Что почитать: свежие записи из разных блогов

Понятие household – дом, хозяйство – было ядром семейной жизни во всех классах европейского общества. Household включал гораздо больше людей, чем «дом» или «семья» в нашем нынешнем представлении; помимо родителей, детей и прочих родственников, проживающих под одной крышей, в него входили также слуги, подмастерья, в благородных семействах – оруженосцы, воспитанники и т.д. Повсюду, от королевского замка до самых скромных крестьянских хижин, помимо непосредственных членов семьи, в доме могло проживать то или иное количество родственников разной степени удаленности, а также некоторое количество слуг и иждивенцев. (Для средневековой Англии, впрочем, было менее характерно создание семьи типа итальянского клана , когда в одном непомерно разраставшемся за счет пристроек доме могло проживать до нескольких десятков родственников. Средневековая крестьянская семья в Англии, по преимуществу, нуклеарная; старики родители, по свидетельствам документов, поставив на ноги детей, предпочитали жить отдельно, пускай и неподалеку, и заботиться о себе, пока были в силах это делать. Да и сын, женившись, не возвращался под отчий кров, а в большинстве случаев возводил для своей семьи отдельный дом. Только в случае крайней бедности – при отсутствии земельного надела или возможности построить хотя бы небольшой домик с глинобитными стенами – в одном деревенском доме могли стесниться три-четыре поколения.)

скрытый текстЗачастую «домочадцев» объединяло с «чадами» слово children – так могли назвать и мальчика-оруженосца, и двадцатилетнего подмастерья, и взрослого слугу. В большинстве словарей говорится, что этим словом обозначали «молодежь благородного происхождения», но документы и тексты (в частности, сборники стихотворных наставлений) свидетельствуют, что его реальное употребление было шире. Children – слово, которое в XIV-XV вв. обозначает молодость не только по летам, но и по статусу; а статус слуги, подмастерья и оруженосца всегда неполноправен и сродни статусу ребенка по сравнению с положением хозяина. Точно так же, как собственными несовершеннолетними детьми, хозяин может распоряжаться слугами и подмастерьями, он вправе контролировать их поведение, устанавливая довольно жесткие рамки (вплоть до запрета выходить из дому куда-либо, исключая церковь), требовать полного повиновения и наказывать за непослушание, сам и через суд – вне зависимости от возраста. Для выхода из статуса children и вхождения в мир взрослых (: полноправных) людей следовало миновать некую условную веху, будь то достижение совершеннолетия (желательное, но зачастую не единственное условие), завершение обучения, вступление в гильдию или посвящение в рыцари. В деревенских семьях, как правило, достижение совершеннолетия и вступление в права наследства знаменовали собой превращение ребенка во взрослого человека; в городах эта фаза могла быть отсрочена надолго – в XIV-XV вв. подмастерье, поступивший на выучку в 15-16 лет, мог стать мастером и получить право завести семью, распоряжаться собственным имуществом и т.д. не ранее чем к 25 годам, а то и позже. Те юноши и девушки, которые поступали в услужение на время (например, чтобы скопить денег к свадьбе), по истечении срока контракта избирали себе другой род занятий (торговля, ремесло, сельское хозяйство) и переходили в число «самостоятельных» людей. Для слуг, по каким-либо причинам лишенных возможности когда-либо выйти за рамки этой сферы и заняться чем-то еще (торговлей, ремеслом и т.д.), положение children становилось пожизненным – не только в юности, но и в зрелом возрасте они полностью зависели от хозяев и от условий контракта. В первую очередь это, конечно, справедливо для профессиональных («пожизненных») слуг, трудившихся в небогатых семьях, деревенских и городских; слуга в знатной семье мог достичь значительных высот.

В благородном household – в замке или в поместье – мужчин было значительно больше, чем женщин. К концу средневекового периода это соотношение приблизительно выровнялось, но в XI-XIII веке «женская часть» в благородном доме состояла из хозяйки, ее дочерей, камеристок и, как вариант, еще нескольких прислужниц более низкого ранга (например, носивших воду для мытья). «Мужскую» же часть населения, в значительной мере, составляли люди, исполнявшие чисто военные функции (привратники, рыцари, оруженосцы, наемники, составлявшие замковый гарнизон). Многие из них, помимо военных, выполняли и административные обязанности. Кроме них, были также слуги, отвечавшие за разные сферы хозяйственной жизни (управляющий, казначей, эконом, конюший, свечник и т.д.). Впрочем, чем выше был статус хозяина, тем больше было шансов, что обязанности такого рода также выполняли лица благородного происхождения, нередко из числа аристократической молодежи, присланной для «завершения образования». Наконец, на нижнем уровне замковой иерархии находились слуги попроще, зачастую нанятые в окрестных деревнях для черной работы – они рубили дрова, таскали воду, чистили котлы, выгребали навоз и т.д.

В богатейших семействах, способных позволить себе максимально полный штат прислуги, «служебная лестница» выглядела так:

- во главе иерархии слуг стоял управляющий (стюард, сенешаль, мажордом), который отвечал за все хозяйственные дела в пределах household

- о личных удобствах лорда и его семьи заботился камерарий (chamberlain), или постельничий. В его обязанности входило обустройство личных комнат хозяев, а также забота об их гардеробе и всякой домашней утвари (иногда этим занималось отдельное лицо)

- приблизительно ту же власть в пределах замка, что и управляющий, имел конюший (marshal). Он отвечал за состояние конюшен и лошадей, а также зачастую играл роль блюстителя дисциплины среди слуг.

У всех этих высокопоставленных служителей были многочисленные помощники (лакеи, грумы, пажи) – зачастую подростки или молодые люди.

Конечно, средневековый household не мог обойтись без «подразделения», заведующего доставкой, приготовлением и хранением еды. (Следует помнить, что нужно было не только кормить постоянных обитателей замка или поместья, но и регулярно устраивать пиры.) Замковая кухня разделялась на pantry (кладовую, где хранились не только хлеб, сыр, специи и т.д., но и столовые приборы), и buttery (винный погреб, содержавший, кроме вина, также эль, пиво). Этими «подразделениями» заправляли хлебодар (pantler) и виночерпий (butler), соответственно. В зависимости от размеров и финансовых возможностей семейства эти должности могли совмещаться. Королевские дворы, разумеется, повторяли хозяйственную иерархию дворянских households в увеличенном масштабе, с той разницей, что исполнители хозяйственных должностей при королевском дворе в то же время помогали в управлении королевством, будучи приближенными и советниками государя. Сенешаль, конюший, виночерпий, камерарий, управляющие – все это были аристократы высокого ранга, обладавшие значительной властью и активно пользовавшиеся своим положением при дворе. (Так, родовое имя шотландской династии Стюартов вполне ясно намекает на род занятий их предков – steward, т.е. управляющий.) С течением времени должности при королевском household становятся не более чем почетными назначениями, распределяемыми среди знатнейших семейств или передаваемыми по наследству; хозяйственные обязанности, налагаемые на носителей этих званий, постепенно сокращались – как сокращалось и количество реального политического влияния в их руках.

В крупных дворянских household встречались и такие, более частные, должности (к сожалению, не всегда для них есть адекватный вариант перевода):

- ewer - подавал воду для мытья рук лорду и его гостям в пиршественной зале

- cupbearer – подавал вино и эль

- carver – нарезал мясо и прислуживал за хозяйским столом

- sewer – прислуживал за столом гостям

- almoner – читал предобеденную молитву и распоряжался раздачей остатков бедным

(Все это, разумеется, не считая шутов, музыкантов, жонглеров и т.д., которые также могли входить в штат замковой прислуги.)

Даже в самых скромных домах можно было найти одного, а то и двух слуг. Это могли быть слуги, приходящие на несколько часов в день (например, для уборки), или поденщики, или же полноправные члены household, которые жили под одним кровом с хозяином. Варьировались и их обязанности – в городе слуги и работники помогали в лавке и в мастерской, в деревне трудились в поле, ну и, разумеется, повсюду они выполняли разного рода домашнюю работу. Хотя некоторые становились слугами пожизненно, для многих, напротив, это была временная стадия: юноши и девушки из малообеспеченных семей на несколько лет нанимались в слуги, чтобы скопить немного денег (или заработать на приданое), приобрести необходимые хозяйственные навыки, обзавестись полезными связями и вообще усвоить принятые в обществе нормы поведения. Все это было необходимо для дальнейшего гладкого вхождения во «взрослый» мир. Пожизненно слугами, как правило, оставались те, кто не мог рассчитывать на статус полноправного гражданина, члена гильдии и т.д. – в первую очередь, пришлые (чужаки в городе) и самые бедные, не имевшие ни средств для дорогостоящего обучения ремеслу, ни жилья, ни какой-либо собственности. Слуги «низшей категории» могли работать как за жалованье, так и исключительно за кров, стол и одежду.

Дети из бедных семей порой поступали в услужение в весьма раннем возрасте (начиная с семи лет), однако большинство хозяев все-таки предпочитали слуг постарше, что логично – от подростка можно ожидать большей ответственности, да и проворства, чем от ребенка 6-7 лет. Гораздо чаще встречались юные слуги десяти-двенадцати лет от роду. Разумеется, их обязанности были вынужденно ограничены возрастом и силами: им редко поручали тяжелую работу или дела, требующие изрядной ловкости. Хозяин, принявший в дом слугу-подростка или ребенка, неизбежно должен был дождаться, пока тот научится работать; иными словами, маленький слуга начинал с самых простых дел. Мальчики служили помощниками конюхов, посыльными, младшими лакеями, привратниками, а девочки горничными, няньками, судомойками. В кухне могли работать дети обоего пола. Пройдя минимальное обучение, подростки помогали в мастерской, особенно если хозяева занимались красильным ремеслом, ткачеством, пивоварением (во всем этом трудно обойтись без лишних рук); в деревнях они обучались ткать, молоть зерно, печь хлеб, подковывать лошадей, ну и, разумеется, выполнять сельскохозяйственные работы. Слуги были связаны не менее жесткими условиями, чем подмастерья – зачастую в заключаемых ими контрактах точно так же указывался оговоренный срок, раньше которого они, без чрезвычайных на то причин, не имели права покинуть хозяина. Заключение контракта, где оговаривались жалованье, срок службы, предоставляемые условия и т.д., происходило официальным порядком; впоследствии хозяин мог через суд требовать возмещения издержек, если слуга был небрежен или вороват. Но и слуга, в свою очередь, мог воззвать к справедливости, если подвергался жестокому обращению, если ему не платили в срок, если отказывались предоставлять еду и одежду и т.д. Иногда слуги предпочитали попросту сбежать, чем начинать тяжбу; однако судебные документы свидетельствуют, что в принципе обращаться в суд было регулярной практикой – и хозяева, и слуги прибегали к помощи властей с просьбой разрешить спор, если его не удавалось уладить своими силами.

В аристократических домах встречались слуги более высокого происхождения, особенно среди лакеев, камеристок и прочей «личной» прислуги. Подобные обязанности могли выполнять подростки, принадлежавшие к тому же сословию, что и хозяева, или же люди, принадлежавшие к джентри и среднему городскому классу. У таких слуг даже бывало университетское образование. В XV веке в Лондоне и в других крупных городах в широком обиходе были сборники наставлений, предназначенные для более «утонченной» прислуги Не только знать, но и городские чиновники и богатые купцы предпочитали нанять слугу, который мог бы выполнять деликатные обязанности с сугубой аккуратностью и тактом.

Нередко младшие братья и сестры поступали в тот же дом, где служили их старшие родичи. Когда старший брат или сестра продвигались по служебной лестнице, младший отпрыск мог занять их место. Также нередко бывало, что слуг брали из числа родственников: например, преуспевающий городской торговец мог принять на службу детей своего брата или кузена, проживающего в деревне. Домашние слуги почти всегда проживали под одной кровлей с хозяевами; не предоставить слуге кров, после того как он был обещан, считалось серьезным нарушением условий контракта. Разумеется, совместное проживание могло привести как к созданию крепкой взаимной привязанности, так и к крупным злоупотреблениям. Нередко хозяева и слуги, особенно близкие друг другу по возрасту и статусу, становились друзьями на всю жизнь; однако, бывало и так, что хозяева злоупотребляли зависимым положением слуг. Иногда случается столкнуться с утверждением, что оказание интимных услуг по умолчанию входило в число обязанностей молодых служанок; вряд ли это соответствует действительности, и, во всяком случае, служанка была вправе обратиться в суд, если считала себя обиженной. Контракт гарантировал повиновение слуги хозяину, но не отдавал его в рабство и гарантировал некоторую защиту от злоупотреблений. Разумеется, случалось, что служанка становилась сожительницей хозяина или его сына, если это сулило ей известные льготы на протяжении всего срока службы или, как минимум, избавляло от притеснений – а иногда делалась даже полноправной хозяйкой дома.

tal-gilas.livejournal.com/237210.html

Из кн.: Barbara A. Hanawalt. The Ties, that Bound: Peasant Families in Medieval England.
Часть 1.

Старость и связанные с ней нормы и правила предполагали гораздо больше социальной адаптивности и мобильности, чем любая другая стадия жизни. Если при воспитании детей в расчет, в первую очередь, принимались биологические потребности (кормление, одевание, обучение детей базовым правилам выживания), а брак в большинстве доиндустриальных обществ представлял собой биолого-экономическую единицу, то старение было неразрывно связано с социальными и культурными концептами. Основной проблемой для пожилых людей было обеспечить себе относительное материальное благополучие, а также не потерять уважение в своей социальной среде. Крыша над головой, еда и одежда, конечно, доминировали в списке потребностей, но и участие в хозяйственных решениях, непременное участие в общественных и религиозных событиях, гарантия достойного погребения всегда были психологически очень важны. Кроме того, представители старшего поколения хотели гарантировать себе, что заботиться о них не перестанут, даже когда они станут совсем беспомощными.

скрытый текстСтолкновения «отцов и детей» были очевидны в обществе ничуть не менее, чем война полов. Моралисты не только произносили гневные проповеди о неблагодарности детей, но также и предостерегали родителей, советуя им не назначать отпрысков своими душеприказчиками – ведь дети наверняка не исполнят завещания, если им не понравятся условия. «Не делай душеприказчиком ни врача, ни наследника», - предупреждает поэт Роберт Мэннинг в начале XIV в. Судя по всему, между хозяевами и их наследниками действительно существовало некоторое, вполне понятное, напряжение. Как только старик уходил на покой, передавая свое имущество наследникам, ему оставалось полагаться на милость молодого поколения. С точки зрения молодежи – если верить документам эпохи – старики представляли целый ряд проблем. Они работали мало (во всяком случае, несопоставимо с тем, сколько потребляли); они мешали молодым «пробиваться» и, наконец, с эстетической точки зрения оскорбляли глаз. Молодому крестьянину порой приходилось ждать, пока отец умрет или окончательно уйдет на покой, прежде чем самому жениться и зажить собственным домом. Если старик женился на женщине помоложе, он лишал потенциальной жены какого-нибудь парня. Молодые крестьяне, в свою очередь, нередко женились на вдовах старше себя, рассчитывая пользоваться их приданым, и тем самым лишали деревенских девушек возможности выйти за ровесников. Получался замкнутый круг. Таким образом, у молодежи был повод недолюбливать стариков и как социальных конкурентов. Наверное, неудивительно, что те предпочитали юридически гарантировать себе покой и сытость, вместо того чтобы полагаться на культурные концепты почитания отца и матери.

Но насколько серьезной была конкуренция молодежи и стариков в средневековой Англии? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, насколько остро стояла проблема и каким образом старики вписывались в общество. Возраст, обозначенный как «старость» в Статуте о работниках (1351), - шестьдесят лет. «Каждый человек, крепкий телом и младше шестидесяти лет, обязан зарабатывать себе все то, что ему требуется, или же он будет сидеть в тюрьме, пока не найдет себе поручителей». В некоторых церковных источниках стариками (senex) названы люди старше пятидесяти. Но крестьяне, с вероятностью, могли бы не в курсе церковного деления на стадии жизни, и даже писцы в поместных и королевских судах редко использовали слово senex применительно к пожилым людям. Воистину, ни статут, ни книжные термины не могли иметь широкого практического применения, ведь у людей зачастую было весьма смутное представление о собственном возрасте – даты рождения записывались не всегда, и называть свой возраст в официальной обстановке крестьянам приходилось редко. В тех случаях, когда в судебных отчетах назван возраст, он обычно дан «в среднем», нередко с пометкой et amplis («и старше»). Определение человека как «пожилого», как правило, основывалось на его физических данных и общем состоянии здоровья.
Мы, вероятно, никогда в точности не узнаем процент пожилых людей среди населения средневековой Англии, но не следует думать, что, раз средняя продолжительность жизни составляла около 33 лет, то стариков было мало. Такую цифру давала не столько взрослая, сколько младенческая смертность, которая была весьма высока. Анализ костей из средневековых английских погребений свидетельствует, что как минимум десять процентов покойных разменяли шестой десяток.

Если и впрямь десять процентов населения было старше пятидесяти лет, то конфликт потребностей между стариками и молодыми просто обязан был вызвать некоторые трения. Тем не менее, криминальные варианты избавления от чрезмерно зажившегося отца в средневековой Англии встречаются очень редко. Вместо этого либо сами старики, либо их родственники, либо община старались заранее принять меры. Конечно, условия значительно варьировались по степени материального комфорта, но, тем не менее, для пожилых крестьян открывался целый ряд возможностей.

Одним из наиболее популярных вариантов было заключение, так сказать, «пенсионного договора» - именно такие контракты чаще всего фигурируют в документах манориальных судов. В них оговаривалось, что ушедший на покой крестьянин передает человеку, с которым заключен контракт (не обязательно родственнику), право пользования землей и постройками в обмен на пищу, приют и одежду. Нередко такие контракты заключали на смертном одре мужчины в пользу своих жен, чтобы обеспечить им относительно безбедную старость.

В большинстве случаев состарившийся арендатор сам оговаривал условия контракта. Отец мог заключить договор с сыном, прежде чем передать ему семейный надел, или с дочерью, собирающейся вступить в брак. Так, Ричард Ловерд из Нортгемптоншира, как положено, передал свой дом и все имущество лорду; будущий муж Эммы, дочери и наследницы Ричарда, заплатил лорду пять шиллингов за право вступить во владение землей и пообещал, что, женившись на Эмме, он обеспечит ее отца едой и одеждой. В другом случае некий родственник престарелого Ральфа Бимонда вступил во владение его землей, поскольку Ральф был немощен. Ральфу оставались дом и огород; также родственник обещал ежегодно снабжать его одеждой на сумму два шиллинга шесть пенсов, покупать чулки и башмаки, выдавать четыре бушеля хорошей пшеничной муки и четыре бушеля ячменя. Такие договоры могли заключаться и с человеком, который не приходился «пенсионеру» родней. Когда односельчанин Хью занял надел престарелого Саймона, он согласился «заботиться об Элис, жене Саймона, об его сыне и других детях».

Престарелый крестьянин мог позаботиться о жене и детях, зафиксировав свою волю в манориальном суде. Бывало, что к смертному одру являлся бейлиф, чтобы записать пожелания умирающего. Так, Джон Уайтинг в смертный час передал дом и землю Саймону Уэллингу, с условием, что Саймон будет кормить вдову Джона и выдаст ей шестнадцать бушелей ячменя. Еще Саймон должен был держать для нее корову, шесть кур и гуся, а также каждый год обрабатывать и засевать в ее пользу один акр. На одежду для вдовы он должен был тратить три шиллинга ежегодно, а на Пасху покупать ей новую пару обуви. Вдове позволялось проживать в доме покойного супруга, хотя она и не имела там отдельного помещения – ей гарантировались только право беспрепятственного входа, место у очага и постель.

А как же те арендаторы, которые не могли обеспечить себе хорошее содержание в старости, поскольку им нечего было предложить в обмен? Необходимым минимумом для прокормления одного человека считались два-три акра пахотной земли; таким образом, беднякам попросту нечем было привлечь людей, готовых о них заботиться. Крестьяне, владевшие только домом и огородом, зачастую, чтобы обеспечить себе уход в старости, помимо права пользования своим участком, делали добровольного помощника главным наследником. Иными словами, вся домашняя утварь, одежда и прочее движимое имущество отходило человеку, который соглашался заботиться о престарелом бедняке.

Как правило, контракты дают понять, что составляли их с большим тщанием. Завещатели оговаривали все мелочи и ничего не оставляли на волю судьбы. Вместо того чтобы положиться на милость наследников или добровольных помощников в том, что касалось еды, одежды и крова, старики предпочитали обо всем условиться заранее. Иногда в условия входила перепланировка дома, чтобы старика можно было поместить в отдельной комнате (нередко на втором этаже). Иногда для «пенсионера» строился отдельный домик. Так. в 1281 г. Томас Брид согласился выстроить для своей матери дом длиной в 30 футов и шириной в 14, с тремя дверьми и двумя окнами. Кроме того, некоторые завещатели требовали для себя регулярной стирки белья, предоставления им лошади для поездок, топлива, инструментов, садового участка и так далее. Учитывались и психологические потребности – в контрактах часто идет речь о регулярных дружеских визитах к больному, о порядке похорон, о заупокойных службах.
https://tal-gilas.livejournal.com/248611.html

Часть 2
скрытый текстРазумеется, человек, с которым был заключен «пенсионный контракт» (назовем его «смотритель»), мог умереть раньше, чем «пенсионер». В XV в., после Черной смерти, возможность такого оборота событий была весьма велика. Поэтому в контракте порой специально оговаривались, что наследники «смотрителя», в свою очередь, должны будут заботиться о старике. Иногда изначальный «смотритель» решал продать свои права на землю и имущество «пенсионера», и тогда контракт перезаключался. Человек, к которому переходила собственность «пенсионера», продолжал заботиться о нем, если желал владеть его имуществом.
Старики, семейные или одинокие, как правило, предпочитали оставаться на своей земле. Нормой было проживание в одном доме со «смотрителем»; лишь один из десяти престарелых крестьян, в среднем, располагал такой роскошью, как отдельное жилье. Что характерно, только треть стариков заключала контракты с собственными детьми. Точных причин мы не знаем. Во-первых, можно предположить, что средневековые английские семьи необязательно были «родовыми» - иными словами, престарелый крестьянин-завещатель не приходился родней новой главе дома. Во-вторых, в манориальных записях могли фиксироваться, в первую очередь, именно контракты «на стороне», поскольку у родителей и детей в норме были дружеские отношение, не требующие непременных юридических гарантий. Известно, что обеспеченные крестьяне предпочитали все оговаривать в завещаниях, не составляя специальных контрактов, и строить взрослым детям отдельное жилье. Иными словами, в манориальных записях, по преимуществу, представлены контракты, составленные небогатыми крестьянами без близких родственников – или же крестьянами, которые уже распределили свое имущество между наследниками, оставив за собой домик и несколько акров земли.

Положение одиноких стариков вовсе не обязательно было хуже, чем положение семейных – если, конечно, у них была земля, которую они могли предложить в обмен на уход. Среди известных нам «пенсионных» контрактов 36 процентов составлены семейными парами, 43 – одинокими женщинами и 21 – одинокими мужчинами. Преобладание одиноких наводит на мысль, что пенсионные контракты обычно составлялись, когда человек чувствовал, что больше не может заботиться о себе сам, в частности после смерти супруга/супруги. Напрашивается неприятная мысль – бывало ли так, что «смотрители» соглашались заключить контракт лишь для того, чтобы заполучить землю и, может быть, даже ускорить смерть завещателя? Хотя, конечно, нельзя полностью исключить возможность преступных намерений, но процентное соотношение наводит на интересные соображения: больше половины «смотрителей» - достаточно молодые одинокие мужчины. С вероятностью, это были крестьяне, которые ничего не получили от своей семьи – возможно, собственные родители просто не могли обеспечить их – а потому они делались «смотрителями», намереваясь рано или поздно обзавестись собственным хозяйством. Даже в XV в., когда свободной земли было в избытке, «смотрители» предпочитали брать так называемые «семейные наделы», вместо пахотных, т.е., по сути, дом с огородом. Заключая контракт, они словно становились назваными детьми престарелых крестьян и по смерти подопечных могли предъявить на землю те же права, что и прежние владельцы. Таким образом, домик с несколькими акрами земли, считаясь, скорее, семейным участком, нежели арендуемым пахотным наделом, надежно закреплялся за «смотрителем».

Разумеется, знание условий, оговариваемых в контрактах, на самом деле не дает нам точного ответа на вопрос – каков был уровень жизнь деревенских стариков и как о них заботились? Обеспечивала ли юридическая практика, по крайней мере, обещанные им материальные блага? Жалобы на нарушение условий контракта свидетельствуют о том, что мошенники все-таки бывали. Так, в 1286 г. община в Уэйкфилде обвинила некоего Уильяма Вудмауса в том, что он выгнал женщину по имени Молл, с сыном, из ее собственного дома, убил ее собаку и унес десять локтей полотна; также он забрал у Молл плащ и отказался чинить ее жилище, хотя и обещал. В тех случаях, когда общине приходилось вмешиваться, она, как правило, налагала на нарушителя соответствующее наказание. Когда Джон Кейтлин выгнал Елену Мартин из ее дома и сломал его, присяжные велели ему отстроить дом заново, а до тех пор предоставить женщине подходящее жилище. Когда сын нарушил условия контракта, заключенного со своей престарелой матерью, манориальный суд оштрафовал его и вернул женщине землю, воспретив сыну вступать во владение ею, пока мать жива.

Контракт можно было перепродавать из рук в руки. Так, некий крестьянин, умерший в 1415 г., решил оставить жене дом и участок размером в акр – при условии, что она будет до конца жизни заботиться о его немощной сестре. Однако через шесть лет вдова переехала, договорившись с кем-то из соседей, что тот поселится в доме и возьмет заботу о бедной женщине на себя. Однако через год новый «смотритель» также уехал из деревни, перепродав контракт другому односельчанину. Если подопечный был не в состоянии сам отстаивать свои права, деревенская община зорко следила за соблюдением условий контракта; с вероятностью, в случаях вопиющего небрежения или откровенно дурного обращения соседи вмешивались в происходящее.

Когда жены старились, мужья нередко оговаривали их будущность в завещаниях, стараясь обеспечить им безбедную жизнь. В таких случаях чаще всего именно сыну предстояло заботиться о матери. Осторожные крестьяне старались предусмотреть максимум возможных нарушений. Один старик выразил подозрения в адрес сына и официально объявил, что на первый год его вдове следует получить половину урожая, а в последующие годы – урожай с трех акров, равно и «старую лошадь, чтобы отвезти зерно на мельницу». Нередко оговаривались условия проживания; матери и сыну обычно предстояло жить вместе, но, если они не могли поладить, мать имела право получить отдельный домик или отдельную комнату. Еще один крестьянин беспокоился, что его сын продаст дом, и объявил, что тот, к кому перейдет имущество его сына, обязан предоставить комнату жене завещателя, а также кормить ее со своего стола. Некий предприимчивый муж оставил старшему сыну, Джону, семейное имущество, с условием, что Джон будет выплачивать своей бабке четыре фунта в год пожизненно, а также кормить ее, если она пожелает жить с ним; вдове завещателя предстояло жить у второго сына и получать по двадцать шиллингов в год от каждого из троих младших сыновей, как только они достигнут совершеннолетия, а если она не будет довольна содержанием, то может потребовать стоимость своего приданого. Еще один обеспеченный крестьянин, намеревавшийся после ухода на покой поселиться в доме сына, решил вознаградить молодое поколение за доброту: он заранее передал невестке всю домашнюю утварь, которая еще принадлежала ему, и пообещал до конца дней выплачивать сыну на Рождество сорок шиллингов за стол – и столько же за «заботу и труды».

Трудно сказать, до какой степени престарелые крестьяне полагались на родственников, когда вставал вопрос о том, кто будет о них заботиться. Если судить по сохранившимся документам, может показаться, что проживание с детьми или другими родичами отнюдь не было предпочитаемым вариантом. В средневековой Англии престарелый родитель отправлялся жить к отпрыскам, только если больше никто не мог о нем позаботиться. Все средневековые свидетельства дают понять, что это была установленная практика: люди жили самостоятельно как можно дольше (пока позволяло здоровье и т.д.), но даже и потом только треть из них предпочитала переходить на иждивение родственников.

Еще одним вариантом было нанять человека, который приходил бы присматривать за домом старика и вести хозяйство. Так, Томас Кайн, богатый крестьянин, не имевший ни жены, ни детей, оставил деньги некоей женщине, которую обозначил как «домоправительница» (заметим, что при этом у него были двое братьев и сестра). Бездетная вдова Кэтрин Винсент упомянула в своем завещании служанку и «домоправителя». Престарелые приходские священники также часто нанимали помощников и «домоправителей», несмотря даже на то, что в средневековой Англии существовали организации, специально занимающиеся помощью дряхлым служителям церкви.

По большей части, у одряхлевших крестьян не было доступа в госпитали или в монастыри, чтобы провести там остаток жизни и спокойно умереть. Впрочем, они своими силами создавали нечто вроде добровольных ассоциаций, которые оказывали некоторую помощь старым и немощным. Из 507 гильдий, зафиксированных в документах в 1389 г., примерно треть обещала своим членам помощь, буде те заболеют или состарятся. Как правило, эта помощь представляла собой еженедельное пособие и одежду. Впрочем, пособие составляло всего 7 пенсов – этой суммы едва хватало на покупку каравая хлеба в день. Некоторые гильдии оплачивали погребение сочленов, которые были слишком бедны для устройства «приличных» похорон. Судя по всему, гильдейные пособия не предназначались для долговременной поддержки – они лишь помогали продержаться на плаву тому, кто попал в беду, и облегчали последние дни смертельно больным. Но при этом, несомненно, гильдии оказывали психологическую помощь своим немощным сочленам, давая понять, что не бросят их в час нужды. Это важный аспект заботы о стариках. Заметим, что завещатели нередко платили гильдиям благодарностью, оставляя им деньги, зерно, солод, иногда землю. В некотором отношении, гильдия была продолжение семьи: сочлены устраивали общие праздничные пиры, посещали больных, содержали священника или, как минимум, служили мессы за усопших.
https://tal-gilas.livejournal.com/250443.html

Аутентичные документы, на которых основана законодательная власть.

Лесная ассиза (1184)

Это ассиза короля Генриха, сына Матильды, относительно его лесов и дичи в Англии; оглашена в Вудстоке с согласия и ведома архиепископов, епископов и английских баронов – графов и дворян.
скрытый текст1. Во-первых, король запретил кому-либо наносить ущерб в отношении королевских лесов и королевской дичи; он желает, чтобы тот, кто нанес помянутый ущерб, поплатился не только в отношении имущества. Таким образом, если кто-нибудь совершил подобное преступление против короля и уличен в нем, должно с ним поступить так, как поступили бы во времена короля Генриха, дедушки нынешнего короля.
2. Далее, король приказал, чтобы никто не появлялся в лесу с луками, стрелами и собаками, если только у этого человека нет разрешения от короля или за него законным образом не может поручиться кто-нибудь другой.
3. Далее, он воспрещает дарить, продавать, рубить и сводить деревья из королевских лесов; но жители могут забирать из лесу упавшие деревья (т.е. не срубая их), если им необходимо, под присмотром королевского лесничего.
4. Далее, король приказал, чтобы те бароны, которым принадлежат лесные угодья в пределах королевского леса, назначили лесничих; и для этих лесничих они будут поручителями или же должны будут выплатить компенсацию в том случае, если лесничий совершит какое-либо преступление в отношении королевского имущества. А если они не хотят назначать лесничих, то должны под присягой поклясться соблюдать королевский закон, не трогать королевскую дичь и уважать любого, кому король доверит заботу об этом лесе.
5. Далее, король приказал лесничим заботиться о том, чтобы в лесных угодьях, входящих в состав королевского леса, деревья не вырубали. И если деревья будут вырублены, то должно дать об этом знать хозяину угодий, чтобы с него и ни с кого другого была взыскана компенсация в пользу короля.
6. Далее, король приказал, чтобы все лесничие поклялись блюсти закон, который он установил, и чтобы они не беспокоили рыцарей и других порядочных людей и не утесняли их в тех правах, которые даровал им король в отношении лесных угодий.
7. Далее, король приказал, чтобы в каждом графстве, где есть леса, были назначены двенадцать рыцарей для охраны королевской дичи в лесу; и еще четыре для того, чтобы следить за пастьбой скота в лесу, получать и хранить плату за выпас. Король запрещает дворянам позволять выпас скота в своих лесных угодьях, прежде чем начнется выпас скота в королевских лесах.
8. И если были вырублены деревья в королевском лесу и лесничий не может дать тому никакого достойного оправдания, то король приказывает, чтобы наказан был сам лесничий, и никто иной.
9. Далее, король воспрещает всем священнослужителям наносить ущерб королевским лесам и королевской дичи. Он строго приказывает лесничим, буде найдут они священника, который наносит помянутый ущерб, то надлежит немедленно его арестовать и поместить под стражу, на что король дает свое полное соизволение.
10. Далее, король приказал учредить надзор над теми участками леса, что расчищены под пашню, давно либо недавно, а также над всеми вырубками, и чтобы сообщали ему обо всяком нарушении.
11. Далее, король сказал, что каждый лесничий, архиепископ, епископ, граф, барон, рыцарь, свободный арендатор и всякий иной человек, если пожелает защиты, может подать королю жалобу, после чего вправе вернуться к своим занятиям.
12. Также король приказал, чтобы после первого нарушения в отношении королевского леса с провинившегося потребовали надежного поручительства, то же самое и во второй раз; но если он нарушит закон в третий раз, то никаких поручительств от него принимать не следует, а расплатится он своей жизнью.
13. Далее, король приказал, чтобы всякий мужчина старше 12 лет, проживающих в пределах королевских лесов, поклялся соблюдать закон, и священнослужителям надлежит сделать то же самое.
14. Далее, король приказал, чтобы лесничие подрезали когти своим собакам, дабы помешать им гоняться за дичью.
15. Далее, он приказал, чтобы в королевских лесах, за пределами деревни, не смел селиться никакой кожевник или дубильщик.
16. Далее, король приказал, чтобы никто не смел гоняться за дикими животными ночью, в лесу или за его пределами, под страхом тюремного заключения сроком в один год и уплаты штрафа; и чтобы никто, под страхом того же наказания, не смел возводить никаких преград для диких животных, в промежутке между лесом и тем местом, где живет он сам.

Кларендонская ассиза

скрытый текст
Кларендонская ассиза утвердила юридическую процедуру в отношении преступлений, особенно систему присяжных. Также ассиза использовалась, чтобы контролировать власть местных магнатов, обретенную во времена анархии, - сокращать полномочия местных судов (и, следовательно, местных баронов) и возвращать их королю.

Кларендонская ассиза, составленная королем Генрихом II, с одобрения архиепископов, епископов, аббатов, графов и баронов во всей Англии.
1. В первую очередь, названный король Генрих приказал всем своим баронам, ради сохранения мира и соблюдения правосудия, чтобы по нескольким графствам было проведено расследование и найдены двенадцать законопослушных людей из каждого округа и четыре законопослушных человека из каждой деревни; и присягнут они сказать правду, есть ли в их округе или их деревне какой-нибудь человек, известный или обвиненный как грабитель, или убийца, и вор, или всякий, кто известен как сообщник грабителей, убийц или воров, с тех пор как правит наш король. И пусть местные суды это расследуют, и шерифы также.
2. И всякого, кого найдут по словам вышеназванных людей (известный или обвиненный как грабитель, убийца, вор или их укрыватель), должно арестовать.
3. И если лорд того человека, который арестован, или его управляющий, или его вассалы потребуют выпустить его под поручительство в пределах трех дней после ареста, то должно его выпустить и вернуть ему его имущество, пока не будет оглашен приговор.
4. И если грабитель, убийца, вор или их укрыватель арестованы по словам тех, кто поклялся, а судьи не приехали немедленно в то графство, где был произведен арест, то пусть шериф пошлет какого-нибудь разумного человека к исполнителю правосудия с вестью, что такие-то и такие-то люди задержаны, и судьи должны ответить шерифу, куда нужно арестованных привезти на суд; и также они должны взять с собой из округа и деревни, где кого-нибудь арестовали, двух законопослушных людей, чтобы рассказать, почему обвиняемые были арестованы, и чтобы судьи могли решать.
5. А что касается тех, кто был арестован по словам поклявшихся, то никто не вправе завладеть их имуществом, кроме короля. Но что касается тех, кто был арестован иначе, чем по словам присягнувших, то да будет с ними поступлено по обычаю.
6. И пусть шерифы, которые их арестовали, доставят их в суд, не дожидаясь иных приказов. И когда грабители, убийцы, воры и их укрывали, арестованные по словам присягнувших либо иначе, будут обратно шерифам возвращены, то должно их принять безотлагательно.
7. А в тех графствах, где нет тюрем, пусть будут они в городах или в королевских замках, за королевский счет, и выстроенные из королевского леса, если таковой есть поблизости, или из любого другого соседнего леса, за счет королевских слуг, для того чтобы шерифы могли в тех тюрьмах держать арестованных.
8. Также такова королевская воля, чтобы все пришли в суды графств и принесли присягу, с той целью, чтобы никто не оставался в стороне, под тем предлогом, что у него-де есть привилегия или он исполняет какую-либо должность.
9. И не должно быть никого в замке либо вокруг замка, кто отказался бы впустить шерифа к себе во двор или на свои земли, чтобы тот мог повидать общины и проверить, все ли дали присягу.
10. И пусть никто в городе или поселении не принимает в своем доме, на своей земле или под своей властью людей, которых не намерен представить суду, если их ищут; в противном же случае пусть за него отвечает община.
11. И пусть никто в городе или поселении, в замке или за его пределами, не отказывает шерифу в праве войти на его земли, с тем чтобы арестовать тех, кто известен или обвинен как грабитель, убийца, вор или их укрыватель, или объявленный вне закона, или браконьер; но должно, чтобы все помогали их арестовать.
…
12. Также король желает, чтобы те, кто был под судом и был оправдан, но у кого очень дурная репутация и они публично хулили свидетельства законопослушных людей, должны покинуть королевскую землю, с тем чтобы через восемь дней отплыть за море (если только ветер им не воспрепятствует, но с первым же ветром им надлежит отплыть и более никогда не возвращаться в Англию, разве что по милости короля). И да будут они объявлены вне закона, и если они вернутся, то должно поступить с ними, как с объявленными вне закона.
13. И также король воспрещает, чтобы всякому бродяге, т.е. праздношатающемуся или неизвестному человеку, давали приют, иначе как в городе; но и там не надлежит принимать его дольше, чем на одну ночь, если только он не заболеет, находясь там, или не заболеет его лошадь – то есть, если он не будет иметь оправдания.
14. А если он останется дольше, чем на одну ночь, то должно его арестовать и держать в тюрьме, покуда его лорд не освободит его под свое ручательство или он сам не предложит поручителей, и тот, кто дал ему приют, тоже должен быть арестован.
15. И если шериф посылает другому шерифу весть, что из его графства в другое графство сбежали люди, совершившие грабеж, убийство, воровство, или виновные в пособничестве, или объявленные вне закона, или браконьеры, то пусть другой шериф их арестует; и если он узнает, сам или через других, что в его графство пришли такие люди, должно ему их арестовать и держать в тюрьме, пока не сыщется надежных поручителей.
16. И пусть шерифы составят список беглецов, которые покинули их графства, и пусть огласят его перед судом графства, и пошлют судьям, когда те приедут, чтобы преступников искали по всей Англии, а их имущество отошло королю.
17. А также король хочет, чтобы шерифы, как только получат от судей приказ явиться, собрали бы немедля суд графства и узнали, кто в последнее время поселился в графстве; и чтобы отослали этих людей, под поручительством, дабы те предстали перед судьями, или держали их в тюрьме, пока судьи не приедут сами.
18. Также король воспрещает монахам и каноникам и любой обители принимать людей иного звания, нежели монахи, каноники и члены орденов, до тех пор пока не вызнано будет о его репутации (если только человек не болен смертельно).
19. Более того, король воспрещает кому бы то ни было в Англии принимать в своем доме или на своей земле изменников и еретиков, отлученных от церкви. И если кто примет их, то пусть ждет милости от короля; и дом, в котором их принимали, надлежит разломать, вынести за пределы деревни и сжечь. И каждый шериф должен поклясться, что будет сие блюсти, и все его служители должны в том поклясться, и все управляющие, и рыцари, и свободные арендаторы.

Оружейная ассиза (1181 г., скорее, интереса ради и для пущего внедрения мысли о том, что всякий йомен имеет право обзаводиться оружием, лишь бы не браконьерствовал)

скрытый текст1. Всякий рыцарь, который имеет свой фьеф, должен иметь кольчугу, шлем, щит и копье; каждый рыцарь должен иметь столько кольчуг, шлемов, щитов и копий, сколько у него фьефов в личном владении.
2. Каждый свободный мирянин, который владеет имуществом на сумму 16 марок или соответствующей рентой, должен иметь кольчугу, шлем, щит и копье; каждый свободный мирянин, владеющий имуществом на сумму 10 марок, должен иметь короткую кольчугу (hauberk), железный шишак и копье.
3. Все свободные горожане должны иметь гамбезон, железный шишак и копье.
4. Кроме того, каждый свободный человек должен поклясться, что обзаведется оружием до дня св. Хилари, а также будет верным королю Генриху (сыну императрицы Матильды) и будет служить ему помянутым оружием, выполняя королевские приказы, во имя короля и королевства. Таким образом, никто из имеющих оружие не должен продавать его, или оставлять в залог, или давать взаймы, или отбирать у другого; и никакой лорд не должен отбирать у своих людей оружия, ни путем конфискации, ни в обмен на подарок, ни в залог, никак иначе.
5. Если владелец оружия умирает, оружие остается его наследникам. Если наследник не вошел еще в нужный возраст, чтобы пользоваться оружием при необходимости, то его опекун должен также отвечать и за его оружие и найти человека, который сможет этим оружием владеть во имя короля, пока законный наследник не войдет в лета – и тогда он свое оружие получит.
6. Всякий горожанин, у которого оружия больше, чем по ассизе положено, должен продать излишки, или подарить, или иначе от них избавиться в пользу другого человека, который будет владеть этим оружием во благо короля Англии.
7. Никакой еврей не должен иметь у себя кольчуги, короткой или длинной, но должен продать ее, или отдать, или как-либо иначе от нее избавиться, чтобы она не пропала зря.
8. Никто не должен вывозить оружие из Англии, разве что по приказу короля; никто не должен продавать оружие другому на вывоз из Англии; никакой торговец не должен вывозить оружие из Англии.
9. Все законопослушные рыцари и прочие свободные и законопослушные люди из деревень и городов должны под присягой назвать в суде тех людей из помянутых деревень и городов, которые обладают имуществом на сумму, обязывающую иметь оружие (кольчугу, шлем, копье и щит); они должны назвать в суде тех людей из своих деревень и городов, которые владеют имуществом или рентой на сумму 16 и 10 марок. И судья должен записать имена присяжных и тех, кого они назвали, и узнать, сколько стоит их имущество, и каким оружием, в зависимости от этого, они должны обзавестись. Затем, в их присутствии, они должны зачитать сию ассизу и привести помянутых людей к присяге в том, что они обзаведутся оружием сообразно стоимости своего имущества и будут служить королю, согласно помянутой ассизе. Если же случится так, что одного из этих людей не окажется в графстве в то время, когда соберется суд, судьи должны назначить ему время, в какое он явится пред ними в другом графстве. И если он не предстанет перед ними в другом графстве, через которое они проезжают, должно назначить ему время в Вестминстере, накануне недели Св. Михаила. Так что, если дороги ему жизнь и имущество, должен он приехать и принести присягу. И будет стребовано с него, чтобы завел он оружие до дня св. Хилари, как было сказано.
10. Далее, судьи должны объявить в графствах, через которые они проезжают, что тех, кто не завел помянутое оружие, король накажет, и лишатся они не только земель и имущества, но и будут искалечены.
11. Далее, человек, не владеющий имуществом на сумму 10 или 16 марок, не имеет права присягать, как указано выше.
12. Король приказывает, чтобы никто не смел присягать в том, что касается оружия, если он не свободный человек.

Также и здесь
http://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/engl.html

Чем, как и за что может прилететь жителю Веселой Старой Англии за различные преступления и правонарушения.
Часть 1.
Полную юридическую ответственность, вплоть до смертной казни, юноши несут с 14 лет, девушки с 12. До достижения «сознательного возраста» подросткам, как правило, назначается наказание, вдвое меньшее по сравнению со взрослыми. Ребенка младше десяти лет, с вероятностью, не наказывая по суду, отдадут родителям или опекунам для вразумления.

Священники и рыцари из орденов не подлежат светскому суду. Совершивший преступление тамплиер или госпитальер предстает перед судом своего Ордена; провинившийся священник – перед церковным судом.

скрытый текстБлагородные особы не подвергаются ни позорящим наказаниям, ни смертной казни через повешение – ТОЛЬКО в случае измены. Вообще, у благородных куда больше лазеек, нежели у простолюдинов – например, они могут добиться снисхождения в «суде равных» (суде графства) либо обратиться с апелляцией напрямую к королю. Даже за разбой, за который йомена с вероятностью, повесят, благородный рыцарь имеет шанс отделаться тюремной отсидкой, а затем подпасть под амнистию.

Конфискация имущества по суду ВСЕГДА производится в пользу короля (казны).

ИТАК

Убийство умышленное. Смертная казнь через повешение (для неблагородных) или через обезглавливание (для благородных); для благородных особ возможно долгoе или пожизненное тюремное заключение (по личному решению короля).
НО: Убийство простолюдина не считается для рыцаря преступлением. Рыцарь может убить простолюдина, если сочтет себя оскорбленным, и это будет "достаточно спровоцированное" убийство. За убийство крестьянина благородная особа, скорее всего, отделается штрафом.
Для крестьянина (серва или йомена) убийство лорда приравнивается к измене.
Убийство аутло преступлением не считается.

Убийство неумышленное . Денежный штраф в пользу семьи погибшего, тюремное заключение или изгнание из страны (навсегда или на некоторый срок).
Убийство противника на судебном поединке или на турнире, а также убийство при самообороне преступлением не считаются.
Чтобы убийство было сочтено «простительным», оно должно быть достаточно обоснованным.

Мужеубийство. Женщина за убийство мужа может быть сожжена или зарыта живой в землю. Мужеубийство приравнивается к измене.
Женоубийство расценивается как обычное преступление - т.е., за "неоправданное" (неспровоцированное) убийство мужчину вешают.

Измена королю/сеньору . Смертная казнь через повешение. Благородные сэры предварительно подвергаются бесчестию (лишению рыцарского звания); до виселицы их везут в крестьянской телеге или тащат вслед за лошадью. Конфискация имущества в пользу короля (казны).

Изнасилование . Смертная казнь.
В некоторых случаях возможен «договорной» вариант – если обе стороны согласны, насильник обязан жениться на своей жертве. Но в данном случае требуется согласие не только самой пострадавшей, но и ее семьи.

Пособничество преступнику, изменнику, аутло; сокрытие; недонесение; оказание помощи . Смертная казнь через повешение. Также община либо семья платит крупный штраф. Конфискация имущества.
Приравнивается к измене.

Изготовление фальшивых монет . Смертная казнь через повешение или сожжение. Приравнивается к измене.

Отравление .Смертная казнь через сожжение

Колдовство/ересь . Смертная казнь через повешение

Неявка в суд/бегство от правосудия . Объявление вне закона (аутло). Конфискация имущества.

Мужеложество и инцест . Смертная казнь через повешение
За «косвенный инцест» - например, любовную связь с падчерицей или пасынком – обычно выплачивается штраф и назначается церковное покаяние (виновник может быть временно отлучен от церкви).

Браконьерство . Смертная казнь через повешение. В случае смягчения наказания (для старика или малолетнего) смертная казнь может быть заменена на отрубание руки /пальцев (как правило, указательного и среднего, чтобы впредь нельзя было натянуть тетиву) или лишение глаза. Сходным образом за преступление платится и собака браконьера – ее вешают или отрубают лапу.

Грабеж и разбой . Смертная казнь через повешение, вне зависимости от похищенной суммы.

Вооруженное нападение на слуг короля . Смертная казнь.

МЕЛКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ (ГРАЖДАНСКИЕ ПРАВОНАРУШЕНИЯ)

Воровство денег или имущества на сумму до 1 шиллинга (до полушиллинга, если украл из церкви, из общественной бани или у своего хозяина)
- при первой поимке: клеймение/порка/кратковременное тюремное заключение;
- при второй поимке: нанесение более серьезного увечья (отсечение ушей, лишение глаза) и изгнание из города;
- при третьей поимке – смертная казнь через повешение.

Воровство денег или имущества на сумму свыше шиллинга (свыше полушиллинга, если украл из церкви, из общественной бани или у своего хозяина). Смертная казнь через повешение.

Проституция, сводничество, содержание притона . Штраф, тюремное заключение/церковное покаяние, изгнание из города.
«С каждой публичной женщины берут четыре пенса штрафа после первого ареста; если она продолжает заниматься своим ремеслом, то должна предстать перед шерифом, который официально изгоняет ее из королевского манора; в третий раз ее сажают в тюрьму и отрезают волосы; а в четвертый раз могут обезобразить, например отрезать верхнюю губу» .

Причинение материального ущерба казне (преграждение общественной дороги, нелегальное возведение построек, наличие деревянного дымохода вместо железного и т.д.). Штраф (возрастает в соответствии со сроком давности).

Причинение физического вреда, увечий . «Если кто устроит в городе драку, а также обнажит меч или нож, должно у него отобрать оружие. И если он прольет кровь, то должно его оштрафовать, а если он не в состоянии заплатить, то заключить его в тюрьму. Если он чей-то слуга или подмастерье, то хозяин вправе наказать его по своему усмотрению».

Нарушение общественного спокойствия (скандал, ссора, сплетни) . Тако же – укрытие чужих беглых слуг и детей «Наказываются местным бейлифом по усмотрению» (штраф, порка, колодки, позорный столб, для женщин – церковное покаяние).

Порицание административных лиц . Штраф.

Нелицензированная торговля (например, продажа пива и эля без вывески) . Штраф. Виновник может быть прощен по бедности.

Контрабанда. Смертная казнь через повешение. На данный момент особо запрещено вывозить из страны шерсть, сукно, зерно.

Мошенничество (обмер, недовес, несоответствие качества и т.д.) Штраф, позорный столб, возможно – изгнание из гильдии

Отсутствие дозволения на брак . Рыцарь-вассал обязан просить у своего сеньора позволения на выдачу замуж дочери-наследницы (барон – непосредственно у короля); серв обязан просить разрешения у своего хозяина. Несоблюдение карается у благородных лиц – штрафом, возможно даже тюремное заключение и конфискация имущества; среди сервов брак, заключенный без дозволения, может считаться недействительным.

Загрязнение общественных территорий (выливание помоев на улицу, выбрасывание очисток на общественный выгон и т.д.). Штраф.

Долги . Заключение в тюрьму (пока родня, гильдия или община не соберет надлежащую сумму)

Потрава . Штраф

Нарушение границ чужого владения .Штраф

Лжесвидетельство . Штраф (в пользу суда)

Блуд, прелюбодеяние (рождение ребенка вне брака) . Штраф в пользу лорда; незаконное сожительство может быть расторгнуто в принудительном порядке (например, мужчину и женщину могут вынудить под присягой отказаться друг от друга).

Отсутствие разрешения на сбор хвороста в лесу . Штраф, колодки и т.д.

Словесное оскорбление (назвать грабителем, ростовщиком, ублюдком и т.д.). Штраф в пользу истца (за заключение мира)

Бродяжничество, «сомнительное поведение», хождение по улицам после сигнала к тушению огней . Арест и содержание под стражей до выяснения обстоятельств.

Нелицензированное занятие медициной .Колодки.

Работа после сигнала к тушению огней или по воскресеньям (по воскресеньям разрешается работать только на себя, но не изготовлять изделия для продажи). Штраф.

Хождение по городу с мечом ы мирное время(для простых горожан и крестьян). Изъятие оружия, штраф.

Часть 2.
Англии есть три вида судов - манориальный, королевский и церковный.
скрытый текстМанориальный суд (с лордом в качестве судьи и выборными присяжными из числа деревенских) разбирается с большинством преступлений, за исключением особо тяжких (разбой и грабеж, убийство слуг короля и т.п.). Чаще всего манориальный суд разбирает неуплаты налогов, драки и т.п.
На "сессии" манориального суда обязательно должны присутствовать все местные. Работает принцип круговой поруки: если кто-то из деревенских провинился, то остальные обязаны доставить его на суд.
Для тяжких и особо тяжких преступлений существует суд королевский, осуществляемый шерифом или иным представителем королевской власти. Дворянам он может назначить судебный поединок, любому подсудимому - ordeal, т.е. испытание огнем и водой (ordeal будут отменены только в 1215 г.)
О церковном суде сказано ниже.

Простолюдинов казнят обычно повешением, благородных - отсечением головы.
За большинство мелких нарушений назначают штрафы.
За некоторые преступления (например, за злостное бродяжничество) простолюдина могут продать в сервы.
Тюремное заключение - нечастая мера наказания, обычно в тюрьме держат арестованных до суда.
Дворяне позорящим наказаниям не подвергаются, кроме как за преступления ранга государственных (измена, заговор и т.п.). Дворяне вместо этого платят штраф.
Пол и возраст смягчающими обстоятельствами не являются: десятилетнему за кражу или браконьерство прилетит так же, как и тридцатилетнему.
За преступления серва отвечает хозяин. Как правило, денежно.

I. Что касается особ неблагородных, сиречь свободнорожденных простолюдинов.

1. Особо тяжкие преступления.
Убийство, грабеж, поджог, нападение на слуг короля и закона, пособничество убийцам и разбойникам, кража в особо крупных размерах (свыше шиллинга), браконьерство (убийство дичи стоимостью свыше шиллинга - фактически, все, что крупнее куропатки.)
Карается смертью через повешение.

2. Кража имущества на сумму до 1 шиллинга.
При первой поимке - колодки, порка, кратковременное заключение в тюрьму. При второй поимке - клеймо, либо отрубание пальцев или кисти, либо лишение глаза.
При третьей поимке - повешение.

3. Неуплата налогов.
Первый прецедент - колодки, порка. Второй прецедент - клеймо, либо отрубание пальцев или кисти, либо лишение глаза, либо тюремное заключение, пока семья или община не внесет деньги.
Третий прецедент - повешение.
Также за неуплату налогов, равно как и за невыполнение обязательств по долговым распискам, имущество преступника может быть продано с торгов. Если вырученных денег мало, неплательщика помещают в долговую яму. Если должник неимущий, его отдают внаем до покрытия суммы долга с процентами.

4. Нарушения общественного спокойствия.
Драка, богохульство, скандал или драка в церкви, непристойное поведение и т.д. Колодки, позорный столб (или "позорный стул" в церкви - как правило, для женщин), порка, штрафы, клеймо (например, на кисти).

II. Что касается особ благородного происхождения.

1. Убийство.
Убийство одним благородным сэром другого благородного сэра без причины влечет за собой суд и разбирательство. Причиной, дозволяющей бой и убийство, является судебный поединок, турнирный поединок или общая турнирная схватка, официальный вызов на бой (хотя на последнее могут посмотреть косо).
Если благородный сэр на суде докажет, что имел веские причины убить другого благородного сэра (например, за оскорбление чести, порочащие или изменнические высказывания и т.д.) - то перед законом он чист.
Разбирательство убившего с родней убитого остается задачей убившего (мириться, платить деньги - "отступное", выдать дочку замуж за брата покойного и т.д.).
Если благородный сэр на суде не сумел оправдаться и не попал под амнистию - смертная казнь через отсечение головы.

2. Нарушения общественного спокойствия.
В большинстве случаев подобные мелкие правонарушения, совершенные дворянами, разбираются кулуарно, если, конечно, это не городской погром (за такое - уже королевский суд). Так, если благородные сэры вынесли окно в церкви - ну, протрезвеют, внесут пожертвование, отбудут епитимью. Если при этом набили лицо приходскому священнику - пожертвование будет побольше, а епитимья подлиннее. Настоятельно рекомендуется в таких случаях сходить к исповеди и покаяться в совершенном грехе.
Бить лицо епископу и его приближенным не рекомендуется из соображений безопасности: можно огрести вплоть до отлучения.

III. Церковные наказания.
Ограбление церкви, нападение на священнослужителя и убийство священника - дело передается в руки светской власти. Церковь, со своей стороны, может дополнительно наложить отлучение на преступника.
Неуплата десятины, проявление неуважения к служителям церкви, нехождение на службы, незаконное сожительство и прижитие ребенка и т.д. - от временного отлучения (пока не покается) до публичного покаяния или суровой епитимьи.
Ересь в рамках данной игры не рассматривается.
Дьяволопоклонничество, колдовство - церковное покаяние, смерть через повешение.

IV. Круговая порука.
За преступление, совершенное одним жителем деревни, чаще всего отвечает вся деревня. В частности, недоимка по налогам может быть разложена на всю деревню.
Если в деревне или вблизи от нее убит норманн, то деревня платит штраф. Штрафа можно избежать, если доказать, что это не норманн.
Если в деревне совершено убийство, и убийца - из числа деревенских, жители деревни должны разыскать и выдать убийцу, иначе могут быть неприятности вплоть до взятия заложников. Если убийца - не местный, и это удалось доказать, то деревне ничего кроме положенного законом штрафа не грозит.

V. Аутло (outlaw) - объявление вне закона
Объявить вне закона могут как простолюдина, так и благородного, за:
- неявку на суд / бегство с места преступления
- пособничество другим аутло

Непосредственно за убийство, разбой или грабеж
эта мера наказания не применяется, но обычно считается, что "злостный разбойник" не является на суд каждый раз, как на кого-то нападет.

Фактически аутло мертв для закона. Аутло можно безнаказанно убить, часто за голову такого преступника назначается награда.

Аутло лишается всех положений и привилегий, если таковые имел, включая привилегии дворянства.
Аутло не может владеть имуществом (передается наследникам или в казну).
Семейные связи аутло могут считаться расторгнутыми.
Запрещено оказывать аутло любую помощь, в т.ч. давать ему кров, пищу и одежду, и вообще вступать с ним в какие бы то ни было отношения.

Если аутло входил в некую общину сервов, общину могут серьезно прижать, требуя его выдачи (вот чтоб связали и выдали, как в следующих раз заявится!), могут взять заложниками несколько человек, чтоб сам сдался, если ему односельчане дороги.
Йоменскую общину тоже могут прижать, но йоменам проще откреститься - мол, связей не поддерживаем, не видели и видеть не желаем. Кроме того, йомены могут сняться и уйти хоть в другое графство, тогда как сервы привязаны к земле.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/23735.html

Несколько судебных прецедентов
Манориальный суд Уэйкфилда, 1274 г.

скрытый текст
Сижу, закопавшись в разнообразные двенадцати-тринадцативечные Books of fees, pipe rolls, Kentish rolls и т.д. О, редкая птица долетит до таких вещей, как Kentish или Winchester rolls, не говоря уже про финансовые отчеты по отдельным манорам, – может, и не пригодится, но какое же наслаждение это разбирать… Такие прелести временами вылезают. Вдобавок уходят некоторые фанфиковские и околофанфиковские глюки – например, когда узнаешь, что в начале 12 в. беглого серва можно было беспрепятственно ловить _только_ четыре дня, а после этого - _только_ в том случае, если он появится на земле бывшего лорда; что продаваться в сервы самостоятельно за долги либо недоимку вообще было не принято; что женщина могла наследовать даже землю, связанную с military tenure, и т.д. А если учесть, что на начало века там вообще ничерта не устоялось и порядки порой менялись быстро… эка, ввел принц Джон свой carucage, да всего шесть раз успел его собрать – пришлось отменить…

Суд в Бертоне, в четверг (праздник св. Луки Евангелиста, 18 октября), указанного года. Ричард Родс дает два шиллинга, чтобы примириться с Элиасом дель Барнсайдом (букв. have licence of concord), за то, что назвал его грабителем. При поручительстве Ричарда Грейва.

Томас Фентон, лесничий, объявил, что в лесу найден убитый олень. В селениях Холн, Олстэнли, Туинг и Картуорт было проведено расследование, и жители под присягой показали, что не знают, кто виновен, но полагают, что олень был ранен за пределами графских владений, а затем вошел на графские земли и умер там от раны.

Джон Мигли против Джона, сына Роберта Соурби, утверждает, что Джон назвал его ростовщиком, что ответчик отрицает. Ответчик доказал свою правоту и был оправдан, истец оштрафован на 12 пенсов.

Джордан, сын Томаса Нортойрэма, жалуется на Джона, сына Роджера, говоря, что названный Джон убил принадлежавшую ему кобылу, а именно сначала гонялся за ней, а потом сел верхом и загнал ее до смерти. Джон, явившись в суд, это отрицает. Назначено расследование; опрошенные соседи под присягой показывают, что истец прав. Джону велено заплатить Джордану за кобылу, а также штраф; поручитель Адам Ойрэм. Освобожден от уплаты по бедности.

Джордан Шейклтонстол, Нелл Уинтер, Джон Льювкин и Уильям, сын Элко Шейклтонстола, обвиняются в убийстве оленя. Остаются под поручительством сэра Ричарда де Торнхилла до следующего суда в Уэйкфилде.

Гилберт дель Боз и Джон ле Барн назначены лесничими в Гиперуме и Шайпдене; они поклялись верно и честно стеречь графские леса и дичь и выказывать свою преданность.

Джордан Дин платит полмарки за неявку в суд и за то, что разрушил графский загон, а потом сбежал от судебного пристава. Найденные Джорданом поручители, Ричард и Генри Копли, подтвердили, что ответчик от отношению к приставу и всем остальным был поведения доброго и мирного.

Элис, жена Бауглера, взломала замок на амбаре Роберта, сына Генри Крайглистона, и украла четыре снопа пшеницы; Роберт погнался за ней, отнял зерно и отпустил. Оштрафована на 13 шиллингов 4 пенса, поручитель Ричард Грейв.

(интересно, до суда дело дошло, потому что Роберт сам пожаловался, ибо непорядок, или же были свидетели кражи? И интересно, чего стоило Элис уплатить такой штраф – немаленький, надо сказать – если ответчица, видимо, настолько бедна, что зерно ворует?)

Роберт Фокс против Джербо Олвинтхорпа и Уильяма Фертинга; утверждает, что в воскресенье накануне дня св. Луки они забрали корову Уильяма Фуллерса, в обмен за кусок дуба (branch) ценой в 4 шиллинга, насильно и несправедливо, и отказались отдавать. Ответчики сказали, что забрали корову справедливо, за долг в 4 шиллинга, каковую сумму Роберт был им должен за помянутое дерево. Роберт, явившись в суд, говорит, что ничего им не должен. Дело отложено.

Агнесс Лэмбот против Адама, сына Ричарда Олвинхорпа. Утверждает, что он избил ее; ответчик это отрицает. Назначено расследование. После того как опросили жителей Олвинхорпа, стало известно, что ответчик действительно избил ее, потому что она говорила оскорбительные слова его жене. Ответчик оштрафован на 12 пенсов и должен заплатить Агнесс за ущерб; истица оштрафована на такую же сумму в пользу жены Адама.

Изольда Сент-Освальд против Джека Ирландца, схваченного и арестованного за кражу. Говорит, что в воскресенье накануне Рождества, ночью, он украл у ней платье, отделанное черной овчиной, стоимостью в 8 шиллингов 6 пенсов, которое находилось у нее на хранении. Ответчик предстал перед судом и, в присутствии управляющего и коронера (?), сам признался в преступлении. Приговорен к повешению.

(интересно, при чем тут коронер, который вообще-то разбирает всякое смертоубийство, но отнюдь не покражу. Или мы чего-то не знаем о Джеке Ирландце)

Назначено следствие в деревне Холнсфрит по поводу того, виновен ли Адам Стрейкэйс в каком-либо преступлении, имеющем отношение к сломанной и окровавленной стреле, найденной в Холнском лесу. Адам под присягой уверяет, что не виновен и что ничего о стреле не знает, за исключением того, что нашел ее и по собственной глупости забрал и спрятал в своем доме. По суду оправдан.

(на самом деле, около ста дел за год в данном манориальном суде – и _один_ смертный приговор, все остальное штрафы; иски за браконьерство преимущественно откладываются или переносятся – а жаль, любопытно было бы взглянуть, как разрешилось хоть одно такое дело)

***
Запись всяких приходов-расходов (это уже Винчестер)

Вознаграждение управляющему, 5 шиллингов; уплата за починку моста 5 шиллингов; плата одному лесничему 4 шиллинга, двум сторожам 4 шиллинга; одному косцу из Уизерингтона 20 пенсов; 14 возчикам из Даунтона, Уика и Нантона, за год, 28 шиллингов; двум возчикам из Уизерингтона за год 4 шиллинга 4 пенса, двум возчикам за полгода – 2 шиллинга; одному свинопасу, одному волопасу, одному коровьему пастуху – за год 6 шиллингов; троим овечьим пастухам из Уика, Барфорда и Нантона за год 6 шиллингов; одному пастуху из Уизерингтона за год 20 пенсов.

На содержание соборного настоятеля Джона, к Рождеству (букв. «к рождественскому сбору налогов»), 7 фунтов 10 шиллингов. К Пасхе, тому же Джону, 8 фунтов. Ему же – 8 фунтов к Иванову дню. Ему же – к Михайлову дню 8 фунтов 10 шиллингов. Ему же – за проданное на корню зерно 26 фунтов. Ему же – за сыры (!) и зерно 20 фунтов 16 шиллингов 10 пенсов. Ему же – за шерсть 6 фунтов 13 шиллингов 4 пенса. Ему же – выплата таллажа в 39 фунтов. Итого: 134 фунта 10 шиллингов 2 пенса

***
А вот здесь – всякие злоупотребления.

Роберт де Онби покусился на землю у реки Уэлланд, принадлежащую абботу Петерборо, возведя запруду в названной реке – далее, чем ему было дозволено – двадцати футов в длину и двух в высоту, причинив городу ущерб в 12 пенсов в год. Сделал он это семь лет назад.

Говорят, что Ричард де Уордли покусился на королевскую дорогу (Сент-Мэри-Стрит), выстроив ступеньки восьми футов длиной и четырех футов шириной на входе в свой погреб, что нанесло городу и всем, кто ходил мимо, ущерб в 2 шиллинга в год. Сделал он это восемь лет назад.

(интересно, как высчитывается сумма ущерба? Друзья-юристы, я себе всю голову сломал)

Типичный донос:

Настоятель св. Леонарда, что под Стэмфордом, владеет несколькими домами в приходе св. Марии у стэнфордского моста, которые приносят ему две марки в год. Он получил их 16 лет назад, в дар от Дэвида сына Уильяма, под чьим поручительством и за какие заслуги – неизвестно.

Ну а шерифятник и сопредельные отродясь бесчинствовали, ясно…

Говорят, что бейлифы из Стэмфорда, Филим де Стэмборн и его помощники, незаконно взяли 4 шиллинга с Генри Бронда, сказав, что его жена не соблюдает указанную меру галлона.

Говорят, что Уолтер Дрэгон (фамилия-то, а? или прозвище…), графский бейлиф, и его помощники, незаконно взяли 4 шиллинга с Уолтера Норманна за позволение забрать телегу (под тем предлогом, что он-де им должен названную сумму).

Говорят, что Уолтер Дрэгон, сенешаль графа Уоррена, Эндрю Арктел и Александер Лукас, коронеры из Стэмфорда, Мэтью Истон, Люк Уэлдон, Эндрю Мор и Уолтер Клерк пришли в дом Томаса Совиджа и вошли к нему в спальню. Там они взломали сундук и взяли серебряную чашу ценой в 30 шиллингов и деревянный кубок ценой в 10 шиллингов, оскорбив названного Томаса и преподло обвинив его в укрывательстве воров. Взятые вещи они не возвращали, пока Томас не уплатил им четыре шиллинга.
https://tal-gilas.livejournal.com/104888.html

Манориальный суд Тутинга, 1250-е гг.
***
скрытый текстВдова Джейн Болдри пришла в суд с жалобой, что ее-де, которая вдовеет честно уже 14 лет и все это время ходит в одну и ту же церковь, соседи прозвали шлюхой за то, что она не желает вторично выходить замуж, заподозрив в том, что, значит, она, Джейн Болдри, принимает мужчин. Однажды, когда она, как обычно, пошла в церковь, прихожане вытащили ее со скамьи, где она всегда сидела, вывели из церкви и отвели в городскую тюрьму.

Джон Р. в суде заявляет, что его соседка Энн Ламберт - публичная женщина, на том основании, что когда-де он на реке увидел, как у нее задралась юбка, она ее не одернула тотчас и ему отвернуться не приказала; посему Джон Р. требует, чтобы помянутую Энн поставили к позорному столбу как бесчестную. Энн же заявляет, что Джон-де на нее наговаривает со зла, потому как она не уступила его домогательствам, и муж ее, и вся ее родня за нее поручились, что она честная женщина. Джону приказано уплатить штраф за клевету. Ну не дурак ли?.. Ведь родня помянутой Энн Ламберт ему небось еще и рыло начистила шо мама не горюй:)

Генри Уоткину запрещено ходить ночью вокруг деревни с луком и стрелами, потому что куры и гусыни пугаются и не хотят нестись. Штраф 12 пенсов. йожин с бажин, понимаешь...

задачка для любителей математуры. Сравните две величины :)
Уильям Бат платит 6 пенсов за то, что его свиньи причинили лорду ущерб.
Агнесс Фитт родила ребенка вне брака; должна уплатить 2 шиллинга 8 пенсов.

"1205 г. Мэйбел, вдова графа Хью Бардольфа, заплатила 2000 марок и пять лошадей за то, чтобы ее не принуждали выходить замуж и чтобы она могла остаться вдовой, сколько ей вздумается. В том же году графиня Уорик заплатила тысячу марок и 10 лошадей за то, чтобы ей позволили остаться вдовой и не принуждали к замужеству".
https://tal-gilas.livejournal.com/109625.html

О детях в Средние века и об отношении к ним существует множество мифов. Основные точки зрения можно свести к трем:

1. В Средневековье к детям были склонны относиться как к низшим, животным существам или как к несовершенным «маленьким взрослым», которых надлежало поскорее ввести в рамки и «окультурить» (отсюда жестокие наказания и суровая дисциплина, ранние браки, детская одежда, представляющая собой уменьшенную копию взрослой, короткий период детства и т.д.)
2. В Средневековье к детям относились особенно бережно и с любовью, памятуя об их хрупкости и слабости (несомненную роль сыграли высокая детская смертность и культ Младенца Христа).
3. В Средневековье к детям относились равнодушно, памятуя об их хрупкости и слабости J Чрезвычайно высокая детская смертность, буквально, не позволяла родителям слишком привязываться к своим отпрыскам; смерть младенца считалась вполне закономерным событием и не вызывала бурных эмоций.

Как мы видим, мнения историков порой прямо противоположны

скрытый текстТак или иначе, в глазах закона дети совершенно точно не считались низшими существами – за преступления в отношении детей закон карал так же, как и за преступления, совершенные в отношении взрослых (за преднамеренное убийство ребенка – как за преднамеренное убийство взрослого, и т.д.). И ответственными перед законом дети становились задолго до достижения совершеннолетия и обретения полной юридической дееспособности (мальчики в 14 лет, девочки в 12; совершеннолетними оба пола становились в 21 год.

«Дети живут без мысли и без забот. Их легко рассердить и легко порадовать, и они легко прощают...

Дети часто имеют дурные привычки и думают только о настоящем, пренебрегая будущим. Они любят игры и пустые занятия, не обращая внимания на то, что выгодно и полезно. Они считают важными дела, которые не имеют значения, и неважными важные дела. Они больше плачут и рыдают от потери яблока, нежели от потери наследства. Они забывают о милостях, оказанных им.

Они любят разговаривать с другими детьми и избегают общества стариков. Они не держат секретов, но повторяют все, что видят и слышат. Они то плачут, то хохочут, постоянно вопят, болтают и смеются. Вымытые, они снова пачкаются. Когда их матери моют их и расчесывают им волосы, они брыкаются, колотят руками и ногами и сопротивляются изо всей силы. Они думают только о своих животах, всегда желая есть и пить. Едва встав с постели, они уже жаждут пищи».

Такими словами выразил средневековое восприятие детей францисканский монах 13 в., известный как Бартоломей Английский, в своей энциклопедии «О свойствах вещей».

Теория о средневековом восприятии детей как маленьких взрослых частично основывалась на том факте, что в средневековом искусстве дети одеты так же, как взрослые. Но это не совсем верно. На рукописных миниатюрах детская одежда, как правило, проще и короче взрослой. Миниатюры изображают детей за игрой в мяч, в куклы, в солдатики — то есть, за развлечениями, которым дети предавались во все времена .

Хронист Ламберт Ардрский рассказывает о том, что молодая графиня Гвинесс, вышедшая замуж в 14 лет, в первый год брака еще играла в куклы (а потом, видимо, появился ребенок :) ) ). Хронист Гиральд Камбрийский вспоминает, что его братья строили замки из песка (в то время как Гиральд, будущий монах, строил монастыри и церкви).

Что средневековые взрослые смотрели на детей как на взрослых – распространенный миф. Нет ни одной миниатюры, на которой, предположим, дети пашут поле – зато есть множество рисунков, на которых дети заняты играми. Иными словами, старшие сознавали, что дети отличаются от взрослых и что у них иные потребности. Существовал отдельный суд, в котором разбирались дела осиротевших детей и охранялись их права на наследство до достижения ими совершеннолетия. Если дети ничем не отличались от взрослых, почему было не предоставить им самим защищать себя в суде?...

Средневековые педагоги почти сплошь соглашались, что младенческий возраст продолжается до семи лет. В этом возрасте ребенок не способен позаботиться о себе, он нуждается в постоянном родительском примотре. Впрочем, начиная с семи лет большинство детей уже способны выполнять определенные обязанности. Детство продолжалось от семи лет до, как минимум, полового созревания – 12-13 лет (разные авторы расходились во мнениях, когда заканчивается детство и начинается взрослая жизнь). Предполагалась даже некая «третья фаза», когда подросток становится физически зрелым и даже юридически ответственным, но еще не достигает состояния полной умственной зрелости (эта фаза длилась до совершеннолетия и даже дольше).

Обращаться с ребенком как со взрослым значит, в том числе, требовать от ребенка зарабатывать на жизнь и поддерживать семью финансово. В отличие от англичан викторианской эпохи, которые активно использовали детский труд (причем дети 6-7 лет наравне со взрослыми трудились на фабриках и в шахтах), детей в Средние века, как правило, до двенадцати лет не посылали на работу, за которую полагалась бы настоящая плата. У них, несомненно, были свои обязанности – помощь по хозяйству, в лавке, в мастерской, в «приемной» семье – но они не зарабатывали денег и не вносили свою лепту в семейный бюджет; их работа, по сути, считалась не работой, а обучением. Взрослых ролей не возлагали на детей чересчур рано. Обычно лишь после 7-8 лет им поручали различную работу, чаще всего домашнюю: мальчики следили за овцами или гусями, пасли или поили быков и лошадей, подбирали колоски после жатвы; девочки собирали дикие фрукты, приносили воду, помогали готовить.

По крайней мере, современники сознавали, как опасно давать слишком маленьким детям не соответствующие их возрасту обязанности (присматривать за огнем, носить воду, заботиться о младших). Родители старались не оставлять детей без присмотра, даже в деревнях, где старшие были заняты работой почти целый день. Местные судьи обычно с порицанием перечисляют трагические случаи: «Маленький ребенок, оставшись без присмотра, вышел из родительского дома и упал в пруд; двухлетняя девочка, будучи оставлена без надзора, погибла. Мод, дочь Уильяма Бигга, оставили под присмотром слепой старухи, в то время как мать пошла в гости к соседям. Вернувшись, она обнаружила, что ребенок свалился в канаву и утонул. Семимесячного младенца оставили на попечении трехлетнего мальчика. Новорожденную девочку в колыбельке оставили под присмотром трехлетней Агнесс; та заигралась во дворе, а вернувшись, обнаружила, что младенец задохнулся». «Маленькие девочки нередко гибнут, падая в реку, в колодец или в котел, стоящий на огне, - предостерегающе пишет современник. – А из пятилетнего мальчика плохой опекун для грудного ребенка».

Средневековые медицинские энциклопедии говорят о детях отдельно от взрослых, поскольку дети нуждаются в особом уходе. Специальные трактаты – например, сочинение знаменитой Тротулы, преподававшей в 12 в. в медицинской школе Салерно – предписывали особо тщательный уход за новорожденными: в них содержались инструкции, как перевязывать пуповину, купать младенца, устранять слизь из легких и горла. А горе матери, потерявшей ребенка, порой бывало настолько велико, что требовалось вмешательство окружающих: «Одна дама в Лондоне, у которой умерла новорожденная дочь, прожившая всего два дня, так рыдала и вопила, как будто у нее разрывалось сердце. Она уверяла, что хочет сойти вслед за дочерью в могилу, и отказывалась от еды, так что ее пришлось кормить насильно».

Средневековое право также выделяет детей в особую категорию, наделенную личными и имущественными правами, которые в период малолетства требуют опеки. Само понятие малолетства подразумевало уязвимость и потребность в специальной защите.

Разумеется, шлепнуть малыша, который протянул руку к кипящему котелку, порой кажется гораздо более действенным и эффективным средством, нежели разъяснения или брань. В принципе, говоря о жестоких наказаниях детей, следует помнить, что не менее суровым наказаниям подвергались и взрослые. Впрочем, далеко не все воспитатели и наставники считали телесные наказания единственным возможным способом; так, педагог и ученый VIII в., монах Алкуин, в принципе возражал против них, утверждая, что телесные наказания не приносят никакой пользы и лишь отупляют ребенка, и предлагая взамен воздействовать на ученика убеждением и внушением.
Порой воспитательные меры, действительно, могли зайти настолько далеко, что требовалось юридическое вмешательство: так, подмастерья не раз жаловались на жестоких хозяев, которые избивали их по пустякам и даже по-настоящему истязали (одному проткнули руку «каким-то железным предметом», другому сломали палец и т.д.). А некая жительница Лондона, к которой в мастерскую зашел поиграть маленький сын соседки и взял из корзины кусок шерсти, так ударила его кулаком по голове, что мальчик умер спустя два дня (заметим, что суд оправдал женщину, признав убийство непреднамеренным и случившимся в результате вполне законного желания «дисциплинировать» расшалившегося ребенка). Впрочем, за тем, чтобы «педагогическое воздействие» не сделалось чрезмерным, наблюдали не только власти, но и самые обычные люди. Так, соседи вмешались, увидев, что на лондонской улице какой-то лавочник бьет мальчишку-водоноса. Последовала потасовка, и мучителя вынудили оставить ребенка в покое. Соседи не знали мальчика, но, тем не менее, вступились за него. Более того, они отвели лавочника в суд и настояли, чтобы тот был оштрафован за причиненный ущерб.

Средневековые родители любили своих детей, в общем, так же, как среднестатистические современные родители. Общество требовало иного воспитания, нежели в наши дни, но это не значит, что родительской любви не существовало. На каждого жестокого родителя, несомненно, можно найти пример родителя нежного и любящего. Миф о том, что средневековые родители не любили своих детей, в том числе, подкрепляется ссылками на то, что мальчиков (реже девочек) из знатных семей весьма в нежном возрасте отдавали на воспитание в чужие семьи (как правило, все же это была не вполне чужая семья, а родственники по крови или по браку). Отправка юных дворян в чужие семьи на обучение и воспитание служила многим целям: так, мальчики приобретали социальные навыки, учились подобающим манерам, ведению дел, усваивали «рыцарские добродетели».
Во-вторых, «приемная» семья могла иметь более высокий статус, нежели родная, - в таком случае, мальчик имел шанс изрядно продвинуться в жизни. «Приемная» семья становилась фактически второй родной; создавались необходимые связи, расширялся круг полезных знакомств. В-третьих, образованные люди и представители церкви поощряли родителей отдавать детей на воспитание, памятуя о том, что в кругу чужих дети ведут себя иначе, нежели среди родных; родители, из любви к детям, зачастую не в состоянии воспитать своих отпрысков в должной строгости. Если ребенок в раннем возрасте не научится смирению и послушанию, он, скорее всего, не станет порядочным взрослым и в конце концов попадет в ад за свои грехи. Для девочек воспитание в «приемной» семье было полезно в том смысле, что воспитатели зачастую помогали подыскивать ей мужа и даже снабжали приданым. «Приемная» семья нередко осуществляла опеку, если подопечный терял отца или обоих родителей, не успев достигнуть совершеннолетия.

Дети оставались близки к своим родителям, братьям и сестрам, даже если проводили много времени порознь. Сохранилось немало задушевных писем, адресованных родным и близким. Когда юный Вильям Маршалл, будущий граф Пембрук, отбывал в Нормандию, чтобы стать оруженосцем, он, как сообщает его биограф, горько плакал, расставаясь с матерью, братьями и сестрами.

Взрослым случалось и отдавать жизнь ради детей. Одной августовской ночью в 1298 г. в Оксфорде от свечи загорелась солома на полу. Муж и жена выскочили из дома, но, вспомнив о своем младенце-сыне, жена бросилась обратно, чтобы найти его. Вбежав, «она глотнула горячего воздуха и задохнулась». В другом случае был убит отец, защищавший дочь от разбойников. «Однажды Джон Гарв, грузчик, шел по улице, когда какой-то юноша проскакал мимо на коне полным галопом и сбил с ног ребенка. Джон ухватил коня за уздечку и сказал беспечному всаднику, что надлежит быть осторожнее. Тот в ответ выхватил меч и убил благонамеренного лондонца на месте».

Жены крестьян и ремесленников сами выкармливали своих детей, если этому не мешали какие-то обстоятельства (например, болезнь). Состоятельные же женщины в 13 в. прибегали к услугам кормилиц настолько широко, что приходские священники в своих проповедях пытались противодействовать этой практике, утверждая, что она противоречит как Писаниям, так и науке. Скульптуры в церквах и миниатюры в рукописях изображают Деву Марию, которая кормит Иисуса, но проповеди и притчи слабо действовали на знать, которая продолжала приводить в дом кормилиц, которые не только вскармливали младенцев, но и ухаживали за подрастающими детьми. В семьях с достатком каждый ребенок мог иметь собственную няньку. Выбирая кормилицу, ответственные родители искали чистую, здоровую молодую женщину с хорошим характером и следили, чтобы она придерживалась правильного режима и диеты – побольше отдыхала, хорошо спала, воздерживалась от «соленой, острой, кислой и вяжущей» пищи, особенно чеснока, и избегала волнений.

Средневековые дети не переживали продолжительного периода формализованного взросления, который разработали современные системы образования. К детям относились как к «фактическим взрослым» с момента наступления половой зрелости, о чем свидетельствует ранний возраст, в котором мальчики и девочки считались способными вступать в брак.

Впрочем, браки детей заключались исключительно в аристократической среде, крестьяне и ремесленники этого не делали. Относительно ранний (на наш взгляд) возраст вступления в брак отнюдь не казался таковым в XIII веке – по вполне разумным причинам. Средняя продолжительность жизнь крестьян составляла 45-50 лет, у людей состоятельных – лет на десять больше. Женщины обычно переставали рожать в возрасте ок. 35 лет; весьма незначительное количество женщин рожали в сорок и старше. Иными словами, женщина была просто вынуждена взрослеть быстрее и раньше обзаводиться потомством… Девочка знала все, что ей надлежало знать об обязанностях жены и матери, уже в раннем подростковом возрасте. Для юных жен из знатных семей, помимо прислуги, как правило, в доме держали какую-нибудь почтенную матрону, с которой можно было посоветоваться – по поводу беременности, ведения хозяйства, выкармливания детей и т.д. Современники прекрасно понимали, что обязанности жены и матери – тяжкий труд; готовя девочек с ранних лет к роли будущей хозяйки дома, по вступлении в брачный возраст их, разумеется, не бросали на произвол судьбы, как кутят в омут, а, напротив, окружали помощью, советами и наставлениями.
https://tal-gilas.livejournal.com/179498.html

Часть 1.
Исследователь-медиевист Барбара Ханауолт, автор книги "Детство в средневековом Лондоне", замечает: «Прочитав примерно две тысячи дел об опеке в лондонской Letter Book [сборнике городских ордонансов, официальных документов и т.д.], трудно без скепсиса воспринять слова Филиппа Арьеса о том, что в Средние века детей не любили и не ценили. Лондонский мэр, олдермены и казначей были занятыми людьми, с массой собственных дел и административных обязанностей, однако же они уделяли пристальное внимание благополучию городских сирот, находившихся на их попечении».

скрытый текстСледует оговориться: в первую очередь, конечно, имеются в виду дети полноправных горожан, в идеале членов гильдий. Не следует забывать о сословности закона; чем перспективнее был юный сирота, тем, разумеется, большее внимание уделяли ему городские власти, и сын преуспевающего купца был окружен большей заботой со стороны опекунов, нежели сын поденщицы. Определенное количество сирот, в первую очередь из беднейших слоев населения, с городского «дна», неизбежно ускользало от внимания попечителей и пополняло армию нищих, бродяг и воришек. Однако даже малолетние нищие, дети проституток и найденыши могли рассчитывать хотя бы на помещение в приют или монастырский «госпиталь».
Речь, впрочем, далее пойдет не о них, а о детях, которые редко становились объектами благотворительности – о детях из средних городских семей, зачастую «полусиротах» (с одним живым родителем, как правило матерью), иногда незаконнорожденных, но всегда или почти всегда обеспеченных наследством.

Вообще следует заметить, что в средневековой Англии, в отличие от Италии и Фландрии, не развилось так называемой патрилинейности, т.е. мощных вертикальных связей, в главе которых стояли бы pater familias – главы кланов (как Медичи во Флоренции и ван Артевельде в Генте). Лондонские связи были преимущественно горизонтальными, внутригильдейными, и законы, заботившиеся о благосостоянии сирот, еще укрепляли их. Сын вовсе не обязательно продолжал отцовское дело, преумножая семейную славу. Печатник Уильям Кекстон, вернувшись в Лондон после тридцатилетнего пребывания во Фландрии, с удивлением отмечал: «Отцы оставляют наследникам большое состояние, но из десяти редко процветают двое, и через сто лет род утрачивает свое имя». (Впрочем, справедливости ради следует отметить, что нередко лондонские семьи, разбогатев, попросту переставали быть купцами и ремесленниками, покидали город и, поселившись в провинции, переходили в класс джентри.)

В больших городах сиротство было весьма распространенным явлением; лондонские документы свидетельствуют, что многие дети в XIV-XV вв. росли в семье как минимум с одним неродным взрослым, а некоторые даже, лишившись обоих родителей, воспитывались в семье друзей, родственников или совершенно посторонних. Семьи, возглавляемые матерями-одиночками (вдовами), отнюдь не были редкостью, как и семьи с мачехами, отчимами, сводными братьями и сестрами. (В этом отношении, замечают исследователи, средневековые английские дети напоминают современных американских, с той разницей, что в нынешней ситуации причиной становится не высокая смертность, а большое количество разводов.) Лондонские законы обеспечивали защиту сирот и оговаривали условия их воспитания не менее детально, чем современные. Они определяли, кто должен растить детей, следили за их финансовым состоянием и требовали от опекунов непременного поручительства в том, что, по достижении совершеннолетия, подопечный получит свое состояние в полное распоряжение. Как и в других подобных случаях, поручители отвечали собственными деньгами за нарушение условий контракта. Также закон требовал расследования и кары в тех случаях, если с сиротами обращались нечестно или жестоко.

Сирота, по лондонским законам, - это ребенок, который лишился отца, являвшегося гражданином города (freeman). Стать гражданином города можно было родившись в Лондоне, купив права гражданства (т.н. redemption) или же пройдя обучение в гильдии и сдав экзамен на мастера. Большинство граждан как раз составляли те, кто, побыв учениками и подмастерьями, сделались мастерами, поэтому основная сохранившаяся информация по делам опеки как раз касается семей ремесленников и купцов – состоятельных, среднего достатка и небогатых. Дети родителей, не являвшихся гражданами города, будь они богаты или бедны, иностранцы или англичане, не подпадали под защиту лондонской администрации; им приходилось довольствоваться частной благотворительностью.

Согласно лондонским законам, имущество завещателя следовало разделить на три части. Одну треть полагалось употребить на спасение души, другую отдать детям или иным наследникам, третью жене, в пожизненное пользование в качестве вдовьей доли. Эта третья часть также отходила наследникам после смерти жены, даже если она вступала в новый брак. Если только завещатель не оговаривал особых условий, все дети, мальчики и девочки, получали равные доли в наследстве. Например, при установлении опеки над сиротами Саймона Годарта и его супруги, городскому казначею были переданы шелковое платье стоимостью в тридцать фунтов, а также десять фунтов наличными; из этой суммы одна дочь (замужняя) получила на руки четверть, другая (на возрасте) столько же, а половину отложили для двух несовершеннолетних мальчиков. Иными словами, закон беспокоился как о самих детях, оставшихся сиротами, так и о том, чтобы их наследство не пропало. Он требовал, чтобы мэр, олдермены и казначей защищали сирот – телесно, духовно и финансово. С особым тщанием следовало выбирать опекуна, внимательно расследуя его мотивы. Согласно лондонским законам, опекуном не мог стать человек, способный извлечь выгоду из смерти юного наследника. Если сироте предстояло получить наследство по отцу, опекуном, как правило, назначали близкого родственника с материнской стороны, и наоборот. В одном случае, когда мать и ее второй муж потребовали прав опеки над дочерью, суд заявил, что по городским законам «опеку над несовершеннолетними не вправе осуществлять родственник, могущий унаследовать имущество сироты». Поскольку девочке предстояло получить наследство от матери, а не от отца, права опеки были переданы ее тетке с отцовской стороны. (Впрочем, чаще наследство исходило от отца, и в большинстве случаев официальным опекуном ребенка становилась именно мать.)

Опекун, в свою очередь, должен был найти поручителей, в знак гарантии того, что он будет защищать интересы ребенка и вернет ему его имущество, когда тот достигнет совершеннолетия. В начале XV в. лондонский суд требовал, чтобы опекуны вносили залог. Помимо наблюдения за финансовым благополучием подопечных, городские власти отслеживали даже их помолвки и отдачу в обучение, чтобы сироту не заставили вступить в брак ради выгоды опекуна и не понизили его статус. Так, Джон Гилдфорд, ставший опекуном Элис, дочери Уильяма де Теля, обещал, что будет «содержать и наставлять Элис, как положено, чтобы она не потерпела никакого унижения, и не позволит ей вступить в брак без согласия мэра, олдерменов и родственников» [в том случае, если Элис решит выйти замуж, будучи еще несовершеннолетней]. Когда же девочка достигнет совершеннолетия, «ей будет возвращено ее достояние, с процентами из расчета два шиллинга на фунт», согласно обычаю (этот процент был своеобразной платой за то, что опекуну дозволялось пускать имущество подопечного в оборот). А чтобы убедиться, что дети живы и за ними осуществляют должный присмотр, их периодически демонстрировали лорд-мэру, так сказать, во плоти.

Конечно, все это наводит на мысль, что в руках мэра и городских чиновников была сосредоточена немалая власть. А что если они не были честны? Что если мэр уступал настояниям (или подаркам) и передавал весьма соблазнительную опеку над богатым наследникам неподходящим лицам? Несомненно, многих мошенников привлекала перспектива жениться на вдове и стать опекуном ее детей. Новый муж мог до конца жизни жены пользоваться ее вдовьей долей, а также долей детей в наследстве, пока они не достигали совершеннолетия. Закон должен был звучать максимально недвусмысленно, чтобы оградить сирот от посягательств.
https://tal-gilas.livejournal.com/238387.html

Часть 2.

скрытый текстХотя возраст детей, поступавших под опеку, далеко не всегда указан в документах, можно все же сделать некоторые выводы о том, в каком возрасте, в среднем, они обычно теряли одного из родителей, преимущественно отца. В XIV веке средний возраст сирот, которым подыскивали опекунов, составлял 7-10 лет; иными словами, им предстояло пробыть под опекой от одиннадцати до четырнадцати лет, прежде чем достигнуть совершеннолетия. Иными словами, опекуны могли пользоваться их имуществом в течение этого срока. Поскольку дети были малы, они, как правило, оставались жить дома еще в течение некоторого времени, прежде чем поступить в услужение или в ученики. Трудно сказать, как смерть отца отражалась на психологическом облике ребенка (учитывая то, насколько часто жены с детьми переживали мужей); с вероятностью, в этом возрасте дети больше общались с матерью, чем с отцом, и его смерть производила вовсе не такой эффект, какой произвела бы смерть матери. Торговцы, в любом случае, часто отлучались из дому в долгие поездки. Кроме того, как уже говорилось, с самого рождения ребенок был тесно связан с большим количеством людей, которые не приходились ему кровными родственниками. Под одной кровлей с ним жили слуги, ученики и подмастерья, в гости часто приходили соседи и крестные, так что ребенок, вероятно, не чувствовал себя совсем уж лишенным мужского общества. Если мать вступала в новый брак, отчим также мог быть знакомым ребенку, а вовсе не посторонним человеком. Возможно, это облегчало сироте переход на новый жизненный этап.
Как уже было сказано, обеспеченные сироты неизбежно представляли собой лакомые кусочки. Человек, получивший право опеки над богатым сиротой, мог пользоваться его имуществом в течение десяти-двенадцати лет. Следовательно, поскольку опекуном не мог стать человек, способный извлечь пользу из смерти сироты, в его личных интересах было заботиться о выживании ребенка. Если подопечный умирал, не достигнув совершеннолетия, его имущество переходило в казну, таким образом уплывая из рук опекуна (за исключением тех достаточно редких случаев, если опеку над ребенком осуществлял родной брат или сестра).

Судя по всему, граждане достаточно доверяли закону – и мэру как его главному исполнителю. В сохранившихся средневековых завещаниях из Гастингса лишь 50 процентов мужчин на смертном одре заранее назначили опекунов для своих детей. Остальные предпочли положиться на здравомыслие городских властей. В большинстве случаев мужья назначали опекуном жену, затем – близких друзей, родственников, священнослужителей и, наконец, даже доверенных слуг и подмастерьев. Мэр, как правило, следовал тому же принципу, когда выбирал опекуна для сироты. В большинстве случаев право опеки получала мать, одна или вместе с новым мужем. В общем и целом, мэр и олдермены стремились оставить ребенка с родственниками. Только во время эпидемий, что логично, эта тенденция прерывалась (если верить документам, лишь треть сирот в таких случаях оказывалась под опекой выживших родственников).

Вдовы с маленькими детьми, как правило, быстро вступали в новый брак, в некоторых случаях – еще нося ребенка от предыдущего, ныне покойного, мужа! Обычай не требовал определенного срока траура. В 1309-1458 гг. половина вдов, представших перед Сиротским судом по вопросу опеки над их детьми, уже была замужем. Преимущественно, новые мужья занимались тем же ремеслом, нередко и состояли в той же гильдии. Количество детей у вдовы не играло особой роли. Так, один лондонский бакалейщик женился на вдове с шестью детьми.

Горожане также в изрядной степени полагались на собратьев по ремеслу и на глав гильдии, когда речь заходила о том, на кого оставить сирот. В некоторых случаях опекунами становились мастера, у которых сироты находились в обучении, иногда завещателем двигали доверие и дружба, без всяких дополнительных факторов. Так, Уильям Льюис в своем завещании поручил опеку над своими сыновьями Эдмундом и Джоном, двенадцати и восьми лет, Томасу де Фровику, собрату по гильдии ювелиров. Еще два члена той же гильдии выступили в качестве поручителей. Иногда права опеки разделялись между несколькими лицами. Николас де Холфорд передал деньги, которые завещал трем сыновьям, своему брату, хотя растить детей предстояло жене. Также он дал брату и невестке десять марок, чтобы те приняли в обучение его дочерей, Маргарет и Матильду.

Если у сироты не было ни состояния, ни близких родственников, заботу о нем брал на себя городской казначей. Так, в 1320 году, когда зашла речь об «Уолтере, сыне повара Ричарда, бедном сироте», он сам предстал вместе с ним перед мэром. Имущество ребенка, каково бы оно ни было, а также заботы о пристройстве мальчика были поручены казначею. Он мог потребовать у города возмещения издержек, если сирота был совершенно нищ, но, во всяком случае, ребенок лондонского гражданина не мог остаться без крыши над головой.

К сожалению, ценное имущество, принадлежащее сироте, порой подталкивало опекуна к нарушению закона; а поскольку права опеки можно было купить, заботы о наилучшем содержании и воспитании сироты могли несколько померкнуть по сравнению с вопросом о наследстве. Поскольку сирота представлял собой, так сказать, ценный актив, его благополучие находилось «в зоне риска». Среди возможных нарушений были недолжное распоряжение имуществом сироты, растрата и невозможность вернуть наследство, когда сирота достигал совершеннолетия, устройство брака подопечного без согласия мэра или плохие условия содержания ребенка. Впрочем, документы из Letter Book дают понять, что в 1309-1428 гг. лишь в пяти процентах дел, связанных с вопросами опеки, речь шла о нарушениях условий договора. Притом большинство жалоб связаны с растратой денег, нежели с дурным обращением или насильственным браком.

Не стоит забывать, что не только официальные опекуны, но и прочие представители «горизонтальных связей», сложившихся вокруг ребенка с самого момента его рождения (ближние и дальние родственники, соседи, друзья семьи, крестные), следили за его благополучием – и нередко приходили с жалобой к мэру. Так, некто Ричард Одигэм подал жалобу касательно двух дочерей Джона Хейлздона, его собрата по гильдии, утверждая, что им недоплатили четыреста фунтов, когда те достигли совершеннолетия. В 1352 году близкий родственник пяти детей Уильяма Хенемпстеда обвинил Уильяма-младшего, сына и душеприказчика покойного, а также опекуна четырех младших детей, в присвоении двухсот сорока фунтов. Суд вынудил Уильяма выплатить недостающую сумму.

Иногда и сами сироты, достигнув совершеннолетия, обращались в суд, чтобы вернуть свое добро. В случае смерти опекуна необходимая сумма выплачивалась из его личных средств. Когда дочери Джона де Лонга подали, посредством своего дяди, жалобу на опекуна, который растратил их наследство, опекун сбежал, поскольку не мог выплатить требуемую сумму. Вместо него пришлось расплачиваться двум поручителям, а в качестве нового опекуна был назначен дядя сирот. Бывали и курьезные случаи. Так, в 1316 году Ричард Габб пожаловался мэру, что не смог вернуть себе свое имущество, когда достиг совершеннолетия. Опекун, родственник Ричарда, признал, что получил на сохранение 88 фунтов и 20 пенсов, однако истратил 45 фунтов на ремонт дома, который также унаследовал Ричард, и на содержание мальчика. Хотя он и признал, что остались еще сорок три фунта, но все-таки не смог их выплатить – и был отправлен в тюрьму… а Ричарду пришлось изыскивать иные средства, чтобы вернуть себе свои деньги.

В числе средств, к которым прибегали нечестные опекуны, чтобы нажиться на подопечных, были брачные махинации. Агнес, вдова Джона Лоренса, и ее новый муж Саймон де Берг были назначены опекунами восьмимесячной Агнес. Мать и отчим задумали выдать Агнес, унаследовавшую от отца имущество стоимостью в сорок марок, за одиннадцатилетнего Томаса, сына Саймона от первого брака. Уже были прочитаны оглашения и приобретено все необходимое (подвенечным платьем для Агнес должна была служить ее же крестильная сорочка, только разукрашенная), когда вмешались другие родственники, и мать Агнес лишили прав опеки. В другом аналогичном случае брак все-таки состоялся. Опекун, женившись на матери сироты, выдал затем малютку замуж по своему усмотрению, хотя и пообещал мэру, что не станет этого делать. Его посадили в тюрьму и оштрафовали на ту сумму, которую он рассчитывал получить в результате махинации – сорок четыре фунта. Брак был расторгнут, поскольку был заключен без согласия как минимум одной стороны, и вдобавок девочка еще далеко не достигла минимально необходимого возраста.

Наконец, опекуны могли скверно обращаться с ребенком и пренебрегать его воспитанием и обучением. Так, подросток по имени Джон, сын Уильяма Хэнингтона, неоднократно жаловался на своего опекуна, скорняка Лоренса Хэнингстона. Наконец вмешался мэр и потребовал, чтобы Лоренс каждый год выдавал своему подопечному «подбитый мехом плащ, куртку и блузу, четыре льняных нижних рубашки, удовлетворительную обувь, а также предоставлял ему приличную постель и каждую неделю тратил не меньше одного пенса (!) на стол и помещение для него». Дочь Роберта Конверса, годовалая Катерина, была отдана под опеку своей матери Роэзии – но та сначала вышла замуж за человека, растратившего наследство девочки, а затем вступила в третий брак и сбежала, бросив дочь.

В целом ряде инцидентов задействованы жители Лондона, не являющиеся его гражданами; в таких случаях мэр и олдермены были бессильны сделать что-нибудь. Так, сын Ричарда Холла унаследовал внушительное состояние в провинции, и в результате права опеки над ним перепродавались несколько раз – ребенок буквально переходил из рук в руки. Когда наконец мальчик привлек внимание городских властей, мэр и олдермены с сожалением признали, что не могут ничем помочь – отец мальчика не был гражданином города, и сам Ричард родился за пределами Лондона.

Что характерно, весьма немногие прецеденты отражают классическую фольклорную неприязнь между мачехами и приемными детьми. Надо сказать, эта неприязнь далеко не всегда бывала однонаправленной. Так. Элис, жена Роберта Портсмута, жила вместе с мужем и пасынком в комнате на втором этаже. Они с мужем поссорились, и пасынок ударил ее кулаком. Элис бросилась вон из комнаты, но муж, схватив палку, ударил ее в спину так, что она упала с лестницы. Пасынка к суду не привлекли, зато Роберту пришлось отвечать за население тяжких телесных повреждений. Иными словами, в этой ситуации мачеха была не обидчицей, а жертвой. Жалобы, в которых отражены отношения между мачехами/отчимами и приемными детьми, реже связаны с дурным обращением, а чаще с внутрисемейным соперничеством детей от разных браков. Хотя сводные братья и сестры не могли претендовать на наследство, принадлежавшее детям от первого брака, они, тем не менее, могли занять главенствующее место в сердце матери и в семейных планах на будущее.

Бывали случаи, когда многочисленных сирот из одной семьи разделяли, передавая разным опекунам. Впрочем, средневековый Лондон был невелик, и члены семьи оставались в тесном контакте. Так произошло с семьей Джона Стортфорда, умершего в 1298 году. Его старший сын, Джек, поселился в доме олдермена Джона Кентербери, а Гилберт, Адам, Сесилия, Марджери и Нарджери (прозвище девочки, которую тоже звали Марджери :)) – у дедушки с материнской стороны. Через два года дедушка скончался; тогда двенадцатилетнего Гилберта и четырехлетнюю Нарджери отдали рыбнику Джона Лукасу, а трехлетнего Адама и девятилетнюю Марджери – другому человеку. Гилберт умер в возрасте тридцати двух лет, завещав свое имущество сестрам Сесилии и Марджери, дяде и брату Джеку. Иными словами, хотя дети и росли в разных семьях, они, с вероятностью, поддерживали отношения между собой на протяжении всей жизни. В принципе случаи, когда детей из одной семьи разделяли, довольно редки, хотя и не исключительны. Из 495 дел об опеке, рассматриваемых в лондонском суде в 1309-1428 гг., такое случилось в 54 случаях. Чаще всего такое происходило, если один из детей уже был достаточно взрослым, чтобы поступить в обучение или услужение (как Джек Стортфорд). Дети восьми-девяти лет уже могли участвовать в работе по дому, а потому их могли отдать на воспитание друзьям, соседям и собратьям по гильдии, даже если мать была жива.
https://tal-gilas.livejournal.com/238698.html

Часть 3

скрытый текстЧто же происходило с оставшимися без родительского попечения детьми, которые не принадлежали к числу граждан и не могли пользоваться городскими привилегиями, ну или просто были слишком бедны, чтобы рассчитывать на усиленное внимание со стороны городских властей?

Позднее Средневековье – это период, когда с особой остротой встает вопрос попечения о «сирых и убогих» (нищих, неизлечимо больных, вдовах, сиротах, престарелых, калеках) и изыскиваются новые средства к тому. К началу XV века гражданские власти, приходы, странноприимные дома и госпитали, основанные светскими благотворителями, начинают на постоянной основе делать то, чем прежде по традиции занимались монастыри и церкви. В числе тех, кто нуждался в благотворительности, были, разумеется, и подкидыши, хотя по официальным источникам довольно трудно проследить их дальнейшую судьбу после того, как их помещали в соответствующее учреждение.

О подкидышах мы, по большей части, узнаем из случайных упоминаний. Большинство архивных свидетельств о брошенных детях – это косвенная, случайная информация. Однако можно сделать вывод, что найденышами юридически считались младенцы и маленькие дети, которых оставили на произвол судьбы или подкинули в надежде, что о них кто-нибудь позаботится в отсутствие биологических родителей. Так, в 1336 году некая женщина оставила трехлетнего ребенка на церковной паперти; когда она уходила, ребенок закричал, и привлек к себе внимание прохожих. Тем не менее, подкинуть младенца само по себе не считалось преступлением.

В средневековой литературе тема подкидышей разработана достаточно подробно. Так, в основе «Лэ о ясене» Марии Французской – судьба разделенных при рождении сестер, одну из которых, завернутую в константинопольский шелк и снабженную золотым кольцом в знак благородного происхождения, относят в большой город и оставляют в тени ясеня, растущего у ворот женского монастыря. Привратница находит девочку и отдает на прокормление своей дочери; впоследствии настоятельница монастыря принимает благородную малютку на воспитание и растит как свою племянницу. Некоторые эпизоды здесь вполне согласуются с исторической реальностью. Монастыри действительно принимали на воспитание подкидышей и даже официально давали разрешение оставлять младенцев у ворот (иногда в воротах даже делали специальную нишу, куда можно было положить ребенка). Во Флоренции одна женщина оставила у ворот монастыря Сан-Галло своего новорожденного ребенка, завернутого в лохмотья, с приложением записки: «Любящий Господь, будь милостив, чтобы я смогла найти своего ребенка». В целом ряде дошедших до нас записок родители препоручали своих детей Богу в надежде на воссоединение в будущем. Известны даже случаи, когда женщина, подкинувшая ребенка в монастырь, затем являлась и предлагала свои услуги в качестве кормилицы. В монастырях младенцев крестили, растили до определенного возраста, затем пристраивали в приемную семью, в услужение или в обучение. Также распространенным вариантом было отсылать найденышей на прокормление в крестьянские семьи. Случалось, что на попечении одной кормилицы оказывалось до шести младенцев. К сожалению, смертность приемышей в таких случаях была довольно высока.

Нижеприведенный инцидент хорошо иллюстрирует законы и традицию, установившуюся в отношении подкидышей. Некую молодую жительницу Лондона вызвали в суд, «ибо было хорошо известно, что она носила ребенка, и люди слышали, как она кричала в родовых муках, но никто с тех пор не знает, что случилось с младенцем». Женщина ответила, что ребенка сразу после рождения забрала ее мать. Бабушка объяснила суду, что «отдала ребенка молодому человеку, который был его отцом, и он пообещал поместить ребенка к хорошей надежной кормилице, с которой уже условился». Не исключено, что от нежеланного младенца избавились, попросту подкинув его предполагаемому отцу или кормилице. В данном случае внимание городских властей привлекли слухи и соседские пересуды; но гораздо чаще детей оставляли в общественных местах, где их непременно должны были заметить. Так, одну новорожденную девочку принесли прямо к зданию городского суда, а другую оставили на рыбном рынке.

В XIII веке в средневековой Европе на подкидышей наконец начинают обращать усиленное внимание. При этом, что характерно, каких-либо принципиально новых законов, направленных на то, чтобы сократить внебрачную рождаемость, не появляется, как и специальных постановлений касательно брошенных детей. Государство не вмешивалось в жизнь частных лиц до такой степени; но есть несомненные свидетельства того, что демография средневековых городов претерпевала серьезные изменения. Моралисты все чаще заговаривали о социальных пороках, практике благотворительности и реформе госпиталей. Пусть и косвенно, можно сделать вывод, что проблема подкидышей стала несколько более актуальной. В XIII-XIV вв. в Европе появляются первые госпитали (приюты), предназначенные для подкинутых детей. К XIV веку сеть приходских и частных учреждений заметно расширяется, ее работа становится систематической, вырабатываются внутренние механизмы действия применительно к актуальным нуждам общества.

Европа в XII-XIII вв. пережила небывалый демографический взлет. Крупные города особенно остро ощутили прирост населения. Для примера, население Парижа выросло со 160 000 тысяч в 1240 году до 210 000 в 1328 году – это практически беспрецедентный случай. В определенной степени демографический взрыв был связан не только с рождаемостью, но и с миграцией. В больших городах порой до половины жителей были мигрантами, зачастую пришедшими издалека. Среди них было немало женщин. Как правило, они были бедны, странствовали небольшими компаниями и селились в определенных районах. Нередко они находили работу в мастерских (прядильных, красильных, ткацких), поступали в услужение или в прачки. Те, к кому судьба была неблагосклонна, заболевали, впадали в крайнюю нищету или становились проститутками, чтобы заработать на хлеб. Хотя, несомненно, определенный процент этих женщин вступал в городе в брак и обзаводился семьей, многие так и оставались одни. Иными словами, появились все условия для того, чтобы выросло число брошенных детей, которых матери зачастую попросту не могли прокормить. В проповедях все чаще поднимается тема воздержания: женщин из низов уговаривают не производить на свет детей, о которых они не смогут позаботиться.

Пожертвования, милостыня, госпитали для найденышей и благотворительные приюты – все это были средства, предназначенные для попечения о самых слабых и беспомощных. В тринадцатом веке значительно выросло число госпиталей, не в последнюю очередь – трудами папы Иннокентия III, основавшего в Риме госпиталь Святого Духа (Санто-Спирито). В отличие от многих других средневековых приютов, в уставе Санто-Спирито были особо оговорены пункты, касавшиеся заботы о брошенных детях. Чтобы ограничить бесконтрольный приток детей, приютская администрация была вынуждена устанавливать рамки: так, в некоторые приюты и госпитали не принимали подкидышей, а только детей, чьи матери скончались в родах; в других наотрез отказывались принимать сирот, отдавая преимущество найденышам. Памятуя, что заботиться о сиротах должны городские и сельские приходы по месту жительства, некоторые госпитали со временем закрывали свои и для подкидышей, предоставляя приходам заботу и о них. Но, разумеется, несмотря на активное развитие горизонтальных связей в средневековой Европе, приходская, дружеская, родственная и соседская помощь простиралась лишь до определенных пределов. Мигрировавшие в поисках заработка женщины зачастую просто не имели в городе близких друзей, которых могли бы попросить о помощи… Кроме того, в госпиталях, не специализирующихся конкретно на подкидышах, маленькие дети находились бок о бок с неизлечимо больными, с умирающими стариками, с душевнобольными, нередко – с прокаженными. По сути, настоящие сиротские приюты, в современном смысле слова, появляются только в XVI веке, а до тех пор о подкидышах заботятся наряду с прочими «сирыми и убогими», не выделяя их в отдельную категорию.

К концу Средних веков богатые горожане начинают все чаще начинают исполнять роли светских покровителей для бедных и убогих, становясь основными источниками приходской благотворительности. Если в XIII веке в завещаниях определенная доля наследства предназначается для бедных, больных, дряхлых и прокаженных, то в некоторых завещаниях начала XIV века оговорена и доля для подкидышей. Гильдии начинают официально жертвовать деньги на кормилиц и нянек, заботившихся о подкидышах, которые, в отличие от сирот, содержались за счет доброхотных даяний прихожан. Появляются первые школы для сирот (куда, в том числе, принимают и просто детей неимущих родителей). Нередко воспитанники таких школ должны были окупать свое содержание, прося милостыню. Эти школы предназначались, в первую очередь, для мальчиков; для девочек, в свою очередь, открываются благотворительные заведения, где их обучают шитью, домоводству и прочим полезным навыкам.

Английские бродяги

«И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу».

ЛЕКАРИ, ШАРЛАТАНЫ, МЕНЕСТРЕЛИ, МУЗЫКАНТЫ, ШУТЫ

скрытый текстСамыми популярными среди бродяг, разумеется, были те, кто веселил народ, – и те, кто приносил пользу окружающим. В эту категорию входили лекари, которые предлагали людям универсальные лекарства от всех болезней, поистине бесчисленные в Средние века. Такие люди бродили по стране, буквально торгуя здоровьем. По воскресным и праздничным дням они ставили свой лоток на деревенском выгоне или на рыночной площади, раскладывали лекарства и начинали зазывать покупателей. Вдохновенные истории, рассказы о чудесах, похвальба «благородным происхождением», заверения в безграничной преданности общественному благу, показное бескорыстие… «Мои добрые друзья, - говорил один из таких бродячих целителей, - я не из тех бедных проповедников и лекарей, которые стоят на церковной паперти в убогих дырявых плащах, носят с собой мешки и сумки и раскладывают свое имущество на земле. Знайте, что я служу у знатной дамы, которая зовется мадам Трот из Салерно – уши у нее такие огромные, что служат ей платком, а седые брови спускаются до плеч. Знайте, что она – мудрейшая в мире. Она посылает слуг в чужие земли и страны и велит готовить целебные мази из внутренностей диких зверей, а затем лечить ими тех, кто хвор телом… Когда я уходил от нее, она заставила меня поклясться всеми святыми, что я дам вам неподдельное лекарство от глистов, если вам угодно будет меня выслушать. Снимите шапки, слушайте внимательно, смотрите на травы, которые прислала вам моя госпожа; поскольку она желает добра всем, и богатым и бедным, она наказала мне продавать их за пенни. Эти травы вы не ешьте; нет в вашей стране ни быка, ни коня настолько сильного, чтобы он не умер вмиг, попробовав хотя бы маленький кусочек, - такие они горькие и сильные. Но положите их на три дня в белое вино, а если нет белого – возьмите красного; если нет красного – то чистую воду, потому что у многих есть колодец перед дверью, даже если в погребе нет вина. Получившийся настой принимайте тринадцать дней, за завтраком. Если бы мои отец и мать были смертельно больны и попросили бы у меня лучшего снадобья, я бы дал им именно это. Вот как я продаю травы и лекарства; если вам что-нибудь нужно, подходите и покупайте, а если вам ничего не надо, ступайте мимо».
В Англии бродячие лекари пользовались той же репутацией, что и в Европе; популярные песенки и сатиры всегда изображали их завсегдатаями таверн и близкими друзьями городского «дна». Чтобы понять, что представляли собой их рецепты, нужно знать, какова в принципе была официальная медицина, защищаемая королевскими статутами. Так, Джон Гэдсден, придворный врач, лечил больных оспой, заворачивая их в красную ткань; таким образом он пользовал даже наследника престола. Но, как бы то ни было, закон четко разграничивал лицензированных медиков и дорожных шарлатанов. Официальный врач пользовался поддержкой сверху и имел прочную репутацию, а потому мог давать своим пациентам даже самые странные снадобья; такие врачи, как правило, обучались в университетах и обладали значительным авторитетом. Бродячие же лекари зачастую были известны с куда менее приятной стороны; им, в отличие от лицензированных врачей, зачастую недоставало авторитета, чтобы пациент добровольно согласился проглотить жука, натереться смесью из толченых тараканов и сверчков или принять в качестве лекарства голову летучей мыши.
В сельской местности врач-шарлатан, как и большинство бродяг, почти неизбежно должен был скрываться от властей; но настоящие неприятности подстерегали его, если он пытался публично рекламировать свои зелья в городе. Никто Роджер Клерк был обвинен в незаконном лечении, поскольку пытался исцелить женщину, прилепив ей на грудь кусочек «целебного» пергамента. Беднягу посадили в колодки, предварительно провезя через весь город, с оглашением, на лошади без седла, с пергаментами и ступкой на шее, в знак того, что он шарлатан.
Несомненно, красноречие, разговорчивость, дар убеждения, показная щедрость, убеждающий тон и веселость шарлатанов-лекарей привлекали толпу на ярмарках и праздниках. В Ноттингемшире самым притягательным местом, разумеется, была Гусиная ярмарка в Ноттингеме, куда самозваные эскулапы собирались в огромном количестве.

Впрочем, большей популярностью пользовались те бродяги, которые приходили не лечить, а развлекать зевак – если они и не могли предложить исцеление от недугов, то, по крайней мере, дарили временное забвение бед. Таковы были бродячие менестрели, фокусники, жонглеры и певцы. Менестрели и жонглеры, преимущественно, делали одно и тоже – пели песни под аккомпанемент различных инструментов. В те времена, когда книги были редки, а театра фактически не существовало, менестрели и глимены (gleeman) бродили по дорогам, и таким гостям были всюду рады. Они присутствовали на каждом пиру, на всех праздниках и увеселениях, пели и декламировали, на английском и французском языках. Глимены и менестрели, выступавшие в замках, рассказывали о военных подвигах (о Карле Великом, Роланде, Артуре, троянцах или саксонских героях), исполняли любовные и комические песенки; так или иначе, их охотно принимали. О своем прибытии они заявляли жизнерадостными возгласами, которые было слышно далеко; в замках им давали место в нижнем конце зала.
Меня послушайте, друзья,
Вам расскажу немало я –
Об Александре, всех сильней,
О Цезаре, царе царей,
О Трое после будет сказ,
Что пала из-за женских глаз,
О смелом Вильяме потом,
Что в Англию пришел с мечом,
И об Артуре-короле,
Что всех отважней на земле…

Это было нечто среднее между стихотворным романом, рассказом и песней; в таким виде, перелицованная на английский лад и подогнанная под английское стихосложение, бытовала французская эпическая поэзия. Других развлечений было немного – в отсутствие театра, благородные особы могли, вместе с простолюдинами, посмотреть на представление мистерий на церковной паперти, например историю Иисуса и Пилата. Подобные представления посещали даже коронованные особы…
Знатные особы нередко выказывали менестрелям знаки расположения – так, Эдуард III подарил присутствовавшим на свадьбе его дочери Изабеллы музыкантам сто фунтов. Когда епископ отправлялся объезжать свой диоцез, в городах его нередко встречали и приветствовали менестрели, тщательно отобранные среди местных музыкантов. Так, епископ Суинфилд, во время одного из своих путешествий, дал два пенса музыкантам, которые играли на виолах; в другой раз он раздал целых двенадцать пенсов. Когда путешествовали важные лица, они порой развлекались, слушая менестрелей в тавернах, и таким образом проводили долгие вечера. «И тогда, - пишет хронист, - перед лордом выступили трубачи, и свирельщики, и прочие музыканты, и начали громко играть, и лорд со свитой принялись весело танцевать, декламировать и распевать песни до самой полуночи». В богатых домах выступления музыкантов были неизменной «приправой» к угощению. При этом, несомненно, звуки виол и голоса певцов порой заглушались рычанием собак, которые грызли кости под столами, и пронзительными криками охотничьих птиц (многие знатные лица за обедом сажали любимых соколов на специальный насест рядом со своим креслом). Иногда музыканты официально находились на службе у благородных особ и постоянно были при них; а королевские менестрели при дворе Эдуарда III, согласно казначейским записям, получали жалование в семь с половиной пенсов в день. Даже бродячие, никому не служившие музыканты, редко уходили из замков, не получив подарков в виде плащей, подбитых мехом одежд, еды и денег, и средневековые моралисты зачастую сожалели о том, что подобная щедрость изливается не на «менестрелей Господа» - бедняков, которые побираются под окнами. «Священники и рыцари привечают королевских менестрелей и из любви к ним приглашают на пиры, хотя мне кажется, что более подобает богатым приглашать за стол бедняков…»
Излюбленными инструментами бродячих музыкантов конца XII – начал XIII вв. был вьель (нечто вроде скрипки), требовавший изрядного умения; вскоре он сменился тамбурином, на котором можно было научиться играть за короткий срок, и музыканты «старой школы» сетовали на современные вкусы. Также играли на арфах, лютнях, волынках, ротах (маленькая арфа) и т.д.
На этот момент официальной гильдии «королевских менестрелей» еще не существует, и всякий волен добывать себе пропитание при помощи своих музыкальных и певческих талантов, не опасаясь штрафа за «нелицензированные» выступления. Впрочем, у властей были и иные поводы присматривать за бродячими певцами и музыкантами; если они нередко попустительствовали менестрелям при знатных лицах, то, с другой стороны, опасались тех, кто, странствуя, распевал сомнительные песни. Зачастую под таким «прикрытием» провозглашались мятежные доктрины, вплоть до призывов к восстанию. Песни сатирического и политического содержания, хорошо известные простонародью, подстрекали недовольных возмутиться, и парламент, первоначально объединивший «дорожных» певцов с обыкновенными бродягами, в конце концов вынужден был признать, что менестрели бывают опаснее грабителей…

Кроме музыкантов, на ярмарках и в замках выступали шуты, чьи безыскусные грубые трюки потешали зрителей. Впрочем, какими бы малопристойными ни были эти шутки, они неизменно пользовались популярностью – там, где появлялись шуты и мимы, начиналось буйное веселье. Судя по всему, особые вольности они позволяли себе под Рождество, и благочестивые люди предостерегали современников от слушания праздничных песенок, намекая, что они оставляют в сознании такие образы и идеи, от которых трудно впоследствии отделаться. «Знал я одного человека, который на Рождество услышал одну из таких постыдных песенок. Так случилось, что непристойные вещи, о которых он услышал, произвели на него такое впечатление, что он никак не мог избавиться от этих воспоминаний либо изгнать их совершенно из ума. Потому он впал в глубокую меланхолию, которая в конце концов привела его к смерти».
Женщины, бывавшие в подобных бродячих труппах, нередко исполняли акробатический «танец Саломеи»; известно, что одна из таких танцовщиц, некая «Катерина из Венеции», получила за свое представление шесть фунтов тринадцать шиллингов и четыре пенса.
Неудивительно, что общественное мнение, в лице строгих моралистов, должно было заклеймить шутов, заодно с менестрелями: «Эти пьяные, вульгарные паразиты наводнили страну… они поют непристойные, мерзостные песни в тавернах, трактирах, на постоялых дворах и прочих местах публичных сборищ… Их жизнь подобна их песням. В каждом городе, городке и деревне полно таких менестрелей, которые играют и пляшут, прославляя дьявола; благочестивых среди них так мало, что и не сыскать».

ГОНЦЫ, БРОДЯЧИЕ ТОРГОВЦЫ И КОРОБЕЙНИКИ
Слухи и сплетни, наводнявшие страну, зачастую разносились гонцами и курьерами, которые представляли собой единственный эквивалент современной почты. Они находились на службе у аббатов, епископов, дворян, шерифов и самого короля. Разумеется, их услуги были доступны не каждому; беднякам приходилось ждать оказии, а богатым было достаточно позвать гонца и дать ему устное поручение или письмо (разумеется, написанное под диктовку специальным писцом на листе пергамента и запечатанное личной печатью). Так, королю служили двенадцать специальных гонцов, которые сопутствовали ему повсюду в ожидании приказа и получали жалование – три пенса в день, когда находились в дороге (плюс четыре шиллинга восемь пенсов в год на покупку обуви).
Курьеры и гонцы переносили множество самых странных посылок – подарки прекрасным дамам, всевозможные предметы роскоши… Так, Дью де Берри послал своего человека в Шотландию, а затем во Францию за борзыми, которые особенно понравились лорду. А король мог приказать верным гонцам разнести части тела казненного преступника по крупнейшим городам, для устрашения жителей.
Гонцы, разумеется, путешествовали быстрее всех, потому что такова была их работа – они отлично ездили верхом и ловко умели выпутываться из затруднений на дорогах и в трактирах. Горе тому, кто пытался их задержать; такого человека непременно привлекали к суду и крупно штрафовали – особенно если он был повинен в задержке королевского гонца. Так, гонец королевы, заключенный в тюрьму констеблем Роксбурского замка, не задумываясь потребовал выплаты десяти тысяч фунтов стерлингов в пользу своего лорда и двух тысяч самому себе – в качестве компенсации за совершенную несправедливость.
Впрочем, три пенса в день – относительно скудное вознаграждение; куда больше везло тем, кому удавалось доставить знатной особе весть о счастливых событиях.

Странниками, объединившими в себе неторопливость купцов и бесстрашие посланцев, были бродячие коробейники, наводнявшие в Средние века дороги Англии. По большей части, их преуспеяние зависело от умения красно говорить и завлекать покупателей – а как привлечь зевак, если не шутками и прибаутками? Неизменное веселье и добродушие придавали цену и интерес старым, полинялым, зачастую поломанным вещицам, помогали скрывать очевидные дефекты. Коробейники всегда были бойки и остры на язык; какова бы ни была их репутация, в средневековой Англии они неизменно избегали столкновений с законом. Весьма вероятно, что их по умолчанию считали бродягами, но, по крайней мере, коробейники могли с полным правом утверждать, что против них не издано ни одного парламентского эдикта – вплоть до эпохи Эдуарда VI.
А до тех пор они свободно бродили по дорогам, снабжая всякой мелочью, в первую очередь, деревенских жителей. Предметы домашнего обихода расходились по стране точно так же, как слухи, новости, песни и известия. В мешках бродячих коробейников лежали нижние рубашки, шапки, перчатки, дудки и свистульки, кошельки, пояса, столовые ножи, оловянная посуда – и так далее…

ИЗГНАННИКИ, БРОДЯЧИЕ ПОДЕНЩИКИ, БЕГЛЫЕ КРЕПОСТНЫЕ
Фигляры и музыканты собирали толпы зрителей на улицах и во дворах замков; бродячие коробейники промышляли на ярмарках и рынках. Что касается изгнанников, стоявших вне закона, то эти бедолаги предпочитали нехоженые тропы и лесные чащобы – тем более что Англия представляла собой практически один сплошной лес, почти такой же, что и во времена римского владычества, и этот лес тщательно охранялся во благо короля. Тем не менее, чаща давала приют разбойникам и тем, кто бежал от суда. Спасаясь от погони, человек неизбежно уходил в леса – там было проще спрятаться, и вдобавок он не утрачивал связи с родственниками. Жить в лесу было ничуть не хуже, чем бежать за границу. В лесной глуши находили себе приют грабители, мятежники, разбойники, браконьеры, впавшие в немилость рыцари, неудачливые воры, попавшиеся на краже имущества дороже чем на шиллинг (а потому подлежащие повешению)… Человек, испугавшийся суда, в лесу зачастую становился профессиональным грабителем.
Однако, помимо преступников, в лесах укрывались и разнообразные бродяги без статуса аутло – в первую очередь, беглые сервы. Виллан, покинувший свой манор без специального разрешения, мог вернуться к прежней жизни, лишь сдавшись на милость господина, либо – что было зачастую проще – проведя год и один день в «вольном городе». В таком случае он становился свободным человеком, и узы, связывавшие его с конкретной землей, считались расторгнутыми. Но если беглый предпочитал бродяжничать, его могли схватить, как только он показывался на своей земле. «Если виллан убежал и через несколько лет вернулся домой, где был схвачен, то арестовавший его бейлиф не нарушает закон. Виллан может бродяжничать шесть, семь лет или даже больше, но если в конце концов он возвращается к своему очагу, его должно схватить, поскольку он не перестал быть законной собственностью своего господина. По возвращении он оказывается в тех же условиях, что и до побега».

Многие, разумеется, бежали в надежде на лучшие заработки и пытались выдавать себя за свободных поденщиков. Впрочем, мало кому удавалось скрыть свое прошлое; боясь оказаться в колодках и попасть к прежнему господину, такие рабочие при малейшем подозрении немедленно бежали, переселялись в другое графство и окончательно делались бродягами. Другие, недовольные своим лордом, покидали родные деревни лишь затем, чтобы немедленно превратиться в опасных преступников, без крова и приюта. Третьи же, неспособные или просто нежелающие работать, делались нищими либо промышляли случайным воровством. «Огромное количество помянутых бродячих поденщиков становятся опасными грабителями, и их грабежи и злодейства умножаются с каждым днем. Нужно воспретить оказывать им какую-либо помощь; нужно сажать их в колодки или отправлять в ближайшую тюрьму, а затем отсылать на родину… эти бесстыдные нищие, с мешками на плечах, ходят и клянчат у дверей, хотя могли бы, при желании, заработать хлеба и пива трудом. Как правило, они знают ремесла, но предпочитают не работать».

«Судья Уильям ле Сэвидж схватил двух мужчин, пришедших неизвестно откуда, и одну женщину и заточил их в тюрьму и держал там, пока один из мужчин не умер, а другой не лишился ноги. Женщина тоже лишилась ступни из-за грязи и заражения. Затем они предстали перед судом и были допрошены; когда же выяснилось, что они не причастны ни к какому грабежу или иному злодеянию, им позволено было уйти восвояси».
Впрочем, ни колодки, ни тюрьмы не уменьшили количество беглых крестьян, которым надоело быть буквально прикованными к земле. Многие пользовались любым способом, чтобы покинуть родные края – иногда под предлогом паломничества. Они отправлялись в путь, с посохом пилигрима в руках… и более не возвращались, несмотря даже на то, что каждому серву надлежало иметь письменное разрешение, если он намеревался покинуть пределы своего манора (и уж тем более выйти за границы графства).
Власти старались сократить число нищих; иногда их вынуждали поселиться в том городе, где они были обнаружены, и жить там до конца жизни, или насильственно отсылали на родину, опять же с запретом покидать пределы родного округа. Бродячие школяры зачастую оказывались в той же категории – особенно учитывая их пристрастие к попрошайничеству и мелкому воровству. Зачастую местные власти равняли их с нищими и сажали в колодки, за неимением соответствующих писем от университетского начальства, дарующих школяру разрешение просить милостыню в период вакаций…https://sherwood-arrow.livejournal.com/44298.html

Аутло и последствия

скрытый текстНа заметку всем игрокам, имеющим родню/друзей/знакомых в числе аутло, а также обладающих добрым, чувствительным сердцем и склонностью помогать ближнему :). Очень прошу заметить, что может за этим последовать.
Родственников аутло не наказывают по самому факту родства, и это радует. Но: семья аутло может лишиться имущества (которое, несомненно, конфискуют в пользу короля).

С пособничеством все гораздо опаснее. Укрыватели и сообщники воров, грабителей и разбойников, согласно Кларендонской ассизе, точно так же подлежат и аресту и наказанию, как и сами преступники. Причем за укрывательство и пособничество наказывают аналогично, т.е. смертной казнью через повешение, поскольку помощь преступнику приравнивается к измене. Таким образом, попытка поддерживать связь с родственником или другом-аутло чревата большими проблемами – а в случае с сервами, может пострадать не только конкретный человек, замеченный в пособничестве, но и вся семья и даже вся община (с которой как минимум сдерут огромный штраф). Причем пособничество – это не только предупредить об облаве или поработать наводчиком. Поданный кусок хлеба, проданная незнакомцу рубашка, гостеприимство, оказанное «чужаку», а главное, недоносительство о подозрительной личности, появившейся в деревне или в городе, - все это могут счесть пособничеством, и виновнику придется доказывать, что он честно «не знал».

Лорд в данном случае не послужит своему арендатору защитой, поскольку пособничество аутло – это уголовное преступление, которое разбирается на суде графства. За попытку «прикрыть» пособника может поплатиться и лорд – как минимум неприятной необходимостью объясняться перед судом.
Кстати, укрывательство и пособничество – это преступление, за которое могут казнить, невзирая на возраст.

Мало того, что аутло нельзя помогать. Особые представители всех населенных пунктов (т.н. присяжные) – законопослушные и достойные доверия граждане – обязуются на выездных сессиях суда сообщать властям о совершившихся в округе/деревне/городе преступлениях, а также обо всех появившихся в последнее время сомнительных личностях.

И не должно быть никого в замке либо вокруг замка, кто отказался бы впустить шерифа к себе во двор или на свои земли, чтобы тот мог повидать общины и проверить, все ли дали присягу.
И пусть никто в городе или поселении не принимает в своем доме, на своей земле или под своей властью людей, которых не намерен представить суду, если их ищут; в противном же случае пусть за него отвечает община.
И пусть никто в городе или поселении, в замке или за его пределами, не отказывает шерифу в праве войти на его земли, с тем чтобы арестовать тех, кто известен или обвинен как грабитель, убийца, вор или их укрыватель, или объявленный вне закона, или браконьер; но должно, чтобы все помогали их арестовать.
Более того, в обязанности всякого законопослушного гражданина (помимо присяжных) также входит доносить властям о сомнительных/незнакомых лицах, появившихся в окрестностях.
И также король воспрещает, чтобы всякому бродяге, т.е. праздношатающемуся или неизвестному человеку, давали приют, иначе как в городе; но и там не надлежит принимать его дольше, чем на одну ночь, если только он не заболеет, находясь там, или не заболеет его лошадь – то есть, если он не будет иметь оправдания.
А если он останется дольше, чем на одну ночь, то должно его арестовать и держать в тюрьме, покуда его лорд не освободит его под свое ручательство или он сам не предложит поручителей, и тот, кто дал ему приют, тоже должен быть арестован.

Достаточно простого подозрения, чтобы законопослушный гражданин имел право поднять тревогу и потребовать ареста человека, который показался ему подозрительным…

И если в городе ночью появится какой-нибудь незнакомец и если кто-нибудь его заподозрит, должно его немедленно арестовать и отвести к шерифу, и держать под стражей, пока все не разъяснится. И если кто заподозрит другого в грабеже, убийстве или краже, будь то днем и ночью, то должен немедленно кликнуть стражу, чтобы этого человека арестовали. Если кто не подчинится аресту, следует объявить его в розыск, и стража должна искать его по городу и по близлежащим городам и деревням, пока наконец преступника не схватят и не предъявят шерифу.

Впрочем, если незнакомец не выглядит подозрительно, не ходит задворками, не прячется – иными словами, если это типичный ремесленник на отхожих промыслах, коробейник, бродячий музыкант или пилигрим – то зачем же на него доносить? ;)

Даже священникам официально запрещено давать пристанище людям, за добропорядочность которых они не могут поручиться.

Также король воспрещает монахам и каноникам и любой обители принимать людей иного звания, нежели монахи, каноники и члены орденов, до тех пор пока не вызнано будет о его репутации (если только человек не болен смертельно).

Имущество преступников конфискуется и отходит королю (даже если преступник жил не на земле, принадлежащей непосредственно его величеству). Т.е., шериф или другие представители местной власти являются на ту землю, где проживал аутло (а ныне, вероятно, живет его семья), чтобы распродать/забрать/описать имущество (возможно, даже разрушить дом и прочие постройки). Если земля принадлежит не напрямую королю, а лорду, король получает ее в свое распоряжение на год и один день (поскольку он по умолчанию является верховным сувереном) и может делать с ней, что хочет, после чего должен вернуть надел прежнему хозяину. И, разумеется, на этой земле должны впредь жить люди, за благонамеренность которых можно ручаться.

Если муж совершил уголовное преступление, его имущество будет конфисковано; таким образом, его вдова теряет все права на приданое. Жены преступников не получают ничего из имущества, принадлежащего супругу. Когда некая женщина, вторично выйдя замуж, попыталась по суду вернуть свое прежнее приданое, выяснилось, что она не может этого сделать, потому что ее первый муж был повешен за грабеж.

Человек, который оказал помощь аутло, не зная о том, что перед ним преступник, а не просто путник или бродяга, с вероятностью избежит виселицы (но не штрафа за то, что принял у себя сомнительную личность). Скорее всего, при наличии надежного поручителя (лучше всего – лорда), который подтвердит благонамеренность и законопослушность провинившегося, обойдется без смертной казни.

С другой стороны – кто же эти аутло, разбойники, лесные братья? В их среде были как профессиональные преступники, не знающие иного образа жизни, так и люди, загнанные в лес страхом смерти (браконьеры, беглые сервы, неудачливые воры). Одни из них также выходили грабить на большую дорогу, другие предпочитали бродяжничать и перебиваться мелким воровством по деревням…
Аутло терял связи с иными людьми, лишался званий и титулов, заключенные им сделки и договоры не имели никакой юридической силы, все клятвы и обещания автоматически считались расторгнутыми.
Аутло беззащитен. В некоторых графствах закон воспрещает его убивать – только если он противится поимке или убегает от погони; но поймать его – долг каждого законопослушного человека. Но, скажем, в Глостершире и Герфордшире обычай дозволяет убить аутло при любых обстоятельствах и совершенно безнаказанно – так же, как убили бы волка. Если, зная его положение, кто-то дает аутло приют, - это преступление, караемое смертной казнью. Аутло – человек вне закона и без друзей. Он лишен всех собственнических, имущественных, договорных прав; король обязан опустошить его землю, а лорд – конфисковать выморочный надел; все имущество отходит к королю; все договор, узы присяги и феодальной верности считаются расторгнутыми. Кровь преступника «загрязнена», и дети, рожденные после совершения преступления, не имеют права наследовать – не только отцу, но и кому бы то ни было вообще.

О том, что эти люди представляли реальную опасность, свидетельствуют многочисленные предупреждения современников; хотя, несомненно, они пользовались некоторым сочувствием простолюдинов, но, скорее всего, это сочувствие было изрядно окрашено страхом – разбойники, которым уже нечего было терять, вполне могли «убрать» доносчика (а то и "благодетеля") либо поджечь дом…

В 1213 г. двое подозреваемых в браконьерстве были арестованы и посажены в тюрьму вблизи Раффордского аббатства (в окрестностях Шервуда), но были незаконно освобождены ночью, бандой «неизвестных», которые напали на стражу. Это сошло совершенно безнаказанно, хотя и было назначено следствие, во которого стало известно, что обоих браконьеров знали по именам. На суде не согласился выступить ни один свидетель.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/44716.html

Также:
Так, в конце XIII в. (1276 г., если быть точным) Джон де Ласель (John de Lascelles), главный лесничий Шервудского леса, в сопровождении двух рядовых лесничих, поймал и арестовал двух нарушителей лесного закона, которые были обезоружены и посажены под замок в деревне Блидуорт; в дальнейшем предполагалось передать их шерифу Ноттингемскому. Однако ночью появилась шайка вооруженных людей в количестве 20 чел., которая напала на часовых (впрочем, без применения оружия). Неизвестные взломали замок, освободили арестованных, после чего до утра держали в осаде дом, где ночевал главный лесничий. Хотя, как выяснилось, разбойников хорошо знали в округе, никаких санкций не последовало ...

Согласно норманнскому лесному закону, всякий мог подать ходатайство о разрешении выпасать на территории королевского леса скот или рубить деревья, но подобное разрешение непременно предполагало уплату определенной суммы в казну. Если собирать хворост для растопки дозволялось бесплатно, то выносить из лесу упавшие стволы или рубить ветви «толщиной более чем в палец» крестьяне могли только при условии определенной ежегодной выплаты. По закону каралось убийство лесных животных и птиц (в понятие «дичи» входили «лесные звери, а именно олени, дикие кабаны, волки, косули, зайцы, лисы, куницы, бобры, выдры, барсуки, рыси, кролики, рыжие белки, а также фазаны, куропатки, голуби, вальдшнепы и бекасы»). Дикие лебеди, утки и гуси в этот перечень, как ни странно, не входили, зато лесной закон воспрещал ловить рыбу в лесных озерах, реках и ручьях.

Часть 1.
Вообще, понятие «леса» (forest) в Средние века довольно размыто, и законодательные нормы далеки от единообразия. В средневековой Англии понятие «forest land» вовсе не обязательно обозначало территорию, покрытую собственно лесом, но могло также относиться и к открытым пространствам, и к вересковым пустошам. Так, «Лесной закон» включает в это понятие как собственно «земли, покрытые лесом», так и вообще те места, где могут обитать дикие звери и птицы. Это к вопросу о том, считается ли браконьерством охота за кроликами на холмах. Да, считается. Ибо вся дичь принадлежит королю. Или лорду, которому король даровал право охоты в лесных угодьях.

скрытый текстНа момент игрового действия основной законодательный документ по данному вопросу – «Лесная ассиза» (понятие «королевского леса» установлено еще в 1086 г. Вильгельмом Завоевателем). Вкратце: лес принадлежит королю, дичь в нем и деревья – соответственно, охотиться и рубить можно лишь по специальному разрешению (выдается, самоочевидно, знати, светской или духовной). Для йоменов и сервов охота и порубка под строжайшим запретом, хотя для растопки и строительства позволительно собирать сушняк и утаскивать упавшие деревья. За разрешение на сбор хвороста и сушняка надлежит заплатить лорду, на земле которого проживает данный арендатор – свободный или крепостной. Отсутствие разрешения чревато штрафом и прочими неприятностями.

1. Далее, король приказал, чтобы никто не появлялся в лесу с луками, стрелами и собаками, если только у этого человека нет разрешения от короля или за него законным образом не может поручиться кто-нибудь другой.
2. Далее, он воспрещает дарить, продавать, рубить и сводить деревья из королевских лесов; но жители могут забирать из лесу упавшие деревья (т.е. не срубая их), если им необходимо, под присмотром королевского лесничего. («Лесная ассиза короля Генриха»).

И йоменам и сервам дозволяется иметь оружие (хотя отдельно взятый лорд может запретить это своим крепостным). Но любой человек, захваченный с оружием в лесу, получит множество проблем. Серв или йомен, убивший дикое животное, которое травит его посевы, также рискует подпасть под наказание.

Далее, король приказал, чтобы никто не смел гонять и пугать диких животных, в лесу или за его пределами, под страхом тюремного заключения сроком в один год и уплаты штрафа; и чтобы никто, под страхом того же наказания, не смел возводить никаких преград для диких животных, в промежутке между лесом и тем местом, где живет он сам. (Лесная ассиза»).

Под статью «браконьерство» подпадает не только сам факт охоты и убийства дикого животного. То есть, если тебя захватили над тушей убитого тобой оленя (лесничий видел, как ты его убил) – это явное браконьерство. Но также браконьерством считается: нести или разделывать тушу убитого животного (даже если ты не убил, а просто нашел – доказывать свою невиновность будешь долго); быть застигнутым над тушей убитого животного (см. выше в скобках); вести по лесу собаку на сворке или находиться с нею в лесу (заметим, что деревенским собакам с этой целью превентивно рубили когти или один-два пальца на лапе). «Подозрительное поведение в лесу» тоже может послужить поводом для задержания. Если лесничий видел, как ты целился (неважно, в оленя или в дальний дуб) или что готов был спустить собаку с поводка (неважно, за кроликом или за бабочкой погоняться), - готовься к неприятным объяснениям.

Поддержанием порядка в королевских лесах занимаются лесничие, старшие и младшие (младшие находятся в непосредственной зависимости от старших, зачастую именно им они приносят клятву соблюдать лесной закон; старшие лесничие дают клятву шерифу).

И если были вырублены деревья в королевском лесу или убит олень и лесничий не может дать тому никакого достойного оправдания, то король приказывает, чтобы по закону наказан был сам лесничий, и никто иной. («Лесная ассиза»).

За браконьерство в конце XII в. полагается смертная казнь через повешение (Ричард I ужесточил Лесной закон, вернув обычаи эпохи Вильгельма Руфуса и Генриха II, когда браконьеры в обязательном порядке платились with limb and life – т.е., подвергались смертной казни или увечью). Напомним: смертной казни подлежат начиная с 14 лет (для мужчин) или с 12 (для женщин). В виде особой милости (для старика или малолетнего) смертная казнь может быть заменена на отрубание руки /пальцев (как правило, указательного и среднего, чтобы впредь нельзя было натянуть тетиву) или лишение глаза. Сходным образом за преступление платится и собака браконьера – ее вешают или отрубают лапу. Лишь в 1217 г. смертную казнь за браконьерство вновь сменили на штраф, тюремное заключение сроком на год или пожизненное изгнание из страны.

Браконьерство относится к уголовным преступлениям – т.е., за это (как за убийство или грабеж) отвечают не перед судом сеньора (манориальным судом), а перед судом графства (судом шерифа). Местные представители власти или лорд, арестовавший браконьера на своей земле, обязаны задержать его до очередного заседания окружного суда (либо посадить в тюрьму, либо отпустить под залог и поручительство, что, впрочем, чревато побегом виновника). Огромное количество outlaw связано именно с делами о браконьерстве – десять беглых на одного повешенного.

Лесничие не имеют права повесить или изувечить захваченного браконьера на месте – они обязаны доставить его в тюрьму, где он будет дожидаться суда и следствия. В противном случае лесничих ждут неприятности за превышение полномочий. Впрочем, исключение может быть сделано для известного outlaw, которого, в случае опознания, могут вздернуть на ближайшем дереве.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/44114.html

Часть 2.

«Лесной закон», действующий в пределах т.н. королевского леса (т.е., территории, принадлежащей лично королю), ввел в английское законодательство Вильгельм Завоеватель.

скрытый текстС другой стороны, 1066 по 1086 гг. он активно раздавал землю в покоренной им Англии крупнейшим норманнским фамилиям, которые поддерживали его в ходе завоевания; внедрение закона, в том числе, наложило ряд ограничений на новоявленных землевладельцев, успевших устроить себе «частные» охотничьи угодья. В период, когда растущее население осваивало новые пахотные земли, когда охота была главным развлечением для большинства и также основным средством добыть мясо для пропитания, когда дерево оставалось главным строительным материалом, подобные административные ограничения воспринимались без всякого энтузиазма.

Англосаксонские законы регулировали выпас скота и пахоту, охоту на диких животных и вырубки, но представляли собой, скорее, руководство к действию, чем общеобязательные королевские постановления, проводимые в жизнь силой. Норманны усилили, дополнили – и насильственно воплотили лесной закон в жизнь. Смертная казнь через повешение за нарушения лесного закона спустя некоторое время после Вильгельма была отменена, но кары по-прежнему оставались суровыми – за браконьерство взимали крупные штрафы, клеймили каленым железом, выкалывали глаза, отрубали руки. Смертную казнь за серьезные прегрешения против лесного закона вновь вернул Вильгельм II Руфус в 1087 году, сохранялась она и во время правления Генриха I. В очередной раз ввел ее в законодательство Ричард I.

Согласно норманнскому лесному закону, всякий мог подать ходатайство о разрешении выпасать на территории королевского леса скот или рубить деревья, но подобное разрешение непременно предполагало уплату определенной суммы в казну. Если собирать хворост для растопки дозволялось бесплатно, то выносить из лесу упавшие стволы или рубить ветви «толщиной более чем в палец» крестьяне могли только при условии определенной ежегодной выплаты. По закону каралось убийство лесных животных и птиц (в понятие «дичи» входили «лесные звери, а именно олени, дикие кабаны, волки, косули, зайцы, лисы, куницы, бобры, выдры, барсуки, рыси, кролики, рыжие белки, а также фазаны, куропатки, голуби, вальдшнепы и бекасы»). Дикие лебеди, утки и гуси в этот перечень, как ни странно, не входили, зато лесной закон воспрещал ловить рыбу в лесных озерах, реках и ручьях.
За соблюдение лесного закона, в первую очередь, отвечал шериф; все браконьеры и прочие нарушители оного закона доставлялись на суд шерифа, который вершился именем короля. Все землевладельцы в пределах графства – и их главные лесничие – также отвечали перед шерифом как перед представителем короны. Назначенный королем смотритель лесов (позже – королевский егерь) считался равным по статусу шерифу. Следить за «соблюдением границ королевского леса» также вменялось в обязанность определенному количеству именитых рыцарей графства, которые регулярно объезжали границы условленных земель, надзирая за тем, чтобы «незнание никому не служило оправданием». Все частные охотничьи угодья, примыкавшие к королевскому лесу, в обязательном порядке отделялись от королевских владений забором или канавой.

Главной силой осуществления лесного законы были лесничие; они приносили королю клятву, в которой обещались исполнять лесной закон, и в их обязанности входило патрулировать территорию, а также арестовывать нарушителей и подозреваемых. В свою очередь, они отвечали перед назначенными королем смотрителями леса, которые передавали сверху вниз новые указы и заблаговременно оповещали об имеющей быть королевской охоте. Лесничие официально имели право арестовать или убить нарушителя; для того, чтобы «обозначить» арест, лесничему достаточно было положить руку на плечо подозреваемого – но если тот отказывался повиноваться, лесничий мог применить силу. Если нарушитель убегал, лесничий имел право стрелять на поражение. Иногда людей вызывали в суд, даже если ареста произведено не было, но человека заподозрили в чем-то противозаконном и впоследствии лесничий смог его опознать.

Королевские лесничие обязаны были регулярно показываться в деревнях в пределах своих участков, чтобы местные жители хорошо знали их в лицо, а также носить «королевскую ливрею» (опять же, чтобы выглядеть узнаваемо). Эта униформа включала вышитый герб с изображением охотничьего рога (для лесничих) или топора (для тех, кто следил за вырубками). Лесничие получали дважды в год ткань на пошив униформы – четыре ярда серой шерстяной ткани зимой и столько же зеленой шерстяной ткани летом. Владельцы частных охотничьих угодий нанимали для их охраны «частных» лесничих, которые, вероятно, приносили клятву соблюдать королевский лесной закон в тех случаях, если порученные им территории примыкали к границам королевского леса или находились в непосредственной близости. При необходимости, от таких лесничих могли потребовать присутствия в суде, если какое-нибудь преступление против королевской собственности произошло поблизости от их участка.

Начиная с 1080 г. лесничие были вооружены луком, кинжалом и мечом; их основной функций было, скорее, ограничивать количество правонарушений, нежели предотвращать их. Все знали, что преступления совершались и будут совершаться – в том числе, самими лесничими, которым порой тоже приходилось голодать из-за недорода (и которые наверняка не все отличались безукоризненной честностью).

Собакам, обитающим в пределах леса, в обязательном порядке отрубали три пальца/удаляли три когтя на передней лапе (иногда на обеих), чтобы помешать им гоняться за дичью (в некоторых случаях, собакам выдергивали клыки). Эта процедура носила название lawing of dogs (т.е., буквально «узаконивание»). От нее освобождали только маленьких собачек, которые могли пролезть в железное кольцо шести дюймов в окружности; в одном из судов в окрестностях Шервуда вместо кольца использовали стремя. «Узаконивать» собак надлежало в суде, посредством щипцов или долота (т.е., достаточно негуманно).

«Питер Маули, Джон сын Малкина, Уильям сын Томаса сына Стивена, Уильям из Хэйвердейла и другие в субботу 14 апреля 1313 года убили двух оленей в Уидейл-Ригг при помощи гончих и луков со стрелами. Одного оленя съели собаки Питера, а другого отнесли к нему домой. Питер оштрафован, остальные сбежали и объявлены вне закона».

“Только маленькие собачки и мастиффы (sic!) с вырванными когтями могут находиться в лесу, но никакая иная собака не может там находиться, если на то нет серьезной причины, если это право не даровано королем или если она не принадлежит владельцу леса».

«Хотя закон гласит, что lawing надлежит проводить каждые три года, по обращению самих владельцев и непременно посредством верных и честных людей, лесничие ежегодно разъезжают по городам и деревням, дуют в рога и производят огромный шум, так что мастиффы начинают на них лаять. И тогда они штрафуют честных людей, у которых есть собаки, если у тех не отрублены три пальца и не срезана часть подушечки на правой передней лапе, хотя закон требует только отрубания пальцев».

Человек, который едет по лесу на лошади или имеет при себе лук со стрелами/охотничий нож/меч может быть остановлен и арестован «до выяснения» - как и всякий, кого в пределах королевского леса захватили «red-handed» (т.е., если на нем самом или на его одежде были обнаружены пятна крови); а также если человек нес или перевозил животное, живое или мертвое; или если кто-нибудь видел, как он подобрал палку «толщиной больше пальца» или срубил ветку. Разумеется, подобные постановления можно было трактовать очень широко, и, несомненно, они давали почву для взяток, подкупов и шантажа.

Кем были главные нарушители лесного закона и как с ними обходились?

«Томас Инкел, лесничий из Клиффа, обнаружил в Сибертонском лесу участок земли, мокрый от крови, и по кровавому следу на снегу дошел до дома Ральфа Реда из Сибертона. Там он послал за другими лесничими и за честными людьми (foresters and good men). Они обыскали дом Ральфа и обнаружили кусок оленины; тогда они арестовали Ральфа и отправили в тюрьму в Нортхэмптоне, где он и умер. Но незадолго до смерти, находясь в тюрьме, он назвал имени Роберта Стерди из Сибертона и Роджера Тока, объявив, что они совершили помянутое преступление в лесу вместе с ним. И лесничие обыскали дом помянутого Роберта и нашли оленьи кости. Они также арестовали его и отправили в тюрьму. В доме Роджера Тока они нашли уши и кости разных лесных животных. Роберт Стерди, представ перед судом, сказал, что дал в своем доме приют собакам Уолтера из Престона. Эти собаки ели оленину, отсюда и кости; Роберт клянется, что виноват в этом помянутый Уолтер, и пусть его завтра же вызовут. Уолтер подтвердил, что его собаки пятнадцать дней провели в доме Роберта, а сам он в это время охотился на косуль. Помянутый Роджер Ток, представ перед судом, все отрицал. А что касается найденных ушей и костей, то они принадлежат животным, которых загнали собаки Уолтера из Престона. А поскольку Роджер долго пробыл в тюрьме и был едва жив, было решено его выпустить, запретив селиться в пределах леса».

1251 г.: «Это произошло в среду после Михайлова дня, когда Джеймс из Терлбера, Томас Испанец и Роберт Уик, лесничие сэра Джеффри Логли, лесного судьи, и прочие с ними, поехали в Фарминг-вуд, в Бригстоке, после обеда, и обнаружили нескольких человек, числом двенадцать, вооруженных луками и стрелами и замышляющих недоброе. Они вели на сворке трех собак, из которых одна была черная, другая рыжая с торчащими ушами, а третья черно-белая. Тогда лесничие окликнули их, и обе стороны начали пускать друг в друга стрелы. И двое нарушителей отделились от шайки и схватили Роберта Уика, который стоял подле дерева; а когда лесничие не смогли более противостоять им из-за численного перевеса, преступники скрылись».

1248: «Уильям ле Рас и Джефри из Пилтона, пешие лесничие из Уэйбриджа, около полуночи шли к Уэйбриджу, обходя дозором свою территорию, и около Олконбери увидели рыжую гончую, которая вспугнула олениху. Тогда они подозвали помянутую гончую и поймали ее. Вслед за гончей появились двенадцать человек, причем один нес топор, другой длинную палку, а остальные десять имели луки и стрелы, и они вели на поводках еще трех собак, из которых одна была белая, другая в черно-белых пятнах, а какого цвета была третья, лесничие не упомнят. Лесничие сих людей окликнули, и те выпустили в лесничих шесть стрел, из коих три были зазубрены, а три со свинцовыми шариками на концах. И лесничие тоже стали стрелять, но, поскольку было темно, а лес густой, они не знают, что сталось с теми людьми».

Суды, которым надлежало разбираться с нарушениями лесного закона, учредил Вильгельм Завоеватель; верховный «лесной суд» назывался Forest Eyre («лесная сессия»). Он собирался раз в год, и председательствовал в нем сам король или его личный представитель в данном графстве. Этот суд разбирал, во-первых, правонарушения и преступления против лесного закона, совершенные представителями знати, которых судить могли только пэры и которых нельзя было допрашивать в «низшем» суде; во-вторых, правонарушения, совершенные «низшими», но повлекшие за собой ущерб на сумму свыше шиллинга; в-третьих, Forest Eyre переносились дела в том случае, если обвиняемый был пришлым, которого никто в округе не знал, или подозреваемым аутло (и если нахождение вне закона было доказано, обвиняемого отсылали к шерифу или местному лорду, который его вешал, уже без всякого дополнительного разбирательства). Если на суд вызывали местного жителя, известного в округе и никогда до тех пор не сидевшего в тюрьме, он сам (или его семья или община) мог внести залог, наличными или имуществом за дозволение не находиться под арестом до дня суда. Но, разумеется, бывали случаи, когда обвиняемого освобождали под залог, после чего он бежал и оказывался вне закона, поскольку не являлся на суд в должное время. В таком случае, все его имущество – деньги, животные, предметы обихода и т.д. – переходили в казну.

С мелкими преступлениями против лесного закона разбирались местные суды, которые собирались раз в сорок дней; в них председательствовал местный старший лесничий (назначаемый шерифом и официально представляющий короля). В таких судах разбирались дела о предполагаемых или доказанных нарушениях, повлекших ущерб на сумму не выше одного шиллинга (если ущерб был больше, слушание откладывалось до следующей сессии Forest Eyre).
(надгробие на могиле лесничего)

Единственным оружием, которое как будто ускользнуло от внимания королевских чиновников и которое простолюдин мог носить в лесу, не рискуя быть арестованным, была дубинка (staff) – разумеется, если она не была недавно вырублена. Пилигримы и путники пользовались такими палками в дороге как посохами, поэтому запретить их ношение было совершенно не возможно. Классическая длина английской дубинки, как правило, была на четверть больше длины раскинутых в стороны рук (отсюда название quarter-staff). Эта тяжелая палка могла послужить серьезным наступательным и оборонительным оружием в руках человека, который умел ею пользоваться.

Самым тревожным временем для тех, кого нужда гнала в лес, были октябрь (когда спаривались олени) и т.н. fence-month (две недели до и две недели после Иванова дня – время, когда рождались оленята). В этот период всем идущим и едущим через лес воспрещалось сходить с дороги, и любого человека, обнаруженного в зарослях, лесничие имели право задержать, а при сопротивлении или бегстве застрелить.

В пределах Шервуда находились пять деревень и два монастыря; в общей сложности там проживали не более двухсот пятидесяти человек. Хотя Шервудский лес в 1200 г. занимал площадь в двенадцать квадратных миль, «обслуживали» его изо дня в день всего пятеро лесничих. При таком раскладе, разумеется, нарушения были довольно регулярными. В Шервуде столь часто появлялись вооруженные луками браконьеры, что в 1138 г. архиепископ Йоркский решил направить их энергию во благо и лично обратился с призывом к «людям Шервуда», призывая их взять свои луки и выступить на помощи Англии, боровшейся против шотландского вторжения. И действительно, отряд шервудских лучников принял участие в битве при Нортоллертоне – они «так утыкали шотландцев стрелами, что те стали походить на ежей». Иными словами, «люди из Шервуда» уже на тот момент повсеместно славились своим искусством, а стало быть, у них была возможность практиковаться в стрельбе из лука – где-то в безопасном месте, где они не рисковали угодить в тюрьму по обвинению в браконьерстве. Тем не менее, когда в 1140 г. им предложили принять участие в вышеупомянутой гражданской войне, шервудские лучники не откликнулись на призыв.

Нередко в королевском лесу происходили настоящие баталии между силами закона и порядка и шайками браконьеров. Так, в конце XIII в. Джон де Ласель, главный лесничий Шервудского леса, в сопровождении двух рядовых лесничих, поймал и арестовал двух нарушителей лесного закона, которые были обезоружены и посажены под замок в деревне Блидуорт; в дальнейшем предполагалось передать их шерифу Ноттингемскому. Однако ночью появилась шайка вооруженных людей, которая напала на часовых (впрочем, без применения оружия); неизвестные взломали замок, освободили арестованных, после чего до утра держали в осаде дом, где ночевал главный лесничий. Хотя, как выяснилось, разбойников хорошо знали в округе, никаких санкций не последовало, даже несмотря на то, что в суд были вызваны несколько свидетелей. Незадолго до того помощник шерифа Реджинальд де Грей участвовал в двух лесных стычках с разбойниками. Предполагаемый главарь шайки, по имени Роджер Годберг, был в конце концов схвачен местными жителями, которых возглавил лично сын шерифа. Он был отправлен в тюрьму, сидя в которой изъявил желание поступить на королевскую службу, и более о нем ничего не известно. В 1313 г. двое подозреваемых в браконьерстве были арестованы и посажены под замок в деревне вблизи Раффордского аббатства; опять-таки, ночью их освободила явившаяся в деревню банда «неизвестных» - и вновь никаких юридических санкций не последовало. Хотя обоих браконьеров в округе «знали по имени», в суд не явился ни один свидетель.

Несколько лесных стычек в 1320-х гг. были связаны с именами печально знаменитых братьев Фолвиллов, которые со своей шайкой, проникая в Шервудский лес со стороны Дерби, терроризировали местные деревни и браконьерствовали. Лишь в 1341 г. шериф Ноттингемский, сэр Роберт де Колвиль, начал предпринимать против них решительные действия; ему удалось изловить и казнить вожака, но шайка, избрав другого предводителя, бесчинствовала еще три года. Попадались и разбойники и благородного сословия. Так, сэр Гослин Денвилл возглавил шайку из двухсот наемников и аутло, с которой совершил беспримерно дерзкий рейд по йоркширским и шервудским деревням и монастырям во время баронского восстания в 1322 г. под знаменем Ланкастера. Столкнувшись с силами шерифа Йоркширского, который привел в лес шестьсот вооруженных бойцов, сэр Гослин сдался после отчаянной битвы, в которой погибло двести человек. Тем не менее, разбойник-аристократ не понес никакого наказания, поскольку поспешно присягнул на верность Эдуарду II.

В конце 1190-х гг., пытаясь противостоять постоянным разбойничьим набегам, шериф выстроил второй Ноттингемский замок в долине реки Лин и поставил там гарнизон, состоящий из ирландских наемников, однако этот план провалился, поскольку замок стоял чересчур изолированно и весьма нерегулярно снабжался припасами (местные лорды отказались это делать). Пережив несколько набегов, замок в конце концов был заброшен (его фундамент сохранился и поныне).

Большинство аутло удавалось в конце концов арестовать, потому что их выдавали или предавали – или потому что шайку попросту окружал большой вооруженный отряд. Облава, несомненно, требовала больших расходов, а потому устраивалась лишь в исключительных случаях. В таких случаях лесничие, скорее всего, запрашивали военную помощь у коменданта Ноттингемского замка. В том числе, подобные облавы были редкими еще и потому, что они наносили серьезный долговременный ущерб деревьям и дичи, и на «восстановление» зачастую требовалось много лет. Иными словами, поощрять слишком частые рейды, при которых лес попросту вытаптывался, а животные распугивались на много миль, было отнюдь не в интересах короля.

Назначение крупных сумм за голову самых известных аутло, как ни странно, не пользовалось особой популярностью и было не слишком выгодно; в любом случае, охота за браконьерами представляла массу трудностей. Главная из них заключалась в том, что человека, который желал спрятаться в Шервудском лесу, занимавшем сто тысяч акров в 1200 году, было очень нелегко найти.

В Шервуде (в том числе в стоящих в лесу монастырях) всегда искало убежища множество беглых преступников – убийц и воров, а также просто сбежавших сервов. Известен, по крайней мере, один инцидент, когда преступник, бегущий от лесничих, попросил убежища в монастырской церкви.

Средневековый лес по традиции служил убежищем тем, кто находился в бегах и скрывался от закона или собственного лорда. Сотни людей искали приюта в Шервудском лесу в период англосаксонских восстаний 1075-76 гг., когда норманны в отместку опустошили всю область от Ноттингема до Йорка. Большая часть этих беглецов, к сожалению, умерла от голода и лишений – даже Шервудский лес вряд ли мог прокормить такое количество людей одновременно. Но часть все-таки выжила и навсегда связала свою жизнь с Шервудом: сначала беженцы селились в естественных пещерах в глубине леса, затем принимались строить жилища на опушках. В период гражданских войн и разнообразных потрясений в лесу искали прибежище приверженцы обеих сторон, особенно – притом в больших количествах – дезертиры (в 1135-55, 1215-16 и 1322-33 гг.). Во время междоусобной войны Стефана и Матильды (1135-55 гг.), во время которой Ноттингем дважды выгорал, Шервуд был буквально наводнен людьми, ищущими укрытия. Многие из беглецов, отчаявшись, делались грабителями, чтобы прокормиться – либо, разжившись деньгами, вернуться в общество.

Запись 1323 года гласит, что из-за обилия подобных шаек требовалось вооруженное сопровождение, чтобы безопасно пройти через Шервуд (после чего эскорт требовался опять, поскольку дальше путь по Северному тракту лежал через Барнсдейл, где, в частности, укрылись после битвы при Боробридже в 1322 году множество побежденных мятежников, занимающихся с тех пор браконьерством и грабежами). В беспокойные времена монархи порой издавали специальный указ, где говорилось, что деревья и подлесок по обе стороны королевского тракта должны быть вырублены на расстоянии «полета стрелы» (т.е., примерно 100 ярдов), чтобы предотвратить нападение из засады. Тем не менее, в пределах Шервуда подобной меры никогда не предпринималось.
https://tal-gilas.livejournal.com/185183.html