Что почитать: свежие записи из разных блогов
Записи с тэгом #медицина-историческое из разных блогов
Шано, блог «Архив Шано»
* * *
Оригинал взят у в post
[/MORE]
Покорение Америки в средневековых гравюрах, или "Рыцари Нового света".
скрытый текстИсточники:
Двенадцатое октября 1492 г. Испанцы ступают на землю Нового Света. Переломный момент в истории человечества: встреча двух миров.
Колумб первым применил массовые повешения.
[MORE=читать дальше]Колумб обязал всех жителей старше 14 лет каждые три месяца сдавать испанцам наперсток золотого песка или 25 фунтов хлопка (в районах, где золота не было). Выполнившим эту квоту вешался на шею медный жетон с указанием даты получения последней дани. Жетон давал его обладателю право на три месяца жизни. Пойманным без этого жетона или с просроченным отрубали кисти обеих рук, вешали их на шею жертвы и отправляли ее умирать в свою деревню. Колумб, до этого занимавшийся работорговлей вдоль западного побережья Африки, видимо, перенял этот вид казни у арабских работорговцев. За время губернаторства Колумба только на Испаньоле таким образом было убито до 10 тысяч индейцев. Выполнить установленную квоту было практически невозможно. Местные жители должны были бросить выращивать пищу и все другие дела, чтобы копать золото. Начался голод. Ослабленные и деморализованные они становились легкой добычей занесенных испанцами заболеваний. Таких как грипп, занесенный свиньями с Канар, которых завезла на Испаньолу вторая экспедиция Колумба. Десятки, возможно сотни тысяч таинос погибли в этой первой пандемии американского геноцида. Очевидец описывает огромные груды умерших от гриппа жителей Испаньолы, которых некому было хоронить. Индейцы пытались бежать куда глаза глядят: через весь остров, в горы, даже на другие острова. Но спасения не было нигде. Матери убивали своих детей перед тем, как убить себя. Целые деревни прибегали к массовым самоубийствам, бросаясь со скал или принимая яд. Но еще больше находило смерть в руках испанцев.
Виселица во славу Иисуса Христа и двенадцати апостолов.
Помимо зверств, которые по крайней мере могли быть объяснены людоедской рациональностью систематической наживы, геноцид на Атиллах, а затем и на континенте включал казалось бы иррациональные, ничем не оправданные формы насилия в массовых масштабах и патологических, садистских формах. Современные Колумбу источники описывают, как испанские колонисты вешали, зажаривали на вертелах, сжигали индейцев на кострах. Детей разрубали на куски для кормежки псов.
Казнь пленных индейцев.
Допрос под пыткой.
Поджаривание на медленном огне.
Совестливо и рукопожато.
Варвары и цивилизаторы.
Сантьяго — покровитель конкистадоров. Надпись на гравюре: «Апостол Сантьяго покровительствует кастильцам и преследует индейцев».
Разрыв и связь времен.
Победители и побежденные: индейцы вынуждены работать на новых господ.
Насильники и носильщики. Испанцы использовали индейцев в качестве тяглового скота.
Конкистадоры захватывали индейцев в плен, чтобы использовать в качестве носильщиков.
Со времен конкисты в испанский язык вошел глагол aperrear — отдать на растерзание псам. Индейцы боялись псов пуще коней, пушек и аркебуз.
Эрнан Кортес пытает Куаутемока, чтобы выведать куда ацтеки спрятали золото.
Казнь Атауальпы
Ямы с кольями, на которых нанизывали индейцев.
Тем, кто валится, отрубают головы. Рассказывают о детях, которых запирают в домах и сжигают, а также закалывают, если они идут слишком медленно. Обычным делом является отрезание грудей у женщин и привязывание к их ногам тяжестей, перед тем, как сбросить их в озеро или лагуну. Рассказывают о младенцах, оторванных от матерей, убитых и использованных в качестве дорожных знаков. Беглым или "бродячим" индейцам отрубают конечности и отсылают в их деревни, повесив им на шею отрезанные кисти рук и носы. Рассказывают о "беременных женщинах, детях и стариках, которых налавливают как можно больше" и бросают в специальные ямы, на дне который врыты острые колья и "оставляют их там, пока яма не заполнится". И много, много еще чего».
Индейцев сжигают в домах.
В результате из примерно 25 миллионов жителей, населявших мексиканское королевство к моменту прибытия конквистадоров, к 1595 г. в живых осталось лишь 1,3 миллиона. Остальные были в основном замучены на шахтах и плантациях "Новой Испании".
В Андах, где мечами и плетьми орудовали банды Пизарро, к концу 16 века население упало с 14 миллионов до менее, чем 1 миллиона человек. Причины были те же самые, что в Мексике и Центральной Америке. Как писал в 1539 один испанец в Перу, «индейцы здесь полностью разрушены и погибают... Оно молят с крестом, чтобы им ради Бога дали еды. Но [солдаты] убивают всех лам ради ничего большего, как для изготовления свеч... Индейцам не оставляют ничего на посев, а так как у них нет скота и взять им его неоткуда, им остается только умирать с голоду».
Собаки едят индейцев.
Современные историки приходят к мнению, что на Карибах существовала целая сеть "мясных лавок", где тела индейцев продавались как собачий корм. Как и все другое в наследии Колумба, людоедство получило развитие и на материке. Сохранилось письмо одного из завоевателей империи Инка, в котором он пишет: “…когда я вернулся из Картагена, я встретил португальца по имени Рохе Мартин. На крыльце его дома висели части разрубленных индейцев для кормежки его собак, как будто они были дикими зверьми...” (Станард, 88)
Испанец, кормящий гончих детьми индейцев.
В общем донесли цивилизованные Европейцы до Американских варваров "общечеловеческие ценности"...
скрытый текстИсточники:
http://lib.atheo-club.ru/index.php?action=show_article&a_id=77&a_p=0
http://lib.rus.ec/b/140704/read
Двенадцатое октября 1492 г. Испанцы ступают на землю Нового Света. Переломный момент в истории человечества: встреча двух миров.
Колумб первым применил массовые повешения.
[MORE=читать дальше]Колумб обязал всех жителей старше 14 лет каждые три месяца сдавать испанцам наперсток золотого песка или 25 фунтов хлопка (в районах, где золота не было). Выполнившим эту квоту вешался на шею медный жетон с указанием даты получения последней дани. Жетон давал его обладателю право на три месяца жизни. Пойманным без этого жетона или с просроченным отрубали кисти обеих рук, вешали их на шею жертвы и отправляли ее умирать в свою деревню. Колумб, до этого занимавшийся работорговлей вдоль западного побережья Африки, видимо, перенял этот вид казни у арабских работорговцев. За время губернаторства Колумба только на Испаньоле таким образом было убито до 10 тысяч индейцев. Выполнить установленную квоту было практически невозможно. Местные жители должны были бросить выращивать пищу и все другие дела, чтобы копать золото. Начался голод. Ослабленные и деморализованные они становились легкой добычей занесенных испанцами заболеваний. Таких как грипп, занесенный свиньями с Канар, которых завезла на Испаньолу вторая экспедиция Колумба. Десятки, возможно сотни тысяч таинос погибли в этой первой пандемии американского геноцида. Очевидец описывает огромные груды умерших от гриппа жителей Испаньолы, которых некому было хоронить. Индейцы пытались бежать куда глаза глядят: через весь остров, в горы, даже на другие острова. Но спасения не было нигде. Матери убивали своих детей перед тем, как убить себя. Целые деревни прибегали к массовым самоубийствам, бросаясь со скал или принимая яд. Но еще больше находило смерть в руках испанцев.
Виселица во славу Иисуса Христа и двенадцати апостолов.
Помимо зверств, которые по крайней мере могли быть объяснены людоедской рациональностью систематической наживы, геноцид на Атиллах, а затем и на континенте включал казалось бы иррациональные, ничем не оправданные формы насилия в массовых масштабах и патологических, садистских формах. Современные Колумбу источники описывают, как испанские колонисты вешали, зажаривали на вертелах, сжигали индейцев на кострах. Детей разрубали на куски для кормежки псов.
Казнь пленных индейцев.
Допрос под пыткой.
На золотых приисках. Тех, кто плохо работал, ждало суровое наказание.
Поджаривание на медленном огне.
Совестливо и рукопожато.
Варвары и цивилизаторы.
Духовный облик конкистадора.
Сантьяго — покровитель конкистадоров. Надпись на гравюре: «Апостол Сантьяго покровительствует кастильцам и преследует индейцев».
Разрыв и связь времен.
Победители и побежденные: индейцы вынуждены работать на новых господ.
Насильники и носильщики. Испанцы использовали индейцев в качестве тяглового скота.
Конкистадоры захватывали индейцев в плен, чтобы использовать в качестве носильщиков.
Со времен конкисты в испанский язык вошел глагол aperrear — отдать на растерзание псам. Индейцы боялись псов пуще коней, пушек и аркебуз.
Эрнан Кортес пытает Куаутемока, чтобы выведать куда ацтеки спрятали золото.
Казнь Атауальпы
Ямы с кольями, на которых нанизывали индейцев.
Тем, кто валится, отрубают головы. Рассказывают о детях, которых запирают в домах и сжигают, а также закалывают, если они идут слишком медленно. Обычным делом является отрезание грудей у женщин и привязывание к их ногам тяжестей, перед тем, как сбросить их в озеро или лагуну. Рассказывают о младенцах, оторванных от матерей, убитых и использованных в качестве дорожных знаков. Беглым или "бродячим" индейцам отрубают конечности и отсылают в их деревни, повесив им на шею отрезанные кисти рук и носы. Рассказывают о "беременных женщинах, детях и стариках, которых налавливают как можно больше" и бросают в специальные ямы, на дне который врыты острые колья и "оставляют их там, пока яма не заполнится". И много, много еще чего».
Индейцев сжигают в домах.
В результате из примерно 25 миллионов жителей, населявших мексиканское королевство к моменту прибытия конквистадоров, к 1595 г. в живых осталось лишь 1,3 миллиона. Остальные были в основном замучены на шахтах и плантациях "Новой Испании".
В Андах, где мечами и плетьми орудовали банды Пизарро, к концу 16 века население упало с 14 миллионов до менее, чем 1 миллиона человек. Причины были те же самые, что в Мексике и Центральной Америке. Как писал в 1539 один испанец в Перу, «индейцы здесь полностью разрушены и погибают... Оно молят с крестом, чтобы им ради Бога дали еды. Но [солдаты] убивают всех лам ради ничего большего, как для изготовления свеч... Индейцам не оставляют ничего на посев, а так как у них нет скота и взять им его неоткуда, им остается только умирать с голоду».
Собаки едят индейцев.
Современные историки приходят к мнению, что на Карибах существовала целая сеть "мясных лавок", где тела индейцев продавались как собачий корм. Как и все другое в наследии Колумба, людоедство получило развитие и на материке. Сохранилось письмо одного из завоевателей империи Инка, в котором он пишет: “…когда я вернулся из Картагена, я встретил португальца по имени Рохе Мартин. На крыльце его дома висели части разрубленных индейцев для кормежки его собак, как будто они были дикими зверьми...” (Станард, 88)
Испанец, кормящий гончих детьми индейцев.
В общем донесли цивилизованные Европейцы до Американских варваров "общечеловеческие ценности"...
[/MORE]
Шано, блог «Лондон и вокруг него»
* * *
Англичанам очень не хотелось платить за чай, без которого они уже не могли обходиться, серебром. И выход был найден — Британия стала гнать в Китай опиум, оплачивая им свой файф-о-клок.
Однако герой повествования не только и не столько чай. Волею обстоятельств судьба этого продукта оказалась накрепко привязана к судьбе вещества, в древности использовавшегося как лекарство, но ставшего бичом человечества, — опиума.
Судя по всему, именно опийный мак фигурирует в шумерских клинописных текстах под названием «растение радости». Про древних же египтян точно известно, что они использовали опиум для анестезии. Родина опийного мака, равно как и технологии получения наркотика из каучукообразного сока, выступающего из надрезов на его коробочках, — Средний Восток, регион знаменитого Плодородного Полумесяца. Отсюда получали опиум греки и римляне, а потом и европейцы. Везли его купцы не только на Запад, но и в Иран, Индию и Центральную Азию.
Опиум принимали с различными целями: как обезболивающее, как снотворное и, естественно, как «рекреационный наркотик». В странах Средиземноморья и Западной Европы, где имелись давние винодельческие традиции, в этом последнем качестве его использовали относительно редко — здесь соответствующая ниша была прочно занята вином и прочими алкогольными напитками. На Востоке же культура виноделия и винопития либо вообще не развилась, либо была подорвана с приходом ислама, запрещающего употребление вина. Во многом поэтому опиум там стали все больше использовать не в медицинских, а в «развлекательных» целях.
скрытый текстОт лекарства к наркотику
Это резко расширило круг потребителей наркотика и создало огромный, устойчивый спрос на него. В Индии, например, правители из династии Великих Моголов быстро оценили экономические выгоды, которые сулил новый рынок, и установили государственную монополию на торговлю опиумом. Впоследствии Ост-Индской компании не пришлось ничего выдумывать и создавать с нуля — она просто переняла прекрасно налаженный, приносящий весомые прибыли бизнес и расширила его.
Пути доставки чая и опиума
Везде, и в Европе, и на Востоке, опиум либо пили (растворяя его в воде или спиртных напитках — в Европе такой раствор назывался laudanum), либо глотали сухим небольшими порциями. Непосредственный эффект от такого употребления сравним с тем, что дает умеренная доза легкого наркотика вроде марихуаны, то есть он был скорее расслабляющим и тонизирующим, чем опьяняющим средством. Английские военные врачи неоднократно наблюдали, как сипаи-индийцы в армии Ост-Индской компании после тяжелого марш-броска глотали на привале опиум, чтобы быстро восстановить силы. О разрушительном действии наркотика на организм, эффекте привыкания до конца XIX века никто не задумывался. Европейские врачи применяли опиум для лечения едва ли не всех болезней — диареи, дизентерии, астмы, ревматизма, диабета, малярии, холеры, лихорадки, бронхита, бессонницы — и просто для снятия болей любого происхождения. Часто за болезнь принимали наркотическую ломку, но врачи, прописывая больному новую дозу опиума, этого не понимали и радовались, что лекарство так хорошо помогает. Всевозможные успокоительные капли на основе опиума продавались в обычных аптеках. В одну Англию в первой половине XIX века ежегодно ввозилось до 20 т опиума, причем абсолютно легально. Общество волновала проблема пьянства, и по сравнению с дешевым джином опиум казался совершенно безобидным, даже полезным продуктом. Так, в 1830 году агроном-любитель из Эдинбурга получил престижную сельскохозяйственную премию за успехи в выращивании опийного мака в Шотландии.
Иными словами, обвинять производителей опиума, в частности британскую Ост-Индскую компанию, в преступной эксплуатации человеческой слабости не приходится. Опиумный бизнес тогда мало чем отличался от любого другого, правда, для компании он был очень важен, поскольку к началу XIX века она подошла в состоянии если не явного, то определенно назревающего кризиса.
Задуманная и созданная в свое время как чисто коммерческая корпорация, она де-факто превратилась в правительство Британской Индии — напрямую управляла обширными, густонаселенными территориями, имела собственный административный аппарат, большую профессиональную армию, осуществляла дипломатические функции. Все это требовало огромных денег. О баснословных дивидендах, 300–400% годовых, которые получали акционеры в XVII веке, теперь не приходилось и мечтать. Естественно, что в этих условиях Ост-Индская компания активно расширяла площади, занятые опийным маком, а две свои главные фабрики по переработке опиума-сырца постепенно превратила в гигантские предприятия — градообразующие, как выразились бы сегодня.
При этом свою продукцию компания в Европу практически не поставляла. Слишком долог и дорог был морской путь вокруг мыса Доброй Надежды. Европейский спрос с лихвой удовлетворяла Турция. Индийский же опиум первоначально находил своего потребителя главным образом внутри самой Индии, но со временем все больше в Юго-Восточной Азии. Наркотик там долго употребляли также в виде раствора. Однако начиная с XVII века распространение табака, который приобрел огромную популярность в этом регионе, изменило и способ употребления опиума: его стали смешивать с табачными листьями и эту смесь, которая получила название «мадак», курить. Она все еще оставалась «легким» наркотиком, поскольку опиум в ней имел низкую степень обработки: содержание морфинов в смеси не превышало 0,2%. Однако идея, что опиум можно курить, родившись, не могла не быть доведена до логического завершения: курить его можно и в чистом виде.
Пришли к этому отнюдь не сразу, поскольку курить чистый опиум, как курят табак, было физически невозможно. Пришлось изобрести специальную опиумную трубку, которую не набивают и не раскуривают, — вместо этого над специальной лампой разогревают шарик опиума до температуры, близкой к температуре кипения, после чего курильщик быстро втягивает через мундштук образовавшиеся пары. Но плохо очищенный опиум, который употребляли внутрь или добавляли в табак, для этого не годился. При разогреве он просто сгорал, теряя большую часть дурманящих веществ.
В результате была разработана технология очистки опиума. Содержание морфинов в нем было доведено до 9–10%, что в 50 (!) раз больше, чем в мадаке. Тут уже ни о каком «поднятии тонуса» речь не шла — выкурив трубку, человек на какое-то время просто выпадал из жизни. Опиекурильни были очень спокойными заведениями — спокойными, как могила. Аналогия тем более уместна, что разрушение личности и здоровья курильщика шло стремительно и, как правило, бесповоротно. Для мира, который, напомним, еще ничего не знал о таком явлении, как наркозависимость, курение опиума неизбежно должно было стать страшным бичом. Весьма вероятно, что родина опиекурения — юго-восточное побережье Китая, место пересечения торговых путей (а значит, и культур) всей восточноазиатской ойкумены. В любом случае новый способ употребления опиума стал ассоциироваться именно с Китаем и китайцами (в том числе с китайцами диаспоры). Власти Поднебесной опиумная проблема долгое время особо не волновала. Наркотик периодически запрещали (не слишком заботясь о соблюдении запретов), но не из-за пагубного его воздействия на здоровье подданных, а потому, что он был товаром привозным, все же иноземное в Китае приравнивалось к варварскому, то есть недостойному.
Однако в конце XVIII столетия беспокойство Пекина стало нарастать. Грозный (в отличие от многих предыдущих) антиопиумный указ император выпустил в 1780 году, и далее они посыпались как из рога изобилия. Это был уже не колокольчик, с помощью которого строгий, но милостивый учитель призывает к порядку расшалившихся школяров, а набатный колокол. Что же заставило власти изменить свое отношение к опиуму? Как ни удивительно, главную роль здесь сыграл чай, потребление которого в Европе как раз в этот период стало стремительно расти.
Бренды отравы
Ост-Индская компания производила опиум на двух фабриках, расположенных в городах Патна и Газипур (недалеко от Варанаси, в английской колониальной транскрипции — Бенареса). По названиям этих фабрик получили свои имена и два основных бренда опиума, завозившегося в Восточную Азию, — «патна» и «бенарес».
Наркотик поставлялся в стандартных ящиках из мангового дерева, вмещавших 40 шаров высушенного до нужной кондиции продукта общим весом около 54 кг. В таком виде опиум мог храниться годами, оставаясь годным к употреблению. Фабрика в Газипуре существует по сей день и производит до четверти всего опиума в мире, используемого легально в медицинских целях.
Вопреки распространенному мнению прибыль Ост-Индской компании от непосредственной продажи опиума была относительно невелика — не более 5–6% ее общего годового дохода. Ценность опиумной торговли для компании была в другом: она обеспечивала серебряной наличностью куда более прибыльную и стратегически важную чайную торговлю.
Чайная палитра
Первое достоверное упоминание о чае в Древнем Китае датируется с некоторыми оговорками 770 годом до н. э. Как и опиум, чай долгое время использовался преимущественно в качестве лекарства. Только в эпоху великой империи Тан, начиная примерно с VIII–IX веков, он окончательно перешел в разряд пищевых продуктов. Но и тогда чай еще мало походил на привычный нам напиток. На его основе готовили что-то вроде «чайного супа», в который помимо самого чайного листа добавляли масло, соль и, возможно, еще какие-то ингредиенты. Нечто подобное еще можно попробовать в Тибете или Центральной Азии, куда этот рецепт попал из Китая.
В самой же Поднебесной в начале второго тысячелетия мода сменилась — «чайный суп» был вытеснен напитком, который готовили из растертого буквально в пыль чайного порошка. При заваривании (иногда с добавлением молока) его взбивали специальным бамбуковым венчиком. Получался густой ярко-зеленый отвар с красивой пенкой и насыщенным вкусом. Сегодня такой чай можно попробовать в Японии, где его называют «мат-тя» и используют в чайной церемонии. В Китае традиция приготовления порошкового чая, как и многие другие элементы богатой, утонченной культуры эпохи Сун, не пережила страшного удара, нанесенного монгольскими завоевателями. Только к концу XIV века, когда страна стала постепенно приходить в себя, культура чая и чаепития начала оживать. Но теперь это был уже тот чай, который мы все прекрасно знаем.
Тот, но не совсем. Мы привыкли, что чай бывает двух видов — черный и зеленый. Однако любой китаец знает, что разновидностей куда больше. Есть белый чай, желтый, затем собственно зеленый, затем улун (а не улунский чай, как у нас часто пишут, — это слово означает «черный дракон»). Затем следует красный чай и лишь затем черный. Причем то, что мы привыкли называть черным чаем, китайцы именуют как раз красным, а к черным относят постферментированные чаи многолетней выдержки (элитные сорта черного чая, к примеру пуэра, выдерживают до 25 лет в абсолютной темноте, периодически смачивая и снова высушивая; в таком чае кофеина больше, чем в хорошем кофе).
Почему же европейцы близко познакомились со всем этим многообразием относительно недавно? Все дело в трудности доставки. Путь из крупнейшего порта Южного Китая, Кантона (Гуанчжоу), до Англии по морю вокруг мыса Доброй Надежды в начале XIX века занимал от четырех до шести месяцев. Конечно, ящики с чаем покрывали свинцом, корабельные трюмы тщательно задраивали, но все равно чай неизбежно отсыревал. К тому же, попав в Лондон, товар отнюдь не сразу оказывался у потребителя. Ост-Индская компания, которая имела монопольное право ввозить чай в Англию, по закону была обязана держать на складах годовой его запас. Естественно, компания в первую очередь старалась сбыть старый чай, так что новому приходилось дожидаться своей очереди не меньше года.
Но это еще не все. На корабли в Кантоне грузили отнюдь не свежесобранный лист. Собирают его в 4–5 приемов с мая по август (каждый следующий урожай дает листья более низкого качества). Учитывая, что основные плантации находились в 500–600 км от Кантона и доставка велась в основном по суше носильщиками, основная масса чая прибывала в порт в период, когда судоходный сезон, который определяли муссоны Южно-Китайского моря, уже заканчивался, и товар почти на год оседал в портовых складах. Иными словами, чай попадал в английский заварочный чайник года через три после того, как он был собран где-нибудь в горах провинции Фуцзянь. Ни один из изысканных сортов чая, которые особенно ценили сами китайцы, не мог выдержать столь длительного хранения в отнюдь не идеальных условиях. Единственные сорта, которые более или менее сохраняли свои свойства, были красный и черный. Но настоящий постферментированный черный чай был слишком экзотичным даже для грубого (по китайским меркам) европейского вкуса. Оставался лишь красный, который и стал европейским черным.
На краешке стула
Конечно, не одни англичане экспортировали чай из Китая. К началу XIX века его стали закупать Россия, Голландия и США в объемах, исчислявшихся миллионами фунтов в год. Но это ничто в сравнении с 20 миллионами фунтов, которые в тот период ввозила Великобритания. Это был подлинный чайный бум, на каждого англичанина (включая грудных младенцев) приходилось не менее двух фунтов (чуть меньше килограмма) в год. Таможенные пошлины, поступавшие ежегодно в казну от импорта чая, составляли минимум 3 миллиона фунтов стерлингов. Это покрывало половину расходов на содержание могучего британского флота.
Но Китай был далеко не простым торговым партнером. Главным образом потому, что европейцам почти нечего было предложить Поднебесной взамен чая. В самом начале XIX столетия экономика Китая, безусловно, была самой мощной в мире. ВВП страны, по некоторым оценкам, превосходил соответствующий совокупный показатель Европы. Более того, Китай был почти самодостаточен, то есть производил почти все, в чем нуждался. Поэтому он держал границы закрытыми и свел внешнюю торговлю если не к нулю, то к тоненькому ручейку.
Такая система выстраивалась на протяжении XVII и XVIII веков и к началу XIX века превратилась в глубоко укоренившуюся традицию. Лишь два порта на всем огромном китайском побережье были открыты для кораблей «заморских дьяволов» — Макао (португальская «колония», где сосуществовали две администрации: европейская и китайская; причем последняя, контролировавшая коренное население, а значит, и рабочую силу, была весьма влиятельна) и Кантон.
В Кантоне осуществлялась непосредственно торговля, но она, как и нахождение там европейцев, была обставлена множеством запретов и административных рогаток. Европейские купцы имели право оставаться в Кантоне лишь на протяжении торгового сезона (с октября по март), в остальные месяцы они должны были закрывать свои фактории и переселяться в Макао. Вход в сам город был для них закрыт — европейцам выделили небольшой участок на берегу реки за городской стеной размером приблизительно в два футбольных поля. На нем ютились 13 торговых факторий со складами и всей «инфраструктурой» этой мини-колонии: лавками, мелкими мастерскими, питейными заведениями…
Общаться напрямую с китайскими властями торговцы не могли. Существовала специальная китайская гильдия купцов, так называемый Кохонг (от искаженного китайского Гунхан — Государственный торговый дом), и кто-то из ее членов должен был выступать поручителем за каждую европейскую торговую компанию и за каждого частного купца. Все контакты с местными чиновниками осуществлялись исключительно через этого поручителя. Он был собственником здания фактории, а фирма только его арендовала. Он же прямо или косвенно обеспечивал своих подопечных вспомогательным персоналом — переводчиками, компрадором (управляющим), шроффами (денежными менялами), просто слугами. Через него осуществлялись все торговые операции (по крайней мере легальные). Член гильдии также осуществлял негласный надзор за вверенными ему «варварами», он отвечал за их поведение своим имуществом, а случалось и головой.
В большинстве случаев члены гильдии поддерживали вполне теплые, иногда даже дружеские отношения с опекаемыми европейцами, но от этого надзор не переставал быть надзором, а торговые ограничения — торговыми ограничениями. По сути, Китай давал понять заморским гостям: «В вас здесь не нуждаются; смиритесь и скажите спасибо, что с вами вообще имеют дело».
Вопиющий дисбаланс
Ввозить в Китай удавалось (и то в небольших количествах) сырье — хлопок-сырец из Индии, свинец из Англии, олово из Малакки — да еще предметы роскоши: меха и ласточкины гнезда для приготовления знаменитого китайского супа (их поставляли из Юго-Восточной Азии). В XVIII веке популярность приобрели европейские часы и заводные механические игрушки. Но все это не могло обеспечить сколько-нибудь заметный оборот. Вывозили же европейцы из Китая существенно больше, чем ввозили: фарфор, ткани, предметы традиционных искусств и ремесел (в XVIII веке Европу охватила мода на все китайское — редко в каком доме, если он не принадлежал совсем уж бедняку, не было китайской ширмы или лаковой шкатулки).
С началом же чайного бума и без того значительный торговый дисбаланс вырос на порядок. За большую часть вывозимого чая приходилось платить серебром, и по мере роста аппетитов потребителей этого серебра требовалось все больше. Остановить же чайную торговлю было невозможно: без этого напитка уже не мыслила своей жизни значительная часть населения, да и процветание бизнеса самого разного уровня, а также государственных финансов прямо зависело от нее.
Спас положение опиум. Поначалу европейцы на него не ставили, они просто пробовали ввозить разные новые товары в надежде, что какой-то, что называется, пойдет. И опиум пошел: если во второй половине XVIII века крупнейшим рынком сбыта производимого Ост-Индской компанией опиума был малайский остров Пенанг, а на рубеже XIX века — Ява, то к 1820 году свыше 90% ее опиумного экспорта, то есть более 5000 ящиков в год, приходилось на Китай. К 1829 году этот объем почти утроился, а еще через четыре года достиг 20 000 — более 1000 тонн! Наконец-то появился товар, который мог заткнуть злосчастную брешь в торговом балансе Запада и Востока. Как же удавалось ввозить в страну такую массу запрещенного (вспомним императорские указы) товара? Ведь столь респектабельная компания, как Ост-Индская, не стала бы заниматься контрабандой.
Ветеран
Компания «Джардин, Мэтисон и К°», самый крупный агентский дом из тех, что участвовали в китайской опиумно-чайной торговле, успешно функционирует и сегодня. Она является видным игроком на восточноазиатских рынках и одним из крупнейших импортеров китайского чая в Европу, а также инвестором, которому принадлежит, в частности, известная мировая сеть отелей «Мандарин Ориентал». О торговле опиумом компания предпочитает не вспоминать, хотя и не отрицает свою прошлую к ней причастность.
Концов не сыскать
Сложившаяся в результате многочисленных проб и ошибок система торговли была по-своему гениальна. Ост-Индская компания отдала локальную торговлю между Индией и Китаем на откуп частным купцам, сохранив за собой лишь монополию на поставки чая из Кантона напрямую в Англию и на производство опиума в Индии. Готовый продукт компания доставляла в Калькутту, здесь он продавался на открытых аукционах, и все — дальше компания не несла за товар никакой ответственности.
Непосредственной его доставкой в Китай занимались агентские компании, базировавшиеся в Макао и Кантоне. Поскольку опиум в Калькутту поступал более или менее круглый год, этим компаниям нужно было обеспечить столь же ритмичную его доставку потребителю — зависеть от попутных сезонных муссонов, дувших в Индийском океане и Южно-Китайском море, они никак не могли. В результате был создан принципиально новый тип судов — опиумные клиперы, которые обладали способностью двигаться практически навстречу сильнейшим муссонам.
Но все затраты окупались многократно. Ведь себестоимость одного ящика опиума в Индии составляла около 150 фунтов стерлингов, в Кантоне же его цена в 1820-е годы достигала 520 фунтов. А один клипер средних размеров вмещал до 300 ящиков. На нынешние цены один рейс приносил до 4 миллионов долларов чистой прибыли. Рейсов же судно за год совершало два-три, и у крупных агентских компаний в море одновременно могли находиться десяток и более клиперов.
Наркотик агентская компания доставляла к месту впадения Жемчужной реки (Чжуцзян), выше по течению которой стоит Кантон. Ее широкая дельта образует залив, известный европейцам под названием Бокка-Тигрис («Пасть тигра»). Он представляет собой настоящий лабиринт, образованный множеством островов (в основном необитаемых) и отмелей, в котором легко было отыскать защищенную от штормов стоянку. Здесь в водах, которые условно можно назвать нейтральными (китайские таможенники досматривали грузы выше по реке), наркотик перегружался на специальные «приемочные суда» — своеобразные плавучие склады.
Непосредственной реализацией товара занимались представители агентской компании, снимавшей помещение в одной из 13 факторий. Все сделки (и не только запрещенные опиумные) совершались без осмотра товара, исключительно под честное слово. И китайские, и европейские купцы слишком дорожили своей репутацией, чтобы пойти на обман. Ударив по рукам с покупателем (как правило, с ведома своего «покровителя» из Кохонга), агент выписывал (зачастую на первом попавшемся клочке бумаги) нечто вроде накладной: «Выдать предъявителю сего такое-то количество товара». Доставка опиума на берег с приемочного корабля была уже делом покупателя. Для этого использовали маленькие и юркие китайские гребные суденышки, которые европейцы называли «быстрыми крабами».
Фото: LEEMAGE/FOTOLINK
Опиумизация поднебесной
За опиум китайцы обычно платили наличным серебром. Но в водах Южно-Китайского моря, кишащих пиратами, серебро в больших количествах пере возить было опасно. Поэтому агент, совершив сделку, обычно отправлялся в кантонское представительство Ост-Индской компании и покупал на вырученное серебро ее векселя, которые подлежали погашению в Лондоне. Это серебро компания немедленно пускала на закупку чая. Круг, таким образом, замкнулся — утекавший по «чайному» каналу драгоценный металл стал возвращаться по «опиумному».
Впрочем, по мере роста опиумных поставок объем серебряной выручки начал ощутимо превышать потребности чайной торговли. И корабли компании стали вывозить из Поднебесной не только чай, но и серебро. Теперь уже не Китай высасывал драгоценный металл из британской экономики, а наоборот, Британия — из китайской. Причем для Китая такой отток был значительно более чувствительным, поскольку других источников поступления серебра страна практически не имела (собственная добыча была незначительной).
Но проблемы, порождаемые опиумной торговлей, отнюдь не сводились к одной экономике, что китайским властям к 1820 годам стало очевидно и чего еще не осознала Европа, привыкшая видеть в опиуме лишь лекарство (в этом отношении обвинение, которое выдвинул в 1839 году против англичан императорский комиссар в провинции Гуандун Линь Цзэсюй, что те, дескать, наводняя Китай опиумом, ввоз его в свою страну запрещают, беспочвенно). В одном лишь Кантоне число курильщиков, попавших в полную зависимость от «иноземной грязи», исчислялось, по оценкам европейских миссионеров, десятками тысяч.
С побережья наркотик растекался по всей стране, достигая самых глухих деревень. Опиумная эпидемия поразила все слои общества. Когда император Даогуан, заняв в 1820 году трон, приказал подготовить доклад о степени распространения, как сейчас бы выразились, наркомании, то одним из самых пораженных этим недугом слоев оказались чиновники и армия. Более того, зараза просочилась и в Запретный Город — курильщики опиума были выявлены в ближайшем окружении самого Сына Неба.
Борьбу с этим злом следовало вести по двум направлениям: доставка и распространение. Поднебесная не располагала военным флотом, который мог бы представлять реальную угрозу для кораблей агентских компаний, как правило, неплохо вооруженных ввиду постоянной угрозы нападения пиратов. Даже стоящие на якоре приемочные суда имели современные орудия и легко могли отбиться от любой флотилии боевых джонок.
Ужасающая коррупция местных властей (китайским чиновникам по традиции платили крайне мало, и считалось вполне нормальным, что они используют свое служебное положение для поправки материального) сводила на нет и любые меры верховной власти по борьбе с распространением наркотика. Мандарины и чиновники более низкого ранга сами активно участвовали в перепродаже контрабандного товара вглубь страны. Для отвода глаз они время от времени демонстрировали свое рвение: подождав, пока очередная опиумная флотилия разгрузится, отправляли против нее свои джонки. Те, стреляя в воздух и оглашая окрестности грохотом гонгов и барабанов, «преследовали» спокойно отплывающие в Индию клиперы, после чего в столицу отправлялась победная реляция: корабли «заморских дьяволов» после жестокой битвы рассеяны и обращены в бегство. Чтобы успокоить Пекин, власти Кантона время от времени ловили нескольких особо злостных (или просто невезучих) мелких розничных торговцев и торжественно казнили их при большом стечении народа.
Обожествляемый чиновник
Линь Цзэсюй (1785–1850) принадлежал к старинному дворянскому роду. Линь блестяще учился и проявил незаурядный поэтический талант, так что в 26 лет его уже приняли в академию Ханьлинь, фактически являвшуюся императорской канцелярией. В 1837 году Цзэсюя назначают наместником южных провинций Хунань и Хубэй. Линь с энтузиазмом взялся за дело. Первая задача, которую ему пришлось решать, — пресечение поставок опиума.
В докладах императору он жалуется, что ему не хватает полномочий. И в конце 1838-го Линь их получает — его назначают комиссаром и командующим военно-морскими силами приморской провинции Гуандун. Он даже предпринимает дипломатические шаги: отправляет послание (так и оставшееся без ответа) императрице Виктории с предложением запретить производство опия в Британской империи.
Когда Китай потерпел поражение в первой «опиумной войне», император услал Линь Цзэсюя в далекий Синьцзян, дабы тот своей непреклонностью не раздражал победителей. В 1845-м его возвращают и в 1850-м отправляют подавлять Тайпинское восстание, но по дороге он умирает от сердечного приступа. В 1852 году Линь Цзэсюй был обожествлен, в его честь возвели храм в Сиани (Центральный Китай). Этот человек до сих пор остается в Китае образцом неподкупного, деятельного чиновника-конфуцианца.
Конкуренты
Иными словами, к 1830-м годам опиум (и все с ним связанное) стал едва ли не определяющим фактором внутренней жизни Китайской империи, а чуть позже и внешней ее политики. Собственно, это, пусть и не в такой степени, относилось и к остальному миру. В опиумную торговлю были вовлечены отнюдь не только английские купцы и компании, но и американские (они везли в основном наркотик из Турции), а также индийские. Несколько крупных агентских фирм, работавших в Кантоне, принадлежали парсам (индийским зороастрийцам). Например, компания семьи Рамсетжи действовала на рынке как самостоятельно, так и в партнерстве с крупными английскими и американскими фирмами. В самой Индии за ней стояли могущественные сетхи (банкиры), которые сами часто открывали филиалы своих контор в Макао и Кантоне, а также раджи полунезависимых княжеств, отнюдь не гнушавшиеся вкладывать деньги в опиумный бизнес.
В начале 1830-х в Индии, в районе плато Мальва, появился третий, неподконтрольный компании (поскольку находился на земле «независимого» княжества) центр производства наркотика, успешно соперничавший с Патной и Бенаресом. Поступавший оттуда опиум так и назывался — «мальва». Он отличался худшим качеством, но был существенно дешевле. Массовый выброс «мальвы» на рынок в 1830– 1832 годах (которому компания безуспешно пыталась воспрепятствовать) повлек за собой обрушение цен — с 2000 долларов за ящик до 600–700 и даже ниже. Чтобы не нести убытки, торговцам пришлось резко увеличить объемы поставок в Китай. Благо опиум — товар, который чем больше поставляешь, тем больше растет на него спрос. Таким образом чайно-опиумный баланс удалось сохранить.
Следующий удар Ост-Индская компания получила уже не с Востока, а с Запада. В 1834 году британский парламент отозвал у нее монополию на торговлю с Китаем. Нельзя сказать, что это было полной неожиданностью. Над миром вставала заря новой эры — свободной торговли и свободного капитала. Идеи Адама Смита и его последователей уже прочно овладели умами, и монополия компании выглядела явным анахронизмом. Долгое время ей удавалось отбивать атаки, однако державшие в руках кантонскую опиумную торговлю крупные агентские дома, такие как «Джардин, Мэтисон и К°» или «Дент», которые она сама фактически выпестовала, тоже хотели торговать чаем. Они-то и пролоббировали отмену монополии.
Теперь чай из Кантона в Англию мог везти любой английский торговец. Клиперы агентских компаний, которые в основном и захватили чайный рынок, стали не только доставлять опиум из Индии в Китай, но и чай из Китая в Европу. При этом отлаженная опиумно-чайно-серебряная схема продолжала работать и обороты торговли росли. Политические последствия отмены монополии оказались куда более серьезными. Ост-Индская компания в лице своих резидентов в Кантоне традиционно выполняла роль лидера всего европейского торгового сообщества на Дальнем Востоке. Чиновники компании, сами не вовлеченные в поставки опиума, обладали колоссальным дипломатическим опытом и знанием китайских реалий, поэтому им легко удавалось сглаживать острые углы, поддерживать общий мир. Теперь же вести тонкую дипломатическую игру стало некому, точнее, этим пришлось заняться купцам-агентам, которых интересовала в первую очередь прибыль и которые привыкли относиться к китайцам свысока.
Закончилось все это «опиумными войнами». Всего их было две: в 1840–1842 и 1856–1860 годах. Обе Китай вчистую проиграл, вследствие чего вынужден был открыть страну (в частности, отменить монополию Кохонга) и снять все ограничения на торговлю. Только через полстолетия, в 1913 году, пришедшие к власти после победы Синхайской революции демократы запретили ввоз наркотика в страну.
«Опиумные войны»
Поводом для первой из них (1840–1842) послужила конфискация китайскими властями у английских торговцев более 20 000 ящиков с опиумом. Британия отправила к китайским берегам эскадру. Война завершилась быстрой победой англичан. 29 августа 1842 года был подписан Нанкинский мирный договор, по которому Китай выплачивал контрибуцию, отдавал британцам Гонконг и ликвидировал монополию Кохонга.
Однако европейцы так и не получили права беспрепятственно торговать опиумом. Во второй «опиумной войне» (1856–1860), предлогом для которой послужил захват китайцами английского судна «Эрроу» с контрабандой, участвовала коалиция западных держав: Англия, Франция и США. Неудивительно, что Китай снова проиграл.
В соответствии с новым Пекинским договором 1860 года страны-победительницы получали значительные привилегии в торговле с Поднебесной. В нем, в частности, была узаконена торговля опиумом.
отсюда www.vokrugsveta.ru/vs/article/7434/
Однако герой повествования не только и не столько чай. Волею обстоятельств судьба этого продукта оказалась накрепко привязана к судьбе вещества, в древности использовавшегося как лекарство, но ставшего бичом человечества, — опиума.
Судя по всему, именно опийный мак фигурирует в шумерских клинописных текстах под названием «растение радости». Про древних же египтян точно известно, что они использовали опиум для анестезии. Родина опийного мака, равно как и технологии получения наркотика из каучукообразного сока, выступающего из надрезов на его коробочках, — Средний Восток, регион знаменитого Плодородного Полумесяца. Отсюда получали опиум греки и римляне, а потом и европейцы. Везли его купцы не только на Запад, но и в Иран, Индию и Центральную Азию.
Опиум принимали с различными целями: как обезболивающее, как снотворное и, естественно, как «рекреационный наркотик». В странах Средиземноморья и Западной Европы, где имелись давние винодельческие традиции, в этом последнем качестве его использовали относительно редко — здесь соответствующая ниша была прочно занята вином и прочими алкогольными напитками. На Востоке же культура виноделия и винопития либо вообще не развилась, либо была подорвана с приходом ислама, запрещающего употребление вина. Во многом поэтому опиум там стали все больше использовать не в медицинских, а в «развлекательных» целях.
скрытый текстОт лекарства к наркотику
Это резко расширило круг потребителей наркотика и создало огромный, устойчивый спрос на него. В Индии, например, правители из династии Великих Моголов быстро оценили экономические выгоды, которые сулил новый рынок, и установили государственную монополию на торговлю опиумом. Впоследствии Ост-Индской компании не пришлось ничего выдумывать и создавать с нуля — она просто переняла прекрасно налаженный, приносящий весомые прибыли бизнес и расширила его.
Пути доставки чая и опиума
Везде, и в Европе, и на Востоке, опиум либо пили (растворяя его в воде или спиртных напитках — в Европе такой раствор назывался laudanum), либо глотали сухим небольшими порциями. Непосредственный эффект от такого употребления сравним с тем, что дает умеренная доза легкого наркотика вроде марихуаны, то есть он был скорее расслабляющим и тонизирующим, чем опьяняющим средством. Английские военные врачи неоднократно наблюдали, как сипаи-индийцы в армии Ост-Индской компании после тяжелого марш-броска глотали на привале опиум, чтобы быстро восстановить силы. О разрушительном действии наркотика на организм, эффекте привыкания до конца XIX века никто не задумывался. Европейские врачи применяли опиум для лечения едва ли не всех болезней — диареи, дизентерии, астмы, ревматизма, диабета, малярии, холеры, лихорадки, бронхита, бессонницы — и просто для снятия болей любого происхождения. Часто за болезнь принимали наркотическую ломку, но врачи, прописывая больному новую дозу опиума, этого не понимали и радовались, что лекарство так хорошо помогает. Всевозможные успокоительные капли на основе опиума продавались в обычных аптеках. В одну Англию в первой половине XIX века ежегодно ввозилось до 20 т опиума, причем абсолютно легально. Общество волновала проблема пьянства, и по сравнению с дешевым джином опиум казался совершенно безобидным, даже полезным продуктом. Так, в 1830 году агроном-любитель из Эдинбурга получил престижную сельскохозяйственную премию за успехи в выращивании опийного мака в Шотландии.
Иными словами, обвинять производителей опиума, в частности британскую Ост-Индскую компанию, в преступной эксплуатации человеческой слабости не приходится. Опиумный бизнес тогда мало чем отличался от любого другого, правда, для компании он был очень важен, поскольку к началу XIX века она подошла в состоянии если не явного, то определенно назревающего кризиса.
Задуманная и созданная в свое время как чисто коммерческая корпорация, она де-факто превратилась в правительство Британской Индии — напрямую управляла обширными, густонаселенными территориями, имела собственный административный аппарат, большую профессиональную армию, осуществляла дипломатические функции. Все это требовало огромных денег. О баснословных дивидендах, 300–400% годовых, которые получали акционеры в XVII веке, теперь не приходилось и мечтать. Естественно, что в этих условиях Ост-Индская компания активно расширяла площади, занятые опийным маком, а две свои главные фабрики по переработке опиума-сырца постепенно превратила в гигантские предприятия — градообразующие, как выразились бы сегодня.
При этом свою продукцию компания в Европу практически не поставляла. Слишком долог и дорог был морской путь вокруг мыса Доброй Надежды. Европейский спрос с лихвой удовлетворяла Турция. Индийский же опиум первоначально находил своего потребителя главным образом внутри самой Индии, но со временем все больше в Юго-Восточной Азии. Наркотик там долго употребляли также в виде раствора. Однако начиная с XVII века распространение табака, который приобрел огромную популярность в этом регионе, изменило и способ употребления опиума: его стали смешивать с табачными листьями и эту смесь, которая получила название «мадак», курить. Она все еще оставалась «легким» наркотиком, поскольку опиум в ней имел низкую степень обработки: содержание морфинов в смеси не превышало 0,2%. Однако идея, что опиум можно курить, родившись, не могла не быть доведена до логического завершения: курить его можно и в чистом виде.
Пришли к этому отнюдь не сразу, поскольку курить чистый опиум, как курят табак, было физически невозможно. Пришлось изобрести специальную опиумную трубку, которую не набивают и не раскуривают, — вместо этого над специальной лампой разогревают шарик опиума до температуры, близкой к температуре кипения, после чего курильщик быстро втягивает через мундштук образовавшиеся пары. Но плохо очищенный опиум, который употребляли внутрь или добавляли в табак, для этого не годился. При разогреве он просто сгорал, теряя большую часть дурманящих веществ.
В результате была разработана технология очистки опиума. Содержание морфинов в нем было доведено до 9–10%, что в 50 (!) раз больше, чем в мадаке. Тут уже ни о каком «поднятии тонуса» речь не шла — выкурив трубку, человек на какое-то время просто выпадал из жизни. Опиекурильни были очень спокойными заведениями — спокойными, как могила. Аналогия тем более уместна, что разрушение личности и здоровья курильщика шло стремительно и, как правило, бесповоротно. Для мира, который, напомним, еще ничего не знал о таком явлении, как наркозависимость, курение опиума неизбежно должно было стать страшным бичом. Весьма вероятно, что родина опиекурения — юго-восточное побережье Китая, место пересечения торговых путей (а значит, и культур) всей восточноазиатской ойкумены. В любом случае новый способ употребления опиума стал ассоциироваться именно с Китаем и китайцами (в том числе с китайцами диаспоры). Власти Поднебесной опиумная проблема долгое время особо не волновала. Наркотик периодически запрещали (не слишком заботясь о соблюдении запретов), но не из-за пагубного его воздействия на здоровье подданных, а потому, что он был товаром привозным, все же иноземное в Китае приравнивалось к варварскому, то есть недостойному.
Однако в конце XVIII столетия беспокойство Пекина стало нарастать. Грозный (в отличие от многих предыдущих) антиопиумный указ император выпустил в 1780 году, и далее они посыпались как из рога изобилия. Это был уже не колокольчик, с помощью которого строгий, но милостивый учитель призывает к порядку расшалившихся школяров, а набатный колокол. Что же заставило власти изменить свое отношение к опиуму? Как ни удивительно, главную роль здесь сыграл чай, потребление которого в Европе как раз в этот период стало стремительно расти.
Бренды отравы
Ост-Индская компания производила опиум на двух фабриках, расположенных в городах Патна и Газипур (недалеко от Варанаси, в английской колониальной транскрипции — Бенареса). По названиям этих фабрик получили свои имена и два основных бренда опиума, завозившегося в Восточную Азию, — «патна» и «бенарес».
Наркотик поставлялся в стандартных ящиках из мангового дерева, вмещавших 40 шаров высушенного до нужной кондиции продукта общим весом около 54 кг. В таком виде опиум мог храниться годами, оставаясь годным к употреблению. Фабрика в Газипуре существует по сей день и производит до четверти всего опиума в мире, используемого легально в медицинских целях.
Вопреки распространенному мнению прибыль Ост-Индской компании от непосредственной продажи опиума была относительно невелика — не более 5–6% ее общего годового дохода. Ценность опиумной торговли для компании была в другом: она обеспечивала серебряной наличностью куда более прибыльную и стратегически важную чайную торговлю.
Чайная палитра
Первое достоверное упоминание о чае в Древнем Китае датируется с некоторыми оговорками 770 годом до н. э. Как и опиум, чай долгое время использовался преимущественно в качестве лекарства. Только в эпоху великой империи Тан, начиная примерно с VIII–IX веков, он окончательно перешел в разряд пищевых продуктов. Но и тогда чай еще мало походил на привычный нам напиток. На его основе готовили что-то вроде «чайного супа», в который помимо самого чайного листа добавляли масло, соль и, возможно, еще какие-то ингредиенты. Нечто подобное еще можно попробовать в Тибете или Центральной Азии, куда этот рецепт попал из Китая.
В самой же Поднебесной в начале второго тысячелетия мода сменилась — «чайный суп» был вытеснен напитком, который готовили из растертого буквально в пыль чайного порошка. При заваривании (иногда с добавлением молока) его взбивали специальным бамбуковым венчиком. Получался густой ярко-зеленый отвар с красивой пенкой и насыщенным вкусом. Сегодня такой чай можно попробовать в Японии, где его называют «мат-тя» и используют в чайной церемонии. В Китае традиция приготовления порошкового чая, как и многие другие элементы богатой, утонченной культуры эпохи Сун, не пережила страшного удара, нанесенного монгольскими завоевателями. Только к концу XIV века, когда страна стала постепенно приходить в себя, культура чая и чаепития начала оживать. Но теперь это был уже тот чай, который мы все прекрасно знаем.
Тот, но не совсем. Мы привыкли, что чай бывает двух видов — черный и зеленый. Однако любой китаец знает, что разновидностей куда больше. Есть белый чай, желтый, затем собственно зеленый, затем улун (а не улунский чай, как у нас часто пишут, — это слово означает «черный дракон»). Затем следует красный чай и лишь затем черный. Причем то, что мы привыкли называть черным чаем, китайцы именуют как раз красным, а к черным относят постферментированные чаи многолетней выдержки (элитные сорта черного чая, к примеру пуэра, выдерживают до 25 лет в абсолютной темноте, периодически смачивая и снова высушивая; в таком чае кофеина больше, чем в хорошем кофе).
Почему же европейцы близко познакомились со всем этим многообразием относительно недавно? Все дело в трудности доставки. Путь из крупнейшего порта Южного Китая, Кантона (Гуанчжоу), до Англии по морю вокруг мыса Доброй Надежды в начале XIX века занимал от четырех до шести месяцев. Конечно, ящики с чаем покрывали свинцом, корабельные трюмы тщательно задраивали, но все равно чай неизбежно отсыревал. К тому же, попав в Лондон, товар отнюдь не сразу оказывался у потребителя. Ост-Индская компания, которая имела монопольное право ввозить чай в Англию, по закону была обязана держать на складах годовой его запас. Естественно, компания в первую очередь старалась сбыть старый чай, так что новому приходилось дожидаться своей очереди не меньше года.
Но это еще не все. На корабли в Кантоне грузили отнюдь не свежесобранный лист. Собирают его в 4–5 приемов с мая по август (каждый следующий урожай дает листья более низкого качества). Учитывая, что основные плантации находились в 500–600 км от Кантона и доставка велась в основном по суше носильщиками, основная масса чая прибывала в порт в период, когда судоходный сезон, который определяли муссоны Южно-Китайского моря, уже заканчивался, и товар почти на год оседал в портовых складах. Иными словами, чай попадал в английский заварочный чайник года через три после того, как он был собран где-нибудь в горах провинции Фуцзянь. Ни один из изысканных сортов чая, которые особенно ценили сами китайцы, не мог выдержать столь длительного хранения в отнюдь не идеальных условиях. Единственные сорта, которые более или менее сохраняли свои свойства, были красный и черный. Но настоящий постферментированный черный чай был слишком экзотичным даже для грубого (по китайским меркам) европейского вкуса. Оставался лишь красный, который и стал европейским черным.
На краешке стула
Конечно, не одни англичане экспортировали чай из Китая. К началу XIX века его стали закупать Россия, Голландия и США в объемах, исчислявшихся миллионами фунтов в год. Но это ничто в сравнении с 20 миллионами фунтов, которые в тот период ввозила Великобритания. Это был подлинный чайный бум, на каждого англичанина (включая грудных младенцев) приходилось не менее двух фунтов (чуть меньше килограмма) в год. Таможенные пошлины, поступавшие ежегодно в казну от импорта чая, составляли минимум 3 миллиона фунтов стерлингов. Это покрывало половину расходов на содержание могучего британского флота.
Но Китай был далеко не простым торговым партнером. Главным образом потому, что европейцам почти нечего было предложить Поднебесной взамен чая. В самом начале XIX столетия экономика Китая, безусловно, была самой мощной в мире. ВВП страны, по некоторым оценкам, превосходил соответствующий совокупный показатель Европы. Более того, Китай был почти самодостаточен, то есть производил почти все, в чем нуждался. Поэтому он держал границы закрытыми и свел внешнюю торговлю если не к нулю, то к тоненькому ручейку.
Такая система выстраивалась на протяжении XVII и XVIII веков и к началу XIX века превратилась в глубоко укоренившуюся традицию. Лишь два порта на всем огромном китайском побережье были открыты для кораблей «заморских дьяволов» — Макао (португальская «колония», где сосуществовали две администрации: европейская и китайская; причем последняя, контролировавшая коренное население, а значит, и рабочую силу, была весьма влиятельна) и Кантон.
В Кантоне осуществлялась непосредственно торговля, но она, как и нахождение там европейцев, была обставлена множеством запретов и административных рогаток. Европейские купцы имели право оставаться в Кантоне лишь на протяжении торгового сезона (с октября по март), в остальные месяцы они должны были закрывать свои фактории и переселяться в Макао. Вход в сам город был для них закрыт — европейцам выделили небольшой участок на берегу реки за городской стеной размером приблизительно в два футбольных поля. На нем ютились 13 торговых факторий со складами и всей «инфраструктурой» этой мини-колонии: лавками, мелкими мастерскими, питейными заведениями…
Общаться напрямую с китайскими властями торговцы не могли. Существовала специальная китайская гильдия купцов, так называемый Кохонг (от искаженного китайского Гунхан — Государственный торговый дом), и кто-то из ее членов должен был выступать поручителем за каждую европейскую торговую компанию и за каждого частного купца. Все контакты с местными чиновниками осуществлялись исключительно через этого поручителя. Он был собственником здания фактории, а фирма только его арендовала. Он же прямо или косвенно обеспечивал своих подопечных вспомогательным персоналом — переводчиками, компрадором (управляющим), шроффами (денежными менялами), просто слугами. Через него осуществлялись все торговые операции (по крайней мере легальные). Член гильдии также осуществлял негласный надзор за вверенными ему «варварами», он отвечал за их поведение своим имуществом, а случалось и головой.
В большинстве случаев члены гильдии поддерживали вполне теплые, иногда даже дружеские отношения с опекаемыми европейцами, но от этого надзор не переставал быть надзором, а торговые ограничения — торговыми ограничениями. По сути, Китай давал понять заморским гостям: «В вас здесь не нуждаются; смиритесь и скажите спасибо, что с вами вообще имеют дело».
Вопиющий дисбаланс
Ввозить в Китай удавалось (и то в небольших количествах) сырье — хлопок-сырец из Индии, свинец из Англии, олово из Малакки — да еще предметы роскоши: меха и ласточкины гнезда для приготовления знаменитого китайского супа (их поставляли из Юго-Восточной Азии). В XVIII веке популярность приобрели европейские часы и заводные механические игрушки. Но все это не могло обеспечить сколько-нибудь заметный оборот. Вывозили же европейцы из Китая существенно больше, чем ввозили: фарфор, ткани, предметы традиционных искусств и ремесел (в XVIII веке Европу охватила мода на все китайское — редко в каком доме, если он не принадлежал совсем уж бедняку, не было китайской ширмы или лаковой шкатулки).
С началом же чайного бума и без того значительный торговый дисбаланс вырос на порядок. За большую часть вывозимого чая приходилось платить серебром, и по мере роста аппетитов потребителей этого серебра требовалось все больше. Остановить же чайную торговлю было невозможно: без этого напитка уже не мыслила своей жизни значительная часть населения, да и процветание бизнеса самого разного уровня, а также государственных финансов прямо зависело от нее.
Спас положение опиум. Поначалу европейцы на него не ставили, они просто пробовали ввозить разные новые товары в надежде, что какой-то, что называется, пойдет. И опиум пошел: если во второй половине XVIII века крупнейшим рынком сбыта производимого Ост-Индской компанией опиума был малайский остров Пенанг, а на рубеже XIX века — Ява, то к 1820 году свыше 90% ее опиумного экспорта, то есть более 5000 ящиков в год, приходилось на Китай. К 1829 году этот объем почти утроился, а еще через четыре года достиг 20 000 — более 1000 тонн! Наконец-то появился товар, который мог заткнуть злосчастную брешь в торговом балансе Запада и Востока. Как же удавалось ввозить в страну такую массу запрещенного (вспомним императорские указы) товара? Ведь столь респектабельная компания, как Ост-Индская, не стала бы заниматься контрабандой.
Ветеран
Компания «Джардин, Мэтисон и К°», самый крупный агентский дом из тех, что участвовали в китайской опиумно-чайной торговле, успешно функционирует и сегодня. Она является видным игроком на восточноазиатских рынках и одним из крупнейших импортеров китайского чая в Европу, а также инвестором, которому принадлежит, в частности, известная мировая сеть отелей «Мандарин Ориентал». О торговле опиумом компания предпочитает не вспоминать, хотя и не отрицает свою прошлую к ней причастность.
Концов не сыскать
Сложившаяся в результате многочисленных проб и ошибок система торговли была по-своему гениальна. Ост-Индская компания отдала локальную торговлю между Индией и Китаем на откуп частным купцам, сохранив за собой лишь монополию на поставки чая из Кантона напрямую в Англию и на производство опиума в Индии. Готовый продукт компания доставляла в Калькутту, здесь он продавался на открытых аукционах, и все — дальше компания не несла за товар никакой ответственности.
Непосредственной его доставкой в Китай занимались агентские компании, базировавшиеся в Макао и Кантоне. Поскольку опиум в Калькутту поступал более или менее круглый год, этим компаниям нужно было обеспечить столь же ритмичную его доставку потребителю — зависеть от попутных сезонных муссонов, дувших в Индийском океане и Южно-Китайском море, они никак не могли. В результате был создан принципиально новый тип судов — опиумные клиперы, которые обладали способностью двигаться практически навстречу сильнейшим муссонам.
Но все затраты окупались многократно. Ведь себестоимость одного ящика опиума в Индии составляла около 150 фунтов стерлингов, в Кантоне же его цена в 1820-е годы достигала 520 фунтов. А один клипер средних размеров вмещал до 300 ящиков. На нынешние цены один рейс приносил до 4 миллионов долларов чистой прибыли. Рейсов же судно за год совершало два-три, и у крупных агентских компаний в море одновременно могли находиться десяток и более клиперов.
Наркотик агентская компания доставляла к месту впадения Жемчужной реки (Чжуцзян), выше по течению которой стоит Кантон. Ее широкая дельта образует залив, известный европейцам под названием Бокка-Тигрис («Пасть тигра»). Он представляет собой настоящий лабиринт, образованный множеством островов (в основном необитаемых) и отмелей, в котором легко было отыскать защищенную от штормов стоянку. Здесь в водах, которые условно можно назвать нейтральными (китайские таможенники досматривали грузы выше по реке), наркотик перегружался на специальные «приемочные суда» — своеобразные плавучие склады.
Непосредственной реализацией товара занимались представители агентской компании, снимавшей помещение в одной из 13 факторий. Все сделки (и не только запрещенные опиумные) совершались без осмотра товара, исключительно под честное слово. И китайские, и европейские купцы слишком дорожили своей репутацией, чтобы пойти на обман. Ударив по рукам с покупателем (как правило, с ведома своего «покровителя» из Кохонга), агент выписывал (зачастую на первом попавшемся клочке бумаги) нечто вроде накладной: «Выдать предъявителю сего такое-то количество товара». Доставка опиума на берег с приемочного корабля была уже делом покупателя. Для этого использовали маленькие и юркие китайские гребные суденышки, которые европейцы называли «быстрыми крабами».
Фото: LEEMAGE/FOTOLINK
Опиумизация поднебесной
За опиум китайцы обычно платили наличным серебром. Но в водах Южно-Китайского моря, кишащих пиратами, серебро в больших количествах пере возить было опасно. Поэтому агент, совершив сделку, обычно отправлялся в кантонское представительство Ост-Индской компании и покупал на вырученное серебро ее векселя, которые подлежали погашению в Лондоне. Это серебро компания немедленно пускала на закупку чая. Круг, таким образом, замкнулся — утекавший по «чайному» каналу драгоценный металл стал возвращаться по «опиумному».
Впрочем, по мере роста опиумных поставок объем серебряной выручки начал ощутимо превышать потребности чайной торговли. И корабли компании стали вывозить из Поднебесной не только чай, но и серебро. Теперь уже не Китай высасывал драгоценный металл из британской экономики, а наоборот, Британия — из китайской. Причем для Китая такой отток был значительно более чувствительным, поскольку других источников поступления серебра страна практически не имела (собственная добыча была незначительной).
Но проблемы, порождаемые опиумной торговлей, отнюдь не сводились к одной экономике, что китайским властям к 1820 годам стало очевидно и чего еще не осознала Европа, привыкшая видеть в опиуме лишь лекарство (в этом отношении обвинение, которое выдвинул в 1839 году против англичан императорский комиссар в провинции Гуандун Линь Цзэсюй, что те, дескать, наводняя Китай опиумом, ввоз его в свою страну запрещают, беспочвенно). В одном лишь Кантоне число курильщиков, попавших в полную зависимость от «иноземной грязи», исчислялось, по оценкам европейских миссионеров, десятками тысяч.
С побережья наркотик растекался по всей стране, достигая самых глухих деревень. Опиумная эпидемия поразила все слои общества. Когда император Даогуан, заняв в 1820 году трон, приказал подготовить доклад о степени распространения, как сейчас бы выразились, наркомании, то одним из самых пораженных этим недугом слоев оказались чиновники и армия. Более того, зараза просочилась и в Запретный Город — курильщики опиума были выявлены в ближайшем окружении самого Сына Неба.
Борьбу с этим злом следовало вести по двум направлениям: доставка и распространение. Поднебесная не располагала военным флотом, который мог бы представлять реальную угрозу для кораблей агентских компаний, как правило, неплохо вооруженных ввиду постоянной угрозы нападения пиратов. Даже стоящие на якоре приемочные суда имели современные орудия и легко могли отбиться от любой флотилии боевых джонок.
Ужасающая коррупция местных властей (китайским чиновникам по традиции платили крайне мало, и считалось вполне нормальным, что они используют свое служебное положение для поправки материального) сводила на нет и любые меры верховной власти по борьбе с распространением наркотика. Мандарины и чиновники более низкого ранга сами активно участвовали в перепродаже контрабандного товара вглубь страны. Для отвода глаз они время от времени демонстрировали свое рвение: подождав, пока очередная опиумная флотилия разгрузится, отправляли против нее свои джонки. Те, стреляя в воздух и оглашая окрестности грохотом гонгов и барабанов, «преследовали» спокойно отплывающие в Индию клиперы, после чего в столицу отправлялась победная реляция: корабли «заморских дьяволов» после жестокой битвы рассеяны и обращены в бегство. Чтобы успокоить Пекин, власти Кантона время от времени ловили нескольких особо злостных (или просто невезучих) мелких розничных торговцев и торжественно казнили их при большом стечении народа.
Обожествляемый чиновник
Линь Цзэсюй (1785–1850) принадлежал к старинному дворянскому роду. Линь блестяще учился и проявил незаурядный поэтический талант, так что в 26 лет его уже приняли в академию Ханьлинь, фактически являвшуюся императорской канцелярией. В 1837 году Цзэсюя назначают наместником южных провинций Хунань и Хубэй. Линь с энтузиазмом взялся за дело. Первая задача, которую ему пришлось решать, — пресечение поставок опиума.
В докладах императору он жалуется, что ему не хватает полномочий. И в конце 1838-го Линь их получает — его назначают комиссаром и командующим военно-морскими силами приморской провинции Гуандун. Он даже предпринимает дипломатические шаги: отправляет послание (так и оставшееся без ответа) императрице Виктории с предложением запретить производство опия в Британской империи.
Когда Китай потерпел поражение в первой «опиумной войне», император услал Линь Цзэсюя в далекий Синьцзян, дабы тот своей непреклонностью не раздражал победителей. В 1845-м его возвращают и в 1850-м отправляют подавлять Тайпинское восстание, но по дороге он умирает от сердечного приступа. В 1852 году Линь Цзэсюй был обожествлен, в его честь возвели храм в Сиани (Центральный Китай). Этот человек до сих пор остается в Китае образцом неподкупного, деятельного чиновника-конфуцианца.
Конкуренты
Иными словами, к 1830-м годам опиум (и все с ним связанное) стал едва ли не определяющим фактором внутренней жизни Китайской империи, а чуть позже и внешней ее политики. Собственно, это, пусть и не в такой степени, относилось и к остальному миру. В опиумную торговлю были вовлечены отнюдь не только английские купцы и компании, но и американские (они везли в основном наркотик из Турции), а также индийские. Несколько крупных агентских фирм, работавших в Кантоне, принадлежали парсам (индийским зороастрийцам). Например, компания семьи Рамсетжи действовала на рынке как самостоятельно, так и в партнерстве с крупными английскими и американскими фирмами. В самой Индии за ней стояли могущественные сетхи (банкиры), которые сами часто открывали филиалы своих контор в Макао и Кантоне, а также раджи полунезависимых княжеств, отнюдь не гнушавшиеся вкладывать деньги в опиумный бизнес.
В начале 1830-х в Индии, в районе плато Мальва, появился третий, неподконтрольный компании (поскольку находился на земле «независимого» княжества) центр производства наркотика, успешно соперничавший с Патной и Бенаресом. Поступавший оттуда опиум так и назывался — «мальва». Он отличался худшим качеством, но был существенно дешевле. Массовый выброс «мальвы» на рынок в 1830– 1832 годах (которому компания безуспешно пыталась воспрепятствовать) повлек за собой обрушение цен — с 2000 долларов за ящик до 600–700 и даже ниже. Чтобы не нести убытки, торговцам пришлось резко увеличить объемы поставок в Китай. Благо опиум — товар, который чем больше поставляешь, тем больше растет на него спрос. Таким образом чайно-опиумный баланс удалось сохранить.
Следующий удар Ост-Индская компания получила уже не с Востока, а с Запада. В 1834 году британский парламент отозвал у нее монополию на торговлю с Китаем. Нельзя сказать, что это было полной неожиданностью. Над миром вставала заря новой эры — свободной торговли и свободного капитала. Идеи Адама Смита и его последователей уже прочно овладели умами, и монополия компании выглядела явным анахронизмом. Долгое время ей удавалось отбивать атаки, однако державшие в руках кантонскую опиумную торговлю крупные агентские дома, такие как «Джардин, Мэтисон и К°» или «Дент», которые она сама фактически выпестовала, тоже хотели торговать чаем. Они-то и пролоббировали отмену монополии.
Теперь чай из Кантона в Англию мог везти любой английский торговец. Клиперы агентских компаний, которые в основном и захватили чайный рынок, стали не только доставлять опиум из Индии в Китай, но и чай из Китая в Европу. При этом отлаженная опиумно-чайно-серебряная схема продолжала работать и обороты торговли росли. Политические последствия отмены монополии оказались куда более серьезными. Ост-Индская компания в лице своих резидентов в Кантоне традиционно выполняла роль лидера всего европейского торгового сообщества на Дальнем Востоке. Чиновники компании, сами не вовлеченные в поставки опиума, обладали колоссальным дипломатическим опытом и знанием китайских реалий, поэтому им легко удавалось сглаживать острые углы, поддерживать общий мир. Теперь же вести тонкую дипломатическую игру стало некому, точнее, этим пришлось заняться купцам-агентам, которых интересовала в первую очередь прибыль и которые привыкли относиться к китайцам свысока.
Закончилось все это «опиумными войнами». Всего их было две: в 1840–1842 и 1856–1860 годах. Обе Китай вчистую проиграл, вследствие чего вынужден был открыть страну (в частности, отменить монополию Кохонга) и снять все ограничения на торговлю. Только через полстолетия, в 1913 году, пришедшие к власти после победы Синхайской революции демократы запретили ввоз наркотика в страну.
«Опиумные войны»
Поводом для первой из них (1840–1842) послужила конфискация китайскими властями у английских торговцев более 20 000 ящиков с опиумом. Британия отправила к китайским берегам эскадру. Война завершилась быстрой победой англичан. 29 августа 1842 года был подписан Нанкинский мирный договор, по которому Китай выплачивал контрибуцию, отдавал британцам Гонконг и ликвидировал монополию Кохонга.
Однако европейцы так и не получили права беспрепятственно торговать опиумом. Во второй «опиумной войне» (1856–1860), предлогом для которой послужил захват китайцами английского судна «Эрроу» с контрабандой, участвовала коалиция западных держав: Англия, Франция и США. Неудивительно, что Китай снова проиграл.
В соответствии с новым Пекинским договором 1860 года страны-победительницы получали значительные привилегии в торговле с Поднебесной. В нем, в частности, была узаконена торговля опиумом.
отсюда www.vokrugsveta.ru/vs/article/7434/
Шано, блог «Лондон и вокруг него»
Жизнь в елизаветинскую эпоху
скрытый текст
.
продолжение следует…
10.10.2011 в 03:04
Пишет [J]loony_spectre[/J]:"Жизнь в елизаветинскую эпоху", часть 1http://spektrowski.diary.ru/p167820358.htm'>URL записи
Автор - Мэгги Секара (Maggie Secara). "Руководство для писателей, актеров и реконструкторов" публикуется (и периодически обновляется) на сайте http://elizabethan.org .
Философское вступление.
[more]Прошлое неоднородно. Это стоит помнить.
Если уж на то пошло, то эпоха Возрождения тоже менялась от начала к концу. Наш собственный мир сильно изменился с середины прошлого века. Можно ли сказать, что раз Европой все еще правили абсолютные монархи, а паровой двигатель еще не изобрели, то мир в тот период был абсолютно статичен? Конечно, нет. Так что стоит сразу сказать, что небольшой период эпохи Возрождения в Северной Европе, который мы обсуждаем – это не средневековье и не барокко. Это особый период. Елизаветинский, с небольшим «налетом» тюдоровского.
Будучи писателями, актерами или реконструкторами, мы часто говорим о прошлом в настоящем времени. Не потому, что не можем отличить «тогда» от «сейчас», и даже не потому, что мечтаем там жить, а потому, что когда мы занимаемся нашим делом, эта информация для нас реальна и современна. Для нас прошлое очень близко к настоящему. Когда мы говорим друг с другом, или пишем диалоги, или придумываем сцену, то бесполезно говорить о том, что они делали: аудитория должна понять, что они делают. Именно поэтому наша маленькая книжка составлена практически исключительно в настоящем времени.
Так что это не серия эссе или статей, а скорее кусочки жизни елизаветинской эпохи, которые есть, были или должны быть «общими знаниями» для тех из нас, кто регулярно работает и играет в XVI веке. Это в основном общественная история, а не политическая или военная. Она не подробная и не всеобъемлющая – это лишь то, что «елизаветинцы» делают в настоящем времени.
Мы часто говорим, что играем «главу», а не «страницу» истории. Это очень большая глава: Елизавета правила 45 лет, но между окончанием правления Генриха VIII и началом царствования Елизаветы прошло лишь 10 лет. Мы часто считаем, что квинтэссенцией всего «елизаветинского» стал Шекспир и его произведения. Но Уилл родился в 1564 году, незадолго до вступления Елизаветы на престол. Его карьера (по крайней мере, насколько мы знаем) началась лишь 30 лет спустя, почти под конец ее правления. Елизаветинская эра к тому времени длилась уже довольно долго, и он ее даже пережил. Но это глава, а не страница.
На протяжении этой главы многое менялось, но не брачный возраст. В 1599-м, как и в 1558-м, пенни делают из серебра, а ангел стоит 10 шиллингов. Джентльмены по-прежнему одевают слуг в ливреи, а армия (в том виде, в котором существует) – нет. Пэров нельзя арестовывать, кроме как по обвинению в тяжком преступлении, государственной измене или нарушении мирного договора. Репа по-прежнему прочно входит в рацион простолюдинов, а картофель – еще нет. Мир по-прежнему состоит из Воздуха, Земли, Огня и Воды, и всех нас по-прежнему ожидает Судный день.[/more]
Услуги и профессии
[more]
Вы приобретаете…
У…
Книги
Книготорговца (stationer, bookseller)
Ткани
Торговца тканями (mercer)
Шляпы
Модистки (milliner) или шляпника (hatter)
Костюм или одежду
Портного (tailor)
Рубашки/блузы
Швеи (seamstress)
Готовое платье
Торговца
мануфактурой (draper)
Стрелы
Изготовителя стрел (fletcher)
Луки
Изготовителя луков (bowyer)
Подковы
Коваля (farrier)
Другое железо
Кузнеца (blacksmith)
Доспехи
Оружейника (armourer)
Портрет
Иллюстратора (limner)
Юридические услуги
Законоведа (lawyer)
Лекарства и т.п.
Аптекаря (apothecary)
Стоматологические
услуги
Цирюльника (barber surgeon)
В городе…
Торговец шерстью (stapler)
Продает и покупает
шерсть, а также шелк и лен
Торговец
мануфактурой (draper)
Продает готовое
платье, а также галантерею
Торговец тканями (mercer)
Продает ткани в
розницу, обычно специализируется на одном виде (например, шелковой или
шерстяной)
У вас дома…
[/more]
Поверенный
(man of business)
Ваш бухгалтер,
следит, куда вы вложили деньги
Эконом (steward)
Распоряжается вашим
поместьем
Представитель (factor)
Ведет ваши дела в
Лондоне или в другой стране
Нянька (nurse)
Ухаживает за
новорожденными и маленькими детьми
Кормилица (wet nurse)
Кормит ребенка
грудью (иногда вплоть до двух лет)
Наставник (tutor)
Обучает ваших детей
Числа и меры, дата и время
[more]Метрическую систему еще не изобрели, так что не пользуйтесь ей.
• Земля измеряется в акрах.
• Пиво разливают пинтами и хранят галлонами.
• Расстояние меряют в милях, футах и дюймах.
Счет
Числа после десяти тогда назывались точно так же, как и сейчас (sixteen, seventeen и т.д.) Не называйте 16 “ten-and-six” (или, если уж на то пошло, “six-and-ten”).
После двадцати говорят “one-and-twenty” (21) или “five-and-thirty” (35), но не “thirty-and-five”.
Подсчет времени
Время на часах можно называть так:
• Two o’clock (да, в самом деле)
• Two of the clock
• Half past 2 («половина третьего»)
Числа часто записываются строчными римскими цифрами, при этом последняя “i” заменяется на “j”: vij – это 7.
Подсчет даты
Хотя католическая Европа в 1582 году перешла на григорианский календарь, Англия продолжила пользоваться юлианским – несмотря на то, что он уже явно не соответствовал действительности. Мы не покоримся заговору папистов, укравших десять дней из календаря, дарованного нам Богом, вплоть до 1752 года. Это ведет к историческим казусам: одно и то же событие, например, нападение Непобедимой армады, происходит в Англии в один день, в Испании – десять дней спустя, но при этом обе даты означают один и тот же день.
Если это кажется вам недостаточно сложным – в первые три месяца каждого года мы не знаем, какой год идет на самом деле. Юридический, или гражданский, год начинается 25 марта, на Благовещение, что также является днем начала квартала. Но все знают, что Новый год – 1 января.
Поэтому события января, февраля и большей части марта записываются через дефис или косую черту. Граф и графиня Саутгемптоны, например, поженились 19 февраля 1566/67 года. С юридической точки зрения еще шел 1566 год, а с точки зрения вычисления годовщин – уже 1567.
Новогодними подарками обмениваются 1 января.[/more]
Развлечения
[more]Пить можно в тавернах, пивных (ale house) и питейных домах (tippling house).
Азартные игры – просто «игры» (gaming).
Игра в кости – “dicing”.
За столом
«Азарт» (hazard) – популярная игра в кости, правилами напоминающая современный крэпс.
Нарды называются досками (tables), вариант «эйси-дьюси» - корсиканской игрой.
Можно проиграть немало денег в игорном доме (tabling den).
Простая карточная игра – ландскнехт. Две намного более сложные – примеро и тарокко, в них играют картами таро.
Другие развлечения
Публичный дом (stew) также называется «похабным домом» (bawdy house), «домом для прыжков» (leaping house) или «домом терпимости».
Шлюха (drab) – женщина низких моральных устоев или проститутка. Тот, кто слишком много времени проводит с такими женщинами – “drabber”.
Панк (punk) – шлюха, работающая в публичном доме. Проститутки из Саутуорка, где располагаются владения епископа Винчестерского, называются «Винчестерскими гусынями».
Важное замечание: шотландские деньги стоят примерно вчетверо дешевле, чем английские такого же номинала. Грубо говоря, один шотландский фунт стоит пять английских шиллингов. Ирландские деньги стоят еще меньше, и ирландцы, скорее всего, захотят расплатиться с вами сразу же. (Будьте осторожны, играя с шотландцами и ирландцами.)[/more]
Деньги
[more]Основное
Все монеты – золотые и серебряные, включая пенни.
В недавнем прошлом медь использовали, чтобы увеличить число монет, не тратя при этом лишнего серебра. Но чисто медных монет не существует. Если кто-то даст вам современный медный пенни, посмейтесь над ним и попросите настоящих денег.
Бумажных денег не существует. У вас не может быть банкноты в пять фунтов.
Основные денежные единицы – фунты, шиллинги и пенсы.
12 пенсов равны одному шиллингу.
20 шиллингов равны одному фунту.
На письме используются следующие сокращения:
Пенни – d
Шиллинг – s
Фунт - £
Монеты в вашем кармане
Соверен – золотая монета, стоящая 1 фунт (но считайте ее скорее равной 20 шиллингам). До 1583 года монеты достоинством в фунт не существовало, несмотря на то, что это основная денежная единица.
Ангел – одна из самых распространенных золотых монет. Ангел стоит 10 шиллингов (полфунта).
Нельзя говорить, что вы должны кому-то «шесть ангелов». Но можно сказать, что вы дали слуге ангела, чтобы тот потратил его на ярмарке. Чтобы подкупить чьего-нибудь слугу, можете сказать, что сладкий голос ангела точно его убедит.
Крона – самая распространенная монета. Она стоит 5 шиллингов и может быть как золотой, так и серебряной.
Крона равна венецианскому дукату, фламандскому геллеру или французскому экю (иногда называемому «французской кроной»).
Полкроны стоят 2 шиллинга 6 пенсов (иногда монету называют «2 и 6»).
Шиллинг – серебряная монета, стоящая 12d.
Шестипенсовик – серебряная монета, стоящая 6 пенсов.
Грот (groat) – серебряная монета в 4 пенса.
Пенни – серебряная монета, стоящая 1 пенни (не 1 пенс!) У вас в кармане может лежать несколько пенни на сумму в несколько пенсов.
Монета достоинством в два пенса называется двухпенсовик.
Половина пенни называется полпенни (не «полпенса»).
Фартинг – четверть пенни, слишком маленькая сумма, чтобы иметь практическую ценность, но по-прежнему находящийся в обращении как память о временах с не такой высокой инфляцией.
Гинея еще не существует, ее начали чеканить лишь в конце XVII века. Не упоминайте ее.
Марка – это «расчетные деньги». Она стоит две трети фунта (13s 4d), но в XVI веке нет монеты, стоящей такую сумму. Ей часто пользуются в финансовых операциях на высоком уровне – например, при продаже земли, вычислении феодальных повинностей или приданого.
Траты
На практике люди редко упоминают суммы в фунтах, если только речь не идет о тысячах – например, ежегодный доход поместья или специальный «добровольный» налог.
Обычные, повседневные траты описываются в шиллингах и пенсах. («Я вчера проиграл в нарды 30 шиллингов».)
Деньги тогда стоили намного дороже. Фунт не равен современному доллару. Скорее к нему можно приравнять шиллинг или даже пенни, в зависимости от предмета.
Тридцать фунтов за пару перчаток с вас попросит разве что разбойник на дороге. Но 30 шиллингов за пару перчаток – это уже ближе к истине, по крайней мере, с театральной точки зрения. (На самом деле 7 шиллингов – еще ближе к истине, если только перчатки не богато украшены.)
Для более мелких вещей, например, еды и питья, пользуйтесь пенни. 1-2 пенни за кружку эля – нормально, а 2 фунта или даже 2 шиллинга – слишком много.
Давайте слугам чаевые не больше нескольких пенсов. Помните, в год он зарабатывает всего 2-5 фунтов! (Такие чаевые называются уступкой (vail).) Обычная «уступка» - это 1 пенни.
Если вы хотите дать взятку за услугу или информацию кому-нибудь, кроме слуги, сделайте подарок. Слуг подкупайте деньгами![/more]
Религия
[more]Мы все религиозны – всех нас вырастили христианами той или иной деноминации. Если вы родились до 1555 года, то ваши родители были католиками. До последних лет правления можно с уверенностью утверждать, что ваши бабушки и дедушки были католиками.
Официальная государственная религия – англиканская церковь. Ее называют новой религией или государственной церковью, но пока что не «ЦА». (Современной любви к аббревиатурам и инициалам в ту эпоху не разделяли.)
Пуританство – не отдельная религия, а кальвинистское течение в англиканской церкви. Пуритане пока еще не напоминают пилигримов.
Быть католиком – не преступление, но существует штраф за неподчинение государственной религии – то есть за отказ от посещения церкви в воскресенье. А все церкви в стране – протестантские.
Если вы платите штраф, это не дает вам права иметь католического духовника или исповедовать католическую веру. У католиков нет законного способа исповедовать свою религию.
Католическим священником в Англии быть незаконно. Особенно незаконно – быть иезуитом.
Католик, отказывающийся посещать англиканские богослужения – нонконформист (recusant).
Все обязаны посещать церковное богослужение раз в месяц. Эти службы называются молебнами, иногда – общественными богослужениями, святыми причастиями или вечернями Господними.
Месса – это только католическое богослужение. В правление Елизаветы устраивать мессы запрещалось, хотя наказания бывали разными. У людей с высоким положением обычно было меньше проблем.
Пожилые люди по-прежнему могут называть богослужение «мессой», но это может быть небезопасно. Реформаторы часто говорят о чудовищных преступлениях «священников, служащих мессы».
Четки в тот период существуют, в том числе современного вида. Ими пользуются только католики. На кресте четок обычно нет фигуры Христа.
Протестанты иногда называют католиков романистами. Католики не называют себя папистами.
Термин пуританин распространен в тот период, хотя иногда употребляется слово прецизионист.
Римский папа издал в 1570 году буллу, освобождающую английских католиков от подчинения королеве, поскольку она (по его словам) еретичка. Любому, кто убьет ее, будет прощен грех убийства.
Атеистами можно называть кого угодно, кто имеет с вами религиозные разногласия. Термин значит не «вы не верите в Бога вообще», а «вы не верите в моего Бога». Любого еретика можно назвать атеистом. Как и любого еврея.[/more]
.
продолжение следует…
Шано, блог «Архив Шано»
* * *
Вольфганг Амадей Моцарт, музыкальный чудо-ребенок, начал давать выступления для европейской знати и сочинять первые произведения в шесть лет. Через 30 лет, в зените популярности, он погиб после недолгой болезни.
Даже через несколько десятков лет Софи Хайбль, младшая сестра супруги Моцарта Констанцы, прекрасно помнила зловещее предсказание. В первое воскресенье декабря 1791 года она на кухне готовила кофе для мамы. Накануне Софи была в Вене в гостях у заболевшего шурина и вернулась домой с известием о том, что ему стало лучше. Теперь, ожидая, пока закипит кофе, Софи задумчиво смотрела на яркое пламя лампады и думала о занемогшем муже Констанцы. Внезапно пламя погасло, «полностью, словно лампа никогда не горела», позже написала она. «На фитиле не осталось ни искорки, хотя не было ни малейшего сквозняка — за это я могу поручиться». Охваченная ужасным предчувствием, она бросилась к матери, которая посоветовала ей немедленно вернуться в дом Моцарта.
Констанца встретила сестру с облегчением. Она сообщила, что Моцарт провел беспокойную ночь, и попросила ее остаться. «Ах, дорогая Софи, как я рад, что ты пришла, — сказал композитор. — Останься сегодня с нами, чтобы присутствовать’ при моей смерти». С Моцартом был его ассистент Зуссмайер, которому композитор давал указания относительно завершения его последнего сочинения — заупокойной мессы. Вызвали священника, а затем врача, который велел прикладывать к пылавщему лбу больного холодные компрессы. Примерно за час до полуночи Моцарт потерял сознание; он умер 5 декабря 1791 года в 0.55. Бывший вундеркинд и плодовитый композитор не дожил двух месяцев до своего 36-летия.
Постоянно испытывая нужду в деньгах, Моцарт большую часть года лихорадочно работал над завершением важных заказов. Друзьям и родным он казался нервным и изнуренным чрезмерной работой. Тем не менее, когда 20 ноября он слег, никому не пришло в голову, что эта болезнь окажется смертельной. Второй муж Констанцы Георг Николаус Ниссе перечислил симптомы недуга в биографии композитора, опубликованно в 1828 году: «Все началось с отеков кистей рук и ступней и почти полна невозможности двигаться, затем последовала рвота. Это называют острой сыпной лихорадкой». Диагноз был подтвержден в официальной книге регистрации умерших Вены.
Сам Моцарт подозревал, что дело нечисто.скрытый текст За несколько недель до смерти он сказал Констанце, что его травят ядом: «Мне дали „аква-тофану„ и рассчитали точное время моей смерти». «Аква-тофана», медленно действующий яд без запаха на основе мышьяка, назван по имени Джулии Тофины, итальянской колдуньи XVII века, которая изобрела этот состав. Моцарт решил, что «Реквием», заказанный ему таинственным незнакомцем, предназначен для его собственных похорон.
31 декабря 1791 года берлинская газета сообщила о смерти композитора, выдвинув предположения относительно ее причины: «Поскольку тело раздулось после смерти, некоторые считают, что его отравили». В записи без даты старший сын Моцарта Карл-Томас вспоминает, что тело его отца так вздулось и запах разложения был так силен, что вскрытие не производилось. В отличие от большинства трупов, которые холодеют и теряют гибкость, тело Моцарта оставалось мягким и эластичным, как у всех отравленных.
Но кому понадобилась смерть Моцарта? Вдова не придавала особого значения слухам об отравлении и никого не подозревала. Антонио Сальери, который был старше Моцарта всего на пять лeт был назначен придворным композитором императора Иосифа II в 1774 году. Ему было 24 года. Когда через семь лет в Вену приехал Моцарт, итальянец был ведущим музыкантом австрийской столицы, высоко ценившимся apистократами, и фаворитом требовательных венских поклонников музыки. Сальери писал много и легко. Позднее среди его учеников были Бетховея, Шуберт и Ференц Лист. Но в Моцарте он быстро разглядел соперника и гения, с талантом которого ему никогда не удастся сравниться. В музыкальных кругах Вены мало кто сомневался, что Сальери завидовал Моцарту, а Моцарт не делал секрета из своего презрения к придворному композитору.
Сальери дожил до того дня, когда в 1824 году вся Вена праздновав пятидесятую годовщину его назначения придворным композитором. Однако за год до этого он сделал поразительное заявление. В октябре 1823 года один из учеников Бетховена по имени Игнац Москелес навестил престарелого Сальери в одной из пригородных клиник.
Сальери, который мог говорить только отрывочными предложениями и был занят мыслью о грядущей смерти, поклялся честью в том, что «в этом абсурдном слухе нет ни слова правды; вам известно, что меня обвиняют в отравлении Моцарта». Это гнусная клевета, заявил он потрясенному Москелесу, «передайте миру… старый Сальери, который скоро умрет, сказал вам это». Через месяц Сальери попытался покончить жизнь самоубийством. Посещавшие его люди сообщали, что у него галлюцинации, связанные с виной в смерти Моцарта, и он хочет признаться в своем грехе. Год спустя весьма почитаемый придворный композитор скончался.
Итальянский биограф Гайдна Джузеппе Карпани постарался спасти честь своего соотечественника. Он нашел врача, к которому обращались во время последней болезни Моцарта, и узнал от него диагноз: суставный ревматизм. Если Моцарт был отравлен, где доказательство? — задавал вопрос Карпани. «Бесполезно спрашивать. Доказательств не было, и найти их невозможно».
После смерти мужа Констанца послала младшего сына брать уроки у Сальери. Когда его спросили о слухах относительно того, что придворный композитор отравил его отца, мальчик сказал, что Сальери не убивал Моцарта, «но поистине отравил ему жизнь интригами». Сам Сальери якобы сказал: жаль, что Моцарт умер таким молодым, хотя для других композиторов это к лучшему: проживи он подольше, «ни одна живая душа не дала бы и корки хлеба за нашу работу».
Вторым подозреваемым в предполагаемом убийстве был Франц Хофдемель, брат масонской ложи, в которой состоял композитор. Его очаровательная молодая жена Магдалена была одной из последних учениц, бравших у Моцарта фортепьянные уроки. Через несколько дней после смерти Моцарта Хофдемель яростно набросился на свою беременную жену с бритвой, искалечив и изуродовав ее лицо, горло и руки, а затем покончил с собой. Магдалена выжила и через пять месяцев родила ребенка, отцом которого, по слухам, был Моцарт.
Старшая сестра Моцарта Мария Анна однажды заметила, что ее брат давал уроки молодым женщинам только тогда, когда был в них влюблен. А щепетильный Людвиг ван Бетховен через много лет после смерти Моцарта отказался играть в присутствии Магдалены, потому что «между нею и Моцартом существовала слишком тесная близость». Однако наблюдения современников и сохранившиеся письма Моцарта указывают на то, что он был глубоко предан Констанце, и не было никаких доказательств его внебрачных связей. Наконец, императрица Мария-Луиза проявила личное участие к трагедии Магдалены, что она вряд ли сделала бы если бы в историях об отцовстве младенца содержалась хоть капля правды.
Вскоре после смерти Моцарта появился и еще один слух: композитор заслужил кару за то, что раскрыл секреты франкмасонов в опере «Волшебная флейта». Премьера аллегорической оперы состоялась в Вене 30 сентября 1791 года. Дирижировал сам Моцарт, и опера имела огромный успех у критиков и публики. В числе восхищенных поклонников бы Антонио Сальери, который сопровождал Моцарта на следующий спектакль и заявил — о чем Моцарт с гордостью писал Констанце, — что oн никогда не видел «более прекрасной постановки».
Несмотря на то что «Волшебная флейта» могла поразить некоторых членов масонской ложи, композитор и его либреттист Иоганн-Эмануэл Шиканедер использовали оперу для распространения идей тайного общества о мужестве, любви и братстве среди широкой публики. Эта тема трактовалась с симпатией, уважением и толикой доброго юмора.
Венские франкмасоны не только не обиделись на оперу, но и заказали Моцарту кантату, которую он набросал за несколько дней между премьерой «Волшебной флейты» и своей смертельной болезнью. Через несколько дней после смерти Моцарта великий магистр его ложи воздал ему должное как «наиболее любимому и достойному» из ее членов и назвал кончину композитора «невосполнимой потерей». В 1792 году венские франкмасоны организовали постановку кантаты в пользу вдовы Моцарта и его сыновей.
Поскольку Констанца в момент смерти мужа испытывала денежные затруднения, она выбрала наиболее дешевые похороны, стоимость которых можно оценить в 30 долларов. 7 декабря 1791 года в 14.30 тело перевезли в собор Святого Стефана, где несколько провожавших — включая как полагают, Сальери — выслушали в боковом приделе благословение священника. Считается, что дождь со снегом помешал присутствующим проводить катафалк на кладбище Святого Марка, находившееся примерно в часе ходьбы от собора. Вот почему никто не отметил места, где тело было захоронено в общей могиле. В действительности один из современников записал в дневнике, что 7 декабря было теплым, хотя и туманный днем. Позднее, ссылаясь на то, что церковь должна была поставить на могиле ее мужа крест или плиту, Констанца не стала ставить памятник Моцарту. Только в 1859 году на кладбище Святого Марка был воздвигнут мраморный монумент, о точности местоположения которого можно было только догадываться.
Медицинское расследование, таинственная смерть и поспешные похороны Моцарта служили объектом острых споров и спекуляций в течение двух веков. В 1966 году швейцарский врач Карл Бэр назвал поставленный современниками Моцарта диагноз «острой сыпной лихорадки» любительским и непрофессиональным. На основании фактов, собранных врачом Моцарта Томасом Францем Клоссе, Бэр предположил, что у него был суставный ревматизм, острое неинфекционное заболевание, сопровождающееся болезненным воспалением суставов. В 1984 году другой врач, Питер Дж. Девис, опубликовал еще более тщательный анализ истории болезни Моцарта и его последнего недуга.
В 1762 году, когда шестилетний музыкант-вундеркинд начал давать концерты и сочинять музыку, он заразился стрептококковой инфекцией верхних дыхательных путей. Последствия такой инфекции могут проявиться через месяцы и даже годы. В дальнейшем мальчик страдал приступами тонзиллита, болел тифом, ветрянкой, бронхитом и желтухой, или гепатитом А. В 1784 году, через три года после приезда в Вену, композитор тяжело заболел. Симптомы болезни включали в себя тяжелую рвоту и острый суставный ревматизм.
Доктор Девис закончил анализ болезней Моцарта выводом о том, что причиной смерти стало сочетание стрептококковой инфекции, подхваченной в период эпидемии, почечной недостаточности, вызванной повышенной аллергической чувствительностью, известной как синдром Шенлейна-Геноха, а также кровоизлияния в мозг и смертельной бронхопневмонии. Доктор Девис отметил, что признаки почечной недостаточности включают в себя депрессию, изменение личности и бредовые состояния. Этим может объясняться убеждение Моцарта в том, что его отравили и что незаконченный «Реквием» предназначен для его похорон.
отсюда: www.liveinternet.ru/users/2496320/post129253304...
Даже через несколько десятков лет Софи Хайбль, младшая сестра супруги Моцарта Констанцы, прекрасно помнила зловещее предсказание. В первое воскресенье декабря 1791 года она на кухне готовила кофе для мамы. Накануне Софи была в Вене в гостях у заболевшего шурина и вернулась домой с известием о том, что ему стало лучше. Теперь, ожидая, пока закипит кофе, Софи задумчиво смотрела на яркое пламя лампады и думала о занемогшем муже Констанцы. Внезапно пламя погасло, «полностью, словно лампа никогда не горела», позже написала она. «На фитиле не осталось ни искорки, хотя не было ни малейшего сквозняка — за это я могу поручиться». Охваченная ужасным предчувствием, она бросилась к матери, которая посоветовала ей немедленно вернуться в дом Моцарта.
Констанца встретила сестру с облегчением. Она сообщила, что Моцарт провел беспокойную ночь, и попросила ее остаться. «Ах, дорогая Софи, как я рад, что ты пришла, — сказал композитор. — Останься сегодня с нами, чтобы присутствовать’ при моей смерти». С Моцартом был его ассистент Зуссмайер, которому композитор давал указания относительно завершения его последнего сочинения — заупокойной мессы. Вызвали священника, а затем врача, который велел прикладывать к пылавщему лбу больного холодные компрессы. Примерно за час до полуночи Моцарт потерял сознание; он умер 5 декабря 1791 года в 0.55. Бывший вундеркинд и плодовитый композитор не дожил двух месяцев до своего 36-летия.
Постоянно испытывая нужду в деньгах, Моцарт большую часть года лихорадочно работал над завершением важных заказов. Друзьям и родным он казался нервным и изнуренным чрезмерной работой. Тем не менее, когда 20 ноября он слег, никому не пришло в голову, что эта болезнь окажется смертельной. Второй муж Констанцы Георг Николаус Ниссе перечислил симптомы недуга в биографии композитора, опубликованно в 1828 году: «Все началось с отеков кистей рук и ступней и почти полна невозможности двигаться, затем последовала рвота. Это называют острой сыпной лихорадкой». Диагноз был подтвержден в официальной книге регистрации умерших Вены.
Сам Моцарт подозревал, что дело нечисто.скрытый текст За несколько недель до смерти он сказал Констанце, что его травят ядом: «Мне дали „аква-тофану„ и рассчитали точное время моей смерти». «Аква-тофана», медленно действующий яд без запаха на основе мышьяка, назван по имени Джулии Тофины, итальянской колдуньи XVII века, которая изобрела этот состав. Моцарт решил, что «Реквием», заказанный ему таинственным незнакомцем, предназначен для его собственных похорон.
31 декабря 1791 года берлинская газета сообщила о смерти композитора, выдвинув предположения относительно ее причины: «Поскольку тело раздулось после смерти, некоторые считают, что его отравили». В записи без даты старший сын Моцарта Карл-Томас вспоминает, что тело его отца так вздулось и запах разложения был так силен, что вскрытие не производилось. В отличие от большинства трупов, которые холодеют и теряют гибкость, тело Моцарта оставалось мягким и эластичным, как у всех отравленных.
Но кому понадобилась смерть Моцарта? Вдова не придавала особого значения слухам об отравлении и никого не подозревала. Антонио Сальери, который был старше Моцарта всего на пять лeт был назначен придворным композитором императора Иосифа II в 1774 году. Ему было 24 года. Когда через семь лет в Вену приехал Моцарт, итальянец был ведущим музыкантом австрийской столицы, высоко ценившимся apистократами, и фаворитом требовательных венских поклонников музыки. Сальери писал много и легко. Позднее среди его учеников были Бетховея, Шуберт и Ференц Лист. Но в Моцарте он быстро разглядел соперника и гения, с талантом которого ему никогда не удастся сравниться. В музыкальных кругах Вены мало кто сомневался, что Сальери завидовал Моцарту, а Моцарт не делал секрета из своего презрения к придворному композитору.
Сальери дожил до того дня, когда в 1824 году вся Вена праздновав пятидесятую годовщину его назначения придворным композитором. Однако за год до этого он сделал поразительное заявление. В октябре 1823 года один из учеников Бетховена по имени Игнац Москелес навестил престарелого Сальери в одной из пригородных клиник.
Сальери, который мог говорить только отрывочными предложениями и был занят мыслью о грядущей смерти, поклялся честью в том, что «в этом абсурдном слухе нет ни слова правды; вам известно, что меня обвиняют в отравлении Моцарта». Это гнусная клевета, заявил он потрясенному Москелесу, «передайте миру… старый Сальери, который скоро умрет, сказал вам это». Через месяц Сальери попытался покончить жизнь самоубийством. Посещавшие его люди сообщали, что у него галлюцинации, связанные с виной в смерти Моцарта, и он хочет признаться в своем грехе. Год спустя весьма почитаемый придворный композитор скончался.
Итальянский биограф Гайдна Джузеппе Карпани постарался спасти честь своего соотечественника. Он нашел врача, к которому обращались во время последней болезни Моцарта, и узнал от него диагноз: суставный ревматизм. Если Моцарт был отравлен, где доказательство? — задавал вопрос Карпани. «Бесполезно спрашивать. Доказательств не было, и найти их невозможно».
После смерти мужа Констанца послала младшего сына брать уроки у Сальери. Когда его спросили о слухах относительно того, что придворный композитор отравил его отца, мальчик сказал, что Сальери не убивал Моцарта, «но поистине отравил ему жизнь интригами». Сам Сальери якобы сказал: жаль, что Моцарт умер таким молодым, хотя для других композиторов это к лучшему: проживи он подольше, «ни одна живая душа не дала бы и корки хлеба за нашу работу».
Вторым подозреваемым в предполагаемом убийстве был Франц Хофдемель, брат масонской ложи, в которой состоял композитор. Его очаровательная молодая жена Магдалена была одной из последних учениц, бравших у Моцарта фортепьянные уроки. Через несколько дней после смерти Моцарта Хофдемель яростно набросился на свою беременную жену с бритвой, искалечив и изуродовав ее лицо, горло и руки, а затем покончил с собой. Магдалена выжила и через пять месяцев родила ребенка, отцом которого, по слухам, был Моцарт.
Старшая сестра Моцарта Мария Анна однажды заметила, что ее брат давал уроки молодым женщинам только тогда, когда был в них влюблен. А щепетильный Людвиг ван Бетховен через много лет после смерти Моцарта отказался играть в присутствии Магдалены, потому что «между нею и Моцартом существовала слишком тесная близость». Однако наблюдения современников и сохранившиеся письма Моцарта указывают на то, что он был глубоко предан Констанце, и не было никаких доказательств его внебрачных связей. Наконец, императрица Мария-Луиза проявила личное участие к трагедии Магдалены, что она вряд ли сделала бы если бы в историях об отцовстве младенца содержалась хоть капля правды.
Вскоре после смерти Моцарта появился и еще один слух: композитор заслужил кару за то, что раскрыл секреты франкмасонов в опере «Волшебная флейта». Премьера аллегорической оперы состоялась в Вене 30 сентября 1791 года. Дирижировал сам Моцарт, и опера имела огромный успех у критиков и публики. В числе восхищенных поклонников бы Антонио Сальери, который сопровождал Моцарта на следующий спектакль и заявил — о чем Моцарт с гордостью писал Констанце, — что oн никогда не видел «более прекрасной постановки».
Несмотря на то что «Волшебная флейта» могла поразить некоторых членов масонской ложи, композитор и его либреттист Иоганн-Эмануэл Шиканедер использовали оперу для распространения идей тайного общества о мужестве, любви и братстве среди широкой публики. Эта тема трактовалась с симпатией, уважением и толикой доброго юмора.
Венские франкмасоны не только не обиделись на оперу, но и заказали Моцарту кантату, которую он набросал за несколько дней между премьерой «Волшебной флейты» и своей смертельной болезнью. Через несколько дней после смерти Моцарта великий магистр его ложи воздал ему должное как «наиболее любимому и достойному» из ее членов и назвал кончину композитора «невосполнимой потерей». В 1792 году венские франкмасоны организовали постановку кантаты в пользу вдовы Моцарта и его сыновей.
Поскольку Констанца в момент смерти мужа испытывала денежные затруднения, она выбрала наиболее дешевые похороны, стоимость которых можно оценить в 30 долларов. 7 декабря 1791 года в 14.30 тело перевезли в собор Святого Стефана, где несколько провожавших — включая как полагают, Сальери — выслушали в боковом приделе благословение священника. Считается, что дождь со снегом помешал присутствующим проводить катафалк на кладбище Святого Марка, находившееся примерно в часе ходьбы от собора. Вот почему никто не отметил места, где тело было захоронено в общей могиле. В действительности один из современников записал в дневнике, что 7 декабря было теплым, хотя и туманный днем. Позднее, ссылаясь на то, что церковь должна была поставить на могиле ее мужа крест или плиту, Констанца не стала ставить памятник Моцарту. Только в 1859 году на кладбище Святого Марка был воздвигнут мраморный монумент, о точности местоположения которого можно было только догадываться.
Медицинское расследование, таинственная смерть и поспешные похороны Моцарта служили объектом острых споров и спекуляций в течение двух веков. В 1966 году швейцарский врач Карл Бэр назвал поставленный современниками Моцарта диагноз «острой сыпной лихорадки» любительским и непрофессиональным. На основании фактов, собранных врачом Моцарта Томасом Францем Клоссе, Бэр предположил, что у него был суставный ревматизм, острое неинфекционное заболевание, сопровождающееся болезненным воспалением суставов. В 1984 году другой врач, Питер Дж. Девис, опубликовал еще более тщательный анализ истории болезни Моцарта и его последнего недуга.
В 1762 году, когда шестилетний музыкант-вундеркинд начал давать концерты и сочинять музыку, он заразился стрептококковой инфекцией верхних дыхательных путей. Последствия такой инфекции могут проявиться через месяцы и даже годы. В дальнейшем мальчик страдал приступами тонзиллита, болел тифом, ветрянкой, бронхитом и желтухой, или гепатитом А. В 1784 году, через три года после приезда в Вену, композитор тяжело заболел. Симптомы болезни включали в себя тяжелую рвоту и острый суставный ревматизм.
Доктор Девис закончил анализ болезней Моцарта выводом о том, что причиной смерти стало сочетание стрептококковой инфекции, подхваченной в период эпидемии, почечной недостаточности, вызванной повышенной аллергической чувствительностью, известной как синдром Шенлейна-Геноха, а также кровоизлияния в мозг и смертельной бронхопневмонии. Доктор Девис отметил, что признаки почечной недостаточности включают в себя депрессию, изменение личности и бредовые состояния. Этим может объясняться убеждение Моцарта в том, что его отравили и что незаконченный «Реквием» предназначен для его похорон.
отсюда: www.liveinternet.ru/users/2496320/post129253304...
Шано, блог «Архив Шано»
* * *
Оригинал взят у в Вампиры, каннибалы и месячные
В 1556 году гугенот Жан де Лери, вместе с еще пятнадцатью кальвинистами, отправился в Бразилию, как он полагал, с целью основать там протестансткую миссию. Но общего языка с колониальными властями проповедники так и не нашли. Более того, в конце концов они окончательно разругались с пригласившим их шевалье де Виллеганьоном, который никак и не мог решить, с кем ему по пути — с католиками или с протестантами. В результате Жан де Лери со товарищи покинул французский форт и около года прожил среди индейцев, о чем впоследствии и написал в своих путевых заметках Histoire d'un voyage fait en la terre du Brésil. Там приводятся подробные сведения о культуре, обычаях, религии и языке индейцев Тупинамба. Большое внимание Жан де Лери уделял каннибализму — поскольку он был союзником племени, индейцы однажды попытались угостить его жареной человеческой ступней и очень обиделись, когда он отказался. Хотя он вовсю критикует каннибализм, но и европейцам, особенно католикам, от него достается не меньше, учитывая, что мемуары были написаны уже после Варфоломеевской Ночи. Более того, среди индейцев Жану де Лери было уютнее, чем среди соотечественников, и он даже взял себе индейское имя «Большая Устрица» («лери» означает «устрица» на местном наречии, а имя «Жан» индейцы никак не могли произнести)
скрытый текст
Обычаи он описывает очень красочно, но особенно его интересует еда, поэтому он не просто перечисляет местных птиц или рыб, но сообщает о их вкусовых качествах, а так же об оптимальных способах их приготовления. Даже каннибализм он сумел описать так, что хочется включить гриль и кого-нибудь срочно поджарить — не удивлюсь, если его мемуары были настолько книгой Ганнибала Лектера. Причем из мемуаров Жана де Лери можно узнать не только о кулинарии народов Бразилии, но и о европейских блюдах — например, что во Франции в качестве «постного бекона» продавали китовый жир или жир морской свиньи. Кулинарные навыки индейцев пригодились Жану де Лери во время восьмимесячной обороны крепости Сансерр, осажденной католиками в 1573м году. Нет, де Лери не призывал защитников крепости питаться друг другом,лишь помогал им отыскать новые источники пищи. Поэтому солдаты варили подметки сапог, а спали не на гнилой соломе, а в гамаках, изготовлению которых де Лери научился у индейцев.
Иллюстрации Theodore de Bry к мемуарам де Лери.
А теперь поделюсь понравившимися мне отрывками. Я в своем репертуаре, поэтому первый будет про вампиров.
“Есть в здешних краях и летучие мыши размером не меньше галок. Обычно они залетают в дома по ночам и, если кто-то спит с неприкрытыми ногами, впиваются в большой палец и высасывают из него кровь. Иногда они могут выпить более чашки крови, прежде чем вы что-нибудь почувствуете. А проснувшись поутру, вы с ужасом увидите, что и гамак, и все вокруг пропитано кровью. Тем не менее, когда такое случается на глазах у дикарей – или с ними сами, или с кем-то еще – они лишь смеются. Посмеялись они и надо мной, когда однажды утром я заметил такую неприятность. Но вдобавок к насмешкам, мой большой палец разболелся и, хотя боль была терпимой, несколько дней подряд я не мог надевать башмаки.
Далее он приводит историю о слуге одного монаха, страдавшем от плеврита.
“Поскольку вену для кровопусканий так и не смогли обнаружить, слугу оставили умирать. Однако ночью в дом влетела летучая мышь и укусила его возле пятки, которую он позабыл прикрыть. Она выпила столько крови, что не просто утолила свою жажду, но оставила вену открытой. Когда из вены вытекло достаточно крови, больной выздоровел.”
Хотя Жан де Лери и не питает особой приязни к летучим мышам, он добавляет, что они все же не так ужасны, как древнегреческие птицы стриги, которые высасывали кровь у младенцев в колыбели (впоследствии так стали называть ведьм). Я не знаю в точности, но, возможно, это первый случай, когда летучих мышей связывают с фольклорными ведьмами и вампирами.
Продолжая тему крови – не менее интересны и заметки де Лери о менструации.
“В течении почти что года, который я провел в этих краях в обществе дикарей, я не замечал среди их женщин следов месячных истечений . Я придерживаюсь мнения, что каким-то образом они избавляются от месячных, и их тела очищаются иначе, чем тела наших женщин. Я наблюдал, как матери и родственницы ставили девочек в возрасте от 12 до 14ти лет на камень и острым звериным зубом делали глубокий надрез на их теле от подмышек и бедер до колен. Некоторое время девочки, стиснув зубы от боли, истекали кровью. Как я уже сказал, я полагаю что с ранних лет они подобным образом избавляются от месячных. Доктора и ученые мужи, возможно, возразят мне: “Но как же такие сведения соотносятся со сказанным ранее – что после замужества их женщины очень плодовиты? Ведь известно, что с прекращением месячных женщина не может зачать.” Но если кто-то и укажет мне на это противоречие, я лишь отвечу, что в мои цели не входило разрешать этот вопрос, и больше по этому поводу я ничего сказать не могу.”
Все индейцы ходили голыми, именно поэтому де Лери так удивлен – месячные были бы очень заметными при таких обстоятельствах. Мне кажется, что женщины пользовались какими-нибудь тампонами, благо травы в джунглях предостаточно, а тампоны благовоспитанный мсье де Лери никак бы не смог разглядеть. Задавать женщинам стол интимный вопрос он постеснялся. Как вариант - уходили куда-нибудь подальше во время месячных. А то, что он описывает - это, вероятно, какой-то обряд или просто наказание (другой путешественник Кабеса де Вака упоминал, что индейцы иногда царапали детей острыми рыбьими зубами в качестве телесного наказания).
скрытый текст
Обычаи он описывает очень красочно, но особенно его интересует еда, поэтому он не просто перечисляет местных птиц или рыб, но сообщает о их вкусовых качествах, а так же об оптимальных способах их приготовления. Даже каннибализм он сумел описать так, что хочется включить гриль и кого-нибудь срочно поджарить — не удивлюсь, если его мемуары были настолько книгой Ганнибала Лектера. Причем из мемуаров Жана де Лери можно узнать не только о кулинарии народов Бразилии, но и о европейских блюдах — например, что во Франции в качестве «постного бекона» продавали китовый жир или жир морской свиньи. Кулинарные навыки индейцев пригодились Жану де Лери во время восьмимесячной обороны крепости Сансерр, осажденной католиками в 1573м году. Нет, де Лери не призывал защитников крепости питаться друг другом,лишь помогал им отыскать новые источники пищи. Поэтому солдаты варили подметки сапог, а спали не на гнилой соломе, а в гамаках, изготовлению которых де Лери научился у индейцев.
Иллюстрации Theodore de Bry к мемуарам де Лери.
А теперь поделюсь понравившимися мне отрывками. Я в своем репертуаре, поэтому первый будет про вампиров.
“Есть в здешних краях и летучие мыши размером не меньше галок. Обычно они залетают в дома по ночам и, если кто-то спит с неприкрытыми ногами, впиваются в большой палец и высасывают из него кровь. Иногда они могут выпить более чашки крови, прежде чем вы что-нибудь почувствуете. А проснувшись поутру, вы с ужасом увидите, что и гамак, и все вокруг пропитано кровью. Тем не менее, когда такое случается на глазах у дикарей – или с ними сами, или с кем-то еще – они лишь смеются. Посмеялись они и надо мной, когда однажды утром я заметил такую неприятность. Но вдобавок к насмешкам, мой большой палец разболелся и, хотя боль была терпимой, несколько дней подряд я не мог надевать башмаки.
Далее он приводит историю о слуге одного монаха, страдавшем от плеврита.
“Поскольку вену для кровопусканий так и не смогли обнаружить, слугу оставили умирать. Однако ночью в дом влетела летучая мышь и укусила его возле пятки, которую он позабыл прикрыть. Она выпила столько крови, что не просто утолила свою жажду, но оставила вену открытой. Когда из вены вытекло достаточно крови, больной выздоровел.”
Хотя Жан де Лери и не питает особой приязни к летучим мышам, он добавляет, что они все же не так ужасны, как древнегреческие птицы стриги, которые высасывали кровь у младенцев в колыбели (впоследствии так стали называть ведьм). Я не знаю в точности, но, возможно, это первый случай, когда летучих мышей связывают с фольклорными ведьмами и вампирами.
Продолжая тему крови – не менее интересны и заметки де Лери о менструации.
“В течении почти что года, который я провел в этих краях в обществе дикарей, я не замечал среди их женщин следов месячных истечений . Я придерживаюсь мнения, что каким-то образом они избавляются от месячных, и их тела очищаются иначе, чем тела наших женщин. Я наблюдал, как матери и родственницы ставили девочек в возрасте от 12 до 14ти лет на камень и острым звериным зубом делали глубокий надрез на их теле от подмышек и бедер до колен. Некоторое время девочки, стиснув зубы от боли, истекали кровью. Как я уже сказал, я полагаю что с ранних лет они подобным образом избавляются от месячных. Доктора и ученые мужи, возможно, возразят мне: “Но как же такие сведения соотносятся со сказанным ранее – что после замужества их женщины очень плодовиты? Ведь известно, что с прекращением месячных женщина не может зачать.” Но если кто-то и укажет мне на это противоречие, я лишь отвечу, что в мои цели не входило разрешать этот вопрос, и больше по этому поводу я ничего сказать не могу.”
Все индейцы ходили голыми, именно поэтому де Лери так удивлен – месячные были бы очень заметными при таких обстоятельствах. Мне кажется, что женщины пользовались какими-нибудь тампонами, благо травы в джунглях предостаточно, а тампоны благовоспитанный мсье де Лери никак бы не смог разглядеть. Задавать женщинам стол интимный вопрос он постеснялся. Как вариант - уходили куда-нибудь подальше во время месячных. А то, что он описывает - это, вероятно, какой-то обряд или просто наказание (другой путешественник Кабеса де Вака упоминал, что индейцы иногда царапали детей острыми рыбьими зубами в качестве телесного наказания).
Денис Миллер, блог «Очень Дикий Запад»
* * *
Джаред Даймонд . Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ
Там вообще-то про весь мир, но тут в основном про индейцев
Какое значение могло иметь то обстоятельство, что взрывной рост числа кловисских стоянок пришелся на последние столетия XII тысячелетия до н. э., а, скажем, не на последние столетия, XVI или XXI? Вспомните, что Сибирь всегда оставалась холодным регионом и что в период плейстоценовых оледенений по всей ширине Канады непреодолимым барьером простирался сплошной ледниковый щит. Мы уже знаем, что технологии, необходимые для жизни в условиях крайне холодного климата, возникли только после того, как анатомически современные люди пришли в Европу около 40 тысяч лет назад, и что в Сибири они оказались лишь двадцать тысяч лет спустя. В какой-то момент эти первые сибиряки перебрались на Аляску — либо по морю через Берингов пролив (даже сегодня имеющий не больше 50 миль в поперечнике), либо пешим ходом во время оледенения, когда на месте пролива была суша. За тысячелетия своего существования Берингов сухопутный перешеек мог достигать 1000 миль в ширину, он был покрыт открытой тундрой, и преодолеть его не составляло труда людям, приспособленным к холодным условиям. Где-то после XIV тысячелетия до н. э., вместе с повышением уровня Мирового океана, перешеек был затоплен и вновь превратился в пролив. Вне зависимости от того, добрались ли древние сибиряки до Аляски своими ногами или на веслах, первые бесспорные свидетельства присутствия человека на Аляске относятся к XII тысячелетию до н. э.
скрытый текстВскоре после этой даты в канадском ледниковом щите образовался свободный ото льда коридор, позволивший первым жителям Аляски отправиться с севера на юг и выйти в район Великих равнин где-то неподалеку от современного канадского города Эдмонтон. Тем самым последнее серьезное препятствие на пути современных людей между Аляской и Патагонией было устранено. Эдмонтонские первопроходцы должны были встретить на Великих равнинах огромное изобилие дичи. Им предстояло успешно приспособиться к новым условиям, преумножиться и, постепенно двигаясь на юг, заселить целое полушарие.
Еще один аспект кловисского феномена вполне согласуется с тем, каких результатов мы могли бы ожидать от появления человека с южной стороны канадского ледникового щита. Подобно астралийско-новогвинейскому праматерику, Северная и Южная Америки когда-то изобиловали крупными млекопитающими. Около 15 тысяч лет назад запад США немногим отличался от нынешних африканских саванн Серенгети — здесь паслись стада слонов и лошадей, на которых охотились львы и гепарды, здесь обитали и представители более экзотических видов, таких как верблюды и гигантские наземные ленивцы. Но как и в Австралии/Новой Гвинее, в Америке большинство этих животных вымерло. И если исчезновение гигантов в Австралии вероятнее всего завершилось более 30 тысяч лет назад, в Америке оно произошло где-то от 17 до 12 тысяч лет назад. Дату вымирания крупных американских млекопитающих, костных остатков которых сохранилось больше всего и у которых они датируются особенно точно, можно с уверенностью привязать к рубежу XII и XI тысячелетий до н. э. Существование двух видов, чье вымирание датируется, наверное, с наибольшей точностью, — наземного ленивца Шаста и горного козла Харрингтона, обитавших в районе Большого Каньона, — пресеклось в границах одного-двух столетий вокруг даты 11100 г. до н. э. По чистой случайности или вовсе не случайно, но эта дата, со статистической поправкой на экспериментальную ошибку, идентична дате появления в районе Большого Каньона кловисских охотников.
Многочисленные находки скелетов мамонтов с кловисскими наконечниками, застрявшими между ребер, наводят на мысль, что такое соответствие дат, скорее всего, не случайно. Вполне вероятно, что охотники, увлекаемые экспансией все дальше и дальше на юг, обнаруживая крупных млекопитающих Америки, которые до тех пор не сталкивались с человеком, обходились с ними как с легкой добычей и в конце концов истребили их поголовно. По альтернативной теории, американские гиганты вымерли не по этой причине, а вследствие климатического перелома в конце последнего оледенения, который (как будто назло современным палеонтологам) случился как раз на рубеже XII и XI тысячелетий до н. э.
Роль смертоносных инфекций как фактора человеческой истории прекрасно иллюстрирует депопуляция Нового Света в эпоху европейской колонизации. Число коренных американцев, умерших в сражении от европейского огнестрельного и холодного оружия, намного уступало числу тех, кто умер в собственной постели от евразийских микробов. Кроме того, будучи главной причиной смерти индейцев и их вождей и подрывая дух оставшихся в живых, эти микробы делали невозможным серьезное сопротивление колонизаторам. Возьмем, к примеру, высадку Кортеса на мексиканском побережье в 1519 г. и его завоевательный поход во главе отряда из 600 испанцев против многомиллионной и крайне воинственной Ацтекской империи. Тот факт, что Кортесу удалось достичь ацтекской столицы Теночтитлан, уйти оттуда, потеряв «всего лишь» две трети своего войска, и пробиться обратно к побережью, демонстрирует и военное преимущество испанцев, и первоначальную наивность ацтеков. Однако, когда Кортес напал снова, ацтеки больше не были наивны и дрались за каждую свою улицу с величайшим упорством. Союзником испанцев, решившим исход войны, на этот раз стала оспа, которая достигла Мексики в 1520 г. благодаря одному зараженному рабу, прибывшему с покоренной испанцами Кубы. Вспыхнувшая эпидемия выкосила ряды ацтеков почти наполовину, включая императора Куитлауака, а уцелевшие были деморализованы таинственной напастью, которая, убивая индейцев, почему-то щадила испанцев — как будто в наглядное доказательство их непобедимости. К 1618 г. мексиканское население, которое перед началом европейского завоевания составляло 20 миллионов, сократились примерно до 1,6 миллиона.
Писарро, который в 1531 г. высадился на перуанском побережье с отрядом из 168 человек и отправился завоевывать Инкскую империю, сопутствовала не менее зловещая удача. К счастью для него и несчастью для инков, оспа, добравшаяся до Перу по суше приблизительно в 1526 г., не только уничтожила большинство многомиллионного населения империи, но и обезглавила ее: среди погибших оказались император Уайна Капак и его законный преемник. Как мы видели в главе 3, борьба за опустевший престол между двумя другими сыновьями Уайны Капака, Атауальпой и Уаскаром, привела к междоусобице, которую завоеватели не преминули обратить себе на пользу.
Когда мы, в Соединенных Штатах, думаем о крупнейших доколумбовых обществах Нового Света, нам, как правило, приходят на память только ацтеки и инки. Мы забываем, что в Северной Америке тоже существовала густонаселенная индейская территория, причем как раз там, где и следовало ожидать — в долине Миссисипи, по сей день одной из самых плодородных наших областей. Правда, в ее случае конкистадоры не участвовали в уничтожении коренного населения напрямую, поскольку за них всю работу успели проделать евразийские микробы. Когда Эрнандо де Сото в 1540 г. первым из европейцев совершал поход по Юго-Восточным Соединенным Штатам, он встретил немало индейских городов, двумя годами раньше потерявших всех своих жителей в результате эпидемий. Переносчиками этих эпидемий были индейцы с побережья, которых заражали наведывавшиеся к ним изредка испанцы. Таким образом, микробы испанцев достигли внутренних территорий континента раньше самих испанцев.
Как бы то ни было, в нижнем течении Миссисипи де Сото еще успел застать многонаселенные города. И хотя после его экспедиции европейцев в долине не было очень долго, микробы из Евразии уже прочно обосновались в Северной Америке и их собственная экспансия продолжалась. К следующему появлению белых в нижнем течении Миссисипи — это были французские колонисты в конце XVII в. — почти ни одного из крупных индейских городов не осталось, а память о них уцелела лишь в виде массивных курганов. Мы только недавно осознали, что на момент прибытия Колумба в Новый Свет многие из обществ, возводивших эти курганы, все еще нормально функционировали и что их коллапс (вероятно, вызванный мором) случился лишь позже, где-то между 1492 г. и постоянным заселением долины Миссисипи европейцами.
В пору моей юности американских школьников учили, что до Колумба коренное население Северной Америки составляло не более миллиона человек. Такая скромная цифра была очень удобна, потому что представляла завоевание континента белыми в менее мрачном свете — ведь получалось, что он был практически безлюден. Однако теперь, в результате археологических раскопок и анализа свидетельств, оставленных первыми европейскими гостями в наших краях, оценка предполагаемой численности индейского населения выросла примерно до 20 миллионов. Для обеих Америк сокращение коренного населения за одно-два столетия после прибытия Колумба оценивается сегодня совсем другими цифрами — до 95%.
Главными причинами этой демографической катастрофы стали микробы Старого Света, с которыми индейцы никогда не сталкивались и против которых, следовательно, у них не было ни приобретенного, ни унаследованного иммунитета. В первых рядах по числу жертв шли оспа, корь, грипп и сыпной тиф, во втором эшелоне — как будто первого было недостаточно — дифтерия, малярия, свинка, коклюш, чума, туберкулез и желтая лихорадка. Масштаб бедствия, вызванного пришлыми болезнями, белые очень часто могли наблюдать собственными глазами. Например, в 1837 г. индейское племя мандан, одно из самых культурно развитых обществ на территории наших Великих равнин, подхватило оспу с парохода, который поднимался по реке Миссури от Сент-Луиса. В одной из манданских деревень из двух тысяч обитателей через две недели осталось меньше сорока.
Яркая иллюстрация на эту тему из истории письменности — слоговая азбука, придуманная около 1820 г. в Арканзасе индейцем-чероки по имени Секвойя. Секвойя видел, что белые люди рисуют на бумаге какие-то значки и что благодаря этим значкам им гораздо проще запоминать и произносить длинные речи. Однако поскольку вместе с подавляющим большинством соплеменников Секвойя был неграмотным и не умел ни говорить, ни читать по-английски, как именно работали эти значки, оставалось для него тайной. Будучи кузнецом, Секвойя начал с того, что изобрел систему, облегчающую учет задолженностей своих заказчиков. Для каждого заказчика он нарисовал картинку, к которой пририсовывались разной величины кружки и линии, обозначающие сумму долга.
Около 1810 г. Секвойя решил сделать следующий шаг и придумать систему записи для родного языка. Он снова начал с рисования картинок, но скоро забросил это занятие как слишком трудноосуществимое — и с точки зрения объема, и с точки зрения его личных художественных способностей. Тогда он стал придумывать отдельные знаки для каждого слова, но тоже остался недоволен результатом, поскольку даже когда счет его знакам пошел на тысячи, конца работе по-прежнему не было видно.
Наконец, Секвойя осознал, что все слова состоят из сравнительно небольшого числа звуковых элементов, которые повторяются во множестве разных сочетаний, — того, что мы называем слогами. Поначалу он придумал 200 силлабических символов и постепенно довел это число до 85, из которых большинство представляло комбинацию одного согласного и одного гласного.
Одним из источников знаков для Секвойи стал сборник упражнений по правописанию на английском, который достался ему от школьного учителя. Около пары дюжин его силлабических символов были непосредственно скопированы с латинских букв, хотя, разумеется, они имели совершенно иное значение, поскольку их английских значений Секвойя не знал. Например, он выбрал значки D, R, b и h, как обозначение для слогов а, э, си и ни соответственно, а значок 4 был заимствована для слога се. Другие символы он получил модификацией английских букв, например, назначив слогам йу, са и на обозначения , и соответственно. Остальные символы были исключительно плодом его воображения — например, (для слога хо), (слог ли) и (слог ну)*. Чрезвычайно точное соответствие фонетике языка чероки и легкость, с которой его можно выучить, заслужили силлабарию Секвойи практически единодушное восхищение профессиональных лингвистов. За короткий срок чероки почти поголовно освоили новую слоговую азбуку, купили печатный пресс, заказали набор оригинальных литер и начали печатать книги и газеты.
Прекрасной иллюстрацией объединения перед угрозой внешней силы является образование конфедерации индейцев чероки на юго-востоке США. Первоначально чероки были разделены на 30–40 независимых вождеств, каждое из которых представляло собой деревню, где проживали около 400 человек. Постепенно разрастание белых поселений стало приводить к вооруженным конфликтам между белыми и чероки. Когда отдельные индейцы грабили или нападали на поселенцев и коммерсантов, белые не могли отличить одно вождество чероки от другого, а потому принимали ответные меры — военные экспедиции или торговый бойкот — без разбора. Как следствие, чероки постепенно начали осознавать необходимость объединения в одну конфедерацию, которая и оформилась в середине XVIII в. Ее начало было положено в 1730 г., когда более крупные вождества выбрали из своих рядов единого лидера, вождя по имени Мойтой (в 1741 г. должность перешла к его сыну). Первой задачей такого лидера являлось наказание лиц, совершавших нападения на белых, и ведение дел с белым правительством. Примерно в 1758 г. чероки упорядочили процесс принятия решений в конфедерации и учредили ежегодный совет, который был смоделирован по образцу знакомых им деревенских советов и проводился в одной и той же деревне (Эчота), тем самым фактически ставшей их неофициальной столицей.
Там вообще-то про весь мир, но тут в основном про индейцев
Какое значение могло иметь то обстоятельство, что взрывной рост числа кловисских стоянок пришелся на последние столетия XII тысячелетия до н. э., а, скажем, не на последние столетия, XVI или XXI? Вспомните, что Сибирь всегда оставалась холодным регионом и что в период плейстоценовых оледенений по всей ширине Канады непреодолимым барьером простирался сплошной ледниковый щит. Мы уже знаем, что технологии, необходимые для жизни в условиях крайне холодного климата, возникли только после того, как анатомически современные люди пришли в Европу около 40 тысяч лет назад, и что в Сибири они оказались лишь двадцать тысяч лет спустя. В какой-то момент эти первые сибиряки перебрались на Аляску — либо по морю через Берингов пролив (даже сегодня имеющий не больше 50 миль в поперечнике), либо пешим ходом во время оледенения, когда на месте пролива была суша. За тысячелетия своего существования Берингов сухопутный перешеек мог достигать 1000 миль в ширину, он был покрыт открытой тундрой, и преодолеть его не составляло труда людям, приспособленным к холодным условиям. Где-то после XIV тысячелетия до н. э., вместе с повышением уровня Мирового океана, перешеек был затоплен и вновь превратился в пролив. Вне зависимости от того, добрались ли древние сибиряки до Аляски своими ногами или на веслах, первые бесспорные свидетельства присутствия человека на Аляске относятся к XII тысячелетию до н. э.
скрытый текстВскоре после этой даты в канадском ледниковом щите образовался свободный ото льда коридор, позволивший первым жителям Аляски отправиться с севера на юг и выйти в район Великих равнин где-то неподалеку от современного канадского города Эдмонтон. Тем самым последнее серьезное препятствие на пути современных людей между Аляской и Патагонией было устранено. Эдмонтонские первопроходцы должны были встретить на Великих равнинах огромное изобилие дичи. Им предстояло успешно приспособиться к новым условиям, преумножиться и, постепенно двигаясь на юг, заселить целое полушарие.
Еще один аспект кловисского феномена вполне согласуется с тем, каких результатов мы могли бы ожидать от появления человека с южной стороны канадского ледникового щита. Подобно астралийско-новогвинейскому праматерику, Северная и Южная Америки когда-то изобиловали крупными млекопитающими. Около 15 тысяч лет назад запад США немногим отличался от нынешних африканских саванн Серенгети — здесь паслись стада слонов и лошадей, на которых охотились львы и гепарды, здесь обитали и представители более экзотических видов, таких как верблюды и гигантские наземные ленивцы. Но как и в Австралии/Новой Гвинее, в Америке большинство этих животных вымерло. И если исчезновение гигантов в Австралии вероятнее всего завершилось более 30 тысяч лет назад, в Америке оно произошло где-то от 17 до 12 тысяч лет назад. Дату вымирания крупных американских млекопитающих, костных остатков которых сохранилось больше всего и у которых они датируются особенно точно, можно с уверенностью привязать к рубежу XII и XI тысячелетий до н. э. Существование двух видов, чье вымирание датируется, наверное, с наибольшей точностью, — наземного ленивца Шаста и горного козла Харрингтона, обитавших в районе Большого Каньона, — пресеклось в границах одного-двух столетий вокруг даты 11100 г. до н. э. По чистой случайности или вовсе не случайно, но эта дата, со статистической поправкой на экспериментальную ошибку, идентична дате появления в районе Большого Каньона кловисских охотников.
Многочисленные находки скелетов мамонтов с кловисскими наконечниками, застрявшими между ребер, наводят на мысль, что такое соответствие дат, скорее всего, не случайно. Вполне вероятно, что охотники, увлекаемые экспансией все дальше и дальше на юг, обнаруживая крупных млекопитающих Америки, которые до тех пор не сталкивались с человеком, обходились с ними как с легкой добычей и в конце концов истребили их поголовно. По альтернативной теории, американские гиганты вымерли не по этой причине, а вследствие климатического перелома в конце последнего оледенения, который (как будто назло современным палеонтологам) случился как раз на рубеже XII и XI тысячелетий до н. э.
Роль смертоносных инфекций как фактора человеческой истории прекрасно иллюстрирует депопуляция Нового Света в эпоху европейской колонизации. Число коренных американцев, умерших в сражении от европейского огнестрельного и холодного оружия, намного уступало числу тех, кто умер в собственной постели от евразийских микробов. Кроме того, будучи главной причиной смерти индейцев и их вождей и подрывая дух оставшихся в живых, эти микробы делали невозможным серьезное сопротивление колонизаторам. Возьмем, к примеру, высадку Кортеса на мексиканском побережье в 1519 г. и его завоевательный поход во главе отряда из 600 испанцев против многомиллионной и крайне воинственной Ацтекской империи. Тот факт, что Кортесу удалось достичь ацтекской столицы Теночтитлан, уйти оттуда, потеряв «всего лишь» две трети своего войска, и пробиться обратно к побережью, демонстрирует и военное преимущество испанцев, и первоначальную наивность ацтеков. Однако, когда Кортес напал снова, ацтеки больше не были наивны и дрались за каждую свою улицу с величайшим упорством. Союзником испанцев, решившим исход войны, на этот раз стала оспа, которая достигла Мексики в 1520 г. благодаря одному зараженному рабу, прибывшему с покоренной испанцами Кубы. Вспыхнувшая эпидемия выкосила ряды ацтеков почти наполовину, включая императора Куитлауака, а уцелевшие были деморализованы таинственной напастью, которая, убивая индейцев, почему-то щадила испанцев — как будто в наглядное доказательство их непобедимости. К 1618 г. мексиканское население, которое перед началом европейского завоевания составляло 20 миллионов, сократились примерно до 1,6 миллиона.
Писарро, который в 1531 г. высадился на перуанском побережье с отрядом из 168 человек и отправился завоевывать Инкскую империю, сопутствовала не менее зловещая удача. К счастью для него и несчастью для инков, оспа, добравшаяся до Перу по суше приблизительно в 1526 г., не только уничтожила большинство многомиллионного населения империи, но и обезглавила ее: среди погибших оказались император Уайна Капак и его законный преемник. Как мы видели в главе 3, борьба за опустевший престол между двумя другими сыновьями Уайны Капака, Атауальпой и Уаскаром, привела к междоусобице, которую завоеватели не преминули обратить себе на пользу.
Когда мы, в Соединенных Штатах, думаем о крупнейших доколумбовых обществах Нового Света, нам, как правило, приходят на память только ацтеки и инки. Мы забываем, что в Северной Америке тоже существовала густонаселенная индейская территория, причем как раз там, где и следовало ожидать — в долине Миссисипи, по сей день одной из самых плодородных наших областей. Правда, в ее случае конкистадоры не участвовали в уничтожении коренного населения напрямую, поскольку за них всю работу успели проделать евразийские микробы. Когда Эрнандо де Сото в 1540 г. первым из европейцев совершал поход по Юго-Восточным Соединенным Штатам, он встретил немало индейских городов, двумя годами раньше потерявших всех своих жителей в результате эпидемий. Переносчиками этих эпидемий были индейцы с побережья, которых заражали наведывавшиеся к ним изредка испанцы. Таким образом, микробы испанцев достигли внутренних территорий континента раньше самих испанцев.
Как бы то ни было, в нижнем течении Миссисипи де Сото еще успел застать многонаселенные города. И хотя после его экспедиции европейцев в долине не было очень долго, микробы из Евразии уже прочно обосновались в Северной Америке и их собственная экспансия продолжалась. К следующему появлению белых в нижнем течении Миссисипи — это были французские колонисты в конце XVII в. — почти ни одного из крупных индейских городов не осталось, а память о них уцелела лишь в виде массивных курганов. Мы только недавно осознали, что на момент прибытия Колумба в Новый Свет многие из обществ, возводивших эти курганы, все еще нормально функционировали и что их коллапс (вероятно, вызванный мором) случился лишь позже, где-то между 1492 г. и постоянным заселением долины Миссисипи европейцами.
В пору моей юности американских школьников учили, что до Колумба коренное население Северной Америки составляло не более миллиона человек. Такая скромная цифра была очень удобна, потому что представляла завоевание континента белыми в менее мрачном свете — ведь получалось, что он был практически безлюден. Однако теперь, в результате археологических раскопок и анализа свидетельств, оставленных первыми европейскими гостями в наших краях, оценка предполагаемой численности индейского населения выросла примерно до 20 миллионов. Для обеих Америк сокращение коренного населения за одно-два столетия после прибытия Колумба оценивается сегодня совсем другими цифрами — до 95%.
Главными причинами этой демографической катастрофы стали микробы Старого Света, с которыми индейцы никогда не сталкивались и против которых, следовательно, у них не было ни приобретенного, ни унаследованного иммунитета. В первых рядах по числу жертв шли оспа, корь, грипп и сыпной тиф, во втором эшелоне — как будто первого было недостаточно — дифтерия, малярия, свинка, коклюш, чума, туберкулез и желтая лихорадка. Масштаб бедствия, вызванного пришлыми болезнями, белые очень часто могли наблюдать собственными глазами. Например, в 1837 г. индейское племя мандан, одно из самых культурно развитых обществ на территории наших Великих равнин, подхватило оспу с парохода, который поднимался по реке Миссури от Сент-Луиса. В одной из манданских деревень из двух тысяч обитателей через две недели осталось меньше сорока.
Яркая иллюстрация на эту тему из истории письменности — слоговая азбука, придуманная около 1820 г. в Арканзасе индейцем-чероки по имени Секвойя. Секвойя видел, что белые люди рисуют на бумаге какие-то значки и что благодаря этим значкам им гораздо проще запоминать и произносить длинные речи. Однако поскольку вместе с подавляющим большинством соплеменников Секвойя был неграмотным и не умел ни говорить, ни читать по-английски, как именно работали эти значки, оставалось для него тайной. Будучи кузнецом, Секвойя начал с того, что изобрел систему, облегчающую учет задолженностей своих заказчиков. Для каждого заказчика он нарисовал картинку, к которой пририсовывались разной величины кружки и линии, обозначающие сумму долга.
Около 1810 г. Секвойя решил сделать следующий шаг и придумать систему записи для родного языка. Он снова начал с рисования картинок, но скоро забросил это занятие как слишком трудноосуществимое — и с точки зрения объема, и с точки зрения его личных художественных способностей. Тогда он стал придумывать отдельные знаки для каждого слова, но тоже остался недоволен результатом, поскольку даже когда счет его знакам пошел на тысячи, конца работе по-прежнему не было видно.
Наконец, Секвойя осознал, что все слова состоят из сравнительно небольшого числа звуковых элементов, которые повторяются во множестве разных сочетаний, — того, что мы называем слогами. Поначалу он придумал 200 силлабических символов и постепенно довел это число до 85, из которых большинство представляло комбинацию одного согласного и одного гласного.
Одним из источников знаков для Секвойи стал сборник упражнений по правописанию на английском, который достался ему от школьного учителя. Около пары дюжин его силлабических символов были непосредственно скопированы с латинских букв, хотя, разумеется, они имели совершенно иное значение, поскольку их английских значений Секвойя не знал. Например, он выбрал значки D, R, b и h, как обозначение для слогов а, э, си и ни соответственно, а значок 4 был заимствована для слога се. Другие символы он получил модификацией английских букв, например, назначив слогам йу, са и на обозначения , и соответственно. Остальные символы были исключительно плодом его воображения — например, (для слога хо), (слог ли) и (слог ну)*. Чрезвычайно точное соответствие фонетике языка чероки и легкость, с которой его можно выучить, заслужили силлабарию Секвойи практически единодушное восхищение профессиональных лингвистов. За короткий срок чероки почти поголовно освоили новую слоговую азбуку, купили печатный пресс, заказали набор оригинальных литер и начали печатать книги и газеты.
Прекрасной иллюстрацией объединения перед угрозой внешней силы является образование конфедерации индейцев чероки на юго-востоке США. Первоначально чероки были разделены на 30–40 независимых вождеств, каждое из которых представляло собой деревню, где проживали около 400 человек. Постепенно разрастание белых поселений стало приводить к вооруженным конфликтам между белыми и чероки. Когда отдельные индейцы грабили или нападали на поселенцев и коммерсантов, белые не могли отличить одно вождество чероки от другого, а потому принимали ответные меры — военные экспедиции или торговый бойкот — без разбора. Как следствие, чероки постепенно начали осознавать необходимость объединения в одну конфедерацию, которая и оформилась в середине XVIII в. Ее начало было положено в 1730 г., когда более крупные вождества выбрали из своих рядов единого лидера, вождя по имени Мойтой (в 1741 г. должность перешла к его сыну). Первой задачей такого лидера являлось наказание лиц, совершавших нападения на белых, и ведение дел с белым правительством. Примерно в 1758 г. чероки упорядочили процесс принятия решений в конфедерации и учредили ежегодный совет, который был смоделирован по образцу знакомых им деревенских советов и проводился в одной и той же деревне (Эчота), тем самым фактически ставшей их неофициальной столицей.