Что почитать: свежие записи из разных блогов
Категория: проза и поэзия
Psoj_i_Sysoj, блог «Логово Псоя и Сысоя»
Система «Спаси-Себя-Сам» для Главного Злодея. Глава 16. Сюжет пошел налево. Часть 1
27 мая 2020 (21:43:36) 23068
Предыдущая глава
— Моё? — замер от удивления Ло Бинхэ.
Сделав шаг назад, он оглядел бескрайний пустой небосвод, а также лишённую всяких примет землю, и пробормотал: — Моё Царство снов… Неужто… оно и правда такое?
То, каким мы видим этот мир, определяет наше сознание. Душевное состояние маленького Ло Бинхэ было отнюдь не радужным [1] — на удивление, его зримый образ был именно таков. При виде столь унылого пейзажа невозможно было удержаться от тяжёлого вздоха.
Сделав вид, что задумался на мгновение, Шэнь Цинцю изрёк:
— Это не обычное Царство снов. Боюсь, что ты, сам того не ведая, попался на чью-то хитроумную уловку. В этом Царстве снов ощущаются мощные колебания нестабильной духовной силы — видимо, это и послужило причиной того, что твой учитель также оказался нечаянно втянут в твой сон.
читать дальше— Этот негодный ученик вновь вовлёк учителя в неприятности, — залился краской стыда Ло Бинхэ. Не на шутку задумавшись, он бросил: — Но кто, в конце концов, способен устроить подобную ловушку из моего Царства снов?
В полной мере ощущая наслаждение от возможности безнаказанно поспойлерить, Шэнь Цинцю перескочил прямо к разгадке:
— Тут и думать нечего — на границах этого Царства снов бьёт ключом демоническая ци — значит, это не дело рук человека. Это подстроил кто-то из рода демонов.
Его слова ничуть не удивили Ло Бинхэ, ещё пуще распалив его ненависть к демонам.
— Маги из рода демонов воистину способны лишь на злые и жестокие дела, — выпалил он.
«А ведь любопытно было бы взглянуть на выражение его лица, когда он, узнав о том, что сам по происхождению является наполовину демоном, вспомнит об этих словах…» — подумалось Шэнь Цинцю.
— Едва ли они непременно злы и жестоки, — с улыбкой отозвался он. — Как знать, может их род придерживается противоположного мнения.
То, что видит Небесный владыка [2], неведомо другим. Само собой Ло Бинхэ было невдомёк, что подразумевал под «противоположным мнением» его учитель, однако тот лишь послал ему полную самодовольства многозначительную улыбку, и не думая завершать фразу. Это придало словам Шэнь Цинцю некий оттенок фривольности, породивший в сердце Ло Бинхэ целую бурю смятения [3] — но это оказалось для него уже чересчур, ведь ни о чём подобном юноша не смел и задумываться.
На самом деле его учитель, разумеется, вовсе не имел в виду ничего двусмысленного — он считал, что высказался вполне прямо и откровенно. Тем, кто вмешался в Царство снов Ло Бинхэ, безусловно, была Ша Хуалин. Хоть стремление причинять людям вред было в её природе, однако всем отлично известно, что на это решение куда сильнее повлияли тайные сердечные порывы влюблённой девы.
Если это не так, отчего же, вместо того, чтобы досаждать другим, она прицепилась именно к Ло Бинхэ? Когда демонической красавице кто-то придётся по сердцу, желание притеснять и всячески мучить его для неё абсолютно нормально. Демоница готова издеваться над несчастным до самой его смерти, однако, когда он умрёт, тем самым став для неё абсолютно бесполезным, она всласть по нему погорюет.
— Это не обычное Царство снов, — продолжал тем временем Шэнь Цинцю. — Простая техника насылания кошмара не удержала бы меня — такой сон можно было бы разрушить простым усилием воли. Однако это Царство снов — в высшей степени совершенное творение; боюсь, что, уничтожив его сердцевину, мы тем самым вовсе потеряем возможность выбраться отсюда.
— Это значит, что учитель может застрять в этом Царстве снов навечно? — с горячностью воскликнул Ло Бинхэ.
— И ты тоже, — взглянув на него, подтвердил Шэнь Цинцю.
Переварив эту мысль, Ло Бинхэ покраснел, а затем тотчас побелел:
— ...всё из-за этого негодного ученика.
— Словами тут не поможешь, — рассудил Шэнь Цинцю. — Лучше поскорее найдём способ, как разрушить барьер и покинуть это место.
Молча кивнув, Ло Бинхэ безропотно проследовал за учителем к границе Царства снов.
Хотя со стороны Шэнь Цинцю казался невозмутимым, в его сознании бушевала подлинная буря [4], порождённая очередным откровением со стороны Системы:
[Системное напоминание: Вы приступили к важной сюжетной арке «Магический барьер Мэнмо [5]». От вас требуется помочь Ло Бинхэ одолеть иллюзию сна Мэнмо, в противном случае вы лишитесь 1000 баллов расположения.]
«Ну вот, опять двадцать пять, — обречённо подумал Шэнь Цинцю. — Чуть что — грозишься вычесть баллы расположения, да ещё в таких размерах, что однажды доведёшь меня до инфаркта! Я столько времени упахивался вусмерть, наскребая несчастные несколько баллов, чтобы ты одним махом содрала целую тысячу — куда это вообще годится?! Как можно быть столь бесчеловечной… ну или бессистемной, если уж на то пошло!»
Но и это было не самой большой бедой — главное, что сюжет свернул явно не туда!
Рассмотрим в этом свете краткое содержание оригинального сюжета книги: когда Ло Бинхэ подвергся нападению Мэнмо, за мгновение перед этим его инстинкт самосохранения затянул вместе с ним человека, на которого он возлагал наибольшие надежды, и совместными усилиями они сумели разрушить магический барьер.
Шэнь Цинцю незамедлительно принялся барабанить по Системе:
— Великая, вездесущая, всемогущая Система! Ты уверена, что тут не вылез какой-то баг? Ведь в этом эпизоде Ло Бинхэ следует коротать время в обществе нежной сестрички — именно она должна помочь ему снять камень с его сердца и одолеть внутренних демонов с помощью всепобеждающей силы любви! И каким же, спрашивается, образом я могу подменить её в этой роли?! Вещая о глубоком чувстве и слиянии душ, чтобы потом вступить в его расчудесный гарем? Клясться в том, что буду с ним, пока смерть не разлучит нас, словно какая-то младшая шимэй [6]?!
На эту прочувствованную тираду Система отозвалась нейтральным:
[Тест не выявил ошибок. Системные операции функционируют нормально.]
«Ошибок нет, зато есть эпизод, который кончится либо добром, либо смертью», — подытожил про себя Шэнь Цинцю.
Эффект бабочки [7] как он есть!
Изначально Ло Бинхэ должен был втянуть в кошмарный сон Нин Инъин, ведь за первые годы его пребывания на пике Цинцзин именно она стала для него самым близким человеком, на которого он мог положиться — и, безусловно, именно она должна была отвечать за разрушение этого барьера.
И что теперь?
С какой радости шляпу «самого близкого доверенного человека» нахлобучили на многострадальную голову Шэнь Цинцю?
Пусть мужчина чувствовал себя весьма польщённым этой неожиданной милостью, он вовсе не собирался принимать это почётное звание!
При виде нечитаемого выражения лица наставника Ло Бинхэ встревоженно поинтересовался:
— Что случилось, учитель?
Шэнь Цинцю поспешил взять себя в руки, собравшись с мыслями, и ровным голосом отозвался:
— Ничего особенного. Твой учитель просто задумался над тем, что контролирующий это Царство снов демон весьма искусен. Он способен атаковать самое уязвимое место сновидца, так что тебе следует быть начеку.
— Этот ученик ни за что не допустит, чтобы учитель пострадал!
«Право, это уже чересчур! — возмутился про себя Шэнь Цинцю. — Мало того, что меня втянули в смертельно опасный эпизод — так меня к тому же терзают смутные опасения, что вдобавок придётся отыгрывать роль девушки главного героя, взвалив на свои плечи её прямые обязанности!» — Мужчина никак не ожидал, что, угодив в эту переделку [8] следом за главным героем, он при столкновении с грозным Мэнмо-дада [9] мало того что будет вынужден заслонять Ло Бинхэ от мечей, но и попутно давать ему психологические консультации задаром...
С другой стороны, роптать тут бесполезно. В прошлом, оказываясь в подобного рода ситуациях, Шэнь Цинцю яростно брызгал слюной в сторону Сян Тянь Да Фэйцзи, но если подумать, тут-то горе-эксперт Самолёт точно был ни при чём, ведь любители гаремных романов, которые вознесли его на вершину популярности [10], отнюдь не обрадовались бы замене первосортной сестрички на гнусного злодея — вот ведь досада! — в таком случае они попросту отшвырнули бы подобную книжонку.
По мере того, как они продвигались вперёд, облака над их головами и окружающий пейзаж то и дело менялись, будто калейдоскоп, совершенно непредсказуемым образом, то растягиваясь и искривляясь, то внезапно распадаясь на тысячи осколков. Странствуя в этом мире, они и сами являли собой весьма странную картину, подобно людям с полотен да Винчи на фоне творений Пикассо — такой контраст поневоле вызывал ощущение дурноты.
Внезапно из сгустившихся перед ними туч возник город.
Они остановились, и Ло Бинхэ обернулся к Шэнь Цинцю в ожидании какого-то знака с его стороны. Немного поколебавшись, тот провозгласил:
— Врага отразят генералы, дамба остановит наводнение [11]. Вперёд!
Достигнув городских ворот, Ло Бинхэ запрокинул голову, вглядываясь вдаль, и на его лице отразилась лёгкая растерянность.
Шэнь Цинцю отлично понимал, в чём тут дело: должно быть, его ученика посетило смутное чувство, что этот город ему хорошо знаком.
Ещё бы он был ему незнаком — ведь именно по его улицам скитался маленький Ло Бинхэ.
Стражи перед городскими воротами не оказалось, так что их створки медленно распахнулись сами собой, впуская Шэнь Цинцю вместе с учеником.
Этот сон был поистине ужасен — он походил на созданную из хаотического нагромождения цветных лоскутов абстрактную картину, не имеющую ничего общего с реальностью. Улицы этого города, рынки, жилые дома, лавки были проработаны с такой тщательностью, что от неё волосы поневоле становились дыбом. Яркое освещение заливало беспрерывный поток людей, казавшихся радостными и оживлёнными, однако, приблизившись к ним, Шэнь Цинцю невольно содрогнулся, хоть и был мысленно к этому готов.
У суетливых «прохожих» не было лиц.
Вернее, их лица представляли собой полную мешанину, в которой с трудом различались черты — эти «горожане» вовсе не походили на живых людей, и, хотя они беспрерывно деловито сновали или разгуливали по улицам, в стенах города царила полная тишина, что делало эту картину царящего здесь бурного процветания необычайно странной.
Ло Бинхэ, которому прежде никогда не доводилось видеть ничего подобного, в ужасе бросил:
— Учитель, что это такое?
Хоть Шэнь Цинцю и самому было не по себе от этого зрелища, однако на его плечи была возложена функция малой энциклопедии, так что, взяв себя в руки, он ответил:
— Этот призрачный город порождён твоими кошмарами. В Царстве снов можно без труда создать дома, деревья и прочие неодушевлённые предметы, однако подобным образом едва ли можно сотворить живых людей — самое большее, чего можно добиться, это таких вот безликих и безгласых монстров. Как бы то ни было, боюсь, на свете существует лишь одна личность, способная сотворить в Царстве снов город подобного масштаба, неотличимый от настоящего.
— Кто же это? — тотчас вопросил Ло Бинхэ.
— Мэнмо.
Мэнмо воистину был боссом этого Царства снов.
Некогда он был прославленным старейшиной демонов, наделённым столь невероятными талантами, что, когда несколько сотен лет назад его тело было уничтожено, изначальный дух [12] Мэнмо не пострадал, но с этого дня он был вынужден паразитировать на чужих Царствах снов, высасывая из них духовную энергию.
И в то же время он являлся одним из наставников главного героя, направляющим его по пути демона. Или можно величать его и в более непосредственной и дружелюбной манере — ручной старейшина.
Именно его барьер разрушил Ло Бинхэ, чтобы, следуя избитому сюжетному клише, наставник встретил его с распростёртыми объятиями, и, вытряхнув перед ним все бесценные сокровища тайных знаний, с этой поры помогал главному герою во всех его начинаниях, противостояниях и битвах — прочие банальности прилагаются.
В голове Ло Бинхэ явно роилось множество вопросов, пока он бездумно шарил глазами по толпе — но внезапно он замер.
— В чём дело? — спросил Шэнь Цинцю, упорно делая вид, будто не понимает, что происходит.
— Лицо! — выпалил юноша. — Учитель, кажется, я только что видел человека с нормальным лицом!
Тотчас вняв его словам, Шэнь Цинцю ограничился кратким:
— За ним!
Они с учеником по пятам следовали по направлению к центру города за этим разительно выделяющимся из толпы человеком, и, совершив неисчислимое множество поворотов, наконец остановились перед тесным переулком.
Там обнаружилось пять человек — каждый из них мог похвастать чёткими чертами лица вместо аморфной массы. Четверо парней повыше окружали сидящего на земле пятого, и брань лилась нескончаемым потоком: слова «Ублюдок» и «Сволочь» то и дело срывались с их языков. Подростки были так поглощены этим занятием, что не заметили, как рядом остановились ещё двое.
— Похоже, они нас не видят, — заметил Ло Бинхэ.
С этими словами он вопросительно воззрился на учителя, словно желая спросить: вы же говорили, что Мэнмо не способен создавать людей с нормальными лицами?
Вот и настал тот самый невыносимый момент! Испустив про себя тяжкий вздох, Шэнь Цинцю ответил:
— Мэнмо действительно на это не способен, однако эти люди — не его творения. Присмотрись-ка к ним повнимательнее, Ло Бинхэ.
Юноша медленно поднял на них глаза — и, хоть выражение его лица не изменилось, спустя мгновение по его лбу скатилась капелька холодного пота.
— Эти иллюзии — не порождения Мэнмо, а реальные люди из твоих воспоминаний, — продолжил Шэнь Цинцю. — Контролируя твой сон, демон всего лишь поднял их из потаённых глубин твоего сердца.
Однако Ло Бинхэ уже не слышал его — он прижал руки к вискам, словно его голову прошил невыносимый спазм боли.
Шэнь Цинцю понял, что внутренние демоны ученика уже пробудились, атакуя его разум.
Четверо нахальных подростков окружили сидящего на земле ребёнка, которому было не больше пяти лет, и принялись избивать его кулаками и ногами. Одетый в лохмотья парнишка скорчился, закрывая голову, но не издавал ни звука; казалось, ещё немного — и его забьют до смерти!
— Эй, у тебя что, глаз нет? Этот ублюдок осмеливается промышлять на территории старшего брата, отбивая у нас хлеб!
— Тебе что, жить надоело?!
— А ну поддай ему хорошенько! Разве он не жалок? Разве ему есть, чем набить брюхо? Не проще ли его убить — тогда ему больше не придётся беспокоиться о жратве!
Голова Ло Бинхэ раскалывалась от боли.
Весь мир сжался до этой скрючившейся на земле беспомощной фигурки. Теперь не оставалось ни малейшего сомнения, кто он: из-под грязных нечёсаных прядей на окровавленном лице сверкали всё те же яркие, будто звёзды, глаза. Их взор, подобный двум лезвиям мечей, встретился со взглядом повзрослевшего Ло Бинхэ.
И тот не смог отвести глаз.
— Сосредоточься, это всего лишь иллюзия, — раздался рядом глубокий голос Шэнь Цинцю.
Примечания:
[1] Радужный — в оригинале чэнъюй 花红柳绿 (huāhóngliǔlǜ) — в пер. с кит. «цветы ― красны, ива ― зелена», обр. в знач.: «яркий, свежий», а также «пышная растительность».
[2] Небесный владыка — в оригинале 上帝 (shàngdì) — Шан-ди, верховный владыка неба, а также пять мифических императоров древности.
[3] Буря смятения — в оригинале чэнъюй 心猿意马 (xīn yuán yì mǎ) — в пер. с кит. «душа [мечется] как обезьяна, мысли [скачут] как кони», в обр. знач. «метаться; быть раздираемым сомнениями, противоречиями».
[4] Подлинная буря — в оригинале чэнъюй 惊涛骇浪 (jīngtāo hàilàng) — в пер. с кит. «страшные валы и яростные волны», обр. в знач. «опасные потрясения», «необычайные происшествия».
[5] Мэнмо 梦魔 (Mèngmó) — демон, мучающий людей во снах.
[6] Младшая шимэй 小师妹 (xiǎo shīmèi) — сяо шимэй — самая младшая из учениц, или младшая дочь учителя. В новеллах часто выполняет роль нежного капризного существа, привыкшего ко всеобщей любви.
[7] Эффект бабочки 蝴蝶效应 (húdié xiàoyìng) — термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем, а именно то, что незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия, в том числе и совершенно в другом месте. Его название отсылает нас к рассказу Рэя Брэдбери «И грянул гром» (1952), где гибель бабочки в далёком прошлом изменяет мир далёкого будущего.
[8] Переделка — в оригинале чэнъюй 刀山火海 (dāoshān huǒhǎi) — в пер. с кит. «гора мечей и море огня», обр. в знач. «идти в огонь и в воду», «рисковать жизнью, играть со смертью».
[9] -Дада — 大大 (dàda) — неформальное вежливое обращение, пер. с кит. «отец», «дядюшка».
[10] Популярность — в оригинале 根正苗红 (gēnzhēng miáohóng) — в букв. пер. с кит. «на ровном фундаменте всходы краснеют», обр. в знач. «высокое происхождение, знатность».
[11] Врага отразят генералы, дамба остановит наводнение — в оригинале пословица 兵来将挡，水来土掩 (bīng lái jiàng dǎng, shuǐ lái tǔ yǎn) — в пер. с кит. «вторгнется враг — найдутся генералы, чтобы отразить его, разбушуется паводок — дамба его остановит», обр. в знач. «принимать меры в зависимости от конкретной ситуации»; «быть готовым ко всему», «бог не выдаст, свинья не съест».
[12] Изначальный дух 元神 (yuánshén) — юаньшэнь — даосское понятие «душа человека».
Следующая глава
— Моё? — замер от удивления Ло Бинхэ.
Сделав шаг назад, он оглядел бескрайний пустой небосвод, а также лишённую всяких примет землю, и пробормотал: — Моё Царство снов… Неужто… оно и правда такое?
То, каким мы видим этот мир, определяет наше сознание. Душевное состояние маленького Ло Бинхэ было отнюдь не радужным [1] — на удивление, его зримый образ был именно таков. При виде столь унылого пейзажа невозможно было удержаться от тяжёлого вздоха.
Сделав вид, что задумался на мгновение, Шэнь Цинцю изрёк:
— Это не обычное Царство снов. Боюсь, что ты, сам того не ведая, попался на чью-то хитроумную уловку. В этом Царстве снов ощущаются мощные колебания нестабильной духовной силы — видимо, это и послужило причиной того, что твой учитель также оказался нечаянно втянут в твой сон.
читать дальше— Этот негодный ученик вновь вовлёк учителя в неприятности, — залился краской стыда Ло Бинхэ. Не на шутку задумавшись, он бросил: — Но кто, в конце концов, способен устроить подобную ловушку из моего Царства снов?
В полной мере ощущая наслаждение от возможности безнаказанно поспойлерить, Шэнь Цинцю перескочил прямо к разгадке:
— Тут и думать нечего — на границах этого Царства снов бьёт ключом демоническая ци — значит, это не дело рук человека. Это подстроил кто-то из рода демонов.
Его слова ничуть не удивили Ло Бинхэ, ещё пуще распалив его ненависть к демонам.
— Маги из рода демонов воистину способны лишь на злые и жестокие дела, — выпалил он.
«А ведь любопытно было бы взглянуть на выражение его лица, когда он, узнав о том, что сам по происхождению является наполовину демоном, вспомнит об этих словах…» — подумалось Шэнь Цинцю.
— Едва ли они непременно злы и жестоки, — с улыбкой отозвался он. — Как знать, может их род придерживается противоположного мнения.
То, что видит Небесный владыка [2], неведомо другим. Само собой Ло Бинхэ было невдомёк, что подразумевал под «противоположным мнением» его учитель, однако тот лишь послал ему полную самодовольства многозначительную улыбку, и не думая завершать фразу. Это придало словам Шэнь Цинцю некий оттенок фривольности, породивший в сердце Ло Бинхэ целую бурю смятения [3] — но это оказалось для него уже чересчур, ведь ни о чём подобном юноша не смел и задумываться.
На самом деле его учитель, разумеется, вовсе не имел в виду ничего двусмысленного — он считал, что высказался вполне прямо и откровенно. Тем, кто вмешался в Царство снов Ло Бинхэ, безусловно, была Ша Хуалин. Хоть стремление причинять людям вред было в её природе, однако всем отлично известно, что на это решение куда сильнее повлияли тайные сердечные порывы влюблённой девы.
Если это не так, отчего же, вместо того, чтобы досаждать другим, она прицепилась именно к Ло Бинхэ? Когда демонической красавице кто-то придётся по сердцу, желание притеснять и всячески мучить его для неё абсолютно нормально. Демоница готова издеваться над несчастным до самой его смерти, однако, когда он умрёт, тем самым став для неё абсолютно бесполезным, она всласть по нему погорюет.
— Это не обычное Царство снов, — продолжал тем временем Шэнь Цинцю. — Простая техника насылания кошмара не удержала бы меня — такой сон можно было бы разрушить простым усилием воли. Однако это Царство снов — в высшей степени совершенное творение; боюсь, что, уничтожив его сердцевину, мы тем самым вовсе потеряем возможность выбраться отсюда.
— Это значит, что учитель может застрять в этом Царстве снов навечно? — с горячностью воскликнул Ло Бинхэ.
— И ты тоже, — взглянув на него, подтвердил Шэнь Цинцю.
Переварив эту мысль, Ло Бинхэ покраснел, а затем тотчас побелел:
— ...всё из-за этого негодного ученика.
— Словами тут не поможешь, — рассудил Шэнь Цинцю. — Лучше поскорее найдём способ, как разрушить барьер и покинуть это место.
Молча кивнув, Ло Бинхэ безропотно проследовал за учителем к границе Царства снов.
Хотя со стороны Шэнь Цинцю казался невозмутимым, в его сознании бушевала подлинная буря [4], порождённая очередным откровением со стороны Системы:
[Системное напоминание: Вы приступили к важной сюжетной арке «Магический барьер Мэнмо [5]». От вас требуется помочь Ло Бинхэ одолеть иллюзию сна Мэнмо, в противном случае вы лишитесь 1000 баллов расположения.]
«Ну вот, опять двадцать пять, — обречённо подумал Шэнь Цинцю. — Чуть что — грозишься вычесть баллы расположения, да ещё в таких размерах, что однажды доведёшь меня до инфаркта! Я столько времени упахивался вусмерть, наскребая несчастные несколько баллов, чтобы ты одним махом содрала целую тысячу — куда это вообще годится?! Как можно быть столь бесчеловечной… ну или бессистемной, если уж на то пошло!»
Но и это было не самой большой бедой — главное, что сюжет свернул явно не туда!
Рассмотрим в этом свете краткое содержание оригинального сюжета книги: когда Ло Бинхэ подвергся нападению Мэнмо, за мгновение перед этим его инстинкт самосохранения затянул вместе с ним человека, на которого он возлагал наибольшие надежды, и совместными усилиями они сумели разрушить магический барьер.
Шэнь Цинцю незамедлительно принялся барабанить по Системе:
— Великая, вездесущая, всемогущая Система! Ты уверена, что тут не вылез какой-то баг? Ведь в этом эпизоде Ло Бинхэ следует коротать время в обществе нежной сестрички — именно она должна помочь ему снять камень с его сердца и одолеть внутренних демонов с помощью всепобеждающей силы любви! И каким же, спрашивается, образом я могу подменить её в этой роли?! Вещая о глубоком чувстве и слиянии душ, чтобы потом вступить в его расчудесный гарем? Клясться в том, что буду с ним, пока смерть не разлучит нас, словно какая-то младшая шимэй [6]?!
На эту прочувствованную тираду Система отозвалась нейтральным:
[Тест не выявил ошибок. Системные операции функционируют нормально.]
«Ошибок нет, зато есть эпизод, который кончится либо добром, либо смертью», — подытожил про себя Шэнь Цинцю.
Эффект бабочки [7] как он есть!
Изначально Ло Бинхэ должен был втянуть в кошмарный сон Нин Инъин, ведь за первые годы его пребывания на пике Цинцзин именно она стала для него самым близким человеком, на которого он мог положиться — и, безусловно, именно она должна была отвечать за разрушение этого барьера.
И что теперь?
С какой радости шляпу «самого близкого доверенного человека» нахлобучили на многострадальную голову Шэнь Цинцю?
Пусть мужчина чувствовал себя весьма польщённым этой неожиданной милостью, он вовсе не собирался принимать это почётное звание!
При виде нечитаемого выражения лица наставника Ло Бинхэ встревоженно поинтересовался:
— Что случилось, учитель?
Шэнь Цинцю поспешил взять себя в руки, собравшись с мыслями, и ровным голосом отозвался:
— Ничего особенного. Твой учитель просто задумался над тем, что контролирующий это Царство снов демон весьма искусен. Он способен атаковать самое уязвимое место сновидца, так что тебе следует быть начеку.
— Этот ученик ни за что не допустит, чтобы учитель пострадал!
«Право, это уже чересчур! — возмутился про себя Шэнь Цинцю. — Мало того, что меня втянули в смертельно опасный эпизод — так меня к тому же терзают смутные опасения, что вдобавок придётся отыгрывать роль девушки главного героя, взвалив на свои плечи её прямые обязанности!» — Мужчина никак не ожидал, что, угодив в эту переделку [8] следом за главным героем, он при столкновении с грозным Мэнмо-дада [9] мало того что будет вынужден заслонять Ло Бинхэ от мечей, но и попутно давать ему психологические консультации задаром...
С другой стороны, роптать тут бесполезно. В прошлом, оказываясь в подобного рода ситуациях, Шэнь Цинцю яростно брызгал слюной в сторону Сян Тянь Да Фэйцзи, но если подумать, тут-то горе-эксперт Самолёт точно был ни при чём, ведь любители гаремных романов, которые вознесли его на вершину популярности [10], отнюдь не обрадовались бы замене первосортной сестрички на гнусного злодея — вот ведь досада! — в таком случае они попросту отшвырнули бы подобную книжонку.
По мере того, как они продвигались вперёд, облака над их головами и окружающий пейзаж то и дело менялись, будто калейдоскоп, совершенно непредсказуемым образом, то растягиваясь и искривляясь, то внезапно распадаясь на тысячи осколков. Странствуя в этом мире, они и сами являли собой весьма странную картину, подобно людям с полотен да Винчи на фоне творений Пикассо — такой контраст поневоле вызывал ощущение дурноты.
Внезапно из сгустившихся перед ними туч возник город.
Они остановились, и Ло Бинхэ обернулся к Шэнь Цинцю в ожидании какого-то знака с его стороны. Немного поколебавшись, тот провозгласил:
— Врага отразят генералы, дамба остановит наводнение [11]. Вперёд!
Достигнув городских ворот, Ло Бинхэ запрокинул голову, вглядываясь вдаль, и на его лице отразилась лёгкая растерянность.
Шэнь Цинцю отлично понимал, в чём тут дело: должно быть, его ученика посетило смутное чувство, что этот город ему хорошо знаком.
Ещё бы он был ему незнаком — ведь именно по его улицам скитался маленький Ло Бинхэ.
Стражи перед городскими воротами не оказалось, так что их створки медленно распахнулись сами собой, впуская Шэнь Цинцю вместе с учеником.
Этот сон был поистине ужасен — он походил на созданную из хаотического нагромождения цветных лоскутов абстрактную картину, не имеющую ничего общего с реальностью. Улицы этого города, рынки, жилые дома, лавки были проработаны с такой тщательностью, что от неё волосы поневоле становились дыбом. Яркое освещение заливало беспрерывный поток людей, казавшихся радостными и оживлёнными, однако, приблизившись к ним, Шэнь Цинцю невольно содрогнулся, хоть и был мысленно к этому готов.
У суетливых «прохожих» не было лиц.
Вернее, их лица представляли собой полную мешанину, в которой с трудом различались черты — эти «горожане» вовсе не походили на живых людей, и, хотя они беспрерывно деловито сновали или разгуливали по улицам, в стенах города царила полная тишина, что делало эту картину царящего здесь бурного процветания необычайно странной.
Ло Бинхэ, которому прежде никогда не доводилось видеть ничего подобного, в ужасе бросил:
— Учитель, что это такое?
Хоть Шэнь Цинцю и самому было не по себе от этого зрелища, однако на его плечи была возложена функция малой энциклопедии, так что, взяв себя в руки, он ответил:
— Этот призрачный город порождён твоими кошмарами. В Царстве снов можно без труда создать дома, деревья и прочие неодушевлённые предметы, однако подобным образом едва ли можно сотворить живых людей — самое большее, чего можно добиться, это таких вот безликих и безгласых монстров. Как бы то ни было, боюсь, на свете существует лишь одна личность, способная сотворить в Царстве снов город подобного масштаба, неотличимый от настоящего.
— Кто же это? — тотчас вопросил Ло Бинхэ.
— Мэнмо.
Мэнмо воистину был боссом этого Царства снов.
Некогда он был прославленным старейшиной демонов, наделённым столь невероятными талантами, что, когда несколько сотен лет назад его тело было уничтожено, изначальный дух [12] Мэнмо не пострадал, но с этого дня он был вынужден паразитировать на чужих Царствах снов, высасывая из них духовную энергию.
И в то же время он являлся одним из наставников главного героя, направляющим его по пути демона. Или можно величать его и в более непосредственной и дружелюбной манере — ручной старейшина.
Именно его барьер разрушил Ло Бинхэ, чтобы, следуя избитому сюжетному клише, наставник встретил его с распростёртыми объятиями, и, вытряхнув перед ним все бесценные сокровища тайных знаний, с этой поры помогал главному герою во всех его начинаниях, противостояниях и битвах — прочие банальности прилагаются.
В голове Ло Бинхэ явно роилось множество вопросов, пока он бездумно шарил глазами по толпе — но внезапно он замер.
— В чём дело? — спросил Шэнь Цинцю, упорно делая вид, будто не понимает, что происходит.
— Лицо! — выпалил юноша. — Учитель, кажется, я только что видел человека с нормальным лицом!
Тотчас вняв его словам, Шэнь Цинцю ограничился кратким:
— За ним!
Они с учеником по пятам следовали по направлению к центру города за этим разительно выделяющимся из толпы человеком, и, совершив неисчислимое множество поворотов, наконец остановились перед тесным переулком.
Там обнаружилось пять человек — каждый из них мог похвастать чёткими чертами лица вместо аморфной массы. Четверо парней повыше окружали сидящего на земле пятого, и брань лилась нескончаемым потоком: слова «Ублюдок» и «Сволочь» то и дело срывались с их языков. Подростки были так поглощены этим занятием, что не заметили, как рядом остановились ещё двое.
— Похоже, они нас не видят, — заметил Ло Бинхэ.
С этими словами он вопросительно воззрился на учителя, словно желая спросить: вы же говорили, что Мэнмо не способен создавать людей с нормальными лицами?
Вот и настал тот самый невыносимый момент! Испустив про себя тяжкий вздох, Шэнь Цинцю ответил:
— Мэнмо действительно на это не способен, однако эти люди — не его творения. Присмотрись-ка к ним повнимательнее, Ло Бинхэ.
Юноша медленно поднял на них глаза — и, хоть выражение его лица не изменилось, спустя мгновение по его лбу скатилась капелька холодного пота.
— Эти иллюзии — не порождения Мэнмо, а реальные люди из твоих воспоминаний, — продолжил Шэнь Цинцю. — Контролируя твой сон, демон всего лишь поднял их из потаённых глубин твоего сердца.
Однако Ло Бинхэ уже не слышал его — он прижал руки к вискам, словно его голову прошил невыносимый спазм боли.
Шэнь Цинцю понял, что внутренние демоны ученика уже пробудились, атакуя его разум.
Четверо нахальных подростков окружили сидящего на земле ребёнка, которому было не больше пяти лет, и принялись избивать его кулаками и ногами. Одетый в лохмотья парнишка скорчился, закрывая голову, но не издавал ни звука; казалось, ещё немного — и его забьют до смерти!
— Эй, у тебя что, глаз нет? Этот ублюдок осмеливается промышлять на территории старшего брата, отбивая у нас хлеб!
— Тебе что, жить надоело?!
— А ну поддай ему хорошенько! Разве он не жалок? Разве ему есть, чем набить брюхо? Не проще ли его убить — тогда ему больше не придётся беспокоиться о жратве!
Голова Ло Бинхэ раскалывалась от боли.
Весь мир сжался до этой скрючившейся на земле беспомощной фигурки. Теперь не оставалось ни малейшего сомнения, кто он: из-под грязных нечёсаных прядей на окровавленном лице сверкали всё те же яркие, будто звёзды, глаза. Их взор, подобный двум лезвиям мечей, встретился со взглядом повзрослевшего Ло Бинхэ.
И тот не смог отвести глаз.
— Сосредоточься, это всего лишь иллюзия, — раздался рядом глубокий голос Шэнь Цинцю.
Примечания:
[1] Радужный — в оригинале чэнъюй 花红柳绿 (huāhóngliǔlǜ) — в пер. с кит. «цветы ― красны, ива ― зелена», обр. в знач.: «яркий, свежий», а также «пышная растительность».
[2] Небесный владыка — в оригинале 上帝 (shàngdì) — Шан-ди, верховный владыка неба, а также пять мифических императоров древности.
[3] Буря смятения — в оригинале чэнъюй 心猿意马 (xīn yuán yì mǎ) — в пер. с кит. «душа [мечется] как обезьяна, мысли [скачут] как кони», в обр. знач. «метаться; быть раздираемым сомнениями, противоречиями».
[4] Подлинная буря — в оригинале чэнъюй 惊涛骇浪 (jīngtāo hàilàng) — в пер. с кит. «страшные валы и яростные волны», обр. в знач. «опасные потрясения», «необычайные происшествия».
[5] Мэнмо 梦魔 (Mèngmó) — демон, мучающий людей во снах.
[6] Младшая шимэй 小师妹 (xiǎo shīmèi) — сяо шимэй — самая младшая из учениц, или младшая дочь учителя. В новеллах часто выполняет роль нежного капризного существа, привыкшего ко всеобщей любви.
[7] Эффект бабочки 蝴蝶效应 (húdié xiàoyìng) — термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем, а именно то, что незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия, в том числе и совершенно в другом месте. Его название отсылает нас к рассказу Рэя Брэдбери «И грянул гром» (1952), где гибель бабочки в далёком прошлом изменяет мир далёкого будущего.
[8] Переделка — в оригинале чэнъюй 刀山火海 (dāoshān huǒhǎi) — в пер. с кит. «гора мечей и море огня», обр. в знач. «идти в огонь и в воду», «рисковать жизнью, играть со смертью».
[9] -Дада — 大大 (dàda) — неформальное вежливое обращение, пер. с кит. «отец», «дядюшка».
[10] Популярность — в оригинале 根正苗红 (gēnzhēng miáohóng) — в букв. пер. с кит. «на ровном фундаменте всходы краснеют», обр. в знач. «высокое происхождение, знатность».
[11] Врага отразят генералы, дамба остановит наводнение — в оригинале пословица 兵来将挡，水来土掩 (bīng lái jiàng dǎng, shuǐ lái tǔ yǎn) — в пер. с кит. «вторгнется враг — найдутся генералы, чтобы отразить его, разбушуется паводок — дамба его остановит», обр. в знач. «принимать меры в зависимости от конкретной ситуации»; «быть готовым ко всему», «бог не выдаст, свинья не съест».
[12] Изначальный дух 元神 (yuánshén) — юаньшэнь — даосское понятие «душа человека».
Следующая глава
+, микроблог «adres-bloga»
инопланетный агент прилетел на землю с целью продуктивного и долгосрочного сбора информации. иными словами, парень был обыкновенным шпионом, кем-то не слишком высокого ранга, «сосланным» на далёкую планету. поселенным в человеческое тело. по факту инопланетный агент был неплохой имитацией человека, хоть и со странностями. всё в его шпионской деятельности шло достаточно хорошо: блестящий по земным меркам ум, хорошая должность; данные на свою планету т. он передавал исправно, не вызывая нареканий начальства. но «высшим пилотажем» для агента было бы ещё оставить потомство от земной девушки. так называемого ребёнка-полукровку, рождённого уже на земле. тут его план не действовал: девушки что-то чувствовали и вовремя от него уходили, психологически агент общался всё же как хороший компьютер, а не как земной парень; но определённый процент нимфоманок и деньголюбивых гражданок таки ложился с инопланетным агентом в постель. хоть и ничтожный, но шанс исполнения плана, как ни прискорбно для земной цивилизации, продолжал существовать.
- #vm
+, микроблог «adres-bloga»
самое отвратительное в отношениях, то, что всё портит, в конечном итоге может свести на нет, то, что отравляет жизнь, так вот, самое отвратительное в отношениях — сожительство без взаимной любви. это, к сожалению, часто встречающаяся ситуация.
- #n
Psoj_i_Sysoj, блог «Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет»
Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет. Глава 3
Предыдущая глава
Противниками Чэн Фэнтая за столом для игры в маджонг были его младший шурин Фань Лянь, а также дама и юная барышня из богатых и знатных семей. Всего в двух ярко освещённых [1] залах стояло шесть таких столов. Принадлежащие к одному классу люди приходили сюда по вечерам, чтобы хорошенько поразвлечься, поочерёдно закатывая банкеты в честь праздников, отмечая очередную свадьбу [2] или рождение ребёнка, — проще говоря, изыскивали всевозможные предлоги, чтобы поесть и выпить в шумной компании — без этого не обходилось и дня.
По соседству с играющим в маджонг Чэн Фэнтаем сидела до странного тихая в окружающем гомоне Чача-эр в красном платье западного покроя, которая чистила и поедала виноград. Чэн Фэнтай то и дело поворачивался к сестре, в шутку требуя у неё лакомство; та старалась его игнорировать, а когда у неё кончалось терпение, затыкала брату рот виноградинками.
читать дальшеФань Лянь болтал и смеялся, позабыв о всякой сдержанности. Он закурил было сигарету, собираясь затянуться, но Чэн Фэнтай устремил на него пристальный взгляд:
— А ну убери! Тут моя младшая сестра, она будет кашлять.
Неохотно отложив сигарету, Фань Лянь пожаловался:
— Старший зять, не принимай на свой счёт, но мы же сюда играть пришли, зачем же ты привёл третью сестрёнку? Уже так поздно, деткам пора спать.
Услышав, что речь зашла о ней, Чача-эр тотчас оторвалась от винограда. Пара больших светло-карих глаз, блестящих в свете ламп, будто два холодных огня, уставилась прямо на мужчину, да и само её ярко-красное платье поневоле навевало тревогу. Фань Лянь при взгляде на неё всегда чувствовал, что в неизменной молчаливости этого ребёнка есть что-то пугающее. Красивые черты её лица прямо-таки источали ледяной холод и резкость, непонятно от кого унаследованные. Говорили, что её происходящая с южных рубежей мать была дочерью иного народа, чуть ли не мяо [3] — вот уж воистину ядовитая штучка!
— И правда, второй господин мало того, что привёл ребёнка, так ещё и курить не даёт, совсем нас задушил! — тотчас принялись напропалую жаловаться затаившие смертельную обиду женщины.
— Да что там маджонг, второй господин её везде с собой водит! В прошлый раз на деловые переговоры с моей семьей тоже её взял.
— Позвольте спросить, второй господин, а третья барышня правда ваша родная сестра? Вы совсем не похожи. К тому же, где же вы видели, чтобы старший брат относился к сестре с такой нежностью, дурачите вы нас, хе-хе!
Едва об этом зашла речь, как все рассмеялись, поняв скрытый смысл этой фразы. Сам объект шутки с улыбкой скользнул по ним взглядом:
— Как можно болтать подобное, а? Эта шутка зашла чересчур далеко. — Приобняв Чачу-эр за плечи, он попросил: — Сестрёнка, поди-ка сюда, вытяни для старшего брата костяшку!
Сжав костяшку, Чача-эр измазала её липким виноградным соком. Чэн Фэнтай обтёр её об одежду и перевернул, убеждаясь, что выиграл. Склонившись к сестре, он сжал её лицо обеими руками и с чувством поцеловал.
— А-ха! Знайте, что я везде беру её с собой потому, что она — моя Lucky Star [Счастливая звезда]!
Отдавая ему фишки, Фань Лянь сердито бросил:
— Нечего бахвалиться! У меня тоже есть младшая сестра, в следующий раз приведу свою Цзиньлин-эр!
— Кстати о моей младшей свояченице, — тотчас отозвался Чэн Фэнтай, — скажи-ка мне, Лянь-гэ, отчего мою жену зовут Фань Ю, тебя — Фань Лянь, а в имени свояченицы откуда-то взялся «Цзинь»? Что за путаница такая? [4]
— Когда родилась третья сестра, наши владения пострадали от саранчи, урожай был плохой, и мы потеряли много денег. Гадатель сказал, что это оттого, что у меня с сестрой в именах слишком много воды, вот богатство в ней и тонет. Поэтому пришлось отцу присоединить к имени младшей сестры иероглиф «металл» — Цзинь.
Все в унисон издали протяжное понимающее: «А-а-а!» — подобные подробности из жизни состоятельных семей всегда были достойным обсуждения предметом.
— У второго господина Фаня на севере ещё есть пастбища? — спросила сидящая справа девушка.
Расположившаяся напротив дама, бросив взгляд на Фань Ляня, со смехом сказала ей:
— Не только пастбища, а ещё и несколько гор, и собственная охрана. Семья Фань владеет настоящей крепостью, они истинные короли границы! Та, что выйдет за него замуж, станет королевой [5]!
Услышав, как высказали вслух её заветные надежды, барышня зарделась. По виду Фань Ляня — образцового денди — невозможно было заподозрить, что он владеет столь патриархальным хозяйством.
— Какие ещё короли границы! — рассмеялся Фань Лянь. — Это слава дедовских времён, теперь уже ничего не осталось! Как пришли японцы, они отняли у нашей семьи большую усадьбу, и дома наши бравые ребята каждый день бьются с ними. Я — образованный человек, меня пугает один вид оружия, всё это не для меня, так что я прихватил младших брата с сестрой да и убрался в Бэйпин, разыскал там старшую сестру и нашёл у неё приют.
Чэн Фэнтай затянулся и, прищурившись, выпустил дым.
— И у тебя ещё хватает совести говорить об этом, тряпка! Вместо того, чтобы охранять свои владения, ты вручил их японцам на блюдечке [6]! Будь я там, разве они посмели бы приблизиться хоть на пядь [7]? Уж я бы прижал япошек так, что у них бы кишки наружу вылезли!
— Не сомневаюсь, — со смешком кивнул Фань Лянь. — Кто же не знает твоего, второй господин Чэн, норова? Настоящий бандит!
Узнав эти подробности, женщины, которых совсем не занимали военные дела, тотчас принялись над ним подтрунивать:
— Лянь-гэ сегодня вечером ни разу не выиграл, неудивительно, что он прибедняется, не верьте ему. Бойцы семьи Фань сражаются с японцами, разве этого недостаточно? Второй господин Фань несколько лет учился за границей, так что привык к виду цветущих уголков, а потом ему пришлось вернуться в пустынные поля, где стоит форт его семьи — немудрено, что он тут же сбежал в Бэйпин, чтобы наслаждаться здесь радостями жизни.
Рассмеявшийся Фань Лянь не стал возражать — должно быть, они попали в точку.
Сидящая за другим столом дама обернулась к нему:
— Второй господин Фань, а что насчёт свадьбы барышни Цзиньлин и шестого господина Шэна? Не знаете, когда сможем отведать свадебного вина?
— И правда, что там с Цзиньлин? — спросил Чэн Фэнтай. — А то твоя старшая сестра тоже позавчера пыталась у меня об этом выведать… Всё покоя не даёт, расспрашивая о делах вашей семьи, эх...
Однако Фань Лянь лишь раздражённо отмахнулся от него:
— Даже не упоминай об этом деле, не хочу снова об этом слышать! Я торжественно заявляю: у моей младшей сестры Фань Цзиньлин с шестым господином Шэном — Шэн Цзыюнем — нет ничего общего, за исключением того, что они учились вместе! А вы о свадьбе! Какая ещё свадьба?! Это всё пустые сплетни, которые разносят те, кто любит совать нос в чужие дела! Только портят репутацию моей младшей сестры почём зря!
Гордый собой сплетник Чэн Фэнтай приподнял брови, отказываясь это признавать.
Слова Фань Ляня лишь подстегнули всеобщее любопытство: все в зале навострили уши в ожидании продолжения, стихло даже клацанье костяшек, однако Фань Лянь так и не раскрыл рта — видимо, то, что было у него на уме, говорить вслух и впрямь было неудобно.
Чэн Фэнтай не выдержал первым: всё же Шэн Цзыюнь, шестой господин Шэн, был младшим братом его бывшего одноклассника, приехавшим в Бэйпин на учёбу, так что второй господин Чэн отчасти принял на себя обязанности опекуна.
— А что не так с младшим господином Шэном?
— Этот шестой мальчишка из семьи Шэн… Эх, мало того, что он не нравится моей младшей сестре — да даже если бы он ей и приглянулся, нашей семье подобный зять не нужен!
— Охо-хо, ты что, смерти моей хочешь! Что же в конце концов такого с случилось с молодым Юнем?
Со стуком опустив костяшку, Фань Лянь обвёл собравшихся изумлённым взором:
— Вы что, правда ничего не знаете? Шэн Цзыюнь содержит актёра!
Все как один заохали, сокрушаясь: такой образованный юноша — и столь непристойно себя ведёт!
— Содержит актёра? — бросил Чэн Фэнтай. — Ещё подросток, а уже содержит актёра?
Сжав пальцами кисть другой руки [8] в жесте глубокого негодования, Фань Лянь от всей души посетовал:
— Ах, и ладно бы простого актёра, ты знаешь, кого он содержит? Самого Шан Сижуя! Каждый день бегает в театр, да вдобавок строчит статьи о его выступлениях в газету! Совсем нём помешался!
Все как один снова заахали. Попав в лапы прославленного Шан Сижуя, это дитя, можно сказать, погибло.
— Шан Сижуй? Опять он! — бросил Чэн Фэнтай.
— Старший зять ведь не смотрел его выступлений, — отозвался Фань Лянь, — но уже наслышан о нём?
— Он же самый известный актёр в амплуа дань в Бэйпине, — рассудил Чэн Фэнтай, — как же мне о нём не слышать? Мне тоже есть, что о нём порассказать.
— Так второй господин поведает нам об этом? — со смехом принялись подначивать его остальные.
— Выходит, второй господин Чэн охоч до сплетен?
— Послушать иных, так он — сущая Су Дацзи [9], — покачал головой Чэн Фэнтай, — а иные выставляют его Ма-вэньцаем [10]. Мне же судить трудно. Чача-эр, выбери для старшего братца ещё.
Сидящая рядом госпожа Лю хлопнула Чэн Фэнтая по руке:
— Не стоит позволять третьей барышне вытаскивать костяшки для второго господина — он и так выигрывает слишком часто!
Моргнув, Чэн Фэнтай слегка улыбнулся ей:
— А госпожа Лю хочет сама для меня вытащить [11]?
Он сказал эту двусмысленность вполне преднамеренно, заставив всех за столом весело рассмеяться. Они отлично знали, что острый язык Чэн Фэнтая не знает удержу — воистину другого столь же легкомысленного человека ещё поискать. Госпожа Лю, покраснев, выплюнула: «Тьфу!», а сидевший поодаль господин Лю, расслышав это, досадливо усмехнулся. Подойдя к Чэн Фэнтаю, он ощутимо толкнул его:
— Второй господин Чэн! Не бросайте столь необдуманных слов! Берегитесь, а то я всё расскажу вашей второй госпоже!
— Что рассказывайте, что нет — всё пустое! — со смехом отозвался Фань Лянь. — Где уж моей старшей сестрице вмешиваться в его жизнь!
После этой вспышки бурного веселья разговор снова свернул к пикантным сплетням о Шэн Цзыюне и Шан Сижуе, однако история барышни Фань Цзиньлин уже никого не занимала.
— Шэн Цзыюнь приехал в Бэйпин, чтобы учиться, — начал Чэн Фэнтай, — а в итоге содержит актёра — прекрасно, ничего не скажешь! В сравнении с публичным домом это ещё более дорогая забава! Его брат, само собой, считает, что это я его испортил — в прошлом письме он интересовался, какие в Бэйпине цены, наверняка младший братец опять просил у него денег на содержание, и, само собой, он заподозрил неладное. Лянь-гээр, ты мне скажи, в конце концов этот Шан Сижуй Су Дацзи или всё-таки Ма-вэньцай? В любом случае, бед от него не оберёшься.
Остальные тоже бросились обсуждать Шан Сижуя, придавая этим историям всё новые оттенки — по большей части это были пустые слухи [12], истинность которых стояла под большим вопросом. Фань Лянь располагал о Шан Сижуе весьма достоверными сведениями, поскольку та нашумевшая история случилась, когда он был в Пинъяне. К тому же, будучи сводным младшим братом второй госпожи, он приходился Чан Чжисиню родственником, пусть и не кровным.
— Я же говорю, Шан Сижуй — и Су Дацзи, и Ма-вэньцай в одном лице, — ответил Фань Лянь. — В тот год в Пинъяне, ох и представление же было! Когда пути Шан Сижуя и жены моего старшего двоюродного братца разошлись [13], это взбаламутило артистические круги Пинъяна — все отказывались выступать. Пинъян — это вам не Шанхай, там все поголовно одержимы театром! В наше время простые люди могут не знать, что сменился командующий, а вот кто выступает в каком амплуа, они знают чётче, чем свою родословную. Если актёры говорят «нет», то это значит, что они не будут петь — и тем самым подтолкнут простой люд к нарушению закона — например, курению опиума или ежедневным уличным дракам — тогда они никого не слушают в своём нетерпении и дают выход гневу, размахивая кулаками.
События того года в Пинъяне уже многократно обсудили со всех сторон, однако всякий раз, как всплывала эта тема, она по-прежнему вызывала живой интерес.
— Ну разошлись и разошлись, — заметил кто-то, — отчего же остальные труппы отказались выступать?
— А вы подумайте, — ответил Фань Лянь, — два ведущих актёра в своих амплуа, у каждого — свои поклонники, так что, когда между ними затевается ссора, то на сторону каждого встаёт целая армия, и тогда всё переворачивается вверх дном, хе-хе, такая буря поднимается! В особенности если дело касается труппы «Шуйюнь» — тогда все делятся на два лагеря и начинается безжалостная грызня. В тот день, когда моя двоюродная невестка уехала из Пинъяна вместе с нашим старшим двоюродным братом, Шан Сижуй, будучи не в силах смириться с этим, бросился к колокольной башне и, поднявшись на самый верх, принялся распевать арии дни и ночи напролёт. Можно сказать, что его прекрасный голос стал для жителей Пинъяна спасительным благодатным дождём после долгой засухи. Весь простой люд собрался под колокольной башней и наперебой кричал «Браво!», забив все дороги, дела в торговых кварталах остановились. Встревоженный этим генерал-губернатор Чжан вывел солдат, чтобы разогнать толпу. К этому времени Шан Сижуй допелся до того, что начал харкать кровью, но не желал сдаваться. Ему кричат: «Спускайся!» — а он вместо этого идёт к краю, будто собирается спрыгнуть — до смерти всех напугал. В конце концов генерал-губернатор Чжан сам поднялся на башню, чтобы снять его с крыши, приманив, будто кота — пожалуй, тогда-то он и положил глаз на Шан Сижуя.
При этом Чэн Фэнтай отметил про себя, что в случае с главнокомандующим Цао Шан Сижуй применил тот же приём, что и прежде с генерал-губернатором Чжаном — всякий раз забирается куда-нибудь и поёт, тем самым привлекая внимание очередного князька, и как знать, кто будет следующей жертвой?
— Говорят, что Шан Сижуй тогда помешался, это правда?
— Помешался или нет, сказать трудно, — ответил Фань Лянь. — Так или иначе, всё это, на мой взгляд, весьма скверно. На руках спустив Шан Сижуя с колокольной башни, губернатор Чжан доставил его в свою резиденцию. А потом я и сам уехал из Пинъяна, так что больше его не видал.
Хотя оба героя этой истории были мужского пола, своей романтичностью она необычайно взволновала собеседниц, на лицах которых появилось слегка мечтательное выражение. Однако это своего рода восхищение не мешало им ненавидеть Шан Сижуя, завидуя тому, сколь сильно он превосходил их в очаровании.
— Генерал-губернатор Чжан связался с настоящим злым духом [14]! — приговаривали они с таким видом, будто съели что-то кислое. — Вот уж воистину сам навлёк на себя беду — а то из-за чего же, по вашему мнению, он потерпел поражение от главнокомандующего Цао?
— Госпожа Хань поведает нам о том, как генерал-губернатор Чжан проиграл моему старшему зятю? — заинтересованно спросил у неё Чэн Фэнтай.
Сообразив, что здесь присутствует младший шурин главнокомандующего Цао, госпожа Хань с мягким смехом отозвалась:
— Я лишь передаю то, что говорят люди! Второй господин ведь не желает, чтобы это достигло ушей главнокомандующего Цао? Да и что мы, женщины, можем понимать в таких вещах?.. Сказывают, что тогда их силы были почти равны, но поймавший генерал-губернатора в свои сети Шан Сижуй совершенно вскружил Чжану голову, будто опоив его каким-то гнусным зельем, так что тот даже с кровати был подняться не в силах. Словно стая драконов, оставшаяся без головы [15], солдаты генерал-губернатора терпели поражение за поражением. Как Чжан мог допустить, чтобы главнокомандующий Цао увёл у него из-под носа тридцать тысяч, подкупив их? Командующий должен сохранять ясность ума — ведь если он не может держать под контролем своих бойцов, то что ему остаётся, кроме как сдаться?
— Надо же, ещё и это! — изумился Чэн Фэнтай. — Да этот Шан Сижуй мастерством [16] не уступает Дацзи, а дерзостью — Бао-сы [17]!
— Какое ещё мастерство, сплошное вредительство! — покосилась на него госпожа Хань. — Ах, мужчины, любите же вы отведать на вкус что-нибудь экзотическое. Играя на сцене, Шан Сижуй предстаёт то Ян-гуйфэй [18], то Ван Баочуань [19], постоянно меняется, каждый день что-то новенькое.
Чэн Фэнтай с улыбкой скосил глаза на госпожу Хань, слушая её с крайне серьёзным видом. Ставшая объектом его пристального внимания женщина пришла в полное замешательство и, мигом позабыв всё, что хотела сказать, поневоле потупила взгляд. Чэн Фэнтай часто так делал, строя глазки и замужним дамам, и юным барышням, совершенно не обращая внимание на уместность, отчего наблюдавших за этим сторонних зрителей поневоле прошибал холодный пот.
Уставив пристальный взгляд на Чэн Фэнтая, Фань Лянь пару раз кашлянул, словно желая сказать: «Попридержите-ка коней, зятёк! Тут так много людей, если так дальше пойдёт, тебя рано или поздно прикончит разъярённый глава семьи!
Фань Лянь с первой же встречи сошёлся во вкусах с Чэн Фэнтаем, так что тот стал ему ближе старшей сестры. Он даже пару раз помогал зятю скрывать его интрижки от своей старшей сестрицы, и когда вторая госпожа, не веря младшему брату, принималась бушевать, тому тоже сполна доставалось за соучастие.
Кто-то, воспользовавшись случаем, спросил Фань Ляня:
— Так Цзян Мэнпин нынче не поёт?
— Да, действительно не поёт, — ответил Фань Лянь. — Чан Чжисинь заглотил её целиком, так что двоюродной невестке даже головы не высунуть. К тому же, она и сама не осмеливается выглянуть на улицу — боится неприятностей со стороны Шан Сижуя.
— Да ведь это всё — дела давно минувших дней, — рассмеялся Чэн Фэнтай. — Откуда у Шан Сижуя столько энергии, чтобы до сих пор лелеять старые обиды? Опять же, он всего-навсего какой-то там актёришка, что за неприятности он может причинить твоей семье? Неужто у него и на это хватит сноровки?
— Разве ты не знаешь? Сноровки у этого актёришки с избытком. В тот год, когда их пути с моей двоюродной невесткой разошлись, её сердце также покрылось льдом. В память о старой дружбе она передала Шан Сижую труппу «Шуйюнь» — можно сказать, из страха перед ним возместила потери. Впоследствии, когда мы с Чан Чжисинем как-то сопровождали Цзян Мэнпин в театр, чтобы забрать кое-какие вещи, при виде неё тренировавшиеся во дворе дети радостно закричали и, к несчастью, этот шум услышал Шан Сижуй — так он тотчас пришёл в страшную ярость, выбежал из-за занавеса, кипя от гнева, и одним махом выволок супругов на улицу. Как мог молодой господин Чан Чжисинь стерпеть подобное — его достоинством буквально подмели пол! А ведь в то время у него с женой не было ни кола, ни двора [20]...
Всегда превыше всего любивший совать нос в чужие дела Чэн Фэнтай тут же посетовал:
— Жаль, меня там не было, в противном случае я был как следует поучил этого актёришку уму-разуму! Прямо-таки су… — Он хотел было сказать «сущая ведьма», но, вспомнив, что Шан Сижуй — отнюдь не женщина, всё-таки поправился: — Прямо-таки напрашивается, чтобы ему набили морду!
— Такого ещё поди поучи, — со смехом отозвался Фань Лянь. — Когда он выходит из себя, то терпеть это просто нет мочи! Тебе ведь ещё не доводилось видеть, как Шан Сижуй бранится.
— Пусть попробует! — злобно ухмыльнулся Чэн Фэнтай и добавил: — Ты же тогда был в Пинъяне — и что, просто стоял и смотрел на то, как Шан Сижуй измывается над другими?
— Так ведь когда происходит такое дело, как личная ссора, — Фань Лянь со смехом поправил очки, — то посторонним не следует вмешиваться! К тому же, Чан Чжисинь поспешил подобру-поздорову убраться из Пинъяна, так что моя помощь ему и не потребовалась. Тем более, Шан Сижуй, сколь бы возмутительно он себя ни вёл, всё же вызывает жалость — как я мог поднять руку на проигравшего!
Таким уж человеком был Фань Лянь — он имел обыкновение заботиться лишь о себе, предпочитая оставаться сторонним наблюдателем в чужих конфликтах. Однако если этот актёр не вызывал негодования у него, то его зять был человеком совершенно иного сорта.
Чэн Фэнтай насмешливо фыркнул, тем самым выражая своё отношение к жалости, которой якобы достоин Шан Сижуй: с самого начала слушая о том, с каким ожесточением вымещает свою злость этот актёр, он решил, что состраданию тут не место. Если уж к своей шицзе, льнущей к нему, будто нежный цветок к ручью, он проявил не больше жалости, чем текущая вода [21], то заслуживает ли он её сам? В этом мире и без того было слишком много людей, заслуживающих сострадания — в их числе все несчастные, кто разочаровался и отчаялся, допустив ошибку. На протяжении этой беседы Чэн Фэнтай испытывал к Шан Сижую глубокую неприязнь как к порочному человеку [22] — и все его достоинства не в силах были повлиять на это впечатление.
Шан Сижуй был человеком, окутанным сонмом слухов, каждый его поступок порождал легенды — безусловно, они с Чэн Фэнтаем были людьми из бесконечно далёких миров.
Примечания переводчика:
[1] Ярко освещённый — в оригинале чэнъюй 灯火辉煌 (dēng huǒ huī huáng) — в пер. с кит. «сиять во мраке ночи».
[2] Очередная свадьба — в оригинале 纳妾 (nàqiè) — в пер. с кит. «взять наложницу». Поскольку в Китае традиционно существовало многожёнство, то, помимо первой (главной) жены имелись младшие, которых также можно именовать наложницами.
[3] Мяо 苗人 (miáo rén) — группа народов в южном Китае, северном Вьетнаме, Лаосе, Таиланде, Мьянме, по религиозным воззрениям анимисты.
[4] Кстати о моей младшей свояченице, — тотчас отозвался Чэн Фэнтай, — скажи-ка мне, Лянь-гэ, отчего мою жену зовут Фань Ю, тебя — Фань Лянь, а в имени свояченицы откуда-то взялся «Цзинь»? Что за путаница такая?
Имя жены Чэн Фэнтая — Ю 游 (yóu) — в пер. с кит. «плавать», «течение».
Имя её младшего брата — Лянь 涟 (lián) — в пер. с кит. «рябь по воде», «течь, литься».
Имя их младшей сестры — Цзиньлин 金泠 (Jīnlíng), где 金 (jīn) в пер. с кит. «золото», а также «металл» в более широком смысле, а 泠 (líng) — «лёгкий, парящий», а также «нежный, мелодичный», также подражание звуку ручья.
[5] Короли, королева — в оригинале используются слова 王 (wáng) — ван — в пер. с кит. «князь», 王妃 (wángfēi) — ван-фэй — в пер. с кит. «княгиня, принцесса».
[6] Вручил на блюдечке — в оригинале 交给底下人 (jiāogěi dǐxiàrén) — в пер. с кит. «как покорный раб».
[7] На пядь — в оригинале 一根草 (yī gēn cǎo) — в пер. с кит. «на одну былинку (травинку)».
[8] Сжав пальцами кисть другой руки 扼腕 (èwàn) — этот жест может быть знаком как разочарования и возмущения, так и воодушевления.
[9] Су Дацзи 苏妲己 (Sū Dájǐ) — любимая наложница последнего правителя династии Шан, так прославилась своей развращённостью и жестокостью, что считали, будто её тело захватил дух лисицы— оборотня. Увлекая императора своими жестокими забавами, она послужила причиной падения династии Шан.
[10] Ма-вэньцай 马文才 (Mǎ-wéncái) (вэньцай — это звание, которое переводится как «литературный талант»), или Ма Ши (Mǎ Shì) — персонаж из предания «Лянчжу» о Лян Шаньбо и Чжу Интай, за которого хотели выдать Чжу Интай, разлучив её таким образом с возлюбленным Лян Шаньбо, который умер с горя; однако Чжу Интай во время свадебной процессии бросилась в могилу возлюбленного и их души воссоединились, воспарив двумя бабочками.
Подробнее с историей можно ознакомиться здесь: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D1%8F%D0%BD_%D0%A8%D0%B0%D0%BD%D1%8C%D0%B1%D0%BE_%D0%B8_%D0%A7%D0%B6%D1%83_%D0%98%D0%BD%D1%82%D0%B0%D0%B9
[11] Хочет сама для меня вытащить? — в оригинале употребляется 摸 (mō), который означает как «выбрать наугад», так и «пощупать, погладить», так что звучит это и вправду весьма двусмысленно.
[12] Пустые слухи — в оригинале чэнъюй 道听途说 (dào tīng tú shuō) — в букв. пер. с кит. «слышал в пути, что говорят на дорогах», обр. в знач. «питаться слухами; обрывочные сведения», «за что купил — за то и продаю».
[13] Пути разошлись — в оригинале чэнъюй 分道扬镳 (fēndào yángbiāo) — в пер. с кит. «разъехаться по разным дорогам и взмахнуть поводьями», обр. в знач. «каждый пошёл своей дорогой, расстались».
[14] Злой дух 白虎星 (báihǔ xīng) — в букв. пер. с кит. «звезда белого тигра». Этим выражением обозначают кого-то, несущего за собой несчастья.
Белый тигр 白虎 (báihǔ) — мифический покровитель запада, также так именуют злых духов.
[15] Стая драконов, оставшаяся без головы — чэнъюй 群龙无首 (qúnlóngwúshǒu) — обр. в знач. «массы без вождя; остаться без руководства».
[16] Мастерство — в оригинале 功夫 (gōngfu) — гунфу, единоборство, обычно переводимое как «кунг-фу», также означает «умение, мастерство, навык» в самом широком смысле слова.
[17] Бао-сы 褒姒 (Bāo-sì) — наложница правителя Чжоу Ю-вана 周幽王 (Zhōu Yōu-wáng), одна из известнейших китайских красавиц. Ю-ван полюбил девушку Бао-сы, которую сделал старшей женой, отстранив прежнюю жену, а её сына сделал престолонаследником.
«Бао-сы не любила смеяться, Ю-ван всеми способами старался её рассмешить, [но] она не смеялась. Ю-ван соорудил [на горах] сигнальные вышки и [установил] большие барабаны. Когда приближался противник, на сигнальных вышках зажигали огни. Владетельные князья [в этом случае] все прибывали [на помощь]. [Однажды] все прибыли, но увидели, что неприятеля нет, вот тогда-то Бао-сы громко рассмеялась. Ю-ван обрадовался этому и много раз зажигал сигнальные огни. После этого [сигналам] перестали верить, и владетельные князья один за другим также перестали являться [на помощь]». (цит. по «Историческим запискам» Сыма Цяня)
Отец отстранённой старшей жены пожелал передать власть своему внуку, поднял восстание и, набрав в союзники окрестные племена, осадил город. Ю-ван зажёг сигнальные огни, но к нему на помощь никто не пришёл, думая, что огни снова зажгли ради потехи Бао-сы. Ю-ван был лишён трона и, возможно, погиб. (по материалам Википедии)
Об этом говорится в цитате: «Величественна Чжоу держава, но вот род Сы из Бао её сгубил!»
[18] Ян-гуйфэй 杨贵妃 (Yáng-guìfēi) — Ян Юйхуань «танская наложница», одна из четырёх красавиц Китая, героиня поэмы великого китайского поэта Бо Цзюйи «Вечная печаль».
Ян Юйхуань сначала стала женой Шоу-вана 寿王 (Shòu-wáng), сына танского императора, одного из сыновей императора Сюань-цзуна. А позже её полюбил и сделал своей женой сам император. Во время восстания Ань Лушаня Сюань-цзун был вынужден бежать из столицы и, по настоянию охраны, велел задушить возлюбленную из-за обвинений в том, что её кузен-канцлер Ян Гочжун поддерживал повстанцев. (по материалам Википедии)
[19] Ван Баочуань 王宝钏 (Wáng Bǎochuàn) — вымышленный персонаж пекинской оперы, против воли отца вышла замуж за бедняка Сяо Пингуя. Не желая смириться с этим, её отец Ван Юнь забирает зятя на войну и подстраивает так, чтобы он попал в плен. Преодолев множество препятствий, Сяо Пингуй спустя восемнадцать лет всё же воссоединяется с женой, став императором.
[20] Ни кола, ни двора — в оригинале поговорка 上无片瓦遮身，下无立锥之地 (shàng wú piànwǎ zhēshēn, xià wú lìzhuī zhī dì) — в букв. пер. с кит. «ни черепички над головой, ни клочка земли под ногами», обр. в знач. «не иметь ничего за душой», «гол как сокол».
[21] К своей шицзе, льнущей к нему, будто цветок к ручью, он проявил не больше жалости, чем текущая вода — в оригинале выражение: 落花有意, 流水无情 (Luòhuā yǒuyì, liúshuǐ wúqíng) — в пер. с кит. «хоть нежно льнут к ручью цветы — поток не внемлет их любви».
[22] Испытывал глубокую неприязнь как к порочному человеку — в оригинале 嫉恶如仇 (jí è rú chóu) — в пер. с кит. «ненавидеть порочного человека как врага», обр. в знач. «бороться со злом».
Следующая глава
Противниками Чэн Фэнтая за столом для игры в маджонг были его младший шурин Фань Лянь, а также дама и юная барышня из богатых и знатных семей. Всего в двух ярко освещённых [1] залах стояло шесть таких столов. Принадлежащие к одному классу люди приходили сюда по вечерам, чтобы хорошенько поразвлечься, поочерёдно закатывая банкеты в честь праздников, отмечая очередную свадьбу [2] или рождение ребёнка, — проще говоря, изыскивали всевозможные предлоги, чтобы поесть и выпить в шумной компании — без этого не обходилось и дня.
По соседству с играющим в маджонг Чэн Фэнтаем сидела до странного тихая в окружающем гомоне Чача-эр в красном платье западного покроя, которая чистила и поедала виноград. Чэн Фэнтай то и дело поворачивался к сестре, в шутку требуя у неё лакомство; та старалась его игнорировать, а когда у неё кончалось терпение, затыкала брату рот виноградинками.
читать дальшеФань Лянь болтал и смеялся, позабыв о всякой сдержанности. Он закурил было сигарету, собираясь затянуться, но Чэн Фэнтай устремил на него пристальный взгляд:
— А ну убери! Тут моя младшая сестра, она будет кашлять.
Неохотно отложив сигарету, Фань Лянь пожаловался:
— Старший зять, не принимай на свой счёт, но мы же сюда играть пришли, зачем же ты привёл третью сестрёнку? Уже так поздно, деткам пора спать.
Услышав, что речь зашла о ней, Чача-эр тотчас оторвалась от винограда. Пара больших светло-карих глаз, блестящих в свете ламп, будто два холодных огня, уставилась прямо на мужчину, да и само её ярко-красное платье поневоле навевало тревогу. Фань Лянь при взгляде на неё всегда чувствовал, что в неизменной молчаливости этого ребёнка есть что-то пугающее. Красивые черты её лица прямо-таки источали ледяной холод и резкость, непонятно от кого унаследованные. Говорили, что её происходящая с южных рубежей мать была дочерью иного народа, чуть ли не мяо [3] — вот уж воистину ядовитая штучка!
— И правда, второй господин мало того, что привёл ребёнка, так ещё и курить не даёт, совсем нас задушил! — тотчас принялись напропалую жаловаться затаившие смертельную обиду женщины.
— Да что там маджонг, второй господин её везде с собой водит! В прошлый раз на деловые переговоры с моей семьей тоже её взял.
— Позвольте спросить, второй господин, а третья барышня правда ваша родная сестра? Вы совсем не похожи. К тому же, где же вы видели, чтобы старший брат относился к сестре с такой нежностью, дурачите вы нас, хе-хе!
Едва об этом зашла речь, как все рассмеялись, поняв скрытый смысл этой фразы. Сам объект шутки с улыбкой скользнул по ним взглядом:
— Как можно болтать подобное, а? Эта шутка зашла чересчур далеко. — Приобняв Чачу-эр за плечи, он попросил: — Сестрёнка, поди-ка сюда, вытяни для старшего брата костяшку!
Сжав костяшку, Чача-эр измазала её липким виноградным соком. Чэн Фэнтай обтёр её об одежду и перевернул, убеждаясь, что выиграл. Склонившись к сестре, он сжал её лицо обеими руками и с чувством поцеловал.
— А-ха! Знайте, что я везде беру её с собой потому, что она — моя Lucky Star [Счастливая звезда]!
Отдавая ему фишки, Фань Лянь сердито бросил:
— Нечего бахвалиться! У меня тоже есть младшая сестра, в следующий раз приведу свою Цзиньлин-эр!
— Кстати о моей младшей свояченице, — тотчас отозвался Чэн Фэнтай, — скажи-ка мне, Лянь-гэ, отчего мою жену зовут Фань Ю, тебя — Фань Лянь, а в имени свояченицы откуда-то взялся «Цзинь»? Что за путаница такая? [4]
— Когда родилась третья сестра, наши владения пострадали от саранчи, урожай был плохой, и мы потеряли много денег. Гадатель сказал, что это оттого, что у меня с сестрой в именах слишком много воды, вот богатство в ней и тонет. Поэтому пришлось отцу присоединить к имени младшей сестры иероглиф «металл» — Цзинь.
Все в унисон издали протяжное понимающее: «А-а-а!» — подобные подробности из жизни состоятельных семей всегда были достойным обсуждения предметом.
— У второго господина Фаня на севере ещё есть пастбища? — спросила сидящая справа девушка.
Расположившаяся напротив дама, бросив взгляд на Фань Ляня, со смехом сказала ей:
— Не только пастбища, а ещё и несколько гор, и собственная охрана. Семья Фань владеет настоящей крепостью, они истинные короли границы! Та, что выйдет за него замуж, станет королевой [5]!
Услышав, как высказали вслух её заветные надежды, барышня зарделась. По виду Фань Ляня — образцового денди — невозможно было заподозрить, что он владеет столь патриархальным хозяйством.
— Какие ещё короли границы! — рассмеялся Фань Лянь. — Это слава дедовских времён, теперь уже ничего не осталось! Как пришли японцы, они отняли у нашей семьи большую усадьбу, и дома наши бравые ребята каждый день бьются с ними. Я — образованный человек, меня пугает один вид оружия, всё это не для меня, так что я прихватил младших брата с сестрой да и убрался в Бэйпин, разыскал там старшую сестру и нашёл у неё приют.
Чэн Фэнтай затянулся и, прищурившись, выпустил дым.
— И у тебя ещё хватает совести говорить об этом, тряпка! Вместо того, чтобы охранять свои владения, ты вручил их японцам на блюдечке [6]! Будь я там, разве они посмели бы приблизиться хоть на пядь [7]? Уж я бы прижал япошек так, что у них бы кишки наружу вылезли!
— Не сомневаюсь, — со смешком кивнул Фань Лянь. — Кто же не знает твоего, второй господин Чэн, норова? Настоящий бандит!
Узнав эти подробности, женщины, которых совсем не занимали военные дела, тотчас принялись над ним подтрунивать:
— Лянь-гэ сегодня вечером ни разу не выиграл, неудивительно, что он прибедняется, не верьте ему. Бойцы семьи Фань сражаются с японцами, разве этого недостаточно? Второй господин Фань несколько лет учился за границей, так что привык к виду цветущих уголков, а потом ему пришлось вернуться в пустынные поля, где стоит форт его семьи — немудрено, что он тут же сбежал в Бэйпин, чтобы наслаждаться здесь радостями жизни.
Рассмеявшийся Фань Лянь не стал возражать — должно быть, они попали в точку.
Сидящая за другим столом дама обернулась к нему:
— Второй господин Фань, а что насчёт свадьбы барышни Цзиньлин и шестого господина Шэна? Не знаете, когда сможем отведать свадебного вина?
— И правда, что там с Цзиньлин? — спросил Чэн Фэнтай. — А то твоя старшая сестра тоже позавчера пыталась у меня об этом выведать… Всё покоя не даёт, расспрашивая о делах вашей семьи, эх...
Однако Фань Лянь лишь раздражённо отмахнулся от него:
— Даже не упоминай об этом деле, не хочу снова об этом слышать! Я торжественно заявляю: у моей младшей сестры Фань Цзиньлин с шестым господином Шэном — Шэн Цзыюнем — нет ничего общего, за исключением того, что они учились вместе! А вы о свадьбе! Какая ещё свадьба?! Это всё пустые сплетни, которые разносят те, кто любит совать нос в чужие дела! Только портят репутацию моей младшей сестры почём зря!
Гордый собой сплетник Чэн Фэнтай приподнял брови, отказываясь это признавать.
Слова Фань Ляня лишь подстегнули всеобщее любопытство: все в зале навострили уши в ожидании продолжения, стихло даже клацанье костяшек, однако Фань Лянь так и не раскрыл рта — видимо, то, что было у него на уме, говорить вслух и впрямь было неудобно.
Чэн Фэнтай не выдержал первым: всё же Шэн Цзыюнь, шестой господин Шэн, был младшим братом его бывшего одноклассника, приехавшим в Бэйпин на учёбу, так что второй господин Чэн отчасти принял на себя обязанности опекуна.
— А что не так с младшим господином Шэном?
— Этот шестой мальчишка из семьи Шэн… Эх, мало того, что он не нравится моей младшей сестре — да даже если бы он ей и приглянулся, нашей семье подобный зять не нужен!
— Охо-хо, ты что, смерти моей хочешь! Что же в конце концов такого с случилось с молодым Юнем?
Со стуком опустив костяшку, Фань Лянь обвёл собравшихся изумлённым взором:
— Вы что, правда ничего не знаете? Шэн Цзыюнь содержит актёра!
Все как один заохали, сокрушаясь: такой образованный юноша — и столь непристойно себя ведёт!
— Содержит актёра? — бросил Чэн Фэнтай. — Ещё подросток, а уже содержит актёра?
Сжав пальцами кисть другой руки [8] в жесте глубокого негодования, Фань Лянь от всей души посетовал:
— Ах, и ладно бы простого актёра, ты знаешь, кого он содержит? Самого Шан Сижуя! Каждый день бегает в театр, да вдобавок строчит статьи о его выступлениях в газету! Совсем нём помешался!
Все как один снова заахали. Попав в лапы прославленного Шан Сижуя, это дитя, можно сказать, погибло.
— Шан Сижуй? Опять он! — бросил Чэн Фэнтай.
— Старший зять ведь не смотрел его выступлений, — отозвался Фань Лянь, — но уже наслышан о нём?
— Он же самый известный актёр в амплуа дань в Бэйпине, — рассудил Чэн Фэнтай, — как же мне о нём не слышать? Мне тоже есть, что о нём порассказать.
— Так второй господин поведает нам об этом? — со смехом принялись подначивать его остальные.
— Выходит, второй господин Чэн охоч до сплетен?
— Послушать иных, так он — сущая Су Дацзи [9], — покачал головой Чэн Фэнтай, — а иные выставляют его Ма-вэньцаем [10]. Мне же судить трудно. Чача-эр, выбери для старшего братца ещё.
Сидящая рядом госпожа Лю хлопнула Чэн Фэнтая по руке:
— Не стоит позволять третьей барышне вытаскивать костяшки для второго господина — он и так выигрывает слишком часто!
Моргнув, Чэн Фэнтай слегка улыбнулся ей:
— А госпожа Лю хочет сама для меня вытащить [11]?
Он сказал эту двусмысленность вполне преднамеренно, заставив всех за столом весело рассмеяться. Они отлично знали, что острый язык Чэн Фэнтая не знает удержу — воистину другого столь же легкомысленного человека ещё поискать. Госпожа Лю, покраснев, выплюнула: «Тьфу!», а сидевший поодаль господин Лю, расслышав это, досадливо усмехнулся. Подойдя к Чэн Фэнтаю, он ощутимо толкнул его:
— Второй господин Чэн! Не бросайте столь необдуманных слов! Берегитесь, а то я всё расскажу вашей второй госпоже!
— Что рассказывайте, что нет — всё пустое! — со смехом отозвался Фань Лянь. — Где уж моей старшей сестрице вмешиваться в его жизнь!
После этой вспышки бурного веселья разговор снова свернул к пикантным сплетням о Шэн Цзыюне и Шан Сижуе, однако история барышни Фань Цзиньлин уже никого не занимала.
— Шэн Цзыюнь приехал в Бэйпин, чтобы учиться, — начал Чэн Фэнтай, — а в итоге содержит актёра — прекрасно, ничего не скажешь! В сравнении с публичным домом это ещё более дорогая забава! Его брат, само собой, считает, что это я его испортил — в прошлом письме он интересовался, какие в Бэйпине цены, наверняка младший братец опять просил у него денег на содержание, и, само собой, он заподозрил неладное. Лянь-гээр, ты мне скажи, в конце концов этот Шан Сижуй Су Дацзи или всё-таки Ма-вэньцай? В любом случае, бед от него не оберёшься.
Остальные тоже бросились обсуждать Шан Сижуя, придавая этим историям всё новые оттенки — по большей части это были пустые слухи [12], истинность которых стояла под большим вопросом. Фань Лянь располагал о Шан Сижуе весьма достоверными сведениями, поскольку та нашумевшая история случилась, когда он был в Пинъяне. К тому же, будучи сводным младшим братом второй госпожи, он приходился Чан Чжисиню родственником, пусть и не кровным.
— Я же говорю, Шан Сижуй — и Су Дацзи, и Ма-вэньцай в одном лице, — ответил Фань Лянь. — В тот год в Пинъяне, ох и представление же было! Когда пути Шан Сижуя и жены моего старшего двоюродного братца разошлись [13], это взбаламутило артистические круги Пинъяна — все отказывались выступать. Пинъян — это вам не Шанхай, там все поголовно одержимы театром! В наше время простые люди могут не знать, что сменился командующий, а вот кто выступает в каком амплуа, они знают чётче, чем свою родословную. Если актёры говорят «нет», то это значит, что они не будут петь — и тем самым подтолкнут простой люд к нарушению закона — например, курению опиума или ежедневным уличным дракам — тогда они никого не слушают в своём нетерпении и дают выход гневу, размахивая кулаками.
События того года в Пинъяне уже многократно обсудили со всех сторон, однако всякий раз, как всплывала эта тема, она по-прежнему вызывала живой интерес.
— Ну разошлись и разошлись, — заметил кто-то, — отчего же остальные труппы отказались выступать?
— А вы подумайте, — ответил Фань Лянь, — два ведущих актёра в своих амплуа, у каждого — свои поклонники, так что, когда между ними затевается ссора, то на сторону каждого встаёт целая армия, и тогда всё переворачивается вверх дном, хе-хе, такая буря поднимается! В особенности если дело касается труппы «Шуйюнь» — тогда все делятся на два лагеря и начинается безжалостная грызня. В тот день, когда моя двоюродная невестка уехала из Пинъяна вместе с нашим старшим двоюродным братом, Шан Сижуй, будучи не в силах смириться с этим, бросился к колокольной башне и, поднявшись на самый верх, принялся распевать арии дни и ночи напролёт. Можно сказать, что его прекрасный голос стал для жителей Пинъяна спасительным благодатным дождём после долгой засухи. Весь простой люд собрался под колокольной башней и наперебой кричал «Браво!», забив все дороги, дела в торговых кварталах остановились. Встревоженный этим генерал-губернатор Чжан вывел солдат, чтобы разогнать толпу. К этому времени Шан Сижуй допелся до того, что начал харкать кровью, но не желал сдаваться. Ему кричат: «Спускайся!» — а он вместо этого идёт к краю, будто собирается спрыгнуть — до смерти всех напугал. В конце концов генерал-губернатор Чжан сам поднялся на башню, чтобы снять его с крыши, приманив, будто кота — пожалуй, тогда-то он и положил глаз на Шан Сижуя.
При этом Чэн Фэнтай отметил про себя, что в случае с главнокомандующим Цао Шан Сижуй применил тот же приём, что и прежде с генерал-губернатором Чжаном — всякий раз забирается куда-нибудь и поёт, тем самым привлекая внимание очередного князька, и как знать, кто будет следующей жертвой?
— Говорят, что Шан Сижуй тогда помешался, это правда?
— Помешался или нет, сказать трудно, — ответил Фань Лянь. — Так или иначе, всё это, на мой взгляд, весьма скверно. На руках спустив Шан Сижуя с колокольной башни, губернатор Чжан доставил его в свою резиденцию. А потом я и сам уехал из Пинъяна, так что больше его не видал.
Хотя оба героя этой истории были мужского пола, своей романтичностью она необычайно взволновала собеседниц, на лицах которых появилось слегка мечтательное выражение. Однако это своего рода восхищение не мешало им ненавидеть Шан Сижуя, завидуя тому, сколь сильно он превосходил их в очаровании.
— Генерал-губернатор Чжан связался с настоящим злым духом [14]! — приговаривали они с таким видом, будто съели что-то кислое. — Вот уж воистину сам навлёк на себя беду — а то из-за чего же, по вашему мнению, он потерпел поражение от главнокомандующего Цао?
— Госпожа Хань поведает нам о том, как генерал-губернатор Чжан проиграл моему старшему зятю? — заинтересованно спросил у неё Чэн Фэнтай.
Сообразив, что здесь присутствует младший шурин главнокомандующего Цао, госпожа Хань с мягким смехом отозвалась:
— Я лишь передаю то, что говорят люди! Второй господин ведь не желает, чтобы это достигло ушей главнокомандующего Цао? Да и что мы, женщины, можем понимать в таких вещах?.. Сказывают, что тогда их силы были почти равны, но поймавший генерал-губернатора в свои сети Шан Сижуй совершенно вскружил Чжану голову, будто опоив его каким-то гнусным зельем, так что тот даже с кровати был подняться не в силах. Словно стая драконов, оставшаяся без головы [15], солдаты генерал-губернатора терпели поражение за поражением. Как Чжан мог допустить, чтобы главнокомандующий Цао увёл у него из-под носа тридцать тысяч, подкупив их? Командующий должен сохранять ясность ума — ведь если он не может держать под контролем своих бойцов, то что ему остаётся, кроме как сдаться?
— Надо же, ещё и это! — изумился Чэн Фэнтай. — Да этот Шан Сижуй мастерством [16] не уступает Дацзи, а дерзостью — Бао-сы [17]!
— Какое ещё мастерство, сплошное вредительство! — покосилась на него госпожа Хань. — Ах, мужчины, любите же вы отведать на вкус что-нибудь экзотическое. Играя на сцене, Шан Сижуй предстаёт то Ян-гуйфэй [18], то Ван Баочуань [19], постоянно меняется, каждый день что-то новенькое.
Чэн Фэнтай с улыбкой скосил глаза на госпожу Хань, слушая её с крайне серьёзным видом. Ставшая объектом его пристального внимания женщина пришла в полное замешательство и, мигом позабыв всё, что хотела сказать, поневоле потупила взгляд. Чэн Фэнтай часто так делал, строя глазки и замужним дамам, и юным барышням, совершенно не обращая внимание на уместность, отчего наблюдавших за этим сторонних зрителей поневоле прошибал холодный пот.
Уставив пристальный взгляд на Чэн Фэнтая, Фань Лянь пару раз кашлянул, словно желая сказать: «Попридержите-ка коней, зятёк! Тут так много людей, если так дальше пойдёт, тебя рано или поздно прикончит разъярённый глава семьи!
Фань Лянь с первой же встречи сошёлся во вкусах с Чэн Фэнтаем, так что тот стал ему ближе старшей сестры. Он даже пару раз помогал зятю скрывать его интрижки от своей старшей сестрицы, и когда вторая госпожа, не веря младшему брату, принималась бушевать, тому тоже сполна доставалось за соучастие.
Кто-то, воспользовавшись случаем, спросил Фань Ляня:
— Так Цзян Мэнпин нынче не поёт?
— Да, действительно не поёт, — ответил Фань Лянь. — Чан Чжисинь заглотил её целиком, так что двоюродной невестке даже головы не высунуть. К тому же, она и сама не осмеливается выглянуть на улицу — боится неприятностей со стороны Шан Сижуя.
— Да ведь это всё — дела давно минувших дней, — рассмеялся Чэн Фэнтай. — Откуда у Шан Сижуя столько энергии, чтобы до сих пор лелеять старые обиды? Опять же, он всего-навсего какой-то там актёришка, что за неприятности он может причинить твоей семье? Неужто у него и на это хватит сноровки?
— Разве ты не знаешь? Сноровки у этого актёришки с избытком. В тот год, когда их пути с моей двоюродной невесткой разошлись, её сердце также покрылось льдом. В память о старой дружбе она передала Шан Сижую труппу «Шуйюнь» — можно сказать, из страха перед ним возместила потери. Впоследствии, когда мы с Чан Чжисинем как-то сопровождали Цзян Мэнпин в театр, чтобы забрать кое-какие вещи, при виде неё тренировавшиеся во дворе дети радостно закричали и, к несчастью, этот шум услышал Шан Сижуй — так он тотчас пришёл в страшную ярость, выбежал из-за занавеса, кипя от гнева, и одним махом выволок супругов на улицу. Как мог молодой господин Чан Чжисинь стерпеть подобное — его достоинством буквально подмели пол! А ведь в то время у него с женой не было ни кола, ни двора [20]...
Всегда превыше всего любивший совать нос в чужие дела Чэн Фэнтай тут же посетовал:
— Жаль, меня там не было, в противном случае я был как следует поучил этого актёришку уму-разуму! Прямо-таки су… — Он хотел было сказать «сущая ведьма», но, вспомнив, что Шан Сижуй — отнюдь не женщина, всё-таки поправился: — Прямо-таки напрашивается, чтобы ему набили морду!
— Такого ещё поди поучи, — со смехом отозвался Фань Лянь. — Когда он выходит из себя, то терпеть это просто нет мочи! Тебе ведь ещё не доводилось видеть, как Шан Сижуй бранится.
— Пусть попробует! — злобно ухмыльнулся Чэн Фэнтай и добавил: — Ты же тогда был в Пинъяне — и что, просто стоял и смотрел на то, как Шан Сижуй измывается над другими?
— Так ведь когда происходит такое дело, как личная ссора, — Фань Лянь со смехом поправил очки, — то посторонним не следует вмешиваться! К тому же, Чан Чжисинь поспешил подобру-поздорову убраться из Пинъяна, так что моя помощь ему и не потребовалась. Тем более, Шан Сижуй, сколь бы возмутительно он себя ни вёл, всё же вызывает жалость — как я мог поднять руку на проигравшего!
Таким уж человеком был Фань Лянь — он имел обыкновение заботиться лишь о себе, предпочитая оставаться сторонним наблюдателем в чужих конфликтах. Однако если этот актёр не вызывал негодования у него, то его зять был человеком совершенно иного сорта.
Чэн Фэнтай насмешливо фыркнул, тем самым выражая своё отношение к жалости, которой якобы достоин Шан Сижуй: с самого начала слушая о том, с каким ожесточением вымещает свою злость этот актёр, он решил, что состраданию тут не место. Если уж к своей шицзе, льнущей к нему, будто нежный цветок к ручью, он проявил не больше жалости, чем текущая вода [21], то заслуживает ли он её сам? В этом мире и без того было слишком много людей, заслуживающих сострадания — в их числе все несчастные, кто разочаровался и отчаялся, допустив ошибку. На протяжении этой беседы Чэн Фэнтай испытывал к Шан Сижую глубокую неприязнь как к порочному человеку [22] — и все его достоинства не в силах были повлиять на это впечатление.
Шан Сижуй был человеком, окутанным сонмом слухов, каждый его поступок порождал легенды — безусловно, они с Чэн Фэнтаем были людьми из бесконечно далёких миров.
Примечания переводчика:
[1] Ярко освещённый — в оригинале чэнъюй 灯火辉煌 (dēng huǒ huī huáng) — в пер. с кит. «сиять во мраке ночи».
[2] Очередная свадьба — в оригинале 纳妾 (nàqiè) — в пер. с кит. «взять наложницу». Поскольку в Китае традиционно существовало многожёнство, то, помимо первой (главной) жены имелись младшие, которых также можно именовать наложницами.
[3] Мяо 苗人 (miáo rén) — группа народов в южном Китае, северном Вьетнаме, Лаосе, Таиланде, Мьянме, по религиозным воззрениям анимисты.
[4] Кстати о моей младшей свояченице, — тотчас отозвался Чэн Фэнтай, — скажи-ка мне, Лянь-гэ, отчего мою жену зовут Фань Ю, тебя — Фань Лянь, а в имени свояченицы откуда-то взялся «Цзинь»? Что за путаница такая?
Имя жены Чэн Фэнтая — Ю 游 (yóu) — в пер. с кит. «плавать», «течение».
Имя её младшего брата — Лянь 涟 (lián) — в пер. с кит. «рябь по воде», «течь, литься».
Имя их младшей сестры — Цзиньлин 金泠 (Jīnlíng), где 金 (jīn) в пер. с кит. «золото», а также «металл» в более широком смысле, а 泠 (líng) — «лёгкий, парящий», а также «нежный, мелодичный», также подражание звуку ручья.
[5] Короли, королева — в оригинале используются слова 王 (wáng) — ван — в пер. с кит. «князь», 王妃 (wángfēi) — ван-фэй — в пер. с кит. «княгиня, принцесса».
[6] Вручил на блюдечке — в оригинале 交给底下人 (jiāogěi dǐxiàrén) — в пер. с кит. «как покорный раб».
[7] На пядь — в оригинале 一根草 (yī gēn cǎo) — в пер. с кит. «на одну былинку (травинку)».
[8] Сжав пальцами кисть другой руки 扼腕 (èwàn) — этот жест может быть знаком как разочарования и возмущения, так и воодушевления.
[9] Су Дацзи 苏妲己 (Sū Dájǐ) — любимая наложница последнего правителя династии Шан, так прославилась своей развращённостью и жестокостью, что считали, будто её тело захватил дух лисицы— оборотня. Увлекая императора своими жестокими забавами, она послужила причиной падения династии Шан.
[10] Ма-вэньцай 马文才 (Mǎ-wéncái) (вэньцай — это звание, которое переводится как «литературный талант»), или Ма Ши (Mǎ Shì) — персонаж из предания «Лянчжу» о Лян Шаньбо и Чжу Интай, за которого хотели выдать Чжу Интай, разлучив её таким образом с возлюбленным Лян Шаньбо, который умер с горя; однако Чжу Интай во время свадебной процессии бросилась в могилу возлюбленного и их души воссоединились, воспарив двумя бабочками.
Подробнее с историей можно ознакомиться здесь: https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9B%D1%8F%D0%BD_%D0%A8%D0%B0%D0%BD%D1%8C%D0%B1%D0%BE_%D0%B8_%D0%A7%D0%B6%D1%83_%D0%98%D0%BD%D1%82%D0%B0%D0%B9
[11] Хочет сама для меня вытащить? — в оригинале употребляется 摸 (mō), который означает как «выбрать наугад», так и «пощупать, погладить», так что звучит это и вправду весьма двусмысленно.
[12] Пустые слухи — в оригинале чэнъюй 道听途说 (dào tīng tú shuō) — в букв. пер. с кит. «слышал в пути, что говорят на дорогах», обр. в знач. «питаться слухами; обрывочные сведения», «за что купил — за то и продаю».
[13] Пути разошлись — в оригинале чэнъюй 分道扬镳 (fēndào yángbiāo) — в пер. с кит. «разъехаться по разным дорогам и взмахнуть поводьями», обр. в знач. «каждый пошёл своей дорогой, расстались».
[14] Злой дух 白虎星 (báihǔ xīng) — в букв. пер. с кит. «звезда белого тигра». Этим выражением обозначают кого-то, несущего за собой несчастья.
Белый тигр 白虎 (báihǔ) — мифический покровитель запада, также так именуют злых духов.
[15] Стая драконов, оставшаяся без головы — чэнъюй 群龙无首 (qúnlóngwúshǒu) — обр. в знач. «массы без вождя; остаться без руководства».
[16] Мастерство — в оригинале 功夫 (gōngfu) — гунфу, единоборство, обычно переводимое как «кунг-фу», также означает «умение, мастерство, навык» в самом широком смысле слова.
[17] Бао-сы 褒姒 (Bāo-sì) — наложница правителя Чжоу Ю-вана 周幽王 (Zhōu Yōu-wáng), одна из известнейших китайских красавиц. Ю-ван полюбил девушку Бао-сы, которую сделал старшей женой, отстранив прежнюю жену, а её сына сделал престолонаследником.
«Бао-сы не любила смеяться, Ю-ван всеми способами старался её рассмешить, [но] она не смеялась. Ю-ван соорудил [на горах] сигнальные вышки и [установил] большие барабаны. Когда приближался противник, на сигнальных вышках зажигали огни. Владетельные князья [в этом случае] все прибывали [на помощь]. [Однажды] все прибыли, но увидели, что неприятеля нет, вот тогда-то Бао-сы громко рассмеялась. Ю-ван обрадовался этому и много раз зажигал сигнальные огни. После этого [сигналам] перестали верить, и владетельные князья один за другим также перестали являться [на помощь]». (цит. по «Историческим запискам» Сыма Цяня)
Отец отстранённой старшей жены пожелал передать власть своему внуку, поднял восстание и, набрав в союзники окрестные племена, осадил город. Ю-ван зажёг сигнальные огни, но к нему на помощь никто не пришёл, думая, что огни снова зажгли ради потехи Бао-сы. Ю-ван был лишён трона и, возможно, погиб. (по материалам Википедии)
Об этом говорится в цитате: «Величественна Чжоу держава, но вот род Сы из Бао её сгубил!»
[18] Ян-гуйфэй 杨贵妃 (Yáng-guìfēi) — Ян Юйхуань «танская наложница», одна из четырёх красавиц Китая, героиня поэмы великого китайского поэта Бо Цзюйи «Вечная печаль».
Ян Юйхуань сначала стала женой Шоу-вана 寿王 (Shòu-wáng), сына танского императора, одного из сыновей императора Сюань-цзуна. А позже её полюбил и сделал своей женой сам император. Во время восстания Ань Лушаня Сюань-цзун был вынужден бежать из столицы и, по настоянию охраны, велел задушить возлюбленную из-за обвинений в том, что её кузен-канцлер Ян Гочжун поддерживал повстанцев. (по материалам Википедии)
[19] Ван Баочуань 王宝钏 (Wáng Bǎochuàn) — вымышленный персонаж пекинской оперы, против воли отца вышла замуж за бедняка Сяо Пингуя. Не желая смириться с этим, её отец Ван Юнь забирает зятя на войну и подстраивает так, чтобы он попал в плен. Преодолев множество препятствий, Сяо Пингуй спустя восемнадцать лет всё же воссоединяется с женой, став императором.
[20] Ни кола, ни двора — в оригинале поговорка 上无片瓦遮身，下无立锥之地 (shàng wú piànwǎ zhēshēn, xià wú lìzhuī zhī dì) — в букв. пер. с кит. «ни черепички над головой, ни клочка земли под ногами», обр. в знач. «не иметь ничего за душой», «гол как сокол».
[21] К своей шицзе, льнущей к нему, будто цветок к ручью, он проявил не больше жалости, чем текущая вода — в оригинале выражение: 落花有意, 流水无情 (Luòhuā yǒuyì, liúshuǐ wúqíng) — в пер. с кит. «хоть нежно льнут к ручью цветы — поток не внемлет их любви».
[22] Испытывал глубокую неприязнь как к порочному человеку — в оригинале 嫉恶如仇 (jí è rú chóu) — в пер. с кит. «ненавидеть порочного человека как врага», обр. в знач. «бороться со злом».
Следующая глава
+, микроблог «adres-bloga»
он был сказочно красив, пока молчал. очарование начало разрушаться, когда персонаж заговорил. лучше бы ему никогда не открывать рот для этой цели.
- #лина
+, микроблог «adres-bloga»
иной раз, бывает, положишь что-то для удобства на видное место, чтоб не потерять или чтоб проще взять было, чтоб не забыть про это, и потом ищешь, где оно. или забудешь о нём вообще.
+, микроблог «adres-bloga»
бомжик в мусорном контейнере порывался, искал, чем бы поживиться, раздумывая, как бы при этом случайно не умертвиться.
- #ru.h
+, микроблог «adres-bloga»
изысканный магазининг был куда приятнее какого-то там шопинга.
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Глава 18. Таверна «Пикирующий ястреб»
Предыдущая глава
Я гляжу на свою оранжевую тунику, зашнурованную лишь до половины груди, на ярко-красные штаны, собирающиеся складками на икрах и слишком тесные на бёдрах, и в третий раз спрашиваю:
– Маджерерн уверена, что именно это носят в городе?
– Похоже на то. – Азотеги вновь отвлекается на свою карту, хмурясь над ней, прежде чем свернуть и закинуть в палатку. – Лицо видно? – спрашивает он перед выходом. – Если до Рзалеза дойдёт хоть отголосок слуха, что я в городе…
Я трясу головой: тёмный капюшон его плаща так низко натянут, что даже мне пришлось бы хорошенько приглядеться, чтобы распознать его в толпе.
– Тебя не видать. Мне говорить, что ты прокажённый, или что?
– Тебе следует вовсе меня игнорировать, чтобы не привлекать внимания к нам обоим.
Можно подумать, его не привлечёт мой яркий наряд; впрочем, мужик, разодетый, будто павлин, которого преследует таинственная личность, с ног до головы закутанная в шерстяной плащ средь жаркого дня – я знавал достаточно сомнительных питейных заведений, чтобы понимать, что даже там мы будем смотреться подозрительно.
читать дальше– Ты вылитый наёмный убийца, – сообщаю я.
– А что бы ты предложил?
Я всё ещё ожидаю услышать в ответ на подобное замечание пропитанную раздражением отповедь, так что, когда он столь искренне просит моего совета, это пробуждает в моей груди непривычную застенчивость.
– Ну, гм… вот, возьми меня за руку; если кто спросит, ты – мой дедушка. Просто шаркай и шамкай побольше.
Берёт меня под руку, спрятав её под плащом, чтобы его не выдала гладкая кожа запястья. Его прикосновение не так уж беспокоит меня, как я боялся после вчерашних речей Алима.
– Старики не всегда шаркают и шамкают, – бормочет он. – И я не настолько стар, чтобы стать дедом.
Я вновь поправляю рубашку, пока мы движемся к выходу из леса, силясь сделать так, чтобы ворот смотрелся хоть немного приличнее.
– А насколько, кстати? Об этом речь как-то не заходила.
– И неспроста. – Когда я обращаю на него взгляд, он вздыхает, плечи под плащом неловко шевелятся. – Людям не по душе, когда речь заходит о наших годах, и у меня нет причин думать, что ты воспримешь это иначе. Скажем, моя первая жена родила мне третьего сына, когда мы пересекали горы в составе разведывательной экспедиции.
Я присвистываю, потирая затылок свободной рукой.
– Тетя была младенцем, когда это случилось, – дивлюсь я. – Ты прав, это не укладывается в голове… со мной столько всего случилось, а я лишь разменял третий десяток.
– Гм, – неопределённо отзывается Азотеги, давая понять, что ему эта тема тоже не больно-то приятна.
Но это наконец предоставляет мне возможность, которую я искал всё утро.
– А когда ты женился второй раз? – как можно невиннее интересуюсь я.
– Вскоре после победы над холмяками, – кратко отвечает он.
Тут мы выходим из леса, и я щурюсь от яркого света, который заливает открывающийся перед нами пейзаж. Крестьянский парень, впервые узревший город Рзалез, должно быть, восхитился бы окружающим его полям цветов: их ярко-алое покрывало раскинулось до самого серого моря неистовым буйством цвета. Холмяк прежде всего отметил бы высокие чёрные стены пяти саженей в толщину, патрулируемые солдатами в жёлтом – они охватывают собой весь город, до самой жалкой лачуги на окраине. Поэтическая душа сложила бы оду огромной крепости на вершине скалы у края моря, возвышающейся надо всеми серой суровой громадой, как её властители.
Ну а я почти готов переметнуться к Рзалезу лишь за то, что во всей округе не видать ни единого чёртова дерева.
Пока наша славная парочка топает по дороге к городским воротам, я убеждаюсь, что мой наряд не так уж режет глаз: все наши попутчики разодеты столь же ярко, даже крестьяне, что везут товары с полей. Оранжевый, золотистый, красный, способный соперничать с полями цветов, ярко-синий и зелёный повсюду, насколько хватает глаз. Некоторые заходят даже дальше, разодеваясь в полоску и клетку таких цветов, что у меня в глазах рябит.
– Итак… что с ней за история? – спрашиваю я по мере того, как густеет толпа вокруг нас.
– Долгая.
На воротах дежурят стражники-люди, но похоже, что их единственная задача – следить, чтобы в движении не было заторов – их внимание не привлёк даже подозрительный плащ Азотеги. Сюда, на крайний юг, холмяки являются лишь поторговать, а не пограбить, так что никто не ожидает появления вражеской армии на своём пороге.
– Вроде, у нас полно времени, так ведь? Я что-то слышал о том, что сейчас она живёт далеко отсюда.
– Настолько, насколько это возможно, – тихо отзывается он.
Этот город будет поменьше Крика Чайки, но он всё же огромен. Дома в нём более низкие и яркие: стены, крыши, ставни и двери сплошь выкрашены в контрастные цвета. Словно гусь в стайке голубей, крепость на холме серая, мрачная и вытянутая, как Тальега. Одинокая красная башенка застенчиво прячется в дальнем углу, будто не в силах соперничать с раскинувшимся внизу пёстрым городком.
И эта крепость воистину стоит на море: восточная стена переходит в обрывающуюся в море отвесную скалу. Я присвистываю при взгляде на неё: ни один человек не стал бы строить такую штуковину, разве что он может похвастаться флотом, способным отвратить любую угрозу. А я прежде встречал торговые суда Рзалеза – так вот, он не может этим похвастаться.
– Я так понимаю, ваше расставание не было столь мирным, как с леди Имодженой.
– Однажды, вернувшись домой, я обнаружил, что она собрала вещи. Она заявила мне, что не станет продлевать союз, и больше я её не видел.
– Сурово, – бормочу я. – Мне жаль.
Он качает головой, но вслух говорит лишь:
– Где соберутся капитаны?
Именно для того, чтобы встретиться с ними, мы с Азотеги пробираемся в город. Если кто и способен разыскать их в незнакомом месте – так только я; ну а Азотеги, помимо того, что всё равно вынужден меня сопровождать, является одним из немногих дзали, которого моряки узнают и кому поверят.
– В таверне, – отвечаю я. По счастью, в этом городе тоже есть флаги: на извилистых улочках перед нами полощутся три вполне привлекательных.
– В которой?
– Без понятия. Видимо, придётся заглядывать во все подряд.
Из-под капюшона донеслось что-то похожее на вздох.
Ради душевного спокойствия Азотеги я не заворачиваю в первую же попавшуюся таверну, а сперва внимательно изучаю флаги. На одном – пылающая роза в пивной кружке, на другой – пикирующий ястреб, на третьем – оскалившийся пес. Эмилия наверняка выбрала бы розу – её любимый цветок, но большинство капитанов предпочли бы ястреба – символ удачи. Наморщив лоб, я решаюсь попытать счастья с ястребом.
– Я… наверно, выразился слишком категорично, – еле слышно говорит Азотеги, пока мы пробираемся сквозь суетливую цветистую толпу. – Я не хотел выставлять её в невыгодном свете. Мир не знал более заботливой и преданной супруги, чем Шьярди. Единственным её желанием было исцелить меня своей любовью после безвременной кончины моей первой жены.
– Но если это так, позволь спросить, почему же она ушла?
– Мне было не помочь.
«Пикирующий ястреб» на поверку оказывается куда больше той таверны, куда заходили мы с Джарой – одно из тех просторных светлых заведений, где тебе скорее подадут яичницу, чем похлёбку. Я медлю на пороге, не желая обрывать разговор, ведь в голове роится столько вопросов – но «дедуля» отпускает мою руку со словами:
– Я подожду тебя тут; внутри я не смогу поддерживать свою маскировку.
– И то верно… – Может, он расскажет позже, а может, и нет. Я всё же вынужден прибавить со вздохом: – Если к тебе кто-то обратится – попроси денег, вмиг отстанут.
– Спасибо за заботу, – суховато отзывается он. – Мне и прежде доводилось шпионить.
Не знай я ничего о дзалинской чести, может, я бы и поверил. Однако, проглотив возражения, я лишь киваю и, натянув улыбку, захожу.
***
В жилах горожан течет достаточно холмяцкой крови, чтобы мои светло-русые волосы и светлые глаза не слишком выделялись. Когда я пододвигаю к трактирщику одну из золотых монет Азотеги, он вручает мне кружку, не задавая лишних вопросов. Он немногим выше собственной стойки, иссушен годами и практически распрощался с волосами, не считая длинной густой бороды. Видимо, я провёл слишком много времени среди дзали, раз морщины и растительность на лице представляются мне чем-то странным.
– Что подаёте? – спрашиваю я на южном наречии. И изучил оба диалекта побережья не хуже собственного рыбацкого флага – лишняя причина порадоваться, что мы двинули на юг, а не на запад. Не имею ни малейшего понятия, на чём говорят горцы.
– Рагу с козлятиной. – У меня на лице расцветает улыбка, широкая, как сам город, и я пододвигаю ему ещё пару монет. Неделями не едал козлятины. Чёрт, похоже, дзали чураются даже крольчатины, довольствуясь орехами, хлебом и фруктами. При виде готового блюда я сияю почище огней Святого Эльмо, и трактирщик проникается ко мне таким сочувствием, что отрезает лишний ломоть мяса задаром.
Когда мне удается хоть на мгновение оторваться от судорожного поглощения пищи, начав наслаждаться вкусом, я оглядываю зал. Для утро здесь весьма людно; вокруг меня слышатся разговоры о непредвиденно долгой засухе и о том, что женщины с утра выгнали их из дома, чтобы заняться покраской тканей. В моей деревне красят мужчины – но в каждом доме свои обычаи.
В углу примостилась парочка рыбаков – жилистые, щетинистые и вонючие, но оба отнюдь не капитаны. Капитана я признаю с первого взгляда – есть что-то такое в их позе, и как на них смотрят сидящие рядом моряки. И всё же, ещё рано. Большинство матросов поутру закусывают на корабле, а не в таверне, а для того, чтобы пить что-то, помимо ячменной водички, ещё слишком рано. Я попиваю свою, поспешно заедая мясом, чтобы заглушить противный вкус.
Сложно не забыть о том, что эти люди нам враги, после того, ведь в последнее время я видел лишь дзалинских солдат. Крестьяне, наверно, даже не в курсе, что их город воюет. Рыбаки-то, наверно, знают, если у них есть родичи, что ходят на торговых или пиратских судах. Трактирщик – наверно, нет, разве что в его таверну захаживают военные.
А так оно и есть – ибо дверь распахивается, впуская группу гогочущих солдат в жёлтом. Молодые, даже очень, насколько я могу судить, и явно на что-то друг друга подбивают. Трактирщик при виде них тотчас бледнеет.
– Доброго утра, господа солдаты, – заискивающим голосом приветствует их он. – Чем могу услужить?
– Чем-чем, одна нога здесь, другая там, – протягивает один, вызвав смешки остальных. – И если хочешь дать нам настоящую еду, то лучше тащи первосортный хлеб и вино.
– Но у нас нет… да, сэр, конечно! – поспешно заканчивает трактирщик. – Один момент, прошу! – И он чуть ли не бегом исчезает за дверью позади стойки.
А я всё посасываю свою ячменную воду, бросая на них как можно более непринужденные взгляды. Очевидно, они не заметили Азотеги, иначе, пожалуй, обсуждали бы его. Вместо этого они болтают о делах замка: ночью прибыл Аджакс с двумя сотнями солдат.
Вот это новость так новость. Хоть я прибыл сюда, лишь чтобы разыскать наши корабли, если они будут так любезны сообщить мне побольше – я не стану возражать.
– А ты слышал, что он вывел из строя три сотни северян, в одиночку? – говорит один из них. – Не знаю, правда, его ли это заслуга, или же они просто дисциплинированно побросались на его пику ради чести!
«Сто восемьдесят девять», – раздражённо думаю я, пока они хохочут.
– Фрериз утверждает, что в следующей битве сразит четыре сотни. Она вне себя, что милорд герцог оставил её в резерве, в то время как она одна побила бы добрую половину. Ззара же показала себя никудышным бойцом.
Нет, это генерал показал себя превосходным. Тут я понимаю, что невольно поддерживаю врага, и останавливаюсь на этом: генерал превосходно воспользовался её очевидной слабостью.
Дверь перегородки за стойкой вновь открывается, но вместо бородатого коротышки оттуда выходит тёмная северянка лет четырнадцати с подносом, с глазами огромными, будто круглые хлебцы с травами на её подносе.
– Добрые сэры, мэм, – нервно приветствует их она, быстро присев в реверансе, прежде чем начать расставлять тарелки.
– А где наше вино? – первый солдат.
– Мне очень жаль, – ещё слышно пищит она, – но я не могу принести всё сразу. Оно тотчас будет.
– Сперва вино, потом хлеб – любой идиот должен это знать.
– Эй, не придирайся, – пихает его локтем сосед. – Откуда ей знать? Так ведь, девочка? А она ничего, верно?
Она неуверенно трясёт головой, ставя последнюю тарелку.
– Я… я схожу за вином, – с этими словами она спешит обратно.
Когда она вновь выходит, затевается что-то нехорошее – носом чую. Либо для неё – либо для меня, если вмешаюсь. Быстро прикончив свою порцию, поднимаюсь и подхожу к стойке, чтобы с ослепительной улыбкой обратиться к ближайшему солдату:
– Прощения просим, сэр! Я, того, видал одну из тех заварушек, о которой вы тут толковали; чертовски потрясное было диво. Все эти чудные выкрутасы, и оружие – хоть стой, хоть падай! Вот я тут и кумекаю: а которое лучше для свалки?
По их лицам я вижу, что мне удалось завладеть их вниманием: на них отражается борьба между желанием отбрить докучливого человека и почесать языком на свою любимую тему. Чтобы малость подтолкнуть их, я начинаю:
– Лук, видать? Верно дело – палить издали.
– Шутишь, что ли, – огрызается один из них. – Ничто не сравнится с молотом.
Другой же согласен со мной:
– Конечно, лук лучше! – Затем вступают и остальные, перекрикивая друг друга. Местами я вставляю:
– Алебарда всяко побьет меч, – или: – А к чему вообще щит? – Так что они слишком заняты своей перепалкой, чтобы обратить внимание на девчушку. Я подмигиваю ей, когда она заканчивает с разливанием вина, и она награждает меня застенчивой улыбкой, прежде чем улизнуть.
Прочие посетители таращатся на меня, словно я отрастил вторую голову, или специально смотрят в другую сторону – лишь бы не на солдат.
И всё же мне нельзя развлекаться тут весь день. Когда становится ясно, что Эмилия и остальные капитаны уже не появятся, я потихоньку отхожу, роняю ещё одну монету рядом со своей тарелкой и продвигаюсь к двери.
И аккурат когда я подхожу к ней, она вновь распахивается. Внутрь врываются двое в офицерской форме. Единственная из этой развесёлой компашки, что сидит лицом к двери, едва не глотает собственный язык, молча указывая на вошедших. Остальные, оборачиваясь, тотчас застывают, спадая с лица.
– Живо по баракам! – рычит один из офицеров, и ребятишки наперегонки срываются к выходу. Я делаю шаг в сторону, чтобы пропустить их, силясь сдержать улыбку при виде этого переполоха.
Разъярённые офицеры топают за ними по пятам. Один из них бормочет, что теперь-то конюшни будут чисты, как никогда прежде. Другой хмыкает, окидывая таверну прощальным взглядом, чтобы убедиться, не проглядели ли они кого-нибудь из сбежавших новобранцев; наткнувшись на меня, он замирает.
Под этим пристальным взглядом моя улыбка сходит с лица, потому что я не понимаю, чего ему надо: эти резкие черты лица и бледные глаза мне незнакомы.
– Прощения просим, – бормочу я, опуская взгляд, словно перед нашими местными господами. Может, он видел, как я говорил с солдатами?
– Ты. Человек. – Рванувшись обратно в зал, он хватает меня за подбородок и разворачивает, чтобы разглядеть моё лицо. Его товарищ также оборачивается, озадаченно глядя на эту сцену, в то время как я всеми силами стараюсь стоять недвижно: похоже, проблем у меня и без того предостаточно. – Матрос Кэлентин?
– Да, сэр? – машинально отзываюсь я. Мгновением позже моё нутро прежде разума сообщает мне, что это был не самый умный ответ в моей жизни, в особенности когда его глаза темнеют.
– Иджез, это тот самый человек, которого велел нам найти Саце, – рычит он. – Ублюдок, который провёл корабли по Зимородку. Постельная игрушка Чёрного Генерала.
Стоит мне открыть рот, чтобы хоть как-то возразить, как этот офицер бьёт меня наотмашь так, что я лечу на пол, задыхаясь от боли. С прикушенной губы капает кровь. Всё-таки сильные они, черти.
– Мой брат впал в немилость из-за тебя, червяк вонючий, – ревёт он. – Твоя кровь не смоет этого пятна, но принесёт мне хоть какое-то облегчение.
И именно тогда, когда я больше всего в нём нуждаюсь, мой рассудок оставляет меня, а язык немеет, потому что я его прикусил в падении. Позвать Азотеги на помощь? Ну уж нет – ведь тем самым я дам знать, что он в городе – его имя у всех на слуху. Даже простое «генерал» его выдаст.
Прочие люди поспешно покидают таверну через парадный и чёрный ход, и всё, о чём я думаю – как бы и мне утечь вслед за ними, но офицер хватает меня прежде, чем я успеваю добраться до двери.
– Не здесь, – говорит его товарищ, – на улице места больше. – С этими словами меня выталкивают в дверь чёрного хода, а затем – в мощёный булыжником проулок между домами.
***
Я всегда мог постоять за себя в драке, но человеческая сила и проворство – ничто против дзалинских. А эти двое не церемонятся, как люди в обычной потасовке. Едва оказавшись в проулке, один из них бьёт меня в живот так, что я сгибаюсь пополам, и, стоит мне откачнуться, задыхаясь, как другой бьёт меня под колени, сбивая с ног. Я слышу какой-то хруст при падении, но он словно долетает откуда-то издалека, ибо сейчас все мои чувства направлены на одно: выжить.
Я откатываюсь влево, к двери, и вновь пытаюсь подняться на ноги, но офицер бьёт меня коленом в грудь, вышибая воздух из лёгких. Нельзя, нельзя звать Азотеги. Удар в ухо наполняет голову звоном, глаз заливает кровь. Они всё ещё не знают, что он здесь.
Мне удается ухватиться за одного из них и замахнуться, но он уклоняется, так что удар лишь скользнул по его коже. Затем он швыряет меня оземь, и я вновь перекатываюсь, думая лишь о том, что, пока я держусь на ногах, ущерб будет меньше. Я видел, что бывает с теми, кто не встаёт.
Но, опять же, в обычной драке тебя не пытаются прикончить – а будь я на войне, у меня было бы оружие.
Я хватаюсь за ближайший камень, но прежде чем успеваю его поднять, на пальцы опускается ботинок – мой вопль заглушает треск ломающихся костей.
Нельзя звать Азотеги – да к чёрту всё. Разве он не умрёт вместе со мной? Это нечестно – не позволить ему побороться за собственную жизнь. Меня вздёргивают вверх, лишь чтобы послать на землю новым ударом. Мне не вдохнуть, ноги поскальзываются на чьей-то крови. Нельзя его выдать, нельзя, чтобы они узнали…
– ФАРАЗ! – во всю глотку ору я. – ФА…
Удар – это моя голова врезается в стену, а затем – жгучий, нестерпимый свет.
…Я
…он
…кровавая рвота растекается перед моим носом нескончаемым потоком. Если бывает на свете что-то похуже, то мне этого в голову не приходит. Надо бы отодвинуться, но я не в силах пошевелиться.
Передо мной скорчился отчаянно рыдающий человек в плаще. Как это странно и жутко – видеть, как плачет кто-то, выглядящий столь сильным. Но он весь залит кровью, быть может, он ранен…
Азотеги, залитый кровью…
Я пытаюсь хоть что-то сказать, но захлёбываюсь кровью. Сердце яростно колотится, потому что я не в силах вытолкнуть кровь из груди, но чьи-то руки переворачивают меня, чтобы я мог её выплюнуть. Теперь я сполна окунаюсь лицом в собственную кровавую рвоту. Вот оно – худшее пробуждение на свете.
– Любимый, любимый, пожалуйста… – Его голос звучит непривычно – впрочем, не отличаясь в этом от прочих звуков, ведь я слышу только одним ухом. В другом поселилось неприятное жужжание, словно там затеяли совет множество крохотных офицериков. – Дыши! – Тут он принимается вращаться, а следом за ним – всё остальное, и меня от этого мутит.
Его руки начинают приподнимать меня, но я предупреждающе хватаюсь за его руку, так как от этого движения желудок выписывает кренделя. Сломанные пальцы протестующе вопят, и я роняю руку, стискивая зубы с такой силой, что они скрипят.
– Прости, прости…
Мне нужно прочистить сознание, но там только тьма и желчь. Единственное, на что я способен – это слегка сместить свой вес, чтобы получше устроиться на его груди. Его руки обнимают меня, и я медленно обмякаю в их тепле.
– Не надо, – начинаю я, но челюсть пронзает исключительной силы боль, и когда я вновь открываю глаза, надо мной небо.
– Не надо плакать, – вновь говорю я.
Никто не отвечает. Надо мной лишь небо, подо мной – мокрые камни мостовой; ни единого лица, ни единого звука. Если генерал свалился рядом, я не в силах ему помочь – ведь я и себе помочь не в силах. Всё, о чём я могу думать: если умру – убью его. Я задыхаюсь от страха, пока не возвращается боль, а небо, сколько бы я не молился, всё темнее.
Живи. Дыши. Фараз.
Следующая глава
Я гляжу на свою оранжевую тунику, зашнурованную лишь до половины груди, на ярко-красные штаны, собирающиеся складками на икрах и слишком тесные на бёдрах, и в третий раз спрашиваю:
– Маджерерн уверена, что именно это носят в городе?
– Похоже на то. – Азотеги вновь отвлекается на свою карту, хмурясь над ней, прежде чем свернуть и закинуть в палатку. – Лицо видно? – спрашивает он перед выходом. – Если до Рзалеза дойдёт хоть отголосок слуха, что я в городе…
Я трясу головой: тёмный капюшон его плаща так низко натянут, что даже мне пришлось бы хорошенько приглядеться, чтобы распознать его в толпе.
– Тебя не видать. Мне говорить, что ты прокажённый, или что?
– Тебе следует вовсе меня игнорировать, чтобы не привлекать внимания к нам обоим.
Можно подумать, его не привлечёт мой яркий наряд; впрочем, мужик, разодетый, будто павлин, которого преследует таинственная личность, с ног до головы закутанная в шерстяной плащ средь жаркого дня – я знавал достаточно сомнительных питейных заведений, чтобы понимать, что даже там мы будем смотреться подозрительно.
читать дальше– Ты вылитый наёмный убийца, – сообщаю я.
– А что бы ты предложил?
Я всё ещё ожидаю услышать в ответ на подобное замечание пропитанную раздражением отповедь, так что, когда он столь искренне просит моего совета, это пробуждает в моей груди непривычную застенчивость.
– Ну, гм… вот, возьми меня за руку; если кто спросит, ты – мой дедушка. Просто шаркай и шамкай побольше.
Берёт меня под руку, спрятав её под плащом, чтобы его не выдала гладкая кожа запястья. Его прикосновение не так уж беспокоит меня, как я боялся после вчерашних речей Алима.
– Старики не всегда шаркают и шамкают, – бормочет он. – И я не настолько стар, чтобы стать дедом.
Я вновь поправляю рубашку, пока мы движемся к выходу из леса, силясь сделать так, чтобы ворот смотрелся хоть немного приличнее.
– А насколько, кстати? Об этом речь как-то не заходила.
– И неспроста. – Когда я обращаю на него взгляд, он вздыхает, плечи под плащом неловко шевелятся. – Людям не по душе, когда речь заходит о наших годах, и у меня нет причин думать, что ты воспримешь это иначе. Скажем, моя первая жена родила мне третьего сына, когда мы пересекали горы в составе разведывательной экспедиции.
Я присвистываю, потирая затылок свободной рукой.
– Тетя была младенцем, когда это случилось, – дивлюсь я. – Ты прав, это не укладывается в голове… со мной столько всего случилось, а я лишь разменял третий десяток.
– Гм, – неопределённо отзывается Азотеги, давая понять, что ему эта тема тоже не больно-то приятна.
Но это наконец предоставляет мне возможность, которую я искал всё утро.
– А когда ты женился второй раз? – как можно невиннее интересуюсь я.
– Вскоре после победы над холмяками, – кратко отвечает он.
Тут мы выходим из леса, и я щурюсь от яркого света, который заливает открывающийся перед нами пейзаж. Крестьянский парень, впервые узревший город Рзалез, должно быть, восхитился бы окружающим его полям цветов: их ярко-алое покрывало раскинулось до самого серого моря неистовым буйством цвета. Холмяк прежде всего отметил бы высокие чёрные стены пяти саженей в толщину, патрулируемые солдатами в жёлтом – они охватывают собой весь город, до самой жалкой лачуги на окраине. Поэтическая душа сложила бы оду огромной крепости на вершине скалы у края моря, возвышающейся надо всеми серой суровой громадой, как её властители.
Ну а я почти готов переметнуться к Рзалезу лишь за то, что во всей округе не видать ни единого чёртова дерева.
Пока наша славная парочка топает по дороге к городским воротам, я убеждаюсь, что мой наряд не так уж режет глаз: все наши попутчики разодеты столь же ярко, даже крестьяне, что везут товары с полей. Оранжевый, золотистый, красный, способный соперничать с полями цветов, ярко-синий и зелёный повсюду, насколько хватает глаз. Некоторые заходят даже дальше, разодеваясь в полоску и клетку таких цветов, что у меня в глазах рябит.
– Итак… что с ней за история? – спрашиваю я по мере того, как густеет толпа вокруг нас.
– Долгая.
На воротах дежурят стражники-люди, но похоже, что их единственная задача – следить, чтобы в движении не было заторов – их внимание не привлёк даже подозрительный плащ Азотеги. Сюда, на крайний юг, холмяки являются лишь поторговать, а не пограбить, так что никто не ожидает появления вражеской армии на своём пороге.
– Вроде, у нас полно времени, так ведь? Я что-то слышал о том, что сейчас она живёт далеко отсюда.
– Настолько, насколько это возможно, – тихо отзывается он.
Этот город будет поменьше Крика Чайки, но он всё же огромен. Дома в нём более низкие и яркие: стены, крыши, ставни и двери сплошь выкрашены в контрастные цвета. Словно гусь в стайке голубей, крепость на холме серая, мрачная и вытянутая, как Тальега. Одинокая красная башенка застенчиво прячется в дальнем углу, будто не в силах соперничать с раскинувшимся внизу пёстрым городком.
И эта крепость воистину стоит на море: восточная стена переходит в обрывающуюся в море отвесную скалу. Я присвистываю при взгляде на неё: ни один человек не стал бы строить такую штуковину, разве что он может похвастаться флотом, способным отвратить любую угрозу. А я прежде встречал торговые суда Рзалеза – так вот, он не может этим похвастаться.
– Я так понимаю, ваше расставание не было столь мирным, как с леди Имодженой.
– Однажды, вернувшись домой, я обнаружил, что она собрала вещи. Она заявила мне, что не станет продлевать союз, и больше я её не видел.
– Сурово, – бормочу я. – Мне жаль.
Он качает головой, но вслух говорит лишь:
– Где соберутся капитаны?
Именно для того, чтобы встретиться с ними, мы с Азотеги пробираемся в город. Если кто и способен разыскать их в незнакомом месте – так только я; ну а Азотеги, помимо того, что всё равно вынужден меня сопровождать, является одним из немногих дзали, которого моряки узнают и кому поверят.
– В таверне, – отвечаю я. По счастью, в этом городе тоже есть флаги: на извилистых улочках перед нами полощутся три вполне привлекательных.
– В которой?
– Без понятия. Видимо, придётся заглядывать во все подряд.
Из-под капюшона донеслось что-то похожее на вздох.
Ради душевного спокойствия Азотеги я не заворачиваю в первую же попавшуюся таверну, а сперва внимательно изучаю флаги. На одном – пылающая роза в пивной кружке, на другой – пикирующий ястреб, на третьем – оскалившийся пес. Эмилия наверняка выбрала бы розу – её любимый цветок, но большинство капитанов предпочли бы ястреба – символ удачи. Наморщив лоб, я решаюсь попытать счастья с ястребом.
– Я… наверно, выразился слишком категорично, – еле слышно говорит Азотеги, пока мы пробираемся сквозь суетливую цветистую толпу. – Я не хотел выставлять её в невыгодном свете. Мир не знал более заботливой и преданной супруги, чем Шьярди. Единственным её желанием было исцелить меня своей любовью после безвременной кончины моей первой жены.
– Но если это так, позволь спросить, почему же она ушла?
– Мне было не помочь.
«Пикирующий ястреб» на поверку оказывается куда больше той таверны, куда заходили мы с Джарой – одно из тех просторных светлых заведений, где тебе скорее подадут яичницу, чем похлёбку. Я медлю на пороге, не желая обрывать разговор, ведь в голове роится столько вопросов – но «дедуля» отпускает мою руку со словами:
– Я подожду тебя тут; внутри я не смогу поддерживать свою маскировку.
– И то верно… – Может, он расскажет позже, а может, и нет. Я всё же вынужден прибавить со вздохом: – Если к тебе кто-то обратится – попроси денег, вмиг отстанут.
– Спасибо за заботу, – суховато отзывается он. – Мне и прежде доводилось шпионить.
Не знай я ничего о дзалинской чести, может, я бы и поверил. Однако, проглотив возражения, я лишь киваю и, натянув улыбку, захожу.
***
В жилах горожан течет достаточно холмяцкой крови, чтобы мои светло-русые волосы и светлые глаза не слишком выделялись. Когда я пододвигаю к трактирщику одну из золотых монет Азотеги, он вручает мне кружку, не задавая лишних вопросов. Он немногим выше собственной стойки, иссушен годами и практически распрощался с волосами, не считая длинной густой бороды. Видимо, я провёл слишком много времени среди дзали, раз морщины и растительность на лице представляются мне чем-то странным.
– Что подаёте? – спрашиваю я на южном наречии. И изучил оба диалекта побережья не хуже собственного рыбацкого флага – лишняя причина порадоваться, что мы двинули на юг, а не на запад. Не имею ни малейшего понятия, на чём говорят горцы.
– Рагу с козлятиной. – У меня на лице расцветает улыбка, широкая, как сам город, и я пододвигаю ему ещё пару монет. Неделями не едал козлятины. Чёрт, похоже, дзали чураются даже крольчатины, довольствуясь орехами, хлебом и фруктами. При виде готового блюда я сияю почище огней Святого Эльмо, и трактирщик проникается ко мне таким сочувствием, что отрезает лишний ломоть мяса задаром.
Когда мне удается хоть на мгновение оторваться от судорожного поглощения пищи, начав наслаждаться вкусом, я оглядываю зал. Для утро здесь весьма людно; вокруг меня слышатся разговоры о непредвиденно долгой засухе и о том, что женщины с утра выгнали их из дома, чтобы заняться покраской тканей. В моей деревне красят мужчины – но в каждом доме свои обычаи.
В углу примостилась парочка рыбаков – жилистые, щетинистые и вонючие, но оба отнюдь не капитаны. Капитана я признаю с первого взгляда – есть что-то такое в их позе, и как на них смотрят сидящие рядом моряки. И всё же, ещё рано. Большинство матросов поутру закусывают на корабле, а не в таверне, а для того, чтобы пить что-то, помимо ячменной водички, ещё слишком рано. Я попиваю свою, поспешно заедая мясом, чтобы заглушить противный вкус.
Сложно не забыть о том, что эти люди нам враги, после того, ведь в последнее время я видел лишь дзалинских солдат. Крестьяне, наверно, даже не в курсе, что их город воюет. Рыбаки-то, наверно, знают, если у них есть родичи, что ходят на торговых или пиратских судах. Трактирщик – наверно, нет, разве что в его таверну захаживают военные.
А так оно и есть – ибо дверь распахивается, впуская группу гогочущих солдат в жёлтом. Молодые, даже очень, насколько я могу судить, и явно на что-то друг друга подбивают. Трактирщик при виде них тотчас бледнеет.
– Доброго утра, господа солдаты, – заискивающим голосом приветствует их он. – Чем могу услужить?
– Чем-чем, одна нога здесь, другая там, – протягивает один, вызвав смешки остальных. – И если хочешь дать нам настоящую еду, то лучше тащи первосортный хлеб и вино.
– Но у нас нет… да, сэр, конечно! – поспешно заканчивает трактирщик. – Один момент, прошу! – И он чуть ли не бегом исчезает за дверью позади стойки.
А я всё посасываю свою ячменную воду, бросая на них как можно более непринужденные взгляды. Очевидно, они не заметили Азотеги, иначе, пожалуй, обсуждали бы его. Вместо этого они болтают о делах замка: ночью прибыл Аджакс с двумя сотнями солдат.
Вот это новость так новость. Хоть я прибыл сюда, лишь чтобы разыскать наши корабли, если они будут так любезны сообщить мне побольше – я не стану возражать.
– А ты слышал, что он вывел из строя три сотни северян, в одиночку? – говорит один из них. – Не знаю, правда, его ли это заслуга, или же они просто дисциплинированно побросались на его пику ради чести!
«Сто восемьдесят девять», – раздражённо думаю я, пока они хохочут.
– Фрериз утверждает, что в следующей битве сразит четыре сотни. Она вне себя, что милорд герцог оставил её в резерве, в то время как она одна побила бы добрую половину. Ззара же показала себя никудышным бойцом.
Нет, это генерал показал себя превосходным. Тут я понимаю, что невольно поддерживаю врага, и останавливаюсь на этом: генерал превосходно воспользовался её очевидной слабостью.
Дверь перегородки за стойкой вновь открывается, но вместо бородатого коротышки оттуда выходит тёмная северянка лет четырнадцати с подносом, с глазами огромными, будто круглые хлебцы с травами на её подносе.
– Добрые сэры, мэм, – нервно приветствует их она, быстро присев в реверансе, прежде чем начать расставлять тарелки.
– А где наше вино? – первый солдат.
– Мне очень жаль, – ещё слышно пищит она, – но я не могу принести всё сразу. Оно тотчас будет.
– Сперва вино, потом хлеб – любой идиот должен это знать.
– Эй, не придирайся, – пихает его локтем сосед. – Откуда ей знать? Так ведь, девочка? А она ничего, верно?
Она неуверенно трясёт головой, ставя последнюю тарелку.
– Я… я схожу за вином, – с этими словами она спешит обратно.
Когда она вновь выходит, затевается что-то нехорошее – носом чую. Либо для неё – либо для меня, если вмешаюсь. Быстро прикончив свою порцию, поднимаюсь и подхожу к стойке, чтобы с ослепительной улыбкой обратиться к ближайшему солдату:
– Прощения просим, сэр! Я, того, видал одну из тех заварушек, о которой вы тут толковали; чертовски потрясное было диво. Все эти чудные выкрутасы, и оружие – хоть стой, хоть падай! Вот я тут и кумекаю: а которое лучше для свалки?
По их лицам я вижу, что мне удалось завладеть их вниманием: на них отражается борьба между желанием отбрить докучливого человека и почесать языком на свою любимую тему. Чтобы малость подтолкнуть их, я начинаю:
– Лук, видать? Верно дело – палить издали.
– Шутишь, что ли, – огрызается один из них. – Ничто не сравнится с молотом.
Другой же согласен со мной:
– Конечно, лук лучше! – Затем вступают и остальные, перекрикивая друг друга. Местами я вставляю:
– Алебарда всяко побьет меч, – или: – А к чему вообще щит? – Так что они слишком заняты своей перепалкой, чтобы обратить внимание на девчушку. Я подмигиваю ей, когда она заканчивает с разливанием вина, и она награждает меня застенчивой улыбкой, прежде чем улизнуть.
Прочие посетители таращатся на меня, словно я отрастил вторую голову, или специально смотрят в другую сторону – лишь бы не на солдат.
И всё же мне нельзя развлекаться тут весь день. Когда становится ясно, что Эмилия и остальные капитаны уже не появятся, я потихоньку отхожу, роняю ещё одну монету рядом со своей тарелкой и продвигаюсь к двери.
И аккурат когда я подхожу к ней, она вновь распахивается. Внутрь врываются двое в офицерской форме. Единственная из этой развесёлой компашки, что сидит лицом к двери, едва не глотает собственный язык, молча указывая на вошедших. Остальные, оборачиваясь, тотчас застывают, спадая с лица.
– Живо по баракам! – рычит один из офицеров, и ребятишки наперегонки срываются к выходу. Я делаю шаг в сторону, чтобы пропустить их, силясь сдержать улыбку при виде этого переполоха.
Разъярённые офицеры топают за ними по пятам. Один из них бормочет, что теперь-то конюшни будут чисты, как никогда прежде. Другой хмыкает, окидывая таверну прощальным взглядом, чтобы убедиться, не проглядели ли они кого-нибудь из сбежавших новобранцев; наткнувшись на меня, он замирает.
Под этим пристальным взглядом моя улыбка сходит с лица, потому что я не понимаю, чего ему надо: эти резкие черты лица и бледные глаза мне незнакомы.
– Прощения просим, – бормочу я, опуская взгляд, словно перед нашими местными господами. Может, он видел, как я говорил с солдатами?
– Ты. Человек. – Рванувшись обратно в зал, он хватает меня за подбородок и разворачивает, чтобы разглядеть моё лицо. Его товарищ также оборачивается, озадаченно глядя на эту сцену, в то время как я всеми силами стараюсь стоять недвижно: похоже, проблем у меня и без того предостаточно. – Матрос Кэлентин?
– Да, сэр? – машинально отзываюсь я. Мгновением позже моё нутро прежде разума сообщает мне, что это был не самый умный ответ в моей жизни, в особенности когда его глаза темнеют.
– Иджез, это тот самый человек, которого велел нам найти Саце, – рычит он. – Ублюдок, который провёл корабли по Зимородку. Постельная игрушка Чёрного Генерала.
Стоит мне открыть рот, чтобы хоть как-то возразить, как этот офицер бьёт меня наотмашь так, что я лечу на пол, задыхаясь от боли. С прикушенной губы капает кровь. Всё-таки сильные они, черти.
– Мой брат впал в немилость из-за тебя, червяк вонючий, – ревёт он. – Твоя кровь не смоет этого пятна, но принесёт мне хоть какое-то облегчение.
И именно тогда, когда я больше всего в нём нуждаюсь, мой рассудок оставляет меня, а язык немеет, потому что я его прикусил в падении. Позвать Азотеги на помощь? Ну уж нет – ведь тем самым я дам знать, что он в городе – его имя у всех на слуху. Даже простое «генерал» его выдаст.
Прочие люди поспешно покидают таверну через парадный и чёрный ход, и всё, о чём я думаю – как бы и мне утечь вслед за ними, но офицер хватает меня прежде, чем я успеваю добраться до двери.
– Не здесь, – говорит его товарищ, – на улице места больше. – С этими словами меня выталкивают в дверь чёрного хода, а затем – в мощёный булыжником проулок между домами.
***
Я всегда мог постоять за себя в драке, но человеческая сила и проворство – ничто против дзалинских. А эти двое не церемонятся, как люди в обычной потасовке. Едва оказавшись в проулке, один из них бьёт меня в живот так, что я сгибаюсь пополам, и, стоит мне откачнуться, задыхаясь, как другой бьёт меня под колени, сбивая с ног. Я слышу какой-то хруст при падении, но он словно долетает откуда-то издалека, ибо сейчас все мои чувства направлены на одно: выжить.
Я откатываюсь влево, к двери, и вновь пытаюсь подняться на ноги, но офицер бьёт меня коленом в грудь, вышибая воздух из лёгких. Нельзя, нельзя звать Азотеги. Удар в ухо наполняет голову звоном, глаз заливает кровь. Они всё ещё не знают, что он здесь.
Мне удается ухватиться за одного из них и замахнуться, но он уклоняется, так что удар лишь скользнул по его коже. Затем он швыряет меня оземь, и я вновь перекатываюсь, думая лишь о том, что, пока я держусь на ногах, ущерб будет меньше. Я видел, что бывает с теми, кто не встаёт.
Но, опять же, в обычной драке тебя не пытаются прикончить – а будь я на войне, у меня было бы оружие.
Я хватаюсь за ближайший камень, но прежде чем успеваю его поднять, на пальцы опускается ботинок – мой вопль заглушает треск ломающихся костей.
Нельзя звать Азотеги – да к чёрту всё. Разве он не умрёт вместе со мной? Это нечестно – не позволить ему побороться за собственную жизнь. Меня вздёргивают вверх, лишь чтобы послать на землю новым ударом. Мне не вдохнуть, ноги поскальзываются на чьей-то крови. Нельзя его выдать, нельзя, чтобы они узнали…
– ФАРАЗ! – во всю глотку ору я. – ФА…
Удар – это моя голова врезается в стену, а затем – жгучий, нестерпимый свет.
…Я
…он
…кровавая рвота растекается перед моим носом нескончаемым потоком. Если бывает на свете что-то похуже, то мне этого в голову не приходит. Надо бы отодвинуться, но я не в силах пошевелиться.
Передо мной скорчился отчаянно рыдающий человек в плаще. Как это странно и жутко – видеть, как плачет кто-то, выглядящий столь сильным. Но он весь залит кровью, быть может, он ранен…
Азотеги, залитый кровью…
Я пытаюсь хоть что-то сказать, но захлёбываюсь кровью. Сердце яростно колотится, потому что я не в силах вытолкнуть кровь из груди, но чьи-то руки переворачивают меня, чтобы я мог её выплюнуть. Теперь я сполна окунаюсь лицом в собственную кровавую рвоту. Вот оно – худшее пробуждение на свете.
– Любимый, любимый, пожалуйста… – Его голос звучит непривычно – впрочем, не отличаясь в этом от прочих звуков, ведь я слышу только одним ухом. В другом поселилось неприятное жужжание, словно там затеяли совет множество крохотных офицериков. – Дыши! – Тут он принимается вращаться, а следом за ним – всё остальное, и меня от этого мутит.
Его руки начинают приподнимать меня, но я предупреждающе хватаюсь за его руку, так как от этого движения желудок выписывает кренделя. Сломанные пальцы протестующе вопят, и я роняю руку, стискивая зубы с такой силой, что они скрипят.
– Прости, прости…
Мне нужно прочистить сознание, но там только тьма и желчь. Единственное, на что я способен – это слегка сместить свой вес, чтобы получше устроиться на его груди. Его руки обнимают меня, и я медленно обмякаю в их тепле.
– Не надо, – начинаю я, но челюсть пронзает исключительной силы боль, и когда я вновь открываю глаза, надо мной небо.
– Не надо плакать, – вновь говорю я.
Никто не отвечает. Надо мной лишь небо, подо мной – мокрые камни мостовой; ни единого лица, ни единого звука. Если генерал свалился рядом, я не в силах ему помочь – ведь я и себе помочь не в силах. Всё, о чём я могу думать: если умру – убью его. Я задыхаюсь от страха, пока не возвращается боль, а небо, сколько бы я не молился, всё темнее.
Живи. Дыши. Фараз.
Следующая глава