Что почитать: свежие записи из разных блогов

Малышка Мю наклонилась над замерзшим бельчонком.
Глупыш забыл спрятаться, когда Ледяная Дева прошла по Муми-долу, и теперь беспомощно лежал в снегу. Окоченевшие лапки торчали кверху, приоткрытые глаза уже ничего не видели. Невидимые мышки, повинуясь знаку Туу-Тикки, бросились к бельчонку, укутали его в горячее полотенце и принялись растирать, но все было напрасно.
скрытый текст– Он увидел перед смертью что-то очень красивое, – дрожащим голосом сказал Муми-тролль. Малышка Мю пожала плечиками:
– Теперь-то ему уже все равно. Так что я могу сделать из его хвоста премиленькую муфту!
– Нет! Мы его похороним, – воскликнул Муми-тролль. Туу-Тикки задумалась.
– Кто знает, нужен ли звериному народцу хвост после смерти…
Они устроили бельчонку похороны; Муми-тролль нашел траурные ленты у Муми-мамы в шкафу, где хранились всякие необходимые вещи вроде пробок от шампанского или медных шаров для кровати. Одну из лент он дал Туу-Тикки, другую – Малышке Мю, но та отказалась.
– Как будто от того, что я это нацеплю, я буду больше горевать!
– Да ведь ты не горюешь, – с досадой сказал Муми-тролль.
– Я не умею горевать, – подтвердила Малышка Мю. – Я или радуюсь, или злюсь. Зато я разозлилась на Ледяную Деву из-за этого бельчонка.
– Муми-тролль по-своему прав, как и ты, – проговорила Туу-Тикки.
– Когда-нибудь ты научишься горевать и плакать, когда повзрослеешь, – Муми-тролль окончательно рассердился на Малышку Мю, но ту больше интересовало, что еще скажет Туу-Тикки. А она умолкла.
Невидимые мышки заиграли печальную мелодию на своих крохотных флейтах, и Снежная лошадь грустно опустила голову.
– Не буду я плакать, – уперто пробормотала Малышка Мю, но тихо, чтобы ее никто не расслышал. – Никогда. Ни за что. И если бы мне достался хвостик на новую муфту, эти похороны понравились бы мне куда больше.
Несколько дней спустя Малышка Мю и Муми-тролль заметили, что в сарае не хватает торфа. Муми-тролль сразу подумал, что его взяла Малышка Мю, потом – что торф украла Морра, но на горе за пещерой они нашли Туу-Тикки, которая сложила костер из торфа, хвороста и старой садовой скамейки. «Ее можно было еще починить», – заметил Муми-тролль, но Туу-Тикки обещала смастерить новую.
– А пока я спою вам песню, – добавила она. Это была очень красивая песня о барабане, бьющем в холодной ночи, и о том, что всем озябшим и одиноким нужно идти на звук барабана сквозь холод и мрак к большому зимнему костру.
Малышка Мю смотрела на нее как завороженная. Невидимые мышки тащили в костер все новые и новые щепки и палочки, и чувствовалось, что на горе полно еще всякого народу, который ловко прячется от досужих взглядов, но Муми-троллю так и не удалось никого разглядеть, а Малышка Мю все смотрела и смотрела на Туу-Тикки, поющую песню зимнего костра.
Северное сияние повисло в небе, заливая снежные равнины холодным зеленоватым светом. Взошла луна, далекая-далекая и белая, как мел, и ее белый отблеск лег на застывшее море. Множество крохотных созданий по-прежнему не желало показываться, но теперь Муми-тролль и Малышка Мю видели их тени на бледно-зеленом снегу.
– Сейчас мы устроим пожар и спалим луну, – пошутила Малышка Мю и громко рассмеялась, но ее смех утонул в черном ночном холоде, а сама она вдруг осеклась и опустила глаза.
Костер вспыхнул, и рыжие, как хвостик погибшего бельчонка, струйки пламени побежали вверх по хворосту и торфу, и на лицо и полосатую курточку Туу-Тикки тоже легли рыжие отблески. Малышка Мю сделала к Туу-Тикки шаг… другой… протянула руку, словно хотела потрогать отблески пламени на лице Туу-Тикки, и вдруг отдернула и бросилась в дом.
Муми-тролль проводил ее взглядом. Он озабоченно прикидывал, что сказать маме и папе, если они с Туу-Тикки не успеют смастерить новую садовую скамейку.
– Этот костер в тысячу раз старше всех скамеек на свете, – улыбнулась Туу-Тикки. И пока ее улыбка еще не погасла, Малышка Мю притащила и бросила в костер свою картонную коробку.
– Я все равно буду кататься на серебряном подносе, он лучше скользит, – сказала она, почему-то избегая смотреть на Туу-Тикки.
– Этот костер сложен, чтобы приманить солнце, – ответила Туу-Тикки. Она будто не поняла про серебряный поднос, слушая что-то другое – зимний мир, живущий по своим зимним законам, недоступным и непонятным ни Муми-троллю, ни Малышке Мю. Кто-то, хлопая черными крыльями, пролетел над костром, тускло блеснули чьи-то серебристые рога, а Малышка Мю все смотрела на костер и на отблески пламени в голубых глазах Туу-Тикки.
И вдруг огромная тень надвинулась на костер.
– Морра съест солнце! – воскликнул испуганный Муми-тролль, а Малышка Мю придвинулась к Туу-Тикки, загораживая ее от Морры.
– Чепуха, – рассмеялась Туу-Тикки. – Она просто хочет погреться, вот только огонь гаснет, когда на него усаживается Морра. Это просто костер, солнце Морре не погасить.
А наутро Туу-Тикки удила рыбу подо льдом. К ней пришел, ежась, Муми-тролль, а за ним прикатила и Малышка Мю, привязав к сапожкам крышки от жестянок вместо коньков. Они ждали долго-долго. И вот над морем показался пылающий край солнца. Показался – и очень скоро пропал.
– Солнце! – Муми-тролль подхватил Малышку Мю и поцеловал в мордочку. – Ой, оно… где оно? Неужели оно передумало?
– Это потому что ты себя так ведешь! – завопила Малышка Мю, отбиваясь. Если бы ее схватила Туу-Тикки, она была бы рада, но Муми-тролль…
– Завтра его будет уже больше, – обещала Туу-Тикки.
Малышка Мю вскочила и умчалась на своих коньках.
Всем было не до нее. Туу-Тикки по-прежнему удила свою рыбу, а Муми-тролля куда больше интересовал его предок, прячущийся в купальне. И когда Малышка Мю вышла из закутка, в котором спряталась, никто не заметил ее красных глаз и намокших ресниц.
– Говорят, ты выпустил своего предка, – сказала она Муми-троллю. Тот кивнул головой, очень взволнованный происшедшим. Потом пришла Туу-Тикки, и они с Муми-троллем обсуждали этого предка и их отношения с Муми-семейством…
И это было на самом деле здорово. Никто не должен был ни слышать, ни видеть, как в уголке за кроватями плачет Малышка Мю.

Бета: SilverDrein

Примечание: скрытый текстситхи, по Г.Биру, сначала были расой полулюдей-полускорпионов с планеты Коррибан, поклонявшейся Темной стороне Силы и привечавшей Темных джедаев; после вымирания ситхов так стали называть существ любой расы, обладающих Силой, но Темных.

Найси не любил присматривать за корусами: ему постоянно казалось, что они перешептываются между собой и что-то замышляют. То, что у насекомых недостаточно разума для этого, Найси не интересовало. Его не трогало, что из хитиновых панцирей этих тварей умельцы клана мастерили приятные на ощупь доспехи; его не смущало, что корусы защищали клан от пришельцев с Поверхности. Он их просто не любил. скрытый текст«У тебя фобия», — дразнился Кет. Будь Найси постарше и повзрослее, он бы нашел что ответить брату, но когда ты подросток и вечно хочешь кому-то что-то доказать... Словом, Найси уступил Кету свою очередь рыбачить ради того, чтобы пасти вместо него ненавистных корусов.

Сегодня Найси вывернул в кормушку ведро объедков — кости, хрящи и шкурки злокрысов — и принюхался. Пахло мертвечиной. Все, что корусам давали хозяева, моментально съедалось; значит, корусы сами нашли добычу и съели ее не полностью. Найси пошарил длинной тростью, которую носил с собой.

Трость наткнулась на что-то мягкое; ощупав его, Найси понял, что это обгрызенное тело мера или человека.

Тому, что хищники охотились на все, что движется, не стоило удивляться. Просто у Найси вызывали отвращение и корусы, и их способ охоты — плевки ядом и разрывание ослабленной добычи заживо. И это их шуршание... Может быть, шуршание было просто звуком хитиновых панцирей при движении, но Найси упорно казалось, что корусы так разговаривают. Внезапно он уловил еще кое-что. Обрывок чьей-то мысли, темной, невнятной и отвратительной, как запах гниющего мяса. И еще один...

Найси попятился и вдруг услышал, как шуршание смыкается перед ним и с боков. Корусы окружали его. Мальчик шагнул назад. Раз... другой... Корусы загоняли его.

— Этак они и меня съедят, гады! — воскликнул он и взмахнул тростью.
Трость нельзя было назвать сколько-нибудь серьезным оружием, она вообще не была оружием и сломалась бы от первого же сильного удара. Не говоря уж о том, что плевок ядом Найси ничем не смог бы парировать.

— Пошли вон! — заорал Найси, ударив тростью ближайшего коруса. — Какого даэдра вам от меня надо, вы, гады? Ненавижу! Пусть вас Кет кормит, больше я к вам ни ногой!
Ему показалось, что корусы заколебались. Вряд ли они что-то поняли — любой взрослый в клане сказал бы, что у Найси просто разыгралось воображение. Но они остановились, и Найси, задыхаясь от вони и ужаса, выскочил из загона.

— В Глотку Мира таких домашних животных, — зло процедил Найси. Злился он не столько на корусов, — в конце концов, знал же, что это подлые членистоногие гады, — сколько на себя. И за страх перед корусами, и за беспечность... надо же было пойти в загон безоружным!
В хижине Найси уселся на кровать и постарался притвориться, будто ничего не произошло, но его старшая сестра Аррах оказалась проницательнее, чем он надеялся, и обрушила на Найси множество вопросов. Пришлось кое-что рассказать.

— Корусы? — переспросила она. — Напали на тебя? Точно? Вообще-то это опасные твари. Я уже давно предлагаю отказаться от их разведения и ковать доспехи из металла, но добыча руды уж слишком трудоемка... Постарайся вспомнить, чем ты их разозлил. Может, ты сделал что-то необычное...
— Да все было как всегда, — Найси заколебался и вдруг выпалил: — Они думают! Я слышал их мысли! Какие гадкие, — его передернуло.
Он все-таки сказал это.

— Мысли? У корусов? Э-э, братец, ты уверен? — Аррах села рядом и взяла его за руку. — Слушай, может, это был кто-то другой?
— У меня со слухом и с обонянием еще все в порядке, — обиделся Найси. — Кто-то другой там был в основательно съеденном виде и думать не мог, а живых — только я и корусы. Это были их гадские мысли! Я сказал, пусть их Кет кормит, я готов отдать уши, чтобы с ними больше не связываться!
— Хорошо, — после краткого раздумья сказала Аррах. — Пойдем.
— Куда это?
— К корусам. Я женщина, — прикрикнула она, — я почувствую и услышу лучше, чем ты. И вообще я старше и опытнее.
С этим Найси не спорил: Аррах была взрослее и порой вела себя как вторая мама. В такие моменты на ее пальцах повисали смертоносные сгустки маны, и даже близким становилась страшновато. Поэтому он взял лук и щит с копьем и послушно поплелся за сестрой, хотя ему даже думать о корусах не хотелось.

Аррах остановилась у входа в загон.

— И что это было? — резко спросила она в пространство. Ее уверенный вопрос разнесся под сводами пещеры, отразился эхом, и в этом эхе Найси отчетливо расслышал... нет, не голос. Мысль.
— Он знает, — один из корусов вышел наперед. Его конечности противно поскрипывали в сочленениях.
— Все знают, — раздраженно отозвалась Аррах, — и что? Надо нападать?
Корус напрягся. Найси выскочил перед Аррах и закрыл ее, мечтая только об одном — чтобы яд не прожег плотный хитин щита. Но корус выбросил не яд, а боевое заклинание!

— Вот как? — хищно прошипела Аррах, отшвырнула брата ногой и обрушила на коруса заклинание обморожения. В магии корус, да еще самец, не мог с ней тягаться — ее силу признавали даже старшие женщины племени. Спустя несколько минут поверженный корус осел на пол.
— Ты сильнее, — признал он. Скрипучие конечности подергивались. Остальные твари попятились, когда Аррах наступила на глотку их предводителю и зарычала:
— Если ты еще раз посмеешь напасть на мера...
— Мы жрем их всякий раз, когда они оказываются здесь, — возразил корус. — И вас мы признаем хозяевами лишь потому, что вы сильнее. Пока сильнее. Но когда-нибудь мы пожрем этого сопляка и тебя...
— Этого не будет, — резко сказала Аррах и выпрямилась. Корус умирал. Найси это чувствовал, как чувствовал и его нежелание сдаваться.
— Когда-нибудь мои потомки пожрут и вас... — прошипел корус. — А потом выйдут и подчинят себе этот мир, и ваша магия уступит нашей. Вы, меры, заигрались с магией, вы думаете, будто ее можно использовать, чтобы что-то создавать, но магия существует, чтобы властвовать и убивать. И наша раса будет делать и то, и другое...
— Мечтатель, — хмыкнула Аррах. — Найси, пристрели-ка парочку этих мечтателей, пусть знают свое место. Двемеры вон тоже считали, что могут нас безнаказанно убивать. Великая раса корусов, ха!
Найси прицелился на слух и убил одного из корусов — тот тяжело рухнул на пол. Остальные отшатнулись.

— Не корусов... у нас другое... имя...
— Какое?
Вопрос Аррах повис под пропахшими мертвечиной сводами. Корус был уже почти мертв, и все-таки выдохнул последний ответ.

— Ситхи.

Муми-мама положила еще один мазок на стену комнаты и полюбовалась результатом.
Сейчас из-под ее кисти вышел пион. В прошлый раз Муми-папа перепутал пион с розой, но уж сегодня такого не случится. Пион был совершенно как живой! Муми-мама даже не догадывалась, что умеет рисовать так красиво.
На стене уже возникли угол веранды, и клумбы, обложенные ракушками, и яблони. И жимолость. Вот с жимолостью было сложнее — она не любит холодный ветер и море, она выбирает уютные, хорошо прогретые места… и к тому же Муми-мама не была уверена, что правильно ее рисует.
— Можно, я нарисую ежа? — воскликнула Малышка Мю.
— Ну нет, я тоже хочу позабавиться, — строго возразила Муми-мама. — Будь умницей, и тогда я нарисую ежика для тебя.
скрытый текстМалышка Мю, маленькая и стремительная, как само движение, унеслась куда-то на остров. Маленький, как и она, неприветливый, как и она. Здесь дули могучие ветры, здесь суровое море билось в скалы. Остров был хозяином ветров, моря и скал, а розовым кустам Муми-мамы на нем места не находилось. Вздохнув, Муми-мама принялась за ежика.
Она нарисовала сову на дереве, и лисичку за кустом, и даже серый волчий хвост, высовывавшийся из-за веранды (серый цвет у нее получился, когда она хорошенько развела сажу водой — ведь на маяке нашлись только зеленая, голубая и коричневая краски, для черного цвета приходилось брать сажу). Ах, как ей не хватало красной краски, чтобы рисовать розы и яблоки!
Ветер налетел на маяк, ударился невидимым телом о стекло. Опять начинало штормить. «Мы здесь, как в окружении, — грустно подумала Муми-мама. — Окружены то штормом, то волнами, то одиночеством. Как же я хочу оказаться дома, в Муми-дален, а не на этом неприветливом острове!»
Она обняла нарисованную яблоню. Шум штормящих волн внезапно смолк, а кора стала теплой. Муми-мама стояла в своем садике, и под ногами ее возился и пофыркивал только что нарисованный ежик.
Вошли Муми-тролль и Муми-папа.
— А где это мама? — спросил Муми-тролль.
— Наверное, пилит дрова или холит свой садик, — рассеянно отозвался Муми-папа. — Или пошла на прогулку. О, смотри, что она успела нарисовать, пока нас не было! Новое дерево, и ежик, и лиса…
— И цветы, — сказал Муми-тролль.
Муми-мама, спрятавшись за кустом, смотрела, как они готовят чай, и втихомолку посмеивалась. Давно Муми-мама так не развлекалась! Главным было не выдать себя. Она очутилась там, где и должна была быть, — у себя дома в Муми-дален, и даже если что-то не удалось нарисовать как положено, все равно это был ее садик и ее веранда. И из-за реки доносился голосок далекой кукушки. Муми-мама прикорнула под яблоней и уснула.
Тем временем Муми-папа и Муми-тролль искали ее по всему острову. Но Муми-мама об этом не знала; проснувшись, она вернулась домой, зажгла свечи и принялась подрубать новое полотенце.
— Куда ты пропала? Разве можно так нас пугать? — выговорил ей потом Муми-папа. Когда-то давно они договорились, что никогда не будут беспокоиться друг о друге. Муми-мама и сейчас так поступала. Но Муми-папа был с ней не согласен. Ведь море, остров и жилище на маяке — это совсем не то, что их уютный домик и путешествия с хатифнаттами! Кто знает, что случится, если вдруг вот так взять и исчезнуть?
— Иногда хочется что-нибудь изменить в жизни, — заметила Муми-мама. — Все принимают очень многие вещи как должное, в том числе и самих себя… а это напрасно, разве нет, дорогой?
Она не убедила Муми-папу, но и не стремилась к этому. И пока Муми-папа был поглощен своими наблюдениями за морем, Муми-мама все больше и больше времени уделяла садику на стене. Она заметила, что кое-что надо бы перерисовать. А еще она нарисовала нескольких маленьких Муми-мам — чтобы, если ее заметят на стене, когда она опять уйдет в садик, все подумали, что это не настоящая Муми-мама, а нарисованная.
Садик становился все более реальным. Ежик разгуливал под ногами; однажды Муми-мама заметила на его иголках несколько сморщенных зеленых яблок, в другой раз он что-то жевал под корнями дерева. Лиса, осмелев, вылезла из-под куста, и как-то Муми-мама застала ее за пиршеством над пойманным зайцем. Зайца она нарисовала одним из первых и расстроилась; пришлось рисовать нового. Подумав, Муми-мама изобразила целое заячье семейство. А нарисованных мышек теперь ловила нарисованная сова, и ее протяжные крики порой будили Муми-маму, если ей случалось заночевать в садике. Никто этого не замечал — кроме самой Муми-мамы, только Малышка Мю ворчала: «Ты что, не могла и нас нарисовать?»
— Но вы же снаружи, на маяке, — возразила Муми-мама. И нарисовала еще одну веселенькую Муми-маму под кустом сирени.
Медленнее всех оживали эти нарисованные Муми-мамы. Они все еще были плоскими, хотя уже пробовали двигаться — но получалось у них плоховато.
Однажды Муми-мама споткнулась и так сильно ударилась лапой об острый сучок, некстати нарисованный ею на яблоне в погоне за идеальным сходством, что брызнула кровь. От этого Муми-мама окончательно потеряла равновесие и шмякнулась прямо на одну из своих маленьких копий.
— О-ой, больно-то как, — вздохнула она, встряхивая лапу и поднося ее к губам, и принялась, как в детстве, засасывать ранку, трогая языком содранную кожу. От этого боль уменьшилась.
А нарисованная Муми-мама — наоборот, увеличилась и перестала быть плоской. Она стояла перед настоящей Муми-мамой и смотрела на нее живыми, вопросительными глазами. Муми-мама вытащила лапу изо рта и приветливо поздоровалась. Но нарисованная Муми-мама молчала, только капли крови Муми-мамы-настоящей алели на ее мордочке.
Теперь Муми-маме особенно не терпелось оказаться в нарисованном садике. Ведь там была почти ожившая маленькая Муми-мама! Кто знает, может быть, ей удастся оживить и других нарисованных Муми-мам? И как только Муми-тролль, взяв штормовой фонарь, вышел на побережье, а Муми-папа удалился в верхнюю комнатку, чтобы вести записи, Муми-мама обхватила уже привычным жестом яблоню — и нырнула в садик…
Они сразу окружили ее. Плоские, маленькие, молчаливые, они стояли вокруг и неумолимо сжимали кольцо. И на их мордочках, уже совсем не похожих на мордочку настоящей Муми-мамы, читалась угроза.
— Что… что вам нужно? — вскрикнула Муми-мама. Наперед вышла одна из нарисованных — не плоская, выглядевшая почти живой.
— Мы хотим жить. Ты можешь дать нам это, — сказала она.
— Подождите! Вы и так здесь живете! Вы и так… я дам вам все…
Они бросились на нее, и ее крики захлебнулись, потому что плоские, острые лапки нарисованных Муми-мам с колкими и режущими пальчиками впились в нее со всех сторон. Ноготки раздирали ее шкурку на полосы, раскрытые рты приникали к ранам. Как ни сопротивлялась Муми-мама, нарисованных было слишком много. Самая первая — почти живая — содрала с Муми-мамы чудесный пояс с изумрудами, который подарил ей Муми-папа, и нацепила на собственную талию. Самая большая вгрызлась в горло Муми-мамы, причмокивая и всхрапывая. Остальные попадали на четвереньки и припали ртами к луже крови, натекшей из-под Муми-мамы…
А сверху на умирающую Муми-маму, которую уже невозможно было узнать — так растерзали ее нарисованные копии, — спикировала сова, которой показалось мало мышек, и утащила под куст оторванную лапу лиса, и волк вышел из-за веранды, рыкнул на прочих — те попятились, дали ему возможность насытиться, и снова взялись доедать то, что еще оставалось от Муми-мамы.
И все-таки ее одной было слишком мало. Самая первая выглядела, двигалась, думала совершенно как живая — почти как живая, но ее товарки все еще казались плоскими и безжизненными. И тогда самая первая, поправив пояс, шагнула вперед — за пределы нарисованного Муми-далена…

***
— Море унесло домик рыбака, — воскликнул Муми-папа. Даже если бы он сейчас и заметил, что Муми-мама — не та, что раньше, он не придал бы этому значения. Здесь, на острове, все было не таким, как раньше.
— Может быть, позаботимся о нем? — спросила Муми-мама и нерешительно покосилась на Муми-папу и Муми-тролля, стоявшего рядом. Она надеялась, что сказала то, что и настоящая Муми-мама сказала бы на ее месте.
— Пойду и посмотрю, нужна ли ему помощь, — заявил Муми-папа. Муми-тролль вызвался с ним. А Муми-мама, дождавшись, когда они уйдут, спросила у Малышки Мю:
— Хочешь, я нарисую и тебя на стене? Ведь мне одной там очень скучно.
— Хочу, хочу, — обрадовалась та.
— Я научу тебя, как попадать внутрь, — обещала Муми-мама. — Ты только будь умницей!
— А Муми-папу и Муми-тролля с его лошадками ты тоже нарисуешь?
По мордочке Муми-мамы пробежала торжествующая гримаса. Этих троих, пожалуй, как раз хватит на всех… а если еще и лошадки!
— Обязательно, — сказала она, широко улыбаясь. — И рыбака тоже!

Название: Корнеев груб
Автор: Санди Зырянова для [L]fandom Tales 2014[/L]
Размер: драббл, 980 слов
Пейринг/Персонажи: джинн, Корнеев/Привалов
Категория: слэш
Жанр: юмор
Рейтинг: Rкинк
Краткое содержание: джинну скучно стоять в бутылке на полке, и он наблюдает за людьми...
Примечание/Предупреждения: кроссовер с "Понедельник начинается в субботу" А. и Б. Стругацких; цветистый восточный стиль; вуайеризм

О, я ничтожный из ничтожных, скромный из скромных, Гамаль Абдель Абдуррахман ибн-Саид! Кто я, чтобы осуждать своего повелителя, мудрейшего из мудрых Виктора ибн Корнеева? Мне выпало великое счастье смиренно служить ему, сидя в бутылке на полке в его лаборатории и дожидаясь, пока могущественнейший Корнеев изволит приказать мне построить дворец или разрушить город…
скрытый текстИ все-таки я осмелюсь утверждать: Корнеев груб.
Вот когда ко мне в былые времена, ныне присыпанные пылью времен, прилетал мой приятель Малик Ашраф ибн-Муса, Раб лампы, разве так я принимал его, как повелитель принимает своего друга Сашенцию ибн-Привалова? Разве показывал я ему свои магические опыты в обычном корыте и на простом окуне? О нет, я брал дивную рыбу барабульку, потрошил ее золотым ножом и запускал в серебряный сосуд с живой водой. Правда, оживлять окуня у повелителя получается лучше, у меня вообще не получалось, но согласитесь – я был обходительнее.
Раньше мой грубый повелитель, да продлятся дни его вечно, хотя бы держал меня в пыльной бутылке, и я не мог видеть его грубости, от которой обливается кровью мое старое сердце. Но все изменилось с тех пор, как Сашенция ибн-Привалов изволил мою бутылку протереть, дабы я не так томился скукой.
И теперь я все чаще и чаще вижу, как Привалов приходит к повелителю, дабы обсудить с ним важные дела дней нынешних. И вместо похвалы его высоким умениям и покорнейшей просьбы повелитель бросает: «Сашенция, а рассчитай-ка мне градус напряженности М-поля…» А вместо почтительной благодарности и щедрых подарков повелитель Корнеев хлопает Привалова по плечу и говорит: «Ну, Сашенция, молоток! Теперь-то оно у меня заработает…»
А вчера мой величайший и мудрейший, но, увы, грубый повелитель поверг меня в печаль окончательно. Ибо до того не видел я, чтобы на глазах смиренных и ничтожных, но все-таки почтенных пожилых джиннов творились такие дела! Видимо, ранее повелитель с Приваловым совершали сие в палатах дворца Общежитие, где живут вместе уже который год.
Зашел к нему Сашенция ибн-Привалов – как всегда, без доклада и без почтительного испрашивания аудиенции, ибо грубость тянется к грубости, – и отверз уста свои, дабы пожаловаться на скуку и ничегонеделанье в течение вот уже одиннадцати минут. Ибо минута без работы для достойного мага – все равно что постройка некрасивого дворца без золотых тюфяков для джинна. А повелитель…
Повелитель же возрадовался, хлопнул Привалова по плечу, запер дверь в лабораторию на ключ со словами «ага, так у нас есть свободная минутка!» и обхватил Привалова за стан, гибкий, как у барса. Тот же, возрадовавшись не менее, прильнул к губам Корнеева и целовал его с великим чувством, так что я даже прослезился от умиления. А далее я не мог оторвать очей!
Повелитель стал осыпать поцелуями, подобными касанию бабочек к розам, лицо прекраснейшего Привалова, самого подобного розе соловецких садов, шепча: «Сашенция, заяц», а Привалов гладил его и целовал в ответ. Но вот особенно страстный поцелуй был сорван с его уст. После этого пред мои очи разверзлись шаровары обольстительного Привалова, расстегнутые и снятые повелителем, а Привалов обнажил повелителя умело и быстро, как если бы практиковал магию раздевания. И пали одежды повелителя и верного друга его к ногам их, а после того повелитель мой Корнеев, целуя Привалова, развернул его спиной к себе и склонил так, чтобы мог он опереться на стол.
На столе том было много ценного, но одним мановением руки повелитель убрал все записи на полку, а Привалов пошутил «хоть уберешься тут заодно», и оба засмеялись тихим смехом, подобным воркованию голубицы при виде голубя. После того Привалов склонился на стол, обернувшись и глядя призывно, а Корнеев погладил его бедра, округлость которых столь приятна для глаз, затем достал из кармана некий тюбик, густо смазал чресла, после чего овладел Приваловым, к его вящему удовольствию…
И видел я, как нежные стоны, подобные дуновению весеннего ветерка, срываются с их уст, но не слышал, ибо они стремились быть как можно тише. И слышал я, как поскрипывал стол, радуясь буйству молодой страсти повелителя и его наперсника. И созерцал я, как двигаются бедра двух юных барсов, словно в пламенном танце живота, и наслаждался красой его, но это движение воспламенило мою кровь! А я-то полагал ее совсем остывшей и лишенной жажды плотских наслаждений…
Видно, лишь настоящая любовь могла обратить вспять мою старость.
И когда жар этой любви стал невыносим и подобен свету полуденного солнца для старых глаз, Привалов содрогнулся тягуче, и семя его излилось на пол, и видел я по лицу повелителя, что он изливается в Привалова. А мое тело, запертое в бутылке, истомилось в жажде страсти, и сотряслось оно, и распрямилось, будто пружина, и бутылка лопнула!
И как же мне после этого не печалиться? Как же мне после этого не рыдать и не клясть судьбу, утверждая, что возлюбленный мой и премудрый повелитель – груб?
Я не смею указывать ему, как предаваться любви по древним канонам, ибо уже уразумел: маги канонам не подвластны. Прежний мой повелитель, помню, вел своих возлюбленных в бассейн, после чего, наслаждаясь танцами и напевом зурны, велел могучим евнухам умащивать тела душистыми маслами… но я отвлекся. В том, чтобы предаться страсти прямо в лаборатории на столе, даже старый джинн может усматривать некую прелесть. И даже в том, чтобы предаваться ей на глазах старого джинна, тоже может быть некий высокий смысл.
Но поставить мою бутылку на самой верхней полке!
Я скатился с нее, и разбил мой лоб, и губу, и ушиб локоть, но что самое печальное – я ушиб тот орган, который уже тысячу лет полагал бездействующим, и теперь он воистину бездействует и перевязан лично повелителем с помощью Привалова. В ушах у меня до сих пор звучит их смех, и душа моя болит и плачет, поскольку теперь мне хочется еще и еще раз ощутить прикосновение повелителя…
Но отныне я заключен в новую бутылку – особо прочную, из-под шампанского, опломбированную по стандартам ГОСТ для НИИЧАВО, и поставлен в шкаф, откуда нет выхода, а стол страсти мне уже не виден. И мой повелитель никогда не прикажет мне воздвигнуть дворец, или разрушить город, или ублажить его так, как делает это каждую ночь Сашенция ибн-Привалов, ибо сердце его вмещает лишь одну любовь.
Разве это не грубо с его стороны?

Название: Господин хирург

Автор: Санди для fandom Worlds of Lovecraft 2017

Пейринг/Персонажи: доктор Шарьер, ОМП

Категория: джен

Жанр: драма

Рейтинг: PG-13

 

продолжение следует…

Фанфик

Название: Спасти Джаггерджака

Канон: Блич

Персонажи: Халлибель, Койот Старрк, Улькиорра, Гриммджо и остальные фоном

Рейтинг: общий

Варнинг: Скайрим! АУ

 

У Темного Братства в лице трех самых отъявленных ассасинов – каджита Джаггерджака, оборотня Койота Старрка и нордки Халлибель – возникла проблема. И нет, дело было не в сложном заказе. Ну подумаешь, убить императора… Да для каждого из этой троицы в убийстве императора не было ровно ничего сложного!

продолжение следует…

Фанфик

Название: 50 оттенков зеленого

Канон: Г.Ф. Лавкрафт, ТЕС "Похотливая аргонианская дева"

Рейтинг: Р

юмор, фемслэш

 

продолжение следует…

Рекомендация по всем правилам

 

Кроссоверный драббл

Персонажи: Тойво Глумов, Ктулху

Рейтинг: детский

Саммари: Тойво ищет Странников, а Ктулху - покоя

 

Комиссия обозревала остров Матуку.

Яркий, веселенький тропический остров, и ничего на нем не было такого, чтобы происходили ужасы и убийства. Люди приезжали сюда отдохнуть и расслабиться, а уезжали с расстроенной психикой, с травмами, а то и в цинковых гробах, – и это навело Тойво Глумова на мысль о Странниках.

Правда, зачем бы Странникам провоцировать людей на насилие…

Но, может быть, они хотят изучить людей? Ставят на них опыты, чтобы потом причинять людям добро – как они его понимают?

продолжение следует…