Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»
– Эй, Кощей, нежить чугунная! А ну, выходи на смертный бой! Отведай силушки богатырской, – Иван-богатырь умолк, переводя дух, и полюбовался нетронутой красотой заповедного леса.
…А и велики дубы да сосны в том лесу, и красна-сладка земляника, и грибы – с бутылку, и цветы лесные – краше не бывает. И широка да велика была поляна, на которую Иван вышел, дабы сразить злого Кощея-чародея.
скрытый текстПро то, что этот Кощей творил, Иван слышал так – урывками. Вроде бы ничего не творил; сидел себе в чугунном дворце за каменными горами, книжки заморские про любовь содомскую почитывал и песни скоморошьи по вечерам слушал, а коли сплетням верить – так и сам певал. Да люд простой, досужий да нетрезвый, имя Кощеево на каждом углу трепал. Даже специальную завалинку нашли, куда сходились нарочно для того, чтобы Кощея побранить, ревматизм его нарочитый обсудить да новую каверзу, им якобы замысленную, присочинить.
Умный богатырь бы шикнул на бездельников и дальше пошел, да вот беда – Иванушка, хоть и богатырь, дурачком удался. Взял он свой меч (батюшка его дедушки когда-то баял, что это и есть тот самый Кладенец), оседлал Жучку – коня богатырского, который кобылой оказался, и пошел воевать Кощеев замок…
– Чего орешь, дурак? – крикнули сверху. – Нешто не знаешь, где Кощей? И ежели хочешь, чтобы он чего-то там отведал, так у лукоморья дуб, на дубу том сундук, в сундуке заяц, в зайце утка…
– Да знаю я, чего прицепилась? – буркнул Иван, но сверху добили:
– А в утке яйцо!
– Пошел за яйцом, – резюмировал Иван.
Долго ли, коротко ли… Нашел. Дуб тот, хоть и толстый, низеньким оказался. Сундук с него сам на Ивана свалился – палец придавил. Заяц утку прямо в руки выплюнул, а утка яйцо обронила – и ну лететь, ровно сапсан какой. А яичко-то не простое – тепленькое, розовенькое… ну не яйцо, а конфекта заграничная!
Позабыл Иван о своем богатырском намерении Кощея ухлопать. Сидит, яйцом тем, как цацкой детской, балуется. То погладит его, то покатает, то лизнет. А лизать Ивану особо любо показалось: яйцо на ощупь гладкое, прямо шелковое, а на вкус – сладкое, как молоко с медом!
Кощей сидел и беседы со Змеем Горынычем беседовал. Умные беседы вел, не то, что фандом его деревенский. И про то, как Жар-птицу от Бурариби заморской отличить, и про то, как Боровика умаслить, чтобы грибов побольше давал, и про то, как колтка – духа бузинного – приручить. И вдруг…
Ровно чья рука теплая в пах легла. Запнулся Кощей, с речи сбился, но сразу успокоился и продолжил. А рука-то пошевелила! Яйца нежно так, ласково взяла, перекатывает, волоски шелковы перебирает пальцами теплыми, играет ими… Кощею аж жарко стало. Щеки бледные зарумянились, кожа тонка загорелась.
Змей Горыныч, чего уж там, давно к нему приглядывался. Не тощим да хирным – стройным да изящным ему Кощей казался. И пальцы его с черными ногтями – не паучьими да узловатыми, а хрупкими да артис-ти-чес-кими. И лицо бледное Кощеево Змей утонченным находил. И все переживал: как же я ему признаюсь-то в чувствах своих? Он – Царь Подгорный! А я кто? Змей хвостатый…
А Кощея тем временем прямо выгнуло на троне. Да и как не выгнуться? Рука неведома да невидима у него в штанах нашаривает, ласками наяривает! То в промежности пошалит, пощекочет, простату через кожу нащупает – и давай трогать-дразнить так, что у Кощея и дыхание перехватывает, и слезы на глазах выступают. То опять яйца тронет, нежит их, покатывает, подергивает – Кощей аж сам дергается, рвано воздух хватает, губы кусает, чтобы только не застонать при Змее. Ерзает, бедолажный, горит весь, на лбу жемчужинками испарина поблескивает.
Засмущался Змей Горыныч, но сообразил: вот оно! Коли сейчас к Кощеюшке лапы любящие не протянешь – так никогда уж не решишься.
Подвинулся он ближе и Кощея за ручку взял. Оно хоть и могуча да сильна была та воинска рука – а в Змеевой лапе и впрямь ручкой малой кажется. Застеснялся Кощей, да руки не отнял.
– Извини, Змеюшко, – говорит, – опять какой-то чертов богатырь мое яйцо любовное в сундуке нашел, да как же некстати!
– Да отчего же некстати, Кощеюшко, Царь ты мой Подгорный, свет мой ясный? – отвечает ему Змей Горыныч, а у самого уж и промеж задних лап, и в груди все горит-полыхает. – Али не люб я тебе, али потешиться не хочется?
– Ну, – зарделся Кощей, – ежели ты, Змеюшко – мил дружок сердечный мой, не против…
И как кинется ему на шею, котора со средней головой!
А рука богатырева, невидимая, тем временем у него до члена дотянулась. Капельку смазки, что уж выступила, по всей головке размазала, да ласково как! Оттянула тонкую кожицу, влажными пальцами головку трогает, так, что Кощей только ахает. Потом за стебель ухватила – а стебель тот знатный, твердый да крепкий – и давай туда-сюда двигаться!
– Гони ты его, Кощеюшко, – шепчет Змей Горыныч. – Я тебе лучше сделаю, в три языка вылижу, так, что ты мне в три горла кончишь…
– Да и я сам тебе то же самое сейчас сделаю, Змеюшко мой милый, – отвечает Кощей, – только не знаю я, как того богатыря окаянного отвадить. Они же что делают, подлые: поиграется яичком – и бросит, а мне самому себе телебонькать приходится!
– Теперь уж не придется, – отвечает Змей, – теперь я у тебя для того буду.
И была у них страсть великая, сообразная любви горячей, какая только у Горынычей да Царей Подгорных в сердце горит.
А когда натешились они друг другом, Кощей на ложе резное прилег да задремал, а Змей Горыныч тихонько, на коготках-цыпочках, из горницы выбрался…
Иван-дурак, богатырь недомысленный, все сидел у лукоморья да с яйцом игрался, когда на него крылатая тень пала.
– Ну, богатырь, пиши завещание, – шепнула одна голова и хихикнула.
– Точно! И не только он, и смерды поганые, которые сидят да Кощеюшке кости моют, – предложила вторая.
– И яйцо это спалим, – решила третья. – Теперь у Кощеюшки заместо одного любовного яйца – два моих!