Что почитать: свежие записи из разных блогов

Название: Очень долгая ночь Лондо Моллари

Автор:  ;natoth

Форма: сет коллажей

Персонажи: Г'Кар, Лондо Моллари

Категория: джен

Жанр: драма, ангст

Рейтинг: PG-13

Количество: 3 шт.

Исходники: скриншоты сериала+кисти фотошопа

Прямые ссылки: Всего лишь слово, Ты ничего не сказал!, Прости меня 

Дисклеймер: Вселенная «Вавилона 5» принадлежит JMS, наше сердце принадлежит вселенной «Вавилона 5».

Сделано для fandom babylon-5 2016

смотреть

Название: Переговоры
Переводчики: natoth, soulofrain13
Бета: soulofrain13
Оригинал: Negotiations by Selena, разрешение на перевод получено
Размер: мини, 2312 слов (оригинал)
Персонажи: Лондо Моллари, Г'Кар
Категория: джен
Жанр: ангст, пропущенная сцена
Рейтинг: G
Краткое содержание: Враг твоего врага – это... много кто еще. Лондо и Г'Кар сговариваются об убийстве Рифы.
Примечание: 3-й сезон. Действие происходит перед эпизодом "And the Rock Cried Out, No Hiding Place".
Дисклеймер: Вселенная «Вавилона 5» принадлежит JMS, наше сердце принадлежит вселенной «Вавилона 5».
Переведено для fandom babylon-5 2016
читать на фикбуке, фанфиксе, АО3

Г'Кар давно перестал чему-либо удивляться в этой жизни. И все же был ошеломлен, когда с ним связался сам Лондо Моллари, да еще, кажется, с общественного терминала, находившегося довольно далеко от его собственной каюты. Они не разговаривали со времени того инцидента, когда, как уверял себя Г'Кар, на него снизошло Откровение. Было странно слышать голос Моллари наяву, после того как он – умоляющий, уговаривающий, неистовый, – звучал в его голове.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – заявил центаврианин без вступлений, что уже само по себе было на него не похоже. – Наедине, без свидетелей.

– Мне не о чем с тобой разговаривать, – машинально ответил Г'Кар, одновременно пытаясь разрешить новую загадку. Если это была запоздалая попытка отомстить за… тот инцидент, то весьма неуклюжая. Каким угодно, но неуклюжим Моллари не был. Конечно, сложно было сказать, насколько тот случай повлиял на него. Торговец предупреждал Г'Кара, что «прах» может нанести непоправимый вред, и, учитывая происшедшее, Г'Кар и сам какое-то время был не в себе.

– Думаю, жизни двух тысяч твоих соотечественников стоят того, чтобы их обсудить, не так ли?

Странное чувство, которое, разумеется, не было чувством вины, исчезло, и вернулась застарелая ненависть. Центаврианское бессердечие в самом чистом виде. Глупо было даже предполагать, что Моллари и впрямь мог чему-нибудь научиться. Г'Кар уставился на экран. Впервые с начала войны между их народами Моллари не отвел взгляда. Он держался спокойно, без намека на нервную дрожь, или напыщенную жестикуляцию, за которой центавриане так хорошо умели прятать свои истинные намерения. Его глаза были совершенно непроницаемыми.

– Встретимся в турболифте. Все равно в каком. Выбирай любой и сообщи мне. И запомни, Г'Кар, никаких свидетелей. Это важно.

Если это была уловка, ее цель оставалась скрытой от Г'Кара. И мысль о том, что среди всех прочих именно Лондо Моллари ему не удавалось разгадать, одновременно раздражала и смущала, даже если бы никаких жизней и не стояло на кону.

– Откуда мне знать, что ты не подготовил заранее каждый лифт? – спросил он, гадая, сможет ли еще раз выдержать общество Моллари и не придушить его.

– Г'Кар, я никогда не стану покушаться на тебя на «Вавилоне 5», – сухо ответил Лондо. – Уверен, мистер Гарибальди будет рад предложить мне твою старую камеру в качестве постоянного пристанища, но, в отличие от тебя, я не нахожу в ней ничего привлекательного.

– Разумеется. Ведь там тебе пришлось бы встретиться с самим собой, – ответил Г'Кар, а потом вдруг резко замолчал.

Слишком легко было скатиться в старые пререкания с Моллари, но этого нельзя допустить – только не теперь, когда в ушах эхом звучат крики его соотечественников, не после того как он увидел разрушение собственного мира в мыслях Моллари. Он наугад назвал один из лифтов, и отключил Babcom.


На пути к турболифту Г'Кар задумался о том, что решение встретиться наедине вряд ли далось Моллари легко. Его пальцы все еще помнили это избитое, покрытое синяками лицо со следами слез. Странно, центавриане были такими хрупкими и слабыми по сравнению с нарнами, и все же сумели установить столетнюю тиранию, не прибегая к помощи Древнего Врага. Многое объяснялось превосходством технологий. Г'Кар всегда знал, что центавриане способны на жестокость, но лишь недавно был вынужден признать, что где-то в их генетическом коде должна содержаться и отвага.

Взять, к примеру, молодого помощника Моллари, сумевшего тайком освободить стольких нарнов. Или покойного старого императора Турхана, который прибыл на станцию, рискуя жизнью. И даже самого Моллари, в каком-то смысле, если эти переговоры все же не окажутся ловушкой. А в глубине души Г'Кар чувствовал, что так оно и есть. Отныне он знал о Лондо Моллари даже больше, чем хотел бы, и полагал, что способен понять, когда тот лжет, а когда – говорит правду. Конечно, то, что у Моллари хватило духу встретиться с ним, делало этого центаврианина еще более ненавистным.

Возможно, твари вроде лорда Рифы и обречены были стать подонками с того момента, как их родители навязали их существование беспомощной вселенной. Но Моллари… Моллари мог бы стать чем-то большим.

Г'Кар никогда не простит его.


Ему не пришлось долго ждать. Г'Кар узнал эту исполненную важности походку еще до того, как показался Лондо, что дало ему время напустить на лицо самое сардоническое и безразличное выражение, на какое он только был способен. Они молчали до тех пор, пока двери лифта не закрылись за ними. От внимания Г'Кара не ускользнуло, что центаврианин встал у противоположной стены лифта, настолько далеко от него, насколько это вообще было возможно в тесном помещении. Что ж, значит, встреча и впрямь далась Моллари нелегко – эта мысль странным образом принесла удовлетворение. Резкий яркий свет, отражаясь от многочисленных безвкусных побрякушек на мундире центаврианина, вызывал головную боль.

– Ну? – спросил он, наконец.

Лондо начал рассказывать. Когда он закончил, Г'Кар уставился на него, не веря своим ушам.

– Должно быть, вселенной наконец-то удалось свести меня с ума, – медленно произнес он. – Готов поклясться, только что я слышал, как ты попросил меня покинуть мое убежище на станции и вернуться на Нарн, чтобы совершить ради тебя убийство. Даже если закрыть глаза на твое потрясающе самонадеянное предположение, будто я поверю, что ты не воспользуешься возможностью захватить меня в плен, должен сознаться, у меня все еще остаются кое-какие вопросы. Почему бы тебе не убить его самому? Только не говори мне, что тот, чьи руки обагрены кровью миллионов, оказался вдруг настолько щепетильным, потому что его следующая жертва – центаврианин.

– Мне недостаточно просто убить его, – ответил Лондо, проигнорировав первую часть высказывания. – Я хочу его уничтожить.

– Ну, учитывая твой богатый опыт по части разрушений, уверен, ты придумаешь другие способы. Мне казалось, ты мог бы уже уяснить, что никогда и ни под каким предлогом я не буду служить центаврианину, но очевидно, ты еще более глуп, чем я предполагал. Хорошего дня, Моллари, – заключил Г'Кар и нажал на кнопку.

– Ты забыл о двух тысячах нарнов, – холодно произнес Лондо.

Г'Кар резко развернулся. Ему стоило больших усилий сдержать себя. Причинить боль этому центаврианину было так легко. Теперь он точно знал, насколько это просто.

– Я освобожу тысячу нарнов, после того как ты примешь мое предложение, – сказал Лондо, – и еще тысячу – после смерти Рифы. Это в моих силах. В качестве дополнительного стимула могу предоставить тебе документы, раскрывающие роль Рифы в этой войне. Это он отдал приказ о применении масс-драйверов. Я сказал ему…

– Ничего, – перебил его Г'Кар. – Ты забыл, что я видел все твои жалкие воспоминания. Ты ничего не сказал.

Впервые Лондо отвел взгляд.

– Я не забыл это, Г'Кар, – пробормотал он. – Я ничего не забыл.

Двери распахнулись. Двое дрази вошли в лифт, и замерли, увидев, кто внутри.

– Вон! – рявкнул Лондо. Дрази выглядели растерянными и раздраженными.

– Вы что, не слышали? – прошипел Г'Кар. – Вон!

Недовольно ворча, те все же подчинились и вышли. Лондо снова нажал на кнопку, а потом остановил лифт.

– Воистину, смерть Рифы станет праздником для моего народа. Но почему я должен верить, что его смерти ты жаждешь больше, чем моей? – спросил Г'Кар, твердо решив не возвращаться больше к бомбардировке Нарна и другим недавним событиям.

Глаза Лондо вновь обратились к нему. На щеках заходили желваки. Мгновение казалось, будто он порывается сказать что-то совсем иное, но потом лицо его омрачилось.

– Потому что Рифа убил Адиру, – ответил он.

Сам Г'Кар едва ли вспомнил бы это имя. Танцовщица, в которую Моллари был влюблен несколько лет назад, – довольно милая, но слишком уж тощая на его взгляд, к тому же, обладавшая достаточно дурным вкусом, чтобы всерьез увлечься Лондо Моллари, – не задержалась в его памяти. Но воспоминания Моллари – совсем другое дело. Все те несколько недель, что Г'Кар провел в тюремной камере, он пытался избавиться от этих воспоминаний, подавить их с помощью медитаций, но многие из них по-прежнему оставались с ним, пропитанные страстью Моллари к этой девушке. То было очень странное чувство. У Г'Кара было бесчисленное количество любовниц. Некоторые были его хорошими друзьями. Но он не помнил, чтобы к кому-то из них испытывал что-то подобное – уж точно не к отдельно взятой личности. Страстная любовь к народу или к родине – это понятно. Но одержимость одной единственной женщиной – нет, этого Г'Кар не понимал, продолжая задумчиво изучать собеседника напротив, черты которого знал почти так же хорошо, как свои собственные.

И все же, хоть это и выходило за пределы его понимания, он не сомневался: девушка значила для Моллари достаточно, чтобы наказание ее убийцы казалось ему важнее удовлетворения и почестей от поимки Г'Кара. Это не означало, конечно же, что Г'Кар вот так запросто согласится, какой бы заманчивой ни была мысль об освобождении двух тысяч нарнских узников или смерти Рифы. Между ними ничто и никогда не бывало запросто. И никогда не будет.

– Предположим на секунду, что я сделаю, как ты хочешь, – сказал Г'Кар. – Твой помощник – никудышный лжец. Я всегда мог понять, когда он что-то замышляет – для центаврианина у него слишком честное лицо. Если он притворится, будто готов выдать твои планы Рифе, чтобы заманить его на Нарн, то в тот же миг будет разоблачен и допрошен. Как и большинство твоих планов, этот глуп и недальновиден.

– Как и большинство твоих утверждений, это основано на ложных и высокомерных предположениях, – огрызнулся Лондо. – У Рифы есть собственный телепат. Естественно, я не стану посылать Вира, чтобы обмануть его.

– Что ж, тогда…

– Вир будет верить в то, что говорит правду, когда его станут допрашивать. Он поверит, что я хочу захватить тебя в плен на Нарне, потому что я ему так скажу, и потому что ты притворишься, будто согласен поехать туда, когда он придет к тебе чуть позже.

Г'Кар вынужден был признать, что это многое меняло. Это было умно. И в этом было куда больше коварства, чем можно было ожидать от Моллари. Не то чтобы это что-то значило, конечно. Г'Кар подумал о глупеньком Вире Котто, который пытался извиниться перед ним, и о тех нарнах, которых, как сообщали, он спас.

– Ты позволишь схватить и подвергнуть телепатическому допросу собственного атташе? – требовательно спросил он, больше из желания увидеть, как Моллари вздрогнет, нежели оттого, что действительно сомневался. На мгновение Г'Кару стало жаль Вира Котто, но лишь на мгновение. Его народ был гораздо важнее, к тому же, помощник сам выбрал свою судьбу, связавшись с таким, как Моллари. Зачем кому-то это нужно, до сих пор оставалось для Г'Кара загадкой. Даже запах этого центаврианина вызывал тошноту: застарелая смесь бривари и какого-то отвратительного одеколона. Сколько ни пытался Г'Кар смыть его водой, любезно предоставленной мистером Гарибальди, этот запах оставался с ним на протяжении всех шестидесяти дней его заключения.

Лондо не вздрогнул. Вместо этого он продолжал глядеть прямо на Г'Кара.

– Это можно пережить, – сказал он. – Уж я-то знаю, верно?

– Ничего ты не знаешь, и поэтому ты воистину достоин презрения, Моллари, – сказал Г'Кар, стиснув кулаки. – Заговор против Рифы – это первая смерть на моей памяти, которую ты замыслил из ненависти. Но ты погубил миллионы моих соотечественников, не потому что ненавидел нас, а потому что жаждал власти. И теперь ты предлагаешь мне освободить нескольких из них, не потому что раскаялся, наконец, в своем преступлении, а потому что они оказались полезны для заключения сделки.

Эти слова еще долго висели в воздухе после того, как Г'Кар замолчал. Лондо ничего не ответил. В прежние времена Г'Кар часто гадал про себя, существует ли что-то, что могло бы заставить Моллари заткнуться. И вот это случилось, но долгожданного триумфа по этому поводу он почему-то не испытал.

– Вот инфокристалл, который должны найти у Рифы, – наконец, сказал Лондо, вынимая что-то из жилетного кармана. – А это – голограмма, которую ты покажешь ему перед смертью.

Г'Кар мог бы возразить, что еще не дал согласия на сделку. Но вместо этого вытянул руку. Когда его пальцы коснулись руки Моллари, он почувствовал легкую дрожь. Видимо, статическое электричество от голографического проектора.

– Откуда ты знаешь, – не выдержав, спросил он, – что я не оставлю в карманах Рифы оба эти кристалла? Я же все равно получу тысячу освобожденных нарнов, и в придачу двоих мертвых опозоренных центаврианских палачей вместо одного. Выгода очевидна.

– Я знаю это по той же причине, по которой гвардейцам будет приказано не стрелять и не пытаться арестовать тебя и твоих приятелей, когда вы покончите с Рифой, – ответил Лондо, оскалив зубы в невеселой усмешке. – Я знаю это, потому что я знаю тебя.

Г'Кар снова привел лифт в движение и вышел на первой же остановке. Он думал лишь о том, какое это облегчение – оказаться подальше от Моллари. Ему и в голову не пришло ответить Лондо, что тот неправ.

Уже несколько лет на Фандомных Битвах (мультифандомный конкурс на дайри) поклонники Вавилона 5 собираются в команду.

Предлагаю вам ссылки на выкладки этой команды. Чтобы читать их, нужно иметь аккаунт на дайри.

 

 

Публикация из блога «Нарнофилия» (автор: natoth):

© Источник: https://blog-house.pro/narnophilia/post-20236/

скрытый текст

***

Добрым героям всё в сказке даётся проще:

вот на ступеньках фургона кровавый росчерк,

проблеск серебряных туфель на мёртвом теле…

Лает Тотошка. И путь начинает Элли.

 

Носятся птицы над башней в лучах заката.

Сипло смеётся над мальчиком рыцарь Като.

Но в сердце его — во имя добра и мира! —

входит клинок… И звонко хохочет Мио.

 

Слетаются сойки. Их клювы крепки и остры.

И как бы глаза не прятали злые сёстры,

злодейкам их выклюют у главных ворот усадьбы —

чтоб Золушке грех на душу не брать до свадьбы.

 

Зло многолико. Но кажется, в самом деле,

что все, кто убил однажды, уже — злодеи.

И Спящей красавице странно и страшно снится

кровавый подбой на плаще молодого принца.

***

Тонкая детская ручка на одеяле,

Упавшей звезды серебрист и прозрачен по небу путь.

— Не бойся, Сухарик! Встретимся в Нангияле!

Разлука не вечна, свидимся как-нибудь.

 

Белая-белая птица клювом стучится в раму,

Крыши домов затянуты серым плащом дождя.

— Юнатан, я не боюсь! Только жалко маму.

Вот бы записку оставить ей, уходя.

 

Несколько строк: «Не плачь! Это сказки моей начало.

Пусть на земле за годом проходит год,

Но где-то плывёт в белоснежном вишнёвом облаке Нангияла…»

…На детских могилах боярышник вновь цветёт.

 

Это оригинальное произведение. Строчку "Каноны", помнится, оформляли всей командой, чтоб подошло под тематику кроссоверов.

Название: Ещё один миф об Одиссее
Автор: Nicoletta Flamel
Бета: Тасара-бокка
Каноны: «Легенды и мифы Древней Греции», Рой Аксенов «Gods, Exiled», Ника Батхен «Баллада Эллады»
Размер: мини, 1 109 слов
Пейринг/Персонажи: Одиссей
Категория: джен
Жанр: повседневность, ориджинал
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Одиссей в Одессе провёл чуть больше времени, чем хотелось бы…
Примечание/Предупреждения: AU по отношению ко всем канонам; очередное произведение по мотивам долгого возвращения домой; цитата из "Одиссеи" Гомера в тексте; пасхалка к стихотворению Ники Батхен
Размещение: только после деанона, запрещено без разрешения автора



скрытый текст***
Этого помятого чернявого мужичка средних лет знали все постоянные обитатели летних пивных Одессы. На короткую тёплую зиму он куда-то неизменно пропадал, но стоило подуть первому муссону, как тут же появлялся — каждый раз в новой части города, но всегда — в резиновых шлёпанцах на босу ногу, вытянутых на коленях трениках и засаленной майке-алкоголичке. Хитро прищурив тёмные маленькие глазки, похожие на перезрелые маслины, он останавливался возле ближайшей компании выпивох, деликатно откашливался и начинал на удивление приятным баском:

— Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен, многих людей города посетил и обычаи видел…

— О, здорово, Одиссей! — говорил кто-нибудь из компании, протягивая мужичку свой пластиковый стакан с остатками пива на дне. — Выпьешь с нами?

— Благодарствуйте, из чужой посуды не пьём, — с достоинством отвечал Одиссей, но уходить не спешил.

Иногда, если компания была благодушно настроена по случаю недавней зарплаты, мужики скидывались в общую пригоршню мятыми гривнами и медной мелочью, и Одиссей, посверкивая позолоченной коронкой из-под усов, важно шествовал к стойке.

— А плесни-ка мне, рыбонька, холодненького поллитрика, — подпуская и в без того приятный голос томных бархатных нот, обращался он к какой-нибудь пышнотелой Розочке или Фруме, монументально возвышавшейся над пивными кранами.

— Ой, Дисечка! — расплывалась в улыбке «рыбонька», округлой белой рукой отводя с лица локон, благодаря химической промышленности Малой Арнаутской улицы окрашенный в непредусмотренный природой цвет. — Объявился-таки, родной!

И, щедро, в несколько этапов, доливая в моментально запотевающий стакан бочкового пива, ревниво интересовалась:

— Ко мне первой разговляться пришёл?

И когда Одиссей кивал — вспыхивала неподдельной радостью, совала в придачу к пиву связку пучеглазых выбеленных солью бычков, потные бутерброды с докторской колбасой, стыдливо завёрнутые в целлофан, а иногда — и парочку горячих чебуреков, истекающих амброзией и нектаром.

— Кушай на здоровьечко, золотой мой! — восклицала она. — Такую удачу мне на сезон сделал!

Умудрённые опытом «рыбоньки» обожали Одиссея за то, что после его появления можно было до конца осени спокойно, на голубом или карем томном глазу, разбавлять, недоливать, устраивать невинные манипуляции с мелочью на сдачу — и не быть пойманными за вороватую нежную ручку. Хорошая, стало быть, примета, для любой продавщицы курортного города.

— Ты главное, красавица, своих не обижай! — на прощанье подмигивал Одиссей, отчаливая с пивом и закуской к приютившему его столику. — А то всякое может случиться.

И ведь случалось. Это была обратная сторона везения: стоило только потерявшей осторожность «красавице» обсчитать хоть на копейку местного работягу, жди потом беды: санстанцию, налоговую, милицейский внеплановый рейд или даже внезапно проснувшуюся бдительность у хозяина точки. Поэтому продавщица радостно и часто кивала в спину «Дисечке» и оборачивалась к следующему в очереди человеку, моментально придавая своему лицу профессиональное выражение замученной жизнью горгоны Медузы.

Одиссей тем временем возвращался за столик и щедро делил дары между оживившимися мужиками, оставляя на свою долю всего лишь несколько бутербродов, которые засовывал в растянутый карман. Пиво он принципиально не закусывал.

— Везёт тебе на баб, Одиссей, — блаженно вгрызаясь в сочное нутро чебурека, обязательно изрекал кто-нибудь за столом. — Вон как они на тебя вешаются.

— Везёт, — соглашался он, делая первый, самый блаженный глоток.

— Небось, зимовал у одной такой под боком? — настойчиво продолжал собеседник.

— Зимовал.

— А это что? — тыкая в уродливую паутину шрамов, обвивающих левое предплечье, спрашивал ещё кто-то. — Воевал?

— Воевал.

До самого последнего глотка Одиссей был немногословен. Но потом оживлялся и, бойко жестикулируя, обращался к компании:

— Повторить бы?

Если мужики не соглашались, то он вежливо прощался, благодарил за компанию и уходил. А если начинали скидываться на вторую порцию пива, попутно вспоминая о более крепких напитках, и превращали безобидную будничную посиделку в настоящее застолье, — участвовал в нём на равных: травил байки, подхватывал с первой строчки любую песню (от «Батяни-комбата» до ранней лирики Цоя), вовсю сверкал золотой коронкой среди неожиданно белых зубов и стыдливо почёсывал редкую бороду, вспоминая очередной скабрезный анекдот, — короче, отрабатывал дармовую выпивку.

И вот тогда его можно было спрашивать обо всём.

Про баб Одиссей говорил, загадочно прищуриваясь, называл каждую из них «царевной», «нимфой», «волшебницей» или даже «богиней», и само собой выходило, что баб этих у него было много, хотя любил он всегда только одну — жену.

— Вот вернусь к н-н-ней, — закатывая слегка осоловевшие глаза в блёклое от зноя одесское небо говорил он, — и скажу… П-п-пенечка, царица моя…

— Получишь от своей царицы на орехи, — добродушно подсмеивались мужики. — Приголубит тебя сковородкой.

— Ни в жизнь! — отмахивался Одиссей. — Она м-м-меня ждёт. Она м-м-меня всегда ждёт. А я всегда возврщ… воврща… воз-вра-ща-юсь.

Если речь заходила о войне, он приподнимал майку и показывал ещё один шрам — рваный, бугристый, перепахавший впалый живот.

— Нас было двое в Т-т-трое, — Так обычно начинался его рассказ.

— Так двое или всё-таки трое? — Вставлял кто-нибудь.

— Не перебивай, — отмахивался Одиссей.

А дальше шло совершенно невероятное: про долгую осаду южного города, про вылазки в разведку и бои один на один, про гибель товарищей, про какого-то коня, которого, вроде, начинили взрывчаткой и погнали в сторону вражеских ворот. Собеседники восхищённо охали, временами недоверчиво перемигивались между собой, как бы говоря друг другу «вот ведь как складно брешет, собака!», и (навскидку определив возраст Одиссея) до хрипоты спорили после его ухода: Афган или Чечня? Потому как враньё враньём, но такие шрамы просто так не зарабатываются — ведь не ревнивая баба его ножичком пырнула.

Иногда Одиссей сбивался на странный говор — стихи не стихи, а уж больно похоже. Случайно затесавшийся в компанию выпивох профессор филологии опознал в обрывистых строчках точные цитаты из Гомера и долго тряс Одиссею руку, попутно пытаясь выяснить, настоящее у него имя или просто прилипло — прозвищем. Но ответа так и не добился.

Если речь заходила о везении, то получалось, что Одиссей и тут всех обскакал. Что спускался то ли в ад, то ли к чёрту на кулички, ранен был не единожды, попадал в разные переделки и всегда выходил сухим из воды.
Иногда уже изрядно набравшийся Одиссей начинал хвастаться своей силой и ловкостью, а это было чревато началом дружеской потасовки, закономерно перераставшей в пьяную драку. Ходили слухи, что Одиссея не раз пытались побить — за хвастовство ли, за неуёмное ли попрошайничество, за нежелание ли допивать и доедать за другими, или просто в результате неправильно понятого ответа на извечный вопрос «ты меня уважаешь?». Но как-то всегда получалось, что во время драки Одиссей легко уходил от ударов, а в самый разгар побоища, когда все участники смешивались в одну матерящуюся кучу малу, неизменно исчезал в неизвестном направлении.
И никто из мужиков, мучаясь с похмелья или отрабатывая пятнадцать законных суток, не мог вспомнить: куда он ушёл?

Правда, говорили, будто видели его вечерами на берегу моря в компании большого старого пса. Будто бы кормил его Одиссей бутербродом с докторской колбасой, чесал за ушами, а после — садился на гальку и долго смотрел на закат, бубня себе что-то под нос.

Мальчишка-рыбак божился, что однажды сумел незаметно подкрасться и разобрать слова.

— Я обязательно вернусь, слышишь, Аргус? — говорил Одиссей. — Пока меня ждут, я обязательно вернусь.

И старый пёс тяжело и блаженно вздыхал, уткнувшись облезлой мордой в его ладони.

Но ведь врал же, пострелёнок, придумал для красного словца.

А вы как думаете?