Санди Зырянова, блог «Дупло козодоя»
Название: Корнеев груб
Автор: Санди Зырянова для [L]fandom Tales 2014[/L]
Размер: драббл, 980 слов
Пейринг/Персонажи: джинн, Корнеев/Привалов
Категория: слэш
Жанр: юмор
Рейтинг: Rкинк
Краткое содержание: джинну скучно стоять в бутылке на полке, и он наблюдает за людьми...
Примечание/Предупреждения: кроссовер с "Понедельник начинается в субботу" А. и Б. Стругацких; цветистый восточный стиль; вуайеризм
О, я ничтожный из ничтожных, скромный из скромных, Гамаль Абдель Абдуррахман ибн-Саид! Кто я, чтобы осуждать своего повелителя, мудрейшего из мудрых Виктора ибн Корнеева? Мне выпало великое счастье смиренно служить ему, сидя в бутылке на полке в его лаборатории и дожидаясь, пока могущественнейший Корнеев изволит приказать мне построить дворец или разрушить город…
скрытый текстИ все-таки я осмелюсь утверждать: Корнеев груб.
Вот когда ко мне в былые времена, ныне присыпанные пылью времен, прилетал мой приятель Малик Ашраф ибн-Муса, Раб лампы, разве так я принимал его, как повелитель принимает своего друга Сашенцию ибн-Привалова? Разве показывал я ему свои магические опыты в обычном корыте и на простом окуне? О нет, я брал дивную рыбу барабульку, потрошил ее золотым ножом и запускал в серебряный сосуд с живой водой. Правда, оживлять окуня у повелителя получается лучше, у меня вообще не получалось, но согласитесь – я был обходительнее.
Раньше мой грубый повелитель, да продлятся дни его вечно, хотя бы держал меня в пыльной бутылке, и я не мог видеть его грубости, от которой обливается кровью мое старое сердце. Но все изменилось с тех пор, как Сашенция ибн-Привалов изволил мою бутылку протереть, дабы я не так томился скукой.
И теперь я все чаще и чаще вижу, как Привалов приходит к повелителю, дабы обсудить с ним важные дела дней нынешних. И вместо похвалы его высоким умениям и покорнейшей просьбы повелитель бросает: «Сашенция, а рассчитай-ка мне градус напряженности М-поля…» А вместо почтительной благодарности и щедрых подарков повелитель Корнеев хлопает Привалова по плечу и говорит: «Ну, Сашенция, молоток! Теперь-то оно у меня заработает…»
А вчера мой величайший и мудрейший, но, увы, грубый повелитель поверг меня в печаль окончательно. Ибо до того не видел я, чтобы на глазах смиренных и ничтожных, но все-таки почтенных пожилых джиннов творились такие дела! Видимо, ранее повелитель с Приваловым совершали сие в палатах дворца Общежитие, где живут вместе уже который год.
Зашел к нему Сашенция ибн-Привалов – как всегда, без доклада и без почтительного испрашивания аудиенции, ибо грубость тянется к грубости, – и отверз уста свои, дабы пожаловаться на скуку и ничегонеделанье в течение вот уже одиннадцати минут. Ибо минута без работы для достойного мага – все равно что постройка некрасивого дворца без золотых тюфяков для джинна. А повелитель…
Повелитель же возрадовался, хлопнул Привалова по плечу, запер дверь в лабораторию на ключ со словами «ага, так у нас есть свободная минутка!» и обхватил Привалова за стан, гибкий, как у барса. Тот же, возрадовавшись не менее, прильнул к губам Корнеева и целовал его с великим чувством, так что я даже прослезился от умиления. А далее я не мог оторвать очей!
Повелитель стал осыпать поцелуями, подобными касанию бабочек к розам, лицо прекраснейшего Привалова, самого подобного розе соловецких садов, шепча: «Сашенция, заяц», а Привалов гладил его и целовал в ответ. Но вот особенно страстный поцелуй был сорван с его уст. После этого пред мои очи разверзлись шаровары обольстительного Привалова, расстегнутые и снятые повелителем, а Привалов обнажил повелителя умело и быстро, как если бы практиковал магию раздевания. И пали одежды повелителя и верного друга его к ногам их, а после того повелитель мой Корнеев, целуя Привалова, развернул его спиной к себе и склонил так, чтобы мог он опереться на стол.
На столе том было много ценного, но одним мановением руки повелитель убрал все записи на полку, а Привалов пошутил «хоть уберешься тут заодно», и оба засмеялись тихим смехом, подобным воркованию голубицы при виде голубя. После того Привалов склонился на стол, обернувшись и глядя призывно, а Корнеев погладил его бедра, округлость которых столь приятна для глаз, затем достал из кармана некий тюбик, густо смазал чресла, после чего овладел Приваловым, к его вящему удовольствию…
И видел я, как нежные стоны, подобные дуновению весеннего ветерка, срываются с их уст, но не слышал, ибо они стремились быть как можно тише. И слышал я, как поскрипывал стол, радуясь буйству молодой страсти повелителя и его наперсника. И созерцал я, как двигаются бедра двух юных барсов, словно в пламенном танце живота, и наслаждался красой его, но это движение воспламенило мою кровь! А я-то полагал ее совсем остывшей и лишенной жажды плотских наслаждений…
Видно, лишь настоящая любовь могла обратить вспять мою старость.
И когда жар этой любви стал невыносим и подобен свету полуденного солнца для старых глаз, Привалов содрогнулся тягуче, и семя его излилось на пол, и видел я по лицу повелителя, что он изливается в Привалова. А мое тело, запертое в бутылке, истомилось в жажде страсти, и сотряслось оно, и распрямилось, будто пружина, и бутылка лопнула!
И как же мне после этого не печалиться? Как же мне после этого не рыдать и не клясть судьбу, утверждая, что возлюбленный мой и премудрый повелитель – груб?
Я не смею указывать ему, как предаваться любви по древним канонам, ибо уже уразумел: маги канонам не подвластны. Прежний мой повелитель, помню, вел своих возлюбленных в бассейн, после чего, наслаждаясь танцами и напевом зурны, велел могучим евнухам умащивать тела душистыми маслами… но я отвлекся. В том, чтобы предаться страсти прямо в лаборатории на столе, даже старый джинн может усматривать некую прелесть. И даже в том, чтобы предаваться ей на глазах старого джинна, тоже может быть некий высокий смысл.
Но поставить мою бутылку на самой верхней полке!
Я скатился с нее, и разбил мой лоб, и губу, и ушиб локоть, но что самое печальное – я ушиб тот орган, который уже тысячу лет полагал бездействующим, и теперь он воистину бездействует и перевязан лично повелителем с помощью Привалова. В ушах у меня до сих пор звучит их смех, и душа моя болит и плачет, поскольку теперь мне хочется еще и еще раз ощутить прикосновение повелителя…
Но отныне я заключен в новую бутылку – особо прочную, из-под шампанского, опломбированную по стандартам ГОСТ для НИИЧАВО, и поставлен в шкаф, откуда нет выхода, а стол страсти мне уже не виден. И мой повелитель никогда не прикажет мне воздвигнуть дворец, или разрушить город, или ублажить его так, как делает это каждую ночь Сашенция ибн-Привалов, ибо сердце его вмещает лишь одну любовь.
Разве это не грубо с его стороны?