Что почитать: свежие записи из разных блогов
Коллекции: книги
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Экстра 5. Наставники – Tanítók (Тониток)
Предыдущая глава
Следующая глава
Ирчи
— Если поторопимся, к вечеру можем поспеть в Гран, — сообщил я, медленно правя сквозь лес. При этом я всеми силами старался сдержать грусть, которая всё же просачивалась в мой голос, не зная даже, откуда она берётся — разве я сам не стремился туда? — Поначалу, наверно, стоит остановиться в какой-нибудь корчме, где потише, а утром уже отыщем дом Инанны и остальных…
Меня заставило замолчать движение Кемисэ — он опустил ладонь мне на запястье, будто желая таким образом притормозить лошадь. Повинуясь этой безмолвной просьбе, я натянул поводья.
— А может… не стоит с этим спешить? Поблизости негде остановиться?
читать дальшеВ который раз я поразился тому, как точно он сумел распознать смутное волнение, которое я едва сознавал сам. Конечно, у него могли быть свои причины медлить с прибытием — быть может, городская суета вселяла в него беспокойство, несмотря на то, что твердынец, казалось бы, попривык к людям, а может…
Благодарно похлопав его по руке в ответ, я предложил:
— На полпути есть деревенька, там у меня имеется знакомый с большим двором, который пускает переночевать за хорошую историю, а готовят у него так, что пальчики оближешь. — Натягивая вожжи, я продолжил, стремясь подавить собственную тревогу: — Когда прибудем в Гран, я тебе всё-всё покажу, что только достойно внимания. Может, бывают города и побольше Грана — но ты ведь прежде толком ни одного города не видел.
— А Вёрёшвар как же? — возразил Кемисэ.
В ответ я лишь фыркнул.
— В сравнении со столицей Вёрёшвар и городом-то приличным не назовёшь. А в Альбе-Юлии тебе что довелось посмотреть?
— Да почти ничего — когда мы с Вереком въезжали в город, я заметил только, как много там людей, да и мы сразу же направились к дому Анте, нигде не останавливаясь. А когда выезжали — было темно, я ничего не увидел.
— Чего ещё ожидать от этих бирюков, — рассудил я, вновь подстёгивая лошадь. — Можно подумать, они везли девицу на выданье… Надо было тебе со мной пройтись — и там, и на рынок в Вёрёшваре… — Тут я с удивлением обнаружил, что из памяти почти изгладилось то, что я сам изначально не желал иметь с этим твердынцем никаких дел — до такой степени, что и имени его запомнить не удосужился — да и он, скорее всего, едва ли захотел бы со мной куда-то идти. — Так странно, — внезапно поделился я, — мне кажется, будто мы так вот путешествуем вместе уже целую вечность, и не было времени, когда я тебя не знал.
— Я понимаю, о чём ты говоришь, — помедлив, отозвался Кемисэ. — После того, как я чуть не умер, вся моя прежняя жизнь кажется ненастоящей, будто это был сон.
Эти слова удивили меня — я тут же принялся думать о своём детстве, о родных — но все воспоминания остались прежними — столь же яркими, словно это происходило со мной совсем недавно.
Стоял ясный день — снег так и искрился бликами солнца, лучи которого, пусть и не грели, вселяли необычайную бодрость духа. Наверно, это да глупое любопытство сподвигло меня на робкий вопрос, который я нипочём не отважился бы задать в сумерки:
— А каково это — очутиться между тем миром и этим? — при этом я почти надеялся, что Кемисэ скажет — мол, ничего не помню, одна чернота и всё. Опершись подбородком о ладонь, он долго молчал, прежде чем ответил:
— Я не смогу описать этого как следует. Я видел… своих предков и тех, кого знал в жизни. Помню, как слышал твой голос — а больше ничего. — После этого он вновь замолчал, и я уже хотел было заговорить, но тут он продолжил: — Я всегда знал, что за мной придёт он. В детстве я даже думал — поскорее бы умереть, чтобы его увидеть, пока не узнал, что он меня ненавидел. — При этих словах он, прикрыв глаза, покачал головой, словно человек, стремящийся отгородиться от ненавистных ему слов. — Ну а сейчас я уже ни в чём не уверен.
В том, что подобные воспоминания расстроили Кемисэ, сомневаться не приходилось, а потому, кляня свой длинный язык, я брякнул первое, что пришло мне в голову, лишь бы отвлечь его:
— Ну а я всегда думал, что за мной придёт старик Чаба — в детстве я до смерти его боялся, настолько, что мне казалось, он будет рад, если со мной что-то случится.
— Это твой дед? — поднял на меня взгляд Кемисэ.
— Не-а, он обучал меня пастушескому делу, — пояснил я. — Мой отец считал, что для того, чтобы по-настоящему обучить какому-то ремеслу, нужно отдать мальчика кому-то чужому, не из твоей семьи, потому что у своего не всегда хватит духу проявить настоящую строгость, требовать со всей суровостью — а без этого ничему толком не научишь. Я же в своей семье, пока не родилась моя сестрица Вираг, был всё равно что девчонка: делал работу по дому, а потом знай себе валял дурака, от родителей получал лишь похвалу да ласку, и при этом считал себя дельным человеком. Поначалу Чаба, которому на голову свалился такой помощничек, только и делал, что бранил меня да бил: мол, ты неженка да растяпа, ты, видно, развлекаться сюда пришёл, а не работать… В горах, где я был при нём подпаском, и пожаловаться-то некому — вот я и убегал реветь, а по возвращении мне за это доставались новые колотушки… Один раз, когда он ушёл на поиски целебной травы, а я заигрался с Куцошем [1], пастушьим псом Чабы, и не заметил, что от стада отбились и пропали несколько овец, Чаба так разъярился, что выбранил меня: «Да если бы у меня был такой сын, я бы умер со стыда — так твоему отцу и скажу по возвращении!» — с этими словами он поспешил на поиски пропажи, поругивая пса: «Ясное дело, он-то дуралей, каких поискать, но ты-то!» Я тогда так перепугался, что бросился прочь, решив, что лучше сгину в горах и мои кости обглодают волки, чем предстать перед отцом после подобного проступка…
Я на миг прервался, размышляя о том, какие же это на самом деле были пустяки в сравнении с тем, что случилось потом — но откуда мне маленькому было знать об этом, когда самым большим несчастьем казался неодобрительный взгляд отца да горькое слово упрёка?
Обернувшись к Кемисэ, я увидел, что он глядит на меня во все глаза, будто я рассказываю очередную сказку, до которых он был охоч, словно малое дитя, что и неудивительно — это мы все эти побасенки с детства знаем наизусть, а у них, твердынцев, и сказы совсем другие.
— …Бежал я, бежал, забрёл в какой-то лес — темно и волки где-то воют — и тут-то стало мне страшно, — продолжил я, привычно укрывая Кемисэ полой дохи, будто пытался утешить себя тогдашнего. — Сижу там, голодный и продрогший, забившись под комель, и опять плачу — но уже не от обиды, а от холода и страха, а тут ещё и дождь пошёл — мелкий, противный. Сразу захотелось в тёплую избу — там огонь печи, там матушка с сестрёнкой, а я пропадаю в этом лесу. Вот от такой безделицы может даже оборваться жизнь… Только я свернулся на голой земле и собрался было заснуть, как слышу голос старика Чабы — я уж подумал было, что мне мерещится, ан нет, так и есть… Вылез я из-под комля, весь грязный, думая — ну побьёт, ну выбранит, буду просить лишь, чтоб не прогонял и батюшке на меня не жаловался… А он, как меня увидел, вместо того, чтобы меня плетью огреть или тяжёлым посохом, только и бросил: «И откуда только такие дураки берутся?» — после чего двинулся обратно, а я за ним, хлюпая носом: «Старик Чаба, а старик Чаба…», но он проворчал: «Хватит скулить, шагай быстрее», — и больше я не решался подать голос. Когда мы вернулись, Чаба первым делом разжёг костёр из тлеющих углей и согрел похлёбку, всё так же без слов дав мне поесть. Куцош в наше отсутствие сослужил добрую службу, охраняя стадо, но на следующий день нам пришлось немало потрудиться, чтобы найти всех пропавших овец. Я со страхом ждал, когда же мне наконец влетит за вчерашнее, однако старик Чаба будто позабыл об этом. Разумеется, он и впредь был ничуть не менее суров в обращении со мной, но постепенно нехотя признавал, что я начинаю браться за ум и со временем из меня, быть может, получится добрый пастух.
— И получился из тебя пастух? — неожиданно спросил Кемисэ, прерывая мой рассказ.
— А то как же, — пошутил я в ответ, сдвигая шапку с его волос. — Пусть у меня в стаде нынче лишь одна овечка…
Помедлив, я продолжил рассказ, хоть весёлого в нём было немного — мне почему-то захотелось поделиться с Кемисэ и тем, что было после, хотя прежде я никогда ни с кем не говорил о тех днях, когда натерпелся настоящего страху.
— …Потом настали дождливые дни, когда тучи, казалось, вовсе не расходились, посылая нам то ядрёные ливни, то унылую морось день напролёт, то густой туман. Старик Чаба хмурился на небо, приговаривая: «Ну что за поганые места! То ли дело степь, где много солнца…» Сколько я его знал, он всегда кашлял — и я по малости лет думал, что у него это просто от старости — но в тот год даже я заметил, что его кашель стал тяжелее и мучал его даже по ночам. Хоть перед сном он начал мазать грудь жиром, сдабривая это парой глотков вина, не помогало и это. «Надо мне вылежаться, сынок, — сказал он как-то утром, оставшись лежать в шалаше. — Пригляди пока за стадом вместе с Куцошем». Тогда я предложил: «Дайте-ка я сбегаю за знахарем. Дня за три обернусь, Куцош и один справится, вы ж сам говорили, что он умнее меня!» Но старик велел мне: «Не дури, ещё чего не хватало — из-за обычной хвори людей полошить, да и в эдакий туман, когда дальше носа не видишь, чего доброго, заплутаешь».
Тут Кемисэ не выдержал, сокрушённо покачав головой — в нём заговорил тот самый лекарь, которого нам с Чабой тогда так не хватало:
— Видел я таких упрямцев — казалось бы, не хотят беспокоить родных, и тем самым доставляют им куда больше хлопот — так и до беды недалеко…
Мне оставалось лишь скорбно кивнуть на это, подтверждая его слова своим рассказом:
— Поддавшись на уговоры Чабы, я остался и день напролёт слонялся вокруг стада, понурый, как и пёс, который чуял недуг хозяина. Хоть теперь за мной никто не следил, в кои-то веки не хотелось ни петь, ни играть на дудочке, так что я лишь сидел у костра, накрывшись овчиной, или понукал столь же недовольных овец да коз. Наутро, когда у старика начался жар, я не спросив накидал в костёр зелёных ветвей с ближайшего куста, надеясь, что даже в такое ненастье кто-нибудь да придёт на помощь. Когда я удостоверился, что столб дыма худо-бедно поднимается ввысь, я, оставив стадо и старика Чабу, поднялся повыше на гору, чтобы поглядеть, не спешит ли подмога — сидеть у костра было уже невмоготу. Так я и стоял, пока не начали сгущаться сумерки, не зная, что мне делать…
Я на мгновение замолчал, задумавшись о том, что в дальнейшем мне приходилось принимать куда более сложные решения — но то далось мне куда тяжелее их всех, ведь такое было для меня впервой. Несмотря на весь мой жизненный опыт, рассказывая об этом, я вновь ощутил беспомощность и страх того дня — ничуть не менее остро, чем тогда.
— …Мне только и оставалось, что надеяться на то, что каким-то чудом Чабе станет лучше, и поутру он как ни в чём не бывало поднимается, будет лупить и бранить меня как прежде. Однако старик по-прежнему метался в горячке — я же только и мог, что прикладывать к его лбу смоченную водой тряпицу. Лишь под утро он пришёл в себя и сказал: «Ты был прав — сбегай в деревню, да только будь осторожен! Возьми с собой Куцоша, пусть тебя охраняет!» Я оставил ему полный котелок горячего отвара и заторопился в путь, да вот только Куцош нипочём не хотел отходить от хозяина. Решив, что так будет лучше — всё-таки умный пёс и за стадом приглядит, да и старику будет не так одиноко, я поспешил в деревню. Стоит ли говорить, что я нёсся так, что лишь чудом не переломал себе ноги— так что добрался до деревни ещё до наступления темноты, и в итоге не мог сказать ни слова — лишь, хватаясь за бок, указывал туда, где на горе осталось наше стадо, пока матушка не напоила меня тёплым питьём. Всполошились не только в нашем доме — отец взял с собой трёх старших братьев, с ними пошёл знахарь и ещё несколько мужчин из соседних домов. Меня хотели оставить дома — мол, куда тебе ещё, и так все ноги сбил — но я упрашивал взять меня с собой, пока отец не согласился — в конце концов, без меня шалаш так быстро не отыщешь. Хоть подниматься было и вправду тяжело, я только и делал, что всех подгонял — быстрее, мол, да быстрее — наконец отец, заметив, как я морщусь при каждом шаге, велел мне: «Полезай на спину». Я было отказался — мол, что я, маленький, что ли? Однако отец лишь рыкнул на меня: «Полезай, а то тут оставим». Так я и ехал сперва на его спине, затем по очереди на спинах старших братьев, приговаривая: «Вот сейчас уже совсем скоро… Вот за тем взгорком будет лесок, а там уже за ручьём будет виден дым костра…» Так я без умолку болтал, будто надеясь, что это позволит мне не услышать то, чего я по-настоящему страшился — собачий вой…
Помедлив, я закончил:
— …Но Куцош выбежал нам навстречу, радостно виляя мохнатым хвостом, усаженным репьями — и это больше, чем что-либо иное, убедило меня, что всё обошлось. Мы ещё несколько дней провели там, в горах, вместе, прежде чем знахарь рассудил, что Чабе можно спускаться вместе с остальными — а этот старик, подумать только, и тут не хотел возвращаться в деревню, уверяя, что с ним всё будет в порядке! Я думал было, что пойду со всеми — но Чаба сурово наказал: «Что, зря я тебя учил? Забирай Куцоша и останься со стадом!»
— И что, тебя так и бросили там одного? — вмешался Кемисэ.
— Сказать по правде, я бы этому только порадовался, — ответил я. — Но со мной остался мой третий по старшинству братец, Дюла, который почёл за должное продолжить меня шпынять — но куда ему было до старого Чабы, так что я неплохо проводил с ним время.
Когда я замолчал, Кемисэ испустил довольный вздох — как любой слушатель, радующийся, что пугающая история закончилась хорошо. Я улыбнулся, убедившись, что мне удалось развлечь его своим рассказом, загладив свою оплошность.
…Было и то, о чём я умолчал — старик Чаба больше не поднимался со стадом в горы. Само собой, он печалился об этом, хоть и старался не показывать вида, когда я заходил проведать его. Прожив ещё несколько лет, он наконец слёг от своего недуга и умер зимой — аккурат за полгода до того, как я сбежал из дома.
У старика Чабы не было семьи — поговаривали, что он потерял её задолго до того, как поселился в нашей деревне. Никто даже не знал, каким было его настоящее имя, потому и прозвали его просто Чаба — пастух. В деревне он жил на отшибе, был не слишком разговорчив, и всего компании у него было, что пёс, пара коз да мальчишки-подпаски, которых он брал на обучение. Потому-то хоронили его всей деревней, вспоминая добрым словом, но вместе с тем и жалея, что он так и сгинул, будто пень, не оставивший зелёного ростка.
— Пожалуй, для него так и лучше, — вполголоса сказал отец соседу. — Я-то знаю, пуще всего Чаба боялся одинокой немощной старости.
Тот в ответ лишь качал головой:
— Вот уж и вправду горькая участь, как будут печалиться в Нижнем мире его предки, что иссохла их ветвь…
Тогда я не мог по-настоящему осознать смысл этих слов, но многим позже, оставшись совсем один, я поневоле начал задумываться: а вдруг и я кончу так же, как старик Чаба, таким одиноким, что не будет рядом родной души, чтобы сопроводить меня в Нижний мир? Раньше у меня была куча братьев, да сестра, да дядья и тётки и двоюродные братья-сёстры; тогда я даже вообразить не мог, как это — остаться одному? К тому же, в ту пору я не сомневался в том, что сам, едва встану на ноги, обзаведусь таким же домом — с детьми и хлопотливой хозяйкой, с прочным достатком — всем на зависть…
Теперь же, глядя на пушистые от снега ветви на фоне ясного синего неба, я впервые задумался о том, что же помешало старику Чабе обзавестись новой семьёй — ведь, когда он появился в нашей деревне, был он совсем ещё не стар… Быть может, память о былой любви никак не отпускала его, с годами всё глубже въедаясь в кости, преследуя подобно беспокойной душе? Возможно ли это — начать всё заново, отбросив память о том, чего больше не вернуть?
Эта мысль холодила пуще зимней стужи, и я невольно взглянул на Кемисэ, который был подозрительно молчалив — уж не замёрз ли он?
Но вот уже потянуло дымком — а это ещё прежде, чем расступятся деревья, говорило о близости деревни.
— Скоро сможем согреться, — с облегчением пообещал я. — Ты, чай, совсем продрог?
— Нет, просто задумался, — отозвался Кемисэ, благодарно улыбаясь мне.
Хотел бы я знать, о чём были его думы — но я лишь подхлестнул лошадку, которая и сама пошла веселее, почуяв человеческое жильё.
Кемисэ
Когда Ирчи рассказывает о своём детстве, мне поневоле вспоминается моё — вот и сейчас, когда он говорит о том, как из любящей семьи попал на обучение к суровому старику, это не может не найти отклика в моей душе.
Перейдя в мою родную семью — как странно это звучит после того, как я провёл бóльшую часть моей жизни с людьми, которые относились ко мне куда сердечнее, хоть они мне и не родные — я первым делом был отправлен на серьёзное обучение воинским искусствам. Разумеется, пока я жил у Рэу, тот не особенно об этом заботился — нам с названой сестрой преподали лишь основы, которым обучали всех в Твердыне.
Когда меня поставили на тренировки с учениками, которые были куда опытнее меня, поначалу мне, само собой, пришлось несладко — и наставник относится к моим потугам без малейшего снисхождения. Однако вместо чувства жалости к себе и обиды, с которыми я уже, казалось бы, сроднился с того дня, когда меня вырвали из привычной мне жизни, на тренировках я ощущал лишь озлобление и азарт, радуясь возможности наконец выплеснуть накопившуюся во мне пучину гнева.
Вскоре другие ученики уже боялись вставать со мной в пару — я не щадил их, как прежде не проявляли сочувствия ко мне — и наставнику приходилось раз за разом напоминать мне о том, как важно держать себя в узде. Постепенно мне удалось выполнить и это требование — путём изнурительных тренировок на выдержку и терпение, которые, впрочем, тоже давались мне лучше прочих — хоть мои соученики пока превосходили меня в гибкости и стремительности, они куда быстрее выбивались из сил, и тогда мне доставляло злорадное удовольствие следить за тем, как они еле держатся, хмурясь и закусывая губы, как дрожат их руки и ноги — при том, что моё тело оставалось неколебимым, словно монолит.
В своей наивности я думал, что этими достижениями я наконец заслужу похвалу — если не моей семьи, так наставника — однако, продвигаясь вперёд, я всё чаще замечал в его взгляде смутное беспокойство, будто он был недоволен моими успехами. В конце концов, я и это списал на то, что мой могущественный дед попросту настроил учителя против меня, так что бесполезно пытаться заслужить его расположение, и продолжал совершенствовать свои умения с остервенелым упорством, пытаясь доказать если не им, то хоть самому себе, что чего-то стою.
Так и продолжалось, пока однажды я нечаянно не подслушал разговор деда с наставником — тот, пожалуй, думал, что я уже давно ушёл, а что до деда, то за всё это время он заходил в тренировочный зал едва ли пару раз.
— Ваш благословенный внук делает поразительные успехи. — Эти слова заставили моё сердце встрепенуться, однако следующая фраза тут же вернула меня с небес на землю. — Но меня беспокоит, сколько гнева у него в душе. Конечно, это придаёт ему сил, но… — замявшись, наставник не столь уверенно продолжил: — …он нестабилен, и я боюсь, что в будущем это принесёт ему большой вред.
Я поневоле стиснул зубы, борясь с желанием немедленно уйти, ведь я знал, что скажет в ответ дед — всему виной грязная кровь, которая делает меня злым, непокорным, жестоким и бесчувственным.
— Я не знаю, что с ним делать. — Голос деда казался таким непривычно усталым, что я едва его узнал. — Он… совсем не такой. Совсем не такой, — повторил он, после чего повисло продолжительное молчание. — Его не переделать, — наконец добавил он.
После этого я тихо вернулся в тренировочный зал, не желая слушать долее — будто мне без того было неизвестно, что причина нелюбви деда ко мне в том, что я совсем не таков, каким он хотел бы меня видеть. Там я без устали упражнялся до самой ночи, хотя мускулы уже горели огнём.
Поглощённый этим, я не заметил, что наставник наблюдает за мной. Он долго не давал о себе знать, лишь когда я рухнул от изнеможения, он приблизился, чтобы опуститься на пол рядом со мной.
— Кецу, тебе кажется, что ты многого достиг, — привычно спокойным голосом начал он, — но на голом упорстве ты далеко не зайдёшь. Ярость придаёт сил, но туманит разум — ты не сможешь по-настоящему проявить себя, пока не научишься жить в мире с собой. Твой гнев держит тебя в клетке — если не смиришь его, никогда не сможешь освободиться.
Когда я поднял на него удивлённый взгляд, он добавил:
— С завтрашнего дня я сам буду тебя тренировать — хватит бить мальчишек. А сейчас ступай отдыхать, иначе с утра от тебя не будет никакого проку.
Наставник сдержал своё обещание, хоть на это ему потребовалось тратить куда больше времени и сил, ведь он мог заниматься со мной лишь после общего занятия, распустив остальных учеников. С ними в пару он меня больше не ставил, но иногда звал своих товарищей по оружию, чтобы я не привыкал к одному сопернику. Разумеется, подобные тренировки давались мне куда тяжелее, ведь теперь я не мог ограничиться простым напором — за каждую ошибку приходилось расплачиваться сполна — но постепенно я понял, что это значит: настоящий бой — это не выплёскивание гнева, а точные движения, как в танце, но в отличие от танца, здесь требуется не подстроиться под движения другого человека, а избавиться от него.
Тогда я так и не понял, что хотел сказать мой наставник — я всегда считал, что причиной моего несчастья было то, что я не властен над своей судьбой — и ни в одном доме я не смогу почувствовать себя своим. Дети Твердыни вынуждены всю жизнь провести в очень тесном кругу, выйти за пределы которого считается равносильным гибели — и горе тому, кто в нём не нашёл себе места.
Хоть мне, казалось бы, удалось вырваться из этой клетки, она никуда не исчезла — я по-прежнему страшусь того, что ждёт меня в будущем, словно меня лишь ненадолго выпустили подышать, прежде чем запереть обратно — и на сей раз навсегда. Когда я смотрю на Ирчи, я не вижу в его глазах этого холодного разочарования — что я не такой, каким должен был стать — ему ведь неведомо, скольким людям принесло несчастье моё появление на свет, и скольким ещё принесёт. Но всякий раз сердце невольно сжимается от мысли, что однажды я встречу тот самый полный горечи взгляд — и вновь пойму, что я не тот, кем мне следует быть.
Примечание:
[1] Куцош — венг. Kócos — в пер. с венг. «косматый, мохнатый».
— Если поторопимся, к вечеру можем поспеть в Гран, — сообщил я, медленно правя сквозь лес. При этом я всеми силами старался сдержать грусть, которая всё же просачивалась в мой голос, не зная даже, откуда она берётся — разве я сам не стремился туда? — Поначалу, наверно, стоит остановиться в какой-нибудь корчме, где потише, а утром уже отыщем дом Инанны и остальных…
Меня заставило замолчать движение Кемисэ — он опустил ладонь мне на запястье, будто желая таким образом притормозить лошадь. Повинуясь этой безмолвной просьбе, я натянул поводья.
— А может… не стоит с этим спешить? Поблизости негде остановиться?
читать дальшеВ который раз я поразился тому, как точно он сумел распознать смутное волнение, которое я едва сознавал сам. Конечно, у него могли быть свои причины медлить с прибытием — быть может, городская суета вселяла в него беспокойство, несмотря на то, что твердынец, казалось бы, попривык к людям, а может…
Благодарно похлопав его по руке в ответ, я предложил:
— На полпути есть деревенька, там у меня имеется знакомый с большим двором, который пускает переночевать за хорошую историю, а готовят у него так, что пальчики оближешь. — Натягивая вожжи, я продолжил, стремясь подавить собственную тревогу: — Когда прибудем в Гран, я тебе всё-всё покажу, что только достойно внимания. Может, бывают города и побольше Грана — но ты ведь прежде толком ни одного города не видел.
— А Вёрёшвар как же? — возразил Кемисэ.
В ответ я лишь фыркнул.
— В сравнении со столицей Вёрёшвар и городом-то приличным не назовёшь. А в Альбе-Юлии тебе что довелось посмотреть?
— Да почти ничего — когда мы с Вереком въезжали в город, я заметил только, как много там людей, да и мы сразу же направились к дому Анте, нигде не останавливаясь. А когда выезжали — было темно, я ничего не увидел.
— Чего ещё ожидать от этих бирюков, — рассудил я, вновь подстёгивая лошадь. — Можно подумать, они везли девицу на выданье… Надо было тебе со мной пройтись — и там, и на рынок в Вёрёшваре… — Тут я с удивлением обнаружил, что из памяти почти изгладилось то, что я сам изначально не желал иметь с этим твердынцем никаких дел — до такой степени, что и имени его запомнить не удосужился — да и он, скорее всего, едва ли захотел бы со мной куда-то идти. — Так странно, — внезапно поделился я, — мне кажется, будто мы так вот путешествуем вместе уже целую вечность, и не было времени, когда я тебя не знал.
— Я понимаю, о чём ты говоришь, — помедлив, отозвался Кемисэ. — После того, как я чуть не умер, вся моя прежняя жизнь кажется ненастоящей, будто это был сон.
Эти слова удивили меня — я тут же принялся думать о своём детстве, о родных — но все воспоминания остались прежними — столь же яркими, словно это происходило со мной совсем недавно.
Стоял ясный день — снег так и искрился бликами солнца, лучи которого, пусть и не грели, вселяли необычайную бодрость духа. Наверно, это да глупое любопытство сподвигло меня на робкий вопрос, который я нипочём не отважился бы задать в сумерки:
— А каково это — очутиться между тем миром и этим? — при этом я почти надеялся, что Кемисэ скажет — мол, ничего не помню, одна чернота и всё. Опершись подбородком о ладонь, он долго молчал, прежде чем ответил:
— Я не смогу описать этого как следует. Я видел… своих предков и тех, кого знал в жизни. Помню, как слышал твой голос — а больше ничего. — После этого он вновь замолчал, и я уже хотел было заговорить, но тут он продолжил: — Я всегда знал, что за мной придёт он. В детстве я даже думал — поскорее бы умереть, чтобы его увидеть, пока не узнал, что он меня ненавидел. — При этих словах он, прикрыв глаза, покачал головой, словно человек, стремящийся отгородиться от ненавистных ему слов. — Ну а сейчас я уже ни в чём не уверен.
В том, что подобные воспоминания расстроили Кемисэ, сомневаться не приходилось, а потому, кляня свой длинный язык, я брякнул первое, что пришло мне в голову, лишь бы отвлечь его:
— Ну а я всегда думал, что за мной придёт старик Чаба — в детстве я до смерти его боялся, настолько, что мне казалось, он будет рад, если со мной что-то случится.
— Это твой дед? — поднял на меня взгляд Кемисэ.
— Не-а, он обучал меня пастушескому делу, — пояснил я. — Мой отец считал, что для того, чтобы по-настоящему обучить какому-то ремеслу, нужно отдать мальчика кому-то чужому, не из твоей семьи, потому что у своего не всегда хватит духу проявить настоящую строгость, требовать со всей суровостью — а без этого ничему толком не научишь. Я же в своей семье, пока не родилась моя сестрица Вираг, был всё равно что девчонка: делал работу по дому, а потом знай себе валял дурака, от родителей получал лишь похвалу да ласку, и при этом считал себя дельным человеком. Поначалу Чаба, которому на голову свалился такой помощничек, только и делал, что бранил меня да бил: мол, ты неженка да растяпа, ты, видно, развлекаться сюда пришёл, а не работать… В горах, где я был при нём подпаском, и пожаловаться-то некому — вот я и убегал реветь, а по возвращении мне за это доставались новые колотушки… Один раз, когда он ушёл на поиски целебной травы, а я заигрался с Куцошем [1], пастушьим псом Чабы, и не заметил, что от стада отбились и пропали несколько овец, Чаба так разъярился, что выбранил меня: «Да если бы у меня был такой сын, я бы умер со стыда — так твоему отцу и скажу по возвращении!» — с этими словами он поспешил на поиски пропажи, поругивая пса: «Ясное дело, он-то дуралей, каких поискать, но ты-то!» Я тогда так перепугался, что бросился прочь, решив, что лучше сгину в горах и мои кости обглодают волки, чем предстать перед отцом после подобного проступка…
Я на миг прервался, размышляя о том, какие же это на самом деле были пустяки в сравнении с тем, что случилось потом — но откуда мне маленькому было знать об этом, когда самым большим несчастьем казался неодобрительный взгляд отца да горькое слово упрёка?
Обернувшись к Кемисэ, я увидел, что он глядит на меня во все глаза, будто я рассказываю очередную сказку, до которых он был охоч, словно малое дитя, что и неудивительно — это мы все эти побасенки с детства знаем наизусть, а у них, твердынцев, и сказы совсем другие.
— …Бежал я, бежал, забрёл в какой-то лес — темно и волки где-то воют — и тут-то стало мне страшно, — продолжил я, привычно укрывая Кемисэ полой дохи, будто пытался утешить себя тогдашнего. — Сижу там, голодный и продрогший, забившись под комель, и опять плачу — но уже не от обиды, а от холода и страха, а тут ещё и дождь пошёл — мелкий, противный. Сразу захотелось в тёплую избу — там огонь печи, там матушка с сестрёнкой, а я пропадаю в этом лесу. Вот от такой безделицы может даже оборваться жизнь… Только я свернулся на голой земле и собрался было заснуть, как слышу голос старика Чабы — я уж подумал было, что мне мерещится, ан нет, так и есть… Вылез я из-под комля, весь грязный, думая — ну побьёт, ну выбранит, буду просить лишь, чтоб не прогонял и батюшке на меня не жаловался… А он, как меня увидел, вместо того, чтобы меня плетью огреть или тяжёлым посохом, только и бросил: «И откуда только такие дураки берутся?» — после чего двинулся обратно, а я за ним, хлюпая носом: «Старик Чаба, а старик Чаба…», но он проворчал: «Хватит скулить, шагай быстрее», — и больше я не решался подать голос. Когда мы вернулись, Чаба первым делом разжёг костёр из тлеющих углей и согрел похлёбку, всё так же без слов дав мне поесть. Куцош в наше отсутствие сослужил добрую службу, охраняя стадо, но на следующий день нам пришлось немало потрудиться, чтобы найти всех пропавших овец. Я со страхом ждал, когда же мне наконец влетит за вчерашнее, однако старик Чаба будто позабыл об этом. Разумеется, он и впредь был ничуть не менее суров в обращении со мной, но постепенно нехотя признавал, что я начинаю браться за ум и со временем из меня, быть может, получится добрый пастух.
— И получился из тебя пастух? — неожиданно спросил Кемисэ, прерывая мой рассказ.
— А то как же, — пошутил я в ответ, сдвигая шапку с его волос. — Пусть у меня в стаде нынче лишь одна овечка…
Помедлив, я продолжил рассказ, хоть весёлого в нём было немного — мне почему-то захотелось поделиться с Кемисэ и тем, что было после, хотя прежде я никогда ни с кем не говорил о тех днях, когда натерпелся настоящего страху.
— …Потом настали дождливые дни, когда тучи, казалось, вовсе не расходились, посылая нам то ядрёные ливни, то унылую морось день напролёт, то густой туман. Старик Чаба хмурился на небо, приговаривая: «Ну что за поганые места! То ли дело степь, где много солнца…» Сколько я его знал, он всегда кашлял — и я по малости лет думал, что у него это просто от старости — но в тот год даже я заметил, что его кашель стал тяжелее и мучал его даже по ночам. Хоть перед сном он начал мазать грудь жиром, сдабривая это парой глотков вина, не помогало и это. «Надо мне вылежаться, сынок, — сказал он как-то утром, оставшись лежать в шалаше. — Пригляди пока за стадом вместе с Куцошем». Тогда я предложил: «Дайте-ка я сбегаю за знахарем. Дня за три обернусь, Куцош и один справится, вы ж сам говорили, что он умнее меня!» Но старик велел мне: «Не дури, ещё чего не хватало — из-за обычной хвори людей полошить, да и в эдакий туман, когда дальше носа не видишь, чего доброго, заплутаешь».
Тут Кемисэ не выдержал, сокрушённо покачав головой — в нём заговорил тот самый лекарь, которого нам с Чабой тогда так не хватало:
— Видел я таких упрямцев — казалось бы, не хотят беспокоить родных, и тем самым доставляют им куда больше хлопот — так и до беды недалеко…
Мне оставалось лишь скорбно кивнуть на это, подтверждая его слова своим рассказом:
— Поддавшись на уговоры Чабы, я остался и день напролёт слонялся вокруг стада, понурый, как и пёс, который чуял недуг хозяина. Хоть теперь за мной никто не следил, в кои-то веки не хотелось ни петь, ни играть на дудочке, так что я лишь сидел у костра, накрывшись овчиной, или понукал столь же недовольных овец да коз. Наутро, когда у старика начался жар, я не спросив накидал в костёр зелёных ветвей с ближайшего куста, надеясь, что даже в такое ненастье кто-нибудь да придёт на помощь. Когда я удостоверился, что столб дыма худо-бедно поднимается ввысь, я, оставив стадо и старика Чабу, поднялся повыше на гору, чтобы поглядеть, не спешит ли подмога — сидеть у костра было уже невмоготу. Так я и стоял, пока не начали сгущаться сумерки, не зная, что мне делать…
Я на мгновение замолчал, задумавшись о том, что в дальнейшем мне приходилось принимать куда более сложные решения — но то далось мне куда тяжелее их всех, ведь такое было для меня впервой. Несмотря на весь мой жизненный опыт, рассказывая об этом, я вновь ощутил беспомощность и страх того дня — ничуть не менее остро, чем тогда.
— …Мне только и оставалось, что надеяться на то, что каким-то чудом Чабе станет лучше, и поутру он как ни в чём не бывало поднимается, будет лупить и бранить меня как прежде. Однако старик по-прежнему метался в горячке — я же только и мог, что прикладывать к его лбу смоченную водой тряпицу. Лишь под утро он пришёл в себя и сказал: «Ты был прав — сбегай в деревню, да только будь осторожен! Возьми с собой Куцоша, пусть тебя охраняет!» Я оставил ему полный котелок горячего отвара и заторопился в путь, да вот только Куцош нипочём не хотел отходить от хозяина. Решив, что так будет лучше — всё-таки умный пёс и за стадом приглядит, да и старику будет не так одиноко, я поспешил в деревню. Стоит ли говорить, что я нёсся так, что лишь чудом не переломал себе ноги— так что добрался до деревни ещё до наступления темноты, и в итоге не мог сказать ни слова — лишь, хватаясь за бок, указывал туда, где на горе осталось наше стадо, пока матушка не напоила меня тёплым питьём. Всполошились не только в нашем доме — отец взял с собой трёх старших братьев, с ними пошёл знахарь и ещё несколько мужчин из соседних домов. Меня хотели оставить дома — мол, куда тебе ещё, и так все ноги сбил — но я упрашивал взять меня с собой, пока отец не согласился — в конце концов, без меня шалаш так быстро не отыщешь. Хоть подниматься было и вправду тяжело, я только и делал, что всех подгонял — быстрее, мол, да быстрее — наконец отец, заметив, как я морщусь при каждом шаге, велел мне: «Полезай на спину». Я было отказался — мол, что я, маленький, что ли? Однако отец лишь рыкнул на меня: «Полезай, а то тут оставим». Так я и ехал сперва на его спине, затем по очереди на спинах старших братьев, приговаривая: «Вот сейчас уже совсем скоро… Вот за тем взгорком будет лесок, а там уже за ручьём будет виден дым костра…» Так я без умолку болтал, будто надеясь, что это позволит мне не услышать то, чего я по-настоящему страшился — собачий вой…
Помедлив, я закончил:
— …Но Куцош выбежал нам навстречу, радостно виляя мохнатым хвостом, усаженным репьями — и это больше, чем что-либо иное, убедило меня, что всё обошлось. Мы ещё несколько дней провели там, в горах, вместе, прежде чем знахарь рассудил, что Чабе можно спускаться вместе с остальными — а этот старик, подумать только, и тут не хотел возвращаться в деревню, уверяя, что с ним всё будет в порядке! Я думал было, что пойду со всеми — но Чаба сурово наказал: «Что, зря я тебя учил? Забирай Куцоша и останься со стадом!»
— И что, тебя так и бросили там одного? — вмешался Кемисэ.
— Сказать по правде, я бы этому только порадовался, — ответил я. — Но со мной остался мой третий по старшинству братец, Дюла, который почёл за должное продолжить меня шпынять — но куда ему было до старого Чабы, так что я неплохо проводил с ним время.
Когда я замолчал, Кемисэ испустил довольный вздох — как любой слушатель, радующийся, что пугающая история закончилась хорошо. Я улыбнулся, убедившись, что мне удалось развлечь его своим рассказом, загладив свою оплошность.
…Было и то, о чём я умолчал — старик Чаба больше не поднимался со стадом в горы. Само собой, он печалился об этом, хоть и старался не показывать вида, когда я заходил проведать его. Прожив ещё несколько лет, он наконец слёг от своего недуга и умер зимой — аккурат за полгода до того, как я сбежал из дома.
У старика Чабы не было семьи — поговаривали, что он потерял её задолго до того, как поселился в нашей деревне. Никто даже не знал, каким было его настоящее имя, потому и прозвали его просто Чаба — пастух. В деревне он жил на отшибе, был не слишком разговорчив, и всего компании у него было, что пёс, пара коз да мальчишки-подпаски, которых он брал на обучение. Потому-то хоронили его всей деревней, вспоминая добрым словом, но вместе с тем и жалея, что он так и сгинул, будто пень, не оставивший зелёного ростка.
— Пожалуй, для него так и лучше, — вполголоса сказал отец соседу. — Я-то знаю, пуще всего Чаба боялся одинокой немощной старости.
Тот в ответ лишь качал головой:
— Вот уж и вправду горькая участь, как будут печалиться в Нижнем мире его предки, что иссохла их ветвь…
Тогда я не мог по-настоящему осознать смысл этих слов, но многим позже, оставшись совсем один, я поневоле начал задумываться: а вдруг и я кончу так же, как старик Чаба, таким одиноким, что не будет рядом родной души, чтобы сопроводить меня в Нижний мир? Раньше у меня была куча братьев, да сестра, да дядья и тётки и двоюродные братья-сёстры; тогда я даже вообразить не мог, как это — остаться одному? К тому же, в ту пору я не сомневался в том, что сам, едва встану на ноги, обзаведусь таким же домом — с детьми и хлопотливой хозяйкой, с прочным достатком — всем на зависть…
Теперь же, глядя на пушистые от снега ветви на фоне ясного синего неба, я впервые задумался о том, что же помешало старику Чабе обзавестись новой семьёй — ведь, когда он появился в нашей деревне, был он совсем ещё не стар… Быть может, память о былой любви никак не отпускала его, с годами всё глубже въедаясь в кости, преследуя подобно беспокойной душе? Возможно ли это — начать всё заново, отбросив память о том, чего больше не вернуть?
Эта мысль холодила пуще зимней стужи, и я невольно взглянул на Кемисэ, который был подозрительно молчалив — уж не замёрз ли он?
Но вот уже потянуло дымком — а это ещё прежде, чем расступятся деревья, говорило о близости деревни.
— Скоро сможем согреться, — с облегчением пообещал я. — Ты, чай, совсем продрог?
— Нет, просто задумался, — отозвался Кемисэ, благодарно улыбаясь мне.
Хотел бы я знать, о чём были его думы — но я лишь подхлестнул лошадку, которая и сама пошла веселее, почуяв человеческое жильё.
Кемисэ
Когда Ирчи рассказывает о своём детстве, мне поневоле вспоминается моё — вот и сейчас, когда он говорит о том, как из любящей семьи попал на обучение к суровому старику, это не может не найти отклика в моей душе.
Перейдя в мою родную семью — как странно это звучит после того, как я провёл бóльшую часть моей жизни с людьми, которые относились ко мне куда сердечнее, хоть они мне и не родные — я первым делом был отправлен на серьёзное обучение воинским искусствам. Разумеется, пока я жил у Рэу, тот не особенно об этом заботился — нам с названой сестрой преподали лишь основы, которым обучали всех в Твердыне.
Когда меня поставили на тренировки с учениками, которые были куда опытнее меня, поначалу мне, само собой, пришлось несладко — и наставник относится к моим потугам без малейшего снисхождения. Однако вместо чувства жалости к себе и обиды, с которыми я уже, казалось бы, сроднился с того дня, когда меня вырвали из привычной мне жизни, на тренировках я ощущал лишь озлобление и азарт, радуясь возможности наконец выплеснуть накопившуюся во мне пучину гнева.
Вскоре другие ученики уже боялись вставать со мной в пару — я не щадил их, как прежде не проявляли сочувствия ко мне — и наставнику приходилось раз за разом напоминать мне о том, как важно держать себя в узде. Постепенно мне удалось выполнить и это требование — путём изнурительных тренировок на выдержку и терпение, которые, впрочем, тоже давались мне лучше прочих — хоть мои соученики пока превосходили меня в гибкости и стремительности, они куда быстрее выбивались из сил, и тогда мне доставляло злорадное удовольствие следить за тем, как они еле держатся, хмурясь и закусывая губы, как дрожат их руки и ноги — при том, что моё тело оставалось неколебимым, словно монолит.
В своей наивности я думал, что этими достижениями я наконец заслужу похвалу — если не моей семьи, так наставника — однако, продвигаясь вперёд, я всё чаще замечал в его взгляде смутное беспокойство, будто он был недоволен моими успехами. В конце концов, я и это списал на то, что мой могущественный дед попросту настроил учителя против меня, так что бесполезно пытаться заслужить его расположение, и продолжал совершенствовать свои умения с остервенелым упорством, пытаясь доказать если не им, то хоть самому себе, что чего-то стою.
Так и продолжалось, пока однажды я нечаянно не подслушал разговор деда с наставником — тот, пожалуй, думал, что я уже давно ушёл, а что до деда, то за всё это время он заходил в тренировочный зал едва ли пару раз.
— Ваш благословенный внук делает поразительные успехи. — Эти слова заставили моё сердце встрепенуться, однако следующая фраза тут же вернула меня с небес на землю. — Но меня беспокоит, сколько гнева у него в душе. Конечно, это придаёт ему сил, но… — замявшись, наставник не столь уверенно продолжил: — …он нестабилен, и я боюсь, что в будущем это принесёт ему большой вред.
Я поневоле стиснул зубы, борясь с желанием немедленно уйти, ведь я знал, что скажет в ответ дед — всему виной грязная кровь, которая делает меня злым, непокорным, жестоким и бесчувственным.
— Я не знаю, что с ним делать. — Голос деда казался таким непривычно усталым, что я едва его узнал. — Он… совсем не такой. Совсем не такой, — повторил он, после чего повисло продолжительное молчание. — Его не переделать, — наконец добавил он.
После этого я тихо вернулся в тренировочный зал, не желая слушать долее — будто мне без того было неизвестно, что причина нелюбви деда ко мне в том, что я совсем не таков, каким он хотел бы меня видеть. Там я без устали упражнялся до самой ночи, хотя мускулы уже горели огнём.
Поглощённый этим, я не заметил, что наставник наблюдает за мной. Он долго не давал о себе знать, лишь когда я рухнул от изнеможения, он приблизился, чтобы опуститься на пол рядом со мной.
— Кецу, тебе кажется, что ты многого достиг, — привычно спокойным голосом начал он, — но на голом упорстве ты далеко не зайдёшь. Ярость придаёт сил, но туманит разум — ты не сможешь по-настоящему проявить себя, пока не научишься жить в мире с собой. Твой гнев держит тебя в клетке — если не смиришь его, никогда не сможешь освободиться.
Когда я поднял на него удивлённый взгляд, он добавил:
— С завтрашнего дня я сам буду тебя тренировать — хватит бить мальчишек. А сейчас ступай отдыхать, иначе с утра от тебя не будет никакого проку.
Наставник сдержал своё обещание, хоть на это ему потребовалось тратить куда больше времени и сил, ведь он мог заниматься со мной лишь после общего занятия, распустив остальных учеников. С ними в пару он меня больше не ставил, но иногда звал своих товарищей по оружию, чтобы я не привыкал к одному сопернику. Разумеется, подобные тренировки давались мне куда тяжелее, ведь теперь я не мог ограничиться простым напором — за каждую ошибку приходилось расплачиваться сполна — но постепенно я понял, что это значит: настоящий бой — это не выплёскивание гнева, а точные движения, как в танце, но в отличие от танца, здесь требуется не подстроиться под движения другого человека, а избавиться от него.
Тогда я так и не понял, что хотел сказать мой наставник — я всегда считал, что причиной моего несчастья было то, что я не властен над своей судьбой — и ни в одном доме я не смогу почувствовать себя своим. Дети Твердыни вынуждены всю жизнь провести в очень тесном кругу, выйти за пределы которого считается равносильным гибели — и горе тому, кто в нём не нашёл себе места.
Хоть мне, казалось бы, удалось вырваться из этой клетки, она никуда не исчезла — я по-прежнему страшусь того, что ждёт меня в будущем, словно меня лишь ненадолго выпустили подышать, прежде чем запереть обратно — и на сей раз навсегда. Когда я смотрю на Ирчи, я не вижу в его глазах этого холодного разочарования — что я не такой, каким должен был стать — ему ведь неведомо, скольким людям принесло несчастье моё появление на свет, и скольким ещё принесёт. Но всякий раз сердце невольно сжимается от мысли, что однажды я встречу тот самый полный горечи взгляд — и вновь пойму, что я не тот, кем мне следует быть.
Примечание:
[1] Куцош — венг. Kócos — в пер. с венг. «косматый, мохнатый».
Следующая глава
Найотри, блог «Заброшенный замок»
Школа Чародейства и Волшебства Ильверморни
By J.K. Rowling
Великая североамериканская школа магии была основана в семнадцатом столетии. Размещенная на самой вершине горы Грейлок, она скрыта от обычного немагического взгляда с помощью мощного колдовства, результатом которого иногда является появление завитков дымчатых облаков.
скрытый текстИрландские корни
Изольда Сейр родилась приблизительно в 1603 году и провела свое детство в долине Кумлафра (Coomloughra), графство Керри, Ирландия. Она была потомком двух чистокровных семейств волшебников.
Ее отец, Уильям Сейр, был прямым потомком известной ирландской волшебницы Морриган — анимага, звериной формой которой был ворон. Когда Изольда была маленькой, Уильям зачастую звал свою дочь Морриган, из-за ее пристрастия ко всему живому. Ее детство проходило в идиллии с любящими родителями, которые тайком помогали своим маглам-соседям, создавая волшебные зелья как для людей, так и для домашнего скота.
Но в возрасте пяти лет Изольда осиротела, так как, в результате набега на их дом, ее родители были убиты. Изольда была «спасена» от огня незнакомой ей сестрой ее матери, Гормлайт Гонт, которая забрала ее с собой в соседнею долину Кумкалли, или «Лощину ведьм».
С возрастом Изольда узнала, что ее спасительница на самом деле является похитительницей и убийцей ее родителей. Неуравновешенная и жестокая, Гормлайт, фанатик чистокровного происхождения, верила в то, что дружеские отношения ее сестры с маглами могли направить Изольду на опасный путь, ведущий к смешанному браку с мужчиной немагического происхождения. Гормлайт верила, что единственный способ вывести их дочь на «путь истинный», это похитить ее и навязать ей идею, что она является чистокровным потомком Салазара Слизерина и Морриган, и что она должна общаться только с чистокровными волшебниками.
Гормлайт старалась быть образцом для Изольды, заставляя ее наблюдать за тем, как она накладывала проклятия и порчи на всякого прохожего магла или животное, оказывавшихся слишком близко к их дому. Со временем сообщество маглов начало обходить дом Гормлайт стороной, а единственной связью Изольды с сельскими жителями, с которыми они когда-то были друзьями, стали те неприятные моменты, когда, во время ее игр в саду, в нее швыряли камни местные мальчишки.
Когда Изольде пришло письмо с приглашением в школу Хогвартс, Гормлайт не позволила ей уехать, объяснив свое решение тем, что дома она выучит намного больше, чем в каком-то излишне эгалитарном заведении, полном грязнокровок. Тем не менее, Гормлайт сама училась в школе Хогвартс и много рассказывала о ней Изольде. В основном она пыталась очернить это заведение, с горестью восклицая, что планы Салазара Слизерина на создание чистокровного волшебного сообщества никогда не станут реальностью. Для ее племянницы, изолированной от внешнего мира и упорно убежденной в том, что полубезумная тетушка просто издевается над ней, Хогвартс казался раем на земле, о котором она мечтала всю свою юность.
На протяжении двенадцати лет Гормлайт держала Изольду в четырех стенах и внушала ей чувство доверия к себе, используя для этого мощную черную магию. Наконец, молодая девушка набралась необходимых навыков и мужества, чтобы сбежать, воспользовавшись тетушкиной волшебной палочкой, так как ей не позволялось иметь собственную. Единственной вещью, которую Изольда взяла с собой, была золотая брошь в форме гордиевого узла, которая когда-то принадлежала ее матери. Вскоре Изольда бежала из страны.
Боясь гнева Гормлайт и ее мистических способностей отслеживания людей, Изольда сначала направилась в Англию, но вскоре Гормлайт уже шла по ее следам. Пытаясь сбить со следа приемную мать, Изольда обрезала свои волосы. Скрываясь под видом парня-магла по имени Элиас Стори, в июле 1620 года она отправилась в морское путешествие с целью добраться до Нового Света на корабле Мейфлауэр.
Изольда прибыла в Америку вместе с первыми маглами-поселенцами (маглы известны как «No-Majs» (не-маги) в американском волшебном сообществе, от «No Magic» (не магический)). По прибытии она исчезла где-то в окружающих горах, оставив товарищей по плаванию с мыслями, что «Элиас Стори» не пережил суровой зимы и умер, как и многие другие. Изольда оставила новое поселение еще и из-за боязни того, что Гормлайт найдет ее даже на новом континенте, а также из-за того, что ей стало предельно ясно, судя из опыта, полученного на Мейфлауэр, что волшебнице будет нелегко найти друзей среди пуритан.
Изольде было довольно одиноко в этой суровой незнакомой стране, и, насколько ей было известно, — так как ее домашнее обучение под руководством Гормлайт не включало в себя тематику коренных американцев-волшебников — она была единственной волшебницей на сотни, если не на тысячи, миль. Тем не менее, после нескольких недель одиночества в горах, она встретила двух созданий, о существовании которых даже не догадывалась.
Скрытень — ночной фантом, обитающий в лесу и питающийся человекоподобными существами. Исходя из названия, скрытень может сливаться с почти любым объектом, прячась за ним, таким образом идеально скрываясь как от охотников, так и от своих жертв. Не-маги подозревают о его существовании, но им не сравниться с его силами. Только волшебница или волшебник может пережить схватку со скрытнем.
Пакваджи — коренные обитатели Америки. Эти создания маленького роста, с серым цветом кожи лица и большими ушами, являются отдаленными родственниками европейских гоблинов. Они до ужаса независимы, хитры, не очень дружелюбны к людям (как к обычным, так и магическим), а также обладают собственной мощной магией. Для охоты пакваджи используют смертоносные, ядовитые стрелы, а также любят проделывать шалости над людьми.
Однажды эти два существа встретились в лесу, и скрытню, который оказался невероятных размеров и силы, не только удалось схватить пакваджи, который был молод и неопытен, но и почти приступить к потрошению его внутренностей, когда появилась Изольда и наложила на скрытня проклятье, заставившее его бежать. Даже не зная о том, что пакваджи также невероятно опасны для людей, Изольда взяла его на руки, донесла до своего временного укрытия, сооруженного ею на скорую руку, и ухаживала за ним, пока он не поправился.
Пакваджи поклялся служить ей до того момента, пока у него не появится возможность вернуть долг. Для него быть в долгу у молодой волшебницы, — которая была достаточно глупа, чтобы разгуливать по незнакомой ей стране, где пакваджи или скрытни могли напасть на нее в любой момент, — было большим позором, а следовать за ней, ворча себе под нос, ему приходилось довольно часто.
Несмотря на его неблагодарность, Изольде нравилась компания чудного пакваджи. Со временем они стали друзьями, что было почти уникальным событием в истории этих двух видов. Пакваджи был предан обычаям своего рода, и отказался называть свое настоящее имя, так что Изольда прозвала его Уильямом, в честь ее покойного отца.
Рогатый змей
Уильям знакомил Изольду с миром магических созданий, о которых ему было известно. Они ходили наблюдать за охотой жабоголовых ходагов, сражались с драконьим снелигастером и наблюдали за играми новорожденных котят вампуса на рассвете.
Больше всего Изольда была изумлена Великим рогатым речным змеем из соседнего залива, во лбу которого находился драгоценный камень. Даже ее поводырь пакваджи до ужаса боялся этого зверя, но, к его удивлению, рогатому змею нравилась компания Изольды. Но еще больше его удивляло, что Изольда твердила, будто понимает речь этого рогатого змея.
Со временем Изольда перестала рассказывать пакваджи о ее странной дружбе с тем змеем, как и о том, что именно он ей говорил. Она начала ходить к заливу в одиночку и никогда не рассказывала пакваджи, где она была. Слова змея всегда были одни и те же: «Пока я не стану частью твоей семьи, она будет обречена».
У Изольды не было семьи, если не считать Гормлайт в далекой Ирландии. Ей были непонятны эти загадочные слова рогатого змея. Она даже думала, что его голос — это плод ее воображения.
Вебстер и Чедвик Буты
В конце концов, в результате трагических событий, Изольда все же воссоединилась с такими же, как и она сама, людьми. Однажды, прочесывая лес в поисках пищи, Изольда и Уильям услышали ужасный шум неподалеку от них. Уильям крикнул Изольде, чтобы она оставалась на месте, а сам помчался через деревья с отравленной стрелой наготове.
Конечно же Изольда его не послушалась, и когда она прибежала на небольшую поляну, то увидела нечто ужасное. Тот самый скрытень, который в прошлом пытался убить Уильяма, стоял возле пары мертвых человеческих тел, лежащих на земле. Картина ухудшилась, когда она увидела двух серьезно раненных мальчиков, ждавших своей очереди, пока скрытень готовился выпотрошить их родителей.
Изольда и пакваджи расправились со скрытнем безо всяких хлопот. Довольный своей работой, пакваджи продолжил собирать ежевику, игнорируя слабый стон раненых детей. Когда разгневанная Изольда приказала ему помочь ей донести этих мальчиков до дома, он с раздражением сказал, что это бесполезно, так как мальчики уже и так обречены. Для его вида помогать людям было чем-то неестественным, но Изольда была исключением, хотя и не совсем приятным для пакваджи, так как она спасла ему жизнь.
Возмущенная бессердечностью пакваджи, Изольда попросила помочь спасти одного из мальчиков в качестве оплаты его долга перед ней. Она боялась, что трансгрессировать вместе с мальчиками будет слишком опасно, учитывая их состояние, потому настаивала на том, чтобы нести их домой. Пакваджи неохотно нес старшего мальчика, Чедвика, в то время, как Изольда несла младшего, Вебстера, к себе в укрытие.
Как только они добрались до туда, разъяренная Изольда сказала пакваджи, что он больше ей не нужен. Пакваджи взглянул на нее и сразу же исчез.
Мальчики Буты и Джеймс Стюард
Изольда пожертвовала своим единственным другом ради двух мальчиков, у которых было не так уж много шансов на жизнь. К счастью, они поправились, и, к удивлению и радости Изольды, оказалось, что у них были магические способности.
Родители-волшебники Чедвика и Вебстера привезли их в Америку в поисках захватывающих приключений, что закончилось трагедией после того, как они повстречали скрытня. Ничего не зная об этом создании и принимая его за обычного или садового боггарта, мистер Бут попытался подшутить над ним, что закончилось не совсем приятным зрелищем, результаты которого Изольда и Уильям увидели своими собственными глазами.
Первые несколько недель мальчики чувствовали себя настолько плохо, что Изольда не отходила от них ни на шаг. Ее мучили мысли о том, что, пока она старалась спасти этих мальчиков, у нее совсем не было времени достойно похоронить их родителей. Но когда Чедвик и Вебстер наконец-то пошли на поправку и почувствовали себя достаточно хорошо, чтобы остаться без присмотра Изольды на несколько часов, она вернулась в лес, чтобы выкопать могилы, на которые когда-то смогут прийти мальчики.
Изольда добралась до поляны, где, к своему огромному удивлению, обнаружила молодого человека по имени Джеймс Стюард. Он был из той же колонии Плимут, что и семья Бутов. Обеспокоившись пропажей семьи, с которой подружился по пути в Америку, он отправился на их поиски в лес.
Изольда наблюдала за тем, как Джеймс заканчивал с памятными указателями для могил, которые выкопал собственноручно, после чего подобрал две сломанные волшебные палочки, которые лежали возле тел родителей Бутов. Нахмурившись, он осмотрел искрящуюся сердцевину из сердечной жилы дракона, торчащую из волшебной палочки мистера Бута, и слегка взмахнул ею. Как это всегда происходит при использовании волшебных палочек не-магами, ни к чему хорошему это не привело. Джеймс взлетел в воздух, пролетел через всю поляну, врезался в дерево и потерял сознание.
Он очнулся в небольшом укрытии, сделанном из веток и звериных шкурок, где за ним ухаживала Изольда. Она даже не пыталась скрыть от него то, что владеет магией, так как в столь маленьком убежище тяжело было что-то спрятать, в особенности целебные зелья, которые она варила для мальчиков Бутов; кроме того, она использовала свою волшебную палочку для охоты. Изольда планировала наложить на Джеймса заклятие Забвения после его выздоровления, чтобы он вернулся обратно в колонию Плимут.
В то же время, ей была приятна компания другого взрослого человека, тем более, что он уже хорошо ладил с мальчишками и помогал ей развлекать их, пока они выздоравливали от магических ранений. Джеймс даже помог ей соорудить каменный дом на вершине горы Грейлок, используя свой опыт каменщика, полученный в Англии и придумав удобный в использовании дизайн, который Изольда воплотила в реальность меньше, чем за день. Она окрестила этот дом Ильверморни, в честь своего родного дома, уничтоженного Гормлайт.
Каждый день Изольда обещала себе наложить заклятие Забвения на Джеймса, и с каждым днем его страх перед магией угасал, пока они не решили посмотреть правде в лицо и признать, что влюблены друг в друга. После чего они поженились и больше не терзали себя глупыми сомнениями.
Четыре факультета
Изольда и Джеймс относились к мальчикам Бутам как к приемным сыновьям. Изольда пересказывала им истории о школе Хогвартс, которые ей рассказывала Гормлайт. Оба мальчика мечтали учиться в этой школе и часто спрашивали, почему они все вместе не могут вернуться обратно в Ирландию, где они могли бы с нетерпением ждать своих пригласительных писем. Но Изольда не хотела пугать их рассказами о Гормлайт. Вместо этого она пообещала мальчикам, что когда каждому из них исполнится одиннадцать лет, она подарит им волшебные палочки (те, что принадлежали их родителям ремонту не подлежали) и обустроит школу магии прямо у них дома.
Эта идея очень понравилась Чедвику и Вебстеру. То, как мальчики представляли себе школу магии, было полностью основано на рассказах о Хогвартсе, так что они настаивали на том, чтобы их школа состояла из четырех факультетов. Идея называть факультеты в свою честь быстро угасла, так как Вебстеру казалось, что у факультета имени Вебстера Бута не было никаких шансов выиграть в каком-либо соревновании. Вместо этого они решили назвать их в честь любимых магических зверей. Любимцем Чедвика — мальчика очень умного, но темпераментного — была птица-гром, которая могла создавать шторм во время полета. У склонного к спорам, но преданного Вебстера, это был вампус, магическое создание похожее на пантеру, быстрое и сильное, убить которое было почти невозможно. Для Изольды это, конечно же, был рогатый змей, которого она все еще посещала и с которым она все еще вела странную дружбу.
Когда же они спросили Джеймса о его любимом существе, он был в затруднении ответить. Будучи единственным не-магом в семье, он не мог обходиться с магическими созданиями с такой же легкостью, как это делали они. В конце концов он выбрал пакваджи, из-за смешных историй о постоянно ворчащем Уильяме, которые рассказывала ему его жена.
Так были созданы четыре факультета Ильверморни, и, сами того не осознавая, все четыре их основателя вложили в них частичку себя, так беззаботно присваивая им эти имена.
Мечта
Приближался одиннадцатый день рождения Чедвика, и Изольда все еще размышляла о том, где раздобыть обещанную ему волшебную палочку. Насколько ей было известно, волшебная палочка, которую она украла у Гормлайт, была единственной на всю Америку. Ей не хватило духу разобрать ее на части, чтобы узнать, как она была создана, а исследование волшебных палочек родителей мальчиков показало лишь то, что обе были сделаны из сердечной жилы дракона и шерсти единорога, но эти ингредиенты уже давно иссохлись и сгнили.
В ночь перед днем рождения Чедвика Изольде приснилось, что она пошла к заливу к рогатому змею, который появился из воды и склонил перед ней голову, после чего она срезала длинную полоску с поверхности его рога. Поднявшись с кровати посреди ночи, она отправилась к заливу.
Рогатый змей уже ждал ее. Он склонил голову перед ней в точности как во сне, она взяла часть его рога, поблагодарила и возвратилась домой, где разбудила Джеймса, навыки в работе с камнем и деревом которого уже давно использовались для украшения их дома.
Когда Чедвик проснулся следующим утром, он увидел ювелирной работы резную волшебную палочку с сердцевиной из рога змея. Так Изольде и Джеймсу удалось создать волшебную палочку исключительной силы.
Основание школы Ильверморни
К тому времени, как Вебстеру исполнилось одиннадцать, репутация домашней школы их семьи разлетелась по округе. Еще двое мальчиков из племени вампаноаг, обладающих магическими силами, присоединились к школе, вместе с матерью и двумя ее дочерьми из племени наррагансетт. Все они испытывали интерес к изучению техник изготовления волшебных палочек, а взамен делились своими знаниями о волшебстве. Всем были предоставлены волшебные палочки, изготовленные Изольдой и Джеймсом. Что-то внутри Изольды подсказывало ей использовать сердцевину из рога змея только для волшебных палочек ее приемных сыновей, а для остальных Изольда и Джеймс научились использовать другие ингредиенты в качестве сердцевин, включая шерсть вампуса, сердечную жилу снелигастера и рога кроленя.
К 1634 году их домашняя школа расширилась до таких размеров, о которых они даже не мечтали. Все больше и больше студентов поступало в школу, и, хотя она все еще была довольно небольшой, в ней уже числилось достаточно студентов, чтобы воплотить в реальность мечту Чедвика — межфакультетные состязания. Хотя репутации школы еще не выходила за пределы местных племен коренных американцев и европейских поселенцев, для их школы не существовало ограничений. Единственными людьми, которые оставались в Ильверморни на ночь, были Изольда, Джеймс, Чедвик, Вебстер и девочки-близняшки, которых родила Изольда: Марта, названная в честь покойной матери Джеймса, и Риона, в честь покойной матери Изольды.
Месть Гормлайт
Веселая, занятая своим простым бытом семья даже не подозревала об угрозе, движущейся к ним издалека. По другую сторону океана начали ходить слухи о новой школе магии, возникшей в Массачусетсе. Один из этих слухов гласил, что директриса этой школы носила прозвище Морриган, в честь известной ирландской волшебницы. Но только после того, как Гормлайт услышала, что школа носила имя «Ильверморни», она поверила в то, что Изольде удалось тайно добраться до Америки, выйти замуж даже не за волшебника из семьи маглов, а за самого что ни на есть магла, и основать школу, где кто угодно мог научиться азам волшебства.
Гормлайт пользовалась новой волшебной палочкой, приобретенной у так нелюбимых ею Олливандеров на замену той, которую украла у нее Изольда. Уверенная в том, что Изольда ничего не узнает о ее намерении найти девушку, пока не будет уже слишком поздно, Гормлайт повторила ее трюк с переодеванием, и, под видом мужчины, отправилась в Америку на корабле Бонавентура. Как бы насмехаясь над девушкой, она путешествовала под именем убитого ею отца Изольды, Уильяма Сейра. Гормлайт сошла с корабля в Вирджинии и тайно направилась в Массачусетс, к горе Грейлок. Она добралась до горы темной зимней ночью. Теперь Гормлайт собиралась уничтожить вторую Ильверморни, убить родителей, которые разрушили её мечты о создании чистокровного рода, и украсть внучатых племянниц, которые были единственными потомками этого великого рода, чтобы возвратиться с ними в Лощину ведьм.
Как только Гормлайт увидела большое гранитное здание, возвышающееся на вершине горы Грейлок, она наложила на него мощное проклятие, которое содержало имена Изольды и Джеймса, отправив их тем самым в состояние беспробудного сна.
После она прошипела одно слово на змеином языке. Волшебная палочка, которая верно служила Изольде все эти годы, задрожала на прикроватном столике возле нее и деактивировалась. Все эти годы Изольда даже понятия не имела, что пользуется волшебной палочкой самого Салазара Слизерина, одного из основателей школы Хогвартс, и о том, что при создании этой волшебной палочки был использован фрагмент рога магической змеи, в данном случае — василиска. Создатель этой волшебной палочки заколдовал ее так, чтобы тот, кто владел ею, мог перевести ее в «неактивный режим», следуя специальным инструкциям. Этот секрет веками передавался от одного члена семьи Слизерин, владеющего этой волшебной палочкой, к другому.
Но Гормлайт не было известно, что в доме были еще два жителя, которых она не усыпила, так как ей никто не рассказывал о шестнадцатилетнем Чедвике и четырнадцатилетнем Вебстере. Еще одной вещью, о которой она никак не могла знать, было то, что за основу их волшебных палочек был взят рог речного змея. Эти волшебные палочки не были деактивированы, когда Гормлайт произнесла то слово на Парселтанге. Совсем наоборот, их магические сердцевины задрожали, как только были произнесены слова на древнем языке, чувствуя, что их владельцы в опасности, и начали издавать тихие музыкальные звуки, похожие на те, что издает рогатый змей, чувствуя угрозу.
Оба братья Буты проснулись и выскочили из кроватей. Чедвик инстинктивно посмотрел в окно, где он увидел силуэт Гормлайт Гонт, пробирающейся через лес в направлении их дома.
Как и все дети, Чедвик знал и понимал намного больше, чем его приемные родители могли себе представить. Они думали, что смогут держать в тайне любую информацию о кровожадной Гормлайт, но они ошибались. Будучи маленьким мальчиком, Чедвик подслушал рассказ Изольды о причинах ее побега из Ирландии, и Изольда с Джеймсом даже не подозревали, что его сновидения были полны кошмаров о старой волшебнице, пробирающейся через лес в направлении Ильверморни. Теперь же он увидел свой кошмар наяву.
Сказав Вебстеру, чтобы тот предупредил родителей, Чедвик совершил единственно верный, по его мнению, поступок - спустился вниз и выбежал на встречу к Гормлайт, чтобы не дать ей войти в дом, где спала его семья.
Гормлайт не ожидала встречи с юным волшебником и не приняла его за серьезную угрозу. Чедвик мастерски отразил ее проклятие, и их дуэль началась. Уже через несколько минут Гормлайт, которая хоть и была намного могущественнее Чедвика, должна была признать, что этот талантливый мальчишка был хорошо обучен. Даже после того, как она послала колдовские проклятия в его голову, чтобы усмирить его и заставить отступить назад в дом, она продолжала спрашивать мальчика о его настоящих родителях, так как для нее было бы невыносимо убить чистокровного волшебника.
Тем временем Вебстер пытался разбудить родителей, но колдовство было настолько мощным, что даже крики и проклятия Гормлайт не могли их разбудить. Потому Вебстер помчался вниз и присоединился к дуэли, происходящей уже у порога их дома.
Прибытие второго мальчика затруднило ее положение, тем более что при использовании волшебных палочек братьев Бутов с идентичными сердцевинами против одного и того же врага увеличивало их силу десятикратно. Но, несмотря на это, черная магия Гормлайт была достаточно сильной, чтобы противостоять им. Теперь уже дуэль набирала новые масштабы, с насмешливыми обещаниями Гормлайт о пощаде, если мальчики смогут доказать свою чистокровность, и с решительностью Чедвика и Вебстера не подпустить ее к своей семье во что бы то ни стало. Братья отступили обратно внутрь Ильверморни. Стены раскалывались и окна разбивались вдребезги, но Изольда и Джеймс не просыпались, пока их маленькие дочери, спавшие наверху, не проснулись и не закричали от страха.
Именно это и разрушило колдовство, примененное к Изольде и Джеймсу. Гнев и магия не смогли их разбудить, но отчаянный крик дочерей разрушил проклятие, наложенное Гормлайт, так как она забыла об одной маленькой детали, стоящей на ее пути — о силе любви. Изольда закричала, чтобы Джеймс бежал к дочерям, а сама помчалась на помощь к приемным сыновьям, захватив с собой волшебную палочку Слизерина.
Только когда Изольда попыталась атаковать свою ненавистную тетушку своей волшебной палочкой, ей стало ясно, что та деактивирована и теперь от нее столько же толку, сколько и от любой палки, валяющейся на земле. Злорадствуя, Гормлайт удалось заставить Изольду, Чедвика и Вебстера отступить наверх, ближе к месту, где был слышен плач ее внучатых племянниц. Наконец, ей удалось ворваться в спальню, где Джеймс стоял перед их детскими кроватками, будучи наготове защищать своих дочерей до самой смерти. Казалось бы, что все было потеряно, но тут Изольда, не отдавая себе отчета, выкрикнула имя своего убитого отца.
Прозвучал громкий шум и лунный свет заслонил силуэт пакваджи Уильяма, стоящего на подоконнике. Прежде чем она смогла понять, что происходит, сердце Гормлайт пронзил наконечник отравленной стрелы. Она вскрикнула нечеловеческим голосом, который был слышен на несколько миль в округе. Эта старая волшебница испробовала все известные ей методы черной магии для достижения бессмертия, и эти проклятия теперь вступили в реакцию с ядом пакваджи, сделав ее твердой, но в то же время хрупкой, как уголь, прежде чем она рассыпалась на тысячи мелких осколков. Ее волшебная палочка, купленная у Олливандеров, упала на пол и сломалась, и все, что осталось от Гормлайт Гонт, это: кучка дымящегося пепла, сломанная волшебная палочка и обгоревшая сердечная жила дракона.
Уильям спас семью Изольды от гибели. В ответ на их слова благодарности, он тихо проворчал, что Изольде не было никакого дела до него целое десятилетие и ему очень обидно, что она позвала его, только представ перед лицом неотвратимой смерти. Изольда, конечно же, не стала уточнять, что звала она вовсе не его, а другого Уильяма. Для Джеймса встреча с пакваджи, о котором он так много слышал, была чистым удовольствием и, забыв, что пакваджи по большому счету не переносят людей на дух, крепко пожал Уильяму руку и рассказал насколько он рад, что один из факультетов Ильверморни он назвал в его честь.
Говорят, что именно лесть Джеймса смягчила сердце Уильяма, так как на следующий день он, вместе со своей семьей пакваджи, переехал жить к ним в дом, пострадавший после нанесенных Гормлайт разрушений и, как всегда, ворча себе по нос, стал помогать отстраивать его заново. После этого он сообщил, что волшебники были слишком несообразительными, чтобы защитить себя, и договорился об изрядном гонораре золота, став ответственным за охрану и обслуживание школы.
Наследие Слизерина
Волшебная палочка Слизерина так и осталась деактивированной после команды, произнесенной Гормлайт на змеином языке. Изольде этот язык был незнаком, но, в любом случае, ей больше не хотелось прикасаться к палочке, так как это было последним напоминанием о ее несчастливом детстве. Вместе с Джеймсом они закопали ее за территорией школы.
Примерно через год неизвестный вид змеиного дерева вырос на том месте, где была закопана волшебная палочка. Любые попытки срубить его или уничтожить оказались напрасны, но спустя несколько лет оказалось, что листья этого дерева имеют эффективные целебные свойства. Это дерево было символом того, что волшебная палочка Слизерина, как и его разбросанные по всему миру потомки, имела как благородную, так и подлую сторону. Можно смело сказать, что лучшие из его потомков переселились в Америку.
Развитие школы
На протяжении следующих нескольких лет репутация Ильверморни постепенно росла. Гранитный дом расширился до размеров замка. Все больше учителей было принято на работу, соответствуя росту количества учеников. Теперь уже детей волшебниц и волшебников со всей Америки отправляли туда на учебу, и теперь это уже был пансион. К началу девятнадцатого века слава Ильверморни, каким мы его знаем и сегодня, уже разлетелась по всему миру.
Многие годы Изольда и Джеймс вместе руководили этим учебным заведением, и многие поколения студентов любили их так же, как и свои собственные семьи.
Чедвик вырос весьма успешным волшебником, объехавшим весь мир, и даже стал автором книги «Магические заклинания Чедвика. Тома I–VII», которую в наши дни используют как учебник в Ильверморни. Он женился на мексиканской целительнице по имени Хосефина Кальдерон, и в наши дни семья Кальдеронов-Бутов является одной из самых выдающихся семей волшебников в Америке.
До основания МАКУСА (Магического Конгресса Управления по Северной Америке), в Новом Свете было не так уж много органов магического правопорядка. Вебстер Бут стал, что в наше время называют, мракоборцем по найму. Возвращая одного довольно мерзкого темного волшебника в Лондон, Вебстер встретил и влюбился в молодую шотландскую волшебницу, работавшую в Министерстве магии. Так часть семьи Бутов возвратилась на родину. Потомки Вебстера в дальнейшем стали учиться в Хогвартсе.
Марта, старшая из дочерей-близняшек Изольды и Джеймса, была сквибом. Не смотря на неизмеримую любовь ее родителей и приемных братьев, для Марты расти в Ильверморни было довольно нелегко, так как она не могла практиковать магию. Со временем она вышла замуж за не-мага, брата ее друга из племени покомтук, и с тех пор жила жизнью обычного не-мага.
Риона, младшая дочь Джеймса и Изольды, преподавала защиту от тёмных искусств в Ильверморни на протяжении многих лет. Риона никогда не состояла в браке. Ходили слухи, которые не были подтверждены ее семьей, что, в отличии от ее сестры Марты, Риона была рождена со знанием змеиного языка, и потому не хотела продолжать род Слизерина (американскому ответвлению их семьи не было известно, что Гормлайт была не последней из рода Гонтов, и что ее род продолжался в Англии).
Изольда и Джеймс прожили более ста лет. На их глазах дом Ильверморни постепенно превратился в гранитный замок. Они умерли, зная, что школа стала настолько известной, что отбоя от семей со всей Северной Америки, желающих, чтобы их дети обучались в Ильверморни, у них не было. Они нанимали на работу, строили студенческие общежития, скрывали школу от взора не-магов, используя хитрое колдовство — одним словом, та девочка, которая мечтала учиться в Хогвартсе, помогла основать ее эквивалент в Северной Америке.
Современная Ильверморни
Как и можно было ожидать от школы, частично основанной не-магом, Ильверморни имеет репутацию одной из самых демократичных, в наименьшей степени элитарных, великих школ волшебства.
Мраморные статуи Изольды и Джеймса украшают входные двери в замок Ильверморни. Войдя в него, вы окажетесь в круглой комнате со стеклянным куполом на потолке. Деревянный балкон окружает верхний этаж комнаты. Кроме этого, в комнате довольно пусто, не считая четырех гигантских, вырезанных из дерева, орнаментов, символизирующих четыре факультета: рогатый змей, пантера вампус, птица-гром и пакваджи.
В то время, как вся школа наблюдает за ними с окружающего комнату балкона, новые студенты проходят в круглый вестибюль. Они стоят по кругу вдоль стены, и по одному их призывают выйти и ступить на символ гордиевого узла, находящийся посреди каменного пола. Дальше вся школа в полной тишине ожидает реакции колдовских орнаментов. Если рогатый змей благосклонен к студенту, кристалл, находящийся у него во лбу, засветится. Если же вампус расположен к ученику, то будет слышен его рев. Птица-гром выражает свое одобрение битьем крыльев, а пакваджи — подняв в воздух свою стрелу.
Если сразу несколько орнаментов проявляют свое расположение к студенту, то выбор остается за ним. Очень редко — где-то раз в десятилетие — бывает так, что все четыре факультета открывают свои двери одному счастливому студенту. Серафина Пиквери, которая являлась президентом МАКУСА с 1920-го по 1928-й годы, была единственной волшебницей своего поколения, которой выпала честь выбирать факультет из всех четырех, и она выбрала факультет Рогатого змея.
Говорят, что факультеты Ильверморни отображают всю суть избираемой волшебницы или волшебника: ум — Рогатый змей; тело — Вампус; сердце — Пакваджи; душа — Птица-гром. Другие же версии говорят о том, что рогатый змей — это покровитель ученых, вампус — воинов, пакваджи — целителей, а птица-гром — искателей приключений.
Церемония отбора — это не единственная значимая разница между Хогвартсом и Ильверморни, хотя в общем, они очень схожи. После выбора факультета учеников вводят в большой холл, где они выбирают волшебную палочку (или волшебная палочка выбирает их). До отмены закона Раппапорт в 1965-м году, который был очень похож на Статут о Секретности, детям было запрещено иметь волшебную палочку до приезда в Ильверморни. Более того, во время каникул ученики должны были оставлять волшебные палочки в Ильверморни, и только когда им исполнялось семнадцать лет, волшебницам и волшебникам позволялось легально выносить волшебные палочки за пределы школы.
Мантии в Ильверморни голубого и бордового цвета, похожего на ягоду спелой клюквы. Цвета символизируют Изольду и Джеймса: голубой — в честь любимого цвета Изольды, а также потому, что в детстве она очень хотела учиться на факультете Когтевран; бордовый — в честь любви Джеймса к клюквенным пирогам. Каждая мантия учеников Ильверморни подвязана золотым гордиевым узлом, в память о броши, которую Изольда нашла среди руин ее родного дома Ильверморни.
Несколько пакваджи продолжают работать в школе и по сей день, все время ворча, что они не имеют никакого желания там находиться, хотя каждый год почему-то возвращаются обратно. Среди них есть одно довольно постаревшее создание, которое откликается на имя Уильям. Он улыбается, когда его путают с тем Уильямом, который спас жизни Изольды и Джеймса, замечая, что если бы тот самый Уильям был все еще жив, ему бы уже было более 300 лет. Хотя никто так и не знает до скольки лет живут пакваджи. Уильям никому не позволяет полировать мраморную статую Изольды, находящуюся у входа в школу, и каждый год на годовщину ее смерти он оставляет майские цветы на ее могиле, а любые бестактные упоминания об этом от окружающих приводят его в гнев.
Великая североамериканская школа магии была основана в семнадцатом столетии. Размещенная на самой вершине горы Грейлок, она скрыта от обычного немагического взгляда с помощью мощного колдовства, результатом которого иногда является появление завитков дымчатых облаков.
скрытый текстИрландские корни
Изольда Сейр родилась приблизительно в 1603 году и провела свое детство в долине Кумлафра (Coomloughra), графство Керри, Ирландия. Она была потомком двух чистокровных семейств волшебников.
Ее отец, Уильям Сейр, был прямым потомком известной ирландской волшебницы Морриган — анимага, звериной формой которой был ворон. Когда Изольда была маленькой, Уильям зачастую звал свою дочь Морриган, из-за ее пристрастия ко всему живому. Ее детство проходило в идиллии с любящими родителями, которые тайком помогали своим маглам-соседям, создавая волшебные зелья как для людей, так и для домашнего скота.
Но в возрасте пяти лет Изольда осиротела, так как, в результате набега на их дом, ее родители были убиты. Изольда была «спасена» от огня незнакомой ей сестрой ее матери, Гормлайт Гонт, которая забрала ее с собой в соседнею долину Кумкалли, или «Лощину ведьм».
С возрастом Изольда узнала, что ее спасительница на самом деле является похитительницей и убийцей ее родителей. Неуравновешенная и жестокая, Гормлайт, фанатик чистокровного происхождения, верила в то, что дружеские отношения ее сестры с маглами могли направить Изольду на опасный путь, ведущий к смешанному браку с мужчиной немагического происхождения. Гормлайт верила, что единственный способ вывести их дочь на «путь истинный», это похитить ее и навязать ей идею, что она является чистокровным потомком Салазара Слизерина и Морриган, и что она должна общаться только с чистокровными волшебниками.
Гормлайт старалась быть образцом для Изольды, заставляя ее наблюдать за тем, как она накладывала проклятия и порчи на всякого прохожего магла или животное, оказывавшихся слишком близко к их дому. Со временем сообщество маглов начало обходить дом Гормлайт стороной, а единственной связью Изольды с сельскими жителями, с которыми они когда-то были друзьями, стали те неприятные моменты, когда, во время ее игр в саду, в нее швыряли камни местные мальчишки.
Когда Изольде пришло письмо с приглашением в школу Хогвартс, Гормлайт не позволила ей уехать, объяснив свое решение тем, что дома она выучит намного больше, чем в каком-то излишне эгалитарном заведении, полном грязнокровок. Тем не менее, Гормлайт сама училась в школе Хогвартс и много рассказывала о ней Изольде. В основном она пыталась очернить это заведение, с горестью восклицая, что планы Салазара Слизерина на создание чистокровного волшебного сообщества никогда не станут реальностью. Для ее племянницы, изолированной от внешнего мира и упорно убежденной в том, что полубезумная тетушка просто издевается над ней, Хогвартс казался раем на земле, о котором она мечтала всю свою юность.
На протяжении двенадцати лет Гормлайт держала Изольду в четырех стенах и внушала ей чувство доверия к себе, используя для этого мощную черную магию. Наконец, молодая девушка набралась необходимых навыков и мужества, чтобы сбежать, воспользовавшись тетушкиной волшебной палочкой, так как ей не позволялось иметь собственную. Единственной вещью, которую Изольда взяла с собой, была золотая брошь в форме гордиевого узла, которая когда-то принадлежала ее матери. Вскоре Изольда бежала из страны.
Боясь гнева Гормлайт и ее мистических способностей отслеживания людей, Изольда сначала направилась в Англию, но вскоре Гормлайт уже шла по ее следам. Пытаясь сбить со следа приемную мать, Изольда обрезала свои волосы. Скрываясь под видом парня-магла по имени Элиас Стори, в июле 1620 года она отправилась в морское путешествие с целью добраться до Нового Света на корабле Мейфлауэр.
Изольда прибыла в Америку вместе с первыми маглами-поселенцами (маглы известны как «No-Majs» (не-маги) в американском волшебном сообществе, от «No Magic» (не магический)). По прибытии она исчезла где-то в окружающих горах, оставив товарищей по плаванию с мыслями, что «Элиас Стори» не пережил суровой зимы и умер, как и многие другие. Изольда оставила новое поселение еще и из-за боязни того, что Гормлайт найдет ее даже на новом континенте, а также из-за того, что ей стало предельно ясно, судя из опыта, полученного на Мейфлауэр, что волшебнице будет нелегко найти друзей среди пуритан.
Изольде было довольно одиноко в этой суровой незнакомой стране, и, насколько ей было известно, — так как ее домашнее обучение под руководством Гормлайт не включало в себя тематику коренных американцев-волшебников — она была единственной волшебницей на сотни, если не на тысячи, миль. Тем не менее, после нескольких недель одиночества в горах, она встретила двух созданий, о существовании которых даже не догадывалась.
Скрытень — ночной фантом, обитающий в лесу и питающийся человекоподобными существами. Исходя из названия, скрытень может сливаться с почти любым объектом, прячась за ним, таким образом идеально скрываясь как от охотников, так и от своих жертв. Не-маги подозревают о его существовании, но им не сравниться с его силами. Только волшебница или волшебник может пережить схватку со скрытнем.
Пакваджи — коренные обитатели Америки. Эти создания маленького роста, с серым цветом кожи лица и большими ушами, являются отдаленными родственниками европейских гоблинов. Они до ужаса независимы, хитры, не очень дружелюбны к людям (как к обычным, так и магическим), а также обладают собственной мощной магией. Для охоты пакваджи используют смертоносные, ядовитые стрелы, а также любят проделывать шалости над людьми.
Однажды эти два существа встретились в лесу, и скрытню, который оказался невероятных размеров и силы, не только удалось схватить пакваджи, который был молод и неопытен, но и почти приступить к потрошению его внутренностей, когда появилась Изольда и наложила на скрытня проклятье, заставившее его бежать. Даже не зная о том, что пакваджи также невероятно опасны для людей, Изольда взяла его на руки, донесла до своего временного укрытия, сооруженного ею на скорую руку, и ухаживала за ним, пока он не поправился.
Пакваджи поклялся служить ей до того момента, пока у него не появится возможность вернуть долг. Для него быть в долгу у молодой волшебницы, — которая была достаточно глупа, чтобы разгуливать по незнакомой ей стране, где пакваджи или скрытни могли напасть на нее в любой момент, — было большим позором, а следовать за ней, ворча себе под нос, ему приходилось довольно часто.
Несмотря на его неблагодарность, Изольде нравилась компания чудного пакваджи. Со временем они стали друзьями, что было почти уникальным событием в истории этих двух видов. Пакваджи был предан обычаям своего рода, и отказался называть свое настоящее имя, так что Изольда прозвала его Уильямом, в честь ее покойного отца.
Рогатый змей
Уильям знакомил Изольду с миром магических созданий, о которых ему было известно. Они ходили наблюдать за охотой жабоголовых ходагов, сражались с драконьим снелигастером и наблюдали за играми новорожденных котят вампуса на рассвете.
Больше всего Изольда была изумлена Великим рогатым речным змеем из соседнего залива, во лбу которого находился драгоценный камень. Даже ее поводырь пакваджи до ужаса боялся этого зверя, но, к его удивлению, рогатому змею нравилась компания Изольды. Но еще больше его удивляло, что Изольда твердила, будто понимает речь этого рогатого змея.
Со временем Изольда перестала рассказывать пакваджи о ее странной дружбе с тем змеем, как и о том, что именно он ей говорил. Она начала ходить к заливу в одиночку и никогда не рассказывала пакваджи, где она была. Слова змея всегда были одни и те же: «Пока я не стану частью твоей семьи, она будет обречена».
У Изольды не было семьи, если не считать Гормлайт в далекой Ирландии. Ей были непонятны эти загадочные слова рогатого змея. Она даже думала, что его голос — это плод ее воображения.
Вебстер и Чедвик Буты
В конце концов, в результате трагических событий, Изольда все же воссоединилась с такими же, как и она сама, людьми. Однажды, прочесывая лес в поисках пищи, Изольда и Уильям услышали ужасный шум неподалеку от них. Уильям крикнул Изольде, чтобы она оставалась на месте, а сам помчался через деревья с отравленной стрелой наготове.
Конечно же Изольда его не послушалась, и когда она прибежала на небольшую поляну, то увидела нечто ужасное. Тот самый скрытень, который в прошлом пытался убить Уильяма, стоял возле пары мертвых человеческих тел, лежащих на земле. Картина ухудшилась, когда она увидела двух серьезно раненных мальчиков, ждавших своей очереди, пока скрытень готовился выпотрошить их родителей.
Изольда и пакваджи расправились со скрытнем безо всяких хлопот. Довольный своей работой, пакваджи продолжил собирать ежевику, игнорируя слабый стон раненых детей. Когда разгневанная Изольда приказала ему помочь ей донести этих мальчиков до дома, он с раздражением сказал, что это бесполезно, так как мальчики уже и так обречены. Для его вида помогать людям было чем-то неестественным, но Изольда была исключением, хотя и не совсем приятным для пакваджи, так как она спасла ему жизнь.
Возмущенная бессердечностью пакваджи, Изольда попросила помочь спасти одного из мальчиков в качестве оплаты его долга перед ней. Она боялась, что трансгрессировать вместе с мальчиками будет слишком опасно, учитывая их состояние, потому настаивала на том, чтобы нести их домой. Пакваджи неохотно нес старшего мальчика, Чедвика, в то время, как Изольда несла младшего, Вебстера, к себе в укрытие.
Как только они добрались до туда, разъяренная Изольда сказала пакваджи, что он больше ей не нужен. Пакваджи взглянул на нее и сразу же исчез.
Мальчики Буты и Джеймс Стюард
Изольда пожертвовала своим единственным другом ради двух мальчиков, у которых было не так уж много шансов на жизнь. К счастью, они поправились, и, к удивлению и радости Изольды, оказалось, что у них были магические способности.
Родители-волшебники Чедвика и Вебстера привезли их в Америку в поисках захватывающих приключений, что закончилось трагедией после того, как они повстречали скрытня. Ничего не зная об этом создании и принимая его за обычного или садового боггарта, мистер Бут попытался подшутить над ним, что закончилось не совсем приятным зрелищем, результаты которого Изольда и Уильям увидели своими собственными глазами.
Первые несколько недель мальчики чувствовали себя настолько плохо, что Изольда не отходила от них ни на шаг. Ее мучили мысли о том, что, пока она старалась спасти этих мальчиков, у нее совсем не было времени достойно похоронить их родителей. Но когда Чедвик и Вебстер наконец-то пошли на поправку и почувствовали себя достаточно хорошо, чтобы остаться без присмотра Изольды на несколько часов, она вернулась в лес, чтобы выкопать могилы, на которые когда-то смогут прийти мальчики.
Изольда добралась до поляны, где, к своему огромному удивлению, обнаружила молодого человека по имени Джеймс Стюард. Он был из той же колонии Плимут, что и семья Бутов. Обеспокоившись пропажей семьи, с которой подружился по пути в Америку, он отправился на их поиски в лес.
Изольда наблюдала за тем, как Джеймс заканчивал с памятными указателями для могил, которые выкопал собственноручно, после чего подобрал две сломанные волшебные палочки, которые лежали возле тел родителей Бутов. Нахмурившись, он осмотрел искрящуюся сердцевину из сердечной жилы дракона, торчащую из волшебной палочки мистера Бута, и слегка взмахнул ею. Как это всегда происходит при использовании волшебных палочек не-магами, ни к чему хорошему это не привело. Джеймс взлетел в воздух, пролетел через всю поляну, врезался в дерево и потерял сознание.
Он очнулся в небольшом укрытии, сделанном из веток и звериных шкурок, где за ним ухаживала Изольда. Она даже не пыталась скрыть от него то, что владеет магией, так как в столь маленьком убежище тяжело было что-то спрятать, в особенности целебные зелья, которые она варила для мальчиков Бутов; кроме того, она использовала свою волшебную палочку для охоты. Изольда планировала наложить на Джеймса заклятие Забвения после его выздоровления, чтобы он вернулся обратно в колонию Плимут.
В то же время, ей была приятна компания другого взрослого человека, тем более, что он уже хорошо ладил с мальчишками и помогал ей развлекать их, пока они выздоравливали от магических ранений. Джеймс даже помог ей соорудить каменный дом на вершине горы Грейлок, используя свой опыт каменщика, полученный в Англии и придумав удобный в использовании дизайн, который Изольда воплотила в реальность меньше, чем за день. Она окрестила этот дом Ильверморни, в честь своего родного дома, уничтоженного Гормлайт.
Каждый день Изольда обещала себе наложить заклятие Забвения на Джеймса, и с каждым днем его страх перед магией угасал, пока они не решили посмотреть правде в лицо и признать, что влюблены друг в друга. После чего они поженились и больше не терзали себя глупыми сомнениями.
Четыре факультета
Изольда и Джеймс относились к мальчикам Бутам как к приемным сыновьям. Изольда пересказывала им истории о школе Хогвартс, которые ей рассказывала Гормлайт. Оба мальчика мечтали учиться в этой школе и часто спрашивали, почему они все вместе не могут вернуться обратно в Ирландию, где они могли бы с нетерпением ждать своих пригласительных писем. Но Изольда не хотела пугать их рассказами о Гормлайт. Вместо этого она пообещала мальчикам, что когда каждому из них исполнится одиннадцать лет, она подарит им волшебные палочки (те, что принадлежали их родителям ремонту не подлежали) и обустроит школу магии прямо у них дома.
Эта идея очень понравилась Чедвику и Вебстеру. То, как мальчики представляли себе школу магии, было полностью основано на рассказах о Хогвартсе, так что они настаивали на том, чтобы их школа состояла из четырех факультетов. Идея называть факультеты в свою честь быстро угасла, так как Вебстеру казалось, что у факультета имени Вебстера Бута не было никаких шансов выиграть в каком-либо соревновании. Вместо этого они решили назвать их в честь любимых магических зверей. Любимцем Чедвика — мальчика очень умного, но темпераментного — была птица-гром, которая могла создавать шторм во время полета. У склонного к спорам, но преданного Вебстера, это был вампус, магическое создание похожее на пантеру, быстрое и сильное, убить которое было почти невозможно. Для Изольды это, конечно же, был рогатый змей, которого она все еще посещала и с которым она все еще вела странную дружбу.
Когда же они спросили Джеймса о его любимом существе, он был в затруднении ответить. Будучи единственным не-магом в семье, он не мог обходиться с магическими созданиями с такой же легкостью, как это делали они. В конце концов он выбрал пакваджи, из-за смешных историй о постоянно ворчащем Уильяме, которые рассказывала ему его жена.
Так были созданы четыре факультета Ильверморни, и, сами того не осознавая, все четыре их основателя вложили в них частичку себя, так беззаботно присваивая им эти имена.
Мечта
Приближался одиннадцатый день рождения Чедвика, и Изольда все еще размышляла о том, где раздобыть обещанную ему волшебную палочку. Насколько ей было известно, волшебная палочка, которую она украла у Гормлайт, была единственной на всю Америку. Ей не хватило духу разобрать ее на части, чтобы узнать, как она была создана, а исследование волшебных палочек родителей мальчиков показало лишь то, что обе были сделаны из сердечной жилы дракона и шерсти единорога, но эти ингредиенты уже давно иссохлись и сгнили.
В ночь перед днем рождения Чедвика Изольде приснилось, что она пошла к заливу к рогатому змею, который появился из воды и склонил перед ней голову, после чего она срезала длинную полоску с поверхности его рога. Поднявшись с кровати посреди ночи, она отправилась к заливу.
Рогатый змей уже ждал ее. Он склонил голову перед ней в точности как во сне, она взяла часть его рога, поблагодарила и возвратилась домой, где разбудила Джеймса, навыки в работе с камнем и деревом которого уже давно использовались для украшения их дома.
Когда Чедвик проснулся следующим утром, он увидел ювелирной работы резную волшебную палочку с сердцевиной из рога змея. Так Изольде и Джеймсу удалось создать волшебную палочку исключительной силы.
Основание школы Ильверморни
К тому времени, как Вебстеру исполнилось одиннадцать, репутация домашней школы их семьи разлетелась по округе. Еще двое мальчиков из племени вампаноаг, обладающих магическими силами, присоединились к школе, вместе с матерью и двумя ее дочерьми из племени наррагансетт. Все они испытывали интерес к изучению техник изготовления волшебных палочек, а взамен делились своими знаниями о волшебстве. Всем были предоставлены волшебные палочки, изготовленные Изольдой и Джеймсом. Что-то внутри Изольды подсказывало ей использовать сердцевину из рога змея только для волшебных палочек ее приемных сыновей, а для остальных Изольда и Джеймс научились использовать другие ингредиенты в качестве сердцевин, включая шерсть вампуса, сердечную жилу снелигастера и рога кроленя.
К 1634 году их домашняя школа расширилась до таких размеров, о которых они даже не мечтали. Все больше и больше студентов поступало в школу, и, хотя она все еще была довольно небольшой, в ней уже числилось достаточно студентов, чтобы воплотить в реальность мечту Чедвика — межфакультетные состязания. Хотя репутации школы еще не выходила за пределы местных племен коренных американцев и европейских поселенцев, для их школы не существовало ограничений. Единственными людьми, которые оставались в Ильверморни на ночь, были Изольда, Джеймс, Чедвик, Вебстер и девочки-близняшки, которых родила Изольда: Марта, названная в честь покойной матери Джеймса, и Риона, в честь покойной матери Изольды.
Месть Гормлайт
Веселая, занятая своим простым бытом семья даже не подозревала об угрозе, движущейся к ним издалека. По другую сторону океана начали ходить слухи о новой школе магии, возникшей в Массачусетсе. Один из этих слухов гласил, что директриса этой школы носила прозвище Морриган, в честь известной ирландской волшебницы. Но только после того, как Гормлайт услышала, что школа носила имя «Ильверморни», она поверила в то, что Изольде удалось тайно добраться до Америки, выйти замуж даже не за волшебника из семьи маглов, а за самого что ни на есть магла, и основать школу, где кто угодно мог научиться азам волшебства.
Гормлайт пользовалась новой волшебной палочкой, приобретенной у так нелюбимых ею Олливандеров на замену той, которую украла у нее Изольда. Уверенная в том, что Изольда ничего не узнает о ее намерении найти девушку, пока не будет уже слишком поздно, Гормлайт повторила ее трюк с переодеванием, и, под видом мужчины, отправилась в Америку на корабле Бонавентура. Как бы насмехаясь над девушкой, она путешествовала под именем убитого ею отца Изольды, Уильяма Сейра. Гормлайт сошла с корабля в Вирджинии и тайно направилась в Массачусетс, к горе Грейлок. Она добралась до горы темной зимней ночью. Теперь Гормлайт собиралась уничтожить вторую Ильверморни, убить родителей, которые разрушили её мечты о создании чистокровного рода, и украсть внучатых племянниц, которые были единственными потомками этого великого рода, чтобы возвратиться с ними в Лощину ведьм.
Как только Гормлайт увидела большое гранитное здание, возвышающееся на вершине горы Грейлок, она наложила на него мощное проклятие, которое содержало имена Изольды и Джеймса, отправив их тем самым в состояние беспробудного сна.
После она прошипела одно слово на змеином языке. Волшебная палочка, которая верно служила Изольде все эти годы, задрожала на прикроватном столике возле нее и деактивировалась. Все эти годы Изольда даже понятия не имела, что пользуется волшебной палочкой самого Салазара Слизерина, одного из основателей школы Хогвартс, и о том, что при создании этой волшебной палочки был использован фрагмент рога магической змеи, в данном случае — василиска. Создатель этой волшебной палочки заколдовал ее так, чтобы тот, кто владел ею, мог перевести ее в «неактивный режим», следуя специальным инструкциям. Этот секрет веками передавался от одного члена семьи Слизерин, владеющего этой волшебной палочкой, к другому.
Но Гормлайт не было известно, что в доме были еще два жителя, которых она не усыпила, так как ей никто не рассказывал о шестнадцатилетнем Чедвике и четырнадцатилетнем Вебстере. Еще одной вещью, о которой она никак не могла знать, было то, что за основу их волшебных палочек был взят рог речного змея. Эти волшебные палочки не были деактивированы, когда Гормлайт произнесла то слово на Парселтанге. Совсем наоборот, их магические сердцевины задрожали, как только были произнесены слова на древнем языке, чувствуя, что их владельцы в опасности, и начали издавать тихие музыкальные звуки, похожие на те, что издает рогатый змей, чувствуя угрозу.
Оба братья Буты проснулись и выскочили из кроватей. Чедвик инстинктивно посмотрел в окно, где он увидел силуэт Гормлайт Гонт, пробирающейся через лес в направлении их дома.
Как и все дети, Чедвик знал и понимал намного больше, чем его приемные родители могли себе представить. Они думали, что смогут держать в тайне любую информацию о кровожадной Гормлайт, но они ошибались. Будучи маленьким мальчиком, Чедвик подслушал рассказ Изольды о причинах ее побега из Ирландии, и Изольда с Джеймсом даже не подозревали, что его сновидения были полны кошмаров о старой волшебнице, пробирающейся через лес в направлении Ильверморни. Теперь же он увидел свой кошмар наяву.
Сказав Вебстеру, чтобы тот предупредил родителей, Чедвик совершил единственно верный, по его мнению, поступок - спустился вниз и выбежал на встречу к Гормлайт, чтобы не дать ей войти в дом, где спала его семья.
Гормлайт не ожидала встречи с юным волшебником и не приняла его за серьезную угрозу. Чедвик мастерски отразил ее проклятие, и их дуэль началась. Уже через несколько минут Гормлайт, которая хоть и была намного могущественнее Чедвика, должна была признать, что этот талантливый мальчишка был хорошо обучен. Даже после того, как она послала колдовские проклятия в его голову, чтобы усмирить его и заставить отступить назад в дом, она продолжала спрашивать мальчика о его настоящих родителях, так как для нее было бы невыносимо убить чистокровного волшебника.
Тем временем Вебстер пытался разбудить родителей, но колдовство было настолько мощным, что даже крики и проклятия Гормлайт не могли их разбудить. Потому Вебстер помчался вниз и присоединился к дуэли, происходящей уже у порога их дома.
Прибытие второго мальчика затруднило ее положение, тем более что при использовании волшебных палочек братьев Бутов с идентичными сердцевинами против одного и того же врага увеличивало их силу десятикратно. Но, несмотря на это, черная магия Гормлайт была достаточно сильной, чтобы противостоять им. Теперь уже дуэль набирала новые масштабы, с насмешливыми обещаниями Гормлайт о пощаде, если мальчики смогут доказать свою чистокровность, и с решительностью Чедвика и Вебстера не подпустить ее к своей семье во что бы то ни стало. Братья отступили обратно внутрь Ильверморни. Стены раскалывались и окна разбивались вдребезги, но Изольда и Джеймс не просыпались, пока их маленькие дочери, спавшие наверху, не проснулись и не закричали от страха.
Именно это и разрушило колдовство, примененное к Изольде и Джеймсу. Гнев и магия не смогли их разбудить, но отчаянный крик дочерей разрушил проклятие, наложенное Гормлайт, так как она забыла об одной маленькой детали, стоящей на ее пути — о силе любви. Изольда закричала, чтобы Джеймс бежал к дочерям, а сама помчалась на помощь к приемным сыновьям, захватив с собой волшебную палочку Слизерина.
Только когда Изольда попыталась атаковать свою ненавистную тетушку своей волшебной палочкой, ей стало ясно, что та деактивирована и теперь от нее столько же толку, сколько и от любой палки, валяющейся на земле. Злорадствуя, Гормлайт удалось заставить Изольду, Чедвика и Вебстера отступить наверх, ближе к месту, где был слышен плач ее внучатых племянниц. Наконец, ей удалось ворваться в спальню, где Джеймс стоял перед их детскими кроватками, будучи наготове защищать своих дочерей до самой смерти. Казалось бы, что все было потеряно, но тут Изольда, не отдавая себе отчета, выкрикнула имя своего убитого отца.
Прозвучал громкий шум и лунный свет заслонил силуэт пакваджи Уильяма, стоящего на подоконнике. Прежде чем она смогла понять, что происходит, сердце Гормлайт пронзил наконечник отравленной стрелы. Она вскрикнула нечеловеческим голосом, который был слышен на несколько миль в округе. Эта старая волшебница испробовала все известные ей методы черной магии для достижения бессмертия, и эти проклятия теперь вступили в реакцию с ядом пакваджи, сделав ее твердой, но в то же время хрупкой, как уголь, прежде чем она рассыпалась на тысячи мелких осколков. Ее волшебная палочка, купленная у Олливандеров, упала на пол и сломалась, и все, что осталось от Гормлайт Гонт, это: кучка дымящегося пепла, сломанная волшебная палочка и обгоревшая сердечная жила дракона.
Уильям спас семью Изольды от гибели. В ответ на их слова благодарности, он тихо проворчал, что Изольде не было никакого дела до него целое десятилетие и ему очень обидно, что она позвала его, только представ перед лицом неотвратимой смерти. Изольда, конечно же, не стала уточнять, что звала она вовсе не его, а другого Уильяма. Для Джеймса встреча с пакваджи, о котором он так много слышал, была чистым удовольствием и, забыв, что пакваджи по большому счету не переносят людей на дух, крепко пожал Уильяму руку и рассказал насколько он рад, что один из факультетов Ильверморни он назвал в его честь.
Говорят, что именно лесть Джеймса смягчила сердце Уильяма, так как на следующий день он, вместе со своей семьей пакваджи, переехал жить к ним в дом, пострадавший после нанесенных Гормлайт разрушений и, как всегда, ворча себе по нос, стал помогать отстраивать его заново. После этого он сообщил, что волшебники были слишком несообразительными, чтобы защитить себя, и договорился об изрядном гонораре золота, став ответственным за охрану и обслуживание школы.
Наследие Слизерина
Волшебная палочка Слизерина так и осталась деактивированной после команды, произнесенной Гормлайт на змеином языке. Изольде этот язык был незнаком, но, в любом случае, ей больше не хотелось прикасаться к палочке, так как это было последним напоминанием о ее несчастливом детстве. Вместе с Джеймсом они закопали ее за территорией школы.
Примерно через год неизвестный вид змеиного дерева вырос на том месте, где была закопана волшебная палочка. Любые попытки срубить его или уничтожить оказались напрасны, но спустя несколько лет оказалось, что листья этого дерева имеют эффективные целебные свойства. Это дерево было символом того, что волшебная палочка Слизерина, как и его разбросанные по всему миру потомки, имела как благородную, так и подлую сторону. Можно смело сказать, что лучшие из его потомков переселились в Америку.
Развитие школы
На протяжении следующих нескольких лет репутация Ильверморни постепенно росла. Гранитный дом расширился до размеров замка. Все больше учителей было принято на работу, соответствуя росту количества учеников. Теперь уже детей волшебниц и волшебников со всей Америки отправляли туда на учебу, и теперь это уже был пансион. К началу девятнадцатого века слава Ильверморни, каким мы его знаем и сегодня, уже разлетелась по всему миру.
Многие годы Изольда и Джеймс вместе руководили этим учебным заведением, и многие поколения студентов любили их так же, как и свои собственные семьи.
Чедвик вырос весьма успешным волшебником, объехавшим весь мир, и даже стал автором книги «Магические заклинания Чедвика. Тома I–VII», которую в наши дни используют как учебник в Ильверморни. Он женился на мексиканской целительнице по имени Хосефина Кальдерон, и в наши дни семья Кальдеронов-Бутов является одной из самых выдающихся семей волшебников в Америке.
До основания МАКУСА (Магического Конгресса Управления по Северной Америке), в Новом Свете было не так уж много органов магического правопорядка. Вебстер Бут стал, что в наше время называют, мракоборцем по найму. Возвращая одного довольно мерзкого темного волшебника в Лондон, Вебстер встретил и влюбился в молодую шотландскую волшебницу, работавшую в Министерстве магии. Так часть семьи Бутов возвратилась на родину. Потомки Вебстера в дальнейшем стали учиться в Хогвартсе.
Марта, старшая из дочерей-близняшек Изольды и Джеймса, была сквибом. Не смотря на неизмеримую любовь ее родителей и приемных братьев, для Марты расти в Ильверморни было довольно нелегко, так как она не могла практиковать магию. Со временем она вышла замуж за не-мага, брата ее друга из племени покомтук, и с тех пор жила жизнью обычного не-мага.
Риона, младшая дочь Джеймса и Изольды, преподавала защиту от тёмных искусств в Ильверморни на протяжении многих лет. Риона никогда не состояла в браке. Ходили слухи, которые не были подтверждены ее семьей, что, в отличии от ее сестры Марты, Риона была рождена со знанием змеиного языка, и потому не хотела продолжать род Слизерина (американскому ответвлению их семьи не было известно, что Гормлайт была не последней из рода Гонтов, и что ее род продолжался в Англии).
Изольда и Джеймс прожили более ста лет. На их глазах дом Ильверморни постепенно превратился в гранитный замок. Они умерли, зная, что школа стала настолько известной, что отбоя от семей со всей Северной Америки, желающих, чтобы их дети обучались в Ильверморни, у них не было. Они нанимали на работу, строили студенческие общежития, скрывали школу от взора не-магов, используя хитрое колдовство — одним словом, та девочка, которая мечтала учиться в Хогвартсе, помогла основать ее эквивалент в Северной Америке.
Современная Ильверморни
Как и можно было ожидать от школы, частично основанной не-магом, Ильверморни имеет репутацию одной из самых демократичных, в наименьшей степени элитарных, великих школ волшебства.
Мраморные статуи Изольды и Джеймса украшают входные двери в замок Ильверморни. Войдя в него, вы окажетесь в круглой комнате со стеклянным куполом на потолке. Деревянный балкон окружает верхний этаж комнаты. Кроме этого, в комнате довольно пусто, не считая четырех гигантских, вырезанных из дерева, орнаментов, символизирующих четыре факультета: рогатый змей, пантера вампус, птица-гром и пакваджи.
В то время, как вся школа наблюдает за ними с окружающего комнату балкона, новые студенты проходят в круглый вестибюль. Они стоят по кругу вдоль стены, и по одному их призывают выйти и ступить на символ гордиевого узла, находящийся посреди каменного пола. Дальше вся школа в полной тишине ожидает реакции колдовских орнаментов. Если рогатый змей благосклонен к студенту, кристалл, находящийся у него во лбу, засветится. Если же вампус расположен к ученику, то будет слышен его рев. Птица-гром выражает свое одобрение битьем крыльев, а пакваджи — подняв в воздух свою стрелу.
Если сразу несколько орнаментов проявляют свое расположение к студенту, то выбор остается за ним. Очень редко — где-то раз в десятилетие — бывает так, что все четыре факультета открывают свои двери одному счастливому студенту. Серафина Пиквери, которая являлась президентом МАКУСА с 1920-го по 1928-й годы, была единственной волшебницей своего поколения, которой выпала честь выбирать факультет из всех четырех, и она выбрала факультет Рогатого змея.
Говорят, что факультеты Ильверморни отображают всю суть избираемой волшебницы или волшебника: ум — Рогатый змей; тело — Вампус; сердце — Пакваджи; душа — Птица-гром. Другие же версии говорят о том, что рогатый змей — это покровитель ученых, вампус — воинов, пакваджи — целителей, а птица-гром — искателей приключений.
Церемония отбора — это не единственная значимая разница между Хогвартсом и Ильверморни, хотя в общем, они очень схожи. После выбора факультета учеников вводят в большой холл, где они выбирают волшебную палочку (или волшебная палочка выбирает их). До отмены закона Раппапорт в 1965-м году, который был очень похож на Статут о Секретности, детям было запрещено иметь волшебную палочку до приезда в Ильверморни. Более того, во время каникул ученики должны были оставлять волшебные палочки в Ильверморни, и только когда им исполнялось семнадцать лет, волшебницам и волшебникам позволялось легально выносить волшебные палочки за пределы школы.
Мантии в Ильверморни голубого и бордового цвета, похожего на ягоду спелой клюквы. Цвета символизируют Изольду и Джеймса: голубой — в честь любимого цвета Изольды, а также потому, что в детстве она очень хотела учиться на факультете Когтевран; бордовый — в честь любви Джеймса к клюквенным пирогам. Каждая мантия учеников Ильверморни подвязана золотым гордиевым узлом, в память о броши, которую Изольда нашла среди руин ее родного дома Ильверморни.
Несколько пакваджи продолжают работать в школе и по сей день, все время ворча, что они не имеют никакого желания там находиться, хотя каждый год почему-то возвращаются обратно. Среди них есть одно довольно постаревшее создание, которое откликается на имя Уильям. Он улыбается, когда его путают с тем Уильямом, который спас жизни Изольды и Джеймса, замечая, что если бы тот самый Уильям был все еще жив, ему бы уже было более 300 лет. Хотя никто так и не знает до скольки лет живут пакваджи. Уильям никому не позволяет полировать мраморную статую Изольды, находящуюся у входа в школу, и каждый год на годовщину ее смерти он оставляет майские цветы на ее могиле, а любые бестактные упоминания об этом от окружающих приводят его в гнев.
* * *
В сумбурном настроении средь ночи
Заглянешь в мои цвета берегов озёрных очи,
И что-то тихо ты начнёшь шептать себе поспешно,
Всё продолжая в них топиться безутешно.
Мгновенье будто пропадёт куда-то,
И не отыщется теперь и в белых днях, заката
Мы будем ожидать для новой ночи,
Чтоб вновь осуществить попытку прыгнуть в очи.