Что почитать: свежие записи из разных блогов

Мой безобидный друг
драббл
канон: "Стажеры", АБС
рейтинг: детский
персонажи: Феликс Рыбкин

Феликс остановил краулер, выбрался и крадучись пошел по каменистой плоской равнине.

Впереди громоздились скалы, которые, как знал Феликс, круто обрывались вниз. Однажды они с Опанасенко здорово попали на этих скалах, когда еще не разведали местность как следует, — мало того, что оба получили по паре переломов, так Опанасенко потом еще и досталось от Пучко. Кто-кто, а Пучко за свои обожаемые транспорты самому черту готов головомойку устроить… Но вниз Феликсу было не надо.

Он хотел кое с кем встретиться.

скрытый текстЖаль, что этот кое-кто ничего не расскажет, — а ведь точно знает куда больше, чем мы все, вместе взятые, подумал Феликс. И Наташа нам еще завидует! Она, конечно, девушка умная, вслух этого не выражает, тем более что и я мог бы ей позавидовать. Они астрономы: наблюдают за звездами, делают потрясающие по красоте и возвышенности открытия, пишут работы… А я — что я? Мы ищем следы Странников, хотя никто до сих пор даже не сформулировал толком, кто эти Странники, откуда взялись и на что могут быть похожи их следы. Ясное дело, пока ничего не нашли. У нас есть только три зацепки.

Фобос.

Старая база.

Пиявки.

Опанасенко — тот убежден, что пиявки не аборигены, а охотничьи собаки Странников, но Феликс в этом сомневался. Во-первых, на Марсе охотиться особо не на кого. Во-вторых, Странники, если они существуют, давно должны отбросить такое варварское развлечение, как охота.

В-третьих, насчет неаборигенности — он, скорее всего, прав. Одичавшие домашние животные — вот кто они такие. Вроде кошек, которые мило мурлычут, свернувшись у камелька, но, очутившись на улице, живо вспоминают, для чего им когти. Потому и на Старой базе окопались: там тысячелетия назад их оставили хозяева.

Друг обычно ждал его на приметной белой скале. Но сегодня там не маячил знакомый силуэт, зато через прибор дальнего наблюдения Феликс разглядел синеватые пятна на белом.

Кровь.

Задыхаясь, Феликс подхватил полы дохи и побежал, как будто это могло кому-то помочь. Откашливаясь и спотыкаясь, он несся, на ходу готовя карабин. «Ну, сволочь, я тебе… мразь!» Наконец, он вскарабкался на верхушку.

Тело мимикродона — то, что от него осталось — лежало в небольшой расщелине. В том, что беднягу сожрали пиявки, сомнений не оставалось: их ротовой аппарат оставлял очень характерные следы. Феликс присел на корточки и протянул руку, развернув голову, оставшуюся нетронутой.

И вздохнул с облегчением: выступающая лопасть гребня на затылке была совсем другой формы.

— Туся! — позвал он, оттянув маску. — Туся!

Над ним нависла знакомая голова с кроткими круглыми глазами.

— Туся!

Феликса охватила сумасшедшая радость. Он протянул руки к мимикродону, и вдруг за ним выросла другая фигура.

— Ах, черт!

Феликс схватил карабин, целясь, а пиявка все не нападала, и вдруг Феликс увидел, что ее остановило. Туся, этот ленивый ящер, которого невозможно было сдвинуть с места, внезапно поднялась и обрушилась всей тяжестью на пиявку, пригвоздив ту к земле.

Феликс подскочил и разрядил карабин в голову хищника, потом обнял Тусю. Та снова впала в обычное благодушное состояние, умиротворенно положив голову Феликсу на плечо и шевеля дыханием меховую оторочку его дохи. А Феликс все пытался прогнать видение Туси, атакующей пиявку.

Ее огромного, массивного и, как выяснилось, очень быстрого тела.

Ее кривых, острых, как сабли, когтей.

Ее жуткого оскала с двумя рядами игольчатых зубов, среди которых выделялись широкие и длинные хищнические клыки.

Он обернулся и снова посмотрел на погибшего мимикродона. Под его тушей виднелись клочья жесткой рыжей шерсти, и Феликс понял, что ящер одолел по меньшей мере двоих врагов, прежде чем пал в неравном бою. Он перевел дух, влез на самую верхушку скалы и сел рядом с Тусей, положив ей руку в рукавице на загривок. В другой руке он держал карабин. Если второго мимикродона кто-то сожрал, то этот кто-то точно был не один — теперь Феликс знал, что в одиночку этих ящеров не завалить.

— А знаешь, Туська, — сказал он, невнятно из-за маски, но Тусю это вряд ли волновало, — Опанасенко мне не поверит. Он, как и все, думает, что вы тихие и мирные, что вас можно подойти и есть с любого конца. Но меня-то не проведешь. Я теперь понимаю, почему пиявки вас не выжрали. Вы друг друга стоите. Вот почему вы не нападаете на нас, а? Чуйка у вас, что ли, — нюхом улавливаете, кто угроза, а кто нет?

Туся улеглась поудобнее, прижавшись чешуйчатым боком к человеку.

— Расскажу Наташе, вот она удивится, — продолжал Феликс. — Однажды, Туська, мы с ней придем к тебе вдвоем. Вы подружитесь, это как пить дать. Слушай, Тусь, а может, поехали к ней в гости? Ты ведь еще не каталась на краулере…

Он встал и поманил ящера за собой. Туся тоже поднялась на кривые лапы, такая безобидная и неуклюжая с виду, такая стремительная и грозная на самом деле. Поковыляла вслед за ним.
Феликс вскочил в краулер, похлопал ладонью рядом с собой, и Туся влезла к нему. Краулер заурчал, потом взревел, поднимая тучи ледяной пыли, и Феликс засмеялся, представляя, что скажет Наташа, да и остальные астрономы.

«Надо их как-нибудь предупредить, — подумал он. — Если мимикродоны увидят в нас угрозу, пиявки мухами покажутся…»

Название: Пробуждение
Канон: Скайрим
Персонажи: драконы

Холодный ветер заметал снегом большой округлый камень. Вот он уже наполовину в снегу, только шершавая верхушка выглядывает из колючей белизны. Вот и она скрылась, занесенная метелью.

Только поскрипывают ели в вышине, словно провожая бессчетные годы.

Этот камень лежал здесь, когда на почву пали первые семена. Они проросли, зазеленели, выбросили новые побеги, наконец, дали собственные шишки. Могучие мамонты лениво жевали нижние ветви, проходя мимо.

скрытый текстПотом пришли люди. Катили тяжелые камни, почти такие же тяжелые, как этот. Строили циклопические стены, за которыми шумели поселения: рынки, мастерские, храмы... В храмах поклонялись Талосу, и это имя камень помнил. Его людская рука не коснулась: не осмелилась.

Где теперь эти люди с их храмами и стенами? От стен остались замшелые развалины, а от людей — истлевшие кости в могильниках. Так и должно быть. Человеческий век недолог, а притязания на силу и мощь — смешны. Особенно смешны, когда жалкие людишки пытаются выучить первозданные слова Дова.

В Атморе все было не так. Там люди еще помнили, кто первым появился на земле. Люди воздвигали им алтари, где вершили жертвоприношения. Каменные ножи перерезали горло жертвенных баранов и коров. Являлся седой жрец или жрица — окруженные почетом, величественные, погруженные в себя. Подумать только, они искренне верили, будто им открыты какие-то тайны мироздания! Каменный нож в руках храмового служки вспарывал брюхо и выпускал на алтарь дымящиеся внутренности; отвратительный запах обдавал стоявших рядом, но они даже не морщились — слишком высока была честь наблюдать за работой гаруспика и за тем, как Владыка принимает жертву. Подчас Владыка не удовлетворялся подношением и хватал одного из привилегированных зевак; человек орал и трепыхался, не смея сопротивляться по-настоящему, хрупкие человеческие кости хрустели на зубах, сочное мясо поджаривалось прямо в пасти от пламенного дыхания. Никто не осмеливался оплакивать съеденного. Стать пищей для Владыки считалось величайшей честью, какой удостаивались немногие.

А жрец тем временем внимательно разглядывал внутренности и равнодушно выплевывал в толпу прорицания. Война? Голод? Мороз, буря, смерч? Казалось, ничто не может вызвать хотя бы толику страстей в старческих голосах.

Оно и правильно. Страсти — для Владык, для людей — страстишки, не более.

Память блуждает в лабиринтах воспоминаний. Вулканы и ледники — прекрасное сочетание, только почему-то ни люди, ни их скотина не выживали там, где лава сплетается со льдом в великолепном кипении. Люди покинули Атмору, и их повелители ушли вслед за ними.

Память скользит по векам, как по ледникам вокруг Скулдафна... Когда-то люди помнили, кому следует поклоняться, и воздвигали храмы повсюду. Когда он свернулся в округлый камень, оставался только один храм — у врат Совнгарда.

Да и кому было поклоняться? Неистовые войны отшумели. Память возрождает из глубины столетий сражения, в которых гибли целые народы. Снежные эльфы нещадно резали нордов, а те — эльфов, двемеры предпринимали жестокие вылазки, посылая в бой механических воинов, айлейды сражались с соседними расами... Стрелы пробивали кольчуги, впиваясь в тела так, что кровь выплескивалась на землю полностью в считанные моменты; мечи проламывали обтянутые кожей врагов щиты и прорубали грудные клетки, кинжалы прорезали глотки, распахивая страшные ухмылки смерти под подбородками, копья прибивали воинов к земле... Ярость и боль, боль и ярость, и гнев, и торжество победы, и отчаяние поражения — во всем этом, как в океане страстей, можно было купаться и парить над полями битв, вдыхая сначала запах конского и человеческого пота, железа и крови, а затем душный запашок разложения.

А потом ничего этого не стало.

Можно было продолжать охотиться и даже, как знать, навести страх на людишек — многие его сородичи так и делали, хотя к тому времени появились Языки. Дерзкие! Они сложили Драконобой, возомнив, что могут сражаться с Владыками на равных. Что ж, — трупы героев до сих пор валяются там, где упали, и поколения зверей растащили их обгорелые кости по норам...

Он свернул крылья и задремал, спасаясь от неизбывной скуки. С тех пор ему осталась только память. Он не слышал ни весенней капели, ни щебета птиц, ни звона кинжалов, — подчас мимо проезжали торговые караваны, разбойники нападали на них, но разве этого хотела его буйная душа? И все чаще ему хотелось, чтобы и память куда-нибудь исчезла навсегда. Он прожил уже слишком долго, чтобы воспоминания могли дать ему хоть какое-то утешение.

И вдруг до него донесся Голос.

— Вул!

Он вздрогнул.

— Тур!

«Алдуин, первый среди нас. Он зовет меня. Что-то случилось — что-то, что вернет нам наши храмы и подношения, и наш покорный народ...»

— Йол!

И снег свалился пластами с разворачивающихся крыльев.

Подарить питомца
Канон: Вархаммер
Саммари: граждане Ультрамара полюбили регента Империум Секундус и начали делать ему неожиданные подарки

– Бедняга, – сказала маленькая Лоллия, провожая глазами крылатый силуэт. На таком расстоянии тело, окутанное красным шелком, казалось почти хрупким, а крылья – тонкими и белыми. – Он там совсем один.
– Я читала, – отозвалась ее подружка Канна, годом старше, – что у них там водятся только скорпионы и какие-то чешуйчатые змеи.
– Ерунду написали. Змеи все чешуйчатые.
– А вот и не все! У дяди Аврелия есть мохнатая змея, он всегда ходит с ней на руке!
– Она не змеей называется, а как-то по-другому…
Девочки помолчали, наблюдая за тем, кто нырял в облаках. Вот он закладывает новый вираж, вот ловит воздушный поток и парит, возносясь все выше и выше…
скрытый текстПесик Канны поскуливал и тянул ее вперед. Вздохнув, девочка сделала несколько шагов, не отрывая взгляда от фигурки в небе. Лоллия поспешила за ней; ее стерилизованная птеробелка не доставляла никаких хлопот, но гулять в одиночку было скучно.
– Плохо без питомца, – продолжала Лоллия, поравнявшись с подругой.
– Конечно, плохо, еще как. Хотя и хлопот с ними немерено. На войне попробуй, повозись с ними. Это же и кормить, и выгуливать…
– Но не все же время они воюют!
Канна подумала.
– Он летает, – сказала она. – Ему птица нужна. А у нас была птица. Вроде и милая, но ее не погладишь, на ручки не возьмешь, а в небе она летит куда хочет.
Лоллия запустила пальчики в шерсть птеробелки, глубоко задумавшись. Канна тоже задумалась, и только время от времени поглядывала на песика, чтобы он не лез, куда не следует.
С тех пор как началась война, в Магна Цивитас Макрагге образовалось очень много мест, куда не следовало лезть. Повсюду стояли на постах бойцы из Ультрамарских ауксилий, приглядывая за гражданами, время от времени проходили Ультрамарины и астартес из других легионов – в алом, в темно-зеленом, иногда в сером, в черном, в зеленом… Канне приходилось придерживать и одергивать песика, чтобы он не лаял на громадных космодесантников, хотя те не обращали на него внимания.
– Вспомнила, – вдруг сказала она. – Дядя Кассий, ты его знаешь, он вольный торговец. Я его спрошу, вдруг он найдет что-нибудь подходящее!
– Кого-нибудь, – поправила Лоллия. – Питомец – это кто, а не что.

***
Сангвиний приземлился на парапет.
Не так уж часто он мог позволить себе небольшие удовольствия – полет и уход за перьями. Обязанности регента Империум Секундус оказались куда обременительнее, чем он мог себе представить. «И как Робаут справлялся с этим всем в одиночку, хотел бы я знать?» – он прошел в зал и поморщился: его уже ожидала целая гора бумаг и инфопланшетов, а Сангвинарная Стража грозно целилась из болтеров во всякого, кто пытался прорваться в зал.
– Но мы ничего не просим! Наоборот! – послышался детский голосок.
Сангвиний вздохнул и выбрался из-за стола.
– Чего же вы хотите, дети? – спросил он.
– Лорд примарх! – две девочки, совсем малышки, с трудом подтащили к нему корзинку. – Вот! – и заговорили, перебивая друг друга: – Мы заметили, что вы одинокий, и вам не с кем даже полетать! Дядя Кассий привез его специально для вас!
Сангвиний заглянул в корзинку. Свернувшись в клубочек, в корзинке спал пушистый серый котенок.
– Большое спасибо и вам, и дяде Кассию, – растерянно проговорил примарх, соображая, что в этом зверьке особенного. Впрочем, котики с точки зрения ультрамарца, наверное, действительно идеальные питомцы: мягкие, ласковые, мурлычут… Сангвиний присел на корточки и погладил котенка. Тот, не просыпаясь, потерся головой о его ладонь и издал мягкое мурлыканье. – Принеси ему молока, сын мой, – велел Сангвиний Азкаэллону.
В последующие дни котенок, поименованный Джорджоне, прочно обжился у него под столом. Малышки были правы: когда между наваливающейся лавиной дел есть кого погладить и услышать в ответ уютное «мурр», становится немного легче. И когда Сангвиний улучил момент, чтобы снова полетать, Джорджоне увязался за ним.
– Брысь! Уходи! Упадешь ведь, – забеспокоился примарх. Но котенок не отставал. Наконец, Сангвиний рассудил, что за ним присмотрит Сангвинарная Стража, распростер крылья и взлетел.
И рядом с ним взлетел Джорджоне, паря на пушистых крыльях.
– Смотрите, это же марру с Каликсиды! – крикнули внизу. – Ух ты, редкий зверь!
Космодесантники, собравшиеся у дворца, тоже задрали головы.
– Красота какая, – восхитился Кровавый Ангел.
– Ровно идут, – заметил Ультрамарин. Темный Ангел поджал губы, не зная, что сказать по этому поводу. И только один из Волков Фаффнра Бладдбродера рассмеялся:
– Смотри-ка, два сабатона пара! Какой примарх – такой и питомец!

Давно тут фиклишка не было.

Название: Защитники сектора
Канон: Вархаммер
Персонажи: Люфгт Гурон
Размер: драббл
Саммари: первые шаги Гурона по пути сепаратизма

Донесения не радовали: за последние несколько месяцев бесследно исчезли три корабля Воинов-Богомолов и один Плакальщиков, не считая задокументированных сражений, а сегодня атаке подвергся и был уничтожен крейсер Астральных Когтей.
– У нас не хватает людей, – сухо прокомментировал ситуацию Люфгт Гурон.
Великий Магистр Астральных Когтей командовал всеми Стражами Мальстрима, не только своим орденом, поэтому получал самое полное представление о происходящем. Обычно его мнение не оспаривалось. Но сейчас капитан Рихтер из ордена Плакальщиков неуверенно произнес:
– Милорд, у нас тут четыре ордена…
скрытый текст– В другое время и в другом месте такое количество Космодесантников было бы, пожалуй, даже избыточным, – заметил Гурон. – Но только не здесь. Мы вынуждены контролировать огромную площадь, растягивая свои силы, местные бюрократы реагируют на наши запросы с большой задержкой, я уж не говорю о лордах Терры, снабжение идет кое-как… Да, а что там за инцидент со смертными военными на том мире, как его…
Все поняли, о чем он спрашивает.
– Побежали, – криво усмехнувшись, доложил капитан Фальк из Богомолов. – Дрогнули и побежали. При этом кричали, что мы их используем как пушечное мясо и они больше не хотят погибать в наших битвах.
– И где их командиры?
– Здесь.
По знаку Люфгта в тронный зал ввели нескольких человек со связанными руками, в рваной и грязной форме местных ауксилий, судя по знакам различия – старших офицеров.
– Что вы можете сказать в объяснение своей трусости? – обратился к ним Люфгт.
– Это не трусость, милорд, – твердо произнес один из арестованных, с нашивками полковника. – Мы не можем сражаться вместе с Астартес. Нас выкашивают тысячами ради ваших операций. У нас нет средств защиты, нам не выдали зимнее обмундирование. Знаете, сколько у нас солдат с обморожением? Нас бросают на противника, с которым могут драться на равных только Астартес, и при этом не выдают даже боеприпасов!
– Точно! Три энергоячейки на брата – этим что, можно сражаться?
– Нас оставили без фицелина…
– А нас – без продовольствия!
– Раненые умирают пачками, потому что в госпитале нет медикаментов!
– Молчать! – проревел Люфгт, сжимая кулаки. Люди притихли, и только полковник продолжал, упрямо глядя в лицо Великому Магистру:
– Не буду я молчать! Мы не мешки с песком, чтобы забрасывать врагов нашими трупами! Я отдал приказ отступать и…
Люфгт выхватил болтер. Грянул выстрел, и полковник упал с разнесенной в куски головой. Смертные опустили головы, ожидая, что их тоже расстреляют, но Люфгт уже взял себя в руки. Снова примагнитив болтер к бедру, он содрал офицерские нашивки с мундиров каждого из арестованных. Остальные офицеры Космодесанта одобрительно наблюдали за его действиями.
– На гауптвахту их! Гальюны чистить у меня будете, – прорычал Люфгт. Перевел дух. – И я хочу поговорить с лордами сектора, ответственными за снабжение ауксилий…

***
Капитан Нордис выглянул в окно. Из окна открывался превосходный вид на башню, с парапетов которой свисали лорды сектора.
Ответственные за снабжение ауксилий…
– Со всем уважением, лорд Гурон, – заметил Нордис, – у вас не было полномочий судить и казнить этих людей.
– С этого дня есть, – в голосе Люфгта Гурона снова прорезалось опасное рычание. – Они саботируют боевые действия. Они присваивают средства, отпущенные на снабжение армий, армии гибнут и бегут, обвиняя в этом нас, защитников сектора! Здесь, в Зоне Мальстрима, – важные миры-шахты, торговые пути, и если мы не сможем их защитить, что я скажу Лордам Империума? Что я не сумел приструнить шайку смертных ничтожеств и казнокрадов? Да к черту! Казнил этих – и других казню, пусть только посмеют украсть еще хоть крону!
Люфгт прошелся взад-вперед, сжимая огромные кулаки.
– Надо реорганизовать Бадаб по типу Ультрамара, вот что, – произнес он. Нордис с опаской покосился на него. Они сражались вместе с того дня, как стали новициями ордена, и по старой дружбе Нордис положил руку Люфгту на наплечник.
– Люфгт, брат, послушай, – начал он. – Ты ведь не Жиллиман…
– Я разбираюсь только в военном деле, – согласился Люфгт. – Управление военными силами я бы взял на себя, остальное – на откуп смертным лордам под моим контролем… Э, да что говорить!
– У нас будут неприятности с бюрократами.
– Будут. Но лучше неприятности, чем разгром от орков или хаоситов из Мальстрима.
– Ты только не спеши с этим, прошу тебя…
– Не буду. Я еще не все продумал.
Они помолчали, и вдруг у Люфгта в ухе запищал вокс-вызов.
– Срочное сообщение из сегментума Пацификус? – Люфгт напрягся, ожидая очередных известий о гибели товарищей или нападении на ценный мир-шахту, но вдруг лицо его просветлело. – «Бакасурра»? Точно она, ничего не путаете? Крейсер «Бакасурра» на границе сегментума? И там есть кто-то живой? Сколько? – он обернулся к Нордису и радостно сообщил: – Из варпа вышел крейсер «Бакасурра», а на ней – четыреста Тигровых Когтей! В эту игру все-таки можно играть вдвоем, – улыбка его стала ощутимо хищной.
– Простите, лорд, вы хотите их привлечь к защите сектора или…
– Вот именно. Я же говорил, что нам не хватает людей. С этого начнем, – Люфгт Гурон хлопнул Нордиса по наплечнику и усмехнулся. – Но на этом, друг мой, не остановимся!

Фанфик
Название: Тетушка
Канон: "Сны в доме ведьмы" Лавкрафта
Размер: мини, 2300 слов
Пейринг/Персонажи: люди, Кеция Мэйсон, Бурый Дженкин
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: никто не смеет перечить тем, кто водится с самим чертом

траншейное пальто - тренчкот, шляпа клошаров - клоше


Я приехал к тетушке Мэриголд, чтобы скрасить ее последние дни, – хотя это чепуха, потому что, во-первых, тетушкой она приходилась моей матери, а во-вторых, ненавидела молодежь, поэтому визит молодого племянника, даже самого почтительного, ее не радовал. Мне самому этот визит был в тягость. Помимо отношения тетушки, мне не нравится Аркхэм и дом, где проживает тетушка Мэриголд. Он очень старый, и тетушка не озаботилась даже тем, чтобы провести в него электричество. Мебель в нем тоже старая, вся рассохшаяся, полумрак, – так и хочется распахнуть все окна, чтобы впустить хоть немного солнца, но тетушка Мэриголд не желает об этом и слышать. Она, видите ли, боится сквозняков. Я гадал, почему она отбила нам телеграмму в Бостон, требуя моего приезда, наконец решил, что ей требуется сиделка (я изучаю медицину в Бостоне).
– Тетя Мэриголд, – сказал я после того, как мы поприветствовали друг друга – надо сказать, весьма формально, – вот подарки. Надеюсь, вам понравится.
скрытый текст– Книга, – буркнула тетушка. – Одна из этих непристойных книг, которые вы почитываете, да? Еще и за подписью женщины? В мое время дамы не позволяли себе…
– Ну что вы, тетя, – поспешно сказал я. – Это исторический роман, все благопристойно.
– А это еще что такое? Трикотаж?
Мама действительно передала ей отрез модного трикотажа.
– Ну да, – продолжала брюзжать тетя, – представляю себе мою дражайшую племянницу! В трикотаже, в траншейном пальто, в шляпе клошаров… ужас! Джоселин совершенно не уделяла внимания ее воспитанию…
Я отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
Кухарка, добродушная негритянка по имени Топси, назвала меня «масса Чарлз» и подала обед, каких я не едал отроду.
– Пицца – это бесовская выдумка черномазых макаронников, – категорично заявила тетушка в ответ на мои робкие вопросы, – сырный соус излишество, а гамбургеры еда голодранцев!
Я поспешил согласиться, про себя прикидывая, где тут поблизости пиццерия. Не то чтобы мне не нравились эти старомодные сложные блюда…
– Тетя Мэриголд, а какой вы порекомендуете кинотеатр?
– Что? Ты что, потакаешь этим безумным зрелищам? – возмутилась тетка.
На мое счастье, у Топси был сын Джим, парень лет двадцати, который тоже называл меня «масса Чарлз», – он-то и указал мне и пиццерию, и кинотеатр.
– Вы только по ночам не смотрите на соседний дом, масса Чарлз, – сказал он под конец.
– Что не так с этим домом, Джим? Вы там складируете спиртное?
– Скажете тоже, – обиделся Джим, – я не бутлегер какой. А только там жила бабка хозяйки, и с тех пор там нехорошие дела творятся.
– Бабка? Это, получается, моя прапрабабка? Ух ты! А расскажи поподробнее…
– Будет вам, масса Чарлз, – перебила нас Топси, вернувшаяся из лавки. – Такой родней я бы на вашем месте не гордилась. Хотя хозяйка гордится. Вы, Мэйсоны, издавна своевольничаете, но в тот дом лучше не суйтесь, вот что я скажу, масса Чарлз!
Она относилась ко мне как к барчуку, а не как к гостю, и я волей-неволей начинал видеть в ней строгую няньку. Но Джима я таки припер к стене, улучив момент, когда никого не было рядом.
– Да я и сам ничего толком не знаю, – сказал Джим, и выпуклые глаза его забегали. – Поговаривают, что старая леди, Кеция Мейсон, с самим чертом зналась. Вы на тот дом не пяльтесь, а то возле него до сих пор иногда появляется черт в виде морской свинки.
Мне стоило труда не расхохотаться. Черт в виде морской свинки! А почему не броненосца?
– Хорошо, Джим, не буду я смотреть, – пообещал я, а сам, как только меня оставили в покое, побежал к забору и уставился на злополучный дом. С островерхой крышей, одно время он сдавался, но сейчас стоял заброшенным. Сквозь грязные окна, половина из которых была выбита, виднелись ободранные обои…
«Ничего интересного», – подумал я, но, стоило мне отвернуться, как со стороны дома послышался невыносимо мерзкий писк. Я с досадой повернулся и увидел что-то вроде морской свинки. Она собиралась юркнуть в заросли сорняков во дворе, но внезапно остановилась и уставилась на меня. Взгляд у нее был очень неприятный – так смотрят хищники на добычу. Я в ответ погрозил ей кулаком.
Ночью мне приснилась эта гадкая морская свинка.
Она кружила вокруг меня, будто примериваясь, а потом появилась согбенная древняя старуха в черном. Выражение лица ее, надменное и холодное, поразило меня. А потом они ушли куда-то, – я успел рассмотреть дом, к которому они направлялись.
Наутро я сходил в пиццерию, рекомендованную Джимом, а на обратном пути остановился как вкопанный. Я видел этот дом во сне! Старый, но подновленный хозяевами; во дворе виднелись качели и детские игрушки.
Сейчас во дворе рыдала женщина, а несколько других утешали ее. Из бессвязных возгласов бедняги я понял, что у нее пропал маленький сынишка.
По возвращению я услышал, как Топси разговаривает с молочником.
– Беда, – сказала Топси, – и ведь даже богатые семьи это не обошло!
– А я слышал, – понизив голос, отвечал молочник, – что хоть в том доме и нашли скелет Бурого Дженкина, то был не он! А он жив, и жива старая Кеция…
– Ох, не надо!
Они увидели меня и резко замолчали.
Вопреки советам Джима я снова взглянул на дом прапрабабушки, чтоб ей провалиться к дружку-черту! – туда как раз входил полисмен. Я запомнил его необычно светлые усы и волосы.
Следующей ночью я снова видел сон.
Надменная старуха и ее питомец окружили стол, на котором лежало что-то длинное. С другой стороны стола стоял какой-то неизвестный человек в черном. Внезапно я отчетливо рассмотрел на шее старухи странгуляционную борозду, какие нам показывали в морге во время практических занятий. Черная, просочившаяся темной кровью, она почти перерубала ее глотку.
Как человек с такой травмой мог находиться в сознании, да еще и резво двигаться? Тут я вспомнил, что это сон, – и проснулся.
На следующий день чуть ли не весь Аркхэм поднялся на поиски пропавшего малыша, а полиция без лишнего шума разыскивала некоего лейтенанта Смита.
– Этот Смит, – спросил я, и внутри у меня все замерло, – он был блондин с усами?
– Да, – ответила Топси.
Я сразу же сложил два и два. Кто бы ни окопался в проклятом заброшенном доме, используя старые дурацкие суеверия, он убил и ребенка, и полицейского. По крайней мере, Смит оттуда не выходил. Сейчас, в зрелом возрасте, я бы, конечно, просто сообщил в полицию, но в те годы, молодой и горячий, я мечтал о приключениях – вот и вздумал влезть в этот дом и обнаружить улики, а то и, как знать, живых узников самостоятельно. Просить о помощи кого-либо мне было не с руки, судя по трепотне Джима. Поэтому, по зрелом размышлении, я все же переговорил с одним из полицейских, лейтенантом Коппелом, другом и напарником Смита.
– Вы думаете, он в заброшенном доме? О’кей, – этот толстый лысоватый тип будто говорил всем своим видом «Я не очень в это верю, однако ваш сигнал я проверю, так и быть». – Давайте завтра с утра, а то у нас рабочий день кончается…
Очередной сон был гаже предыдущих. Старуха, тетя Мэриголд, чертов зверек и человек в черном окружили тот самый стол, а затем сбросили с него простыню.
На столе лежал обнаженный и связанный лейтенант Смит!
Судя по многочисленным кровоподтекам, он подвергался жестокому насилию – может быть, для подавления сопротивления, а может быть, и пыткам. Однако он был жив и что-то мычал, несмотря на кляп во рту.
Тетя Мэриголд попыталась то ли урезонить остальных, то ли заступиться за полисмена, но старуха, при всей ее видимой немощности, с удивительной силой оттолкнула руки тети – и подняла огромный кривой черный нож над горлом несчастного лейтенанта Смита…
Проснулся я совершенно разбитым и больным. Сердце у меня колотилось, будто это меня должны были убить невесть за что.
Завтрак проходил в молчании.
– Тетушка Мэриголд, – заговорил я.
– Да, дитя мое?
Обычно меня раздражала ее манера называть меня «дитя» и «мальчик», – я-то знал, что ее бесит молодость, в том числе и моя собственная, но сейчас я не обратил на нее внимания.
– Куда делся тот пропавший ребенок?
– А кто его знает, – вклинилась Топси.
– Если полиция не знает, то и мы не узнаем, – рассудительно заметила тетушка.
– Но он же был в соседнем доме, да? Там, где старая Кеция, ее этот, как его…
– Бурый Дженкин, – подсказала Топси.
– Вот. И еще черный человек.
Тетушка уставилась на меня в каком-то паническом ужасе.
– Что ты такое говоришь, мальчик мой, – воскликнула она. – В соседнем доме уже лет десять никто не живет, после того, как там убили этого бедного студента! Как его звали, Топси?
– Мастер Джилмен его звали, мэм, – отозвалась Топси. Ее черные глазищи навыкате так и буравили меня.
– Даже если бы кто-то похитил невинное дитя, злоумышленники нипочем не стали бы прятаться в доме, где произошло этакое злодейство, – убежденно заявила тетушка.
Стрелка часов упала на без пяти девять. Я поднялся и вышел, выглядывая Коппела.
Он явился не один – с двумя детективами.
– Если уж проверять, то по всем правилам, – заявил он, похлопав меня по плечу.
Дверь оказалась запертой изнутри. Один из детективов высадил ее нажатием плеча. В нос ударил страшный запах – мы безошибочно опознали застарелую мертвечину. Однако выглядело все не только нежилым, но и нетронутым, разве что отпечатки пары мужских ботинок виднелись на пыльном полу. И тут нам послышался шедший откуда-то из глубины дома слабый стон.
Мы вбежали внутрь, и у меня оборвалось сердце.
Я видел эту комнату.
Видел черные свечи, расставленные вокруг. И нарисованную чем-то коричневым – Господи! Это была не краска! – пентаграмму посреди пола.
Видел стол, похожий на медицинскую каталку.
Видел черный стеклянистый нож с изогнутым лезвием…
Коппел сорвал простыню в бурых пятнах со стола, а детективы в это время перерыли все вокруг, и один из них воскликнул:
– Вот он, лейтенант, я нашел его!
Он имел в виду пропавшего ребенка. Малыш был в глубоком обмороке, но жив, и Коппел немедля командировал детектива к врачу. А на столе перед нами лежал обнаженный и связанный, покрытый кровоподтеками лейтенант Смит.
Мы привели его в чувство. Серьезных повреждений у бедняги не было, но его жестоко избили; по-видимому, у него случилось сотрясение мозга, так как обнаружилась частичная амнезия.
– Я не помню, – ответил он на вопрос, что с ним стряслось. – Я шел сюда, искал ребенка, этого, который пропал… Потом не помню ничего!
Я захватил с собой флягу с запретным виски; поколебавшись, я достал и поднес ее к губам Смита – Коппел сделал вид, что ничего не заметил.
Тем временем Коппел и второй детектив обшаривали комнату в поисках улик. Внезапно детектив пробежал мимо меня, зажимая рукой рот. Я встал и взглянул…
Я буду жалеть о том, что взглянул, до конца жизни. Ибо моя нынешняя хирургическая практика, конечно, подразумевает лицезрение тяжелейших травм, однако то, что я увидел, травмами не назовешь.
В больших коробках из-под мебели были аккуратно уложены человеческие тела, в основном детские, однако я заметил и несколько взрослых. Каждое из них было изобретательно расчленено, однако просматривалась закономерность: у всех жертв удалили глаза, половые органы, пальцы рук и ног. Далее, у каждой была вскрыта грудина. Неведомые злоумышленники вырезали странные и сложные фигуры на телах несчастных. В этом тоже была некая последовательность, а сами фигуры напомнили мне знаки, подчас являвшиеся в страшных снах, как если бы некто писал кровью и болью определенное послание… кому?
– Видел я уже такое, – буркнул Коппел. – Верно, Уэйтли?
– Точняк, – подтвердил детектив. – Когда мы нашли мертвыми Рози Хопкинс и Долли Джойс.
– И когда мы нашли труп этого младенца, Хоппера, – подал голос Смит и закашлялся. – У него было… вырвано сердце, – проговорил он сквозь кашель.
– Так и у этих, – морщась, сказал детектив. Он приглядывался к трупам, зажимая нос. Многие из тел уже порядком разложились и шевелились от опарышей, а от смрада можно было сойти с ума.
– Поднимаемся, – заторопил нас Коппел. – Надо сообщить…
Смит вышел из проклятого дома и вдруг пошатнулся и упал на колени.
– Старая миссис Мэйсон, – прошептал он.
– Что? Она вас видела?
– Нет. Она хотела меня спасти…
– Миссис Мэриголд Мэйсон? Моя тетя? Вы точно ничего не путаете? – взволнованно вскричал я.
– Да. Она просила не убивать меня… Она даже хотела забрать нож у той старухи…
– Достойная леди, – сказал Коппел. – Остается только узнать, как она-то попала в эту компанию.
У меня мелькнула безумная догадка, что дело в ее родственных связях с Кецией Мэйсон. Но кто же был человек в черном? И что это был за неприятный зверек с такими злыми глазами?
Я толкнул дверь тетушкиного дома – и окунулся в шум, рыдания и беготню.
– Ваша тетушка, масса Чарлз, – воскликнула Топси, выбежав мне навстречу. – Она скончалась!
Тетушке было под девяносто, и я никогда не испытывал к ней теплых чувств, однако в тот момент у меня слезы брызнули из глаз.

***
Я задержался в Аркхэме, чтобы уладить дела с наследством; как выяснилось, тетушка Мэриголд завещала дом и все свои накопления одному мне, что меня несказанно удивило. Лучше бы она этого не делала! Я бы тогда не узнал, что случилось со всеми, кого я узнал в Аркхэме.
Малыш, спасенный нами в проклятом доме, умер в больнице.
Спустя несколько дней умер от инфаркта и несчастный лейтенант Смит.
Детективы, сопровождавшие нас, погибли через месяц – автомобиль, в котором ехали оба, столкнулся с поездом. За рулем сидел лейтенант Коппел…
Этого было достаточно, чтобы закрыть дом, договорившись с добрейшей Топси о присмотре за ним, и уехать домой. Я бы облегченно вздохнул и забыл обо всем, как о страшных снах в доме тетушки, но вскоре мне пришло письмо от Джима. Он сообщал, что его мать, Топси, умерла от дифтерита, и спрашивал, следует ли ему принять ее обязанности. Я ответил, что нет.
Прошло семь лет. С тех пор я ни разу не бывал в Аркхэме. Медицинский колледж я закончил, имею хирургическую практику и был бы доволен жизнью, если бы не одно «но».
Во-первых, недавно мне сообщили о гибели бедняги Джима.
А во-вторых, с некоторых пор мне снова стали сниться сны, подобные тем, что я видел у тетушки Мэриголд. Я вижу сгорбленную надменную старуху и ее злобного питомца – Бурого Дженкина, вижу черного человека. Вижу комнату, уставленную черными свечами, и нарисованную кровью пентаграмму на полу. Иногда я вижу, как получаются эти свечи, – как старуха и зверек выкапывают свежие трупы на кладбище, перетаскивают их в дом, подвешивают над жаровней и вытапливают жир, собирая его в каменные плошки…
Некоторое время я утешал себя тем, что после виденного в доме ведьмы мне и должны сниться кошмары.
Но сегодня Бурый Дженкин поднял свою крысиную голову и уставился злыми глазками прямо мне в глаза.
Завещание я написал. Заменить меня в моей клинике есть кем.
Буду ли я зарезан обсидиановым ножом или умру смертью, похожей на естественную? Будет ли мой труп похищен с кладбища? Будут ли из меня вытапливать жир или вырвут сердце из груди, чтобы принести его в жертву под руководством Черного Человека?
И долго ли мне еще ждать конца?

Название: Охота на краю
Автор: Санди для WTF Warhammer Legions 2020
Размер: мини, джен, драма

– Баю-баюшки-баю…
Мать пела, укачивая младенца, а дядька Сварт, не прекращая тачать сапожок из шкуры конунгура, рассказывал сагу. Дратва с хриплым звуком, похожим на всхлип раненного в грудь, продиралась сквозь плотную кожу, и так же хрипловато звучал голос Сварта:
– Жил один ярл, звали его Хельги ярл. Было у этого ярла много воинов, и была земля. Но в сезон огня море зашевелилось, и острова Хельги ярла ушли под воду, кроме одного. Женщины, дети и немощные телом собрались в середине острова, а воины пошли на берег. И пришел кракен из воды, и пришла неясыть с неба, а из лесу вышел бирюк, и Хельги ярл с воинами напал на всех сразу…
скрытый текстХельги знал эту историю назубок. Его назвали в честь Хельги ярла, храбро защищавшего племя и павшего, но не побежденного. Сейчас, когда все племя казалось объятым страхом, а растерзанные тела родичей находились едва ли не ежедневно, саги о храбрых ярлах давали какую-то призрачную надежду: прежде выживали – и нынче выживем.
– Баю-баюшки-баю,
Бирюк бродит по краю.
Кто на краешек пойдет –
Того схватит и сожрет, – напевала мать.
Хельги знал, что на Фенрисе нет волков. На Фенрисе есть Волки, и еще где-то в глубине Асахейма есть Небесные Воины, но до сих пор он ни одного не видел. И есть бирюки из дядькиных саг и мамкиных колыбельных, но этих уж и вовсе никто не встречал. Кто из них убивал его родичей – неведомо.
В длинном доме дымил очаг в полу. На стенах висели головы конунгуров и прочих животных, добытых охотниками; старшие сестры Хельги, и родные, и двухродные – Свартдоттир, готовили ужин, а одна из Свартдоттир, сильно подвернувшая ногу, сидела и пряла.
Самого дядьку Сварта недавно сильно потрепал тот самый конунгур, из шкуры которого он сейчас шил сапожки для дочерей. Оттого он и морщился при неосторожном движении. Мать поджимала губы, глядя на брата, и по ее лицу Хельги догадался, что дядька Сварт скоро умрет. Мать умела чувствовать такие вещи. Дядька Сварт, наверное, тоже понимал, что жить ему осталось несколько дней – от его ран шел нехороший дух гниющего мяса, но коротать последние эти дни без дела не желал.
Младенец затих. Мать умолкла, немного посидела над ним, наконец уложила в колыбель и пошла помогать собирать ужин. Дядька Сварт поманил Хельги к себе.
– Меня убил не конунгур, – сказал без обиняков.
– А кто? Кракен?
Спрашивать такое было глупо, потому что дядьку нашли в глуби острова, на туше добытого им конунгура.
– Бирюк, – дядька Сварт тяжело закашлялся.
– Ты видел его? Какой он? Чего молчал?
– Немногие меня похвалят, если я буду рассказывать такое кому ни попадя, – угрюмо сказал Сварт. – Помяни малефик, и он придет за тобой, и его будет уже не отвадить.
Хельги сплюнул на пол, чтобы отогнать малефик.
– Старшим я сказал, – продолжал Сварт. – Оттого твой отец, Хельги Эгильссон, и остальные охотники постоянно несут дозор. Каждый надеется, что про его доблесть сложат драпу. Но вот что я скажу: когда бирюк повадится к селению, то и ниды слагать будет некому.
– Отчего так? Малефик не победить копьем и луком?
– Не этот, – Сварт снова пошевелился и поморщился от боли.
На следующий день дядька Сварт умер. Женщины обмыли его к погребению, но тело лишь завернули в полотно и зарыли в снегу: похороны по заветам стариков устраивать боялись. Мать кормила ребенка грудью с неподвижным лицом, изредка силясь улыбнуться, и украдкой касалась глаз.
– Баю-баю, – напевала она, – баю-баю. Плакать не буду, гордая ива листву не роняет, если уронит – ее не похвалит ясень в чертоге вышнеземельном…
Голос ее пресекся, дрогнул от рыдания; справившись с собой, она продолжала:
– Ясень отважный пред злобозубым не дрогнул…
Хельги отошел, чтобы не мешать ей. Дядька Сварт, который погиб, чтобы накормить родичей, заслужил свою драпу. Как заслужили ее и другие охотники, убитые в чаще.
Вечером вернулся отец с товарищами.
Эгиль Трехглазый ввалился в дом, помогая заносить… нет, не зверя. Человека. В израненном, почти растерзанном теле, кое-как завернутом в окровавленную одежду, Хельги с трудом узнал брата отца, по имени Сванте. Дядька Сванте был крупным и широкоплечим, на голову выше других, и нести его было тяжело; отцу помогали двое молодых племянников. Еще один их родич вошел, пошатываясь и нянча у груди культю, оторванную чьими-то зубами. За ними плелся старший и самый опытный из охотников – Виглаф Лысый. Волос он лишился не по прихоти природы, а оттого, что в молодости кракен содрал с него скальп.
Мать и сестры захлопотали над ранеными. Как истые женщины Фенриса, они не плакали и не голосили – слезы потекут, когда раны будут перевязаны, а мертвые похоронены.
Дядька Сванте был еще жив, но не в себе.
– Бирюк, – шептал он прерывисто, и снова: – Бирюк… серый… серые латы… клинки…
«Серые латы? – задумался Хельги. – Это он про шкуру?»
Если бы на месте дядьки была мать, она могла бы так сказать. Как всякий скальд, она бы слагала висы, даже умирая. И плотная, мощная шкура, покрытая плотной свалявшейся шерстью, впрямь походила на латы.
Но дядька Сванте не то что не был скальдом – он двух слов связать не мог, хотя действовал быстро и разумно. И сравнивать шкуру с латами, а клыки с клинками – это уж точно не по его части. Хельги поначалу и не понял, что странного было в дядькиных словах. Мать же прислушалась.
– Ты словно вису слагаешь, родич, – заметила она.
– Нож у него… был. Рвал меня клыками, а нож на поясе…
Мать сплюнула. Малефик – он и есть малефик: если бирюк и впрямь оборотень, то нож ему нужен в людском обличии, а клыки – в зверином.
– А где остальные? – спросила она мужа. Эгиль Трехглазый поежился.
– Он убил их, – просто сказал он. – Одного за другим. Мы – все, кто остался в живых.
– Но вы хотя бы ранили его? Что вы за мужчины, если не можете совладать с одним оборотнем?
– Помолчи, племянница, – возразил Виглаф Лысый, уязвленный упреком. – Совладай с ним сама, если думаешь, что это просто. Ты его не видела! Он вдвое больше любого из самых могучих волков, закован в латы и бегает на задних ногах быстрее, чем любой конунгур. Он бросил в меня кусок сморози размером с меня самого! Мои ребра хрустнули, и я больше не мог охотиться…
Хельги взял нож.
Его не брали на эту охоту, считая слишком юным и недостаточно умелым. Хельги уже не раз добывал белок, зайцев и даже детенышей конунгуров, его почитали бойким малым, однако против такого врага, как бирюк, он был ничем.
Но взрослые охотники погибали один за другим, а женщины и дети не могли собрать ни грибов, ни ягод, так как боялись выйти из-под крова. В доме прятались его мать, беззащитный младший братишка и сестры. И Хельги закинул за плечо небольшой, но сильный лук – большой охотничий он еще не мог натянуть в полную силу, копье-сулицу, повесил на пояс нож и пращу.
Не сразит бирюка – так погибнет с честью, все лучше, чем попасть в Нижний Мир к трусам и лодырям.
Под мягкими башмаками пружинил и прогибался мох, сочившийся водой. Лишайник слегка колыхался под ветром. Хельги прислушался.
Тишина.
Не щебечут птицы, не хрустит бурелом, не перекрикиваются зайцы протяжными и жуткими голосами. Не трещит молодыми шишками белка.
И к привычным запахам болота и сырости примешивается струйка звериного, хищного душка, застарелой крови и еще чего-то неведомого.
«Он где-то рядом», – понял Хельги и взял сулицу наизготовку, медленно поворачиваясь, чтобы враг не мог напасть со спины.
Казалось, что время тянется, как медовая тянучка, которую так славно варила одна из его сестер. Лес будто вымер.
И вдруг тишина разорвалась. Оглушительный хруст и рев обрушились на Хельги, чудовищное тело опрокинуло его. Сулица хрустнула и переломилась, упершись в непробиваемую шкуру; Хельги попытался достать зверя ножом, но и нож только скрежетнул по туше. Страшная морда, от которой разило тухлой кровью, оскалилась и склонилась к лицу мальчика – не волчья и не человеческая, с пронзительными и злыми желтыми глазами; Хельги заорал от ужаса, извиваясь и пытаясь высвободить из-под навалившейся туши руку с ножом.
Выдернул.
Ткнул ножом в морду, мгновенно отдернувшуюся, в шею, в ухо – куда попал, но не смог даже поцарапать чудище. Зато оно будто лениво повернуло башку, рыкнуло – и хлопнуло челюстями по руке.
Этими челюстями оно могло и самого Хельги перекусить пополам…
– Брат!
Хельги задергался.
Его некому было звать братом, да еще таким глубоким, тяжелым – огромным – голосом.
– Брат!
– Поздно, – произнес другой голос. Грянул гром. Еще раз. Хельги сжался и зажмурился, ожидая неминуемой гибели, но вместо этого тяжесть звериной туши исчезла.
Над Хельги стояли двое, и это были не люди.
Оба – высоченного роста, могучие и угрюмые, в серых латах. В ручище одного еще дымилась большая штука – видимо, она и производила гром.
Отплевываясь от серой звериной шерсти и хлынувшей на лицо крови, Хельги завозился, поднимаясь. Он подобрал сломанную сулицу, выставил ее впереди себя и крикнул срывающимся голосом:
– Уходите! Тронете моих родичей, я вам задам!
– Смотри, ярл, – хохотнул один из гигантов, – он готов сражаться!
– Ты его разозлил своей бородой, – ответил первый, опуская оружие. Он и сам был бородат и совершенно лыс, как Виглаф Лысый, и так же покрыт шрамами. Переступив через Хельги, он наклонился над поверженным чудовищем. – Эх, брат…
Теперь Хельги видел, что чудовище, должно быть, когда-то было одним из этих гигантов. На нем еще держалась часть обшарпанных и побитых серых лат, и в туловище угадывалось что-то человеческое. Припомнив же взгляд чудовища, Хельги содрогнулся.
В этом взгляде ничего человеческого не осталось.
– Храбрый парнишка, – заметил первый. Второй кивнул.
– Я Ульрик Убийца, – сказал он мальчику.
– Я Хельги Эгильссон, сын Эгиля Трехглазого.
– Сын Трехглазого… Хочешь стать Небесным Воином, сын Трехглазого?
Хельги помолчал.
Его родичам больше ничего не угрожало, а сам он еще не был полноценным охотником – скорее лишним ртом.
Мать будет горевать.
Но разве не она сложила песню про бирюка, который бродит по краю и хватает зазевавшихся детей?
И Хельги вложил руку в протянутую руку Ульрика Убийцы.

Название: Последняя бутылка
Автор: Санди для fandom Worlds of Lovecraft 2019
Бета: priest_sat
Канон: миры Лавкрафта; Г.Х. Андерсен "Девочка со спичками"
Краткое содержание: Страшный Старик рассказывает историю своей жизни
мини, джен, драма, R

Снег падал и падал. Он уже толстым слоем лежал на крышах Кингспорта, на заборах, на клумбах, на дорожках. Белоснежный покров, ничем не нарушаемый, виднелся на проезжей части, белая трубка инея обволакивала провода, деревья в тускло-зеленоватом свете фонарей из-под снежных шапок казались покрытыми пуховой листвой. Близилось Рождество.

Маленькая Дженни не замечала ни зимней красоты, ни праздничного оживления. Сегодня не было никакого оживления – все истые, коренные жители Кингспорта ушли вниз, туда, где под каждым старым домом прятался подвал с тайным ходом, отмечать совсем другой праздник, а те, кто прибыл в город недавно, предпочли попрятаться по своим жилищам, резонно заключив, что по безлюдным улицам под снегом разгуливать незачем. Дженни в душе была согласна, что сегодня ей ловить нечего: на ее товар, восковые спички, не нашлось бы и одного покупателя. Но если бы ей не удалось продать ни одного коробка, она снова осталась бы голодной.

Жизнь сироты – голод, холод и побои за непроданный товар…

скрытый текстДженни переминалась на босых ножках, быстро коченевших в снегу. С утра у нее еще были туфли, правда, слишком большие для ее ступней и совсем не спасавшие от холода, но это было хоть что-то. Однако позже свора беспризорных мальчишек погнала ее по ступенькам, ведшим к портовым пристаням. Дженни хорошо знала, что если ее догонят, ей грозят не только насмешки и ругань, и даже не только побои: мальчишкам было уже лет по 13-14, и кое-кто из них в открытую озвучил, чего он хочет от девочки.

Узкие плечики под ветхой кофтой передернулись, словно стряхивая прочь мерзость чужого желания. Взрослые – из тех, благополучных и сытых, которые иногда покупали у нее спички и поджимали губки со словами «ах, бедняжка» – подчас жалели двуногих зверенышей. Но Дженни испытывала только страх и гадливую ненависть.

Туфли свалились с ее ног на тех ступенях…

Дженни помялась. Холод пробирал ее до костей, и отчаянно хотелось спать. Глаза слипались. Можно было бы забраться к кому-нибудь в сарай и там выспаться, но что, если во дворе окажется собака? Что, если хозяева сарая изобьют ее, а то и похуже? «Попробую что-то продать», – решила девочка и постучалась в первый попавшийся дом.

Она не сразу сообразила, что это за дом, но когда сообразила, двери уже приоткрылись – старые, скрипучие двери, в центре которых висел древний бронзовый молоток.

Желтые глаза уставились на нее из-под седых ресниц.

– Что я вижу? – проговорил старческий, но ясный и очень низкий голос. – Дитя, что ты здесь забыла?
– Мистер… мистер, – промямлила Дженни, тщетно пытаясь прийти в себя от страха и невыносимого желания спать. – Я… спички… купите спички, мистер, очень хорошие, и недорого…

Человек, открывший ей дверь, был громадного роста и когда-то атлетически сложен, но годы согнули его плечи и ссутулили спину. Широкая ладонь, все еще невероятно сильная, которую он протянул Дженни, казалась вырезанной из старого дерева. Густая, аккуратно подстриженная борода, густые и длинные седые волосы, глубокие «гусиные лапки» у желтых глаз…

Страшный Старик.
Только он мог рискнуть отказаться от участия в празднике, не боясь остракизма со стороны старожилов Кингспорта – потому что всеобщий страх надежно охранял его от любых нападок.

Но на Дженни он внезапно взглянул благосклонно.
– Ты совсем продрогла, дитя, – произнес он. – Войди, я дам тебе чаю.

Дженни так замерзла и устала, что не заставила приглашать себя дважды. Сбросив кофточку – с плеч повалился мокрый снег, но Страшный Старик не обратил на это внимания – она уселась на ковер перед камином, обхватив обеими ладошками кружку с чаем. Кружка была оловянная, а чай пах чем-то очень далеким и морским.

– Давненько меня никто не навещал в Сочельник, – заметил Страшный Старик, устраиваясь рядом с Дженни. – Мои друзья всегда со мной, но это, знаешь ли, не то.
– В-ваши друзья, мистер?

Старческая ладонь сделала широкий жест, обводя стол со стоявшими на нем старинными бутылками. В каждой из бутылок висел грузик на бечевке.

– Я одиннадцать раз терпел кораблекрушение, – начал рассказ Страшный Старик. – Дважды я оставался единственным, кто выжил. В самый первый раз мы плыли по Атлантическому океану. У нас было быстроходное торговое судно с хорошей остойчивостью, отменно прочное и красивое, с опытным капитаном. Но мы проходили неподалеку от острова Сейбл. Бойся мелей Сейбла! Дно будто само подскочило кверху, чтобы ударить нас о дно. Хочешь ли ты знать, дитя, как трещит корпус корабля? Как ледяная вода кружит и заливает трюмы? Как кричат люди, которых смывает в воду? Я увидел нескольких шелки – они направились было к нам на выручку, но их отогнал клабаутерманн.

Клабаутерманн! Наш капитан позабыл его задобрить перед плаванием – вот и вышло так, как вышло. Я видел его: весь из дерева, маленький, он грозил капитану кулаком… А потом я очнулся на песчаном берегу, продрогший, как ты сейчас. Вокруг бились волны, плавали тюки с товарами, обломки нашего брига и трупы моих товарищей. Они уже раздулись, и рыбы объедали их лица… Так прошло несколько дней, дитя. А потом на остров Сейбл высадились другие люди.

Я видел черный флаг так близко впервые. В то время их промысел был не столь уж выгодным – то были последыши, куда им до Тийча и Моргана! Они резво принялись собирать наши тюки, не заботясь поиском выживших. Их капитан хохотал, повторяя, что в родстве с самим дьяволом. Но это был единственный шанс остаться в живых. Я поднялся и поплелся к нему, уверяя, что раз он родич дьявола, то я, черт, к его услугам.

О да! Мы были хуже чертей, вот что я тебе скажу, дитя. Что ни день, на нашем корабле случалась поножовщина. Как сейчас помню Тома – вот он, Том, в трезвом состоянии добрейшей души человек, удивительно, как он только стал пиратом… Но пьяный он был худшим из всех. Его нож прошел по мне от ключицы до соска, разрубив грудь, – мало кто верил, что я выживу, кровь хлестала, как волны в шторм… Но у меня хватило сил изловчиться и распороть его брюхо, выпустив кишки. Смотри, качается! Том помнит это, но не держит на меня зла, как и я на него. Сейчас, когда он в бутылке, он не бывает пьяным…

Как-то мы взяли на абордаж торговый корабль, груженный по самые борта. К тому времени мы побратались с парнем по имени Роже – видишь, завертелся? Славные были деньки! Никто не ожидал, что эта лохань укомплектована хорошо вооруженными и обученными сражаться людьми. Что ж, и на старуху бывает проруха. Один из чертовых наемников перерезал Роже глотку – страшное дело, доложу я тебе, как будто второй рот распахнулся, и этак оскалился, а все тряпье, что было на Роже, вмиг стало красным и мокрым. Меня самого окатило его кровищей…

– А что это там вертится? – осмелилась спросить Дженни, указывая на бутылку Роже.
– Что-что? А, это камни душ. Еще до того, как уйти в море, моя мамочка – старая салемская ведьма, почтенная была женщина, можно сказать, святая, если бывают святыми те, кто возносит молитвы в ее время и по тому адресу, – обучила меня, как прятать души в камушки. Несложный ритуал, требует лишь определенных слов и толики крови…

А вот эту бутылку видишь? Как-то мы захватили еще один корабль. Всех, кто был на нем – я имею в виду, был в живых после нашего визита, мы тогда устроили славную драчку, – мы отправили прогуляться по доске. Как-как… кладется доска через борт, человеку завязывают глаза и велят идти. Он падает.

Там ехала семья – мужчина, женщина, его жена, и малое дитя, поменьше, чем ты сейчас. Женщина схватила на руки ребенка и все умоляла нас пощадить его. Дочка это была. А мужчина покорно позволил связать свою семью. Когда его баба поняла, что пощады не будет, она принялась нас проклинать, плевала нам в лицо, а потом попыталась задушить девчонку…

На глаза Дженни навернулись слезы. Ее мать тоже перед смертью беспокоилась не о том, что умирает, а о том, что Дженни останется одна-одинешенька.

– Тебе грустно слышать о таком, дитя? Мужчину мы не пустили по доске – Большой Боб, вот этот здоровяк в бутылке из-под рома, свернул ему шею, и его труп с синей перекошенной от страха рожей упал к ногам той бабы – брюхом вниз, но рожей кверху.

Бабу мы расстреляли. Это была высшая почесть, какую мы смогли ей оказать. Даже у пиратов есть уважение к храбрости. Я подобрал для ее души самую красивую бутылку – из-под розового масла. Сейчас она меня уже простила – за то, что я сам за ее девчонкой приглядывал.

Девчонка-то осталась на корабле. Я уже считал ее своей. Бывало, подойдет ко мне: «Папаша, папаша…» Уж как я горевал, когда она умерла от простуды, – не передать. Но целых десять лет у меня была дочка, хоть и приемная. Вот ее бутылка. Думаю, вы бы подружились, – очень она славная была девчушка, просто луч солнышка в нашей пиратской жизни.

Дженни с горящими глазами слушала Страшного Старика. «И ничего он не страшный, хоть и пират, – подумала она. – Даже добрый немножко».

– А однажды мы налетели на риф, у него даже название как раз для нас – Риф Дьявола, – продолжал Страшный Старик. – Я, когда узнал, так и подумал, что игры в чертову родню завели нас именно туда, куда мы все стремились, только не все это понимали.

Был шторм, туман, гигантские волны переваливались через корабль, намертво засевший на рифе. В трюме была огромная пробоина, и нечего было и думать ее заделать. Мы хотели было дождаться, когда шторм утихнет, – от Рифа Дьявола недалеко до берега, кое-кто мог бы и вплавь добраться. Но какое там! Ух, как трещали, ломаясь, наши мачты! А брамсель – мы не успели его снять, и его сорвало ветром и унесло, а вместе с ним унесло двоих наших парней. О них я сожалею до сих пор. Ведь их души – кто знает, где они сейчас, а не рядом со мной! Один упал в море, и больше его никто не видел, а второй вцепился в полотнище и летел по ветру, его подхватило, закружило… Нет, что ни говори, а моряк должен умирать в море, а не в воздухе!

А потом к нам подплыли они.

Ничего страшнее в жизни я не видел. Они были похожи и на людей, и на рыб. Япошки – косоглазые желтые людишки, которые живут по ту сторону Тихого океана, умные, но злые, как черти, – зовут их «нингё» и уверяют, что если сожрать такую тварь, станешь бессмертным. Враки, конечно. Вроде нингё не обижают тех, кто их не трогает, да ведь мы были пиратами. Я-то что, я вовремя смекнул, что эти могли бы и помочь выбраться из передряги, да кто меня слушал?

– И вы попросили их вам помочь? – спросила Дженни.

– Что ты, дитя! Мне и рта не дали раскрыть! Наши остолопы, схватив кто кортик, кто абордажную саблю, кто кусок рангоута или вымбовку, набросились на них.

Но те существа – они были тоже, скажу я тебе, не лыком шиты. У них были ножи из обсидиана и острых раковин, и они оказались твердыми.

Вскоре от всего нашего экипажа остался я один – потому что единственный не стал бросаться на нингё.
Я видел, как нингё подплывают к телам, срезают с них тряпки, а потом начинают разделывать. Аккуратно снимают кожу – видать, они из нее что-то мастерили, потом срезают полосы мяса, просаливают, заворачивают в водоросли и жрут. Готовят, стало быть, а требуху акулам бросают. Сам я к тому времени ослабел от голода и настолько отчаялся, что окликнул одну из нингё. Иди, говорю, сюда. Убей меня и сожри.

Нингё внимательно посмотрела на меня рыбьими глазищами – и ушла.

Потом за мной вернулись – пятеро здоровых тварей, и они увели меня с собой. Что я могу тебе сказать, дитя? У них был свой город из базальтовых бревен, частично под водой, частично на сваях. В нем был храм, а в храме жила черепаха, и мне велели убирать у нее в стойле. Понимаешь? Ухаживать за черепахой! Мне! Да я понятия не имел, как там его чистить!

Сколько я прожил при храме – Бог весть. Там день похож один на другой. Бывали редкие праздники, вроде того, что у нас сегодня, когда нингё начинали молиться и причитать «Ктулху фтагн» – «Ктулху ждет» по-ихнему, это их божество такое. Тогда они приносили угощение. Когда рыбу, когда осьминога, когда гигантскую тридакну или дельфина, когда тюленя.

А когда и человека.

Меня всякий раз передергивало, потому что на месте их угощения мог оказаться я. Но нет, меня, похоже, считали служкой при храме и ценили.

Страшный Старик пожевал губами.

– А потом священная черепаха умерла, – сказал он. – У нее тоже была душа. Вот ее бутылка. Нингё отпустили меня, и я взял лодку и греб, пока меня не подобрал корабль. И что бы ты думала, дитя? Я снова попал к пиратам! Но там уж я ворон не считал. Я бросил вызов капитану, прирезал его в честной схватке, первое, что я сделал после того, как стал капитаном сам, – это принес жертву клабаутерманну, а потом начал куролесить по всему Тихому океану. А когда надоело – распустил команду и отбыл сюда, прихватив свою долю.

Все это время я держал при себе бутылку с камнем души священной черепахи, но не просто так. Мне ее отдали на сохранение и велели хранить вечно, потому что эта черепаха была зримым воплощением какого-то их верховного божка – Азатота. Вот я и храню.

А это последняя бутылка, самая красивая. Одна леди сочла меня достойным джентльменом и даже предложила на ней жениться. Я был счастлив, как никогда, потому что подумал: вот, у меня наконец-то будет покойная жизнь, не бродячая, не пиратская, не храмовая. Но если Господь строит на человека свои планы, то спорить не приходится. Господь, верно, желал, чтобы я оставался одиноким хранителем черепашьей души, вот и прибрал мою бедную невесту у меня на глазах…

Из всех маминых бутылок у меня осталась одна. Я ее не выбрасываю, хотя помещать в ней уже некого. Но что, если у меня найдется еще один друг?

Дженни подняла глаза и решилась.

– Дяденька Страшный Старик… мистер… – несмело сказала она. – А можно, я буду в той бутылке?

– Тебе еще далеко до смерти, дитя, – возразил Страшный Старик.

– Нет, нет, очень близко. Я не продала спички, хозяйка изобьет меня до полусмерти, а мальчишки – вы даже не знаете, что они со мной сделают, когда хозяйка выгонит!

Страшный Старик поколебался. Потом взял странной формы обсидиановый нож и камушек, подготовил бутылку. Полоснул себя по запястью, за многие годы превратившемуся в сплошной шрам…

Камушек, подвешенный на бечевке, закружился в бутылке, словно радуясь. А тело маленькой Дженни свернулось в клубочек у камина, и рядом валялись коробки с восковыми спичками.

Ну и легкой крипотцы - легкой-легкой - под Хеллоуин.

Мых в это лето оттянулся и написал много про обожаемых КВ, поэтому заработал ачивочку:


Название: Голос Пустоты
Автор: Санди для fandom Warhammer Legions 2019
Бета: Лилинетт
Размер: мини, 2445 слов
Пейринг/Персонажи: Фаффнр Бладдбродер, воины его стаи, смертный экипаж, демонетки
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: добраться до Макрагге, выполняя приказ примарха, оказалось непросто
Примечание: по книге "Забытая империя" Д. Абнетта

Вокс-офицер раздраженно отшатнулся: из вокса послышалось невнятное бормотание. Низкий мужской голос повторял и повторял раз за разом одну и ту же неразборчивую фразу.
– Чтоб тебя, – пробормотал почти так же невнятно и вокс-офицер. Он ненавидел этот голос, который рано или поздно обязательно прорывался после перехода в варп.
Когда вокс-офицер был молод, он полагал, что это случается только на корабле, где он служил тогда, и вообще следствие поломки вокс-аппарата. Поэтому, как только рейс был закончен, он обратился к капитану с докладной запиской. Добросовестные Механикум обследовали вокс-аппарат и пришли к выводу, что он совершенно исправен. Впоследствии вокс-офицеру довелось встречаться с разнообразными предположениями на сей счет. Вокс-аппарат так реагирует на варп-переходы, ловит случайные астропатические сообщения из реального пространства (эта версия вызвала особенное негодование магосов), это шуточки магосов, конструктивная недоработка…
Пахнуло прометием, пастой для чистки доспехов и волчьей шерстью. Вокс-офицер успел подскочить и поклониться, когда в рубку зашел капитан Фаффнр Бладдбродер.
скрытый текст– Скитна, – Астартес скрестил пальцы и сплюнул на пол. – Опять он тебя донимает?
– К… кто? – вокс-офицер перевел дух и добавил: – Милорд.
– Ярл, – поправил Бладдбродер. – Голос Пустоты, конечно же.
– Ну… я привык, – вокс-офицер выдавил несмелую улыбку. Из всех Космодесантников сыны Фенриса пугали его больше других, а в присутствии ярла Бладдбродера Голос Пустоты стал еще более неразборчивым и жутким.
– Не ври. От тебя пахнет страхом.
Вокс-офицер ни на минуту не усомнился в его словах.
– Ну, страшновато, конечно, но он же безвредный. В варпе это еще не самое страшное…
– Малефик безвредным не бывает, – заметил Бладдбродер и вышел.
«Нормальный мужик, хоть и Астартес, – подумал про себя вокс-офицер. – Вот поболтать зашел… Остальные вообще смотрят на тебя как на пустое место. Но, Трон, какие же они огромные…» Почему-то его немного успокоило то, что даже неустрашимый Астартес опасается феноменов варпа.
[MORE=читать дальше]«Старая луна» выдержала не одну сотню варп-перелетов. Это было небольшое курьерское судно, оснащенное легким вооружением и в принципе не рассчитанное на боевые действия. Да и сейчас задание у него было боевым лишь по названию: перевезти стаю Влка Фенрика с Фенриса на Макрагг.
Вот только состояние варпа было таково, что простой, хотя и дальний, перелет оказывался опаснее, чем любые боевые действия.
Навигатор с первых дней путешествия начал жаловаться, что в варпе появились какие-то очень сильные завихрения. Спустя пару недель варп и вовсе почернел, затмевая свет Астрономикона, а навигатор стал заговариваться.
Капитан «Старой луны» сохранял спокойствие и даже бодрость духа – это был насквозь пропитанный пустотой космический волк, видавшие такие виды, что, казалось, напугать его было не легче, чем Астартес. Трон, он даже шутил… пока однажды не упал в обморок прямо на капитанском мостике.
Бладдбродер прошел на капитанский мостик и остановился, угрюмо наблюдая, как двое офицеров приводят капитана в себя.
Влка Фенрика не особо дружила с пустотой. Космические корабли для них были чем-то вроде драккаров, перевозивших воинов с одного острова на другой, – хотя на самом Фенрисе драккары вполне себе использовались для морских сражений. Поэтому Бладдбродер хмуро прикидывал, что делать. Управлять кораблем самостоятельно он не мог, а капитан, хотя и пришел в себя, чувствовал себя сквернее скверного.
– Привяжите его к капитанскому трону, – наконец распорядился Бладдбродер.
– Но, милорд…
– Ярл!
– Но, ярл, он же…
– Он давал клятву, – рыкнул на спорщика Бладдбродер. – Если он умрет, это будет славная смерть за Императора. Я прослежу, чтобы его упомянули в сагах.
И тут корабль тряхнуло. Все, кто в это время был на ногах, полетели на пол; сам Бладдбродер грохнулся лицом на приборную доску и разбил подбородок.
– Хьолда, – прорычал он, раздраженно выбирая кровь из глубокой ссадины. – Человек, ты будешь вести корабль? Возьми себя в руки, наконец, иначе ты нас всех угробишь!
Капитан, серо-зеленый, едва мог пошевелиться от слабости, но все-таки кивнул.
Смертные матросы были в ненамного лучшем состоянии, чем капитан, но под сердитым взглядом Бладдбродера взялись за работу.
– Твою ж мать, – шепнул один из них другому, – тот груз керамики, что мы везли его в трюме… он же весь побился!
– Кэпа кондрашка хватит с досады, – буркнул его товарищ.
– Меня уже хватил. Кэп обещал премию, а теперь будет нам вместо премии крысиный пук!
– Премию нам обещали за Космодесантников на борту, а они-то как огурчики. Да и что им сделается?
Бладдбродер покосился на болтунов.
– Хватит трепаться, – сказал он. Его глубокий голос гулко разнесся над головами съежившихся смертных. – Выйдем из варпа, тогда и доложите капитану о грузе. Если будет кому докладывать…
Он вышел в пустынный коридор и остановился.
Фигуру, которая мелькнула в дальнем конце коридора, он в последний раз видел почти сто лет назад, когда и сам он был рыжим фенрисийским мальчишкой, а она – еще более рыжей фенрисийской девчонкой.
– Эрна?
Меховые сапожки – он сам добыл кунунгура, из шкуры которого отец стачал сапоги им с Эрной, шерстяные штаны, вязаная безрукавка, копьецо в руке и четыре косы: две на груди, две на спине. Когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись ямочки.
– Эрна, ты?
Она хихикнула в ладошку. Она всегда так делала, когда ее что-нибудь веселило.
Бладдбродер с силой провел ладонью по лицу, царапая веснушчатую кожу мозолями от постоянных упражнений с оружием.
С тех пор, как он стал Небесным Воином, прошло почти сто лет – родные сестры и брат или умерли, или превратились в древних стариков и старух за это время. Девочка в коридоре не могла быть его Эрной.
Но эту безрукавку мать вязала Эрне на его глазах – такую же, как и у него самого.
Но это копьецо он сам ей вырезал…
Девочка обернулась и помахала ему рукой. У нее были веснушки. И ямочки на щеках. Бладдбродер поднял ногу, чтобы сделать шаг, и замер.
В ее улыбке сквозило что-то странное. Эрна всегда улыбалась открыто и весело, а сейчас она скорее скалилась, и зубы… зубы у нее были необычно длинные и тонкие.
И голубые глаза Эрны – такие же, как были у Фаффнра до того, как он стал Небесным Воином и обзавелся желтыми глазами Стаи, – сейчас выглядели белыми и мертвыми.
– Малефик, – Бладдбродер остановился и сплюнул. Эрна захихикала и убежала в коридор, потом снова выглянула оттуда, как играющий ребенок. И снова. Откуда-то Бладдбродер знал, что, стоит ему зайти за угол, из-за которого выглядывала Эрна, и пути назад не будет. – Сгинь!
Личико девочки перекосилось, и вдруг под двумя человеческими глазами на веснушчатых щеках открылись еще два глаза – черных и неживых, а затем еще и по рту. Три оскаленных рта с тонкими игловидными зубами…
– Сгинь! – заорал Бладдбродер, и, словно в ответ ему, из кабины навигатора послышался отчаянный визг.
Надо было что-то предпринимать, но мысль о том, что призрак Эрны снова где-то там, ждет его – именно его, – чтобы пожрать его душу, удержала Бладдбродера от того, чтобы броситься в коридор с мечом наперевес.
– Бо Дерек, – рыкнул он, перевел дух и мотнул головой так, что косицы на висках хлестнули по щекам. – К навигатору!
Бо Дерек, держа секиру наперевес, вошел в кабину.
– Убить его сейчас? – спросил он.
– Балда, он должен вести корабль. Но ты стой и будь неотлучно рядом, чтобы в случае чего даровать ему милость Императора…
Пятерых своих людей Бладдбродер отрядил патрулировать коридоры. На недолгий миг ему показалось, что корабль в безопасности – насколько он мог быть в безопасности при таком варп-шторме. Но на грани слышимости он уловил девичий смех…
А сразу же после этого из кубрика разнесся животный вой и призыв о помощи.

***
Бладдбродер знал, что во время варп-штормов бывает всякое.
Он был готов к тому, что обезумевший матрос набросится на товарища и начнет его душить. И к тому, что другой матрос начнет биться головой об стену, выкрикивая «Анне! Анне!» – должно быть, это была какая-то его родственница или подружка. И к тому, что один из офицеров будет сидеть, уставившись в одну точку и монотонно бормоча что-то неразборчивое.
Где-то Фаффнр Бладдбродер слышал эту фразу на рыбьем языке.
Он подергал себя за бороду и отправился в рубку.
Вокс-офицер чуть не плакал, пытаясь наладить аппаратуру.
– Ярл, она вся вышла из строя, – доложил он, вытянувшись. – Это не наша вина. Все было исправно, когда мы отбывали с Фенриса. А теперь оно молчит, ничего не принимает и бормочет… Голос Пустоты, как вы и сказали. Вот что делать, а?
Фаффнр прислушался.
На секунду он задумался, зачем вокс-офицер ему это говорит, если бормотание из вокс-аппарата было слышно и так, а приборы вышли из строя по всему кораблю, и вдруг понял. Бедняге было просто не с кем поделиться.
– Он всегда бубнит, если включить бортовой приемник на автонастройку, – сказал Бладдбродер. – А вы его включаете всегда.
– Но это же по инструкции…
Бладдбродер хотел было сказать, что по инструкции действуют только нудные Ультрамарины, с которыми по прихоти чертова Малкадора мать его Сигиллита примарх велел провести им время вместо того, чтобы добывать славу в сражениях, но промолчал.
Во-первых, кто знает, что их ждет при дворе ярла Жиллимана. Может быть, именно там и развернутся события, достойные саг.
А во-вторых, инструкции на кораблях не зря называли «написанными кровью», и сам Бладдбродер не раз и не два убеждался, как какая-нибудь мелочь, не будучи досконально соблюденной, становилась причиной жутких разрушений и смертей.
– Ярл, – вокс-офицер помялся, – тут, это… феномены. Я видел, ну, то есть мне показалось, что видел неучтенного пассажира. И, это, я думаю, что это был не пассажир, а, как его… обман зрения. Мешает сильно…
– Скажи уж, что у тебя душа в пятках, – усмехнулся Бладдбродер. – Кого ты видел?
– Девушку, – вокс-офицер покраснел и добавил: – Вы не подумайте, я ничего такого… Она на мою одноклассницу похожа была, вот.
– Рыжая? В меховых сапожках, с копьем и ямочками на щеках?
– Да нет же! Темноволосая, в форме Схола Прогениум, где мы и учились…
Бладдбродер осекся и замолчал.
– Обман зрения, – наконец произнес он, сплюнул и добавил: – Малефик любит такие штучки, особенно во время варп-штормов.
Когда он вышел из рубки, его встретил бледный Куро Йодровк с окровавленной секирой в руках... в одной руке – вторая оказалась отгрызенной, и вид свернувшейся на обрубке крови наводил на мысль о впрыснутом в рану яде.
– Ярл, они с ума посходили, – без обиняков сказал он. – И еще похуже, чем это. Малефик проник в них. У них повырастали рога и когти на руках, и они стали кидаться на других матросов. И еще была отдельно пасть, как у ноктюрнского дракона, она выскочила прямо из стены и оттяпала мне руку!
С таким никто из стаи Бладдбродера, да и из всей роты Сеск – а может быть, из всей Влка Фенрика, исключая разве что годи – еще не сталкивался.
Бладдбродер прошел за Куро в коридор, где все и случилось. На полу в беспорядке были свалены туловища, конечности, фрагменты черепов: когда Куро Йодровк начинал сражаться в полную силу, от его противников обычно оставалось такое месиво. Это больше всего нравилось Бладдбродеру в Куро Йодровке, но сейчас он неодобрительно поморщился: сосчитать погибших, когда они в таком виде, не так-то просто. Наконец, ориентируясь на туловища, он насчитал одиннадцать.
Что-то отчаянно неправильное было и в туловищах, и в отрубленных конечностях, и в разбитых черепах. Форма. Количество – рук явно было намного больше, чем ног. Вид. Кожа, превратившаяся в чешую. Лица, на которых образовались дополнительные пасти, клювы, рога…
Спустя еще несколько дней дикие вопли в машинном отделении заставили Бладдбродера отправить туда Малмура Лонгрича. Вышел он оттуда лишь через двое суток, весь в липкой черной жидкости, – Бладдбродер думал, топливо или смазочные материалы, но Малмур объяснил, что это кровь переродившихся кочегаров.
– Они все переродились, – кратко сказал он.
– Во что?
– В насекомых. В зверей. Это был малефик.
Больше от Малмура Лонгрича ничего не удалось добиться – он отмахивался от расспросов и не захотел говорить о подробностях даже ради грядущих саг.
– Эта гадость никаких саг не достойна, – так сказал Малмур Лонгрич.
– А где был Битер Херек? Я же велел ему охранять носовое отделение, он был близко к тебе – почему не пришел на помощь?
– У него свои дела, – уклончиво ответил Малмур.
Откуда-то со стороны носового отделения послышался девичий смешок. Бладдбродер постоял, прислушиваясь. Раньше он бы еще и принюхался, но с тех пор, как корабль вошел в варп, на нем везде пахло одинаково – насекомым ихором, гниющими фруктами и какими-то химикалиями. Смешок повторился еще и еще, и это был такой знакомый и родной голос Эрны, только с чужими мертвенными интонациями, потом он перешел в невнятное бормотание, которое длилось и длилось. Эрна повторяла одну и ту же фразу на рыбьем языке. Бладдбродер сплюнул под ноги и пошел в носовое отделение, из которого и слышалось бормотание.
Битер Херек сидел, вытирая пот со лба.
– Она была здесь? – хрипло спросил Бладдбродер.
– Может, и она, – ответил Битер Херек. – Я не знаю, чей это череп. Он напал на меня. Я его убил. Но он вернется, он всегда возвращается.
– Так ты сражался с черепом.
– Да. Он появляется всякий раз, как бьют четыре склянки.
– А девочка? Тут была девочка? Она говорила? Смеялась?
– Ярл, – Битек Херек посмотрел на Бладдбродера, хотел что-то сказать, но поджал губы и набычился.
– Малефик, он всем является по-разному, но всегда один и тот же, – глубокомысленно заметил самый старший из стаи, Гудсон Алфрейер.
У Бладдбродера не было времени обдумать эту идею, потому что очень скоро прямо сквозь обшивку корабля начали проникать странные существа – вначале подобные теням, они быстро становились плотными, принимая чудовищные формы. Первое из них легко распалось под ударом секиры на две части и, шипя, впиталось в металлический пол, второе несколько мгновений ускользало от Бладдбродера, пока тот не настиг его в углу, но третье оказалось гораздо больше и опаснее первых. Твари лезли и лезли, просачиваясь сквозь стены, возникая прямо перед носом, атакуя, атакуя, атакуя…
Доспехи всех десяти Астартес почернели и стали отвратительно липкими от ихора, мех волчьих шкур слипся и выглядел так, будто его окунули в расплавленный битум. От вони гниющих фруктов и насекомых некуда было деваться. Варп сгустился так, что сквозь него не проникал свет Астрономикона, ориентиры исчезли, корабль трясло так, будто от него прямо в полете отваливались целые куски. А между тем от смертного экипажа осталась дай Трон четверть, силы Космодесантников мало-помалу истощались, капитан и навигатор состарились, казалось, на полстолетия и оба были при смерти…
Но именно навигатор слабеющим голосом пропищал:
– Свет! Я вижу свет!
…Они все его увидели. Ослепительно белый луч, который словно манил и звал к себе. Бладдбродер хотел было предостеречь товарищей, чтобы не летели на этот свет, как мотыльки к лампе, – о коварстве малефика они уже многое узнали, – как вдруг услышал.
Бормотание.
Тонкий девичий голос.
Одна и та же монотонная фраза на рыбьем языке.
И всхлипы.
Она больше не смеялась…
– Летим на свет, – сказал Фаффнр Бладдбродер и рассмеялся. И вслед за ним рассмеялись его измученные, но непобежденные братья по стае.

***
Перед тем, как приземлиться на Макрагге, Фаффнр Бладдбродер заглянул в рубку.
Вокс-офицер, совершенно седой и исхудавший на два десятка кило, поклонился ему, и снова Бладдбродер заметил, что смертный явно рад его видеть.
– Ярл, – сказал вокс-офицер, – оно работает! Все снова работает! Само починилось!
– Малефик больше не влияет на него, – объяснил Бладдбродер. Он помолчал и произнес: – А посторонние шумы?
– Голос Пустоты, – вокс-офицер содрогнулся. – Нет, его больше нет. Он умолк. Заткнулся.
– Он никогда не затыкается, – возразил Бладдбродер. – Просто его бывает не слышно. Он всегда есть в варпе. Говорят, – он поднял глаза к потолку, глядя куда-то в свои воспоминания, – в сагах упоминается, что некоторые узнавали голоса. Это были голоса Астартес, погибших в варпе, и они якобы пытались предостеречь других. Но я думаю, что это был малефик в чистом виде, а он не из тех, что предостерегает.
– Тогда что же он пытается сказать?
– Что он пожрет нас. Но мы, – у нас хватит зубов, чтобы укусить его в ответ.