Что почитать: свежие записи из разных блогов

Автор: Санди для fandom Bloodsuckers 2018
Бета: Котик
мини, джен, PG-13
Эстри - еврейский вампир
Качалочки - скумбрии


– Ой-вэй, – сказала тетя Песя, наклонившись над больным. Принюхалась зачем-то, ощупала бледный, холодный и влажный от пота лоб, и повторила: – Ой-вэй.

– Тетя Песя, – сказала ей Циля, сестра больного, – таки я иду делать базар. Надо ли вам чего?

– Зайди к той Соне, шо сидит справа от входа, – поручила ей тетя Песя, – таки у нее лучшие качалочки на всем Привозе, и купи два штука. Одного я сделаю в форшмаке, и пусть та тетя Роза сколько хочет говорит, шо в форшмак ложат селедку. А второго сварю твоему Изе рыбный супчик, шоб он был наконец здоров, потому что ему надо диетического.

скрытый текстЦиля с надеждой посмотрела на нее. Тетя Песя была повитухой, известной всей Молдаванке, но те соседи, что победнее, частенько приглашали ее и к постелям больных.

– И Циля, – крикнула ей вслед тетя Песя, – спроси, шо говорят за тот «Потемкин», а то за него все больше молчат!

Время стояло неспокойное. Одесса еще не успела отойти от еврейских погромов. В дома приходили похоронки с фронта, по всему городу вспыхивали стачки и беспорядки. Что ни день арестовывали агитаторов – большевиков, меньшевиков, анархистов. К агитаторам тетя Песя относилась уважительно, рассуждая так: «А шо бы людям и не поговорить за важные дела, если про них не пишут в газетах так, шоб можно было верить?» Вот бомбистов осуждала…

Но Ицхак Розенталь, молодой приказчик из скобяной лавки, не был ни бомбистом, ни агитатором, ни анархистом. Грамоту он знал лишь в тех пределах, которые нужны были для работы в лавке – ну, может быть, чуть лучше, потому что лелеял надежду когда-нибудь открыть собственную лавку и самому нанять приказчиков. Это был розовощекий подвижный юноша с большими, чуть навыкате, глазами и ранними залысинами. И что превратило еще недавно жизнерадостного крепыша в бессильную тень, оставалось для тети Песи загадкой. «Таки и сам доктор, шо его зовут к той Рахиль, у которой пудель и ребенка учат играть на скрипке, таки он тоже не сказал бы ничего за того Изю», – грустно подумала тетя Песя. Изя, как и его сестра, и сын почтенной тетушки Рахиль, и многие другие юноши и дети в окрестных домах, впервые вдохнул вольный воздух Одессы на руках тети Песи, и ей больно было смотреть на его страдания.

Она снова смахнула смертный пот с лица больного. Черты бедняги заострились, осунулись, ресницы чуть вздрагивали, кожа приобрела трупную, синеватую бледность. «Как будто в нем мало крови», – подумала тетя Песя, поправила голову больного на подушке…

Кудрявые волосы ссыпались в сторону, приоткрыв заднюю часть шеи.

На шее Изи виднелись чуть заметные ранки. Крохотные, они тянулись небольшой полукруглой цепочкой. Вздрогнув, тетя Песя наклонилась, щуря глаза и вглядываясь.
Выглядело так, как будто кто-то укусил Изю за шею. Одно это не могло бы повлечь такую болезнь: укус был невелик и вдобавок застарел, ранки почти зажили. Но прямо под ранками билась жила, и желтоватый старый синяк расползся под кожей. «Таки доктор называл это сонная терь… или не так, да шоб он был здоров, как я сейчас! – и говорил, и я сама это знаю, шо только тронь ее – и человек истечет с кровью, и вытечет вся его жизнь», – припомнила тетя Песя.

Ей приходилось в свое время ухаживать за ранеными. Она знала, что от кровопотери можно и умереть. Но Изя еще не умер – значит, ему нужно лишь усиленное питание и уход, со временем он встанет на ноги. Ободренная этой мыслью, тетя Песя старательно приложила ко лбу юноши холодный компресс и начала чистить овощи для рыбного супа.

В окно заглянуло морщинистое женское лицо.

– А шо это вы, тетя Песя, не себе варите? – елейно протянули снаружи.

Тетя Песя поморщилась.

– А то вы не знаете, уважаемая Инесса Израилевна, шо я тут у больного, – сказала она. Старую Инессу на Молдаванке, как и саму тетю Песю, знала каждая собака. Но если тетю Песю знали за ее труды, то Инессу – за длинный язык, бесконечные сплетни, поучения и осуждающие замечания. Уж с кем, с кем, а с ней обсуждать происходившее тете Песе совсем не хотелось!

– И шо, с этого хороший гешефт? – тем временем усомнилась Инесса.

– Я с того имею тот гешефт, шо все здоровы, – вспылила тетя Песя, захлопнула окно и продолжала размышлять. Даже сквозь закрытое окно доносился скрипучий голос Инессы: «Рахиль, а шо это к тебе вчера доктор заходил, позавчера – офицер?», и беспомощный лепет Рахили: «Так, тетя Инесса Израилевна, доктор же к маленькому Соломончику, а офицер – то друг моего Бени, который в отпуске, он от Бенечки мне письмо принес…» Инесса явно мотала ее рассказы на ус, намереваясь выложить их первому же собеседнику в своем свете. По счастью, муж Рахили, служивший сейчас на фронте интендантом, вряд ли стал бы прислушиваться к сплетням старой ведьмы…

Кто-то прокусил шею Изи.

Тетя Песя подумала сперва на змею – кто же не знает, что змея может укусить куда угодно? Потом на крысу. Да мало ли, вот и кот у Изи такой, что пусть такие коты водятся у наших врагов! Но нет, не похожи были следы на шее Изи на кошачий или крысиный укус. Тетя Песя не удержалась и цапнула себя зубами за руку.

Изю укусил человек.

У тети Песи не было двух зубов с одной стороны, и это было заметно по отпечаткам, быстро исчезавшим на ее пухлой руке. Тогда тетя Песя вернулась к постели Изи и еще раз посмотрела на его шею. У того, кто оставил следы на ней, не хватало одного зуба с другой стороны.

Это не слишком помогло бы тете Песе – мало ли у кого может не хватать зуба, – но почему-то наполнило ее торжеством.

Вернулась с Привоза Циля. Тетя Песя внимательно заглянула ей в рот, порядком смутив девушку. У Цили зубы пока еще были все.

– Шо такое, тетя Песя? – встревоженно спросила она.

– Цилечка, – вкрадчиво заговорила тетя Песя, – а шо у твоего Изи за друзья? Я имею в виду, кого он дарит таким доверием, шоб тот мог укусить его за шею сзади?

– Друзья? – Циля опешила. – Да вы их знаете, тетя Песя, это ж Абрамчик и Миша, но с чего им кусаться?

Тетя Песя действительно знала обоих и не представляла, чтобы они стали кусаться. Оба, как и сам Изя, скорее уж пустились в кулачные выяснения отношений.

Она почистила рыбу, сдирая с нее синеватую муаровую шкурку и вынимая внутренности – рыба и впрямь оказалась выше всяких похвал, Соня не подвела! – положила в кастрюльку. Лица всей Молдаванки проходили перед ее внутренним взором.

Лица рожениц, красные, измученные, иногда заплаканные, иногда счастливые.

Лица младенцев – крошечные личики, впервые поцелованные щедрым одесским солнцем.

Лица соседей.

Лица больных…

Лица умерших.

Вся Молдаванка рождалась, жила и умирала на ее руках.

А ведь Изя не первый, кто болел, и у кого тетя Песя видела следы от укуса. У одной женщины следы были под коленкой, у другой – на сгибе локтя, где тоже билась жилка, еще у одного мужчины – в паху. Тот мужчина умер, а мертвому, как известно, нечего стыдиться, даже если чужая женщина видит его пах. Тогда тете Песе и в голову не пришло, что от этого можно умереть. Она даже подумала: ну, кобель, ишь, какие французские штуки выделывал – видно, что жил в свое удовольствие! Тот мужчина был красив и довольно молод и вполне годился для французских штук…

Все они умирали, как и Изя, медленно и тихо, будто угасали. Как будто из них кто-то выпивал жизнь. Тогда тете Песе пришли на ум эти слова, но она любила говорить красиво. Сейчас она понимала, что так оно и было.

Кто-то, у кого не хватало одного зуба с правой стороны.

Но как он добирался до жил своих жертв? Ладно тот мужчина, но кто бы позволил даже и лучшей подруге или любовнику укусить себя под коленкой? Таки это же боль, и хромая нога, и вся Одесса будет задавать вопросы охромевшей дамочке!

Циля уговорила тетю Песю остаться у них на ночь. Она боялась, что брату станет хуже, хотя после того, как ему дали жирного бульона и мясной кашицы, Изя немного ожил, а щеки его даже слегка зарозовели.

Вечерело. Мимо снова прошла Инесса. И это была бы не Инесса, когда бы не обратилась к юной Циле:

– И шо ты, девочка моя, позвала к брату повитуху? Он у тебя шо – рожает?

– Но тетя Песя хорошо ходит за больными, – отозвалась Циля. – А на доктора у меня нет денег, сами знаете, шо такое доктор, когда в доме больной.

На взгляд тети Песи ни Циля, ни Рахиль не умели разговаривать с такими людьми, как Инесса. «Ну, что они ей объясняют за свою жизнь? – думала она. – Оно ей надо? А им оно надо? Сказали бы – иди своей дорогой, уважаемая, мне и без тебя есть о чем жить…»

– Так ты бы и раздобыла денег, девочка моя, – дребезжащий голос Инессы вдруг стал злым, – думаешь, никто не знает, шо ты путаешься с матросами? Да вся Одесса знает! И шо, они не платят тебе столько, шоб позвать доктора для брата?

– Как вы… Как вы смеете? – со слезами в голосе выкрикнула Циля.

Тетя Песя вышла из дома.

– А вы бы, уважаемая Инесса Израилевна, ее воровать поучили, как во времена вашей молодости, – притворно-приветливо обратилась она. – Вся Одесса тогда придерживала карманы от ваших рук!

Это было, конечно же, неправдой, но и Циля не путалась с матросами. Инесса раскрыла рот, чтобы обложить «обидчицу» в тридцать три этажа, и тетя Песя отчетливо увидела, что у нее не хватает одного зуба справа. Остальные зубы у Инессы были знатными – крепкие, молодые, будто фарфоровые, у стариков таких не бывает…

Страх обуял тетю Песю, и она, схватив Цилю за руку, втащила ее в дом и захлопнула дверь. Циля утерла слезы и фыркнула, а затем принялась устраивать тетю Песю на ночь.
Тетя Песя лежала на матраце, который втащили в комнату Изи, и думала.

Легкие облака набегали на полную луну, и ворковали сверчки, и ветер шелестел в листьях винограда, обвивавших маленький домик Изи и Цили.

Инесса… сколько же ей лет? Когда тетя Песя была еще девчонкой, старая гадина уже тогда была старой. И седины в ее рыжеватых волосах было ровно столько, сколько сейчас. Даже мама тети Песи, шоб ей хорошо лежалось в могилке, говаривала: «И как это хорошие люди умирают, а эта дрянь все живет и живет?»

Тетя Песя вспомнила выражение лица Инессы в тот момент, когда перед ее носом закрыли дверь, и догадалась: она все поняла.

Но как доказать, что болезни и смерть людей – это ее вина?

И как она ухитряется кусать людей? Ведь это же не то, что ударить их ножом в спину…

На фоне окна шевелились черные силуэты виноградных листьев, и вдруг луну затмил другой силуэт. Грузной женщины. Черные в лунном свете руки поднялись, тронули прическу, и черные в лунном свете волосы рассыпались по плечам. Тетя Песя приподнялась на локте, завороженная зрелищем. Волосы взметнулись вверх, смешиваясь с лунным сиянием, и распростерлись, как широкие птичьи крылья…

На месте полной женщины парила большая птица.

Филин.

Что-то вспыхнуло в памяти тети Песи – на самом краю сознания, какие-то сказки, которыми в детстве пугала ее бабушка, а между тем филин бесшумно, сверкнув холодными глазами, сел на раму форточки, сжал крылья и протиснулся в нее. «Беги, беги», – кричало что-то в сознании тети Песи. Но она встала, не отрывая глаз от птицы, и заслонила Изю.

Птица стремительно бросилась ей в лицо. Тетя Песя закричала, отбиваясь, и вдруг филина стало очень много, и вместо шелковистого прикосновения перьев на нее обрушилось большое потное тело, и когти, впившиеся в кожу, стали человеческими ногтями, а клюв, сомкнувшийся на шее, – человеческими зубами. «Так вот оно как! Оборачивалась – и на спящих», – смекнула тетя Песя, не переставая кричать и звать на помощь…

Кровь брызнула на ее лицо, и потная тяжесть отвалилась, а когти разжались.

Циля с большой мялкой с кухни стояла над ней, а у ее ног большой рыхлой грудой осела Инесса.

– Эстри, – содрогнувшись, припомнила тетя Песя. – Это же эстри! Шоб я так жила, как буду объяснять это околоточному, когда он будет задавать вопросы!

– Шо объяснять, если эта скотина сперва оскорбляла нас, а затем залезла в дом и напала? – Циля села на пол и всхлипнула. – И так мне горе с Изей, а она еще и…

Тетя Песя решила ни ей, ни околоточному ничего не объяснять. О мерзком характере Инессы знали все – никто не удивился наутро, узнав, что старая злюка вздумала отплатить тете Песе за резкий отпор таким странным образом.

И только когда Инессу таки зарыли, у тети Песи появились сомнения – правильно ли она решила?

Закрыть рот, столько лет извергавший оскорбления, никто не удосужился. Значит, Инессу похоронили с открытым ртом. И тем более Инессе не удалось уговорить тех, кто занимался похоронами, набить этот рот могильной землей.

А это значило, что эстри еще не раз встанет из могилы, чтобы по ночам высасывать кровь у жителей Молдаванки…

Когда я был маленьким, у нас во дворе пропала девочка.
Потом — мальчик и взрослый дядька.
Девочку спустя пару недель нашли. Я тогда не понимал, что значит «нашли на свалке» и что такое «труп», поэтому мне казалось, что быть девчонкой не так опасно, как парнем. Ну, пропала — так нашли же!
Потом-то я понял.
Просто, кроме Этого мира, есть еще и Тот…
скрытый текстЯ видел Их всю жизнь, не понимая, почему Их не видят остальные. Я сходил с ума от ужаса, когда Они чинно, рядком рассаживались вокруг телевизора. Один из Них прижимался к розетке хоботком, другой поглаживал холодильник. Позже у нас появился компьютер, и Они дружненько отмаршировали к нему.
И когда Аня, моя сестра, заходила в комнату, на плече у нее сидело несколько Их; она усаживалась за компьютер, а Они соскальзывали на стол, на системный блок, на монитор и пялились круглыми глазами.
Почему я решил, что это Они повинны в пропаже людей? Иногда я видел и других обитателей Того мира — мельком, на периферии зрения. То злобную мелочь в ванной, после появления которой из крана вдруг начинал бить кипяток, то крошку, который на малюсеньких ножках пробегал по потолку к люстре, то старичка в углу, но они появлялись так редко, что можно было сказать: почудилось. А Они восседали вокруг телека…
Позже я привык к Ним. Они, похоже, питались электрическим полем, а людей использовали как транспорт, чтоб добраться до вожделенных бытовых приборов — словом, вреда от Них не было, разве что выглядели чудно: круглые, с хоботками.
Теперь я уже наблюдал за Ними с любопытством, как завороженный. Чем дальше, тем забавнее Они мне казались. Устроившись рядком на плечах у Ани, Они были еще милее, чем котики, которых Аня рисовала на заказ. Я заметил, что Они избирательны по части «транспорта»: например, на Аню взбирались десятками, а на нашего соседа — никогда... Сперва я не видел системы. Сосед выглядел приветливым, с Аней заигрывал, хотя ее это раздражало, но я думал, что он просто шутит.
Однажды сосед подкараулил Аню на лестнице.
Я не знаю, как — я услышал Анин крик, и мы с папой вылетели из квартиры. И я обнаружил, что держу в руке выбивалку для ковра, и как врезал по башке! Папа соседушке, конечно, поддал капитально, не говоря уж о самой Ане…
Ночью мне приснился сосед и его хриплый шепот, который я успел расслышать. Он шипел Ане «заткнись, заткнись, я тебя трахну и отпущу, заткнись…», и это было невыносимо. Я даже разозлился на Них за то, что не защитили Аню, но потом понял: Они ничего не могли сделать.
С тех пор я старался избегать людей, на которых Их не было. Драться-то Они не умели, но злость чувствовали.
А однажды я увидел и Других. Очень скрытные, они стали видимы мне лишь потому, что я долго наблюдал за существами из Того мира.
Это не были знакомые мне Они, как не был Ванный Злюка, или Потолковый Мышик, или Нафаня, или Подкроватник — да, я придумал прозвища всем, кто тайно делил с нами квартиру. Даже Злюка был сравнительно безобиден, просто у него шутки дурацкие. Эти Другие прятались по другой причине.
Они охотились.
Кто был добычей? Я попытался понять, кого же Другие выслеживали.
…Мальчика лет десяти, у которого на ранце толпой уселись Они.
…Бабку, от которой Они шарахались в радиусе двадцати метров.
…Солидного мужчину в дорогом костюме.
…Женщину средних лет с покупками.
Правда была настолько тошнотворной, что я долго не мог поверить: жертвой мог стать каждый. А потом постарался убедить себя в том, что эти Другие просто хотят, ну, погреться об нас.
Говорят, в Этом мире люди так же ведут себя с маньяками-убийцами.
Я знал, что, как Они не могут противостоять людям, так я не смогу противостоять Другим. Они наглели, понимая, что могут меня не бояться, и я уже различал их жвала и лапы с крючками, их тела, усеянные заостренной жесткой щетиной. Их прозрачные брюшки, в которых частенько было что-то темно-алое, и я боялся подумать, что.
Как-то я возвращался домой затемно — из клуба, в котором мы славно потусили.
Передо мной шел какой-то человек. И вдруг на него спикировали Другие.
Сейчас я понимаю: они это сделали для меня.
Они вцеплялись в него своими жвалами, разрывая кожу на лице и руках; человек попытался закричать, но самый крупный Другой всадил ему жвала в горло, и крик захлебнулся. Остальные Другие деловито растаскивали в клочья одежду, потом — кожу, оставляя беднягу буквально освежеванным, а затем принялись за мясо. Длинные кровавые полосы развевались по ветру, исчезая в жвалах Других, щетина втыкалась в ободранное тело, набухая, и брюшки тварей наполнялись тем же алым, что я уже видел.
Человек корчился от боли, но спустя секунду все было кончено. Тело его лопнуло, внутренности вывалились наружу — скользкие змеи кишок, печень, похожая на свиную, мешок желудка… Твари припали к ним; мелкие присосались щетинками к луже крови, а те, что покрупнее, разгрызали кости.
Я застыл от ужаса. Нет, не подумайте, я не трус в Этом мире — но Тот мир не Этот. Ноги мои будто прикипели к асфальту, в груди все заледенело. Наконец, я немного пришел в себя и бросился бежать.
А в подъезде я увидел Аню. Она сидела на ступеньках, очень бледная, и держалась за сердце.
— Хорошо, что ты пришел, — сказала она. — Что-то мне так плохо, что я домой не дойду…
— Вызвать скорую? — я схватил сестру за руку, нащупывая пульс. Раньше она никогда не жаловалась на сердце.
И тут я отчетливо увидел синюшные набрякшие укусы на ее лице и руках и кожу, проколотую десятками щетинок.
Аня была как будто высосана изнутри — а рядом с ней беспомощно лежали Они, сдувшиеся и тусклые, израненные, со вспоротыми тельцами. Внутри Они были серые со сгустками голубоватой крови. Мне было жаль их всех до слез. Ане я вызвал врача, и он немного помог, а Их попытался взять на руки и перенести в дом, но мои руки проходили сквозь Них, и я не знал, как Им помочь…
Наконец я понял — взял микроволновку и удлинитель, выставил на лестничную площадку и включил. Мама раскричалась, конечно, но Они потянулись к микроволновке и, к моей радости, вскоре начали оживать.
Теперь я знаю, что Они могут защитить нас. Но не слишком на это надеюсь.
Потому что Другие вскоре придут за мной.

дракулин - белок, препятствующий свертыванию крови, в слюне летучих мышей семейства Desmodontidae

– Дедуля! – юный граф фон Либерман завертел головой, потеряв деда из виду.
Граф-старший позволил ему себя заметить.
– Карл, – сказал он. – Мальчик мой, никогда не обнаруживай свое присутствие без веской необходимости.
Юный Карл вздохнул.
– Ты вечно меня учишь, – заметил он как можно более нейтральным тоном; впрочем, граф отлично понимал, что внук думает о его поучениях.
– Потому, что я обещал твоим родителям обучить тебя всему, что знаю, а знаю много, и все это пригодится тебе во взрослой жизни. К твоему отцу я был снисходительнее – и что же?
Урна с пеплом, стоявшая в нише в зале графского дворца, моментально встала перед внутренним взором Карла, и он подавил всхлип.
скрытый текст– Дедуля, – произнес он после недолгого молчания, – а сколько я еще буду тренироваться на бездомных собаках? У них шерсть. И блохи. И запах…
Граф задумался.
– За последний год у меня не умерло ни одной псины, – напомнил мальчик с ноткой гордости. – И я хорошо помню все твои нота… то есть назида… советы, в общем.
– Наставления, – поправил граф все тем же задумчивым голосом.
– Ну да, да, – в голосе Карла уже звенело нетерпение. – Выбирать жертву следует с короткими волосами, желательно мужчину. Нейтрализовать сопротивление. Найти сонную артерию сзади шеи. Аккуратно вскрыть ее одним точным укусом, делая следы зубов как можно незаметнее. Сначала впустить слюну с ударной концентрацией дракулина… Ой, нет, не с ударной. С минимальной расчетной!
– О да, – граф благосклонно кивнул. – Ударной концентрацией ты убьешь человека, сам того не желая…
– И только тогда приступать к высасыванию. Затем впрыснуть антидракулин и удалиться, пока человек не пришел в себя. Дедуля, почти все понятно, кроме одного: почему считается, что нужно ловить девственницу?
– Средневековые байки, – граф пожал плечами, из-за чего едва не перекувыркнулся в воздухе. – Помешательство человеческих мужчин на этой злополучной кожной перепонке приводило к гораздо большему числу трагедий, чем самые неумелые из наших атак. Но это не значит, что ты не должен быть внимателен, Карл!
– Дедуль, я знаю, – отмахнулся Карл и завис в лунном свете. – Ох, как же я люблю полнолуние! Особенно в наших местах, не засоренных этим дурацким электричеством! Луна такая яркая, что загорать можно…
– Твоя бабушка так и делала, – сентиментально вспомнил граф. – В молодости у нее была необыкновенно прекрасная кожа, и здоровый лунный загар… стоп, – прервал он себя. Карл тоже насторожился.
– Человек, – медленно выговорил он. – Мужчина. Большой. Стриженый!
И прежде, чем граф успел его остановить, Карл спикировал на выбранную жертву.
Человеческую пословицу «первый блин комом» он, конечно, не слыхал. Граф, однако, одобрительно кивнул, глядя, как внук мягко зависает за спиной человека, как он принимает человеческую форму и несколько минут совершенно бесшумно крадется за жертвой шаг в шаг. А затем Карл открыл рот и начал петь.
Песня готовила его к главному – к выбросу дракулина в слюну и к выходу клыков из зубных пазов. Но самое важное, – песня готовила и жертву. Услышать ее человек не мог, так как пение звучало в ультразвуковом диапазоне, однако подчинялся мелодии на подсознательном уровне. Мало-помалу походка человека замедлялась, становилась путаной и механической, наконец, движения замирали, тело обмякало, и человек падал на колени.
«Молодец, мальчик», – про себя подумал граф.
А потом Карл нагнулся над шеей жертвы…
Граф подскочил в воздухе.
– Тебе же сказано – точным укусом! – простонал он. – Точным, Карл!
Точного укуса у Карла не получилось. Он бахнул верхней челюстью по шее, но ударил слишком сильно, не попал в артерию, грызанул еще раз. И еще. Графу было отлично видно, что шея жертвы не то что «незаметно вскрыта», а искусана так, будто несчастного перепутали с жевательной резинкой. Кожи на шее почти не осталось, мясо оказалось разорванным почти до самого позвоночника и перепаханным, как плугом; у Карла все лицо перепачкалось в крови, и он чихал, пытаясь вычихать кровяные сгустки из носу. Наконец, Карлу все-таки удалось нащупать клыками артерию. Он брезгливо жеванул ее, и кровь фонтаном ударила его в лицо. Карл отшатнулся, вскрикнув «а, боярышник тебя оцарапай!»
Граф отрешенно подумал, что мальчишка заслужил взбучку за такие выражения.
Глубокий глоток он услышал даже со своей позиции и мысленно покраснел за то, что не сумел привить Карлу хорошие манеры. А Карл еще и причмокивал, урча от голода! В изумлении граф увидел, что он встряхивает жертву, будто желая вызвать дополнительный приток крови.
И тут человек поднял голову.
Должно быть, вампирский зов Карла плохо сработал, и одурманить человека надолго не удалось.
– А-ай, – взвыл бедняга, вертя головой. – Больно-то как! Черт, да что ж это…
Положение следовало немедленно спасать. Граф ринулся вниз, трансформировавшись еще до того, как встал на ноги, и с силой обрушился прямо на голову жертве. Тот упал на землю. Граф снова подпрыгнул вверх, долетел до ближайшего дерева и рванул вниз большую ветку. Карл растерянно застыл, хлопая глазами.
– Что ты стоишь? Подтащи его! Надо обставить все так, будто на него упала ветка и ободрала ему шею, иначе у нас будут большие неприятности!
Карл покорно подтащил человека прямо под ветку, на ходу зализывая его раны слюной с ранозаживляющими гормонами.
– Хоть это у тебя получилось! Ты его случайно досуха не выпил? – торопливо спросил граф.
– Что ты, дедуля! Я всего пару глотков сделал, – жалобно отозвался мальчик. – У меня не клыки, а какой-то китовый ус: ничего не прокалывают…
– Меньше смотри канал «Дискавери», больше тренируйся!
– Ну, дедуля! А еще у меня не дракулин, а какие-то тельца Ларрамана, от которых кровь, наоборот, свертывается…
– Меньше читай фантастику, – начал граф, Карл перебил:
– Да, да, я знаю, «больше тренируйся», но…
– Ты просто истратил дракулин во время первых укусов. Теперь понимаешь, как важны тренировки? А главное – тебе надо поработать над вампирским зовом!
Удрученный Карл летел, понурившись и время от времени почесывая мордочку в засохшей крови о плечо.
– А насчет девственниц, – вдруг прокашлялся граф, – это могло быть связано еще и с тем, что мужчины часто любят вредный для нас алкоголь и эту… мерзость… хорошо, Карл, я скажу, но не признавайся матери, иначе она мне закатит истерику за то, что я учу тебя сквернословить… Чеснок!

Бесполезная тварь, говоришь? Подушка? Ну-ну.

Я вот тебе сейчас историю расскажу — поверишь, не поверишь, дело твое.

Я тогда работал главбухом в театре. Это был районный ТЮЗ в небольшом городке, этакое, знаешь, средоточие культуры. Денег вечно ни на что не хватало, вплоть до того, что актеры приносили всякий хлам из дому в качестве реквизита. И здание было соответствующим. При СССР это был дом культуры, потом он то заброшенным стоял, то его банк какой-то арендовал, наконец, передали нашему ТЮЗу. Мне оно не то чтобы сильно нужно было — зарплата смешная, но нравилось. Атмосфера, отношения, все дела.

скрытый текстПоловина помещений у нас осталась закрытыми, заколоченными, потому что в них так и не сделали ремонт. Тут в отремонтированных вечно кавардак, потолки текут, штукатурка еле держится — а в неремонтированные вообще зайти нельзя. В один из коридоров, он со сцены вел в фойе, мы дружно боялись соваться: там потолок мог рухнуть в любой момент. То есть у нас со сцены в фойе шли два коридора — один был в нормальном состоянии, а второй вот такой… И вдруг наши завлит с режиссером решили ставить один спектакль, кажется, они «Алису», которая гостья из будущего, для сцены переделали. И очень им этот второй коридор понадобился — оттуда должны были космические пираты вылезать.

Пошли мы с завхозом смотреть, можно ли этот коридор использовать и как его привести в порядок хоть немного. Завхоз была у нас молодая женщина, Таточкой звали. Хорошая женщина, чего уж там. Нравилась она мне.

И вот входим мы в этот коридор, а там темнотища! Ни единой лампочки нет. Сейчас-то, понятно, мы бы фонарики на смартфонах включили, а тогда и смартфонов таких еще не было. А Таточка в сумке роется и обычный фонарик достает. Я, говорит, всегда с работы с фонариком хожу, чтобы не так страшно было в подъезде.

Фонарик слабенький, но все равно видно, какой там, в этом коридоре, бардак. Штукатурка пообваливалась, потолок провалился, дранка какая-то из него торчит. Светильники побитые. Дощатый пол прогнил, а Таточка на каблуке — сразу и споткнулась. Я ее под локоток поддержал, говорю, стойте здесь, сам до конца пройду. Уже видно, что работы непочатый край!

Взяла Таточка фонарик, подняла его и светит мне в спину. А сама под нос бормочет: «Лампочки — пять штук, линолеум — взять остатки…» Деловая была, практичная.

Как ты думаешь, сколько длины может быть в коридоре со сцены в фойе? Метров двадцать, не больше. И вот иду я, иду эти двадцать метров…

И еще двадцать.

И еще двадцать.

И еще…

А стены меняются. В коридоре так-то они были голубой масляной краской выкрашены. Она вся вылиняла, облупилась, но видно было и краску, и штукатурку обваливающуюся. А тут смотрю: нет ни краски, ни штукатурки. Один серый бетон. Сырой и видно, что очень старый, но добротный.

Мне бы испугаться и повернуть назад, но чего бояться-то? Я все еще думал, что пара шагов — и я в фойе. Осталось только эту пару шагов сделать.

По сырости да по голому камню. Доски с пола тоже куда-то делись. И мне на голову капля — бац!

И я, дурак, подумал, что у нас что-то на верхних этажах протекает!

По стене, смотрю, кабеля бегут, как в метро. Черные, толстые и тоже старые-старые. В какой-то момент мне уже не по себе стало. Во-первых, я иду-иду — и нет этому коридору конца. Во-вторых, ну откуда такие коридоры в старом доме культуры? А в-третьих, Таточкиного фонаря уже не видно, зато в потолке лампы начались. Редкие, очень тусклые, гнойный такой свет, но есть. И это при том, что у нас в театре светильники на стенах были, а не на потолке, смекаешь?

Я уж испугался, что это коридор не в фойе, а в подвал. Ну, думаю, залез на свою голову черт-те куда. Зову: «Тата! Тата!» — молчок. И эхо. А потом сырой такой сквозняк и очень явственно — застарелой падалью потянуло…

Не крысами, не кошками, не мышами. Этой дряни я в нашем здании нанюхался. Нет, настоящей мертвечиной.

Сделал я еще пару шагов… ох ты. Как раз лампа над головой, а под ногами у меня — кости с остатками гнилого мяса. Большие. Размером с человеческие. И одежды на них какие-то лохмотья…

Видел бы ты эти кости!

Видел бы ты этот череп…

То существо, которое там лежало, имело хвост. И рога на черепе. Дьявол какой-то, чтоб меня. И лапы у него были, как у курицы, или, если угодно, как у динозавра. Видел в книжках иллюстрации — двуногие динозавры, только в одежде? Штаны там, ремень…

И следы.

Два ряда следов в пыли. Они уходили вперед и терялись в темноте. Как будто этого… это… не знаю… кто-то нашел, потоптался вокруг трупа и ушел вдвоем. Такие же следы куриных ног, только очень больших.

Думаешь, я чокнулся? Нет. И я не ошибся, я все ясно видел.

Что делать? — я не знал. Звать Тату? — так не отзовется, уже ведь не отзывалась. Бежать обратно? — а если эти куролапые за мной? Бежать вперед — там точно они. И я знал, что даже если они меня не тронут, я этой встречи не переживу.

И вдруг — два огонька горят в темноте, внизу. Я от ужаса чуть не поседел. А снизу: «Мя-а-у!»

И выходит кот. Мрачный такой, черный, важный, с белым пятном на шее. Я этого кота никогда в театре не видел, но я уже понял, что не в театре нахожусь. Прошел он мимо меня и опять: «Мя-а-у!» И я пошел за ним.

Больше всего я боялся, что потеряю его из виду. Он был единственным живым и нормальным существом в том жутком подвале, и я бежал за ним со всех ног, потому что он меня особо не ждал. Видно, и ему там было неуютно.

А потом я споткнулся и упал.

Как врезался лбом в доски! Ладонь занозил, локоть ушиб… а Таточка мне испуганно так: «Юра! Вы не ушиблись? Там пол отходит, да?» — и бежит на своих каблучках ко мне с фонариком…

Вывел меня кот.

Остальное уже неинтересно. Ушел я из театра в тот же день. Потом устроился на завод, разыскал Таточку и женился на ней. Да-да, кому Таточка, а кому и тетя Наталья Сергеевна. И знаешь, что? — кот-то вышел из коридора. И Таточка его подобрала. Жил он у нас, пока не преставился.

Черт знает, что это был за коридор, что это были за твари и как я вообще там очутился. Таточка говорила, что коридор вел в фойе, что его подремонтировали и прятали там космических пиратов, как и задумывали. И спектакль про Алису Селезневу огромным успехом пользовался. Но я-то знаю, куда по этому коридору можно было попасть…

Так что с тех пор я котов ценю и уважаю. Не бесполезная это тварь, ох, не бесполезная. Так что ты своего Подушку не обижай. Может, и он тебя как-нибудь с того света выведет.

(с)

Коробочка зубного порошка так и манила. Стоило закрыть глаза и представить себе мягкие, ароматные горы… как в них погружается чайная ложечка, как зачерпывает, — и как приятно ложится белая масса на язык…
Рот наполнился вязкой слюной.
Таня не утерпела. Поднялась, украдкой залезла в сумку, достала коробочку, открыла…
Раньше она никогда не делала этого на работе. Что ни говори, а демонстрировать при всех, что у тебя расстройство пищевого поведения, все-таки немного не комильфо. Хотя чего стесняться, если учесть, что Ольга Петровна без всяких диагностированных расстройств не пролезает в двери, Леночка, наоборот, страдает анорексией, судя по ее сверхизящной фигуре, Инна все время сидит на диете, со смаком разглагольствуя то о раздельном питании, то об отказе от соли, а Машенька, чтобы не поправляться, бегает в туалет и выблевывает съеденное?
скрытый текстЗубной порошок оказался бракованным. Вероятно, для чистки зубов он не годился: спекшиеся крупинки вполне могли бы повредить эмаль. Но Тане он очень понравился: эти самые крупинки приятно захрустели, как какое-то экзотическое лакомство. «Мой любимый, "Мятный", — подумала Таня. — Надо будет еще такого купить!»
После работы она забежала в магазин и купила сразу с десяток коробочек. Дома по очереди открыла и попробовала каждую. Однако Таню ждало разочарование: больше зубного порошка с крупинками ей не попадалось…
Избавляться от странных пристрастий Таня не собиралась. Жизнь ее, по совести, не блистала интересными происшествиями и встречами с приятными людьми; работу в отделе кадров она не очень-то любила, находя скучной, сотрудниц не особенно уважала за сплетни и бесконечные разговоры о кулинарных рецептах, а дома Таню поджидала мама с попреками за то, что Таня до сих пор не замужем, и нудными советами. Поэтому ей казалось, что привычка жевать зубной порошок как-то выделяет ее среди окружающих. Впрочем, больше ничего интересного Таня в себе и не находила.
Дни тянулись один за другим. Таня купила еще зубного порошка, на сей раз «Особого» и «Семейного», а затем и «Отбеливающего». Раньше бы ей этого хватило для множества тайных наслаждений, однако сейчас чего-то недоставало. Ощущения тех самых крупинок, похрустывающих на зубах.
Однажды из кабинета все вышли — кто на обед, кто на перекур, а Таня нашла на столе чистый лист бумаги. Он был белым, таким же белым, как и зубной порошок. И Таня, воровато оглянувшись, оторвала кусочек и засунула его в рот…
Бумага была жесткой.
Она хрустела.
Хрустела!
В сочетании с зубным порошком это было идеально: хруст и нежный мятный привкус.
Пару дней Таня держалась, наконец, зашла в магазин канцтоваров и купила запечатанную упаковку офисной ксероксной бумаги. Так хотя бы была гарантия, что бумага чистая.
Наслаждаться на работе ей по-прежнему редко удавалось, зато уж дома Таня отрывалась по полной. Мать, конечно, заметила, что ее дочь жует бумагу, заедая зубным порошком, и устроила втык — «ты совсем испортишь пищеварение, что это такое, если не хватает кальция, купи препараты!», Таня кивала головой, а стоило матери отвернуться — засовывала в рот обрывок бумаги и ложку зубного порошка…
Одно только раздражало.
Когда бумага во рту размокала, она переставала хрустеть.
— Ты, если хочешь кальция, то купила бы мел, — однажды посоветовала Тане мать. — Мы в детстве ели, и ничего. А вообще бросай ты эти глупости. Сидишь дома, уткнулась в свои соцсети и жрешь что попало, ну куда это годится? Пошла бы на танцы или куда вы там ходите, в клуб, что ли, парня бы себе нашла… Двадцать восемь скоро, а все никакого толку с тебя!
— Ма, — вяло отбивалась Таня, — я на работе так устаю, что мне не до клубов. Надоело мне все, я хочу потюленить с ноутом, понимаешь?
Однако мел… определенно это была хорошая идея.
Он не просто хрустел. Он так хрустел, что Таня испытала нечто вроде оргазма. Это было именно то, о чем она всегда мечтала, и Тане оставалось только сожалеть, что она раньше не додумалась купить школьные мелки. Правда, они были не очень вкусные, но их, как и бумагу, можно было заесть зубным порошком или пастой.
Теперь Таня шла домой по одному и тому же маршруту: выходя из маршрутки остановкой раньше, забегая в ближайший универсам, где продавались в том числе и школьные мелки, и покупая упаковку — и коробочку зубного порошка. На вечер ей этого хватало.
Потом она стала покупать две упаковки.
Как-то раз мела в супермаркете не оказалось. Что ж, подумала Таня, бывает. Но… Стоп, а где его купить теперь? Может быть, потерпеть один вечер? Но она представила себе этот унылый вечер с бессмысленными переписками в «Одноклассниках» (попробовать другие соцсети и блогосервисы ей бы и хотелось, но она никак не могла собраться и зарегистрироваться хотя бы на «Дайри») и маминым ворчанием… К тому же готовили они обе довольно посредственно, и заменить мел было нечем.
Раньше, когда Таня ела только зубной порошок, ее могла бы выручить ближайшая аптека.
Стоп, сообразила Таня, тут же неподалеку есть магазин канцтоваров! Мел там обязательно должен найтись!
Стоял тихий осенний вечер, уже почти стемнело. Таня жила в спальном районе, далеком от оживленных улиц, и вокруг почти никого не было — разве что постукивали чьи-то каблуки за спиной. Таня не обратила на это внимания, разыскивая в полумраке вывеску магазина…
— Куда же он подевался? — с досадой пробормотала она.
Похоже, ей придется обойтись зубным порошком.
— Переживем, — процедила она сквозь зубы, когда мама не ответила на ее звонок в дверь. Настроение у нее внезапно поднялось, и она зашуршала в сумке, нашаривая ключ и напевая «Неприятность эту мы переживем…»
Внезапно кто-то обхватил ее за шею. Таня попыталась закричать, засучила ногами, но держали крепко, и из пережатого горла не вырвалось ни звука; девушка извивалась, хрипела, отмахивалась руками, наконец, ткнула назад ключом, зажатым в кулачке.
Сзади взвыли.
Таня резко обернулась — за ней стоял мужчина, закрыв лицо руками. Время будто замедлилось. «Если я ничего не сделаю, он опять меня будет душить, — подумала она. — Надо срочно…» — она хотела вбежать в спасительную квартиру, захлопнуть дверь и забаррикадироваться, а потом позвонить маме и в полицию. Хороший план, имевший только один недостаток.
На площадке не было лампочки.
И если ключ в сумочке она нащупала, то попытки найти ощупью еще и замок неизбежно заняли бы некоторое время. Очень малое, наверное. Но для того, чтобы придушить ее, неизвестному агрессору этого бы хватило.
И Таня с силой ударила незнакомца сумочкой по голове, хрипя и отдуваясь. Боль в горле была невыносимой, от страха ее трясло и подташнивало, но она била еще и еще — в сумочке, кроме ключей, пудреницы, зубного порошка и влажных салфеток, у Тани сегодня была увесистая книжка; незнакомец отшатнулся и ударился головой об стенку, Таня налетела на него, схватила за жиденькие волосенки вокруг лысины и с остервенением шваркнула виском об угол…
Угол окрасился чем-то очень черным в полумраке, и неизвестный застыл, а потом сполз на пол по стене.
— Мамочки, — панически промямлила Таня. Говорить ей еще не удавалось, и она прошипела это одними губами. — Я его укокошила?
Ужас охватил ее, и она замерла, лихорадочно соображая, что же делать.
«Затащу его в квартиру, — наконец решила она, — попытаюсь привести в чувство, а потом вызову полицию. Ну, или скорую и полицию. Ведь не могла же я его на самом деле пристукнуть?»
Немного повеселев, Таня приступила к выполнению нового плана. Она вообще любила все делать по плану, поэтому ее ценили на работе — и поэтому ей никак не удавалось спланировать в своей жизни ничего интересного.
Мужчина оставлял за собой кровавый след. Он не шевелился и не стонал, но Таня все еще надеялась, что он просто потерял сознание. Она с трудом втащила его на кухню, захлопнув двери, вылила на него кружку воды. Затем еще одну…
— Сволочь, — вслух сказала Таня и закашлялась: негодяй передавил ей шею слишком сильно. — Ну что за день такой, а? Мела не купила, теперь еще и это…
Хлопнула дверь — это вошла мать Тани.
— Ма, у меня тут авария, ты пока не входи, — крикнула Таня с кухни, закрывая дверь.
Она знала, что мама сейчас усядется перед телевизором смотреть сериалы. Они обе были людьми постоянных привычек, даже если эти привычки напрочь устарели и мешают жить. Сериалы шли по телевизору один за другим — успевай переключать каналы, поэтому с любимого дивана мама не встанет как минимум до полуночи, и если ее оторвать от законного досуга, это чревато вспышкой негодования.
А включать мама любит погромче…
И Таня, оторвавшись от неизвестного, закрыла дверь в мамину комнату — чтобы уж наверняка.
Привести его в себя ей так и не удалось. Незнакомец, зачем-то пытавшийся убить Таню, сам теперь был безнадежно мертв. И вдруг Тане пришло в голову, что прожаренные кости тоже хрустят, а мама как раз купила новый набор очень острых разделочных ножей, с которыми обе отлично умеют обращаться — когда Таня еще не работала, а у мамы на фирме началась «черная полоса», они покупали ради экономии целые свиные туши. Конечно, человек не свинья... но это еще как посмотреть.
И Таня принялась за дело.
Час бежал за часом. Когда большая часть костей освободилась от плоти, время уже близилось к двум ночи. Мясо, срезанное с костей, и одежду Таня упаковала в три мусорных пакета. Внутренности отправились в четвертый. Таня морщилась от омерзения — так противно они пахли. Наконец, работа была закончена, и Таня принялась оттирать окровавленный пол.
Дверь открылась.
— Таня? Чего не спишь? — сонная мать, жмурясь от яркого света, стояла в дверях, опираясь о косяки. Похоже было, что она почти ничего не соображает спросонья.
— Ой, ма, — пробормотала Таня, — говорю же, у меня авария. Я мясо уронила, и сок разлила, и вообще...
— Заканчивай, завтра на работу не выспишься, — и мать повернулась, чтобы уходить. На полпути остановилась и добавила: — Утром покажу, что я купила. Надо будет и тебе в тот магазин зайти.
— Обязательно, — с фальшивым воодушевлением ответила Таня. К счастью, она успела засунуть разрубленный, почти оголенный скелет под стол, и мать его не заметила.
Позвоночник тоже пришлось сложить в пакет. И разбитый череп. «Елки-палки, мусорные пакеты заканчиваются, надо будет купить завтра», — подумала Таня, старательно укладывая в пакет берцовые кости. Для еды они не годились — слишком толстые.
Ребра и тонкие кости стоп и пальцев она обрубила, освободила от кожи и мяса, затем тщательно промыла. Положила в духовку. Еще раз вытерла пол. Завтра ей придется еще и встать, и выйти пораньше, чтобы не вызвать вопросов у мамы — откуда столько мусора?
Заварила чай.
Достала коробочку зубного порошка. После всего происшедшего ей особенно хотелось зубного порошка, этого приятного мятного вкуса на языке.
Духовка щелкнула, звякнула и выключилась. Таня, обжигая пальцы, достала первую косточку…
Она хрустела.
Как же приятно она хрустела!

Как уже было сказано, я в команду Хоррора вечно приношу не те каноны, причем контрабандой из Одессы.

Название: Подарок на прощанье
Канон: Warhammer 40.000
Автор: Санди для fandom Horror 2018
Бета: Лилинетт
Размер: миди, 4665 слов
Пейринг/Персонажи: Серые рыцари, контрабандисты, навигатор
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: однажды команда честных контрабандистов находит посреди космоса поврежденный корабль...

Стихи принадлежат Эдуарду Багрицкому.

скрытый текст«По рыбам, по звездам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду…»

Папаша Сатырос, он же капитан Сатырос, развалился на командном троне, изредка поглядывая на приборы, и напевал под нос. Напевал он всегда одно и то же — древнюю, давно забытую всеми, кроме него, песню, как нельзя лучше подходившую к роду его занятий:
«Чтоб звезды обрызгали
Груду наживы:
Коньяк, чулки
И презервативы...»

Сам папаша Сатырос не то чтобы понятия не имел, почему к нему придираются Адептус и Имперский Флот, но считал, что делает полезное дело. Без его помощи добрые граждане Империума были бы вынуждены покупать те же товары втридорога, а то и вовсе не имели бы к ним доступа. «За-ради света Императора, — говаривал он, — сколько там контрабанды мы перевезем на нашей маленькой “Шаланде”, чтобы вести разговор за те убытки Империуму?»

— Роза, — прервал он пение, — уточни курс.

— Мы таки идем на Скарус? — молодое личико Розы расплылось в предвкушающей улыбке. Нос и щеки у нее выцвели за время перелета, но папаша Сатырос точно знал: стоит Розе выйти на воздух, как лицо ее снова покроется веснушками.

— Таки на Скарус, но не за тем, что ты подумала, — возразил папаша Сатырос. — Мы никогда не возили ту обскуру, чтоб ей так гореть, как живут ее любители, и тем более не будем возить флекты, чтоб им провалиться!

…Не так давно какой-то ушлый ловкач предложил ему взять в секторе Скарус груз флект — стеклышек, дававших сильный наркотический эффект. Сулил огромную прибыль и «почти никакого риска». Но папаша Сатырос и его товарищи предпочитали не связываться с товарами, о которых может задавать вопросы Инквизиция, а флекты относились именно к этой категории. «Почти никакого» означало в лучшем случае уничтожение корабля со всем экипажем, а в худшем — долгие пытки в застенках Ордосов.

— А я за флекты и не думала, — фыркнула Роза. — Я думала за тот гешефт, что мы получим в Скарусе от нашего товару!

Вошла София. Папаша Сатырос хотел было, как обычно, отпустить шутку по поводу ее пышной фигуры или уложенных в замысловатую прическу темных волос. Они были примерно одного возраста, одних представлений о жизни, и папаше Сатыросу чрезвычайно нравились огромные, чуть навыкате, бархатно-темные глаза Софии, как, впрочем, и ее характер, и ее такой же бархатный, как и глаза, голос, и ее деловая — и житейская — хватка, но он никак не мог найти способ дать Софии знать об этом. Но, взглянув на лицо Софии, он осекся.

— И что вы тут сидите и смотрите на звезды? — сказала она, слегка растягивая гласные, и оскалилась. — Лучше бы посмотрели, что нам показывает оккулюс!

— А что он показывает? — любопытная Роза тут же развернулась к ней.

— Корабль, — сказала София. — Такой, какого я еще не встречала, пока летаю!

Учитывая, что немолодая София родилась на корабле и на землю сходила только в портах назначения, да и то не всегда, это было сильное заявление.

Все трое уставились на экран оккулюса. Пикт на экране был довольно-таки размытым, абрис корабля скорее угадывался, но у Софии было настоящее чутье. Она различала корабли с первого взгляда, знала даже, как выглядят корабли ксеносов, — Роза не рисковала спрашивать, где она их видела. И то, что София встретила в космосе незнакомый корабль, почему-то наполнило Розу опасениями.

Папаша Сатырос был настроен более оптимистично.
— Может быть, какой-нибудь новый, — предположил он. — Или, скорее, старый, но хозяева навешали на него всяких дополнительных финтифлюшек. Лишь бы не конкуренты!
Какие «финтифлюшки» можно было навешать на корабль так, чтобы София его не опознала, Роза не могла себе представить.

— Перестань сказать, кэп, — сказала София. — Где тут финтифлюшки? Абрис, обводы, вообще все… Таки похоже, что это корабль Астартес, но только похоже. Ни у одного ордена я таких не видела!

Роза прокашлялась.
— Тетя София, — осторожно начала она, — а где ты встречала корабли Астартес?
София вздохнула, посмотрела на нее долгим взглядом и промолчала.

Незнакомый корабль приближался. Вернее, это «Шаланда» приближалась к нему — корабль не двигался. Попытки выйти на связь с ним не дали никаких результатов. Изображение с новых пиктов было уже четче, и становилось ясно, что корабль поврежден: в корпусе зияли огромные пробоины. Роза присмотрелась, и ей стало не по себе: выглядело так, будто пробоины сделаны не снаружи, а изнутри.

Что могло повредить корабль извне — знал любой житель Империума. Метеоритная атака, нападение ксеносов, столкновение с другим кораблем, хотя последнее было очень маловероятно. Но что на корабле содержалось настолько крупного и мощного, что смогло изнутри разбить адамантиевый корпус, оставив такие серьезные повреждения?

Папаша Сатырос вдохновенно хлопнул в ладоши, призывая к вниманию.
— Что я вам имею сказать за этот корабль, — произнес он. — Таки он разбит. Но если это действительно корабль Астартес, мы можем спасти с него всякое ценное и, возможно, мертвых Астартес, и за это нам будет гешефт побольше того, что мы поимеем в секторе Скарус. А если там остались живые, то Астартес будут нам благодарны, а их благодарность кое-чего стоит!

— Вряд ли ты получишь тот гешефт, кэп, — заметила София. — Астартес считают, что это твой священный долг — возвратить им их мертвых и оружие.

— Да, но их благодарность! — настаивал папаша Сатырос.

Роза улыбнулась. Когда-то, еще в младшей схоле, она не хотела верить, что в Космодесант не берут девчонок, и мечтала, как однажды взойдет на борт хищного тяжелого корабля, вся сверкающая и облаченная в яркие доспехи…
Сейчас она сгорала от любопытства. Увидеть вблизи Космодесантника, хотя бы и мертвого! Потрогать его доспехи, цепной меч размером почти с нее саму, болтер, который одной рукой не поднимешь… просто постоять рядом с тем, кем ты не будешь никогда.

— Да что вы меня уговариваете, я ж возьму и соглашусь, — и София развернулась. Крикнула в вокс: — Эй, Авраам, Михаэль! Готовьтесь к стыковке!

***
Легкий дешевенький скафандр плохо защищал от космического холода, пропитавшего каждый уголок корабля.
Розе было нехорошо. Казалось, что корабль еще жив — странной извращенной жизнью, и наблюдает за ними. Многие металлические стены и конструкции были покрыты изморозью, но некоторые выглядели так, будто их обшили сырым мясом. При прикосновении «мясо» слегка пружинило, как настоящее, и на нем оставались вмятины, как на настоящем испорченном мясе. Трогал стены папаша Сатырос — Роза не рисковала; она заметила, что и София брезгливо их сторонится.

Система искусственной гравитации на корабле была разрушена, и потребовалось включить магнитные подошвы, но они держали недостаточно, и Розе волей-неволей пришлось придерживаться за перила. Внезапно перила сами собой изогнулись и обвили ее руку — Роза едва успела ее отдернуть. Она испуганно уставилась на ожившие перила, пытаясь понять, что происходит.

— Тут все испорчено, — послышался в воксе искаженный и трещащий голос папаши Сатыроса. — Мое такое впечатление, что в коридорах ничего стоящего — оно в трюме…

— Вот что я скажу, чтобы не мешать тебе впечатляться дальше, кэп, — отозвалась София, — если у них и было что стоящее, то не в трюме, там Космодесантники ничего стоящего не держат, а в оружейном складе и в капитанской рубке.

— Рубке? — переспросила Роза.

— Таки, девочка моя, в рубке они держат журнал, когитаторы, оккулюс и прочее, — пояснила София. — Их братья будут рады узнать, что с ними приключилось, что они умерли посреди полного здоровья…

Роза подумала, что умереть можно и «посреди» внезапной эпидемии, и содрогнулась. От внеземных вирусов скафандр мог и не защитить.

Корабль представлял собой настоящую отлично укрепленную космическую крепость со множеством переходов, поэтому ориентироваться в нем было непросто. Путешественники толкнули первую попавшуюся дверь. Она не поддавалась, наконец открылась, и навстречу выплыл мертвец.

Это был обычный смертный в мундире Астра Милитариум. Руки у несчастного оказались вывернуты и заломлены назад, мундир испачкан чем-то темным — несомненно, кровью, но самым жутким было лицо, искаженное запредельным ужасом. Рот, распахнутый в последнем крике, струйки запекшейся крови под носом и открытые высохшие глаза — для Розы это было уж слишком, она шарахнулась, а труп поплыл за ней, безвольно шевеля вывихнутыми конечностями. Папаша Сатырос оттолкнул его обратно и захлопнул дверь.

— Умерли они, сражаясь, понятное дело, — буркнул он, хотя на теле и мундире погибшего не было видно следов от выстрелов или ударов клинка.

— Могли и от последствий разгерметизации, — отозвалась София.

Роза перевела дух и толкнула следующую дверь.
Может быть, это был кубрик или что-то в этом роде, но помещение, довольно обширное, оказалось буквально забито трупами. Все они парили в невесомости у потолка — скрюченные, безвольные, в окровавленных мундирах. У самого визора шлема Розы проплыли какие-то крохотные темно-красные шарики, и она запоздало поняла, что это были замерзшие капли крови.

И у всех мертвых были перекошенные от ужаса лица. Ничего страшнее этих лиц Розе видеть не доводилось — именно потому, что они принадлежали таким же людям, как она, некоторые были совсем молодыми, но последний в их жизни страх, боль и декомпрессия убили их, и на каждом из мертвых лиц сохранилась печать предсмертной муки. Синие, с открытыми ртами, они будто взывали к ней, но что она могла сделать?

В шлеме стало тепло и мокро; Роза не сразу поняла, что плачет. Она неуклюже сотворила символ аквилы на груди и пробормотала молитву Императору за погибших на этом корабле.

— Ох ты, бедняги, — сказала София, в голосе ее тоже звучали слезы. — Что уж тут поделаешь? Мы их даже похоронить не сможем. Не надо было нам сюда лезть и тревожить покой умерших, да сделанное назад не отмотаешь.

— Я пойду и дальше посмотрю, — сказал папаша Сатырос.

— Кэп, да ты что, с мозгами поссорился? Тут нет ничего, кроме жмуров, — закричала на него София.

— И что, ты хочешь сказать, что мы натерпелись тут страху, чтобы ничего не найти? — возмутился папаша Сатырос. — Да ты… А-а-а!

Его вопль ударил в уши, будто колотушкой, и напуганная Роза подскочила на месте — магнитные башмаки плохо держали ее — и завертелась вокруг своей оси, ударившись о стену. Голова ее в шлеме мотнулась, стукнулась, и Роза зашипела от боли в разбитой губе.

Но то, что увидел папаша Сатырос, было куда хуже боли. На стене, обшитой материалом, похожим на гнилое мясо, открылись глаза. Мертвые, пустые, как у погибших бойцов в кубрике, и все-таки они поворачивались, следя за людьми. А потом стена пустила щупальца…

София опомнилась первой.
— Бегом! — рявкнула она, схватила за руку Розу и потащила за собой. Сзади глухо ухали шаги папаши Сатыроса.

Вскоре они снова споткнулись о мертвеца. Этот погиб уже не от декомпрессии и не от страха. Лицо его было буквально содрано с черепа, мундир разодран, а живот выеден, и сквозь дыру в теле виднелся сломанный позвоночник.

Роза пыталась успокоиться. «Должно быть, они перевозили… ну да — огромных хищников. В какой-нибудь зоопарк для богатеньких идиотов, чтоб тому шлимазлу, который это затеял, так жить, как этим беднягам! А те вырвались. И корабль поломали, ну это ж к провидцу не ходить…» Она прекрасно понимала, что ее версия, придуманная от страха, никуда не годится. Никаких, даже очень опасных, хищников для частных зоопарков или — тем более! — подпольных гладиаторских боев не перевозят бойцы Астра Милитарум на кораблях Космодесанта. Но никаких сколько-нибудь здравых предположений у нее не было.

Она неловко повернулась и уткнулась визором шлема в стену — и в стене тотчас же открылся новый глаз. Набрякшее веко лениво поднялось, и несовершенные фильтры скафандра донесли до нее запах.
Этот запах ни с чем нельзя было сравнить. Очень неприятный, какой-то неживой, он не вызывал никаких ассоциаций с реальными, осязаемыми вещами, но Роза точно знала: так пахнет смерть.
И еще так пахнет варп.

— Роза, что ты там застряла, ты идешь с нами или мне забыть за тебя навсегда? — надрывалась София. Роза впервые в жизни расслышала в ее голосе истерические нотки.
И бегом, насколько позволяли ей магниты и неуклюжий скафандр, ринулась за товарищами.

Они очутились то ли на капитанском мостике, то ли в той самой рубке, о которой говорила София. Тут, отчасти благодаря герметичности пространства, сохранились остатки воздуха и искусственная гравитация, все было обставлено аскетично и рационально, в отличие от той же «Шаланды». Капитаны гражданских судов, тем более торговых, старательно подчеркивали свое богатство, размещая на капитанских мостиках дорогую мебель, картины и украшения — подчас настолько безвкусные, что смотрелись хуже простых серых стен. Здесь же были именно серые стены, совершенно гладкие. Над капитанским троном размещался незнакомый символ — меч, крылатый череп, книга и надпись Daemonium Venatores, а по бокам его — зловещая синяя буква I с черепом.

— Демоны? — переспросила Роза, сморгнув от удивления. Скорее всего, демоны в девизе упоминались в переносном смысле, кто же не знает, что демонов не существует…

Папашу Сатыроса выдуманные демоны пугали куда меньше, чем символы на стенах.
— Инквизиция! — застонал он. — Ордо Маллеус! Чтоб я помер до того, как это увидел!

— Но, папа Сатырос, — сказала Роза, — вы же таки говорили, что Ордосы не могут задавать нам вопросов, потому что мы не провозим ничего, запрещенного Инквизицией… Да и вообще, они же нас защищают, что вы их так не любите?

— Ой, Роза, перестань сказать, я их очень люблю, хотя уже забыл, за что! Я только не хочу с ними знакомиться ближе, чем на парсек!

София обошла командный трон и вскрикнула. В воксе ее восклицание отдалось хрипением и треском. Роза и папаша Сатырос поспешили к ней. И не зря!

— Космодесантники, — прошептала Роза, не в силах отвести зачарованный взгляд от двух облаченных в серые доспехи громадных фигур, распростертых на полу. — Живые Космодесантники!

— Я бы сказал, мертвые Космодесантники, — пробормотал папаша Сатырос, но София присела рядом с воителями-великанами. Она колебалась — если снять с них шлемы, то мертвым это не повредит, а вот живых может убить. Наконец она стащила с одного из Космодесантников латную перчатку и прижала пальцы к его запястью. Вскрик Софии в воксе заставил напрячься и Розу, и папашу Сатыроса, но София поспешно натянула перчатку обратно на неподвижную руку и проделала то же со вторым.

— Они живы, — сказала она. В ее голосе не было никаких эмоций, и это лучше всего говорило о том, как сильно она взволнована.

— Живы! Давайте их перетащим, — обрадовалась Роза. — Их надо спасти, ну чего вы! — продолжала она, в то время как ее товарищи молчали.

— А как? — задумался папаша Сатырос.

— Выволочь их туда, где нет гравитации, а дальше все будет проще…

— И то верно, — Роза отчетливо представила себе прояснившееся лицо капитана. — Скажу Михаэлю с Авраамом, чтобы готовились к гостям…

Практичный ум папаши Сатыроса уже общелкивал все мыслимые и немыслимые выгоды, которыми могло одарить бедного, но честного контрабандиста приятное знакомство с Астартес.
София угрюмо молчала.

— А ты что скажешь, тетя София? — Роза от радости никак не могла угомониться и даже попыталась пританцовывать. Настоящие Космодесантники! Живые Воины Императора! И они погостят на «Шаланде»! Она сможет с ними поговорить! От этих мыслей у нее даже голова закружилась.

— Таки я за то, чтобы их спасти, — медленно сказала София. — Но одно меня смущает так, как не смущали те имперские гвардейцы, что подглядывали в щелку, когда я мылась в их душевой.

— Что же?

— Доспехи. Они серые. Чьи они? Чей тот символ, что на потолке над троном?

— Ну, они, наверное, Космические Волки, раз серые, — подумала вслух Роза. Из всех Орденов Космодесанта она знала только Кровавых Ангелов, Ультрамаринов и Космических Волков, да еще каких-то зелененьких, которых однажды видела на пикте в книжке, но название не запомнила.

— Влка Фенрика, — тяжело заговорила София, — носят синие с белым доспехи, и ты их ни с кем не спутаешь. Таки чтоб вы так жили, как я в молодости, если бы я не вышла замуж за любого из них! Бородатые, смешливые, а уж матерятся! Но им, — София горестно выдохнула в вокс, — нельзя жениться. А этих я не знаю, — и София развела руками, похожая на колобок в своем скафандре. Похоже, незнакомый Орден Космодесанта не вызывал у нее доверия. Розе этого было не понять: как можно не доверять героям Империума? — Но хватит разговоров, берись за него и тащи!

***
Молчаливый навигатор Гордий, зеркально-лысый тощий и долговязый старик, выбрался из своего закутка едва ли не впервые за весь перелет. Члены немногочисленного экипажа «Шаланды» почтительно кланялись ему, хотя Гордий не мог увидеть их поклоны: как многие навигаторы, он был совершенно слеп. Зрячим был только варп-глаз посреди лба, сейчас прикрытый темным шарфом.

Ему тоже было интересно посмотреть на Космодесантников. Розу так и подмывало спросить, как он их «видит» и вообще как воспринимает окружающий мир: невзирая на слепоту, Гордий отличался превосходной координацией движений, по-видимому, ощущая предметы как-то иначе. Но задавать такие нетактичные вопросы она стеснялась.

— Космодесант, — задумчиво проронил Гордий. — Когда-то, когда я был еще молод и глуп, я мечтал служить на их кораблях…

— Почему глуп, дядя Гордий? — спросила Роза.

— Потому что, дитя мое, на их корабли открыт доступ только лучшим навигаторам, — проговорил Гордий и сжал тонкие, сухие белые пальцы с опухшими суставами. — Из знаменитых домов Навис Нобилите. А я к этим домам не отношусь, и мастерство мое достаточно лишь для небольших купеческих корабликов вроде нашей «Шаланды». Я не ропщу, я сроднился с «Шаландой», а вот теперь от присутствия этих двоих мое сердце разбередилось…

Роза отлично его понимала.

Первым делом они сняли с найденных Космодесантников шлемы.
Доставленные с превеликим трудом на «Шаланду» и размещенные в небольшой комнатке, оборудованной под медпункт, они занимали собой почти все ее пространство. Михаэль, когда-то получивший медицинское образование, и София, имевшая опыт ухода за ранеными, хлопотали над ними. Остальные по очереди дежурили рядом, чтобы помочь. Единственный, кого освободили от дежурства, был Гордий — ему предстояло вести «Шаланду» в варпе, но сейчас, до прыжка, он тоже хотел побыть рядом.

Какие же у них маленькие головы, подумала Роза, такие огромные туловища — и такие крошечные… Но тут Авраам с помощью сервитора начал осторожно снимать поврежденные, исковерканные серые доспехи. Под ними обнаружились стройные мускулистые тела, затянутые в облегающие спортивные костюмы, — вернее, то, что от них осталось.

Оба раненых без доспехов отличались необычайно мощным, но гармоничным и весьма пропорциональным телосложением, так что папаша Сатырос, не удержавшись, причмокнул:
— Нет, вы таки посмотрите на этих героев Империума за мой счет! Если бы у меня был такой торс, я бы уже женился на моей Софии, и она бы ни слова не сказала против!

Авраам и Михаэль фыркнули, София расхохоталась, даже Гордий улыбнулся старческой бессильной улыбкой. Роза прикусила губу: она догадывалась, что папаша Сатырос сейчас отнюдь не шутит.

Однако Софии было не до болтовни. Михаэль начал чистить и зашивать страшные раны, казалось, полученные от чудовищных жвал и клешней. «Это, должно быть, раны от цепных мечей», — подумала Роза. Никакое другое оружие не могло бы так изуродовать человеческую плоть.

— Что я вам хочу сказать за этих красавцев, — заметил Михаэль, орудуя попеременно зажимом и скальпелем, — если бы на их месте был я или тетя София, мы бы уже давно умерли. С такими ранами люди не живут. Но если я нечаянно не пришью им тот орган, что я не знаю его имени, туда, куда не надо, то эти двое вскорости будут живее, чем папа Сатырос, когда ему удается облапошить очередного шлимазла!

Он был прав: улучшенная физиология Космодесантников вкупе с их доспехами давала возможность выжить там, где умер бы любой неулучшенный человек. Кровь, вытекая из разрезов, сворачивалась буквально на глазах, ткани регенерировали будто в ускоренной съемке, а сами разрезы затягивались почти моментально. Но повреждения, полученные в неизвестной битве, были настолько велики, что Михаэль с Софией провозились в импровизированной операционной почти шесть часов, а оба раненых очнулись только через терранские сутки.

Гордий поджимал губы. Казалось, он сильно недоволен появлением Космодесантников на «Шаланде». Правда, после его внезапной откровенности Роза думала, что знает, почему. Но ошиблась.

— Эти двое внушают мне страх, — как-то сказал он в пространство, когда Роза проходила мимо него. Роза обернулась и спросила:

— Почему? «Трансчеловеческий ужас»?

— Нет. Я чувствую, что с ними у нас будут неприятности.

— Думаете, дядя Гордий, их друзья решат, что это мы их искалечили? Да ну, вряд ли, — запротестовала Роза. «Старый перестраховщик», — решила она, возвращаясь к привычным делам.

Один из Космодесантников выглядел зрелым, даже в годах, со странным украшением — блестящими штифтами над бровью, второй — совсем юношей с длинными светлыми волосами. Розе очень нравилось смотреть на его лицо. Какие у него тонкие, благородные черты! Идея Софии выйти замуж за такого воина казалась ей смешной, а вот подружиться — почему бы и нет? Сколько планет топтали его сабатоны! Сколько врагов человечества было им побеждено, сколько спасенных мирных граждан Империума благодарили его! Роза даже хихикнула от избытка чувств.

Но пробуждение светловолосого героя произошло не у нее на глазах — в тот момент рядом с ним дежурила София. Она же радостно явилась на капитанский мостик.

— И что я вам имею сказать? — спросила она сама себя. — А то, что вы хотите услышать! Твоя белобрысая симпатия пришла в себя, Роза, девочка моя.

— О, — воскликнула Роза и хотела было бежать в медпункт.

— Погоди, — остановила ее София. — Там с ними Авраам. Он еще слабенький, ему надо покой и кушать.

— Так я ему что-нибудь приготовлю!

— Протертого супчику, другого пока нельзя…

— А он что-нибудь рассказывал?

— Сказал, его зовут брат Эндимион. А его приятель — брат-сержант Дарий. Солидный мужчина, — и с этим вердиктом София удалилась в отличном настроении.

Роза действительно сварила протертый суп и принесла его брату Эндимиону. У него оказались очень красивые глаза — ясные, серо-голубые, с по-детски серьезным выражением. И видно было, что ему неловко принимать заботу от смертных. Он почти ничего не рассказывал о себе и брате Дарии, только спрашивал:
— Кто вы?

— Мы честные торговцы, — отвечал ему Авраам, поднося к губам брата Эндимиона ложечку с супом. Тот глотал и продолжал:
— Вы служите Ордосам?

— Нет, слава Императору, мы просто торгуем, — посмеиваясь, заверил его Авраам. — И что должны были сделать герои Империума, чтобы теперь им так не хотелось встречаться с Ордосами?

— Как обычно, — уклончиво ответил брат Эндимион, — сражались.

Он говорил на низком готике странно, с необычным акцентом. Хотя, может быть, ему кажется чудным наш говорок, подумала Роза. Один торговец в секторе… в каком же секторе это было? Мы ведь тоже прошли пол-Галактики с амасеком, свитерами и табачными сигаретами в тайниках… ну, неважно. Один торговец все распространялся, как он ни разу не слышал такого говора ни на одной планете. «Империум большой», — назидательно сказала тогда ему София.

— Как вы нас нашли?

— Как и любую помеху на проложенном курсе…

— Почему отправились на наш корабль?

Авраам задумался. Роза не выдержала:
— Мы хотели узнать, нет ли выживших и не нужна ли наша помощь!

— Благородно, — сказал брат Эндимион. Облизнул серые от потери крови губы и выдохнул: — Похвально.

— А вы из какого ордена? — поинтересовалась Роза.

Но брат Эндимион уже уронил голову на подушку, обессилев.

Через пару дней и он, и еще менее общительный брат-сержант Дарий уже выходили из комнатки и ели обычную пищу. Роза по-прежнему пыталась их разговорить; брат Эндимион отвечал коротко, общими фразами, брат-сержант Дарий отмалчивался, но часто, прежде чем ответить на очередной вопрос, брат Эндимион косился на него, будто спрашивая разрешения заговорить.

— А кто на вас напал тогда, ну, когда вас ранили? — допытывалась Роза. — Бандиты?

По лицам обоих пробежали пренебрежительные ухмылки, и брат Эндимион покачал головой.

— Тогда кто? Ксеносы, да?

Опять нерешительный взгляд на брата-сержанта Дария, и опять короткое «да».

— Но не орки же! Орки стреляют, да? А вас как будто кто-то ел… Ох, прости, брат Эндимион, не хотела напоминать о таком… Это были… тираниды?

Брат Эндимион опустил голову.

Роза предположила, что им запрещено рассказывать о боевых операциях, и этот запрет ее огорчил. Вот раньше, думала она, к ним пускали летописцев, они делали шикарные пикты, рассказывали в красках… стоп, я же видела пикты современных Космодесантников! И Ультрамаринов, и тех, в зелененьком… Должно быть, им просто очень обидно вспоминать о поражении.

— Да, — наконец, выговорил брат Эндимион, глядя в пол. — Тираниды.

Роза перевела дух.
В ее представлении тираниды были чем-то вроде невообразимо огромных космических тараканов с острыми жвалами. Вероятно, Космические Волки, или, как их называла София, Влка Фенрика, могли бы посмеяться над такой фантазией — но брат Эндимион не был тем смешливым бородачом, за которого София хотела бы выйти замуж. Он был тихим серьезным юношей, которого, казалось, не рассмешила бы и тысяча шуток.
И он едва не погиб в бою с тиранидами.
Поэтому Роза просто пожала его узкую, белую руку.

Брат Эндимион растерянно уставился на ее ладонь, такую крошечную и слабую, сжимавшую его пальцы едва заметным прикосновением.

— Брат Эндимион, вы такие храбрые! Я так горжусь, что с вами познакомилась! — выпалила Роза.

— Тетя София, Абрамчик! Розочка! Дядя Гордий! Папа Сатырос! — послышался голос Михаэля, который сегодня был дежурным по кухне. — Уважаемые Дарий и Энди… Эндимион! Обед стынет!
Почудилось ли Розе, или брат Эндимион покраснел от ее слов?

Папаша Сатырос в это время препирался с Гордием. Старый навигатор почему-то взъелся на спасенных Астартес, повторяя как заведенный, что из-за них будут большие неприятности, а когда услышал, что они просят повременить со входом в варп, и вовсе взбеленился. «Шаланда» уже приближалась к точке Мандевилля, а Гордию явно не терпелось войти в варп и лететь дальше.

— Скажи им, пусть объяснят, где базируется их орден, и мы их отвезем, — настаивал Гордий. — Что это за Космодесантники, которые даже не хотят сказать, из какого они ордена?

— Но ты же сам видел… ах да, — папаша Сатырос хлопнул себя по лбу, — прости. Мы же видели у них и доспехи, и эти их разъемы на загривке и ляжках, и черный панцирь под мышцами на груди, Михаэль его вскрывал, когда оперировал; кто еще это может быть, если не Космодесантники? А то, что они молчат, — их право, они перед смертными не отчитываются. Давай помолчим за их манеры, уважаемый Гордий, они защитники человечества, а что они при этом еще и хамы, так и мы не цадики!

Папаше Сатыросу казалось, что он понимает возмущение Гордия. Навигатор был из небожителей, которые плохо себя чувствовали в любом месте, кроме навигаторской ванны. Но просьба Астартес в его глазах перевешивала каприз старика.

— В конце концов, скоро они нас покинут, — сказал папаша Сатырос, — и ты вздохнешь свободно. Да и расход на них, что и говорить, большой… А вот Роза, похоже, будет расстроена! — и он снова затянул любимую песню про контрабандистов: «Вот так бы и мне в налетающей тьме усы раздувать, развалясь на корме…».

Роза уже знала.
Улучив минуту, когда брат-сержант Дарий отошел куда-то, она пристала к брату Эндимиону:

— Скажи, чего мы ждем?

— Мы послали сигнал бедствия, — объяснил он, смущенно глядя на нее. — А появились вы. Мы ждем корабль, который должен прибыть за нами.

— Понятно, — сказала Роза, обуреваемая смешанными чувствами. С одной стороны, она обрадовалась, что ее новый друг наконец-то попадет домой, а с другой…
Ей было очень жалко расставаться с каждым новым другом. И тем более — таким, как брат Эндимион.

Брат Эндимион серьезно смотрел на нее сверху вниз, возвышаясь над ней почти на метр. Роза поманила его к себе пальцем, будто желая что-то сказать ему на ухо, но когда брат Эндимион наклонился к ней, она обхватила его за шею и поцеловала.

— Роза! София! Мальчики! — послышался дребезжащий от волнения возглас навигатора, и его перекрыл зычный окрик папаши Сатыроса: — Нас вызывает Инквизиция! Ох, чтоб они так были здоровы, как я не хочу их видеть, у меня от одного этого слова переворачивается желудок! Какой-то инквизитор… ох ты…

— Из Ордо Маллеус, — проскрипел Гордий.

— Это ваши? — спросила Роза, и брат Эндимион, растерянный и ошеломленный, впервые посмотрел ей в глаза — и кивнул.

***
Брат Эндимион молча стоял в коридоре и смотрел куда-то в пространство.
Брат-сержант Дарий осторожно тронул его за наплечник.

— Они спасли нам жизнь, — тихо сказал брат Эндимион, не оборачиваясь.

— Это была их обязанность, — назидательно произнес брат-сержант Дарий.

— Они считали нас гостями. Та девушка, Роза, считала меня своим другом.

Дарий перевел дух.
— У Галео не было другого выхода, — сказал он. — Это был его приказ, и он обязан был его отдать.

— Но в чем была опасность этих людей для Империума?

— Ты знаешь, что наши операции секретны. Трон, да сколько кораблей было взорвано только потому, что они могли — даже не точно увидели, а могли увидеть мельком! — звездолеты Серых рыцарей!

Брат Эндимион опустил голову.

Эйдетическая память Астартес сохранила все. И то, как торжественно вошел инквизитор Галео на корабль контрабандистов, и то, как волновались их спасители. И как просиял тот лысоватый толстяк, капитан Сатырос, когда Галео вручил ему какой-то значок, сказав, что это инсигния помощника инквизитора.

И как вспыхнула яркой маленькой звездой «Шаланда» за несколько секунд до входа в варп.
Торпеды, выпущенные по приказу Галео, попали точно в цель.

На пальцах брата Эндимиона висела тонкая серебряная цепочка с небольшой аквилой.
— Это она мне подарила, — сказал он.

Брат-сержант Дарий счел необходимым сделать ему небольшое внушение.
— Наша задача защищать все человечество, — строго сказал он. — Мы — боевой орден на службе Ордо Маллеус, и если инквизитор Ордо Маллеус считает, что то или иное действие необходимо…

— Я знаю, брат-сержант, — тихо перебил его брат Эндимион.

Дарий немного помолчал, переминаясь с ноги на ногу рядом с ним, затем ушел. Брат Эндимион поднес к глазам аквилу и прошептал последние строчки из любимой песни папаши Сатыроса:

«Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу…»
И равнодушная пустота, окружавшая корабль, откликнулась голосом Розы:
«И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
“Ай, Черное море,
Хорошее море..! ”»

hieronymus_max. "Стикс"