Что почитать: свежие записи из разных блогов

- Во! Вон тот, гляди, - грязный палец моей приятеля тычет в сторону толпы. - Разиня, точно тебе говорю. Как нехрен делать, чик — и все.

 

Я киваю. Нехрен делать, это точно. Чик — и все.

 

- Щас, щас… Погоди. Поглядим, в какой карман сунет кошелек, тогда уж можно.

 

Клаус хмыкает и внимательно следит за долговязым парнем, склонившимся над прилавком с рыбой. Потерять его трудно — он рыжий, как черт. На какое-то мгновение я отвлекаюсь на это сравнение. Интересно, а черти — рыжие? Фрау Шульц все время пугает меня чертями, а какие они — не рассказывает. Как же их бояться, если не понятно, какие они? Если рыжие, то не страшно. Мне нравится. Красивый цве…

- Че застыл, мелкий? Дуй давай. В правом кармане.

 

Он подталкивает меня вперед, и я легко проскальзываю в толпу. Сегодня моя очередь.

 

Ненавижу рыночную площадь. Тут всегда так пахнет, что у меня сводит живот и охота блевать. Во рту столько слюны, что я не успеваю ее сплевывать. Сглатывать без толку. Но что делать, если тут стащить кошель проще, чем где бы то ни было?

А все-таки, черти — рыжие? У них вообще-то волосы есть? Фрау Шульц говорит, они тычат вилам в зады грешников. Она всегда так потешно сопит, когда говорит про зады, что я начинаю так же сопеть, чтобы не засмеяться, а ей кажется, что я дразнюсь.

Представив, что черти все, как один, похожи на фрау Шульц с задом в рыжих волосах, я чувствую, что лопну от хохота прямо сейчас. Лишь через мгновение я вспоминаю, зачем я вообще приперся на базар.

Рыжий!

На секунду мне кажется, что я потерял его. Веселость мигом сменяется напряжением, похожим на тошноту. Я оглядываюсь и уже не думаю о том, как бы не привлекать к себе внимания. Его и так-то было не избежать — мальчишки вроде меня всегда вызывают в людях подозрения. Ну, надо сказать, справедливо вызывают-то… Но сейчас мне все равно. Если я не найду рыжего, мне не поздоровится. Если Клаус поймет, что я снова считал ворон, вместо того, чтобы обеспечить нам ужин…

 

В панике я едва не влетел в него. Точнее, влетел. Уж как удалось сообразить, что это — именно тот рыжий? Ну, рыжих тут вообще не много так что… Я живо сунул руку в правый карман чужого пиджака, пользуясь секундной заминкой. Кошель!

 

А теперь ходу, ходу, ходу!

 

Я слышал его голос за спиной — возмущенный, требовательный. Он кричал мне вслед, а я протискивался между чужими задницами (задницы, хыхы!), стараясь как можно скорее покинуть площадь. Если он не достанет меня в толпе, в проулках ему меня и подавно не догнать.

 

- Вор! Держи его! Вон, мальчишка! - заголосила вездесущая тетка необъятных размеров, в которую я врезался по чистой случайности. Она уронила корзину с яйцами и мгновенно заголосила.

Проклятье!

 

Теперь отовсюду ко мне тянулись руки — мужские и женские, толстые и тонкие, чистые и с грязью под ногтями. За спиной слышался топот и крик того, кого я только что обокрал. Где-то совсем рядом Клаус — он все видит и слышит. Если сейчас у меня отберут кошелек, то лучше мне остаться тут. Хотя бы помру быстро.

 

Как я оказался за площадью, я так и не понял. Но я оказался цел, чего нельзя было сказать о моей рубахе. И кепка куда-то делась… Ох и влетит мне! Но кошель с деньгами все еще в моей руке, а взбучку гораздо легче переживать с полным желудком.

Новый окрик действует на меня, как команда «Марш!». На всех парусах, а моя рубаха теперь больше похожа на парус, и воображать себя парусником теперь вдвойне легче — я мчу в ближайший проулок, на ходу вспоминая куда он ведет. Теперь я легко от него уйду. Я тут каждую норку знаю. Надо просто оторваться и схорониться в какой-нибудь куче хлама в одной из подворотен, да дождаться, пока рыжий проскочит мимо.

 

Надо сказать, я его недооценил. Он не местный, это точно — столько раз проскакивать повороты! Но бегун он отменный. Он быстрее меня, если догонит, отмутузит, как пить дать!

Я уже начал подумывать бросить кошель. Уж с Клаусом как-нибудь разберемся, а этот со злости из меня и дух вышибить может. Для меня погоня заканчивается неожиданно.

Я вдруг перестаю слышать частые шаги за спиной. Неужто отстал?!

 

Ошеломленный от страха, бега и того, как внезапно все закончилось, я остановился и оглянулся. Словно потерял приятеля, с которым только что играл в догонялки.

Проулок был пуст. Лишь откуда-то эхом доносился странный кашель — какой-то… неправильный. Как будто дырявые мехи сипят. Я слышал похожий кашель и знаю, что от такого люди умирают. Но рыжий не выглядел умирающим! Да и не бегают они так, умирающие эти.

Любопытство и смутная тревога заставляют меня на цыпочках вернуться туда, откуда я смогу осторожно подглядеть, что происходит с этим парнем.

Да, с ним точно что-то не так. Я вижу его ссутулившуюся фигуру, он опирается рукой о стену дома и дышит с каким-то жутким присвистом. Он наклонился так низко, что мне не видно его лица.

Если он тут окочурится, это повесят на меня! Меня видели. И его видели. И… и… тогда мне точно конец! Смесь любопытства и сомнения заставляют меня стоять и смотреть на человека, который, без сомнения, прям щас и откинется. Страх не позволяет мне высунуться из своего укрытия и попытаться помочь. А что я могу? «Вот, господин, ваш кошелек. Простите, пожалуйста, я так больше не буду»? Это что ли мне сказать ему?! А если бы Клаус был тут, что бы он мне велел?

«Делай ноги, дубина!», вот что. И я бы, наверное, послушался бы. Но Клауса здесь нет…

 

Внезапно сип стихает. Отвлекаясь от своих мыслей о Клаусе и кошельке в руках, я с опаской вновь смотрю туда, где только что, сгорбившись, стоял рыжий. Я ожидаю увидеть труп, тем больше мое изумление: он стоит! И даже выпрямляется, отряхивает пиджак, убирает волосы с лица. Со своего места мне видно, что все его лицо в веснушках. Смешной.

Он бледен, но похоже вполне себе жив. Как это странно.

Он глядит в мою сторону, я пригибаюсь ниже, чтобы он вдруг не заметил меня. Через мгновение раздаются шаги, и я понимаю, что он уходит. Теперь можно перевести дух и сваливать.

Я несколько раз глубоко вдыхаю, но ожидаемого облегчения не наступает. Все-таки странный он какой-то. Задыхался, а не помер. Может это фокус такой, чтобы меня выманить? Да нет, больно уж натурально он тут помирал. Я чувствую зуд в заднице. Ну, так Клаус называет мое любопытство. Говорит, что у меня в жопе зудит, вот я и лезу, куда не надо. Вот прям как сейчас.

 

Отыскать его не составляет труда. А уж тащиться за ним, припрятав кошель в карман и того проще. Он идет медленно, словно очень уставший человек. От скуки я иногда даже умудряюсь его обогнать — все равно он только под ноги себе и смотрит.

Впервые в моей голове появляются мысли о том, что могут значить те деньги, что я украл. Пальцы крепко стискивают кошелек в кармане, и мне приходится напоминать себе нашу вечную молитовку: мне нужнее всех, мне нужнее тебя. Этот кошель — мое обещание лечь спать сытым. Один, а то и два вечера. Можно объестся хлеба, а можно шикануть и купить сосиски. От мыслей о еде становится только хуже. Теперь мне не только не по себе, но и есть хочется. Впрочем, как всегда.

 

Впервые я думаю о том, что этот человек — и не только он — на эти деньги тоже собирался купить еду. О том, что я не знаю, есть ли у него еще деньги или какая-то другая еда дома. Может быть, я его ужин украл?

Нет, ну подумайте! Я сам одергиваю себя. А мне что, есть не надо? Он вон, чистенький. И вшей наверное у него нет. И спит, наверное, на двух подушках. У него-то ребра поди не торчат! Смутная обида на незнакомого парня на некоторое время возвращает мне меня. До тех пор, пока мы не доходим до его дома.

 

Его встречают, и на секунду я перестаю мучиться угрызениями совести. У него дом! Семья. Подумаешь, кошель. Вон, мать встречает… Мне снова делается тошно. Встречает, ага. С ребенком на руках встречает. Ребенок у них, видите ли! А я, может, тоже ребенок! Мне может, тоже надо!..

Я ругаюсь с ними про себя, молчком. Доказываю им и себе, что мне — нужнее. И чем сильнее во мне кипит обида на них, на людей, у которых есть то, о чем каждый в Доме мечтает, тем отчетливей

понимаю, что наша гадкая, убогая молитовка больше не действует.

 

***

 

Я слоняюсь по округе до вечера. Клаус меня, наверное, потерял. Скоро в Доме будет ужин. Баланда какая-нибудь.

Я пинаю камешек у края дороги и сажусь прямо на тротуар. Кошель все еще в моей кармане. В другом — яблоко, которое я спер у лоточника неподалеку. Просто от нечего делать. Я его съем. Наверное. Пока что-то не хочется…

 

Я очень хочу, но не могу уйти. Что за чепуха? Чего мне тут сидеть, пялиться на их дом? Подумаешь, кошель. Тоже мне, большая потеря! И все же — сижу. И припоминая, как виновато этот рыжий пожимал плечами, с неудовольствием понимаю — большая.

 

Я подошел к их порогу, когда начало смеркаться, и из окон полился теплый, уютный свет. Мне всегда казалось, что в этом свете можно купаться, но мне редко удавалось оказаться на улицах в это время, а сейчас и вовсе хотелось укрыться от него в привычном влажном сумраке подворотен. Там, где мне место. А то тут… тут так видно, что у меня одежка грязная. И руки.

Утираю нос рукавом и неловко запихиваю рваную рубаху за пояс. И для верности еще раз возякаю рукавом под носом. Ну, приличней я все равно не стану.

 

Никогда еще ни к кому не стучался.

 

В открывшуюся дверь потоком выливается свет. На мгновение мне становится очень тепло, но вот передо мной возникает фигура. Рыжий. Секунду он глядит на меня, на кошелек, который я держу на вытянутой руке, крепко сжав пальцы.

Неприятное чувство теснится в груди, заполняет всего меня. Это чувство заставляет поджимать губы и хмуриться. И еще очень не хочется глядеть ему в глаза. Не хочется, но надо, а то можно схлопотать и не заметить. А так хоть увижу, когда драпать.

На его лице я легко узнаю знакомое и понятное выражение: так же на нас смотрят экономки и воспитатели. Его рука резко дергается, и я дергаюсь вместе с ней, выпуская из рук кошелек. Вот! Я же знал, что нельзя глаза опускать.

Я бы и драпанул, но из дома раздался женский голос. Мягкий такой, как одеяло. И теплый. Как одеяло. Нет! Как печка! Печка теплая, и голос теплый. И свет тоже.

Она выглядывает из-за плеча рыжего. Обалдеть! Тоже рыжая! Только веснушек поменьше.

 

Ну, раз уж я не драпаю… Я наклоняюсь и подбираю с земли кошелек.

- Вот.

Для верности я еще раз вытираю нос. Мало ли что. Тут общество, а у меня вдруг раз — и сопля.