Что почитать: свежие записи из разных блогов

Не действуя и не дыша,

все слаще обмирает улей.

Все глубже осень, и душа

все опытнее и округлей.

 

Она вовлечена в отлив

плода, из пустяка пустого

отлитого. Как кропотлив

труд осенью, как тяжко слово.

 

Значительнее, что ни день,

природа ум обременяет,

похожая на мудрость лень

уста молчаньем осеняет.

 

Даже дитя, велосипед

влекущее,

вертя педалью,

вдруг поглядит на белый свет

с какой-то ясною печалью.

 

Белла Ахмадулина

Запах пены морской и горящей листвы,

и цыганские взоры ворон привокзальных.

Это осень, мой друг! Это волны молвы

о вещах шерстяных и простудах банальных.

 

Кто зубами стучит в облака сентября,

кастаньетами клацает у колоколен?

Это осень, мой друг! Это клюв журавля,

это звук сотрясаемых в яблоке зерен.

 

Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,

на чугунных ветвях темноту освещая.

Это осень, мой друг! Это свежая тушь

расползается, тщательно дни сокращая.

 

Скоро все, что способно, покроется льдом,

синей толщей классической толстой обложки.

Это осень, мой друг! Это мысли о том,

как поить стариков и младенцев из ложки.

 

Как дрожать одному надо всеми людьми,

словно ивовый лист или кто его знает...

Это осень, мой друг! Это слезы любви

по всему, что без этой любви умирает.

 

Ю. Мориц

Сухой лист
Тихо падает,
Лаская надгробный камень.
(Рансэцу)

***
В моем маленьком домике
Пируют комары...
Я их единственный пир.
***
Однообразный пейзаж.
Я слушаю пение цикады
И вижу её скорую смерть.
***
Голое поле.
Прошли жнецы.
И птицы улетели.
***
Конец осени.
Одинокий ворон сидит
На голой ветке.
скрытый текст***
Осенний ветер.
Здесь и там пустые горизонты.
Грусть везде.
***
В свете огня
Я вижу на стене
Тень моего друга.
***
Долго летела маленькая бабочка
К диким хризантемам,
И разбила свои крылья...
***
Песнь цикады.
Ничто не говорит о том,
Что она должна скоро умереть.
***
Цикада звонко поёт.
Не зная, что смерть её ждет
Уже к концу дня.
***
Заболев в поездке,
В бреду я вижу себя бродящим
По мертвой равнине.
***
Выпавший первый снег
Украшает собою
Даже мрачного ворона.
(Мацуо Басё)

***
Теплые тени
Упали на мое лицо.
Летучие мыши!
(Вонте)
***
Усаженный на вершине скалы,
Я замечаю другие тени...
Гость луны.
(Керай)
***
Дом закрыт.
Вокруг бумажного фонаря
Танцуют летучие мыши.
(Рансэцу)
***
Светлячок угасает
Подобно вдове,
Без жалоб...
(Тигетсоу-ни)
***
Выпавший снег
Укрыл и болото, и холм.
Больше нет ничего.
(Ясуй)
***
Скрытая под листом,
Анемона словно созерцает
Грусть мира.
(Яха)

***
Милый, ко мне наклонись1
Раньше, чем я умру,
Дай на тебя поглядеть,
Чтобы в глазах и в душе
Образ твой унести
В вечности темной страну.
(Ицуми Шукибу)

***
Все наши громкие дела, поверьте,
Не долговечнее, чем на реке волна.
Жизнь уступает тихой смерти...
Не остается тени сна.

***
О, как свежи цветы,
Но всё ж спалит их зной!

Всё в жизни суета, всё тлен,
И всё пройдет.

К закату близок день,
И хмелем лживых снов

Меня не опьянит
Обманный этот мир.
(Монах Кукаи)

***
Плакучая ракита на могиле девы
Все ветви свесила налево,
Где юноши печальная могила.
Сомнений нет – его любила дева.
(Мушимаро)

***
Уныло сыплются уветы.
Густой туман пруд застилает.
Гуси дикие кричат испуганно
На озере святом Ивар.

Сны мрачные витают
Над моею головой;
На сердце тяжесть.
Через год, когда раздастся
Снова крик гусей,
Я не услышу их.
(Охотсуно Оци)

***
Есть нечто, сто менее прочно,
Чем листья, гонимые ветром
Туда и сюда:

То жизнь человека;
Как облако пыли,
Она расплывется
Вмиг без следа.
(Хизато)

***
Тот же запах, те же краски,
Что и прежде я любил,
Но уж нет того на свете,
Кто деревья посадил.

Ах, как быстро жизнь проходит!
Завтра будет вновь сиять
Солнце в небе, но, быть может,
Мне уж солнца не видать!
(Цураюки)
***
Аромат и краски те же,
Как и некогда, бывало ...
Только кто сажал деревья,
Уж того – увы! – не стало...

Ах, как скоро жизнь минует,
За собой нас маня!
Завтра снова солнце встанет,
Но – увы! – не для меня...

***
Благоуханная! Она опять пришла!
И улыбаются мне травки, расцветая,
И песни поет мне птичек стая...
Но в сердце всё же нет желанного тепла...
Милей мне осени причудливый убор:
Мне золото лесов усталый взор ласкает,
И всё унынием так сердцу отвечает,
И в высь меня манят вершины снежных гор.

Иду. Помехою ничто
Не служит мне...
Здесь вновь обвеян я
Желанною прохладой,
И с горной вышины,
С какою-то отрадой,
Насмешку гордо шлю
Красавице-весне.

***
Вечны горы, вечны волны.
Неизменны целый век,
Горы высятся, и в море
Волны ходят на просторе,

И один лишь человек,
Легкомысленный, сумел
Смерть избрать себе в удел.

***
Вечные горы и вечные волны
Вечно стоят, громоздясь предо мной...

Гордые горы величия полны,
Вольное море играет волной.

Вечности лишь не дано человеку:
Бренно земное его существо...
Смерть – вот наследие бурному веку,
Смерть – вот наследие жизни его.

«Дзисэй но ку» - это – «Прощальная речь миру», может быть написана в форме канси, гэ, танка (вака и кёука) и хайку. Сначала, это было популярно среди дзэн-монахов, уходящих в небытие, потом мода перешла к самураям эпохи Сэнгоку. Однако, и в 20-м веке посмертную поэзию не забывали, проигрывающие 2-ю мировую войну, генералы тоже сочиняли.
Дзисэй - это песня смерти, иными словами, стихи, которые пишутся перед совершением харакири, уходом в полет камикадзе и т.п.
Традицию Дзисэй, что по-японски означает «Песня смерти» , начал некий высокопоставленный вельможа, с простым японским именем Асано Такуми-но ками Наганори. Пылая ненавистью к своему обидчику Кира Кодзукэ-но сукэ Ёсинака, Наганори напал на него прямо во дворце сегуна, но зная, что такой проступок карается смертью, перед своим уходом написал прощальное хокку.
Как и следовало Такуми-но, был казнен, но стихотворение осталось.
скрытый текстЗатем, через год после этого события произошло ещё одно, в истории Японии известное как “месть сорока семи ронинов”, когда 47 самураев, даймё (хозяин) которых был убит, спланировали месть обидчику. Ночью пробравшись в его дом они перебили слуг, они обезглавили убийцу их господина.
По завершении дела самураи возложили голову поверженного противника на могилу хозяина и последовали за ним, совершая ритуал сеппуку с предшествующим написанием дзисэй.
После этого стихи смерти получили широкое распространение на территории Японии.
Вот,непосредственно и дзисэй тех времен:
***
Слива опала
А в глазах моих небо
Лунным оскалом

Я к людям иду.
Мне с людьми все труднее.
Осенняя тьма.

Не одинок я -
Ведь у смерти под небом
Со мною кукушка.
Во время

Но особое впечатление произвели относительно современные стихи камикадзе.
Они писались на кусочке белого шелка и зачитывались во время прощальной церемонии, когда пилоты одевали налобную повязку хатимаки с изображением хиномару и иероглифов ками и кадзе, что означало Божественный ветер.
Дзисэй клали в специальную маленькую шкатулку бако, которую каждый воин должен был сделать сам из ореха, вяза или сосны. Вместе с дзисэй в бако помещали пряди волос и какие-нибудь небольшие личные вещи. После выполнения задания, бако вручали родным воина…

Стихи камикадзе потрясают...

Больной старик Отец
Близоруко щурясь
Мое имя прочтет
На табличке в Ясукуни.
И гордо голову подняв,
Расправив плечи
Храм покинет улыбаясь.
А я, опав лепестками
Украшу розовым его седину.
***
Напоил чаем из фляги
Уставшую женщину.
У дороги к храму Ясукуни
Сгорбленная она сидела на скамье
Последние потеряв силы.
Тяжкая ноша, неподъемный груз -
Маленький бумажный фонарик
С именем сына…
***
Сжигаю в печи тетрадь
С Дзисэй товарищей дорогих.
Некому её передать, я последний…
Корчатся в огне страницы,
Дым имена уносит…

Письмо домой. Пилот-камикадзе, 1944 год.

Знаешь, мама, завтра я стану ветром,
По священной воле разящим свыше.
Я прошу тебя о любви и вере,
И прошу - сажайте у дома вишни,
Я увижу, мама - я стану ветром.

Я не стою, мама, твоей слезинки,
Я вернусь - мы вечно идем по кругу.
И я буду видеть твои морщинки,
И на плечи лягут родные руки
В самом высшем, славой слепящем миге.

Не грусти, я жизнью своей доволен,
И смотри на небо - мою обитель.
Я проснулся, мама - мне было больно,
Что во сне последнем тебя не видел.
Ты прости - тебя забывал невольно.

Завтра утром встречу тебя за дверью,
Седины коснусь, унесу усталость.
Десять раз бы умер с улыбкой, верь мне,
Чтобы видеть гордость твою и радость.

...Я увижу, мама, - я стану ветром.

***
Подобно цветам сакуры
По весне,
Пусть мы опадем,
Чистые и сияющие.

Нам бы только упасть,
Подобно лепесткам вишни весной,
Столь же чистыми и сияющими!
источник

«Цвет ветра» в японском языке – не просто красивое выражение, японцы действительно считают, что у воздушных потоков есть оттенок и он меняется в зависимости от сезона. Холодный ветер всегда белый, даже если не идет снег, он навевает ассоциации с инеем на травах и листьях, с выбеленной холодом землей. А теплый летний ветер – темный, голубоватый или, может быть, синий, как в поэзии Ёсано Акико (1878 – 1942) («синий ветер» – это ее собственное изобретение). Так что в песне японской группы Buck-Tick アンブレラ/Umbrella старомодный черный зонт «летучая мышь» влюбляется в легкомысленный зонтик в горошек на фоне темного летнего ветра, ведь в самом разгаре сливовые дожди:

 

 

Льется потоками дождь

На одинокую летучую мышь (1).

Он – падший ангел,

Висящий вниз головой.

И вот он встретил тебя,

Милый, милый зонтик в горошек.

Черные оборки…Одинокая летучая мышь –

Падший ангел после дождя.

Движение теней, что сияют на закате, –

Зонтик делает сальто.

Ах, вихри света, цвет ветра!

Ах, как красиво! Я покажу тебе это!

 

1. Автор употребляет слово koumori (蝙蝠 – «летучая мышь»), однако, очевидно, здесь имеет место образная и лингвистическая перекличка со словом koumorigasa (蝙蝠傘). С помощью этого понятия в японском обозначается зонтик в западном стиле, форма которого напоминает летучую мышь, что и нашло отражение в языке («летучая мышь» + «зонт»).

 

(Автор текста: Хисаси Имаи

Пер.: Ю.Минина)

 

А вот как об осеннем ветре писала сама Ёсано:

***

Опершись о перила,

В задумчивом забытьи

Созерцаю:

Осенний ветер пробирается

Сквозь заросли хаги.

(Пер.: Елена Дьяконова)

 

Источник

Может быть, вы уже заметили (те, кто читает так же и мой основной блог достаточно времени, наверняка обратили внимание), что я время от времени приношу восточную поэзию именно в переводе Юлии Мининой. Она моя очень хорошая знакомая, замечательный человек, востоковед, переводчик и преподаватель, человек интереснейшей судьбы. Под скромным словом "источник" прячется именно ее пост и ее страничка, посвященная Востоку (не только Японии - и Вьетнам, и Корея). Мне очень нравится, как Юлия пишет, всегда затрагивая очень интересные и необычные темы. Именно ей я обязан своим увлечением Японией, и столько всего узнал именно от нее! Если кто из вас есть в "контактах", не поленитесь, загляните к ней. А если кто-то есть на дайри, то вы могли ее знать как ~McLaren~. Надеюсь, вам понравится. И нет, это не реклама, это дружба. Я говорю одним моим друзьям о другом моем друге:)

Реквием



1

Вечная слава героям!
Вечная слава!
Вечная слава!
Вечная слава героям!
Слава героям!
Слава!!

…Но зачем она им, эта слава,—
мертвым?
Для чего она им, эта слава,—
павшим?
Все живое —
спасшим.
Себя —
не спасшим.
Для чего она им, эта слава,—
мертвым?..
Если молнии в тучах заплещутся жарко,
и огромное небо
от грома
оглохнет,
если крикнут все люди земного шара,—
ни один из погибших
даже не вздрогнет.
Знаю:
солнце в пустые глазницы не брызнет!
Знаю:
песня тяжелых могил не откроет!
Но от имени сердца,
от имени жизни,
повторяю!
Вечная
Слава
Героям!..
И бессмертные гимны,
прощальные гимны
над бессонной планетой плывут величаво…
Пусть не все герои,—
те,
кто погибли,—
павшим
вечная слава!
Вечная слава!!

Вспомним всех поименно,
горем вспомним своим…
Это нужно —
не мертвым!
Это надо —
живым!
Вспомним гордо и прямо
погибших в борьбе…

Есть великое право:
забывать
о себе!
Есть высокое право:
пожелать
и посметь!..

Стала
вечною славой
мгновенная
смерть!

Читать дальше2

Разве погибнуть ты нам завещала,
Родина?
Жизнь обещала,
любовь обещала,
Родина.

Разве для смерти рождаются дети,
Родина?
Разве хотела ты нашей смерти,
Родина?

Пламя ударило в небо!—
ты помнишь,
Родина?
Тихо сказала: «Вставайте на помощь…»
Родина.
Славы никто у тебя не выпрашивал,
Родина.
Просто был выбор у каждого:
я или Родина.

Самое лучшее и дорогое —
Родина.
Горе твое —
это наше горе,
Родина.

Правда твоя —
это наша правда,
Родина.
Слава твоя —
это наша слава,
Родина!

3

Плескалось багровое знамя,
горели багровые звезды,
слепая пурга
накрывала
багровый от крови закат,
и слышалась поступь дивизий,
великая поступь дивизий,
железная поступь дивизий,
точная
поступь солдат!
Навстречу раскатам ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах начертано слово:
Победа!
Победа!!
Во имя Отчизны —
победа!
Во имя живущих —
победа!
Во имя грядущих —
победа!
Войну мы должны сокрушить.
И не было гордости выше,
и не было доблести выше —
ведь кроме
желания выжить
есть еще
мужество
жить!
Навстречу раскатам ревущего грома
мы в бой поднимались
светло и сурово.
На наших знаменах начертано слово
Победа!
Победа!!

4

Черный камень,
черный камень,
что ж молчишь ты,
черный камень?

Разве ты хотел такого?
Разве ты мечтал когда-то
стать надгробьем
для могилы
Неизвестного солдата?
Черный камень.
Что ж молчишь ты,
черный камень?..

Мы в горах тебя искали.
Скалы тяжкие дробили.
Поезда в ночах
трубили.
Мастера в ночах
не спали,
чтобы умными руками
чтобы собственною кровью
превратить
обычный камень
в молчаливое
надгробье…

Разве камни виноваты
в том, что где-то под землею
слишком долго
спят солдаты?
Безымянные
солдаты.
Неизвестные
солдаты…

А над ними травы сохнут,
А над ними звезды меркнут.
А над ними кружит беркут
и качается
подсолнух.
И стоят над ними
сосны.
И пора приходит снегу.
И оранжевое солнце
разливается
по небу.
Время движется над ними…

Но когда-то,
но когда-то
кто-то в мире помнил имя
Неизвестного
солдата!
Ведь еще до самой смерти
он имел друзей немало.
Ведь еще живет на свете
очень старенькая
мама.
А еще была невеста.
Где она теперь —
невеста?..
Умирал солдат —
известным.
Умер —
Неизвестным.

5

Ой, зачем ты, солнце красное,
все уходишь —
не прощаешься?
Ой, зачем с войны безрадостной,
сын,
не возвращаешься?
Из беды тебя я выручу,
прилечу орлицей быстрою…
Отзовись,
моя кровиночка!
Маленький.
Единственный…

Белый свет не мил.
Изболелась я.
Возвратись, моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое,—
где ж ты?
Не могу найти дороженьки,
чтоб заплакать над могилою…
Не хочу я
ничегошеньки —
только сына милого.
За лесами моя ластынька!
За горами — за громадами…
Если выплаканы
глазыньки —
сердцем плачут матери.
Белый свет не мил.
Изболелась я.
Возвратись, моя надежда!
Зернышко мое,
Зорюшка моя.
Горюшко мое,—
где ж ты?

6

Когда ты, грядущее?
Скоро ли?
В ответ на какую
боль?..

Ты видишь:
самые гордые
вышли на встречу с тобой.
Грозишь частоколами надолб.
Пугаешь угластыми кручами…
Но мы поднимем себя
по канатам,
из собственных нервов
скрученных!
Вырастем.
Стерпим любые смешки.
И станем больше
богов!..
И будут дети лепить снежки
из кучевых
облаков.

7

Это песня о солнечном свете,
это песня о солнце в груди.
Это песня о юной планете,
у которой
все впереди!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели,—
мы допоем!
То, что отцы не построили,—
мы построим!

Устремленные к солнцу побеги,
вам до синих высот вырастать.
Мы —
рожденные песней победы —
начинаем
жить и мечтать!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели,—
мы допоем!
То, что отцы не построили,—
мы построим!

Торопитесь, веселые весны!
Мы погибшим на смену
пришли.
Не гордитесь, далекие звезды,—
ожидайте
гостей
с Земли!
Именем солнца, именем Родины
клятву даем.
Именем жизни клянемся павшим героям:
то, что отцы не допели,—
мы допоем!
То, что отцы не построили,—
мы построим!

8

Слушайте!
Это мы говорим.
Мертвые.
Мы.
Слушайте!
Это мы говорим.
Оттуда.
Из тьмы.
Слушайте! Распахните глаза.
Слушайте до конца.
Это мы говорим,
мертвые.
Стучимся в ваши сердца…

Не пугайтесь!
Однажды мы вас потревожим во сне.
Над полями свои голоса пронесем в тишине.
Мы забыли, как пахнут цветы.
Как шумят тополя.
Мы и землю забыли.
Какой она стала, земля?
Как там птицы?
Поют на земле
без нас?
Как черешни?
Цветут на земле
без нас?
Как светлеет река?
И летят облака
над нами?
Без нас.

Мы забыли траву.
Мы забыли деревья давно.
Нам шагать по земле не дано.
Никогда не дано!
Никого не разбудит оркестра печальная медь…
Только самое страшное,—
даже страшнее, чем смерть:
знать,
что птицы поют на земле
без нас!
Что черешни цветут на земле
без нас!
Что светлеет река.
И летят облака
над нами.
Без нас.

Продолжается жизнь.
И опять начинается день.
Продолжается жизнь.
Приближается время дождей.
Нарастающий ветер колышет большие хлеба.
Это — ваша судьба.
Это — общая наша судьба…
Так же птицы поют на земле
без нас.
И черешни цветут на земле
без нас.
И светлеет река.
И летят облака
над нами.
Без нас…

9

Я
не смогу.
Я
не умру…

Если
умру —
стану травой.
Стану листвой.
Дымом костра.
Вешней землей.
Ранней звездой.

Стану волной,
пенной волной!
Сердце свое
вдаль
унесу.
Стану росой,
первой грозой,
смехом детей,
эхом в лесу…
Будут в степях
травы
шуметь.
Будет стучать
в берег
волна…

Только б допеть!
Только б успеть!
Только б испить
чашу
до дна!
Только б в ночи
пела
труба!

Только б в полях
зрели
хлеба!..
Дай мне
ясной жизни, судьба!
Дай мне
гордой смерти, судьба!

10

Помните!
Через века, через года,—
помните!
О тех,
кто уже не придет никогда,—
помните!

Не плачьте!
В горле сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти павших будьте достойны!
Вечно
достойны!

Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!

Люди!
Покуда сердца стучатся,—
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье,—
пожалуйста, помните!

Песню свою отправляя в полет,—
помните!
О тех,
кто уже никогда не споет,—
помните!

Детям своим расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!
Во все времена бессмертной Земли
помните!
К мерцающим звездам ведя корабли,—
о погибших
помните!

Встречайте трепетную весну,
люди Земли.
Убейте войну,
прокляните
войну,
люди Земли!

Мечту пронесите через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет никогда,—
заклинаю,—
помните!

Р. Рождественский

"Их-то Господь — вон какой!
Он-то и впрямь настоящий герой!
Без страха и трепета в смертный бой
Ведёт за собой правоверных строй!
И меч полумесяцем над головой,
И конь его мчит стрелой!
А наш-то, наш-то — гляди, сынок —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у тех-то Господь — он вон какой!
Он-то и впрямь дарует покой,
Дарует-вкушает вечный покой
Среди свистопляски мирской!
На страсти-мордасти махнув рукой,
В позе лотоса он осенён тишиной,
Осиян пустотой святой.
А наш-то, наш-то — увы, сынок, —
А наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.

А у этих Господь — ого-го какой!
Он-то и впрямь владыка земной!
Сей мир, сей век, сей мозг головной
Давно под его пятой.
Вкруг трона его весёлой гурьбой
— Эван эвоэ! — пляшет род людской.
Быть может, и мы с тобой.

Но наш-то, наш-то — не плачь, сынок, —
Но наш-то на ослике — цок да цок —
Навстречу смерти своей.
На встречу со страшною смертью своей,
На встречу со смертью твоей и моей!
Не плачь, она от Него не уйдёт,
Никуда не спрятаться ей"!

Т. Кибиров

скрытый текст***

Просто и торжественно в Иерусалим
На осле, без воинских доспехов,
Въехал Царь - царя Давида Сын,
Чтоб принять венец - венец из тернев.

Приготовили Ему престол
На высоком месте - на Голгофе!
Он об этом знал, на это шёл!
На людей смотрел со скорбным вздохом.

Знал,что сочтены уже их дни…
А вокруг кричал народ: "Осанна!"
Завтра будет он кричать: "Распни!"
Жалости не зная к Его ранам…

Но никто не видел чистых слёз…
Так въезжал под возгласы хваленья
Просто и торжественно Христос
Совершить Свой подвиг Искупленья!

Я. Бузинный

***

Вступал Мессия в Иерусалим,
Чтобы свершить начертанный завет,
Одежды постилали перед Ним,
Восторженные толпы шли вослед.

Он не стремился к почестям земным,
Их избегая, с самой колыбели,
Хотя не раз все те, кто шли за Ним,
Его царем провозгласить хотели.

Они земного жаждали царя,
Чтоб против Рима их сплотил собою,
А Он пришёл, как вечности заря,
А Он открыл им царство неземное.

И вот пришла прощания пора,
Лучи восхода город золотили,
Сверкал вдали величественный храм,
Что в торжище позора превратили.

Гремели ликования окрест.
Над головами листья пальм взлетали,
А где-то там сколачивали крест
И гвозди для распятия ковали.

И слыша, как торжествовал народ,
Синедрион дышал злобой отравы,
С тоской, взирая на тюремный свод,
О воле думал скованный Варавва.

Вступал Спаситель в Иерусалим -
Непонятый Пророк из Назарета.
И оставались считанные дни
До крестного Голгофского рассвета.

В. Янченко

***

НА ДОРОГЕ В ИЕРУСАЛИМ

Спит мирно город на рассвете дня,
Лишь ветер поднимает пыль с дороги,
А скоро здесь начнется толкотня,
Жизнь, суматоха, суета, тревоги.

Потом раздастся громкий, звучный крик,
И люди поспешат увидеть нечто;
И радостной хвалы живой родник
Здесь потечёт, запомнится навечно.

И ветки срежут, и одежды снимут
И в пыль постелят прямо у ворот,
И кроткого Иисуса на ослёнке
Народ Царём Иуды наречёт.

А после их же крик: “Его распни!”
И на устах всё тех же смерти жёлчь,
Смеялись те же: “Со креста сойди,
Иль силы нет, чтобы себе помочь?”

Людская слава и людская верность!
Так быстро позабыли всё они.
Иисус – сама любовь и жертвенность –
Всё претерпел, что выдумать смогли.

Спит мирно город на рассвете дня,
Лишь ветер поднимает пыль с дороги.
Что ожидает завтра здесь меня?
Какие переступим здесь пороги?

Быть может, встретят у ворот с улыбкой,
Как будто ждали долгие года?
Как память на добро людская зыбка
Поймешь, когда узришь позор креста.

Теперь, в молитвы благодатный час,
Склонимся, воззовём в смиренье к Богу.
Пусть, что бы ни застало в жизни нас,
Поможет Он дойти к небес чертогу.

А. Каракай

***

ПОСЛЕДНИЙ ВЪЕЗД

О сколько ликованья, сколько счастья!
Сердца переполняет торжество.
Сегодня видно каждого участье,
И любящих сегодня большинство.

Кто Ты, теперь въезжающий так скромно?
Тебе ль въезжать в столицу на осле?
Ужель не понимаешь, как нам больно
Иль думаешь, мы слепы, мы во зле?

Да, много недостатков в нашей жизни,
Но помощь нам и к людям доброту
Мы можем оценить. Ты, к новой жизни
Веди нас, сохраняя чистоту.

Твой путь своей одеждой устилаем
И ветви пальм перед Тобой кладём,
Тебя царём себе мы избираем,
Тебя прославим на пути Твоём.

Пусть Ты пока не знатен, пусть Ты плотник -
Тебе дары с лихвою принесем.
Тебе послужим – обещает сотник
Тебя над всею знатью вознесём.

Столица Палестины ликовала.
Иисус входил в земной Иерусалим.
Увы, толпа ликующих не знала:
В тот день скорбел небес Иерусалим.

Скорбел Иисус, ученики скорбели,
Скорбели все, кто знал, любил Его.
Кто воцарить хотел? Кто хлеб и рыбу ели,
Кто исцеленье видел от Него.

Как было хорошо, и всё ведь даром!
Такого бы царя - и нет проблем.
Толпа хотела воцарить недаром,
Народ от бед избавился б совсем.

Он им царем не стал, они, разочаруясь,
Через четыре дня воскликнут все: «Распни»!
Ну, а пока шумит толпа, волнуясь.
И праздник этот празднуем и мы.

Последний въезд, последние общенья...
Через четыре дня Он примет страшный крест.
Благодарю Господь, что совершил служенье,
Что выдержал ликующий Свой въезд.

Е. Кузнецова

***

Все меньше дней, все ближе час последний,
Решается вселенной всей судьба.
Вот Иисус идет, как Сын наследный,
Чтоб от цепей освободить раба.

Кто этот раб? Он родственник Адама
И ученик прилежный сатаны.
В начале жизни совершилась драма,
Попали в сеть все дочери, сыны.

И выпутаться стало невозможно,
Грешили все, душой ожесточась,
И правдою считали то, что ложно,
И чистоте предпочитали грязь.

И пожалел Творец Свое творенье,
И Сына в мир любимого послал,
Чтоб ночь греха сменилась озареньем,
Чтоб явью стал заветный идеал.

Понять ли душам тайну воплощенья?
Спаситель мира был, как человек,
Он принимал от многих угощенье,
Жалел убогих, нищих и калек.

Как плотник был Он в послушанье кротком,
О Нем никто не ведал тридцать лет,
Потом в существовании коротком
Явил Он миру незакатный свет.

Не превышает срок одной недели.
А что потом? Осуществится план.
И Он идет для исполненья цели,
Чтоб мир обрел нетленный Ханаан.

Сверкает солнце, слышен топот конский.
Жизнь, как всегда, движением бурлит.
Приблизились к вершине Элеонской,
Вифании предстал пред ними вид.

Какое ныне всем благоволенье,
Жизнь радостью великой расцвела.
Послал Он двух в ближайшее селенье:
– На привязи найдите там осла,

Он необъезжен; отвяжите смело,
Почетный ждет его сейчас удел.
А если спросят, для какого дела,
Скажите: «Так учитель повелел».

И приведя, они его покрыли
Одеждою непышною своей,
Чтоб их Учитель не касался пыли,
Чтоб ехать в город было веселей,

И перед Ним одежды постилали.
Народ бежал к Нему со всех сторон,
И радостью у всех сердца пылали,
И ярок был полдневный небосклон.

Незабываем подвиг, Им свершенный,
Любовь Его, как море, велика.
Он двигался, как Царь, провозглашенный
Единогласно и на все века.

Все с пальмовыми яркими ветвями.
«Осанна! Царь Израилев, гряди!
Какое счастье, что Ты ныне с нами,
Какая радость миру впереди!»

Какой восторг, какая велегласность:
«Мир на земле и слава в вышине!»,
Как будто не грозит уже опасность,
Как будто нет простора сатане.

Всем радость, но досада фарисеям.
«Учитель, эти крики запрети,
Иль сами мы принудить их сумеем,
Чтоб языки держали взаперти!»

«О, сказываю вам, что их молчанье
Заменят камни, славу вопия.
Подвластно ль людям радости звучанье
В великие минуты бытия?»

Пред Ним, как на ладони, город чудный:
Прекрасный храм, что создали отцы,
И зеленью деревьев изумрудной
Украшены роскошные дворцы.

Народ, как муравейник разноцветный,
Паломники спешат со всех сторон.
А Он идет, как агнец безответный.
За грех людской погибнуть должен Он.

Но вслед за смертью будет воскресенье,
Пророческие сбудутся слова.
Он весть несет великого спасенья,
Извлечь Он хочет гибнущих из рва.

Р. Березов

Жить среди книг –

хотя б и не читая,

лишь ощущать присутствие вблизи,

как близость леса

или близость моря,-

вот лучшее из одиночеств.

 

Потомственный квартиросъемщик,

в очередном своем чужом жилище

я первым делом расставляю их

на полках, на шкафах,

везде, где только можно,

прилежно протираю влажной тряпкой

и, завершив привычный ритуал,

смотрю на них едва ль не вожделенно,

как тот скупой в своем подвале тайном,

приподнимая крышку сундука,

где все его сокровища хранятся –

воистину, какой волшебный блеск!

 

Как я сейчас богат!

Едва ли кто сравнится

со мной в моём богатстве!

Отныне здесь мой дом

и я в нём жить могу –

я чувствую себя в своём кругу

и потому спокойно засыпаю –

и словно бы лежу на океанском дне,

куда сквозь толщу вод доносится ко мне

неясный шелест, шорох, тихий шёпот,

и топот ног,

и звуки многих голосов,

и, чуть освоясь в их нестройном хоре,

я вскоре начинаю понимать,

что квартирую ныне в Эльсиноре,

в жилище обедневших королей

сняв комнату за пятьдесят рублей

(что в наши времена – почти что даром),

и вот сегодня с самого утра

здесь собрались заезжие актёры,

и происходит странный карнавал

иль некое даётся представленье,

и я слежу, как движется сюжет,

где Дон Кихот

шлёт вызов Дон Жуану,

где Фауст искушает донну Анну,

а бедный Лир

уходит на войну –

она уже идет четыре года,

а может, сто четыре или больше,

и я устал от долгого пути,

от мин, от артобстрелов, от бомбежек,

меж тем снаряды рвутся где-то рядом,

а я никак подняться не могу,

я должен встать,

я не могу подняться,

я задыхаюсь, я едва дышу –

всё кончено, я гибну, донна Анна!

 

И меркнет свет,

и я лечу куда-то в бездну,

В последний миг услышать успевая,

как возглашает Главный Лицедей,

решительно на этом ставя точку:

- Все в мире, господа, - война детей,

где, впрочем, каждый умирает

в одиночку!..-

и сразу рушится в кромешный мрак ночной

мой зыбкий мир.

 

Ю. Левитанский