Что почитать: свежие записи из разных блогов

— Арчи, — его шепот обжигает мне шею. Это неправильно. То, что мы делаем - поспешно, нервно,точно за нами гонятся, — неправильно. Он заслуживает другой обстановки, иного обхождения, но я срываю его поцелую, точно огненные розы, не останавливаясь и не продляя касание. Он вздыхает, опаляя мое лицо, стонет призывно и я толкаю его к столу, обнимаю ладонями слишком белые скулы, вновь впиваюсь в тонкие губы - уже всерьез, надолго. Он вздрагивает, трется о меня, распаляя и без того болезненное возбуждение. Так не должно быть, - думаю я, - Я должен это прекратить.

Но это выше моих сил. Оторваться, отпрянуть, перестать ощущать его дрожь, его жадность, то, как поспешно его губы раскрылись, впуская меня. Он целуется отчаянно, словно боится что все закончится. Цепляется за меня руками. Наверняка и ногу бы закинул, но я крепко прижал его к столу, стиснув бедрами и пьянея от власти. Когда я отстранился на его скулах алел румянец. Надо полагать мое лицо горело не меньше, но я думал не о себе. Передо мной были его глаза. Глубокие и чистые, словно горные озера. И потрясенные происходящим. Мы замерли на миг, разлученные необходимостью сделать хотя бы один судорожный вдох, и тут вновь стиснули вдруг друга в объятьях.

 

Я тысячу раз застегивал его пуговицы, но теперь терял терпение и злился, как школяр. Их было слишком много,больше, чем утром. Мое нетерпение обманывало мои чувства, туманило рассудок, пробуждая дремлющую во мне ярость, того первобытного человека, который готов был совокупляться на голой земле под открытым небом. Его ремень я дернул так, что на мгновение он пошатнулся, а после обнял меня за шею и зашелся таким смехом, точно был до невменяемости пьян. О, Лео! Сбросить пиджак на стол, чтоб он мог сесть, не касаясь обнаженной кожей грубых досок было секундным делом. Он откинулся назад, лег навзничь, раскинув руки. Перепутанные пряди волос, счастливые, пьяные глаза, влажные, алые губы и нежная, белая кожа горла - вот каким он лежал передо мной. Словно агнец на заклание.

 

Его колени стискивали мою бока так крепко, словно я был его лошадью. Я чувствовал себя так, словно нахожусь в самой желанной ловушке в мире.Он сам пытался расстегнуть мои штаны, но пряжка ремня не поддавалась непослушным, дрожащим от желания пальцам. Срываясь, они то и дело скользили по грубому сукну формы, словно пытаясь прикоснуться к моему члену хоть так. В тот момент когда от этих мимолетных, неловких касаний я задрожал от первой сладкой судороги, я пообещал себе - в другой раз мы сделаем это медленней. Мы успеем насладиться ласками, телами друг друга. Пообещал, - и знал, что нарушу это обещание. Как нарушил все предыдущие. Что-то было во мне такое, чего боялась Фиона и что так и манило Лео. Не знаю, я не пробовал понять их, позволяя каждому хранить свой собственный секрет.

 

Лео любил меня. И этого было достаточно. Как выдохнуть в его приоткрытые, жаждущие губы "я сам, малыш" и провести открытой ладонью, кончиками ногтей по его узким бедрам до самых нежных мест под коленом. Эти места словно созданы для того, чтоб сжимать там руки, удерживает его ноги на весу перед тем, как закинуть на плечи. Он глубоко вдыхает и цепляется за угол стола, когда мой член сменяет пальцы в его теле. Он стискивает меня так сильно, что мне приходится остановиться после первого же глубокого толчка. Пока он переводит дыхание вместе со мной, я глажу его от пупка вверх, по груди в том самом месте, где расположено его сердце. И еще выше - к горлу. Мне нравится владеть им не только физически, нравится стискивать пальцы ближе к самому концу. Я не душу его, я просто... не знаю. Если бы я мог, я написал бы на его коже "не забывай, кому ты принадлежишь". Я бы его клеймил и вылизывал собственное тавро каждый раз, когда он раздевается. Но у меня есть только пальцы и голубовато блестящая вена под светлой кожей на его шее.

 

Лео запрокидывает голову, цепляется за мои ребра в тот самый момент, когда я вбиваюсь в его тело. Раз за разом, позабыв о том, что я должен был

удерживать его нога, что пиджак под ним сбился и ему, наверное, неприятно проскальзывать спиной по голым доскам. Я чувствую как он вытягивается, как его бедра стремятся раздвинуться шире, впустить меня невозможно глубоко, как его мышцы пульсируют вокруг моей плоти. Мне хочется чтоб он закричал. Я хочу хоть один чертов раз заняться любовью без оглядки на остальных, но знаю -здесь нельзя. И если он закричит - я зажму ему рот. Сам я кончаю тихо, вздрогнув раз крупной дрожь. и до синяков сжав его бедра. Лео вес выгнулся, приподнявшись над столешницей. Я почти слышу его крик, вижу испарину на лбу, вижу искусанные от удовольствия губы и жду, кока кончится его солнечное забытье. На его теле его собственное семя смешалось с моим потом. Его первый вздох кажется детским всхлипом, за которым следует полное бессилие. Он лежит такой беззащитный и слабый, словно в нем не осталось силы даже на смех. Лежит и смотрит на меня.

 

— Я не сделал больно? — я вновь закидываю на себя его ноги и он тут же скрещивает их, точно собираясь так проваляться весь день. Я трусь о его щиколотку щекой и улыбаюсь ему.

— Ты всегда это спрашиваешь, — он улыбается одними глазами. Я знаю, что надо закончить начатое как полагается, пока он не решил, что раз у меня долго стоит, то на мне можно хоть до вечера кататься. Вот только отойти от него сейчас смерти подобно. Жаль только стол не рассчитан на двух взрослых мужчин, а то я бы к нему полез.

— Потому что во мне слишком много жадности, Лео. И ты явно ободрал спину. Я же знаю, что так и есть.

- Во! Вон тот, гляди, - грязный палец моей приятеля тычет в сторону толпы. - Разиня, точно тебе говорю. Как нехрен делать, чик — и все.

 

Я киваю. Нехрен делать, это точно. Чик — и все.

 

- Щас, щас… Погоди. Поглядим, в какой карман сунет кошелек, тогда уж можно.

 

Клаус хмыкает и внимательно следит за долговязым парнем, склонившимся над прилавком с рыбой. Потерять его трудно — он рыжий, как черт. На какое-то мгновение я отвлекаюсь на это сравнение. Интересно, а черти — рыжие? Фрау Шульц все время пугает меня чертями, а какие они — не рассказывает. Как же их бояться, если не понятно, какие они? Если рыжие, то не страшно. Мне нравится. Красивый цве…

- Че застыл, мелкий? Дуй давай. В правом кармане.

 

Он подталкивает меня вперед, и я легко проскальзываю в толпу. Сегодня моя очередь.

 

Ненавижу рыночную площадь. Тут всегда так пахнет, что у меня сводит живот и охота блевать. Во рту столько слюны, что я не успеваю ее сплевывать. Сглатывать без толку. Но что делать, если тут стащить кошель проще, чем где бы то ни было?

А все-таки, черти — рыжие? У них вообще-то волосы есть? Фрау Шульц говорит, они тычат вилам в зады грешников. Она всегда так потешно сопит, когда говорит про зады, что я начинаю так же сопеть, чтобы не засмеяться, а ей кажется, что я дразнюсь.

Представив, что черти все, как один, похожи на фрау Шульц с задом в рыжих волосах, я чувствую, что лопну от хохота прямо сейчас. Лишь через мгновение я вспоминаю, зачем я вообще приперся на базар.

Рыжий!

На секунду мне кажется, что я потерял его. Веселость мигом сменяется напряжением, похожим на тошноту. Я оглядываюсь и уже не думаю о том, как бы не привлекать к себе внимания. Его и так-то было не избежать — мальчишки вроде меня всегда вызывают в людях подозрения. Ну, надо сказать, справедливо вызывают-то… Но сейчас мне все равно. Если я не найду рыжего, мне не поздоровится. Если Клаус поймет, что я снова считал ворон, вместо того, чтобы обеспечить нам ужин…

 

В панике я едва не влетел в него. Точнее, влетел. Уж как удалось сообразить, что это — именно тот рыжий? Ну, рыжих тут вообще не много так что… Я живо сунул руку в правый карман чужого пиджака, пользуясь секундной заминкой. Кошель!

 

А теперь ходу, ходу, ходу!

 

Я слышал его голос за спиной — возмущенный, требовательный. Он кричал мне вслед, а я протискивался между чужими задницами (задницы, хыхы!), стараясь как можно скорее покинуть площадь. Если он не достанет меня в толпе, в проулках ему меня и подавно не догнать.

 

- Вор! Держи его! Вон, мальчишка! - заголосила вездесущая тетка необъятных размеров, в которую я врезался по чистой случайности. Она уронила корзину с яйцами и мгновенно заголосила.

Проклятье!

 

Теперь отовсюду ко мне тянулись руки — мужские и женские, толстые и тонкие, чистые и с грязью под ногтями. За спиной слышался топот и крик того, кого я только что обокрал. Где-то совсем рядом Клаус — он все видит и слышит. Если сейчас у меня отберут кошелек, то лучше мне остаться тут. Хотя бы помру быстро.

 

Как я оказался за площадью, я так и не понял. Но я оказался цел, чего нельзя было сказать о моей рубахе. И кепка куда-то делась… Ох и влетит мне! Но кошель с деньгами все еще в моей руке, а взбучку гораздо легче переживать с полным желудком.

Новый окрик действует на меня, как команда «Марш!». На всех парусах, а моя рубаха теперь больше похожа на парус, и воображать себя парусником теперь вдвойне легче — я мчу в ближайший проулок, на ходу вспоминая куда он ведет. Теперь я легко от него уйду. Я тут каждую норку знаю. Надо просто оторваться и схорониться в какой-нибудь куче хлама в одной из подворотен, да дождаться, пока рыжий проскочит мимо.

 

Надо сказать, я его недооценил. Он не местный, это точно — столько раз проскакивать повороты! Но бегун он отменный. Он быстрее меня, если догонит, отмутузит, как пить дать!

Я уже начал подумывать бросить кошель. Уж с Клаусом как-нибудь разберемся, а этот со злости из меня и дух вышибить может. Для меня погоня заканчивается неожиданно.

Я вдруг перестаю слышать частые шаги за спиной. Неужто отстал?!

 

Ошеломленный от страха, бега и того, как внезапно все закончилось, я остановился и оглянулся. Словно потерял приятеля, с которым только что играл в догонялки.

Проулок был пуст. Лишь откуда-то эхом доносился странный кашель — какой-то… неправильный. Как будто дырявые мехи сипят. Я слышал похожий кашель и знаю, что от такого люди умирают. Но рыжий не выглядел умирающим! Да и не бегают они так, умирающие эти.

Любопытство и смутная тревога заставляют меня на цыпочках вернуться туда, откуда я смогу осторожно подглядеть, что происходит с этим парнем.

Да, с ним точно что-то не так. Я вижу его ссутулившуюся фигуру, он опирается рукой о стену дома и дышит с каким-то жутким присвистом. Он наклонился так низко, что мне не видно его лица.

Если он тут окочурится, это повесят на меня! Меня видели. И его видели. И… и… тогда мне точно конец! Смесь любопытства и сомнения заставляют меня стоять и смотреть на человека, который, без сомнения, прям щас и откинется. Страх не позволяет мне высунуться из своего укрытия и попытаться помочь. А что я могу? «Вот, господин, ваш кошелек. Простите, пожалуйста, я так больше не буду»? Это что ли мне сказать ему?! А если бы Клаус был тут, что бы он мне велел?

«Делай ноги, дубина!», вот что. И я бы, наверное, послушался бы. Но Клауса здесь нет…

 

Внезапно сип стихает. Отвлекаясь от своих мыслей о Клаусе и кошельке в руках, я с опаской вновь смотрю туда, где только что, сгорбившись, стоял рыжий. Я ожидаю увидеть труп, тем больше мое изумление: он стоит! И даже выпрямляется, отряхивает пиджак, убирает волосы с лица. Со своего места мне видно, что все его лицо в веснушках. Смешной.

Он бледен, но похоже вполне себе жив. Как это странно.

Он глядит в мою сторону, я пригибаюсь ниже, чтобы он вдруг не заметил меня. Через мгновение раздаются шаги, и я понимаю, что он уходит. Теперь можно перевести дух и сваливать.

Я несколько раз глубоко вдыхаю, но ожидаемого облегчения не наступает. Все-таки странный он какой-то. Задыхался, а не помер. Может это фокус такой, чтобы меня выманить? Да нет, больно уж натурально он тут помирал. Я чувствую зуд в заднице. Ну, так Клаус называет мое любопытство. Говорит, что у меня в жопе зудит, вот я и лезу, куда не надо. Вот прям как сейчас.

 

Отыскать его не составляет труда. А уж тащиться за ним, припрятав кошель в карман и того проще. Он идет медленно, словно очень уставший человек. От скуки я иногда даже умудряюсь его обогнать — все равно он только под ноги себе и смотрит.

Впервые в моей голове появляются мысли о том, что могут значить те деньги, что я украл. Пальцы крепко стискивают кошелек в кармане, и мне приходится напоминать себе нашу вечную молитовку: мне нужнее всех, мне нужнее тебя. Этот кошель — мое обещание лечь спать сытым. Один, а то и два вечера. Можно объестся хлеба, а можно шикануть и купить сосиски. От мыслей о еде становится только хуже. Теперь мне не только не по себе, но и есть хочется. Впрочем, как всегда.

 

Впервые я думаю о том, что этот человек — и не только он — на эти деньги тоже собирался купить еду. О том, что я не знаю, есть ли у него еще деньги или какая-то другая еда дома. Может быть, я его ужин украл?

Нет, ну подумайте! Я сам одергиваю себя. А мне что, есть не надо? Он вон, чистенький. И вшей наверное у него нет. И спит, наверное, на двух подушках. У него-то ребра поди не торчат! Смутная обида на незнакомого парня на некоторое время возвращает мне меня. До тех пор, пока мы не доходим до его дома.

 

Его встречают, и на секунду я перестаю мучиться угрызениями совести. У него дом! Семья. Подумаешь, кошель. Вон, мать встречает… Мне снова делается тошно. Встречает, ага. С ребенком на руках встречает. Ребенок у них, видите ли! А я, может, тоже ребенок! Мне может, тоже надо!..

Я ругаюсь с ними про себя, молчком. Доказываю им и себе, что мне — нужнее. И чем сильнее во мне кипит обида на них, на людей, у которых есть то, о чем каждый в Доме мечтает, тем отчетливей

понимаю, что наша гадкая, убогая молитовка больше не действует.

 

***

 

Я слоняюсь по округе до вечера. Клаус меня, наверное, потерял. Скоро в Доме будет ужин. Баланда какая-нибудь.

Я пинаю камешек у края дороги и сажусь прямо на тротуар. Кошель все еще в моей кармане. В другом — яблоко, которое я спер у лоточника неподалеку. Просто от нечего делать. Я его съем. Наверное. Пока что-то не хочется…

 

Я очень хочу, но не могу уйти. Что за чепуха? Чего мне тут сидеть, пялиться на их дом? Подумаешь, кошель. Тоже мне, большая потеря! И все же — сижу. И припоминая, как виновато этот рыжий пожимал плечами, с неудовольствием понимаю — большая.

 

Я подошел к их порогу, когда начало смеркаться, и из окон полился теплый, уютный свет. Мне всегда казалось, что в этом свете можно купаться, но мне редко удавалось оказаться на улицах в это время, а сейчас и вовсе хотелось укрыться от него в привычном влажном сумраке подворотен. Там, где мне место. А то тут… тут так видно, что у меня одежка грязная. И руки.

Утираю нос рукавом и неловко запихиваю рваную рубаху за пояс. И для верности еще раз возякаю рукавом под носом. Ну, приличней я все равно не стану.

 

Никогда еще ни к кому не стучался.

 

В открывшуюся дверь потоком выливается свет. На мгновение мне становится очень тепло, но вот передо мной возникает фигура. Рыжий. Секунду он глядит на меня, на кошелек, который я держу на вытянутой руке, крепко сжав пальцы.

Неприятное чувство теснится в груди, заполняет всего меня. Это чувство заставляет поджимать губы и хмуриться. И еще очень не хочется глядеть ему в глаза. Не хочется, но надо, а то можно схлопотать и не заметить. А так хоть увижу, когда драпать.

На его лице я легко узнаю знакомое и понятное выражение: так же на нас смотрят экономки и воспитатели. Его рука резко дергается, и я дергаюсь вместе с ней, выпуская из рук кошелек. Вот! Я же знал, что нельзя глаза опускать.

Я бы и драпанул, но из дома раздался женский голос. Мягкий такой, как одеяло. И теплый. Как одеяло. Нет! Как печка! Печка теплая, и голос теплый. И свет тоже.

Она выглядывает из-за плеча рыжего. Обалдеть! Тоже рыжая! Только веснушек поменьше.

 

Ну, раз уж я не драпаю… Я наклоняюсь и подбираю с земли кошелек.

- Вот.

Для верности я еще раз вытираю нос. Мало ли что. Тут общество, а у меня вдруг раз — и сопля.

 

Она жарко дышала мне в шею, совершенно забыв как сильно нас поджимало время.

— О, Арчи...— она мелодично вздохнула, прижавшись ко мне и на миг я забыл зачем вы вообще выехали из замка. С ней всегда было так, она была как ураган - стремительная и такая же разоряющая. Стоило привыкнуть к тому, что ее внимание отвлечено еще одним потенциальным женихом, как вдруг мы оказывались в конюшне на соломе, а после мне приходилось выбирать сухие стебли из ее прически. Это была не женщина. Поэт сказал бы что она - стихия. Я же скажу, что она была и пребудет впредь прожорливой рыбой, которая будет жрать до тех пор, пока не всплывет кверху брюхом. Даже сейчас, сыто расслабившись в моих объятьях, она думала о том, как извлечь выгоду из своего положения. Не здесь, не в машине. Здесь она своего уже добилась. Ее мысли занимал замок, деньги ее матери и титул ее деда. Два лакомства, от одного из которых она должна была отказаться.

— У тебя даже на шее веснушки...

— Фанни, нам пора. Доктор Питерс скажет твоему отцу, что я опоздал и меня уволят.

— Почему ты зовешь меня Фанни?

Ее лицо было так близко. Красивые полные губы, светлые глаза, нежный овал. Я хотел бы никогда больше не видеть его подле себя. Или наоборот - просыпаться так каждый день. Но я просто водитель, а она - наследница дома Кроули.

— Мне так хочется. Это милое имя.

— Словно мое собственное тебе не по душе, — она резко выпрямилась, одернула платье и принялась поправлять прическу, — Езжай, ты ведь не хочешь опоздать.

Похоже, мне придется заглаживать свою вину. Она не может просто сказать "признайся, что я тебе нравлюсь". Ей всегда хотелось, чтоб ее добивались. Брали штурмом, как крепость.

 

Доктор Питерс был военным врачом, курировавшем военный госпиталь в городе. К несчастью поток раненных был настолько огромен, что госпиталь не мог вместить всех, кто уже не нуждался в срочной медицинской помощи и их перенаправляли в замок, переоборудовав большую часть первого этажа под санаторий. У Фанни... Фионы, конечно же Фионы. У Фионы за плечами были курсы сестры милосердия и она, как и часть девушек из ферм и города, помогали раненным солдатам. Моя задача была проста. Доставить доктора Питерса в замок раньше, чем привезут первых раненных офицеров. Фиона больше не пыталась заговорить со мной и даже не удостоила меня взглядом, когда грациозно выпорхнула навстречу доктору Питерсу и сердечно с ним обнялась. Всю дорогу я был послушным болваном, исполнительным големом, который вел Форд по знакомой до последней выбоины дороге, пока Фиона оживленно беседовала с доктором Питерсом. Он был не в ее вкусе - слишком стар, слишком небогат, не знаменит, к тому же военный. Ее просто забавляла мысль подразнить меня и наши взгляды уже несколько раз пересеклись в зеркале заднего вида. К третьему году наших отношений я смирился с тем, что не стану единственным мужчиной в ее жизни. Я даже соперничать с теми, кого она хотела, не мог. И не хотел - с теми, кого она не хотела. Мой единственный соблазн заключался в ней самой - мысль о ее окончательной потере была мучительно тягостна. Даже моя непригодность к военной службе не доставляла мне столько боли, сколько мысль, что однажды она пойдет под венец и все, что нас связывало будет перечеркнуто ее новым статусом.

 

— Арчи, будь добр, помоги с транспортировкой!..— краткий миг между перед тем как нас заметят из замка или из подъезжающих машин мне показался подходящим для безумства. Ее губы дрогнули, раскрываясь, обещая... и тут же сжались. Плотно и резко, точно в роду у Фионы помимо пэров были бульдоги. — ..раненных. — В ее прохладном голосе послышалась мягкость, — У тебя глаза как у кота, укравшего сметану. Зови меня Фанни. Разрешаю.

Больше мне и не нужно было. Ее расположения мне хватало.

 

***

Война, казавшаяся так далеко, внезапно стала до ужаса близко. Солдаты, обезображенные осколочными ранениями, ослепшие, с ампутированными конечностями, обожженные... Хотя нет, не солдаты. Те остались в госпитале, а санаторий предназначался для

высшего состава. Я и мистер Вильямс, камердинер хозяина, помогали вести или нести тех, кто не мог идти сам. Это было мучительно стыдно, словно каким-то образом я был виноват в своей болезни и в том, что оказался не годен для воинской службы,хотя в остальном у меня было все, что необходимо - молодость и сила, которые я мог бы отдать во благо Британии, как отдавали более юные, более слабые. Мистеру Вильямсу, Адаму, было под шестьдесят, он застал англо-бурскую войну и теперь служил в запасе и даже это делало его более достойным человеком чем я.

 

— Не поджимай так губы, ты похож на лягушку, — Фиона хихикнула, проходя мимо меня. Ее это забавляло. Больше мужчин - больше зрителей в этом театре одной актрисы. А "больше зрителей" всегда означало для Фионы только одно - она снова вышла на тропу войны. Я готов был к тому, что она даже в скромном наряде сестры милосердия будет выделяться среди прочих девушек, но к воплю полному горечи и радости я готов не был.

— Ричард! О, Ричард, ты вернулся!

Весь процесс расселения раненных по койкам застопорился, привлеченный этим криком. Фиона блистала так, как только мисс Кроули могла блистать. Она буквально лежала на груди молодого британского офицера, наверное единственного, не вовлеченного в происходящего по весьма уважительной причине - он был без чувств.

Доктор Питерс бросился к ней, мистер Вильямс сделал такое же движение и на мгновение мне показалось что он выпустит ручки носилок, опрокинув на землю обернувшегося на шум раненного на них, но в последний миг Вильямс все же одумался. Только когда мы пересадили сержанта на отведенное ему место, я спросил: — Кто такой Ричард, сэр?

— Ее троюродный брат и жених, Арчи. Он пропал на войне незадолго до того как ты тут появился.

Вот так враз ломаются воздушные замки. Я пару секунд дышал ртом, опасаясь что ощущение, будто я тону, проваливаюсь куда-то в темноту, в узкий темный колодец и светлое небо над моей головой становится размером с пенни. Значит он вернулся. Она не говорила мне о нем, потому что она могла этого не делать, а теперь я должен уйти со сцены, оставив ее вернувшемуся с войны герою. Это было разумно, но мое сердце, тяжело и часто бившееся о ребра, противилось голосу разума. Я привык считать Фиону моей. Она всегда приходила ко мне, кем бы там ни были заняты ее мысли. Смеялась, что в первую брачную ночь ей потребуется весь ее актерский талант,чтоб изобразить невинность. Зло щурилась. Сердилась или радовалась. В горе и в радости она была моей.

— Арчи, ты идешь?

— Да, мистер Вильямс, уже иду. — мой голос показался мне чужим. Мои руки казались мне чужими. Мое тело, ставшее слишком самостоятельным, исправно служило до вечера, словно ничто не изменилось в замке. По-правде сказать так и было. для нас, слуг, все осталось по прежнему, хотя перешептывания стали громче, сплетни - интереснее, версии развития событий - многообразнее. Все изменения происходили в другой половине дома, где семья сэра Кроули наверняка обсуждала как можно поставить этого Ричарда Карлайла на ноги быстрее. Он пострадал от газа, как я понял. А может получил осколочное ранение. За день я видел столько раненных, кто их диагнозы путались, а специально идти в то огороженное переносной ширмой пространстве, где Фиона проплакала почти весь день, держа за руку незнакомого мне человека, мне совсем не хотелось.

 

***

— Ну что, вышло правдоподобно?

Ее голос, раздавшийся в гараже был внезапен как гром, среди ясного неба.

— Фиона! — я бы обнял ее, но руки в машинном масле оставили бы следы на ее скромном сером платье.

— Что? Я просто не хочу упускать дедушкин титул. А Ричард сам виноват, что вздумал пропасть без вести до того, как женился на мне.

— Погоди, Фиона, я не понимаю.

— Арчи, это не Ричард. Я впервые этого парня вижу, но он очень, ОЧЕНЬ на него похож.

— Ради всего святого, Фионна! Если кто-то узнает...

— А кто узнает? И от кого? Ты, что ли, кому-то расскажешь? Он? Да он счастлив будет стать сэром Карлайлом и получить жену с наследством в

довесок. Мне сказали, что у него с собой не было никаких бумаг, так что он был никем до того, как приехал сюда.

— Это безумие.

— Мы убедим его...

— Мы?!

— Да, Арчи, мы. Мы убедим его держать рот на замке и он до конца жизни не будет ни в чем нуждаться, а я стану леди Карлайл. И мне не придется отказываться от наследства.

— А что если его кто-то узнает? Ты не знаешь похож ли его голос, его манеры. Фанни, ты рискуешь своей репутацией.

— А ты - своей жизнью. Ричард был в Канаде и не успел приехать сюда, так что его голос здесь никто не знает. Манеры? Мы обучим его. Память? Потерял при ранении. Ну, что тебе еще не по душе?

— Нас повесят, если твой обман разоблачат.

— Только тебя. Я не смогу быть с ним постоянно, Арчи. Тебе придется заботиться о том, чтоб он не сболтнул лишнего пока меня нет рядом. Ты ведь не бросишь меня в беде? Ты же знаешь, как сильно я хочу сохранить свой титул. Знаешь же?

Она сделала пару легких шагов навстречу и прижалась к моей груди, словно ища защиты. Отказать ей значило... да много чего значило. От увольнения с позором без рекомендаций, до тюремного срока и петли. Я уже сотворил достаточно, чтоб меня осудили и вздернули и она это знала. Знала, что держа втайне нашу связь, она вправе диктовать мне какие угодно условия. Она держала меня за жабры, но легкость, наполнившая меня при словах "это не Ричард" не покидала меня даже сейчас, разливаясь вместе с теплом по телу. Я убеждал себя что не люблю Фиону Кроули, но с каждым новым аргументом моя уверенность в этом слабела.

— Знаю. И помогу тебе, Фанни.

 

Под катом еще одна картинка. Художник Anna Obscurial

 

продолжение следует…

 

— Помоги мне,Долли помоги!

Она закружилась вместе со мной, подчиняясь больше моим рукам, чем своему желанию подурачится, но прямо в процессе вдруг сбросила с себя суровую ношу каждодневных забот и рассмеялась.

— Ну чего тебе, проказник?

продолжение следует…