Свежие записи из блогов Железный Пёс

После смерти я бы хотел стать страстным духом летающим по миру и излучающим любовь.

Глядя в микроскоп на умильную возню тихоходок и представляя на их месте своих учеников, Рапапидакотля однажды посетила одна мысль: "большинство из нас вовсе не станет счастливее, получив от жизни нечто большее, нежели хороший сдобный пирог". Да и что может быть больше и значимей хорошего сдобного пирога? Разве что огромный сдобный пирог!

Однажды, некто назвавшийся Господином Пушистым Сосочком подошёл к Рапапидакотлю на улице и передал помятый конверт пахнущий лососёвым повидлом. Он наклонился к его уху, лизнул его и прошептал: "Это для тебя". Затем срыгнул нечто отвратительное и скрылся в корнях растущего неподалёку старого дуба.

В конверте находилось письмо с тремя четверостишиями:

Положу тебя я на алтарь,

Помолюсь Козлобороду,

Заберу твоё лицо,

И сожгу с любовью.

***************************

В песнях червей

Глубоко под землёй,

Слышится боль

И имя твоё.

***************************

Натру я руки чёрной пыльцой

И кости твои поцелую,

В холодной тиши могилы родной

Втайне тихо ликуя.

Уверенность переоценивается. Сначала ты в чём-то уверен, а потом все вокруг становятся ящерицами.

Не далее как вчера, я пригласил на обед старого университетского товарища, а по совместительству своего лечащего врача. В ходе изысканной и непринуждённой беседы он высказал одну интересную мысль, которую я тут же с благодарностью принял к сведению (хоть и не сразу осознал всю её глубину и мудрость). Прозвучала она следующим образом (правда, любая мысль высказанная им, едва сорвавшись с уст звучала так, словно была произнесена на собрании высокородных мужей в Палате Лордов и достойна самых искушённых умов современности, даже если являлась по сути сущей чепухой): "Почему бы тебе, мой дорогой друг, не начать вести запись хотя бы некоторых соображений, что с такой завидной регулярностью посещают твой незаурядный разум? Многие из известных джентльменов прошлого оказались бы едва известны сегодня, если бы не оставили после себя множество дневников и писем, которым сами они при жизни не уделяли и толики внимания. К тому же (и он сделал на следующем утверждении особый акцент), это вполне может благотворно сказаться на твоём прискорбном положении". Сердечно поблагодарив своего доброго товарища, я твёрдо вознамерился немного погодя внимательно обдумать его предложение. В последствии, сердечно попрощавшись с ним и оставшись наедине с собой, я пригубил старинного вина из необъятных погребов, доставшихся мне от моей покойной тётушки, и погрузился в размышления. Безусловно, я был согласен со своим другом, поскольку ни секунды не сомневался в его непререкаемом авторитете в области психиатрии, а в частности, тяжёлых случаев заболеваний аутистического спектра и шизофренических состояний. Трудность заключалась лишь в том, что как-то ведь к этому всему следовало подступиться, а это, как известно, является главным препятствием в любом начинании. Решение оказалось нелёгким и поиск его занял весь вечер и большую часть ночи. Поначалу я едва не поддался искушению дать волю своему с трудом поддающемуся обузданию воображению и пуститься в пространные разглагольствования на темы, от которых среди воспитанных леди и благородных джентльменов обычно принято брезгливо отворачиваться, точно от заскорузлых фекалий на сиденье экипажа. Отказавшись от этой затеи, я пришёл к выводу, что слова мои, произнесённые в неосязаемом, но таком богатом пространстве чистой информации, должны быть, по возможности, кратки и лаконичны. Мне следует воздержаться от многословных и избыточных рассуждений, к коим я столь неоправданно тяготею и выразить свою мысль в предельно краткой, но содержательной форме. Другими словами, необходимо искать вдохновение в идеологии японского классицизма. Когда же на меня наконец снизошло долгожданное озарение, дрова в камине уже полностью прогорели и прислуга была занята тем, чтобы температура в гостиной оставалась на приемлемом, для такого требовательного джентльмена как я, уровне. Но, даже если бы весь дом мой погрузился в стужу, а фамильные гобелены покрылись инеем и оказались безвозвратно испорчены, я бы этого всё равно не заметил. Обуреваемый экзальтированным восторгом, окрылённый безмерным энтузиазмом, пребывая в высшей степени исступлённом состоянии нечеловеческого счастья, я позволил себе сдержанную улыбку и удалился в свои покои, не обращая ровным счётом никакого внимания на бренную суету материального мира. Мысль, которая вскоре станет достоянием общественности, замечательно проста и, в то же время, неизмеримо глубокомысленна - в её необозримых недрах рискует утонуть даже опытный софистик. Она завораживает таящейся в ней мудростью и, вместе с тем, уморительно комична. Мысль эта относится к тому типу идей, которые так редко посещают даже светлейшие головы самых изобретательных джентльменов. И всё же, едва ознакомившись с ней, любой воскликнул бы нечто вроде "Блистательно! Как же я сам до этого не додумался!?" Итак, эта блестящая и исключительно остроумная идея звучит следующим образом: Достаточно большие куски кораллов, будучи окрашенными в коричневый цвет и прикреплёнными к черепу обыкновенными деревянными винтами, сделают вашего дворецкого похожим на оленя. Не правда ли, бесподобно?

Давайте представим себе следующую ситуацию.

Ты женщина и вышла замуж за геолога. Он высок, красив и хорош в резьбе по дереву.

Однажды он уезжает с экспедицией в Непал и вся его группа пропадает без вести. Проходит три года, ты живёшь одна с четырьмя кактусами и странным, невесть откуда взявшимся цветком, который распукается только когда ты засыпаешь. Его цветы поворачиваются в твою сторону и снова закрываеются, как только ты просыпаешься.

И вот, в один прекрасный день, твой муж вновь появляется у тебя на пороге. Его пустые глазницы плотно сшиты алюминиевой проволокой, но, кажется, что он видит больше, чем кто либо; что он видит каждую твою мысль с момента первого твоего вздоха. Но, что хуже всего для тебя, - это его зубы, невыразимо странные, постоянно трущиеся друг о друга и издающие болезненно неприятный стрёкот, будто совем не убывающий с растоянием. Никто больше не слышит его и не видит абсолютно ничего странного в происходящем, но для тебя с каждым днём мир всё больше сужается вокруг этого звука и зашитых глаз твоего мужа. Он не говорит и почти не ничего не делает, просто сидит рядом с тобой, а его зубы продолжают мелко дрожать у него во рту и сводить тебя с ума кошмарным стрёкотом.

Однажды он съедает твой цветок и скрывается внутри костяного кокона. Он оказывается настолько наэлектризованным, что к нему невозможно приблизиться. Ты не знаешь, что с ним делать и просто оставляешь его стоять там, где он стоит.

Проходит много лет и теперь у тебя шесть кактусов. Они часто цветут и тебе это нравится. Кактусы умиротворяют тебя. Они стойкие и знают, как постоять за себя, оставаясь при этом не чуждыми пышущей красками красоте. Их невозмутимость перед лицом беспощадной натуры каждодневного существования придаёт сил тебе самой. Ты планируешь завести седьмой кактус.

Когда тело сестры Рапапидакотля было раскопано под одним из курганов Бру-на-Бойн известным в узких кругах археологом, уфологом и искателем приключений Брайаном О'Брайеном, у неё во рту была найдена сильно истлевшая записка. После расшифровки, перевода и повторной расшифровки удалось прочитать следующее:

“Ты вольный ветер в моих галифе; полевой цветок вплетённый в волосы на моей босой ступне; осколок хризолита в моём черепе, горящий зелёным в лучах заходящего солнца; голодный гриф, бьющий крыльями в моей грудной клетке; слепой вивисектор, ампутирующий моё гниющее сердце”.

В письме умирающей от бубонной чумы сводной сестре, с которой его связывали долгие романтические отношения, Рапапидакотль писал:

“Я видел сон. И в нём мы с тобой были сверчками. Я хотел позвать тебя на самую высокую травинку в поле, чтобы показать луну. Но ты не хотела идти со мной, потому что мои лапки не стрекотали. Тогда я забрал лапки брата своего, сделав его землёю. Но ты снова отказала, поскольку головогрудь моя теперь была диспропорциональна. Я забрал головогрудь отца своего и он тоже стал землёй. Но и в этот раз ты ответила отказом, потому что брюшко моё раздулось из-за отторжения тканей. Тогда я забрал твоё брюшко и вот так - вместе - отправились мы к луне”.

Вскоре она поправилась, но скончался от чумы сам Рапапидакотль.