Свежие записи из блогов Железный Пёс

ПОЛЕВОЙ ОТЧЁТЯ просыпаюсь, полностью покрытый густым белым ворсом. Он растёт прямо на моей коже, ниспадает к полу, где распускает похожие на паутину липкие волокна. Мой рот безвольно раскрыт, как это часто происходит во сне, но я не могу закрыть его, из-за набившейся мне в глотку буйной поросли, проникающей глубже, душащей меня. Со свистящим хрипом я втягиваю воздух в лёгкие и с трудом выталкиваю его назад. Паника скручивает мой разум в тугую пружину. Резко распрямившись, она поднимает меня на ноги, впрочем, я сразу падаю на колени, отчаянно пытаясь глотнуть немного воздуха.
Я запускаю пальцы в глотку так глубоко, как только могу и отчаянно выдираю шерстистые образования. Они легко и безболезненно отделяются от плоти, падают на пол и стремительно усыхают, скрючиваясь в маленький комочек. То же самое происходит с ворсом, который нарос за ночь на моей коже.
Пушистая поросль образовалась также в моих ноздрях, покрыла ресницы и голову с боков – от подбородка до висков, захватив уши. Я старательно счищаю всё до тех пор, пока не могу найти ни единого белесого волоска на теле. Только после этого я осматриваюсь по сторонам.
Я в Зале Плесени. В голове оживает смутное воспоминание – последнее перед тем, как я заснул – фигура, сплетённая из множества немыслимых геометрических узоров, величественно нависает и делает что-то со мной. Я не знаю, что произошло после, не знаю сколько времени прошло с того момента. Сейчас фигура сидит в дальнем конце комнаты. Её ноги скрещены, руки ладонями вверх покоятся на коленях, словно бы она погружена в медитацию.
Широко вокруг неё, будто ярко сияющая аура силы и могущества, по стенам, полу и потолку волнами расходятся кольца пышно цветущих наростов всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Большинство их них настолько инородны для привычного нашему глазу спектра, однако чётко видимы, что глядеть на них почти нестерпимо больно. Они вгрызаются в око раскалёнными стальными зубами, прожигают дыры в мозгу, но оторваться от них всё равно не получается, как бы ни я старался.
Из пёстрых шерстистых колец растут и тянутся во все стороны жгуты и стебли, свивающиеся, скрещивающиеся, переплетающиеся сложными, но правильными симметричными орнаментами. При первом взгляде на фигуру и окружающий её ореол я не заметил этого, но вскоре понял – я смотрю на мандалу, такую же, какую рисуют буддийские духовники. Я почти услышал многоголосую мантру в голове, глядя на гипнотическое видение перед собой.
Из кончиков пальцев, направленных к центру комнаты, густыми потоками ниспадают цветущие водопады нитей, переплетений и волокон. Они вьются по полу, изгибаются и скручиваются, и в центре резко изгибаются кверху, складываются в толстый конусообразный ствол, около двух с половиной метров в высоту, вершина которого раскрывается и распадается широким развесистым кольцом, похожим на аккуратно сложенные по окружности кости рук. Запястья увенчаны веером длинных многосуставчатых пальцев, сращенных с отделёнными головами всё ещё развешанных вокруг тел. Всё это похожее на жуткую пальму образование сплошь покрыто чем-то похожим на древесную кору и лишайник, раскрашенные в цвета иномировой радуги.
Пальцы этого деревца входят в ткани и кости голов, срастаются с ними, держат мёртвой хваткой. Но головы не мертвы. Хотя они не похожи на живые – тёмно-коричневые, покрытые растущим на них разноцветным ворсом, похожим на мох, – они явно живые. Мышцы лица истерично дёргаются в безуспешных попытках выразить панику, преодолевшую порог безумия; слёзы и слюна сочатся из глаз и уголков рта.
Вокруг этого образования, похожего на многоголовый скелет, сидят коленопреклонённые люди, со сложенными у груди руками. Они похожи на молящихся в присутствии святыни. Секунду спустя я понимаю, что так и есть. Эти люди – паломники, заражённые религией, пришедшие отдаться своему божеству.
Они наклоняются к головам, растущим на дереве из волокнистой грибной плоти и кости. Из их глаз и рта тянутся прозрачные нити. Из рта и глаз голов на дереве тянутся прозрачные нити. Они встречаются на середине, свиваются в узлы, переплетаются, скрываются во рту и глазах друг друга. Это застывшая картина, ничто в ней не движется.
Тела, висящие вокруг на толстых разноцветных жгутах и трубках, раньше повторявшие каждый своё движение, теперь замерли. Они стали похожи на древние деревянные статуи, изъеденные тленом и разложением. В некоторых стало сложно узнать человеческие очертания. Они все покрыты лишайниковой коркой; буграми и впадинами, где растут причудливые соцветия всевозможных оттенков и форм. Из кустистых пучков пёстрого пуха, то тут, то там, виднеющихся на телах, растут прозрачные стебельки со светящимися кислотными цветами круглыми коробочками на концах.
Обессиленный, я с трудом поднимаюсь на ноги. В воздухе чувствуется неясное напряжение, будто под поверхностью объятого штормом океана.
Моя кожа раздражающе зудит. Отверстия, где только что росли пучки белесых волокон, расширились, а кожа вокруг покраснела. Я гляжу на руки, их поверхность похожа на осиное гнездо – скопление мелких повторяющихся отверстий. Из них медленно сочатся капельки прозрачной жидкости. Похоже, что так теперь выглядит кожа по всему моему телу.
Древовидная конструкция, возвышающаяся над безмолвно и недвижимо молящимися прихожанами, приковывает моё внимание. Будто бы шепчет что-то внутри моих костей. Я приближаюсь к ней – сначала быстро, затем замедляя шаг. Я чувствую давление на мою кожу, не замедляющее моих движений, но вызывающее странное ощущение – кажется, нечто упирается в меня не только снаружи, но вообще со всех сторон, и, чем ближе я к дереву, тем сильнее это ощущение. Подойдя вплотную, странность этого чувства становится почти невыносимой.
Подчиняясь секундному порыву, я поднимаю руку и подношу пальцы к дереву. Они ещё в десятке сантиметров от цветастой, свитой из тысяч нитей поверхности, но я уже чувствую, как что-то происходит. Кора дерева приходит в движение, расплетается на отдельные жгуты, а те выворачиваются наружу, будто змеи, показавшиеся из своего гнезда, чтобы взглянуть на пришельца. Концы жгутов распадаются на отдельные нити, что выпускают в воздух совсем тонкие, мельче булавочной головки, волоски, струящиеся во все стороны, пляшущие, словно пылинки в лунном свете.
Моё тело тоже отзывается на реакцию. Из тёмных зудящих отверстий в коже показываются прозрачные волоски, тянутся навстречу дереву. Встретившись с выпущенными им навстречу жгутами, они сплетаются, завязываются в узлы, и я чувствую, как исчезаю. Меня словно затягивает внутрь дерева. Я отдёргиваю руку, наши нити расплетаются и втягиваются назад. Головы поворачиваются ко мне.

 

Во сне Рапапидакотля порой мучил вопрос, не дающий покоя той части его сознания, что показывала сама себе цветные картинки и нюхала цветы, когда все остальные части спали. Действительно ли солнечные зайчики не приходят вместе с Солнцем, а просто становятся видимыми, а с его заходом впадают в спячку и ждут в темноте его возвращения? И что произойдёт с ними, если взойдут Четыре Чёрных Солнца, упоминаемые во многих индейских пророчествах? Пробудятся ли они чёрными солнечными зайчиками, что будут чернее темноты?

Кстати говоря, если спарить двух солнечных зайчиков, родится ли у них новое Солнце?

 

Этим утром Зал Плесени увиделся мне достойным пера Босха или Гойи.

В нём повсюду человеческие тела. Обнажённые и частично растворённые. На месте отсутствующих кусков плоти растут разноцветные мшистые бугры, по всей видимости, предохраняя тела от потери функциональности, поскольку, несмотря на смерть, они всё ещё работают так, как должны работать тела.

Уже виденная мною вчера плесневая фигура присоединена прозрачными трубками с бурлящей внутри опалесцирующей цветной жидкостью к опутывающим стены калейдоскопическим фрактальным наслоениям. Они выпускают длинные витиеватые ростки, ощупывают стены, словно сотни цепких пальцев, расширяются.

Фигура до сих пор движется медленно и неуверенно, но без устали шагает меж трупов, касается их, почти что нежно, протягивает от одного к другому новые нити.

Тела лежат на полу, подвешены в воздухе, прикреплены к потолку. Они везде. В различных позах, почти всех, что способно принять человеческое тело. Каждое из них медленно совершает одно и тоже собственное движение. В одну сторону и в обратную. И снова. Они словно танцуют общий медленный танец, а свитая из нитей фигура ходит среди них, подобно радушному хозяину.

К телам со всех сторон тянутся толстые пучки грибных нитей, погружённые в них, оплетающие тонкими усиками. Они словно в паутине, пойманные гигантским пауком.

Ни у одного из тел нет головы. Прямо из груди каждого из тел, там, где должна была бы начинаться шея, исходят густые пучки пёстрых волокон. Частью они протянуты к стенам, частью соединяются с шагающей меж ними фигурой, будто нити между марионетками и кукольником.

Головы же вплетены в кислотный пышный узор на дальней стене, там, где ранее созревала бродящая по комнате фигура. Они ярко коричневого оттенка с сине-зелёными разводами; опутаны паутиной белых нитей. Вращают глазами, пытаются что-то сказать, беззвучно двигая губами.

Всю комнату, почти до пояса покрывают густые заросли мягких белоснежных стебельков, похожих на шерсть огромного зверя. Они легко расступаются при каждом шаге, с тихим шелестом смыкаясь за спиной.

Как только я касаюсь белых стебельков вокруг, фигура отмечает моё присутствие и направляется ко мне. Она стала больше со вчерашнего дня. Она возвышается надо мной, почти упираясь черепом в потолок. Её пасть раскрывается, и я снова вижу в глубине её глотки мерцающий зелёным клубок нитей с цветком в центре.

В пульсирующем ритме биения моего сердца по лепесткам его пробегают волны кислотного многоцветья. Что-то во мне реагирует на мерцание это цветка. Что-то происходит.

Я чувствую шевеление внутри моего живота, будто клубок змей проснулся в нём и ищет выход наружу. Я поднимаю руки к глазам и вижу, как жилы под кожей свиваются в спирали и концентрические кольца, такие же, как на потолке и стенах. Из-под ногтей вырастают толстые прозрачные стебли с белыми, но быстро чернеющими круглыми коробочками на концах. Я чувствую, как что-то растёт из моего позвоночника. Я чувствую, как грибы расцветают в моих глазах. Только что казавшаяся такой мягкой и пушистой, словно безобидная трава, белая поросль на полу резко уплотняется, опутывает мои ноги, заползает под кожу, оплетает кости, срастается со мной.

Фигура кладёт руку мне на лицо. Всё вокруг сияет.

 

ПОЛЕВОЙ ОТЧЁТТо, что вчера было похожим на цветок с лепестками из коралла и кости, сегодня стало вихрем немыслимых красок и форм на стене комнаты. Он поглотил всю дальнюю часть помещения; раскинулся на полу, стенах, потолке симметричными волнообразными крыльями. Края их распадаются на всё более тонкие завитки, в свою очередь разделяющиеся на меньшие копии самих себя, будто миниатюрные версии разряда молнии или береговой линии.
Поверхность госпожи Плесени складывается будто из витиеватых струящихся разводов падающих в воду капель краски. Радужность змеистых щупалец свивается в тугие спирали и концентрические разноцветные кольца, расплёскивается внезапными вспышками многоцветья, будто галактические взрывы. Подойдя ближе, я вижу, что причудливые красочные хитросплетения также состоят из непрерывных завихрений, что свиваются из самоподобных узоров похожих на вихревые потоки, галактики, небесные туманности, пышные цветы. Как бы я ни всматривался в эти психоделические картины, но так и не смог различить некий основной образующий их элемент, всякий раз теряясь во всё более мелких деталях и более глубоких уровнях фрактальных узоров.
Внимание неумолимо приковывает к себе фантасмагорическое образование на противоположной от входа в комнату стене. Ближе к центру массивной, похожей на кокон структуры находится нечто напоминающее часовой механизм, состоящее их плотных элементов, похожих на кости, коих, впрочем, нельзя наблюдать ни у одного животного, – похожих на шестерни, похожих на пружины, рычаги, роторы и фиксаторы. Я не могу описать их оттенки, я не могу описать даже то, на что похож их цвет. От одной попытки мне становится больно. Даже от взгляда на них, мой разум претерпевает разрушительные изменения, но я не могу оторвать глаз.
Вокруг центральных элементов разрастаются многочисленные оболочки, свитые из рябящей сети разнообразных нитей, жгутов, жил. Совсем тонкие, почти прозрачные, как паутинки, волокна тянутся между более толстыми и плотными тяжами, похожими на стальные тросы. Они переплетаются, пересекаются, свиваются в сложные узлы; они образуют нечто вроде выросшего на стене многократно сложенного скелета.
Нити различной толщины, протянутые между жёсткими элементами, свитые в сложную, головокружительную сеть, слагаются в сумасшедшую, головокружительную мозаику геометрических фигур. Неким неуловимым образом они превращаются в звёзды, сферы, торы, октаэдры, икосаэдры, додекаэдры. Вязь сложных геометрических форм, неуловимо перетекающих одна в другую непостижима для невооружённого глаза, я могу лишь выхватить отдельные детали, но не охватить её полностью.
В верхней части находится то, что ещё недавно было собачьим черепом. Теперь же это форма из плотной грибной плоти, похожей на грубую кость. Форма действительно похожа на собачий череп, но, скорее, воссозданный по его подобию разумом, никогда до этого не видевшим собачий череп и не знающим, что это такое. Совокупность основных элементов, не более того.
Затем всё вокруг приходит в движение.
Различные слои выпуклого образования на стене движутся в различных направлениях с разной скоростью. Образующие их фигуры вращаются, смещаются, превращаются одна в другую. Нити и жгуты свиваются и растягиваются, перескакивают с одной механической кости на другую. Каким-то образом вся форма в целом расправляется и раскладывается в нечто похожее на человеческую фигуру с подобием собачьего черепа на месте головы.
От растянутых по стенам пёстрых узорчатых крыльев отделяются толстые трубки и входят в стоящую напротив меня фигуру. Они теряются где-то внутри, среди невозможного переплетения линий и форм.
Фигура делает медленное пробное движение в мою сторону. Густая сеть различных нитей и пучков тянется за ней от места на стене, где она только что неподвижно росла. Объёмные геометрические формы начинают вращение, они перемещаются и перескакивают внутри человекообразного переплетения нитей и калейдоскопический узор изменяется так быстро, что сливается в сплошное разноцветное пятно, при том, что сама фигура едва пошевелилась.
Она падает на то, что может сойти за колени. Часть трубок, тянущихся к ней со стен, обрывается, но они быстро нарастают и вновь прикрепляются к фигуре. С тихим хрустящим шорохом, сетчатое тело изменяет структуру, укрепляется, оптимизируется. Более тугие сплетения многогранных геометрических форм смещаются в области, где у людей находятся суставы; основные мышцы замещаются туго натянутыми толстыми жгутами. Рывками фигура пытается подняться на ноги. Рывок за рывком, словно преодолевая сопротивление невидимых пут, она вновь принимает вертикальное положение.
Продолжая перестраивать своё строение, фигура делает шаг за шагом на встречу ко мне. Каждый шаг становится уверенней предыдущего. Я стою не шевелясь, фиксируя в памяти каждую деталь.
Собачий череп раздвигает челюсти. Внутри мерцает призрачным зеленоватым светом тугой клубок подрагивающих прозрачных нитей, с чем-то похожим на белесый цветок в центре. Затем фигура поднимает руку с вытянутым указательным пальцем и направляет его мне в лицо.
Её голос слышится внутри моих костей. Громогласный, он заполняет собой весь мир, и я становлюсь пеплом воспоминаний.
С кончика пальца невозможной фигуры протягиваются вьющиеся спиралями нити мицелия с чёрными круглыми коробочками на концах.
Спирали разделяются на два пучка и входят в мои зрачки. И теперь я вижу. Вижу, как цветёт Вселенная.

Сказка о ПылинкеПылинка кружится, подхваченная хаотичными ветрами высоко над уровнем облаков. За десятки лет, то снижаясь, то уносясь обратно к границам атмосферы, она несколько раз огибает земной шар, прежде чем случайным невидимым потоком её не уносит всё ниже и ниже, прямо к поверхности планеты.
Пылинка опускается на древесный лист, прямо на верхушке. Она купается в солнечном свете, в её распоряжении сочная листва, дождевая влага, воздух, но она стремится не к этому, пусть понятие «стремления» к ней вовсе не применимо. «Пылинка», будучи спорой совершенно иной формы жизни, не схожей ни с чем обитающим на этой планете, просто ждёт с безграничным терпением совершенно иного сочетания условий, чтобы взойти и распуститься.
Колебания листвы, капли дождя и насекомые постепенно сбрасывают спору на нижние ветви и, в конечном итоге, она оказывается среди опавшей листвы на земле. Плодородная почва, тёплая сырость, продукты разложения растений – даже здесь, где любое другое семя незамедлительно пустит первые ростки, эта спора всё ещё чего ждёт. Она лежит в земле, и её покрывает упавшей с деревьев листвой, ветками, грязью; вокруг валятся стволы мёртвых деревьев, разлагающиеся туши животных; оползни во время ливней скрывают её под тоннами каменистого грунта. Солнце совершает на небе сотни и сотни оборотов, луна и звёзды сверкают и снова исчезают, зима сковывает землю ледяной скорлупой и отступает перед возвращением свежей зелёной поросли. Пылинка покоится глубоко в толще земли.
Впитывающаяся в грунт дождевая влага увлекает пылинку с собой и таким образом она достигает грунтовых вод. Подхваченная ими она путешествует дальше, достигает озёр, рек, морей. На то, чтобы преодолеть тысячи километров, то стремительных потоков горных рек, то едва ползущих подземных течений, с трудом просачивающиеся сквозь толщу земли и камней, у пылинки уходит почти столетие, но в результате она оказывается выброшенной в океан.
Взрослая особь гренландского кита неторопливо бороздила пучину Охотского моря. За сутки она съедала почти две тонны криля и в один из не отличимых от всех прочих дней, среди множества ракообразных и мелких моллюсков, в воде оказалась микроскопическая спора неотличимая от обыкновенной пылинки. Оказавшись в тугом переплетении полутора сотен метров китовых внутренностей, спора так и не пробудилась ото сна. Она была настолько мелкой, что просочилась сквозь стенки кишечника в кровоток и осела на стенке одного из капилляров внутри спинных мышц кита, где и продолжала своё многовековое скитание по планете.
Завидев вдали фонтан, исторгнутый поднявшимся к поверхности моря за глотком воздуха китом, китобои направили своё судно к нему.
Кит вскоре был убит, собран и разработан. Его мясо разделили на подходящие для заморозки и перевозки куски; погрузили в контейнеры, доставили в порт, распределили по холодильникам, затем по грузовикам, затем по исполинским кораблям-контейнеровозам. Пылинка продолжила своё путешествие в куске замороженного китового мяса, плывущего к покупателю на другом конце Земли.
Через неделю грузовой корабль прибыл к месту назначения. Мясо выгрузили и доставили на склад перевозчика, а чуть позднее в ресторан, где его приготовили и подали на стол. Но не всё мясо оказалось пригодно к употреблению – часть продукта повара забраковали и выбросили, и оно встретило ночь в мусорном контейнере в переулке за рестораном. В глубине гниющего куска плоти всё ещё покоилась древняя пылинка.
Там её и обнаружила старая больная крыса, рыскающая по окрестностям в поисках одного из последних своих обедов. Приманенная соблазнительным запахом разложения, она забралась в контейнер и рылась там, пока не добралась до аппетитного запаха. Насытившись и чуть приободрившись, она устремилась прочь, унося с собою пылинку.
Чувствуя близость смерти, крыса бесцельно брела по переулкам, пролезла в проём приоткрытой двери, в сломанную вентиляционную решётку. Шатаясь и почти ничего не видя, она ковыляла по металлическим лабиринтам, пока не выпала из другого конца вентиляции в тёмную и вонючую комнату.
Там спал старый слепой шизофреник. Всю вторую половину жизни он провёл на опиатах и амфетамине, почти не выходя из комнаты и получая новые дозы от соседей. Живя в том давно заброшенном здании, найти наркотики, оружие или рабов было легче, чем свежее молоко.
Проснувшись, сознавая себя ещё меньше, чем обычно, он шарит изъязвленными руками по загаженному рвотой и испражнениями полу. Натыкается на труп недавно издохшей крысы, тянет его к лицу и принюхивается. Тощие пальцы сжимают мягкое тельце так сильно, что оно почти лопается, а часть внутренностей вываливается через анус и повисает у него на руке.
Его почти отказавшееся жить дальше тело больше не различает пригодную к еде от явно подозрительной пищи и он, чувствуя лишь голод и ничего кроме него, впивается зубами в крысу. После веков скитаний пылинка наконец нашла свой дом.

Сказка о Цветении
В зловонной темноте не слышно ни звука. К запахам дерьма и блевотины примешивается запах разлагающейся плоти, а ещё – странноватый, будто бы цветочный, но с некими незнакомыми горькими оттенками. В комнате что-то происходит.
Проходят недели; никто и ничто не нарушает покойную тихую беспросветность комнаты. Её обитатель давно мёртв. Его тело почти исчезло, разнесённое по разным углам комнаты пучками невероятной жизненной формы, заполнившей собой почти всё пространство внутри. На искривлённом волнами толстом стебле, свитом из жёстких жгутов, в свою очередь сплетённых из более гибких пёстрых волокон, состоявших из совсем тонких мягких нитей, примерно на середине расстояния от пола до потолка стебель переходит в нечто напоминающее яркий цветок или коралл. Все представимые оттенки плавно переходят один в другой на его поверхности, волнами покрывая каждый лепесток. Сами лепестки формой скорее похожи на кости. Похожи на них резкими и в то же время изящными изгибами; похожи тем, как широкие и плавные формы перетекают в узкие и прямые; тем, какие они толстые и жёсткие, вовсе не похожие на лепестки. Из середины широкой и раскидистой части цветка выходят древовидные выросты с туго переплетёнными ветвями. Ветви перемешаны так плотно, что образуют густую беспорядочную сеть конусообразной формы с вогнутыми внутрь стенками. Из середины одного такого выроста выходит другой, такой же, только выше с более широко раскинутыми краями. И так далее, почти до самого потолка. Будто множество вложенных один в другой ядерных грибов. Из середины этой структуры выходит пучок стеблей, присосавшийся к потолку, оплетающий его, подобно ярко-алому плющу, как толстые жирные артерии, несущие в себе порченную зловонную кровь. Они раздваиваются расстраиваются, разделяются на более мелкие пучки нитей, и, в итоге, переходят в сплошной фрактальный ковёр, покрывающий края потолка и стены. Этот психоделический узор повторяющихся многоцветных спиралей, концентрических колец и волн, расчерченный лучами толстых питающих его артерий, похож одновременно на обычный лишайник и на чью-то кровеносную систему, размазанную по комнате, если смотреть на неё под смесью мескалина и ЛСД.
На уровне пола сплошной слой гипнотических калейдоскопических узоров сливается с сетью расходящихся во все стороны от центра опорных стеблей, поддерживающих и фиксирующих центральный ствол. Толстые жгуты вьются по полу, оплетают старую подгнившую от сырости мебель, сплетаются и расплетаются, сходятся и расходятся, разделяются на утончающиеся отростки.
Более толстые пучки ведут к частям разорванного гниющего тела хозяина комнаты. В одном углу находится оплетённая нитчатой плотью голова. Покрытая сложными узорами разноцветных спиралей и петель, она дико вращает прозревшими глазами и пытается кричать, но у неё больше нет ни гортани, ни голосовых связок. В противоположной стороне подёргиваются его конечности; ближе к середине комнаты пульсирует раскрытая грудная клетка с бесцельно раздувающимися лёгкими и изредка бьющимся сердцем. Чуть дальше, на приподнявшихся с пола нитевидных пучках развешаны прочие внутренности – кишки, желудок, печень, селезёнка.
Проходят месяцы. Форма жизни продолжает созревать. Пол теперь скрыт под густыми раскидистыми зарослями чёрных и белых стебельков с круглыми коробочками на вершине, растущих из кустистых холмов разноцветных нитей. Они заполняют комнату почти до середины высоты, полностью скрывая всю нижнюю половину. Входная дверь за это время не открывалась ни разу.
Хозяин комнаты – совершенно безумное человеческое существо с искалеченным мозгом, павшее настолько низко, насколько только могло, – до сих пор живо. Сложная система, – сотканная из механизмов, на ходу созданных непостижимой формой жизни, из распущенных повсюду нитей и образований с более сложным строением, – связывает воедино и поддерживает функционирование всех частей его тела, хоть они и разбросаны до сих пор по всей комнате.
Его глаза, вновь зрячие какое-то время, теперь, как и прежде, взирают на мир мутным бельмом. Но за ними, по ту сторону глазниц, он видит тот мир, о каком мечтал когда-то, когда ещё был способен на столь сложную ментальную деятельность. Его мозг, затопленный дофамином, эндорфинами и веществами, ещё не имеющими названия на этой планете, по-настоящему счастлив. А цветущая посреди комнаты форма жизни осваивает и модифицирует полученную в своё распоряжение вычислительную систему на нейро-органической основе.

Сказка о Размножении
Дверь в комнату открывается. В тёмном проёме стоит невысокая фигура молодого инженера. В этой части дома уже давно случаются регулярные перебои в работе электросети. В отключённом от городских систем и живущем исключительно на самоообеспечении, – в этом доме ремонт не останавливался никогда. Инженер собирался проверить несколько деталей касательно состояния проводки внутри комнаты.
Коробочки на концах подрагивающих стебельков с тихим шорохом лопаются, высвобождая миллионы других пылинок, таких же, с какой всё это и началось. Вместе с ними в воздухе оказывается густая смесь психоделиков и сложной смеси гормонов и нейромедиаторов, синтезированных на основе мозга, чьи вычислительные мощности и были пущены на разработку итоговой формулы вещества.
Тот паренёк, что только что открыл двери в комнату мгновенно исчез. На его месте стоит иная личность. Она мало чем отличается от прошлой, кроме нескольких существенных особенностей. Она не знает ни о чём, что привело её к этой двери. Всё это ей совершенно безразлично. Она хочет вернуться назад, домой и не видит никаких причин отказывать себе в этом. Так личность, только что бывшая старшим инженером в этом доме, и поступила.
Позади неё в темноту тянется длинный узкий коридор с несколькими дверями по бокам. Разномастные трубы – квадратные, круглые, толстые, тонкие, изогнутые и прямые; кабели – тянущиеся пучками и поодиночке, толстые, как канаты и тонкие, как нити, – увивают его стены и потолок. Он не похож на коридор в жилом доме. Он похож на служебный туннель между подвальными помещениями в фабричном здании. Единственные признаки обитания людей здесь – мусор, сваленный у стен. Он старый и тёмный, тесный и мрачный, и у него только одна функция – позволить беспрепятственное перемещение между несколькими точками, – не только и не столько людям, сколько элементам инфраструктуры: электричеству, воде, воздуху, информационным сетям и прочему. Жители в этом доме словно бы непрошенные гости не на своём месте; их терпят, но только и всего. Хорошо, что его габаритов хватает для передвижения человеческих тел, но это не более, чем бонус.
Инженер идёт по этому коридору без единого намёка на ощущение, будто бы он что-то упустил. Человеческому мозгу достаточно дать одну достаточно мощную идею и, если она не впишется в его мироощущение, он сам подгонит его так, чтобы она нашла своё место. В данном случае, он вычеркнул из памяти ту комнату, куда он только направлялся и всё с ней связанное. Он закончил свой рабочий день и возвращался домой, неся с собой миллионы пылинок.
В конце прямого участка коридор раздваивается – по левую руку он ведёт к узкой лесенке вниз, оканчивающейся тяжёлой металлической дверью в базарный зал, где уже с давних пор работает лишь несколько магазинов с самыми необходимыми товарами; по правую – шахта между этажами.
Шахта – это просто дыры в полу и потолке, нанизанные на длинную лестницу. Она старая и ржавая, скрипит под ногами и руками, но инженер, лазавший по ней уже не один год, не обращает на это внимания. Он спускается на четыре этажа. Каждый этаж не похож на остальные. Одним ниже его окутывает густым едким смрадом внутренностей и разложения – там находятся скотобойни и разделочная фабрика; ещё ниже кипит деятельность рабочих, обеспечивающих деятельность котельной; под ним – царит запах спирта и хлора, дезинфицирующих больничные палаты. Инженер слазит с лестницы ещё на один этаж ниже, где трубы толщиной почти с человека и подсоединённые к ним сложные механизмы почти перекрывают просвет коридора. Некоторые провода, оплетающие стены, опасно искрят, готовые перегореть, но он оставляет эту работу на потом.
Коридор всё тянется, всё дальше и дальше, трубы исчезают в далёкой темноте, прорезаемой только редкими всполохами замыканий. Инженер сворачивает в едва заметное углубление в стене, притискивается мимо горячих, гудящих и плюющихся паром труб и попадает в тесный закуток, где ещё темнее, чем было в коридоре. Единственный видимый свет здесь – тусклый контур узкой двери перед ним и щели в ней, подсвеченные слабой мерцающей электрической лампой по другую сторону.
Он выходит в кладовую, где беспорядочно свалены стеклянные и металлические запчасти неясных механизмов, ящики, с чем-т о жужжащим внутри, старые швейные машинки и целые штабеля рулонов самой разнообразной ткани. Небольшое помещение освещается только парой мелких ламп накалывания внутри грязных банок. Питающие их провода выходят из неровных дыр в стенах. Пахнет старой плесневеющей тканью, ржавчиной и сырой затхлостью.
Из кладовой ведёт ещё одна дверь, точнее, лишь завешенный тканью дверной проём. За ним находится маленькая швейная мастерская, где несколько пожилых женщин, сидя за своими столиками, строчат что-то на больших механических швейных машинках – древних уродливых механизмах без корпуса, с обнажёнными скрипучими внутренностями, где непрестанно вращаются и прыгают туда-сюда всевозможные шестерни, передаточные валы и сочленения. У каждой швеи на столе стоит по лампе и других источников света в помещении нет.
Инженер следует в новый коридор. Этот – сравнительно короткий и заканчивается небольшим расширением с несколькими дверями. В трубах у потолка что-то булькает. Между стен натянута паутина верёвок, на которых сушится одежда. В углу перед тазиком с пенной водой сидит стирающая бельё женщина. Инженер идёт мимо, он уже недалеко от дома.
За углом узкое боковое ответвление коридора ведёт к маленькому синтоистскому святилищу. Инженер решает сначала зайти туда. Потолок там настолько низкий, что он пригибается, а стены стоят так близко, что он не смог бы развести руки. Комнатушка настолько мелкая, что для её освещения хватает крошечной лампочки под потолком, заключённой в жёлтый бумажный шарик. На кирпичном постаменте у противоположной стены стоит вылитая из чугуна фигурка божества. Спереди возле алтаря проходит труба с толстым цилиндрическим утолщением прямо перед божеством. Трубы тут повсюду – они оплетают стены сложной геометрической вязью и пестреют всевозможными клапанами и вентилями, будто распустившимися цветками.
Инженер крутит вентили в, как может показаться, хаотичном порядке, но уверенность его движений подсказывает, что он знает, что делает. Затем он выбивает затейливый дробный ритм на утолщении трубы перед фигуркой, дважды кланяется ей и три раза хлопает в ладоши. После этого, спиной вперёд, он выходит из святилища.
Основной коридор приводит его к узкой винтовой лестнице наверх. Она сложена из листового железа и деревянных переборок, скрипит и шатается под ногами. Лестница заканчивается классной комнатой, где старый учитель излагает основы сопряжения топологических форм в пространствах с мерностью кратной π. Всё в комнате – стены, пол и потолок обшито деревянными досками, громко скрипящими под ногами, но никто не отвлекается на его присутствие. Инженер не задерживается.
Он выходит на балкон. Низенькая балюстрада отделяет его от внутреннего двора с высоким прямоугольным строением без окон в центре. Высокий потолок скрывается в тенях над головой, где тускло мерцают лампы и окна, качающиеся в руках прогуливающихся балконами жильцов. Кое-где во дворике растут чахлые деревца и кусты. Инженер не знает, что находится внутри строения и для чего оно там, он никогда не спускался вниз.
В конечном итоге, минуя хитросплетения коридоров, сложные узлы и переходы, многочисленные комнаты, где жители дома живут своей жизнью, инженер добирается до района, где находится его комната.
Многие отведенные под жильё помещения служат здесь также и для торговли. Инженер минует магазинчик механических кукол, владелец которого – дряхлый тощий старик в очках с дюжиной различных линз – склонился над очередным своим творением, не обращая ни на что внимания. Он выходит через заднюю дверь в шахту с вертикальной лестницей, ведущей ко входу в фермерский магазинчик с овощами и фруктами. Там он покупает яблоко и, когда отбрасывает в сторону огрызок, он уже стоит у дверей своей комнаты. Это небольшая стальная дверь с маленьким круглым окошком на уровне глаз. Он открывает её, спускается по короткой лесенке и садится на кровать. Инженер закрывает глаза, засыпает и больше никогда не просыпается.

Сказка о Вымирании
Всюду на пройденном им пути распускаются чуждые этому миру цветы. Ещё до того, как инженер открыл двери своей комнаты, его тело уже расцвело пёстрыми калейдоскопическими узорами и поросло нитями с чёрными шариками на концах. Мириады пылинок в его теле, обмениваясь химическими сигналами, согласовали процессы созревания и изменили режим роста. Их количество означало, что центр колонии уже существует и настало время для размножения и распространения. И они размножались. Оседали всюду, где ступал переносчик. Внедрялись. Прорастали.
Его лицо обращено к потолку и неуверенный, дрожащий свет люминесцентной лампы робко выхватывает из густых теней истекающие неземными красками пышные цветы. Их вьющиеся стебли растут изо рта обитателя комнаты, из его глаз, носа и ушей; они сплетаются в тугую спираль, расползаются по потолку. С них свисают качающиеся стебли с огромными цветками на концах. Их жёсткие широкие лепестки, похожие на разноцветные сетчатые кораллы, отбрасывают густую чересполосицу теней на пышные заросли белоснежных нитей повсюду, похожие на шерсть огромного зверя.
Цветение распространяется. Разрозненные очаги раскидывают во все стороны нити и стебли, они встречаются, объединяются в единую волну и стремительно разрастаются.
Форма жизни до сих пор слаба и полагается на недавно включенные в неё структуры. Особенно на вычислительные мощности мозгов высших млекопитающих. Также она использует электросети, водо- и воздуховоды; растворяет и поглощает всё, до чего может дотянуться. Она пробует, изучает и разлагает, чтобы пересоздать в новом улучшенном виде. Вскоре она станет самодостаточной, и нужда в переносчиках отпадёт. Вскоре она изменится и изменит всё вокруг, цветение продолжится и никогда не остановится.

Обнаруженный вчера полупереваренный госпожой Плесенью труп собаки, да воссияют её цветы, сегодня заговорил со мной. Когда я вошёл в её комнату, собачья голова, частично состоящая из мицелия, наполовину из жёстких деформированных структур, то ли костяных, то ли из какой-то формы грибных тканей, повернулся ко мне и исторг серию непонятных звуков.

Остальное тело едва узнавалось в переплетении гиф и вычурных трёхмерных узоров плесневой плоти. Сложная вязь, складывающаяся в спирали, многократно свивающиеся петли и разноцветные калейдоскопические фигуры, если попробовать взглянуть на неё в целом, действительно слагалась в подобие тела, бывшее некогда собачьим.

Едва услышав эти звуки, перед моим взором вспыхнули волны непредставимых цветов и оттенков, осмыслить которые мой мозг оказался ещё не в состоянии. Плавные переходы одного цвета в другой, неким образом формировали цельные и обособленные образы, видения, даже смутные и неясные ощущения. В некоторых угадывались незнакомые объекты; кое-где удавалось узнать нечто вроде пейзажа, но при полном отсутствии расстояний, впечатление от которого я неспособен передать словами. Изображённое цветовыми формами пространство было почти непригодно к человеческому восприятию, так как, – о чём свидетельствовали невозможные углы, с большим количеством градусов, чем в привычном нам мире, отсутствие или отрицательность расстояний, явно существующих, но в недоступном осмыслению измерениях, – мне демонстрировалась некое иное многомерное пространство и попытка впихнуть его в трёхмерное восприятие пока что не увенчалась успехом.

Я пока ещё не могу сказать с уверенностью, чей разум использовал пасть этих полупереваренных останков, – реанимированный собачий мозг или же это первая попытка коммуникации госпожи Плесени? Первое кажется маловероятным, учитывая степень гниения и распада, затронувшие тело животного. Второе же, повергает в ужас и восторг, пусть я ещё и не могу понять ни одного сигнала, поданного мне госпожой Плесенью.

Кроме всего прочего, мне удалось разгадать загадку того, как собака смогла пройти через закрытые двери. Я обнаружил пучки гиф, протянувшиеся по коридорам и опутавшие дверные замки и петли. Я был поражён тем, какую силу и насколько быстро они способны развить, чтобы успеть открыть двери перед приближающейся жертвой. Это открытие стало совершенно неожиданным, учитывая, что никакие другие растительные и грибные организмы на такое неспособны. Природа госпожи Плесени до сих пор остаётся загадкой для меня.

ФОТОМАТЕРИАЛЫ ПРИЛАГАЮТСЯ

Этим утром я обнаружил в углу отведенного под эксперимент помещения похожую на распустившийся цветок округлую структуру. Её образовали жёсткие ветвистые формы, внешне похожие на кораллы, но слагающиеся из тугих пучков грибного мицелия. Концентрические кольца, меняли цвет и увеличивались по мере удаления от центра, где плотные белые стебельки, похожие на лианы, оплели частично растворённую тушу бродячей собаки. Я могу лишь предполагать, каким образом собака оказалась в этой комнате, но одна идея кажется более вероятной, чем остальные. На неё меня навели мои сны, а иногда и видения наяву, ставшие тревожно аномальными. Во снах я часто вижу словно бы изнутри своего тела. Вижу, как грибные гифы пучками заполняют кровеносные сосуды. Вижу, как они хватают мои мысли, вылепляют из них новые, угодные им формы. Порой я замечаю, что начал мыслить иначе, испытывая внезапные приливы полурелигиозного экстаза вблизи госпожи Плесени или глубочайшую суицидальную депрессию, когда забываю её полить. И даже бодрствуя, я иногда вижу то, чего нет. Порой это коридор, увитый живой колючей проволокой, непрерывно движущейся со скрежещущим, смеющимся звуком. Там есть двери и за ними слышен голос, от которого мне хочется умереть, но я не знаю, почему. Я иду по нему в поисках выхода, но внезапно видение исчезает, и я обнаруживаю себя на незнакомой улице, в другой части города. Однажды я решил открыть одну из дверей, и я не помню, что было дальше. Но вернувшись в реальность я обнаружил себя под мостом на окраине города, держащим в руках голову бездомного. Отчего-то я решил принести её госпоже Плесени, да прорастёт она ярчайшими неземными цветами.

Отсюда мне кажется закономерным вывод, что одно из её воздействий является психотропным и распространяется на окружающих без прямого контакта. Вполне возможно, что собака была приманена этим воздействием даже отделённая от неё многочисленными стенами, находясь на улице. Она пришла к ней, неким пока неясным образом преодолев вставшие на её пути двери; вошла в её комнату и присоединилась к её цветению. Дальнейшие наблюдения пролью больше света на происходящее.

 

У автора желающего остаться неизвестным(и очень раздосадованного указанным чуть выше своим именем), возникло маниакальное желание выразить эти две мысли и он не только сделал это, но и проиллюстрировал их фотками работы небезызвестной в определённых специфичных кругах живописицы и привиденьки Миро.

О глазахЕё взгляд казался пустым, только когда она ела. Стоило же взглянуть ей в глаза, и ты видел в них привидений, фейерверки, метеоритный дождь с инопланетными бактериями, секс на проклятом индейском кладбище, конфеты, слизь и акулу.


Об осьминогахЕсли долго игнорировать осьминога у себя в голове, он может расстроиться и надолго уйти, оставив по себе лишь чувство утраты, пустоту и душевный мрак. Дружите со своим осьминогом, гуляйте с ним, кормите радугой и грибами. Каждый осьминог должен быть любим!