Свежие записи из блогов Санди Зырянова

Я тот летучий мых, который набрал работы и теперь скорбит, что не успевает заниматься творчеством. На самом деле уже 5 текстов готовы. Правда, они невелики по размеру. Но надеюсь, что на их художественную ценность это не повлияет.

...Когда я вижу в ленте слово "фандомное", у меня на лице явственно проступают слова "знов за рыбу гроши". Украинский вариант "На колу мочало, начинай сначала", кто не в курсе.

Не знаю, кто предложил перенести ФБ сюда, на БХ, но имхо - БХ не для ФБ по техническому функционалу. И если сервера могут не выдержать резкую нагрузку, а техническое переоснащение по каким-то причинам невозможно, тогда и говорить не о чем. Но переживать о том, что будет слишком много фандомного контента, имхо, просто нет смысла. Даже на джорналсах люди делают записи о прочитанном, просмотренном, постят фотачки актеров и т.п. А БХ создавался как ресурс для творческих людей. Творческих! Чем арты, фанфики, фанвидео, отзывы на всякие произведения - не творческие посты? Уровнем? Да ну? Ребят, я стихосайт модерирую. Уж поверьте старому Мыху. Даже самые неудачные выкладки на ФБ все равно более читабельны, чем столбики некоторых членов Союза Писателей. Чем шаблонная лав-стори про Петю и Машу лучше такого же картона про Ренджи и Бьякую? Чем шаблонный экшен про Васю и Лену лучше того же про Кирка и Спока? Только тем, что героев и мир сам автор придумал? Хо-хо, не смешите мои тапочки. Вы заглядывали в эти "женские" ромфантики и в эти "мужские" боевики - есть ли там хоть что-то, что автор действительно придумал сам, а не сэпигонничал? насчет порнушки уж молчу. Однообразная лексика, уйма сюжетных штампов и культура изнасилования в полный рост. На ФБ хоть последнее уже не котируется.

...Сейчас вот думаю - славянское фэнтези считать фанфиком по славянской культуре или все-таки ориджем? А классическое, с использованием ирландских легенд (в которые 90% современных авторов и не заглядывало)? А работы, скажем, Олди по Махабхарате, греческим мифам, японским сказкам? Проекты "Сталкер", "Обитаемый остров" и "Метро-2033", они как - фанфики или ориджи? Издаются, между прочим. А "Даная" Рембрандта - это, случаем, не фанарт по греческим мифам?

А какова принципиальная разница между вышитым муми-троллем и вышитой белочкой? или "нефандомным" амигуруми-котиком и "фандомным" амигуруми-каджитиком (в выкладках моей команды Котиков зимой появляются и те, и другие)?

А еще на ФБ есть сборные, куда несутся ориджи в количестве. Мной в том числе.

А еще поездки на полигонки тоже, строго говоря, относятся к фандомному, только с другой стороны процесса. И косплей. И фигурки. И настолки.

А еще даже самые творческие люди не занимаются творчеством нон-стоп 7/24, поэтому в их дневниках в основном будет то же, что и у нетворческих: лытдыбр.

А еще люди приходят на ФБ и остаются на дайри, чтобы нести туда "ценный творческий" контент и прочее. Пока ФБ на дайри - дайри выигрывают, потому что многие только ради нее там и сидят.

Как-то так.

 

"Ты можешь пить их эль и мёд, но не ешь мясо призраков"...
ну Ква.



В "реальных" (т.е. не авторских) земных мифологиях потусторонние существа употребляются в пищу в основном в Японии. Большинство исследователей называет поедание ёкаев практически уникальной чертой японских легенд.
скрытый текстПравда, ёкаи это не то чтобы совсем уж призраки, в большинстве сказаний они предстают вполне материальными. Один из моих любимых ёкаев - нингё. Почему, собственно, я его люблю - он похож на Глубоководных из рассказов Лавкрафта )) хотя нет сведений, что ГФЛ мог использовать японские легенды в работе.
Выглядит нингё как европейская русалка, разве что рыбье тело начинается не от пояса, а от самого торса, иногда даже от шеи. В общем это довольно безобидное существо. Только красотой, в отличие от русалки, не блещет. Рыбаков не трогает, чары не наводит. Любит напевать красивые песни приятным нежным голосом. Проблемы и плюшки начинаются, если нингё поймать и съесть. Мясо нингё считается очень вкусным и дает вкусившему его необычайное долголетие. Но тому, кто убьет нингё, это принесет всевозможные несчастья.
Самая известная сказка о нингё - это история о Яо-химе. Рыбак поймал странную рыбу, приготовил и угостил своих друзей. Внезапно они досмотрелись, что голова рыбы очень напоминает человеческую. Поэтому никто не стал есть рыбу, кроме дочери одного из друзей, девочки по имени Яо-химе. Благодаря этой трапезе Яо-химе прожила 800 лет, неоднократно оставалась вдовой, наконец ушла в монастырь и прославилась как благочестивая буддийская монахиня, а вот рыбак вскоре умер.

Ступню, исколотую стерней, свела судорога.
А и тяжела ты, деревенская страда в разгар лета. Августовское солнце будто знает, что вот-вот ему придется уступить место осенним облакам, и старается вовсю; раскаленное небо висит над головами, не спрячешься от его жара, а даже если и спрячешься – так работать же надо!
скрытый текстДолгий день заканчивался, колхозницы расходились с поля, и Марфа решила забежать на речку. Искупаешься – и дневная усталость куда-то уходит, а сил прибавляется… И товарищ Серегин уйдет, пока она будет плескаться, – надоест ему ждать, вот и уйдет, расслабленно думала Марфа. Ишь ты, активист… чуб белобрысый… все девки на него заглядываются… а я не такая! Мне он и даром не нужен, активист этот… Я, может, сама по партейной части пойду. Еще и в председатели колхоза выбьюсь!
С этой приятной мыслью Марфа сбросила красную косынку и сарафан, потянулась всем своим усталым и потным телом – ладным телом восемнадцатилетней девушки, привычной к тяжелой деревенской работе – и попробовала пальцем ноги воду. Хорошо! Там, где все плещутся и бабы белье моют, Марфа купаться побрезговала, отошла вниз по реке к глубокому омуту. Вода в нем чистая, темная, за день лишь немного прогрелась – освежает… Эх, хорошо!
Если бы еще ногу не сводило так… Это от усталости, решила Марфа, отплывая подальше от берега.
За спиной послышался легкий – точно плеск речной волны – смешок. Девичий, веселый.
О, подумала Марфа, не только я люблю это местечко! Нюрка, что ли, за мной пошла? Аль Виленка?
Но девушка, подплывавшая к Марфе, была ей не знакома.
Красивая девушка, незнакомой и странной красотой красивая. Брови тонкие, соболиные, зеленые глаза – с лукавым прищуром, по бледному лицу рассыпаны нежные светлые веснушки. И волосы-то, волосы! Зеленые, как и глаза… Крашеные, догадалась Марфа. Городская, небось, вон и руки какие белые, и плечи гибкие. От работы в поле человек рано крепчает и костенеет, а эта… Но кто же она? Училку, что ли, прислали – вечернюю школу открывать? Хорошо бы!
Марфа бы сразу учиться пошла.
– Хороша водица? – с улыбкой полюбопытствовала девушка. Голос у нее был певучий, чистый, с каким-то старинным выговором.
– Ох и хороша, – подтвердила Марфа. – Я как разок окунулась, так всю усталость как рукой сняло! Домой приду чистая, красивая…
– Красивая, – со странной ноткой в голосе произнесла девушка.
– И товарищ Серегин уйти успеет, – поделилась наболевшим Марфа. – Ишь, ходит и ходит, ровно у меня ему медом намазано. Не пойду я за него! Не люб он мне, хоть и активист.
– А кто же люб? – заинтересовалась девушка.
– Да кто угодно, только бы не он, хоть и… да хоть и ты!
Марфа ляпнула – и только потом сообразила, что же ляпнула, и смущение горячей волной бросилось ей в щеки, выжало слезы из глаз, заставило зажмуриться и тряхнуть головой. А когда Марфа смогла открыть глаза – девушка уже была вплотную к ней. Нежное тело смутно белело в прозрачной речной воде, и веяло от девушки прохладой, камышом, глубиной… кувшинками от нее пахло речными. И губы ее приоткрылись, точно бутон кувшинки на рассвете.
– Креста на тебе нет? – вдруг деловито спросили эти губы.
– Какой крест? – опешила Марфа. – Комсомолка я! Вот!
– Славно, славно… А и ты люба, – вкрадчиво протянула девушка. – Хороша девица, челом светла, очами ясна… – и зашептала-забормотала: – Ой ты Яга-матушка, Водяной-батюшка, матерь сильная, отец благой, не оставьте нас, не покиньте нас…
Ошеломленная Марфа вслушивалась в ее певучий речитатив, и казалось ей, что звук девичьего голоса уносит ее, как уносит речная вода тела утопленниц. Холодные белые руки прикоснулись к ее натруженным рукам, и Марфе почему-то стало неловко за свои мозолистые ладони и за ногти, из-под которых так и не вымылась дневная грязь, – а девушка вдруг поднесла эти руки к лицу, тронула их губами, кончиком языка, забирая в рот…
Марфе в прохладной воде стало жарко, в груди заныло, и еще слаще заныло внизу живота. До сих пор ей доводилось несколько раз целоваться с деревенскими парнями, но то было совсем другое, – мелкое и пустяковое, обыденное, как дурацкая шалость. А с этой девушкой хотелось обниматься и прижиматься к ней, хотелось чтобы и руки, и ноги переплелись – как две рыбы переплетаются по весне… И она обняла девушку, неловко и неумело, и ткнулась губами ей в щеку, задыхаясь от стеснения и предвкушения, и почувствовала, как холодный язык с привкусом речной воды и кувшинок раздвигает ее губы, а затем и зубы… Нежные девичьи руки стиснули ее бедра, прижали пах к паху. Вздохнув от восторга, Марфа потерлась о грудь девушки напрягшимися сосками и неожиданно почувствовала, как прохладная рука перебирает ей волоски внизу живота и скользит вниз, вниз…
– Ах! – выдохнула Марфа, не зная, что сказать. «Ай да училка! Только бы не рассказала кому – из комсомола же выгонят… Не знаю, что это, но в комсомоле такое не празднуют… Только бы она потом еще разок… и еще… Век бы ее любила, шила бы ей, щи варила, в рот бы заглядывала, только бы она рядом была!»
Взволнованная Марфа сжала девушку в объятиях, погладила по спине – и содрогнулась. Под ее рукой была не плоть, а голые ребра. Не веря себе, Марфа тронула их еще раз, просунула палец…
– Ай, хороша девка, только больно любопытная, что твой Фома… Ну как, вложила мне в ребра персты? А теперь в свои вложи!
Марфа засунула руку себе за спину – и не нашла спины. Пальцы провалились в пустоту…
– Что это? – испуганно спросила она.
– Дак ведь ты сама хотела со мной остаться, – удивилась девушка.
– Хотела! И хочу! Вовек с тобой быть хочу, – пылко прошептала Марфа, – только что это с моей спиной?
– За вечное счастье, милая, – девушка ласково поцеловала Марфу, – спина плата невеликая.
– Совсем небольшая, – горячо согласилась Марфа.

***
Утром колхозники сгрудились на берегу около омута. Обнаженное бледное тело Марфы лежало на траве; кричала и голосила мать, подвывали младшие сестры, а поодаль неслышно, давясь слезами, рыдал первый парень на деревне – активист товарищ Серегин.

Лилинетт подбила меня написать продолжение вот к этой штучке:
https://blog-house.pro/kozodoy/post-50319/ "Очень особенный эльф"
Поэтому, да,



Маша Петрова, задыхаясь, упала на диван.
Видок у Маши был еще тот. Ободранная в нескольких, причем самых неожиданных, местах кожа, футболка с длинным рукавом разорвана на локте и на самом видном месте, джинсы все в земле, и каждая клеточка пропиталась запахом ядовитого дыма. Ощупав лицо, невыносимо болевшее в области скулы, Маша поняла, что у нее откуда-то взялся еще и синяк под глазом. Словом, папа Легба ее спас и на этот раз, но как-то некачественно.
С чего Маше взбрело в голову вызывать папу Легбу и просить его сделать себя эльфом-попаданцем, теперь она и сама не могла вспомнить. Но кто же знал, что эльфы бывают… ну… такими?
скрытый текстРядом что-то зашевелилось. Маша похлопала рукой и нащупала что-то необыкновенно приятное, маленькое и шелковистое.
– Прекрати, – процедили сквозь зубы.
– Ой, – сказала Маша, помотав головой. – Кротик!
Она припомнила, что нечаянно утащила с собой из очередного эльфовоплощения какого-то громадного воина. И поселила его в теле крота. Ну, то есть это сделала не сама Маша, а папа Легба, и тоже, кажется, нечаянно, но Маше все равно было ужасно неудобно, что так получилось.
– Давай я тебя покормлю, – смущенно начала она. – Сейчас, узнаю, чем кормят кротов… Я о тебе заботиться буду, не подумай…
– Гражданка. Тебе что, делать нечего?
– Какая «Гражданка»? Она уже давно не идет, – Маша сообразила, что к марвеловским фильмам это обращение не имеет отношения, задумалась, наконец спросила: – Ты что, из Советского Союза?
– Я задал тебе вопрос.
– Ну-у… вообще-то у меня еще домашка по математике, – растерялась Маша. Крот явно был очень зол. Конечно, в теле крота он ничего сделать Маше не мог, но Машу воспитывали, что злить окружающих не надо. – Но я думала ее не делать…
– Делай что должно, – скомандовал крот, поудобнее устраиваясь на диване. – И заодно объясни, что тебе от меня нужно.
– Да ничего! – Маша усиленно сжимала губы, но они сами разъезжались в плаче. – Я… я хотела стать эльфом… и чтобы в меня влюбился прекрасный принц… А оно вот как вышло! Я не нарочно, честное слово!
Крот задумался.
– Отвернись, пожалуйста, – попросила Маша, дотянувшись до домашнего халатика. – Ой, я ужасно выгляжу! Сейчас, я приведу себя в порядок…
Вернувшись из ванной, она чувствовала себя еще хуже, чем сначала. Под глазом у нее действительно красовался синяк, нос был разбит, губа – тоже, да еще и волосы подпалило с одной стороны. Тут не то, что принцу – даже кроту не понравишься.
Впрочем, кроту она не нравилась с самого начала.
– Теория, – поразмыслив, выдал крот. – Тебе нужно сделать домашку по математике и принца. Практика: у тебя ничего не получается. Думаю, это потому, что ты берешься за все сразу без четкого плана. Поэтому садись и делай домашку, а я помогу тебе с принцем. Включай когитатор…
– Компьютер, – машинально поправила Маша, открывая учебник. Настроение у нее поползло вверх. Делать математику ей по-прежнему не улыбалось, но крот действовал на нее успокаивающе.
– Что особенного в этом твоем принце?
– Он… он прекрасный! И у него есть корона! И нужно, чтобы он в меня влюбился! Ну, то есть не сейчас, конечно, сейчас я плохо выгляжу…
– Такой подойдет?
Маша заглянула на экран.
– Ой, ты что, это же Кощей Бессмертный!
Крот помолчал. Маша честно вывела «Домашняя работа» и номер задания, но сосредоточиться ей не удавалось.
– Маленький принц, – наконец сказал крот. – Влюбился в розу, приручил лиса и умер.
– Не подходит!
– Счастливый принц. Но он статуя и раздал все свое золото…
– Не подходит!
– Девять принцев Амбера. Постой, они постоянно воюют и ненавидят друг друга.
– Лишь бы меня любил! – пылко сказала Маша. – А я его, это… положительно повлияю!
– Это вряд ли, – заметил крот. – Люди не меняются. Так, принц и нищий. Но он тоже умер.
– Где ты их находишь таких?
– В книгах, – удивился крот. – Ты же их там искала вместе с эльфами? Так, занимайся своей математикой, я пока подготовлю тебе базу данных…
В душе Маша уже догадалась, что ничего у них не получится. И точно: подходящие принцы или все давно умерли, или женились на всяких дурацких Золушках, а домашка никак не хотела делаться. В чем Маша, помявшись, и призналась.
– Потому что ты думаешь не о ней, а о принцах, – крот с трудом, пыхтя и отдуваясь, перебрался к Маше на стол. – Это очень простая задача. У тебя тут квадратная функция…
Ручка в его лапках двигалась неуклюже, зато формулы выводила уверенно, и не прошло и двух минут, как задача оказалась решена. Маше стало обидно.
– Умный, да? – надувшись, сказала она. – Еще гипотезу этого, как его, Пуанкаре докажи! Перельман!
– А что ее доказывать? Всякое односвязное многообразие гомеоморфно трехмерной сфере. Если бы ты видела, как взрываются корабли во время пустотных боев, ты бы поняла, что это так и есть.
Крот вздохнул.
– Хорошо, смотри. У нас есть теория…
С математикой он справлялся явно лучше, чем с поиском принцев.
Вторую задачу под его руководством Маша уже выполнила без проблем.
Наутро, выдержав ужасный скандал с мамой, которая никак не хотела верить, что Маша просто упала на лестнице, и порывалась звонить в «скорую» и полицию, а потом еще и не разрешала оставить крота, Маша пошла в школу. Крот сидел у нее в сумке.
– Послушай, – сказал он неожиданно, – а зачем тебе принц?
Маша в это время уже подходила к школе и едва не поперхнулась, услышав голос из сумки.
– Замуж, ты чего? Он же… ну он же принц! Во дворце живет! Красота, балы, придворные, меня снимают для журналов, все модные коллекции у меня в шкафу…
– И все? А что будешь делать ты?
Маша понятия не имела.
– Ну… я буду королевой, – неуверенно сказала она. – Да какая разница!
– Королева это мать принца.
– А что жене принца вообще надо делать, по-твоему? – ощетинилась Маша. – Я статуса хочу, это… принцессы!
– Статус – это привилегия службы.
– Какой службы? Я же девочка! Женщине работа нужна, чтобы платье выгулять, – Маша вычитала эти слова в одном паблике, и ей очень нравилось их повторять.
– У тебя есть платье?
Маша окончательно расстроилась.
– Ты мне не папа, чтобы поучать, – злобно сказала она. – Я и от папы такого не потерплю! Он нас с мамой бросил, пусть теперь со своей новой женой живет и новую дочку воспитывает, а от меня алиментами откупается! – слезы опять навернулись на глаза, грозя размыть тональный крем. Впрочем, он все равно почти не скрывал положение с разбитой скулой.
Впрочем, Маша очень быстро перестала сердиться, тем более, что крот спокойно отнесся к ее вспышке. А после школы еще и химию ей объяснил.
Спустя три дня на переменке крот рискнул вылезти из сумки. Разговаривать он, конечно, не стал, просто сел на хвост посреди Машиной тетради и подслеповато принялся разглядывать окружающих. Девочки сбежались, пища, умиляясь и порываясь погладить.
– Его нельзя гладить! Он от этого может заболеть! – кричала Маша.
Крот пошевелил усами, принюхиваясь. Девочки залились смехом. Мальчики тоже начали оборачиваться и отпускать шуточки. Маша гордо стояла рядом с кротом, впервые чувствуя себя в центре внимания. По правде говоря, на нее до сих пор этого внимания никто не обращал. Будь Маша «сасной» или каким-нибудь «ботаном», или хотя бы с чувством юмора, может, ей удавалось бы вызвать к себе хоть немного интереса, а так…
Вечером в фейсбуке одного из Машиных одноклассников появилась запись: «Машка, оказывается, прикольная девчонка, и еще у нее есть ручной крот».
А жизнь-то налаживается, думала Маша, старательно пыхтя над сочинением. Сочинение было поТургеневу, и она ни за что не стала бы читать эту чушь, но крот так настаивал на добросовестном выполнении всех заданий…
– Здесь про врача, – говорил он.
– Про врача? Я думала – про каких-то нигилистов!
– Врач, который безответно влюбился в прекрасную женщину и из-за этого нечаянно занес себе дифтерит. И умер…
Маша залезла в свою заветную папочку на компьютере и лично удалила осточертевший ромфант про эльфов и принцев. Классика представилась ей в новом свете.
А на следующий день, сдав сочинение, Маша шла домой, и крот сидел у нее в сумке.
Внезапно дорогу ей преградили трое. Маша их знала – самый здоровенный из троицы, по фамилии Вовнянко, слыл самым отъявленным мерзавцем в школе, а его подпевалы были ничуть не лучше. Ноги налились ватной мятой, в животе все задрожало.
– Чего вам? – хорохорясь, спросила Маша.
– Ой, кто это у нас? – глумливо, не обращая внимания на вопрос, поинтересовался Вовнянко. – Гы! Крот! Пацаны, тут крот! – он ухватил крота за шкирку двумя пальцами и вытащил из сумки.
– Не смей! – закричала Маша. – Не смей его обижать!
Троица хулиганов разразилась грубым хохотом.
– А кто это нам глазик подбил? – продолжал издеваться Вовнянко.
– Не твое дело!
– Ах, не мое? – и ручищи Вовнянко схватили крота за голову, явно норовя свернуть ему шею.
Маша завизжала, бросилась вперед и вцепилась в запястье Вовнянко зубами, молотя его кулачками по чему попало. Тот шарахнулся:
– Да пошла ты! Дура!
Крот упал на асфальт. Маша, уже ни на кого не обращая внимания, бережно подняла его на руки и пошла домой пешком.
– Это я тебя… должен был… защищать, – выдохнул крот, когда они были уже дома.
– Дурак, – проворчала Маша, переводя дух и ощупывая его маленькую тушку. Вроде бы с ним все было в порядке. Маша задумалась, не отнести ли его к ветеринару.
Крот свернулся клубочком у нее на ладони.
– У меня организм усиленный, – сообщил он. – Поэтому я сейчас приду в норму. Поищем тебе еще каких-нибудь принцев…
– Да не хочу я никаких принцев, – выпалила Маша неожиданно для самой себя. Крот поднял голову, явно собираясь отчитать ее за непоследовательность, но Маша взяла его и поцеловала в бархатную макушку. – Кротик мой любимый! Все равно лучше тебя никого нет!
И тут произошло то, чего Маша никак не ожидала. Сверкнуло, пыхнуло, откуда-то донесся старческий смешок папы Легбы, и на диване вместо крота рядом с Машей очутился здоровенный белокурый и голубоглазый парень в одних трусах и ростом куда повыше двух метров. Он мгновенно застеснялся и покраснел.
– Ну… – Маша почувствовала, что тоже краснеет, но осмотрела бывшего крота критически. – Мускулы что надо! И я, кажется, знаю один интернет-магазин, где можно что-то купить на твой рост. Не ходить же по городу в одних труселях…

Козодой
джен, R, хоррор


Как прекрасны холмы Новой Англии, когда над их зеленым бархатом начинает садиться солнце! Нагретые за день доски скамейки у дома; длинные тени изгородей, шорох древесных крон… У самого горизонта виднеются крыши одинокой фермы. Ферма как ферма; хозяйский дом в два этажа выстроен в незапамятные времена и помнит руки строивших его чернокожих рабов, но рабы давно в земле, как и их хозяева, а сам дом с тех пор обветшал, рассохся, и старинное мельничное колесо на пробегающей мимо речушке выглядит забавной декорацией. Но оно работает, как работают и другие старомодные механизмы, и все на этой ферме делается так же, как и двести лет назад. Мама не разрешает ходить к ферме — ни пешком, ни верхом на лошади или на велосипеде, даже в сопровождении взрослых. Но мама и к соседям не всегда отпускает. А вот соседи свою дочь, Эйлин, всегда отпускают к Уипплам — может быть, потому что она на пять лет старше. Вот и сейчас она сидит рядом с Мэри на скамье, грызет яблоко. И сама она сочная, крепкая и румяная, как яблоко. В этом году Эйлин Чепмэн заканчивает школу и отправляется в Нью-Йорк — учиться в колледже.

Вечерний ветерок утихает, на небе начинают проступать звезды, а в траве — зеленые огоньки светлячков. От болота неподалеку от фермы поднимаются белесые испарения. И вдруг козодой усаживается на перила веранды и давай свистеть!

— Господи, твоя воля, — мамаша Уиппл торопливо крестится. — Кыш! Кыш! Улетай отсюда!

Эйлин смеется. Глаза у нее блестят нездешним зеленым светом, как светлячки. А у козодоя глаза желтые и огромные, вытаращенные, и он явно не понимает, за что его гонят.

скрытый текст— Миссис Уиппл, не обижайте бедную птичку, она поет как умеет, — весело говорит Эйлин. — Неужели вы и правда верите, что в доме, где побывал козодой, кто-то умрет?

— Свят, свят, дитя, что ты такое говоришь? Еще не бывало случая, чтобы козодой ошибся, — миссис Уиппл заламывает руки.

— Тогда нет смысла его прогонять. Что на роду написано, то и сбудется, — Эйлин поникает и перестает улыбаться.

В доме Уипплов никто не умирает. Ни в тот день, ни в следующий, ни через месяц, ни через год. Папа и мама Уипплы живы и здоровы, как жива и здорова сама Мэри. И страх перед приметами и суевериями отступает — но ненадолго, чтобы снова вернуться…

Может быть, от этих бесконечных примет Эйлин и бежала в Нью-Йорк, как спустя шесть лет бежала и Мэри.


Мэри затягивается сигареткой и продолжает вспоминать.


В тот день занялась ферма за болотом. Странно подумать, что Мэри до самого того дня завидовала жителям фермы, которых никогда не видела. Они время от времени устраивали пикники, жгли костры по ночам, и пламя с тучей искр вздымалось в небеса, а шум, звяканье банджо и гитар и песни хором доносились даже до Уипплов. Иногда Мэри различала даже слова. Чаще всего на ферме горланили песню «О друг и возлюбленный ночи» — дальше Мэри не разбирала, но порой улавливала что-то вроде «тени надгробий», а припев, который пелся особенно громко, ее сильно озадачивал: «Горго, Мормо, тысячеликая луна, прими подношения!»

Сама-то Мэри была начитанной девушкой и готовилась поступать в колледж, чтобы стать учительницей английского языка и литературы. Ей казалось, что у нее имеются явные задатки к педагогическому поприщу, и она мечтала открыть собственную школу. Но откуда у скромных фермеров, отнюдь не расположенных к интеллектуальным занятиям и вообще к чему бы то ни было, кроме тяжелой работы и разудалых пикников по выходным, познания в античной мифологии? Эйлин предположила, что кто-то из этой семьи во времена бурной молодости — Эйлин считала, что у всех скромных фермеров была бурная молодость — выучил эту песню в каком-нибудь порту и с тех пор повторяет, как попугай.

Когда сгустились сумерки, козодой снова сел и засвистел свою вечернюю песню на перилах веранды. Мэри попробовала заговорить с ним, как с ручной канарейкой, но козодой лишь покосился на нее умными желтыми глазищами.

Стояла сырая и прохладная осенняя погода, над болотом висел тяжелый туман, и сквозь липкий войлок туч прорывалась полная луна — от такой погоды у Мэри на душе становилось грустно и хотелось плакать из-за того, что от Эйлин давно не было писем. А на ферме, наоборот, орали и веселились, разведя огромный костер, и водили хоровод вокруг чего-то большого — то ли елки, то ли статуи, и плясали, выкрикивая свое «Горго, Мормо», так что у Мэри даже мелькнула мысль взять велосипед, какой-нибудь еды и махнуть к ним, чтобы тоже поразвлечься. В конце концов, она уже не маленькая — ей скоро семнадцать! Но пока она колебалась, песнопения и возгласы сменились криками ужаса. Ферма загорелась. Мэри оторопело наблюдала за тем, как разгорается огромное дымное пламя, наконец, бросилась в дом и набрала номер пожарной команды. Однако пока команда доехала до фермы через болота по разбитой дороге, все было уже кончено. От фермы остались одни головешки.

Тела хозяев и их гостей числом около двадцати человек были обнаружены под развалинами рухнувшего здания. Должно быть, люди при виде пожара побежали в дом за своими вещами или что-то в этом роде, но дом накренился и обвалился прямо на них.

Опознать никого, кроме хозяина и его жены, не удалось. Фермеры почти ни с кем не общались, а их приятели приезжали к ним откуда-то издалека; констебль, мистер Норрис, заявил, что отправил запрос о том, не пропал ли кто-нибудь в ближних городках без вести. Но чем закончились его запросы, так никто никогда и не узнал.

— Что тут узнавать, — категорично высказалась мамаша Уиппл, — перепились, развели костер… долго ли до беды!

Когда дороги подмерзли и болота перестали парить, Мэри взяла велосипед и отправилась к пепелищу.

Земли тех людей, Смитов, были объявлены выморочными и стали собственностью города, а животных и немногое уцелевшее имущество распродали с аукциона. Мамаша Уиппл купила котика — черного с белыми лапками и грудкой, двух коров и козу. Котика, разумеется, подарила Мэри.

Сейчас Мэри и сама не знала, что ищет на ферме. Никаких ценностей от Смитов не осталось, деревянный дом выгорел дотла, ближние к нему деревья тоже сгорели. Внезапно что-то блеснуло среди головешек.

Это была маленькая блестящая статуэтка из красивого камня — в черной глубине зеленоватые искорки, как светлячки в ночи над болотами. Статуэтка была сильно повреждена и изображала что-то непонятное. Мэри подумала и решила, что это дракон, который поймал осьминога — потому что одно крыло и весьма реалистично изображенные щупальца сохранились. Сохранился и один глаз осьминога, злой и холодный. «Ну еще бы, будешь тут добрым, если тебя вот-вот слопает дракон», — посмеялась про себя Мэри и забрала статуэтку…

Козодой внезапно ворвался к ней в комнату. Он кружил над статуэткой, пищал и хлопал крыльями, как будто умолял не держать эту гадость в доме. Мэри рассмеялась и вынесла статуэтку на двор — только тогда птица отстала…


Сигаретка догорела.
– Эйлин! Ну где же ты! Эйлин!


В Нью-Йорке Мэри никто не ждал. В колледж ее приняли, но столичные молодые люди не обращали внимания на провинциалку, некоторые преподаватели не упускали случая подчеркнуть, что она чего-то не знает и вообще закончила провинциальную школу, а девушки с их курса снисходительно поглядывали на новое платье Мэри, которое обошлось ее отцу в кругленькую сумму и которым Мэри немало гордилась. У нее были письма от Эйлин, но в первый же день, когда Мэри пошла искать подругу, сразу заблудилась. Огромный город, шумный, бурный, равнодушный, закрутил ее водоворотом, сбил с толку, оглушил и лишний раз напомнил, насколько она в нем чужая. В конце концов Мэри написала Эйлин письмо с указанием адреса пожилой четы, у которой сняла комнату.

И Эйлин ее нашла.

— Здесь скучно, — сказала Эйлин. — Ну да, Манхэттен, Мюзик холл и все остальное… Но на улицах сущий бедлам. Давай я покажу тебе город — то, что стоит посмотреть. Хотя, конечно, Технологический музей тебе вряд ли понравится.

— А ты все тут уже знаешь? — спросила Мэри.

— То, чего я не знаю, и знать не стоит, — хмуро отрезала Эйлин.

Попозже она все-таки разговорилась. И объяснила, что устроиться на работу ей удалось далеко не сразу — никто не хотел брать в качестве инженера молодую девушку. Пришлось поначалу подрабатывать черт знает кем: разносчицей, судомойкой, снимая комнаты в самых дешевых кварталах. О них Эйлин вспоминала с содроганием.

— Эти особняки столетней давности, которые уже почти развалились! Комнаты сдаются внаем, но следовало бы отдать их собакам, потому что человек в такой конуре долго не выдержит. Все пропахло мусором, везде грязь, постояльцы пьянствуют и устраивают поножовщину, ужас какой-то! Ты не поверишь, но вместо новых туфель мне пришлось купить пистолет…

Они шли по улице вдвоем. Уже давно сгустился вечер. Дома на небе проступили бы звезды, а на перила сел знакомый козодой. Но здесь за огнями фонарей неба было почти не видно, его закрывали высокие дома, вместо ночных птиц шумел и галдел неумолчный город, не останавливаясь ни на минуту, и только тихая улочка, на которой стоял дом пожилой четы, оказалась совершенно безлюдной. Мэри не знала, чего больше бояться: толпы или одиночества.

— Мисс, — осторожно окликнули сзади.

Странное дело: Мэри могла бы поклясться, что еще секунду назад на улочке были только они с Эйлин. Откуда взялся этот человек? Обе резко обернулись.

Тот, кто их окликнул, выглядел как джентльмен средних лет, в безукоризненном пальто и шляпе модного фасона, довольно непримечательной внешности. На носу у него красовались очки, и это сразу расположило девушек к незнакомцу.

— Прошу простить мне мою бесцеремонность, но я случайно услышал вашу беседу. Я мог бы разубедить вас в том, что Нью-Йорк скучен, — сказал он. — Знаете ли, я очень люблю этот город и знаю в нем каждую улицу… Он захватывающе интересен!

— Да ну? — пробормотала Эйлин, а Мэри воззрилась на джентльмена с уважением. Знать такой большой город до последней улицы!

— Если позволите, я проведу небольшую экскурсию — просто из любви к моему родному городу, — сказал он. — Мистер Картер, с вашего позволения.

— Мисс Уиппл…

— Мисс Чепмэн…


Мэри начинала беспокоиться. Они с Эйлин расстались уже около получаса назад. Она обещала, что заскочит буквально на минуту, отдаст книгу знакомым — и вернется. Что могло ее так задержать? На нее не похоже — бросить подругу холодным вечером, на ветру, в малознакомом районе! Уж не стало ли ей дурно? В последнее время Эйлин что-то не очень хорошо выглядела…


Мистер Картер оказался настоящей находкой. Он действительно знал удивительные места. Однажды он привел новых знакомых в маленькую методистскую церковь, где пели изумительные хоспелз — никогда и нигде Мэри не слышала такого красивого пения. В другой раз они навестили католический храм, в котором играли фуги Баха, да так, что на глаза наворачивались слезы. Разумеется, в другой раз они выбрали для посещения небольшое варьете, где от души повеселились, наслаждаясь джазом и танцами. Бистро, где подавали особенно вкусное мороженое. Магазинчик букиниста, где продавались изумительные редкие книги…

— Некро-но-ми-кон, — прочитала по складам Эйлин, взяв одну из них.

— Осторожно, леди, это очень редкая книга, она очень хрупкая, стоит целое состояние! Это мое баснословное сокровище, — воскликнул хозяин лавки. Мэри присмотрелась к нему. Ей всегда казалось, что букинисты должны быть старичками, седенькими, старомодно учтивыми, чуть ли не во фраке и пенсне, а этот тип лет пятидесяти, в кургузом сером пиджаке, скорее напоминал поверенного или семейного врача. Освещение в лавке было неприятно резким, синеватым, и лицо лавочника тоже казалось синюшным, как у покойника. Мэри пробрал холод — в лавке и впрямь было невыносимо холодно и попахивали формалином и какими-то медикаментами, она подхватила Эйлин под руку и буквально вытащила из лавки.

— Странный человек, — заметила Эйлин. — Я-то думала, он захочет мне что-то продать. Похоже, он готов упустить барыши, только бы не расставаться с книжками!

Мэри смешалась и потупилась. Отчего я так испугалась, думала она. Видно, этот дядька из лавки тяжело болен, оттого он и такой раздражительный. По нам с Эйлин ведь ясно, что нам не по карману «баснословное сокровище»…

— Так и есть, — подтвердил мистер Картер. — Заядлые коллекционеры очень трепетно относятся к объекту своей страсти.

Как-то раз мистер Картер предложил им посетить настоящего художника.

— Это подлинный талант, но его работы — на любителя, — предупредил он.

— Наверное, обнаженка, — шепнула на ухо Мэри Эйлин, и та не удержалась от улыбки. Смотреть пошлости и всякий разврат ей вовсе не хотелось, но… она ведь еще ни разу не была в мастерской художника!

Художник оказался, как и мистер Картер, и букинист, внешне самым обыкновенным джентльменом средних лет. Синяя блуза с подкатанными рукавами, пальцы, под ногтями которых пестрела целая радуга красок, светлые глаза, ранние залысины… Жил он в одном из тех домов, которые так ненавидела Эйлин, — в покосившихся грязных трущобах, однако гостей принял в довольно опрятной комнате и предложил чаю в красивых фарфоровых чашках.

— Что вы, что вы, — замахал он руками на осторожные расспросы Эйлин. — Да, здесь не самый престижный район, зато здесь жизнь бьет ключом! Знаете ли вы, что каждый из этих старых домов в подвале имеет выход в тоннели? О, эти древние тоннели! Никто, клянусь вам, не может и представить себе, что в них творится! Какие твари там прячутся в первозданном мраке!

— Драконы и осьминоги, — рассеянно предположила Мэри. Художник непонимающе уставился на нее, и девушка, взяв карандаш, набросала ту статуэтку, которую нашла на сгоревшей ферме. — У нас были очень занятные соседи, — сказала она. — По выходным собирались с друзьями у костра, плясали, как оглашенные, и распевали песню «О друг и возлюбленный ночи, приди ко мне под тень надгробия, Горго, Мормо, тысячеликая луна»! Но однажды костер перекинулся на дом, — Мэри содрогнулась. — Это была такая ужасная трагедия! Ведь они все были, должно быть, слишком пьяны и не смогли даже выбраться из горящего дома… Ну вот, а это стояло у них вместо садового гнома, — добавила она, заканчивая рисунок.

Художник слушал ее со странным, пристальным вниманием, глаза его стали цепкими, и в их светлой глубине загорелось что-то непонятное.

— У вас очень меткая рука, леди, — медленно произнес он.
— Сэр, а не покажете ли вы нам свои картины? — спросила Эйлин. Она не то чтобы глубоко интересовалась искусством, однако ценила и любила красоту — музыку, живопись, охотно воспринимая самые необычные и авангардные формы. Мэри предпочитала привычные реалистичные формы. Однако к тому, что предстанет перед их глазами, жизнь обеих девушек не готовила!

На первой же картине стая волков разрывала человека. Глаза у волков были совершенно человеческими — очевидно, на картине были изображены оборотни. Следующие картины по содержанию были еще ужасней, хотя нельзя было не оценить и блестящий талант художника. Внезапно откуда-то снизу послышались шорохи и шум, и художник бросился из комнаты. Его сердитый голос донесся до гостей, но нельзя было разобрать ни единого слова. Наконец, художник вернулся.

— Уходите, — бросил он. — Немедленно уходите! И не возвращайтесь, пока я не скажу, что можно.

По правде говоря, Мэри и Эйлин вышли из его мрачной мастерской не без облегчения, хотя и обиделись на грубость.

— Талантливые люди все с причудами, — снисходительно заметил мистер Картер. — А это талантливый художник, один из самых одаренных…

Поскольку мистер Картер по возрасту приближался к папаше Уипплу, беседовал с девушками скорее в отеческом тоне, а его поведение выглядело безупречно джентльменским, Мэри ни разу не пришло в голову, что в этих прогулках по вечернему Нью-Йорку есть что-то предосудительное. Да, они посещали странные места, глухие закоулки, затененные дворики и непонятных людей. Однако все это было совершенно невинно, весьма интересно и респектабельно, и ничто из происходящего не могло бы лечь пятном на репутацию двух молодых леди. Эйлин соглашалась в этом с Мэри — впрочем, они почти во всем соглашались друг с другом.

Пока однажды не прошли мимо какого-то здания.

Здание выглядело абсолютно нежилым, полуразрушенным; окна пялились в вечернее небо пустыми глазницами, на стенах краской была намалевана всякая чушь, и под стенами валялись кучи мусора. И тем не менее именно из-под этого здания раздавались голоса, в которых Мэри с содроганием уловила ритм и мелодию. А потом расслышала и слова:

«О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по душе собачий лай и льющаяся кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, ты, что приносишь смертным ужас и взамен берешь кровь, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять наши скромные подношения!»


Мэри докурила сигарету. Это была легкая дамская сигарета, а сейчас Мэри нужно было что-нибудь покрепче. Вот я знала, знала, знала, что это добром не кончится, зачем я ее отпустила, мысленно выругала себя девушка. Еще пять минут — и я пойду туда сама!


Теперь Мэри замечала все.

Вернее, сначала замечать это начала Эйлин.

— Ты помнишь наших соседей, да? Меня никогда не пугали их пляски и песнопения, но выглядело и правда как какие-то безумные ритуалы, — однажды сказала она. — И то, что они в конце концов все погибли… Тебе не кажется, что они воззвали к кому-то, к кому не надо было? Да, я знаю, что ты думаешь. Что я инженер и рациональный человек, и мне стыдно пороть такие глупости. А ты не думаешь, что мертвецы вообще-то должны лежать в могиле, а не торговать в букинистическом магазине? И что птицы должны ловить комаров, а не раздавать советы моим подружкам? И что художник, который привечает у себя в подвале вампиров и оборотней, не лучшая компания для почтенного джентльмена и двух молодых идиоток?

Рядом с разумной и уравновешенной Эйлин с пистолетом в сумочке Мэри частенько чувствовала себя ребенком — да она и была совсем юной. Еще в детстве Эйлин парой фраз ухитрялась успокоить Мэри, подтолкнуть к правильному решению и привести в хорошее расположение духа. И как только Эйлин произнесла вслух то, о чем Мэри боялась даже подумать, ощущение опасности стало…

Оно стало реальным.

— Может быть, перестать дружить с мистером Картером? — робко сказала Мэри.

— Я думала об этом, — ответила Эйлин. — Но он искренне старается показать интересное. Он любит Нью-Йорк, и то, что нормальному человеку кажется ужасным, для него лишь пикантные подробности. Это, знаешь, как мать любит дитя, даже если оно безобразничает.

— Да уж, — пробормотала Мэри, припомнив тетушку Энн. Она, бывало, все умилялась выходкам своего донельзя избалованного сыночка — ах, как прелестно, он порвал книжку! Ударил собаку! Нарочно разбил мамину любимую чашку! — пока, повзрослев, не ввязался в драку и не искалечил такого же отъявленного бездельника. Только с более слабыми кулаками. Но даже после того, как кузена отправили в тюрьму, тетя Энн продолжала твердить, что «он у меня хороший мальчик, просто немного переборщил».

— Давай просто отказываться бродить по трущобам. Ведь есть же приличные парки, рестораны и мюзик-холлы, кинотеатры, в конце концов, — сказала Эйлин.

— Ну да, да, — рассеянно отозвалась Мэри. — А знаешь, вам следовало бы сходить туда вдвоем. Чтобы я не мешала. Не спорь, я же вижу. Пусть он и старше тебя, но ведь он еще не старик. И я вижу, как он на тебя смотрит.

— Да, но…

Эйлин умолкла, и Мэри вдруг поняла, почему.

Мистер Картер нравился ей, и наверняка нравился и Эйлин — ведь они всегда разделяли увлечения и пристрастия. Но странное дело: они столько времени проводили в обществе друг друга — и ничего не знали о нем! О себе девушки рассказывали, бесхитростно припоминая и родителей, и соседей, и свои девичьи мечты, и планы, Мэри говорила о колледже, Эйлин — о заводе, на котором работала инженером-конструктором, о станках, которые создавала. А мистер Картер рассказывал о людях, о домах, о городе и никогда — о себе.

— Пора порасспросить его подробнее: кто он, чем зарабатывает на жизнь, где его родные, — решительно сказала Эйлин. — А то ты говоришь о свиданиях, а он, может быть, женат и сбегает на прогулки по вечерам от сварливой жены! Или от двенадцати детей!

Он встречались каждый день на одном и том же месте — на углу рядом с аптекой. Но в тот день мистер Картер почему-то не пришел.

— Он догадался, что ты хочешь вывести его на чистую воду, — пошутила Мэри. — О, смотри, козодой!

Птица сидела на парапете у аптеки и таращила желтые глаза на Мэри. Внезапно она налетела на Мэри с писком и хлопаньем крыльями. Мэри отшатнулась, но козодой резко взмыл в воздух, покружил и улетел.

— У тебя странная связь с козодоями, — улыбнулась Эйлин. — Он как будто что-то хотел тебе передать!

Увы, птичьего языка Мэри не знала, так что ей оставалось только недоумевать. И вдруг ей послышался знакомый речитатив откуда-то из-под земли.
«О друг и возлюбленный ночи…»

Что за бред, подумала Мэри и дернула Эйлин за рукав:

— Ты тоже это слышишь?

— Что — это? — переспросила та. — Ор в подвале? Ну разумеется, как можно это не слышать. Они там горланят так, что подвал того и гляди завалится!

«Горго!»

— Слушай, это же та самая песня, — прошептала Мэри.

— Какая? Та, что любили наши покойные соседи с фермы за болотами? Да они ее, наверное, здесь и выучили. Я уже ничему не удивляюсь!

«Мормо!»

— Как я тебе завидую, — искренне сказала Мэри. — Ты все раскладываешь по полочкам. А я просто боюсь.

«Тысячеликая луна!»

— Думаешь, мне не страшно? Мне тоже не по себе, еще как. В этом распрекрасном Большом Яблоке творятся самые дикие и непотребные вещи, а его добрые жители вроде мистера Картера еще и считают их милым развлечением! Как бы я хотела уехать, — вдруг сказала Эйлин. — В Европу. А еще лучше в Россию.

— Там же революция. И бедность.

— Зато там нужны инженеры.

«Прими наши подношения!»

— А я хочу закончить колледж и вернуться домой, — выпалила Мэри. — Открою школу. Буду учить детей читать и писать. Надоел мне этот Нью-Йорк, сил нет!

В ближайшие несколько дней мистер Картер не приходил. Напрасно прождав его у аптеки, девушки обычно шли или в ближайший кинотеатр, или в кафе, а если в мюзик-холле неподалеку было какое-нибудь ревю, посещали его. Эйлин беспокоилась, что мистер Картер заболел, а Мэри про себя надеялась, что он больше не появится.

Но в субботу Эйлин пришла очень удивленной и растерянной.

— Ты представляешь, — сказала она, — мне тут понадобился один справочник по машиностроению. В заводской библиотеке его не оказалось. И вдруг один из чернорабочих, который и читать-то едва умеет, сказал, что у него есть этот справочник!

— Ну, может, он хочет за счет самообразования повысить квалификацию, чтобы больше зарабатывать, — предположила Мэри.

— О, это было первое, что я подумала. А еще я подумала, что это милый человек, ведь он предложил мне одолжить этот справочник у него на сколько мне нужно и вообще был очень любезен — на свой лад, разумеется. Я начала его благодарить, а он ответил, что всегда готов услужить друзьям мистера Картера. Каково?

— Вот уж не думала, что мистер Картер водится с чернорабочими, — пожала плечами Мэри. — Кто он все-таки по профессии?

— Может быть, врач. От него иногда пахнет больницей, — задумчиво сказала Эйлин. — Странно, что он не рассказал нам об этом. Но зато этот чернорабочий, по фамилии мистер Смит, передал приглашение от мистера Картера! Вот адрес, — и она показала листок бумаги.

Мэри всмотрелась.

— Я уже намного лучше знаю Нью-Йорк, чем раньше, — улыбнулась она. — Кажется, это приличный район и приличный ресторан, разве нет?

— Даже более чем. У меня есть коктейльное платье, но я не знаю… О, дорогая! У меня есть два коктейльных платья! Одно можешь взять ты, ведь мы одного роста.

Мэри рассыпалась в благодарностях, но ей было сильно не по себе. С какой стати человек, который даже не сказал, кем работает и сколько стоит, приглашает их на день рождения? Или у него другой праздник? Но… а какой? Утешало лишь то, что в приличном районе они не увидят того, что видели в бедных кварталах.

Теперь они с Эйлин замечали все. Людей, которые выглядели как обычные разнорабочие — выходцы из стран Азии, но не являлись ими. Которые собирались в группки, и это не было просто дружеской болтовней. Которые вполголоса скандировали странные речитативы и песнопения. А еще Мэри с ужасом припомнила, что в газете промелькнуло сообщение о найденных где-то на окраине Нью-Йорка — не на той окраине, которая только начала застраиваться, а на той, которая давно превратилась в трущобы — могильниках со множеством детских костей. Они с Эйлин уже не дети, но…


Мэри отшвырнула окурок и решительно постучала в дверь. Страх внезапной волной налетел на нее, как когда-то козодой — и закрутил в неуправляемой истерике.

— Эйлин! — закричала Мэри, молотя кулачками по облупившимся доскам. — Эйлин, вернись! Я же жду! Откройте, вы! Что вы сделали с Эйлин? Где моя подруга?

Изнутри послышались шаги…


Все началось очень респектабельно.

Они с Эйлин в ее коктейльных платьях — по правде говоря, уж очень скромных для этого района и этого ресторана — и с букетами в руках приехали в таксомоторе точно в назначенный час. Однако возле ресторана не толпились гости, не играла музыка, и мистер Картер не встречал приглашенных. Наоборот, немногочисленные посетители быстро, без задержки проходили внутрь.

Растерянные подруги прошли за очередным гостем и с удивлением заметили, что в ресторане почти никого нет. Пустые стулья стояли за столиками, на которых не было и следа сервировки. Только какая-то парочка пила кофе в дальнем углу, но посетитель, за которым зашли Эйлин и Мэри, как будто очень старался не привлечь их внимания — он юркнул за какую-то штору. Эйлин отвела эту штору.

— А, это вы, милые леди, — послышался знакомый голос. — Очень, очень рад, что вы приняли мое приглашение! — и мистер Картер собственной персоной вышел из двери, закрытой шторой. — Пожалуйста, следуйте за мной! Вы мои почетные гости!

— Это вам, — и Эйлин протянула букет.

— Как это мило, — растроганно протянул мистер Картер. — Я сейчас же найду вазу…

— Похоже, что это его ресторан, — шепнула Эйлин Мэри на ухо. Та согласно кивнула. По крайней мере, ресторатор — это вполне достойный род занятий. Вот только какое отношение к нему имеет простой рабочий с завода?

Они спустились в глубокий подвал. Там разливался приглушенный свет, играла негромкая скрипичная музыка — очень своеобразная, похожая на средневековую, и толпились люди. Все они были в черном.

— О боже, — выдохнула Мэри. — У них, наверное, поминки или что-то в этом роде, а мы с цветами…

— Сами виноваты, что не предупредили насчет формы одежды, — проворчала Эйлин, которая терпеть не могла, когда ее ставили в неловкое положение.

Среди гостей было довольно много знакомых лиц. Вот этого человека они видели в католической церкви — он был, кажется, среди прихожан, а этот юноша служил алтарником в той же церкви. Эту группу молодых негритянок они видели в методистской церкви. А вот и букинист! Только теперь он уже не казался безнадежно мертвым — на его губах запеклась кровь, но на щеках играл румянец, и здравомыслящему человеку было бы понятно, что тогда, в лавке, просто было скверное освещение и, может быть, дурное самочувствие почтенного букиниста…

Последние впечатления несколько пошатнули здравомыслие Мэри, а Эйлин и вовсе считала, что происходит нечто отвратительное.

И тут их окликнули.

— Ах, это вы, те самые милые барышни, которые так тонко разбираются в искусстве, — воскликнул художник. Тот самый художник. — Какая жалость, что я вынужден был столь поспешно проститься с вами! Очень, очень рад вас видеть! Надеюсь, вы еще порадуете меня своими визитами, сейчас не часто встретишь девушку, которая так глубоко понимает живопись!

Почему-то от этих комплиментов стало совсем страшно. Мэри сжала Эйлин за руку, инстинктивно цепляясь за нее, как за последнюю соломинку, а мистер Картер в это время буквально вытолкнул обеих в круг, образованный составленными столиками:

— Господа, это мисс Уиппл и мисс Чепмэн! Встречайте новых юных жриц!

Общество разразилось аплодисментами.

Мэри обвела этих людей взглядом. Людей ли?

Искусственно-живой и бодрый букинист.

Алтарник, больше похожий на эльфа со старинных гравюр, с острыми ушами и глазами козы.

Рядом с художником — несомненно человеком — стояли его приятели, грузные, с морщинистой и чешуйчатой серой кожей, с выступающими клыками.
Негритянки из методистской церкви, у которых вместо рук виднелись лапы с когтями…

И все они облизывались, жадно глядя на «жриц».

— Постойте, — воскликнула Эйлин. — Я не знала, что мне надо быть жрицей! Что это? Карнавал? Но у меня даже нет костюма!

— О, мисс Чепмэн, вас это ни к чему не обязывает, — заверил ее мистер Картер. — Сэр, вы, и вы, мистер Смит…

Смит, вспомнила Мэри. Фамилия очень распространенная — быть Смитом в Америке почти то же самое, что быть Мэри. И все-таки Смит — это фамилия их заживо сгоревших соседей… странное совпадение, и совпадение ли?

— Это не тот Смит, — сказала Эйлин, — я имею в виду, не наш рабочий, но похож. Ах, если мы переживем этот вечер, я верну ему этот чертов справочник и уволюсь с завода!

Несколько человек вышло и встало рядом с девушками. Мэри исподтишка наблюдала за ними. Молодой румяный и спортивный мужчина, и женщина средних лет, отнюдь не похожая на даму из приличного общества, и джентльмен, одетый с иголочки и держащийся именно как человек из общества, и простоватый мужчина — тот самый Смит, и еще один молодой человек, по виду типичный люмпен. Что объединяло всех этих людей, почему их сюда пригласили?

Мистер Картер поднес свою шляпу — щегольскую дорогую шляпу, в которой лежали свернутые бумажки, и предложил им тянуть. Мэри тупо уставилась на лысину мистера Картера, потом на свою бумажку. На ней ничего не было.

— У меня пусто, — подала голос Эйлин. — Это что, лотерея?

— И у меня, — нервно сказала тетка.

— А что должно быть? — спросил спортсмен.

У люмпена и джентльмена оказались какие-то странные знаки.

То, что последовало за этим, Мэри не поняла — нет, она прекрасно поняла, но оно не укладывалось у нее в голове. Их с Эйлин и остальными оттеснили в сторону, почти оттолкнули, а двоих «избранных» подхватили, содрали с них одежду и потащили вниз.

— Идемте! Идемте! — прокричал художник, пробегая мимо девушек, и алтарник с острыми ушами турнул их в спины. Эйлин и Мэри побежали вместе со всеми, боясь, что иначе их могут избить, и молясь, чтобы этим все закончилось.

Теперь Мэри знала, что изображала сломанная статуэтка со сгоревшей фермы! Потому что в следующем зале стояла такая же статуя — только целая и в человеческий рост. Огромная, массивная, она не походила ни на дракона, ни на осьминога — это было существо, которое никто и никогда не видел на Земле: с распростертыми крыльями, огромной головой и множеством щупалец. А под статуей стояло что-то вроде каменной лохани, только мелкой.
Мистер Картер поднял черный, видимо, каменный нож. Обсидиан, подумала Мэри. Эйлин водила меня в археологический музей. Чего нам не хватало, что мы пошли гулять по запретным местам? Ведь в музей же ходили! И там были обсидиановые клинки… ритуальные… для человеч… нет… нет…

— О боже, они их убьют, — пролепетала Эйлин. — Они принесут их в жертву!

Обе подумали об одном: если бы чертовы бумажки со знаками достались им, то черный нож сейчас вспарывал бы их грудь.

Обоих мужчин подтащили к алтарю — ибо это, без сомнения, был алтарь.

— Жрицы, — приказал Картер.

— Нет, нет, — закричала Мэри, слыша, как умоляет рядом Эйлин: — Не убивайте их!

— Они будут счастливы, — заверил их Картер. Сейчас он уже не казался благообразным джентльменом. Его седые волосы развевались, острый нос напоминал клюв ворона, глаза сверкали. Очки он отбросил — видимо, они и не были ему нужны. — Встаньте у алтаря! По обе стороны! Блондинка влево, брюнетка вправо!

Мэри покорно отошла влево, переспрашивая:

— Но вы их не убьете?

Алтарник поднес им по бокалу с каким-то пойлом. «Виски»? — подумала Мэри, чувствуя, как жидкий огонь растекается по телу. Стало горячо и странно, в висках застучало. Горло казалось обгоревшим, в то время как зубы заломило от холода. И тут Мэри поняла, что не может пошевелиться. Эйлин стояла рядом, такая же парализованная и перепуганная. Алтарник набросил на обеих по красному плащу.

Как в тумане, Мэри видела, что обсидиановый клинок ведет тонкую красную линию по животу и груди одного из несчастных, тот кричит, бьется, но не может пошевелиться — его приковали за руки и за ноги к лохани и опоили тем же пойлом, что и их с Эйлин. А потом его тело распадается, разворачивается, и те же ловкие руки с тем же ножом вскрывают ему грудную клетку. Крик еще звучит некоторое время — и захлебывается, и смолкает, а другие руки тем временем вскрывают артерии на руках и на ногах. Алтарник и одна из негритянок сноровисто подставляют чаши. Большие каменные чаши.

Грааль.

И художник — этот восторженный милый художник, рассыпавшийся в комплиментах — запускает руку в грудь жертвы, в ее настоящую грудь: лишенную кожи, мяса и даже ребер, полную нестерпимо ярких легких, и трубок, и еще каких-то сгустков, и вытаскивает оттуда багровый округлый мешок, обрубает черным лезвием трубки, и Мэри понимает, что это сердце.

Последняя кровь сцеживается в чаши.

Кандалы отстегиваются. Тело — изуродованное, обескровленное и вскрытое — отваливается под лохань.

И второй обреченный распинается на дьявольском алтаре.

И уже его тело взрезается острым обсидиановым ножом, и тяжелый запах сырого мяса шибает в нос, и крик немыслимой боли бьется под сводами — чтобы так же, как и в первый раз, захлебнуться и смолкнуть…

А потом чаши с только что собранной, но уже начавшей сворачиваться кровью пускаются по кругу. Букинист припадает с особенной жадностью. Он уже пил кровь сегодня — это видно по его румяной ряхе и окровавленным губам, но его жажду невозможно утолить, и он делает глоток еще и еще раз, пока мистер Картер не хлопает его по плечу. Художник отхлебывает деликатно. Алтарник — с нескрываемым наслаждением. Негритянки потягивают, похихикивая между собой…

Опустошенные чаши возвращаются к алтарю.

Вся толпа людей и нелюдей, живых и не-мертвых опускается на колени, чтобы вознести к сводам зала вопль: «О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по душе собачий лай и льющаяся кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, ты, что приносишь смертным ужас и взамен берешь кровь, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять наши скромные подношения!»

А потом на алтарь начинают сыпаться подношения.

Золотые часы и пачки денег. Мертвое тельце ребенка.

Корзина фруктов. Связанная собака.

Отрез шелка.

Опять золотые украшения.

Опять животные.

Что-то еще…

Ребенка твари, собравшиеся в зале, созерцают с особенной алчностью, — и вот мистер Картер, щелкнув пальцами, поджигает кровь, скопившуюся в каменной лохани, и та вспыхивает. Тельце насаживают на длинный вертел и начинают жарить. Но нетерпение собравшихся слишком велико — они уже через несколько минут начинают срывать когтями едва зажарившееся мясо и подносить его к пастям…

«Горго! Мормо!» — орут они.

И в их адский речитатив вплетается безумный женский визг. Мэри не знает, кричит ли это она, Эйлин или они обе…


Дверь открылась.

Мэри едва не вскрикнула. Тот самый Смит, которого она видела в ресторане, открыл ей дверь и смотрел на нее так, будто впервые встретил!

— Мистер, — раздраженно сказала она, взяв себя в руки, — здесь моя подруга. Мисс Чепмэн. Пожалуйста, скажите, что с ней и когда она выйдет?


Наутро Мэри очнулась в ресторанном зале. Ее и Эйлин уложили на маленькие софы под стеной. В ресторане царила обычная суета — люди завтракали, работники ресторана носились, убирая посуду и принося заказы, пахло едой.

— Что… что случилось? — спросила Мэри.

Официант остановился.

— Мисс, — сказал он, — вчера наш хозяин с друзьями отмечал день рождения. Вы и ваша подруга выглядели очень утомленными, хотя даже не пили. Поэтому хозяин распорядился, чтобы вы прилегли отдохнуть. И вы обе заснули. Хозяин велел вас не будишь.

— Ох, я же на занятия опоздаю, — забеспокоилась Мэри, едва не запрыгав от радости. Так, значит, это был просто сон, ужасный, дурацкий, невероятно реалистичный сон!

Она растолкала Эйлин. Обе чувствовали себя вымотанными, макияж размазался, руки болели, ноги тоже. Почему ноги — можно было понять, наверное, они танцевали… а вот руки? Эйлин обеспокоилась еще больше, потому что за опоздание на работу ей грозил немалый штраф.

Но, выйдя из ресторана, обе окончательно впали в панику.

На светло-голубом платье, которое досталось Мэри, виднелось маленькое пятнышко.

Оно еще ничего не доказывало. В конце концов, кто-то из гостей мог порезать палец. И вообще, это мог быть кетчуп. Но ужас, охвативший девушек при виде этого пятна, был ни с чем не сравним.

— Все, — заявила Мэри. — Я еду домой. Черт с ней, с учебой.

— Я тоже, — решительно поддержала ее Эйлин. — К нашему козодою, к тишине, спокойствию…

И осеклась.

Ведь проклятую статуэтку и проклятый речитатив про тысячеликую луну они впервые услышали дома.

— Значит, уедем в другое место, — подытожила Эйлин.

— В Россию?

— В самую точку, — Эйлин тряхнула развившимися локонами, — к медведям, пить водку, только бы не все вот это!

…Они встретились через несколько часов.

Вещи были собраны, прически уложены заново, телеграммы отправлены. До поезда оставалось три часа. Девушки решили сперва отправиться домой, собрать там все, что может понадобиться среди медведей и водки, и уж тогда плыть за океан. Это было самое разумное решение — ведь у обеих не было даже по-настоящему теплых вещей, и все-таки что-то грызло Мэри.

И что-то знакомое засвистело неподалеку.

Рядом с Мэри сидел козодой. Желтые глаза сердито блестели.

— Ты же ночная птица, — удивилась Мэри. — Что? Что не так?

— Сейчас я отнесу этот дурацкий справочник Смиту, и поедем на вокзал, — сказала Эйлин. — Привет, козодой! Ты, как всегда, прав!

Они взяли таксомотор. Заехали к Смитам — те жили в унылом многоквартирном доме, похожем на кирпичную коробку.

— Подожди меня здесь, зачем тебе к ним подниматься, а я забегу, суну им книжку — и вперед, к медведям, — весело сказала Эйлин. Кажется, козодой хотел их о чем-то предупредить, но о чем?

— Эй! Может, лучше отправить им книгу почтой?

— Да ну, возиться еще… — и Эйлин взбежала по лестнице. Мэри про себя позавидовала ей. После ужасного сна — или все-таки не сна? — она чувствовала себя просто невыносимо: подташнивало, от каждого шороха ее продирал мороз по коже.

Мэри вытащила сигаретку и закурила…


— Где Эйлин? — уже срываясь на крик, спросила Мэри. — Отвечайте, а то я позову полицию!

— Горго, — забубнили, казалось, из-под земли.

Смит внезапно схватил ее за руку и буквально втащил в квартиру. Мэри огляделась в панике.

— Мормо, — продолжали бубнить откуда-то снизу.

Это была обычная тесная и бедная квартира. Старая мебель, какие-то вещи, раскардаш в спальне с неубранными постелями… вот только капли ярко-алого цвета в обычной квартире на полу не появляются.

— Тысячеликая луна! — взвизгнули со всех сторон.

Мэри резко обернулась на шум со спины, успела увидеть черное обсидиановое лезвие — и закричала, но ее крик заглушил визгливый хор:

— Прими наше скромное подношение!

И только снаружи надрывался и плакал козодой.

Принесу и сюда...

Все мы любим Профессора. Но иллюстратор Алан Ли любит его особенной любовью. За то и получил Оскара и другие награды.
Создатели фильма по ВК ориентировались именно на его работы.

Хоббит

Бильбо и Гэндальф


скрытый текстГномы в плену у пауков


Орки


Бильбо и Голлум


Смог Ужасающий


Властелин Колец

Хоббиты рядом с окаменевшими троллями


скрытый текстКони Назгулов


Отряд Кольца


Зеркало Галадриэль


Штурм Гондора



Харатец на олифане


У врат Мордора


Сэм защищает Фродо от Голлума


В пещере Шелобы

В порядке отдохновения зачел "Жиллиман: Владыка Ультрамара" Эннендейла. скрытый текстПо совести, Эннендейл не является лучшим автором франшизы. Зато я люблю Жиллимана. Правда, я больше люблю его у Абнетта и Макнилла, там в нем больше драйва и даже какой-то лихости. Развязка с уничтожением пирамид напомнила - не поверите - "Магелланово облако". Тот эпизод, когда земляне обнаружили свой же корабль 11-вековой давности, обследовали, осознали, ужаснулись и предпочли уничтожить, чтобы забыть навсегда. У Лема все получилось немного в лоб: вот, наше прошлое, а мы хотели его стереть и за это поплатились. Эннендейл, надо отдать ему должное, сделал немного тоньше, намеком: разрушить-то разрушил, а не забывал, вспоминал... может быть, вспоминал в том же ключе.

А еще я зачел-таки Дар Императора Дембски нашего Боудена.
скрытый текстИ в какой-то дивный момент обнаружил, что это продолжение Рейвенора. Там есть мальчик психо-Заэль, у которого функций - почти никаких, помимо того, что в нем подозревают авешу демона, и это сбивает с толку всю рейвенорскую рать.
А тут мальчик вырос. Но это не главное.
Как-то так тоскливо стало после этой книги, вот что.
Где-то я понимаю, что Инквизиция нужна и выполняет полезные функции. И что ей нужны свои силовики - Серые рыцари. И вроде бы все так прекрасно на словах - защита Империума от порчи, братство, товарищество, невероятное мужество в боевых столкновениях... А на самом деле, чтобы работать в этой системе и не терзаться ничем, нужно напрочь утратить одно несущественное качество. Совесть.
Та самая совесть, которая внезапно обнаружилась в избытке у Космических Волков (ай, какой же Логан Гримнар! если брать главного героя книги - именно Героя с большой буквы, то это, без сомнения, он и его товарищи!), напрочь отсутствует у инквизиторов, кроме Анники Ярлдоттир (Фенрис, это все Фенрис). У Анники нет выбора между милосердием и долгом, чувством принадлежности к Инквизиции и чувством родства с Космическими Волками - она делает выбор в пользу именно совести, не задумываясь. Но она вообще особенная. А Серые рыцари совесть успешно глушат. Правда, в финале они все-таки пытаются остановить происходящее. Но когда гг рассуждает о том, что КВ-де тоже виноваты - из-за того, что они спасли от расправы Инквизиции миллионы, Инквизиция потом уничтожила миллиарды, это все на совести Волков - становится по-настоящему тошно.
Вот так пошел человек почитать про Ангрона. Кстати, Ангрона было мало, как Дарта Мола в Соло, но он из тех персонажей, которые за две секунды дают больше впечатлений, чем остальные за пол-фильма или книги.