Свежие записи из блогов leeseetzyn

Геннадий Лысенко

 

ЗИНАИДЕ ИВАНОВНЕ

После нас придёт уборщица…

В этом – сущность бытия

та, которая топорщится

из-под всех округлых Я.

В этом – выверенность правила;

с лёгонькой его руки

перепишем судьбы набело

и порвём черновики.

После нас придёт уборщица,

обязательно придёт,

мусор –

если и не хочется –

на прощанье пропоёт:

«Жили – были…

Что осталось-то?

Что за память без меня?

О делах судить –

пожалуйста,

о привычках –

вновь же я…»

И однажды подытожится

тот же мусор в слове – прах.

После нас придёт уборщица

с мокрой шваброю в руках

и застонет:

– Надымили-то,

а ещё писателя…

От чернил,

впустую вылитых,

пухом будет нам земля.

После нас придёт уборщица.

После нас,

это – когда

не сотрёшь уже морщин с лица,

не разгладишь – без вреда.

После нас придёт уборщица

(у неё свои дела),

поворчит да переморщится,

вняв по-бабьи, что была

словно Золушка меж сёстрами

наша жизнь;

но был и миф:

ритуалом крайней росстани

суть бессмертья обнажив,

сбросим так,

как листья рощица,

напрочь

всё, что не стихи…

 

После нас придёт уборщица

и отпустит нам грехи.

Борис Рыжий

 

Восьмидесятые, усатые,

хвостатые и полосатые.

Трамваи дребезжат бесплатные.

Летят снежинки аккуратные.

Фигово жили, словно не были.

Пожалуй, так оно, однако

гляди сюда, какими лейблами

расписана моя телага.

На спину "Levi's" пришпандорено,

и "Puma" на рукав пришпилено.

Пятирублёвка, что надорвана,

получена с Серёги Жилина.

13 лет. Стою на ринге.

Загар бронёю на узбеке.

Я проиграю в поединке,

но выиграю в дискотеке.

Пойду в общагу ПТУ,

гусар, повеса из повес.

Меня обуют на мосту

три ухаря из ППС.

И я услышу поутру,

очнувшись головой на свае:

трамваи едут по нутру,

под мостом дребезжат трамваи.

Трамваи дребезжат бесплатные.

Летят снежинки аккуратные...

В подготовке „Дневников“ к печати мне не помогал никто; тех, кто мне мешал, я не перечисляю, так как это заняло бы слишком много места.

 

С. Лем

Звездные дневники Ийона Тихого

 

Отличный дисклеймер, ящетаю

Дана Сидерос

 

Заснуть он не мог. Просто что-то было не так.

Нет-нет, на него не пялилась темнота,

из стен не сочились призраки, и кровать

ни разу не попыталась его сожрать.

Всё это ему не мешало бы, он привык,

подумаешь невидаль - черти из головы.

Нет, не было колик, мигреней или простуд,

он просто внезапно почувствовал пустоту,

как будто из ночи выловили шумы

и выжали сны, оставив бесцветный жмых.

 

Как будто ушла вода, и как ни терзай

всезнающую лозу, только врёт лоза.

 

Он несколько сотен раз поменял кровать,

он пробовал разные вредные вещества.

Пытался заснуть от скуки: читал стихи

из толстых журналов, ходил на какой-то хит

в кино, разводил улиток, считал китов.

Два года ходил к докторам — не помог никто.

 

С тех пор он не спал ни разу, любой из вас

столкнувшись с ним, узнал бы его тотчас

по злому блеску сухих воспалённых глаз,

бесцветному голосу, резкости редких фраз.

Он пил, он совсем исхудал, он дошел до дна.

И нанялся сторожем в дом, где спала она.

 

Ей будет семнадцать первого ноября.

Пора составлять меню, примерять наряд,

звонить подругам, искать морщинки у глаз

и находить, конечно же, всякий раз.

Она — только спит, ворочается во сне,

и детские сны вереницей плывут над ней.

Улыбка нежна, безмятежен высокий лоб,

и всем, кто рядом, здорово повезло.

Её красоту никогда не возьмут года.

Ей даже идут эти трубки и провода,

зелёный свет мониторов и бледность щёк.

Похоже на сказку? Так на то и расчёт.

 

Он думает, что девчонка спит за него,

и вместе они — идеальное существо.

Совсем с недосыпа сбрендил и озверел,

любого, кто тронет её, тут же ждёт расстрел,

поэтому в то крыло, где она лежит,

не суйте носа…

Ладно. Хватай ножи.

Вот план коридоров: я пойду впереди.

У нас будет час. Понятно? Всего один.

Берём серебро и жемчуг, вскрываем сейф.

К восьми нужно быть снаружи.

Стартуем — в семь.

очень странно, но дьявол ходит к психологу

говорит помогите пожалуйста мне так холодно

умоляет вылечите мою рогатую голову

я не чёрт уже, а чёрте что - ни к селу

ни к городу

 

гражданин психолог, ад ведь натурально замёрз

там теперь из самых страшных зверей - снежный барс

там теперь ледяная пустыня на сотни вёрст

опустевший Марс

 

эти люди с ледяными душами ходят стаями

я огнём на них дышал но они не таяли

а смеялись, сказав что с рожденья живут во льду

и что какой им ад, они и так в себе как в аду

 

дьявол вертится на кушетке, всё измазав сажей

говорит я их сам боюсь, да они ведь даже не стужа

а статичный холод, пустой и жуткий, зима на пляже

просто тишина и до дна заледеневшая лужа

 

я был нужен в аду, но клянусь - я теперь не нужен

 

я не знаю, как мой напарник Бог проглядел эту жуть

но я видел их, и теперь вот у вас тут лежу

по ночам мне снятся ледяные люди и снег в глазницах

с замороженным безразличием на синюшных лицах

 

я клянусь вам - они глядят на меня в упор без дрожи

и твердят, мол возможно ли что-то ужаснее, чем их льдинность?

гражданин психолог, я не вернусь туда, и никто не сможет

 

кажется ад утратил былую

необходимость

 

(с) ананасова

Филологи-ученые в большинстве своем люди мирные, внешне яркие жизни не проживают, копаются потихоньку в книгах, бумагах. Здесь — в сфере слова и духа — они ищут приключения, борются, не сдаются, спорят, крадутся по следу тихой тенью или, наоборот, бросаются напролом с шашками наголо. Но есть среди русских филологов первой величины ученый-исключение, чья биография сделала бы честь самому бесшабашному авантюристу XVIII века. Это Евгений Дмитриевич Поливанов (1891 — 1938) — ближайший ученик И. А. Бодуэна де Куртенэ, блестящий специалист по восточному и общему языкознанию, создатель оригинальной концепции языковой, в частности фонологической, эволюции, пионер русской социолингвистики, теоретик и практик языкового строительства.

Научные заслуги Поливанова общепризнанны, однако не менее примечательна сама личность ученого. Его образ утопает в легендах, как в тумане.

скрытый текстВыпустившись из Петербургского университета, он молодым человеком несколько раз посетил Японию (что вообще редкость для европейца той поры), где изучал японские диалекты, проживая в маленьких деревеньках. Точные маршруты его передвижений неизвестны, как и то, действительно ли он совмещал научную работу с выполнением заданий царской разведки. После революции он работник новой власти, в частности, недолго являлся заместителем Троцкого и переводил тайные царские дипломатические документы на русский язык, работал в Коминтерне и вел политическую работу среди петроградских китайцев. Из коммунистической партии был исключен из-за пристрастия к наркотикам. Места работы менял, как перчатки. Бесстрашно выступил против марризма и, гонимый адептами «нового учения о языке», уехал жить в советскую Среднюю Азию, где преподавал, а кроме этого, занимался всем сразу: от перевода киргизского эпоса «Манас» на русский язык до составления словаря узбекских диалектов.

Посмертная судьба наследия филологов тоже известна: их забывают, но некоторых, впрочем, символически-благоговейно чтут, не читая. Не так с Поливановым. Когда, казалось бы, его труды должны были стать предметом интереса узких специалистов, имя его вдруг всплыло и стало знаменем непримиримой борьбы в самой неожиданной сфере. Все дело в анимешниках. Поливанов является автором принятой в России системы передачи японских слов кириллицей. Эта система в некоторых моментах расходится с принятой на Западе системой Хэпбёрна: в частности, у Поливанова свистящие звуки там, где у Хэпбёрна шипящие (в результате, как говорят критики поливановских правил, в России сложился ложный звуковой образ без конца сюсюкающего японца). Многим поклонникам культуры аниме это сюсюканье не нравится, и схватка поливановцев и антиполиванцев идет нешуточная (которая, к слову, описана в отдельной статье в энциклопедии Lurkmore — немного филологов удостоено подобной чести, вот уж где народная слава).
Воспоминания современников о Поливанове поражают деталями. Где в них правда, а где начинается миф, разобраться сейчас трудно.

Поливанов – человек-легенда, чему в немалой степени способствовал и он сам, любивший мистификацию. Каверин сделал его героем двух своих книг (новеллы «Большая игра» и «Скандалист» под именем профессора Драгоманова), а Шкловский называл его не иначе как гением, обыкновенным гением.

Поливанов был выдающийся полиглот. Сколько он знал языков и в какой степени, установить невозможно. Сам он называл разные числа, когда-то восемнадцать, когда-то сорок шесть. Языки учил шутя: каракалпакский язык (близок казахскому, распространен в современном Узбекистане) выучил за месяц. На узбекских диалектах говорил лучше, чем их носители.

Он мог без подготовки перевести с листа на узбекский Гете, а когда в одном из издательств ему отказались выдать аванс за еще ненаписанную работу, тут же сел на стул и в течение нескольких часов написал всю работу.

У Поливанова был слуга-китаец (в СССР!) и две жены, с которыми он жил попеременно.

В юности Поливанов потерял кисть левой руки, причем по одной из версий дело было так: «Однажды он положил руку на рельсы под идущий поезд: целью было — превзойти Колю Красоткина из “Братьев Карамазовых” — тот мальчик только лег между рельсами. Евгений Дмитриевич не отдернул руку, колесо ее отрезало, мальчики разбежались. Поливанов встал, взял отрезанную руку за пальцы и пошел с ней. Он мне рассказывал, как с ужасом, нахлестывая лошадей, разъезжались от него извозчики» (В. Б. Шкловский).
Несмотря на увечье, Поливанов отлично плавал, прекрасно (!?) играл на рояле и однажды взобрался к ученикам на верхние этажи по водосточной трубе.

У Поливанова была страсть к переодеванию, к которому он прибегал, для того чтобы теснее вжиться в среду изучаемого диалекта: в Японии он переодевался буддийским монахом, в Средней Азии — странствующим нищим.

Однажды, читая в Киргизии лекцию, он увлекся, перешел на латынь и долго говорил по-латыни, отмечая по ходу, когда он говорит на «варварском» латинском, а когда на классическом.

Отправившись в экспедицию по изучению дунганских диалектов (дунганский — язык китайской группы в Средней Азии), Поливанов, чтобы скрасить дорогу на тарантасе, наизусть читал напарнику «Илиаду» и «Одиссею» на греческом языке несколько часов подряд.

Вечерами в Средней Азии комары, кусавшие Поливанова, умирали на месте, не успев взлететь: настолько сильно кровь была заражена наркотиками.

В 1937 году Поливанов был арестован во Фрунзе (современный Бишкек), обвинен в шпионаже в пользу Японии и в 1938 году расстрелян в Москве. Реабилитирован в 1963 г.