткнуться, тот зыркнул обиженно, но умолк.
Дурной выбор – колыбельная в дороге, знатно всех шибануло, бошками мотают, будто пьяные. Направление не потеряли, а засомневались – верно ли едем? Уж больно долго, закат скоро. Места знакомые, а всё как одни и те же. Неужто в блазнь угодили, никогда такого с зорким Хасаном и его молодчиками не приключалось. Амир и сам не поймёт, с чего такое диво.
Тут Барра голос подал: «Я знаю, я знаю, дяденьки! В ватагу примете – скажу!» Понятно дело, в охотку сопляку любые приключения, опять шутки шутит. Послали в Бездну, Заточённую доставать, мол, в талисманы метил, удачу сулил принести, а пока всё навыворот выходит.
А Барра в ответ: «Так вы ж меня не берёте, дяденьки, вот и удача вам наизнанку, и дорожка кружная петелькой».
Не вынес кто-то из разбойников поношения, решил заткнуть мальца. Да раненым зверем взвыл, когда праща ему подлянку кинула. Ещё у одного подпруга вдруг возьми и лопни, с проклятьями на землю слетел, и нога в стремени запуталась.
Встал караван по знаку амира. От Барры все, кто мог, подальше отпрянули, почуяли неладное.
«Ай-яй, дяденька Хасан, острый меч, тупая башка! Меня в ватагу взять погнушался, а подлецов пригрел! На сиротку бедного руку поднять готовы!»
Жутко всем стало, но молчат, виду не кажут. Амир без страха смотрит, выжидает. Понял уж, что блазнь неведомая всё это время у верблюда на спине сидела, песни горланила.
«В гляделки играть мастак? Добро. Ближе поди, амир Хасан. Все подите. Покажу кой-чего», – всё так же нахально велел мальчишка, болтая ногами.
Несокрушимый Хасан подчинился. Барра приподнял повязку – и споткнулся верный конь амира на ровном месте, а сам он застыл, не в силах отвести глаза от того, что увидел.
«Я их миловал, и ты не казни. Походят под рукой потвёрже – глядишь, исправятся. Времени у вас теперь навалом, как песку на Пустошах!»
Повернулся Барра к амирову племяшу и швырнул в того финиковой косточкой. Поймал парень, чутье подсказало: нельзя не поймать, худо будет. Раскрыл ладонь – а там монетка, та самая, что на стоянке отобрали и не вернули.
А Барра свистнул в два пальца и растаял в воздухе. Раскатистый свист вскоре вернулся мощным вихрем и принёс с собою тучи пыли и песка. Красный ветер, горячий хамсин первым явился на зов злой удачи и новой судьбы ватаги амира Хасана.
– Жутко, красиво... Но непоняток уж больно много, – задумчиво сказал Рами. – Хамсин не саммум, насмерть не засыплет. Про то, чтоб пакость подбарханная детьми оборачивалась, вовсе слышу первый раз. Хидирин ребёнка взять могут, но такие штуки откалывать? А мужьям Заточённой много ли дела до разбойников? Это только присказка, когда всё на них валят, безразлично, дыру в заборе, порчу товара, козу сбежавшую. Аджи Даххак хоть шейх был, шейха грех не надуть.
Али допил касу и ухмыльнулся, но как-то невесело.
– Может, правду сказал Барра, что дом его – Пустоши. Хидир он сильный или просто вольный пустынный дух, кто ж скажет теперь. Крепко я о том думал, ответа не нашёл.
– Сдаётся мне, друг, горазд ты сочинять, – покачал головой Рами. – Отчего никто ни сном ни духом про эту байку, раз амир Хасан такой знаменитый разбойник был?
– Сколько песку унесло, вот следы его и стёрлись. Давно это было, слишком давно. Тогда не то, что тебя, прадеда твоего на свете не было, – Али вынул что-то из поясного кошеля и зажал в кулаке. – Глянь-ка сюда, покажу одну штуку.
На раскрытой ладони в свете костра тускло блеснула монетка. Старая-престарая, остро заточенная с одного края.
– С тех пор мы в пути. Всегда в пути.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Венок
Простой парнишка отправляется на праздник в соседнюю деревню и по дороге натыкается на свою судьбу.
Читать?Чернолозье славилось шумными гуляньями, со всех окрестных деревень народ стекался. Думки о грядущем веселье парням и девицам были особенно сладки – макушка лета, Удалая ночь. Для проказ и шуток самая пора. А кто после танцев сговорится полюбовно – тем по осени свадьбу справлять.
Нынче совсем по-иному должны на Шона глядеть красавицы, стал непутёвый сын кузнеца искусным резчиком. Когда дело по душе – и работа спорится, да так, что аж рука за мыслью не поспевает. Семье Шона железо издавна покорно, а ему – дерево всех пород. Отзывается чутко, само рассказывает, для какой надобности его лучше взять – потому как живое оно, мёртвое так не может. Одни брёвна для колыбели, совсем иные – в погребальный костёр. Посуда – и та с подвохом. Ох, и знатно над Шоном потешился на первый год учения сварливый Фергус, зато впрок пошла его наука.
Старшие довольны, младшие рады – ни у кого нет краше игрушек, чем у них. Птичек с лошадками ребятишки обожали, так что Шон нарезал про запас – на здоровье, на удачу, на всякое-разное, как старый пьяница учил его – «само найдёт своих». Девицам – цветы и листья узорчатые, от всего большого сердца. Самый красивый лист вырезал для суженой да шнурок заговорённый продел в ушко. Спросит девица про подарки Добрых – верный знак. Масть-то у Шона их любимая.
За работой время быстро пролетело. Только начал – а вот уж голоса приятелей на дворе слышны, зовут Шона на все лады, изгаляются, где ж, мол, искать пропажу драгоценную. Громче всех глотку драл Падди, известный ловкач и зачинщик шалостей. По его вине в том году вернулись с рожами всмятку, зато как погуляли славно! И всем доказали, что в их деревне не только самые красивые девушки и лучшее пиво, но и храбрецы в бою кулачном первые.
Улыбнулся Шон, сложил поделки в суму на поясе и вышел к товарищам.
– Разгоготались, гусаки! – а те в ответ ещё пуще хохочут, мол, как мастером стал, сразу зазнался, семерым одного ждать приходится. Недолго ждали-то, разговору больше. Так со смехом и прибаутками со двора и двинулись – денёк погожий, дорога знакомая, а всё ж толпой идти куда веселей. Прошлую Удалую ночь Падди припомнили все по очереди, каждому нашлось, что сказать. А у Падди уж и новая затея наготове – нагнать на девиц страху жуткими байками, а после пошуметь в кустах, чтоб совсем поджилки затряслись. Сами в объятия кинутся к защитникам! Только вот кем пугать-то? Места у них тихие. Покойники бродячие только ребятню малую стращать годятся. Откуда им вылезти, если даже пришлых сжигать принято, не из пепла же собраться заново. А кто в лесу сгинул или в реке утоп – тамошних обитателей законная добыча, если что останется, так в ожившем виде будет не страшнее пугала в огороде тётки Брай. А если узнает она, что про колдовское племя слово неосторожное обронили без почтения, метлой так отходит – себя не вспомнишь потом. А она узнает, всегда откуда-то узнаёт, мудрая женщина. Оборотни – те же звери, а какой зверь в здравом уме полезет туда, где костры горят и толпа народу? Больной разве что. Благие сквозь кусты ломиться тем более не станут, чтоб украсть себе на ужин красотку. Их наяву не видал никто, а кому что с пьяных глаз померещилось – да тот же мастер Фергус, если ему верить, с ними всю ночь проплясал и жив остался. Разное любили рассказывать, а ни одна история ничем дурным не заканчивалась. Не грубияны, не дикари Добрые господа и слуги их, чуть ли не лучше людей, если законов древних не нарушать. Конь речной – и тот скотина хитрая, подманивает да очаровывает, первым на рожон не лезет.
Просто выть и рычать чудищем неведомым или зверем бешеным? Так это весь вечер немым прикидывайся, не то раскусят влёт. На разные голоса блажить умельцев нет. Опять же, чтоб по-честному – идти пугать всем надо. Если обман раскроется, сердиться будут по справедливости, не на одного дурня.
Проще уж пойти волшебный цветок искать, как предки делали. Без затей, зато надёжно – особенно если девам парни по нраву. И пугать есть чем – а хоть зовутками. Незримые, бестелесные, но в болото завести могут, чтоб от цветка подальше, ко дну поближе. Договор у них такой, Добрым соседушкам за помощь. Каждый своё добро стережёт, а чем цветы волшебные хуже спелых яблок или золотых колосьев в поле?
Когда язык подвешен как надо, никто не запретит наплести побольше да приукрасить поярче, откуда те зовутки взялись и каковы собою въяве. Вроде давно минувшее, то ли было, то ли нет. И на вранье поймать нельзя, и суженым чтоб думки о крепких объятьях и жарких поцелуях страхом смертным не перешибло. Простые ж условия – не оборачивайся, не отвечай, знай под ноги гляди.
К тому и склонились, послушав Шона. Падди в сердцах обозвал приятелей олухами и умолк сердито. Малый он был отходчивый, так что как дошли до леса – не удержался, повеселел и снова трещал без умолку. По большей части о прелестях хохотушки Эби. Чур, его зазноба, она ему на весенней ярмарке обещание дала.
Шон слушал-слушал, но как припёрло, объявил всем: иду, дескать, проверить, не расцвёл ли счастливый цветок до срока, обождите – и узнаете. Под встречные шутки удалился в густые заросли со спокойной душой.
Вышел обратно – а друзей и след простыл. Наверняка Падди подбил всех удрать, в его духе проделка. Прислушался – ни смеха, ни голосов. Ничего, он шустро их нагонит, а может, спрятались среди придорожной зелени и только и ждут, чтоб выпрыгнуть с воем и воплями. Без Шона Падди верховод, бывало не раз, что учили эдак клювом не щёлкать. Сорокам на смех, ей-ей. Подумал так и побрёл неспешно, сделавши вид, будто и впрямь попался на уловку. Душновато в лесу, мошкара звенит, дятлы по стволам снуют… И звонкий девичий голосок знакомую песню выводит под перестук копыт.
«Скачи, золотой барашек, скачи веселее! На зелёных лугах ждут тебя Добрые господа. Резвись, золотой барашек, в мягкой траве им на радость! Веселье и радость любят Добрые господа. Другом тебя назовут и с лаской как друга попросят. Ты уступи, когда просят Добрые господа! Дай им рунца своего, дружок золотой барашек! И нежным мясцом поделись, что так любят Добрые господа!»
Обернулся Шон и видит – плетётся за ним по дороге чахлая кобылка рыжей масти, одни мослы да грива. Копыта не кованы, верно понял по звуку. Верхом на кобылке – девчонка не старше Шона, чернявая, загорелая, вся в конопушках.
Поравнялась с ним, откинула с лица длинные волосы, блеснула карими глазищами и улыбнулась – а зубы крупные, неровные, куда там лошади! Молча бы проехала, да Шон не сдержался, окликнул.
– Откуда едешь, певунья?
– С отцовского двора к вашему столу. Накрыт знатно, Чернолозье всегда тем славилось.
Ох, и хороша. Вроде с первого взгляда проста, как кусок холстины, – а всё при ней.
– Как зовут тебя?
– Всё-то тебе расскажи-скажи, добрый… человек. Может, подвезти ещё попросишь? А Белка моя с места не тронется, как на спину ей сядешь. Знаем таких попутчиков!
– Белка? Потому что рыжая? – Шон смотрел на девицу и разгорался всё жарче. Вот ведь колючка терновая!
– Да что ты, добрый… человек. Оттого, что по деревьям лазит, добычу в дупло прячет и ест вниз башкой.
Шон не сдержал веселья – сам бы так ответил. Несчастная кляча всё ещё выглядела заморенной и вялой, ноги впору руками переставлять, чтобы шла.
– Жалко мне Белку, зачем ломать хребет скотине, когда тебя едва тащит.
– Двужильная она, не смотри, что неказиста, – девчонка сорвала с ближнего куста лист и пожевала, совсем как младшие братовья Шона. – Нрава смирного, вскачь не полетит, пылью из-под копыт не умоет. Ползком за нами поспеешь, провожальщик.
– Имя-то скажешь? – ухмыльнулся Шон. – Боишься – так соври. Если умеешь.
Девчонка сморщила нос и показала Шону язык.
– Для вранья много ума не надо. Имя моё простое – Морин. Как отец назвал, так и живу. И послушай я его слово нынче – скучала бы взаперти за рукоделием. А сам кто и откуда, пригожий? Что-то не видала я тебя тут раньше.
– Меня Шоном кличут. Хотя мой старик звал иначе, да всякий раз с выдумкой А откуда – тоже невелика тайна, не из петушиного яйца, а от матери и отца.
– Языкастый какой сынок у них уродился, – Морин одарила Шона насмешливым взглядом. – И смелый.
– Да и ты не промах, раз поперёк отцовского наказа на гулянку удрала. Отец-то строгий, небось?
– Суров, как зимняя стужа. Но меня любит крепко, побранится малость – и простит. Не хочет он меня никуда пускать, боится, обидят его кровиночку ненаглядную лихие люди.
– Есть на свете лихие люди, а добрых всё ж больше, – ответил Шон, вспомнив одну из присказок Фергуса. – Не то мир давно бы прахом пошёл.
Морин прыснула так громко, что даже несчастная Белка очнулась от сонной одури и покосилась на хозяйку.
– Сам придумал или подслушал у кого?
– Напрасно веселишься. Не бывало такого, чтоб кто из наших девиц обижать вздумал. А если заезжие эдак бесчинствовать начнут, им быстро ума вложат в задние ворота.
– Отец мой на свете дольше нас с тобой живёт, всякого повидал. На ярмарки разный люд съезжается, пройдох и злодеев полно.
Пришлось Шону признать правоту Морин. Не зря ещё Шонов прадед для младших выковал обереги особые, чтоб никто обмануть не мог на рынке. Надень браслет на предплечье – тотчас будешь видеть, где тебе заваль подсунуть хотят или одну монету за другую спихнуть. Да мало ли что. Это уж когда в полный возраст входили, сами подмечать научались.
Так за разговорами и дошли до развилки. Друзей по-прежнему ни следа. Ну и пёс с ними! В Чернолозье всяко встретятся, и пусть от зависти лопнут, увидев, с какой прекрасной спутницей Шон на праздник заявился. Морин мыслей его не слышала, восхищённо смотрела на небо.
– Гляди! Закат какой славный сегодня, будто кто алым соком ягод всё залил!
– Красота, – согласно кивнул Шон. Ему зрелище тоже нравилось, хоть в такие вечера ворчал на него Фергус, мол, нечего зенки пялить, дурной знак это. – Говорят, так бывает, когда Холмы открываются, и оттуда виден свет костров Благих.
– Огромные должны быть костры-то, чтоб так небо зажечь.
– Наставник мой по молодости видел, только малые и на нашей земле. Тоже на праздник шёл, сбился с пути, выбрел не к тому огню – и с Добрыми господами всю ночь в поле провёл.
– Неужто! – глаза Морин загорелись от любопытства. – И как же он сподобился от них удрать?
– Проще простого, как все знающие люди, – важно пояснил Шон. – Угощали – не ел и не пил, даров не брал, по рукам ни с кем не ударял и в игры не играл. Не за что его взять было. Влюбился без памяти на той гулянке в одну красотку, и ей тоже глянулся. Говорил, не дала бы в обиду соплеменникам, даже если б нарушил какой запрет. А верней всего, врал напропалую. Упился до поросячьего визга, вот и приснилось ему. Проснулся в обнимку с сухой корягой. С тех пор и не женат. Резчик он знатный, руки золотые. Меня вот выучил ремеслу. Жалко, пьёт, как конь в засуху, и нрав у него колючий.
– Кто ж за такого пойдет! Вот разве что дева из Холмов на ночь пригреет… – сочувственно улыбнулась Морин. – У них там, поди, своих ворчунов и пьяниц полно. Напраслину, значит, возводят на соседушек, не всяк им годится, привередам.
Оба умолкли, призадумались. Только Белке всё нипочём, знай себе тащится, хвостом помахивает. До самого Чернолозья молчали, а Шон на спутницу украдкой поглядывал. Чем чаще поглядывал, тем больше пленялся. Но балованная дочка при суровом отце, с такой держи ухо востро.
Дошли как раз вовремя. Своих Шон отыскал почти сразу – парни уже успели пропустить по кружке и напропалую перед девицами выставлялись. С соперниками прошлогодними замирились, а как Шона увидала честная компания, так налетели со всех сторон – и давай тормошить-расспрашивать, где ж он опять запропастился, неужто нашёл дивный цветок? А Шон осушил поднесённую кружку и разулыбался во весь рот. Лучше того нашёл, куда лучше! Оглянулся – Морин к нему спешит, на ходу с кем-то из знакомцев перешучиваясь и палец к губам прижимая. Да не с пустыми руками пришла, разжилась где-то пузатым кувшином, а в нём не сидр – сказка. Пах отчего-то как тот, что из битых заморозками яблок варят, прозрачный, сладкий и крепкий. Пустили кувшин по кругу, пьют да нахваливают и его, и красотку-добытчицу.
Падди пуще всех старался себя знатоком показать. Такой, дескать, на ярмарке пробовать доводилось не раз, привозили ровно из той деревни, откуда Морин родом. Врёт и не краснеет, стервец. А она хохочет в ответ – известное дело, самые вкусные яблоки там и зреют. Раз попробовал – вовек не забудешь. Тут уж спорить никто не стал, по такому поводу все дружно плясать пошли. Падди и тут прилип, как репей, про зазнобу свою позабыл. Эби не растерялась, с Шоном утешилась, только в вихре танца парочки обратно махнулись. Обернулся Шон, а рядом с ним снова Морин. Огонь-девка, веснушки – будто искорки от костра рдеют, глаза лукавые – как угольки горят.
Умаялись плясать, вышли из круга, чтобы дух перевести и разделить горсть спелых ягод. Окончилась делёжка поцелуем, что был куда слаще всех плодов земных, даже ворованных из чужого сада в детстве сопливом. Спохватился Шон и из поясной сумы лист заветный на шнурке вынул.
– Без цветка, не взыщи. Сам резал, как знал, что тебя встречу.
Морин подарку обрадовалась, шепнула нежно:
– Славный дар в Удалую ночь, – и выскользнула из объятий. Большего не дозволила, но на поиски цветка заветного сама позвала в ближайший лесок. Там потерялись ненароком, только голоса друг друга слышали. На зов знакомый Шон долго шёл в темноте. Спотыкался о корни, летел кубарем, поднимался и снова падал. Заблудился бы, да светает рано в эту пору. К утру схолодало сильней обычного, аж туман от земли поднялся. Вышел ровно там, где заходили, продрогший и раздосадованный.
И видит – о счастье! – Морин тоже выбралась и Белку отыскала. Та жуёт что-то в траве, не открывая глаз, а Морин на ней верхом, чумазая и растрёпанная, зато в волосах венок красивый из жёлтых цветов лесных и узорных листьев. Второй попроще, не такой пышный – в руках, доплела почти. Шона увидала, глянула сердито:
– Уж думала, съели тебя, шальной! Зря старалась, на башку твою бедовую венок готовила.
– Куда там съели! Малым обошлось, пожевали и сплюнули, – ответил Шон весело, но с виноватинкой. Из-за его дурости ведь девчонка звала и ждала, замерзла, небось. А та рожицу состроила и венком в него запустила.
– Надевай, трепач!
Сноровка у Шона что надо, а тут подвела, сказалась усталость. В предплечье угодил подарок любимой и в траву упал. Нагнулся подобрать, смотрит – а в руке петля злая, ловчая. Как глаза поднял и понял, куда конец тянется, тотчас прочь отбросил.
Вместо клячонки рыжей – статная вороная кобыла в богатой сбруе скалится и приплясывает. А в седле – та же Морин, да не та. Бледна, как покойница, глаза цвета поздних сумерек, рот алый – и зубы в нём мелкие да острые. Одета по-королевски, на голове не венок – венец золотой жёлтыми и зелёными каменьями сияет. А на шее Шонов подарок красуется. Легонько тронула его рукой дева и улыбнулась.
– Ишь ты, силён, миленький, – голос ласковый, а с каждым словом белое марево всё ближе ползёт, рычит и повизгивает нетерпеливо – вот-вот вырвутся на волю призрачные псы. И не роса на траве давно, иней.
– Видно, судьба тебе не барашком длинным быть на пиру в доме моего отца. Как снег первый ляжет, жди свою суженую, Шон-резчик. По зиме-то нам раздолье и полная власть, сам знаешь… Никакое железо тогда не собьёт со следа гонцов любви моей.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Сундук
После сильной песчаной бури на Пустошах можно найти столько интересного! Четверо бойких деревенских ребятишек отправляются на поиски – и успех вылазки превосходит самые смелые ожидания.
Читать?Из-за калитки доносилась отборная брань – зычный голос деда Архана костерил на чём свет стоит «лоханку шелудивую, шакалью сыть и мушиную ять». Столь цветистых титулов обычно удостаивалась его собака – молодая хитрая сука наловчилась избавляться от ошейника и удирать навстречу приключениям. Всегда возвращалась, и даже с прибытком – то щенки в брюхе, то задушенные куры. Её знала вся деревня – и ближайшие соседи пошучивали, мол, имечко животине впору пришлось, сам ведь дал, не с неба упало.Дыхалка у старика мировая – как у того жреца из сказки, что от заката до рассвета пел хвалу Заточённой и ни разу не сбился и не повторился. Когда в своей обличительной речи дед догромыхался до «срамной отрыжки пустынных блудней, дщери дохлой гиены и Отцов всех зол», Хури не выдержала и прыснула – экое родословие выписал!
Заслышав смех, Архан обернулся и сердито проворчал:
– Одну оторву потерял, вторая нашлась.
– И тебя с солнышком, дедушка! – поклонилась Хури, улыбаясь во весь рот. Знала, что против такого грозный старец долго не выстоит, даже в самом скверном настроении. Когда узнал, что малышка отлично видит в темноте, ликовал как на праздник, замирился с матерью и осыпал подарками – и с тех пор не переставал гордиться.
– Мать прислала? – недоверчиво спросил Архан, но взгляд его потеплел, морщины у глаз слегка разгладились.
Хури озорно мотнула головой и тут же пригладила волосы, надеясь скрыть волнение. Второе удалось не вполне, а первое – и вовсе напрасный труд, совладать с буйными жёсткими кудрями могла бы разве что магия. Вдруг заупрямится дед, не пустит – мало ли хлопот на хозяйстве. В прошлый раз хоть услал за финиками, дескать, боха сама себя не поставит.
Уговор был твёрдый – идти ватагой или не идти вовсе. Старый знахарь будто мысли прочёл, рявкнул так, что вздрогнула и окончательно проснулась вся Хафра:
– Матар!
Товарищ покорно явился на зов из недр пристройки, хмурое лицо его при виде Хури засияло, как начищенный медный таз.
– Амира твоя пришла. В последний-то заход совсем пустые вернулись, добытчики.
– Так сколько дней затишье стояло, – вполне справедливо заметил Матар, вынимая из кустов у забора заготовленный с вечера мешок со снаряжением. – И то стыдно сетовать, что просил – исполнили, да на тарауты кой-чего нашлось. А уж после такого доброго ветра…
– Добрый ветер – после шарбы с чечевицей. Саммум же единым дуновением открывает клады и могилы – и что тебе выпадет, один Хаос знает, – наставительно изрёк дед и покосился на Хури. Удостоверился, что хихикать она не собирается, и махнул рукой. – Ладно, проваливайте! Чего надо – оба знаете.
Бана и Джадир ждали в условленном месте на выселках – точнее, не очень-то и ждали. Нехотя отлипли друг от дружки и уставились, словно на назойливую родню, ввалившуюся в разгар свиданки. Доля справедливости в том была – Джад доводился Хури единоутробным братом. Самый старший из всей ватаги и самый высокий, лицом и тёмными волосами походил на мать, рост и необычные серо-голубые глазищи унаследовал от неведомого папки. Чем бесстыдно пользовался, приписывая себе загадочное и высокое происхождение. Девицы млели, Джад цвёл, а от судьбы многодетного отца его пока берегло наличие у каждой готовой на всё зазнобы толпы родственников. Тоже готовых на всё, в том числе и на самое страшное – перековать мечтателя и краснобая в хорошего работника.
Хури однако умела заставить Джада шевелиться, играя на его тяге ко всему красивому, необычному и неведомому. Те же струны задевала Бана – тонкая, изящная, похожая на статуэтку из чёрного дерева, она и в простом дорожном наряде не походила на кучу ожившей ветоши. Наверняка текла в ней кровь беглой знати – той самой, что щедро позарывала в округе столько сокровищ. Вот и сейчас бровью повела – как награду пожаловала. Не от заносчивости, девчонка она была добрая, просто само так выходило. Породистая у них деревня, плюнь не глядя – угодишь в потомка светлости или сиятельства.
– Ну, где застряли? – Джад, подогретый обществом подружки, сразу решил дать делового.
– Сам смотри не застрянь, вынимать всем миром придут, – хмыкнул Матар, не обращая внимания на укоризненный взгляд Баны. – У дядьки Вабиля ручки – как у тебя ножки, враз справится.
– Пошли!– скомандовала Хури. – Не умаслим деда – конец подвигам.
– Какие здесь подвиги… – вздохнул Джад. – На старших глянь, изо дня в день, из года в год одно и то же. Тоска, свихнуться можно.
– А можно уехать, – мечтательно протянула Бана. – В какой-нибудь большой город, больше тех, куда наши ездят. А лучше сразу в столицу. Камилька вон не побоялась – и по всему видать, не тужит.
– На Пустошах сколько шейхов – столько и столиц, выбирай любую, – везде только и ждут, когда ж к ним припожалуют гости из блистательной Хафры, родины самых глубоких вараньих нор и наикруглейших дурачин. На двуногих осликах приедут, да в каждом кармане по решету привезут! – братец бросил яростный взгляд за линию горизонта, словно там скрывался ответ на злополучный вопрос, откуда взять столько денег, чтоб добраться до города с исправным порталом. Дальше мысль Джада редко заходила – наверное, так он помогал себе не падать духом. Старшей сестрице втайне завидовал, но не сознался бы в том и под пытками. Когда твоя принцесса – любимая младшая дочка дядьки Вабиля – нельзя быть рохлей. Лучший забойщик скота в округе, силач, балагур, слово скажет – как кувалдой вмажет. Пылкого воздыхателя Баны он прозвал Верблюжонком.
– Неплохо, – Хури одобрительно оглядела увесистую сумку. Запасался Джад основательно, тащил то и это, нужное-важное, с кухни и с-под прилавка. Можно подумать, и впрямь собирался в одно прекрасное утро податься в бега.
– А то! Как знать, что ждёт в пути. Особенно сегодня – всё как не на месте, будто духи в кости резались на барханы и добро потом по принадлежности растащили.
– Дед рассказывал, что песчаная буря – любимый фокус одного из мужей Заточённой. Потому и зовут ту непогоду одним из его старых имён.
– Слаще забавы нет, что ли, когда ты муж богини? – сморщила носик Бана. – На кой сначала магию отбирать, а потом куражиться, как последний трус?
– Кто ж знает. Жадюг и душегубов и среди простых с горкой, а уж если о царях речь... Одни говорят, позавидовал, что она сильней их с братом, другие – свихнулся от власти да ревности. А может, сразу такой был. Разве в здравом уме поселишься во дворце из чёрного камня и калёного железа, где окна с дверьми местами поменяны? – пожал плечами Джад.
– Или в сияющих чертогах, таких белых-пребелых, что ослепнуть можно, а служат тебе неупокойцы, охочие до сладкой кровушки и свежего мясца… – подхватил Матар с подвыванием, но умолк, нагнувшись подобрать что-то с земли. – Ого, с почином нас!
Первой добычей оказалась дохлая ящерица, завяленная в доску. Все сочли это добрым знаком. Как только забрезжил рассвет, идти стало веселей. Пусть виды и утратили ночную таинственность, зато воздух прогрелся. Вместе с холодом пропало навеянное дедовыми сказками смутное ощущение тревоги. Пустоши не злы и не добры, они просто есть. И день там ничуть не безопасней ночи. Как нарочно, после ящерки судьба не баловала находками, самоцветы – и те мелкие и битые.
– Эй, а мы разве не в сторону Масхара? – забеспокоился Джад. План его был прост – проводить Бану до тётки и на обратной дороге набрать красной соли – без неё дома ждала хорошенькая взбучка. Потому он первым заметил отсутствие надёжных примет. Не могла же недавняя буря вырвать с корнем толстенное старое дерево и унести без следа?
Хури сняла с пояса флягу и сделала пару мелких глотков. Солнце набирало силу, воздух уже слегка подрагивал от зноя.
– Меньше языками молоть надо, трещотки, тогда и направление не потеряете.
То тут, то там попадалась редкая растительность. Вездесущий джантак, корявые дум-пальмы, клочковатые кустики «шейховой мотни», пыльно-зелёные шары дохетника. Из его пахучих листьев дед по какому-то мудрёному рецепту готовил свой знаменитый настой. Зорче, чем за маленькой Хури, следил только за запасами этого снадобья. Почём зря и без меры не давал, даже когда умоляли и в ногах валялись. Оно и понятно – если хлебнуть слишком много сразу, можно сердцем поймать эхо радости тайных садов Заточённой, а если делать так слишком часто, душа превратится в алую птицу и выпорхнет через горло.
– Ну хоть горы на месте, – утешила товарищей Хури с вершины ближайшего бархана. Ничего нового она оттуда не увидела. Неразлучная парочка опять о чём-то шепталась, Матар неспешно собирал душицу – как и все, привык полагаться на чуйку подруги, но даром тратить время не любил.
Хури выпростала из-под рубахи шнурок с тараутом – раз и её повело, лучше проверить, чем по блазни забрести неведомо куда. Крепко сжала амулет, ладонью ощущая каждую чёрточку замысловатого узора. Что внутри – Хури точно не знала, но даже если дед туда просто чихнул c очередной понюшки – оно всё равно работало. Выпалила причётку и прищурилась – та же картина, стало быть, вполне настоящая. Камни, песок, высокое пронзительно голубое небо – и очень кстати вернувшаяся чуйка. Дали маху, пусть не сильно.
Впереди маячили заросли драконьих шаров – колючие, но вкусные, заразы – а за ними нечто, похожее на остов давно разрушенного большого здания. Хури удивлённо присвистнула – товарищи восприняли это как сигнал и подтянулись поближе.
– Привал у нас будет царский! – пообещала Хури, сбежав вниз.
Руины вызвали у парней бурный восторг, спелые шипастые плоды они собирали торопливо, желая поскорее разбить стоянку и обследовать таинственное место. Бана же смотрела на древние камни с опаской.
– Что, если там кто-то есть?
– Несомненно! – со смехом ответил Джад. – Жуки, пауки, скорпионы, змеи и лисы. К ночи подтянутся совы, летучие мыши, шакалы, разбойники, злые ведьмы, кровожадные гули, неупокойцы и призраки, новоселье праздновать.
Хури отвесила брату подзатыльник – проверенное семейное средство от приступов балабольства.
– Совесть варанья, башка баранья. Вы с ней и так вечно слипаетесь, как два куска лукума, а ты ещё пугаешь почём зря. Чтоб сподручней утешать было?
– А что я? Разве не прав? Если эта махина после саммума откопалась, так мы тут первые. По следам и по всему, – Джад хитро улыбнулся. – Что найдём – наше по праву.
Несмотря на усердные поиски, нашли не особенно много. Черепки от посуды, осколки статуй, кости мелкого зверья и прочий мусор. К полудню утомились окончательно и пристроились отдыхать в тени обломков портика. Оголодали тоже изрядно – лепёшки и вяленое мясо пришлось убрать от прожор, не дожидаясь, покуда из припасов не останется лишь несчастная ящерка. Драконьи шары оказались весьма кстати – плотная сочная мякоть отлично утоляла голод и жажду, а перед тем, как идти дальше, можно было нарвать ещё – толстая шкура позволяла плодам храниться долго.
Джад, огорчённый неудачей, дремал вполглаза, уложив кудлатую голову на колени Баны, а та нежно гладила его по волосам. Матар хлопнул себя по бокам и досадливо сплюнул. Некоторые привычки наставника скорее перенимал, чем намеренно передразнивал, и тем неизменно смешил Хури.
– Ну и дураки же мы! Дед Архан ведь рассказывал про старые храмы – так храм это и есть. Потому и костей столько, и идолов битых. Обчистили его до камешка. Ещё до того, как песком занесло.
– Слыхала, если уснуть в таком месте, вещий сон увидишь, – обронила Бана, оглядывая росписи на стенах – что означали повторяющиеся символы, никто не сумел понять, хотя грамоту знали. Затейливая вязь искусно вплеталась в рисунки деревьев, цветов и трав, точно хищные дикие лозы. Посмотреть подольше – и чудилось в тех картинах некое скрытое движение.
– Или вечный, – сообщил Джад, не открывая глаз. – Смотря, чей храм, и кого в жертву тягали. Если не только скотину и птиц, так духи самых истовых в стенах оставались, сторожить и помогать. А нынче богини нет, служб нет, верующих нет. Пустота получается, а от пустоты ничего хорошего не жди. Растёт она, ширится, и чем старше – тем голоднее. На живые голоса отзовётся охотно, да так, что не слышать нельзя, можно лишь не слушать… – тут братец оборвал рассказ и захрапел. Из-за обломка колонны ему вторил Матар.
– Треснуть бы его, да проснётся, снова заведёт свою шарманку, – вздохнула Хури. – В кого он такой? Младших до сырых рубашонок пугает своими сказками, хуже деда. У того хоть понятно, кто за что да почему.
– У Джади голова иначе устроена, – вступилась за дружка Бана. – Потому и тесно нам здесь.
– Жаль, починить устройство нельзя. Хотя дед пытался, да не догнал в тот раз.
– Зато тётка Марджана поймала и за двоих отоварила.
– Привязывать надо свою метёлку, – Хури сочувственно улыбнулась мирно дрыхнущему братцу. – Через край хватил ведь – сочинить сказку про старого гуля-колдуна, его хитрую дочку-торговку и семерых её съеденных мужей!
– И чего? – Бана была непреклонна. Вот что значит настоящая любовь, бедовая башка золотой кажется не только принцессам из легенд, выручающим всяких безумных поэтов. – Гульки-то известные красотки и разумницы. А старый гуль не абы кто, колдун же. Сразу ясно – голова! На ярмарках и простые не в клетках сидят да не на веревочке ходят, хлопочут не хуже прочих. Нанимали бы их подёнщиками, будь они лентяи, бандиты или просто никчёмы, что голову с задницей спутают без указки?
– Давно тут все народы перелюбились и смесков наплодили. Поди разбери, кто чьих кровей. Да и не то обида, обида, что самую погань взял для красного словца – и так живо вывел, уж поверить недолго, будто оно взаправду.
От заезжан шуточки слушать – привычное дело, что с них взять, кроме платы повыше. Будто каждый трепач точно знает, с кем его бабка за бархан ходила песочек просеивать! Хури отрывисто фыркнула, вспомнив бравых молодчиков, которых ей порой приходилось подбирать или вовсе вытаскивать из беды. С магией заёмной нос к небу дерут, а как переноска не туда выкинет или амулеты дорогущие фигу покажут – сиротки сопливые беспорточные. Без провожатого мужьям Заточённой в подхвостья провалятся и не заметят.
– Да какое там взаправду. Больше смешно. И чуточку гадко. – Бана снова сморщила носик. – В чём страх-то? Кто разделку туш не видал и мяса не ел?
Джад вдруг выгнулся, забился, да так жутко, что перепуганная Бана еле успела отскочить. На шум подбежал разбуженный Матар, и вдвоём с Хури они попытались привести бедолагу в чувство. Пинался и лягался бешено, из горла рвался хрип вперемешку с шипением, разобрать можно было только одно слово – «жажда».
С неожиданным проворством вывернулся, уцепил Бану за рукав и потащил к себе, продолжая издавать нутряные протяжные звуки. Девчонка завизжала, а на губах Джада немедля нарисовалась довольная улыбка. Распахнул бесстыжие глаза, невинно похлопал ресницами:
– Не страшно, значит?
– Да чтоб тебе провалиться! – Бана вырвалась из хватки «одержимого» и отвернулась, пылая праведным гневом. – Чурбак треснутый!
– Совсем дурной? – Матар постучал пальцем по виску и отправился собирать нехитрые пожитки. Хури показала брату кулак.
– На седой заике женат будешь, скоморошина!
– Вот уже и судьбу пророчит. Ведьма, как есть ведьма! – в притворном испуге всплеснул руками засранец и принялся изо всех сил помогать сворачивать лагерь. Успехом своего представления он от души насладился, но понял, что перегнул. В сторону Баны бросал взгляды жаркие и полные немой мольбы о прощении. Та фыркала, шипела, шлёпала помощника по непослушным рукам, но братец продолжал виться рядом, как балованный кот при щедрой хозяйке.
Матар себе такого не позволял, понимал, что вылазка – не свиданка, потому просто подошёл, встал рядом и проговорил, вроде как ни к кому не обращаясь:
– Ну что, может бросить их тут? Пускай до могроба возятся. Как раз к новоселью нечисти главное блюдо. Сказители-то все известно кто – её прямые сродственнички, длинный язык – тень Отца Лжи, пустая башка – чаша Отца Скорби. Говорят, у самых злых всё былью оборачивается, и чем кровь чище – тем чаще. А кто послабже – те просто детвору и девиц побасенками тешат, сманивают на поживу своему племени да на верную погибель…
– Говорят, что кур доят, – только-только достигший хрупкого мира Джад не оценил вдохновенного подражания. – А доить пошли – вымя не нашли!
Хури закатила глаза, закинула на плечо сумку и молча двинулась прочь. Надёжный способ погасить искру раздора одним плевком. Товарищи поспешили прибрать всё и последовать за ней. Несмотря на уход с привычной тропы, в Масхар должны дойти вовремя. Не то чтоб не выпадало заночевать в дороге, но на кой оно без особой нужды.
Некоторое время шли молча, даже неугомонный Джад попритих – невозможно в одну глотку нежничать с подружкой и доставать всех байками про жуткий караван, подбирающий заплутавших, чёрных лис, что нельзя убивать даже случайно, или про белого верблюда, о котором надо молчать, если увидел. Ну караван понятно – разбойники. С лисами ещё проще – кто ж убивает ценных тварей, что гадят самоцветами. Но верблюд просто чушь. Почему именно белый, почему верблюд, а не ишак, коза, баран, корова или лошадь? Нескладней только выдумка про Кривого. Обычный с виду путник, да только возникает невесть откуда и окликает. Ответишь ему, заведёшь беседу – берегись, выбирай слова, чтоб целёхоньким уйти. Не ответишь – всё равно худо будет. Узнаешь тогда, что глаз у него только один, вместо второго дыра бездонная. Тем, на кого глянет пустой зенкой, – ни пути, ни судьбы, одна злая удача до скорой могилы. Как от такого типа уберечься, когда примет никаких до последнего? Хури нахмурилась, досадуя на себя, – до чего прилипчивые да неотвязные россказни!
За спиной раздался тихий мелодичный звон и следом удивлённый возглас Джада. Хури оглянулась – братец рылся в поясной сумке и наконец выудил оттуда источник звука.
– Ого! Сигнал слабый, но отчётливый, вон как светится.
– Мать тебя прибьёт! – Хури вспомнила, как Джад смотрел на эти амулеты, когда их только привезли в лавку, но не думала, что у него хватит дурости утянуть один. Никакие они не поисковые, под эту песню их только заезжим впаривать как баловство от безделья. Свои-то брали, чтоб вместо золотых цацек им подделку не сунули на ярмарке. Какая ж невеста обрадуется, что у ней жених балда?
– Не пойман – не вор, – Джад показал Хури язык и проворно взбежал по бархану, повинуясь указке амулета – сиял он всё ярче, хотя звук то и дело прерывался. Бана с Матаром двинули за кладоискателем – чем не весёлая игра? А в конце, может, свезёт найти какую-нибудь ценную пустяковину. Азарт оказался заразен, Хури тоже не стала смирно топтаться в ожидании и полезла наверх. Сходу не придумала, чего эдакое выдать понасмешливей, как вдруг дальний склон бархана просел и обрушился, увлекая за собой честную компанию. Успела лишь прикрыть лицо платком.
– Ну что, поели песочку, танцовщики? Допрыгались, "ловит-не-ловит"! Вот Пустоши и подловили! – крикнула Хури в яму, где копошились и кашляли товарищи и надрывался треклятый амулет. Видать, от падения его накрепко заклинило. Не в зыбун влетели, на том слава Хаосу.
– Давай к нам, тут на всех хватит! – огрызнулась Бана. Джад первым делом помог ей отряхнуться и теперь шарил в песке в поисках амулета. Матар нашёл свой мешок и прикидывал, как половчее выбраться, не вызвав очередную лавину.
– По одному, – заключил он. – Я первый, потом Бана, а властелин сокровищ павших городов пока выроет себе норку, как варан, вон уже и лопату в ход пустил.
– Да погодите вы! Есть тут что-то, не может эта штука орать зазря! – отмахнулся Джад, не обращая внимание на подколки.
Пока вытаскивали Бану, успели вдоволь нашутиться. Верещание амулета меж тем стихло – сломался окончательно или вышла вся магия. Зато сопение и шорох песка сменил ликующий вопль, а вскоре показался сам Джад, с лихорадочно горящими глазами и изрядно раздувшейся сумкой. Бросил её на песок – от удара сумка раскрылась, и дар речи пропал даже у Хури – у них под ногами сияли на солнце сказочные сокровища. Тусклое старое золото, переливчатые камни – не просто самоцветы, а настоящие драгоценные! Чего там только не было – ожерелья, наручи, серьги, кольца, даже царская корона! И монеты, много монет!
– Что, съели, маловеры? – Джад до того бурно праздновал победу, что лицо его сделалось каким-то чужим и неприятным. Но лишь на краткий миг. – Там добра – завались! Целый огромный сундук! Только доски убрать в сторону – и греби по карманам, сколько унесём. Крышка совсем ветхая, ткнул раз лопатой, она и развалилась. Достойно моей принцессы! – он нахлобучил на голову Баны узорный тонкий венец с крупным огненным опалом. – Камень Заточённой!
Польщённая Бана зарделась и поправила подарок – он оказался ей великоват, но всё равно очень шёл к тёмной коже, волосам и больше всего – к глазам. Лукавые огоньки в них словно зажглись от искорок в камне. Ну как же, непутёвый Верблюжонок наконец-то совершил подвиг! Видок у героя был тот ещё – на шее связка ожерелий, на обеих руках разномастные браслеты, слишком большие для него. Гордо уселся и скрестил руки на груди, будто полководец, захвативший вражескую казну.
Матар изучал добычу, одобрительно цокал языком, даже попробовал одну монету на зуб. Хури ничего трогать не решилась – чудо же, как есть. Вдруг оно как магия во сне – только хвать грязными лапами, тут же исчезнет? Опалы, рубины, сапфиры, изумруды… Ай, камней тут больше, чем назвать можно. И работа какая – грубая, но красивая. Особенно пришлась по сердцу золотая ваза с милым простым рисунком: листва и крутобокие плоды, среди которых притаились маленькие змейки. Вмятина и покоцанная ножка ничуть не портили её. Или это чаша? В любом случае, добротная вещь.
Солнце сдвинулось, совершая извечную прогулку по небу, тени стали длиннее. Бана поправила венец – он то и дело норовил сползти – и устроилась рядом с Джадом, обняв сзади за плечи.
Хури потёрла глаза – нечего было так таращиться на блестяшки: уже померещилось, что у слипшейся в одну тени парочки на мгновение отросла третья голова. Хихикнула и хотела было съязвить, да раздумала – слишком счастлив Джад и довольна Бана. Матар, похоже, молчал из тех же соображений. А может быть, и нет. Руку стервец вроде как случайно забыл у Хури на коленке. Она стряхнула её своей и шутливо пожала. В ответ Матар сгрёб в объятия и прижал к себе. Так и сидели, уткнувшись друг в друга и грезя каждый о своём.
– Теперь-то всё будет по-другому, да? – послышался нежный голосок Баны.
– Обещаю. Мы ж можем не возвращаться. И не светить ничего – переночуем у твоей тётки, вызнаем, как дальше. И всё, прощай, родные края, здравствуй, новая жизнь. Ну или хочешь – откупимся. Чтоб наши жили лучше прежнего – а мы им письма из столиц писали. Но тихо надо, как мышь под веником, чтоб пришлые не пронюхали. Кладяная деревня, деревня дураков, набегут пограбить так или иначе, – Джад всё ещё пребывал в упоении, все тайные мысли вываливал как на духу. – Знаешь, даже батька твой дурак, нельзя ему столько золота, мать говорила, его однажды так облапошили…
За этими словами последовал влажный хруст, будто треснула в костре толстая сырая коряга. Звук шагов, шуршание... Гул в костях, глухой стон над ухом – Хури отлепила щёку от груди Матара, вскочила на ноги.
Бана. С той самой вазочкой в руке и странным лицом. Как у Джада, когда из ямы вылез, чуждое и неприятно жадное выражение – а брат позади и навзничь, руки широко раскинуты, башка нелепо свёрнута набок.
– Обалдели в край? Какого… – вопрос не достиг цели. Матар что-то промычал, пытаясь прийти в себя. Бана прищурилась, тело её изогнулось, руки – пустая и нет – примеривались, кого ловчее достать. Сквозь белозубый оскал подруги нечто нездешнее и неподдельно жуткое на выдохе произнесло:
– Вор!
И повторило пару раз, уже одними губами, будто пробуя словечко на вкус и находя отменным.
– Кончайте представление! – разозлённый Матар никакой угрозы не чувствовал. – Драться-то зачем? Джад!
Брат не отозвался, зато тварь в теле Баны решила убрать нахального недобитка – Хури едва успела дёрнуть Матара в сторону.
От неудачного броска венец съехал и держался только за счёт волос, но Бану это больше не волновало. Двигалась она совсем иначе, новая повадка проступала во всём. От неё веяло дикой смесью холодной ярости и мучительной иссушающей жажды.
– Ходу! – крикнула Хури и потащила приятеля за собой, благо он привык подчиняться её приказам без рассуждений.
Бежали сломя голову до самых руин. Жуткое существо ни за что не должно их настичь. Ноги подкашивались, перед глазами плыли цветные круги, горло нещадно саднило. Матара вывернуло пару раз – огрёб он всё-таки неслабо, но держался молодцом.
Как дошли до дедова дома, не помнили сами, но могроб давно уступил место ночной тьме.
Очнулась, щурясь от яркого света и ощущая рукой тёплый глиняный бок кружки. Сильно пахло травами. Дед вовсю хлопотал возле лежащего на лавке Матара, бросил через плечо:
– Пей, потом говори.
Хури повиновалась, стуча зубами о край кружки. В горло полился горячий отвар, такой крепкий, что на глаза навернулись слёзы. Её всё ещё потряхивало. Слова всю дорогу не шли, а теперь срывались с губ сами собой. Дед хмыкал, цокал и хекал на все лады, а когда дошло до главного, помрачнел, будто грозовая туча.
– Лишний с вами был у ямы. Его тенью и видела, жаль, ты одна. Этого олуха он бы с собою рядом положил, – Архан сердито кивнул в сторону спящего Матара. – Чуйки нет, глаза не те, хоть котелок варит. Попутчик достался вроде вас – молодой, глупый, ну да иных под ухоронку редко клали. И как в живом теле орудовать, подзабыл на ваше счастье. Но и не простой он, из простого кладник не получится. Колдун слабый, боец хороший, таких знать часто в свите держала.
–На убой? – возмутилась Хури. – А то погани мало, своих под это изводить!
– Им что – за службу платят, лямку дали – вот и тяни. Хозяину клада воров отвадить нужно, а как – дело десятое. Высшие-то чистопородные дармоеды заклятия знали, чтоб хабар надёжно прятать, а кто пожиже – те эдак выкручивались, мертвяками взамен сторожевой собаки. Оно, конечно, мерзость против закона жизни, но по их мерке – тьфу и растереть. Издавна распоряжались слугами, точно скарбом или скотиной бессловесной, куда хочу – туда и ставлю.
Уютное тепло очага, запахи зелий, напевная речь деда – будто всё как прежде, будто и не было ничего. Перед глазами всплыло лицо Джада, навсегда застывшее в немом удивлении. Из сказителей в герои, из коней в ослы. Навыворот сбылась последняя его страшная шутка. А Бана?
Хури сделалось совсем тошно. Бросили ведь, что с ней теперь? От бессилия хотелось плакать и кричать, но глаза слипались, язык не ворочался. Дед потрепал по голове, забрал пустую чашку.
– Даст Хаос, жива. Будь посильнее да постарше попутчик, вы б его с собой привели всем на горе. А так где тело лежит, там и дух привязан. Если увели далеко – выпустит девку, власть его малая. Ездить может, иное – нет.
– Какое иное?
– Э, да кто ж сидя спит. Вались, где постелено, – хотела запротестовать, мол, нечего укладывать как маленькую, но кровать была такой удобной, а одеяло таким мягким, окутало и накрыло со всех сторон. Уже сквозь сонную пелену слышала, как дед возится с чем-то и ворчит себе под нос.
– Пень старый, чурбак трухлявый, не догадался, не упредил… Ну да чья вина, тому и править, Архан-ага.
Дробно простучала по полу клюка в такт шагам, скрипнула дверь и стало тихо.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Месту сему быть пусту
Рассказ о тихих радостях садоводства. И о вреде чтения.
Читать?Дом и сад тосковали. Если хозяин долго не появлялся, злились и начинали дичать. Он старался устроить так, чтобы его творения не ощущали срока разлуки и были счастливы, но скоро понял, в чём ошибка – сознания их развивались и усложнялись день за днём. Крепла обоюдная привязанность, росла и потребность выражать её.
Скромное жилище не так давно обзавелось вторым этажом и сменило плоскую крышу на низкоскатную, покрытую свежей черепицей, коричневой с красноватым отливом. Сад тоже не отставал – буйно разрастался вверх и вширь, захватывая новые просторы. Когда-нибудь они станут чем-то большим и получат достойное имя.
Годдо улыбнулся – в ответ среди зарослей стыдливо проступило подобие тропинки, кое-где виднелись остатки плит. Как крошки печенья в кармане у непослушного ребёнка. Для дорожек он намеренно выбрал обычный камень, в отличие от двора, – любимая забава его питомцев, маленький ритуал. И дебрям при Осеннем дворце, и чащам Эдема шутки ради так скармливали гигантские статуи чьих-то божков, причём прежний их священный ореол ничуть не портил зелёному народу аппетита, скорее наоборот.
Тихие шорохи и шелест, осторожные касания ветвей и трав, изменившийся аромат цветов и плодов – лишённым истинного слуха язык зелёного народа мог бы показаться бедным и невыразительным, но Годдо шёл сквозь приветственный хор с некоторой гордостью. Пока лишь робкий лепет, но ценность и красота его заслуживали зависти существ с более развитой речью. Многие образцы ораторского искусства на этом фоне выглядели как бесконтрольное словоизвержение, едва прикрытое шёлковым платочком мнимой связности.
Двор вёл себя вполне прилично, веранда приобрела уютно запущенный вид – лучистые лианы давно облюбовали её, и, кажется, дом ничуть не возражал.
Отрадно было увидеть очередное проявление гармонии. Никаких защитных заклятий, печатей, ловушек – этого добра с лихвой хватало на службе. И никаких неприятных сюрпризов, разве что очередное создание оказывалось проблемным и вынуждало завершить работу с ним. Увы, прекрасная форма не всегда могла исправить дурное сознание.
Дверь отворилась с негромким, но противным скрипом – Годдо коснулся гладкой поверхности и укоризненно взглянул на безупречно смазанные петли. Дверь резко захлопнулась, не издав при этом ни звука. Лучшая замена охранной системы, но порой непозволительно своевольна. Он обещал тела всем духам – и они их получали. Найденные шли на сделку охотней пойманных, но для работы годились только молодые. Старых слишком привлекала возможность добыть магию и тело безо всяких условий.
– Овраг, – задумчиво произнёс демон, поглаживая искусную резьбу. – Чудный уголок, жаль, я редко туда наведываюсь. А ведь и его не мешало бы заселить.
Дверь громко щёлкнула несуществующим замком и открылась уже совершенно бесшумно. Ни к чему уточнять, говорит ли он о награде или о наказании, проще оставить трактовку на откуп неблагодарному творению. Нынешний сосуд сделался духу в тягость –немудрено, когда множество собратьев совсем рядом вело гораздо более насыщенную и приятную жизнь. Однако эту привилегию следовало заслужить.
Годдо дружески пожал тяжёлый кованый молоток, но внутрь не пошёл. Ему не терпелось проверить, как себя чувствует участник последнего опыта. Для него был даже припасен маленький подарок.
Чахлый кустик энкарнии после пересадки окреп и вымахал так, что теперь его было сложно не заметить среди прочей зелени, обитавшей на берегах пруда. Годдо жадно вдохнул нежный горьковатый запах и прикрыл глаза. По резным узким листьям на длинных стеблях прошла лёгкая дрожь, в шишечках соцветий раскрылось множество мелких тёмно-красных бутонов. В такие моменты Годдо ощущал удивительный покой и тихую радость – цветок научился вещественно проявлять благодарность за те капли силы, которыми с ним делились. Поглощал их без омерзительной алчности, свойственной голодным духам, потому баловать питомца вошло в привычку. Годдо иногда забывался и незаметно для себя оделял энкарнию слишком щедро, но случайные излишества не портили новой и чистой природы создания.
До слуха донёсся тихий всплеск – кто-то из обитателей сада от полноты чувств обронил в пруд созревший плод. Думбейский орех, должно быть.
Годдо достал из кармана серебряную фляжку и щедро оросил почву у корней. По непонятной причине лучшим удобрением помимо магии растение считало выдержанный коньяк. О прежних предпочтениях зарытого в землю семени Годдо не смог узнать ничего, но реакция всходов могла означать частичное сохранение если не памяти, то эха привычек. Если бы его творение могло изменяться подобно раймирским цветам-метаморфам, оно превзошло бы легенду. Совершенство заслуживало заботы: чересчур приметным был облик – и наверняка нашлись бы охотники использовать в корыстных целях особые свойства растения. Ни яда, ни шипов, клыков или жал его любимец упорно не хотел себе в защиту, зато идею маскировки воспринял с интересом. Годдо передал науку превращений как усвоил её сам и не сомневался: его поняли. Но дикая частица Хаоса потому и стала беспамятным духом, что не смогла совладать с материей, а новое тело из всех метаморфоз знало лишь сезонные, да и те – весьма ограниченно. Холодов Годдо не страшился, но и большой любви к ним не испытывал. Снега и льды после пары выездов в Лазурь и вовсе считал жестокой климатической шуткой, благодаря которой дичь сама бросалась под копыта коней и лезла в пасти псам – какие существа захотят жить в таких условиях по доброй воле, да ещё и бороться за свою шкуру? Если бы они могли сражаться, охота обрела бы хоть какой-то смысл. Отец, выслушав странное суждение, кажется, огорчился отсутствием у сына первобытной тяги к погоням и бойне. Уточнить Годдо тогда не успел – и ещё пару дней потратил на то, чтобы выбраться с Пластины, где одинаково прекрасные и чудовищные флора и фауна с начала времён сладострастно пожирали друг дружку во всех мыслимых вариациях, но с удовольствием объединялись ради пришлой добычи. Убеждений насчёт Зимней охоты сей незабываемый и бесценный детский опыт не поколебал, но помог понять, что время, когда откровенность вызывала умиление и всячески поощрялась, прошло.
Идея, не дававшая покоя последнюю пару лун, казалась всё менее безумной. И соблазняла своей гениальной простотой. Могут же в запрещённых книгах быть и рецепты вполне безобидные. Он просчитал всё и тщательно изучил вероятности: по всему выходило, опыт ждёт успех, никаких вредоносных последствий. Годдо извлёк из воздуха прививочный нож и сделал ровный надрез на ладони, замедлив восстановление настолько, чтобы крови набралось достаточно.
Снова всплеск, на сей раз громче и отчётливей. Он оглянулся – по-прежнему никого вокруг, лишь по водной глади расходились круги, какие оставляет крупная рыба... Какая в Бездну живность в этой луже, если он лично создавал её и населять чем-то сложнее водорослей пока не планировал?
Подошёл ближе и с удивлением уставился на кишащих в прозрачной воде рыбин. Блестящие чёрные тела заполонили его прекрасный пруд, там и сям мелькали плавники, хвосты, отверстые пасти, стыло таращились выпуклые круглые глазищи. Мутно-жёлтые, как дешёвый поделочный янтарь.
Годдо скривился и повернулся к безобразному месиву спиной.
Сейчас его волновало только одно. Энкарния исчезла. Он не давал образца, она выбрала его сама, став совершенно неотличимой от ближайшего соседа. И случайно умудрилась сделать его своей частью – поразительная воля, феноменальная стойкость!
– Ишь, куда забрался.
Годдо понимал, что следует отвесить поклон и сделать ещё что-нибудь в равной мере необходимое и нелепое, но его хватило лишь на то, чтобы отвести глаза от своего сокровища и взглянуть на гостя.
Последние чешуйки выбравшейся на сушу твари обратились в кожу и ткань. То, что было спутанными водорослями с налётом ила, стало неприбранной шевелюрой. Один лишь взгляд не изменился.
– С чем пожаловали? – глупо было думать, что тайное убежище таковым останется, но до чего же невовремя.
– Нравен ты стал, господин секретарь, – остатки рыбьей мимики придали фразе странный оттенок. – Разве не могу проведать? Как живёшь, чем дышишь, вдруг нужда какая. Подсобил бы, по-родственному.
– Не трудитесь, – с подобающей почтительностью ответил Годдо. – Здешние заботы державных дел не касаются.
– Ой ли? – голос государя и повелителя был ласков и предупредителен, как щелчок хлыста. Создания сада застыли, беспричинный цепенящий ужас сковал их от макушки до корней. – Как знать, чего не знаешь. Другой бы в норе уютной хоть переворотец какой завалящий спроворил. А ты что ж – под сенью роз одни лишь розы? – цветок понял слова гостя по-своему и ответил сменой формы, превратившись в молодой куст шиповника.
– Виноват, не исправлюсь, – Годдо пожал плечами и встал между отцом и своим детищем. Князь и энкарния слишком внимательно изучали друг друга. – Вам известно, куда я желал бы отправить всех заговорщиков и прочих… придворных.
– Тебя в ту щель сослать бы, на переплавку. Чтоб талантов поменьше, ума побольше. Думаешь, ловко всех надул?
– Пластина была пуста, когда я нашёл её. И никому не принадлежала.
– При случае спроси Астарота, почему одарённые дурни вроде тебя могут вытворять на бесхозных территориях всё, что взбредёт в голову, но лишь до определённого момента.
– Как отлежусь – первым делом. Не желаете назвать проступок, так с наказанием не тяните. И лучше бы не здесь. Они и без того в замешательстве.
Князь страдальчески воззрился на куст шиповника, словно ища поддержки. Тот на всякий случай сменил цвет бутонов с алого на белый.
– Изверг я, значит. Тиран, деспот и палач юных дарований. Какое наказание, остолоп? Впору награду принимать, а он горячих ждёт!
Годдо не ответил – настроение отца порой менялось столь стремительно, что поспевать за ним было ничуть не легче, чем предугадывать. Но уловил главное – его создание Князю понравилось.
–И ведь какой смышлёный, а! Сам до всего дошёл, без нудил-наставников с пыльными книжками... Нет ведь таких книжек-то и полок таких нет, чтоб эдак запросто дотянуться? – государь и повелитель небрежно смахнул с лацкана пыльцу, в голосе прорезались удушающе приторные ноты, призванные выразить восхищение успехами сына. – Хотя росту в тебе изрядно, длинный, как рель...
Годдо по-прежнему молчал, созерцая собственные туфли. Не спрашивать же, откуда отец знает про списки треклятого трактата. Особый сорт забав – оставлять на виду артефакты, напитки и прочую приманку с начинкой, а потом проверять, кто и как попался в силки. Раз уж магия крови в самом деле так опасна, куда умнее было бы наложить на неё и другие сомнительные дисциплины вуаль забвения. Для всех, не обделив и себя. Но нет – лишь строжайшие запреты для всех, кроме.
– Язык проглотил, самородок? Морду-то не вороти. Что разгадал, не струсил и жив пока – твой верх, хвалю! –Князь ободряюще хлопнул Годдо по руке. Отец всё-таки весьма мудро выбрал себе обиходную форму. Невысокий рост, безобидный вид – и силища, которой можно коня свалить ударом в лоб. – Только верно ли сделал?
– Сами видите.
– Вижу. Тесен родной дворец, стены давят, потолки щемят. И то правда, разгуляться негде, – обычная едкая издёвка прозвучала с каким-то непривычным оттенком... сочувствия? Князь быстрым движением снял что-то с рукава сына и сжал в кулаке.
– Вот и задачка созрела. Осилишь – будут тебе земля и воля. И титул лесного царя на сдачу.
–Э, нет, – недовольно мотнул головой Годдо. – Сказочные посулы ваши в самый раз недолговечным, детворе и девицам на ночь.
– Не бойся, насмерть не обжулю, – несмотря на это заявление и новенький, с иголочки, наряд вальдмейстера, больше всего сейчас отец напоминал мединного пройдоху-напёрсточника.
– Есть вещи и похуже смерти.
–В законники тебя сдать надо было. Уймись, придира, жив и здоров останешься в любом случае. Даже с довольствия не сниму. А царство твоё с землёй сровнять мог и без болтовни задушевной, – Князь неприятно улыбнулся и потёр подбородок, оглядывая пейзаж. – Разбивать сады научился, что стоит заново начать, если сердца нет. Уж больно славный, обжитой, мне бы жаль было... Народ здешний, конечно, колеса не изобрёл даже для молитвы – но кто творец, тот и в ответе.
Годдо оглядел свои владения. Ядовитые слова упали в благодатную почву – страх, страдание и мольба слышались всё громче, выступали смолой и соком на стволах, ветках и листьях, тревожно звенели в воздухе тучами насекомых. Им вторила паника духов дома, терзая нервы болезненной какофонией. Лишь его сокровище оставалось удивительно спокойным – доверчиво раскрыло бутоны в сторону хозяина. "Защитит, поможет, не бросит".
Годдо сердито фыркнул и протянул отцу ладонь.
– По рукам.
– Давно бы так. Я покажу, твоё дело – следом провернуть. А не выйдет – ещё при дворе государству послужишь, – Князь довольно прищурился, словно дождался наконец от неразумного дитяти первых шагов, и пожал в ответ так, что хрустнули пальцы. – Ни единого слова своего не отменяю.
Холодное голубоватое пламя завершило сделку.
Отец показал, что прятал в кулаке – сперва почудилось, будто там ничего нет.
– Подарок твоей красотки. Скромный с виду, но ох непростой, – носком сапога взрыл землю и стряхнул туда крошечное семечко – Годдо едва успел разглядеть его.
Вскоре на поверхности показался побег, настолько безликий, что если не знать, можно было предположить в нём видов двадцать ценных растений и ещё больше – обычных скучных сорняков, неистребимо господствующих на множестве известных ему Пластин. Восхитительно. Он отчётливо ощущал радость материнского растения. Не понял лишь одного.
– Повторить это? Всего-то?
– В обратном порядке, – Князь как всегда шутил с совершенно непроницаемым лицом.
Годдо коротко хохотнул, но запнулся, встретив пристальный взгляд отца. Глаза его сменили цвет и теперь тускло блестели полированным обсидианом. К чему клонит, с чего вдруг?
– Неужто вы велели дядюшке Асти переписать пару законов мироздания? – Годдо продолжил изображать веселье. – Чтоб причинность пустить по созвучному ей месту, а минувшее свободно вспять выворачивать?
– Мехом внутрь, – в тон ему ответил отец. – И нет, не велел. Ты видел достаточно, вот и раскинь мозгами. – Затем подчёркнуто равнодушно отвернулся и принялся прогуливаться, насвистывая какую-то нехитрую мелодию.
Годдо лихорадочно последовал совету. А что он, собственно, видел? Случилось ли оно на самом деле, чтобы нельзя было отыграть назад? Никакой возможности удостоверить реальность – в магии иллюзий отец дока. Значит, подлинность произошедшего вовсе не обязательное условие. Подлинность и истинность зачастую разные вещи. Если уж созданная магом призрачная армия способна победить настоящую, то она является настоящей даже в большей степени, чем та, что перестала существовать в результате атаки. Предполагаемая видимость не заключает ли в себе зерно реальности, извлечь которое может воля мага?
А, катись оно в Бездну! Годдо вложил все силы, чтобы зацепиться, удержать и обернуть вспять поток, создавший "метаморфозу". Казалось, всё вокруг застыло, он мог поклясться, что замерла даже пара неосторожных стрекоз, зависших слишком близко. Хватило лишь на вдох-выдох. Князь меж тем продолжал мерить шагами полянку и насвистывать что-то раздражающе народное. Стрекозы чутко отлетели назад, отступил на прежнюю позицию и Годдо. Устало сел на землю и сплюнул в сторону нового и всё более раскидистого обитателя сада. Отец подошёл сзади, потрепал по затылку и беззлобно проворчал:
– Это тебе не девка на пиру – ухватил и верти во все стороны.
Новичок уже успел скопировать материнское растение, и вдруг оба замерли. Бутоны закрылись, ушли, следом за ними и листья обратились в почки, вид обоих кустов совершенно изменился и стремительно двигался к началу. Последними исчезли в рыхлой земле нежные зелёные ростки.
– Но… – Годдо задохнулся при виде извлечённых из почвы семян. Пустых, обычных, мёртвых.
– Не так важно, чем они были, важно, чем стали. И чем могли стать. Беспокойник, которого ты приволок сюда вместе с останками, теперь там, где должен был оказаться сразу. Ну, что нос повесил? Брось в землю – взойдут снова, – отец произнёс это без малейшего злорадства или торжества, отчего на душе стало ещё гаже. Ни детей сада, ни хранителей дома слышно не было. Неужто и их, одним махом? А он проморгал.
– Не вывез. Ваш верх.
– Не беда, когда с места не вывез, беда – когда подводу в яму загнал, – в своей обычной загадочной манере изрёк Князь после длинной паузы. Годдо поднял голову, силясь понять, что это значит, но со зрением произошло нечто странное – глаза будто разъехались в стороны, он прекрасно видел всё по бокам, но там, где стоял отец, образовалась слепая зона. Подняться тоже удалось не сразу – словно расстроенный поражением разум потерял управление над телом. Оно казалось чужим, непомерно громоздким и неуклюжим. Годдо повернулся боком и наконец смог увидеть отца. Тот казался хлипче и тщедушнее, чем раньше, но выражение его лица Годдо совсем не понравилось. Ещё меньше понравились ему потускневшее светило и странные сполохи в небе.
–Отец... – начал было Годдо, но тут же умолк. Попробовал продолжить, но неожиданный звук повторился, а мысль ускользнула.
– Хорош, шельма! Видна порода! – прищёлкнул языком Князь, и только сейчас Годдо заметил заткнутый за пояс стек. Неловко отпрянул, угодив в объятия кустарника, и под хруст и треск ломаемых веток снова спросил о судьбе места.
Князь развёл руками и кивнул вниз. Вот откуда этот странный жар – чёрно-серая земля спекалась коркой, на глазах набухала сетью огненных трещин, подбиравшихся всё ближе и в любую минуту грозивших залить раскалённой лавой. Годдо издал возмущённый вопль, в замешательстве перебирая ногами, и вновь потерял отца из виду. На спину рухнуло нечто очень тяжёлое, и стряхнуть это не удавалось никак. Он окончательно взбесился, перед глазами повисла пелена, застилая страшные перемены вокруг. Свет стремительно гас, всё сильнее тянуло гарью. Устав от попыток сбросить ношу и одновременно не поджариться, Годдо несколько раз сбивался с крика на хрип – жесткая дрянь душила, мешала говорить, грозя порвать рот, но он яростно цеплялся за то единственное, что не давало разуму сдаться. Ответ прозвучал на грани слуха и рассудка – и в голове зазвенело от собственного истошного крика. Пронзительный свист над ухом заглушил всё, бока обожгло болью – бежать, мчаться, прочь, прочь отсюда!
Перед очередным прыжком зажмурился – тот, кого не сбросить, знает дорогу, а дым не ест глаза. Нет жутких вспышек, нет огненной пропасти впереди, нет ничего. Только далёкий грохот и тёмный силуэт всадника на вороном коне, неясное отражение, тающее в пыльном мареве облаков.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Che colpa ha il gatto se il padrone e matto
Всегда хотели писать милые и добрые рассказы о животных.
Читать?Цепочка бриллиантов удивительной величины и чистоты обвивала шею, вниз спускались три фестона с камнями помельче. Крупные подвески в промежутках и по центру напоминали сияющие прозрачные слёзы.
Будто этого ювелирам показалось мало – широкие и довольно длинные ленты, столь же щедро усыпанные бриллиантами, ниспадали на грудь. Средние скреплял массивный аграф, а концы всех четырёх венчали кокетливые и не менее драгоценные кисточки.
Изумительное колье, величественное и изящное, а на ней и вовсе сошло бы за инсигнию. Кора нахмурилась и щёлкнула пальцами, но не вызвала тем ничего, кроме острого укола досады.
Славный розыгрыш – прислать такой подарок после увлекательной беседы о дворцовых порядках. Ничего возмутительного или невозможного в её словах нельзя было усмотреть и сквозь самое мощное увеличительное стекло. Если Самаэлю угодно, чтобы она жила в Осеннем, отчего нельзя если не совсем отменить дурацкие правила, то хотя бы создать для неё амулет, позволяющий творить самые простые и безобидные заклинания? Истории о подобных вещицах – не государственная тайна, из книг не вымараны, вуалью забвения не прикрыты. И во дворце эти артефакты используются до сих пор.
Стервец то ли правда не понял, зачем Коре такая игрушка, то ли не обрадовался осведомлённости и наблюдательности, но поток язвительного красноречия остановила лишь просвистевшая мимо уха тяжёлая хрустальная чернильница. Мелькнуло во взгляде и интонациях нечто, прямо-таки не оставившее выбора. Отвлекающий маневр, впрочем, оценил и сменил тактику. Завёл речь о случаях, когда даже самое мирное колдовство в его владениях шло во вред гостям – что поделать, слишком нестабильный фон, магические шторма, прорехи в ткани реальности и прочие дефекты сборки Веера. Хотел однажды некий обласканный высоким доверием соратник перенестись через три этажа, идти поленился – и застрял в стене намертво. Но вовсе не оттого, что за ужином позволил себе пару лишних слов и бокалов. Другая особо приближённая страдалица в расстройстве чувств прикурить от пальца вознамерилась – сгорела в одночасье, не успели потушить. Для пущего эффекта Самаэль не забывал перемежать живописные истории примерами, когда несчастным удавалось спастись. И щедро разбавлял вином клятвенные заверения, что ради своей несравненной и ненаглядной Коринны способен хоть сейчас послать в Бездну все возможные правила. Первыми по проторенной дорожке туда, разумеется, отправились правила приличия, как самые нелепые. Следом за ними отбыла всякая рассудительность, и дальше вопрос об исполнении капризов плавно перешёл в иную плоскость.
Преподнести сейчас эту редчайшую и драгоценную пустышку – ласковый, а всё-таки щелчок по носу. И бриллиантовые кисточки как бубенцы на шутовском колпаке. Достойный любовный дар императора паяцев королеве простаков.
Других «ненаглядных и несравненных» столь изысканной романтикой потчуй хоть досыта, а ей и пробы довольно. Вымаливать как милостыню то, что она может свободно иметь в собственном доме – нелепо для дочери клана, сумевшего на славу сторговаться с владыками мира. Тогдашнему главе, правда, достались от них мощное проклятие и ворох не вполне вежливых прозвищ, но проклятие изрядно разнообразило политическую жизнь и через пару поколений благополучно сошло на нет, а прозвища ушлые потомки и вовсе гордо растащили на фамилии. Так что это стоило бы расценивать как дополнение мелким шрифтом к очень и очень выгодному контракту.
Катиться восвояси не сказал – даже о пандемском особняке ни словечка. Знает, куда дама сердца укатится, случись что. И страдать в башне у окошка точно не станет. Пусть Пластина предков и присоединилась к Адмиру, но лишь условно, от прихотей Темнейшего в тех краях до сих пор даже погода не зависит.
Кора вновь бросила взгляд на своё отражение в большом зеркале. К алмазам в любом виде она относилась спокойно, однако треклятая побрякушка возмутительно ей шла – и не захочешь, а похвалишь. Наверняка именно так, по мнению дарителя, украшение следовало носить. Женщина невольно улыбнулась и фыркнула. Много чести. И ему, и всем прочим.
Пока она неспешно одевалась, вернулась служанка. Ругать девицу за медлительность не имело смысла – Кора поручила ей важную миссию – вызнать, у себя ли повелитель, но единственно из расчёта занять делом лишние глаза и уши и выказать подобающий интерес. Ничего внятного дурёха не сообщила, по дороге зацепилась языками с такими же сплетницами и сплетниками и принесла на хвосте лишь то, что государь только-только вернулся с прогулки, не один и изволит завтракать на крыше.
Кора искренне понадеялась, что ей не придётся снова ставить на место надоеду Асмодея. Ревность избалованного питомца неизменно выводила её из себя, а Самаэль почему-то смотрел на безобразные выходки фаворита с благодушным спокойствием. Даже малышка Моза держалась куда скромнее в её присутствии, хотя по глазам было видно: отравила бы при первой возможности. Не столько из соперничества за чьё-то ложе, а просто чтобы утвердить превосходство любимицы главы Второго дома над нахальной выскочкой из числа дальних вассалов Первого.
Крыш в Осеннем было предостаточно, но вряд ли стал забираться далеко от Южной башни или пренебрёг удобством и обосновался на скатной – тем более на пару с кем-то. Так что где именно стоило искать пропажу, соображения имелись. Самаэль успел показать в числе прочих особо живописных уголков и этот. Назвал вид с той смотровой площадки лучшим видом на столицу, и шуточка вышла вполне в его духе. Но само зрелище и вправду было из тех, что навсегда остаются в памяти. Грандиозный мираж, прекрасный и завораживающий. Стоит отвернуться на долю секунды – и один пейзаж сменяет другой, грани вращаются, реальность обретает в преломлениях сходство с иллюзией, а расплывчатая новорожденная иллюзия – черты живой полноценной реальности…
Кора удивлённо моргнула. Тяжёлая дверь прямо перед носом была вполне реальна на вид и даже на ощупь. Провёл-таки, дважды за утро!
Услышав за спиной сдавленный вопль и торопливые шаги, Кора оглянулась. Бравый молодчик ни разу не запнулся, хоть и спешил через три ступени. Желторотый, но деятельный лейтенант княжеской гвардии. Над его серьёзным подходом к службе открыто пошучивали, мол, не ночует ли верная тень трона за портьерами в Князевой спальне, на случай особой опасности для государства со всех возможных сторон. Если парню велят поумерить старания, скольких анекдотов лишатся паркетные острословы.
– Да стойте же! – искренняя тревога в голосе и удивительный такт в попытке оттереть даму от двери. Талантливый оружейник – по слухам, хороший танцор – почти наверняка. – Государь сейчас… несколько занят. Я бы советовал отложить визит. Ненадолго, быть может, всего на пару часов.
Нет, он положительно очень мил. И самонадеян – решил, будто один ретивый служака способен заменить всю охрану. Жаль, со временем неизбежно превратится в равнодушного истукана, что без отмашки и нос не почешет.
– Всегда на страже, Диамар? Надеюсь, Темнейший оценит вашу безграничную преданность.
На лице гвардейца отразилась сложная гамма чувств – допускать отраду глаз к своей особе государь велел без помех в любое время. И вряд ли вообще поручал выставить тут караул. Нарушение прямого приказа и оскорбительное самоуправство одним махом. Кора ободряюще улыбнулась и толкнула дверь, оставив беднягу наедине с его терзаниями.
Снаружи дул лёгкий ветерок, яркое солнце слепило глаза. И превосходно разносился звук – но скрип петель, сколь угодно громкие шаги или новая вселенская война не прервали бы трапезы. Кое-кто был слишком увлечён.
С виду полная копия дичков, прозванных в народе шильниками. Редкой вредности скотина, несмотря на довольно скромные для драконов размеры. Наглые, проворные, всеядные – и очень прожорливые – вечная головная боль для фермеров. Бесшумные на охоте и омерзительно громкие и склочные в брачный сезон. Всех достоинств – полнейшая пожарная безопасность да прочная переливчатая шкура.
Чешуя на свету играла всеми оттенками – от бледно-серого до угольно-чёрного. Красиво, если вблизи не видеть, как троглодит выворачивает челюсть, чтобы заглотить очередной кусок. Мог бы не драть мясо клочьями, азартно мотая башкой и выгибая шею, – клыки и резцы в приоткрытой пасти выглядели отменно острыми. Не иначе, утолил первый голод и теперь лениво забавлялся. Добыча свежа, несмотря на палящий зной, – пару часов назад ещё мычала. И то слава Хаосу, к падали обычные шильники питали обременительную слабость, венценосный будто бы тоже не брезговал. Молва молвой, а долю истины в ней разыскивать не тянуло – слишком легко было представить эту неряшливую сволочь по самые рога перемазанным в какой-нибудь осклизлой дохлятине. Впрочем, и без того пахло от резвящегося государя отнюдь не сандалом. С подветренной прямо-таки несло и даже откровенно разило. Изысканный шлейф алхимических экспериментов на скотобойне.
Чёрная тварь вдруг прекратила терзать остатки туши. Подняла узкую морду и уставилась на Кору тусклыми жёлтыми глазами.
– Самаэль? – осторожно позвала Кора, ощущая себя ничуть не умнее покойной тёлки.
Ящер повёл ноздрями, слегка наклонил голову и шумно выдохнул. Роговые шипы под подбородком угрожающе вздыбились, а крылья, наоборот, прижались к спине.
Сигнал тревоги прозвенел в мозгу за секунду до того, как Кора почуяла зарождающееся движение воздуха. Длинный гибкий хвост метил в ноги, но лишь проволок по камням зацепившееся за шипы платье. Где-то там же осталось и злосчастное колье.
Избежавшая подсечки медленно обходила обидчика сзади, прижав уши и нервно подёргивая пушистым хвостом. Большой и глупый застыл, пытаясь понять, куда подевалась новая игрушка. Она ловила ящериц, с ними непросто, но весело. Этот медленный, можно улизнуть в любой момент. А пока если ступать достаточно ловко, не попадая в поле зрения… С каждым новым движением твари тончайший батист и кружева всё больше напоминали свисающую с хвоста половую тряпку. Дракон недовольно фыркнул – бесплодное топтание на месте ему наскучило. Неспешно расправил крылья, потянув локтевые отростки с характерным щелчком. Привстал на задние лапы, резко оттолкнулся и пошёл на взлёт.
Мощным вихрем с крыши снесло всё. Ожесточённо кувыркающееся кошачье тельце полетело через парапет вместе с обломками веток и другим мелким мусором.
Вода в чаше паркового фонтана показалась ледяной и затхлой, но приземление стоило считать удачным. Слегка оглушённая Кора подплыла к бортику и прислонилась виском в прохладному мрамору. Чуть-чуть ошиблась бы в расчётах – и стала бы очередным экспонатом Самаэлевой коллекции душераздирающих историй.
Она подняла голову – подлец и не думал улетать, всё кружил, неторопливо снижаясь по спирали. Грязная рванина, некогда бывшая любимым домашним платьем, так и болталась на хвосте, как дурацкое знамя. Ну хорошо же…
Женщина поднялась во весь рост, не отрывая взгляда от цели. На выставленной вверх ладони заплясала крошечная полупрозрачная сфера. Она росла и росла, постепенно наливаясь багрянцем, пока не достигла размеров ручного мяча – и только тогда сорвалась в сторону кружащей в вышине твари.
Кора вложила в заклинание столько искреннего чувства, что увидев, как полёт шильника из плавного стал дёрганым и рваным, а от хвоста повалил дым, издала дикарский победный вопль. Ящер всё равно ревел громче, силясь стряхнуть с шипов намертво приставшую пылающую тряпку.
Так залюбовалась, что едва не пропустила момент, когда подпаленный мерзавец рванул вниз, прямо к ней. Но успела убраться на безопасное расстояние и насладиться зрелищем в полной мере. Смердящая горелым рогом бешеная тварь снесла по пояс пару статуй, врезалась в фонтан и там застряла, умудрившись расколоть чашу. Вода облегчения почти не принесла – жидкий огонь штука коварная, даже для столь прочной зверюги повод как следует почесаться.
Кора решила не ждать, пока чудище устанет барахтаться в обломках. Остынет, перекинется – и пусть крепко подумает, как вернуть её расположение. Благосклонно кивнула примчавшемуся из дворца слуге, с мстительной улыбкой облачилась в поданный халат – мужской, но твари из фонтана пока явно без надобности – и отправилась к себе.
Недурно было бы наконец позавтракать.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Белый вальс
Самый обычный бал в Белом дворце глазами старого солдата, не знающего слов любви.
Время действия – где-то в районе двадцатилетнего затишья между третьей и четвёртой частью саги: укрощение строптивой Герцогини скромными силами Светлейшего в самом разгаре, Арвель и его мать пока на своих местах. Но фундамент многих последующих событий был заложен именно тогда.
Время действия – где-то в районе двадцатилетнего затишья между третьей и четвёртой частью саги: укрощение строптивой Герцогини скромными силами Светлейшего в самом разгаре, Арвель и его мать пока на своих местах. Но фундамент многих последующих событий был заложен именно тогда.
Расчёт оправдался полностью – всякий, кто хотя бы примерно отличал огневик от лопуха или заглянул в учебник истории дальше форзаца, сразу понимал, в чём суть. Для недогадливых были наготове омерзительные ужимки и речи, которыми можно было поливать десерты вместо сиропа. Пару раз Михаэль слышал за спиной не только сдавленные шепотки, но и звон бьющейся посуды – не то особо впечатлительные ставили бокалы мимо, не то проняло даже дворцовых слуг-невидимок. Адинатха ценил смелость, хотя некоторые его мрачные капризы и жестокие шутки могли бы убедить в обратном. Неожиданный финал Ледяного бала многие до сих пор пытались стереть из памяти, да только зря переводили асфоделовое пойло и прочую психотропную дрянь.
Читать дальше Михаэль учтиво раскланялся с наследником Светлейшего, с удовольствием отметив, сколь изумленно Арвель уставился на цветок в петлице, аж из роли вышел. Всё верно, сынок, хрен с серпом всегда доиграется, повезёт – так и не увидишь. Какой доброхот надоумил парнишку нарядиться "огненным ангелом"? Вышло иронично– таких вот образцово-идейных в элитные войска для особых операций и набирали. Михаэль улыбнулся подчёркнуто паскудно, пряча подальше воспоминания о славных временах, когда он занимал должность министра чрезвычайных мер.
– Карающий меч Раймира внезапно сменил масть?
Михаэль раскаялся, что проигнорировал выпивку. Резко обернулся и встретил довольный взгляд Джибриля. Тот скрыл замешательство полукашлем-полусмешком, заслонившись широким рукавом парадного алтабасового халата. Манеры своего кровного папаши он передал столь же точно, как и голос. Для полного сходства не хватало лишь длины бакенбард.
– Сахарными орешками из державных закромов поперхнулись или шейховский медовый туррон в зубах застрял? – участливо осведомился Михаэль.
– Вы сегодня в ударе – только что сходу взяли первый приз за самую безобидную остроту в адрес моего образа, – Джибриль продолжал лучезарно скалиться, но глаза его сделались серьёзны. – Жаль, Уриэля не видно, был бы достойным конкурентом.
– Полагаю, снова прибавление в семействе? Как было бы славно, если бы все жёны и наложницы обладали такой плодовитостью и дисциплинированностью, чтобы разрешаться от бремени ровно в те часы, когда главе клана требуется подходящий предлог для отсутствия на неудобных ему приёмах, балах и заседаниях Совета.
Джибриль пригубил херес и согласно вздохнул.
– И были столь же кротки и послушны.
– Иначе их приходится держать в вольере и уворачиваться от зубастой пасти каждый раз, когда приходите взыскивать супружеский долг, – Михаэль не отказал себе в удовольствии пройтись по этому пункту. – Мать ваших наследников планирует вползти в зал в костюме крокодила? А может, решила пропустить сегодняшний балаган, сославшись на роль беглянки или помешанной затворницы на попечении домашних лекарей? Биография жён столпа братской державы открывает изрядный простор.
При упоминании о лекарях по лицу Джибриля пробежала мимолётная тень, неприязненный оскал стал куда более искренним.
– Я вполне доверяю её безупречному вкусу и неистощимой фантазии. По крайней мере, она вольна выбирать сама.
И с коротким поклоном министр иностранных дел отдрейфовал прочь, вновь приняв надменный и равнодушный вид.
Михаэль усмехнулся. Сначала он подумывал проигнорировать идиотское сборище, где приглашённые должны были предстать в различных образах без помощи магии. Затем решил, что проще пожаловать, но выбрать наиболее неприятного для владыки персонажа.
Похоже, многие гости рассуждали примерно так же — в поле зрения министра попали одинаково одетые Мункар и Накир в сопровождении слуг, тащивших массивную золотую — или все же позолоченную? — раму. Когда рама была установлена возле окна, братья обзавелись креслами и бокалами, одинаковыми жестами позволили слугам отойти и углубились в беседу. Прекрасная идея. Одинокий демон, изгнанный из Раймира или Адмира на какую-нибудь захолустную Пластину и пьющий со своим отражением в зеркале. Михаэль слегка пожалел, что не допёр до подобного хода. Следовало выбрать роль заключенного в Бездну и занять половину — ну хорошо, хотя бы треть — зала уютной палатой, обставленной по последнему слову техники. Пройтись в больничной пижаме, перекусить, вздремнуть и отбыть восвояси. Смежную нишу, пусть и скромно, без размаха, сегодня занял Рафаэль — лейб-медик государя и министр здравоохранения явился в рабочей робе обитателя Элизиума. Просто ходячая реклама нынешней стабильности — буянь и бесчинствуй сколь угодно, добрый народ, а как повяжут — поедешь на берега Леты, в царство успокоительных процедур и просветляющего труда. Гениально двусмысленно, а всех усилий — натянуть робу. Впрочем, и сам Михаэль не утруждался — обрасти, перекраситься, пришпилить одиозную бутоньерку— и вперёд. Напоминать владыке в том числе и о проигранной битве с цветочками: его хитрожопый ученик в своё время позаботился о вполне безобидном для несведущих названии нового сорта, а более того — о его неистребимой стойкости.
Михаэль преувеличенно изящным жестом принял с проплывавшего мимо подноса бокал, попутно сметя на пол пару соседних, — и готов был поклясться, что брал виски. А теперь вынужден был цедить подходящий реквизит для своей роли, стараясь не морщиться. Крепкий запах сосновой смолы и бодрящий привкус керосина сомнений не оставляли. Даатский хрусталь невинно переливался, так и провоцируя если не раздавить в кулаке, то запустить в стену. На счастье.
Взрывы бурного, хотя и несколько нервического хохота слегка притупили это желание. Михаэль подошёл ближе и залпом опрокинул треклятое гробовое вино, будто минеральную водичку, — картина открылась ещё та. Аралим, одетый лазурским принцем непонятно какого двора ши — судя по цветам камзола, двух сразу, — в молитвенной позе воздевал бутылку койре как сосуд жертвенных возлияний и возносил хвалу "Доброй богине". Та благосклонно взирала на это шутовство в окружении свиты. Точная копия знаменитого золотого облачения низложенной и забытой — в основном блуждающие в произвольном порядке вырезы и разрезы. Столь же точная копия одного из её опаловых гарнитуров и полная свобода для пышной копны медно-рыжих волос, скрывавших куда больше, чем платье. Сешат или вовсе рехнулась в попытках снова затащить государя в постель, или наконец одумалась и решила провести вечер в своё удовольствие. Поклонников, изображавших полную готовность развлечь даму во все места, набралось поменьше, чем у оригинала, и большинство явно роилось рядом в надежде посмотреть на реакцию Адинатхи.
— Халиль! — глаза красотки зажглись недоброй радостью, хищные интонации в голосе добавили внешнему сходству зловещего правдоподобия. Аралим воспользовался моментом и смачно приложился к обнажённому колену своего божества. И чудом спас лицо от удара, когда Сешат устремилась к Михаэлю. Он не успел ничего сказать, поскольку немедля очутился в цепких объятиях "Благой богини". Беглый злой поцелуй пришёлся не в губы, но угол рта разгулявшаяся стерва ему всё же прикусила.
— А! — подал голос отвергнутый Аралим, в котором бесславно гибла вряд ли первая бутылка сидской самогонки. — Смиренно удаляюсь. Не смею посягать на любовь Благой богини в присутствии принца-консорта! Наш лучезарный молодой правитель, который должен убить немощных и одряхлевших, чтобы сменить их на ложе Великой во имя вечного обновления природы. Да здравствуют Благая богиня и её новый супруг!
Теперь смех стал ещё более натужным, а пара опасливых шакалов и вовсе спешно ретировалась — не то перевирать увиденное, не то спасать свои шкуры от возможной катастрофы. Михаэль плюнул на последствия и обнял шальную рыжую — поздно изображать поруганную невинность.
— От вас несёт свежим погребальным костром, — едва слышно процедила Сешат. Хотела сказать ещё что-то, но сдержалась. Во всех её порывах сквозила какая-то отчаянная жажда движения, потому ответную реплику Михаэль любезно оставил при себе. Под очередной данс макабр в ритме вальса Сешат рванула в бальный зал, пришлось сопроводить её, выкрутив гнусность расточаемых улыбок почти до предела. С дороги все убирались, словно из-под колёс Ратхи. Судя по общему лихорадочному возбуждению, гостям уже сервировали некое весьма лакомое блюдо. При виде новой пикантной перемены особо ретивые едва не рвались пополам, рискуя заработать расходящееся косоглазие.
Михаэль напрягся. Завсегдатаям государевых балов следовало бы спокойнее воспринимать происходящее... до чего дошёл владыка в своём стремлении вывернуть приглашённых наизнанку — неужто до буквальной реализации метафоры?
Танцующих было подозрительно мало — гости жались по стенкам, как робкие барышни-дебютантки. В центре всеобщего внимания технично и слаженно вальсировала пара — государь вёл, дама скользила живой послушной статуей, идеальной отливкой из тускло серебрящегося металла. Сешат жадно впилась в них взглядом, словно не веря своим глазам, но затем на полных ярких губах расцвела злорадная улыбка. Михаэль от души понадеялся, что опыт не подвёл, и выражение его лица не изменилось. Окажись на месте Герцогини недолговечная, пусть и крепкая крестьянская девица, она вряд ли смогла бы даже стоять в таком наряде. Большинство демониц прибегли бы к магии — кабы она действовала в Белом дворце. Длинное, в пол, платье из титановой кольчужной сетки, оплечье и пояс — похоже, из платины, украшенной крупными кабошонами самоцветов так, что толстые полосы металла почти терялись за обилием камней, высокий массивный венец в виде переплетающихся ветвей. И на сдачу — набор драгоценностей помельче: браслеты, широкие, как наручи, все в той же кричащей самоцветной россыпи, и кольца, каждое из которых могло бы послужить кастетом. Суммарно — стоунов двадцать-двадцать пять, даже молодой сильный мужчина без магии едва сможет шевелиться. Михаэль прикинул, что сумеет передвигаться в облачении такого веса, как, пожалуй, любой Изначальный, — хотя бы для того, чтобы собственноручно пришибить психа, пожелавшего впихнуть его в парадный доспех.
Он вгляделся в застывшее лицо Герцогини. Отрешённая улыбка, чуть прикрытые глаза, всё отчетливее проступающая зеленоватая бледность... Безукоризненный в своей механической жути номер — едва живая от усталости, но гордая властительница, и её скромный преданный слуга. Хаос побери Адинатху, неужели он держит её на ногах с начала бала, вдобавок истязая танцами? Забыл, что имеет дело не с младшей из Высших? Испытывает физические возможности своей пассии? Пугает гостей?
Сешат одолевали схожие мысли, пусть и с иным оттенком. Михаэль проявил чуткость и вывел свою бедовую спутницу на паркет к мнимой выгоде обоих. Танцевать он умел превосходно, но особой тяги к этому искусству не испытывал. Подгадать момент, когда траектории обеих пар пересекутся, учитывая танковую грацию Светлейшего с полубесчувственной партнершей, закованной в неудобную тяжеленную броню, — плёвое дело. Дальнейшее вряд ли кто из ждавших развязки наблюдателей оценил в полной мере — Михаэль умел двигаться очень экономно, резко и быстро. В повороте сбросить с талии жертвы руку мучителя, отцепить от себя Сешат, толкнуть по назначению, успеть подхватить на руки увесистый передвижной памятник тщеславию... И сделать шаг назад, издевательски уступая дорогу танцующим. Рыжая, кажется, даже подмены не заметила — не иначе, вправду представила себя на месте Лилит, и дёрнулась, словно разбуженная лунатичка, когда Светлейший застыл на месте.
— Снова в сговоре с предательницей пытаешься похитить мою Империю, Дхурта? — казалось, он говорил тихо, но бесцветный ровный голос без труда перекрыл музыку. Невидимый оркестр продолжал играть, не сбился с такта и не издал ни одной фальшивой ноты.
— Иногда империи приходится спасать от ослеплённых сиянием своего величия императоров, — Михаэль понимал, что, возможно, подписывает себе смертный приговор, но ничего не мог и не желал поделать с охватившим его недобрым весельем. — Злой управитель, забывающий о благе государства ради того, чтобы потешить самолюбие, может утратить власть...
Светлейший продолжал смотреть на Михаэля немигающим взглядом голодного дракона. Сешат он держал в объятиях с какой-то угрожающей деликатностью, отчего красотка совсем растерялась.
— Всяк желающий влить в бочонок целую бочку обречён выплеснуть вино в сточную канаву, — голос Светлейшего стал ещё тише и в нём послышался свист набрасываемого на шею отравленного шёлка.
Освещение в зале дрогнуло и вспыхнуло ярче. Плавная величественная мелодия вальса дополнилась странным диссонирующим акцентом — негромкий размеренный стук был вначале едва слышен, а теперь его вряд ли могла заглушить даже пустынная буря. Каблуки и трость, трость и каблуки.
Ошеломлённое молчание гостей стало почти осязаемым, выражение лица Светлейшего вознаградило Михаэля сполна.
Он бережно поставил на пол свою нелёгкую ношу, продолжая придерживать её за плечи. Узница кольчужного платья опиралась на него почти всем весом, но со стороны это вряд ли кто заметил.
Темнейший шёл молча, низко надвинутый козырёк фуражки с высоченной тульей и невесть что символизирующей кокардой скрывал глаза, но безмятежная крокодилья улыбка не сулила ничего хорошего всем собравшимся. Каждый раз, когда этот изящный кавалер украшал собой балы и приёмы державного брата, меньшими из зол были спешная госпитализация гостей в Элизиум или ремонт курительной комнаты.
На середине пути незваный гость успел взять в оборот Джибриля, сочтя забавной игрушкой. Князь залихватски крутанул трость, развернулся и уцепил лже-Бааля за ворот халата, орудуя вычурным набалдашником как боевым крюком. От неожиданности Джибриль едва не рухнул на адмирского владыку, но устоял на ногах. В следующий момент все, включая Светлейшего, в полном ступоре наблюдали, как Князь притянул несчастного "визиря" к себе и наградил долгим поцелуем в губы. В Баалевом сыне этим вечером определённо воскресла память крови. Характерный взгляд "Самаэль рехнулся, а разгребать мне" вышел очень натуральным, но самообладания Джибриль не утратил и довольно ловко вывернулся из непрошеных объятий, прошипев что-то нечленораздельное.
Князь расхохотался и стащил фуражку. Волна светлых волос хлынула на плечи. Наваждение исчезло. Чрезвычайно довольная своей проделкой племянница Светлейшего швырнула ненужный более головной убор в замершую толпу, словно букет невесты, и триумфально оглядела тех гостей, что ещё были в сознании. Затем лукаво улыбнулась дядюшке и звонко отчеканила:
— Полагаю, мы прибыли вовремя!
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Три шага
Милая маленькая зарисовка из жизни раймирской молодёжи. Компания друзей отправляется в Эдем, чтобы насладиться пикником на берегу знаменитого Лотосового пруда. Разве что-нибудь может пойти не так в этом прекрасном, тихом и совершенно безопасном месте?
– Наргис, что с тобой? Сражён картиной моря лотосов на закате?
– Наповал. Истекаю кровью, – кузен обернулся и драматическим жестом приложил руки к воображаемой ране в груди. – Из всех озёр Эдема надо было выбрать это. Странное место – красивое, величественное, а будто неживое. Положим, природная аномалия мешает купаться, но я не вижу ни одной лодки.
– Лодочные прогулки прекратились после...– Лодочные прогулки прекратились после череды несчастных случаев. Говорят, погибшие вели себя крайне безрассудно и вдобавок не выказывали почтения Хозяину озера. Чем навлекли его гнев не только на себя – негласный запрет теперь касается всех, – Цинта бросила взгляд в сторону заядлых пироманов, Нурита и Рема, занятых мангалом. Мона с Камиллой почти сразу удрали на поиски цветов, как пара резвых любопытных коз. В традиционные озёрные венки годились далеко не всякие растения, выбирать следовало внимательно – что вплетёшь, то и получишь.
– Если этот ваш озёрный хозяин такой злой, то зачем ты меня сюда притащила? В жертву принести? – кузен деланно рассмеялся. – Для пикника можно было найти уголок поуютнее.
— Ты сам хотел раймирского колорита, — Цинта обиженно надулась. — Лотосовый пруд — одна из лучших достопримечательностей, и, если вести себя, как положено, здесь совершенно безопасно.
– То-то кроме нас тут никого нет, – фыркнул Наргис. – На редкость популярное местечко, нечего сказать, – он подозрительно уставился на бирюзовую неподвижную гладь.
– А это одно из главных здешних достоинств, – Цинта уселась на берег и принялась перебирать разноцветную искрящуюся гальку. – Если ты одинок, ищешь общества и идёшь сюда с чистым сердцем, Хозяин пошлет тебе навстречу тех, кому тоже не с кем скоротать время. Если пришёл с друзьями и никто тебе не нужен – никого и не встретишь. Ходят легенды, что к хорошей компании иногда присоединяется Хозяин – и если веселье ему по вкусу, то может и одарить в благодарность за приятные часы...
— Легенды — дело такое, — Наргис наклонился, подобрал пару ярких камешков, покрутил в пальцах и, разочарованно хмыкнув, уронил обратно. — У нас в Уделе тоже полно рассказов про тех, кто упокоился в недрах, но ни единого горного духа, доброго ли, злого, лично я не встречал. Полагаю, Хозяин озера тоже выдумка для романтичных барышень вроде тебя, Цинни. Зачем, скажи на милость, ты поставила открытое вино в воду? Даже если этот мифический Хозяин существует — в чем я сомневаюсь — материальный напиток бесплотному существу ни к чему, — демон взял бутылку и, не обращая внимания на протесты кузины, не без удовольствия отпил. — В меру охладилось. Духам хватит и духа спиртного, — а мы вполне можем сложить у берега все принесённое. Непохоже, чтобы здесь бывали волны, способные утопить припасы. Пока наши дорогие приятели возятся с мангалом и мясом, вино как раз приобретёт нужную температуру.
— Нагреется, хочешь сказать? — Цинта искоса глянула на кузена. — Охлаждающие заклятия надёжнее озёрной воды.
Она встала и, порывшись в объемистой корзине для пикника, выудила очередную бутылку. Щелчок пальцев, сопровождающий заклинание, внезапно разнёсся над водой как стук кастаньет. Открытая бутылка отправилась в озеро, чуть дальше, чем находилась похищенная Наргисом. Девушка что-то неразборчиво пробормотала, молитвенно сложив ладони, предупредила кузена: "Вылакаешь эту — прибью!" и деловито направилась к мангалу.
— Что, дружище Наргис опять воюет с суевериями? — ухмыльнулся Рем, поправляя решётку с мясом. Дразнящий аромат уже поплыл над берегом, подстёгивая и без того разбуженный свежим воздухом и вином аппетит. — Он так страстно щупал статуи на главной аллее, что, пожалуй, обязан взять их в свой гарем.
— А женой провозгласить того гигантского кальмара! — со смехом подхватил Нурит. —Может, плохо трогал, нежнее надо было — тогда бы ожили. Или хотя бы не утомлял их лекцией о технике магической работы с мрамором, благодаря которой достигаются всякие оптические иллюзии. В Горном Уделе, между прочим, один чокнутый камнерез принёс в магистрат статую красотки и потребовал заключить с нею брак. Дескать, это она только днём идолище, а ночами — настоящая девка.
— Напрасно потешаетесь, —Наргис с укоризной посмотрел на балагуров, — не в магистрат, а в Сердце Гор, и не брак заключить, а просить Владыку снять проклятие. И кстати, где наши красотки — всё почти готово, а они как сквозь землю провалились. Стражи сада, конечно, существуют, но вряд ли они в действительности бесчисленные и вездесущие невидимки, которым делать больше нечего, как оберегать каждую неосторожную собирательницу цветочков.
Демон решительным шагом направился в ту сторону, куда ушли Мона с Камиллой, зычно выкликая их имена.
— А бутылку с собой уволок, рыцарь! — крикнул ему в спину Нурит, получив от Цинты весьма неодобрительный взгляд. Могли бы с товарищем наложить на мангал заклятие и пойти помочь с поисками вместо того, чтобы упражняться в остроумии.
Впрочем, вопреки опасениям Цинты, поиски оказались недолгими — кузен вернулся быстро и выглядел несколько озадаченным. Бутылки при нём также не оказалось. Причина прояснилась немедля — из перевитых лианами кустов, казавшихся издалека непроходимыми, с веселым хохотом выкатилась Камилла с охапкой цветов, а следом за ней — Мона. Без цветов, зато волоча за собой какого-то светло-рыжего патлатого парня. Голого — но с зажатой в свободной руке бутылкой, очевидно, позаимствованной у Наргиса.
— Ка-акая прелесть, — довольно громко прокомментировал неожиданное явление Рем. — Не успеешь отвернуться, как наши прелестницы даже из нехоженого бурелома достанут голого мужика!
Нурит с неискренним сочувствием оглядел "находку" — зрелище чужих статей не испортило бы ему настроения, не будь оно при этом столь неприкрытой демонстрацией очевидного превосходства. Известно же, лучшее — враг хорошего, а идеал и вовсе его убийца.
— Где штаны посеял, герой?
—Да его, беднягу, приятели надули — сами смылись и свёрток с одеждой утащили, — выпалила взбудораженная приключением Мона. — Он как раз их искал, а нашёл нас. Или мы его.
Парень лихо хлебнул из горла и одарил всех широкой бесхитростной улыбкой.
— Узнаю тонкое чувство юмора оборотней, — снисходительно хмыкнул Рем. На ифрита или полукровку притащенный девицами парень не походил, будь он метаморфом, материализовать себе хоть какую-то одежду ему не составило бы труда... ясно же, вервольф. Среди этих приличные маги редкость.
Рыжий развел руками:
— Увы, у некоторых моих родичей крайне сомнительные понятия о развлечениях. Но я уже продумал план мести, — по красиво вылепленным губам скользнула улыбка. — Я не я буду, если не подсыплю в их холёные шубы самых голодных и злых блох во всем Раймире!
Компания расхохоталась. Посыпались предположения, где следовало бы наловить блох, достойных коварных сородичей. Наконец общий совет постановил, что лучшие блохи непременно должны водиться у гулей и кочевых ифритов.
— Сейчас я не хозяин себе и привязан к Раймиру, — огорчился красавчик, — так что придётся обойтись без кочевников.
Наргис понимающе кивнул. Вервольф с бессовестной шкодливой роднёй скорее всего обретался в полицейских или армейских рядах, а эти ребята большую часть времени себе не принадлежат.
Цинта с некоторым сожалением извлекла из бездонной корзины плед и бросила гостю —разрумянившиеся щёки и блестящие глаза Моны с Камиллой выглядели очень забавно на контрасте с колючей весёлостью парней, но красноречивые взгляды, которыми приятели мимоходом обменялись, ничего хорошего не сулили.
— Ваш верный слуга, миледи! — вервольф ловко поймал свёрток и отвесил галантный поклон. Сунул недопитую бутылку продолжавшему пребывать в задумчивости Наргису и резво замотался в плед, обретя ещё большее сходство с героями древности. Кузен при нём смотрелся пародией на сконфуженного оруженосца или неловкого кравчего. Зорким глазом окинул обстановку и кивнул в сторону мангала:
— Славная добыча. Жаль, если умерла зря.
Рем кинулся спасать еду, но обнаружил, что оставленное без присмотра и даже без заклинаний мясо ничуть не пострадало — каким-то чудом не подгорело и не сделалось сухим, как подмётка. Это открытие несколько сгладило неприятное чувство, вызванное той лёгкостью, с какой он, признанный в компании кулинар, не терпевший никаких рекомендаций даже от друзей, последовал совету вторженца, да ещё и вервольфа. Традиции их национальной кухни в основном сводились к тому, чтобы догнать свой обед побыстрее.
От внимания оборотня не ускользнула и торчащая из воды бутылка.
—Чтите Озёрничка? Дельно. Меня он к вам очень удачно вывел, даром болтают, будто у него такой уж дурной характер.
— Не то чтобы кто-нибудь из нас молил Хозяина озера о знакомстве с блохами, — кисло буркнул Нурит. Он давно рассчитывал на необременительный приятный романчик с какой-нибудь из девиц — наследнику процветающего дела вряд ли кто из этих свистушек отказал бы, женщины падки на дорогие побрякушки и развлечения. Но увы — все дамские симпатии сегодня отчего-то достались не ему. Даже в девичьем нежно-розовом пледике рыжий приблуда не казался смешным побирушкой.
Цинта сердито воззрилась на Нурита.
— Нельзя обижать тех, кого ты случайно встретил в Эдеме.
— А что я? — вскинулся тот. — Не я тут битый час про блох разглагольствовал, — уцепив с решётки самый аппетитный кусок, Нурит вгрызся в него, не забывая и о вине. Прочие последовали его примеру, правда, рыжий от мяса воздержался. Возможно, удачно поохотился в волчьей форме и не успел проголодаться, а возможно, предпочитал сырое. Зато на вино налегал исправно, не выказывая, впрочем, ни малейших признаков опьянения. И от ганджа не отказался, хотя предложили ему больше для смеха, зная, что курильщики среди волков встречаются исчезающе редко. Не чихнул, не закашлялся, лишь тонко улыбнулся Цинте, да выпустил сквозь ровные острые зубы струйку дыма в сторону парней. Девицы наконец вспомнили про цветы и занялись венками, искоса бросая на Рыжего лукавые взгляды. Мона отложила начатый венок и извлекла из маленькой поясной сумочки горсть озёрной гальки, принявшись перекатывать её на ладони в кокетливом ожидании, что нехитрый маневр будет замечен всеми.
В сиянии магических кристаллов Наргис первым разглядел, с чем забавляется подруга, и не сдержал восхищённый возглас:
— Постойте, это сапфиры? И какие! Гранаты тоже хороши, и альмандины, и пиропы, а вот там я вижу весьма крупный изумруд редкой чистоты.
— Так, нашему молодцу-удельцу трубку мира больше не передавать! — хохотнул Рем, толкнув в бок Нурита. — А то ему и звёзды алмазами покажутся, раз цветная галька с берега уже сокровища.
Цинта отставила бокал, пригляделась и с удивлением признала, что кузен прав. Камилла хихикнула и запустила руку в карман, чтобы продемонстрировать и свой маленький клад.
— Это место полно чудес. Мы тоже сначала решили, что Рыжик нас разыгрывает, когда он подобрал эти камни по пути сюда.
— Ну хоть не из-под хвоста вытащил, — не слишком любезно бросил Нурит, удостоверившись лично, что драгоценные камни действительно то, чем кажутся. Затем хитро прищурился и продолжил вроде бы в шутку. — Сдаётся мне, кто-то тут мухлюет, выдавая себя за служивого волчка, на самом деле перед нами алхимик-извращенец. Вам повезло, что с вами мы, а то неизвестно, как бы дело обернулось!
— Мой отец богат, — неохотно признал Рыжий. — Но что извращённого в том, чтобы отдать случайную находку красавицам? Пусть закажут удельским ювелирам пару безделушек себе и другим на радость. Ты никогда никому не делаешь подарков просто так? — он взглянул на Нурита с неподдельным изумлением. — По тебе не сказать, чтобы твоя семья нуждалась.
Нурит покраснел и сжал кулаки.
— Я щедро плачу за услуги, — возразил он, — но не разбазариваю семейное достояние на первых подвернувшихся девиц, пока они не докажут свою благосклонность делом!
В серых глазах, обрамлённых угольно-чёрными, редко встречающимися у светловолосых или рыжих ресницами, отразилось нечто, похожее на брезгливость, но оборотень не стал продолжать беседу.
Рему сделалось неловко — Нурит порой вёл себя как настоящая скотина, но зачем выносить развязную атмосферу элитного мужского клуба на дружеский пикник? Однако всё же счёл за лучшее промолчать.
— Готово! — нарочито громко возвестила Камилла и водрузила своё творение на голову Рыжему. — Следующий я отдам волнам, как положено.
Мона поняла задумку, быстро доплела венок и повторила жест подруги, даже пойдя чуть дальше — чмокнула найдёныша в щёку. Тот принял знаки внимания весьма благосклонно, на губах снова заиграла довольная улыбка. Шутовским жестом, умоляющим прекрасных дарительниц остаться, он добился полного успеха — девы просьбе вняли, а расшалившаяся Мона обняла оборотня за плечи и показала Нуриту язык. Рыжий расцвёл окончательно и послал Цинте быстрый насмешливый взгляд. Словно приглашал разделить какое-то неведомое приключение и ждал, как она отреагирует.
— Наргис, я всё вижу! — кузен, не любивший конфликтов, незаметно отошёл к кромке воды и слишком пристально смотрел туда, где по-прежнему находилась жертвенная бутылка. — Хочешь ещё вина – так не обязательно второй раз обносить Хозяина озера. Если, конечно, не желаешь оставить ему взамен всю свою удачу за три года или что-нибудь подобное.
Судя по преувеличенно невозмутимому лицу Наргиса, намерения Цинта угадала верно, но в своём преступном замысле подлец не сознался.
— Вот ещё. Оно наверняка давно выдохлось! Я просто следил за игрой бликов в волнах и слушал цикад. Если бы не якобы опасные свойства этой воды, давно бы уплыл от вас на другой берег, возможно, там было бы веселее.
— А ты нырни да проверь. Говорят, если далеко не заплывать, оно и ничего, —медленно, с неприятной патокой в голосе посоветовал Нурит, нижняя челюсть его угрожающе выдвинулась вперёд, губы скривила фальшивая полуулыбка. Он только что вскрыл новую бутылку и сделал жадный глоток прямо из горла, игнорируя и бокал, и предостерегающий тычок от Рема. — И беспорточника с собой прихвати, водичка-то тёплая, не застудите себе ничего. Ты смоешь своё булыжное занудство, рыжий — запах псины. Можете и этих сорок макнуть. А мы с твоей кузиной пока потолкуем, она ведь ко мне с самого начала неравнодушна— ишь, как смотрит, будто голову откусить готова.
Рем с едва сдерживаемым раздражением отнял у приятеля бутылку. Особенно его взбесило, что в своей речи Нурит почему-то не упомянул о нём, в один момент низведя до положения молчаливого покорного свидетеля, если не соучастника.
Оборотень небрежным жестом поправил сползшие набок венки, в глазах мелькнул едва уловимый ртутный отблеск.
— Говорят, — неторопливо произнес он всё с той же дружелюбной улыбкой, — что в древности лекарь или алхимик, сварившие зелье, обязаны были испробовать его при заказчике, и только после этого, доказав, что по недоумию или злому умыслу не наварили яда, получали щедрую мзду. Ты уверен, что купание в этом озере безопасно — не желаешь ли подать пример? На каждый твой шаг в воду я сделаю пять, — вервольф очевидно наслаждался замешательством противника. — Ты призывал нас с уважаемым гостем из Удела окунуться и говорил, что это безвредно. Свидетелей хватает, — рыжий обвёл взглядом замерших сотрапезников. — Если ты уверен в своей правоте, не вижу, что могло бы помешать тебе. Если же уверен в обратном, но намеренно лгал — налицо покушение на двоих добропорядочных граждан, — говоря о добропорядочных гражданах вервольф, похоже, старательно сдерживал смех. — Чему опять же, есть свидетели, и вряд ли они захотят врать, покрывая твою ложь. Ну так что выберешь? Пари или чистосердечное признание?
"Похоже, парнишка не армейский. Полиция, а то и кшатри, — вряд ли все "гончие" сплошь менталисты, розыск и силовые операции не проведешь на одном внушении", — Наргис не без злорадства смотрел на стремительно трезвеющего Нурита. Пьяный выпад сынка местного богатея в адрес Цинни ему крайне не понравился.
Рыжий смотрел на Нурита спокойно и весело — ждал ответа. Тот ещё мог извиниться или попытаться свести всё к шутке, но то ли Рему следовало отбирать у дружка бутылку куда раньше, то ли выкуренный час назад гандж оказался слишком коварен...
— Признаваться мне не в чем, псина, — Нурит уже разулся и стаскивал штаны, оставшись в одной рубахе. — Я своими ушами слышал, как отцовский приятель клялся, будто его прадед как-то переплыл Лотосовый пруд. Но за то, что ты посмел меня обвинить, я потребую десять твоих шагов за каждый свой!
— Десять так десять, — рыжий приблуда одним движением высвободился из рук льнувших к нему девиц и из шутовской накидки. Подмигнул Цинте, скомкал плед и метко запустил его точнёхонько в корзинку для пикника. Наргис не подозревал, что оборотни умеют настолько быстро двигаться — Нурит не прошёл и половины пути, а рыжий уже застыл у самой кромки чёрного зеркала, бесстрашно улыбаясь отражавшимся в озёрной глади звездам.
— Они с ума сошли, — обречённо выдохнула Цинта и помчалась к воде.
— Эй, — Наргис перехватил кузину за шаг до рыжего. — Это пари. Их дело, их право... в конце концов, ты сама входила в воду, чтобы оставить там бутылку. А я входил, чтобы забрать. Мы с тобой живы-здоровы. Ничего с ними не случится, Цинни. Вымокнут да вылезут...
— Вымокну и вылезу, — не оборачиваясь, подтвердил рыжий. — Не извольте тревожиться, миледи, прошу вас и прочих быть судьями. Командуйте этим парадом, считайте шаги, наслаждайтесь пейзажем, — когда спотыкающийся Нурит дошёл до края воды, рыжий заметил во тьме жертвенную бутылку.
— Секунду, — выхватив её, он сделал несколько глотков и с добычей в руке вернулся на берег.
— Итак, пари в силе? — небрежно осведомился он у Нурита. — Один твой на десять моих?
Тот криво ухмыльнулся и сделал шаг. Крошечный, на длину ступни.
Рыжий снова отхлебнул вина и размашисто направился в воду — так, словно её сопротивление не превышало сопротивления воздуха. Озеро оказалось неожиданно глубоким — на десятом шаге вервольф был почти по грудь в воде.
Второй шаг Нурит отмерил куда щедрее, однако уклонился в сторону, двигаясь скорее вдоль берега, нежели вперед —он желал выглядеть хитрецом, но не трусом. Оборотень усмехнулся, опустошил бутылку, отшвырнул её в сторону и поплыл, нимало не тревожась о ровности счёта. За следующим шагом противника он наблюдал уже с весьма приличного расстояния, но очередной каботажный маневр не упустил — ночное зрение вервольфов ничуть не уступало зрению демонов, если не превосходило его — и засмеялся. До того беззлобно и заразительно, что Нурит и сам не выдержал –сначала глухо фыркнул, а потом вдруг от души расхохотался.
У всех отлегло от сердца — наконец-то спорщики поняли глупость своей затеи. Подхваченное эхом общее веселье ещё звучало над берегом, когда фигура Нурита дрогнула и плавно осела на воду зыбкими сгустками тумана. Там, где мгновение назад резвился рыжий шутник, не было даже нитей тумана, только венки кружились на чёрной глади, словно подхваченные водоворотом.
Белое марево быстро рассеялось, но друзья не двигались с места, слова не шли на язык. Цинта стряхнула странное оцепенение и наконец поняла – некоторые из тех, кого удавалось вытащить из воды живыми, хохотали так же, как Нурит. Ничего не помнили, никого не узнавали, больше не говорили ни слова, а только смеялись взахлёб. Чистым, светлым, до костей продирающим "лотосовым" смехом. Жуткая эйфорическая агония длиною в остаток жизни. Девушка отстранённо подумала, что перебравшему придурку Нуриту ещё ох как повезло.
На дальнем берегу возник и пропал одинокий огонёк, будто подмигнул из ночной тьмы. Судя по завороженным лицам товарищей, негромкий мелодичный свист они тоже не услышали. "Не извольте тревожиться, миледи".
– Уходим, – звук собственного голоса показался Цинте резким и неприятным, но подействовал на всех отрезвляюще.
Угли в мангале давно прогорели, зато кристаллы светились даже ярче, чем в начале вечера. К ровному свету камней добавилось буйное холодное пламя. Корзина, куда оборотень швырнул одолженный плед, теперь полыхала переливчатым костром, словно сумасшедший алхимик свалил туда изрядный запас зелий для фейерверков. Наргис очнулся первым и кинулся было тушить, но, подбежав, понял, что в спасении имущество кузины не нуждается. Пылала, сверкала и переливалась охапка цветов, невесть откуда взявшаяся вместо пледа. Любой ботаник, пытаясь определить их род, вид или семейство, угодил бы в Бездну: соцветия и листья то и дело меняли форму, лепестки осыпались, сгорая в ледяном огне, чтобы снова распуститься причудливее прежнего.
— Что за... — не выдержал Рем и протянул к цветам руку, но всё же не решился коснуться даже пальцем.
Цинта вздохнула и бережно, как живое существо, взяла букет. Пламя улеглось, краски потускнели — теперь в руках у девушки была пышная и свежая, но вполне обычная на вид охапка полевых цветов, усеянных крошечными каплями росы.
— Это легенда, — она ткнулась лицом в букет и некоторое время стояла неподвижно под удивлёнными взглядами друзей. – Антесы, живая память Тайного сада. Вечные и вечно изменчивые, они становятся такими, какими их хотят видеть...
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Ошибка госпожи Сешат
Короткий рассказ-тизер к пятой части, проясняющий некоторые обстоятельства перестановок в Совете Раймира и личной жизни Светлейшего. И маленькая загадка для самых внимательных: если число фокалов равно числу действующих в рассказе персонажей, но один из них не фокальный в принципе, а всевидящий автор по-прежнему не при делах, кому принадлежит второй фокал?
Раньше она любила этот горьковатый запах раскаленной солнцем степи. Сейчас он вызывал глухое раздражение и головную боль – букет каждое утро радовал свежестью, но неизменно полынной. Разбавлен был лишь единожды – и то репейником. Слава за малые милости, хоть не аконит и не белена. Заседаниями Совета в последнее время манкировала, воспользовавшись правом скорби – всё лучше, чем держать лицо при виде пустого председательского кресла, выслушивать соболезнования и переливать из пустого в порожнее скудные результаты расследования. Самая оригинальная «отставка по-раймирски». После бесконечных ободряющих слов и отеческих улыбочек Уриэля хотелось обрушить на голову старой черепахи своды зала, да и остальным каменный душ помог бы стереть с физиономий протокольные выражения. Свора махровых эгоистов, для которых единственная воля выше собственных. Светлейший об этом знал – но счёл нужным придать характеру сына недостающую, по его мнению, твёрдость.
Ещё недавно...Ещё недавно мать наследника и самого молодого премьера в истории державы – а теперь? Фуршет для сплетников, очередной придворный анекдот, очередной эрзац низложенной и забытой. Увы, она строго соблюла условие – не вмешиваться. Позволить отцам делить и воспитывать плоды «тройственного союза» без её участия. Тогда эксперимент казался забавным, а расчёт – верным.
Теперь же часами бродила по заросшим тропинкам в размышлениях и смутной надежде, что тоска и тревога растворятся в спокойной прохладе сада. Или мелькнёт среди деревьев знакомая фигура, выступит из теней за очередным поворотом. Тщетно. На публике повелитель не показывался и аудиенций почти не давал, что ближний круг счёл за лучшее – Аралим после краткой и довольно бурной беседы с отцом лишился языка. В Элизиум не отправился исключительно по причине крепкого здоровья и многолетней привычки к самым разным мерам воздействия. Рафаэль заверил всех, что это поправимо, и назвал «сессией коррекционной аскезы». Изувеченные пальцы срастались подозрительно медленно, волей-неволей вынуждая разгильдяя совершенствоваться в искусстве ментальной речи.
Как только донесли, что в покоях государя по личному приглашению неожиданно объявилась любимая племянница, Сешат рискнула. К счастью, благоразумный пересмотр ошибок давно вошёл в привычку и много времени не отнял. Всё излишнее должно быть заменено, а лучше – отсечено и стёрто.
Увы, её порыв понимания не встретил – проход в покои государя был открыт, но годился лишь для моциона. На следующий день после третьей попытки нанести визит в вазе оказался репейник, не слишком радовавший взор.
И вдруг оживление – сначала чуть не полкуста алого шиповника, затем ваза-аквариум с редкими голубыми водяными лилиями, а сегодня –огромный букет внесмертников. Похоже, повелитель всё-таки увидел в гибели общего сына повод вспомнить о ней. В конце концов, если кто и виноват, что Арвель после неудачного дебюта в Совете решил покончить с собой, то не она. Лекарский шкафчик с вырванной дверцей и пустой флакон из-под летейи говорили скорее о том, что верный сын неосознанно пытался подражать отцу даже в поисках спокойствия, но утратил меру, а следом – и себя.
Сешат выбрала самый крупный и яркий цветок из букета и небрежным жестом поднесла к лицу, словно бы раздумывая. Если она оставит без внимания этот знак, повелитель может избавить от своей персоны ещё лет на двести-триста, а то и вовсе… А если проявить чуткость и изобретательность и вернуть настроение Светлейшего в нужное русло, как знать, не пройдут ли грядущие годы в дозволенных и приятных материнских заботах о судьбе нового чада Правящего дома Раймира.
Не глядя ни в одно из бесчисленных зеркал, Сешат решительно воткнула цветок в высокую причёску.
Пейзаж мгновенно сменился – теперь она смотрела на спёкшийся вулканический склон, покрытый редкой упорной зеленью и щедро облитый закатным багрянцем.
– Не все цветы увядают раньше слов, – давняя, почти забытая нежность в голосе, поначалу всегда обманчиво скуповатая. Невидимая рука коснулась волос, другая небрежно легла на плечо. Ландшафт перед глазами в комментариях не нуждался, но у Сешат достало выдержки задать очевидный вопрос:
– Он растворился здесь?
Прозвучал короткий тёплый смешок в затылок, а ставший вдруг неприятно колким цветок был аккуратно вынут и отброшен. Как и обычные ритуальные приветствия.
– Мы были к тебе несправедливы, Сешат. Не так ли?
Ответа не ожидали, и она промолчала, стараясь сохранить концентрацию и дать собеседнику возможность говорить без помех.
– Разумеется. Мы понимаем и разделяем твою тревогу, твою тоску и боль утраты. Оставь её нам во искупление, – лишь только мелькнула мысль обернуться, Светлейший бережно, но твёрдо удержал её. Слабый запах летейи за плечом мешался с отголосками какого-то незнакомого курительного сбора.
– Смотри вперёд. Часы заката столь же мучительны, сколь и прекрасны. Воздух терпок и густ, как реквием, стайки назойливых метафор вьются в вечернем мареве, придавая песням цикад погребальные ноты. Сердце мира пропускает удар, но не замирает. Солнце неизбежно возрождается, разгоняя ночную мглу и согревая своими лучами туманы нового утра.
Слова текли плавно, возвращая лёгкость замершим мыслям. Атмосфера вокруг больше не казалась тревожной летописью былых и будущих катастроф. Светлейший слегка ослабил хватку, и перед Сешат возник лист бумаги, какую государь обычно использовал для набросков.
– Нам любопытно будет услышать твоё мнение.
Сешат понимающе улыбнулась и чуть помедлила, прежде чем взять подношение. Раскрыла, вгляделась и недоумённо приподняла бровь. Затем перевернула и жадно скользнула взглядом по эскизу, подмечая искусную проработку мельчайших деталей. Одна из них привела Сешат в особенный восторг, который она не сумела скрыть. Искристая смесь удивления, радости и надежды – и отчётливо слышная улыбка вместо ответа. Приём предельно простой, но всё-таки действенный, особенно в таком исполнении.
– Они безумно красивы. Вы превзошли себя. Но могу ли я спросить, почему часы изображены так?
– Мы надеялись, этот жест окажется достойным красоты, что некогда всецело вручила себя нашим заботам и щедро одаривала взамен, – уклончиво ответил Светлейший, а эскиз растворился в воздухе. – И не сомневались, что она согласится принять самый драгоценный дар. Заслуженная награда – место рядом с нами до конца времён.
Не дожидаясь ответа, Светлейший легко подхватил Сешат на руки и шутливо подбросил. Она увидела свое отражение в зеркальных стеклах темных очков– маленькое, словно игрушечное – но не успела испугаться.
– Вечности символ – в песочных часах, набок упавших, – нараспев произнёс владыка Раймира, коснувшись губами пойманного на лету бесценного шедевра. Песок, разделённый на равные доли, чуть подрагивал. На оправе, навеки сковавшей хрупкие колбы, застыл гордый профиль госпожи Сешат. Золотистые крупицы кварца, медленно обугливаясь на невидимом огне, по одной превращались в пепел.