Что почитать: свежие записи из разных блогов

Парень которого отменили в индустрии развлечений через некоторое время меняет имя. И пока все строят теории почему он меняет имя, насмехаются и параллельно задают вопросы напрямую "почему меняет" в соцсетях еще и журналисты спрашивают "почему" этот самый парень думает пиздец угораздило попасть в дешёвый китайский бл роман в тело злодея у которого в имени есть "хуй". Внимание его объяснение после смены имени. "Я не могу спокойно жить зная что в моем имени присутствует мат из другого языка которое означает член". Все фигеют и те кто знают язык признают это....

В городе близ неприступных стен Нечистой Юдоли спокойно, на удивление тихо и самую малость уныло. Прохожие хоть и снуют толпами взад и вперёд, почти не создают ни шума, ни былого ощущения вечного праздника, который местные жители любили создавать по любому поводу и со сколько угодно большим размахом. Цинхэ, воистину, был городом вечных гуляний.

Был.

В последние же месяцы, по рассказу одного из завсегдатаев таверны, в которой остановилась свита Гусу Лань, глава их клана прекратил веселиться, бездельничать и улыбаться, и встрепенувшимся под тяжестью его взора горожанам уже ничего не оставалось, кроме как взять себя в руки и подстроиться под новые причуды господина.

«Ей богу, — пояснял их собеседник, пока ему подливали вина, —уж лучше бы он так и оставался незнайкой! Мы бы хоть сами себе находили дело».

— Неужто Не Хуайсан такой плохой правитель, раз вы стали так о нём отзываться? — подводя итог их непродолжительной, но очень эмоционально скверной беседе, спрашивает Лань Сичэнь.

— Да куда там, плохой. Наоборот! Слишком уж хорошо этот господин за нас взялся: здесь садим это, там садим вот это; туда идут те, эти идут сюда. Раскомандовался только так! Вы ему дисциплинарный кнут в руки дайте, так вообще загоняет нас всех на благо ордена. А мы, понимаете, не привыкши* к такому — тринадцать лет на вольных хлебах.

***

Приветствуя тоскливым взглядом нежданных гостей, Не Хуайсан ждёт только того, что его начнут в чём-нибудь обвинять или недоверительно расспрашивать, и потому порядком удивляется, когда первым делом Цзюэ-цзюнь ему улыбается. Улыбкой тоскливой, избитой — на лице главы Гусу пролегает болезненная, не идущая его одеждам серость —и, тем не менее, искренней.

Подобная искренность уже успела стать Хуайсану чуждой, и потому он, не зная как отвечать на её проявления, лишь скудно кивает в ответ, прося простить его сдержанность.

— Ничего, — кивает ему Цзюэ-цзюнь. Хангуан-цзюнь отражает жест, но повторных слов не произносит.

Третий особый гость — Вэй Ин, не двигается вовсе, и его поведение Не Хуайсан истолковывает проще всех: бывшему другу он неприятен за свои поступки. Да и можно ли считать себя его другом, пусть хоть и бывшим, если он давно обрёл новое тело и стал вести новую, куда более обузданную жизнь?

Все они и впрямь были знакомы словно в иной жизни, а теперь, нехотя и осторожно, знакомились заново.

Вот глава Гусу Лань— Лань Сичэнь, известный своей милостливостью и преданностью уже отошедшим названным братьям. Вот второй господин Гусу Лань— Лань Чжань, далеко за пределами облачных глубин известный своим сдержанным нравом и, тем не менее, чутким сердцем, в котором живёт нескончаемая любовь. Вот и Вэй Ин — некогда большой балагур и баловень, получивший от жизни право на обеление собственных ошибок.

А вот Не Хуайсан, человек, давший им всем то, чем они живут ныне, и отобравший всё, что у них было до. Мерзкий, ещё какое-то время просивший, на коленях просивший прощения человек, вынужденно скрывающий под своей маской лишь новую маску.

Гости расселись за предложенными им столиками, разлили себе по пиале чая и, не зная с чего начать разговор, предложили выпить за восстановление отношений между их кланами, однако Хуайсан тоста не поддержал, тут же одёрнув их всех.

— Ведь не в самом деле вы пришли сюда из-за политической срочности, — отметил он, отворачиваясь ото всех — веера давно не было в его руках — и будто бы начиная разговаривать наедине с собой. — Ни вы, ни я не находимся теперь в тех обстоятельствах, которые требовали бы такого тоста. Более того, наши отношения более чем противоположные, и питьё за их восстановление не приблизит нас к самому факту. Не проще ли нам, отложив церемонии, просто поговорить, и тогда, быть может, задуматься о реальном политическом подтексте встречи?

Хуайсан вновь обернулся на гостей из Гусу Лань и с большим неудовольствием заметил, что он до сих пор молчат, не желая начинать предложенный разговор первыми. Даже Вэй Ин, обычно развязанный в своих репликах, теперь жевал губы и посматривал то на нефритов, то на самого господина Цинхэ Не.

— Хуайсан... — начал было Лань Сичэнь и тут же запнулся, так и оставив тишину недосказанной.

— Если вам есть, что сказать, то советую это сделать здесь и сейчас, — его лица коснулась улыбка, слишком беглая и недетская, чтобы он позволил ей быть замеченной. Он проглотил остаток собственной фразы, в которой просил не томить ни его, ни себя, потому что время непредсказуемо и конец каждого из них не очевиден.

— Я думаю, что уже сказал тебе всё, что хотел, ещё в прошлый раз, — отозвался Вэй Ин. — Хотя... пожалуй, один вопрос у меня есть: почему именно я?

О, он ждал этого вопроса. Признаться честно, ещё в Облачных Глубинах ждал, когда Вэй Усянь дал понять, что сложил цепочку из его планов. Но тогда он получил лишь предупреждение, до этого, пусть и совсем иными словами, уже сказанное ему Лань Сичэнем, и долетевшие в спину обрывки слов, сложившихся в «не имеет значения» и там же, за спиной, оставшиеся.

Лань Сичэнь, казалось, вопроса не понял. На его лице застыло непонимание с примесью тревоги, и по старой привычке Хуайсан поспешил его успокоить своей беспечной, но давно уже не невинной улыбкой, которую, впрочем, пришлось быстро стереть с лица, чтобы со всей серьёзностью и честностью ответить Вэй Ину.

— Потому что ты был моим другом, и его жертвой. И отомстить я ему хотел за нас обоих, — короткая пауза настигла всех на пике напряжения, но Хуайсан уже будто не имел к этому отношения. Его плечи расслабились под тяжестью только что ставшего скатываться груза, его грудь наконец наполнилась воздухом в преддверие всё ещё грядущей правды, сказать которую молодой господин Не намеревался уже в лицо не только Вэй Ину, но и Лань Сичэню: — Мне в самом деле лишь хотелось отплатить ему тем же, что сделал он. Старейшина Илин пал жертвой его с отцом лжи, и позволить раскрыть его ложь именно старейшине было разумно. Так же разумно, как дать ему умереть от рук брата, как умер мой!.. Я сам бывал с ним рядом, я слышал мелодию, что он играл, и позже играл её брату в уединении... Я стал невольным орудием в его руках, и мне было необходимо превратиться из клинка в ладонь.

Начав с разумного холодного полутона и едва не сорвавшись на шёпотом произнесённый крик, он окончил с вновь собранной прохладой, за которой уже виднелись трещины его горящего в истерике сердца.

—Хуайсан, неужели ты... — вновь начался было Цзэу-цзюнь, но, слыша как неестественно и сипло звучит, замолк.

— Я знал, что использую вас, Цзэу-цзюн, простите, — окончил Не Хуайсан за него и, больше не поднимая глаз, поднялся для вежливого поклона. — Простите за всё, но я не сожалею о своём поступке.

И был таков.

Как только глава Цинхэ Не покинул залу, в ней появились слуги, один из которых встал позади господ из Гусу Лань и немного кашлянул в кулак, привлекая внимание.

— Пройдёмте, — сказал он, как только добился должного. — Господин велел проводить вас в ваши покои.

— А? Они уже готовы?

Хоть и высказался один лишь Вэй Ин, удивление явно читалось на лицах всех — они прибыли не так давно, и первую ночь тайно ночевали в таверне Цинхэ. Откуда бы кому-то успеть подготовить покои за то время, что они вели беседу?

— Комнаты для господ из Гусу Лань всегда готовы, — лаконично отозвался прислуга и двинулся к выходу, увязывая за собой цепочку из трёх адептов Гусу — послушники всё это время ждали на улице и, вероятно, знакомились со своими комнатами.

— Удивительно, — шепнул Лань Чжаню Вэй Ин, когда они вышли из зала и оказались во внутреннем дворе. Акустика была уже много хуже и без должного желания слов было в самом деле не разобрать, но Сичэню посчастливилось заранее прислушаться. — Несколько месяцев избегал даже дыхания в его сторону, и при этом всегда держал наготове покои... Лань Чжань, как думаешь, это потому, что он ждал, когда мы созреем?

***

Утро в Нечистой Юдоли оказалось почти столь же ранним, как и в Облачных Глубинах. Едва заслышав начавшийся утренний гомон Лань Сичэнь, до того любовавшийся пустынными красотами леса из окон и размышлявший, как всякий на его скользком месте, о своём дальнейшем пути, поспешил одеться. В его ближайших планах было пойти к главе Цинхэ Не и обговорить таки всё то, что не было сказано вчера — свои чувства.

В эту ночь он спал дурно, и во сне ему виделось, как касающиеся его ладоней губы тают, исчезая вместе с их хозяином в кромешной пустоте мира духов. Затем они появляются вновь, но уже не те — чужие — и вместо слов прощения и ласки говорят грубые, колкие фразы об одиночестве и предательстве.

И именно об этом, стоя лицом к рассвету, почти нагой и всё ещё неприкаянный, думал Сичэнь с утра. О том, правда ли он был предателем, а не сам Хуайсан.

Спросив у первого попавшегося адепта дорогу к господину, Лань Сичэнь получил неожиданно холодный отказ от разговора, вся суть которого и без того сводилась к малому. Это несколько удивило гостя Нечистой Юдоли, но не разубедило в своём намерении. Он решил попросту своровать немного внимания у кого-то скромнее и тише, поинтересовавшись, где сейчас находится господин Не Хуайсан. Внимание его пало на неспешно идущую вдоль внутреннего двора девушку, нагружённую корзинкой с бельём.

— Простите, — окликнул он её сразу, как оказался в поле зрения. — Могу ли я поинтересоваться у вас, где сейчас может быть молодой господин Не?

Девушка беззастенчиво подняла голову сразу после поклона и вежливо улыбнулась.

— Конечно, господин Не ещё должен спать.

Лань Сичэнь кивнул ей, думая распрощаться, и вдруг остановил самого себя. С языка сам собой сорвался новый вопрос:

— Как... у него дела? — Выражение лица девушки в этот раз стало чуть печальнее и вместе с тем участливей. Стало очевидно, что в жизни своего господина она заинтересована больше некоторых адептов.

— Он довольно хмур с тех пор, как погиб Цзинь Гуанъяо, ни с кем не советуется и не говорит. Всё делает сам, да так, что сплетни вокруг него только и полнятся.

— Что за сплетни? — Лань Сичэнь напрягся. Если про Не Хуайсана действительно распускают слухи, почему он бездействует? Да и что это за слухи такие, которых не слышно в Гусу, но о которых известно здесь?

— Да... Говорят, что наш господин не тот, за кого себя выдаёт, а на днях один послушник даже сказал, что это якобы господин убил Цзинь.. Ох, простите! — девушка сама от себя вскрикнула и закрыла рукой рот. На вежливую просьбу продолжить лишь качнула головой, всё так же не опуская ладони.

— Я настаиваю, —вновь стал просить Цзэу-цзюнь, удивляясь собственной настойчивости. — Обещаю, что вам ничего не будет за то, что вы раскроете.

Брови девушки взметнулись вверх, точно она немо спросила «правда?», и рука наконец отнялась от тела, вновь обхватывая корзинку.

— На днях один из послушников сказал, что это якобы господин Не убил Цзинь Гуанъяо руками Цзэу-цзюня, и именно поэтому господа больше не разговаривают... — Сердце вдруг кольнуло напоминанием ещё свежей, не зарубцованной раны. — Вот только сам господин Не его услышал и, спросив доказательств, сказал идти вон до тех пор, пока навеки не скроется с его глаз.

— И на этом всё? — надеясь услышать, что на этом былой Хуайсан вернулся, разрыдавшись и бросившись в чьи-нибудь объятия в бесконечных просьбах защитить его от собственных людей и обязанностей.

— На этом тот адепт бросился к нему и стал просить прощения, а господин отвернулся и пошёл прочь. Только напоследок прошептал, что если кто-то из нас задумает шептаться за его спиной, следует позаботиться о том, чтобы сам он об этом не слышал.

Решивший не будить своими внезапными разговорами Хуайсана Лань Сичэнь направился в сад. Там, прячась от вставшего солнца и любопытных глаз можно было поразмыслить (в который раз?) о творящемся с Хуайсаном безумием и о том, что слова об этом безумии вызывают в груди. Было безусловно очевидно, что странный холодный трепет и наивное почти детское чувство собственичества по отношению к давно выросшему младшему собственного названного брата. Но истоки этого двойственного ощущения к своему без пяти минут врагу всё также оставались загадкой. Являлось ли причиной этому то, что Хуайсан буквально рос на его глазах, или же это было следствием того, что Хуайсан, на самом деле, взрослел, спрятав себя ото всех?

— Ахаха, ты такая медленная! Ну же, давай, давай, плыви! — Донёсся со стороны до сердечного приступа знакомый смех, который, как казалось в последние дни, был навсегда утерян. — Плыви! Ахах, умница, ты такая медленная, как черепаха! Я буду звать тебя уткочерепаха.

Глава ордена Гусу Лань не мог себе позволить подглядывание, являвшееся безусловно непристойным занятием для него, но он так же не мог позволить и открытое участие в том, что слышал — уверенность в том, что веселье закончится как только он покажется из виду, была максимальной из всех возможных.

И, терзаемый желанием увидеть то, что видеть уже давно никому не удавалось, Лань Сичэнь подобрал края ханьфу, чтобы как можно тише подобраться по кустам к пруду, с которого доносились звуки. Вероятно, именно тогда он наконец сможет себя убедить, что его странное отношение к предательству Хуайсана не более, чем тоска по его былому игривому характеру, и никак не любовная тягость, как то казалось Лань Чжаню.

Глава Цинхэ Не сидел у самого края воды, промакивая свой наряд, и с восторгом поглаживал по темечку дикую утку, вокруг которой собралось пяток таких же диких и взъерошенных утят. Он всё посмеивался над тем, как утята так же лезут под его руку, и называл одного из них «уткочерепахой» за его неуклюжую нерасторопность. Этот неприспособленный малый плавал ближе всех к человеку и то и дело тыкался ему в ноги, чем и вызывал смех.

— Какая ты хорошенькая, да? — в очередной раз стал захваливать утку Не Хуайсан и поднял над головой руку, вытаскивая из рукава только что замеченную Лань Сичэнем общипанную лепёшку. — На, на, на. — Вновь отрывая кусочки, стал говорить он, — на кушай. И ты кушай.

Отдельный… продолжение следует…

«Кроме тебя у меня никого не осталось», — Хуайсан чувствует себя манипулятором, говоря это Лань Сичэню, но ничего поделать с собой не может, понимая, что это, в целом, и есть его настоящая сущность.

« Ты — мой единственный брат», — говорит он в попытках принять себя, Сичэня, и всё то, что осталось вокруг них.

А осталась разруха на поле для их жизней, голод по родному плечу и холодные взгляды, которыми теперь все одаривают Хуайсана, и которые он щедро дарит в ответ. Осталось пустое послевкусие предательства на губах «единственного брата» и едва скрываемая горькая улыбка одиночества. Потому что у них обоих теперь осталось только по одному брату... И Хуайсан понимает, что считать себя братом Сичэня он, на самом деле, не может. Но всё равно отчаянно цепляется за попытки выбить себе это место, выпросить для себя если не прощения, то снисхождения, вымолить своё прежнее право быть чьим-то братом. Кому-то нужным, по сути.

«Я о-очень тебя люблю, брат...» — уже не ноет, не клянчит — шепчет Хуайсан в чужие ладони, которые видит вместо лица, смотреть в которое больно и стыдно, отражаться в которых жаль. Поэтому он обнимает руки Сичэня, он целует их краями губ, он с придыханием любуется ими и только просит принять его обратно.

Разве брат не может его понять? Разве брат не может его простить? Минцзюэ был и его близким тоже!

«Ты... Теперь всё, что у меня есть», — Хуайсан отпускает ладони Сичэня, целует края его рукавов напоследок, и так и не дожидаясь должного ответа уходит. Может быть навсегда, может быть за палочкой благовоний.

Сичэнь провожает его полным скорби взглядом и сжимает исцелованные ладони в кулак. Тушуется некоторое время на месте и почти вдруг решается с места. Он пробегает лестничный пролёт, замечает дорожку луны, уходящую в никуда, и тормозит. Луна отражает солнце в его защипавших глазах.

С тех пор Не Хуайсан избегает любых личных встреч, и поездки в Гусу копятся на чужих плечах.

С тех пор Не Хуайсан не тревожит единственного брата своим незрелым плачем в подол ханьфу.

Лань Сичэнь, снова и снова ловящий взглядом лишь уходящую тень, надеется, что это не от того, что последний названный брат презирает его слабоволие.

Хуайсан сбегает с каждой их встречи, будто чтобы вновь не казаться эгоистичным ребёнком в глазах единственного близкого человека.

***

Близится октябрь. Облачные Глубины расцветают желтизной начавших гореть осенью листьев.

Глава Гусу Лань чувствует, что начинает гореть вместе с ними, тонкой ломкой соломинкой копошась в остатках всех своих невысказанных слов.

Лань Чжань без стука заходит в покои и присаживается у чайного столика.

— Брат, — начинает он встревоженным тоном, в котором Сичэнь едва ли узнаёт Ваньцзи.

Вэй Ин на него как-то чудно влияет, не то развязывая рот, не то тонкой нитью выжимая чувства наружу. — Я знаю, что Не Хуайсан больше не ездок в наш орден, но мне кажется, что нам следует навестить его.

— Разве Вэй Ин не говорил, что теперь это не важно?

— Для другого... Брат, я думаю ты должен поговорить с ним, обсудить свои чувства.

Голос Лань Чжаня твёрд, но всё равно немного надрывист, он говорит будто бы искренне и смело, но вместе с тем почти осторожно. Точно его мысли смешались в голове с мыслями его дражайшего мужа.

— Тебе Вэй Ин посоветовал поговорить об этом?

— Возможно. Он прав, брат, ты должен решить, простишь ли ты Хуайсана, и сказать ему об этом.

— Я решил, — усмехаясь, буквально перебивает брата Сичэнь. Его мысли строятся в чёткий ряд фраз, которые он хочет донести: — я не смогу простить его за то, что моими руками он убил Яо... Но я не могу и винить его в этом поступке, его действия, в конце-концов, были справедливы и аккуратны. Я не думаю, что всё дело лишь в моём прощении.

Отрывая глаза от столика, Сичэнь понимает, как долго он не моргал, ища самого себя в закоулках тяжёлых чувств.

Лань Чжань молча ему внимает, ожидая услышать причины.

— Мне неспокойно, когда я думаю о Хуайсане... Не так, наверно меня тревожит его молчание. Я пытаюсь смотреть на его спину, думаю о том, чтобы заговорить, и вспоминаю его губы, целовавшие мне руки. Думаю послать ему записку и натыкаюсь на отголоски его слов. — Сичэнь обводит взглядом всю комнату, тоскливо и холодно перебираясь от угла к углу. — Он селится в каждом сантиметре моего взора, и с этим, боюсь, я не могу быть согласен.

Ваньцзи встаёт из-за стола и отряхивает полы своего наряда. Несколько мгновений глядит туда же, где блуждал взгляд брата, и прежним безэмоциональным тоном говорит:

— Я чувствовал себя точно также незадолго до тех пор, пока смог признаться себе в любви к Вэй Ину.

— И тебе стало легче?

— Мне стало свободней.

Брат покидает покои Цзэу-цзуня, так же, как некоторые, не дожидаясь ответа. Сичэнь не винит его за это и даже напротив, мысленно благодарит за право осмыслить сказанное наедине.

***

Хуайсан провожает взглядом очередную почти растворившуюся струю дыма от палочки благовоний, и делает новый поклон. Его извечный спутник — брат — холодом давно отлитой таблички молчит.

В храме предков Цинхэ Не теперь всегда кто-то молчит, ведь с убийства Цзинь Гуанъяо в клане не осталось ни одного болтуна и балагура. Все стали либо бояться вдруг повзрослевшего главы, либо трепетать перед его величием.

Конечно, Не Хуайсан изменился не сразу, и даже после прощания кое-как из себя строил простоту, но вслед за своим трауром он отправился в Облачные Глубины, и уже после них вернулся совсем чужой.

Поговаривали, что Цзэу-цзюнь обвинял его в смерти последнего названного брата, и видимо горечь тех обвинений лежала теперь на плечах господина.

Одно из таких Хуайсан слышал о себе и лично, проходя к храму мимо нескольких старых адептов ордена.

«— ...Именно! Этими самыми руками и сделал.

— А я говорю сделал! Сам слышал. А иначе, подумай, чего это Цзэу-цзюнь к нам не заглядывает больше? А-а, то-то.»

Тогда Не Хуайсан вышел прямо перед ними, поклонился и спросил, есть ли у господина рассказчика доказательства того, что он говорит о главе своего ордена. Видел ли он сам, как рука его главы помыкала рукой Цзэу-цзюня? Видел это кто-то ещё из присутствовавших или его личных тайных знакомых? Ответ он тогда знал заранее, потому что в храме, в самом деле, не было никого, кто видел бы то, чего не было. И тем более там не было никого из ордена Не, кроме самого господина.

«—Ты можешь идти, — сказал ему тогда Хуайсан, распахивая свой излюбленный, но порядком потрёпанный временем веер. — Идти так далеко, чтобы ни я, ни кто-либо другой из ордена Не никогда больше тебя не встречали.»

***

На седьмой день от разговора с братом Лань Сичэнь решился собрать небольшую группу и с ней двинуться в Цинхэ, чтобы лично встретиться с главой ордена Не и обсудить с ним дальнейшее. Ведь куда, в самом деле, тот сбежит на своей территории и при своих людях?

А сбегать ему уже явно стало привычкой, как привычкой Сичэню стало глядеть на последние пряди его волос, растворяющиеся в черноте ночей Ланлинь Цзинь или в вечном синем зареве Цзян.

Он подобрал трёх крепких юношей из числа последователей, уговорился с ними быть кроткими, но пробивными — скромничающий в своих способностях Не Хуайсан мог запросто отказать в приеме, сетуя на отсутствие поводов.

Юноши согласились быть опорой своего Цзюэ-цзюня в непростых переговорах с верховным заклинателем и удалились из покоев — выдвижение отложили до завтра, — а сам Цзюэ-цзюнь вновь сел обдумать своё дальнейшее.

Но едва соприкоснувшись краями ханьфу с полом подскочил и вышел во двор.

Лёгкий, едва размывающий взор туман оседал на Гусу Лань. Сам Сичэнь едва не осел вместе с ним на ступенях, но вовремя остановился, решаясь сделать небольшой круг.

Идти в тумане было зябко и влажно, тени расплывались по близстоящему лесу бесформенными пятнами, и оттого настроение накатывало столь же трепетно-хмурое и щекотавшее воображение.

Подходя к мосту Сичэнь уже абсолютно явно представлял его последствия, обрисованные собственным сознанием в пару наивных, смеющихся глаз, ресничный край которых скрывал тонкий веер. Глаза смотрели на него и просили быть рядом, а Сичэнь почти тянул к ним руки в ответ и одергивал себя в последние миллиметры до тонкой кожи, шепча о братском долге, которому теперь не бывать.

— Не знал, что господин Цзюэ-цзюнь говорит наедине с собой, — неслышно подкрадываясь сзади отметил Вэй Ин.

— Иногда нужно взглянуть на себя с другой стороны. Разговор прекрасно помогает с этим.

— Мм, не слышал, не слышал... И о чём же Цзюэ-цзуню нужно поговорить с собой? — Вэй Ин уже подошёл вплотную к Сичэню и встал у перил по правую руку от него. Его заинтересованный взгляд будто в усмешку метался по берегам источника и, не находя ничего путного, возвращался к исходному.

— Думаю, что молодому господину Вэю не должно быть интересно о мыслях главы Гусу Лань... — заметил наконец полностью и окончательно прерываемый в своих мыслях Сичэнь и мгновение спустя мысленно ударил себя по спине дисциплинарной линейкой.

Действительно, о чём он только думал? О том, что наивные глаза главы Не хранят в себе, до сих пор, тепло тысячи ласковых солнц и холодную прелесть ещё сотен лун.

Какое распутство.

— Впрочем, — не дав права себе ответить (и в кого такая дурная привычка взялась у адептов Гусу?), призвал к своему вниманию Лань Сичэнь. — Возможно именно неинтерес молодого господина Вэя и поможет решить вопрос, меня терзающий... На днях вы посылали ко мне Ваньцзи с разговором, но возможно, что мне стоит обговорить именно с вами.

— Я-я? — удивлённо протянул Вэй Ин, отвлекаясь от источника и вглядываясь в лицо Цзюэ-цзянь. — И о чём я посылал поговорить с вами Лань Чжаня?

— О Хуайсане, — с удивительным облегчением вздохнул Сичэнь, чувствуя, как холодный трепет от этого имени слабо и вяло скользит к кончикам пальцев и исчезает, сменяясь тёплой растекающейся дрожью.

— Странно, я уверен, что мы не говорили о нём с тех пор, как глава Цинхэ Не покинул Гусу Лань парой месяцев раньше.

— Значит мой брат решил от вашего имени выяснить мои чувства?

Некоторое время они стояли во всё оседающем тумане друг напротив друга и, не проронив ни слова, продолжали, между тем, разговор взглядом.

« Думаю, он хотел прояснить это для вашего же блага».

« Блага? И в чём же здесь благо?»

А благо в том, чтобы знать свои чувства и мысли. Благо в том, чтобы окончательно разобраться с мыслями и чувствами Хуайсана. Благо в том, чтобы найти компромисс в этих нелёгких событиях и не потеряться самим, как терялся Сичэнь в последнее время, разрываясь между скорбью по названному брату, пусть и не лучшему, и жалостью к такому же скорбному, но мстительному главе Цинхэ Не.

— Признаться честно, — вдруг вновь заговорил Вэй Ин, обращая внимание Лань Сичэня на то, что уже довольно давно просто молча за ним наблюдал, — я побаиваюсь нынешнего Хуайсана...

Губы его тронула лёгкая, будто вымученная улыбка, а взгляд наконец снова устремился к источнику, отсчитывая виднеющиеся сквозь туман камни на берегу.

— В этом мы с вами похожи... Однако я собираюсь завтра в Цинхэ, чтобы лично поговорить с ним, — всё ещё пробуя на вкус свою решительность, признался в своём должном быть тайным поступке Лань Хуань.

— Уверены?

В качестве ответа он удостоил Вэй Ина кивком.

— Не хотите поехать со мной? — почему-то так и не закрывая тему, которую сам молодой господин, очевидно, хотел бы закрыть ещё признанием своей боязни, вновь отозвался Сичэнь спустя некоторое время. — Вдвоём нам может быть не так страшно.