Что почитать: свежие записи из разных блогов

Право мужа наставлять жену было юридически подкреплено – как и обязанность жены повиноваться. Так, в манориальном суде Челгрейва присяжные постановили, что «Марджери Химгейлс потравила чужую пшеницу, а потому пускай муж ее накажет». Закон поддерживал главенствующее положение мужа, и за убийство супруга – хозяина и повелителя – женщина подвергалась наказанию как за измену. Главенствующая позиция мужа, впрочем, несла с собой и ответственность. Он должен был достойно содержать семью и обращаться с женой ласково, а также защищать ее.

скрытый текстМоралисты зачастую заключали свои наставления мужчинам напоминанием, что нет большего утешения в земной юдоли, чем нежная и любящая жена. Насколько мы можем судить по официальным источникам, в XIII-XV вв. семейные разногласия случались значительно реже, чем в XVI веке и позднее – во всяком случае, разногласия, решаемые в суде. Разумеется, мы вправе предположить, что время от времени тот или другой из супругов получал дома трепку в воспитательных целях, а соседи не жаловались, пока ситуация не выходила из-под контроля. Однако то, что мужчине принадлежало доминирующее положение с точки зрения закона – он главенствовал не только над собственной женой, но и над женщинами в целом, являясь, в отличие от них, лицом юридически полноправным – не означало автоматически, что он был вправе использовать свою власть во вред и исключительно по собственному усмотрению. Хотя, разумеется, золотых свадеб было весьма немного, браки, продолжавшиеся двадцать лет, встречались сплошь и рядом, и людям, на много лет связанным друг с другом, просто не оставалось иного выбора, кроме как научиться ладить.

Как обычно в традиционных крестьянских сообществах, первоочередным ожиданием средневековых крестьян, вступающих в брак, было рождение детей, которые рано или поздно начали бы вносить свою лепту в семейный бюджет, а также, в идеале, смогли бы позаботиться о престарелых родителях. Средневековые крестьяне имели, по крайней мере, некоторые представления о процессе зачатия и, возможно, контрацепции; во всяком случае, в низовой литературе роль мужчины нередко описывается достаточно откровенно (в одной из баллад переодевшийся коробейником соблазнитель предлагает девушке «порошок, от которого у девиц пухнет живот»). Разумеется, эти представления в чем-то были мифологичны: так, народное поверье гласило, что близнецы рождаются, если женщина неверна своему мужу. Впрочем, после зачатия роль отца минимизировалась: рождение ребенка было исключительно женским ритуалом. Из комнаты, где происходили роды, мужчин изгоняли. Неудивительно, что в средневековых гинекологических трактатах, составленных мужчинами, нет описания нормальных родов. В лучшем случае, там приводились описания кесарева сечения.

Информация о деторождении содержится едва ли не исключительно в фольклоре. Фольклорные источники отражают запрет на присутствие мужчин у ложа роженицы и тревогу, которую испытывают оба пола при нарушении этого табу. В одной из баллад отец предлагает роженице свою помощь, обещая завязать себе глаза, но молодая мать, вынужденная рожать в лесу, отправляет его за водой и горько сожалеет об отсутствии повитухи. Разумеется, в менее экстремальной ситуации повитуха непременно была рядом с роженицей, как изображено на многочисленных иллюстрациях. Роды были сопряжены с ощутимым риском, особенно если мать была слаба здоровьем или ребенок лежал неправильно. Чем тяжелее проходили роды, тем больше родственниц собирались у одра роженицы. В ход шли не только медицинские, но и символические средства: роды «облегчали», открывая двери, окна, сундуки, комоды… Но, невзирая на все опасности, связанные с деторождением, большинство женщин все-таки выдерживали роды: количество мужских завещаний свидетельствует, что жены – первые жены – в большинстве случаев переживали мужей. В 1550-99 гг. среднее число рождений в семье составляло 6, но, к сожалению, трудно судить о том, насколько эта цифра характерна для более ранних веков.

Помимо рождения и воспитания детей, семейная жизнь, в основном, предполагала для женщины работу в доме, а для мужчины – в поле. Но, разумеется, было в их жизни место и веселью и развлечениям. Как мы уже видели, многие увеселения принадлежали определенному полу или возрасту. Состязания в стрельбе и борьбе и травля быков были развлечениями взрослых мужчин, а перетягиванием веревки или хождением по невысоко натянутому канату могли развлекаться даже и люди старшего возраста. Что характерно, в первую очередь мы располагаем сведениями о типично мужских развлечениях именно потому, что связанные с ними несчастные случаи попадали в официальные документы. Женские развлечения, несомненно, были безопаснее, а потому, к сожалению, оставались за рамками судебных хроник. Женщины танцевали, катались на льду на самодельных коньках и санках, играли в мяч, в шары, в кегли и в кости, зимой - в снежки, отправлялись на лодочные прогулки. Некоторые сельские мероприятия предполагали совместное участие мужчин и женщин – в первую очередь, гильдейные праздники и пиры, на которых присутствовали крестьяне, их жены и взрослые дети. Приходские праздники также позволяли семейным парам развлечься вместе. И, разумеется, соседи тоже задавали обеды, на которые приглашали дружественные семьи. Средневековые супруги вовсе не жили в суровом уединении, без общения с другими парами.

Анализируя крестьянские браки с точки зрения экономической взаимозависимости, юридических предписаний (церковных и светских), фольклорных представлений и реальной практики, мы видим, что современные представления о браке в традиционном обществе зачастую оказываются неверными. Большинство браков не вписываются в зловещую картину «мрачной старины», где жены были рабынями или, в лучшем случае, служанками мужей, а их вклад в семейную экономику считался несущественным. Судебные записи свидетельствуют, что муж и жена вместе сидят за обедом, и, хотя именно жена ставит еду на стол, она не ведет себя как служанка и не стоит за спиной у мужа, пока тот ест. Муж и жена рядом идут по дороге, обсуждая свои проблемы, как это делают Марджери Кемп и ее муж. Различные сферы работы и развлечений вовсе не лишают семейные пары возможности вместе предаваться отдыху. Семья в глазах общества – не просто экономическая единица, но также союз, объединенный общественными обязанностями и совместными удовольствиями. Невозможно измерить подлинный «градус» привязанности между супругами, исходя из средневековых свидетельств, но можно сделать вывод, что жестокость отнюдь не являлась нормой, и муж, как правило, стремился обеспечить жену и отстоять ее интересы. Завещания с обеих сторон отражают высокий уровень доверия и теплых чувств.

Классическая патриархальная модель семейных отношений не вполне применима к средневековым английским крестьянам. Разумеется, закон трактовал мужеубийство как измену, но подобные случаи были настолько редки, что этот закон надлежит рассматривать, скорее, как абстракцию, нежели как реальную практику. Раздельные сферы работы у мужчин и женщин отнюдь не принижали значимость женского вклада в семейную экономику сравнительно с мужским и не служили свидетельством того, что средневековые мужчины считали именно так. В народных сказках на тему «Как муж и жена поменялись местами» оба супруга в равной степени жалуются, что работают больше всех. Отец не доминировал в процессе воспитания детей и отнюдь не являлся полноправным владыкой своих отпрысков; в первую очередь, с воспитанием была связана мать, в лучших традициях культа Богоматери.

Мужчина и женщина вступали в брак не ради развлечения и смены обстановки, они не стремились строить идеальную семью, и, даже если их история заканчивалась словами «и они жили долго и счастливо», это, как правило, случалось без какой-либо целенаправленной сознательной работы. Но средневековые супруги, как и современные, не могли позволить себе идти отдельными путями в браке.

Наиболее адекватное слово, описывающее брак в средневековом английском крестьянском обществе – партнерство. Оно было как экономическим, так и эмоциональным. Брак начинался с договора, обрисовывавшего экономическое состояние будущих супругов; традиционное распределение работ гарантировало, что домашнее хозяйство будет эффективно поддерживаться на плаву; необходимость строить планы на будущее (брак детей, сбережения на старость) требовала взаимного участия сторон. Разумеется, не все «браки-партнерства» оказывались успешными. Иногда муж угнетал жену, иногда тот или иной из супругов не оправдывал возлагаемых на него надежд; но исключения были не так уж многочисленны, и идеал оставался неизменным: муж и жена должны дружно налегать на колесо, чтобы брак оказался успешным. Совсем необязательно рисовать мрачную картину средневековой семьи, чтобы доказать, что она стала иной в современный период. И, разумеется, большое количество разводов в наше время не дает оснований для того, чтобы считать современный брак более совершенным по сравнению со средневековым. Скорее, следует рассматривать институт брака как нечто очень подвижное, способное адаптироваться к экономическим и социальным требованиям времени.

Перевод главы из книги Барбары Ханауолт The Ties that Bound: Peasant Families in Medieval England

Отсюда

С заключением брака молодые люди вступали во взрослый мир – мир, где им предстояло растить потомство и совместно трудиться на благо семьи. Но, помимо практических аспектов семейной жизни, люди всех сословий обсуждали и анализировали хороший и дурной брак, перечисляя добродетели и пороки, которые бывают у мужей и жен. Ни одна стадия человеческой жизни не привлекала такого внимания со стороны моралистов, сатириков и просто любителей порассуждать. Детство и старость бледнеют в сравнении с брачными отношениями! Народная мудрость в отношении брака, со всеми его проблемами и теологическим подтекстом, блистательно подытожена Чосером в красочном прологе к рассказу Батской ткачихи. Из уст Алисон сыплются поговорки и изречения, отражающие мужскую точку зрению на женщин, с их слабость, дурным нравом и безграничным коварством…

скрытый текстМы слабы, правда, но господь взамен
Нам даровал коварство для измен,
Обман и слезы…

При исследовании подлинной жизни средневековых семей полезен как фольклор, так и изучение судебных документов. Большинство семейных пар, изо дня в день занятых выживанием, конечно, не располагало досугом для того, чтобы детально анализировать свою жизнь. Добыть хлеб насущный, вырастить достойных детей, избежать болезни и скопить немного денег на старость… большинство пар чувствовали себя совершенно счастливыми, если им удавалось достигнуть всего этого.

В церковной и народной литературе есть две традиции описания брачных отношений, дожившие до наших дней. Одна традиция – это постоянная война между полами, как описывается в прологе к рассказу Батской ткачихи. Женщины в этой войне устрашают мужей и манипулируют ими при помощи брани, слез и измен. Столкнувшись с пороками женщин, мужчина обычно вынужден прибегать к физическому насилию и колотить жену: «Укротить женщину невозможно словами, это можно сделать только палкой, и кто не бьет свою жену, когда она его оскорбляет, тот дурной глава семьи». Бывает, что роли меняются, и жена бьет мужа. Подобные стычки обычно обрисованы комически, с полным сознанием того, что они нежелательны – и не так уж часты. Изображения жен, бьющих своих мужей, разумеется, предназначены для развлечения, а не в качестве инструкции.

Впрочем, призывы к физическому и эмоциональному насилию в культуре изрядно уравновешены советами, выдержанными в русле второй традиции, которая рекомендует взаимное уважение и благонравие. В «Наставлении для приходского священника» (XIV в.) говорится, что священник на исповеди должен спрашивать у прихожан, помогают ли они свои женам в час нужды, и предостерегать их от ссор. Тот же совет повторяется и в назидательном стихотворении под названием «Как мудрый человек учил своего сына». Отец советует сыну не жениться из-за денег, но поначалу разузнать, достаточно ли девушка кротка, учтива и умна. «Если ты найдешь такую девицу, - говорит он, - лелей и не обременяй ее, потому что лучше есть хлеб в мире и покое, чем обед из сотни роскошных блюд, приправленных ссорой». Муж не должен сердить свою жену и называть ее дурными словами, но исправлять ее промахи мягко и справедливо. Он должен принимать сторону жены, если она жалуется, но прежде хорошенько вникнуть в суть дела, чтобы не пожалеть о своей поспешности. Парное стихотворение – «Как добрая женщина учила свою дочь» - словно в зеркале, отражает советы, данные молодому человеку. Девушке не следует с насмешкой отвергать женихов, но посоветоваться о браке с друзьями и близкими. Чтобы быть счастливой в браке, нужно уважать и любить мужа превыше всего на свете, на дурное настроение отвечать кроткими и ласковыми словами. Кроме того, женщине надлежит быть веселой, верной, неизменно выказывать почтение к мужу и твердой рукой управлять слугами. Короче говоря, добродетельная жена отрицает все рекомендации Батской ткачихи, кроме одной – мудро распоряжаться деньгами.

Литература, художественная и «справочная» (дидактическая), зачастую повествует о брачных ссорах и примирениях, но, если нас интересует истинное поведение людей в подобных ситуациях, следует обратиться к судебным записям. Разумеется, нужно относиться к ним с осторожностью, иначе наше внимание в первую очередь рискуют привлечь «яркие» случаи, связанные с прелюбодеянием и физической жестокостью, даже несмотря на то что их количество в процентном соотношении невелико. Вообще, большинство дел, разбираемых в поместных судах, так или иначе связаны с совместной деятельностью мужа и жены. Речь там идет о наследстве, о суммах (merchet), которую платили крестьяне своему лорду за право взять жену, о завещаниях, согласно которым жена оставалась душеприказчицей. Муж и жена работали в поле и дома как единое целое, и в судебных отчетах нередко фигурируют описания того, как супруги сообща занимались своими делами или вместе ужинали, когда случилась какая-то беда. Число брачных разногласий, завершавшихся трагедией, относительно невелико; так, в 1300-1381 гг. в уголовных судах лишь 0.7 процента всех тяжких преступлений – это преступления, совершенные одним членом семьи против другого. Если рассматривать отдельно убийства, лишь в 8 процентах случаев под подозрение подпадали домашние. Хотя во внутрисемейных междоусобицах, дошедших до уголовного суда, насилие действительно преобладает над прочими преступлениями, судебная статистика показывает, что братья чаще, нежели мужья, склонны были решать семейный спор силой или – в принципе – тащить родичей в суд.

Сообщества своими силами пытались ограничивать любителей ругаться и драться, потому что такие люди нарушали мирное существование деревни или прихода. Так, в Уэйкфилде в 1322 г. судья велел Ричарду Чайлду найти поручителей в знак того, что он «вернет жену домой и будет обращаться с ней достойно, честно и учтиво». В других случаях вмешивались родственники жены. Томас Эсхолф подал в суд на Джона де Скоулза, объявив, что они условились, что Джон будет обеспечивать Элен, дочь Томаса, едой и одеждой. Но Джон выгнал ее из дома и избил, так что она больше не могла там оставаться. Джон возражал, утверждая, что Элен ушла, забрав с собой все имущество. В другом случае избитая жена обратилась к брату, прося защиты от буяна-мужа. Брат ворвался в дом и навеки успокоил драчуна ударом топора.

Ревность и неверность также вносили разлад в семью и в сообщество. Моралисты убеждали мужчин и женщин не поддаваться ревности, потому что это верный способ рассориться с супругом. Но, разумеется, изменников наказывали. Так, Уэйкфилдский манориальный суд вызвал Джона Кенварда, который сошелся с Элис, дочерью Саймона из Гепворта, выгнав из дома свою жену. Сообщество сочло необходимым прибегнуть к серьезным санкциям: Джон заплатил крупный штраф – шесть шиллингов восемь пенсов – за неявку в суд. Другой мужчина, обвиненный в сожительстве с женщиной легкого поведения, заплатил сорок шиллингов штрафа. Впрочем, судебные записи свидетельствуют о том, что не только мужчины, но и женщины сбивались с пути истинного. Так, жена Томаса Лэнгсфилда изменила мужу и сбежала из деревни, прихватив с собой имущество супруга.

Супружеская неверность вполне могла послужить поводом для убийства. Джон Эдвин из Уэлда и Эмма, бывшая жена Уильяма Карпентера, а ныне сожительница Джона предстали перед судом в Хантингдоншире по обвинению в убийстве Уильяма. Впрочем, чаще бывало, что муж убивал жену и/или любовника. Так, Роберт Баузерман убил Джона Доти, который явился к нему домой ночью, когда Роберт спал, на свидание с его женой. Проснувшись, Роберт обнаружил, что жены рядом с ним нет; увидев ее в соседней комнате с Джоном, он убил незваного гостя. Давние претензии, усугубленные раздельным проживанием и воспитанием детей, также порой становились причинами преступлений. «Вечером 29 марта 1271 года Уолтер Бедель из Ренхолда пришел в дом своей жены Изабеллы, дочери Рейнольда, и попросил ее сходить с ним в Ренхольд и забрать бушель пшеницы, который он хотел дать ей для пропитания сыновей. Она пошла с ним. Когда они добрались до Долгого луга, Уолтер ударил ее ножом выше левого уха».

Брачные обеты, хотя они и ставились несколько ниже обета целомудрия, было нелегко расторгнуть. В английских церковных судах фигурируют несколько поводов для расторжения брака, но не все с одинаковой частотой. Слишком ранний брак и брак по принуждению достаточно редко появляются в прошениях о разводе – возможно, это свидетельствует о том, что подобные браки и заключались нечасто, поскольку общество, как и церковь, питало отвращение к таким союзам. Расторгнуть брак из-за родства было возможно, но не так просто. Зато двоеженство/двоемужество и наличие более раннего сговора – в ту пору, когда согласие сторон было достаточным условием для того, чтобы брак считался состоявшимся – вели к многочисленным спорным ситуациям и не раз становились поводами для развода.

Наличие предыдущего сговора было весьма распространенной причиной для расторжения брака – или, как минимум, расследования его законности. Церковный суд расследовал подобные дела тщательно и осторожно, потому что, к сожалению, они не раз становились полем для злоупотреблений и мошенничества. Одна из сторон могла заручиться поддержкой третьих лиц, готовых подтвердить наличие предыдущего сговора, и, таким образом, добиться расторжения брака. В одном случае, в Или, Уильям Чилтерн, два года назад обвенчавшийся с Амисией Нен, внезапно объявил, что уже был женат до того и потому его брак с Амисией надлежит считать незаконным, и что он «сделал это со зла». Некто Джоан Сквайр, условившись с Уильямом, подтвердила, что они были женаты на момент заключения брака с Амисией и что от этого союза были дети. Суд аннулировал брак Уильяма и Амисии. Однако вскорости Джоан сама вышла за другого и тем разоблачила свое мошенничество. Суд был вынужден признать свою ошибку и объявить союз Уильяма и Амисии действительным с самого начала.

В случае с внебрачным сожительством суды обычно старались сподвигнуть мужчину и женщину к официальному заключению брака, если только к тому не было препятствий. Зачастую при разборе таких дел в суде пара объявляла, что она уже жената, или же ей предписывалось сделать это как можно скорее. Но, однако ж, стороны могли и проявить упорство. Так, в 1376 году Томас Барбо и его возлюбленная Джоан Сестер предстали перед судом по обвинению в сожительстве. Джоан объявила, что они поженились в прошлом году в Стоурбридже, и попросила, чтобы Томаса официально объявили ее мужем. Но Томас оспорил слова подруги. Он сказал, что незадолго до праздника Крестовоздвижения объявил Джоан, что между ними все кончено. Однако, увидев, что она уходит, он впал в такое уныние, что чуть не покончил с собой. Явившись в слезах к Джоан, он сказал: «Если ты останешься со мной, я буду тебе верен». Джоан ответила, что не прочь остаться. Томас продолжал: «Джоан, я клянусь, что хочу жить с тобой», и Джоан ответила, что она согласна. После этого они стали жить как прежде. В суде Томас утверждал, что не намеревался вступать в брак, а только сожительствовать с Джоан. Суд добился компромисса, вынудив Томаса поклясться, что он откажется от «блудного сожительства» – или, в случае рецидива, возьмет Джоан в законные жены. Через два года Джоан стала женой Томаса. Видимо, он и впрямь не мог жить без нее :).

Вообще характерно, что священнослужители в подобных случаях играли, скорее, роль семейных консультантов, нежели строгих судей, хотя, разумеется, признавали, что некоторые пороки способны сделать узы брака непереносимыми. Показателен случай Роберта Хенденбая и его жены Маргарет, которая обратилась в йоркский суд в 1390 году, прося разрешения разъехаться с мужем из-за его жестокости. Суд посоветовал им попытаться «достичь примирения»: «если помянутый Роберт в будущем станет дурно обращаться с Маргарет и это докажут два надежных свидетеля, тогда помянутая Маргарет вправе получить развод». Суд зачастую требовал, чтобы муж в качестве гарантий примерного поведения в будущем нашел поручителей или внес залог деньгами или имуществом. Конечно, не все споры завершались примирением супругов. Так, Джон Колуэлл и его жена попросили о дозволении разойтись, потому что они «жили в ежедневном страхе за свою жизнь и предпочли бы жить в тюрьме, чем вместе». Им было разрешено жить отдельно, однако суд позаботился о том, чтобы детям Джона было выделено содержание. В плане соблюдения интересов детей характерен следующий случай: Гавиза, дочь Уильяма из Шеррингтона, вышла замуж и получила в приданое некую семейную недвижимость. Затем она оставила мужа и ушла жить к Томасу из Ширфорда. У них родился внебрачный сын, потом еще трое детей. Хотя церковные и светские власти порицали Гавизу (ее безуспешно увещевал даже знаменитый Роберт Гроссетест, канцлер Оксфордского университета и епископ Линкольнский), они не стали возражать, когда сын Гавизы предъявил свои права на материнское имущество в качестве законного наследника. Здесь, конечно, сыграло свою роль то, что у Гавизы не было детей в первом, официальном браке.

В плане достигнутого хотя бы временно компромисса интересен пример знаменитой визионерки Марджери Кемп: после четырнадцати родов она добилась от мужа, донимавшего ее требованием плотских утех, права хранить целомудрие при том условии, что они останутся жить в одном доме, будут есть за одним столом и она выплатит его долги. (Впрочем, в дальнейшем Кемпы все-таки разъехались и жили порознь, пока муж не состарился – тогда Марджери взяла его к себе и ухаживала за ним.)

Что характерно, разногласия свекровей и невесток, столь часто и драматически описываемые в фольклоре, в реальности возникали куда реже. Не в последнюю очередь это было связано с тем, что родители мужа редко жили с ним и его семьей – в большинстве случаев старики предпочитали жить отдельно от взрослого сына, пока у них хватало сил. Ссоры со старшим поколением редко возникают в судебных записях и почти никогда не становятся причиной преступлений. Марджери Кемп, при всех ее семейных сложностях, была доброй и любящей свекровью. Ее сын женился на немке и привез жену домой, чтобы познакомить с матерью, но спустя месяц после приезда скончался. Марджери лично отвезла вдову к ее родне в Германии, сочтя неприличным отпускать молодую женщину в путешествие одну.

В к. 12 – начале 13 в. замки мало изменились с саксонских времен: т.н. холл (зал) становится центральным местом любого более или менее крупного строения (в монастыре роль зала выполняла трапезная, в университетах зал был местом общих собраний, и т.д.). В зале люди жили, ели, устраивали игры и шумные забавы, молодежь могла состязаться в фехтовании или играть в шары; в забавах участвовали собаки, которые искали кости, брошенные на пол, и дрались между собой; ночью здесь, на подстилках из тростника, спали слуги. Главный зал не стоит считать унылым и мрачным помещением, куда приходили только для того, чтобы попасть по лестнице в другие комнаты. Средневековый зал был просторным и гостеприимным – он являлся центром жизни в замке. В зале, помимо столов и скамей, стояли и шкафы, в которые можно было складывать все необходимые вещи (в том числе пожитки слуг и оружие), и умывальники, и поленницы, и шкафы для посуды. Спинки кресел украшали обычно кусками декоративной ткани (т.н. дорсарами), а на кресла и скамьи накладывали подушки или вышитые покрывала.
скрытый текстРукомойники использовались до и после еды; к каждому сидящему за большим столом пажи подносили специальные емкости для умывания, а также маленькие полотенца, чтобы вытереть руки. Менее знатные гости и слуги пользовались общими тазами, стоящими у входа. Если вспомнить, что вилок в то время не было и их заменяли пальцы, становится ясно, что умывальник был весьма необходимой частью интерьера. В конце зала строили помост, где стоял широкий стол, за которым обедали хозяин замка с гостями. Этот помост обычно отделялся от остального зала балдахином или занавесью из шерстяной или шелковой материи.
За исключением хозяйских покоев (солара), которые служили и спальней, и гостиной, главный зал был единственной большой комнатой в замке. Другие постройки, находящиеся во внутреннем дворе замка, по большей части деревянные, возводились для хозяйственных нужд, и между ними устраивались переходы, иногда по приставным лестницам, и коридоры. В богатых домах стены изнутри могли быть оштукатурены и даже расписаны фресками. В случае большого наплыва гостей деревянные дворовые постройки могли служить для них жильем, столовыми, комнатами отдыха и временными кухнями. Вода переносилась с места на место лишь вручную – в кадках, бочках и тазах; централизованного водоснабжения и канализации в замках предусмотрено не было, а освещение обеспечивалось только факелами или свечами.
Пищу, в отсутствие специального кухонного помещения, нередко готовили прямо по дворе замка, в больших котлах, и относили наверх по внутренней лестнице
Необходимым атрибутом большого господского дома или замка служило специальное помещение, где хранились разные домашние принадлежности и столовое белье, а также предметы гардероба, платья, занавеси, покрывала, подушки и т.д. В этом помещении также держали все ценности – кубки, чаши, кувшины и миски из драгоценных металлов, а также специи и восточные сладости. В кладовых находились запасы вина и пива, причем последнее обычно варили здесь же, на территории замка.

В окнах королевских замков и дворцов начало появляться стекло, но оно еще отнюдь не вошло в широкий обиход. В манорах и замках «рядовых» лордов окна не стеклили, однако маленькие кусочки стекла могли вставлять в орнамент оконного переплета – в качестве украшения. В качестве защиты от дождя и ветра служили ставни. В обиход начали входить ковры – их появление в Англии связано с именем Элеоноры Кастильской; крестоносцы, вероятно, также внесли свой вклад в распространение этой детали интерьера. Возвращаясь с Востока, они почти наверняка везли с собой красивые ковры. Иностранные торговцы, приезжающие на крупные английские ярмарки, обнаружили там спрос на ковры и начали закупать их в больших количествах и ввозить в страну.
Украшая жилые дома, церкви и соборы, обычно использовали три основных цвета – красный, голубой и желтый с небольшим добавлением золота. Вообще, в своих постройках англосаксы предпочитали дерево, а норманны – камень.
Дешевой глиняной и деревянной посудой пользовалось, преимущественно, беднейшее население, тогда как более состоятельные люди использовали металлические тарелки, чаши и т.д.
В каждом маноре был обнесенный стенами сад, за которым тщательно ухаживали и где выращивали цветы, целебные травы, овощи и фрукты; для производства масла выращивали ореховые деревья, упоминаются также капуста, горох и бобы, свекла, лук, чеснок, хмель. Что касается цветов, то хроники упоминают о розах, лилиях, подсолнухах, фиалках, маках и гвоздике. При маноре мог находиться и собственный водоем или пруд, где разводили рыбу. Основным средством придания кушаньям сладости служил мед, поэтому в поместьях зачастую была пасека.
Городские дома, преимущественно, строили из дерева, а крышу покрывали соломой, но частые разрушительные пожары привели горожан к мысли о том, что нужно позаботиться о собственной безопасности. Королевские и шерифские указы рекомендуют строить дома с черепичными крышами и железными трубами. Тем не менее, верхние этажи домой по-прежнему сооружались из дерева. В городских домах на первом этаже размещался зал – главное жилое помещение – к которому со двора примыкали пристройка с кухней, а также комната хозяев. Наверху располагался чердак. По обеим сторонам улицы вырывались канавы, куда вместе с дождевой водой стекали нечистоты и грязь; за тем, чтобы эти канавы не засорялись и не перегораживались, следили городские власти (они же штрафовали жителей и за выброс мусора и нечистот прямо на улицу).
Дома крестьян были очень похожи на деревянные жилища горожан – такие же простейшие сооружения с жилым помещением, к которому пристраивались небольшие сараи и навесы. Поля не были огорожена изгородями, а границы наделов отмечались полосками невспаханной земли; в лесах пасли свиней, а крупный рогатый скот, как правило, выпасался на общинных пастбищах.
Основными качествами жилища крестьянина и ремесленника были водонепроницаемость и способность сохранять тепло, при этом столь распространенные в средневековой Англии дома со сложенными из веток стенами и соломенными либо камышовыми крышами вовсе не отличались прочностью и надежностью. Воры с легкостью могли проникнуть в дом, подкопав одну из стен или прорезав в ней дыру – это было гораздо проще и безопаснее, чем пытаться взломать запертую дверь. Пол был земляной – его покрывали камышом или соломой, ради тепла и удобства для ног. В деревенском доме могло быть и два этажа – второй, в таком случае, служил чердаком, где обычно хранили припасы, а иногда и спали. Огонь в сложенном из торфа или дерева очаге курился круглые сутки в центре комнаты, а дым выходил через отверстие в крыше (дымовые трубы были значительной роскошью). Деревянные дымоходы, как правило, были повсеместно запрещены из-за существенной опасности пожара, а приобрести железную трубу (стоимостью ок. 2 шиллингов) могла не каждая семья.
Если дом принадлежал ремесленнику, то непременной деталью интерьера было большое окно в передней стене, с двумя горизонтальными ставнями, нижняя из которых служила прилавком и витриной для выставления товаров. Ремесленник значительно экономил, если ему не приходилось входить в дополнительные расходы и пристраивать к дому мастерскую и лавку.
Беднейшие крестьяне, как правило, ютились в одной комнате, чуть более состоятельные – в двух. В окнах, разумеется, не было стекол – только деревянные ставни, которые закрывались на ночь. Мебель была самая простая – стулья стоили дорого, и не всякий крестьянин мог их приобрести. Большинство обходилось простым деревянным столом и сундуками, в которых хранили вещи и на которых сидели. Инструменты и посуда висели на крюках вдоль стен. Бедные семьи нередко спали вповалку на полу, на соломе; более состоятельные могли обзавестись деревянной постелью, на которой спал глава семьи с супругой.
Еду готовили в котелке, повешенном над огнем, и пользовались деревянной или глиняной посудой. Свечи были так дороги, что крестьяне обычно обходились самодельными светильниками, сделанными из камышинки, обмакнутой в животный жир. В отсутствие отдельного помещения для скота (как правило, мало кто считал необходимым строить хлев для двух-трех овец или одной коровы), на ночь летом животных загоняли прямо в дом, а зимой они проводили там круглые сутки – для этого нередко жилище разделялось перегородкой.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/43199.html

Еще немного
Средневековые крестьяне - богатые и бедные.

Сложно говорить о «среднем уровне жизни» для всех крестьян, как невозможно судить о среднем размере дома или надела.

скрытый текстНам известны списки имущества, принадлежавшего среднезажиточным крестьянам; так, некая Агнес из Малла имела дома медный котел емкостью в галлон, медную же кастрюлю ценой в шесть пенсов, два сундука без замков, но с крышками, один сундук без крышки и без днища, складной стол (кóзлы с положенной поперек доской). Другой крестьянин, Томас из Фриза, владел чаном, бочонком для эля и другим – для сока, скатертью, стулом, прялкой, сундуком, «разной столовой утварью», лопатой, топором, бороной, а также гребнями для шерсти и для льна. У Джона Уолла, зажиточного человека по деревенским стандартам, были «обычный стол на ножках», полотенце, серебряная ложка (одна), табурет, кубок для питья, одеяло и две пары простынь, матрас, сундуки, лампа и даже печь для обжига; для сельскохозяйственных работ он располагал двумя окованными железом повозками, одной навозной телегой, плугом, лошадиной запряжкой, вилами для навоза, вилами для уборки снопов, веялкой, топором, ситом и лукошком для семян. В беднейших семьях могло не быть даже этих, казалось бы, минимально необходимых вещей; так, в 1279 г. некий безземельный крестьянин на смертном одре завещает передать церкви свое сюрко, а сестре (прокаженной) отдать корову – свое единственное достояние (однако по итогам корову получил лорд, предъявивший свои права на имущество покойного). В Уэйкфилде сбежавшая из манора сервка оставила после себя всего-навсего небольшой сундук, пустой кувшин да мелкую кухонную утварь стоимостью в 4 шиллинга 2 пенса.

Посуда для повседневного пользования (миски, кувшины, горшки), судя по результатам археологических раскопок, была дешевой и изготовлялась на месте, причем не всегда обжигалась в специальных гончарных печах; тонкие и дорогие глазурованные кувшины ценились в крестьянских семьях весьма высоко – их привозили с дальних ярмарок и из крупных городов, порой за сотню миль. Серебро – особенно серебряные ложки – служили не только показателем статуса; также это была форма накопления и сбережения доходов. Они играли примерно ту же роль, что и женские украшения, одновременно демонстрируя семейное преуспеяние и служа эффективным способом хранения активов. Поскольку в деревенские дома, зачастую сложенные из самодельных кирпичей (глина пополам с соломой) или из плетеных щитов, обмазанных глиной, несложно было вломиться, крестьяне хранили серебряные ложки и прочую ценную утварь в запертых сундуках. Насколько ценным считалось нажитое имущество, можно судить по тому, какое количество записей повествует о несчастных случаях, связанных со спасением домашней утвари и иного добра. Так, одна женщина побежала было к колодцу за водой, чтобы залить начавшийся в доме пожар, но, сообразив, что тем временем успеет сгореть полотно, бросилась за ним в пылавший дом.

Можно вообразить себе внутренность среднезажиточного деревенского дома. В центре находился очаг – на небольшой возвышении, чтобы не загорелась солома, которой был устлан пол (тем не менее, судя по количеству бытовых пожаров, случалось это сплошь и рядом, если из очага выпадал уголек – и нередко в таких случаях гибли младенцы, которых придвигали в колыбельке поближе к огню). Над очагом висел глиняный горшок на треноге, а может быть, стоял медный котел. На огне почти непрерывно что-нибудь подогревалось или варилось – молоко, вода, сусло, каша и так далее – чтобы жар не пропадал даром. В некоторых домах был глиняный дымоход; остальные топились «по-черному». Миски, кувшины, ведерки, столовые приборы хранились в сундуках; частью меблировки непременно был стол – складной или «настоящий, на ножках». Складной стол был удобен тем, что его можно было убрать на ночь и лечь спать на полу – или же вынести на улицу в хорошую погоду, чтобы поужинать на свежем воздухе. Впрочем, такие столы бывали весьма ненадежны. В одной судебной жалобе говорится, что некто придя в гости к соседу и заведя горячий спор, ударил кулаком по столу в подтверждение своих слов, и противоположный конец доски, поднявшись, хватил его по лбу :). Там же, в доме, с потолка свисали копченые окорока, вяленая рыба и прочие припасы, а также развешанная для просушки одежда и ткань. Те семьи, которые не могли позволить себе покупку стульев и табуретов, обходились скамьями.

Более зажиточным семьям не приходилось тесниться в одной комнате; так, у одного торговца скотом в Йорке в доме был погреб, где хранились ткань, соль, серебряные ложки и прочие семейные сокровища; в комнате стояли кровати и сундуки; и была отдельная кухня. Верхом же роскоши, по деревенским меркам, была отдельная комната для гостей. На верхнем этаже (на чердаке) нередко отводили место для жилья престарелым членам семьи, если у выросших детей не было возможности отселиться. К сожалению, судя по судебным записям, несчастные старики нередко сваливались, карабкаясь по приставной лестнице наверх.

Помимо очага, дополнительным источником света служили, разумеется, свечи – но стоили они достаточно дорого и считались, скорее, предметом роскоши (фунт твердого свечного жира стоил в четыре раза дороже мяса). Ложась спать, хозяйка прикрепляла свечу на специальную подставку на стене или ставила на полку у постели – и не забывала задуть, чтобы ночью та не упала и не подожгла солому на полу. К сожалению, пожары по небрежности случались нередко, и в средневековых наставлениях по домоводству всячески напоминалось, что свечи, во всяком случае, нужно ставить подальше от постели.

Спали на соломенных тюфяках; судя по всему, только самые бедные семьи не могли позволить себе постельное белье. Муж и жена спали в одной постели, иногда вместе с грудным ребенком (или, как уже было сказано, ставили колыбельку возле очага); прочие дети зачастую спали все вместе в другой. В домах побогаче были пуховые перины и подушки, которые передавали детям по завещанию; но даже в 1557 году священник Уильям Харрисон, сетуя на изнеженность нынешнего поколения, описывает постель, на которой спал в юности: «Наши отцы и мы сами частенько спали на соломенных тюфяках, покрытых только простыней, под тонкими одеялами, с круглым поленом в головах вместо подушки. Если случалось так, что какой-нибудь человек обзаводился матрасом или периной или клал голову на набитый мешок, то он уж мнил себя богатым и устроенным не хуже лорда. Слугам же приходилось очень стараться, чтобы обзавестись простыней, поскольку они спали на тюфяках, и стебли соломы кололи им бока».
https://tal-gilas.livejournal.com/222147.html

Утвердившись в Англии, норманны активно строили не только замки, но и соборы и монастыри; именно церковь, во многом, выполняла образовательные и культурные функции, и монастыри нередко становились центрами притяжения для тех, кто стремился посвятить себя общественной жизни. Если монастырская церковь была достаточно велика и являлась собором, то возглавлявшим ее духовным лицом уже был не аббат, а епископ, который имел право председательствовать на собрании каноников (т.н. капитуле). Настоятель монастыря (приор) и монахи содержали в должном порядке монастырские постройки.

Необходимая терминология :)
Собор – епископская церковь, главная в епархии.
Епархия (диоцез) – часть страны, церковный округ, возглавляемый епископом.
Приход – низшая территориальная единица церковного устройства; часть владений лорда.

скрытый текстМонастырь представлял собой весьма развитую структуру. Помимо помещений для собственных нужд монахов (трапезная, зал капитула, скрипторий, лазарет), при соборе нередко существуют специальные помещения для раздачи милостыни; школа для сирот и детей бедноты; конюшни и амбары для хранения зерна (из этих амбаров, т.н. десятинных, зачастую идет выдача «пособий» в голодный год). Постоялых дворов в Англии в это время не так уж много, поэтому путник, будь он купец или бродячий музыкант, вполне может рассчитывать на пищу и кров в монастыре. Одной из обязанностей монахов было оказывать гостеприимство проезжим и странникам и заботиться о них; размещали гостей в разных помещениях, в зависимости от сословной принадлежности каждого: комнаты к югу от входных ворот предназначались для бедных гостей и паломников, помещения в глубине двора отводились представителям более состоятельных сословий, а в покоях настоятеля принимали знатных феодалов или даже самого короля. В монастырь могли приходить и торговцы, предлагая свой товар, а иногда даже на церковном дворе, если он был достаточно просторен, устраивалась настоящая ярмарка. Также при монастыре обычно были пекарня, мельница и пивоварня.
Что касается иерархического устройства монастыря, то возглавлял его аббат, вторым лицом в обители был приор, являвшийся главным помощником аббата, а третьим – субприор, далее следовали монахи. Регент выполнял обязанности руководителя хора, иногда и библиотекаря; келарь фактически был управляющим и занимался всеми сторонами хозяйственной жизни монастыря; альмонарий занимался распределением милостыни; монастырский лекарь заботился о больных; один из опытных монахов отвечал за воспитание послушников. В женских монастырях организация и распорядок дня были примерно такими же.

В «Хронике» Жослена Бракелондского мы встречаем интересные сведения о выборе нового аббата. В Сент-Эдмуднсбери, в 1174 г., аббатом был Гуго, к тому времени уже глубокий старик. При нем монастырь погряз в долгах; ростовщики-евреи, ссудившие аббату деньги, взимали огромные проценты, и бедный аббат пребывал в совершенной растерянности. В 1180 г. Гуго умер от лихорадки, и после кончины аббата его слуги безжалостно разграбили занимаемое им помещение. Король назначил над монастырем опекуна и продолжал получать с обители доходы вплоть до 1182 г., пока наконец не счел возможным назначить выборы нового аббата. Шестеро старейших монахов выбрали из числа своих собратьев трех кандидатов, которых сочли достойнейшими, пешими отправились с этим списком к королю и, в его присутствии, после долгих обсуждений, избрали преемника Гуго. Новый настоятель получил статус пэра, стал лордом манора и имел под своим началом пятьдесят рыцарей. Целых четыре года понадобилось новому аббату на то, чтобы вернуть долги ростовщикам. Когда, наконец, с ними рассчитались, то выдворили за пределы обители и настрого запретили возвращаться.

Главный монашеский орден – бенедиктинский (основан в 529 г.). К нему принадлежал и св. Августин, апостол англосаксов. Также существуют ордена картезианцев (основан в IX в.), цистерцианцев (осн. в конце XI в.) и августинцев (осн. в V в.). Кроме обычных, возникли и рыцарские ордены; орден храмовников был основан в Иерусалиме в 1118 г., под управлением монахов-августинцев. Рыцари Св. Иоанна Иерусалимского, или госпитальеры, основали свой орден в 1092 г. Монашеский орден Святой Троицы, или тринитариев, был основан в 1197 г. для освобождения из неволи христианских пленников.

Аббаты занимали то же положение, что и лорды маноров, и у них были свои арендаторы – крепостные и свободные. Монастырские хронисты зачастую жалуются, как трудно бывает келарям собирать «урожай серебра» - т.е., пенни, взимавшееся с каждого домовладельца-арендатора взамен отбывания трудовой повинности – жатвы на монастырском поле: «Прежде чем город получил свободу, все они работали в жатву, как крепостные; от такой платы были освобождены лишь рыцари и священники». Если келарям не удавалось получить долг с богатых людей, то, дабы собрать искомую сумму, они нередко накладывали арест на имущество бедняков, забирая у них табуретки, котлы и даже входные двери. Это привело к таким беспорядкам, что в конце концов «урожай серебра» заменили другими налогами – например, в Лейкенхите жители должны были выловить в болотах четыре тысячи угрей; кроме того, монахи требовали от арендаторов отводить свой скот на ночь в монастырские загоны – чтобы получать навоз (но, естественно, жителям хотелось подобным образом обогащать собственные земли). Люди, которые изначально селились вокруг монастырей ради защиты и работы, постепенно добивались независимости и вместо отработок на монастырских землях платили денежную или продуктовую ренту.
Вообще, хозяйство монастыря напоминало хозяйство крупного замка или манора: монахи разводили скот, выращивали овощи, сеяли пшеницу и пекли собственный хлеб, делали сыр, сбивали масло, варили пиво, а во время ярмарок обменивали произведенные продукты на соль, вино, пряности или какие-нибудь хозяйственные принадлежности.

«На содержание соборного настоятеля Джона, к Рождеству (букв. «к рождественскому сбору налогов»), 7 фунтов 10 шиллингов. К Пасхе, тому же Джону, 8 фунтов. Ему же – 8 фунтов к Иванову дню. Ему же – к Михайлову дню 8 фунтов 10 шиллингов. Ему же – за проданное на корню зерно 26 фунтов. Ему же – за сыры и обмолоченное зерно 20 фунтов 16 шиллингов 10 пенсов. Ему же – за шерсть 6 фунтов 13 шиллингов 4 пенса. Ему же – выплата таллажа в 39 фунтов. Итого: 134 фунта 10 шиллингов 2 пенса» (Из Винчестерских хроник).

И, разумеется, уважающее себя аббатство не может обойтись без скриптория и библиотеки.

О борьбе светской власти с церковной за сферы влияния, а также историю Томаса Беккета см. здесь: http://ru.wikipedia.org/wiki/Бекет,_Томас

Деревенская церковь составляла неотъемлемую часть манора. Ее посещали и лорд, и виллан. Поскольку церковь была основана, в большинстве случаев, одним из благочестивых предков лорда, то лорд имел право назначения священника для деревни – человека, которого он считал пригодным для отправления богослужений (т.н. право патронажа). Приходской священник брал на себя ответственность за содержание алтаря, а прихожане поддерживали в должном виде остальные части помещения. Иногда именно в церкви хранились пожарные багры, которые применялись для того, чтобы стаскивать с крыш горящую солому (багры специально держали в приходской церкви, чтобы жители деревни могли гарантированно найти их здесь в случае необходимости). Также в церквях Северной и Северо-Восточной Англии нередко хранился плуг, который выносили в Пахотный понедельник – первый понедельник после Крещения. Плуг освящался накануне пахоты, что служило символическим началом земледельческих работ.
Также приходская церковь часто является местом проведения заседаний манориального церковного суда; именно здесь вилланы встречались с церковным судьей, обязанности которого выполнял церковный староста, и его помощниками. Кроме того, здесь решался вопрос об уплате церковной десятины.

Среди манориальных обычаев, связанных с церковью, были и такие:
- арендаторам, которые приходили уплатить ренту, бесплатно предлагалась кружка эля;
- церковный судья получал приношения ячменем, из которого, в виде особой привилегии, варил пиво и продавал, а выручка шла на содержание церкви;
- длина крестьянского пахотного надела определялась длиной церковного нефа.

На церковной паперти или во дворе церкви проводилось следствие и разбирались споры во время «сессий» манориального суда – там собирались представители соперничающих сторон, служилась месса, и спорщики клялись, что говорят правду, а соседи выступали в роли свидетелей. Также на паперти или в одном из церковных помещений могла находиться приходская школа.

Краткий очерк соц. структуры.

Знать
Норманнское и саксонское дворянство (потомственное и новое; разных степеней достатка – от богатых графов до безземельных «сэров» из горожан и йоменов, получивших рыцарское звание в прошлом поколении за военные заслуги). NB: вальтер-скоттовское «тан» (вспомните Седрика Сакса) - понятие весьма расплывчатое и обозначает не только представителя старой англосаксонской знати; «тан» - это человек, который держит землю от короля или лорда и обязан ему военной службой (древнеангл. thegen – «воин»); фактически, это может быть любой свободнорожденный, не обязательно благородного происхождения. Точнее сказать, Вальтер Скотт смешивает саксонских танов с шотландскими (шотландский «тан», действительно, по рангу фактически равен графу и является главой клана). На нашей игре термин «тан» не употребляется.
В системе английских титулов (peerage) низшим является барон (титул введен Вильгельмом Завоевателем; обозначает непосредственного вассала короля, по аналогии с французской феодальной системой); также наличествуют граф (примерно с IX в.; обозначает достаточно крупного землевладельца, который держит свой фьеф от короля) и рыцарь («благородный сэр»; аналогично – «благородная дама»; рыцарь может быть и безземельным). Маркизы, виконты и герцоги на данный момент в системе не присутствуют (не раньше XIV в.!).

скрытый текстСвященнослужители. Архиепископы (Йоркский и Кентерберийский), епископы, городские и деревенские (приходские) священники, монахи и монахини из аббатств, настоятели аббатств и городских церквей… Монахи могут жить и вне обители – например, вести отшельнический образ жизни (вспомните отца Тука из «Айвенго»), странствовать, собирая пожертвования на нужды братии и проповедуя, жить в замке в качестве замкового капеллана, личного духовника хозяина или хозяйки, хрониста, наставника детей. Монахини, хотя они и более ограничены в территориальных перемещениях, также могут жить в замке или богатом доме в качестве наставницы молодых девушек. Монахини не имеют право исповедовать, даже друг друга (в монастыре исповедь у них принимает специально назначенный духовник-монах). В монахи может пойти человек практически любого происхождения – будь то младший отпрыск дворянского рода, которому все равно не светит наследство (в таком случае клерикальная карьера будет для него весьма желательной и, скорее всего, на ней будут настаивать родители), йомен, купец и даже серв. Серв, постригшийся в монахи, получает статус «вольного», и бывший лорд утрачивает все права на него; но если серв-монах вновь становится мирянином, то снова получает «крепостной» статус и возвращается в прежнее состояние.

Представители королевской власти (не стоит путать должность и дворянское звание; шериф – это административная должность, но при этом человек, на нее назначенный, по происхождению и нынешнему состоянию может быть гораздо ниже местных баронов – вплоть даже до того, что он может _не быть_ дворянином). Должность облекает человека значительными привилегиями и полномочиями: так, шериф обладает правом беспрепятственно войти в любой дом и замок на земле подведомственного ему округа, по одному лишь подозрению, что в этом доме/замке скрывается преступник. Также к представителям местной администрации относятся: шериф, судья (его обязанности может исполнять шериф, местный лорд либо некто, специально назначенный свыше), мэр (если наличествует в данном городе), бейлиф, королевский наместник, городской совет (консулат) – и т.д., в зависимости от специфики местного управления. Должность может быть как выборная (торговый старшина), так и назначаемая (присяжные). Административные должности занимают только лично свободные (свободнорожденные) люди.

Лица неблагородного происхождения
Купцы и ремесленники (разработанной системы гильдий как таковой еще не существует; но некоторые черты организации уже есть – например, определенные условия при приеме подмастерьев, соблюдение единой цены, торжественная клятва изготовлять продукцию надлежащего качества и соответственные репрессии за «обмер и недовес»; «корпоративные» праздники и покровители). Некоторые города – например, Йорк – входят в крупные международные торговые объединения, а потому быстрее развиваются и богатеют (и, соответственно, становятся своеобразными центрами притяжения – туда сходятся на заработки, на ярмарку, в надежде воспользоваться городскими привилегиями и т.д.).

Крестьяне:
Йомены – свободные держатели земли (арендаторы), ремесленники и фермеры; могут получить земельный участок от лорда, но при этом не становятся от него лично зависимыми и вольны по собственному желанию бросить надел и переселиться куда угодно.
Сервы (крепостные, виллане) – лично несвободные крестьяне-арендаторы, фермеры либо ремесленники (кузнецы, мельники и т.д.), не владеющие собственным наделом и обязанные выполнять за пользование землей трудовые повинности в пользу лорда. Серв не имеет права покинуть место своего проживания без ведома лорда – в противном случае, он считается беглым. Серва можно продать, но лишь с землей, на которой он проживает. Все имущество серва, движимое и недвижимое, принадлежит лорду и может быть изъято по желанию последнего; так же лорд (в рамках разумного, но, фактически, по собственному желанию) волен распоряжаться жизнью и телесной сохранностью своих крепостных.
Рабы. Рабство официально в Англии не отменено, но количество рабов _очень_ незначительно – и это не крестьяне, а, как правило, «приближенные» лорда и его семьи (шуты, няньки, кормилицы, личная прислуга). Рабский статус, как правило, передается из поколения в поколение. Также в числе домашних рабов (что более вероятно) могут находиться не-христиане (например, сарацины) – купленные либо военнопленные.
https://sherwood-arrow.livejournal.com/37077.html

Один из распространенных мифов о Средневековье – это миф о том, что детство в Средние века заканчивалось рано и ребенок, едва успев достигнуть пубертатного возраста, уже считался взрослым (отсюда и ранние браки, и полная ответственность перед законом). Однако же практика показывает обратное: в Средневековье период взросления, скорее, искусственно продлевался (особенно для городской молодежи), и полноправное вступление молодого человека во взрослую жизнь происходило не в 12-14, а как минимум в 21 год, а то и позже. Иными словами, даже при тогдашней средней продолжительности жизни в 45-50 лет, оставлявшей, таким образом, не более 10-15 лет на активную «взрослую» деятельность, общество не спешило как можно скорее вытолкнуть детей и подростков в большой мир.

скрытый текстСчитается, что отрочество не признавалось в средневековом обществе как отдельная стадия жизни, но об этом трудно говорить с уверенностью. Подростки, несомненно, порой работали точно так же, как взрослые (особенно в деревне), но в то же время не имели право наследовать и вступать во владение земельной собственностью – как минимум до 21 года, иногда позже. Впрочем, подобное расхождение между количеством прав и уровнем ответственности характерно не только для Средневековья (так, в ХХ веке в целом ряде стран призывной возраст начинался с 18, а право голосовать юноша получал только в 21 год).

Если ребенку предназначено было покинуть родной дом до достижения полной зрелости, то, с вероятностью, происходило это именно в отроческие годы. Но, разумеется, это не значит, что его бросали на произвол судьбы. Из родной семьи он переходил в «приемную», где ему вновь предстояло находиться под опекой взрослых, которые кормили и одевали подростка, а тот, в свою очередь, обязан был им повиноваться как родителям. Даже когда молодые люди окончательно оставляли родителей и усваивали максимум взрослых обязанностей, общество продолжало их опекать и до определенной степени контролировать. Отрочество было также временем, когда юноше или девушке предстояло начать обучение, готовясь к взрослой жизни. В некотором смысле «учеба» - это определение, охватывающее значительный период жизни человека в Средние века.

Если принимать биологическое взросление как черту, отделяющую детство от отрочества, то физические изменения служат явными маркерами перехода от одной стадии к другой, и в Средневековье это вполне понимали. Средневековые авторы вполне ассоциировали подростковый возраст с резким расширением поведенческих рамок, с нарочитым «непослушанием», с усвоением «взрослого» взгляда на мир. Биологические и поведенческие изменения, впрочем, не обязательно шли в параллель с расширением социальных рамок; общество в Средние века искусственно продлевало период детства для юношей: они продолжали считаться социально «незрелыми» еще долго после наступления половой зрелости, и, сходным образом, откладывался срок перехода из отроческого состояния во взрослое. У женщин, разумеется, эти периоды распределялись несколько иначе, но тоже не вполне соответствовали биологическим стадиям. Хотя средневековые англичане предпочитали не выдавать дочерей замуж немедленно по достижении ими пубертатного возраста, они, тем не менее, больше склонны были ставить знак равенства между физической зрелостью и самостоятельностью, когда речь шла о девушках, нежели о юношах. Наконец, по-разному распределялись периоды детства, отрочества и взросления и в зависимости от социальной группы; в услужение нередко поступали раньше, чем в обучение, но при этом переход из статуса зависимого слуги в положение независимого горожанина мог состояться позднее, чем в норме у подмастерья.

Средневековье – это период, который, по сути, не знает «молодежной культуры» как феномена; для этого у средневековых подростков было слишком мало независимости, в том числе финансовой. Мы не знаем практически ничего о неформальных молодежных объединениях, специальных развлечениях и молодежной моде – то есть, о вещах, противопоставляющих подростков, с одной стороны, детям, а с другой – взрослым. Разумеется, в Средние века слуги и подмастерья активно участвовали во всяких городских возмущениях, но объединял их не столько возрастной, сколько социальный признак, и этим признаком была несамостоятельность. Даже взрослых слуг зачастую называли boys или children, маркируя тем самым их подчиненный статус – статус «ребенка», вне зависимости от реального возраста.

Средневековые авторы, преимущественно, молчат о признаках достижения физической зрелости, но надлежит помнить, что дело, скорее всего, не в отсутствии принципиального интереса к теме; сходным образом они обходят, скажем, и вопрос деторождения. Мы располагаем весьма незначительной информацией о возрасте, в котором в XIII-XV вв. девочки считались достигшими физической зрелости (не более десятка упоминаний о конкретных лицах), но, в среднем, это происходило в промежутке между 12 и 15 годами. Впрочем, наступление физической зрелости ни у женщин, ни у мужчин не сопровождалось никакими специальными церемониями. Проблемы, которые могло повлечь наступление физической зрелости у подростков, как минимум сознавались, и в связи с этим старшие принимали некоторые меры предосторожности: так, в монастырях рекомендовалось не укладывать юных послушников в одну постель, в спальне не следовало тушить свечу, и там должен был дежурить взрослый монах. Что касается молодежи из мирян, то различные сборники наставлений всячески предостерегали юношей против необузданных проявлений похоти – главной опасности, которая, по мнению средневековых авторов, подстерегала подростков в период созревания.

Юридическая граница детства, с другой стороны, была установлена достаточно четко. Как светское, так и церковное право не выделяло отрочество как отдельный период; мальчики старше двенадцати (как вариант, четырнадцати) лет становились полноправными налогоплательщиками, подростки обоего пола в том же возрасте наравне со взрослыми отвечали за преступления, потому что – предположительно – уже обрели способность сознавать незаконность своих поступков. Таким образом, подросток, едва выйдя из детства, начинал нести ответственность как взрослый; никакой «ювенальной юстиции» средневековье не знало. В то же время возраст вступления в права наследства – это двадцать один год, для мужчин и для женщин. Молодые женщины могли наследовать при вступлении в брак, если им было не меньше шестнадцати; девушки имели право вступать в брак с двенадцати лет, юноши с четырнадцати. Можно сделать вывод, что церковь способствовала заключению ранних браков, побыстрее «выталкивая», таким образом, подростков во взрослый мир. Но документы показывают, что пары, вступившие в брак в раннем возрасте, до совершеннолетия продолжали оставаться под контролем старших и не имели права самовластно распоряжаться имуществом.

Медицинские трактаты и поэмы, посвященные возрастам человека, не сходятся в вопросе о том, какой возраст надлежит считать переходным от детства к отрочеству. Птолемей, которого повсеместно цитировали в Средние века, считал, что подростковый возраст наступает в четырнадцать лет. В моралитэ под названием «Дитя и мир» четырнадцатилетний возраст – это период, когда персонаж начинает активно флиртовать и поддаваться похоти. Автор другого нравоучительного стихотворения утверждает, что юность наступает в 15 лет. Наконец, можно найти и вариант «двадцать пять» - таким образом, каждый из четырех периодов жизни продолжается равное количество лет.

Для многих средневековых подростков – преимущественно, мальчиков – переход от детства к отрочеству сопровождался поступлением в услужение или в обучение. В начале XIV в. четырнадцать лет – обычный возраст для поступления в обучение; городские ордонансы обозначали 13 как минимальный возраст, хотя сирот зачастую отдавали на выучку раньше – в некоторых случаях даже в 11 лет. Но постепенно, к концу XIV в., возраст подмастерьев, даже сирот, вырос с четырнадцати лет до пятнадцати и шестнадцати. В XV в. планка отодвинулась еще дальше – в Лондоне в подмастерья не брали раньше шестнадцати лет; нормой стало начало обучения в восемнадцать. Иными словами, социальная зрелость возобладала над биологической. Причин тому было несколько. Многие элитные гильдии – торговцы тканью, ювелиры, кузнецы – начали требовать, чтобы подростки непременно получили школьное образование, прежде чем поступать в обучение. Таким образом, мальчики стали проводить больше времени в школе, чем их сверстники двести-триста лет назад. Родители же деревенских подростков зачастую отпускали их учиться ремеслу лишь после того, как те успевали несколько лет поработать на земле и внести некоторый вклад в семейный бюджет; уход сыновей в город неизбежно означал для семьи потерю рабочей силы (что было особенно актуально в годы после Великой Чумы, когда население значительно сократилось). Таким образом, из деревень юноши стали приходить в город не в 13-14 лет, а в 18, 20 и даже позже. При сроке обучения в шесть, восемь, а иногда десять лет подмастерье в конце XIV-XV вв. получал статус самостоятельного (то есть, «взрослого») человека, имеющего право распоряжаться своей судьбой, имуществом, досугом, свободным временем и т.д.… как минимум в 23 года, а то и позже!

Девушки поступали в услужение и обучение раньше юношей; так, некий моряк по имени Джон Эрмайн утверждает, что его дочери было десять, когда она поступила в обучение к мастерице. Отец другой девушки, Кэтрин Лайтфут, напротив, жаловался, что ее отдали в мастерскую к плотнику против ее воли; плотник, в свою очередь, заявлял, что девушке исполнилось четырнадцать и она сама хотела заключить контракт. Отец утверждал, что на самом деле Кэтрин младше; когда он предстал с дочерью перед судом, мэр «после долгих расспросов и тщательного расследования» решил, что девушке действительно нет еще четырнадцати, а потому контракт надлежит расторгнуть.

Не имея необходимости непременно давать дочерям школьное образование, родители, возможно, и впрямь предпочитали переложить расходы по содержанию девушки на семью мастера. Возможно также, что девушки поступали в обучение достаточно рано, чтобы закончить его и заняться устройством личной жизни в возрасте 17-19 лет, а не в 25. После обучения у них появлялась возможность заключить приличный союз, имея за душой полезные профессиональные навыки и, вероятно, некоторую сумму денег. К XVI в. средний возраст подмастерья-новичка колебался от 18 до 22; некоторые гильдии даже официально запрещали принимать подростков младше 16.

В услужение порой поступали достаточно рано – иногда даже в семь лет – но, как правило, хозяева предпочитали брать детей постарше, что вполне логично. Сведения о возрасте маленьких слуг, в основном, можно почерпнуть из жалоб родителей на то, что их дети слишком малы, чтобы работать. Так, Джулиана Чемберлен подала в суд на Уильяма Клерка за то, что он незаконно забрал у нее дочь Элен, семи лет, и сделал служанкой в своем доме – на срок, опять же, в семь лет. По итогам Элен была отослана обратно к матери. Но в целом слугами становились раньше, чем подмастерьями: в услужение, преимущественно, шли дети, чьи родители не могли заплатить гильдии за обучение ремеслу; для слуг же предварительного обучения и школьного образования не требовалось. Городская и деревенская беднота, ищущая не обретения профессиональных навыков, а заработка, обычно вступала в жизнь рано и, как правило, переходила из детства в отрочество, не дожидаясь наступления физической зрелости.
https://tal-gilas.livejournal.com/216978.html

Средневековые вдовы.

Средневековое общество предлагало не так уж много опций для одиноких людей. Выйдя из юношеского возраста, большинство вступали в брак; старые девы, живущие мирской жизнью, были в принципе редки, да и английское слово «bachelor»* в своем значении отличалось от современного.

*bachelor – в XIV в. это слово употребляется в значении «молодой человек, проходящий курс обучения» (оруженосец, подмастерье, студент, отсюда и «бакалавр», от лат. baccalaureus или baccalaureatus). Подобный статус, как правило, был неразрывно связан с холостой жизнью, но в современном употреблении значение слова bachelor, скорее, сузилось

В средневековой деревне быть главой дома, не имея при этом спутника жизни, могла либо вдова, либо местный священник. Демографические исследования показывают, что женщины, как и в наше время, чаще переживали своих мужей, но реже, нежели мужчины, вступали в новый брак. Старая крестьянская поговорка гласила, что дом устоит без пахаря, но не без хорошей хозяйки. Неудивительно, что большинство вдовцов стремились поскорее жениться вторично. Для вдов же со смертью супруга открывался целый ряд новых вариантов, которые были недоступны для них прежде. Вдовы, в юридическом и личностном плане, переходили на иную ступень и начинали играть главную роль в устроении собственного будущего – и будущего своих детей. Вдова могла заключать контракты от своего лица, устраивать помолвку детей, самостоятельно принимать решения насчет нового вступления в брак. Новообретенная свобода, разумеется, устраивала не всех вдов – одни с удовольствием пользовались ею, а другие страдали. Но главный интерес для нас представляет вопрос, каким образом крестьянские вдовы вели себя, оставшись в одиночестве. Речь здесь пойдет не о престарелых вдовах, а о женщинах, овдовевших в молодости или в расцвете лет.

скрытый текстЕсли опираться лишь на литературные источники, напрашивается вывод, что вдовы были сплошь бедны и беззащитны. Всем памятно чосеровское описание бедной вдовы из «Кентерберийских рассказов»:

Близ топкой рощи, на краю лощины,
В лачуге ветхой, вместе со скотиной
Жила вдова; ей было лет немало.
Она с тех пор, как мужа потеряла,
Без ропота на горе и невзгоды
Двух дочерей растила долги годы.
Какой в хозяйстве у вдовы доход?
С детьми жила она чем бог пошлет.
Был продымлен, весь в саже, дом курной,
Но пуст очаг был, и ломоть сухой
Ей запивать водою приходилось -
Ведь разносолов в доме не водилось.
…
Стаканчика не выпила она
Ни белого, ни красного вина.
А стол вдовы был часто впору нищим,
Лишь черное да белое шло в пищу:
Все грубый хлеб да молоко, а сала
Иль хоть яиц не часто ей хватало.

Впрочем, авторы яро порицали тех, кто лишал вдов их законных прав и ввергал бедных женщин в нищету. Рыцарям недаром советовпали «защищать правду, святую Церковь и вдов». В средневековой Англии вдовы представляли собой довольно большое сословие, и у писателей, видимо, были причины задумываться об их благосостоянии. Но вправду ли они всегда были бедны и беспомощны?

Овдовев, женщина имела право получить т.н. "вдовью долю" - треть совместного имущества - а также забрать собственное приданое. По крайней мере, это закон ей гарантировал. Но вдобавок по завещанию муж сам мог оставить жене щедрую часть семейного достояния, закрепив свою волю в соответствующем документе. Варианты были разные: отдать вдове весь семейный надел или его часть в пожизненное владение, заранее оговорить вдовью долю, в которую по распоряжению мужа могли войти земля, дом и различная утварь, или же наказать сыновьям и прочим родственникам достойно содержать вдову. Нигде взаимное уважение в браке не продемонстрировано ярче, чем в завещаниях мужей и в их распоряжениях, которые они делают касательно общего имущества. Душеприказчиком покойного супруга чаще всего становится именно жена, и моралисты отнюдь не возражают против того, чтобы на женщину возлагали такую ответственность – скорее, они склонны предостерегать против излишнего финансового доверия, оказываемого отпрыскам. Широкий спектр вариантов материального обеспечения вдов указывает, что не только мужья, но и общество в целом считало женский вклад в домашнюю экономику достаточно значимым и достойным вознаграждения после смерти супруга.

В документах манориальных судов мы зачастую видим, что мужчина и женщина, вступая в брак, передают порознь свое имущество лорду и заключают с ним договор, чтобы впредь владеть этим имуществом как совместной собственностью. При таком раскладе после смерти мужа жена могла до конца жизни распоряжаться семейным наделом. Разумеется, она должна была исполнять необходимые повинности, обрабатывать землю и платить ренту. Иногда, в зависимости от условий договора, ей приходилось передавать свое имущество сыновьям, когда те достигали совершеннолетия; в таких случаях, дети обеспечивали матери достойное содержание. Из 326 сохранившихся завещаний, составленных взрослыми крестьянами, в 235 упомянуты жены. Шестьдесят три процента из них получили землю и дом в пожизненное владение, три процента – в пользование до совершеннолетия старшего сына, еще три процента – только дом и, наконец, еще три – отдельную комнату в доме. В числе других вариантов обеспечения – выдача вдовьей доли в размере одной трети имущества, возврат приданого, земля за пределами семейного владения и, наконец, отдельный дом. Помимо того, вдовам оставляли деньги, скот, домашнюю утварь, имущество, оставшееся после уплаты всех долгов покойного. В общем, мужья оставляли по возможности щедрые средства на содержание вдов, в норме предпочитая выделить супругам как можно больше, помимо гарантируемой законом трети.

Вдова получала в собственное пользование комнату в доме сына (и «место у очага») или же содержание деньгами и продуктами в тех случаях, когда имущество заранее было распределено среди наследников, или же те были уже взрослыми и способными взять на себя владение землей. Все это вдова получала в дополнение к приданому, которое она принесла в брак и которое она теперь имела право забрать обратно, если только, в свою очередь, она не завещала его своим детям. Если вдова получала во владение дом мужа не пожизненно, а на определенный срок, по его истечении она, как правило, перебиралась в отдельное жилье или также могла получить комнату в доме сына или дочери. Иногда муж в завещании заранее поручал заботу о вдове сыну (зачастую с указанием конкретной суммы, которую надлежало тратить на ее содержание). Как правило, это бывало в тех случаях, когда муж и жена оба уже были нетрудоспособны, и муж старался обеспечить супруге мирную старость. Хотя условия и суммы, разумеется, варьировались, по завещаниям и отчетам манориальных судов мы можем сделать вывод, что мужья, умирая, почти всегда стремились хоть как-то позаботиться о своих вдовах.

Нередко вдовы оставались с маленькими детьми, которых нужно было растить и содержать. Так, в пяти завещаниях в деревне Халесоуэн указан возраст мужчин на момент их смерти – от двадцати трех до сорока четырех лет, и у всех остались маленькие дети. Вдовы платили лорду условленную сумму за позволение осуществлять опеку над детьми и владеть семейным имуществом. В завещаниях мужья поручали женам заботу о детях, зачастую предоставляя им существенную власть над отпрысками, вплоть до права лишить их наследства. Так, Томас Клей из Поттона указал, что его сын Ричард наследует дом и земли после смерти матери «в том случае, если она будет довольна его поведением». Лишь в одном случае известном нам случае муж напрямую объявил, что жена не сможет заботиться о детях (вследствие душевной болезни), и поручил душеприказчикам распорядиться, как они сочтут нужным. Зачастую вдова добивалась у лорда права владеть землей не только от собственного имени, но и от имени наследника, чтобы впоследствии переход имущества совершился автоматически. Изабелла, вдова Патрика, передала свои права на землю сыну Джону, условившись, что он заплатит ей 15 шиллингов 4 пенса на Троицу, а также будет выплачивать ежегодно 6 шиллингов 8 пенсов содержания. В том случае, если сыновей не было, женщина обычно передавала землю зятю, когда дочь выходила замуж.

Судьбы некоторых молодых вдов можно проследить по манориальным документам на протяжении десятилетий. Так, Агнес из Лэнда принесла оммаж лорду за свое имущество в 1286 г. и продолжала владеть землей вплоть до 1306 г., когда ее сыну Ричарду исполнился двадцать один год. В качестве вдовьей доли она получила треть земельного надела, и Ричард заплатил лорду двадцать шиллингов за вступление в наследство и разрешение жениться. В 1313 г. Ричард женился и еще прирастил семейное достояние.

Вдова, оставшаяся с земельным наделом и маленькими детьми на руках, порой находила свои новообретенные обязанности обременительными. Она должна была позаботиться об обработке земли, и это удавалось не всегда. Так, Ева, вдова Уильяма де Колли, подала в суд на Джона Пейна, который не вспахал ее надел, как они договорились. Еще одним распространенным вариантом было сдать землю внаймы, пока сыновья не вырастут. Так поступила Элис, вдова Джона Мера, отдавшая свой надел в аренду на двадцать лет. По истечении этого срока землю надлежало возвратить наследникам.

Вдовство, впрочем, вовсе не обязательно предполагало непрерывную борьбу с трудностями. Многие вдовы переживали настоящий расцвет, обретя самостоятельность и полный контроль над семейным бюджетом. В манориальных хрониках перед нами представют женщины, которые самостоятельно держат большие наделы, покупают и продают землю, заключают замысловатые контракты. Так, Джоанна, вдова Уильяма, условилась, что ее младший сын вступит во владение 18 акрами и отцовским домом, но останется под ее властью вместе со своим имуществом. Явно не бедствовала и другая вдова - Матильда, продавшая соседям муки на 7 шиллингов 4 пенса.

Не все вдовы, впрочем, предпочитали оставаться одни – некоторые при помощи нового брака решали проблемы, связанные с владением землей и содержанием детей. В XIII-начале XIV вв. крестьянские вдовы вступали в новый брак достаточно быстро, потому что зачастую были неплохо обеспечены, владели землей и едва ли могли обойтись без мужчины, способного эту землю обрабатывать. Сходная ситуация наблюдается и в XVI в. Ценность вдов на «ярмарке невест», таким образом, сколько-то зависела от условий на земельном рынке. При огромном спросе на землю, в начале XIV и в XVI веке, вдовы были весьма востребованы. В манорах, где свободных наделов не было, юноши нередко вступали в брак с вдовами. Муж пользовался жениным наделом – и, если переживал жену, то, как правило, вступал во второй брак, уставливая, таким образом, тенденцию: молодой мужчина женился на вдове, затем вступал во второй брак с женщиной, как правило более молодой, которая, овдовев, в свою очередь выходила замуж за молодого человека, и так далее. Принадлежавший вдове надел давал новой семье средства к существованию, по крайней мере, в течение жизни упомянутой вдовы. В период острого «земельного голода» лорды всячески поощряли вдов выходить замуж, чтобы земля не пустовала. Ситуация изменилась в середине XIV в., после эпидемии чумы, когда свободной земли стало в избытке. Многие вдовы даже отказывались от того, что причиталось им по завещаниям, потому что не могли найти ни нового мужа, ни работников, способных пахать и сеять. Молодые люди, в свою очередь, быстро обзаводились собственными наделами. Таким образом, вдовы перестали быть желанными невестами.

Трудно с точностью определить процент вступлений в новый брак. В XVI в. вторично замуж выходили от 25 до 30 процентов вдов; вдовцы делали это чаще. Управляться с хозяйством в одиночку им было тяжелее, чем женщинам, а если у них на руках оставались маленькие дети, тем более желательна была хозяйка в доме. Обычно во второй брак вступали довольно быстро – почти в половине случаев это происходило в течение первого года. Закон не устанавливал никакого конкретного срока траура.

Некоторые мужья, впрочем, в завещаниях напрямик заявляли, что количество имущества, оставляемого вдове, будет уменьшено, если она вступит во второй брак – или же что она получит больше, если не выйдет замуж вторично. Другие, напротив, сознательно наделяли жен землей и имуществом, чтобы они могли вступить в новый брак не с пустыми руками. Так, один крестьянин велел сыну содержать мать, но указал, что в случае нового замужества она вправе забрать с собой половину движимого имущества.

Но, разумеется, не всегда вдове удавалось без разногласий и споров получить причитавшееся ей имущество. В 65 процентах сохранившихся завещаний из Бедфордшира мужчины сделали своими душеприказчиками жен, давая им право распоряжаться семейной собственностью – но в бедфордширских судебных хрониках нередко фигурируют и вдовы, пытающиеся получить просроченные выплаты или законную вдовью долю. Так, в Челгрейве некая вдова подала в суд на собственного сына, объявив, что тот забрал завещанный ей акр земли. Нередко именно сыновей или братьев покойного мужа обвиняли в том, что они лишали вдову законных прав. Когда некий сын перестал выполнять условия, указанные в завещании отцом, судьи оштрафовали его и вернули землю вдове, лишив молодого человека права владеть наделом, пока та жива. Впрочем, порой злоумышленниками бывали и односельчане: так, в 1286 г. перед судом предстал Уильям Вудмаус, который выгнал вдову по имени Молл и ее сына из дома, убил ее собаку, унес десять локтей полотна и плащ - и отказался возместить убытки. Еще один человек, Джон Кейтлин, желая увеличить собственное пастбище, выгнал пожилую вдову Елену Мартин из дома, который затем снес - за что ему было приказано выстроить дом за свой счет, а до тех пор подыскать для вдовы приличное пристанище.

Вдовы, упоминаемые в манориальных отчетах и завещаниях, обладали землями и прочим имуществом, которое могли передавать, завещать, отсуживать и так далее. Но некоторый процент женщин, разумеется, в силу обстоятельств оказывался без гроша, когда умирал главный добытчик в семье. Эти вдовы полагались на общественную благотворительность и перебивались случайной работой и милостыней. Иногда у них не было ни хлеба, ни собственного жилья. Если после смерти мужа на руках у них оставались малолетние дети, им приходилось надеяться исключительно на добрых людей. Такой вдовой была бедная Матильда Шерлок из Пинчбека, "нищенка с тремя детьми", старшему из которых исполнилось шесть. Они жили в хижине, которую сдавал им один из односельчан, и кормились подаянием.

Бывали и женщины, которые отказывались от роли «респектабельных вдов», предпочитая роль «веселой вдовушки», а то и попросту женщины легкого поведения. Так, Изабелла Эдмонд, владевшая земельным наделом, «взяла любовника», за которого, впрочем, впоследствии вышла замуж, когда он заплатил лорду за позволение владеть землей совместно с ней. Менее удачлива оказалась Люси Пофот, зашедшая 30 ноября 1270 года в таверну и познакомившаяся там с неким нетрезвым мужчиной, который попросил «приюта и развлечений». Люси привела его к себе – и наутро была найдена с пятью ножевыми ранениями. А сорокашестилетнюю вдову Сару, принимавшую у себя «трех гуляк», избили и ограбили.

Впрочем, не будем заканчивать на мрачной ноте. Поскольку большинство вдов не спешили вступать в новый брак, изрядное их количество серьезно подходило к новым обязанностям – в первую очередь, к роли управляющего семейным добром – и, возможно, даже принимало их с радостью. Не выходя замуж вторично, они сохраняли власть над своим домом и играли на руку собственным детям – ведь новый муж мог попытаться воспретендовать на их землю или же, переживя жену и в следующий раз женившись, ущемить права детей от первого брака. Вдовство, таким образом, несло с собой как увеличение личной власти, так и сохранение семейной гармонии. Даже для женщин, потерявших мужа в преклонном возрасте, вдовство вовсе не обязательно несло с собой одиночество и страдания: их окружали любящие дети, внуки, племянники и племянницы, друзья...
https://tal-gilas.livejournal.com/233826.html

РАСТОРЖЕНИЕ БРАКА

В Средние века брак как церковное таинство находился в ведении Церкви; таким образом, все вопросы, касающиеся заключения, расторжения и ратификации брака, решались посредством церковного суда. Однако, хотя брак и был церковным таинством, но главными лицами при этом считались брачующиеся, а не священнослужители. Как я уже писал ранее, теологи XII-XIII вв. полагали, что для заключения брака необходимо исключительно согласие обеих сторон и обмен клятвами, хотя бы и в отсутствие священника. Тем не менее, расторгнуть брак было гораздо сложнее, чем его заключить. Развод (расторжение брака) с дозволением вступить в новый брак, фактически, являлся привилегией самой высшей знати, поскольку в таких случаях, как правило, всерьез затрагивались вопросы наследования и передачи власти, и требовал многочисленных ходатайств и сложных процедур. До XV в. относительно малое количество подобных исков даже у высшего дворянства заканчивается разводами.

скрытый текстСуществовали некоторые условия, при несоблюдении которых мужчина и женщина не могли вступить в брак, а если вступали, то их союз являлся недействительным. К препятствиям такого рода относились: родство по крови и по браку (in-law), скрываемое бесплодие или импотенция (описание медицинского освидетельствования, с вашего позволения, цитировать не буду J)), монашеский обет, принесенный одной из сторон, ситуация, когда один из супругов не исповедует христианскую веру, вступление в брак по принуждению/без соблюдения необходимых формальностей. Как правило, большая часть разбираемых в судах жалоб относилась к последней категории, и судьям, преимущественно, приходилось решать, было ли дано согласие на брак должным образом. Что характерно, в Англии тяжущиеся в основном желали сохранения брака и признания его действительным; в Париже XIII-XIV вв., напротив, в суды поступало множество исков с просьбой о расторжении брака. В Кентербери в 1372-75 гг. из девяносто восьми « семейных жалоб», поданных в суд, лишь в десяти фигурирует просьба о расторжении брака.

Если таки стороны были решительно настроены расстаться, можно было пойти одним из трех путей. Во-первых, дождаться смерти одной из сторон :) (оставшийся супруг, в таком случае, мог законным образом вступить в новый брак, что зачастую и делал, отбыв траур). Если такой вариант никого не устраивал, суд мог дозволить супругам раздельное проживание – отныне они могли, буквально, «не делить постель и стол». Брак между ними существовал по-прежнему, т.е. ни мужчине, ни женщине не дозволялось вступить в новый союз, но, тем не менее, они имели право не жить в одном доме и не вступать в плотские отношения. Как правило, подобное решение выносилось, если в суд приносили жалобу на жестокое обращение (с «пролитием крови» и «угрозой для жизни»), реже – если одного из супругов уличали в прелюбодеянии.

Джон Смит из прихода св. Ботульфа клянется, что знает Уильяма Ньюпорта двадцать лет и даже больше, а Изабеллу Ньюпорт – десять или двенадцать лет. Все время, пока Уильям и Изабелла жили вместе как муж и жена в приходе св. Ботульфа и были соседями помянутого Джона Смита (т.е. пять или шесть лет), они непрерывно ссорились, бранились и дрались, к великой досаде всех соседей и тех, кто жил поблизости. Поговаривали и поговаривают, что Изабелла сама была виновата и не раз давала мужу повод. Джон Смит об этом знает, потому что зимой, два или три года назад, Изабелла вела себя особенно непокорно, и они с мужем так ссорились, что встревожили и обеспокоили всех соседей словами, каковые говорили друг другу… в том числе, они грозили друг другу смертью. Джон Смит видел их, иногда на крыльце дома, иногда на улице, то вместе, то порознь, и всякий раз слышал, как жена называла мужа вором и грабителем, а он ее шлюхой. И помянутой зимой Джон Смит увидел Изабеллу на пороге дома, и в руках у нее была брошь, застежкой от которой она пырнула мужа, так что могла бы убить его, если бы он не повернулся боком. Более того, она не раз называла мужа «рогачом», клянясь всем святым и всячески уверяя его, что она уже наставила ему рога и что сделала бы это еще не раз, если бы только кто-нибудь того пожелал. Тако же помянутый Джон Смит заверяет, что Уильям Ньюпорт человек трезвый и благонамеренный, с хорошей репутацией, а Изабелла публичная женщина, которая при людях произносила бесчестные слова и приглашала к себе мужчин, и сама бывала с ними в разных местах, и так случалось не раз, и помянутый Джон Смит это видел и слышал. И об этом хорошо известно в приходе св. Ботульфа и по соседству. Джон Мейдер из прихода св. Ботульфа, где он прожил двадцать лет, неграмотный, свободнорожденный, тридцати лет от роду, под присягой показал, что помянутая Изабелла всем известна как женщина дурной репутации, и что он часто слышал, как она называет Уильяма рогачом. Далее, он говорит, что много раз видел, как Уильям и Изабелла дерутся прямо на улице, и по большей части дралась Изабелла, а потому он полагает, что Уильяму опасно с ней жить, раз он не в силах ее обуздывать. Он говорит, что обо всем этом хорошо известно всем соседям.

(Изззвините, не удержусь:
There was a young man of high station
Who was found by a pious relation
Making love in a ditch
To — I won't say a bitch --
But a woman of no reputation)


Джоан Гибсон, жена Роберта Гибсона, пришла к своему родственнику (его жена была двоюродной сестрой Джоан), прося у него помощи и заступничества. Она была беременна, но сильно избита и с синяком под глазом, из которого сочилась кровь. Ее муж сидел в тюрьме за долги, и ей не на что было жить. Она рассказала, что навестила мужа в тюрьме и пожаловалась ему на тяготы, за что он ее и избил. Джоан попросила родственника, ради Бога, дать ей денег, чтобы купить еды и питья. Движимый жалостью, он отправил ее к врачу, но отказался поселить ее в своем доме или выделить содержание, поскольку она принадлежала другому мужчине; он согласился только подать ей милостыню, чтобы она не умерла от голода и нужды. (В дальнейшем Джоан подала на мужа в суд за жестокое обращение, с просьбой разрешить ей жить отдельно.)


Ричард Стайворд под присягой показал, что вскоре после заключения брака он избил свою жену Агнес, но не возьмется судить, могла ли она после нанесенных ей побоев поднять руку или нет. Ричард признает, что распоряжался имуществом, которое принадлежало отцу Агнес, а также приданым, которое она принесла ему в качестве жены, притом не против ее воли. Касательно того, выплачивал ли он каждую неделю Агнес деньги (содержание), пока еще суд не вынес решения, он отвечает, что должен был платить каждую неделю и делал это исправно в течение месяца или полутора, но поскольку суд перестал разбирать дела в преддверии Рождества и вдобавок Агнес тех денег от него не требовал, он перестал их платить. Также он признает, что сказал однажды: «Жалко, что я не сломал ей шею». Также он, по его словам, часто утверждал, что, если Агнес по решению суда к нему вернется, он изобьет ее сильнее, чем прежде, если она не переменит своего поведения.


Некто Джон Лич предстал перед судом за то, что позволил Дэвиду Холланду, портному, лежать обнаженным в постели с его женой. Все трое были на час посажены в колодки, а затем переданы для наказания церковным властям.

Роберт Сьюэлл, зеленщик, предстал перед судом за то, что позволил жене совершить прелюбодеяние со своим слугой Томасом Мартином. (Ходатайство о дозволении разойтись было подано в связи с тем, что муж занимался сводничеством и склонял жену к проституции.)

Третий вариант – так называемое «расторжение уз» - это, по сути, признание брака недействительным. В таких случаях, мужчина и женщина считались как бы и не вступавшими в брак. Такое решение выносилось, если брачный контракт с самого начала был заключен незаконным образом, т.е., как бы не существовал. Например, если выяснялось, что вступивший в брак мужчина уже женат, то новый брак признавался недействительным, поскольку нельзя быть женатым одновременно на двух женщинах.

Джон Элм обратился в Йоркский суд с просьбой признать незаконным брак с его женой Марионой; он признал, что, до того как вступить с ней в брак, он обменялся брачными клятвами с Изабеллой Брайгэм.

Эдвард Дронфилд развелся со своей женой Маргарет на том основании, что восемнадцать лет назад она вступила в брак (обручилась?) с другим мужчиной (на тот момент ее первый муж находился в плену в Шотландии). (Теоретически, могли заключить новый брак те женщины, чьи супруги попали в плен к врагу и чья судьба была неизвестна. Допустимый срок отсутствия был от пяти лет и выше.)

Иски с требованием аннулировать незаконный брак, как правило, подавали законные жены, пытающиеся восстановить справедливость. Впрочем, в некоторых случаях мужчины по необходимости – например, желая поправить свое финансовое положение – вступали во второй брак, а затем сами признавались в существовании первого, дабы расторгнуть нежеланный союз. Аннулировались и браки, заключенные по принуждению.

Энн Мунден под присягой показывает, что в канун Благовещения, четыре года назад, она и Тос (Томас) Лак вступили в брак в доме у Уильяма Берда из Уэйра, между тремя и четырьмя часами пополудни, в присутствии помянутого Уильяма Берда, сэра Джона Брэгинга и Ричарда Смита. Лак сказал: «Я, Томас, беру тебя, Энни, в жены», а она ответила: «Я беру тебя в мужья». И оглашение о браке было трижды сделано в церкви Уэйра. Однако в среду накануне Сретения блаженной Девы Марии, в том же году, ее принудили выйти замуж за Ричарда Булла в церкви Святой Троицы, что близ Гертфорда. За тринадцать дней до того помянутый Ричард Булл и некто Карл Ньюэлл похитили ее и силой удерживали против ее воли сначала в доме Карла, а затем в другом месте, вплоть до дня заключения брака, после чего Энн и Ричард прожили как муж и жена в доме Ричарда в течение двух лет.

Брак могли признать недействительным, если один из супругов на момент свадьбы еще не достиг «возраста ответственности» (почему-то особенно часто такие случаи попадались в Йорке; в Лондоне же, напротив, средний возраст вступления в брак в XIII-XV вв. был довольно высок – 22 года у женщин и 28 у мужчин), или же если супруги приходились друг другу родней, кровной или in-law (золовка, зять, свояченица, шурин, кума, крестник и т.д.). Близким считалось родство начиная с троюродных сестер и братьев – это подтвердил Латеранский собор в 1215 г. (поскольку родство более дальнее зачастую было весьма проблематично доказать). Юристы с прискорбием констатировали, что это условие порой давало возможность избавиться от нежеланного или надоевшего брака (т.е., муж или жена вдруг «вспоминали», что вступили в брак с родственником). Бывали случаи и совсем нелепые.

Некто Питер Дейнс заявил, что приходится двоюродным родственником Ричарду Броуку и что он плотски познал жену Ричарда Джоан до брака. На этом основании он требовал признать брак между Ричардом и Джоан недействительным. На суде, тем не менее, он не смог объяснить, какое именно родство между ним и Ричардом – он сказал лишь, что у них был некий общий предок, чье имя ему неизвестно, зато он точно знает, что они с Ричардом происходят от двух сестер, которые приходились этому человеку внучками. (Нашему забору двоюродный плетень)

Так или иначе, документы свидетельствуют, что, по большей части, люди обращались в суд в надежде сохранить брак, а не расторгнуть узы. Обещание жениться, раз уж была произнесена определенная формула («я беру тебя в свои законные жены…» и т.д.), было нерушимым. Самовольное расторжение подобной договоренности, вместо того чтобы официально «закрепить» ее в церкви посредством венчания, в глазах закона считалось преступлением. Отвергнутая сторона, как правило весьма заинтересованная в том, чтобы прояснить свое положение, могла подать иск, и, если улик было достаточно, суд мог потребовать официального заключения брака.

Кэтрин Бервелл, в присутствии двух свидетелей-мирян и священника из Ламбетского прихода, встретилась возле таверны «Голова сарацина» со своим мужем Уильямом, который бросил ее пять лет назад. Однако примирить их не удалось, поскольку Уильям заявил, что перережет Кэтрин горло, если его принудят с ней жить, - и тогда Кэтрин с полным правом подала в суд жалобу на жестокое обращение.

Иными словами, невозможно было обратиться в суд с просьбой о расторжении брака, если только к тому не было самых веских причин (кровное родство, заключение брака незаконным образом и т.д.). И если суды порой и разрешали супругам проживать раздельно, то их весьма и весьма редко полностью освобождали от брачных обязательств, давая им право заключить новый брак. Хотя средневековые люди, как и современные, обращались в суд, надеясь добиться некоторой выгоды для себя, границами служили реальные возможности тогдашней юриспруденции.
Разумеется, существовал и нелегальный способ расторгнуть опостылевший брак – попросту сбежать. Мужья или жены, которым не посчастливилось в браке, порой перебирались в иное графство, где их никто не знал, меняли имя и заводили новую семью. Судебные записи подтверждают, что такое случалось нередко, хотя и не всегда проходило безнаказанно.
Интересным явлением в средневековой Англии было то, что часть бракоразводных дел проходила не через церковные суды, а решалась чисто юридически. Например, Эдмунд, граф Корнуэльский, и его жена, Маргарет, договорились в 1294-м году, что Маргарет будет жить отдельно от супруга, получит финансовую компенсацию и не станет обращаться в церковный суд с требованием восстановить себя в супружеских правах. Разумеется, такие «саморазводы» церковь осуждала, но на практике о подобных случаях нередко узнавали лишь тогда, когда человек, «саморазведшийся» через обоюдный договор, вступал в новый брак, и о его прошлом каким-то образом становилось известно.


Купец Джон Астлотт собирался уехать из Англии по делам, когда Агнес Лот пришла к нему домой с просьбой сделать ей предложение до отъезда. Джон взял гуся, чтобы подарить отцу Агнес, и пошел свататься. Он получил согласие, молодые обменялись положенными клятвами, и пара была объявлена помолвленной. Так случилось, что в поездке Джон потерял много денег, и Агнес по его возвращении сказала, что не хочет за него замуж, и потребовала расторжения помолвки. Дело попало в епископальный суд, потому что Джон считал, что они после обмена клятвами являются законными мужем и женой.

Изабелла Ролл подала в епископальный суд жалобу на Джона Буллока, который обещал ей, что если он на ком и женится, то только на ней. Они отправились в спальню, а спустя некоторое время Джон Булок женился на другой.

Томас Варелтон из Кентербери поклялся в суде обращаться со своей женой, Матильдой Трипплс, с уважением в постели и за столом и обеспечивать ее всем необходимым в пище и во всем прочем соответственно своему достатку.

Хелен Хайдмен обратилась в суд за разрешением не жить больше с мужем, потому что он проиграл в кости много денег. Мужу пришлось поклясться перед судом, что он навсегда оставит азартные игры.

Элис Палмер, недовольная своим браком с Джеффри Брауном, дала Ральфу Фолеру 5 шиллингов, чтобы он поклялся, что между ними был предварительный обмен брачными клятвами. Ральф Фолер взял деньги и дал в суде ложные показания, и брак Джеффри с Элис признали недействительным (впоследствии помянутый Джеффри женился вторично). Но Элис со временем раскаялась в своем поступке и заявила в епископальный суд о своих законных правах на Джеффри, потому что развели их на основании ложной присяги.

Эдмунд де Насток и Элизабет де Людхэйл тайно поженились. После этого Эдмунд попросил у Ричарда де Брука руку его дочери Агнес, женился на ней и получил за ней приданое. Тогда Элизабет подала в жалобу в суд и объявила, что является законной женой Эдмунда. Брак Эдмунда с Агнес объявили недействительным, но Эдмунд заявил в суде, что имеет право оставить у себя половину полученного за Агнес приданого. Тем не менее, приданое у него отобрали и к тому же обязали по приговору суда заплатить Агнес 16 фунтов за ущерб.
https://tal-gilas.livejournal.com/183020.html