Что почитать: свежие записи из разных блогов

Предыдущая глава

Кемисэ

Я давно уже не сплю, когда появляются те незнакомцы, просто не хочется раньше времени покидать ещё живую сонным теплом палатку. Вместе со снегом горы объял смертный холод, хотя глядя на людей, этого и не скажешь — кажется, что мороз их лишь бодрит. Не торопясь выбираться из этого гостеприимного прибежища — даже удивительно, как быстро из тесной и смрадной конуры оно сделалась для меня воплощением уюта, клочком животворного тепла посреди обледеневшего мира — я пытаюсь прислушиваться к фразам, которыми Ирчи обменивается с нашей спутницей, но они говорят на непонятном мне языке.

А вот топот коней я, пожалуй, различаю прежде них — и рука сама собой тянется к мечу, как я ни убеждаю себя, что это просто какие-то мимоезжие всадники спешат добраться до дома, пока перевал не завалит окончательно. Но вот они останавливаются — и я, не выпуская меча, подбираюсь к выходу из палатки и выглядываю в щель.

Судя по тому, как Ирчи идёт навстречу всадникам, он совершенно не опасается дурных намерений с их стороны, мне же хочется крикнуть ему: «Куда ты! Ты же у них как на ладони — это всё равно что повернуться спиной к хищнику!» Однако он отнюдь не спешит укрыться — лишь отступает, делая несколько шагов спиной вперёд, и машет рукой, указывая на палатку учителя со слугой, а после — на мою; у меня даже успевает промелькнуть предательская мысль: а не продал ли он меня этим незнакомцам, пользуясь отсутствием моей свиты? Но додумать её до конца я не успеваю, потому что дальше события развиваются очень быстро.

Спешившиеся всадники рассыпаются цепью, окружая Ирчи и одновременно получая возможность следить за всем, что происходит на поляне, слишком слаженно, чтобы допустить, что это — обычные путники. Не в силах противиться этому в одиночку, Ирчи отступает ещё на пару шагов, выставив вперёд руки, словно пытается остановить направляющегося к палатке главаря. Затем один из незнакомцев хватает нашу спутницу — Ирчи тотчас рвётся туда, напрочь позабыв о наступающем на него главаре, который, воспользовавшись этим, бьёт его в висок рукоятью меча — и наш проводник падает как подкошенный.

Я не стал дожидаться, пока этот убийца вновь двинется к палатке — он ещё не успел перехватить меч, когда я, единым движением располосовав полог надвое, бросаюсь в разрез, чтобы напасть на него с той стороны, откуда он точно не ждёт опасности — судя по изумлению, отразившемуся на его лице, он так и не понял, откуда я взялся.

Не успеваю я подумать о том, что остаются ещё трое — слишком много для того, кто на тренировочных боях едва управлялся с парой соперников — и вот их уже двое: один падает на снег, заливая его кровью — жить ему осталось недолго, даже найдись тот, кто вызвался бы перетянуть жгутом перерубленную руку. Тем временем я скрещиваю меч со следующим; кажется, что мой клинок живёт своей жизнью, как повествуют предания о волшебном оружии. Хотя вернее сказать, своей жизнью живут мои руки и ноги — всё тело, наконец получившее свободу от стесняющих его оков разума. Узри меня сейчас мои наставники, быть может, они бы меня и не узнали — разве мог прежний я стать причиной этих фонтанов крови, зияющих ран, в последний раз припадающих к земле ладоней?

Когда четвёртый противник оседает на снег, я чувствую, что меня самого шатает: перед глазами темнеет, к горлу подкатывает неумолимая тошнота — кажется, я сей же миг последую за своими жертвами, стоит мне закрыть глаза. Но в сознании тотчас вспыхивает обжигающая мысль: а как же Ирчи? Неужто тот злодей и вправду убил его, отмахнувшись, словно от назойливой мухи? Краем глаза я вижу, как из палатки показываются Эгир и Вистан, который спешит к всхлипывающей на окровавленном снегу Инанне — сам же я бережно поворачиваю набок голову Ирчи, страшась различить еле осязаемый хруст — но вместо этого нащупываю ровное, стойкое биение жизни в горячей жилке, почти жгучее для моих похолодевших пальцев.

Я принимаюсь вытаскивать из поясной сумы платок, чтобы приложить к ране, и только тут замечаю, как дрожат мои пальцы. Опустив на них взгляд, я вижу, что они сплошь залиты кровью — чёрной на белом. Теперь дрожь колотит меня всего, до такой степени, что стучат зубы; схватив в ладони пригоршни снега, я судорожно тру руки, затем — лицо, одежду, уже не отдавая себе отчёта в том, что тем самым лишаю себя последних крох тепла, без того расточительно пущенного на ветер в этой безумной схватке.

На плечо ложится чья-то тяжёлая ладонь, и меня прямо-таки подбрасывает вверх, словно от удара хлыста — но рука принадлежит слуге учителя, Эгиру. Ничуть не смутившись моей реакцией, он качает головой, указывая на пятна крови, на ещё тёплые тела, на мои собственные руки, уже онемевшие от холода:

— Первая кровь на твоём мече? Тут нечего стыдиться, любой, кто побывал на твоём месте, когда-то пережил то же самое.

Хоть я сомневаюсь, что он способен понять хотя бы малую долю тех чувств, что обуяли меня, всё же отчего-то эти слова оказываются тем самым столпом, за который я могу ухватиться, когда земля уходит из-под ног.

— Как он? — к нам подбегает всё ещё всхлипывающая Инанна. Бросившись на снег, она приподнимает голову Ирчи, укладывает к себе на колени и прижимает к ране оброненный мною платок. У меня едва не вырывается: разве можно вот так хватать человека, не убедившись прежде, что с ним, но я сдерживаюсь — теперь-то это не имеет значения, а ему всяко приятнее будет очнуться так, чем затылком на снегу. Вместо этого я зачерпываю ладонью, уже потерявшей чувствительность, новую горсть снега и провожу по лицу — на его подтаявшей поверхности вновь остаются розовые разводы.

Ирчи

Приходя в себя, я первым делом почувствовал, что у меня что-то на лице — что-то липкое, как я понял, когда непроизвольно попытался стереть это; затем я осознал, что мой затылок покоится на чьих-то коленях — мягких и упругих — столь приятное ощущение, что мне не хотелось открывать глаза, потому как я предчувствовал, что тогда придётся покинуть это гостеприимное прибежище — а потом я вспомнил всё, что случилось, и подскочил как ошпаренный, в результате чего в голове будто грянул гром, а в глазах вновь почернело, словно на голову вылили ведро дёгтя.

— Не шевелись, это может быть опасно! — я не сразу понял, кому принадлежит этот голос. Отмахиваясь от обступившей меня темноты, я потребовал:

— Где они? Что с Инанной?

— Всё в порядке, — тут же послышался её подрагивающий с перепугу голос — и я понял, что именно её колени стали мне приютом. — Они… — Она осеклась, и вместо неё закончил твёрдый голос Вистана:

— Они мертвы.

Разлепив веки — оказывается, мои глаза сами собой закрылись, оттого и темнота — я оглянулся — и увидел красный снег, а на нем — ворох чёрной ткани. Приподнял голову — кругом сплошь исполосованный красным снег, который только что был первозданно белым, и ещё куски ткани.

Я невольно застонал от боли в голове, напоминающей бой набата; куда бы я ни повернулся — повсюду эти груды тряпок. Перед глазами тотчас встали разряженные всадники — их богатые одежды, оружие, кольчуга, и захотелось спрятать голову в землю, закопаться так, чтобы никто не нашёл до весны; но взятые на себя обязательства — до чего же мне в то мгновение хотелось, чтобы Верек был с нами! — не позволяли подобного бегства. Потому я вновь приподнялся, пошатываясь и прижимая ладонь к темени слева, и внезапно охрипшим голосом — в горло словно всё тех же сухих тряпок натолкали — спросил:

— Как это случилось?

— Они напали на тебя с Инанной, — отрывисто ответил Эгир, — и господин Нерацу убил их.

Первое я и сам знал не хуже него, а вот второе можно было бы изложить и поподробнее. Подняв глаза, я увидел его — лицо в кровавых разводах, одежда в крови, окровавленный меч лежит рядом, а сам он стоит на коленях, и вид у него такой, словно его мутит; глядя на него, я и сам ощутил тошноту, хотя так и не успел ничего съесть с самого вечера. Чтобы не поддаться этому порыву, я устремил взгляд к небу и, кажется, к нему и обратил свою мольбу:

— Во имя Иштена [1], зачем? Всё ещё можно было уладить миром… — Уже когда эти слова рвались наружу, я сознавал их фальшь, а потому голос Вистана прозвучал моим собственным приговором:

— Едва ли они пощадили бы кого-то из нас — если бы не господин Нерацу, мы все уже были бы на том свете [2].

Он произнёс это на валашском — и только тут я осознал, что всё это время говорил на родном языке, нимало о том не задумываясь. Выскребая из глубины сознания остатки валашского, я вопросил:

— Какого дьявола [3] им от нас понадобилось? Неужели не видно, что с нас нечего взять? Не очень-то они были похожи на отчаявшихся грабителей…

— Скорее на разнузданных дворян, — отрубил Эгир, и я вновь невольно застонал — будто мне не хватало лишних напоминаний об этом.

— Мы с Эгиром нашли на трупах знаки дома Коппаня, — вступил Вистан. — Господина крепости Ших.

— Это не той ли, которую разрушили? — брякнул я, сам того не ожидая — при том, что мне с трудом помнилось то, что было нынешним утром, это отчего-то всплыло в памяти, будто яркий поплавок. — Ишпан Зомбор, — добавил я, чувствуя на себе удивлённые взгляды.

— И как это может быть связано с нападением? — переспросила Инанна.

— Разве что это объясняет, почему его люди злые как черти, — буркнул я.

— Какими бы ни были их причины, — прервал меня Эгир, — меня куда больше волнует, нет ли поблизости их дружков.

— Поблизости — это где же? — Я невольно бросил взгляд на тропу, откуда появились эти четверо. — Мы в трёх сутках пути от ближайшего города! Неужто эти скучающие дворяне не могли поискать своих сомнительных удовольствий где-нибудь поближе, чем на перевале, где в такое время года кроме зверей и птиц никого не встретишь?

— Они пришли за мной, — внезапно раздался голос твердынца, и все глаза, включая мои, тотчас обратились на него в немом вопросе. — Чтобы потребовать выкуп.

При этих словах я невольно отодвинулся от него на полшага, хотя было ли причиной тому признание или то, что от него шёл невыносимый металлический запах крови — я не знал.

— Как вы можете быть в этом уверены, господин Нерацу? — раздался вкрадчивый голос Вистана.

— Вы же сами сказали — иначе откуда им здесь взяться? — Голос твердынца дрожал, словно он готов был расплакаться прямо сейчас, у всех на глазах.

— Так это ты нас всех подвёл под виселицу? — не удержался я, на всякий случай отодвигаясь ещё дальше. — Тебя-то им не достать, так что наверняка всех этих мертвецов свалят на нас! — Он шевельнулся — мне показалось, потянулся к лежащему сбоку мечу, и я невольно отпрянул, закрывая голову рукой; справедливости ради, я действительно ожидал, что мне на макушку вот-вот обрушится удар того самого клинка, что учинил эту кровавую баню — надо же было мне нарываться, но меня несло, словно подвыпившего гостя на свадьбе. — Будь проклят тот день, когда я с тобой связался, убийца!

— Даже если господин Нерацу и навлёк на нас эту беду, он же нас от неё и избавил, — тотчас раздалось резонное возражение Вистана, и его вмешательство мигом погасило нарождающийся раздор. — Как бы то ни было, сейчас нам надлежит думать не о причинах, а о последствиях — как нам поступить?

— Вернуться в Вёрёшвар и доложить ишпану Тархачи о нападении, — предложил я.

— Вопрос в том, кого послушает доблестный Тархачи? — глубокомысленно заметил Вистан. — Ишпан Коппань — могущественный властитель, даже учитывая то, что он понёс ущерб, согласно словам нашего Ирчи, — кивнул он в мою сторону, а я лишь вздохнул: спасибо и на том, что он не добавил: «если им, конечно, можно верить». — Впрочем, если люди Коппаня вторглись на перевал без ведома ишпана Тархачи, то это является прямым нарушением постановления кенде…

Внезапно его перебил дотоле хранивший молчание твердынец — судя по дрожи в голосе, он был бы не прочь хранить его и дальше:

— Та птица, что была на оружии нападавших…

— Шош — степной орёл [4], — услужливо подсказал Вистан, впрочем, Нерацу, похоже, не обратил на его слова никакого внимания.

— Я видел её на стяге.

— На каком таком стяге? — в недоумении переспросил я, заранее досадуя: время ли лезть со всякими глупостями — мало ли где он мог видеть этого степного орла, который украшает отнюдь не только вымпел ишпана Коппаня?

— На крепости Вёрёшвар. — Твердынец замолк, но теперь никто не стремился взять слово — все ждали продолжения. Совладав с собой, Нерацу поведал: — Когда мы уезжали, на ней был один стяг, а когда я смотрел с того камня, который… — похоже, у него кончились слова, так что он молча указал на меня, — …то там появился второй флаг, с чёрной птицей на белом поле.

— Это — стяг ишпана Коппаня, — сообщил Вистан то, что уже стало ясно всем присутствующим и без его пояснения, как и то, что в Вёрёшвар нам путь заказан. — Значит, нельзя сбрасывать со счетов возможность, что ишпан Тархачи с ним заодно.

— Тогда нам лучше как можно скорее оказаться по другую сторону гор, — тотчас заключил я. — Авось об исчезновении этих четверых узнают не раньше весны.

— Разумное предложение, — рассудил Вистан, похоже, взявший на себя роль судьи. — Но, как и предостерегал мой добрый Эгир, не стоит ли нам опасаться погони?

— Придётся положиться на удачу, — пожал плечами я — даже это незамысловатое движение отозвалось вспышкой боли, словно кто-то прижал кулак к голове предостерегающим жестом. — Если возьмём их лошадей, то только они нас и видели. — Я с сомнением взглянул на Вистана, но решил, что удержаться в седле на поверку куда проще, чем топать пешком, тем более, когда речь идёт о жизни и смерти.

Тот обменялся горестным взглядом со слугой, который поведал:

— Увы, лошади ускакали, едва началась схватка. Я выходил их искать, но они успели далеко убежать — скорее всего,… продолжение следует…