Что почитать: свежие записи из разных блогов

— Арчи, — его шепот обжигает мне шею. Это неправильно. То, что мы делаем - поспешно, нервно,точно за нами гонятся, — неправильно. Он заслуживает другой обстановки, иного обхождения, но я срываю его поцелую, точно огненные розы, не останавливаясь и не продляя касание. Он вздыхает, опаляя мое лицо, стонет призывно и я толкаю его к столу, обнимаю ладонями слишком белые скулы, вновь впиваюсь в тонкие губы - уже всерьез, надолго. Он вздрагивает, трется о меня, распаляя и без того болезненное возбуждение. Так не должно быть, - думаю я, - Я должен это прекратить.

Но это выше моих сил. Оторваться, отпрянуть, перестать ощущать его дрожь, его жадность, то, как поспешно его губы раскрылись, впуская меня. Он целуется отчаянно, словно боится что все закончится. Цепляется за меня руками. Наверняка и ногу бы закинул, но я крепко прижал его к столу, стиснув бедрами и пьянея от власти. Когда я отстранился на его скулах алел румянец. Надо полагать мое лицо горело не меньше, но я думал не о себе. Передо мной были его глаза. Глубокие и чистые, словно горные озера. И потрясенные происходящим. Мы замерли на миг, разлученные необходимостью сделать хотя бы один судорожный вдох, и тут вновь стиснули вдруг друга в объятьях.

 

Я тысячу раз застегивал его пуговицы, но теперь терял терпение и злился, как школяр. Их было слишком много,больше, чем утром. Мое нетерпение обманывало мои чувства, туманило рассудок, пробуждая дремлющую во мне ярость, того первобытного человека, который готов был совокупляться на голой земле под открытым небом. Его ремень я дернул так, что на мгновение он пошатнулся, а после обнял меня за шею и зашелся таким смехом, точно был до невменяемости пьян. О, Лео! Сбросить пиджак на стол, чтоб он мог сесть, не касаясь обнаженной кожей грубых досок было секундным делом. Он откинулся назад, лег навзничь, раскинув руки. Перепутанные пряди волос, счастливые, пьяные глаза, влажные, алые губы и нежная, белая кожа горла - вот каким он лежал передо мной. Словно агнец на заклание.

 

Его колени стискивали мою бока так крепко, словно я был его лошадью. Я чувствовал себя так, словно нахожусь в самой желанной ловушке в мире.Он сам пытался расстегнуть мои штаны, но пряжка ремня не поддавалась непослушным, дрожащим от желания пальцам. Срываясь, они то и дело скользили по грубому сукну формы, словно пытаясь прикоснуться к моему члену хоть так. В тот момент когда от этих мимолетных, неловких касаний я задрожал от первой сладкой судороги, я пообещал себе - в другой раз мы сделаем это медленней. Мы успеем насладиться ласками, телами друг друга. Пообещал, - и знал, что нарушу это обещание. Как нарушил все предыдущие. Что-то было во мне такое, чего боялась Фиона и что так и манило Лео. Не знаю, я не пробовал понять их, позволяя каждому хранить свой собственный секрет.

 

Лео любил меня. И этого было достаточно. Как выдохнуть в его приоткрытые, жаждущие губы "я сам, малыш" и провести открытой ладонью, кончиками ногтей по его узким бедрам до самых нежных мест под коленом. Эти места словно созданы для того, чтоб сжимать там руки, удерживает его ноги на весу перед тем, как закинуть на плечи. Он глубоко вдыхает и цепляется за угол стола, когда мой член сменяет пальцы в его теле. Он стискивает меня так сильно, что мне приходится остановиться после первого же глубокого толчка. Пока он переводит дыхание вместе со мной, я глажу его от пупка вверх, по груди в том самом месте, где расположено его сердце. И еще выше - к горлу. Мне нравится владеть им не только физически, нравится стискивать пальцы ближе к самому концу. Я не душу его, я просто... не знаю. Если бы я мог, я написал бы на его коже "не забывай, кому ты принадлежишь". Я бы его клеймил и вылизывал собственное тавро каждый раз, когда он раздевается. Но у меня есть только пальцы и голубовато блестящая вена под светлой кожей на его шее.

 

Лео запрокидывает голову, цепляется за мои ребра в тот самый момент, когда я вбиваюсь в его тело. Раз за разом, позабыв о том, что я должен был

удерживать его нога, что пиджак под ним сбился и ему, наверное, неприятно проскальзывать спиной по голым доскам. Я чувствую как он вытягивается, как его бедра стремятся раздвинуться шире, впустить меня невозможно глубоко, как его мышцы пульсируют вокруг моей плоти. Мне хочется чтоб он закричал. Я хочу хоть один чертов раз заняться любовью без оглядки на остальных, но знаю -здесь нельзя. И если он закричит - я зажму ему рот. Сам я кончаю тихо, вздрогнув раз крупной дрожь. и до синяков сжав его бедра. Лео вес выгнулся, приподнявшись над столешницей. Я почти слышу его крик, вижу испарину на лбу, вижу искусанные от удовольствия губы и жду, кока кончится его солнечное забытье. На его теле его собственное семя смешалось с моим потом. Его первый вздох кажется детским всхлипом, за которым следует полное бессилие. Он лежит такой беззащитный и слабый, словно в нем не осталось силы даже на смех. Лежит и смотрит на меня.

 

— Я не сделал больно? — я вновь закидываю на себя его ноги и он тут же скрещивает их, точно собираясь так проваляться весь день. Я трусь о его щиколотку щекой и улыбаюсь ему.

— Ты всегда это спрашиваешь, — он улыбается одними глазами. Я знаю, что надо закончить начатое как полагается, пока он не решил, что раз у меня долго стоит, то на мне можно хоть до вечера кататься. Вот только отойти от него сейчас смерти подобно. Жаль только стол не рассчитан на двух взрослых мужчин, а то я бы к нему полез.

— Потому что во мне слишком много жадности, Лео. И ты явно ободрал спину. Я же знаю, что так и есть.

Она жарко дышала мне в шею, совершенно забыв как сильно нас поджимало время.

— О, Арчи...— она мелодично вздохнула, прижавшись ко мне и на миг я забыл зачем вы вообще выехали из замка. С ней всегда было так, она была как ураган - стремительная и такая же разоряющая. Стоило привыкнуть к тому, что ее внимание отвлечено еще одним потенциальным женихом, как вдруг мы оказывались в конюшне на соломе, а после мне приходилось выбирать сухие стебли из ее прически. Это была не женщина. Поэт сказал бы что она - стихия. Я же скажу, что она была и пребудет впредь прожорливой рыбой, которая будет жрать до тех пор, пока не всплывет кверху брюхом. Даже сейчас, сыто расслабившись в моих объятьях, она думала о том, как извлечь выгоду из своего положения. Не здесь, не в машине. Здесь она своего уже добилась. Ее мысли занимал замок, деньги ее матери и титул ее деда. Два лакомства, от одного из которых она должна была отказаться.

— У тебя даже на шее веснушки...

— Фанни, нам пора. Доктор Питерс скажет твоему отцу, что я опоздал и меня уволят.

— Почему ты зовешь меня Фанни?

Ее лицо было так близко. Красивые полные губы, светлые глаза, нежный овал. Я хотел бы никогда больше не видеть его подле себя. Или наоборот - просыпаться так каждый день. Но я просто водитель, а она - наследница дома Кроули.

— Мне так хочется. Это милое имя.

— Словно мое собственное тебе не по душе, — она резко выпрямилась, одернула платье и принялась поправлять прическу, — Езжай, ты ведь не хочешь опоздать.

Похоже, мне придется заглаживать свою вину. Она не может просто сказать "признайся, что я тебе нравлюсь". Ей всегда хотелось, чтоб ее добивались. Брали штурмом, как крепость.

 

Доктор Питерс был военным врачом, курировавшем военный госпиталь в городе. К несчастью поток раненных был настолько огромен, что госпиталь не мог вместить всех, кто уже не нуждался в срочной медицинской помощи и их перенаправляли в замок, переоборудовав большую часть первого этажа под санаторий. У Фанни... Фионы, конечно же Фионы. У Фионы за плечами были курсы сестры милосердия и она, как и часть девушек из ферм и города, помогали раненным солдатам. Моя задача была проста. Доставить доктора Питерса в замок раньше, чем привезут первых раненных офицеров. Фиона больше не пыталась заговорить со мной и даже не удостоила меня взглядом, когда грациозно выпорхнула навстречу доктору Питерсу и сердечно с ним обнялась. Всю дорогу я был послушным болваном, исполнительным големом, который вел Форд по знакомой до последней выбоины дороге, пока Фиона оживленно беседовала с доктором Питерсом. Он был не в ее вкусе - слишком стар, слишком небогат, не знаменит, к тому же военный. Ее просто забавляла мысль подразнить меня и наши взгляды уже несколько раз пересеклись в зеркале заднего вида. К третьему году наших отношений я смирился с тем, что не стану единственным мужчиной в ее жизни. Я даже соперничать с теми, кого она хотела, не мог. И не хотел - с теми, кого она не хотела. Мой единственный соблазн заключался в ней самой - мысль о ее окончательной потере была мучительно тягостна. Даже моя непригодность к военной службе не доставляла мне столько боли, сколько мысль, что однажды она пойдет под венец и все, что нас связывало будет перечеркнуто ее новым статусом.

 

— Арчи, будь добр, помоги с транспортировкой!..— краткий миг между перед тем как нас заметят из замка или из подъезжающих машин мне показался подходящим для безумства. Ее губы дрогнули, раскрываясь, обещая... и тут же сжались. Плотно и резко, точно в роду у Фионы помимо пэров были бульдоги. — ..раненных. — В ее прохладном голосе послышалась мягкость, — У тебя глаза как у кота, укравшего сметану. Зови меня Фанни. Разрешаю.

Больше мне и не нужно было. Ее расположения мне хватало.

 

***

Война, казавшаяся так далеко, внезапно стала до ужаса близко. Солдаты, обезображенные осколочными ранениями, ослепшие, с ампутированными конечностями, обожженные... Хотя нет, не солдаты. Те остались в госпитале, а санаторий предназначался для

высшего состава. Я и мистер Вильямс, камердинер хозяина, помогали вести или нести тех, кто не мог идти сам. Это было мучительно стыдно, словно каким-то образом я был виноват в своей болезни и в том, что оказался не годен для воинской службы,хотя в остальном у меня было все, что необходимо - молодость и сила, которые я мог бы отдать во благо Британии, как отдавали более юные, более слабые. Мистеру Вильямсу, Адаму, было под шестьдесят, он застал англо-бурскую войну и теперь служил в запасе и даже это делало его более достойным человеком чем я.

 

— Не поджимай так губы, ты похож на лягушку, — Фиона хихикнула, проходя мимо меня. Ее это забавляло. Больше мужчин - больше зрителей в этом театре одной актрисы. А "больше зрителей" всегда означало для Фионы только одно - она снова вышла на тропу войны. Я готов был к тому, что она даже в скромном наряде сестры милосердия будет выделяться среди прочих девушек, но к воплю полному горечи и радости я готов не был.

— Ричард! О, Ричард, ты вернулся!

Весь процесс расселения раненных по койкам застопорился, привлеченный этим криком. Фиона блистала так, как только мисс Кроули могла блистать. Она буквально лежала на груди молодого британского офицера, наверное единственного, не вовлеченного в происходящего по весьма уважительной причине - он был без чувств.

Доктор Питерс бросился к ней, мистер Вильямс сделал такое же движение и на мгновение мне показалось что он выпустит ручки носилок, опрокинув на землю обернувшегося на шум раненного на них, но в последний миг Вильямс все же одумался. Только когда мы пересадили сержанта на отведенное ему место, я спросил: — Кто такой Ричард, сэр?

— Ее троюродный брат и жених, Арчи. Он пропал на войне незадолго до того как ты тут появился.

Вот так враз ломаются воздушные замки. Я пару секунд дышал ртом, опасаясь что ощущение, будто я тону, проваливаюсь куда-то в темноту, в узкий темный колодец и светлое небо над моей головой становится размером с пенни. Значит он вернулся. Она не говорила мне о нем, потому что она могла этого не делать, а теперь я должен уйти со сцены, оставив ее вернувшемуся с войны герою. Это было разумно, но мое сердце, тяжело и часто бившееся о ребра, противилось голосу разума. Я привык считать Фиону моей. Она всегда приходила ко мне, кем бы там ни были заняты ее мысли. Смеялась, что в первую брачную ночь ей потребуется весь ее актерский талант,чтоб изобразить невинность. Зло щурилась. Сердилась или радовалась. В горе и в радости она была моей.

— Арчи, ты идешь?

— Да, мистер Вильямс, уже иду. — мой голос показался мне чужим. Мои руки казались мне чужими. Мое тело, ставшее слишком самостоятельным, исправно служило до вечера, словно ничто не изменилось в замке. По-правде сказать так и было. для нас, слуг, все осталось по прежнему, хотя перешептывания стали громче, сплетни - интереснее, версии развития событий - многообразнее. Все изменения происходили в другой половине дома, где семья сэра Кроули наверняка обсуждала как можно поставить этого Ричарда Карлайла на ноги быстрее. Он пострадал от газа, как я понял. А может получил осколочное ранение. За день я видел столько раненных, кто их диагнозы путались, а специально идти в то огороженное переносной ширмой пространстве, где Фиона проплакала почти весь день, держа за руку незнакомого мне человека, мне совсем не хотелось.

 

***

— Ну что, вышло правдоподобно?

Ее голос, раздавшийся в гараже был внезапен как гром, среди ясного неба.

— Фиона! — я бы обнял ее, но руки в машинном масле оставили бы следы на ее скромном сером платье.

— Что? Я просто не хочу упускать дедушкин титул. А Ричард сам виноват, что вздумал пропасть без вести до того, как женился на мне.

— Погоди, Фиона, я не понимаю.

— Арчи, это не Ричард. Я впервые этого парня вижу, но он очень, ОЧЕНЬ на него похож.

— Ради всего святого, Фионна! Если кто-то узнает...

— А кто узнает? И от кого? Ты, что ли, кому-то расскажешь? Он? Да он счастлив будет стать сэром Карлайлом и получить жену с наследством в

довесок. Мне сказали, что у него с собой не было никаких бумаг, так что он был никем до того, как приехал сюда.

— Это безумие.

— Мы убедим его...

— Мы?!

— Да, Арчи, мы. Мы убедим его держать рот на замке и он до конца жизни не будет ни в чем нуждаться, а я стану леди Карлайл. И мне не придется отказываться от наследства.

— А что если его кто-то узнает? Ты не знаешь похож ли его голос, его манеры. Фанни, ты рискуешь своей репутацией.

— А ты - своей жизнью. Ричард был в Канаде и не успел приехать сюда, так что его голос здесь никто не знает. Манеры? Мы обучим его. Память? Потерял при ранении. Ну, что тебе еще не по душе?

— Нас повесят, если твой обман разоблачат.

— Только тебя. Я не смогу быть с ним постоянно, Арчи. Тебе придется заботиться о том, чтоб он не сболтнул лишнего пока меня нет рядом. Ты ведь не бросишь меня в беде? Ты же знаешь, как сильно я хочу сохранить свой титул. Знаешь же?

Она сделала пару легких шагов навстречу и прижалась к моей груди, словно ища защиты. Отказать ей значило... да много чего значило. От увольнения с позором без рекомендаций, до тюремного срока и петли. Я уже сотворил достаточно, чтоб меня осудили и вздернули и она это знала. Знала, что держа втайне нашу связь, она вправе диктовать мне какие угодно условия. Она держала меня за жабры, но легкость, наполнившая меня при словах "это не Ричард" не покидала меня даже сейчас, разливаясь вместе с теплом по телу. Я убеждал себя что не люблю Фиону Кроули, но с каждым новым аргументом моя уверенность в этом слабела.

— Знаю. И помогу тебе, Фанни.

 

 

— Класс "Канарейка",отец! Чертовы синтеты, чья единственная задача сдохнуть первыми, если они попадут в карман с газом при бурении астероида. Вся партия! Вся гребанная партия! Знаешь сколько среди них синтетов?! Два! Два синтета, чтоб обманывать комиссии! — он метался перед огромным экраном, с которого равнодушно смотрел Глава. Глаза взирающего были неподвижны, словно наш видеосигнал не достигал Земли, — Остальные люди! Молодые и старые. И у каждого, - каждого,отец!- вживлен штрихкод! Когда я говорил с ними они были уверены что их создали в лаборатории. Что они синтеты, понимаешь?

Он замер. Пар облачками срывался с его губ и еще долго не таял в воздухе. Мокрые волосы прилипли ко лбу, шлем болтался в руке как пустой аквариум. Даже я знал, что эта отдача прикончит его рано или поздно.

— Сироты дешевле синтетов. — голос, раздавшийся с экрана был таким равнодушным, что казался принадлежащим роботу, —Твое расследование - пустая трата моих средств и твоего времени. Зачисти шахту, Пожиратель не должен выбраться. Отбой.

Экран мигнул и погас. Шлем выпал из рук и покатился в мою сторону. Я налил виски в уцелевший стакан с длинной трещиной и протянул ему навстречу.

— Прополощи горло, приятель. Как будто ты не знаешь этого сукина сына.

— МакНабс, — Он слепо махнул рукой в воздухе прежде чем нащупал наконец мои пальцы и сжал стакан, —Когда я стану как он... когда ты не сможешь нас различить - пристрели меня.

It's hard to think of you and I

As total strangers

I've lived this last goodbye

A million times or more in my mind

My mind, my mind

 

 

Это место можно было назвать чем угодно, но только не домом. И дело было не в прохудившейся крыше или сорванных ставнях, даже не в сквозняке,от которого невозможно было скрыться. Дело было в самом Рике. Всегда спокойный и уверенный, теперь он напоминал загнанного в угол зверя — отчаявшегося и от того безумного. Нужно было сидеть совсем тихо, не смотря на пробирающий до костей холод и свинцовую усталость, которая, казалось, въелась в плоть и никакой сон ее не прогонит. Только тогда Рик не дергался, не срывался, не повышал голос. Его настроение менялось непредсказуемо и проще было соглашаться, чувствуя как замирает сердце и на спине выступает противный холодный пот, чем спорить и упираться. Все что угодно было лучше чем разом напороться на его темный от гнева взгляд и еще улыбающиеся губы, чтобы в следующее мгновение узнать что рука у него такая же тяжелая как прежде. Раньше он может и жалел - или бил вполсилы или прекращал быстро, - но теперь он срывался за все разом. И за погоню, и за эту глушь и за неясные перспективы, что ожидали впереди.

В этот раз он не просто схватил, а повалил на стол, смахнув на пол консервы и пластиковую посуду. Его пальцы впивались в плоть так крепко, что даже теплая куртка не могла уберечь от боли в предплечье и горле, сдавленном так крепко, что едва удавалось дышать и на глаза сами собой наворачивались слезы. что будет дальше уже известно - серия коротких, болезненных ударов и Рик или отстанет и угомонится или продолжит срываться, уже обходясь без рукоприкладства. Крик, упреки, вторжение в личное пространство - все это уже было настолько знакомо что вызывало не истерику и дрожь, а какую-то равнодушно -обреченную мысль "поскорей бы". Быстрее начнет - быстрее закончит. Нельзя было привыкнуть только к ударам. Еще бы, врач все-таки.

— Не надо! — одновременно с поднятым кулаком сердце тревожно замерло, ухнув куда-то вниз, но Рик не отреагировал на вскрик на обычно.

Не стал завершать удар,просто наклонился так низко что можно было рассмотреть часто-часто бьющуюся на виске жилку, и предложил: — Заткнись или проваливай!

— К-куда?

— В лес, — в его голосе не было усталости или отвращения.В нем слышался азарт гончего пса, решившего непременно загнать добычу прежде чем потрепать ее, — А я досчитаю до десяти.

В наступившей тишине слово "десять" прозвучало как приговор.

 

продолжение следует…

 

— Помоги мне,Долли помоги!

Она закружилась вместе со мной, подчиняясь больше моим рукам, чем своему желанию подурачится, но прямо в процессе вдруг сбросила с себя суровую ношу каждодневных забот и рассмеялась.

— Ну чего тебе, проказник?

продолжение следует…

— Послушай, у нас могло бы быть так же.

Эти слова всегда вызывали в Джо отклик. Она отзывается на все, что я говорю, потому что говорю я редко, и я привык видеть ее счастливой,встревоженной,гневной и боевой. Умиротворенной. Это мое любимое состояние. В нем она пребывала чаще всего, когда мы прогуливались по пляжу, босыми ногами ступая по нагретому солнцем песку. Она всегда словно плыла, держась за мою руку и склонив голову к моему плечу. Я ясно помню запах ее волос, ниспадающих вниз теплым, огненным водопадом. И тень рыжих ресниц на белой коже.

Мы обычно избегали людей, но не всегда это было возможно. Вот теперь дети бросили мяч почти нам под ноги и я притормозил, пока мальчишка, робея, подбирался к нам чтоб его забрать. Волосы у него были темные, но глаза такие же зеленые как у Джо, и хоть кожа уже успела загореть, я легко мог представить на ней ее веснушки. Или мою шерсть. У нас были бы классные дети, решил я. И сказал об этом Джо, глядя вслед босоногому мальчишке, бегущему к своим родителям. Джо напряглась - тема детей не была табу, но она неизменно причиняла боль. Она боялась что я уйду к той, которая родит мне сразу выводок котят, а я боялся, что магия Джо заберет ее у меня целиком. Уже забирала - каждый день, по крупице, по капле. То огонь в камине,разожженный без спичек, то вскипевший на выключенной плите чайник, то одежда, которая сохла от прикосновения ее рук. Ей было шестьсот лет и она была слишком привязана к дому и ко мне, чтобы Мать,это вездесущая старая кошелка, не взревновала. И когда эта пизда заявится в наш дом я не смогу удержать Джо. Но я могу удержать ее здесь и сейчас, предложив ей выбор, который она уже делала давным давно и при других обстоятельствах.

— Ты же знаешь, что все не так просто.

Она никогда не говорила "нет" прямо. Да,отстранялась,отворачивалась, заправляла прядку за ухо и смотрела с тоской в даль, словно ждала оттуда помощи или одной ей понятной подсказки. Нет, легче не будет. И проще тоже. Нам обоим.

— Твоя магия как наркотик,Джо. И я прожил достаточно долго, чтобы знать, что наркотики делают с людьми.

— Это не те наркотики, что известны тебе. Я словно становлюсь...

— Сильнее, выше, могущественней. Ты словно весь мир. Джо, каждый раз когда ты колдуешь женщины внутри тебя становится все меньше. Остается только сила. Я не могу любить чистую силу. Не могу хотеть ее.

— Так найди себе женщину!

Она отпрянула, из распустившихся волос выпал цветок и я с минуту смотрел ей вслед, прежде чем подобрать его и нагнать ее, гневно и торопливо шагающую по песку. Нагнать и схватить за плечи. Она развернулась и ее взгляд обжег меня болью и обидой.

— Я нашел свою женщину, Джо. Она прямо передо мной. Но я заклинаю тебя - будь ей. Мне не нужна ведьма. Мне не нужна верховная жрица ковена.

— Тебе нужна нормальная... — ее голос дрожал и срывался, но я должен был закончить то, что начал.

— Мне нужна нормальная женщина,Джо. Жена. Мать моих детей. Такая же как другие, но моя.

Ее голова разом поникла, словно она пыталась скрыть от меня навернувшиеся слезы, но то как мелко вздрагивали ее плечи под моими ладонями и какое бессилие чудилось во всей ее фигуре говорило само за себя.

— Ты не можешь выбрать меня, Джо. — слова казались огромными, тяжелыми камнями, расплавленным металлом, намертво затопившим мое горло. Но я говорил. Потому что кто-то должен был это сказать. — Твой выбор оставался неизменным шестьсот лет, да, Джо? И на седьмой сотне останется таким же. Да. рыжая, ты права. Я мог бы выбрать бабу и попроще.

От ее слез песок между нами застывал раскаленными подтеками стекла. Я поцеловал ее в лоб, чувствуя как она сдерживается, чтоб позорно не разрыдаться в голос прямо передо мной, и неторопливо пошел к дому. Крик позади был похож на раскат грома - оглушающий, пробирающий до костей.