Что почитать: свежие записи из разных блогов

Убежало одеяло,

Улетела простыня...

- Кто заказывал комплекты??? -

Слышен окрик короля.

А вообще давайте поздравим Рика!

Когда я его придумывала, он претендовал только на место в паре эпизодов в будущем. А в итоге стал постоянным спутником и незаменимым помощником Ната.

Награждается дурацкой одёжей (паж без неё не паж) и отдельным артом!

И вообще, мы ещё увидим, как он повзрослеет. Во второй книге ему будет уже 15.

Когда Рик уходил надолго я понимал, что мне предстояла бессонная ночь. Как-то это произошло само собой, без договоров, извещений и каких либо слов вообще - он выкладывался,тратя свои силы и то немногое что у нас было, а я, неспособный ассистировать и вообще как-то помочь, просто ждал это. Это ведь важно, когда ждут. Первое время я еще придумывал причины,почему еще не сплю или почему нахожусь дома в тот момент когда должен быть на кухне, а потом перестал - он никогда не спрашивал и выходило, что я оправдываюсь без причины.

В этот раз его позвали на роды. Рик, и без того мрачный и собранный, мазнул по мне взглядом цвета драконьей зелени и ушел. Я остался и долго сидел на постели с закрытыми глазами, представляя жесткую линию его крепко сомкнутых губ, биение жилки на виске,капли пота, блестящие в электрическом свете импровизированной операционной. В этом месте своей безусловной власти Рик был богом. Там даже я не стал бы оспаривать его превосходство и он знал это. А еще знал, что у него есть личное кладбище, которое стало существенно больше с приходом конца света. И каждый новый человек там, на столе - потенциальная могила на этом кладбище. А значит Рик проведет с ним столько времени, сколько нужно, а я буду ждать его.

Мне не нравится чувствовать его отсутствие. Это даже не холод - просто нехватка рядом руки, которую можно обнять, плеча, на котором можно пристроиться. Дыхания. Ударов сердца. Я не хотел ничем украшать его комнату потому что она уже была идеальной, когда в ней был он. И кровать была идеальной - уютной и безопасной, как детский шалаш. Нам только фонарика не хватало чтобы окунуться с головой в это ощущение иного, более безопасного, мира, когда мы лежали рядом, взявшись за руки. Я знаю, что даже если усну, почувствую когда он вернется - комната станет меньше, звуков станет больше,хотя он будет молчать. Он включит душ,хотя в это время вода там просто ледяная, а потом придет ко мне. И обнимет, как обнимал,когда болел. И все равно я бодрствую потому что хочу заглянуть ему в глаза, прочесть получилось ли у него.

Не вышло. В этот раз он не спас человека. Я еще не знаю кого - мать,дитя или всех вместе, - я не хочу спрашивать. Я просто встал и вышел к нему навстречу,когда он вернулся, пахнущий человеческой кровью, этим неуловимым для обычного носа едва различимым медным запахом, для него самого надежно скрытым запахом спирта. Его движения были скупы, словно он экономил силы, но я понимал - единственное его желание это отключиться,отрезав этот день от следующего, полного борьбы за выживание. Он встретил мой взгляд, позволил мне узнать все, что он мог сообщить, выдохнул и двинулся дальше, словно преодолев последнюю преграду на своем пути. И я сделал то, чего не делал никогда прежде - я шагнул ему навстречу, преградив дорогу, и крепко стиснул его плечи, до боли впившись пальцами в черную кожу его куртки.

— Я люблю тебя. Надеюсь это сделает твой день хоть чуточку лучше, — я шептал это в самые его губы, сжатые все так же плотно, словно мысленно он еще не покинул операционную, застряв в бесконечном круге повторения своих действий в надежде на другой результат. В момент признания в нем что-то изменилось,он сбился с мысленного шага, замер, его губы разомкнулись и я поцеловал его не задумываясь о том, что он мог - и имел полное право, - меня оттолкнуть. Каким же застывшим, неподатливым он был в самый первый миг, как медленно он откликнулся, нехотя вернувшись в свой, закрытый от случайных взглядов, мирок, в котором были только мы двое. В тот момент, когда он обнял меня, стиснув до боли в ребрах, я понял, что Рик вернулся домой.

— Коул! Старик! Чай будете? Не замерзли?

Они только вернулись, мокрые с головы до ног, даже дождевики не спасают. Старик говорит что заглянет к папе, а Коул идет прямо ко мне, ступая босыми ногами по полу. За ним остаются мокрые следы и мне самому становится как-то сыро. Я наливаю чай не дожидаясь пока он попросит его. По-корейски, всегда по-корейски, словно он боится что я забуду язык папы и Хана.

— Держи.

—Комауойо.

— Коул! — я смеюсь, пока он шумно прихлебывает и обнимает меня за шею. Этот его способ сказать " ты стал совсем взрослым" такой дурацкий, что я не могу ощутить себя тем, кем он меня видит - тем самостоятельным парнем, повидавшим некоторое дерьмо. Мне часто хочется сказать ему сказать им всем " да бросьте, он и в самом деле держал свое обещание. Меня ранил только я сам и Гвен", но они всегда менялись,когда речь заходила о Рике. Неуловимая, незаметная глазу перемена в Старике и брате всегда пугала меня, с папой было проще - он был искренним как ребенок. Сперва сердился и кричал, а потом надел на меня браслет и пообещал, чтоб я его не терял. И не отключал телефон. Всегда был в пределах взора Большого Брата и тогда он сможет... Мы никогда не слышали чтоб он говорил слово "убить", но какое бы слово не вставало на его место, мы всегда понимали смысл сказанного папой. Он избил Криса за то, что я плакал. За то, что кто-то мог довести меня до самоубийства, папа бы убил. Этого никто не хотел и папа в первую очередь. Он просто хотел чтоб все мы - самый большой его проект, - были здоровыми и в безопасности.

Коул не говорил никто и ничего, поэтому я смотрел на его руку с разбитыми костяшками, скосив голову на собственное плечо. Подрался со стариком? Это не было новостью,они часто и помногу не сходились во мнениях, иногда до криков и ссоры, но настолько... Впрочем, они ведь сорвались так внезапно. И ведь до этого были неразговорчивы, словно я пропустил момент, когда между ними пробежала черная кошка.

— Старик ведь не плохой,ты же знаешь? — я взглянул на Коула, испытав это странное чувство, преследующее меня после возвращение. Словно я был призраком и видел живого себя - те же черты, тот же разрез глаз и изгиб губ, но в уголке губы трещина, как от удара, да и фигура крепче, ладони шире, шаг уверенней. Он всегда встречал мой взгляд, словно ему нечего было скрывать. Вот и сейчас он сглотнул душистый кипяток, выдохнул и пожал плечами.

— Ну да, наш Старик мировой мужик, когда не смолит за домом.

— Ты сам туда бегаешь покурить. И... это значит что ты не в обиде на него?

— Конечно.

— Вы уже помирились.

— Да о чем ты? Мы и не ссорились.

— Где же вы были?

Вот тут произошло то, что происходило очень редко за мою жизнь - Коул отвел глаза. Сказал что отвозили что-то куда-то, не важно, мол, чего я беспокоюсь. Я не знал почему, но после Рика незнание - любое,- было для меня болезненным, словно меня снова запирали в той темной комнате и использовали как пешку в своей игре, манипулируя недосказанностью.

я бросился к гаражу, на ходу рванув дверь отцовской спальни. Родаков трахающимися я видел не раз, но то что на широкой спине и поджарых боках Хана не было следов от удара я видео точно.

— Юджин, ты куда?

—Юджин, стой!

— Юджин!

Мое имя неслось мне вслед как предостережение. Я захлопнул боковую дверь гаража и подпер ее стулом. Мне нужна минута другая, не больше. В багажнике гаечный ключ. Мокрый. То, что могло быть дождевой водой оказалось кровью. Я забился в машину как в последнее доступное убежище, чувствуя как вместе с утратой доверия сердце стучит все быстрее, вытесняя мысли и чувства одной бесконечной паникой, белым шумом. Снова кровь. Снова кто-то умер. Из-за меня? Я должен был убедиться, что я не виноват!

Дверь начинала сдавать под напором с другой стороны, когда я включил навигатор и задал последний маршрут. Дверь гаража, повинуясь нажатию упругой кнопке, поползла вверх и, вдруг замерев, начала снова опускаться. Папа. Я едва успел прочесть адрес на крошечном экране навигатора, как он мигнул и погас. Дверь распахнулась и я втопил педаль газа до упора,боясь что кто-то бросится мне наперерез и я его пораню.

Коул, как был босиком,так и выбежал вслед за мной. Я мельком видел голый торс Хана в стремительно облепившей тело мокрой рубашке, но плена дождя вскоре скрыла их от меня. Я гнал так, словно забыл об ограничении скорости и полицейских и мне повезло, что мой путь лежал в старые гетто города, в заброшенные склады,где наркодилеров встретить прозе, чем представителей закона.

Конечная точка моего путешествия была в порту. К тому времени мой телефон уже разрывался звонками и сигналами о сообщениях где--то на заднем сидении, пока я выискивал в сплошной стене дождя то, что они устроили здесь. В дождливых сумерках ничего нельзя было разглядеть и я все же решил выбраться из машины, совершенно не подумав ни о том,что сделаю когда найду ответ, ни о том, что мне делать если не найду ничего. Меня гнало вперед желание поставить точку,убедиться что отец и брат не такие как Рик, что я не меняю одну красивую тюрьму на другую,точно такую же. Я ведь не елочная игрушка, я не могу провести в коробке всю жизнь!

Одежда промокла вся и сразу. Я очень нуждался в свете, но возвращаться за телефоном уже не решался - если я окажусь в тепле, я больше не смогу выйти в это мокрое,темное ничто и просижу так, пока папа меня не найдет. Я должен был идти дальше. Я несколько раз крикнул, но сгущающаяся тьма мне не ответила. А потом я увидел его. Как раз в тот момент когда я хотел вернуться, мой взгляд зацепился за что-то темное,темнее чем дождь, окружающий меня. Он не двигался, не издавал никаких звуков,его можно было принять за какое-нибудь сбитое животное, но какой-то частью сознания я знал кто это еще даже не приблизившись к нему.

— Рик?

Он не ответил, но вздрогнул от моего касания. В лужах под его телом скопилась натекшая кровь, куртка была распахнута и тонкий свитер прилип к телу, побурев в тех местах, где были открытые раны. Лицу тоже досталось, но не так сильно как груди... и рукам. "Он же хирург!" - сознание билось в агонии от бессильного гнева и обиды при взгляде на сломанные пальцы правой руки. Он инстинктивно придержал из, медленно развернувшись на мой голос. А потом приподнялся - совсем немного, но мне хватило, чтобы придержать его голову и оглянуться в поисках хоть чего-то, что помогло бы мне как-то поставить его на ноги, чтоб отвезти в больницу.

— Ты только держись,ладно?

Я мог бесконечно бояться его такого, каким я видел его в доме. Рика - хозяина положения, кукольника и тирана, но сейчас, бессильно уткнувшись лицом в мои ладони,он больше напоминал побитого пса,который приполз к хозяину, чтоб издохнуть у него на руках. Ужасное сравнение! Ужасная глупость думать о смерти в такой момент!

— Я помогу тебе,Рик. Но сейчас мне нужно, чтобы ты постарался еще немного.

Я наклонился к его лицу и, почти касаясь губами, как прежде у него дома, прошептал: — Надо подняться,рик.

— Ты скажи, когда будешь готов, ладно?

Мне хотелось сказать, что я не могу быть готов в принципе,но пришлось улыбнуться Коулу, чтоб он наконец вышел и оставил меня одного. Последнее слушание было самым трудным - я уже столько раз давал показания, что относился почти равнодушно к своим словам. Но вот возможность увидеть его - совсем другое дело. Накануне мы говорили об этом с мисс Лэнгтон и потом еще с папой. Он сказал мне, что если я не готов - то и не надо. Его и так посадят, после стольких-то жертв. Просто обязаны были посадить. Я жалел что папа остался дома, но понимал, что в зале ему могло стать плохо: волнение за меня, невозможность правильно выразить обуревающий его гнев, страх толпы - все это могло вызвать состояние кататонии.

И все равно я ужасно сожалел, что не смогу сжать его руку в тот момент, когда выйду в зал, потому что видеть Рика... нет, не выше моих сил, но почти на грани. Я чувствовал себя маленьким мальчиком,безуспешно пытающимся оградить себя от ужасного монстра из снов. Я даже репортажи с ним не смотрел. Пришлось объяснять мисс Лэнгтон что мне кажется, будто один взгляд способен перечеркнуть все, чего я добился за время лечения. Мое заново обретенное чувство личного пространства, избавление от созависимости и стокгольмского синдрома, возврат утраченного доверия миру - все будет утрачено и я вновь провалюсь в эту кроличью нору,где моя семья, весь мой мир отходит на второй план и я завишу от него одного. Что только он будет важен и нужен. Тогда я не знаю кому будет больнее,когда его накажут.

Мисс Ленгтон научила меня задавать себе правильные вопросы. Научила выстраивать ментальную защиту.Научила вспоминать смерть моего парня, когда воспоминания о том дне, когда я надел Рику кольцо на палец, настойчиво лезли в голову. "Он лишил тебя гораздо большего, чем дал взамен, " - говорила она и я кивал, пытаясь вспомнить каково это - злиться на Рика. Ужасаться его поступкам. Презирать его. Бояться. Хотеть избавиться от него любой ценой. Но как же сейчас все, чему она учила меня, оказалось бессильно!

Негативные чувства были слабыми, едва различимыми. Зато чувство вины было почти всеобъемлющим. Я был жив, когда другие были мертвы. Зарыты в его саду под такими красивыми цветами. Каждый из тех, кто придет сегодня в зал, ожидал, что именно его любимый вернется из того подвала, но выжил я один. И когда я сидел там, когда утешал его, когда спал с ним - меня не волновала их судьба. Я был ничуть не лучше его. Хотел выжить, и только. А он хотел кого-то рядом.

Пальцы сами-собой нащупали канцелярский нож. Упругие толчки в подушечку большого пальца сигнализировали о том что лезвие больше не скрыто в пластиковых "ножнах". Я не раздумывал, не оценивал свой поступок - просто боль возвращала меня к реальности. Чем дольше длилось чувство, с которым лезвие погружается в плоть, тем яснее проступали очертания окружающего меня мира, а воспоминания, - подвал, цветы, крепкие руки Рика, его голос, полный любви и боли, - все это отступало на второй план. Я чувствовал как гулко ухает мое сердце, колотясь о грудную клетку почти до боли, как прилипла к спине белая рубашка, как галстук мешает дышать. Осознавал комнату вокруг меня - одним единственным зарешеченным окном и минимумом мебели она напоминала мне ту самую комнату,где меня запер Рик. Но самое главное было не тут, не внутри, где я, сделав несколько быстрых разрезов на предплечье, размазал по коже выступившую кровь и полез в карман за пластырями. . Основное действие разворачивалось дальше, в зале, из которого до меня долетал только неразборчивый шум голосов, который вдруг прервался, а после зазвучал снова, угрожающе и гневно.

"Привели, " - понял я.

Рик был в в зале суда. С минуты на минуту откроется дверь и меня позовут давать показания в последний раз. Я одернул рукав и сделал глубокий вдох, уже ощущая слова клятвы на языке. Я скажу чистую правду,глядя ему в глаза и пусть он сгниет в тюрьме! В груди тяжело,болезненно шевельнулась позабытая было злоба. Пальцы сами собой скользнули на старые шрамы, тянущиеся вдоль предплечий. Я столько раз был на пороге смерти из-за него. Я лишился дорогого мне человека, я едва не стоил жизни женщине, которая меня защищала. Он обратил мою жизнь в Ад. Теперь моя очередь запереть его в четырех стенах.

Я слышал как он вздыхает за дверью ванны. Рик думал, что я не просыпаюсь,когда он встает затемно, чтоб совершить все необходимые утренние процедуры. Мне не хотелось его разубеждать - он так сильно боялся лишний раз обременить меня собой, что я предпочитал сползать на его сторону кровати, и, свернувшись среди быстро уходящего тепла его тела, прислушиваться к едва слышному скрипу колес по паркеты. К шуму воды и той чудовищной тишине между ними, когда Рик перетаскивал свое тело, ставшее обузой, из коляски в ванну.

Я думал о том сколько раз ему хотелось отпустить железный поручень и холодный бортик ванны, чтоб теплая вода накрыла его с головой в последний раз. Думал и почти не дышал, прислушиваясь к каждому плеску воды, надеясь уловить тот, который возвестит о том, что Рик все же решился. Я втайне от него прошел курсы оказания первой помощи, надеясь что мне никогда не придется возвращать его с того света.

В этот раз меня насторожила тишина. В голову сами собой лезли мысли о бритве, о таблетках, о том, что можно повеситься даже на чертовой дверной ручке, но вместе со всем этим ожившим кошмаром я поверил - до боли, до нелогичного отчаянья, - в желание Рика жить. Каждый день он вел войну в которой выходил победителем. Он прошел сквозь ад, мы все прошли, мы научились не сдаваться. Он нас этому научил и он не мог,просто не мог изменить себе сейчас.

Я еще боялся увидеть его безжизненное тело, запрокинутую вверх, к электрическому свету, голову с едва отросшими волосами, но то что я мне открылось,едва дверь поддалась было... больнее, наверное. Я не знал, как описать то чувство, охватившее меня при виде плачущего Рика. Что-то невероятно жалкое было в том, как подрагивали широкие плечи, как он спрятал лицо в ладонях, не в силах взглянуть в зеркало, как блестят на белом полу его бритвенные принадлежности - точно стерильные хирургические инструменты,оброненные ассистентом. Простое действие - поднять, помыть и высушить, - теперь для Рика было практически недоступно. Он мог потерять равновесие, наклоняясь, и тогда пришлось бы звать меня, чтоб я помог ему вернуться в кресло. Я уже один раз застал его на полу и хорошо помнил его взгляд в тот момент когда я его обнял - невероятное сочетание боли, сострадания и стыда. Мое здоровье ранило его не меньше, чем его инвалидность, словно каким-то образом я стал лучше него, сильнее и всякий раз вынужден был снисходить к несчастному калеке.

Я до боли стиснул ручку двери, гася желание рвануться к нему,обнять, утешить, переубедить. Он заслужил право на слабость, на то чтоб я не был свидетелем его унижения.

Я "встану" через пять минут, - убеждал я себя, - нарочно разобью чашку и включу музыку перед тем как приду сюда. И ни в коем случае не замечу, что у него глаза покраснели.

Он это заслужил - мою избирательную слепоту, мою беззаботность и смех. А слезы, злость и тревогу я мог демонстрировать наедине с собой, чтоб его существование не становилось еще ужаснее. Он заслужил покой.

Я опустился на пол перед дверью ванны, чутко ловя каждый судорожный вздох в надежде, что пять минут пролетят очень быстро.

It's hard to think of you and I

My mind, my mind

Это место можно было назвать чем угодно, но только не домом. И дело было не в прохудившейся крыше или сорванных ставнях, даже не в сквозняке,от которого невозможно было скрыться. Дело было в самом Рике. Всегда спокойный и уверенный, теперь он напоминал загнанного в угол зверя — отчаявшегося и от того безумного. Нужно было сидеть совсем тихо, не смотря на пробирающий до костей холод и свинцовую усталость, которая, казалось, въелась в плоть и никакой сон ее не прогонит. Только тогда Рик не дергался, не срывался, не повышал голос. Его настроение менялось непредсказуемо и проще было соглашаться, чувствуя как замирает сердце и на спине выступает противный холодный пот, чем спорить и упираться. Все что угодно было лучше чем разом напороться на его темный от гнева взгляд и еще улыбающиеся губы, чтобы в следующее мгновение узнать что рука у него такая же тяжелая как прежде. Раньше он может и жалел - или бил вполсилы или прекращал быстро, - но теперь он срывался за все разом. И за погоню, и за эту глушь и за неясные перспективы, что ожидали впереди.

В этот раз он не просто схватил, а повалил на стол, смахнув на пол консервы и пластиковую посуду. Его пальцы впивались в плоть так крепко, что даже теплая куртка не могла уберечь от боли в предплечье и горле, сдавленном так крепко, что едва удавалось дышать и на глаза сами собой наворачивались слезы. что будет дальше уже известно - серия коротких, болезненных ударов и Рик или отстанет и угомонится или продолжит срываться, уже обходясь без рукоприкладства. Крик, упреки, вторжение в личное пространство - все это уже было настолько знакомо что вызывало не истерику и дрожь, а какую-то равнодушно -обреченную мысль "поскорей бы". Быстрее начнет - быстрее закончит. Нельзя было привыкнуть только к ударам. Еще бы, врач все-таки.

— Не надо! — одновременно с поднятым кулаком сердце тревожно замерло, ухнув куда-то вниз, но Рик не отреагировал на вскрик на обычно.

Не стал завершать удар,просто наклонился так низко что можно было рассмотреть часто-часто бьющуюся на виске жилку, и предложил: — Заткнись или проваливай!

— К-куда?

— В лес, — в его голосе не было усталости или отвращения.В нем слышался азарт гончего пса, решившего непременно загнать добычу прежде чем потрепать ее, — А я досчитаю до десяти.

В наступившей тишине слово "десять" прозвучало как приговор.