Что почитать: свежие записи из разных блогов
Коллекции: книги
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 9. Беда не приходит одна – A baj nem jár egyedül (О бой нэм йар эдьедюл)
Предыдущая глава
Кемисэ
Глядя на то, как Верек с братом чёрной точкой исчезают вдали, я ощущаю небывалое облегчение, за которое мне тотчас становится совестно. Это походит на роскошный подарок, получив который, не веришь, что это происходит наяву.
Оглядев своих спутников, я вновь испытываю прилив ликования такой силы, что еле удерживаюсь от того, чтобы сказать вслух: «Вот теперь-то никого лишнего среди нас не осталось». Сам не знаю, почему эти люди будят во мне совсем иные чувства, чем Верек и его брат — быть может, потому, что не лезут ко мне с непрошеной заботой, а может, оттого, что им ничего не ведомо о моём прошлом, о котором я сам предпочёл бы забыть.
читать дальшеВ последний раз такое вот радужное, невесомое осознание счастья посещало меня в глубоком детстве, когда Рэу и Лину, его супруга и моя приёмная мать, брали нас с Цатэ с собой собирать травы — мне так хотелось тогда, чтобы эти часы длились годами, что порой я даже шёл на бесчестные уловки, намеренно пытаясь завести приёмную семью как можно дальше в надежде заблудиться вместе с ними, или же канючил, что подвернул ногу и теперь не могу идти; впрочем, умение ориентироваться и знание местности никогда не отказывали Рэу, а в случае мнимой травмы он безропотно взваливал меня на спину, даже не заикаясь об этом, когда оказывалось, что моя нога в полном порядке. Мои приёмные родители и названая сестра почитали всё это невинными детскими шалостями и капризами, я же всякий раз по возвращении домой искренне горевал, словно предчувствуя, что не так уж далёк тот день, когда моё счастье исчезнет, как по мановению руки, словно нырнувшее в снеговые тучи солнце. Если бы мы и вправду могли уйти все вчетвером, навсегда оставив стены Твердыни. Если бы они могли не покидать меня, а я — остаться с ними. Если бы…
Из этих раздумий меня вырывает Ирчи, осторожно вынимая из моих рук тюк, с которым я застыл, намереваясь погрузить его в повозку. В этом жесте нет ни следа упрёка или насмешки, но я, пристыженный тем, что грезил наяву, стремлюсь подключиться к сборам, пусть мне и не слишком хорошо удаётся приспособиться к слаженным движениям моих спутников. В конце концов, после недвусмысленного предложения пойти передохнуть всё от того же Ирчи, я присаживаюсь рядом с невозмутимо поджидающим в стороне господином Вистаном.
Когда мне довелось встретиться с ним воочию, меня немало удивило, что Анте и его родня вкупе с Ирчи именуют его «стариком» — мне показалось, что Вистан чуть старше меня самого — однако я не придал этому значения, решив, что, по-видимому, столь увечных людей тоже именуют стариками.
Он тотчас заговаривает со мной, будто наша предыдущая беседа прервалась всего пару мгновений назад — я всякий раз дивлюсь, как легко и непринуждённо ему это даётся, в то время как мне, чтобы завязать разговор, приходится мучительно долго раздумывать над парой простых приветственных слов.
— Быть может, мой вопрос покажется вам неуместным, — говорит Вистан, поглядывая на меня любопытным взором тёмных глаз, — но меня гнетёт собственное невежество. Насколько я могу судить, в Твердыне вы занимаете не последнее положение — как же звучит ваш титул?
— Благословенный, — не задумываясь, бросаю я, но тут же понимаю, что человеку это звание ровным счётом ничего не скажет. — Благословенное дитя, — поясняю я.
— Этот титул передаётся по праву рождения? — тотчас переспрашивает Вистан. — Как у наших князей? Или даруется по заслугам?
Я удручённо вздыхаю, понимая, что не смогу объяснить всего, не углубляясь в детали.
— По праву рождения, — наконец изрекаю я. — Мой отец был Богоподобным… — осёкшись, я вновь замолкаю. По счастью, Вистан, по-видимому, заметил моё замешательство, тут же сменив тему:
— И всё же, при столь высоком положении вы путешествуете без свиты?
Видя, что рано обрадовался перемене темы, я вновь хмурюсь, бросая отрывистое до грубости:
— Тому есть причины, — искренне надеясь, что собеседник не примет подобную резкость на свой счёт, ведь завязать мало-мальски интересную беседу мне до сих пор удавалось только с ним. По счастью, в этот самый момент Ирчи окликает нас:
— Эй, господа, пора в дорогу!
***
Ирчи
На следующее утро с гор повеяло резким ветром, предвещающим снег. Едва выбравшись из палатки на рассвете, я тотчас об этом пожалел: задувало так, что не спасала даже моя доха. Появившимся на запах дыма спутникам, похоже, было немногим легче: все прятали руки и лица, стремясь устроиться поближе к огню. Что до твердынца, то я думал, что он вообще не выйдет, и собрался было нести еду ему в палатку, когда он таки соизволил явить себя людям.
Поглядывая на пасмурное небо, по которому разводами сажи тянулись тучи, я предложил:
— Того и гляди снег повалит — если застанет нас в дороге, мало не покажется. Давайте-ка лучше подождём Верека здесь, а там, глядишь, распогодится. — Судя по лицам Эгира и Инанны, они всецело поддерживали эту идею, что до твердынца, так его даже спрашивать было бесполезно — уткнулся в свою плошку с таким видом, будто ожидал, что солнце взойдёт прямиком из неё. Недоволен моим решением остался только Вистан: уставив на меня пронзительный взгляд тёмных глаз из-под нахмуренных бровей, он предположил:
— А что, если погода будет меняться лишь к худшему?
Не без труда подавив желание ответить: «Пойдёте обратно в Вёрёшвар — как вам с самого начала и предлагали!» — я невозмутимо отозвался:
— Тогда нам тем паче следует оставаться в лагере. Здесь, под укрытием скал, нас и то едва не сдувает — а вы представьте себе, что творится на открытом месте! Ну а дальше, в горловине, так посвистывает, что и мул на ногах не устоит!
В ответ господин Вистан наградил меня таким взглядом, каким, верно, привык одаривать нерадивых учеников, но пререкаться не стал, так что ко всеобщему удовольствию нам не понадобилось снимать палатки и выходить на этот ветродуй с гостеприимной площадки. Что бы там себе ни думал торопящийся к своему лоботрясу учитель, сам я отнюдь не желал, чтобы, отстав от нас, Верек оказался отрезанным по ту сторону перевала — в таком случае, мне придётся самолично сопровождать драгоценную твердынскую персону до самой Цитадели. Сейчас-то он вёл себя вполне смирно, но, учитывая, что теперь моя роль с благосклонного «моя хата с краю» резко поменялась на опекуна, вольно или невольно вынужденного радеть о его благополучии, то не за горами тот час, когда мне достанется на орехи почище сердобольного Верека.
День тянулся невыносимо медленно. Из-за скверной погоды мы разошлись по палаткам, как только поели. Хоть я в кои-то веки был рад больше не видеть господина Вистана, поминутно всматривающегося в небо с недовольным видом, меня не покидало ощущение, что в другой палатке не в пример веселее, чем в нашей. Чтобы хоть как-то скоротать время, я, раздёрнув на шестах полог крыши, соорудил костерок прямо внутри палатки — тут-то неутихающий ветер был мне в помощь — и принялся в его свете перебирать вещи, выискивая, не пора ли что чинить.
— Вам ничего не надо залатать? — бросил я в пространство, не особенно надеясь на ответ. Сидеть в палатке с твердынцем было всё равно что делить кров с призраком — вроде и не один, а отклика никакого. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил, что он протягивает мне старую холщовую суму — сколько бы, интересно, он её держал, прежде чем догадался бы меня окликнуть? Приняв суму из его рук, я быстро осмотрел её, не только для того, чтобы найти, где прореха, не спрашивая твердынца, но и из чистого любопытства. Впрочем, не сказать, чтобы мне удалось обнаружить в ней хоть что-то интересное: самая обычная сума, разве что источает сильные ароматы высушенных трав, которые словно стараются перекричать друг друга. Видимо, ими и были набиты мешочки, которые он вытащил, разложив на одеяле. Глядя на то, как я верчу его суму так и эдак, твердынец таки не удержался: протянув руку, он указал на то место, где крепилась лямка, и бросил краткое:
— Вот здесь.
Ткань там ещё не прохудилась, но уже потёрлась — видно, в этой суме таскали не только невесомые травки, причём в течение довольно долгого времени. Кто-то уже не раз латал его суму в этом месте: на грубой ткани виднелись миниатюрные аккуратные стежки, в которых я безошибочно признал женскую руку. Интересно, кто это был — мать, сестра, а быть может, и невеста? Невольно подняв глаза, я обнаружил, что он следит за мной с таким вниманием, словно я собираюсь не чинить обычную старую сумку, а штопать рану его единственного детища. От этого взгляда мне стало, мягко говоря, не по себе, однако мне всё же удалось, собрав волю в кулак, приступить к работе, а через какое-то время и впрямь забыть про безмолвного наблюдателя — я даже затянул какой-то напев себе под нос.
— Что ты поешь? — внезапно бросил Нерацу — я аж вздрогнул от неожиданности, едва не проткнув себе палец.
Этот вопрос заставил меня самого задуматься, что я там такое мурлычу себе под нос, с головой уйдя в свои мысли.
— Это песня матери, которая может видеть своего сына только во сне, — отозвался я, про себя дивясь, что выбрал именно эту песню — обычно я предпочитаю что-то более жизнерадостное, а от этой и вовсе такая тоска берет, что хоть плачь.
Он хотел что-то ответить, но в этот момент полог приподнялся, и в нашу палатку заглянул Эгир.
— Как я посмотрю, вы тут неплохо устроились, — ворчливо заметил он.
— Кто же вам мешает сделать так же? — в тон ему ответил я. — Милости просим!
— Тесновато будет, — засомневался Эгир.
— Отчего же, — отозвался я, и, с запозданием вспомнив про твердынца, обратился к нему: — Как думаете, господин Нерацу, пустим к себе наших спутников на огонёк? — а то, если Верек узнает, что я вздумал докучать его подопечному обществом жалких людишек, мне точно не поздоровится.
Тот вместо ответа пододвинулся ближе ко мне — прежде мы сидели по разные стороны от костра, теперь же — бок о бок. В глубине души я надеялся, что по другую руку от меня сядет Инанна, однако этому не суждено было сбыться: она устроилась между Вистаном и Эгиром, зато, поднимая глаза от шитья, я мог невозбранно любоваться её нежными чертами в тёплых сполохах огня. Поскольку с сумой твердынца дел было всего-то ничего: я приладил с обратной стороны лоскут ткани, чтобы дольше продержалось — я предложил остальным:
— Если есть что починить, могу заняться.
Вистан с Инанной промолчали, а Эгир, не чинясь, сунул мне свой прохудившийся сапог:
— Сможешь зачинить?
— Ну, знаете, — покачал я головой. — Я всё же не сапожник, не жалуйтесь потом, если что не так, — однако всё-таки взялся за его обувку, прикидывая, что здесь можно сделать.
Несмотря на то, что компании существенно прибавилось, беседа не клеилась: в нашей тесной группе уже вошло в обычай, что разговор затевает господин Вистан, но сегодня он был явно не расположен к общению. Пока мы с Эгиром и Инанной лениво обсуждали, что будем бросать в похлёбку, он лишь буркнул себе под нос, выглянув за полог:
— А снег-то всё ж таки не пошёл.
Поскольку его голос едва различался за завыванием ветра в скалах, я предпочёл сделать вид, что попросту не расслышал. Сготовив ужин, я загасил костёр, и наши спутники вновь удалились в свою палатку, чтобы, устроившись на ночлег ещё до заката, набраться сил перед завтрашним днём. Надеясь, что на следующий день Верек нас нагонит, я намеревался собраться в путь с утра пораньше, чтобы тотчас сняться с места.
***
Утро встретило нас солнечным морозцем, так что я пожалел, что Верек ещё не с нами — вот по такой погоде славно бы взять хороший темп, прошагали бы вдвое больше против прошедших дней, приминая хрусткую заиндевевшую траву под по-зимнему чистым небом. Видимо, именно солнце стало причиной тому, что я поднялся прежде всех — твердынец, похоже, ещё спал, завернувшись в свой плащ — всегда диву давался, как это он не преет под таким ворохом одежд — Вистан с Эгиром также не показывались, лишь Инанна вышла, заслышав мою возню.
Вместе мы неторопливо запалили костёр и мешали утреннюю похлёбку, когда она встрепенулась, устремив взор туда, где тропа пряталась за скальным выступом — известное дело, женский слух тоньше мужского. Спустя какую-то пару мгновений и я это расслышал: стук копыт по мёрзлой земле — и, прихватив мешалку, вышел на тропу посмотреть, кто там — скорее из любопытства, чем из опаски: о грабителях на Подкове давненько уже не слыхивали, да если бы таковые тут и водились, то скорее прятались бы в засаде, чем гоняться за случайными путниками.
Я тут же увидел их — сперва крохотные чёрточки, наподобие мошек, они быстро приближались — двое, трое, четверо всадников. Уже издали стало заметно, какие яркие на них одежды, на одном даже сверкает кольчуга. Особого удивления у меня их появление не вызвало: пусть в такое время уважающие себя путники уже не пускаются в дорогу через перевал, гонцам со срочными поручениями не выбирать — их жизни стоят меньше, чем единый день промедления. Таким лучше на пути не попадаться — затопчут и не заметят, потому, рассмотрев их как следует, я отошёл обратно к костру, где застыла Инанна.
Не успел я рассказать ей о том, что увидел, как уловил, что топот копыт замедляется. Достигнув нашего лагеря, они остановились, во все глаза уставясь на наши палатки. Тот, что в кольчуге — по всему видно, предводитель — спешился первым, обратившись ко мне:
— Кто вы такие и сколько вас здесь?
Остальные за его спиной один за другим слезали с коней, неторопливо, но верно образуя кольцо вокруг нашего скромного лагеря. И по этому, и по убийственной серьёзности, звучащей в голосе предводителя, я впервые заподозрил, что они не простые посланники — быть может, преследуют какого-нибудь злоумышленника или банду разбойников, и чтобы убедить их в том, что им нужны вовсе не мы, я как можно беспечнее отозвался:
— Нас тут всего пятеро: мы двое, учитель со слугой и ещё один господин, — с этими словами я указал мешалкой на Инанну, поднявшуюся на ноги при приближении незнакомцев, на палатку Вистана и наконец — на ту, что я сам делил с твердынцем. — А пока не желают ли доблестные… воины, — наконец избрал я, так и не решив для себя, кто они такие, — присоединиться к нашей скромной трапезе?
Однако вместо того, чтобы хоть как-то ответить на моё любезное предложение, предводитель ткнул пальцем в нашу палатку, велев:
— Пусть все, кто в палатках, выйдут на свет.
На сей раз его тон понравился мне ещё меньше, так что я начал подозревать, что, возможно, зря полагался на свой опыт по части грабителей, но как можно миролюбивее ответил:
— Разумеется, я сейчас же разбужу господ — обождите немного. — При этом я поднял руки перед собой, демонстрируя открытые ладони — всеобщий жест смирения и умиротворения; обнаружив, что в пальцах у меня по-прежнему зажата мешалка, я поспешно бросил её в котёл.
— Так пошевеливайся, — с этими словами предводитель сделал шаг в сторону нашей палатки, и я бессознательно повторил его движение, оказавшись между ним и входом — не то чтобы я чего-то всерьёз опасался, но мне подумалось, что твердынец и без того достаточно дёрганый, чтобы к нему вламывались какие-то незнакомцы свирепого вида — а вид у этого мужика и вправду был что надо: смуглый почти до черноты, с густыми усами, кустистыми чёрными бровями, из-под которых сверкали жёсткие, словно отполированные угольки, глаза — чтобы не глядеть в них, я старался сосредоточиться на золотой подвеске на его косе, и потому заметил движение того, что занял позицию ближе к палатке Вистана, прежде, чем услышал вскрик Инанны — он схватил её сзади, бросив товарищам:
— Будет чем развлечься, когда закончим!
— Эй, убери руки! — крикнул я прежде, чем успел что-либо сообразить — и мир тотчас померк перед глазами с обрушившимся слева ударом — меня словно накрыло огромным меховым одеялом, но я успел увидеть, как из палатки, прорвав её бок, вылетело что-то тёмное, вроде смерча, а потом сверху повалил снег и погасил моё сознание.
***
В названии главы — венгерская пословица.
Песню, которую поёт Ирчи, можно послушать по ссылке:
https://www.youtube.com/watch?time_continue=4&v=InjBFpFiR4U
Эту песню мы позаимствовали из исторического мюзикла «Toldi» (2012) композитора Дюлы Сарки (Szarka Gyula), композиция «Прощание» (Búcsúzó), слова – из поэмы Яноша Араня «Толди» (1947).
Следующая глава
Кемисэ
Глядя на то, как Верек с братом чёрной точкой исчезают вдали, я ощущаю небывалое облегчение, за которое мне тотчас становится совестно. Это походит на роскошный подарок, получив который, не веришь, что это происходит наяву.
Оглядев своих спутников, я вновь испытываю прилив ликования такой силы, что еле удерживаюсь от того, чтобы сказать вслух: «Вот теперь-то никого лишнего среди нас не осталось». Сам не знаю, почему эти люди будят во мне совсем иные чувства, чем Верек и его брат — быть может, потому, что не лезут ко мне с непрошеной заботой, а может, оттого, что им ничего не ведомо о моём прошлом, о котором я сам предпочёл бы забыть.
читать дальшеВ последний раз такое вот радужное, невесомое осознание счастья посещало меня в глубоком детстве, когда Рэу и Лину, его супруга и моя приёмная мать, брали нас с Цатэ с собой собирать травы — мне так хотелось тогда, чтобы эти часы длились годами, что порой я даже шёл на бесчестные уловки, намеренно пытаясь завести приёмную семью как можно дальше в надежде заблудиться вместе с ними, или же канючил, что подвернул ногу и теперь не могу идти; впрочем, умение ориентироваться и знание местности никогда не отказывали Рэу, а в случае мнимой травмы он безропотно взваливал меня на спину, даже не заикаясь об этом, когда оказывалось, что моя нога в полном порядке. Мои приёмные родители и названая сестра почитали всё это невинными детскими шалостями и капризами, я же всякий раз по возвращении домой искренне горевал, словно предчувствуя, что не так уж далёк тот день, когда моё счастье исчезнет, как по мановению руки, словно нырнувшее в снеговые тучи солнце. Если бы мы и вправду могли уйти все вчетвером, навсегда оставив стены Твердыни. Если бы они могли не покидать меня, а я — остаться с ними. Если бы…
Из этих раздумий меня вырывает Ирчи, осторожно вынимая из моих рук тюк, с которым я застыл, намереваясь погрузить его в повозку. В этом жесте нет ни следа упрёка или насмешки, но я, пристыженный тем, что грезил наяву, стремлюсь подключиться к сборам, пусть мне и не слишком хорошо удаётся приспособиться к слаженным движениям моих спутников. В конце концов, после недвусмысленного предложения пойти передохнуть всё от того же Ирчи, я присаживаюсь рядом с невозмутимо поджидающим в стороне господином Вистаном.
Когда мне довелось встретиться с ним воочию, меня немало удивило, что Анте и его родня вкупе с Ирчи именуют его «стариком» — мне показалось, что Вистан чуть старше меня самого — однако я не придал этому значения, решив, что, по-видимому, столь увечных людей тоже именуют стариками.
Он тотчас заговаривает со мной, будто наша предыдущая беседа прервалась всего пару мгновений назад — я всякий раз дивлюсь, как легко и непринуждённо ему это даётся, в то время как мне, чтобы завязать разговор, приходится мучительно долго раздумывать над парой простых приветственных слов.
— Быть может, мой вопрос покажется вам неуместным, — говорит Вистан, поглядывая на меня любопытным взором тёмных глаз, — но меня гнетёт собственное невежество. Насколько я могу судить, в Твердыне вы занимаете не последнее положение — как же звучит ваш титул?
— Благословенный, — не задумываясь, бросаю я, но тут же понимаю, что человеку это звание ровным счётом ничего не скажет. — Благословенное дитя, — поясняю я.
— Этот титул передаётся по праву рождения? — тотчас переспрашивает Вистан. — Как у наших князей? Или даруется по заслугам?
Я удручённо вздыхаю, понимая, что не смогу объяснить всего, не углубляясь в детали.
— По праву рождения, — наконец изрекаю я. — Мой отец был Богоподобным… — осёкшись, я вновь замолкаю. По счастью, Вистан, по-видимому, заметил моё замешательство, тут же сменив тему:
— И всё же, при столь высоком положении вы путешествуете без свиты?
Видя, что рано обрадовался перемене темы, я вновь хмурюсь, бросая отрывистое до грубости:
— Тому есть причины, — искренне надеясь, что собеседник не примет подобную резкость на свой счёт, ведь завязать мало-мальски интересную беседу мне до сих пор удавалось только с ним. По счастью, в этот самый момент Ирчи окликает нас:
— Эй, господа, пора в дорогу!
***
Ирчи
На следующее утро с гор повеяло резким ветром, предвещающим снег. Едва выбравшись из палатки на рассвете, я тотчас об этом пожалел: задувало так, что не спасала даже моя доха. Появившимся на запах дыма спутникам, похоже, было немногим легче: все прятали руки и лица, стремясь устроиться поближе к огню. Что до твердынца, то я думал, что он вообще не выйдет, и собрался было нести еду ему в палатку, когда он таки соизволил явить себя людям.
Поглядывая на пасмурное небо, по которому разводами сажи тянулись тучи, я предложил:
— Того и гляди снег повалит — если застанет нас в дороге, мало не покажется. Давайте-ка лучше подождём Верека здесь, а там, глядишь, распогодится. — Судя по лицам Эгира и Инанны, они всецело поддерживали эту идею, что до твердынца, так его даже спрашивать было бесполезно — уткнулся в свою плошку с таким видом, будто ожидал, что солнце взойдёт прямиком из неё. Недоволен моим решением остался только Вистан: уставив на меня пронзительный взгляд тёмных глаз из-под нахмуренных бровей, он предположил:
— А что, если погода будет меняться лишь к худшему?
Не без труда подавив желание ответить: «Пойдёте обратно в Вёрёшвар — как вам с самого начала и предлагали!» — я невозмутимо отозвался:
— Тогда нам тем паче следует оставаться в лагере. Здесь, под укрытием скал, нас и то едва не сдувает — а вы представьте себе, что творится на открытом месте! Ну а дальше, в горловине, так посвистывает, что и мул на ногах не устоит!
В ответ господин Вистан наградил меня таким взглядом, каким, верно, привык одаривать нерадивых учеников, но пререкаться не стал, так что ко всеобщему удовольствию нам не понадобилось снимать палатки и выходить на этот ветродуй с гостеприимной площадки. Что бы там себе ни думал торопящийся к своему лоботрясу учитель, сам я отнюдь не желал, чтобы, отстав от нас, Верек оказался отрезанным по ту сторону перевала — в таком случае, мне придётся самолично сопровождать драгоценную твердынскую персону до самой Цитадели. Сейчас-то он вёл себя вполне смирно, но, учитывая, что теперь моя роль с благосклонного «моя хата с краю» резко поменялась на опекуна, вольно или невольно вынужденного радеть о его благополучии, то не за горами тот час, когда мне достанется на орехи почище сердобольного Верека.
День тянулся невыносимо медленно. Из-за скверной погоды мы разошлись по палаткам, как только поели. Хоть я в кои-то веки был рад больше не видеть господина Вистана, поминутно всматривающегося в небо с недовольным видом, меня не покидало ощущение, что в другой палатке не в пример веселее, чем в нашей. Чтобы хоть как-то скоротать время, я, раздёрнув на шестах полог крыши, соорудил костерок прямо внутри палатки — тут-то неутихающий ветер был мне в помощь — и принялся в его свете перебирать вещи, выискивая, не пора ли что чинить.
— Вам ничего не надо залатать? — бросил я в пространство, не особенно надеясь на ответ. Сидеть в палатке с твердынцем было всё равно что делить кров с призраком — вроде и не один, а отклика никакого. Каково же было моё изумление, когда я обнаружил, что он протягивает мне старую холщовую суму — сколько бы, интересно, он её держал, прежде чем догадался бы меня окликнуть? Приняв суму из его рук, я быстро осмотрел её, не только для того, чтобы найти, где прореха, не спрашивая твердынца, но и из чистого любопытства. Впрочем, не сказать, чтобы мне удалось обнаружить в ней хоть что-то интересное: самая обычная сума, разве что источает сильные ароматы высушенных трав, которые словно стараются перекричать друг друга. Видимо, ими и были набиты мешочки, которые он вытащил, разложив на одеяле. Глядя на то, как я верчу его суму так и эдак, твердынец таки не удержался: протянув руку, он указал на то место, где крепилась лямка, и бросил краткое:
— Вот здесь.
Ткань там ещё не прохудилась, но уже потёрлась — видно, в этой суме таскали не только невесомые травки, причём в течение довольно долгого времени. Кто-то уже не раз латал его суму в этом месте: на грубой ткани виднелись миниатюрные аккуратные стежки, в которых я безошибочно признал женскую руку. Интересно, кто это был — мать, сестра, а быть может, и невеста? Невольно подняв глаза, я обнаружил, что он следит за мной с таким вниманием, словно я собираюсь не чинить обычную старую сумку, а штопать рану его единственного детища. От этого взгляда мне стало, мягко говоря, не по себе, однако мне всё же удалось, собрав волю в кулак, приступить к работе, а через какое-то время и впрямь забыть про безмолвного наблюдателя — я даже затянул какой-то напев себе под нос.
— Что ты поешь? — внезапно бросил Нерацу — я аж вздрогнул от неожиданности, едва не проткнув себе палец.
Этот вопрос заставил меня самого задуматься, что я там такое мурлычу себе под нос, с головой уйдя в свои мысли.
— Это песня матери, которая может видеть своего сына только во сне, — отозвался я, про себя дивясь, что выбрал именно эту песню — обычно я предпочитаю что-то более жизнерадостное, а от этой и вовсе такая тоска берет, что хоть плачь.
Он хотел что-то ответить, но в этот момент полог приподнялся, и в нашу палатку заглянул Эгир.
— Как я посмотрю, вы тут неплохо устроились, — ворчливо заметил он.
— Кто же вам мешает сделать так же? — в тон ему ответил я. — Милости просим!
— Тесновато будет, — засомневался Эгир.
— Отчего же, — отозвался я, и, с запозданием вспомнив про твердынца, обратился к нему: — Как думаете, господин Нерацу, пустим к себе наших спутников на огонёк? — а то, если Верек узнает, что я вздумал докучать его подопечному обществом жалких людишек, мне точно не поздоровится.
Тот вместо ответа пододвинулся ближе ко мне — прежде мы сидели по разные стороны от костра, теперь же — бок о бок. В глубине души я надеялся, что по другую руку от меня сядет Инанна, однако этому не суждено было сбыться: она устроилась между Вистаном и Эгиром, зато, поднимая глаза от шитья, я мог невозбранно любоваться её нежными чертами в тёплых сполохах огня. Поскольку с сумой твердынца дел было всего-то ничего: я приладил с обратной стороны лоскут ткани, чтобы дольше продержалось — я предложил остальным:
— Если есть что починить, могу заняться.
Вистан с Инанной промолчали, а Эгир, не чинясь, сунул мне свой прохудившийся сапог:
— Сможешь зачинить?
— Ну, знаете, — покачал я головой. — Я всё же не сапожник, не жалуйтесь потом, если что не так, — однако всё-таки взялся за его обувку, прикидывая, что здесь можно сделать.
Несмотря на то, что компании существенно прибавилось, беседа не клеилась: в нашей тесной группе уже вошло в обычай, что разговор затевает господин Вистан, но сегодня он был явно не расположен к общению. Пока мы с Эгиром и Инанной лениво обсуждали, что будем бросать в похлёбку, он лишь буркнул себе под нос, выглянув за полог:
— А снег-то всё ж таки не пошёл.
Поскольку его голос едва различался за завыванием ветра в скалах, я предпочёл сделать вид, что попросту не расслышал. Сготовив ужин, я загасил костёр, и наши спутники вновь удалились в свою палатку, чтобы, устроившись на ночлег ещё до заката, набраться сил перед завтрашним днём. Надеясь, что на следующий день Верек нас нагонит, я намеревался собраться в путь с утра пораньше, чтобы тотчас сняться с места.
***
Утро встретило нас солнечным морозцем, так что я пожалел, что Верек ещё не с нами — вот по такой погоде славно бы взять хороший темп, прошагали бы вдвое больше против прошедших дней, приминая хрусткую заиндевевшую траву под по-зимнему чистым небом. Видимо, именно солнце стало причиной тому, что я поднялся прежде всех — твердынец, похоже, ещё спал, завернувшись в свой плащ — всегда диву давался, как это он не преет под таким ворохом одежд — Вистан с Эгиром также не показывались, лишь Инанна вышла, заслышав мою возню.
Вместе мы неторопливо запалили костёр и мешали утреннюю похлёбку, когда она встрепенулась, устремив взор туда, где тропа пряталась за скальным выступом — известное дело, женский слух тоньше мужского. Спустя какую-то пару мгновений и я это расслышал: стук копыт по мёрзлой земле — и, прихватив мешалку, вышел на тропу посмотреть, кто там — скорее из любопытства, чем из опаски: о грабителях на Подкове давненько уже не слыхивали, да если бы таковые тут и водились, то скорее прятались бы в засаде, чем гоняться за случайными путниками.
Я тут же увидел их — сперва крохотные чёрточки, наподобие мошек, они быстро приближались — двое, трое, четверо всадников. Уже издали стало заметно, какие яркие на них одежды, на одном даже сверкает кольчуга. Особого удивления у меня их появление не вызвало: пусть в такое время уважающие себя путники уже не пускаются в дорогу через перевал, гонцам со срочными поручениями не выбирать — их жизни стоят меньше, чем единый день промедления. Таким лучше на пути не попадаться — затопчут и не заметят, потому, рассмотрев их как следует, я отошёл обратно к костру, где застыла Инанна.
Не успел я рассказать ей о том, что увидел, как уловил, что топот копыт замедляется. Достигнув нашего лагеря, они остановились, во все глаза уставясь на наши палатки. Тот, что в кольчуге — по всему видно, предводитель — спешился первым, обратившись ко мне:
— Кто вы такие и сколько вас здесь?
Остальные за его спиной один за другим слезали с коней, неторопливо, но верно образуя кольцо вокруг нашего скромного лагеря. И по этому, и по убийственной серьёзности, звучащей в голосе предводителя, я впервые заподозрил, что они не простые посланники — быть может, преследуют какого-нибудь злоумышленника или банду разбойников, и чтобы убедить их в том, что им нужны вовсе не мы, я как можно беспечнее отозвался:
— Нас тут всего пятеро: мы двое, учитель со слугой и ещё один господин, — с этими словами я указал мешалкой на Инанну, поднявшуюся на ноги при приближении незнакомцев, на палатку Вистана и наконец — на ту, что я сам делил с твердынцем. — А пока не желают ли доблестные… воины, — наконец избрал я, так и не решив для себя, кто они такие, — присоединиться к нашей скромной трапезе?
Однако вместо того, чтобы хоть как-то ответить на моё любезное предложение, предводитель ткнул пальцем в нашу палатку, велев:
— Пусть все, кто в палатках, выйдут на свет.
На сей раз его тон понравился мне ещё меньше, так что я начал подозревать, что, возможно, зря полагался на свой опыт по части грабителей, но как можно миролюбивее ответил:
— Разумеется, я сейчас же разбужу господ — обождите немного. — При этом я поднял руки перед собой, демонстрируя открытые ладони — всеобщий жест смирения и умиротворения; обнаружив, что в пальцах у меня по-прежнему зажата мешалка, я поспешно бросил её в котёл.
— Так пошевеливайся, — с этими словами предводитель сделал шаг в сторону нашей палатки, и я бессознательно повторил его движение, оказавшись между ним и входом — не то чтобы я чего-то всерьёз опасался, но мне подумалось, что твердынец и без того достаточно дёрганый, чтобы к нему вламывались какие-то незнакомцы свирепого вида — а вид у этого мужика и вправду был что надо: смуглый почти до черноты, с густыми усами, кустистыми чёрными бровями, из-под которых сверкали жёсткие, словно отполированные угольки, глаза — чтобы не глядеть в них, я старался сосредоточиться на золотой подвеске на его косе, и потому заметил движение того, что занял позицию ближе к палатке Вистана, прежде, чем услышал вскрик Инанны — он схватил её сзади, бросив товарищам:
— Будет чем развлечься, когда закончим!
— Эй, убери руки! — крикнул я прежде, чем успел что-либо сообразить — и мир тотчас померк перед глазами с обрушившимся слева ударом — меня словно накрыло огромным меховым одеялом, но я успел увидеть, как из палатки, прорвав её бок, вылетело что-то тёмное, вроде смерча, а потом сверху повалил снег и погасил моё сознание.
***
В названии главы — венгерская пословица.
Песню, которую поёт Ирчи, можно послушать по ссылке:
https://www.youtube.com/watch?time_continue=4&v=InjBFpFiR4U
Эту песню мы позаимствовали из исторического мюзикла «Toldi» (2012) композитора Дюлы Сарки (Szarka Gyula), композиция «Прощание» (Búcsúzó), слова – из поэмы Яноша Араня «Толди» (1947).
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 8. На распутье – Útkereszteződésben (Уткерестезёдэйшбен)
Предыдущая глава
Ирчи
Утро принесло нам мало радости. Проснувшись, я первым делом потрогал лоб Феньо — горячий и липкий от пота. Верек уже сидел рядом на корточках, явно крепко призадумавшись — рука так и застыла на подбородке.
Я пошёл разводить костёр, рассудив, что так или иначе, а подкрепить силы после ночного бдения всем нам не повредит. По всему было ясно, что Верек дожидается слова Нерацу, чтобы принять окончательное решение, куда нам идти: вперёд или назад. Несмотря на вчерашнее заявление Верека, что-то мне подсказывало, что, если изложить твердынцу всё как оно есть, без прикрас, то он сам решит, что подниматься на перевал вторично — себе дороже, так что лучше уж зазимовать по эту сторону гор, а потом, как сойдут снега, ваш покорный слуга готов вновь вести вас на повторный приступ. Так же вышло, когда хозяйка Алма настояла на том, чтобы обсудить с твердынцем присутствие других попутчиков — сдаётся мне, они просто-напросто боятся лишний раз с ним заговаривать, хотя на поверку этот господин не такой уж недосягаемый…
читать дальшеПотому-то, когда Инанна, Вистан и Эгир расселись вокруг костра, я не мог ничего им толком сказать, лишь расплывчато бросил:
— Вы же понимаете, что, если с одним из путников происходит несчастье — в особенности в такой маленькой группе, как наша — то это всё меняет…
— Иными словами, нам придётся возвратиться в Вёрёшвар? — догадался Эгир, бросив многозначительный взгляд на своего господина. — А других путей в Паннонию сейчас не предвидится?
— Да как вам сказать… — Я принялся хворостиной вычерчивать линии на притоптанной земле. — Конечно, ещё есть южная дорога, но это большой крюк; как бы то ни было, чтобы выйти на неё, для начала нужно вернуться в Вёрёшвар.
— А хорошо ли тебе знакома южная дорога? — тут же поинтересовался Эгир. — Не промышляют ли на ней разбойники?
Я хотел было заверить, что даже подыщу им надёжных попутчиков, как тут заговорил господин Вистан:
— Полагаю, что нам нет нужды возвращаться в Вёрёшвар. — Его голос прозвучал куда твёрже обычного — если прежде на ум приходил сердобольный старик, по доброте душевной просвещающий и наставляющий молодёжь, то теперь жёсткие нотки вызывали в памяти моего собственного наставника — сведущего и справедливого, но порой не в меру сурового старика Чабу.
— Но Феньо… — заикнулся было я, однако тотчас словно проглотил язык — и не только потому, что он перебил меня не терпящим возражений тоном:
— Вы возвращайтесь вместе с госпожой Инанной, а мы преодолеем перевал вдвоём с Эгиром, — но и оттого, что его звенящий от напряжения голос зазвучал совершенно по-юношески, и, встретившись с его устремлённым из-под капюшона взглядом, я внезапно прозрел: да никакой он не старик! Чрезмерно бледное и исхудавшее лицо в обрамлении седых косм было молодым — разумеется, куда старше меня с Феньо, но явно помладше Верека. От подобного и впрямь немудрено утратить дар речи, так что он без помех продолжил: — То, что мы освобождаем тебя от твоих обязанностей, ни в коей мере не умаляет услуг, которые ты нам уже оказал, так что задаток, разумеется, останется тебе.
— Помилуйте, господин! — вырвалось у Эгира. — Ведь подобный переход и с проводником… — Он сдержался, прервав себя на полуслове.
— Ты знаешь моё мнение, — отрезал Вистан, и теперь его голос обрёл прямо-таки приказной тон, так что слуга, который был его чуть ли не втрое старше, сник, словно одёрнутый мальчишка. Вслед за этим воцарилось молчание, а мне показалось, что я расслышал и недосказанное: «В противном случае ты можешь возвращаться, а я дальше пойду один». Вот тебе и старикан — а хозяин Анте ещё беспокоился, как бы он не задержал нас в дороге!
В этот момент из палатки наконец показались Нерацу с Вереком — по всему было видно, что у них тоже состоялся нелёгкий разговор. Присев на корточки перед костром, Верек со вздохом огласил своё решение:
— Я отвезу Феньо в Вёрёшвар и вернусь. Мне придётся забрать одного мула. — Видно было, как нелегко ему это далось: он был настолько поглощён собственными переживаниями, что попросту не обратил внимания на наше напряжённое молчание. Я первым разрядил его, подав голос:
— Вот и славно — налегке ты быстро нас нагонишь, да и мы пойдём не торопясь.
Мне показалось, что это решение не слишком устроило господина Вистана, хотя, казалось бы, что могло быть для него лучше? Однако тогда меня куда больше занимало настроение Верека: в ушах словно наяву зазвучали слова хозяина Анте: «И ни в коем случае не оставляйте господина Нерацу одного: кто-то из вас всегда должен быть при нем».
— А пока тебя нет, я позабочусь обо всём в лучшем виде, — заверил я Верека, силясь вложить в эту фразу значение: «…и с твердынца глаз не спущу, будь покоен!» — что-то подсказывало мне, что Нерацу не слишком обрадовался бы, произнеси я это вслух. — Ну а пока давайте, наконец, поедим, — предложил я как можно более жизнерадостным тоном, — перед долгой дорогой не помешает подкрепиться.
***
Наконец-то Феньо, невзирая на его причитания, что он скорее сдохнет здесь, чем cдвинется с места, удалось погрузить на мула, и Верек, взяв того под уздцы, решительно, но осторожно повёл его прочь, обратно по той самой тропе, по которой мы поднимались вчера. Глядя на его широкую удаляющуюся спину, я невольно ощутил лёгкую растерянность, словно вернулся тот день, когда впервые взялся вести обоз через перевал, один, без начальников и помощников. Быстро совладав с этим чувством, я обвёл глазами свою изрядно поредевшую группу — одного твердынца и трёх людей — и как можно решительнее объявил:
— Хоть торопиться нам особенно некуда, если выйдем в скором времени, то сможем заночевать в местечке погостеприимнее этого.
Во время сборов отсутствие Верека — и даже Феньо — ощущалось с новой силой: бóльшую часть работы пришлось взять на себя нам с Эгиром. Хотя твердынец тоже подсоблял по мере сил, по правде, то, что он держался на виду и не предъявлял никаких требований, было лучшей помощью с его стороны. Вообще, насколько я успел понять, главной ошибкой в обращении с ним Верека и ему подобных было то, что они слишком часто интересовались его мнением: если его ни о чём не спрашивать, то он являет собой смиреннейшего из членов отряда. Не знаю уж, как он выскажется обо мне по прибытии, но, по правде, меня это мало волнует: все последствия, как ни крути, разгребать семье Феньо, которая всё это и затеяла.
По счастью, снеговая туча решила дать нам передышку, так что, несмотря на пасмурную погоду, с неба ничего не сыпало. Тропа оставалась скользкой и влажной, а оставшийся в одиночестве мул тащил повозку с видимым усилием, но, поскольку основной подъем на этом участке пути мы уже преодолели, то особых трудностей не возникало. Продвижение, разумеется, замедлилось, но на то и был расчёт — в противном случае Вереку довелось бы нагнать нас лишь по ту сторону перевала.
То ли из-за нависающих над головой туч, то ли из-за повисшей между моими спутниками недосказанности — мне казалось, про себя Вистан с Эгиром так и продолжают прерванный Вереком спор — день тянулся довольно-таки безрадостно. Чрезмерно перегружать оставшегося в одиночестве мула мы не хотели, а потому все, помимо Вистана, топали на своих двоих, размазывая грязь по сапогам. Тайком поглядывая на единственного ездока, я волей-неволей задавался вопросом: каково это, быть настолько перекорёженным в его года? Конечно, быть хромым горбатым дедом само по себе не сахар, но ходить таким с молодости… об этом даже подумать страшно. Немудрено, что он решил посвятить свою жизнь наукам — что ещё остаётся при подобном недуге? Озадачивало другое — то, что господин Вистан сносился с людьми, даже совершенно ему чуждыми, без малейшего стеснения, хотя калеки зачастую держатся угрюмо и нелюдимо, словно возлагая вину за своё несчастье на других, здоровых; казалось, он настолько сжился со своим положением, что и сам едва замечает свои отличия от прочих, хоть каждый шаг даётся ему с трудом.
На ночлег мы встали рано — ещё даже не начало темнеть, а палатка и костёр уже были на своих местах.
— Как думаешь, когда Верек и Феньо доберутся до Вёрёшвара? — спросила Инанна явно из простой любезности, но я с готовностью за это ухватился, словоохотливо поведав, что, скорее всего, они будут там уже на следующий день, а потом, переночевав в городе, Верек двинется в обратный путь и при благоприятном стечении обстоятельств уже через день нас нагонит. Пусть я и сам был не слишком в этом уверен — мало ли что случается в дороге — возражать мне, впрочем, тоже никто не пожелал, и беседа, немного попетляв вокруг да около, вскоре зачахла, так что ко сну все также засобирались раньше обычного.
***
Забравшись во внезапно ставшую чересчур просторной палатку, я впервые остался один на один с твердынцем, и от этого мне отчего-то стало не по себе. Чтобы совладать с этой смутной тревогой, я тотчас напомнил себе, сколько раз мне приходилось делить ночлег как с кучей народу, ютясь с ними на одной постели, так и с одним-единственным соседом, и среди них каких только не попадалось, но странное чувство не проходило. Видимо, причиной было то, что я по-прежнему не мог решить для себя, кем я его считаю — человеком или нет? Чтобы избавиться от этих навязчивых мыслей, из-за которых сам себя начинаешь считать чокнутым, я изрёк в темноту:
— Спасибо вам, господин Нерацу, за помощь с Феньо. — Я произнёс это как можно тише, надеясь, что он уже спит и попросту не отзовётся; однако из темноты послышалось суховатое:
— Не стоит благодарности.
На этом, казалось бы, можно было считать разговор оконченным, но я зачем-то прибавил:
— Ведь мы не сможем с вами расплатиться, да и нужна ли вам наша благодарность?
Сбоку раздался еле слышный шорох — словно он повернулся на бок, чтобы уставиться на меня в темноте так же, как когда осматривал Феньо. Спустя какое-то время он вновь заговорил:
— Тебе-то в этом какой прок? Ведь ты им не родня.
Отчего-то в этом вопросе мне послышался вызов, но я решил не принимать его на свой счёт: не хватало ещё сесть в лужу из-за того, что я ни бельмеса не понимаю в том, что у них принято, а что нет, и потому я ответил как можно спокойнее:
— Его семья даёт мне кров зимой, и, кроме того, мы друзья. — Вопрос о том, знает ли он, что это вообще такое, я почёл за нужное придержать.
Вновь воцарилось молчание, как я думал, окончательное, ан нет:
— Тебе нравится твоё дело?
Вопрос прозвучал столь неожиданно, что я переспросил:
— Ремесло проводника? Да, нравится, и мне кажется, что у меня неплохо выходит.
— Так же и у меня с врачеванием.
— Тогда подобное пристрастие нам только на руку, — неуклюже пошутил я. Любопытство побуждало меня спросить, часто ли ему доводилось этим заниматься, и вообще, в чём он видит своё будущее дело? Но ответ и так был очевиден — чем обычно занимаются господа? Охоты, пиры, ристалища, судилища, праздники… Браки, союзы, войны — вполне хватит, чтобы не маяться со скуки. Похоже, его запас любопытства также истощился, во всяком случае, голоса он не подавал, так что я плавно и незаметно скатился в сон, словно сугроб, съезжающий с крыши.
Следующая глава
Ирчи
Утро принесло нам мало радости. Проснувшись, я первым делом потрогал лоб Феньо — горячий и липкий от пота. Верек уже сидел рядом на корточках, явно крепко призадумавшись — рука так и застыла на подбородке.
Я пошёл разводить костёр, рассудив, что так или иначе, а подкрепить силы после ночного бдения всем нам не повредит. По всему было ясно, что Верек дожидается слова Нерацу, чтобы принять окончательное решение, куда нам идти: вперёд или назад. Несмотря на вчерашнее заявление Верека, что-то мне подсказывало, что, если изложить твердынцу всё как оно есть, без прикрас, то он сам решит, что подниматься на перевал вторично — себе дороже, так что лучше уж зазимовать по эту сторону гор, а потом, как сойдут снега, ваш покорный слуга готов вновь вести вас на повторный приступ. Так же вышло, когда хозяйка Алма настояла на том, чтобы обсудить с твердынцем присутствие других попутчиков — сдаётся мне, они просто-напросто боятся лишний раз с ним заговаривать, хотя на поверку этот господин не такой уж недосягаемый…
читать дальшеПотому-то, когда Инанна, Вистан и Эгир расселись вокруг костра, я не мог ничего им толком сказать, лишь расплывчато бросил:
— Вы же понимаете, что, если с одним из путников происходит несчастье — в особенности в такой маленькой группе, как наша — то это всё меняет…
— Иными словами, нам придётся возвратиться в Вёрёшвар? — догадался Эгир, бросив многозначительный взгляд на своего господина. — А других путей в Паннонию сейчас не предвидится?
— Да как вам сказать… — Я принялся хворостиной вычерчивать линии на притоптанной земле. — Конечно, ещё есть южная дорога, но это большой крюк; как бы то ни было, чтобы выйти на неё, для начала нужно вернуться в Вёрёшвар.
— А хорошо ли тебе знакома южная дорога? — тут же поинтересовался Эгир. — Не промышляют ли на ней разбойники?
Я хотел было заверить, что даже подыщу им надёжных попутчиков, как тут заговорил господин Вистан:
— Полагаю, что нам нет нужды возвращаться в Вёрёшвар. — Его голос прозвучал куда твёрже обычного — если прежде на ум приходил сердобольный старик, по доброте душевной просвещающий и наставляющий молодёжь, то теперь жёсткие нотки вызывали в памяти моего собственного наставника — сведущего и справедливого, но порой не в меру сурового старика Чабу.
— Но Феньо… — заикнулся было я, однако тотчас словно проглотил язык — и не только потому, что он перебил меня не терпящим возражений тоном:
— Вы возвращайтесь вместе с госпожой Инанной, а мы преодолеем перевал вдвоём с Эгиром, — но и оттого, что его звенящий от напряжения голос зазвучал совершенно по-юношески, и, встретившись с его устремлённым из-под капюшона взглядом, я внезапно прозрел: да никакой он не старик! Чрезмерно бледное и исхудавшее лицо в обрамлении седых косм было молодым — разумеется, куда старше меня с Феньо, но явно помладше Верека. От подобного и впрямь немудрено утратить дар речи, так что он без помех продолжил: — То, что мы освобождаем тебя от твоих обязанностей, ни в коей мере не умаляет услуг, которые ты нам уже оказал, так что задаток, разумеется, останется тебе.
— Помилуйте, господин! — вырвалось у Эгира. — Ведь подобный переход и с проводником… — Он сдержался, прервав себя на полуслове.
— Ты знаешь моё мнение, — отрезал Вистан, и теперь его голос обрёл прямо-таки приказной тон, так что слуга, который был его чуть ли не втрое старше, сник, словно одёрнутый мальчишка. Вслед за этим воцарилось молчание, а мне показалось, что я расслышал и недосказанное: «В противном случае ты можешь возвращаться, а я дальше пойду один». Вот тебе и старикан — а хозяин Анте ещё беспокоился, как бы он не задержал нас в дороге!
В этот момент из палатки наконец показались Нерацу с Вереком — по всему было видно, что у них тоже состоялся нелёгкий разговор. Присев на корточки перед костром, Верек со вздохом огласил своё решение:
— Я отвезу Феньо в Вёрёшвар и вернусь. Мне придётся забрать одного мула. — Видно было, как нелегко ему это далось: он был настолько поглощён собственными переживаниями, что попросту не обратил внимания на наше напряжённое молчание. Я первым разрядил его, подав голос:
— Вот и славно — налегке ты быстро нас нагонишь, да и мы пойдём не торопясь.
Мне показалось, что это решение не слишком устроило господина Вистана, хотя, казалось бы, что могло быть для него лучше? Однако тогда меня куда больше занимало настроение Верека: в ушах словно наяву зазвучали слова хозяина Анте: «И ни в коем случае не оставляйте господина Нерацу одного: кто-то из вас всегда должен быть при нем».
— А пока тебя нет, я позабочусь обо всём в лучшем виде, — заверил я Верека, силясь вложить в эту фразу значение: «…и с твердынца глаз не спущу, будь покоен!» — что-то подсказывало мне, что Нерацу не слишком обрадовался бы, произнеси я это вслух. — Ну а пока давайте, наконец, поедим, — предложил я как можно более жизнерадостным тоном, — перед долгой дорогой не помешает подкрепиться.
***
Наконец-то Феньо, невзирая на его причитания, что он скорее сдохнет здесь, чем cдвинется с места, удалось погрузить на мула, и Верек, взяв того под уздцы, решительно, но осторожно повёл его прочь, обратно по той самой тропе, по которой мы поднимались вчера. Глядя на его широкую удаляющуюся спину, я невольно ощутил лёгкую растерянность, словно вернулся тот день, когда впервые взялся вести обоз через перевал, один, без начальников и помощников. Быстро совладав с этим чувством, я обвёл глазами свою изрядно поредевшую группу — одного твердынца и трёх людей — и как можно решительнее объявил:
— Хоть торопиться нам особенно некуда, если выйдем в скором времени, то сможем заночевать в местечке погостеприимнее этого.
Во время сборов отсутствие Верека — и даже Феньо — ощущалось с новой силой: бóльшую часть работы пришлось взять на себя нам с Эгиром. Хотя твердынец тоже подсоблял по мере сил, по правде, то, что он держался на виду и не предъявлял никаких требований, было лучшей помощью с его стороны. Вообще, насколько я успел понять, главной ошибкой в обращении с ним Верека и ему подобных было то, что они слишком часто интересовались его мнением: если его ни о чём не спрашивать, то он являет собой смиреннейшего из членов отряда. Не знаю уж, как он выскажется обо мне по прибытии, но, по правде, меня это мало волнует: все последствия, как ни крути, разгребать семье Феньо, которая всё это и затеяла.
По счастью, снеговая туча решила дать нам передышку, так что, несмотря на пасмурную погоду, с неба ничего не сыпало. Тропа оставалась скользкой и влажной, а оставшийся в одиночестве мул тащил повозку с видимым усилием, но, поскольку основной подъем на этом участке пути мы уже преодолели, то особых трудностей не возникало. Продвижение, разумеется, замедлилось, но на то и был расчёт — в противном случае Вереку довелось бы нагнать нас лишь по ту сторону перевала.
То ли из-за нависающих над головой туч, то ли из-за повисшей между моими спутниками недосказанности — мне казалось, про себя Вистан с Эгиром так и продолжают прерванный Вереком спор — день тянулся довольно-таки безрадостно. Чрезмерно перегружать оставшегося в одиночестве мула мы не хотели, а потому все, помимо Вистана, топали на своих двоих, размазывая грязь по сапогам. Тайком поглядывая на единственного ездока, я волей-неволей задавался вопросом: каково это, быть настолько перекорёженным в его года? Конечно, быть хромым горбатым дедом само по себе не сахар, но ходить таким с молодости… об этом даже подумать страшно. Немудрено, что он решил посвятить свою жизнь наукам — что ещё остаётся при подобном недуге? Озадачивало другое — то, что господин Вистан сносился с людьми, даже совершенно ему чуждыми, без малейшего стеснения, хотя калеки зачастую держатся угрюмо и нелюдимо, словно возлагая вину за своё несчастье на других, здоровых; казалось, он настолько сжился со своим положением, что и сам едва замечает свои отличия от прочих, хоть каждый шаг даётся ему с трудом.
На ночлег мы встали рано — ещё даже не начало темнеть, а палатка и костёр уже были на своих местах.
— Как думаешь, когда Верек и Феньо доберутся до Вёрёшвара? — спросила Инанна явно из простой любезности, но я с готовностью за это ухватился, словоохотливо поведав, что, скорее всего, они будут там уже на следующий день, а потом, переночевав в городе, Верек двинется в обратный путь и при благоприятном стечении обстоятельств уже через день нас нагонит. Пусть я и сам был не слишком в этом уверен — мало ли что случается в дороге — возражать мне, впрочем, тоже никто не пожелал, и беседа, немного попетляв вокруг да около, вскоре зачахла, так что ко сну все также засобирались раньше обычного.
***
Забравшись во внезапно ставшую чересчур просторной палатку, я впервые остался один на один с твердынцем, и от этого мне отчего-то стало не по себе. Чтобы совладать с этой смутной тревогой, я тотчас напомнил себе, сколько раз мне приходилось делить ночлег как с кучей народу, ютясь с ними на одной постели, так и с одним-единственным соседом, и среди них каких только не попадалось, но странное чувство не проходило. Видимо, причиной было то, что я по-прежнему не мог решить для себя, кем я его считаю — человеком или нет? Чтобы избавиться от этих навязчивых мыслей, из-за которых сам себя начинаешь считать чокнутым, я изрёк в темноту:
— Спасибо вам, господин Нерацу, за помощь с Феньо. — Я произнёс это как можно тише, надеясь, что он уже спит и попросту не отзовётся; однако из темноты послышалось суховатое:
— Не стоит благодарности.
На этом, казалось бы, можно было считать разговор оконченным, но я зачем-то прибавил:
— Ведь мы не сможем с вами расплатиться, да и нужна ли вам наша благодарность?
Сбоку раздался еле слышный шорох — словно он повернулся на бок, чтобы уставиться на меня в темноте так же, как когда осматривал Феньо. Спустя какое-то время он вновь заговорил:
— Тебе-то в этом какой прок? Ведь ты им не родня.
Отчего-то в этом вопросе мне послышался вызов, но я решил не принимать его на свой счёт: не хватало ещё сесть в лужу из-за того, что я ни бельмеса не понимаю в том, что у них принято, а что нет, и потому я ответил как можно спокойнее:
— Его семья даёт мне кров зимой, и, кроме того, мы друзья. — Вопрос о том, знает ли он, что это вообще такое, я почёл за нужное придержать.
Вновь воцарилось молчание, как я думал, окончательное, ан нет:
— Тебе нравится твоё дело?
Вопрос прозвучал столь неожиданно, что я переспросил:
— Ремесло проводника? Да, нравится, и мне кажется, что у меня неплохо выходит.
— Так же и у меня с врачеванием.
— Тогда подобное пристрастие нам только на руку, — неуклюже пошутил я. Любопытство побуждало меня спросить, часто ли ему доводилось этим заниматься, и вообще, в чём он видит своё будущее дело? Но ответ и так был очевиден — чем обычно занимаются господа? Охоты, пиры, ристалища, судилища, праздники… Браки, союзы, войны — вполне хватит, чтобы не маяться со скуки. Похоже, его запас любопытства также истощился, во всяком случае, голоса он не подавал, так что я плавно и незаметно скатился в сон, словно сугроб, съезжающий с крыши.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 7. Происшествие — Baleset (Болешет)
Предыдущая глава
Ирчи
Поутру наш лагерь окутал холодный липкий туман. Все сгрудились у занимающегося костра, не стесняясь отбивающих судорожную дробь зубов и дрожания протянутых к огню рук; исключение составляли лишь Верек — он как ни в чём не бывало разбирал палатку, и твердынец — этот застыл недвижной глыбой, будто уже успел замёрзнуть насмерть, и посинел, казалось, ещё сильнее обычного. В конце концов я не выдержал и накинул ему на плечи свою доху — странно, что до этого не додумался Верек. А впрочем, может, и не странно — если так дальше пойдёт, то он и вовсе перекинет все заботы о своём драгоценном подопечном на мою скромную персону, пользуясь тем, что на меня Нерацу покамест не кидается, словно сорвавшийся с привязи пёс. С тем же успехом я мог бы набросить свою одёжку на камень — впрочем, тот едва ли вцепился бы в неё с такой силой, втягивая края вовнутрь.
читать дальшеПожертвовав доху, я тотчас раскаялся, что мог бы предложить её Инанне — впрочем, судя по не лишённому теплоты взгляду, который она на меня бросила, мой благородный порыв всё же не был напрасным — женщины млеют от широких жестов, даже если им самим от них никакого проку.
Теперь по обочинам дороги меж елей то и дело проступали каменные бока гор — то в отдалении, словно дрейфующие в туманном море корабли, то совсем близко, так что казалось, ещё немного, и они, шевельнувшись, заденут повозку. Дорога, отсыревшая, но ещё не размокшая окончательно, пружинила под ногами подобно недублёной коже, то забирая выше, то сползая в неглубокие ложбины — будто мы путешествовали не по горам, а по холмистой равнине, но я-то знал, что мы забираемся всё выше. Наконец туман рассеялся, и нашему взору открылась золотая долина, втекающая в узкую щель перевала. Перед спуском в неё Инанна застыла, придерживая раздуваемую ветром шаль, и у неё вырвалось:
— Какая красота! Доведётся ли мне ещё раз это увидеть…
Протягивая ей флягу с оставшимся с утра отваром, я бросил будто бы в пространство:
— Это смотря какой попадётся спутник жизни — с иным можно поглядеть и на более удивительные места…
Феньо тотчас подоспел с замечанием:
— Например, козий загон?
Меня охватило горячее желание от души ему врезать, но я подумал, что это может повредить сложившемуся в глазах Инанны благородному образу, и потому лишь снисходительно усмехнулся:
— Не тужи, дружище, удастся и тебе повидать что-нибудь получше.
Впрочем, Инанна едва ли его услышала — она уже обернулась к господину Вистану:
— Вот уж вам, наверно, довелось постранствовать, ведь у нас подобной учёностью не разживёшься.
— Ошибаетесь, — добродушно усмехнулся тот. — Всё, что я знаю, я обрёл не отходя и пары миль [1] от дома. А вот умом, конечно, уносился далёко — туда, где нога человека ещё не ступала, в те земли, которых, почитай, и нет на свете.
Долина казалась широкой, но это впечатление было обманчиво: склоны гор подпирали её бока, крутые, как у пиршественной чаши, и помещалось в ней немногим больше — иначе и здесь давным-давно поселились бы люди, а так они не брали на себя труда даже выгонять сюда скот. Мы не торопясь продвигались по постепенно сужающейся горловине, которую темнеющие тучи прикрывали, словно ладонью. Внезапно Инанна задрала голову к небу, вскинув руку:
— Снег пошёл!
— Пара снежинок — ещё не снег, — невозмутимо отозвался Эгир, по-видимому, давно заметивший парение редких пока снежинок. Краем глаза я заметил, как твердынец вздрогнул, застыв на тропе, словно заслышавший волчий вой конь.
— Для снега ещё слишком тепло, — резонно возразил Верек. — Наверно, это дождь…
Стоило ему сказать это, как с гор налетел порыв холодного ветра, хлестнув по лицу, будто выброшенная из зимней реки тряпка. Все невольно попятились, пытаясь укрыться за спинами мулов, которые нервно прядали ушами, стремясь избавиться от назойливых белых мух.
— Ничего, до настоящих снегопадов ещё далеко, — заверил я спутников, про себя думая, что если я ошибся, то придётся поворачивать назад, быть может, с полпути, пробираясь по куда менее приятным обледенелым склонам — об этом я и предупреждал господина Вистана с самого начала.
— Конечно, — неожиданно поддержал меня Верек, — немного снега нам даже на пользу — не придётся месить грязь.
Пусть его суждение и грешило неточностями, я стал бы последним, кто возьмётся ему на них указывать, и потому бодро добавил:
— Пойдёмте быстрее, как только окажемся за горой, она укроет нас от ветра.
Сказав это, я и сам порядком поступился истиной, но надо же было чем-нибудь подбодрить спутников.
Поднявшись в горловину, мы и впрямь разместились в скальной ложбине, где ветра почти не ощущалось — его ослабленные порывы походили на мощное дыхание зверя, притаившегося у входа в пещеру. Благодаря тому, что наша впадина располагалась высоко над тропой — на две сажени [2], не меньше — можно было не бояться, что за ночь под палатками скопятся лужи, а удобный пологий подъем, с двух сторон спускающийся к тропе, позволил без особых затруднений поднять наверх мулов с поклажей, хоть повозку, само собой, пришлось оставить внизу. А вот с хворостом здесь было значительно хуже — благо, предвидя это, мы запаслись им на последней стоянке, навалив его связки на тюки с провизией и палатками.
Чтобы завязать беседу, мне стоило бы рассказать что-нибудь весёлое, но на ум шли только происшествия с камнепадами да лавинами, так что вместо этого, вытягивая вдоль костра затёкшую ногу, я попросил господина Вистана:
— Не соблаговолите ли поведать нам о какой-нибудь несуществующей стране?
Тот охотно отозвался:
— Хорошо, тогда я расскажу вам о древней стране, которую некогда поглотила морская бездна [3]. Посреди окружённой морем долины, вроде той, через которую мы проехали, высился холм, опоясанный водными каналами, коих было пять, между ними стояли дома яркого кирпича, белого, красного и чёрного — самых причудливых расцветок, а на стенах блистал венец из звёзд сияющего металла. Меж диковинных деревьев бродили громадные, как эти скалы, звери с зубами с руку длиной…
Под эти побасёнки я задремал, подобно Феньо вчерашним вечером, и снились мне неведомые создания, которые то разрастались, сметая деревья на своём пути, то сжимались до размеров зайца, ныряли в горные потоки, а потом оборачивались оленями и расшвыривали горы огромными рогами. Я следовал за ними, спотыкаясь, ковыляя из последних сил, но отчего-то мне казалось жизненно необходимым не отстать — и потому я спешил следом за ними туда, откуда раздавался ритмичный бой копыт. Ноги скользили по заснеженному склону, и вот, оступившись, я угодил ступней в расщелину…
Разбудил меня Верек, похлопав по плечу — моя нога во сне сползла к костру, и её уже начало припекать даже сквозь отсыревшие обмотки. Оглянувшись, чтобы попенять Феньо, я обнаружил, что того нет рядом. Словно прочтя мои мысли, Верек спросил:
— Не знаешь, куда подевался Ньо?
— А разве он не спать пошёл? — брякнул я, туго соображая со сна — иначе бы сразу смекнул, что, будь он в нашей палатке, Верек бы его не искал.
— Я думал, он тут с тобой сидит, — ответил Верек, поглаживая бороду. — Давно его нет?
— Мне-то почём знать — когда я заснул, все ещё были у костра.
Признав мою правоту, Верек отошёл на дюжину шагов от лагеря, чтобы не перебудить спящих, и вполголоса позвал:
— Ньо, ты где?
— Пойду посмотрю с другой стороны, — предложил я. Сам-то я был уверен, что Феньо едва ли отошёл далеко и отлично нас слышит, а не отзывается лишь из вредности.
Однако Верек, похоже, так не считал: в его голосе, обычно невозмутимом, мне послышалась тень тревоги, когда он вновь позвал брата, на сей раз громче. Уверенный, что всех, кто не почивает мёртвым сном, он так и так уже разбудил, я тоже позвал в полный голос, спустившись почти до самой тропы:
— Феньо, ты где, дубина стоеросовая [4]? Если сейчас же не прекратишь валять дурака, я за себя не ручаюсь!
Впрочем, мои угрозы не особенно впечатлили приятеля: он по-прежнему не отзывался. С противоположного спуска раздавался удаляющийся зов Верека, отражаемый слабым эхом. Хоть я не желал себе в этом признаваться, тревога постепенно завладевала и мной самим, чему немало способствовали влажная тьма и смутные ночные звуки, будившие гулкую тишину. Если уж на то пошло, я никогда не боялся темноты или одиночества, но любому человеку сделается не по себе, когда он один среди нависающих над головой каменных громад — тут не стоит удивляться, если привидится то ориаш [5] [великан], то бубуш [6] [пещерный дух].
Достигнув тропы, я как раз двинулся по направлению к Вереку, когда монотонный призыв внезапно прервался возгласом:
— Ирчи, скорей сюда!
На сей раз в его голосе послышался неподдельный испуг, и едва ли не сильнее этого меня встревожило то, что Верек вообще обратился ко мне за помощью: до этого я пребывал в полной уверенности, что скорее красный снег пойдёт [7], чем он снизойдёт до этого. Потому-то я не ужаснулся, когда, подбежав, увидел подле опустившегося на колени Верека недвижное тело своего друга, распростёртое на камнях — я уже ожидал чего-то подобного. Верек приподнял его голову, по всему пытаясь обнаружить признаки жизни; не теряя времени даром, я схватился за запястье Феньо и тотчас выдохнул с облегчением:
— Живой. Но сердце бьётся слабо.
— Само собой — он ведь без сознания, — отрезал Верек. Нам не требовалось долгих соображений, чтобы понять, что стряслось с Феньо: было ясно как день, что, отойдя от костра по нужде, он в кромешной тьме промахнулся мимо спуска на тропу и оступился, грохнувшись вниз. Теперь всё та же непроглядная темнота не давала возможности понять, насколько сильно он разбился: видно было лишь, как поперёк лба темнеет струйка крови.
Сверху прозвучал оклик Эгира:
— Что там у вас стряслось?
— Феньо свалился и расшибся, похоже, — крикнул в ответ Верек, явно раздираемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, он не мог не признать, что без помощи нам не обойтись, с другой же — досадовал на то, что теперь придётся объяснять всем и каждому, что случилось, при том, что он и сам пока понятия не имеет, насколько серьёзный оборот приняло дело. От палатки послышался приглушенный голос Вистана, перемежаемый ответами его слуги — хоть отсюда было не разобрать ни слова, ясно было, что они обсуждают случившееся.
— Я сейчас принесу свет! — раздался голос Инанны, и тотчас по скалам над нами заплясали отсветы огня: видимо, она принялась раздувать тлеющие угли, чтобы соорудить подобие факела.
— Вы там поосторожнее, — бросил я в пустоту, заслышав быстро спускающиеся шаги. — Не хватало, чтобы ещё кто-нибудь сверзился. — Однако вместо Инанны или Эгира рядом с нами бледным видением возник закутанный в плащ твердынец — ни дать ни взять летучая мышь.
Мы с Вереком уже прилаживались, как бы снести Феньо наверх, к костру, но Нерацу велел:
— Оставьте, дайте я посмотрю.
— Ты? — вырвалось у меня — тут уж было не до всяческих изъявлений почтения, когда я с перепугу едва ли не начисто позабыл валашский. Не то чтобы я всерьёз верил, что твердынец хочет причинить вред Феньо — зачем ему это, спрашивается? — но всё же за свою жизнь я навидался таких вот доброхотов-всезнаек, после помощи которых пустячное увечье превращается в недуг, с которым человек мается не один год.
— Мой приёмный отец — лекарь Твердыни, — заявил Нерацу не без гордости, по которой я понял, что у них это звание не из последних. Впрочем, мог ли быть у такого вот, как его там называл Верек — принца? — обыденный отец, как у нашего брата?
— А вы уверены, господин, — вернулся я к более подобающему обращению, — что у людей, гм, всё так же устроено?
— Я не собираюсь его резать, чтобы проверить, — сверкнул на меня глазами твердынец, сдвигая капюшон на спину.
Я с сомнением взглянул на Верека: что тот скажет — в конце концов, это его брат. Судя по выражению, застывшему на его лице, он сам порядком сомневался в том, насколько хороша эта идея, однако бросил срывающимся от напряжения голосом:
— Не мешай господину Нерацу, — и посторонился.
Твердынец ловким движением прихватил волосы в хвост концами золотой ленты и принялся за дело, опустив ладони на бесчувственное тело Феньо — то ли глаза у него были, как у кошки, то ли при осмотре он вовсе в них не нуждался. Сперва он едва коснулся шеи, затем взялся за руку, ощупывая ее от плеча к запястью с такой осторожностью, словно держал в руках новорождённого младенца. Подобная бережность несколько умалила нашу бдительность, так что Верек сумел расслабиться настолько, чтобы перейти к упрёкам:
— Как же ты за ним не доглядел?
— Твой брат — здоровый лоб, — отозвался я — всё так же шёпотом, чтобы не отвлекать твердынца. — Он меня ещё и постарше будет. Откуда мне было знать, что за ним нужен присмотр, словно за новорождённым козлёнком? Между прочим, у меня вот чуть нога не поджарилась, и хоть бы кто заметил… — отбрёхиваясь подобным образом, я отлично понимал, что на самом деле обвинения Верека обращены к нему же самому — это себе он не мог простить, что брат попал в беду по его недосмотру. Потому я уже хотел было заверить его, что ничьей вины в этом нет — такое просто случается — когда Нерацу вновь поднял голову, чтобы сообщить:
— Рука сломана выше локтя, и нога… — не найдя слова, он показал на себе, коснувшись щиколотки ребром ладони. После этого он на некоторое время затих, так что Инанна успела спуститься с горящей головёшкой, а следом за ней — Эгир с котелком. По-прежнему не говоря ни слова, твердынец извлёк из поясной сумы полоску ткани, оторвал кусок и, смочив в принесённом Эгиром тепловатом отваре, протёр ссадину на виске Феньо. Затем он наконец заговорил — мы только этого и дожидались, сгрудившись в неподвижности, словно вытесанные из дерева истуканы.
— С рукой и ногой ничего страшного, а вот с головой пока неясно — надо дождаться, пока он придёт в сознание, тогда будет видно.
— Наверно, надо бы приложить что-нибудь холодное, — предложил я, предвидя, что мне тотчас сообщат, куда я могу пойти со своими доморощенными суждениями. Однако Нерацу лишь бросил на меня ничего не выражающий взгляд и признал:
— Вода из ручья подойдёт. А ещё нужны прямые палки, чтобы… — вновь не находя слов, он опять похлопал себя по щиколотке — по счастью, это-то было понятно и без слов.
Пока я набирал ледяную воду в мехи, Верек отправился поискать ровных палок для лубка, а Эгир — за верёвкой. Нерацу уже привязывал дощечки поверх штанины Феньо, когда тот пришёл в себя — застонал и потянулся к голове, по счастью, здоровой рукой. Твердынец тотчас извлёк из той же сумы небольшую фляжку — не долблёную, как моя, а из чистого серебра — и приложил к губам Феньо.
— Говорят, что при таких увечьях брагу лучше не пить, — вмешался я. — Она здорово в голову даёт, а ему, можно сказать, и так уже стукнуло…
— Это уменьшит боль, — кратко бросил он. И впрямь, спустя некоторое время после того, как Феньо испил из фляги, его будто бы начало клонить в сон, так что твердынец без помех наложил лубки и на руку, а когда мы с Вереком подняли Феньо, чтобы перетащить в палатку, он уже вновь провалился в беспамятство.
***
Лишь когда Феньо оказался в палатке с присматривающим за ним твердынцем, а Эгир с Инанной удались в свою, нам с Вереком вновь удалось перекинуться словечком перед разворошённым костром.
— Как думаешь, дотянет он до Керитешфалу [8]? — изрёк я, в общем-то, и не рассчитывая на ответ.
— Ты ведь слышал господина Нерацу, — отстранённо бросил Верек.
— А если нет, — продолжал я, несмотря на его явное нежелание развивать эту тему, — нужно возвращаться в Вёрёшвар, пока не выпал снег, а то потом пробираться будет ещё труднее.
— Это невозможно, — мотнул головой Верек, словно отгоняя докучливую мысль. — Господину Нерацу необходимо попасть в Цитадель.
— И что ж нам теперь, в лепёшку ради него разбиться? — не выдержал я. — Быть может, он будет так любезен, что обернётся птицей и перелетит через горы без нашего участия — ведь лекарем он уже обернулся?
Сказать по правде, будь я на месте Верека, так точно высказался бы не самым лестным для собеседника образом: и без того нелёгких дум выше крыши, так ещё и этот комар не даёт покоя — но он лишь бросил, словно заклиная самого себя:
— Быть может, утром Феньо станет лучше, — и одно это «быть может» сказало о том, что он на самом деле об этом думает, куда больше любых признаний. Это меня наконец настолько усовестило, что я и сам признал:
— Твоя правда, утро покажет.
Кемисэ
Когда-то давно Рэу рассказывал мне, сколь странное чувство порой охватывает лекаря, бдящего у ложа больного: будто в безмолвии компанию ему составляет сам недуг, который, пока спит человек, обретает собственную жизнь и форму, и может, отделившись от измождённой оболочки, подняться, чтобы взглянуть прямо в глаза врачевателю. В такие-то мгновения — говорил он, — и понимаешь, суждено ли оправиться человеку, или же его хворь будет всякую ночь разрастаться, пока не останется ничего, кроме неё. Болезнь сушит не только тело, но и душу — выпивает её по капле, и порой от неё ничего не остаётся прежде, чем сдастся тело.
Я, помнится, тогда сказал, что сам хочу стать лекарем Твердыни, сменив его на этом посту, а Рэу посмотрел на меня почти со страхом, ответив: «Нет, это не твоя стезя». А где бы я был сейчас, если бы он, признав за мной такое право, принялся учить меня всерьёз, готовя в свои преемники? Уж явно не здесь, рядом с этим пареньком — наутро ему наверняка будет казаться, что у него в теле нет ни единой целой кости, и придётся дать ему ещё макового отвара.
Сейчас я чувствую к нему жалость, хотя сложно было представить это вчера, когда он будил во мне лишь раздражение. Так всегда бывает, когда чьё-то бедствие неожиданно играет на руку тебе самому — виноватое облегчение, покаянное ликование. Ведь его, этого братца-лиса, который вместо сметаны получил на свою долю капкан, придётся вернуть обратно в отчий дом — в этом и сам Рэу не мог бы со мной поспорить — и кому, как не его настырному брату, это осуществить?
Таким образом я избавлюсь от обоих — и пусть я не в силах не радоваться этому, не порицать себя за это я тоже не могу. Разве бывает, чтобы судьба исполняла твои заветные упования, в которых ты не смел признаться даже самому себе? И не придётся ли расплачиваться за это в дальнейшем? Но я перестал думать о последствиях в тот самый миг, когда покинул дом, предпочтя неведомые угрозы близким и знакомым страхам.
Примечания:
[1] Старая венгерская миля (mérföld) существенно отличается как от старой австрийской (венской) мили (около 7,5 км.), так и от новой венгерской мили (8353,6 м.), составляя более 11 км. (11 376 м.). Мера длины имеет итальяно-романское происхождение, точно использовалась в XIII веке, более древних венгерских единиц измерения больших расстояний мы не нашли.
[2] Сажень – мы имели в виду маховую сажень (около 1,8 м.), то бишь высота – около 4 м. Венгры того времени могли пользоваться единицами длины греческого происхождения: оргией (orgia, или ől) или клафтером (klafter), которые в зависимости от времени и местности сильно различались (от 1,8 до 3,1 – королевский эталон. Мы имели в виду пожоньский клафтер (то бишь словацкий: Пожонь – старое название Братиславы) – 1,9 м.
[3] Вистан повествует спутникам об Атлантиде, почерпнув сведения о ней из трудов античных авторов.
[4] Дубина стоеросовая – tuskó (тушко) – в пер. с венг. «дубина, чурбан». Расширяем диапазон венгерских ругательств :-)
[5] Великаны (óriások) – мифические обитатели Среднего Мира, живут в горах, бывают добрыми и злыми.
[6] Бубуш (bubus), также мумуш (mumus) – пещерный дух, маленькое создание, живущее в пещере.
[7] Скорее красный снег пойдёт – венгерская идиома, вроде нашей «Когда рак на горе свистнет».
[8] Керитешфалу (keritésfalu) – название ближайшего населённого пункта, переводится с венгерского как «деревня с забором».
Следующая глава
Ирчи
Поутру наш лагерь окутал холодный липкий туман. Все сгрудились у занимающегося костра, не стесняясь отбивающих судорожную дробь зубов и дрожания протянутых к огню рук; исключение составляли лишь Верек — он как ни в чём не бывало разбирал палатку, и твердынец — этот застыл недвижной глыбой, будто уже успел замёрзнуть насмерть, и посинел, казалось, ещё сильнее обычного. В конце концов я не выдержал и накинул ему на плечи свою доху — странно, что до этого не додумался Верек. А впрочем, может, и не странно — если так дальше пойдёт, то он и вовсе перекинет все заботы о своём драгоценном подопечном на мою скромную персону, пользуясь тем, что на меня Нерацу покамест не кидается, словно сорвавшийся с привязи пёс. С тем же успехом я мог бы набросить свою одёжку на камень — впрочем, тот едва ли вцепился бы в неё с такой силой, втягивая края вовнутрь.
читать дальшеПожертвовав доху, я тотчас раскаялся, что мог бы предложить её Инанне — впрочем, судя по не лишённому теплоты взгляду, который она на меня бросила, мой благородный порыв всё же не был напрасным — женщины млеют от широких жестов, даже если им самим от них никакого проку.
Теперь по обочинам дороги меж елей то и дело проступали каменные бока гор — то в отдалении, словно дрейфующие в туманном море корабли, то совсем близко, так что казалось, ещё немного, и они, шевельнувшись, заденут повозку. Дорога, отсыревшая, но ещё не размокшая окончательно, пружинила под ногами подобно недублёной коже, то забирая выше, то сползая в неглубокие ложбины — будто мы путешествовали не по горам, а по холмистой равнине, но я-то знал, что мы забираемся всё выше. Наконец туман рассеялся, и нашему взору открылась золотая долина, втекающая в узкую щель перевала. Перед спуском в неё Инанна застыла, придерживая раздуваемую ветром шаль, и у неё вырвалось:
— Какая красота! Доведётся ли мне ещё раз это увидеть…
Протягивая ей флягу с оставшимся с утра отваром, я бросил будто бы в пространство:
— Это смотря какой попадётся спутник жизни — с иным можно поглядеть и на более удивительные места…
Феньо тотчас подоспел с замечанием:
— Например, козий загон?
Меня охватило горячее желание от души ему врезать, но я подумал, что это может повредить сложившемуся в глазах Инанны благородному образу, и потому лишь снисходительно усмехнулся:
— Не тужи, дружище, удастся и тебе повидать что-нибудь получше.
Впрочем, Инанна едва ли его услышала — она уже обернулась к господину Вистану:
— Вот уж вам, наверно, довелось постранствовать, ведь у нас подобной учёностью не разживёшься.
— Ошибаетесь, — добродушно усмехнулся тот. — Всё, что я знаю, я обрёл не отходя и пары миль [1] от дома. А вот умом, конечно, уносился далёко — туда, где нога человека ещё не ступала, в те земли, которых, почитай, и нет на свете.
Долина казалась широкой, но это впечатление было обманчиво: склоны гор подпирали её бока, крутые, как у пиршественной чаши, и помещалось в ней немногим больше — иначе и здесь давным-давно поселились бы люди, а так они не брали на себя труда даже выгонять сюда скот. Мы не торопясь продвигались по постепенно сужающейся горловине, которую темнеющие тучи прикрывали, словно ладонью. Внезапно Инанна задрала голову к небу, вскинув руку:
— Снег пошёл!
— Пара снежинок — ещё не снег, — невозмутимо отозвался Эгир, по-видимому, давно заметивший парение редких пока снежинок. Краем глаза я заметил, как твердынец вздрогнул, застыв на тропе, словно заслышавший волчий вой конь.
— Для снега ещё слишком тепло, — резонно возразил Верек. — Наверно, это дождь…
Стоило ему сказать это, как с гор налетел порыв холодного ветра, хлестнув по лицу, будто выброшенная из зимней реки тряпка. Все невольно попятились, пытаясь укрыться за спинами мулов, которые нервно прядали ушами, стремясь избавиться от назойливых белых мух.
— Ничего, до настоящих снегопадов ещё далеко, — заверил я спутников, про себя думая, что если я ошибся, то придётся поворачивать назад, быть может, с полпути, пробираясь по куда менее приятным обледенелым склонам — об этом я и предупреждал господина Вистана с самого начала.
— Конечно, — неожиданно поддержал меня Верек, — немного снега нам даже на пользу — не придётся месить грязь.
Пусть его суждение и грешило неточностями, я стал бы последним, кто возьмётся ему на них указывать, и потому бодро добавил:
— Пойдёмте быстрее, как только окажемся за горой, она укроет нас от ветра.
Сказав это, я и сам порядком поступился истиной, но надо же было чем-нибудь подбодрить спутников.
Поднявшись в горловину, мы и впрямь разместились в скальной ложбине, где ветра почти не ощущалось — его ослабленные порывы походили на мощное дыхание зверя, притаившегося у входа в пещеру. Благодаря тому, что наша впадина располагалась высоко над тропой — на две сажени [2], не меньше — можно было не бояться, что за ночь под палатками скопятся лужи, а удобный пологий подъем, с двух сторон спускающийся к тропе, позволил без особых затруднений поднять наверх мулов с поклажей, хоть повозку, само собой, пришлось оставить внизу. А вот с хворостом здесь было значительно хуже — благо, предвидя это, мы запаслись им на последней стоянке, навалив его связки на тюки с провизией и палатками.
Чтобы завязать беседу, мне стоило бы рассказать что-нибудь весёлое, но на ум шли только происшествия с камнепадами да лавинами, так что вместо этого, вытягивая вдоль костра затёкшую ногу, я попросил господина Вистана:
— Не соблаговолите ли поведать нам о какой-нибудь несуществующей стране?
Тот охотно отозвался:
— Хорошо, тогда я расскажу вам о древней стране, которую некогда поглотила морская бездна [3]. Посреди окружённой морем долины, вроде той, через которую мы проехали, высился холм, опоясанный водными каналами, коих было пять, между ними стояли дома яркого кирпича, белого, красного и чёрного — самых причудливых расцветок, а на стенах блистал венец из звёзд сияющего металла. Меж диковинных деревьев бродили громадные, как эти скалы, звери с зубами с руку длиной…
Под эти побасёнки я задремал, подобно Феньо вчерашним вечером, и снились мне неведомые создания, которые то разрастались, сметая деревья на своём пути, то сжимались до размеров зайца, ныряли в горные потоки, а потом оборачивались оленями и расшвыривали горы огромными рогами. Я следовал за ними, спотыкаясь, ковыляя из последних сил, но отчего-то мне казалось жизненно необходимым не отстать — и потому я спешил следом за ними туда, откуда раздавался ритмичный бой копыт. Ноги скользили по заснеженному склону, и вот, оступившись, я угодил ступней в расщелину…
Разбудил меня Верек, похлопав по плечу — моя нога во сне сползла к костру, и её уже начало припекать даже сквозь отсыревшие обмотки. Оглянувшись, чтобы попенять Феньо, я обнаружил, что того нет рядом. Словно прочтя мои мысли, Верек спросил:
— Не знаешь, куда подевался Ньо?
— А разве он не спать пошёл? — брякнул я, туго соображая со сна — иначе бы сразу смекнул, что, будь он в нашей палатке, Верек бы его не искал.
— Я думал, он тут с тобой сидит, — ответил Верек, поглаживая бороду. — Давно его нет?
— Мне-то почём знать — когда я заснул, все ещё были у костра.
Признав мою правоту, Верек отошёл на дюжину шагов от лагеря, чтобы не перебудить спящих, и вполголоса позвал:
— Ньо, ты где?
— Пойду посмотрю с другой стороны, — предложил я. Сам-то я был уверен, что Феньо едва ли отошёл далеко и отлично нас слышит, а не отзывается лишь из вредности.
Однако Верек, похоже, так не считал: в его голосе, обычно невозмутимом, мне послышалась тень тревоги, когда он вновь позвал брата, на сей раз громче. Уверенный, что всех, кто не почивает мёртвым сном, он так и так уже разбудил, я тоже позвал в полный голос, спустившись почти до самой тропы:
— Феньо, ты где, дубина стоеросовая [4]? Если сейчас же не прекратишь валять дурака, я за себя не ручаюсь!
Впрочем, мои угрозы не особенно впечатлили приятеля: он по-прежнему не отзывался. С противоположного спуска раздавался удаляющийся зов Верека, отражаемый слабым эхом. Хоть я не желал себе в этом признаваться, тревога постепенно завладевала и мной самим, чему немало способствовали влажная тьма и смутные ночные звуки, будившие гулкую тишину. Если уж на то пошло, я никогда не боялся темноты или одиночества, но любому человеку сделается не по себе, когда он один среди нависающих над головой каменных громад — тут не стоит удивляться, если привидится то ориаш [5] [великан], то бубуш [6] [пещерный дух].
Достигнув тропы, я как раз двинулся по направлению к Вереку, когда монотонный призыв внезапно прервался возгласом:
— Ирчи, скорей сюда!
На сей раз в его голосе послышался неподдельный испуг, и едва ли не сильнее этого меня встревожило то, что Верек вообще обратился ко мне за помощью: до этого я пребывал в полной уверенности, что скорее красный снег пойдёт [7], чем он снизойдёт до этого. Потому-то я не ужаснулся, когда, подбежав, увидел подле опустившегося на колени Верека недвижное тело своего друга, распростёртое на камнях — я уже ожидал чего-то подобного. Верек приподнял его голову, по всему пытаясь обнаружить признаки жизни; не теряя времени даром, я схватился за запястье Феньо и тотчас выдохнул с облегчением:
— Живой. Но сердце бьётся слабо.
— Само собой — он ведь без сознания, — отрезал Верек. Нам не требовалось долгих соображений, чтобы понять, что стряслось с Феньо: было ясно как день, что, отойдя от костра по нужде, он в кромешной тьме промахнулся мимо спуска на тропу и оступился, грохнувшись вниз. Теперь всё та же непроглядная темнота не давала возможности понять, насколько сильно он разбился: видно было лишь, как поперёк лба темнеет струйка крови.
Сверху прозвучал оклик Эгира:
— Что там у вас стряслось?
— Феньо свалился и расшибся, похоже, — крикнул в ответ Верек, явно раздираемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, он не мог не признать, что без помощи нам не обойтись, с другой же — досадовал на то, что теперь придётся объяснять всем и каждому, что случилось, при том, что он и сам пока понятия не имеет, насколько серьёзный оборот приняло дело. От палатки послышался приглушенный голос Вистана, перемежаемый ответами его слуги — хоть отсюда было не разобрать ни слова, ясно было, что они обсуждают случившееся.
— Я сейчас принесу свет! — раздался голос Инанны, и тотчас по скалам над нами заплясали отсветы огня: видимо, она принялась раздувать тлеющие угли, чтобы соорудить подобие факела.
— Вы там поосторожнее, — бросил я в пустоту, заслышав быстро спускающиеся шаги. — Не хватало, чтобы ещё кто-нибудь сверзился. — Однако вместо Инанны или Эгира рядом с нами бледным видением возник закутанный в плащ твердынец — ни дать ни взять летучая мышь.
Мы с Вереком уже прилаживались, как бы снести Феньо наверх, к костру, но Нерацу велел:
— Оставьте, дайте я посмотрю.
— Ты? — вырвалось у меня — тут уж было не до всяческих изъявлений почтения, когда я с перепугу едва ли не начисто позабыл валашский. Не то чтобы я всерьёз верил, что твердынец хочет причинить вред Феньо — зачем ему это, спрашивается? — но всё же за свою жизнь я навидался таких вот доброхотов-всезнаек, после помощи которых пустячное увечье превращается в недуг, с которым человек мается не один год.
— Мой приёмный отец — лекарь Твердыни, — заявил Нерацу не без гордости, по которой я понял, что у них это звание не из последних. Впрочем, мог ли быть у такого вот, как его там называл Верек — принца? — обыденный отец, как у нашего брата?
— А вы уверены, господин, — вернулся я к более подобающему обращению, — что у людей, гм, всё так же устроено?
— Я не собираюсь его резать, чтобы проверить, — сверкнул на меня глазами твердынец, сдвигая капюшон на спину.
Я с сомнением взглянул на Верека: что тот скажет — в конце концов, это его брат. Судя по выражению, застывшему на его лице, он сам порядком сомневался в том, насколько хороша эта идея, однако бросил срывающимся от напряжения голосом:
— Не мешай господину Нерацу, — и посторонился.
Твердынец ловким движением прихватил волосы в хвост концами золотой ленты и принялся за дело, опустив ладони на бесчувственное тело Феньо — то ли глаза у него были, как у кошки, то ли при осмотре он вовсе в них не нуждался. Сперва он едва коснулся шеи, затем взялся за руку, ощупывая ее от плеча к запястью с такой осторожностью, словно держал в руках новорождённого младенца. Подобная бережность несколько умалила нашу бдительность, так что Верек сумел расслабиться настолько, чтобы перейти к упрёкам:
— Как же ты за ним не доглядел?
— Твой брат — здоровый лоб, — отозвался я — всё так же шёпотом, чтобы не отвлекать твердынца. — Он меня ещё и постарше будет. Откуда мне было знать, что за ним нужен присмотр, словно за новорождённым козлёнком? Между прочим, у меня вот чуть нога не поджарилась, и хоть бы кто заметил… — отбрёхиваясь подобным образом, я отлично понимал, что на самом деле обвинения Верека обращены к нему же самому — это себе он не мог простить, что брат попал в беду по его недосмотру. Потому я уже хотел было заверить его, что ничьей вины в этом нет — такое просто случается — когда Нерацу вновь поднял голову, чтобы сообщить:
— Рука сломана выше локтя, и нога… — не найдя слова, он показал на себе, коснувшись щиколотки ребром ладони. После этого он на некоторое время затих, так что Инанна успела спуститься с горящей головёшкой, а следом за ней — Эгир с котелком. По-прежнему не говоря ни слова, твердынец извлёк из поясной сумы полоску ткани, оторвал кусок и, смочив в принесённом Эгиром тепловатом отваре, протёр ссадину на виске Феньо. Затем он наконец заговорил — мы только этого и дожидались, сгрудившись в неподвижности, словно вытесанные из дерева истуканы.
— С рукой и ногой ничего страшного, а вот с головой пока неясно — надо дождаться, пока он придёт в сознание, тогда будет видно.
— Наверно, надо бы приложить что-нибудь холодное, — предложил я, предвидя, что мне тотчас сообщат, куда я могу пойти со своими доморощенными суждениями. Однако Нерацу лишь бросил на меня ничего не выражающий взгляд и признал:
— Вода из ручья подойдёт. А ещё нужны прямые палки, чтобы… — вновь не находя слов, он опять похлопал себя по щиколотке — по счастью, это-то было понятно и без слов.
Пока я набирал ледяную воду в мехи, Верек отправился поискать ровных палок для лубка, а Эгир — за верёвкой. Нерацу уже привязывал дощечки поверх штанины Феньо, когда тот пришёл в себя — застонал и потянулся к голове, по счастью, здоровой рукой. Твердынец тотчас извлёк из той же сумы небольшую фляжку — не долблёную, как моя, а из чистого серебра — и приложил к губам Феньо.
— Говорят, что при таких увечьях брагу лучше не пить, — вмешался я. — Она здорово в голову даёт, а ему, можно сказать, и так уже стукнуло…
— Это уменьшит боль, — кратко бросил он. И впрямь, спустя некоторое время после того, как Феньо испил из фляги, его будто бы начало клонить в сон, так что твердынец без помех наложил лубки и на руку, а когда мы с Вереком подняли Феньо, чтобы перетащить в палатку, он уже вновь провалился в беспамятство.
***
Лишь когда Феньо оказался в палатке с присматривающим за ним твердынцем, а Эгир с Инанной удались в свою, нам с Вереком вновь удалось перекинуться словечком перед разворошённым костром.
— Как думаешь, дотянет он до Керитешфалу [8]? — изрёк я, в общем-то, и не рассчитывая на ответ.
— Ты ведь слышал господина Нерацу, — отстранённо бросил Верек.
— А если нет, — продолжал я, несмотря на его явное нежелание развивать эту тему, — нужно возвращаться в Вёрёшвар, пока не выпал снег, а то потом пробираться будет ещё труднее.
— Это невозможно, — мотнул головой Верек, словно отгоняя докучливую мысль. — Господину Нерацу необходимо попасть в Цитадель.
— И что ж нам теперь, в лепёшку ради него разбиться? — не выдержал я. — Быть может, он будет так любезен, что обернётся птицей и перелетит через горы без нашего участия — ведь лекарем он уже обернулся?
Сказать по правде, будь я на месте Верека, так точно высказался бы не самым лестным для собеседника образом: и без того нелёгких дум выше крыши, так ещё и этот комар не даёт покоя — но он лишь бросил, словно заклиная самого себя:
— Быть может, утром Феньо станет лучше, — и одно это «быть может» сказало о том, что он на самом деле об этом думает, куда больше любых признаний. Это меня наконец настолько усовестило, что я и сам признал:
— Твоя правда, утро покажет.
Кемисэ
Когда-то давно Рэу рассказывал мне, сколь странное чувство порой охватывает лекаря, бдящего у ложа больного: будто в безмолвии компанию ему составляет сам недуг, который, пока спит человек, обретает собственную жизнь и форму, и может, отделившись от измождённой оболочки, подняться, чтобы взглянуть прямо в глаза врачевателю. В такие-то мгновения — говорил он, — и понимаешь, суждено ли оправиться человеку, или же его хворь будет всякую ночь разрастаться, пока не останется ничего, кроме неё. Болезнь сушит не только тело, но и душу — выпивает её по капле, и порой от неё ничего не остаётся прежде, чем сдастся тело.
Я, помнится, тогда сказал, что сам хочу стать лекарем Твердыни, сменив его на этом посту, а Рэу посмотрел на меня почти со страхом, ответив: «Нет, это не твоя стезя». А где бы я был сейчас, если бы он, признав за мной такое право, принялся учить меня всерьёз, готовя в свои преемники? Уж явно не здесь, рядом с этим пареньком — наутро ему наверняка будет казаться, что у него в теле нет ни единой целой кости, и придётся дать ему ещё макового отвара.
Сейчас я чувствую к нему жалость, хотя сложно было представить это вчера, когда он будил во мне лишь раздражение. Так всегда бывает, когда чьё-то бедствие неожиданно играет на руку тебе самому — виноватое облегчение, покаянное ликование. Ведь его, этого братца-лиса, который вместо сметаны получил на свою долю капкан, придётся вернуть обратно в отчий дом — в этом и сам Рэу не мог бы со мной поспорить — и кому, как не его настырному брату, это осуществить?
Таким образом я избавлюсь от обоих — и пусть я не в силах не радоваться этому, не порицать себя за это я тоже не могу. Разве бывает, чтобы судьба исполняла твои заветные упования, в которых ты не смел признаться даже самому себе? И не придётся ли расплачиваться за это в дальнейшем? Но я перестал думать о последствиях в тот самый миг, когда покинул дом, предпочтя неведомые угрозы близким и знакомым страхам.
Примечания:
[1] Старая венгерская миля (mérföld) существенно отличается как от старой австрийской (венской) мили (около 7,5 км.), так и от новой венгерской мили (8353,6 м.), составляя более 11 км. (11 376 м.). Мера длины имеет итальяно-романское происхождение, точно использовалась в XIII веке, более древних венгерских единиц измерения больших расстояний мы не нашли.
[2] Сажень – мы имели в виду маховую сажень (около 1,8 м.), то бишь высота – около 4 м. Венгры того времени могли пользоваться единицами длины греческого происхождения: оргией (orgia, или ől) или клафтером (klafter), которые в зависимости от времени и местности сильно различались (от 1,8 до 3,1 – королевский эталон. Мы имели в виду пожоньский клафтер (то бишь словацкий: Пожонь – старое название Братиславы) – 1,9 м.
[3] Вистан повествует спутникам об Атлантиде, почерпнув сведения о ней из трудов античных авторов.
[4] Дубина стоеросовая – tuskó (тушко) – в пер. с венг. «дубина, чурбан». Расширяем диапазон венгерских ругательств :-)
[5] Великаны (óriások) – мифические обитатели Среднего Мира, живут в горах, бывают добрыми и злыми.
[6] Бубуш (bubus), также мумуш (mumus) – пещерный дух, маленькое создание, живущее в пещере.
[7] Скорее красный снег пойдёт – венгерская идиома, вроде нашей «Когда рак на горе свистнет».
[8] Керитешфалу (keritésfalu) – название ближайшего населённого пункта, переводится с венгерского как «деревня с забором».
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 6. Вёрёшвар – Vörösvár
Предыдущая глава
Ирчи
К полудню мы уже укрылись за шершавой шкурой крепости Вёрёшвар — стража Подковы. С Анвером мы распрощались прямо за воротами: каравану предстояло проталкиваться сквозь узкие улочки к торгу, нам же — мимо крепости, к постоялому двору.
— Как знать, когда теперь свидимся, — по обычаю вздохнул Анвер.
— Известно, когда — грядущей весной, — осклабился я в ответ.
— Ты так далеко-то не загадывай, — упрекнул меня суеверный купец.
— А что со мной может случиться — разве что на перевале замёрзну, — брякнул я привычную шутку: всякий, кто имел со мной дело, знал, что уж что-что, а это мне не грозит.
читать дальше***
Крепость примостилась на пригорке, будто хищная птица. Теперь её окна были темны, но я помнил, как в сумерках узкий, словно бойница, проем, светится недобрым красным глазом. Всех мимохожих будто пригибал к земле вид этой громады, и только Нерацу, замешкавшись, задрал голову — наверняка мысленно сравнивал с собственным домом. Я тоже приотстал, зная, как легко непривычному затеряться в здешних улочках, и ищи его потом полдня.
— Там сидит ишпан Тáрхачи, — пояснил я твердынцу, указывая на замок. — Род у него не особенно знатный, но он хороший воин, потому и был поставлен сюда охранять эти ворота. Конечно, Вёрёшвар не так силен, как ваша Твердыня, но тому, кто захочет прорваться на перевал силой, придётся немало повозиться.
Твердынец бросил на меня изумлённый взгляд, словно дивясь, как это я прочёл его помыслы.
Наш путь лежал на постоялый двор, расположенный под городской стеной. Сам я обычно останавливался на другом, ближе к рынку — там и повеселее, и подешевле — но тут тон задавал Верек, который готов был выложить лишнюю монету, лишь бы избежать суеты переполненной гостиницы. Увидев её вывеску — лежащего перед пещерой многоглавого змея — я невольно фыркнул, чем заслужил осуждающий взгляд Верека и удивлённый — твердынца. Я бы с удовольствием пояснил, в чём тут соль, но не сообщать же ему, что в народной молве он сам и его сородичи предстают чем-то вроде этого чудища — тут Верек уж точно недовольными взглядами не ограничится.
***
Запасы, малость поиздержавшиеся по пути до города, требовали пополнения, так что мы с Вереком отправились на местный торг. В душе я надеялся, что Инанна пойдёт с нами, и я буду водить её по рядам, показывая всякие заморские диковины, словно записной завсегдатай, но она выразила желание остаться с господином Вистаном, Эгиром и твердынцем, которого Верек велел стеречь младшему брату.
— Да ладно тебе, — канючил нам вслед Феньо. — Куда он денется, право слово, когда он сам шагу ступить боится!
— Ты слышал, что сказал отец, — отрубил безжалостный Верек.
— Быть в Вёрёшваре — и не посетить торг! — без особой надежды на успех продолжал Феньо. — Можно сказать, я только ради этого с вами и отправился…
— Ещё наболтаешься по всяким торгам и рынкам — тошно будет, — несколько мягче отозвался Верек, но, несмотря на сочувствие в голосе, ясно было, что решения он не изменит.
***
Бродя с Вереком по рядам, я делал вид, будто всецело поглощён закупкой провизии, а сам нет-нет, да и поглядывал по сторонам — не секрет, что я хотел найти что-нибудь в подарок для Инанны. Я-то подумывал о гребне — тут и впрямь попадались совершенно чỳдные, но вот беда — к тем, что были особенно хороши, не стоило и прицениваться: ушла бы половина полученного от господина Вистана вознаграждения, а про запас надо хоть что-нибудь да оставить, пусть теперь, когда Феньо с Вереком тоже собрались зимовать в Паннонии, будущее виделось мне более определённым. Однако вместо гребня мне на глаза попался прилавок с шалями дивных расцветок — по тёмной шерсти вился узор из рыжих, красных, травяно-зелёных ниток. Приотстав от Верека, я принялся прицениваться; торговец оказался на диво сговорчивым, так что вскоре я засовывал пухлый свёрток за пазуху, а всё моё серебро осталось при мне.
Хоть я и старался не светить покупкой перед Вереком, он всё-таки приметил и бросил с ехидцей:
— Для братишки, что ли, гостинец?
— А тебе, что ли, завидно? — буркнул я под нос, предоставив ему самому решать, расслышал он или нет.
Как только мы возвратились в корчму, я тотчас преподнёс подарок Инанне — она приняла подношение сдержаннее, чем мне мечталось, но всё же тотчас накинула шаль на голову, и я убедился, что не ошибся в выборе.
***
Ночью, в отличие от привычных мне постоялых дворов, здесь и впрямь стояла непостижимая тишина — такой можно ожидать разве что в горах, у одинокого костра. Мне даже стало не по себе от этой темноты, напоённой дыханием спящих, так что я решил пройтись. Едва выйдя за порог, я застыл, глядя на то, как высоко над окнами домов, подобно ещё одной зловещей звезде, мерцает красный глаз замка Вёрёш [1]. По стенам виднелось немало огней — одни застыли в сосредоточенном сиянии, другие пребывали в движении, словно неустанно копошащиеся в ночи светлячки, но именно этот красноватый огонёк казался глазом, не сводящим неусыпного взора с перевала. Под его оком столетиями проползали такие вот букашки, как я, и каждую он провожает бдительным зерцалом, а если из отступившего от стен леса покажется враг, тотчас падёт на него хищной птицей.
Сколько глаз приковано к замку Вёрёш даже в такой час? Кто не спит в его пределах, созерцая сонный муравейник торгового города? Я чувствовал, как растворяюсь в этих неведомых взглядах, видя одновременно и перевал, и крепость, и самого себя со стороны. И как всегда, мне сделалось от этого не по себе — прав всё-таки Феньо: сколько ни живи среди подобного скопища народу, а в душе я по-прежнему остаюсь нелюдимым горцем.
Наглядевшись всласть, я развернулся, чтобы идти в дом, но, едва шагнув за порог, чуть не налетел на бледную тень. Будь я девчонкой, как пить дать завизжал бы, ну а будучи тем, кто есть, выпалил:
— Ты что здесь делаешь?
Я несколько мгновений вглядывался в его округлившиеся глаза, прежде чем до меня дошло, что он не мог меня понять.
— Тоже решили подышать свежим воздухом, господин Нерацу? — тщательно выговорил я, про себя усмехаясь над собственными словами: пусть и на окраине, и в прохладе осенней ночи, едва ли воздух города можно назвать свежим, если знаешь, с чем сравнивать. Впрочем, разве ему не приходилось всю жизнь ютиться в сырых смрадных пещерах — тут и городской рынок покажется горным лугом…
Похоже, его самого так поразило внезапное столкновение, что он не сразу заметил, что я перешёл на валашский, но в конце концов кивнул с такой осторожностью, словно сомневался, правильно ли я истолкую этот жест.
— Наверно, лучше бы вам вернуться, пока Верек не поднял крик, решив, что вас похитили, — хмыкнул я, и он — неслыханное дело — улыбнулся! Я-то, по правде говоря, думал, что он не способен на подобные проявления человечности — или не нисходит до них, тут уж как посмотреть. Как бы то ни было, он меня послушал: бросив прощальный взгляд на вознёсшиеся над городом огни, он двинулся следом за мной в комнату, где все, кроме нас двоих, уже спали.
***
На следующий день наша маленькая группа покинула город с другой стороны — после шумного каравана она казалась столь ничтожной и уязвимой, что нашим спутникам, должно быть, становилось от этого не по себе. Впрочем, для меня, привыкшего странствовать в одиночку, в этом не было ничего непривычного, да, пожалуй, и для Верека — ему-то, в отличие от меня, приходилось таскаться в не внушающей уверенности компании с весьма ценными вещами — тут даже я почувствовал бы себя неуютно. Как бы то ни было, решимости у наших спутников не поубавилось: Вистан с пониманием отнёсся к тому, что ему придётся покинуть повозку на крутом подъёме, и куда бодрее ковылял, опираясь на руку Эгира, чем можно было от него ожидать. Что же до твердынца, то он без слов снял с повозки такой же тюк, как Эгир и Инанна, и взвалил на спину — как Верек ни пытался уговорить его оставить тюк в покое, намереваясь перевалить его на Феньо, тот не поддался — как, впрочем, и Инанна на мои собственные увещевания. Но работы нам троим хватало и без поклажи — я тянул мулов вперёд, побуждая их живее перебирать ногами, Верек и Феньо при необходимости подталкивали сзади. Ни единого слова о лишней задержке мне услышать не довелось: похоже, мои излишне торопливые спутники успели оценить, каково тут было бы пробираться в сгущающихся сумерках.
Как ни странно, горы, столь отчётливо видимые в отдалении, теперь словно растворились, утонув в обочинах: буках, осыпающих нас сухой листвой, утоптанной дороге, земля на которой местами истончалась до каменной глыбы, поросших мхом булыжниках — самих круч мы не видели, лишь лес громоздился над головой золотящимся облаком. Я знал, что потребуется ещё целый день пути, чтобы выйти на более открытое пространство — если можно так назвать с трудом протискивающуюся меж боками скал долину. В любом случае, тому, кто странствует в поисках величественных видов, лучше бы воспользоваться иным путём: перевал Подкова служит куда более приземлённым целям, являясь самым коротким и безопасным путём из Эрдея [2] в Паннонию.
Когда дорога наконец выровнялась, мы сделали привал у ручья — обычная остановка для покидающих Вёрёшвар, ибо идущие обратной дорогой тут не задерживаются, ведь им проще дойти до города, спускаясь под гору.
— Отсюда даже видно верхушку башни Вёрёша в хорошую погоду, — блеснул я знаниями, отрываясь от костра. — Если подняться вон туда, на те камни.
По правде говоря, идея была так себе, поскольку обломок скалы порос мхом — того и гляди поскользнёшься — так что Эгир с Вистаном благоразумно туда не полезли; мне же, когда я вызвался поддержать Инанну, Верек заявил:
— Раз уж начал с костром, так закончи.
Хоть я и подозревал в его вмешательстве зловредный умысел, поспорить с ним не мог: кто дал костру жизнь первой искрой, тому и надлежит его разжигать, в противном случае дух огня отомстит за подобное небрежение — а Вереку как купцу портить отношения с подобным соседом вовсе не улыбалось. Так что я остался досадливо пыхтеть над костром, поглядывая на то, как Феньо, взгромоздившись на камень, указывает куда-то Инанне, ненавязчиво поддерживая её за талию — разумеется, вообще не в ту сторону. Уж не знаю, кого собирается делать из младшего сына хозяин Анте, но в странствия его как пить дать пускать не стоит — заплутает, не успев покинуть пределов города.
За ними следом на обломок скалы залез Нерацу — лучше б Феньо его держал, раз уж это входит в его обязанности — но он как ни в чём ни бывало продолжал болтать с Инанной, пока твердынец не обратился к нему, указывая на что-то в отдалении; не похоже, чтобы мой приятель обратил хоть какое-то внимание на его слова, так что, видимо, речь и впрямь шла о какой-то ерунде.
Кемисэ
Лесистый край равнины опоясывает горизонт от края до края, занимая собою весь окоём — глядя на золотисто-бурый ковёр, легко позабыть, что я стою на неровной вершине каменного зубца. Высматривая над кромкой леса очертания замка с той стороны, куда указывал младший брат Верека, я не вижу ничего, кроме иззубренной линии древесных крон. Другой на моем месте давно бы сдался, смирившись с тем, что отсюда на поверку ничего не видать, я же упрямо продолжаю вглядываться вдаль — отчасти оттого, что не желаю признать, что зря сюда полез, отчасти из-за подлинного желания ещё раз увидеть её, эту крепость.
Стоит подумать о ней, как перед глазами, заслоняя бескрайний лес, с такой высоты похожий на покрытый мохнатыми кочками луг, встаёт полный огней ночной город, в котором чувствуешь себя ещё более одиноким и потерянным, чем при дневном свете. Глядя на тускло светящиеся чужие окна, мне как никогда раньше хочется домой — кажется, я уже вкусил свою долю изумления и восхищения открывшимся мне миром, чтобы наполнить жизнь тихим осознанием укрытого от внешних невзгод счастья. Но я тут же вспоминаю, что возвращаться-то мне некуда, и вместо тихого приюта судьба предстаёт предо мною подобием этой башни, зловещей, громоздкой и всё же по-своему прекрасной — мелькающие на недосягаемой вышине факелы реют огненными птицами, предвещая угрозу и славу, возвышение и гибель.
Хотел бы я, подобно этим незримым стражам, подняться на башню в сопровождении нашего проводника, и пусть бы он показывал мне, что там да как. Пусть бывают и более сведущие рассказчики, его валашский звучит иначе, чем у других, переливисто, будто песня, тогда как прочие говорят с той же интонацией, как и на своём собственном языке, словно пересыпают камушки в пыли. В его же устах оба языка звучат по-разному, один — словно плывущее по ветру перо, другой — словно пёстрый наряд кружащейся в танце девушки, словно платок, который он подарил нашей спутнице. Так что я невольно задумываюсь, как звучал бы из его уст мой собственный язык — но его самого он нисколько не занимает, в отличие от нашего спутника-учителя, как не занимаю и я сам: стоило мне заговорить о своём языке, как он ушёл, даже не пытаясь скрыть своё равнодушие.
Видно, что о моих нуждах он радеет так же, как о благополучии грузовых мулов — и всё же, как ни странно это признать, подобная безучастность нравится мне куда больше хлопот моих людей. Потому-то, когда я краем уха слышу, как он говорит, будто с камня можно увидеть замок, я тотчас направляюсь туда — отчего-то я надеюсь, что он сам его мне и покажет, пусть даже на поверку это будет не замок, а тень, облако, неразличимое пятно на окоёме.
Сказать по правде, я настолько погружаюсь в свои мысли, что совсем забываю о цели, ради которой забрался на макушку этого валуна, принявшись рассеянно глазеть по сторонам — и тут-то наконец натыкаюсь на неё, на ровную вершину башни над кружевным пологом деревьев. Размером она едва больше напёрстка, однако теперь я отчётливо различаю на её верхушке тёмное пятно — это стяг ишпана Тархачи; а рядом с ним — что такое, ещё один? Поутру его точно не было: я оглядывался на башню, выходя из города. Увлечённый своим открытием, я обращаюсь к Феньо, но безрезультатно: если его старший брат хоть на что-то годен, то этот скорее удавится, чем сдвинется с места, или отправится выполнять порученное с таким видом, словно его и впрямь тащат на аркане. Также и на этот раз — с тем же успехом я мог бы обращаться к камню, на котором стоял.
Ирчи
Подкрепившись похлёбкой, мы с новыми силами двинулись вверх по перевалу — теперь мулы вполне могли потянуть гружёную повозку, так что господин Вистан вернулся в неё, а прочие пошли налегке. Только сейчас мне сполна удалось ощутить, что мы и впрямь в дороге — до этого все представлялось чем-то вроде шумной вылазки на рынок, после которой нас ждёт возвращение домой и сытный обед, ну а теперь притихший лес, покорные мулы, лёгкий шаг моих спутников — всё напоминало о том, что теперь я здесь главный, а не пятое колесо в телеге, пускай верховодить мне и не долго — четыре дня, пока не спустимся с перевала.
Хоть небо по большей части хмурилось, солнце всё же проглядывало — судя по сгущающимся вдали тучам, свою долю дождя нам ещё предстояло хлебнуть, но пока можно было без зазрения совести пожинать последние дары осени. Благодаря этому нам удалось отойти на приличное расстояние от города до сумерек, так что про себя я ликовал, хоть вида и не показывал — взбирайся мы по скользкой от дождя дороге, пришлось бы заночевать там, на месте нашего первого привала.
К вечеру тучи совершенно обложили небо, потому закат, казалось, наступил раньше — этому способствовали и ели, исподволь сменившие свободолюбивые буки. От добра добра не ищут, так что я решил заночевать на первом же подходящем месте, пусть мы могли бы продвинуться и подальше — и Верек был со мной солидарен, хоть руководила им не усталость, побудившая его младшего брата уже с дюжину раз спросить, когда ж мы наконец станем. Мы разбили лагерь на прогалине среди елей, у скальной осыпи, с которой скатывался родник, тотчас вновь ныряя под камни. Хотя я, казалось бы, должен был скучать по компании после двух шумных ночей, меня вполне устраивал тесный круг утомлённых спутников. Пока мы сидели вокруг костра, господин Вистан завёл с Вереком беседу о торговле — разумеется, на валашском — больше выспрашивая, чем говоря что-то от себя, но при этом он умудрялся так искусно избегать вопросов, неугодных собеседнику, что даже неусыпная бдительность купца дала слабину. По расспросам старого учителя можно было подумать, что он и сам не прочь заняться торговым ремеслом, сменив на него свою школярскую долю.
Хоть остальным всё это было не особенно интересно, мы сидели напротив них рядком, словно примерные слушатели, шевелясь лишь за тем, чтобы подкинуть прутик-другой в огонь под закипающим отваром — волны жара от пламени и размеренная речь в сгущающемся мраке словно погрузили всех в сонное оцепенение. Феньо так и вовсе беззастенчиво дрых, то и дело роняя голову на грудь и приваливаясь к моему боку. Пару раз я его отпихнул, но потом смирился с неизбежным — пусть уж лучше так, а то ещё свалится прямиком в костёр и расплескает наш драгоценный котелок.
На другом конце нашего бревна Нерацу со скучающим видом ковырялся в пепле палочкой — оно и понятно, что ему до всей этой людской возни? Неожиданно мне подумалось, что, должно быть, он скучает по оставленному дому гораздо сильнее, чем кто-либо из моих спутников, если их вообще гложет это чувство — судя по настойчивости, проявленной в моём найме, им не терпелось покинуть город. Даже Феньо, похоже, начал смиряться со своей нелёгкой долей, судя по количеству нытья — по сравнению с первыми днями, оно существенно снизилось. Твердынец же мало того что оказался оторванным от дома, которого прежде никогда не покидал, так ещё и окружают его совершеннейшие чужаки — даже назойливая забота одного из них не в силах изменить этой данности. Впрочем, мне со своей стороны оставалось лишь пожелать ему поскорее вновь оказаться в кругу его подобных, в дорогой его сердцу безопасной душной пещерке — так будет куда спокойнее и ему, и мне, и Вереку, и Анте — и даже Феньо, хоть того, казалось, мало волновала вся важность свалившегося на него поручения.
Примечания:
[1] В Средневековье венгерские замки зачастую возводились на фундаменте римских крепостей, коих было великое множество как на территории Паннонии, так и Трансильвании.
[2] Эрдей (венг. Erdély), или Ардял (рум. Ardeal) — историческое название Трансильвании.
Следующая глава
Ирчи
К полудню мы уже укрылись за шершавой шкурой крепости Вёрёшвар — стража Подковы. С Анвером мы распрощались прямо за воротами: каравану предстояло проталкиваться сквозь узкие улочки к торгу, нам же — мимо крепости, к постоялому двору.
— Как знать, когда теперь свидимся, — по обычаю вздохнул Анвер.
— Известно, когда — грядущей весной, — осклабился я в ответ.
— Ты так далеко-то не загадывай, — упрекнул меня суеверный купец.
— А что со мной может случиться — разве что на перевале замёрзну, — брякнул я привычную шутку: всякий, кто имел со мной дело, знал, что уж что-что, а это мне не грозит.
читать дальше***
Крепость примостилась на пригорке, будто хищная птица. Теперь её окна были темны, но я помнил, как в сумерках узкий, словно бойница, проем, светится недобрым красным глазом. Всех мимохожих будто пригибал к земле вид этой громады, и только Нерацу, замешкавшись, задрал голову — наверняка мысленно сравнивал с собственным домом. Я тоже приотстал, зная, как легко непривычному затеряться в здешних улочках, и ищи его потом полдня.
— Там сидит ишпан Тáрхачи, — пояснил я твердынцу, указывая на замок. — Род у него не особенно знатный, но он хороший воин, потому и был поставлен сюда охранять эти ворота. Конечно, Вёрёшвар не так силен, как ваша Твердыня, но тому, кто захочет прорваться на перевал силой, придётся немало повозиться.
Твердынец бросил на меня изумлённый взгляд, словно дивясь, как это я прочёл его помыслы.
Наш путь лежал на постоялый двор, расположенный под городской стеной. Сам я обычно останавливался на другом, ближе к рынку — там и повеселее, и подешевле — но тут тон задавал Верек, который готов был выложить лишнюю монету, лишь бы избежать суеты переполненной гостиницы. Увидев её вывеску — лежащего перед пещерой многоглавого змея — я невольно фыркнул, чем заслужил осуждающий взгляд Верека и удивлённый — твердынца. Я бы с удовольствием пояснил, в чём тут соль, но не сообщать же ему, что в народной молве он сам и его сородичи предстают чем-то вроде этого чудища — тут Верек уж точно недовольными взглядами не ограничится.
***
Запасы, малость поиздержавшиеся по пути до города, требовали пополнения, так что мы с Вереком отправились на местный торг. В душе я надеялся, что Инанна пойдёт с нами, и я буду водить её по рядам, показывая всякие заморские диковины, словно записной завсегдатай, но она выразила желание остаться с господином Вистаном, Эгиром и твердынцем, которого Верек велел стеречь младшему брату.
— Да ладно тебе, — канючил нам вслед Феньо. — Куда он денется, право слово, когда он сам шагу ступить боится!
— Ты слышал, что сказал отец, — отрубил безжалостный Верек.
— Быть в Вёрёшваре — и не посетить торг! — без особой надежды на успех продолжал Феньо. — Можно сказать, я только ради этого с вами и отправился…
— Ещё наболтаешься по всяким торгам и рынкам — тошно будет, — несколько мягче отозвался Верек, но, несмотря на сочувствие в голосе, ясно было, что решения он не изменит.
***
Бродя с Вереком по рядам, я делал вид, будто всецело поглощён закупкой провизии, а сам нет-нет, да и поглядывал по сторонам — не секрет, что я хотел найти что-нибудь в подарок для Инанны. Я-то подумывал о гребне — тут и впрямь попадались совершенно чỳдные, но вот беда — к тем, что были особенно хороши, не стоило и прицениваться: ушла бы половина полученного от господина Вистана вознаграждения, а про запас надо хоть что-нибудь да оставить, пусть теперь, когда Феньо с Вереком тоже собрались зимовать в Паннонии, будущее виделось мне более определённым. Однако вместо гребня мне на глаза попался прилавок с шалями дивных расцветок — по тёмной шерсти вился узор из рыжих, красных, травяно-зелёных ниток. Приотстав от Верека, я принялся прицениваться; торговец оказался на диво сговорчивым, так что вскоре я засовывал пухлый свёрток за пазуху, а всё моё серебро осталось при мне.
Хоть я и старался не светить покупкой перед Вереком, он всё-таки приметил и бросил с ехидцей:
— Для братишки, что ли, гостинец?
— А тебе, что ли, завидно? — буркнул я под нос, предоставив ему самому решать, расслышал он или нет.
Как только мы возвратились в корчму, я тотчас преподнёс подарок Инанне — она приняла подношение сдержаннее, чем мне мечталось, но всё же тотчас накинула шаль на голову, и я убедился, что не ошибся в выборе.
***
Ночью, в отличие от привычных мне постоялых дворов, здесь и впрямь стояла непостижимая тишина — такой можно ожидать разве что в горах, у одинокого костра. Мне даже стало не по себе от этой темноты, напоённой дыханием спящих, так что я решил пройтись. Едва выйдя за порог, я застыл, глядя на то, как высоко над окнами домов, подобно ещё одной зловещей звезде, мерцает красный глаз замка Вёрёш [1]. По стенам виднелось немало огней — одни застыли в сосредоточенном сиянии, другие пребывали в движении, словно неустанно копошащиеся в ночи светлячки, но именно этот красноватый огонёк казался глазом, не сводящим неусыпного взора с перевала. Под его оком столетиями проползали такие вот букашки, как я, и каждую он провожает бдительным зерцалом, а если из отступившего от стен леса покажется враг, тотчас падёт на него хищной птицей.
Сколько глаз приковано к замку Вёрёш даже в такой час? Кто не спит в его пределах, созерцая сонный муравейник торгового города? Я чувствовал, как растворяюсь в этих неведомых взглядах, видя одновременно и перевал, и крепость, и самого себя со стороны. И как всегда, мне сделалось от этого не по себе — прав всё-таки Феньо: сколько ни живи среди подобного скопища народу, а в душе я по-прежнему остаюсь нелюдимым горцем.
Наглядевшись всласть, я развернулся, чтобы идти в дом, но, едва шагнув за порог, чуть не налетел на бледную тень. Будь я девчонкой, как пить дать завизжал бы, ну а будучи тем, кто есть, выпалил:
— Ты что здесь делаешь?
Я несколько мгновений вглядывался в его округлившиеся глаза, прежде чем до меня дошло, что он не мог меня понять.
— Тоже решили подышать свежим воздухом, господин Нерацу? — тщательно выговорил я, про себя усмехаясь над собственными словами: пусть и на окраине, и в прохладе осенней ночи, едва ли воздух города можно назвать свежим, если знаешь, с чем сравнивать. Впрочем, разве ему не приходилось всю жизнь ютиться в сырых смрадных пещерах — тут и городской рынок покажется горным лугом…
Похоже, его самого так поразило внезапное столкновение, что он не сразу заметил, что я перешёл на валашский, но в конце концов кивнул с такой осторожностью, словно сомневался, правильно ли я истолкую этот жест.
— Наверно, лучше бы вам вернуться, пока Верек не поднял крик, решив, что вас похитили, — хмыкнул я, и он — неслыханное дело — улыбнулся! Я-то, по правде говоря, думал, что он не способен на подобные проявления человечности — или не нисходит до них, тут уж как посмотреть. Как бы то ни было, он меня послушал: бросив прощальный взгляд на вознёсшиеся над городом огни, он двинулся следом за мной в комнату, где все, кроме нас двоих, уже спали.
***
На следующий день наша маленькая группа покинула город с другой стороны — после шумного каравана она казалась столь ничтожной и уязвимой, что нашим спутникам, должно быть, становилось от этого не по себе. Впрочем, для меня, привыкшего странствовать в одиночку, в этом не было ничего непривычного, да, пожалуй, и для Верека — ему-то, в отличие от меня, приходилось таскаться в не внушающей уверенности компании с весьма ценными вещами — тут даже я почувствовал бы себя неуютно. Как бы то ни было, решимости у наших спутников не поубавилось: Вистан с пониманием отнёсся к тому, что ему придётся покинуть повозку на крутом подъёме, и куда бодрее ковылял, опираясь на руку Эгира, чем можно было от него ожидать. Что же до твердынца, то он без слов снял с повозки такой же тюк, как Эгир и Инанна, и взвалил на спину — как Верек ни пытался уговорить его оставить тюк в покое, намереваясь перевалить его на Феньо, тот не поддался — как, впрочем, и Инанна на мои собственные увещевания. Но работы нам троим хватало и без поклажи — я тянул мулов вперёд, побуждая их живее перебирать ногами, Верек и Феньо при необходимости подталкивали сзади. Ни единого слова о лишней задержке мне услышать не довелось: похоже, мои излишне торопливые спутники успели оценить, каково тут было бы пробираться в сгущающихся сумерках.
Как ни странно, горы, столь отчётливо видимые в отдалении, теперь словно растворились, утонув в обочинах: буках, осыпающих нас сухой листвой, утоптанной дороге, земля на которой местами истончалась до каменной глыбы, поросших мхом булыжниках — самих круч мы не видели, лишь лес громоздился над головой золотящимся облаком. Я знал, что потребуется ещё целый день пути, чтобы выйти на более открытое пространство — если можно так назвать с трудом протискивающуюся меж боками скал долину. В любом случае, тому, кто странствует в поисках величественных видов, лучше бы воспользоваться иным путём: перевал Подкова служит куда более приземлённым целям, являясь самым коротким и безопасным путём из Эрдея [2] в Паннонию.
Когда дорога наконец выровнялась, мы сделали привал у ручья — обычная остановка для покидающих Вёрёшвар, ибо идущие обратной дорогой тут не задерживаются, ведь им проще дойти до города, спускаясь под гору.
— Отсюда даже видно верхушку башни Вёрёша в хорошую погоду, — блеснул я знаниями, отрываясь от костра. — Если подняться вон туда, на те камни.
По правде говоря, идея была так себе, поскольку обломок скалы порос мхом — того и гляди поскользнёшься — так что Эгир с Вистаном благоразумно туда не полезли; мне же, когда я вызвался поддержать Инанну, Верек заявил:
— Раз уж начал с костром, так закончи.
Хоть я и подозревал в его вмешательстве зловредный умысел, поспорить с ним не мог: кто дал костру жизнь первой искрой, тому и надлежит его разжигать, в противном случае дух огня отомстит за подобное небрежение — а Вереку как купцу портить отношения с подобным соседом вовсе не улыбалось. Так что я остался досадливо пыхтеть над костром, поглядывая на то, как Феньо, взгромоздившись на камень, указывает куда-то Инанне, ненавязчиво поддерживая её за талию — разумеется, вообще не в ту сторону. Уж не знаю, кого собирается делать из младшего сына хозяин Анте, но в странствия его как пить дать пускать не стоит — заплутает, не успев покинуть пределов города.
За ними следом на обломок скалы залез Нерацу — лучше б Феньо его держал, раз уж это входит в его обязанности — но он как ни в чём ни бывало продолжал болтать с Инанной, пока твердынец не обратился к нему, указывая на что-то в отдалении; не похоже, чтобы мой приятель обратил хоть какое-то внимание на его слова, так что, видимо, речь и впрямь шла о какой-то ерунде.
Кемисэ
Лесистый край равнины опоясывает горизонт от края до края, занимая собою весь окоём — глядя на золотисто-бурый ковёр, легко позабыть, что я стою на неровной вершине каменного зубца. Высматривая над кромкой леса очертания замка с той стороны, куда указывал младший брат Верека, я не вижу ничего, кроме иззубренной линии древесных крон. Другой на моем месте давно бы сдался, смирившись с тем, что отсюда на поверку ничего не видать, я же упрямо продолжаю вглядываться вдаль — отчасти оттого, что не желаю признать, что зря сюда полез, отчасти из-за подлинного желания ещё раз увидеть её, эту крепость.
Стоит подумать о ней, как перед глазами, заслоняя бескрайний лес, с такой высоты похожий на покрытый мохнатыми кочками луг, встаёт полный огней ночной город, в котором чувствуешь себя ещё более одиноким и потерянным, чем при дневном свете. Глядя на тускло светящиеся чужие окна, мне как никогда раньше хочется домой — кажется, я уже вкусил свою долю изумления и восхищения открывшимся мне миром, чтобы наполнить жизнь тихим осознанием укрытого от внешних невзгод счастья. Но я тут же вспоминаю, что возвращаться-то мне некуда, и вместо тихого приюта судьба предстаёт предо мною подобием этой башни, зловещей, громоздкой и всё же по-своему прекрасной — мелькающие на недосягаемой вышине факелы реют огненными птицами, предвещая угрозу и славу, возвышение и гибель.
Хотел бы я, подобно этим незримым стражам, подняться на башню в сопровождении нашего проводника, и пусть бы он показывал мне, что там да как. Пусть бывают и более сведущие рассказчики, его валашский звучит иначе, чем у других, переливисто, будто песня, тогда как прочие говорят с той же интонацией, как и на своём собственном языке, словно пересыпают камушки в пыли. В его же устах оба языка звучат по-разному, один — словно плывущее по ветру перо, другой — словно пёстрый наряд кружащейся в танце девушки, словно платок, который он подарил нашей спутнице. Так что я невольно задумываюсь, как звучал бы из его уст мой собственный язык — но его самого он нисколько не занимает, в отличие от нашего спутника-учителя, как не занимаю и я сам: стоило мне заговорить о своём языке, как он ушёл, даже не пытаясь скрыть своё равнодушие.
Видно, что о моих нуждах он радеет так же, как о благополучии грузовых мулов — и всё же, как ни странно это признать, подобная безучастность нравится мне куда больше хлопот моих людей. Потому-то, когда я краем уха слышу, как он говорит, будто с камня можно увидеть замок, я тотчас направляюсь туда — отчего-то я надеюсь, что он сам его мне и покажет, пусть даже на поверку это будет не замок, а тень, облако, неразличимое пятно на окоёме.
Сказать по правде, я настолько погружаюсь в свои мысли, что совсем забываю о цели, ради которой забрался на макушку этого валуна, принявшись рассеянно глазеть по сторонам — и тут-то наконец натыкаюсь на неё, на ровную вершину башни над кружевным пологом деревьев. Размером она едва больше напёрстка, однако теперь я отчётливо различаю на её верхушке тёмное пятно — это стяг ишпана Тархачи; а рядом с ним — что такое, ещё один? Поутру его точно не было: я оглядывался на башню, выходя из города. Увлечённый своим открытием, я обращаюсь к Феньо, но безрезультатно: если его старший брат хоть на что-то годен, то этот скорее удавится, чем сдвинется с места, или отправится выполнять порученное с таким видом, словно его и впрямь тащат на аркане. Также и на этот раз — с тем же успехом я мог бы обращаться к камню, на котором стоял.
Ирчи
Подкрепившись похлёбкой, мы с новыми силами двинулись вверх по перевалу — теперь мулы вполне могли потянуть гружёную повозку, так что господин Вистан вернулся в неё, а прочие пошли налегке. Только сейчас мне сполна удалось ощутить, что мы и впрямь в дороге — до этого все представлялось чем-то вроде шумной вылазки на рынок, после которой нас ждёт возвращение домой и сытный обед, ну а теперь притихший лес, покорные мулы, лёгкий шаг моих спутников — всё напоминало о том, что теперь я здесь главный, а не пятое колесо в телеге, пускай верховодить мне и не долго — четыре дня, пока не спустимся с перевала.
Хоть небо по большей части хмурилось, солнце всё же проглядывало — судя по сгущающимся вдали тучам, свою долю дождя нам ещё предстояло хлебнуть, но пока можно было без зазрения совести пожинать последние дары осени. Благодаря этому нам удалось отойти на приличное расстояние от города до сумерек, так что про себя я ликовал, хоть вида и не показывал — взбирайся мы по скользкой от дождя дороге, пришлось бы заночевать там, на месте нашего первого привала.
К вечеру тучи совершенно обложили небо, потому закат, казалось, наступил раньше — этому способствовали и ели, исподволь сменившие свободолюбивые буки. От добра добра не ищут, так что я решил заночевать на первом же подходящем месте, пусть мы могли бы продвинуться и подальше — и Верек был со мной солидарен, хоть руководила им не усталость, побудившая его младшего брата уже с дюжину раз спросить, когда ж мы наконец станем. Мы разбили лагерь на прогалине среди елей, у скальной осыпи, с которой скатывался родник, тотчас вновь ныряя под камни. Хотя я, казалось бы, должен был скучать по компании после двух шумных ночей, меня вполне устраивал тесный круг утомлённых спутников. Пока мы сидели вокруг костра, господин Вистан завёл с Вереком беседу о торговле — разумеется, на валашском — больше выспрашивая, чем говоря что-то от себя, но при этом он умудрялся так искусно избегать вопросов, неугодных собеседнику, что даже неусыпная бдительность купца дала слабину. По расспросам старого учителя можно было подумать, что он и сам не прочь заняться торговым ремеслом, сменив на него свою школярскую долю.
Хоть остальным всё это было не особенно интересно, мы сидели напротив них рядком, словно примерные слушатели, шевелясь лишь за тем, чтобы подкинуть прутик-другой в огонь под закипающим отваром — волны жара от пламени и размеренная речь в сгущающемся мраке словно погрузили всех в сонное оцепенение. Феньо так и вовсе беззастенчиво дрых, то и дело роняя голову на грудь и приваливаясь к моему боку. Пару раз я его отпихнул, но потом смирился с неизбежным — пусть уж лучше так, а то ещё свалится прямиком в костёр и расплескает наш драгоценный котелок.
На другом конце нашего бревна Нерацу со скучающим видом ковырялся в пепле палочкой — оно и понятно, что ему до всей этой людской возни? Неожиданно мне подумалось, что, должно быть, он скучает по оставленному дому гораздо сильнее, чем кто-либо из моих спутников, если их вообще гложет это чувство — судя по настойчивости, проявленной в моём найме, им не терпелось покинуть город. Даже Феньо, похоже, начал смиряться со своей нелёгкой долей, судя по количеству нытья — по сравнению с первыми днями, оно существенно снизилось. Твердынец же мало того что оказался оторванным от дома, которого прежде никогда не покидал, так ещё и окружают его совершеннейшие чужаки — даже назойливая забота одного из них не в силах изменить этой данности. Впрочем, мне со своей стороны оставалось лишь пожелать ему поскорее вновь оказаться в кругу его подобных, в дорогой его сердцу безопасной душной пещерке — так будет куда спокойнее и ему, и мне, и Вереку, и Анте — и даже Феньо, хоть того, казалось, мало волновала вся важность свалившегося на него поручения.
Примечания:
[1] В Средневековье венгерские замки зачастую возводились на фундаменте римских крепостей, коих было великое множество как на территории Паннонии, так и Трансильвании.
[2] Эрдей (венг. Erdély), или Ардял (рум. Ardeal) — историческое название Трансильвании.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 5. Танец – Tánc (Танц)
Предыдущая глава
Ирчи
Вернувшись к нашему месту ночлега, я обнаружил, что почти все мои спутники уже спят, утомлённые начавшимся до света днём. У костра остался только твердынец — сидит, уставясь на пламя, отблески которого придают его лицу почти человеческий вид — а рядом с ним растянулся Верек, словно сторожевой пёс в ногах у хозяина. Меня так и подмывало спросить, не претит ли подобный надзор твердынцу — будто ты девица, предназначенная в невесты самому кенде, но вместо этого бросил:
— До утра топлива хватит, так что подкидывайте на здоровье, — после чего сам улёгся возле костра с другой стороны, закутавшись в доху [1].
читать дальшеТакая ночёвка словно возвращала меня в детство, когда мы травили байки у костра, пока не слипнутся веки, или я один коротал тёмные часы, с тревогой прислушиваясь к далёкому вою волчьей стаи. Поэтому немудрено, что, хотя Верек утром кряхтел, словно старый дед, сам я проснулся бодрым, будто спал на пуховой перине. Твердынец, казалось, и вовсе не спал: во всяком случае, продрав веки, я обнаружил, что он так и сидит кулём, разве что придвинулся ещё ближе к костру — на его месте я бы на такое не решился, а то рискуешь проснуться от того, что на тебе загорелась одежда. Впрочем, огонь почти сошёл на нет — по углям бродили последние чахлые язычки, словно, устав от ночных танцев, они только и думали о том, чтобы прилечь. Не дожидаясь, пока придёт в себя Верек и, тем паче, пробудится Ньо, я по-быстрому раздул костёр и повесил свою доху на шест — от неё так и повалил пар.
— Позвольте-ка ваш плащ, — велел я, и твердынец протянул мне своё серо-синее одеяние — пусть он и не ночевал на сырой земле, как я, но всё же чуть просушить не помешает: ничто не может быть лучше, чем завернуться по холодку в прогретую одежду. Оставшись без плаща, твердынец опустился на корточки, будто самый обычный парень перед устьем печи, и протянул ладони к огню, словно хотел его обнять.
Тут уже проснулась и Инанна, и мы вместе принялись за приготовление похлёбки, пока Верек расталкивал своего братца и сворачивал палатки. Глядя на то, как она, сидя на корточках, помешивает в котелке, я невольно задумался, каково это, когда каждый день, поднимаясь, видишь, как хозяйка с наспех подвязанными волосами суетится, чтобы окружить тебя уютом и теплом перед трудовым днём, но тут же оборвал себя: о чём я только думаю, когда всё, что я умею — это пасти коз да сопровождать людей в дальних странствиях, а ни то, ни другое не располагает к домашней неге.
Я снял с шеста одежду — настал черёд одеял, и пошёл сворачивать палатку. Господин Вистан уже встал, причём ночлег для него, видимо, выдался не из лёгких: он еле доковылял до костра, вцепившись в руку слуги. Я даже забеспокоился — уж не занемог ли он, но, судя по отменному аппетиту, этого не было и в помине.
Покончив с едой, мы тронулись в путь — сборы на сей раз были недолгими. Во второй половине дня дорога постепенно начала забирать вверх, и под лиственным покровом начали попадаться камни. Горные кручи плавно вздымались перед нами, словно накатывающая волна из страшных снов моряков, но это были лишь предгорья — до перевала оставалось ещё более суток пути. Прежнее веселье поутихло, люди сосредоточенно поглядывали на тянущих тяжёлые возы животных, да и сами передвигали ноги уже с трудом. Инанна спешилась, чтобы облегчить работу мулов, и пошла рядом с повозкой, придерживаясь за борт, с другой стороны пристроился Эгир. Феньо откровенно загребал ногами с таким видом, словно вот-вот упадёт от утомления, Верек, казалось, держался лишь раздражением на него, да и твердынец растерял былую решимость — он брёл, свесив голову, и мне было знакомо это ощущение, когда только и остаётся, что следить за своими ступнями: шаг-другой-шаг-другой. В голову мне невольно полезли мысли — а что, если он и вправду не спал ночь напролёт? А утром поел лишь немного похлёбки… Я тут же обругал себя: и какое мне до этого дело — пускай с ним вожжается Верек! Ну а если твердынец не желает принимать помощь от своих нянек — а судя по недавнему отрывистому обмену репликами, так оно и было — то мне тем паче нет причин нарываться на его неудовольствие.
И всё же невесть зачем я подошёл к нему и предложил:
— Можете держаться за упряжь мула — так идти намного легче.
В устремлённом на меня взгляде непонимания было куда больше, чем недовольства — то ли он попросту не знал такого слова, то ли мой валашский меня подвёл.
— Ну, упряжь… узду… поводья… Чудаба [2]! — наконец выругался я, отчаявшись подыскать знакомое ему слово. Самым правильным для меня было бы обратиться к Вереку — пусть растолкует, но вместо этого я просто взял руку твердынца повыше запястья и опустил на ремень, которым крепился тюк с припасами. Он бросил на меня такой взгляд, словно я отрастил вторую голову, однако его пальцы стиснули ремень. Подоспевший Верек тотчас принялся что-то вещать, но ответом ему была лишь пара слов, произнесённая с такой интонацией, что я невольно прыснул. Верек пригвоздил меня сердитым взглядом, так что я уже приготовился к безудержной брани, однако он лишь отвесил мне подзатыльник — столь лёгкий, что его можно было счесть ласковым.
Все вздохнули с облегчением, добравшись до места ночлега до темноты — не зря Анвер полдня подгонял усталых людей. Стоило разгореться кострам и забулькать котелкам, как всеобщее настроение мигом поднялось — этому немало способствовало и то, что до Вёрёшвара, где всем предстоял отдых, а кого-то поджидал домашний очаг, оставалось всего ничего. Мне же предстоял длинный путь в небольшой — и отчасти весьма унылой — компании, так что я возрадовался, когда вместо вчерашних мудрёных бесед со стороны костра Анвера послышались звуки инструментов — мелодичный напев свирели [3] и высокий взвизг дуды [4]. Сам Анвер затянул песню, и мы с Ботондом тотчас её подхватили, а Шома вышел на освободившееся пространство и принялся пританцовывать под весёлый напев. Разумеется, я и сам не продержался долго — когда ещё выпадет возможность как следует повеселиться? — и, выйдя на площадку, вокруг которой сгрудились хлопающие в ладоши певцы, я двинулся по кругу, притоптывая по слежавшейся траве.
Мне всегда говорили, что я неплохо танцую — а в нашем краю, где в час веселья почитай что каждый, от младенца до дряхлого старца, скачет, как козёл, такая похвала немалого стоит. Забывшись в волнах задорного ритма, я едва замечал, что танцующих становится всё больше, пока мне на глаза не попалась незаметно присоединившаяся к хлопающим в ладоши Инанна — её глаза так и сверкали в отсветах костра искрами неподдельного веселья. Тут-то я долго раздумывать не стал: подскочил к ней и, взяв за руку, вытащил в самый центр. Она тотчас пустилась в пляс с такой готовностью, словно только об этом и мечтала весь день — и, оказавшись против неё, я позабыл обо всех женщинах, с которыми когда-либо танцевал. А когда, подхватив Инанну за талию, я закружил её, откинув руку — прочие танцоры расступились, освободив нам пространство — я почувствовал, что не поменялся бы местами и с самим кенде, ведь в это мгновение нам принадлежало нечто несравнимо большее, чем наша необъятная страна. Когда, вскинув руку, Инанна одновременно со мной издала торжествующий возглас, мне подумалось, что и она разделяет это чувство. И всё же, как бы я ни был поглощён музыкой и красотой танцующей со мной женщины, меня не покидало чувство, словно кто-то сверлит взглядом мою спину.
Хоть желающих пройтись в танце с Инанной нашлось немало, я не отпускал её до тех пор, пока она, задыхаясь, не заверила меня, что больше не может ступить ни шагу. После этого я присел на землю рядом с ней и господином Вистаном — тот посторонился, освободив Инанне место на подтащенной Эгиром колоде. Передохнув, я вновь пустился в пляс, но все постепенно выбивались из сил, включая музыкантов — сказывался не самый лёгкий день — и вскоре задорные мелодии сами собой сменились протяжными напевами в сопровождении свирели и цитры [5], на которой наигрывал Шома. Так мы и пели полночи, пока не оказалось, что самозабвенно оглашаем окрестный лес старинными напевами лишь мы с Анвером да Ботонд.
Кемисэ
Эти два дня выдались нелёгкими, так что я поневоле начинаю задрёмывать, едва расположившись рядом с костром. Кое-как поев, я направляюсь в палатку с твёрдым намерением наконец выспаться, но раздавшиеся совсем рядом резкие звуки мигом сметают сонливость. Прежде у меня никогда не возникало соблазна принять участие в развлечениях людей, так что какое-то время я тщетно пытаюсь заснуть, твердя себе, что они могут веселиться хоть ночь напролёт — я и с места не сдвинусь. Но любопытство наконец пересиливает, и я привстаю, высунувшись из палатки, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что происходит у большого костра. Верек тут как тут:
— Этот шум мешает вам спать, господин Нерацу?
Пару мгновений я борюсь с соблазном заявить: да, мешает — только чтобы посмотреть, что он будет делать дальше, но в конце концов лишь встряхиваю головой, давая понять, что его услуги мне без надобности.
Выглянув, я вижу мельтешение теней в красноватом свете костра — и поневоле сжимается сердце: они танцуют. Кто бы мог подумать, что люди тоже танцуют, чтобы выразить свои чувства, желания, упования и горести?
Ноги сами несут меня к костру, так что я и не замечаю, как оказываюсь в первых рядах. Подняв руки, я неуверенно делаю хлопок — и вот мои ладони сами собой отбивают ритм, наполняя сознание пьянящим чувством парения. Кто бы мог подумать, что танцующие люди так красивы? Они неуклюжи, их движения незамысловаты, даже грубы — но та искренность, с которой они отдаются танцу, делает их прекрасными под стать моим сородичам. В безудержном кружении бликов пламени они словно бы светятся сами, озаряя сиянием своей жизненной силы и мою продрогшую душу.
Меня тотчас охватывает неудержимое желание броситься в круг, забыться в танце, отрешиться и от себя, и от своего прошлого — наверняка они приняли бы меня, ведь не могут же люди отвергнуть того, кто движется и чувствует так же, как они? Едва не поддавшись порыву, я готов сделать шаг — но нахожу силы одёрнуть себя. Я думаю о холодном камне, глядя на мечущиеся подобно языкам огня фигуры. Я думаю о боли, из которой рождается кипение жизни. Я смотрю на него, упивающегося близостью красивой женщины, и думаю о том, суждено ли мне когда-нибудь станцевать вновь.
Примечания:
[1] Доха – шуба с мехом внутрь и наружу. По-венгерски – «bunda», то бишь «шкура», или же «suba», что и произносится как «шуба». Мы выбрали именно это слово, ибо словом «шуба» до XIX в. называлась верхняя одежда из парчи и бархата с меховой подкладкой. Доха же происходит от калмыцкого daχɔ, что означает «шуба мехом наружу», и мы подумали, что венграм это ближе. Подобную одежду венгерские пастухи носят по сей день, также она используется во время народных праздников – например, Бушояраша.
[2] Чудаба – венг. Csudába – довольно мягкое венгерское ругательство, буквально означающее «в чудо», а в переносном смысле – «к чёрту». И да, однокоренное со славянским «чудо» – в венгерском вообще на диво много заимствований из славянских языков.
[3] Свирель – венг. fűzfasíp – букв. «ивовая/вербовая/тальниковая деревянная свистулька» - широко распространённый в Европе народный духовой музыкальный инструмент, изготавливающийся из дерева с мягкой сердцевиной.
[4] Дуда – венг. duda, bőrduda, tömlősíp – венгерская разновидность волынки. Существуют разные её модификации, наиболее распространённый – двумя соединенными вместе игральными трубками, причём в одной из них только одно отверстие.
[5] Цитра – венг. citera – венгерский народный щипковый музыкальный инструмент с деревянным корпусом. В древнейшем источнике по истории Венгрии, «Gesta Hungarorum», упоминается какая-то разновидность цитры.
Следующая глава
Ирчи
Вернувшись к нашему месту ночлега, я обнаружил, что почти все мои спутники уже спят, утомлённые начавшимся до света днём. У костра остался только твердынец — сидит, уставясь на пламя, отблески которого придают его лицу почти человеческий вид — а рядом с ним растянулся Верек, словно сторожевой пёс в ногах у хозяина. Меня так и подмывало спросить, не претит ли подобный надзор твердынцу — будто ты девица, предназначенная в невесты самому кенде, но вместо этого бросил:
— До утра топлива хватит, так что подкидывайте на здоровье, — после чего сам улёгся возле костра с другой стороны, закутавшись в доху [1].
читать дальшеТакая ночёвка словно возвращала меня в детство, когда мы травили байки у костра, пока не слипнутся веки, или я один коротал тёмные часы, с тревогой прислушиваясь к далёкому вою волчьей стаи. Поэтому немудрено, что, хотя Верек утром кряхтел, словно старый дед, сам я проснулся бодрым, будто спал на пуховой перине. Твердынец, казалось, и вовсе не спал: во всяком случае, продрав веки, я обнаружил, что он так и сидит кулём, разве что придвинулся ещё ближе к костру — на его месте я бы на такое не решился, а то рискуешь проснуться от того, что на тебе загорелась одежда. Впрочем, огонь почти сошёл на нет — по углям бродили последние чахлые язычки, словно, устав от ночных танцев, они только и думали о том, чтобы прилечь. Не дожидаясь, пока придёт в себя Верек и, тем паче, пробудится Ньо, я по-быстрому раздул костёр и повесил свою доху на шест — от неё так и повалил пар.
— Позвольте-ка ваш плащ, — велел я, и твердынец протянул мне своё серо-синее одеяние — пусть он и не ночевал на сырой земле, как я, но всё же чуть просушить не помешает: ничто не может быть лучше, чем завернуться по холодку в прогретую одежду. Оставшись без плаща, твердынец опустился на корточки, будто самый обычный парень перед устьем печи, и протянул ладони к огню, словно хотел его обнять.
Тут уже проснулась и Инанна, и мы вместе принялись за приготовление похлёбки, пока Верек расталкивал своего братца и сворачивал палатки. Глядя на то, как она, сидя на корточках, помешивает в котелке, я невольно задумался, каково это, когда каждый день, поднимаясь, видишь, как хозяйка с наспех подвязанными волосами суетится, чтобы окружить тебя уютом и теплом перед трудовым днём, но тут же оборвал себя: о чём я только думаю, когда всё, что я умею — это пасти коз да сопровождать людей в дальних странствиях, а ни то, ни другое не располагает к домашней неге.
Я снял с шеста одежду — настал черёд одеял, и пошёл сворачивать палатку. Господин Вистан уже встал, причём ночлег для него, видимо, выдался не из лёгких: он еле доковылял до костра, вцепившись в руку слуги. Я даже забеспокоился — уж не занемог ли он, но, судя по отменному аппетиту, этого не было и в помине.
Покончив с едой, мы тронулись в путь — сборы на сей раз были недолгими. Во второй половине дня дорога постепенно начала забирать вверх, и под лиственным покровом начали попадаться камни. Горные кручи плавно вздымались перед нами, словно накатывающая волна из страшных снов моряков, но это были лишь предгорья — до перевала оставалось ещё более суток пути. Прежнее веселье поутихло, люди сосредоточенно поглядывали на тянущих тяжёлые возы животных, да и сами передвигали ноги уже с трудом. Инанна спешилась, чтобы облегчить работу мулов, и пошла рядом с повозкой, придерживаясь за борт, с другой стороны пристроился Эгир. Феньо откровенно загребал ногами с таким видом, словно вот-вот упадёт от утомления, Верек, казалось, держался лишь раздражением на него, да и твердынец растерял былую решимость — он брёл, свесив голову, и мне было знакомо это ощущение, когда только и остаётся, что следить за своими ступнями: шаг-другой-шаг-другой. В голову мне невольно полезли мысли — а что, если он и вправду не спал ночь напролёт? А утром поел лишь немного похлёбки… Я тут же обругал себя: и какое мне до этого дело — пускай с ним вожжается Верек! Ну а если твердынец не желает принимать помощь от своих нянек — а судя по недавнему отрывистому обмену репликами, так оно и было — то мне тем паче нет причин нарываться на его неудовольствие.
И всё же невесть зачем я подошёл к нему и предложил:
— Можете держаться за упряжь мула — так идти намного легче.
В устремлённом на меня взгляде непонимания было куда больше, чем недовольства — то ли он попросту не знал такого слова, то ли мой валашский меня подвёл.
— Ну, упряжь… узду… поводья… Чудаба [2]! — наконец выругался я, отчаявшись подыскать знакомое ему слово. Самым правильным для меня было бы обратиться к Вереку — пусть растолкует, но вместо этого я просто взял руку твердынца повыше запястья и опустил на ремень, которым крепился тюк с припасами. Он бросил на меня такой взгляд, словно я отрастил вторую голову, однако его пальцы стиснули ремень. Подоспевший Верек тотчас принялся что-то вещать, но ответом ему была лишь пара слов, произнесённая с такой интонацией, что я невольно прыснул. Верек пригвоздил меня сердитым взглядом, так что я уже приготовился к безудержной брани, однако он лишь отвесил мне подзатыльник — столь лёгкий, что его можно было счесть ласковым.
Все вздохнули с облегчением, добравшись до места ночлега до темноты — не зря Анвер полдня подгонял усталых людей. Стоило разгореться кострам и забулькать котелкам, как всеобщее настроение мигом поднялось — этому немало способствовало и то, что до Вёрёшвара, где всем предстоял отдых, а кого-то поджидал домашний очаг, оставалось всего ничего. Мне же предстоял длинный путь в небольшой — и отчасти весьма унылой — компании, так что я возрадовался, когда вместо вчерашних мудрёных бесед со стороны костра Анвера послышались звуки инструментов — мелодичный напев свирели [3] и высокий взвизг дуды [4]. Сам Анвер затянул песню, и мы с Ботондом тотчас её подхватили, а Шома вышел на освободившееся пространство и принялся пританцовывать под весёлый напев. Разумеется, я и сам не продержался долго — когда ещё выпадет возможность как следует повеселиться? — и, выйдя на площадку, вокруг которой сгрудились хлопающие в ладоши певцы, я двинулся по кругу, притоптывая по слежавшейся траве.
Мне всегда говорили, что я неплохо танцую — а в нашем краю, где в час веселья почитай что каждый, от младенца до дряхлого старца, скачет, как козёл, такая похвала немалого стоит. Забывшись в волнах задорного ритма, я едва замечал, что танцующих становится всё больше, пока мне на глаза не попалась незаметно присоединившаяся к хлопающим в ладоши Инанна — её глаза так и сверкали в отсветах костра искрами неподдельного веселья. Тут-то я долго раздумывать не стал: подскочил к ней и, взяв за руку, вытащил в самый центр. Она тотчас пустилась в пляс с такой готовностью, словно только об этом и мечтала весь день — и, оказавшись против неё, я позабыл обо всех женщинах, с которыми когда-либо танцевал. А когда, подхватив Инанну за талию, я закружил её, откинув руку — прочие танцоры расступились, освободив нам пространство — я почувствовал, что не поменялся бы местами и с самим кенде, ведь в это мгновение нам принадлежало нечто несравнимо большее, чем наша необъятная страна. Когда, вскинув руку, Инанна одновременно со мной издала торжествующий возглас, мне подумалось, что и она разделяет это чувство. И всё же, как бы я ни был поглощён музыкой и красотой танцующей со мной женщины, меня не покидало чувство, словно кто-то сверлит взглядом мою спину.
Хоть желающих пройтись в танце с Инанной нашлось немало, я не отпускал её до тех пор, пока она, задыхаясь, не заверила меня, что больше не может ступить ни шагу. После этого я присел на землю рядом с ней и господином Вистаном — тот посторонился, освободив Инанне место на подтащенной Эгиром колоде. Передохнув, я вновь пустился в пляс, но все постепенно выбивались из сил, включая музыкантов — сказывался не самый лёгкий день — и вскоре задорные мелодии сами собой сменились протяжными напевами в сопровождении свирели и цитры [5], на которой наигрывал Шома. Так мы и пели полночи, пока не оказалось, что самозабвенно оглашаем окрестный лес старинными напевами лишь мы с Анвером да Ботонд.
Кемисэ
Эти два дня выдались нелёгкими, так что я поневоле начинаю задрёмывать, едва расположившись рядом с костром. Кое-как поев, я направляюсь в палатку с твёрдым намерением наконец выспаться, но раздавшиеся совсем рядом резкие звуки мигом сметают сонливость. Прежде у меня никогда не возникало соблазна принять участие в развлечениях людей, так что какое-то время я тщетно пытаюсь заснуть, твердя себе, что они могут веселиться хоть ночь напролёт — я и с места не сдвинусь. Но любопытство наконец пересиливает, и я привстаю, высунувшись из палатки, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что происходит у большого костра. Верек тут как тут:
— Этот шум мешает вам спать, господин Нерацу?
Пару мгновений я борюсь с соблазном заявить: да, мешает — только чтобы посмотреть, что он будет делать дальше, но в конце концов лишь встряхиваю головой, давая понять, что его услуги мне без надобности.
Выглянув, я вижу мельтешение теней в красноватом свете костра — и поневоле сжимается сердце: они танцуют. Кто бы мог подумать, что люди тоже танцуют, чтобы выразить свои чувства, желания, упования и горести?
Ноги сами несут меня к костру, так что я и не замечаю, как оказываюсь в первых рядах. Подняв руки, я неуверенно делаю хлопок — и вот мои ладони сами собой отбивают ритм, наполняя сознание пьянящим чувством парения. Кто бы мог подумать, что танцующие люди так красивы? Они неуклюжи, их движения незамысловаты, даже грубы — но та искренность, с которой они отдаются танцу, делает их прекрасными под стать моим сородичам. В безудержном кружении бликов пламени они словно бы светятся сами, озаряя сиянием своей жизненной силы и мою продрогшую душу.
Меня тотчас охватывает неудержимое желание броситься в круг, забыться в танце, отрешиться и от себя, и от своего прошлого — наверняка они приняли бы меня, ведь не могут же люди отвергнуть того, кто движется и чувствует так же, как они? Едва не поддавшись порыву, я готов сделать шаг — но нахожу силы одёрнуть себя. Я думаю о холодном камне, глядя на мечущиеся подобно языкам огня фигуры. Я думаю о боли, из которой рождается кипение жизни. Я смотрю на него, упивающегося близостью красивой женщины, и думаю о том, суждено ли мне когда-нибудь станцевать вновь.
Примечания:
[1] Доха – шуба с мехом внутрь и наружу. По-венгерски – «bunda», то бишь «шкура», или же «suba», что и произносится как «шуба». Мы выбрали именно это слово, ибо словом «шуба» до XIX в. называлась верхняя одежда из парчи и бархата с меховой подкладкой. Доха же происходит от калмыцкого daχɔ, что означает «шуба мехом наружу», и мы подумали, что венграм это ближе. Подобную одежду венгерские пастухи носят по сей день, также она используется во время народных праздников – например, Бушояраша.
[2] Чудаба – венг. Csudába – довольно мягкое венгерское ругательство, буквально означающее «в чудо», а в переносном смысле – «к чёрту». И да, однокоренное со славянским «чудо» – в венгерском вообще на диво много заимствований из славянских языков.
[3] Свирель – венг. fűzfasíp – букв. «ивовая/вербовая/тальниковая деревянная свистулька» - широко распространённый в Европе народный духовой музыкальный инструмент, изготавливающийся из дерева с мягкой сердцевиной.
[4] Дуда – венг. duda, bőrduda, tömlősíp – венгерская разновидность волынки. Существуют разные её модификации, наиболее распространённый – двумя соединенными вместе игральными трубками, причём в одной из них только одно отверстие.
[5] Цитра – венг. citera – венгерский народный щипковый музыкальный инструмент с деревянным корпусом. В древнейшем источнике по истории Венгрии, «Gesta Hungarorum», упоминается какая-то разновидность цитры.
Следующая глава
Господь Валерий, блог «Как говорит господь Валерий»
* * *
-История нашего сообщества, которое мы называем Орденом, уходит корнями в настолько глубокую древность, что больше похожа на мифологию...
-Как, собственно, и история, как таковая, - вставил я.
-Началась она со встречи основателя Ордена с Небесным Отцом, который явился перед ним во всем своем великолепии.
Упоминание небесного отца заставило меня поморщиться, как от зубной боли.
-Я знаю, что у вас аллергия на небесных отцов, духовных учителей и прочую подобную публику. А заодно и на разборки Добра со Злом, но из песни слов не выкинешь.
-Я понимаю, - ответил я, решив не затягивать беседу ненужными придирками.
-А как вы относитесь к идее палеоконтакта? – спросил вдруг наставник.
Этот вопрос заставил меня застыть на пару секунд от удивления.
-Если вы о том, что миром правят рептилоиды, то по мне так это чушь, хотя сам Дэвид Айк мне симпатичен. А если учесть, что большинство двуногих вряд ли пользуются более поздними отделами мозга, он в какой-то степени даже прав, - ответил я, «оттаяв».
-Роберт Темпл называл их земноводными.
-Жабами?
-Можно сказать и так.
-По мне так это еще забавней.
-И, тем не менее, контакт с внеземными существами не только имел место быть, но и продолжается до сих пор. Я понимаю, что в это трудно поверить, но скоро вы сможете убедиться в этом на личном опыте.
-Меня ждет экскурсия по летающей тарелке? – съязвил я.
-Нет, но Небесный Отец, с которым вам вскоре предстоит встретиться, и с которым вы уже встречались, но забыли об этом, является таким существом.
-Хотите сказать, я в гостях у инопланетянина? - спросил я.
Разговор начинал меня нервировать, так как наставник на полном серьезе нес эту чушь. От человека, который искренне верит в такое, можно ждать чего угодно, а тут, судя по всему, такими были все.
-Я понимаю, как это для вас звучит, но скоро вы сами сможете во всем убедиться. Пока же можете отнестись к моим словам, как к легенде, если вам так больше нравится.
-Хорошо, - согласился я, опасаясь с ним спорить.
Из книги «Квота» https://ridero.ru/books/kvota/
I Dafna I, блог «Неизвестный миф: Хроники Милариона»
Глава 13 Песнь неба и земли
Дориан начал приходить в себя, его веки дрогнули, он открыл глаза и попытался пошевелиться. Тело сковывала такая тяжесть, что каждое движение давалось с трудом, а во рту будто пустыня развелась, пока он был в отключке. Но не смотря на слабость, туманность сознания и неимоверное желание промочить горло холодной водой, Нефилим попытался оценить обстановку.
Над его головой колыхалась плотная ткань то ли шатра, то ли палатки, в воздухе порхали желтые, белые и зелеными светлячки, давая освещение, а на краю его постели сидя дремала Дафна, положив голову щекой на сложенные руки.
"Похоже я жив, нужно разбудить её и расспросить," - парень протянул руку к макушке Ангела, но его плечо заныло так, что он скривился от боли.
В этот момент в шатер вошла эльфийка с кувшином с узким горлышком в руках:
скрытый текст- Наконец вы очнулись, - улыбнулась она и направилась к столику, заставленного диковинной и красивой посудой: пиалочками, чашечками, ступками, флакончиками и кувшинчиками.
Дафна проснулась на голос эльфийки, взглянула на юношу и просияла, увидев его в сознании.
- Очнулся! Дори ты очнулся! - она вскочила с места, опрокинув табурет с изящными витыми ножками, на котором сидела и склонилась над Дорианом, всматриваясь в его лицо.
- Да-да, мисс Очевидность, - хрипло прошелестел Левтеров, - Воды...
Он попытался приподняться, но плечо снова заныло и Дориан остался лежать ровно. Дафна тем временем приняла из рук эльфийки небольшую чашу и поднесла её Дориану.
- Это снадобье здешнего лекаря, - Ангел присела на край постели, помогла Нефилиму приподняться, поддерживая свободной рукой его голову и поднесла чаше к его губам.
С первого же глотка Дориану показалось, что такого горького пойла он не пробовал никогда, но силой воли заставил себя заглатывать отвар большими глотками, дабы не прочувствовать этого вкуса и осушил чашу до дна.
- Оно поможет восстановить силы, повысить сопротивляемость организма яду и замедлить его действие, - эльфийка подошла ближе. На ней было коричневое платье из тончайшего шелка с длинными рукавами и юбкой до щиколоток, совсем не сковавшего движений.
Дориан выдохнул так, будто хлебнул не крепкого отвара, а крепкого спиртного и откинулся на постель, под тканью которой ощущались тонкие упругие стебли и листья.
- Долго ли я был без сознания?
- Три дня, - Даф передала чашу эльфийке, - До ближайшей деревне было далеко, я полетела искать помощь и наткнулась на лагерь разведчиков Ироллана, которые любезно огласились нам помочь и предоставили своих грифонов, которые доставили нас в их лагерь. Это Анарсель, - Даф жестом указала на эльфийку, которая почтительно склонила голову, когда её представляли, - Она помогала мне присматривать за тобой.
- Ты присматривала за мной? - удивился Дориан, - А где Адель, а остальные члены группы?
- Они отправились в Гелиад, - сообщила Ангел.
- Наш лекарь составил список ядов, которыми могут пользоваться здешние орки, с учетом их природных ресурсов, и Адель отправилась готовить противоядие. Мы дали ей и её спутникам наших грифонов для быстроты перемещений, - рассказала Анарсель.
- Благодарю вас за помощь. Вы спасли мне жизнь. Я перед вам в долгу, - Дориан ощущал, как по его телу разливается приятное тепло и будто силы возвращаются к нему.
- Мы всегда рады помочь Свету, - улыбнулась эльфийка.
"Свету? Ясно. Значит, попросил бы вас о помощи не Ангел, а обычный человек, никто бы не вмешался," - подумал Дориан, но вслух ничего не сказал. Он поднял руку, теперь тело слушалось легче и тяжесть шла на убыль.
- Помните, мы можем только приостановить действие яда, но у нас нет противоядия.
- Значит, часики тикают? Даф, - парень сел в постели и спустил ноги на землю.
- Да? - обеспокоилась Ангел.
- Давай-ка выедем навстречу сестре, так она быстрее передаст мне противоядие. Готова еще за мной - больным-калекой - поприсмтаривать? - криво усмехнулся Левтеров.
- Готова! - кивнула девушка.
***
Дориан вместе с Дафной покинули лагерь эльфов-разведчиков всего несколько часов назад, а юноша уже начинал ощущать, как его состояние постепенно ухудшается: тело тяжелеет, будто его наливают свинцом, пространство перед глазами временами плывет, а в горле стоит тошнотворный ком. Пустить коня вскачь он не мог, боясь просто свалиться с него от слабости, приходилось плестись, как черепаха. Ангел плыла рядом по воздуху, держась за луку седла, порой с беспокойством поглядывая на бледное лицо экзорциста с болезненным румянцем на щеках.
Наконец он потянулся за фляжкой на поясе, отстегнул её и хлебнул эльфийского снадобья, такого противного на вкус. Его желудок свело судорогой, и он едва не изверг питье обратно, но обошлось одиночным позывом.
Ангел протянула руку и коснулась ладонью лба юноши.
- Дори, ты весь горишь, - на её глазах навернулись слезы.
- Вы как всегда правы, мисс Очевидность, - криво усмехнулся Нефилим, но Ангел само собой разумеется не понимала шуток и подколов. Ангелы вообще воспринимают все иначе, - Эй, ты чего ревешь? Бабьих слез мне еще на задании не хватало, - он еще раз отхлебнул из фляжки, поморщившись и пристегнул её обратно к поясу.
- Ты серьезно болен, а я ничем не могу тебе помочь, только наблюдать и приходится, - Ангел совсем залилась слезами, закрыв ладонями лицо.
Дориану стало даже жаль её, вряд ли он мог понять чувства Ангела, но все же попытался её как-то отвлечь и приободрить, чтобы уж совсем не упала духом и не винила себя за беспомощность.
- Эй, ну что ты как маленькая? Сколько тебе? Двадцать? Пятьдесят?
- Сто пять, - она смотрела на него своими большими голубыми влажными от слез глазами и стирала ладонями соленые дорожки со своих щек.
- Ну вот, совсем уже взрослая, а ревешь, как дитя малое.
"А я сюсюкаю с тобой, как с дитем. Надо прекращать. Если человеку постоянно говорить, что он свинья, то он в конце-концов захрюкает. Правда, не знаю, относится ли это к Ангелам, но думаю, что да," - подумал парень про себя и прочистил горло, поднеся кулак ко рту.
- Значит так, собери волю в кулак и давай серьезнее. Я Нефилим, а Нефилимы гораздо крепче и выносливее людей, так что до прибытия противоядия я точно дотяну.
- Обещаешь?
Дориан замялся и отвел взгляд в сторону. Обещать такие вещи... А вдруг что-то пойдет не по плану? А он всегда выполнял свои обещания. Еще раз взглянул на Ангела, она буквально застыла в воздухе, глядя на него широко открытыми глазами, будто окаменела. И он понял, что должен дать это обещание, только его она и ждет, оно будет как бальзам для её встревоженного сердца.
"Ведь существует же ложь во благо. Будем считать, что это тот самый случай."
- Обещаю, - он ласково взъерошил волосы на её макушке, которые, кстати сказать, ничуть не взъерошились, а послушно прилегли обратно.
Слова Нефилима возымели должный эффект и лицо Дафны просветлело.
"Сама наивность," - мысленно улыбнулся Дориан и ощутил, как конь под ним обеспокоенно заржал и остановился, забив копытом, - М? В чем дело? - Левтеров придержал поводья, пытаясь усмирить своего скакуна, и заметил, как из ближайшей рощи на поле появился еще один персонаж. Это был серокожий качок верхом на Варге. А на Варгах - двухуровневых демонах, похожих на больших волков со специальными седлами на спинах, - ездили, естественно, демоны с уровнем развития повыше. Тело демона было буквально испещрено свежими швами, будто его едва ли не по кускам собирали. За спиной Темного находился здоровенный двуруный меч.
- Черт, - процедил сквозь зубы Дориан и выхватил пистолет из кабуры, направив его на демона, но стоило тому щелкнуть пальцами, как короткий взрыв скинул Нефилима с коня, а испуганное животное понеслось проч.
Пара штопорных маголодий, сыгранных Дафной, ввинтились в почву перед носом Варга, заставляя его остановиться. Ангел нырнула вниз, сложив крылья, приземлилась босыми ногами на траву перед лежащим на спине Дорианом и раскинула руки в стороны, заслоняя его собой.
- Как же все не во время, - прохрипел Нефилим, переворачиваясь на живот, и содрогнулся в рвотном приступе.
- Белвран, Второй Мечник Мрака, прошу вас не начинать этот бой! - звонко выкрикнула Дафна, продолжая стоять, как вкопанная.
Демон изумленно приподнял бровь.
- Ты, верно, ополоумела, Светлая. Просить демона о подобном? Либо ты могущественный страж Света, либо тронулась умом. Где же твои золотые крылья, сияющие доспехи и разгоняющее тьму оружие? Не этой же дудочкой ты меня сразить вздумала? На лицо явно второй вариант из предложенных мной.
- Но ведь мы можем просто разъехаться по своим делам. А этот бой бессмыслен.
- Хм, - демон спешился и скрестил руки на груди, - Я подумаю над твоим предложением, если встанешь на колени и будешь молить меня.
Дафна без колебаний встала на колени.
- Не смей...идти у него на поводке, - за её спиной раздался хриплый голос Дориана.
- Заткнись, щенок, - демон щелкнул пальцами и взрыв отбросил Дориана назад.
- Не надо, не тронь его! - Даф вскочила на ноги.
- А что же ты сделаешь, Светлая?
- Я сражусь с тобой! - девушка прильнула губами к мундштуку флейты, расправила крылья и взлетела. В мечника посыпался целый град штопорных маголодий.
- С этого и нужно было начинать, Светлая, - своими взрывами демон развеивал завивающиеся вихри праны. Один взрыв прогремел совсем близко, и Даф укрылась за сферическим защитным барьером, опасаясь, что следующий произойдет еще ближе и оглушит её.
- Вот и попалась.
Взрыв произошел внутри барьера. Даф не совсем осознала, что произошло. Ударная волна впечатала девушку в стенку барьера. На несколько мгновений она, оглушенная, потеряла сознание. Барьер пал и девушка камнем рухнула вниз с пятиметровой высоты. На землю полетел целый снегопад белоснежных перьев из её крыльев.
- Как все просто оказалось, - Белвран опустил руку, украшенную перстнями-артефактами и неспешной походкой направился к лежащему на спине экзорцисту, дабы проверить жив ли тот еще. Движение справа заставило его остановиться и напрячься. Ангел была тяжело ранена, но жива.
Боль пронзала тело, а в ушах до сих пор звенело. Даф приподнялась на локтях и сплюнула кровь.
"Флейта..." - артефакта в руках не было, и нигде её не было в поле зрения, - "Потеряла..."
- Не везучая ты, Светлая. Померла бы сразу и переродилась. А осталась жить - попала в плен. Вот Арию новая игрушка будет.
Не слушая ни единого слова демона, Дафна смотрела на лежащего с умиротворенным лицом Дориана. Он будто спал.
- Нет... - глаза девушки расширились, и она поползла вперед, подтягиваясь руками и ногами. Сломанное крыло безжизненно волочилось за ней по земле, оставляя кровавый след на зеленой траве. Уцелевшее крыло хлопало о землю, чуть приподнимая тело над землей при каждом рывке вперед.
Добравшись до экзорциста, девушка наползла на него, укрыв крылом и припала ухом к груди - тишина.
- Не умирай, ты же обещал... - горько произнесла она, уткнувшись лбом в его грудь - Обещал...
Демон стоял рядом и просто упивался этим зрелищем, попутно раздумывая, как бы лучше завершить эту картину.
"Ты должен жить!" - четко решила для себя Дафна, приподнялась над юношей, протянула руку к его руке, лежащей на траве над головой и переплела свои пальца с его пальцами, прижав свою ладонь к его еще теплой ладони. Физическая связь была установлена. Ангел буквально ощутила её на духовном уровне.
- Пой со мной... Живи со мной... - произнося одними губами, светлая дева подалась вперед и коснулась губами лба юноши. Её прана хлынула наружу, оставляя тело, и чистейшая светлая энергия заключило их в защитной сфере.
- Что?! Так ты еще и Хранитель?! - Демон попятился назад, заслоняя рукой глаза от света бело-голубоватой сферы. Нападать сейчас было бессмысленно - это был мощнейший барьер, который не пропустил бы внутрь никакой магии.
Сфера начала вибрировать, и два голоса звучали в унисон.
Даф пела. Нет, не губами и ртом, как обычно это делают. Слова лились из глубины её души. Это была её песня Хранителя. Дориан до сих пор был без сознания, но это не мешало его голосу звучать. Постепенно Ангел утеряла свою материальную оболочку. Она просто растворилась в потоке энергии, а лишенная оболочки душа переместилась за спину экзорциста, начался второй куплет - гимн единения душ.
Ангельская душа вселилась в тело экзорциста и сплелась с его духом воедино. Высвобожденная светлая энергия тоже хлынула в это тело и импульсом завела сердце, заставив его биться с новой силой.
Дориан распахнул глаза, только это был уже не он. Это были они, как одно.
"Синхронизация практически совершенна..." - пронеслась мысль в их голове.
Остатки не поместившейся в тело праны легли вокруг плотной завесой доспехов, раскрылись за спиной прозрачными голубоватыми крыльями.
- Что за...реакция? - Белвран такое видел впервые. Ему и раньше доводилось сражаться с экзорцистами и их хранителями, но ни у одного из них не было в запасе, столько праны, что она не влезала в человеческое тело!
Поняв, что лучше не испытывать судьбу, демон бросился к поскуливающему Варгу, принимая свою демоническую форму и попутно ставя себе на грудь отражающую черную печать, он запрыгнул в седло и пришпорил своего скакуна. Низший бросился проч, но Хранитель не пытался их нагнать. Он расправил крылья и одним взмахом поднялся высоко в небо. В его руках появился божественный лук, из которого стреляла Дафна и стрела начала набирать силу. Всего несколько мгновений и...
- Очистись! - громогласно прозвучал сплетенный из двух голос и вспышка света накрыла собой обширную площадь пространства.
Над его головой колыхалась плотная ткань то ли шатра, то ли палатки, в воздухе порхали желтые, белые и зелеными светлячки, давая освещение, а на краю его постели сидя дремала Дафна, положив голову щекой на сложенные руки.
"Похоже я жив, нужно разбудить её и расспросить," - парень протянул руку к макушке Ангела, но его плечо заныло так, что он скривился от боли.
В этот момент в шатер вошла эльфийка с кувшином с узким горлышком в руках:
скрытый текст- Наконец вы очнулись, - улыбнулась она и направилась к столику, заставленного диковинной и красивой посудой: пиалочками, чашечками, ступками, флакончиками и кувшинчиками.
Дафна проснулась на голос эльфийки, взглянула на юношу и просияла, увидев его в сознании.
- Очнулся! Дори ты очнулся! - она вскочила с места, опрокинув табурет с изящными витыми ножками, на котором сидела и склонилась над Дорианом, всматриваясь в его лицо.
- Да-да, мисс Очевидность, - хрипло прошелестел Левтеров, - Воды...
Он попытался приподняться, но плечо снова заныло и Дориан остался лежать ровно. Дафна тем временем приняла из рук эльфийки небольшую чашу и поднесла её Дориану.
- Это снадобье здешнего лекаря, - Ангел присела на край постели, помогла Нефилиму приподняться, поддерживая свободной рукой его голову и поднесла чаше к его губам.
С первого же глотка Дориану показалось, что такого горького пойла он не пробовал никогда, но силой воли заставил себя заглатывать отвар большими глотками, дабы не прочувствовать этого вкуса и осушил чашу до дна.
- Оно поможет восстановить силы, повысить сопротивляемость организма яду и замедлить его действие, - эльфийка подошла ближе. На ней было коричневое платье из тончайшего шелка с длинными рукавами и юбкой до щиколоток, совсем не сковавшего движений.
Дориан выдохнул так, будто хлебнул не крепкого отвара, а крепкого спиртного и откинулся на постель, под тканью которой ощущались тонкие упругие стебли и листья.
- Долго ли я был без сознания?
- Три дня, - Даф передала чашу эльфийке, - До ближайшей деревне было далеко, я полетела искать помощь и наткнулась на лагерь разведчиков Ироллана, которые любезно огласились нам помочь и предоставили своих грифонов, которые доставили нас в их лагерь. Это Анарсель, - Даф жестом указала на эльфийку, которая почтительно склонила голову, когда её представляли, - Она помогала мне присматривать за тобой.
- Ты присматривала за мной? - удивился Дориан, - А где Адель, а остальные члены группы?
- Они отправились в Гелиад, - сообщила Ангел.
- Наш лекарь составил список ядов, которыми могут пользоваться здешние орки, с учетом их природных ресурсов, и Адель отправилась готовить противоядие. Мы дали ей и её спутникам наших грифонов для быстроты перемещений, - рассказала Анарсель.
- Благодарю вас за помощь. Вы спасли мне жизнь. Я перед вам в долгу, - Дориан ощущал, как по его телу разливается приятное тепло и будто силы возвращаются к нему.
- Мы всегда рады помочь Свету, - улыбнулась эльфийка.
"Свету? Ясно. Значит, попросил бы вас о помощи не Ангел, а обычный человек, никто бы не вмешался," - подумал Дориан, но вслух ничего не сказал. Он поднял руку, теперь тело слушалось легче и тяжесть шла на убыль.
- Помните, мы можем только приостановить действие яда, но у нас нет противоядия.
- Значит, часики тикают? Даф, - парень сел в постели и спустил ноги на землю.
- Да? - обеспокоилась Ангел.
- Давай-ка выедем навстречу сестре, так она быстрее передаст мне противоядие. Готова еще за мной - больным-калекой - поприсмтаривать? - криво усмехнулся Левтеров.
- Готова! - кивнула девушка.
***
Дориан вместе с Дафной покинули лагерь эльфов-разведчиков всего несколько часов назад, а юноша уже начинал ощущать, как его состояние постепенно ухудшается: тело тяжелеет, будто его наливают свинцом, пространство перед глазами временами плывет, а в горле стоит тошнотворный ком. Пустить коня вскачь он не мог, боясь просто свалиться с него от слабости, приходилось плестись, как черепаха. Ангел плыла рядом по воздуху, держась за луку седла, порой с беспокойством поглядывая на бледное лицо экзорциста с болезненным румянцем на щеках.
Наконец он потянулся за фляжкой на поясе, отстегнул её и хлебнул эльфийского снадобья, такого противного на вкус. Его желудок свело судорогой, и он едва не изверг питье обратно, но обошлось одиночным позывом.
Ангел протянула руку и коснулась ладонью лба юноши.
- Дори, ты весь горишь, - на её глазах навернулись слезы.
- Вы как всегда правы, мисс Очевидность, - криво усмехнулся Нефилим, но Ангел само собой разумеется не понимала шуток и подколов. Ангелы вообще воспринимают все иначе, - Эй, ты чего ревешь? Бабьих слез мне еще на задании не хватало, - он еще раз отхлебнул из фляжки, поморщившись и пристегнул её обратно к поясу.
- Ты серьезно болен, а я ничем не могу тебе помочь, только наблюдать и приходится, - Ангел совсем залилась слезами, закрыв ладонями лицо.
Дориану стало даже жаль её, вряд ли он мог понять чувства Ангела, но все же попытался её как-то отвлечь и приободрить, чтобы уж совсем не упала духом и не винила себя за беспомощность.
- Эй, ну что ты как маленькая? Сколько тебе? Двадцать? Пятьдесят?
- Сто пять, - она смотрела на него своими большими голубыми влажными от слез глазами и стирала ладонями соленые дорожки со своих щек.
- Ну вот, совсем уже взрослая, а ревешь, как дитя малое.
"А я сюсюкаю с тобой, как с дитем. Надо прекращать. Если человеку постоянно говорить, что он свинья, то он в конце-концов захрюкает. Правда, не знаю, относится ли это к Ангелам, но думаю, что да," - подумал парень про себя и прочистил горло, поднеся кулак ко рту.
- Значит так, собери волю в кулак и давай серьезнее. Я Нефилим, а Нефилимы гораздо крепче и выносливее людей, так что до прибытия противоядия я точно дотяну.
- Обещаешь?
Дориан замялся и отвел взгляд в сторону. Обещать такие вещи... А вдруг что-то пойдет не по плану? А он всегда выполнял свои обещания. Еще раз взглянул на Ангела, она буквально застыла в воздухе, глядя на него широко открытыми глазами, будто окаменела. И он понял, что должен дать это обещание, только его она и ждет, оно будет как бальзам для её встревоженного сердца.
"Ведь существует же ложь во благо. Будем считать, что это тот самый случай."
- Обещаю, - он ласково взъерошил волосы на её макушке, которые, кстати сказать, ничуть не взъерошились, а послушно прилегли обратно.
Слова Нефилима возымели должный эффект и лицо Дафны просветлело.
"Сама наивность," - мысленно улыбнулся Дориан и ощутил, как конь под ним обеспокоенно заржал и остановился, забив копытом, - М? В чем дело? - Левтеров придержал поводья, пытаясь усмирить своего скакуна, и заметил, как из ближайшей рощи на поле появился еще один персонаж. Это был серокожий качок верхом на Варге. А на Варгах - двухуровневых демонах, похожих на больших волков со специальными седлами на спинах, - ездили, естественно, демоны с уровнем развития повыше. Тело демона было буквально испещрено свежими швами, будто его едва ли не по кускам собирали. За спиной Темного находился здоровенный двуруный меч.
- Черт, - процедил сквозь зубы Дориан и выхватил пистолет из кабуры, направив его на демона, но стоило тому щелкнуть пальцами, как короткий взрыв скинул Нефилима с коня, а испуганное животное понеслось проч.
Пара штопорных маголодий, сыгранных Дафной, ввинтились в почву перед носом Варга, заставляя его остановиться. Ангел нырнула вниз, сложив крылья, приземлилась босыми ногами на траву перед лежащим на спине Дорианом и раскинула руки в стороны, заслоняя его собой.
- Как же все не во время, - прохрипел Нефилим, переворачиваясь на живот, и содрогнулся в рвотном приступе.
- Белвран, Второй Мечник Мрака, прошу вас не начинать этот бой! - звонко выкрикнула Дафна, продолжая стоять, как вкопанная.
Демон изумленно приподнял бровь.
- Ты, верно, ополоумела, Светлая. Просить демона о подобном? Либо ты могущественный страж Света, либо тронулась умом. Где же твои золотые крылья, сияющие доспехи и разгоняющее тьму оружие? Не этой же дудочкой ты меня сразить вздумала? На лицо явно второй вариант из предложенных мной.
- Но ведь мы можем просто разъехаться по своим делам. А этот бой бессмыслен.
- Хм, - демон спешился и скрестил руки на груди, - Я подумаю над твоим предложением, если встанешь на колени и будешь молить меня.
Дафна без колебаний встала на колени.
- Не смей...идти у него на поводке, - за её спиной раздался хриплый голос Дориана.
- Заткнись, щенок, - демон щелкнул пальцами и взрыв отбросил Дориана назад.
- Не надо, не тронь его! - Даф вскочила на ноги.
- А что же ты сделаешь, Светлая?
- Я сражусь с тобой! - девушка прильнула губами к мундштуку флейты, расправила крылья и взлетела. В мечника посыпался целый град штопорных маголодий.
- С этого и нужно было начинать, Светлая, - своими взрывами демон развеивал завивающиеся вихри праны. Один взрыв прогремел совсем близко, и Даф укрылась за сферическим защитным барьером, опасаясь, что следующий произойдет еще ближе и оглушит её.
- Вот и попалась.
Взрыв произошел внутри барьера. Даф не совсем осознала, что произошло. Ударная волна впечатала девушку в стенку барьера. На несколько мгновений она, оглушенная, потеряла сознание. Барьер пал и девушка камнем рухнула вниз с пятиметровой высоты. На землю полетел целый снегопад белоснежных перьев из её крыльев.
- Как все просто оказалось, - Белвран опустил руку, украшенную перстнями-артефактами и неспешной походкой направился к лежащему на спине экзорцисту, дабы проверить жив ли тот еще. Движение справа заставило его остановиться и напрячься. Ангел была тяжело ранена, но жива.
Боль пронзала тело, а в ушах до сих пор звенело. Даф приподнялась на локтях и сплюнула кровь.
"Флейта..." - артефакта в руках не было, и нигде её не было в поле зрения, - "Потеряла..."
- Не везучая ты, Светлая. Померла бы сразу и переродилась. А осталась жить - попала в плен. Вот Арию новая игрушка будет.
Не слушая ни единого слова демона, Дафна смотрела на лежащего с умиротворенным лицом Дориана. Он будто спал.
- Нет... - глаза девушки расширились, и она поползла вперед, подтягиваясь руками и ногами. Сломанное крыло безжизненно волочилось за ней по земле, оставляя кровавый след на зеленой траве. Уцелевшее крыло хлопало о землю, чуть приподнимая тело над землей при каждом рывке вперед.
Добравшись до экзорциста, девушка наползла на него, укрыв крылом и припала ухом к груди - тишина.
- Не умирай, ты же обещал... - горько произнесла она, уткнувшись лбом в его грудь - Обещал...
Демон стоял рядом и просто упивался этим зрелищем, попутно раздумывая, как бы лучше завершить эту картину.
"Ты должен жить!" - четко решила для себя Дафна, приподнялась над юношей, протянула руку к его руке, лежащей на траве над головой и переплела свои пальца с его пальцами, прижав свою ладонь к его еще теплой ладони. Физическая связь была установлена. Ангел буквально ощутила её на духовном уровне.
- Пой со мной... Живи со мной... - произнося одними губами, светлая дева подалась вперед и коснулась губами лба юноши. Её прана хлынула наружу, оставляя тело, и чистейшая светлая энергия заключило их в защитной сфере.
- Что?! Так ты еще и Хранитель?! - Демон попятился назад, заслоняя рукой глаза от света бело-голубоватой сферы. Нападать сейчас было бессмысленно - это был мощнейший барьер, который не пропустил бы внутрь никакой магии.
Беспомощной, но прекрасной ночью
Сфера начала вибрировать, и два голоса звучали в унисон.
Тихой и успокаивающей
И благоденствующей на веках глаз
Я слышу твое пение в окружении яркого и нежного света,
Как будто я в эту минуту даю обет соединиться,
Подобно двум близнецам,
Подобно череде вздохов.
Пусть нас подхватят ветра
И я в эту минуту
И через вечность
Несу мгновения алой души,
Дав такой обет.
И благоденствующей на веках глаз
Я слышу твое пение в окружении яркого и нежного света,
Как будто я в эту минуту даю обет соединиться,
Подобно двум близнецам,
Подобно череде вздохов.
Пусть нас подхватят ветра
И я в эту минуту
И через вечность
Несу мгновения алой души,
Дав такой обет.
Даф пела. Нет, не губами и ртом, как обычно это делают. Слова лились из глубины её души. Это была её песня Хранителя. Дориан до сих пор был без сознания, но это не мешало его голосу звучать. Постепенно Ангел утеряла свою материальную оболочку. Она просто растворилась в потоке энергии, а лишенная оболочки душа переместилась за спину экзорциста, начался второй куплет - гимн единения душ.
Короткой ночью мы соединимся вместе.
Соединимся, подобно крикам одинокой души,
Подобно зову дождей, орошающих землю.
Мы сольемся с голосами ветров,
Доносящихся с полей, где зреет богатый урожай.
И мир будет вращаться, как вращается сейчас.
Нас скрепят узы наших сердец.
Мы едины!
Соединимся, подобно крикам одинокой души,
Подобно зову дождей, орошающих землю.
Мы сольемся с голосами ветров,
Доносящихся с полей, где зреет богатый урожай.
И мир будет вращаться, как вращается сейчас.
Нас скрепят узы наших сердец.
Мы едины!
Ангельская душа вселилась в тело экзорциста и сплелась с его духом воедино. Высвобожденная светлая энергия тоже хлынула в это тело и импульсом завела сердце, заставив его биться с новой силой.
Дориан распахнул глаза, только это был уже не он. Это были они, как одно.
"Синхронизация практически совершенна..." - пронеслась мысль в их голове.
Остатки не поместившейся в тело праны легли вокруг плотной завесой доспехов, раскрылись за спиной прозрачными голубоватыми крыльями.
- Что за...реакция? - Белвран такое видел впервые. Ему и раньше доводилось сражаться с экзорцистами и их хранителями, но ни у одного из них не было в запасе, столько праны, что она не влезала в человеческое тело!
Поняв, что лучше не испытывать судьбу, демон бросился к поскуливающему Варгу, принимая свою демоническую форму и попутно ставя себе на грудь отражающую черную печать, он запрыгнул в седло и пришпорил своего скакуна. Низший бросился проч, но Хранитель не пытался их нагнать. Он расправил крылья и одним взмахом поднялся высоко в небо. В его руках появился божественный лук, из которого стреляла Дафна и стрела начала набирать силу. Всего несколько мгновений и...
- Очистись! - громогласно прозвучал сплетенный из двух голос и вспышка света накрыла собой обширную площадь пространства.
Господь Валерий, блог «Как говорит господь Валерий»
* * *
Мои книги в ближайшее время заметно подорожают. Так что, если хотите приобрести их по старой цене, не откладывайте это на потом. Купить их можно здесь: https://ridero.ru/author/mikhailov_valerii_snpq4/
Господь Валерий, блог «Как говорит господь Валерий»
ЗЕРКАЛО ПРОРОКА 1. ГАБРИЭЛЬ
Сегодня, дорогие друзья, тем, кто не боится много букв, предлагаю в рамках чтения по пятницам 1 роман из серии «Зеркало Пророка». Жанр: история, приключения, мистика.
В тот день, или, лучше сказать, в ту ночь ничто не предвещало беды. Не было ни грозы, ни ливня, которые всегда сопровождают подобные события в романах. И даже няне юного Габриэля, всегда видевшей вещие сны, не приснилось ничего такого, на что стоило бы обратить внимание. Их было двадцать. Двадцать ночных убийц, воспользовавшихся предательством одного из слуг, чтобы незаметно проникнуть в дом. Надо отдать им должное: предатель умер одним из первых. Они убивали тихо, и если бы не короткий предсмертный крик дворецкого…
Граф и графиня встретили гостей во всеоружии. Граф ждал их у двери в спальню со шпагой и кинжалом. Графиня стояла за его спиной с пистолетами в руках. В спальню сына можно было попасть только через их комнату, и, следовательно...
Первого гостя граф проткнул шпагой. Ещё двоих уложила графиня. Отбросив ненужные пистолеты, она обнажила шпагу. Граф прекрасно держал оборону возле узкой двери. Со стороны детской в комнату вбежала испуганная няня Габриэля – полная женщина невысокого роста лет пятидесяти. Она была одной из местных крестьянок.
– Уведи его, – приказала ей графиня по-русски, – ты знаешь, куда.
Убийцы оказались сообразительными. Убедившись, что просто так с графом не совладать, они ворвались в спальню, воспользовавшись столом, как тараном. Супругам пришлось сражаться спина к спине, отсекая неприятеля от спальни ребёнка. На счету графа было ещё двое, графиня убила одного. Но вот она совершила ошибку, и сразу три шпаги пронзили её красивое тело, а ещё через несколько минут был убит и граф – кто-то из нападавших хорошо метал нож.
Проснувшийся от криков и шума Габриэль сидел на своей кровати с маленькой (но, тем не менее, боевой) шпагой в руке. В его детском сердце шла своя битва: честь и любовь к родителям требовали, чтобы он бросился в бой, страх сковывал, приказывал бежать, а чувство собственного бессилия вызывало ненависть к себе и ко всему вокруг. Габриэль не мог заставить себя принять смерть в бою и проклинал себя за малодушие. В комнату вбежала растрепанная няня.
– Габриэль, мой мальчик, пойдём, пойдём скорей, – няня говорила шёпотом и очень быстро, – пойдём, мой мальчик…
Она схватила его за руку и потащила из комнаты. К счастью, в доме был свой потайной ход. Беглецам удалось незаметно выбраться из дома. Затем ползком, под прикрытием ночной темноты, они добрались до забора, где была маленькая калитка, за которой начинался лес.
Целую вечность они бежали по тайным лесным тропам…
Прочесть его можно здесь: https://www.proza.ru/2013/05/31/1911 и здесь: http://samlib.ru/m/majklow_w/ufhbkm.shtml
Также вы можете его бесплатно скачать здесь: https://ridero.ru/books/gabriehl/
Приятного чтения. И не забывайте оставлять комментарии.
Господь Валерий, блог «Как говорит господь Валерий»
* * *
Не знаю, кто как, а я ни разу в своей жизни не слышал, чтобы из действительно хорошей машины орал на всю улицу какой-нибудь струнный квартет. Только какой-нибудь рэп или блатняк, (что по своей сути одно и то же), причем, обязательно из подстать этой с позволения сказать музыке убитой колымаги, за рулем которой сидит промежуточное звено эволюции.
Есть версия, что прародиной человечества была не Африка, а территория России. В этом случае эволюционный путь превращения обезьяны в человека был дорогой не с пальмы на землю, а с березы, и отбрасывались во время него не только хвост и задние руки, но и лапти с кафтанами. В любом случае некоторым особям путь на землю преградили убитые машины с заточенными под рэп акустическими системами, в результате они так и остались тем промежуточным звеном эволюции, останки которого ученые безрезультатно ищут среди окаменелостей.
Из книги «Квота» https://ridero.ru/books/kvota/