Что почитать: свежие записи из разных блогов

Название: Дева Песков
Автор: Санди для fandom Worlds of Lovecraft 2017
Пейринг/Персонажи: Уилбур Эйкли, Жильцы Песков
Категория: джен
Жанр: ангст, флафф
Рейтинг: G

Уилбер Эйкли, профессор Мискатоникского университета, антрополог и археолог, увлеченно осматривал дом старого Уортона.
Дом стоял в бедлендах – неудобных для земледелия бесплодных землях, истощенных бездумным выпасом скота и изрезанных эрозией; эти места решительно не подходили для успешного земледелия, оттого наследники Уортона и продали крохотное родовое поместье, переселившись куда-то в Кингстон. Скучное одноэтажное строение с большим чердаком, куда складывались сельскохозяйственные орудия было выстроено из камня и бревен и отнюдь не выглядело жизнерадостным. Да и само расположение дома, выстроенного стариком Уортоном в глубине глухой лощины, подходило лишь для уединенной и замкнутой жизни, вероятно, совсем не прельщавшей молодых хозяев. Зато такая жизнь как нельзя лучше соответствовала пожеланиям профессора Эйкли.
А дом можно будет и перестроить…
скрытый текстСобственно, именно этим и занялся профессор Эйкли сразу после покупки. Одно крыло дома он оставил почти в первозданном состоянии, ограничившись ремонтом и покупкой новой красивой мебели, выполненной скорее для столичных особняков, чем для маленького домика в новоанглийской глуши; второе же хорошенько перепланировал и надстроил мансарду.
В мансарде профессору Эйкли очень нравилось. Он все обставил по своему усмотрению, заказал мебель по собственному проекту, и теперь она, хотя и не такая дорогая и модная, как в жилом крыле, была куда уютнее. Шезлонг словно обнимал профессора, столик пододвигал книги… Любимые книги, конечно, тоже обосновались здесь – и новейшие научные труды из области антропологии, и редкие старинные сочинения на латыни, греческом, староанглийском и полузабытых азиатских языках, букинистические редкости, к которым даже прикасаться следовало с большой осторожностью, так как страницы буквально рассыпались прямо под пальцами. Именно в мансарде профессор Эйкли разместил свои обожаемые коллекции редкостей, вывезенные из путешествий по Азии, а в южной стене мансарды устроил круглое окно.
Мода на окна необычной формы до Новой Англии тогда еще не докатилась, и архитектурная причуда профессора могла бы показаться просто причудой кому угодно, кроме самого профессора. В этом окне должна была разместиться жемчужина его коллекций – округлое стекло из Ленга; продавец, странноватый оборванец, не похожий ни на индийца, ни на араба, ни на китайца, божился, что оно хиадесского происхождения.
– Проверим, – сквозь зубы процедил профессор Эйкли, оценивая работу стекольщиков и плотников.
Стекло, по его настоятельному требованию, было закреплено очень плотно и надежно, а вставлено под очень небольшим и точно выверенным углом. Его молочная глубина казалась бесконечной, и сквозь нее еле-еле просвечивал унылый новоанглийский пейзаж – овраги, тускло-коричневые бедленды с одной стороны и заросли неприхотливых желтеющих осенних кустарников с другой. Но профессора Эйкли ничто не могло разубедить в том, что при некоторых обстоятельствах стекло покажет кое-что поинтереснее…
Круг научных интересов профессора лежал несколько дальше, чем изучение прошлого человеческой расы. Эйкли был убежден в реальности палеоконтакта – появления пришельцев на заре человечества, которые и подтолкнули людей к дальнейшему развитию. Он тщательно отобрал сочинения, которые могли дать какую-то информацию, – «Пнакотикские рукописи», «Культы гулей» и даже фотокопию запрещенного «Некрономикона», и по вечерам, уединяясь в мансарде, смаковал истории о народах чо-чо и ми-го, легенды о боге хаоса Азатоте, вестнике Древних богов Ньярлатхотепе и повелителе морей Ктулху… Окно, как вычитал профессор, должно было позволить увидеть, а если повезет, то и непосредственно пообщаться с миром Древних.
Но лишь спустя месяцы профессор Эйкли понял, что нужно сделать для этого.
Эйкли был еще молод и склонен увлекаться – возможно, из-за этого все и случилось. Кто-то более уравновешенный мог бы ограничиться рассмотрением теорий и систематизацией древних мифов, однако Эйкли обязательно надо было увидеть все своими глазами. Высокого роста, худощавый, с ранней сединой в длинных волосах и очками – Эйкли страдал сильной близорукостью – он умел заразить и студентов любовью к мифам и древним храмам, придавая рутинной работе на раскопках некий сакральный смысл. Возможно, будь рядом с Уилбером Эйкли его двоюродный брат, человек здравомыслящий и уравновешенный, или супруга, обладающая этими же качествами, они сумели бы его удержать – но нет, Уилбер Эйкли жил один, и опыты свои начал проводить в полном одиночестве.
Должно быть, это выглядело забавно: почтенный долговязый антрополог, ползающий по полу с мелком и старательно срисовывающий странные каббалистические символы. Но Эйкли был в экстазе. Особенно ему нравилось, что стеклом, как выяснилось, управлял океанический бог Ктулху: Эйкли был очарован сказаниями о Ктулху, его волшебном городе Р’Лайх и его невообразимой внешности крылатого осьминога. «Какая фантазия была у древних пришельцев, – восторженно думал профессор, – какие образы! Наверняка их на Землю привело обилие воды…»
Закончив рисовать, он возвел руки горе (этого древние тексты не требовали, но почтение к их возрасту и торжественность момента заставили профессора принять патетическую позу) и воскликнул: «Пнглуи мглуинах Р’Лайх Ктулху вгангл фтагн!»
Ничего не происходило, и профессор издал смущенный смешок, вдруг осознав и нелепость своих действий, и их полную ненаучность. И тут молочная непрозрачность окна медленно-медленно начала таять.
Профессор Эйкли приступил к рисованию пентаграммы вечером, когда уже смеркалось, а в окне сияло солнце. Странное солнце, не желтое, непривычное. Перед изумленным профессором предстал пейзаж не Новой Англии, а скорее Мексики или даже Африки: холмистая пустыня, покрытая редкими растениями, типичными для засушливых мест – злаками и суккулентами, черный провал пещеры в одном из холмов, горячее блеклое от жара небо и далекие заснеженные пики где-то за горизонтом.
Профессор, как завороженный, наблюдал за происходящим в окне. Там не случалось ничего особенного: вот проскользнула змея, покровительственная окраска которой почти не позволила ее рассмотреть – лишь уловить маслянистое движение и отблеск чешуи; вот неподалеку хищная птица камнем упала и снова взмыла вверх, унося в клюве мелкого грызуна; вот пролетело какое-то насекомое, и ветер слегка пошевелил колючие листья пустынной травы… «Где же это? – размышлял Эйкли. – Может быть, в Аризоне?»
Что-то неуловимо странное было в пейзаже, таком земном и в то же время таком чуждом. Если бы пустыня была красной, Эйкли бы решил, что перед ним Марс: как раз вышли статьи, доказывающие, что на Марсе есть жизнь и даже разумные обитатели, которые строят каналы… Но пустыня была неяркой, как на Земле.
И вдруг показались люди. Профессор вздрогнул, пытаясь рассмотреть их.
Нет! Это были не люди, но, без сомнения, разумные существа – Эйкли про себя окрестил их Жильцами Песков, так как встречал упоминания о каких-то «Жильцах» в книгах. Они были сложены почти как люди, но в то же время походили на животных – коал или, может быть, кошек, так как тело и лицо их покрывала густая шерсть. Тем не менее они носили одежду, очень легкую – видимо, в пустыне было действительно жарко, и профессор рассмотрел, что Жильцы Песков были разного пола и возраста, а шерсть их окрашена по-разному. Они шли спокойно, целеустремленно, о чем-то изредка доброжелательно переговариваясь.
Казалось, еще чуть-чуть – и профессор Эйкли сможет услышать, о чем же они говорят, но стекло внезапно начало тускнеть. Эйкли почувствовал невыносимую усталость: держать видение оказалось чрезвычайно тяжело. Однако раскаяния или недовольства Эйкли не ощущал, напротив, он испытывал небывалый душевный подъем. Больше всего на свете ему хотелось снова увидеть этих обаятельных «кошек»!
Он тщательно стер пентаграмму, выполнил все необходимые ритуалы, потратил последние силы на записи в лабораторном журнале – и упал почти без чувств в кровать, но и во сне видел Жильцов Песков, идущих сквозь холмы…
Едва восстановившись и проведя несколько лекций в университете, на следующий день Эйкли уже рисовал новую пентаграмму.
В этот раз Жильцы Песков не появлялись. Он увидел вечернюю пустыню и множество летучих мышей, вылетающих из пещеры. Внезапно за мышами, маленькими и безобидными, как и на Земле, появились другие существа, куда как покрупнее. И снова Эйкли пришел в экстатический восторг, уяснив, что повидал не кого иного, а шантаков. Эти создания походили на людей и летучих мышей одновременно, – тонкие, легкие в кости, стремительные, они выходили из пещеры, приседали, словно в изящном реверансе, расправляли огромные перепончатые крылья и взлетали. «Ах, что может быть прекраснее их! Только кошечки, мои кошечки!» – мысленно воскликнул Эйкли, совершенно очарованный зрелищем.
И внезапно в вечернем мареве появилась женщина – Жилец Песков. Гибкая, она шла по барханам, словно танцевала, и огромные глаза ее смотрели прямо на Эйкли.
Профессор не мог отвести взгляда от иномирянки. Безграничный восторг пронизал все его существо, Эйкли подался вперед, но женщина уже отвернулась и уходила вдаль…
На следующий день она снова появилась и – о чудо – дружески кивнула Эйкли.
Два дня он прожил – протянул, дрожа попеременно то от волнения, то от горя – не видя ее, а потом она пришла опять. Теперь Эйкли уже показалось, что женщина улыбается ему. Он попытался жестами показать, как она ему нравится, и даже упал на одно колено, чем порядком удивил ее.
Вскоре профессор Эйкли уже не мог представить себе, как он жил, не видя Девы Песков. Записи в лабораторном журнале оставались сухими и деловыми, зато сам Эйкли то и дело рассеянно улыбался и что-то напевал, а однажды удивил коллег, пританцовывая в университетском коридоре. Он по-прежнему не умел ничего сообщить своей Деве, не знал ни имени ее, ни рода занятий, ничего о ней самой и о ее семье – но все помыслы Эйкли тянулись только к ней. Иногда, будто очнувшись, он думал, что заколдован. Бедняга! Занятый лишь наукой, он до сих пор ни разу не влюблялся.
Впрочем, окно показывало ему и другие пейзажи. Однажды перед Эйкли предстало видение морского храма с циклопическими ступенями, уходящими под воду, и величественные силуэты Глубоководных вдалеке. В другой раз он увидел обычный фермерский домик и женщину, которая держала в руках каменную звезду. Всякий раз Эйкли и радовался, увидев что-то новое, и досадовал, так как мечтал увидеть лишь одно – Деву Песков и ее приветливый кивок.
Между тем коллеги и студенты начали замечать, что с профессором творится неладное. Эйкли уверял, что совершенно доволен жизнь и безгранично счастлив, однако окружающие качали головами. «Док, похоже, заработался», – говорили студенты, а коллеги отмечали, что он исхудал, стал бледен, седины в его длинных вьющихся волосах заметно прибавилось, а пальцы – красивые тонкие, узловатые от раннего артрита пальцы ученого – приобрели нездоровый восковой вид и постоянно мелко дрожат.
Как-то раз Эйкли увидел праздник у Жильцов Песков – несомненно, это был праздник, потому что они развели костер, играли на сложных музыкальных инструментах какие-то красивые мелодии и танцевали. В их поведении, как решил Эйкли, не было ничего дикарского – обычные веселые танцы и выпивка; судя по тому, как торжественно они подносили к губам чаши, питье было ритуальным. Его Дева тоже была там – она танцевала и, заметив Эйкли, помахала ему рукой. Остальные тоже обернулись в его сторону и приветствовали профессора кивками, как старого знакомого. Эйкли был чрезвычайно польщен и решил, что добился их доверия.
Внезапно из-за спин Жильцов Песков показалась какая-то темная масса. Огромные призрачные глаза уставились прямо на Эйкли, тот охнул, и девушка обернулась. Она ли закричала? – кто знает, но ее отчаянный крик с тех пор так и звучал у профессора в ушах…
Жильцы Песков в панике бросились бежать, и Эйкли видел, что шантаки и летучие мыши тоже разбежались кто куда. Темная масса надвинулась на них, ее огромные щупальца прижались к стеклу, и Эйкли, опомнившись, кинулся стирать пентаграмму, бормоча формулы. Его трясло, руки и ноги не слушались, и впервые в жизни Эйкли пренебрег заполнением лабораторного журнала. Он не помнил даже, как стер звезду и добрался до спальни…
Лишь через месяц Эйкли снова осмелился заглянуть в окно. Выглядел к тому времени он – хуже некуда: коллеги то и дело спрашивали, что у него стряслось, и наперебой советовали отдохнуть и подлечиться. Постоянные сношения с иномирьем превратили бодрого молодого человека в трясущегося старика, едва переставлявшего ноги. Но Эйкли и не думал лечиться. Думал он только об одном: его Дева была в опасности, а он ничем не смог ей помочь. «Я должен был идти туда и защитить ее», – думал Уилбер Эйкли, и горькое раскаяние жгло его каленой иглой.
У него оставалась надежда увидеть Деву и объяснить ей что-то… Но окно показало ему какие-то циклопические подводные постройки, и Эйкли решил, что это Атлантида. Чудо миров вызвало у него лишь вялый интерес…
Больше он не видел Жильцов Песков. Может быть, они ушли из тех мест, испугавшись гнева жуткого существа со щупальцами. А может быть – Эйкли боялся думать об этом – то существо истребило их. Каждый день он рисовал пентаграммы и проводил ритуалы, и каждый день в отчаянии опускал руки. Сердце его болело не переставая, и далеко не сразу Эйкли понял, что источник этой боли – не любовь и горе, а тяжелая болезнь. Когда он, наконец, обратился к врачам, те лишь развели руками.
Завещание – Уилбер Эйкли завещал свой домик кузену Фреду, самому здравомыслящему и разумному из своих родственников – было составлено в деловитой и четкой манере, свойственной Уилберу, и письмо, которое он начал было писать Фреду, также отличалось ясностью изложения. Следовало указать Фреду, какие книги вернуть – они были библиотечными, какие бумаги отвезти на кафедру, а какие уничтожить за ненадобностью… И, конечно, уничтожить стекло. Уилбер сознавал, что стекло не принесло ему ничего, кроме печали, болезни и преждевременного старения – а значит, не принесет ничего хорошего и Фреду, и тем, кто будет владеть им после Фреда; более того, несведущий и любопытствующий владелец может выпустить в мир то чудовище, которое прогнало Деву Песков и разлучило с ней Уилбера Эйкли…
Ручка выпала из ослабевших рук профессора Эйкли, и невыносимая боль в груди заставила его согнуться. Письмо брату он так и не закончил. Впрочем, главное он успел написать.
Но если бы кто-нибудь спросил Уилбера Эйкли, профессора Мискатоникского университета, жалеет ли он о том, что нашел проклятое стекло, он бы ответил: «Ничуть!» Ведь оно подарило ему первую и единственную любовь его жизни.

Название: Алтарь
Размер: мини, 2280 слов
Пейринг/Персонажи: Дагон, люди
Категория: джен
Рейтинг: NC-21
Краткое содержание: встреча с Дагоном ничем хорошим не кончается
Примечание/Предупреждения: в основу сюжета положена история маяка Эйлин Мор

Рейтинг все видим?

Нью-Йорк, 191… г.

Сейчас, оборачиваясь в прошлое, я думаю: с чего же все началось? Может быть, с того, что мой дядя Джеймс Картер – профессор-океанолог – увлекался разными необычными происшествиями на море и тщательно собирал все газетные вырезки и даже рыбацкие байки в надежде, что это выведет его на след неизвестных науке морских животных? Но нет, у дяди Джеймса были коллеги, которые занимались тем же, что и он. Многие из них предпринимали рискованные путешествия в поисках гигантских осьминогов, человекообразных китов, мегалодонов и прочих существ — созданий скорее человеческого воображения, нежели природы. Однако ни с кем из них не случалось таких происшествий…
Тогда, может быть, с визита странного незнакомца вечером 190… года?
скрытый текстОн представился как некий господин М., – я не уверен, что могу назвать его полное имя, – и сказал, что был старшим смотрителем маяка на одном из островов в Северной Атлантике. Дядя Джеймс, разумеется, заинтересовался: он по опыту знал, что наблюдательные люди на этом посту могут увидеть и сообщить много любопытных сведений.
На первый взгляд, в господине М. не было ничего особенного. Это был коренастый мужчина средних лет, с небольшими залысинами и обветренной кожей – видно было, что он много времени проводил на воздухе. Высказывания его были простецкими, но не грубыми, а одежда – небогатой, но добротной; некоторые словечки и манера держаться выдавали в нем моряка. Словом, это был обыкновенный человек, ничем не примечательный. Однако в нем чувствовалось скрытое напряжение, а когда он заговорил, речь его потекла прерывисто и лихорадочно-быстро.
– Мои товарищи мертвы, – сказал он. – Маяк закрыт. Меня тоже считают мертвым, но это не так, я просто скрываюсь, я нигде не задерживаюсь больше, чем на день-два. Он гонит меня… Никто не верит. Но вы, док, вы-то мне поверите? Я же знаю, вы много чего смыслите в таких вещах. Поди, вы это чудо-юдо уже и класси… сицировали?
– Вас атаковало неизвестное науке животное? – взволновался дядя. – Гигантский хищник?
Я достал письменный прибор и приготовился стенографировать показания очевидца, как обычно, – поскольку выполнял при дяде роль секретаря всякий раз, когда сведения требовали конфиденциальности. Господин М. тревожно взглянул на меня.
– Пожалуйста, опишите его как можно подробнее, – попросил дядя. Глаза у него так и заблестели от научного азарта. Он был редкостным энтузиастом, что и помогло ему совершить немало открытий, и теперь чувствовал себя на пороге нового – может быть, прорыва в науке.
Господин М. в смятении оглянулся, наконец, принял какое-то решение и вынул из старого, потертого бювара какие-то бумаги.
– Вот мои записи, – сказал он. – Но я вам, так и быть, расскажу… Значит, было это 14 декабря. Погодка была – как будто сам дьявол схватил простуду и пытался расчихаться. Мы втроем работали на маяке. Маленький такой островок, на нем никого, кроме нас, и не жило. Провизию-то нам подвозили морем. Маяк работал на ацетилене, – знаете, пронзительный такой свет. Пока в маяках горели дрова, это не беспокоило никого в море. А этот резкий свет – он пугал и сердил тех, кого не надо…
Я поспешно запротоколировал его слова. Итак, свет ацетиленового маяка вызывает в чудовище приступы агрессии.
– Потом, – продолжал господин М., – я прочел в газетах, будто никто из капитанов тех судов, что шли мимо нашего острова, никакой бури и знать не знал. Но как? Маяк наш, изволите ли видеть, светит на пятнадцать миль. Но задолго до бури нас совсем замучил этот остров, если правду сказать. Мы постоянно чувствовали, что за нами кто-то следит, кто-то дышал в спину – сопел так, будто корова или еще какое большое животное, кто-то захлопывал за нами дверь, опрокидывал наши стулья, примус, на котором мы готовили, задувал сквозняком так сильно, что стекла вылетали, хотя снаружи и ветра никакого не было. Верите, такое зло брало!
Наш ассистент – молодой парнишка, ирландец, они все добрые католики, – завел за правило молиться трижды в день, и то ему было страшно. Младший смотритель впал в меланхолию, и я даже несколько раз заставал его в слезах. А он был крепкий малый, стреляный воробей, и в последний раз в своей жизни плакал, наверное, еще в детстве! Вот как заморочил нас проклятый остров.
Да и как не заморочить? Пустынный клочок земли, с вашего позволения, болотистый, бесплодный, одни кустарники колючие. Кораблей-то тут много разбилось, потому и маяк решили поставить, вот души погибших моряков и бродят по острову неприкаянными. Да хоть бы зверье какое жило, все не так уныло, но из животных на острове водятся разве что летучие мыши. Мы их не трогали: они светляков ловили. Думаете, я свихнулся? – да нет, это в парке, где дамочки гуляют, светлячки красивые, а когда по всему острову они зажигают свои мертвые свечки, а поблизости, как нарочно, вопит козодой, – глаза бы не глядели!
И вот этот ассистент начал жаловаться, что ему снится всякая дрянь. Сначала приснилось, что море отступило, исчезли все звуки, и осталась только неподвижная черная трясина, полная дохлятины. Я как мог его утешил, сказал, что дохлятина и мертвецы во сне – это к дождю, и точно, на самом деле пошел дождь. Ну, в наших местах он каждый день идет. Но потом, гляжу, ассистент совсем расклеился. Сон этот повторяться ему стал. Всякий раз он видел одно и то же бесконечное черное гнилое болото на месте моря, но всякий раз с новыми подробностями. Младший смотритель ему посоветовал записывать сны, а потом читать и высмеивать: оно когда над несуразицей посмеешься, то больше и не страшно. Ассистент так и сделал.
…Господин М. прервал свой рассказ, покопался в бумагах и нашел аккуратную школьную тетрадку.
– Вот его записи, – продолжал он. – Взгляните-ка…
«20 ноября 190… года. Опять снилось черное болото. Слизистое, невыносимо мерзкое. Вокруг валялись протухшие рыбы. Самое гнусное – это полная неподвижность и тишина.
25 ноября 190… года. Опять был тот же сон. Сегодня я увидел огромную тушу кита поодаль. Сперва я и не понял, что это кит, – просто что-то невероятно громадное. Кожа прогнила, спеклась и облезла, гнилое мясо медленно-медленно сползало по костям, обнажая их. Между гигантскими ребрами виднелись коричневые внутренности, уже перегнившие в почти однородную массу. Так впервые я увидел во сне какое-то движение. Внезапно внутри туши что-то зашевелилось. Чудовищные щупальца обхватили ребра и подтянули к ним изнутри округлое тошнотворное туловище. Гигантский осьминог! Я замер от ужаса. Я никогда еще не испытывал ничего подобного и молился, чтобы оно меня не заметило, потому что его клюв мог бы запросто меня проглотить…»
– Значит, они существуют! – вскричал мой дядя Джеймс в экстазе. – Как я ждал этого дня!
– Дядя, – шепотом произнес я, – это же было во сне.
– Ах да… Но продолжайте, прошу вас.
«27 ноября 190… года. Я увидел все тот же сон, что и позавчера. Сегодня осьминог уже почти доел разлагающегося кита. Вонь стояла неимоверная. Удивительно, что осьминог не подох без воды.
На горизонте я рассмотрел холм, а на холме – что-то вроде утеса. Утес оказался правильной формы, похожий на обтесанный фаллос. Вокруг него трясина из черной становилась красноватой. Хотя тут не было людей, я вдруг подумал, что в этом болоте живут какие-то дикари и приносят человеческие жертвы. Я понял, что я тоже стану этой жертвой…
28 ноября 190… года. Проклятый сон повторяется каждый день! Ненавижу этот уродский холм!
5 декабря 190… года. Я уж надеялся, что больше не увижу это болото. Поганая вонючка, и этот каналья осьминог, и этот холм. И по-прежнему тишина была абсолютной, а болото – совершенно однородным, унылым, колышущимся, тошнотным. Сегодня я лучше рассмотрел тот утес, потому что не отвлекался на кита – от него остался один скелет, но осьминог все еще копошится вокруг. Он испускал свечение вроде полярного сияния или мерцания светляков, бледное и мертвенное. Кажется, на нем вырезаны какие-то рельефы и письмена. Точно, это какой-то языческий жертвенник. Господи, помилуй меня и избавь от этих снов.
9 декабря 190… года. Опять тот же сон. Но я очутился вблизи жертвенника. На нем довольно искусно вырезаны рыбы, осьминоги, альбатросы. Были также и люди, но такие странные, что меня пробрала дрожь. Резьба изображает, как люди поклоняются этому самому жертвеннику. Язычники, что с них взять.
13 декабря 190… года. Сегодня я наконец-то увидел живое существо. Бог мой, это был настоящий великан! Один из гигантов, которые в Библии господь наслал, не помню, на какой непокорный народ. Он зашагал по трясине, подошел к утесу, склонился перед ним и обхватил своими ручищами. Как от него воняло! Я понял, что завтра моя очередь…»
– А дальше? – спросил взволнованный дядя Джеймс.
Я-то понимал, что он не хочет ни в какую расставаться с мечтой о гигантском осьминоге, так как уверен в его существовании. Дядя иногда развивал передо мной эту мысль, настаивая, что раз существуют гигантские кальмары – мегатойтисы, то и гигантские осьминоги тоже живут где-то в глубинах Атлантики, порукой тому миф о Сцилле и Харибде. В его воображении рисовались целые содружества гигантских древних головоногих, перед которыми не могли устоять кашалоты и мегалодоны (которых он также надеялся обнаружить). И теперь, когда странные сны ассистента – как я понял, покойного – дали дяде призрачную надежду на осуществление его мечты, понятно, что дядя проявил неописуемый энтузиазм.
Однако господину М. было не до его научных амбиций. Он выглядел очень измученным и затравленным.
– А на следующий день, с вашего позволения, док, началась та самая буря, которой никто из капитанов даже и не заметил. Громадная волна окатила весь наш остров. Мы усилили свет и включили ревун – на тот случай, если какой-то несчастный окажется в этих водах, храни его Господь. Но шансов у него, по правде говоря, было маловато.
А потом волна отступила. И мы с ужасом увидели, что обнажилось морское дно. Но оно было не такое, как дно у обычного моря, а та самая черная трясина, которую видел во сне наш бедолага-ассистент! Мы увидели даже скелет кита, весь обглоданный, и дохлых протухших рыб, и какие-то вонючие ракушки, камни, бесформенную дохлятину и всякую пакость… Получается, все, что снилось бедному парню, было на самом деле! Неподалеку и взаправду виднелся холм, а на нем – тот мерцающий алтарь, с этим его трупным свечением и жуткими уродами, вырезанными с богомерзким мастерством. Я перекрестился и сказал товарищам: ребята, это все опасно, не надо на него даже смотреть. Потом вернулся на маяк, проверил приборы – надо было послать сигнал, что в сторону нашего острова не следует плыть, и занялся этим. Младший смотритель тоже вернулся и начал накрывать на стол: мы жутко проголодались. И тут наш ассистент как заорет: «Дагон! Дагон! Владыка рыб!»
Он побежал по трясине к дьявольскому алтарю. Она хотя и пружинила, но держала. Младший смотритель забеспокоился и заспешил за ним, так торопился, что и стол опрокинул. Я понадеялся, что он скрутит ирландца – тот был хлипким парнишкой, а младший смотритель у нас ого-го мужик! Но когда они долго не возвращались, я понял, что пора вмешаться.
Спустился, запер двери – все обстоятельно. Об этом потом и газетчики написали. Ну, и пошел по трясине. Думаю, слава Богу, держит – значит, я их сейчас найду и верну, дураков этаких…
Я был уже у алтаря, когда увидел их. Всех троих.
Младший смотритель, освежеванный и выпотрошенный, лежал на каменном ложе у алтаря. Я с ужасом понял, что он еще жив. Лицо сохранилось почему-то нетронутым, оно было искажено невыносимой мукой, рот открыт, но ни говорить, ни кричать несчастный не мог: у него вырвали язык и, похоже, перерезали связки. Кровь стекала по желобку и растекалась вокруг – это поэтому вокруг алтаря почва была красноватой; живот был вскрыт, грудина тоже вскрыта, словно чудовищными когтями, все внутри у него выскребли, а кишки и ярко-красные легкие, и всякая такая требуха, лежали кучкой неподалеку.
Рядом с алтарем сидел великан. Он был похож на человека, но не очень, а так – если не присматриваться, а присматриваться к нему вы бы нипочем не стали: кожа мертвая, будто гнилая, белесые глаза, огромная пасть, с рук чуть ли не мясо отваливается, губы сгнили, глаза сгнили…
А в лапе с когтищами – это ими он и освежевал беднягу смотрителя – у великана был наш ассистент. Я его и не узнал бы, потому что кожа на нем вся была ободранная, – остались только клочки его рыжих ирландских волос на черепе. Великан поднес его к пасти и начал жадно обгладывать, причмокивая и урча…
Спасти их я уже не мог, оружия с собой по глупости не захватил, поэтому без зазрения совести кинулся бежать. И тут стало подниматься море… Меня подхватила и завертела волна, что было потом – я не помню. Очнулся в каком-то гроте, сам не помню, как выбрался. Потом опять очнулся, теперь уже на борту парохода. Меня подобрали посреди Атлантики, я цеплялся за обломок бревна. Из одежды на мне остались только брюки, кожа у меня вся разбухла от воды, я был сильно истощен, но сколько проболтался по океану – не знаю.
Дядя понурился. Расставаться с надеждой на открытие гигантского осьминога ему очень не хотелось, к тому же он проникся большим сочувствием к судьбе смотрителей маяка. Мне и самому было жаль их до боли, а чудовищные подробности гибели товарищей господина М. вызвали у меня настоящий шок.
– Может быть, вы, док, скажете мне, что это такое было? Я теперь боюсь спать. Я уже три ночи не спал, а когда становится невмоготу, выпиваю много снотворного. Так мне ничего не снится. Однажды я, наверное, умру от этих таблеток. Но лучше от таблеток, чем в пасти чудовища, – сказал господин М. – Потому что, знаете, с вашего позволения, мне тоже теперь снится эта трясина и этот дьявольский алтарь. И этот желобок для стока крови на камне тоже снится. Я знаю, что я тоже был намечен в жертву, и что однажды этот Дагон меня заберет…
Мы с дядей не знали, как ему помочь. Тогда господин М. откланялся, поблагодарив за внимание и кофе (дядя любил потчевать гостей изысканными сортами кофе), и пообещал зайти завтра.
Этой ночью дядя не ложился: он размышлял над рассказом господина М. и над тем, как ему помочь. Я же уснул, но спал неспокойно и проснулся с головной болью. Мы ждали господина М. к вечеру, однако он не пришел. Тогда дядя попросил меня навестить его в гостинице, где он остановится. Я повиновался, но в гостинице меня ожидала неудача: портье сказал, что господин М. вышел из гостиницы еще утром и более не появлялся.
Он не появился и спустя три дня. Его багаж остался в гостинице, из чего следовало, что несчастного постигло какое-то бедствие.
А сегодня мне приснилось, что море отступило от берегов Нью-Йорка. Обнажилось дно, но не обычное морское дно, а бесконечная черная зловонная трясина, душная, молчаливая и неподвижная. Поодаль лежал обглоданный скелет кита, а впереди виднелся холм с алтарем, светящимся жутким трупным свечением…

Обычный городок
Писано для fandom Horror 2018
Бета: Oriella
Канон: Г.Ф. Лавкрафт "Тень над Иннсмутом"
мини, джен, R


— Должно быть, ваш городишко совсем небольшой, — сказал Джо Хартман, располагаясь в автобусе. — Я не нашел его даже на туристических картах.
— Они неполные, — кратко, как всегда, отозвался Сэм Смит.
— Да у нас и смотреть-то нечего, обычный рыбацкий городок, туристов он не интересует, — Аарон Фалмер достал бутерброды. — Перекусим?
Джо и Сэм охотно протянули руки за своими порциями.
Сэм, несмотря на его обычную молчаливость, выглядел оживленным и взволнованным, но примерно на середине дороги Джо показалось, что это волнение какое-то нерадостное, скорее смахивающее на беспокойство и даже страх. Впрочем, если учесть, что Сэм надеялся на некую встречу…
«Она была самой лучшей, моя Джин, — сказал он тогда, в их последний вечер в Ньюберипорте, когда они собирались на каникулы. Именно в тот вечер Аарон пригласил Джо погостить у его семьи, а Сэм предложил часть времени провести в доме своих родителей: они крепко сдружились за прошедший семестр. — Мы проводили вместе целые дни».
Джо знал, что и Сэм, и Аарон уже давно не были дома. Переписка с родными и с Джин у них оборвалась, новостей из их занюханного, Богом забытого городишки никогда не поступало. Поэтому вполне могло случиться, что пожилой отец Сэма за это время преставился, а Джин вышла за другого. Да, Сэму было о чем волноваться.
скрытый текстАарон же скорее беспокоился за друга; сам он беззаботно развалился на сиденье — кроме них, в автобусе было всего три или четыре человека, и некому было его осудить за развязную позу, — и то болтал, то дремал, то листал непристойные комиксы. Джин была его сестрой. Джо на его месте предвкушал бы встречу с родными, но, казалось, Аарона это нисколько не заботило.
Наконец автобус остановился.
— Ф-фу-у, — протянул Джо, выбираясь из дверей. — Ну и запашок тут у вас!
— Привыкай, — рассмеялся Аарон, — это запах рыбацких денег!
Сэм кивнул, соглашаясь.
— А непроданную рыбу вы что, прямо на улицах сваливаете, судя по запаху? — проворчал Джо, но прикусил язык, чтобы не обидеть друзей. — У вас только рыбу ловят? — спросил он громче.
— Нет, почему же. Вон фабрика по мытью золота, — Аарон махнул рукой в сторону каких-то труб.
Здание с трубами даже издалека выглядело основательно заброшенным, как и все в этом городе. Чем дальше, тем больше Джо казалось, что по городку прошелся ураган, причем погибших никто не собирался хоронить: запах становился невыносимым, и пахло не только тухлой рыбой, — вокруг витал явственный сладковатый смрад мертвечины. «Может быть, они и падаль не убирают», — с отвращением подумал Джо. В запах этот не вплетались никакие ароматы жизни — ни цветы, ни готовящаяся пища, ни навоз, как будто город вымер задолго до приезда троих друзей.
Вокруг торчали черные дымоходы, но ни над одним не вился дымок. Деревянные здания, прилепившиеся одно к другому, казалось, могли бы рухнуть, если бы не поддерживали друг друга сгнившими и заплесневелыми плечами. Порой на покосившихся заборах висело какое-то бесформенное вылинявшее тряпье; порой сквозь застройку виднелась синяя и почему-то тревожная гладь океана, не разрезаемая ни моторной лодкой, ни парусником — странно для рыбацкого города; временами Джо видел перевернутые Бог весть когда и дырявые плоскодонки около домов. Все выглядело неживым, запустелым и вымершим.
— Похоже, они все того, — пробормотал Сэм.
— Что — того? — вскинулся Джо.
— Не обращай внимания, — хмыкнул Аарон. — Тебе они будут рады, вот увидишь.
Кое-где Джо заметил следы давних и не очень пожаров: домики вместе со дворами выгорели, восстанавливать их никто не собирался. Должно быть, погорельцы или перебрались на новые места, или вовсе уехали в другие города.
Наконец в одном из двориков Джо увидел людей: двоих детишек с очень странными, рыбьими лицами, которые вяло играли на замусоренной земле, и наблюдавшую за ними почти неподвижную старуху. Вероятно, это была их бабушка или прабабушка, но от вида ее у Джо по коже побежали мурашки: руки старухи до локтей покрывала чешуя, похожая на акулью, и такой же была ее шея. Один из детей повернулся к Джо спиной, и ошарашенный юноша разглядел на этой спине явственные жабры.
Сэм поморщился.
— А ты все-таки считаешь, что в других местах люди посимпатичнее, — ухмыльнулся Аарон. Он любил позубоскалить и частенько подначивал друга; Сэм относился к его шуткам благосклонно, слегка улыбаясь, но почти никогда не отвечал остротой на остроту. Вот и сейчас он просто кивнул головой. — А как же моя сестрица?
— Мне нравится ее характер, — спокойно ответил Сэм.
— Нечего сказать, приятный вывод для юной особы, — рассмеялся Аарон и добавил: — На самом деле это и хорошо. Уж всяко лучше, чем потерять голову из-за красивых глаз, а потом найти ее отдельно от туловища! Хотя оторвать башку и Джин может, она такая.
— Мы с ней ладили, — возразил Сэм.
— А это главное, — решил поддержать его Джо. Ему почему-то было сильно не по себе. — Слушайте, а этот город — он всегда был таким? Тут будто локальный Армагеддон прошелся…
Его друзья помолчали.
— Не знаю, — сказал Сэм. — Мы сюда переехали, когда мне было тринадцать.
— А я тут родился, — легкомысленно перебил Аарон. — Когда я был мал, большинство соседей еще жили как люди. — Он осекся. — Ну да, как люди. Они же не вылезают из воды, у них от этого болячки на коже и страх перед солнцем. Они больше глубоководные, чем нормальные…
Глубинная ловля, смекнул Джо. Жемчуг, кораллы и редкая деликатесная рыба. То-то эти люди и не уезжают отсюда, и не меняют профессию, несмотря на ее очевидную вредность, — они наверняка имеют изрядные суммы на банковских счетах. Но, Бог мой, что за удовольствие быть богачом и жить в грязной покосившейся хибаре!
Наконец Сэм коротко простился с ними, а Аарон ввел Джо в одну из таких хибар. «А говорил, что у них тут приличный домик, — припомнил Джо. — Но в этой дыре и такая халупа за приличный дом сойдет…»
Дом пустовал, причем явно не первый год. Джо растерянно обвел взглядом веранду, где в беспорядке валялись распарованные башмаки и носки и стояла поломанная пыльная этажерка — больше ничего, кроме засохшей рыбьей шелухи, тут и не было. Аарона же ничего не смущало — он прошел вглубь, крикнул «Эй, Джо, ты чего там застрял?» и зашуршал, очевидно, разбирая сумку.
Мебели в доме оставалось чуть больше, чем на веранде — стол, стулья, диван и кровать, но все такое же старое и припавшее пылью. Запах рыбы и падали был, казалось, вездесущим, но тут стал каким-то особенно душным: Джо почудилось, что он стоит прямо над гниющим старым трупом. Но Аарон вел себя так уверенно…
— Мои, наверное, в море, — сказал он. — Вечерком вернутся, то-то мы им сюрприз устроим! Эх, ну и бедлам они тут развели… Ты присядь, а я приберусь немного.
— Джин тоже ходит в море?
— Конечно, а чем еще тут заниматься? Море — ее стихия. В своем деле она лучшая, без дураков лучшая, — с гордостью произнес Аарон. Джо, порядком озадаченный, взял тряпку и принялся помогать ему с уборкой.
Он читал про японских ныряльщиц за жемчугом. Но встретить девушку такой профессии сейчас, в Америке… это было неожиданно. «По крайней мере, это поинтереснее, чем наша будущая работенка инженера-гидравлика, — подумал он. — Будет что порассказать родителям, когда я их навещу!» На этом он почти успокоился.
Что-то кололо ему в грудь, какое-то смутное опасение.
Вдвоем они вымели рыбью шелуху и пыль, протерли полы; Аарон, к удивлению Джо, приготовил рыбный суп, и он вышел отменно вкусным, а Фалмеры все не возвращались. Впрочем, не видно было, чтобы и другие соседи приходили с моря.
— Полнолуние же, — сообразил Аарон. — Вот это мы просчитались, а? В полнолуние они рыбачат до рассвета. Ну ладно, давай-ка уже дрыхнуть, что ли. Глаза так и слипаются!
Джо вертелся на диване, который предложил ему Аарон, а сон все не шел. Всему, что он увидел, имелось простое и обыденное объяснение. Всему.
Кроме одного.
Почему Аарон так спокойно воспринимает эту разруху, эту грязь, эту невыносимую вонь, которой пропиталось все вокруг? Эти кошмарные «болячки» на телах детей — единственных людей, которых они до сих пор тут встретили? И неужели Аарон не понимал, как это воспримет Джо? Хоть бы предупредил!
Хлопнула дверь.
Они вошли один за другим — старые Фалмеры и их дочь, сестра Аарона, Джин Фалмер. В лунном свете, проходившем сквозь раскрытое окно, их было прекрасно видно.
Их конечности, обросшие чешуей, похожей на акулью.
Их лица с большими рыбьими глазами, почти лишенные человеческих пропорций.
Их лысые головы.
Все трое были одеты в обычные шорты и майки, как рыбаки по всему побережью штата, мокрые настолько, что с них стекала вода. Джо подумал, что Фалмеры обуты в шлепанцы, как вдруг Джин вышла на прямоугольник лунного света на полу.
Она была босиком.
Это ее широкие перепончатые лапы, похожие на утиные, шлепали по полу.
— Папа! Мамуля! — шепотом воскликнул Аарон. — Джин, сестренка! Как ты выросла! Да ты совсем переродилась!
— А ты-то застрял, — хмыкнула девушка. Они по очереди обняли Аарона. — А это кто?
— Эй, его не трогай. Это мой кореш из колледжа.
— Хммм… Аппетитный. Выглядит соблазнительно, — сказала Джин.
Еще днем такие слова бы польстили Джо — или заставили его покраснеть, потому что все-таки Джин была возлюбленной его друга, но сейчас он задыхался от ужаса. Одна мысль, что эта жуткая ходячая акула может попытаться подкатить к нему, бросила его в дрожь.
— Сказал же, не трогай его, дуреха, — шепотом выругался Джо.
Они расселись за столом. Старшие Фалмеры нахваливали суп.
— Вкусный, — наконец сказал отец Аарона, — но рыба уже надоела. Надо бы мяса раздобыть.
— Ягнятина и говядина у нас иногда бывает, — заметила мать.
— Ты знаешь, о чем я.
— А что? — спросил Аарон. — Кстати, как наши соседи поживают? Они все переродились?
— Нет, — ответил отец, — но неудачников мы присоединили к себе.
— Это было то, что надо, — мечтательно произнесла Джин.
И тут Джо отключился.
Во всяком случае, именно это утром он сказал Сэму, когда тот нашел его в доме Фалмеров. С утра никого из них дома не было — Аарон оставил записку «Бро, мы ушли на рыбалку, как выспишься, доедай суп, а потом я научу тебя готовить шикарных осьминогов на гриле», зато пришел Сэм.
— Ты бы их видел, — угрюмо рассказывал Джо. — Они все в этой болячке, ну, которая от глубокого ныряния: кожа в чешуе, глаза навыкате, головы то ли бреют, то ли просто облысели. А Джин твоя еще и пошлит как не в себя!
— Она всегда любила непристойные шуточки, — заметил Сэм и снова замкнулся в себе.
— Я тоже, но до нее мне далеко в этом смысле. Кстати, а что у вас тут за проблема со свининой? Они жаловались, что нет свинины. Ну, они говорили про мясо, и сказали, что баранина и говядина им не по нраву…
— У нас тут мало магазинов. — Сэм серьезно посмотрел на Джо. — Знаешь, тебе не понять их жизни. Я говорю «их», потому что я сам приезжий.
— И не сможешь переродиться?
— А, ты уже в курсе? Наверное, нет. А жаль. Я бы хотел. Ну ладно, бывай. А то мать просила кое-что сделать по дому. С тех пор, как умер мой старик, у нее все разваливается.
Вскоре вернулись Фалмеры. При дневном свете они выглядели еще более жутко, чем при лунном — в лунном сиянии они показались Джо скорее рыбами, чем людьми, днем они выглядели как люди, но акулья кожа, выпученные глаза и трясущиеся вторые подбородки вызывали отвращение. Однако заговорили они вполне благожелательно, Джин больше не называла Джо «аппетитным», зато вежливо расспрашивала о жизни в Ньюберипорте и учебе в колледже, и на какой-то момент все они показались Джо вполне нормальной семьей. Ну, не красавцы…
Но соседей их по-прежнему не было дома.
И по-прежнему над улицей витал трупный смрад.
В городе не было ни кошек, ни собак, хотя рыбные свалки должны были привлекать бродячих животных. Однако на них не виднелось даже чаек или ворон. Над серыми чахлыми растениями не летали бабочки. Полуразвалившиеся, почерневшие дома были затянуты паутиной, но Джо не увидел ни одного живого паука.
— У вас тут раньше жило много людей, — сказал Джо. — Куда все подевались? Я же вижу, очень много заколоченных домов.
— Ушли в море, — ответила миссис Фалмер.
— Утонули, что ли? Это так опасно?
— Нет, они уплыли на Риф Дьявола.
— Это та длинная цепочка скал в океане? Такой естественный волнорез? Но разве на нем можно жить?
— Это он снаружи такой, — возразила миссис Фалмер, — а под водой там настоящие райские сады.
— Э… они там работают? Что-то добывают? У них подводный колокол?
Фалмеры обменялись взглядами.
— Да, да, — сказал мистер Фалмер. — Очень выгодный бизнес…
— Джо, айда ко мне! — послышался со двора веселый голос Аарона. Он и правда достал гриль и вознамерился показать Джо кое-какие кулинарные трюки.
А вечером Фалмеры опять ушли в море, но Джин задержалась. Джо видел, как к ней подошел Сэм. Они о чем-то разговаривали, и лица у обоих были очень серьезными.
Может быть, Сэм хочет, чтобы она уехала с ним? Вылечила свою кожу и это ужасное пучеглазие, стала вести нормальный образ жизни? Нельзя же всем жертвовать ради денег — или ради родителей, если это они заставляют Джин быть ныряльщицей.
Джо вышел на улицу и бесцельно пошел куда глаза глядят. Внезапно он стал как вкопанный.
У остова большого дерева — здесь не было ни одного живого дерева — были свалены в кучу кости. Множество костей. И это бы не удивило Джо, потому что в этом городе никто не следил за чистотой и вываливал объедки где попало, — но кости чем-то отличались от коровьих или овечьих.
Они не были коровьими.
Не были овечьими.
Грудная клетка, валявшаяся на самом верху кучи, выглядела, как… как…
«Обезьянья. Тут водятся обезьяны», — сказал себе Джо и взглянул ниже.
От кучи костей откатился череп, который тоже должен был быть обезьяньим, потому что ничьим еще он быть не мог. В панике Джо бросился обратно к дому Фалмеров. Теперь он понимал, что они имели в виду, когда говорили о неудачниках и не переродившихся, которых присоединили. «Они их убили и присвоили их имущество — вот что это значит! Целый город убийц!»
Когда он добежал, задыхаясь и хрипя, в доме резко пахло свежей кровью и мясом.
Рубашка и джинсы, которые утром он видел на Сэме, висели на заборе рядом с трухлявым половиком. Фалмеры деловито разделывали тушу кого-то большого. Мистер Фалмер аккуратно вынимал внутренности, подбирая скользкие веревки кишок; от них шел тошнотворный запах, и у Джо скрутило кишки. Он отвернулся — как раз чтобы увидеть миссис Фалмер, свежевавшую ногу. Эта нога не принадлежала животному, и Джо уставился на нее, пытаясь удержаться и не сползти на окровавленный пол: кожа, которую сдирала миссис Фалмер, была почти голой, покрытой редкими черными волосами, как у человека. А рядом Джин старательно выскребала мозг из черепа, отделенного от тела, и выкладывала в большую миску, рядом с которой на разделочной доске лежали нарезанный лук, зелень и крупинки черного перца.
Увидев Джо, она подняла голову и улыбнулась длинным жабьим ртом.
Нет. Не жабьим.
Акульим.
— Люблю мозги и почки, — сказала она. — Аарон отлично их готовит, он прямо мастер гриля. И в фольге хорошо запекает. Это так мило, что мой любимый Сэм выбрал присоединиться к нам! Теперь он всегда будет со мной, и мы больше не расстанемся. А вы тоже не захотите расставаться с ним, мистер Хартман? Вы ведь так дружили!
Джо бочком, мелко дрожа, начал выбираться из хижины — чтобы наткнуться на Аарона. Тот уже поставил гриль и старательно мариновал свежее мясо, срезанное его матерью с тела.
— Салют, бро, — сказал он, ухмыляясь во весь рот, и Джо поразился тому, что не замечал раньше, какие у него конические зубы. — Сегодня особенный ужин! Думаю, ты пока не дозрел до этого, присоединиться к нам, поэтому я сказал своим, чтобы не торопили тебя. Но когда ты у нас еще немного поживешь, ты сам этого захочешь. Вот Сэм же захотел. Давай я тебя научу, как мариновать, чтобы сохранить и нежность, и сладкий привкус. А потом поплывем на Риф Дьявола и будем угощать соседей — ну, тех, кто переродился, остальные присоединились. У нас в Иннсмуте все ладят. Давай. У тебя получится…

Название: Правда жизни
Автор: Санди
Бета: Oriella
Размер: мини, 1380 слов
Канон: Г.Ф. Лавкрафт "Фотомодель Пикмана"

Настоящий художник должен жить в Норт-Энде. Именно в этом Богом забытом месте, где первые, проложенные еще в 1650 году, улицы давно ушли под землю вместе со всем, что их беспокоило и радовало. Эти и подобные им места, — они не просто были созданы людьми для своих нужд, они развивались сами по себе и в результате выросли в нечто, совершенно отличное от прежних прозаических домиков и улочек…

Хотя домики Норт-Энда, куда стекалась голытьба со всего света, никто не назвал бы прозаическими с самого начала. Эти домики были соединены между собой сетью подземных туннелей, и туннели вели к морю. Ничего странного — ведь они строились во времена, когда контрабанда была едва ли не повсеместным занятием, а Норт-Энд только ей и был жив. Но с тех пор и контрабанда, и многое забыто, а выходы в эти туннели заложены кирпичом. Да что там — студия, которую я снял, находится в старом-престаром доме, и если бы одна из таких кирпичных стен не обрушилась, о существовании этого помещения никто бы и не заподозрил!

Именно там я и увидел их впервые.

скрытый текстСущество заглядывало ко мне в пролом стены, покачивая головой на длинной шее. Оно напоминало одновременно человека, летучую мышь и какую-то морскую тварь, и откуда-то я знал, что оно разумно — не так, как мы, и осознает себя в меньшей степени, чем мы, но и не животное. Я был пьян. Я только что закончил одну из своих картин. Мне было все нипочем.

— Приветик, бро, — сказал я и помахал ему рукой.

Существо исчезло.

На следующий день их было уже двое. Я к тому времени уже протрезвел и, увидев их, понял, что нельзя упускать такой шанс. На столе у меня валялся поляроид, из этих, новейших, — я снимал на него сценки на улицах, — так вот, я схватил его и защелкал. Существа с интересом воззрились на меня.

— Я буду вас рисовать, — отчетливо сказал я им. — Рисовать! Я художник!

Существа закивали головами, издавая непонятное пыхтение, и исчезли. Я готов был поклясться, что они захихикали.

Пожав плечами, я включил свет и приступил к работе. Я чувствовал, что могу открыть новый, неведомый мир Бостона, не виданный еще никем. Может быть, «никем» — это преувеличение, они показывались многим, недаром же в трущобах Бостона постоянно ползут какие-то страшноватые слушки, но только я сумел их увидеть по-настоящему!

До этого я любил писать что-нибудь вроде ведьм и привидений, осеняющих своим присутствием сборища бостонской шпаны, — это у меня и называлось «открыть новый Бостон». Что ни говори, а мои картины многих шокировали, и я не думаю, что дело было в выдуманных призраках, — о нет, респектабельных бостонских художников пугали обычные подонки из плоти и крови. Сами-то они нипочем не осмелились бы спуститься в те трущобы и потолкаться среди тех людей, которых я изображал… Но настоящие чудовища — это совсем другой коленкор, это совершенно новая ступень реализма и подлинности жизни на холсте, разве нет? И я написал их — любопытных, как дети, хихикающих в когтистые лапы, с веселыми глазками на свирепых мордах со страшными клыками, выглядывающими из пастей, на фоне моей нищенской «студии»… Студия была обставлена так скудно, что я так и назвал картину — «Нищета».

Спустя несколько дней я увидел, как ребенок-беспризорник роется в мусорном ящике в поисках чего-нибудь поесть. Это была потрясающая фактура — такая гармония между безысходной серостью лохмотьев ребенка, его безучастным блеклым личиком, серыми после недавнего дождя ободранными фасадами, серыми сумерками и единственным ярким пятном — желтым кругом от тусклого зажженного фонаря… Я уже собирался заснять мизансцену. И вдруг рядом с ребенком возник один из них. Не обращая внимания на ребенка, он занялся тем же с другой стороны мусорного ящика. Вот это было то, что надо!

…Когда я выставил «Голод», некоторые коллеги перестали подавать мне руку. С их точки зрения, я изображал недопустимые вещи. Но следующая моя картина, «Хищный город», совсем отдалила меня от собратьев по художественному цеху.

Что поделать, если для жителей Норт-Энда похороны — слишком дорогое удовольствие? У какой-то нищенки родился мертвый ребенок. Частый случай, учитывая, что на медицинскую помощь ни у кого из них нет денег, а пьют здесь каждый день, пытаясь заглушить безысходность и страх перед Ними. Нищенка вынесла трупик к мусорным бакам; его уже начали обгладывать собаки, но один из Них отогнал псов и сам принялся за трапезу. Печально, но ребенку-то уже ничем не поможешь, зато какая фактура, какой сюжет! Какая гармония мрачных сумерек и мрачных цветов бедности, и опять единственное яркое пятно — тельце крошечного покойника с ободранной кожицей, его же синеватые кишки, выпавшие из живота после того, как Он выел брюшину, и рыжая собака, поспешно утаскивающая часть кишок…

Я снимал Их, как только они попадались мне на глаза. Иногда меня просто не замечали, но чаще — я мог бы в этом поклясться — Они знали, знали и нарочно позировали, посмеиваясь. Именно из таких частично постановочных фотографий я «собрал» одну из самых нашумевших картин, где Они читали бостонский путеводитель и веселились, показывая, где появлялись на поверхности. Трусливое воображение бостонской публики мигом дорисовало всякое, что Они могли бы делать, — нападения, насилие и даже людоедство, но клянусь, что я ничего такого не имел в виду!

Из того, что я уже знал о Них, можно было сделать вывод, что Они — падальщики. Живых на моей памяти Они не трогали, хотя того же ребенка-беспризорника могли бы проглотить одним движением пасти.

Чем больше я рисовал, тем хуже ко мне относились художники Бостона — и тем доверительнее относились существа. Они уже позволяли мне следовать за ними в туннелях, останавливаясь, чтобы подождать меня, если я отставал, и выводя из туннелей на поверхность при первой возможности. Вскоре я понял, что Они мне по-настоящему нравятся. Да, Они — изгои, Они страшны с виду, Они питаются мертвечиной и прячутся в зловонных заброшенных туннелях, но разве в этом Их вина? Зато ни разу я не видел, чтобы Они избивали друг друга или отнимали друг у друга убогую пищу…

По сравнению с почтенной бостонской публикой — небо и земля, доложу я вам. Какое право имел осуждать меня Монне — автор нежнейших пасторальных пейзажей, пьяница и дебошир, который в драке убил человека и сумел выкрутиться, свалив вину на еще более пьяного дружка? Или Смитсон с его аллегориями добродетелей, еще один пьяница и кокаинист, который в конце концов умер в борделе на проститутке? Или Капистон, полюбившийся публике слащавыми портретами детишек, — своих собственных детей он избивал до крови? Какое право они имели осуждать меня и моих невольных моделей?

Когда я писал «Ужин вурдалаков», каюсь, я слегка сгустил краски. Оправданием мне служит душевное потрясение — ведь Они тогда впервые пригласили меня на ужин. Они вывели меня на городское кладбище. Наверное, у Них был какой-то праздник — ведь они умеют и праздновать, знаете ли, — и в честь его Они разрыли несколько свежих могил, вытряхнули оттуда покойников и ну глодать мясо!

Разумеется, я не мог питаться тем же. Моим первым побуждением было остановить Их, но потом я сказал себе: кто я, чтобы их осуждать? Покойникам уже все равно, Они голодны, а могилы… их надо будет зарыть обратно для успокоения родных, и вся недолга. Я достал сандвич, который предусмотрительно захватил с собой. Увидев, что я готов разделить с Ними трапезу, пусть и со своей едой, Они захлопали в ладоши — когтистые ладоши, совсем не пугавшие меня. А потом принялись пировать, передавая друг другу части мертвых тел и аккуратно скусывая с них мясо. Каждый из Них старался откусить ровно столько же, сколько и предыдущие, не более.

Насытившись, Они запели. Странная это была песня, заунывная, но по-своему прекрасная. Уловив мотив, я подхватил его как мог. А затем Они сложили кости обратно в гробы и тщательно закопали, так, что невозможно было и догадаться, что могилу вскрывали.

У меня имелись опасения, что я стану главным блюдом на этом пиршестве, но нет — в ту ночь я стал одним из Них.

Разрыв с моим последним другом из числа художников Бостона отчетливо показал, где мое место. Этот болван, будучи у меня в гостях, услышал Их шорох за стеной. Я объяснил ему, что в Норт-Энде полно крыс, но нет же — он рвался посмотреть, а потом еще и нашел фото с одним из моих приятелей. Слышали бы вы его вопли! Он называл меня чудовищем, воплощенным злом, богохульником…

Он спугнул моих друзей, вот что. С тех пор Они больше не приходили в мою студию. Мне пришлось съехать и найти новое пристанище, чтобы снова видеться с Ними без помех. А с респектабельной бостонской богемой я оборвал все связи.

Оборвал — и не жалею об этом. По правде, я забыл бы о бывших коллегах, если бы молва не доносила до меня смешные слухи о том, как они до сих пор боятся «величайшего художника из всех, — и самого отвратительного типа, который когда-либо вырывался из оков реальной жизни», Ричарда Энтони Пикмана.

Фриц Айхенберг, гравюра на дереве

Моя дорогая кузина
Канон: "Семейка Аддамс"
Бета: sige_vic
Размер: драббл, 935 слов
Пейринг/Персонажи: Мартишия Аддамс/кузина Блип
Краткое содержание: Мартишия очень рада видеть свою кузину
Примечание: все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, являются совершеннолетними; кузина Блип лишь однажды упоминается в сериале


— Je vais enfin voir ma chère cousine! — воскликнула Мартишия и прижала к груди телеграмму.
До этого ничего, как говорится, не предвещало. Вся семья собралась за ужином в полном составе, пригласив к столу и судью Уомака. Впрочем, судья отказался. Во-первых, он был ужасно зол оттого, что Пагзли и Вензди, упражняясь в телекинезе, нечаянно зарядили ему волчьим черепом в окно, а во-вторых, он хорошо помнил, как во время прошлого визита Мартишия с помощью Вещи подкармливала цветы кусочками мяса — почему-то это произвело на почтенного судью не очень благоприятное впечатление. Да и вообще он пришел скандалить из-за черепа, хотя, когда Вещь принял из рук судьи тросточку, а Лардж снял (из лучших побуждений!) с него шляпу, утратил бодрость духа.
Мартишия, разумеется, огорчилась из-за отказа соседа разделить трапезу. Она лично пекла пирог, украшенный сахарной глазурью, вареньем и шоколадом так, что получился выпученный глаз. Поэтому радостная новость о приезде кузины Блип пришлась очень кстати.
скрытый текст— О, Тиш, твой французский! — воскликнул Гомес Аддамс, млея от восторга. — Кажется, мы уже принимали кузину Блип у нас? Такая отвязная девчонка!
— О нет, это была другая кузина, — безмятежно ответствовала Мартишия. — У меня много кузин!
— Отлично! — завопил Пагзли. — Я познакомлю тетушку Блип с Аристотелем, а если они не подружатся, то с моим новым пауком, пусть придумает ему имя!
Вензди серьезно кивнула, размышляя, каким бы способом убить тетушку в первую же ночь после приезда.
Все ожидали, что кузина Блип будет не первой молодости, мистер Аддамс про себя полагал, что она представляет собой скелет, поэтому все были приятно удивлены, когда в дом вошла дама возраста Мартишии и очень похожая на нее. На голове у нее красовался венок из маргариток, на губах — яркая помада, а тонкое белое платье изящно развевалось.
— О, дорогая Блип! Comme je te manquait! — воскликнула Мартишия. — Дети, поприветствуйте вашу тетушку!
Пагзли отвесил поклон, а Вензди сделала книксен; на лицах обоих явно читалась мысль «А не придушить ли нам тетушку ближе к полуночи?»
— Моя дорогая Тиш! Мои дорогие племянники! О, дорогой Гомес! — и кузина Блип попыталась вытащить из волос маргаритку. — О дьявол, она пустила корни… Ну ничего, будет с корнями, ты ведь не против? — она выдернула цветок и всучила Гомесу.
Дядя Фестер вставил в уши и рот по лампочке и устроил приветственную иллюминацию.
— О, как мило! А скажите, у вас тут продаются ритуальные товары? Ну, я имею в виду, венки, черные свечи, черепа и прочее? Мои таможня почему-то не пропустила, а мне так страшно и неуютно спать, когда рядом нет знакомых милых вещиц…
Вензди подтолкнула Пагзли в бок. Похоже, тетушка была своя в доску; может быть, и не стоило душить ее с ходу.
Загудел звонок.
— О, мой багаж! — обрадовалась кузина Блип.
Носильщики внесли два больших чемодана и продолговатый изукрашенный ящик, который не мог быть ничем, кроме гроба.
— Тяжелый, — констатировал Лардж, поднимая гроб на плечо.
— Но в нем земля с моего родного кладбища, — объяснила кузина Блип, волнуясь. — Я же говорю, я не могу заснуть без того, что мило сердцу и душе…
Мартишия с удовольствием потчевала ее пирогом, попутно рассказывая о соседях и выдавая каждому характеристику от «хрупкий и анемичный» до «пышный и полнокровный, тебе обязательно нужно с ним познакомиться». А вечером решительно пресекла поползновения Пагзли и Вензди проникнуть в комнату для гостей:
— О, мои дорогие детки, мы с кузиной Блип столько веков не виделись… Позвольте нам с ней пошушукаться о своем, о женском!
— О Тиш, — умоляюще произнес Гомес.
— Сhéri, оn a toute la nuit devant nous…
— О Тиш! Твой французский…
Мартишия прошла в комнату для гостей, где кузина Блип уже расположилась в гробу. Из гроба пахло могильной землей и увядшими цветами — тягостный и мрачный запах, который, однако, нравился и ей, и Мартишии.
— Наконец-то мы наедине, — прошептала кузина Блип, обнимая Мартишию. — Как же мне не хватало наших вечеров! Порой мне бы хотелось никогда не взрослеть…
— Ну, во взрослости есть кое-какие положительные моменты… но знаешь, мне тоже тебя так не хватало, милочка, — и Мартишия ласково привлекла кузину Блип к себе.
Глаза у кузины Блип замерцали, затягиваясь томной поволокой, губы под яркой помадой потемнели и задрожали, дыхание отяжелело. Мартишия нежно провела ладонью по ее плечу, оттягивая вырез тонкого белого платья, тронула пальцами мраморно-белую грудь. Платье соскользнуло, открывая напрягшиеся лиловые соски.
— О, ма шер, — прошептала Мартишия. — Какая же ты холодная! Просто ледяная!
Ее ладони легли на грудь кузины Блип, а губы коснулись ее губ, затем Мартишия томно провела по ним языком, слизывая яркую красноту.
— Ммм, — протянула она. — Так ты уже подкрепилась по дороге!
— Со мной в поезде ехал такой румяный джентльмен, — ответила кузина Блип, слегка смутившись — а может, и не слегка: щеки ее стали фиолетовыми от смущения, — просто невозможно было удержаться!
Мартишия еще раз лизнула ее губы.
— О, милая, как бы мне хотелось сделать это вместе с тобой, — проворковала кузина Блип, пылко обнимая Мартишию. Та даже застонала от удовольствия.
— Soixante-neuf?
— О да, — чуть слышно выдохнула кузина Блип, и обе, тихонько смеясь, упали на широкую кровать голова к голове — губы Мартишии напротив горла кузины Блип, губы кузины Блип напротив горла Мартишии… Нежная, льдисто-холодная кожа подалась под нажатием клыков, и холодная темная кровь брызнула на язык обеим. Несколько минут обе причмокивали и постанывали от наслаждения. Наконец, кузина Блип оторвалась от горла Мартишии, утирая губы и ласково заглядывая ей в лицо. Мартишия облизнулась.
— Как же мне не хватало такого интимного общения, — шепнула она.
— И мне…
— Ты так повзрослела, просто восхитительно, милочка. Настоящая зрелая леди.
— О да! Посмотри, какие у меня трупные пятна на боках!
— Бесподобно! Quelle beauté! Позволь, я их поцелую…
— О да… А потом еще раз, ладно?
…Уже начинало светать, когда Мартишия выскользнула из спальни кузины Блип и вернулась в свою комнату. Гомес еще не спал.
— Ну, как, пошушукались? — жизнерадостно спросил он.
— Еще бы, — глаза у Мартишии сияли. — И знаешь что, дорогой? Надо обязательно пригласить на завтрашний ужин судью Уомака. Пора налаживать отношения с соседями!

автор Harry O. Morris Jr.