Что почитать: свежие записи из разных блогов

– Нет… – Но в действительности Ганил уже понял, что хочет сказать ему легат Инквизиции.

– Дитер, твой «друг» – агент Инквизиции. Он – точнее, его хозяева – хочет завербовать тебя, дабы превратить в гамбитную пешку… Ты играл когда-нибудь в шахматы? Знаешь, что такое гамбит?

– Н-нет…

– Чтобы быстрее развить наступление, одна из сторон продвигает вперед пешку или фигуру, в итоге жертвуя ею. Тебя хотят выдвинуть вперед… чтобы при первой возможности принести в жертву. Тебе это надо? Нет?

– Но что же мне тогда делать?

– Держаться за меня. Пойми, я искренне хочу тебе добра… Ты помнишь Энцо?

– Да…

– Так вот, он здесь, в Арконцце. Похоже, его наняли патриции-республиканцы. Постарайся найти его.

– Зачем это вам? Выведать планы его союзников? Или… выследить его?

– Это нужно, чтобы его спасти.

– Ему угрожает опасность?!

– Ему постоянно угрожает опасность, и он это знает. И все же если у него появится свой ангел-хранитель – я буду чувствовать себя спокойнее… Понимаешь, мой мальчик, Инквизиция вовсе не единое целое. И в то время, пока одни лезут в политические свары или мучают каленым железом несчастных деревенских ведьм – другие занимаются действительно важным делом. Они ищут ответы на вопросы, которые никто никогда не задавал…

«Где-то я это уже слышал…»

– …В Инквизиции, – продолжал Альбертин, – есть группы и целые отделы, занимающиеся поиском и исследованием наследия Древних. Конечно, возникли они не от хорошей жизни… Сто лет назад за саму мысль исследования и использования артефактов Древних могли отправить на костер. Кроме нас, этими исследованиями также занимаются и независимые группы самого разного рода – от совсем уже обезумевших изуверов-культистов, до тайных лож магосов-исследователей. Есть и исследователи-одиночки; и Энцо – один из них. Впрочем, насколько я могу судить, поиск Древнего наследия для Энцо – всего лишь одно из увлечений. Он авантюрист, ищущий приключений…

– Но что от меня требуется?

– Я уже сказал: встретиться с ним и найти общий язык. Энцо нужен нам, очень нужен!..

Несмотря на пасмурную погоду, площадь была полна народу. На дощатом помосте стоял мужчина тридцати с лишним лет, в одеянии монаха, опоясанный веригами. Ганил даже вздрогнул – настолько сильно оратор напоминал Грюльхана.

– …Папа и принц, – говорил оратор, – есть свиньи, едящие из одного корыта! Святая Церковь превратилась в вертеп, где владычествуют чудовища в человечьем обличье! Они обирают вдов и сирот, не останавливаясь даже перед прямым грабежом! Разве святой Голеан хотел такого? Нет, он хотел сделать людей равными пред ликом Божьим! Чтобы не было ни раба и ни господина, ни ладдита, ни илирийца… Но те, кто правит Церковью ныне, служат уже не ему, а тому, против кого он всю свою жизнь сражался!..

Эствано, понуро опустив голову, закутавшись в плащ, стоял у стены. Ганил заметил его еще издали и кинулся к нему.

– Друг, Эствано! Ты сегодня неважно выглядишь…

– А, Ганил… Знаешь, трудно выглядеть важно, когда тебя грозят вышвырнуть из академии. Твой приятель, Дитер…

– Он мне, вообще-то, не приятель. Так… были знакомы когда-то… Ты ему не верь. – Придвинувшись поближе, Ганил перешел на шепот. – Мне кое-кто нашептал, что Дитер завербован Инквизицией, и что он хочет завербовать и тебя.

– Да неужели? – Против ожидания, слова Ганила не вызвали у Эствано серьезной реакции; похоже, что гестинамец и сам догадался, что Дитер не так прост. – Честное слово, все это такое мьердо… Эти паписты, этот Монте, эти патриции-республиканцы… Гори оно все огнем! Я-то надеялся, что здесь подобного безобразия не водится; а вот поди ж ты!.. Дитер предлагает мне теплое местечко в гвардии Монте… чтоб он провалился вместе со всеми этими интриганами!..

– …Не папа, не принц, не коррумпированные патриции! – распинался оратор. – Наш вождь – сам Господь и пророк его Галлеан! Так говорю я – Джулио Эврола! Сам пророк велел мне сказать это! Объединимся же, братья, ибо того хочет Господь!

– Того хочет Господь! – кричали люди. Ганил заметил, что возле помоста людям раздают белые плащи-сюрко с нашитым на них красным символом – крестом в круге. Затем он перевел взгляд на Эствано, продолжавшего кутаться в плащ – вряд ли только из-за плохой погоды…

– Ну-ка, раскрой плащ! – обратился он к другу. – Что ты там прячешь, а?!

Неловко улыбнувшись, Эствано развел полы плаща. Под ним был другой плащ – белый, точно такой же, как те, что раздавали у помоста.

– Прости, что я не сказал сразу… – произнес Эствано виноватым тоном. – Я примкнул к братству Божьего воинства, и теперь не служу ни папе, ни Монте, ни патрициям – только Богу. Примкни и ты к нашему воинству, дабы снискать небесные венцы…

Ганил снова поглядел в сторону помоста. Эвролы там уже не было; его сменил новый оратор, говоривший что-то о новом крестовом походе. Повернувшись, юноша побрел прочь; ему не давало покоя так некстати разбуженное воспоминание.

«Господь никого из людей не вознаграждает! Потому что люди злы, подлы, нерадивы, скупы – грешны, одним словом!..»

«Кроме того ада, где дьявол наказывает грешников, есть и ад земной! И от него вам уж точно не уйти!»

– Стой, ты куда? – крикнул ему вслед Эствано. – Да что с тобой?..

Юноша, не оглядываясь, шел по узким улочкам. Он догадывался, что зашел слишком далеко, попросту заблудился – но останавливаться ему не хотелось. Он шел и шел – без цели, без смысла…

– Эй, стой! Стой!..

Откуда-то выскочили двое в плащах – один высокий, другой низенький. Они окружили Ганила с двух сторон.

Грабители?! Этого еще не хватало!.. Юноша схватился за шпагу, приготовившись дорого продать свою жизнь.

– Ганил, ты не узнал меня? – Высокий «грабитель» откинул капюшон плаща и снял скрывающую лицо полумаску.

– Энцо? Вы?.. – Ганил оглянулся.

Второй «грабитель» был без маски – вместо этого его лицо полностью скрывали бинты.

– Это мой друг, – пояснил Энцо. – В свое время он попал в беду и сильно обгорел. И он недостаточно хорошо знает здешний язык…

Так шло время; дни складывались в недели, а недели в месяцы. С прибытия Ганила в Арконццу минуло уже три года; все уже забыли историю с поимкой культистов, тем более, что ее уже давно затмили другие животрепещущие новости. В тавернах и на приемах знати обсуждали одну из таких новостей – вскочивший на глазу герцогини Эрлинии ячмень – когда вестовые принесли в город действительно важное известие.

В десятке лиг от Арконццы, в своем родовом замке в возрасте семидесяти шести лет испустил последний вздох король Талласии Маженто Четырнадцатый. Королем, надо сказать, он в течение последних двадцати с лишним лет был только номинально. После мятежа, направленного против первого королевского министра Гаэтани, король был фактически низложен. Тем не менее, патрициат Талласии согласился оставить за ним корону, а также все его имущество и большую часть привилегий – при условии, что тот откажется от любых попыток влиять на решения, выносимые патрициями по государственным делам. Ни для кого не было секретом, что короля на самом деле оставили исключительно как гарантию, что трон не достанется его племяннику, принцу Монте. Этого малого в Талласии ненавидели не меньше, чем министра Гаэтани, за то, что тот заключил союз с лежащим к северо-востоку от Талласии княжеством Мюкельберг и в знак нерушимости этого союза женился на дочери тамошнего курфюрста. С Мюкельбергом и его соседями у талласийцев давно уже шла вражда, в прошлом неоднократно перераставшая в войну; самих мюкельбергцев талласийцы презрительно называли не иначе, как «потато» – за их привязанность к картофелю.

Теперь старый король умер, и ничто не мешало ненавидимому всеми племяннику занять талласийский престол…

– …Боюсь, скоро здесь будет жарко! – разглагольствовал Эствано, потягивая из кружки дешевое вино. – Большинство патрициев выступают против Монте; они до того его ненавидят, что готовы провозгласить республику – лишь бы не отдать ему корону! – В голосе потомственного гестинамского дворянина звучало явное презрение в адрес талласийских патрициев, готовых променять власть аристократии крови на власть вчерашних торгашей, купивших себе дворянские грамоты.

– Думаешь, принц отступит? – Ганил, скептически нахмурясь, посмотрел на собеседника. Ему, если честно, было все равно, добьются ли патриции изгнания принца или нет.

– Ты бы отступил? – Эствано пригнулся к Ганилу. – Тем более, что он далеко не беззащитен и не безоружен. Сто пятьдесят «потато» из Мюкельберга, плюс сто из Ундервольда, плюс сто двадцать из Геренгена, плюс рейтары-наемники со всех концов… Э, да вот же и один из них!

В таверну вошел молодой человек в костюме из ткани темно-янтарного цвета, с лазоревой подкладкой, выглядывающей из многочисленных разрезов. На поясе его болтался кацбальгер в ножнах, которым он то и дело задевал ноги прохожих (Ганил был готов поклясться, что он делал это намеренно). Похоже, этот рейтар нацепил на себя все свое жалование, да еще и задолжал немало.

– Эй, тавернщик! – Взмахнув рукой, рейтар плюхнулся на скамью. – Пива и копченого мяса мне! – Сорвав с пояса кожаный кошель, он потряс им, как бы демонстрируя, что тот полон. Затем, развязав завязки, он заглянул внутрь, покопался в кошеле пальцами и наконец, выудив два дуката, эффектным жестом бросил их на стол.

Еще когда наемник вошел в таверну, Ганилу показалось, что он уже где-то видел этого человека. Теперь же это подозрение превратилось в уверенность.

– Эй, – негромко окликнул юноша рейтара, – ты, случайно, не Дитер?

– А? – вздрогнул тот, оборачиваясь. – Да, я Дитер. А ты…

– Я Ганил из приюта святой Гернессы. Узнал меня?

– Ты?! – Дитер искренне удивился. – Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь! Как же тебя сюда занесло?

– Я студент Академии Кошкоглазых. Наверное, ты слышал о ней?

– Конечно, слышал… Но туда, наверное, без связей лучше не идти. Куда мне, приютскому выкормышу… Вот в наемники – это совсем другое дело! Принц Монте щедро платит тем, кто готов ему служить. Кстати… может, ну ее, эту Академию? Корпеть над книжками, наживая горб и портя зрение? То ли дело на службе у принца своей шпагой добыть себе славу и богатство! Приходите, честное слово, вам будут рады! Хозяин окажет вам великую честь…

– А ты знаешь, как меня зовут? – Эствано вышел из-за стола. – Меня зовут Хабриелло Мари Эствано де ла Гарсиа Мармороло, мой предок был правой рукой Безеда Доблестного, первого гестинамского короля и победителя язычников-южан! Кровь моего рода течет в жилах королей – и твоего хозяина тоже, между прочим! Так что это не Монте окажет нам честь, это мы окажем ему честь взять над нами командование! Или не окажем…

От этой произнесенной на одном дыхании тирады Дитер на несколько секунд застыл с ошеломленным видом.

– Вот как?.. – промолвил он, когда дар речи вернулся к нему. – Что ж… столь высокородный… Я думаю, Монте будет очень рад… если вы придете к нему…

– Неизвестно, будем ли этому рады мы, – отрезал Эствано. – Мы довольны той жизнью, которой живем. Утром – занятия в либрариуме, либо лекции профессоров; днем – упражнения в фехтовании; вечером можно посетить храм любви, или просто гульнуть в кабаке… Лично я такой жизнью вполне доволен! Надеюсь, что и мой друг того же мнения…

Ганил промолчал. Не то, чтобы он не был согласен с Эствано – но, с другой стороны, за спиной Эствано не стояла Инквизиция. Он свободен в выборе, может стать наемником или кем-то еще; а вот Ганилу придется сделаться клинком Церкви, гончим псом святого Голеана. Когда-то он согласился на эту участь – ибо у него не было выбора. Но теперь-то выбор был?..

– Ну, как знаете… – Дитер хотел было встать, но тут трактирная служанка поднесла заказанные им пиво и мясо. – Послушайте, а может, нам выпить вместе? За знакомство, а?

– Это будет неплохо! – Запустив руку в кошелек, Эствано, не глядя, вытащил оттуда несколько монет и кинул их служанке. – Вина на все деньги! Сдачи не надо!..

…Смеркалось. Небо затянуло тучами – погода обещала быть ненастной.

От выпитого вина у Ганила кружилась голова. К счастью, он вовремя остановился, а то, наверное, некому было бы довести его до замка, где располагалась академия. Дитер едва держался на ногах и норовил заснуть прямо на ходу; что же до Хабриелло Мари Эствано де ла Гарсиа Мармороло, то он, что называется, и вовсе лыка не вязал.

– Э… слышь, Дитер… – произнес Ганил, поддерживая Эствано, – как там нынче… в Ахатенбурге… ты не в курсе?..

– Пло… плохо там… – сонным голосом ответил Дитер. – Спустя год после того… как ты… ну это… в общщщ… мнмм… Да, вот… через год разразилась… это… эпи… э-пи-демия… Чума… треть города… амм… на кладбище…

Ганил поморщился. Все-таки память бывает иногда той еще сукой… Ему жутко не хотелось тревожить собственное прошлое, которое он когда-то постарался схоронить в своей памяти; однако он понимал, что это самое прошлое могут потревожить и без него.

– А что… как там этот… вонючка?.. Ну помнишь, старый козел… Грюльхан?..

– Все… помер Грюльхан… от чумы… Ну, туда… ему… и дорога… амм…

– Дитер, не спи…

Вопреки ожиданию, известие о том, что Грюльхана нет в живых, не принесло Ганилу облегчения. Словно из души вынули старую ржавую иглу, и затем смазали рану скипидаром. Нет, встреча с прошлым – явно не к добру, не к добру… Юноша не мог отделаться от чувства, что это не первое его свидание с тем, что он с радостью бы забыл. Наверное, и впрямь лучше будет послушаться предложения Дитера и уйти в наемники…

Ганил плохо помнил, как он добрался до академии, как пришел в свою личную спальню и заснул на неразобранной постели, прямо в одежде.

– Господин, проснитесь! Господин…

– А?.. – Ганил приоткрыл глаза. У его постели стоял привратник академии.

– Господин, – обратился он к Ганилу, – вас хочет видеть один человек… Он не представился, но сказал, что вы должны знать его, и что это очень важно.

«Кто же хочет видеть меня? – размышлял Ганил, ополаскивая лицо холодной водой. – Неужели… неужели это опять он?.. Ладно, скажу ему, что я бросаю академию и ухожу в рейтары.»

Однако говорить такое Грюльхану в этот момент было все равно что обращаться с аналогичной просьбой к настоящему архангелу. Скорее всего, распаленный расправой с Марри субдиакон даже не услышал слов Ганила – а если бы и услышал, наверное, прихлопнул бы дерзеца на месте.

Тем временем лицо Марри посинело, глаза закатились, изо рта текла слюна. Немного успокоившись, субдиакон отпустил мальчика, и тот упал на пол, словно цирковая марионетка с оборванными нитями.

– Он… мертв… – выдавил из себя Ганил.

– Обосрунчик… – Субдиакон, осклабившись, толкнул ногой тело Марри. – Ну, и кто теперь пердун? Кто пердун, я спрашиваю?!

– Он же мертв, мертв! А-ах!.. – Упав на колени, Ганил приник к телу. Он еще надеялся отыскать признаки жизни. Надежны оказались напрасны – сердце не билось, дыхание отсутствовало.

– Ну конечно, мертв! – Грюльхан вроде бы немного успокоился. – И кто же его убил? Ты, ты, ты-ы его убил!

Он с силой ткнул мальчишку в лицо грязным пальцем с коричневым, криво обрезанным ногтем, содрав кожу у виска.

– Ну… – протянул субдиакон, – не думаю, что это ты сделал, так ска-азать, сам… Твоя сестра ведь якшалась с диаволом, в чем полностью призналась на допросе, ведь так? Может, и ты одержим бесами? А?! – Он склонился над Ганилом; мальчишка чувствовал исходящий изо рта субдиакона резкий запах перекисшей капусты. – Я с радостью стану твоим экзорцистом! Твои бесы сполна вкусят вкус моей плети! Я взгрею их как следует, можешь не беспокоиться – видишь, как я забочусь о твоей заблудшей душе, маленький негодник!

Субдиакон выпрямился.

– Или, может быть, ты сделал это сам? – вкрадчивым тоном произнес он. – Может, вы чего-то не поделили, и тобой овладел грех скупости? Я охотно отпущу твой грех, если ты не будешь отягощать свою душу еще и лжесвидетельством! Я скажу, что этот маленький грешник повесился сам, без твоего участия! Верно ведь? Он сам покончил со своей жалкой жизнью?

Ганил кивнул – говорить он не мог, слова застревали в горле…

…С Марри поступили так, как велит Святая Церковь поступать с самоубийцами – бросили его в известковую яму, ибо самовольно прекратить юдоль испытаний, именуемую жизнью – значит пойти против воли Господа, совершить страшный грех. Ганил же впал в отчаяние, забился в свою келью, где дни напролет лежал на скамье, уткнувшись лицом в стену. Когда он наконец решил выйти наружу, то заметил, что окружающие стали иначе к нему относиться. Наставники смотрели на мальчишку со страхом, другие послушники – с плохо скрытой ненавистью. С ним никто не пытался заговорить, а когда Ганил сам обратился к одному из монахов с какой-то просьбой, тот спешно отказался, сославшись на занятость. И пару раз Ганил слышал за спиной произнесенное шепотом слово – «одержимый».

Наверняка Грюльхан сделал все, чтобы пустить по приюту слух о том, что это Ганил убил Марри, будучи одержимым дьяволом… Впрочем, Ганилу уже было все равно. Через несколько дней мальчишку забрал Альбертин. А потом было долгое путешествие по дороге, идущей через горы Гельвезии, через Хелиланд и далее – в Талласию…

«…Интересно, ее уже ищут? Главное, не подавать виду, что я знаю о случившемся. А впрочем, что мне мешает сослаться на сон? Похоже, здесь, в пустыне, сны бывают куда ближе к реальности, чем…» Ганил прислушался, но услышал лишь свист ветра за стенами. Неужели они все бросились искать Веслану? Тревога снова зазвенела в его сердце надтреснутым колокольчиком.

За стеной раздались шаги; скосив взгляд, Ганил увидел вошедшего в комнату Энцо.

– Уже проснулся? – В голосе Энцо чувствовалась озабоченность. – У нас проблема: Веслана пропала.

– Как пропала? – Ганил привстал с циновки.

– На рассвете куда-то ушла, никому не сказав, и не вернулась. Мы обыскали окрестности, но не нашли даже следов.

«И не найдете…» – подумал Ганил.

– Думаю, она скоро вернется… – произнес он вслух, усаживаясь на полу.

– Скорее бы… Если мы не найдем ее в ближайшее время – дальше можно будет уже не искать. Слышишь, как воет ветер?

Ветер действительно выл заметно громче обычного. Ганил выглянул в окно; сейчас же волосы юноши растрепал ветер. Небо потемнело; солнце приняло зловещий багровый оттенок. С юга на безымянный город надвигалось нечто темное, напоминающее тучу.

Приближалась песчаная буря.

Верблюдов завели внутрь дома. Окна завесили тканью, чтобы ветер не нанес песок. Все было готово к тому, чтобы встретить бурю.

– Наша не найти девушка… – Бамара положил руку Ганилу на плечо. – Твоя быть… нгуву, нгуву… моя не помнить, как ваша говорить это… Му-же-ства-на, вот!..

– Не может быть!.. – Ганил готов был заплакать.

– Ничего не поделаешь, – подал голос Скальдик. – Похоже, она и впрямь по… потерялась… Мы обыскали все окрестности – никаких следов.

– Может, она спряталась в каком-нибудь укрытии?

– И ее там разорвали гули, – вмешался Энцо. – Да, это печально…

– Я должен ее найти!

Он почти поверил в то, что сможет вернуть Веслану – ибо сердце его, вопреки рассудку, не желало признавать, что он сам сделал все, чтобы она исчезла навсегда.

– С ума сошел? – Скальдик постучал пальцем по лбу. – Все равно ее уже не найдешь, только сам погибнешь ни за грош!

Ветер за стенами уже не свистел – выл, словно стая бешеных волков. Несомый ветром песок с шелестом бил в стены – как будто бесчинствовавшая снаружи буря пыталась разгрызть камень и добраться до прячущихся внутри людей.

– Давно не было такой бури, – промолвил Мардуф. – Странное это место – пустыня…

Тем временем Ганил тихонько подобрался к затянутому тканью от шатра окну. Под порывами ветра ткань прогибалась, но вбитые в стены крючья держали ее надежно. Взявшись за краешек ткани, юноша рванул ее вниз, впустив в комнату ревущего песчаного зверя.

– Что ты делаешь?! – в один голос вскричали находящиеся в комнате люди. – Остановись!

Куда там! Прыгнув вперед и вверх, Ганил перебрался наружу и скрылся в круговерти бури.

…Ветер ревет, словно чудовищная тварь из нортских легенд – полуволк-полудракон, что в день Рагнарока приходит, чтобы пожрать весь мир. Песок бьет, не зная пощады; каждая песчинка – словно маленький кулачок, но все вместе они сбивают человека с ног. На землю словно спустились сумерки; нет ни «право», ни «лево», ни «впереди», ни «сзади» – только земля внизу, под ногами. И то Ганил не был уверен, что сейчас этот ураган не подхватит его и не понесет над землей наравне с тучами взбитого песка.

Надо идти. Надо идти. Вот только куда и зачем?.. Не стоит задумываться. Не стоит думать о целесообразности. Если тратить время на подобные вещи здесь – умрешь, погибнешь. Так – тоже умрешь, но по крайней мере…

Нет! Не думать. Не думать. Пусть сердце ведет, невзирая на крик отчаявшегося рассудка. По маршруту, который отпечатался в памяти юноши так отчетливо, что тот мог бы проделать его и вслепую.

…Что ты делаешь? Зачем?! Ты и так уже сделал непоправимое, зачем тебе искать место собственного преступления? Хочешь умереть на могиле своей возлюбленной, как пастушок из дурацких романсов, которые так любят ахатенбургские девы? Ты сам когда-то смеялся над этими сюжетами; а теперь, видать, решил уподобиться их героям?..

Что ж, иди. Ты заслужил это, гнусный убийца. Ты убил Веслану. Ты убил Марри…

– Нет, я не убивал его! Это все Грюльхан, вонючка!..

Кричать трудно – от песка першит в горле. Песок скрипит на зубах, от песка жжет в глазах. Песок, кругом песок.

…Нет, пащенок, его убил ты, ты, ты! Не спорь, негодяй!

– Господь… Всемогущий, всеблагой Господь… Святой Голеан… святые благородные праведники… святая Гернесса… святые супруги мученики Аддина и Кориан… Сжальтесь, сжальтесь… Святые… святые… Громовержец и супруга его Жизнедательница… и отец его, Великий Ярл Воронов… Ирила-Солнечный и сестра его, Живина… Добрый Унгулабалама… что царапает священным копьем знаки на небе… танцуя во имя жизни и смерти… на вершине горы… тьфу, забыл, как она называется… Черт, дьявол, король демонов Бахамейт!.. Великие Древние!.. Сверхлюди, что спят там, за песками, в мертвом городе!.. Кто-нибудь, сжальтесь надо мной…

…Или не надо.

Я не заслужил этого. Я преступник, гнусный негодяй, пащенок. Я червь и раб греха. Но кроме того ада, где дьявол наказывает грешников, есть и ад земной. И я, думая, что бегу прочь от него – в итоге вошел в его врата.

Фиат юститиа превалебунт, эт мундус перибит…

В итоге нищие добились совсем не тех результатов, к которым стремились. Подавать милостыню стало дурным тоном и признаком глупости. Более того, со временем калек и больных стали воспринимать как заведомых шарлатанов и дармоедов. Потеря ноги стала таким же позором, как и потеря носа от сифилиса. Благотворители снискали славу дурачков. А те, кто реально нуждался, вынуждены были помалкивать, чтобы не услышать в ответ хулы и проклятья. Помалкивать – и клониться под тяжестью невзгод ниже и ниже, пока их не увезут на кладбище.

Да, мир действительно менялся только к худшему… Когда-нибудь и Сараиф, и Изербенстан станут похожи на эти развалины. Что произойдет с их жителями – отправятся искать новую родину (и, скорее всего, не найдут), или просто вымрут?..

От глинобитных зданий давно не осталось и следа, но каменные постройки продолжали стоять, хоть и ободранные несущими частицы песка ветрами. Видимо, здесь жили когда-то знатные горожане. В одном из домов уцелела даже крыша (пускай и частично); по предложению Энцо экспедиция расположилась здесь на ночлег.

Пока остальные члены экспедиции обустраивали свое временное пристанище, Ганил отправился в глубь города (точнее, того, что от города осталось). Он знал, что там могут прятаться гули, однако сейчас его больше пугало то, что Веслана могла догадаться о планах, в которых юноша боялся признаваться даже себе.

Впрочем, гули вряд ли могли укрыться здесь. От домов мало что осталось – в основном стены, кое-где обвалившиеся. С одной стороны, это было хорошо – мест, где могли прятаться от жары гули, Ганил пока не видел. Но с другой стороны, и труп среди этих стен вряд ли долго пролежит ненайденным. От первоначальной идеи – закопать тело в песок – Ганилу пришлось отказаться. Во-первых, сделать это достаточно быстро, голыми руками, без лопаты было бы сложно. А во-вторых, когда утром пропажу Весланы заметят, ее непременно будут искать. Энцо наверняка найдет захоронение девушки и поймет, что ее убили. Убийцу он, может быть, и не раскусит – но это наверняка скажется на состоянии прочих, скажем так, не лучшим образом. А Ганил не забыл слова Скальдика – «Если каждый из нас будет видеть в своих товарищах возможных врагов и предателей, то что станет с нами?» Пусть лучше думают, что она зачем-то вздумала поглазеть на ночные развалины и стала жертвой гулей!

Идя по бывшей городской улице, Ганил старался запоминать все приметы – ведь скоро ему придется преодолеть этот путь в темноте, полагаясь лишь на память и осязание. Зажигать огонь опасно – дозорный может заметить его. Впрочем, дорога пока выглядела достаточно простой: прямо, прямо, потом поворот, и…

От этого дома остался один фасад; входная дверь превратилась в ворота в никуда. А рядом с дверью темнел спуск вниз, в подвал. Достав кинжал, Ганил осторожно ступил на лестницу.

Против ожидания, в подвале вовсе не было темно; свет проникал через провалы в потолке и не засыпанные песком окна. Пол был выложен каменными плитами, хорошо подогнанными друг к другу. В дальнем углу, там, где через провал в потолке насыпало изрядную кучу песка, одна из плит была вытащена со своего места и приставлена к стене. Подойдя ближе, Ганил увидел, что на том месте, где эта плита, по всей видимости, должна была лежать, в полу имелось углубление. Тайник?..

Должно быть, здесь прежний хозяин дома хранил нечто ценное. Когда пришла пора покинуть дом навсегда, он спустился сюда, поднял плиту и забрал содержимое тайника, чтобы взять его с собой в изгнание. Что же там было, и какова оказалась судьба владельца? Может, он осел в Сараифе… хотя нет, вряд ли. Скорее всего, он уехал прочь из этих мест, захватив с собой содержимое тайника – девять из десяти, что это были драгоценности и золото. Что было дальше – кто знает?.. Может, его убили разбойники, «воины пустыни», а сокровища забрали себе. А может, он благополучно добрался до Изербенстана или дальше – вот только Ганилу не верилось, что он нашел там счастье.

Впрочем, какая разница? Важно, что в тайнике может поместиться человеческое тело.

Ганил все еще убеждал себя, что он ничего не замышляет – просто рассматривает саму возможность убийства. Но он хорошо понимал, что обманывает себя. Веслана знает то, чего знать не должна – стало быть, ей следует умереть.

Солнце уже скрылось за горизонтом. Ганил лежал на постеленной на пол циновке, укрывшись плащом. Он делал вид, что спит, но сон к нему не шел – впрочем, юноша и не собирался спать.

Вокруг царила тишина – та самая, в которую хотелось вслушиваться, чтобы расслышать сквозь нее голос, вещающий через время и пространство. Однако Ганилу было сейчас не до голосов. Осторожно встав, он огляделся по сторонам, затем взял заранее приготовленный сверток и привязал его к поясу, чтобы освободить руки. Затем на цыпочках прокрался в соседнее помещение, отданное в распоряжение Весланы.

Веслана спала на боку, подложив руки под голову. Ганил осторожно коснулся ее щеки – она не проснулась. Она не проснулась и тогда, когда юноша, осмелев, снова протянул к ней руку, провел пальцами по шее… И вдруг резко сжал пальцы. Сердце словно ухнуло в бездонную пропасть от ужаса перед содеянным. Девушка застонала, дернулась в конвульсиях… и все закончилось.

Она так и не проснулась.

«Вот и все, – подумал Ганил с какой-то холодной отрешенностью. – Я это сделал. А теперь надо избавиться от трупа». Подняв Веслану, он подтащил ее к окну и вытолкнул наружу, а затем и сам выбрался на улицу.

Мертвая Веслана казалась легкой, точно перышко. Кирикола где-то писал, что после смерти человек становится легче, так как душа, имеющая некий вес, покидает тело. Впрочем, в другом месте Кирикола писал, что в момент смерти человек, напротив, тяжелеет… Интересно, этот Кирикола хоть раз пытался проверить, какое из этих утверждений верно? Ведь, казалось бы, ничего сложного – взять человека, взвесить; затем умертвить и снова взвесить… Наверняка кто-то проводил такие опыты; вот только в трактатах об этом точно не напишут.

Прямо, прямо… Касающимся стены плечом Ганил нащупал нишу – он помнил, что эта ниша находилась недалеко от поворота. Значит, скоро…

И тут в тишине раздались шаги. Юноша увидел впереди три или четыре пары светящихся точек.

Проклятые гули! Если они заметят Ганила – придется спасаться бегством, оставив тело Весланы им. Будь здесь один или два гуля – Ганил бы, пожалуй, отбился; но здесь их слишком много. На тьму уповать не стоит – гули видят в темноте, словно кошки.

Похоже, гули все-таки не заметили юношу. Собравшись в группку, они ушли прочь и их шаги затихли где-то среди руин. Ганил постоял еще немного, убеждаясь, что они не собираются возвращаться, после чего свернул за угол.

Теперь он мог не бояться, что оставленный на дежурстве Скальдик заметит что-то неладное. Достав из свертка огниво и палку с намотанной на нее пропитанной смолой паклей, юноша высек огонь и зажег самодельный факел. Тело девушки он оставил пока у входа, а сам достал из ножен кинжал и вошел в подвал.

Конечно же, подвал оказался не пуст! Ганил был готов к подобному повороту, и когда на него с противным визгом кинулась бледная тварь – пинком сбил ее с ног и прикончил ударом кинжала. Увы, тварь все же успела хватануть его своей когтистой лапой, оставив на руке царапины. Раны не выглядели серьезными, но Ганил помнил, что ему говорил смотритель балагана – раны, нанесенные гулями, могут заживать долго. Тем более в пустыне, где зачастую безобидная на вид царапина способна привести к тяжкому воспалению и в конечном итоге к смерти или – в лучшем случае – потере конечности.

Подхватив тело девушки, Ганил потащил его вниз, к тайнику. Уложив ее в углубление, он достал все из того же свертка миску и принялся черпать ею песок, высыпая его на Веслану. Юноша понимал, что делать это совершенно необязательно, но продолжал выполнять ненужную работу, теряя драгоценное время – словно желал поскорее скрыть от себя результат своего же преступления.

Наконец, тайник был почти полностью заполнен. Лишь лицо Весланы пока оставалось не засыпанным. Ганил поглядел на актравийку в последний раз; казалось, что она просто спит. Сейчас она откроет глаза, встанет и спросит, что тут происходит…

– Прости меня… – негромко произнес Ганил. В глазах щипало; должно быть, это из-за вездесущего песка. – Прости, я не… не держал на тебя зла… Просто… так вышло… Проклятая пустыня… Прости.

Он осторожно поцеловал мертвую Веслану в лоб и снова взял в руку миску. Спустя некоторое время все было закончено; тело Весланы полностью скрылось из виду. Ганил похлопал по песку, утрамбовывая его, потом встал и взялся за плиту. Та оказалась тяжелей, чем ожидал юноша. Не совладав с тяжестью, Ганил выпустил ее на полпути, только чудом не уронив себе на ногу. Поправил, чтобы та окончательно легла на свое место, потом полюбовался на дело рук своих. Дело было сделано идеально; не было заметно никаких признаков, что здесь покоится убитая девушка.

«Вот и все… Думала ли ты, что твоей безымянной могилой станет это место? Но, по крайней мере, у тебя хотя бы есть могила; а Марри и такой роскоши не был удостоен… Его, как самоубийцу, бросили в яму и засыпали негашеной известью. И это тоже моя вина…»

Обратный путь прошел без приключений. Ганил влез в окно, вернулся к своей циновке и заснул сном без сновидений, тяжелым и вязким, как битум.

На самом деле, Ганил вовсе не стремился добиваться наказания обидчика. Марри били часто – и другие послушники, и монахи с менторами, и прислуга. Он был на редкость неуклюж; если ему доверяли что-либо подержать – он пренепременно это ломал, либо ронял и терял, либо ронял и разбивал. Не было такого малого выступа, об который Марри не мог бы споткнуться. У постороннего этот неловкий мальчуган вызвал бы жалость; однако здесь жалости не было места. Похоже, обитатели собора и приюта при нем ни капли не сомневались: если бы Марри захотел – он смог бы избежать неловких ситуаций. То, что он продолжал все ронять и ломать – говорило о его злонамеренности; а стало быть, ему следовало преподать урок – палкой, кулаком, ногой или плетью.

Марри искренне не понимал, почему его постоянно бьют. Он пытался избегать падений – в результате падал еще чаще. Надеясь снискать расположение окружающих прилежанием, он штудировал священные книги. Зубрежкой его память развилась до невероятных масштабов, но при этом походила на старый заброшенный либрариум, где распавшиеся на части книги свалены в кучу. Он мог по памяти почти целиком прочитать главу из третьей части девятого тома «Деяний и поучений святого Кугимия», а затем перейти к стихам из совсем другой главы, совсем другого тома и совсем другого сочинения. Почему-то память подсовывала ему именно эти стихи, убеждая, что они из той же главы.

Услышав слова Ганила, Марри застонал; сквозь стон можно было разобрать «нет, нет, нет». Ганил поморщился – не то, чтобы он ненавидел Марри, скорее воспринимал его с жалостливой брезгливостью. Он искренне не понимал, как можно против желания проглатывать тома нудных поучений. Сам Ганил тоже много читал, но читал то, что нравится (отдавая предпочтение натурфилософским трактатам и историческипм хроникам). Марри представлялся ему малость ущербным, вроде калеки или недееспособного дурачка – ибо только дурачок мог верить, что нелюбимая зубрежка поможет ему перестать быть дурачком.

Теперь Ганил разрывался меж жалостью и брезгливостью. Ему не нравилось, что Марри укрылся в либрариуме, который Ганил привык считать своим личным убежищем; однако жалость мешала просто выгнать незванного гостя. Просто уйти Ганил тоже не мог – вполне возможно, что уже завтра он покинет приют святой Гернессы навсегда. Оставалось одно – попытаться хоть как-то разговорить Марри.

– Не, этого оставлять нельзя. Кто тебя обидел, Марри? Клянусь, я никому не скажу!

– Грю… Грюль… Грюль… хан…

– А, этот пердун? Он всегда дерется…

– Нет!.. нет… не-ет… Если б только… Он пытался… меня… мне… Нет, нет!.. Я есть сосуд грехов… червь… господи… покарать… мерзость… – Речь Марри снова превратилась в нечленораздельные рыдания.

Поняв, наконец, что произошло, Ганил вскочил и стремглав кинулся к выходу. Его трясло от отвращения. Стены приюта, своды собора – все это теперь казалось мальчишке омерзительно гадким, словно испускающим невыносимое зловоние.

Однако настоящий кошмар только начинался. Едва выбежав в коридор, Ганил увидел, что прямо навстречу ему движется, колыхаясь своей перетянутой веригами тушей, сам субдиакон Грюльхан.

…Еще в бытность свою «крысенышем» Ганил понял такую истину: если ты встретил бродячую собаку – бояться ее нельзя. Когда человек боится, запах его меняется, и собака легко это чувствует. Мало храбриться, не показывая виду – нужно действительно суметь не бояться. Говорят, некоторым это удается; но Ганил был не из них. Встречая собаку, он пытался убедить себя, что ничего страшного нет; однако собака, видимо, все же улавливала «запах страха», и Ганилу приходилось спасаться бегством – как правило, с покусанными ногами. Хорошо еще, собаки были не бешеные…

Вряд ли Грюльхан обладал собачьим нюхом, но какую-то эманацию страха он, кажется, мог воспринимать. Иначе как он мог заметить, что пытающийся прошмыгнуть возле стенки Ганил не идет по своим делам, а пытается сбежать он него?

С прытью, неожиданной от человека такой комплекции, Грюльхан рванулся в сторону, отрезав дорогу Ганилу. Волосатая ручища сомкнулась на горле мальчишки; Ганил почуял, как его ноги отрываются от земли. «Конец, конец…» – подумал он, когда перед глазами заплясали кровавые круги…

Хватка внезапно ослабла; субдиакон швырнул Ганила на пол, точно грязную ветошь.

– В-вы… к-кого-то и-ищете-те?.. – пролепетал послушник, пытаясь делать вид, что происходящее – лишь мелкое недоразумение, которое будет улажено.

Но что толку, когда твой ужас написан на твоем лице, а голос дрожит, словно лист на ноябрьском ветру? И не нужно никакого собачьего чутья, чтобы понять – ты напуган так, что с радостью согласишься на все. Например, заменить субдиакону сбежавшего невесть куда Марри. Или…

– В-вы ищ-щете Марри?.. Я видел его тут, в либрариуме!..

– Марри тут?.. – Грозно надвигающийся на Ганила субдиакон остановился. – От-лич-но! От-лично!.. – Повернувшись, он двинулся к дверям либрариума. – Я с него семь шкур спущу, с пащенка! Ему небо в овчинку покажется, невеже этакому! Я как следует его вышколю, он у меня будет ше-олковый!..

Ганил поднялся с пола и побрел прочь. Он все еще пытался делать вид, что ничего не случилось, несмотря на то, что ноги подкашивались от пережитого ужаса, а душа звала к бегству. Бежать прочь, бежать за пределы приюта, за пределы Ахатенбурга, за пределы этого мира – прочь от окружившего его кошмара…

Но кошмар, как оказалось, и не думал заканчиваться.

Из либрариума донесся вопль – пронзительный, вибрирующий. Так кричит человек, которого на мгновение швыряют в ад – и тут же выдергивают обратно с осознанием, что эту пытку могут в любой момент повторить снова и снова. И неизвестно, что страшнее: однажды оказаться ввергнутым в ад окончательно; или снова быть вдернутым в жизнь с выжжеными сердцем и душой, до той поры, пока твой палач опять не захочет наказать тебя за страшный грех, имя которому – само существование в этом мире…

…Солнце струило жар с пронзительно-синих, словно изразцы мечетей Изербенстана, небес. Песчанная ящерица неслась по склону бархана, подобно призраку, едва оставляя следы. Прислонившись спиной к верблюжьему горбу, Ганил достал из-за пазухи фляжку, отпил немного воды, покатал во рту и сглотнул.

Как же скверно… Он надеялся, что старая рана заживет; «Время лечит» – твердил он, точно мантру. И казалось, рана в душе и в самом деле зажила – ан нет, ничего подобного. Он просто заставил себя не думать о случившемся тогда – тем более, что с тех пор в его жизни случилось достаточно событий, чтобы заслонить ими тот кошмар, затолкать его в дальний уголок памяти. Лишь иногда воспоминание темной тенью смущало душу; однако со временем Ганил научился перекльчаться на иные мысли. Давний кошмар превратился в осколок, засевший в голове – больно, однако если его не трогать, то жить так, будто ничего и не было, все-таки можно.

А потом приходит девчонка-актравийка и как ни в чем ни бывало напоминает тебе о том, что ты хотел бы забыть навсегда – даже ценой полного забвения. И вот опять старая рана болит, как в первый раз, и ты понимаешь – она никогда не затянется. Разве что вместе с памятью…

Впереди над барханами возвышалось нечто вроде черного обелиска, высокого и тонкого. То была Черная Игла – невообразимой вышины башня. Казалось, она находится совсем рядом, за ближайшим барханом; в действительности до нее еще было около двух дней пути. Несколько лет назад Мардуф с группой пустыноходцев достиг Черной Иглы; однако дальше они не смогли двигаться – подземелья Черной Иглы буквально кишели гулями. Гули убили одного из пустыноходцев и тяжело ранили двух (один из раненых скончался на обратном пути). Мардуфу пришлось вернуться. Однако теперь Энцо намеревался продвинуться в глубь пустыни еще дальше – если удастся, то и до самого Метрополиса.

Верблюды шли не прямо на Черную Иглу, а немного в сторону. То было решение Энцо, предложившего сделать небольшой крюк и пройти через заброшенный город, имя которого давно забыли даже старые пустыноходцы. Энцо надеялся, что в тамошних колодцах еще оставалась вода.

В голову Ганилу пришла мысль – простая и страшная. Что, если ему убить незванную свидетельницу своего позора? Ночью, когда все спят, он встанет и сожмет ладони на горле спящей Весланы. Дозорный не должен ничего заметить, если он будет смотреть в пустыню. Ганил осторожно возьмет труп Весланы на руки, отойдет в сторонку и зароет труп в песке. Если повезет – никто ничего и не заметит.

Ганил аж вздрогнул. План выглядел пугающе простым. Неужели это так легко – стать убийцей?..

…Он снова парил – но на этот раз внизу была бескрайняя пустошь, кое-где поросшая чахлой травой. Над головой висел небосвод цвета стали. Ганил парил меж небом и землей, свободный и одинокий – и вдруг в какой-то момент взлетел над краем скалистого обрыва.

Море с шумом обрушивало волны на скалы – раз за разом, разбиваясь в белую пену и вновь бросаясь вперед. Так было во времена Древних, так было в эпоху становления первых человеческих царств; так будет и когда люди исчезнут, и некому будет вспомнить о том, что они когда-то были.

«Нортское королевство?.. – подумал Ганил. – Я никогда не был в Норте, знаю о тамошней жизни в основном из рассказов Скальдика. Получается… это его сны?»

…Что-то вновь сместилось – и вот уже Ганил не летел над берегом, а брел по нему вместе с группой людей, одетых в плащи из шкур. Впереди шел мужчина в панцире и шлеме с рогообразными украшениями, вооруженный двумя боевыми топорами; его сопровождали двое с мечами и щитами. Следом за ними двигалась группа женщин, кутавшихся в свои меховые плащи; вместе с ними двое юношей несли на импровизированных носилках укрытого шкурами человека.

– Эй! Стойте!.. – Мужчина в рогатом шлеме вскинул руку. – Мне кажется, или… Рагнетр, твои глаза получше моих…

– Тебе не кажется, ярл Водульф! – произнес один из сопровождавших его мечников. – Сюда кто-то скачет на лошади.

Возле самого горизонта виднелось темное движущееся пятно. Оно приближалось, и вскоре превратилось во всадника, скачущего во весь опор. Приблизившись к путникам, всадник сбавил скорость, перейдя на шаг.

– Хрисаф, это ты? – обратился Водульф к всаднику.

– Это я, отец. – Хрисаф поднял забрало шлема. – Что с Хальмиром, жив?

– Молитвами Жизнедательницы, пока жив…

Спешившись с коня, Хрисаф подошел к человеку на носилках и, нагнувшись к нему, что-то негромко произнес. Человек на носилках (должно быть, это и был Хальмир) тихо застонал и открыл глаза; рука его дернулась, словно он хотел коснуться Хрисафа, убедиться в его реальности.

– Раны его серьезны? – обратился Хрисаф к одному из мечников – тому, которого звали Рагнетром.

– Да… Проклятые крестоносцы…

– Насколько я знаю, крестоносцы из принципа не используют пистолеты… Может быть, это какие-то бандиты, напялившие плащи с крестами и притворяющиеся воинами Церкви.

– Или хуже – бандиты, являющиеся воинами Церкви. Каково положение в столице, можем ли мы рассчитывать на убежище?

– Как бы тебе сказать… – Хрисаф на несколько секунд замолчал, подбирая слова. – Есть одно «но»… Король готов предоставить убежище мятежным ярлам, при условии, что они покаются в своих деяниях пред алтарем Голеана, отрекутся от былой веры и примут посвящение в сыновья Святой Западной Церкви.

Ганил уже понял, свидетелем чего он стал. Хоть Нортское королевство и считалось пребывающим под сенью Западной Церкви, многие в нем по-прежнему исповедовали веру предков, не очень-то и скрываясь. В прошлом Церковь искореняла язычество огнем и мечом, устраивая против старой веры крестовые походы. Со временем ордена крестоносцев окончательно обосновались в краю нортов, превратившись в банды, забывшие про былой кодекс рыцарской чести и не брезгавшие ни наемничеством, ни разбоем.

Одна такая банда как-то напала на форт, принадлежащий клану Водульфа, дяди Скальдика. В бою с бандитами-крестоносцами погиб отец Скальдика; тяжелое ранение получил дед Скальдика, Хальмир; сам форт был разграблен и сожжен. Уцелевшие члены клана (среди них был и юный Скальдик с матерью) во главе с Водульфом вынуждены были бежать к столице, под защиту короля.

Отчаяние завладело Ганилом. Ему захотелось крикнуть всем этим людям: «Не ходите туда! Вас схватят люди Инквизиции и предложат выбор: отречься от язычества и принять посвящение – и быть обезглавленными; либо быть сожжеными на костре, на медленном огне». Все именно так и произошло, по словам Скальдика; из клана Водульфа инквизиторы пощадили только детей. Все они были рассованы по приютам и в течение последующих лет умерли – кто от болезней, кто покончил с собой. Выжил один лишь Скальдик; он говорил, что силу жить ему давала жажда мести голеановским псам.

Тем временем Водульф призадумался.

– Значит, отречься… – проговорил он медленно. – От веры отцов и дедов… от единственного, что у нас осталось!.. Что ж… Скажи мне только… сам-то ты… отрекся?..

– По-другому нельзя было.

– Вот оно что… Видно, сильно мы прогневали богов, что они нас так карают. Я потерял брата; отец мой вот-вот уйдет к Небесному Источнику… А теперь и сына моего больше нет с нами!

– Отец!..

– Молчи, грязный самозванец! – Водульф рванул топор из-за пояса. – Ты мне не сын! Мой сын никогда бы так не сказал! Умри!

И он кинулся на Хрисафа, размахивая топором. Хрисаф отбил топор ударом меча и, в свою очередь, сам нанес Водульфу удар в лицо левой рукой с зажатым в ней баклером. Сплюнув кровь, Водульф вновь ринулся в бой, но подобравшийся сзади Рагнетр схватил его за шею. Водульф захрипел, выпучив глаза.

– Прости меня… – произнес Рагнетр сквозь зубы. – Лучше уж я стану убийцей ярла, чем мой ярл – сыноубийцей!..

В этот момент второй из спутников ярла подошел к Рагнетру и всадил ему в спину нож. Застонав, воин разжал руки; вырвавшийся от него ярл достал второй топор и накинулся на Хрисафа. Тот попытался отбить топор баклером, но неудачно; соскользнув, топор попал по руке. Вид хлынувшей крови распалил ярла, и он с размаху опустил топор на голову сына.

– Остановитесь!.. Остановитесь!..

Ярл, словно бы осознав, что наделал, застыл над истекающим кровью сыном; топоры выпали у него из рук. Неспешно, словно во сне, он повернулся к сородичам. Мужчина, до этого неподвижно лежавший на носилках, приподнялся; ветер трепал его седые волосы.

– Сын мой… – простонал он, – что ты… наделал… Моли Жизнедательницу… чтобы сын твой… выжил… и простил тебя…

– Это не мой сын, – промолвил Водульф, поднимая с земли топор. – Тот, в ком течет кровь клана, никогда не отрекся бы от веры предков. Ибо эта вера – все, что у нас теперь осталось…

– Вера… Неужели… ты думаешь… что эта вера… стоит… наших жизней?.. Признайся честно… что изменится?..

– Боги отвернутся от нас. Неисчислимые бедствия обрушатся…

– Боги… они от нас уже… отвернулись… Тебе мало… этих бедствий?.. Если один бог предает нас… что запрещает искать помощи… у другого?..

– Нет, отец! Я никогда не стану одним из этих фанатиков, цепляющихся за своего нарисованного божка! И пусть на меня обрушатся все несчастья мира – вере своей не изменю!

– И чем ты… лучше… этих самых фанатиков?.. Вспомни… Берольта Храброго… Когда боги отвернулись от него… в отчаянии он обратился… к богам-хранителям враждебного клана… И в итоге… он победил недругов… и прекратил многолетнюю распрю…

– Нет, отец! Их бог – лишь картинка! А мой Бог – во мне! В моей крови! Я слышу его песню!

Похоже, Водульф начинал превращаться в берсерка.

– Бооог! Поё-оот! Во мнееее! – Вскричав это, ярл с размаху опустил топор на лежащего на носилках отца. Все, как один, вскрикнули, увидев, что ярл окончательно обезумел. А тот, издав хриплый рык, кинулся на тех, кто стоял рядом…

«Это сон… Всего лишь сон…»

Ганил открыл глаза. В палатке, где он лежал, было темно; он слышал ровное дыхание Весланы – должно быть, ее сон был более спокоен.

Вдруг где-то снаружи раздался выстрел. Ганил стремглав выскочил из палатки. В нескольких шагах от него стоял Энцо, держащий в левой руке факел.

– Я не разбудил тебя? – Энцо, заметив юношу, повернулся к нему. – Если так, то извини!.. – Подняв правую руку, сжимающую пистолет, он выстрелил. Только теперь Ганил сумел в свете факела разглядеть ковыляющие по песку гротескные силуэты.

Гули. Пустынная нежить.

– Кажется, я подбил парочку! – Энцо улыбался, как ни в чем ни бывало.

– Неплохо было бы посмотреть, что у них внутри…

– Пустое дело, мой друг! Смертельно раненый гуль тут же рассыпается в пыль, которая возгоняется на воздухе. От них даже трупов не остается.

– Интересно, сохранилось ли в них хоть что-то… от того времени, когда они были… живы…

– Нет, ничего. Поверь, не тебе одному в голову приходила такая мысль. Впрочем… была у меня одна идея…

– Что за идея?

– Нет, друг мой, это слишком опасно… хотя… Может быть, мы и попробуем. Потом, когда доберемся до Черной Иглы…

Когда Ганил вернулся в палатку, Веслана уже не спала.

– Что случилось? – спросила она.

– Гули. Энцо прогнал их выстрелами. Спи, все нормально.

– Ганил… Спросить тебя можно?

– Да… – В душе Ганила вздрогнуло, словно в предвестье чего-то неприятного.

– А кто такой Марри?

Ох, не зря екало сердечко…

– Марри? Да так, мальчишка один из приюта. Его уже и в живых-то нет… – Юноша зевнул, силясь подавить внутреннюю дрожь. – Давай спать…

Веслана заснула быстро, а вот к Ганилу сон не шел. Эта девчонка, сама того не ведая, наткнулась на один из самых неприятных секретов, похороненых в памяти Ганила. «Может быть, – думал про себя юноша, – если бы я тогда сказал, что не видел Марри, он остался бы жив?..»

– Она самая. Стоит только пройти слуху, что в некоей местности родился необычный ребенок, как туда немедля приходят черные плащи. Они убивают свидетелей, разрушают здания, уничножают или подправляют документы… Целые деревни и даже небольшие города вычеркиваются из памяти, как будто их никогда и не было. А сами дети… Раньше всех, в ком подозревали дар ясновидения, отправляли на костер, как отродье дьявола. Потом таких детей стали отправлять в тайные инквизиторские цитадели, где их путь потерялся навечно. Сейчас настоящих ясновидящих почти не осталось – что на Западе, что на Востоке, что на Юге. Разве что на Крайнем Востоке еще есть истинные ясновидцы… Поэтому я собрал здесь вас.

– Нас?!.

– Да. Все вы – ты в том числе – обладаете хорошей интуицией. Ваши души чувствительнее к тем колебаниям реальности, которые большинство давно не замечает. И похоже, колокол Метрополиса уже находит в них отзвук.

Солнце уже миновало зенит. Жаркий южный день был в самом разгаре. Улицы опустели; все жители попрятались в свои глинобитные лачуги, выглядящие, словно маленькие шипастые чудища. Над домами поднималась башенка минарета, а еще дальше высились черные монолиты Древних.

Даже рыночная площадь Сараифа в этот час была почти безлюдной. Лишь в дальнем ее конце, возле палатки балаганщика, стояло несколько людей – в основном местных подростков. Ганил подошел к ним.

Над входом в палатку висела криво начертанная на деревянной дощечке надпись:

НАСТОЯЩИЙ ГУЛЬ

УБИЛ ЧЕТВЕРЫХ ПРЕЖДЕ ЧЕМ БЫЛ ПОЙМАН

ЛОВЦЫ ДОСТАВИЛИ ЕГО СЮДА

ЦЕНА ПЯТЬ ТАНЬГА

– Он правда настоящий? – спросил Ганил у одного из мальчишек.

– Настоящий, ага, – кивнул мальчишка. – Только на самом деле никого он не убил, это так, для привлечения…

Сунув толстому балаганщику монету, Ганил вошел в палатку.

В палатке стоял резкий запах – не звериный, не человеческий и не трупный (со всеми этими запахами Ганил был знаком). В свете ламп на земляном масле (дававших больше вони, чем света) Ганил увидел сидящее в клетке на четвереньках существо. В этом существе почти не осталось ничего человеческого – оно больше напоминало уродливых кошек-сфинксов, которых держали у себя дома знатные дамы Ахатенбурга. Заострившиеся уши, искривленные ноги – для полного сходства не хватало только хвоста. Омерзительнее всего были виднеющиеся под кожей наросты темно-серого цвета, напоминающие тонкие канаты или ребристые гибкие стержни.

Похоже, гуль услышал шаги Ганила. Поднявшись на изуродованные ноги, он ухватился за прутья клетки. На юношу уставились лишенные век белесые глаза; они выглядели слепыми, однако Ганил подозревал, что в действительности гуль его видит. Вместо носа зияла треугольная дыра. Собственные зубы гуля давно сгнили и выпали, оставив зияющие черным лунки, но из десен выросли шипы, мешающие гулю закрыть рот. Уголки губ представляли собой две расчесаные болячки – постоянно вытекавшая из незакрытого рта слюна разъедала кожу. «А ведь когда-то это был человек…» – с ужасом подумал Ганил.

– А-гга-гхга… – промычал гуль. Ганила не мог отделаться от мысли, что это существо хочет сказать ему что-то осмысленное и, возможно, важное – но не может, ибо рот его давно уже не приспособлен к речи.

– Ты… понимаешь меня?.. – негромко произнес Ганил, обращаясь к гулю.

Гуль кивнул – или просто рефлекторно дернул головой?

– Еще раз… Ты понимаешь меня?..

На этот раз никакой реакции не последовало. Гуль повернулся спиной к юноше и сел на пол, схватившись за голову. Ганил остолбенело взирал на спину несчастного существа; омерзительные ребристые наросты образовали вдоль позвоночника прободающий кожу гребень.

– Будь осторожен! – подал голос дюжий малый, сидящий в стороне на скамейке (Ганил не заметил его сразу из-за плохого освещения). – Укусы гулей крайне болезненны, заживают плохо!

– Простите… Этот гуль… Он и в самом деле ничего не понимает?

– Понимает, а как же! – Малый взял в руки палку и постучал по прутьям клетки. Гуль, услышав стук, съежился сильнее. – Палку даже это отродье поймет!

– Нет, я имел в виду… Ведь этот… это… он когда-то был человеком…

– Ну был, и что? Это же мертвец, нежить. Он понимает, только если палкой ему вмазать…

Ганил вновь бросил взгляд на заключенное в тесной клетке существо. Гуль приподнял голову, и его уродливое личико показалось юноше куда более осмысленным, чем тупая физиономия малого с палкой.

Когда Ганил вернулся в гостиницу, его встретил незнакомец.

– Ты Ганил? – обратился он к юноше. – Меня зовут Мардуф, я пустыноходец.

– Где Энцо?

– Пошел договариваться насчет верблюдов. Мы выступаем, как только сойдет жара. Не голоден? Я тут баранину приготовил…

Горячая баранина была обильно сдобрена луком, перцем и приправлена песком. Последний ингредиент был неизбежен; здесь, в Сараифе, песок набивался в любую незакрытую полость. Казалось, он не заносится туда ветром, а вырастает из неких незримых семян, кружащих в воздухе.

Оторвавшись от миски, Ганил обежал взглядом Веслану и Скальдика, уплетающих кушанье.

– Ох, наелась я! – Веслана отодвинула миску с остатками баранины. – Я теперь совсем встать не смогу!.. Скальдик, а правда, что северяне едят много мяса?

– Север – суровый край; истинный воин Севера должен всегда быть бодр и готов к бою. А мясо – это сытно; особенно когда хорошо отбито и прожарено.

– А правда, что северяне едят… – на мгновение Веслана, смутившись, закрыла рот рукой, – …тухлую рыбу? Да еще и выдерживают ее в земле, чтобы как следует провоняло!

– Веслана! – Ганил аж закашлялся.

– Есть такое. – Скальдик улыбнулся. – Понимаешь, соли в наших краях мало, поэтому рыбу, вместо того, чтобы засаливать, квасят в земляных ямах. Кушанье, конечно, на любителя… Я вот, например, попробовал это один раз, и больше не хотел.

В это время в комнату вошел Энцо.

– Обедаете? – усмехнулся он. – Готовьтесь, скоро нам отправляться…

Ганил почувствовал нарастающую тоску. Этот город, полузасыпанный песком, с уродливыми глинобитными зданиями, сейчас показался ему таким уютным, точно он вырос здесь. «Вернусь ли я сюда?..» – подумал он.

Солнце уже клонилось к закату. Группа горожан Сараифа стояла в тени черных колоссов. Люди смотрели на уходящую в пустыню группу.

– Они не вернутся… – промолвил находящийся среди провожающих хозяин гостиницы. – Нет. Не вернутся…

…Верблюжьи лапы мягко ступали на не успевший еще остыть песок. Ганил поймал себя на том, что у него из головы не выходит тот гуль. Кем он был до того, как проклятие пустыни поразило его? И много ли в нем теперь осталось от прежнего себя? Возможно, гораздо больше, чем можно подумать. Может, он пытался вспомнить, кто он, и, ухватившись за обрывки памяти, точно за веревку, выбраться из болота безумия… Всего-то навсего нужно было, чтобы ему помогли, узнали его, напомнили, протянули руку. Вместо этого – клетка и туповатый смотритель с палкой.

«Вдруг и нам уготована подобная судьба? – с тревогой размышлял Ганил. – Может быть, спустя время один из нас вернется в Сараиф – почти обезумевшим, изуродованным живым мертвяком. Может, это буду я… или Энцо… или Скальдик… или… Ах, только бы это была не Веслана!»

– А вот этого я, увы, не знаю, – развел руками Энцо. – Я уверен лишь в том, что шпион один из нас. Вопрос в том, кто? – Он оглядел собравшихся. – Начнем с меня. Да, да, с меня! Что вы обо мне знаете?

– Ну, мы знаем, что ты авантюрист, искатель приключений… – начал Скальдик. – Человек, держащий слово; если сказал – от своего не отступит! Не похож на голеановских псов, что за медный грош сдадут на пытки и муки мать родную!

– Если ты думаешь, дорогой друг, что на Инквизицию работают одни продажные шкуры – ты ошибаешься. Поверь мне, честных и прекраснодушных, служащих не за деньги, а за идею построения рая земного, в Инквизиции не меньше. Будь вся Инквизиция коррумпирована – нам было бы достаточно разбогатеть и купить всю эту публику. Так что я вполне могу быть завербованным псами Голеана… Дальше. Веслана никогда с Западной Церковью не сталкивалась, за исключением последних двух лет, когда она присоединилась ко мне. Значит ли это, что она никак не может быть агентом Инквизиции?

– Получается, никак не могу… – Веслана улыбнулась, однако Ганил видел в ее глазах тревогу.

– Не все так просто, дорогая, не все так просто… Вряд ли Инквизиция сумела завербовать тебя еще в Актравии. А вот в то время, пока ты пребывала в рабстве… Западные миссионеры вовсю действуют среди рабов с Востока; южане смотрят на это сквозь пальцы – главное, чтобы не подстрекали к мятежам. Тебя вполне могли обратить и завербовать.

– Да никогда!

– Кто знает, кто знает… Просто поставим отметку. Ганил, в твоей жизни вроде не было туманных периодов; и все же…

– Да… – Юноша опустил взор. – Когда я поступал в Академию, я еще не знал…

– …Что Академия Кошкоглазых уже давно снискала сомнительную славу поставщика кадров для Инквизиции?.. Нет, нет, я не обвиняю тебя; просто поставим отметку. Бамара, ты когда-нибудь видел миссионеров?

– Моя видела мисьонери… Мисьонери говорить: твоя принадлежать Господа. Мисьонери разная: одна деть учить, хворь лечить; другая… – Бамара усмехнулся, но невесело.

– Среди миссионеров бывают и агенты Инквизиции. Они вербуют обращенных дальнеюжан, дабы распространить влияние Церкви на юг. Кто знает, может, Бамара один из завербованных?.. Поставим отметку.

– Ну, уж меня-то точно не может быть среди подозреваемых, – заговорил Скальдик. – Голеановские псы убили моих родителей, расправились с моим кланом; души их парят над Сумеречным океаном и взывают к мести! Пока убийцы и их последыши топчут эту землю – моим предкам не попасть в Вархалланг, не испить из Небесного Источника! А потому с псами Инквизиции у меня разговор короткий!.. – Скальдик сделал движение рукой, как будто ударил кого-то воображаемым кинжалом.

– Не ты один. У Ганила тоже есть счеты с Инквизицией; его старшая сестра была сожжена на костре. Тем не менее, я его не исключаю…

– Ты меня подозреваешь?

– Нет, я просто поставил…

– Ты меня подозреваешь. Ты понимаешь, что это значит.

Скальдик говорил спокойным, отрешенным тоном, но Ганил хорошо понимал, что спокойствие это обманчиво. Он вспомнил, что Альбертин говорил про нортов: «Они кажутся холодными, точно лед, но под этим льдом течет пылающая магма. Север умеет ждать и не умеет забывать».

– Хочешь вызвать меня на поединок чести? Я не против; но давай, сделаем это попозже.

– Нет, я не хочу. Но ты говорил, что подозревать можно всех?

– Да, и меня в том числе.

– Не хотел бы я подозревать тебя… Но твои слова вызывают тревогу. Если каждый из нас будет видеть в своих товарищах возможных врагов и предателей, то что станет с нами? Во что мы превратимся? В безумцев, боящихся собственной тени? Я не хочу подозревать…

– Спасибо, – Энцо приложил руку ко лбу, стараясь скрыть смущение. – Ты прав, Скальдик, увлекаться всеобщей подозрительностью не следует. Но, – опустив руку, он выпрямился и улыбнулся, – и терять бдительность тоже не надо. Враг рядом, и я уверен в этом! А теперь перейдем к делу. Как думаете, что мы ищем?

– Город Древних, – ответил Ганил. – Кстати, почему его называют Метрополис?

– Его называют по-разному. Ирем, Убар, Сарнат… Совершенно очевидно, что это не его истинные наименования; так его стали называть уже тогда, когда пески надежно укрыли все дороги к нему. Когда культисты пытались заниматься, помимо идиотских обрядов, еще и реальными исследованиями, им удалось «заглянуть за стену сна». Не спрашивайте, какова была цена этих исследований… Но кое-что удалось узнать. Метрополис в действительности был чем-то вроде города в городе. В гигантском городе, населенном людьми и Древними, занимавшим всю сушу… а может, и не только сушу. Впрочем, город предназначался исключительно для жизни Древних; люди существовали в нем, подобно тараканам или крысам. С той только разницей, что крысы людям приносят лишь вред; а вот люди Древним были нужны…

– Зачем же? – спросила Веслана.

– Скорее всего, в качестве «деталей» для каких-то своих машин. Многое неясно… непонятно… Похоже, Древние имели некий план, направленный на предотвращение великой катастрофы. Людям в этом плане уделялось не последнее место… пусть даже и в качестве «инструментов». Возможно, Древние проводили направленную селекцию человеческой породы; плодом этой селекции стали люди со сверхъестественными способностями. Таких людей собирали в городе, который называли… – Энцо замолчал, глядя куда-то перед собой, – Метрополис… Город сверхсуществ, должных подняться над человечеством… Еще не Древних, уже не людей. Не исключено, что Голеан – или тот, кто послужил для него прообразом – был одним из них.

– Голеан не был человеком?! – Ганил даже вскочил на месте от изумления.

– Возможно. Многое в его биографии наводит на эту мысль; впрочем, стоит учесть, что его жизнеописания переписывались многократно, и там, скорее всего, уже давно один благочестивый вымысел. Но вернемся к Метрополису. Это был город жестоких чудес; будущих полубогов здесь сращивали с машинами Древних, обрекая на участь хуже смерти – но это было необходимо ради грядущего. А потом – произошло то, что произошло…

– Что же?

– Не исключено, что проект, который должен был предотвратить катаклизм, в итоге этот катаклизм и спровоцировал… Впрочем, как я уже говорил, наши знания туманны и фрагментарны; слишком о многом нам приходится лишь догадываться. Древние соорудили в небесах колоссальные дворцы, в которых могла бы свободно разместиться самая крупная из гор земных. Во время катаклизма все это рухнуло; шрамы от тех падений остались до сих пор. Начался хаос. Обезумевшие люди метались по миру, рушащемуся им на головы. Спустя какое-то время мир успокоился – ровно настолько, чтобы люди поверили, что время испытаний закончилось. Древних к тому моменту уже не было…

– Куда они делись? – спросил Скальдик.

– Не знаю. Видимо, покинули наш мир, уйдя… куда-то… в какие-то более благоприятные миры… Но повторю, многое, что я вам сейчас говорю – лишь догадки. Так вот, Древние ушли – но оставили свои младшие подобия. Им было далеко до настоящих Древних – но они намного превосходили людей в своем развитии. Однако люди уже не хотели признавать над собой власть этих недобогов. Начались восстания, которые затем переросли в масштабную войну… Повторяю, все, что у нас есть – причудливые видения людей, застрявших у той грани, из-за которой им уже не возвратиться. Возможно, воевали не люди против низших Древних, а низшие Древние, совместно с людьми – друг с другом. Никто не победил – проиграли все. Войны уничтожили то немногое, что пощадил катаклизм… А то, что было после, вы уже знаете.

– А… Ме-тор-польса?.. – подал голос Бамара.

– Да, Метрополис. Вроде бы как его обитатели сумели защитить свою обитель от катаклизмов… и от чрезмерного внимания младших собратьев. Правда, на это ушли все их силы, так что жители Метрополиса вынуждены были уснуть. Они спят до сих пор – спят и видят непостижимые для нас сны. Там, по ту сторону песков… по ту сторону стены сна…

Воцарилось тягостное молчание – как будто призрак тысячелетней тайны повис над людьми.

– Господин Энцо… – промолвил вполголоса Ганил. – Энцо, мне нужно кое-что сказать… наедине!..