Что почитать: свежие записи из разных блогов
Категория: проза и поэзия
Psoj_i_Sysoj, блог «Генерал для матроса»
Генерал для матроса. Глава 20. Корабли, дым и бессвязные речи
Предыдущая глава
Солёные брызги на щеках даже во сне обжигают холодом, будто зимний шторм. Корабль бороздит бурные воды, взлетая на гребень волн и обрушиваясь вниз, будто предчувствуя, что скоро мы пожнём кровавый урожай. Впереди — возвышающийся на скале замок; позади — море огня. Расплата.
Я открываю глаза в незнакомой палатке, окружённый гудением голосов. Эта палатка больше той, что делили мы с Азотеги, тяжёлый темный тент почти не пропускает света, не считая полоски полуденного золота, проникающей через щель входа. На ящиках в дальнем конце палатки расселись солдаты — они бросают кости, всякий раз восклицая над результатом. Я лежу на одной из армейских коек на деревянной раме с прибитым к ней полотном — оно так провисает, что, пожалуй, на земле было бы удобнее. Сбитый с толку, я слегка встряхиваю головой, силясь сообразить, где оказался.
— Четыре и один. — Синий мундир Джары расстёгнут до середины груди, так что виднеется белая сорочка, короткие волосы топорщатся, слипшись от пота. — Но единица упала под ноги — считается или нет?
— Я бы сказал, что да, — отзывается Ларис, скалясь с пола, где он развалился. Он и вовсе скинул мундир с рубашкой и свернул их, засунув под голову. — Так что я победил.
— Вот гадство. — Щуплые плечи Дерека сникают. — А я считаю, что нужно перебросить. — Его глаза то и дело соскальзывают на обнажённую грудь Лариса, чтобы тут же вернуться к костям.
читать дальшеМаджерерн подхватывает кости с пола, бросая взгляд на меня.
— Доброго вечера, — церемонно произносит она, выпрямляясь. — Как ты себя чувствуешь?
В тот же миг все взгляды обращаются на меня, и мне остается лишь надеяться, что я не такое уж чучело, каким себя ощущаю.
— Гм, — отвечаю я. — Даже не знаю. Как там сражение?
Джара пробирается между остальными, состроив Ларису недовольную гримасу, когда тот пробует подставить ей подножку, и присаживается рядом со мной на корточки смазанным сине-золотым пятном.
— Через час начнётся, — сообщает она с улыбкой, которая всегда поднимает мне настроение независимо от моего состояния. — Все думали, что его отложат до завтра, но мы устроили Рзалезу такой сюрприз, что он даже оспорить день оказался не в состоянии. Офицеры судорожно дрючили нас с момента оглашения, а сейчас у нас перерыв на обед — похоже, все они в лёгкой панике, один генерал как всегда невозмутим. Мы позаботились о том, чтобы тебе досталось лучшее место в лагере, если ты заметил.
Она указывает наружу и, проследив за её жестом, я вижу белый флаг на деревянном древке, полощущийся по ветру прямо у входа в палатку.
— Не сказал бы, что в восторге от того, что мне предстоит проваляться здесь всё сражение, — вздыхаю я, — но благодарен вам за заботу. — Затем смысл сказанного потихоньку доходит до меня, и я в панике хватаюсь за её руку: — Постой — через час? А как же корабли? — У меня получилось немного переговорить с кузенами после того, как мы выехали за городские ворота, но ещё так много надо было сделать.
— Я отнесу тебя на поле битвы, — участливо предлагает Ларис и охает, когда Маджерерн наступает ему на ногу, проходя мимо, чтобы опуститься на колени у моего изголовья.
— Капитаны всё обсудили с офицерами вашего генерала, — сообщает она с торжественным блеском в тёмных глазах. — Если хочешь передать им что-то ещё — только скажи.
— Ты правда хочешь, чтобы они атаковали крепость? — вступает Дерек, юношеские черты которого искажает сомнение. — Ты же понимаешь, что она на суше, верно?
— Ну да, потому-то они собираются перелететь через стену… — При виде его выражения я невольно смеюсь, затем захожусь кашлем. — Он на скале. Если мои кузены привезли то, что я им велел, и им удастся подобраться — тогда никаких проблем. Если нет — они просто учинят адский тарарам. Суть в том, чтобы вымотать противника настолько, чтобы его воины приползли на поле сражения еле живые; ну а если при этом получится разрушить парочку-другую стен — это лишним не будет.
Даже вежливая Маджерерн глядит с недоверием, хотя никто не решается сказать, что моя идея — весьма рискованное предприятие. Наконец Джара радостно заявляет, приподняв плечи:
— Любая помощь с их стороны лишней не будет. Ну а мы что для них можем сделать?
— Защитить матросов, — не задумываясь отвечаю я. Кивнув бывшей подчинённой Рзалеза, я добавляю: — Я помню твои слова, что теперь некому наслать на нас огонь — но корабль может погубить не только пламя. Всё-таки там будет вся моя семья. — Без меня, — сглатываю я — ну что тут поделаешь? Эмилия не позволила бы мне даже заикнуться о том, чтобы они не принимали участия в штурме. Она бы сказала лишь: как мы можем рисковать чужими жизнями, не подвергая риску собственные? — Так что если у вас появятся идеи на этот счет…
— Уже обсудили и решили. — Улыбка Джары обретает жёсткость, придавая ей сходство с моей старшей кузиной. — Полно идей.
— Если твои кузены вернутся хотя бы с единой царапиной — можешь наказать меня, как душе угодно, — предлагает Ларис.
— Замётано. — Что ж, мне остаётся только довериться им. — А что до того, что передать офицерам, то у меня тоже есть кое-какие идеи…
***
Открыв глаза часы спустя, я вижу багровеющее небо. У койки на коленях стоит генерал, опустив голову у моей руки и смежив веки. Его волосы влажны от пота, броня заляпана грязью, на шве свежей раны разошлись верхние два стежка. И выглядит он… потрясающе.
То, что я нахожу такое удовольствие в том, чтобы просто смотреть на него, не имеет ни малейшего смысла, но я постепенно привыкаю к этому. А вот что мне в новинку — так это странное желание взять его за руку, сжать плечо — всё, что угодно, лишь бы из его взгляда ушли эти мрачные тени. Я сглатываю — ну что за дурная мысль, ведь я даже не знаю, будет ли ему приятно. Некоторые любят дотрагиваться до других — но не когда их трогают, потому что боятся выказать слабость или не желают принимать сочувствие.
И всё же то, что несколько коротких прядей почти касаются открытой раны, ему на пользу явно не пойдёт, так что я протягиваю руку и как можно бережнее убираю их.
Видимо, я всё же был недостаточно осторожен, ведь его веки вздрагивают и приоткрываются, сонно моргая — и зелёный взгляд обращается на меня.
— Меня вызывали? — медленно спрашивает он измождённым голосом.
— Похоже, битва закончилась — или почти. — Я указываю подбородком на выход и украдкой убираю руку, надеясь, что он не заметил моего жеста — Кроме того, мне казалось, что векторам не положено драться?
— Пришлось, — хрипит он и зевает, прикрывая рот ладонью. — Фрериз вывела из строя слишком многих. Наши успехи оставляют желать лучшего, но, надеюсь, моё вмешательство подправило ситуацию. Теперь вопрос в том, кто у них в резерве.
— Аджакс? — спрашиваю я.
— Нет — и на том спасибо. Джезимен уже удалось его побить, хотя он её тоже зацепил.
Проклятье! А я ведь так хотел это увидеть. Вот уж воистину увлекательное сражение меня ждёт — при том, что я прикован к койке, не в силах даже выбраться из палатки. Ненавижу упиваться жалостью к самому себе, но поневоле сокрушаюсь о том, что те уроды не повстречали меня после битвы. И что вообще повстречали, если уж речь зашла об этом.
— Чем она его вырубила?
— Всем подряд. Это её талант — призывать любое оружие — вернее, всё, что может быть использовано в этом качестве — чтобы тут же пустить в дело. Рзалез совершил ошибку, выставив Аджакса сразу после одного из поединков Ззары — целая гора булыжников валялась по всему полю.
— Ого, — изумился я. — Не могу представить себе генерала Джезимен за столь недостойным занятием, как швыряние камней. — Азотеги устало улыбается в ответ. — А ты с ней дрался ещё раз? С Ззарой, я имею в виду.
— Нет. На сей раз это была Маджерерн. Она очень хороша.
— Она славная.
Его губы застывают — и плечи тоже.
— Значит, её общество тебе приятно? — медленно спрашивает он.
— Приятно? Ну, как сказать… — Я умолкаю, глядя на него с подозрением: — Постой, почему всякий раз, когда я говорю о даме что-то хорошее, ты решаешь, будто у меня с ней шуры-муры? Даже если я забуду о различии в нашем положении, гордые дзалинки мелко видят вонючих человеческих матросов. А я об этом и не помышляю.
Его щёки вспыхивают, словно закат за порогом палатки, и он опускает взгляд на одеяло, ухватившись за его край.
— Разумеется, я… прости меня. Просто у моих людей признание чьей-то доброты — завуалированный знак того, что ты желаешь за кем-то ухаживать, и… — Его губы кривятся в мимолётной улыбке, и он добавляет: — Я понимаю, что это глупо — ты никогда не прибегаешь к околичностям. Но я понял, что не могу не придавать этому значения, ведь, случившись однажды, это может произойти и впредь, а потому мне бы не хотелось быть пойманным врасплох, когда в твою жизнь войдёт кто-то ещё.
— Опять ты про меня с Джарой, что ли? Мне казалось, что мы с этим уже разобрались.
— Нет, это относительно того, что дворянин может предпочесть матроса… то есть, я вовсе не хочу сказать, что сам такой уж раскрасавец — мои черты нельзя назвать ни правильными, ни приятными, и я отнюдь не имею в виду, что нахожу твой запах иначе, чем приятным… — Он проводит ладонью по волосам и хмурится, понимая, что окончательно запутался. Разговор вновь даёт опасный крен к отношениям.
Я хочу усмехнуться — но вместо этого почему-то выходит вздох.
— Знаешь, с твоей стороны весьма смело утверждать, что прихоть судьбы и выверт магии выставляют меня перед тобой в столь приятном свете. Это всё равно что уверять, что я безумно люблю похлёбку [1], лишь потому что тетушка не отстанет, пока я не съем всё до капли.
Он застывает.
— Но это так. Ты очень красивый, вот что я хотел сказать.
— Чего?.. — Вот теперь я взаправду смеюсь, разрываясь между горечью и опаской, что он таки не выдержал всех этих потрясений и окончательно рехнулся. Разумеется, это кончается оглушительным кашлем. Когда он утихает, я, задыхаясь, сообщаю: — Слыхал я, что любовь ослепляет, но вот это я называю «попасться на удочку». Я? Красивый? Самая добрая девушка, которую я когда-либо встречал, не зашла дальше того, что у меня милая улыбка!
— Это все прочие слепы. — Он поднимается, звеня броней, и нервно прохаживается по палатке, то и дело поглядывая на меня, чтобы не убедиться, что я никуда не делся. — Почему же ты думаешь иначе?
Моя загорелая кожа всегда была слишком бледна на вкус рыбаков, для южан — слишком темна и слишком конопата на вкус горских торговцев. У меня золотистые волосы холмяков и чёрт знает чьи кудряшки, и потому, бросив единый взгляд на мой рост и шевелюру, большинство встречных людей решают, что я хочу ограбить их деревню. Никто меня даже симпатичным в жизни не назвал, не говоря уже о том, что красивыми следует считать только женщин — а в моём случае и слово-то такое никому на ум не придёт.
— Потому что это неправда?.. — Я приподнимаю брови, силясь уследить за перемещениями Азотеги. Таким манером я вновь смещаю что-то не то и морщусь, легонько потирая лицо. — В особенности когда я так измочален и… хотя не важно — это и в лучшие мои дни было бы ничуть не ближе к истине. Слушай, меня такие вещи вообще не волнуют, если это тебя беспокоит; я давно решил, что, раз не могу ничего поделать со своей внешностью, то лучше о ней и не думать — лишь бы выглядеть пристойно. Тебе не нужно кривить душой, чтобы сделать мне приятное, хотя я и ценю твою заботу.
— Пристойно, — отзывается Азотеги. Он останавливается, чтобы уставиться на меня своими ясными изумрудными глазами, разжимая и сжимая пальцы, словно никак не в силах решить, хочет он что-то ими сотворить или же нет. Наконец он еле слышно добавляет: — Всякий раз, как ты говоришь такие вещи, я едва удерживаюсь… — Что бы он ни хотел сказать, его слова заглушает рёв горна, столь близкий, что стенки палатки сотрясаются.
Лицо генерала вмиг становится серьёзным и отстраненным — склонив голову, он прислушивается к затихающему звуку.
— Двести пятьдесят к триста тринадцати, они впереди, — бормочет он. И правильно — битва полным ходом, так что же он тут теряет время, разоряясь насчет моей внешности? — Не так уж плохо, но нам остаётся надеяться, что твои корабли помогут выровнять счёт.
Перед лицом таких чисел я сам начинаю сомневаться, что такое возможно. Я прикован к постели, а там всего три судёнышка против огромной крепости на скале. Может, и беззащитной крепости, но всё равно эта груда камня призвана выдержать любой штурм, на месте защитники или нет.
— Угу, — угрюмо соглашаюсь я. Однако унынием делу не поможешь, потому я натягиваю улыбку: — В своём лице я не приведу тысячу кораблей, но три мне вполне по силам. Они выровняют счёт.
Азотеги кривовато улыбается, а затем вновь прислушивается к звуку горна — при каждом из них на его лице появляется сосредоточенное выражение.
— Ты хочешь отдохнуть, или составить тебе компанию? — спрашивает он затем.
— Знаешь, тебе вовсе не обязательно тут торчать, если ты об этом.
— Скорее, наоборот. Перед тем, как… я отвлёкся я как раз собирался сказать, что Джара скоро представит офицерам твои планы. За время моего отсутствия она просто творила чудеса: отовсюду только и слышно, как она незаменима и что за золотая у неё голова. — Его лицо светится улыбкой гордого отца, и я ловлю себя на том, что немного завидую. Даже не знаю, чему: тому, что мне тоже хотелось бы такую славную дочку — или сына, или же тому, что она заставила его собой гордиться, а меня попросту отколошматили. — Потому я предпочёл бы не вмешиваться, — продолжает Азотеги, — чтобы показать, что я ей доверяю. И всё же… если ты устал, то я вполне могу пойти поучаствовать в обсуждении.
Мой желудок принимается выписывать кренделя, когда я понимаю, что за ответственность он на меня взваливает с выражением вежливого интереса на лице. Если он уйдёт, хоть и не по своей воле, то тем самым покажет, что недостаточно доверяет Джаре. Если же останется, то мои планы, возможно, полетят к чертям, а на новые времени нет. Что же выбрать: друга или флот?
Но он мог бы просто остаться, и не заговаривая об этом, — осознаю я. Такой выбор должен быть мне по силам.
— Ох, чёрт, — вздыхаю я. — Кто-нибудь догадался прихватить набор «Волков и овец»? Я мог бы поучить тебя играть, раз у нас есть время.
От его улыбки и камень бы зарделся.
— Пойду спрошу, — обещает он. — И, гм… переоденусь.
***
Несколько часов спустя Азотеги в потёмках возвращается с мешочком в руке: как выяснилось, солдат Дерек прихватил с собой походный набор и был счастлив одолжить его генералу.
— Никогда не видывал, чтобы кто-то с такой радостью расставался со своим имуществом, — дивится он, пока я устанавливаю доску на одном из ящиков. Это не так-то просто сделать одной рукой, лёжа на боку, но я рад, что мои рёбра позволяют мне хотя бы это. Азотеги пододвигает другой ящик, примостившись на краешке, и наблюдает за мной.
— Лишь потому, что ты у него просишь. — Я щурюсь на крошечные фигурки в свете лампы. — Ведь он — твой самый пылкий обожатель.
— Ах, так это тот самый Дерек со свечами и изображениями?
— Он самый. — Кто бы ни вырезал эти фигурки, он явно не слишком старался, так что мне непросто различить, где кто, и я решаю, что белые, наверно, овцы. Поместив их на клетчатые поля, я выстраиваю волков в полосатом лесу. — И всё-таки я не понимаю, почему тебе не по душе, что за тобой увиваются симпатичные парни — раз тебе нравятся такие вещи. Погоди — а он правда симпатичный? Я-то в этом не разбираюсь.
Азотеги издает изумлённый смешок.
— Думаешь, я разбираюсь?
— Неплохо подмечено, особенно после уверений, что я красивый. — Он собирается возразить, но я поднимаю палец: — Шутка. Возможно. Да что с тобой такое? — Последнее я обращаю к фигурке волка, которая никак не хочет стоять ровно, так что я просто кладу её набок. — Овцы ходят первыми, — начинаю я, чтобы сменить тему, разворачивая доску овцами к нему. — Ты должен провести их в ущелье на моей стороне. Каждая овца, которая доберётся сюда, оказывается в безопасности и выходит из игры. Главным образом, надо держать их подальше от волков, хотя ты можешь убить отбившегося волка, поместив трёх овец на соседние клетки.
— То, что я допускаю отношения с мужчинами, не значит, что я непременно оцениваю внешность своих подчинённых. — Взяв фигурку овцы, он хмурится на доску. — Они ходят как-то по-особому?
— А, прости — на клетку вперёд или на две по диагонали. Овцы могут перепрыгивать через других овец или волков; волки не могут. Волки ходят вперёд или назад, овцу убивают двое волков на соседних полях. А вот эти пустые клетки — топи: овца застревает здесь на ход. — Кивнув, он передвигает овцу на клетку. — Но мою-то ты оцениваешь? — спрашиваю я с нервной улыбкой, потому что внутренний голос сурово интересуется, зачем я затеваю разговор, попахивающий заигрыванием с генералом, в то время как другой подначивает: «И как ты думаешь, что на это можно ответить — неужто «нет»? Если уж флиртуешь — так хоть делай это как следует». Я с достоинством сообщаю обоим, что вовсе не заигрываю, просто хочу побольше разузнать о вещах, в которых не разбираюсь — а затем вдруг осознаю, что веду увлечённую беседу с самим собой. Видимо, те солдаты порядком удружили мне, долбанув по голове.
— Прошу прощения? А. Но ведь ты — мой спутник, а не подчинённый. Подобное восхищение между равными в армии не порицается, в отличие от связи между низшими и высшими по званию, которые являются более частым источником порчи нравов. К тому же, позволь заметить, ты — совершенно особый случай. Что-то не так? — добавляет он, когда я принимаюсь глазеть на него с застывшей в пальцах фигуркой волка.
— Гм… нет. — Он правда считает меня равным? Это — самая безумная мысль, которую мне от него доводилось слышать, и уж явно не такая, из-за которой подобает расплываться в столь беззастенчивой довольной улыбке, словно щуке в ведре с угрями. Одно слово — и я уже верю, что три корабля способны взять весь этот чёртов город, не говоря о крепости. Осознав, что я просто сижу как идиот с фигуркой в руках, я ставлю её, поясняя: — Это я отрабатываю волчий оскал. Р-р-р.
Уголки рта Азотеги подёргиваются, и он ходит другой овцой.
— Мои овцы дрожат всей своей… шерстью, полагаю. Тут требуется какая-то стратегия, или нужно просто передвигать овец в случайном порядке?
— Есть, но мне никогда не давались подобные объяснения. На поверку лучше сразу окунуться в игру — а там всё само прояснится. — Он кивает, ходя ещё одной овцой, и я выдвигаю волка сбоку. — Знаешь… — бормочу я, уставясь на доску, словно не в силах от неё оторваться. «Он назвал тебя равным, — не унимается голос, подозрительно похожий на тётин, — так что будь добр, скажи хоть что-нибудь в ответ». — Ты тоже неплох.
— Это не более чем удача, потому что пока я не имею ни малейшего понятия, что делаю. А на волка овца может запрыгнуть?
— Нет, только перепрыгнуть. А вот волк может прыгнуть на овцу, чтобы зарезать её, но только если рядом есть другой волк. Но я имел в виду… как ты выглядишь. Неплохо выглядишь.
Овца падает, отскочив от края ящика, и катится по ковру. Наверно, человек, в которого ударила молния, не выглядит столь поражённым.
— Тебе придется самому её поднять, — замечаю я, когда молчание слишком затягивается. — Я-то не могу слезть с кровати.
— А… да, — слабым голосом отзывается Азотеги, затем встаёт и пересекает палатку, ступая нетвёрдо, словно человек, сошедший на сушу после месячного плавания. — Прости, но мне казалось, что мужчины тебя не привлекают? — приглушённо спрашивает он, нагибаясь, чтобы подобрать овцу.
Святые сердца и печёнки, ну зачем я вообще начал этот разговор? Лучше бы сказал, что мне нравится его чёртова лошадь. А ещё лучше сразился бы с сотней солдат Рзалеза, чем обсуждать чувства, которых сам не понимаю, в беседе, способной завести нас туда, куда мужчинам вместе ходить не следует…
Но всё же я начинаю думать, что с ним готов пойти куда угодно. И по хрупкой линии широких плеч, по тому, как он молчит, похоже, вовсе затаив дыхание, я понимаю, что одно неверное слово его убьёт. Сглотнув целый океан смущения, я отвечаю:
— Ну, не то чтоб все мужчины.
Наверно, этим я его как раз-таки добил. Судорожно втянув воздух, Азотеги вновь роняет овцу, его спина напряжённо выпрямлена, словно фок-мачта. Тишина всё длится.
Если бы он только обернулся, чтобы я хотя бы мог увидеть, что натворил…
— Гм, — бормочу я, недоумевая, что же ляпнул не так, — прости. Я сильно тебя смутил? Разумеется, я имел в виду… слушай, просто забудь. Просто я, ну, в смысле, не то чтобы пошутил, но порой я порю такую чушь, наверно, это и есть моя самая дурная привычка, хех, и… Фараз, ты в порядке?
— Я… хочу пить, — произносит он ну очень странным голосом. — Пойду принесу воды. Будешь что-нибудь?
— Пить. — Порой я вообще его не понимаю. — Точно? — Дёрнув головой, он выходит, и мне остаётся лишь беспомощно проводить его взглядом. — Наверно, я просто… полежу здесь? Ну да, — говорю я сам с собой. — Видимо, та овца как-нибудь сама заберётся обратно… Так и есть.
***
Вопрос с водой явно стоит очень остро, хотя даже я в курсе, что тут поблизости есть и река, и ров, и море, и это при том, что по пути я валялся в повозке без сознания. За часы, что прошли после ухода генерала, я успеваю снова выстроить фигурки, пытаюсь подгрести упавшую овцу одеялом к кровати — идея оказалась так себе, хорошо ещё, потом мне удаётся вернуть одеяло на место — и наконец задрёмываю. В иных обстоятельствах я бы всё это время раздумывал, что именно сказал не так, в слабой надежде, что это спасёт меня от подобных промахов в дальнейшем, но на сей раз я даже не знаю, с какого конца за это взяться. Разве люди, называя кого-то красивым, не желают услышать того же в ответ? Постойте: этого-то я ему не говорил — может, я не так выразился? Возможно, сказать дзалину, что он «неплохо выглядит» — самое что ни на есть прямое оскорбление… Мне ни в жизни в этом не разобраться.
Я просыпаюсь, когда небеса обрушиваются наземь.
Мне ещё не доводилось слышать грохота такой силы: чёртовы горны не идут ни в какое сравнение, не говоря уже о том, что можно услышать на корабле. Три судорожных удара сердца спустя по земле проходит дрожь, отчего фигурки так и разлетаются в разные стороны — овцы сыплются на волков, которые попадали первыми. За волной следуют вопли, изумлённые вскрики и что-то вроде далёкого боя колокола. С колотящимся сердцем я приподнимаюсь, игнорируя плечо, настойчиво дающее понять, что идея не из лучших, но, уходя, Азотеги опустил полог, так что ничегошеньки не видать.
Однако мгновение спустя полог откидывается и в палатку вваливается Джара, огромные глаза которой так и сверкают.
— Ты должен это видеть! — задыхается она от восторга, с маниакальной улыбкой указывая куда-то вдаль. — Кэйл, гляди!
За полем битвы над городской стеной столбом поднимается дым с той стороны крепости, что обращена к морю: его густые клубы уже затмили все ночные светила. На наших глазах над скалой возносится огненный шар, на краткое мгновение обрисовав красным контуром опалённые стены и бегущих солдат. Корабли неразличимы в темноте, но по отдалённому гулу камней, крушащихся о стену, я знаю, что они там.
— Полагаю, твой план сработал, — наконец удаётся вымолвить мне.
— А как же! Не бойся за корабли, — добавляет она, будто я в силах удержаться от этого. — Мы защитили их, как только возможно. Взгляни на восток… — Ещё один пылающий шар взвивается в воздух. — Смотри, часть стены, примыкающая к скале, уже обрушилась. Как они это делают?
Я сам не в состоянии это понять, глазея на тонущую в клубах дыма крепость. На кораблях нет оружия, способного на такую чертовщину; да я вообще не знаю, что на это способно. Даже неразбавленный прах святых не воспламеняет камень. Разве что на стенах хранилось что-то горючее, и перекинулся огонь на него…
Помнится, в Тальеге под настилами тоже были сложены какие-то ящики.
— Джара, а ты в курсе, что хранится под настилами на стенах?
Она присвистывает, глядя на то, как башню охватывает пламя, порождая новый вплеск изумлённых криков. Хлынувший было ливень тут же прекращается.
— Что? А. Давненько я не занималась инвентаризацией, дай-ка подумать… Фураж для лошадей, зерно на помол, запасная одежда, продукты, которые не требуют хранения на холоде… и которые следует уберечь от крыс, кишащих в подвалах. Ну и порой лошадиный навоз — его сушат, чтобы потом пустить на удобрение.
Глядя на то, как ещё один камень отваливается от стены и обрушивается в море, я постепенно расплываюсь в улыбке.
— Всё это?
— Ну да. — Она оборачивается, и свет луны отражается в её полных любопытства глазах. — А какое отношение это имеет к огню?
Ох уж эти дзали, которые способны извлекать огонь из воздуха и гасить его дождем, когда он вырывается из-под контроля…
— Скажем так: обитателей замка ожидает весёлая ночка.
Поблизости раздаётся паническое ржание, и Джара вздрагивает.
— Похоже, и нас тоже, — парирует она с нервным смешком. — Пойду попробую успокоить лошадей; хотя, чтобы добиться этого, нам явно понадобится талант моего отца… кстати, ты его не видал?
— Ушёл за водой несколько часов назад, — сообщаю я, и меня впервые посещает мысль, что, быть может, дело обстоит серьёзнее, чем просто задетая гордость. Обычно он тотчас прибегает, когда мне грозит хотя бы воображаемая опасность, и мне весьма неловко признать, что я в глубине души ожидаю, что он вот-вот примчится. Однако что ж, он в состоянии о себе позаботиться, и сам я тоже. — Если увижу — отправлю к лошадям.
— Спасибо, — отзывается она. — Матрос. — Тепло улыбаясь мне на фоне дымной завесы, пронзаемой огненными вспышками, Джара, отсалютовав мне, удаляется.
«Эмилия, — думаю я, оставшись один, — сбереги эти корабли». — На замковые стены вновь обрушивается ливень.
***
Следующим посетителем оказывается Алим — он шатается, будто пьяный мул, и просто вне себя от бешенства.
— Вот уж спасибо твоим дружкам за столь занимательную ночь, — рычит он, оседая на ящик подле моей кровати. — Ты не мог бы приказать им атаковать потише?
— Попробую до них докричаться. А ты не видел генерала? — Алим усмехается, но качает головой. Проклятье. Уж лучше услышать, что они весь вечер кувыркались, словно обезьяны. Куда же он подевался?
— А я-то думал, ты первым делом спросишь о своих дорогих кузенах — или тебе они уже не столь дороги? Наверно, теперь тебе и дела нет до того, что они благополучно возвратились, при этом учинив такой дебош, что перебудили и тех, кто умудрился проспать изначальный тарарам.
— …Спасибо, — потрясённо отзываюсь я. Вот уж не подумал бы, что он удосужится поинтересоваться их судьбой. — Сразу почувствовал себя лучше.
— Выходит, моя жизненная цель достигнута. Должно быть, ты вне себя от радости, что твои кузены сполна отомстили за это. — Алим жестом обводит моё тело от затылка до пальцев ног.
— Только если их мертвецов не меньше наших. — Мне не нравится этот его тон.
— О, само собой, Рзалез будет отрицать любые потери, дабы избежать клейма поражения от жалких людишек, но сложно представить, чтобы подобное светопреставление обошлось без жертв. Пролилась благородная кровь, доказав, чего стоят твои моряки.
Но я не стану заглатывать эту приманку.
— Война не обходится без жертв, — твёрдо отвечаю я. — Я думал, что даже дзали должны это понимать после войн с холмяками.
— Это ваши люди придумали закон, согласно которому смерть дворянина от руки простолюдина карается кровью его семьи. Мы его лишь позаимствовали. — От его ладони исходит сияние такой силы, что аж глаза слезятся. Когда Алим простирает руку над моим плечом, оно немедленно принимается пульсировать болью, словно гнилой зуб при соприкосновении со льдом. — Однако тебе нечего опасаться: как я и говорил, Рзалез не признает эти смерти — разве что ты сам об этом раструбишь, дело твоё.
Боль нарастает, так что у меня вырывается стон.
— Королева должна знать, кого благодарить за это!
— О, ты успел столь хорошо её узнать? Потрясающе. — Алим с ленивой улыбкой водит рукой над моей грудью. — Что до твоего первого вопроса, то, без сомнения, Наше Сиятельство бьётся в тщетных попытках убедить подчинённых, что те дурные предзнаменования обрушиваются не на наши головы, — протягивает он. — Ты же понимаешь, что у него есть другие дела, помимо развлечения нам обоим известного матроса?
Я ожидал подобных уколов, и всё же вспыхиваю, отводя взгляд к потолку.
— Ну да.
— Ты и правда не догадывался? Потрясающе. Странно, что он тебя ещё терпит. Эй — хватит дёргаться! Сколь наивно с моей стороны было полагать, что ты способен хотя бы полежать спокойно ради собственного блага. Можно подумать, эта рука тебе без надобности.
— Гм… А я могу её лишиться? — встревоженно переспрашиваю я. Доселе я старался не задумываться о собственных увечьях: подобные размышления едва ли способствуют исцелению.
— На твоём месте я бы не стал строить предположения относительно собственного состояния — разве что вдобавок к своему навыку затычки во всех бочках ты магическим путём обзаведёшься способностями к врачеванию.
— Ну так потому-то я и спрашиваю…
В этот момент хлопает полог палатки, и у меня аж голова идёт кругом от облегчения при виде Азотеги, который бодро заходит внутрь. Он при полном параде, держится с образцовой военной выправкой, на лице застыло бесстрастное и отстранённое выражение. Выходит, Алим сказал правду. Заползти в какую-нибудь щель и никогда из неё не показываться внезапно кажется мне невероятно удачной идеей. Как же это глупо: вместо того, чтобы раз и навсегда уяснить, что у каждого из нас есть свои обязанности, проводить весь вечер за игрой, которая явно не входит в их число.
— Ферракс, — кивает он. — Кэлентин. В скором времени спокойствие в лагере будет восстановлено.
— Жертвы есть? — с неожиданной серьезностью вопрошает доктор.
— Одна сломанная нога в результате падения с перепуганной лошади, одна из солдат порезалась, затачивая меч, но обоим уже оказали помощь. Нам сопутствовала удача. — Вот уж не думал, что какой-то шум может наделать столько бед: если бы матросы подскакивали от любого стука, то во время шторма никто не смог бы глаз сомкнуть. Подойдя, Азотеги опускает ладонь мне на лоб, и его взгляд смягчается. — Как ты? — Его пальцы тёплые. Похоже, он уже простил мне все обиды, в чём бы они ни заключались.
— Был бы лучше, если бы не занимался боги знают чем вместо того, чтобы отдыхать, — ядовито отзывается Алим, затем отворачивается, поджав губы.
— Ты справишься, — ласково говорит генерал, и я не сразу понимаю, что он обращается к Алиму. Когда он убирает локон с плеча доктора, мне хочется — предостеречь его, или оттолкнуть его руку, или сделать хоть что-нибудь. Конечно, Азотеги может воротить, что его душе угодно, но… он не должен лишь потому, что кто-то убивает всё своё время на моё исцеление…
Ладонь Алима скользит вверх, обхватывая его запястье, а глаза прищуриваются в мрачноватой ухмылке, когда он замечает, что я смотрю.
— Я устал, — тихо отзывается он. — Проводишь меня до палатки?
— Конечно. Кэлентин, прости, что не принёс воды — я кого-нибудь пришлю. Тебе ещё что-нибудь нужно? — Но его глаза уже прикованы к Алиму, который опирается на его руку, чтобы подняться.
— Я… в порядке, — вымучиваю я.
И лишь когда они выходят, я наконец добавляю:
— Вообще-то, тогда я хотел сказать, что ты красивый, и я правда, честно, хочу сделать тебя счастливым и совершать то, что позволит тебе мною гордиться, даже если я не всегда говорю впопад, но… я буду стараться. — Подхватив фигурку волка с ящика, я гляжу в тёмные точечки его глаз, и он вновь выскальзывает из моих пальцев, когда рука падает.
Уж лучше бы атака кораблей прошла успешно, ведь иначе даже не знаю, как вынесу пробуждение поутру.
Примечание переводчиков:
[1] Похлёбка — в оригинале chutney — чатни — индийская кисло-сладкая фруктово-овощная приправа к мясу.
Следующая глава
Солёные брызги на щеках даже во сне обжигают холодом, будто зимний шторм. Корабль бороздит бурные воды, взлетая на гребень волн и обрушиваясь вниз, будто предчувствуя, что скоро мы пожнём кровавый урожай. Впереди — возвышающийся на скале замок; позади — море огня. Расплата.
Я открываю глаза в незнакомой палатке, окружённый гудением голосов. Эта палатка больше той, что делили мы с Азотеги, тяжёлый темный тент почти не пропускает света, не считая полоски полуденного золота, проникающей через щель входа. На ящиках в дальнем конце палатки расселись солдаты — они бросают кости, всякий раз восклицая над результатом. Я лежу на одной из армейских коек на деревянной раме с прибитым к ней полотном — оно так провисает, что, пожалуй, на земле было бы удобнее. Сбитый с толку, я слегка встряхиваю головой, силясь сообразить, где оказался.
— Четыре и один. — Синий мундир Джары расстёгнут до середины груди, так что виднеется белая сорочка, короткие волосы топорщатся, слипшись от пота. — Но единица упала под ноги — считается или нет?
— Я бы сказал, что да, — отзывается Ларис, скалясь с пола, где он развалился. Он и вовсе скинул мундир с рубашкой и свернул их, засунув под голову. — Так что я победил.
— Вот гадство. — Щуплые плечи Дерека сникают. — А я считаю, что нужно перебросить. — Его глаза то и дело соскальзывают на обнажённую грудь Лариса, чтобы тут же вернуться к костям.
читать дальшеМаджерерн подхватывает кости с пола, бросая взгляд на меня.
— Доброго вечера, — церемонно произносит она, выпрямляясь. — Как ты себя чувствуешь?
В тот же миг все взгляды обращаются на меня, и мне остается лишь надеяться, что я не такое уж чучело, каким себя ощущаю.
— Гм, — отвечаю я. — Даже не знаю. Как там сражение?
Джара пробирается между остальными, состроив Ларису недовольную гримасу, когда тот пробует подставить ей подножку, и присаживается рядом со мной на корточки смазанным сине-золотым пятном.
— Через час начнётся, — сообщает она с улыбкой, которая всегда поднимает мне настроение независимо от моего состояния. — Все думали, что его отложат до завтра, но мы устроили Рзалезу такой сюрприз, что он даже оспорить день оказался не в состоянии. Офицеры судорожно дрючили нас с момента оглашения, а сейчас у нас перерыв на обед — похоже, все они в лёгкой панике, один генерал как всегда невозмутим. Мы позаботились о том, чтобы тебе досталось лучшее место в лагере, если ты заметил.
Она указывает наружу и, проследив за её жестом, я вижу белый флаг на деревянном древке, полощущийся по ветру прямо у входа в палатку.
— Не сказал бы, что в восторге от того, что мне предстоит проваляться здесь всё сражение, — вздыхаю я, — но благодарен вам за заботу. — Затем смысл сказанного потихоньку доходит до меня, и я в панике хватаюсь за её руку: — Постой — через час? А как же корабли? — У меня получилось немного переговорить с кузенами после того, как мы выехали за городские ворота, но ещё так много надо было сделать.
— Я отнесу тебя на поле битвы, — участливо предлагает Ларис и охает, когда Маджерерн наступает ему на ногу, проходя мимо, чтобы опуститься на колени у моего изголовья.
— Капитаны всё обсудили с офицерами вашего генерала, — сообщает она с торжественным блеском в тёмных глазах. — Если хочешь передать им что-то ещё — только скажи.
— Ты правда хочешь, чтобы они атаковали крепость? — вступает Дерек, юношеские черты которого искажает сомнение. — Ты же понимаешь, что она на суше, верно?
— Ну да, потому-то они собираются перелететь через стену… — При виде его выражения я невольно смеюсь, затем захожусь кашлем. — Он на скале. Если мои кузены привезли то, что я им велел, и им удастся подобраться — тогда никаких проблем. Если нет — они просто учинят адский тарарам. Суть в том, чтобы вымотать противника настолько, чтобы его воины приползли на поле сражения еле живые; ну а если при этом получится разрушить парочку-другую стен — это лишним не будет.
Даже вежливая Маджерерн глядит с недоверием, хотя никто не решается сказать, что моя идея — весьма рискованное предприятие. Наконец Джара радостно заявляет, приподняв плечи:
— Любая помощь с их стороны лишней не будет. Ну а мы что для них можем сделать?
— Защитить матросов, — не задумываясь отвечаю я. Кивнув бывшей подчинённой Рзалеза, я добавляю: — Я помню твои слова, что теперь некому наслать на нас огонь — но корабль может погубить не только пламя. Всё-таки там будет вся моя семья. — Без меня, — сглатываю я — ну что тут поделаешь? Эмилия не позволила бы мне даже заикнуться о том, чтобы они не принимали участия в штурме. Она бы сказала лишь: как мы можем рисковать чужими жизнями, не подвергая риску собственные? — Так что если у вас появятся идеи на этот счет…
— Уже обсудили и решили. — Улыбка Джары обретает жёсткость, придавая ей сходство с моей старшей кузиной. — Полно идей.
— Если твои кузены вернутся хотя бы с единой царапиной — можешь наказать меня, как душе угодно, — предлагает Ларис.
— Замётано. — Что ж, мне остаётся только довериться им. — А что до того, что передать офицерам, то у меня тоже есть кое-какие идеи…
***
Открыв глаза часы спустя, я вижу багровеющее небо. У койки на коленях стоит генерал, опустив голову у моей руки и смежив веки. Его волосы влажны от пота, броня заляпана грязью, на шве свежей раны разошлись верхние два стежка. И выглядит он… потрясающе.
То, что я нахожу такое удовольствие в том, чтобы просто смотреть на него, не имеет ни малейшего смысла, но я постепенно привыкаю к этому. А вот что мне в новинку — так это странное желание взять его за руку, сжать плечо — всё, что угодно, лишь бы из его взгляда ушли эти мрачные тени. Я сглатываю — ну что за дурная мысль, ведь я даже не знаю, будет ли ему приятно. Некоторые любят дотрагиваться до других — но не когда их трогают, потому что боятся выказать слабость или не желают принимать сочувствие.
И всё же то, что несколько коротких прядей почти касаются открытой раны, ему на пользу явно не пойдёт, так что я протягиваю руку и как можно бережнее убираю их.
Видимо, я всё же был недостаточно осторожен, ведь его веки вздрагивают и приоткрываются, сонно моргая — и зелёный взгляд обращается на меня.
— Меня вызывали? — медленно спрашивает он измождённым голосом.
— Похоже, битва закончилась — или почти. — Я указываю подбородком на выход и украдкой убираю руку, надеясь, что он не заметил моего жеста — Кроме того, мне казалось, что векторам не положено драться?
— Пришлось, — хрипит он и зевает, прикрывая рот ладонью. — Фрериз вывела из строя слишком многих. Наши успехи оставляют желать лучшего, но, надеюсь, моё вмешательство подправило ситуацию. Теперь вопрос в том, кто у них в резерве.
— Аджакс? — спрашиваю я.
— Нет — и на том спасибо. Джезимен уже удалось его побить, хотя он её тоже зацепил.
Проклятье! А я ведь так хотел это увидеть. Вот уж воистину увлекательное сражение меня ждёт — при том, что я прикован к койке, не в силах даже выбраться из палатки. Ненавижу упиваться жалостью к самому себе, но поневоле сокрушаюсь о том, что те уроды не повстречали меня после битвы. И что вообще повстречали, если уж речь зашла об этом.
— Чем она его вырубила?
— Всем подряд. Это её талант — призывать любое оружие — вернее, всё, что может быть использовано в этом качестве — чтобы тут же пустить в дело. Рзалез совершил ошибку, выставив Аджакса сразу после одного из поединков Ззары — целая гора булыжников валялась по всему полю.
— Ого, — изумился я. — Не могу представить себе генерала Джезимен за столь недостойным занятием, как швыряние камней. — Азотеги устало улыбается в ответ. — А ты с ней дрался ещё раз? С Ззарой, я имею в виду.
— Нет. На сей раз это была Маджерерн. Она очень хороша.
— Она славная.
Его губы застывают — и плечи тоже.
— Значит, её общество тебе приятно? — медленно спрашивает он.
— Приятно? Ну, как сказать… — Я умолкаю, глядя на него с подозрением: — Постой, почему всякий раз, когда я говорю о даме что-то хорошее, ты решаешь, будто у меня с ней шуры-муры? Даже если я забуду о различии в нашем положении, гордые дзалинки мелко видят вонючих человеческих матросов. А я об этом и не помышляю.
Его щёки вспыхивают, словно закат за порогом палатки, и он опускает взгляд на одеяло, ухватившись за его край.
— Разумеется, я… прости меня. Просто у моих людей признание чьей-то доброты — завуалированный знак того, что ты желаешь за кем-то ухаживать, и… — Его губы кривятся в мимолётной улыбке, и он добавляет: — Я понимаю, что это глупо — ты никогда не прибегаешь к околичностям. Но я понял, что не могу не придавать этому значения, ведь, случившись однажды, это может произойти и впредь, а потому мне бы не хотелось быть пойманным врасплох, когда в твою жизнь войдёт кто-то ещё.
— Опять ты про меня с Джарой, что ли? Мне казалось, что мы с этим уже разобрались.
— Нет, это относительно того, что дворянин может предпочесть матроса… то есть, я вовсе не хочу сказать, что сам такой уж раскрасавец — мои черты нельзя назвать ни правильными, ни приятными, и я отнюдь не имею в виду, что нахожу твой запах иначе, чем приятным… — Он проводит ладонью по волосам и хмурится, понимая, что окончательно запутался. Разговор вновь даёт опасный крен к отношениям.
Я хочу усмехнуться — но вместо этого почему-то выходит вздох.
— Знаешь, с твоей стороны весьма смело утверждать, что прихоть судьбы и выверт магии выставляют меня перед тобой в столь приятном свете. Это всё равно что уверять, что я безумно люблю похлёбку [1], лишь потому что тетушка не отстанет, пока я не съем всё до капли.
Он застывает.
— Но это так. Ты очень красивый, вот что я хотел сказать.
— Чего?.. — Вот теперь я взаправду смеюсь, разрываясь между горечью и опаской, что он таки не выдержал всех этих потрясений и окончательно рехнулся. Разумеется, это кончается оглушительным кашлем. Когда он утихает, я, задыхаясь, сообщаю: — Слыхал я, что любовь ослепляет, но вот это я называю «попасться на удочку». Я? Красивый? Самая добрая девушка, которую я когда-либо встречал, не зашла дальше того, что у меня милая улыбка!
— Это все прочие слепы. — Он поднимается, звеня броней, и нервно прохаживается по палатке, то и дело поглядывая на меня, чтобы не убедиться, что я никуда не делся. — Почему же ты думаешь иначе?
Моя загорелая кожа всегда была слишком бледна на вкус рыбаков, для южан — слишком темна и слишком конопата на вкус горских торговцев. У меня золотистые волосы холмяков и чёрт знает чьи кудряшки, и потому, бросив единый взгляд на мой рост и шевелюру, большинство встречных людей решают, что я хочу ограбить их деревню. Никто меня даже симпатичным в жизни не назвал, не говоря уже о том, что красивыми следует считать только женщин — а в моём случае и слово-то такое никому на ум не придёт.
— Потому что это неправда?.. — Я приподнимаю брови, силясь уследить за перемещениями Азотеги. Таким манером я вновь смещаю что-то не то и морщусь, легонько потирая лицо. — В особенности когда я так измочален и… хотя не важно — это и в лучшие мои дни было бы ничуть не ближе к истине. Слушай, меня такие вещи вообще не волнуют, если это тебя беспокоит; я давно решил, что, раз не могу ничего поделать со своей внешностью, то лучше о ней и не думать — лишь бы выглядеть пристойно. Тебе не нужно кривить душой, чтобы сделать мне приятное, хотя я и ценю твою заботу.
— Пристойно, — отзывается Азотеги. Он останавливается, чтобы уставиться на меня своими ясными изумрудными глазами, разжимая и сжимая пальцы, словно никак не в силах решить, хочет он что-то ими сотворить или же нет. Наконец он еле слышно добавляет: — Всякий раз, как ты говоришь такие вещи, я едва удерживаюсь… — Что бы он ни хотел сказать, его слова заглушает рёв горна, столь близкий, что стенки палатки сотрясаются.
Лицо генерала вмиг становится серьёзным и отстраненным — склонив голову, он прислушивается к затихающему звуку.
— Двести пятьдесят к триста тринадцати, они впереди, — бормочет он. И правильно — битва полным ходом, так что же он тут теряет время, разоряясь насчет моей внешности? — Не так уж плохо, но нам остаётся надеяться, что твои корабли помогут выровнять счёт.
Перед лицом таких чисел я сам начинаю сомневаться, что такое возможно. Я прикован к постели, а там всего три судёнышка против огромной крепости на скале. Может, и беззащитной крепости, но всё равно эта груда камня призвана выдержать любой штурм, на месте защитники или нет.
— Угу, — угрюмо соглашаюсь я. Однако унынием делу не поможешь, потому я натягиваю улыбку: — В своём лице я не приведу тысячу кораблей, но три мне вполне по силам. Они выровняют счёт.
Азотеги кривовато улыбается, а затем вновь прислушивается к звуку горна — при каждом из них на его лице появляется сосредоточенное выражение.
— Ты хочешь отдохнуть, или составить тебе компанию? — спрашивает он затем.
— Знаешь, тебе вовсе не обязательно тут торчать, если ты об этом.
— Скорее, наоборот. Перед тем, как… я отвлёкся я как раз собирался сказать, что Джара скоро представит офицерам твои планы. За время моего отсутствия она просто творила чудеса: отовсюду только и слышно, как она незаменима и что за золотая у неё голова. — Его лицо светится улыбкой гордого отца, и я ловлю себя на том, что немного завидую. Даже не знаю, чему: тому, что мне тоже хотелось бы такую славную дочку — или сына, или же тому, что она заставила его собой гордиться, а меня попросту отколошматили. — Потому я предпочёл бы не вмешиваться, — продолжает Азотеги, — чтобы показать, что я ей доверяю. И всё же… если ты устал, то я вполне могу пойти поучаствовать в обсуждении.
Мой желудок принимается выписывать кренделя, когда я понимаю, что за ответственность он на меня взваливает с выражением вежливого интереса на лице. Если он уйдёт, хоть и не по своей воле, то тем самым покажет, что недостаточно доверяет Джаре. Если же останется, то мои планы, возможно, полетят к чертям, а на новые времени нет. Что же выбрать: друга или флот?
Но он мог бы просто остаться, и не заговаривая об этом, — осознаю я. Такой выбор должен быть мне по силам.
— Ох, чёрт, — вздыхаю я. — Кто-нибудь догадался прихватить набор «Волков и овец»? Я мог бы поучить тебя играть, раз у нас есть время.
От его улыбки и камень бы зарделся.
— Пойду спрошу, — обещает он. — И, гм… переоденусь.
***
Несколько часов спустя Азотеги в потёмках возвращается с мешочком в руке: как выяснилось, солдат Дерек прихватил с собой походный набор и был счастлив одолжить его генералу.
— Никогда не видывал, чтобы кто-то с такой радостью расставался со своим имуществом, — дивится он, пока я устанавливаю доску на одном из ящиков. Это не так-то просто сделать одной рукой, лёжа на боку, но я рад, что мои рёбра позволяют мне хотя бы это. Азотеги пододвигает другой ящик, примостившись на краешке, и наблюдает за мной.
— Лишь потому, что ты у него просишь. — Я щурюсь на крошечные фигурки в свете лампы. — Ведь он — твой самый пылкий обожатель.
— Ах, так это тот самый Дерек со свечами и изображениями?
— Он самый. — Кто бы ни вырезал эти фигурки, он явно не слишком старался, так что мне непросто различить, где кто, и я решаю, что белые, наверно, овцы. Поместив их на клетчатые поля, я выстраиваю волков в полосатом лесу. — И всё-таки я не понимаю, почему тебе не по душе, что за тобой увиваются симпатичные парни — раз тебе нравятся такие вещи. Погоди — а он правда симпатичный? Я-то в этом не разбираюсь.
Азотеги издает изумлённый смешок.
— Думаешь, я разбираюсь?
— Неплохо подмечено, особенно после уверений, что я красивый. — Он собирается возразить, но я поднимаю палец: — Шутка. Возможно. Да что с тобой такое? — Последнее я обращаю к фигурке волка, которая никак не хочет стоять ровно, так что я просто кладу её набок. — Овцы ходят первыми, — начинаю я, чтобы сменить тему, разворачивая доску овцами к нему. — Ты должен провести их в ущелье на моей стороне. Каждая овца, которая доберётся сюда, оказывается в безопасности и выходит из игры. Главным образом, надо держать их подальше от волков, хотя ты можешь убить отбившегося волка, поместив трёх овец на соседние клетки.
— То, что я допускаю отношения с мужчинами, не значит, что я непременно оцениваю внешность своих подчинённых. — Взяв фигурку овцы, он хмурится на доску. — Они ходят как-то по-особому?
— А, прости — на клетку вперёд или на две по диагонали. Овцы могут перепрыгивать через других овец или волков; волки не могут. Волки ходят вперёд или назад, овцу убивают двое волков на соседних полях. А вот эти пустые клетки — топи: овца застревает здесь на ход. — Кивнув, он передвигает овцу на клетку. — Но мою-то ты оцениваешь? — спрашиваю я с нервной улыбкой, потому что внутренний голос сурово интересуется, зачем я затеваю разговор, попахивающий заигрыванием с генералом, в то время как другой подначивает: «И как ты думаешь, что на это можно ответить — неужто «нет»? Если уж флиртуешь — так хоть делай это как следует». Я с достоинством сообщаю обоим, что вовсе не заигрываю, просто хочу побольше разузнать о вещах, в которых не разбираюсь — а затем вдруг осознаю, что веду увлечённую беседу с самим собой. Видимо, те солдаты порядком удружили мне, долбанув по голове.
— Прошу прощения? А. Но ведь ты — мой спутник, а не подчинённый. Подобное восхищение между равными в армии не порицается, в отличие от связи между низшими и высшими по званию, которые являются более частым источником порчи нравов. К тому же, позволь заметить, ты — совершенно особый случай. Что-то не так? — добавляет он, когда я принимаюсь глазеть на него с застывшей в пальцах фигуркой волка.
— Гм… нет. — Он правда считает меня равным? Это — самая безумная мысль, которую мне от него доводилось слышать, и уж явно не такая, из-за которой подобает расплываться в столь беззастенчивой довольной улыбке, словно щуке в ведре с угрями. Одно слово — и я уже верю, что три корабля способны взять весь этот чёртов город, не говоря о крепости. Осознав, что я просто сижу как идиот с фигуркой в руках, я ставлю её, поясняя: — Это я отрабатываю волчий оскал. Р-р-р.
Уголки рта Азотеги подёргиваются, и он ходит другой овцой.
— Мои овцы дрожат всей своей… шерстью, полагаю. Тут требуется какая-то стратегия, или нужно просто передвигать овец в случайном порядке?
— Есть, но мне никогда не давались подобные объяснения. На поверку лучше сразу окунуться в игру — а там всё само прояснится. — Он кивает, ходя ещё одной овцой, и я выдвигаю волка сбоку. — Знаешь… — бормочу я, уставясь на доску, словно не в силах от неё оторваться. «Он назвал тебя равным, — не унимается голос, подозрительно похожий на тётин, — так что будь добр, скажи хоть что-нибудь в ответ». — Ты тоже неплох.
— Это не более чем удача, потому что пока я не имею ни малейшего понятия, что делаю. А на волка овца может запрыгнуть?
— Нет, только перепрыгнуть. А вот волк может прыгнуть на овцу, чтобы зарезать её, но только если рядом есть другой волк. Но я имел в виду… как ты выглядишь. Неплохо выглядишь.
Овца падает, отскочив от края ящика, и катится по ковру. Наверно, человек, в которого ударила молния, не выглядит столь поражённым.
— Тебе придется самому её поднять, — замечаю я, когда молчание слишком затягивается. — Я-то не могу слезть с кровати.
— А… да, — слабым голосом отзывается Азотеги, затем встаёт и пересекает палатку, ступая нетвёрдо, словно человек, сошедший на сушу после месячного плавания. — Прости, но мне казалось, что мужчины тебя не привлекают? — приглушённо спрашивает он, нагибаясь, чтобы подобрать овцу.
Святые сердца и печёнки, ну зачем я вообще начал этот разговор? Лучше бы сказал, что мне нравится его чёртова лошадь. А ещё лучше сразился бы с сотней солдат Рзалеза, чем обсуждать чувства, которых сам не понимаю, в беседе, способной завести нас туда, куда мужчинам вместе ходить не следует…
Но всё же я начинаю думать, что с ним готов пойти куда угодно. И по хрупкой линии широких плеч, по тому, как он молчит, похоже, вовсе затаив дыхание, я понимаю, что одно неверное слово его убьёт. Сглотнув целый океан смущения, я отвечаю:
— Ну, не то чтоб все мужчины.
Наверно, этим я его как раз-таки добил. Судорожно втянув воздух, Азотеги вновь роняет овцу, его спина напряжённо выпрямлена, словно фок-мачта. Тишина всё длится.
Если бы он только обернулся, чтобы я хотя бы мог увидеть, что натворил…
— Гм, — бормочу я, недоумевая, что же ляпнул не так, — прости. Я сильно тебя смутил? Разумеется, я имел в виду… слушай, просто забудь. Просто я, ну, в смысле, не то чтобы пошутил, но порой я порю такую чушь, наверно, это и есть моя самая дурная привычка, хех, и… Фараз, ты в порядке?
— Я… хочу пить, — произносит он ну очень странным голосом. — Пойду принесу воды. Будешь что-нибудь?
— Пить. — Порой я вообще его не понимаю. — Точно? — Дёрнув головой, он выходит, и мне остаётся лишь беспомощно проводить его взглядом. — Наверно, я просто… полежу здесь? Ну да, — говорю я сам с собой. — Видимо, та овца как-нибудь сама заберётся обратно… Так и есть.
***
Вопрос с водой явно стоит очень остро, хотя даже я в курсе, что тут поблизости есть и река, и ров, и море, и это при том, что по пути я валялся в повозке без сознания. За часы, что прошли после ухода генерала, я успеваю снова выстроить фигурки, пытаюсь подгрести упавшую овцу одеялом к кровати — идея оказалась так себе, хорошо ещё, потом мне удаётся вернуть одеяло на место — и наконец задрёмываю. В иных обстоятельствах я бы всё это время раздумывал, что именно сказал не так, в слабой надежде, что это спасёт меня от подобных промахов в дальнейшем, но на сей раз я даже не знаю, с какого конца за это взяться. Разве люди, называя кого-то красивым, не желают услышать того же в ответ? Постойте: этого-то я ему не говорил — может, я не так выразился? Возможно, сказать дзалину, что он «неплохо выглядит» — самое что ни на есть прямое оскорбление… Мне ни в жизни в этом не разобраться.
Я просыпаюсь, когда небеса обрушиваются наземь.
Мне ещё не доводилось слышать грохота такой силы: чёртовы горны не идут ни в какое сравнение, не говоря уже о том, что можно услышать на корабле. Три судорожных удара сердца спустя по земле проходит дрожь, отчего фигурки так и разлетаются в разные стороны — овцы сыплются на волков, которые попадали первыми. За волной следуют вопли, изумлённые вскрики и что-то вроде далёкого боя колокола. С колотящимся сердцем я приподнимаюсь, игнорируя плечо, настойчиво дающее понять, что идея не из лучших, но, уходя, Азотеги опустил полог, так что ничегошеньки не видать.
Однако мгновение спустя полог откидывается и в палатку вваливается Джара, огромные глаза которой так и сверкают.
— Ты должен это видеть! — задыхается она от восторга, с маниакальной улыбкой указывая куда-то вдаль. — Кэйл, гляди!
За полем битвы над городской стеной столбом поднимается дым с той стороны крепости, что обращена к морю: его густые клубы уже затмили все ночные светила. На наших глазах над скалой возносится огненный шар, на краткое мгновение обрисовав красным контуром опалённые стены и бегущих солдат. Корабли неразличимы в темноте, но по отдалённому гулу камней, крушащихся о стену, я знаю, что они там.
— Полагаю, твой план сработал, — наконец удаётся вымолвить мне.
— А как же! Не бойся за корабли, — добавляет она, будто я в силах удержаться от этого. — Мы защитили их, как только возможно. Взгляни на восток… — Ещё один пылающий шар взвивается в воздух. — Смотри, часть стены, примыкающая к скале, уже обрушилась. Как они это делают?
Я сам не в состоянии это понять, глазея на тонущую в клубах дыма крепость. На кораблях нет оружия, способного на такую чертовщину; да я вообще не знаю, что на это способно. Даже неразбавленный прах святых не воспламеняет камень. Разве что на стенах хранилось что-то горючее, и перекинулся огонь на него…
Помнится, в Тальеге под настилами тоже были сложены какие-то ящики.
— Джара, а ты в курсе, что хранится под настилами на стенах?
Она присвистывает, глядя на то, как башню охватывает пламя, порождая новый вплеск изумлённых криков. Хлынувший было ливень тут же прекращается.
— Что? А. Давненько я не занималась инвентаризацией, дай-ка подумать… Фураж для лошадей, зерно на помол, запасная одежда, продукты, которые не требуют хранения на холоде… и которые следует уберечь от крыс, кишащих в подвалах. Ну и порой лошадиный навоз — его сушат, чтобы потом пустить на удобрение.
Глядя на то, как ещё один камень отваливается от стены и обрушивается в море, я постепенно расплываюсь в улыбке.
— Всё это?
— Ну да. — Она оборачивается, и свет луны отражается в её полных любопытства глазах. — А какое отношение это имеет к огню?
Ох уж эти дзали, которые способны извлекать огонь из воздуха и гасить его дождем, когда он вырывается из-под контроля…
— Скажем так: обитателей замка ожидает весёлая ночка.
Поблизости раздаётся паническое ржание, и Джара вздрагивает.
— Похоже, и нас тоже, — парирует она с нервным смешком. — Пойду попробую успокоить лошадей; хотя, чтобы добиться этого, нам явно понадобится талант моего отца… кстати, ты его не видал?
— Ушёл за водой несколько часов назад, — сообщаю я, и меня впервые посещает мысль, что, быть может, дело обстоит серьёзнее, чем просто задетая гордость. Обычно он тотчас прибегает, когда мне грозит хотя бы воображаемая опасность, и мне весьма неловко признать, что я в глубине души ожидаю, что он вот-вот примчится. Однако что ж, он в состоянии о себе позаботиться, и сам я тоже. — Если увижу — отправлю к лошадям.
— Спасибо, — отзывается она. — Матрос. — Тепло улыбаясь мне на фоне дымной завесы, пронзаемой огненными вспышками, Джара, отсалютовав мне, удаляется.
«Эмилия, — думаю я, оставшись один, — сбереги эти корабли». — На замковые стены вновь обрушивается ливень.
***
Следующим посетителем оказывается Алим — он шатается, будто пьяный мул, и просто вне себя от бешенства.
— Вот уж спасибо твоим дружкам за столь занимательную ночь, — рычит он, оседая на ящик подле моей кровати. — Ты не мог бы приказать им атаковать потише?
— Попробую до них докричаться. А ты не видел генерала? — Алим усмехается, но качает головой. Проклятье. Уж лучше услышать, что они весь вечер кувыркались, словно обезьяны. Куда же он подевался?
— А я-то думал, ты первым делом спросишь о своих дорогих кузенах — или тебе они уже не столь дороги? Наверно, теперь тебе и дела нет до того, что они благополучно возвратились, при этом учинив такой дебош, что перебудили и тех, кто умудрился проспать изначальный тарарам.
— …Спасибо, — потрясённо отзываюсь я. Вот уж не подумал бы, что он удосужится поинтересоваться их судьбой. — Сразу почувствовал себя лучше.
— Выходит, моя жизненная цель достигнута. Должно быть, ты вне себя от радости, что твои кузены сполна отомстили за это. — Алим жестом обводит моё тело от затылка до пальцев ног.
— Только если их мертвецов не меньше наших. — Мне не нравится этот его тон.
— О, само собой, Рзалез будет отрицать любые потери, дабы избежать клейма поражения от жалких людишек, но сложно представить, чтобы подобное светопреставление обошлось без жертв. Пролилась благородная кровь, доказав, чего стоят твои моряки.
Но я не стану заглатывать эту приманку.
— Война не обходится без жертв, — твёрдо отвечаю я. — Я думал, что даже дзали должны это понимать после войн с холмяками.
— Это ваши люди придумали закон, согласно которому смерть дворянина от руки простолюдина карается кровью его семьи. Мы его лишь позаимствовали. — От его ладони исходит сияние такой силы, что аж глаза слезятся. Когда Алим простирает руку над моим плечом, оно немедленно принимается пульсировать болью, словно гнилой зуб при соприкосновении со льдом. — Однако тебе нечего опасаться: как я и говорил, Рзалез не признает эти смерти — разве что ты сам об этом раструбишь, дело твоё.
Боль нарастает, так что у меня вырывается стон.
— Королева должна знать, кого благодарить за это!
— О, ты успел столь хорошо её узнать? Потрясающе. — Алим с ленивой улыбкой водит рукой над моей грудью. — Что до твоего первого вопроса, то, без сомнения, Наше Сиятельство бьётся в тщетных попытках убедить подчинённых, что те дурные предзнаменования обрушиваются не на наши головы, — протягивает он. — Ты же понимаешь, что у него есть другие дела, помимо развлечения нам обоим известного матроса?
Я ожидал подобных уколов, и всё же вспыхиваю, отводя взгляд к потолку.
— Ну да.
— Ты и правда не догадывался? Потрясающе. Странно, что он тебя ещё терпит. Эй — хватит дёргаться! Сколь наивно с моей стороны было полагать, что ты способен хотя бы полежать спокойно ради собственного блага. Можно подумать, эта рука тебе без надобности.
— Гм… А я могу её лишиться? — встревоженно переспрашиваю я. Доселе я старался не задумываться о собственных увечьях: подобные размышления едва ли способствуют исцелению.
— На твоём месте я бы не стал строить предположения относительно собственного состояния — разве что вдобавок к своему навыку затычки во всех бочках ты магическим путём обзаведёшься способностями к врачеванию.
— Ну так потому-то я и спрашиваю…
В этот момент хлопает полог палатки, и у меня аж голова идёт кругом от облегчения при виде Азотеги, который бодро заходит внутрь. Он при полном параде, держится с образцовой военной выправкой, на лице застыло бесстрастное и отстранённое выражение. Выходит, Алим сказал правду. Заползти в какую-нибудь щель и никогда из неё не показываться внезапно кажется мне невероятно удачной идеей. Как же это глупо: вместо того, чтобы раз и навсегда уяснить, что у каждого из нас есть свои обязанности, проводить весь вечер за игрой, которая явно не входит в их число.
— Ферракс, — кивает он. — Кэлентин. В скором времени спокойствие в лагере будет восстановлено.
— Жертвы есть? — с неожиданной серьезностью вопрошает доктор.
— Одна сломанная нога в результате падения с перепуганной лошади, одна из солдат порезалась, затачивая меч, но обоим уже оказали помощь. Нам сопутствовала удача. — Вот уж не думал, что какой-то шум может наделать столько бед: если бы матросы подскакивали от любого стука, то во время шторма никто не смог бы глаз сомкнуть. Подойдя, Азотеги опускает ладонь мне на лоб, и его взгляд смягчается. — Как ты? — Его пальцы тёплые. Похоже, он уже простил мне все обиды, в чём бы они ни заключались.
— Был бы лучше, если бы не занимался боги знают чем вместо того, чтобы отдыхать, — ядовито отзывается Алим, затем отворачивается, поджав губы.
— Ты справишься, — ласково говорит генерал, и я не сразу понимаю, что он обращается к Алиму. Когда он убирает локон с плеча доктора, мне хочется — предостеречь его, или оттолкнуть его руку, или сделать хоть что-нибудь. Конечно, Азотеги может воротить, что его душе угодно, но… он не должен лишь потому, что кто-то убивает всё своё время на моё исцеление…
Ладонь Алима скользит вверх, обхватывая его запястье, а глаза прищуриваются в мрачноватой ухмылке, когда он замечает, что я смотрю.
— Я устал, — тихо отзывается он. — Проводишь меня до палатки?
— Конечно. Кэлентин, прости, что не принёс воды — я кого-нибудь пришлю. Тебе ещё что-нибудь нужно? — Но его глаза уже прикованы к Алиму, который опирается на его руку, чтобы подняться.
— Я… в порядке, — вымучиваю я.
И лишь когда они выходят, я наконец добавляю:
— Вообще-то, тогда я хотел сказать, что ты красивый, и я правда, честно, хочу сделать тебя счастливым и совершать то, что позволит тебе мною гордиться, даже если я не всегда говорю впопад, но… я буду стараться. — Подхватив фигурку волка с ящика, я гляжу в тёмные точечки его глаз, и он вновь выскальзывает из моих пальцев, когда рука падает.
Уж лучше бы атака кораблей прошла успешно, ведь иначе даже не знаю, как вынесу пробуждение поутру.
Примечание переводчиков:
[1] Похлёбка — в оригинале chutney — чатни — индийская кисло-сладкая фруктово-овощная приправа к мясу.
Следующая глава
Хромой Рысь, блог «Сны и сказки»
Пора в дорогу
На сей раз, судьба закинула меня на автобусную остановку, где все и началось. Казалось, только недавно открылся у нас в городе новый развлекательный центр. Строители затянули со сроками, и грандиозный летний сюрприз не совсем удался, но теперь это уже не важно. Я не особо люблю кататься на лыжах, а вот другу просто смертельно захотелось посмотреть на чудо инженерной мысли. Впервые целый горнолыжный курорт, в миниатюре, конечно, оказался внутри здания. Горки, склоны, трамплины, а ещё десятки снежных пушек, охладителей и прочей техники, призванные обеспечивать круглогодичную зиму. полный текст
Хромой Рысь, блог «Сны и сказки»
Про друга
Не совсем история, но в том же вероятностном стиле. Своего рода посвящение Полоскину.
Хромой Рысь, блог «Сны и сказки»
УДП - 5
Паруса корабля раскрылись не полностью. Заданная цель не достигнута. Начать следующую симуляцию? - Голос бортового компьютера неуловимо раздражал. Джон все никак не мог понять чем же именно. Впрочем, это было не важно - хватало других проблем.
- Нет, подожди. - Он выбрался из симулятора. Что-то было не так. Его вновь посетило чувство, что он все еще в симуляции. Шатаясь он добрел до умывальника. Холодная вода чуть исправила ситуацию. Умывшись он двинулся обратно. В кресле кто-то сидел. От неожиданности он впал в ступор, не в силах двинуться. Тем временем кресло повернулось. В нем сидел он сам.
- я пытаюсь тебе помочь - сказал двойник.
Хромой Рысь, блог «Сны и сказки»
УДП - 10.2
Как вы уже поняли, решил я переписать десятый день. Я знаю, что мне напоминает рождающаяся история: "Дорогу" Кормака Маккарти, хоть я её и не читал, лишь только смутно помню экранизацию. Книги серии "С.Т.А.Л.К.Е.Р" и капельку "Поезда в теплый край" Сергея Лукьяненко. И сдается мне, что рано или поздно, мне придется научиться вероятностному повествованию. Как знать, может быть однажды его сочтут гениальным открытием.
Psoj_i_Sysoj, блог «В те года я открыл зоопарк»
В те года я открыл зоопарк. Глава 4. Первая награда
Предыдущая глава
Присланные фабрикой маленькие вывески ещё не заняли свои места: чтобы сэкономить, Дуань Цзяцзэ оплатил только установку больших вывесок. Фабрика прислала гвозди в подарок, поэтому молодой директор решил самостоятельно приколотить оставшиеся маленькие таблички.
Наконец все старые вывески «Мыса Хайцзяо» были заменены на новые.
Чтобы прибить те таблички, что располагались повыше, Дуань Цзяцзэ приходилось то и дело забираться на стремянку. Это была физически тяжёлая работа, от которой он совершенно выдохся.
Покончив с этим, Дуань Цзяцзэ тут же открыл приложение фонда помощи «Линсяо» и сразу увидел, что статус его первой задачи действительно сменился на «выполнено», а рядом мигает маленький значок сообщения.
Нажав на него, Дуань Цзяцзэ прочёл: «Поздравляем, вы выполнили задачу и теперь можете выбрать награду! Желаете получить её прямо сейчас?»
читать дальшеПомимо кнопок «да» и «нет», также имелась кнопка «просмотреть доступные награды», где можно было получить более детальные пояснения.
Ещё там имелось подробное руководство по кормлению, где для каждого животного в зоопарке была рассчитана суточная норма. Отдельно оговаривался рацион больных и беременных животных, а также для тех, кому необходим специальный уход. Например, льву каждый день требуется различное мясо, главным образом говядина или свинина, с добавлением мяса домашней птицы.
Все продукты питания будут каждое утро автоматически загружаться на склад, и в приложении нужно было указать, где именно он будет размещён.
Фактически это руководство могло считаться учебным пособием, поскольку системой был рассчитан оптимальный рацион питания животных. Даже если в будущем ему не достанется вознаграждений, зная ингредиенты и их количество, Дуань Цзяцзэ сможет просто бездумно следовать [1] этим нормам. В самом деле, ему как директору-одиночке [2] эти знания были жизненно необходимы.
Выбрав место для склада, молодой человек сразу нажал на получение награды, и внизу открылся список, в котором животные соотносились с некими числами.
Подбежав к складу, Дуань Цзяцзэ тут же увидел, что там будто бы из воздуха возникло несколько пронумерованных бочек. На них значилось: «Лев № 1», «Павлин № 1», «Павлин № 2» и так далее, а внутри лежала еда. Сопоставив эту маркировку с таблицей, можно было разобраться, какому животному что полагается.
И что самое важное, Дуань Цзяцзэ против всех ожиданий обнаружил бочку для Лу Я! На ней значилось: «Трёхлапый золотой ворон № 1».
…Дуань Цзяцзэ чуть было не высказался вслух, что едва ли обнаружит здесь «номер второй».
И что же ест трёхлапый золотой ворон?
Судя по составленному приложением рациону на сегодня, Лу Я должен был есть находящуюся внутри говядину с пекинской капустой!
Ответственные за кормление животных временные работники ещё не прибыли, так что Дуань Цзяцзэ сам взял предназначенный Лу Я бочонок и понёс ему.
Тот уже поджидал его снаружи. Сразу заметив в руках молодого человека бочонок с надписью «Трёхлапый золотой ворон № 1», Лу Я разъярился, словно кошка, которой наступили на хвост.
— Возмутительно! Неужто ты возомнил, что Безмерно почитаемый будет это есть!!!
— Так значит, не будешь? — Дуань Цзяцзэ эта вспышка лишь позабавила. Заглянув в бочку, он отметил, что говядина на вид неплоха. В последние дни он ему приходилось покупать еду на вынос в закусочной на территории парка «Хайцзяо» — мало того, что на вкус она была так себе, так и стоила втридорога!
Раз уж Лу Я отказался, Дуань Цзяцзэ решил приготовить мясо для себя. На здешней кухне имелись превосходная посуда и специи. Во время учёбы Дуань Цзяцзэ часто готовил вместе с соседями по общежитию, поэтому его можно было считать шеф-поваром их комнаты.
— Не буду! — гневно заявил Лу Я с таким видом, словно ему нанесли величайшее оскорбление.
— А ты не проголодаешься? — спросил Дуань Цзяцзэ.
— Я привык голодать, — с ледяным высокомерием заявил Лу Я.
Мог ли Дуань Цзяцзэ ожидать, что ему представится столь удобный случай? Едва услышав, что Лу Я не желает ничего есть, он, светясь от радости, двинулся на кухню с бочонком в руках. Порезав говядину тонкими ломтиками, он настругал капусту и, пожарив, сварганил простенькое домашнее блюдо.
Дуань Цзяцзэ понятия не имел, откуда происходили эта говядина и капуста, но даже при обычной жарке они испускали изумительный аромат. «Где бы взять риса?» — с этой мыслью Дуань Цзяцзэ, прихватив чашку, устремился в закусочную при парке «Хайцзяо», попутно истекая слюной.
Пять минут спустя молодой человек вернулся с полной чашкой варёного риса, в предвкушении скорой трапезы вдыхая исходящий с кухни аромат говядины.
Первым, что он увидел там, был Лу Я, который, стоя у плиты, набивал рот говядиной. Тот безмолвно воззрился на вошедшего.
Дуань Цзяцзэ уставился на него в ответ. Лу Я вернул ему пристальный взгляд.
Дуань Цзяцзэ так и смотрел на Лу Я, не находя слов [3]. Разве тот не заверял, будто не станет есть? Что подобная еда — верх унижения? Что привык голодать?
При взгляде на тарелку у Дуань Цзяцзэ вырвалось:
— …куда ж, в таком случае, подевалась половина еды?
Его не было всего пять минут!
На лице Лу Я вспыхнул подозрительный румянец, тут же сменившийся гневной гримасой [4]:
— Это изначально предназначалось мне в пищу! Ты что, на мой корм позарился?!
Дуань Цзяцзэ оторопел = =||
— Что вы, я как раз собирался спросить… не желаете ли вареного риса?..
Уставив на него свои глаза феникса [5], Лу Я заявил:
— …Желаю.
…
Итак, властный и надменный, прекрасный и не знающий себе равных, достигший вершин совершенства Лу Я стоял на кухне, засыпая рис в поджаренную говядину с капустой. Дуань Цзяцзэ в оцепенении следил за тем, как благоухающее блюдо стремительно исчезает в его утробе.
Но что важнее всего, Лу Я явно не собирался оставить ему ни крошки…
Он будто не слышал урчания в животе Дуань Цзяцзэ.
Наконец, изрядно смутившись, молодой человек всё-таки решился подать голос, придав ему как можно больше елейности:
— Небесный гений [6], а можно мне тоже попробовать кусочек говядины?
— Нельзя, — холодно отрезал Лу Я и, подняв голову от тарелки, добавил: — Это — моя суточная норма питания. Если я оставлю что-то тебе, разве это не приведёт к недоеданию?
Благодаря своему уровню совершенствования он давно воздерживался от пищи. Однако, когда сегодня ему впервые за долгое время довелось увидеть человеческую пищу, она вопреки ожиданиям вызвала в нём непривычное влечение.
Всё это не на шутку вывело Дуань Цзяцзэ из себя: как можно быть таким до смерти мелочным? Неужто совершенствование трёхлапого золотого ворона напрямую связано с падением его душевных качеств: чем бóльших успехов ты достиг, тем мельче твоя душонка, так, что ли?
— Хорошо же, тогда в следующий раз готовьте сами! — возмущённо заявил Дуань Цзяцзэ, глядя на этого трёхлапого золотого ворона, который едва ли сможет правильно смешать ингредиенты своего корма, что уж говорить о готовке!
— Ты смеешь угрожать Безмерно почитаемому? — угрожающе произнёс Лу Я.
Его могущество воистину поражало: стоило Лу Я произнести эти слова, как его тело, словно факел, внезапно объяло невесть откуда взявшееся пламя. Температура на кухне резко повысилась, воздух исказился горячими волнами. Просто жуть.
И кто тут, спрашивается, кому угрожает?
Однако Дуань Цзяцзэ лишь усмехнулся про себя: положение директора наделяло его неприкосновенностью, а потому он ничуть не страшился мощи Лу Я.
— Не смею. Просто если я буду недоедать, где мне тогда взять силы, чтобы кормить животных?
Лу Я наградил его гневным взглядом. Хоть лицо трёхлапого золотого ворона по-прежнему источало недовольство, пламя всё же понемногу угасло.
Видя, что тот смягчился, Дуань Цзяцзэ быстро вымыл ложку и радостно запустил её в тарелку Лу Я.
Хоть тот следил за его движениями с выражением крайнего неодобрения, он не стал препятствовать молодому человеку.
Вкус этой говядины поразил Дуань Цзяцзэ до глубины души. Он отнюдь не считал свои кулинарные навыки потрясающими [7], да и способ приготовления был до предела банальным, тем не менее вкус получился просто невероятным. Нежное и упругое мясо прекрасно сочеталось с ароматной и сладкой капустой. В сравнении с тем фастфудом, которым ему приходилось довольствоваться последние несколько дней, это было как небо и земля. От мысли о том, что у него есть возможность получить подобную пищу, у Дуань Цзяцзэ из глаз чуть не хлынули слёзы.
— Почему так вкусно… — выдохнул он. — Откуда только берутся такие говядина и капуста! Их можно купить в сети?
Если это не слишком дорого, он уже подумывал вознаградить себя этим лакомством за труды.
— Едва ли, — злорадно отозвался Лу Я. — Это не из мира людей.
После того, как границы Царства людей стали непреодолимыми, его божественный дух с каждым днём истощался, так что в наши дни почти сошёл на нет.
Хоть эти ингредиенты, выращенные с помощью изобилующих в Царстве бессмертных сверхъестественных сил, отнюдь не являли собой чего-то особенного, условия их производства были чёрт знает во сколько раз лучше доступных в мире людей.
Эти слова порядком разочаровали Дуань Цзяцзэ. Скажите на милость, какой тогда смысл быть человеком? Выходит, что лучше быть животным, чем директором?
Не сводивший с него взгляда Лу Я решил:
— Ладно, хватит с тебя.
Проглотив последний кусочек, Дуань Цзяцзэ неохотно [8] опустил ложку.
***
Познав истинную ценность этих кормов, Дуань Цзяцзэ принялся прямо-таки трястись над ними: в конце концов, ему-то самому они были недоступны! Он также стал придавать большее значение надзору: когда наёмные крестьяне, придя на работу, брали корм из очередной бочки, молодой директор буквально не спускал с них глаз.
Временные работники были в недоумении. В конце концов, они ведь не могли невооруженным глазом понять, в чём ценность этого мяса и овощей. Как знать, может, они думали, что этот корм ничуть не лучше таких же продуктов отечественного производства.
Вот только его влияние на животных свидетельствовало об обратном.
В последние дни получавший вволю нового корма лев чрезвычайно к нему пристрастился — как, впрочем, любой другой из питомцев зоопарка, но энтузиазм этой огромной кошки был особенно заметен.
Когда Дуань Цзяцзэ как-то наблюдал за крестьянами, несущими вёдра с кормом, лев уже за полсотни метров поднялся на ноги и принялся возбуждённо бродить вдоль ограды. Пристально глядя за решётку, он едва не пускал слюни.
Когда работники подошли ближе, лев прижался мордой к решётке, повторяя каждое движение людей.
Крестьяне подходили к процессу кормления без особого рвения — они просто пропихивали куски сквозь решётку длинными щипцами, а потом не убирали клетку, отчего там было очень грязно. Теперь Дуань Цзяцзэ требовал, чтобы они своевременно чистили вольеры, так что стало куда лучше, но процесс кормления пока остался прежним.
Стоило работникам бросить ему мясо, как лев тут же накинулся на него, зарывшись в пищу мордой, при этом он пожирал её с ещё большим остервенением, чем после продолжительного голодания. Он даже подвывал за едой, так что Дуань Цзяцзэ не на шутку забеспокоился, как бы эта зверюга не подавилась.
Крестьяне даже заахали:
— И чего это он сегодня такой голодный?
Прочие животные вели себя точно так же. Глядя на это, некоторые работники про себя решили, что новый хозяин определённо улучшил качество продуктов — неудивительно, что он с таким рвением оберегал их, ведь прежде наёмные работники сообща подворовывали из расходов на пищу для животных.
Во время кормления Дуань Цзяцзэ не спускал с крестьян глаз. Когда они начали уборку, он вернулся к вольеру со львом — тот как раз закончил есть и вылизывался, не оставив ни крошки.
И Дуань Цзяцзэ отлично его понимал: это мясо и вправду было просто божественным.
Помимо этого он отметил, что лев изрядно воспрянул духом после еды — он прямо-таки светился здоровьем и бодростью [9]. Дуань Цзяцзэ не мог с точностью сказать, то ли это происходило на самом деле, то ли ему так казалось из-за того, что он знал о необыкновенном происхождении этого мяса.
Примечание автора:
Отвечаю на вопрос: мой Лу Я не похож на Лу Я издательства «Тяньтин» [10], ха-ха~
Примечания переводчика:
[1] Бездумно следовать — в оригинале чэнъюй 照猫画虎 (zhàomāo huàhǔ) — в пер. с кит. «с кошки рисовать тигра».
[2] Одиночка — в оригинале 光杆 (guānggǎn) — в букв. пер. с кит. «голый стебель», обр. в знач. «одиночка», «холостяк».
[3] Не находя слов — в оригинале 黑线 (hēixiàn) — в букв. пер. с кит. «чёрная нить», обр. в знач. «не находить слов, потеряться в ситуации, быть расстроенным, получить моральный удар», а также «контрреволюционная линия».
[4] Сменившийся гневной гримасой — в оригинале чэнъюй恼羞成怒 (nǎoxiū chéngnù) — в пер. с кит. «разозлиться от смущения, прикрыть смущение вспышкой гнева».
[5] Глаза феникса — в оригинале 凤目 (fèngmù) — в пер. с кит. «глаза феникса» — миндалевидные глаза с приподнятыми кверху наружными уголками, обр. в знач. «прекрасные глаза».
[6] Небесный гений — в оригинале 道君 (dàojūn) — даоцзюнь — букв. «государь дао», почтительное звание главных святых в иерархии даосских бессмертных.
[7] Потрясающий — в оригинале чэнъюй 惊天动地 (jīngtiāndòngdì) — в пер. с кит. «потрясти небо и всколыхнуть землю», обр. в знач. «поразительный; оглушительный».
[8] Неохотно — в оригинале чэнъюй 恋恋不舍 (liàn liàn bù shě) — в пер. с кит. «привязаться к чему-то, не [в силах] разлучиться», обр. в знач. «с тяжёлым сердцем, с грустью (расставаться, покидать)», а также «незабываемые воспоминания».
[9] Светился здоровьем и бодростью — в оригинале чэнъюй 容光焕发 (róngguāng huànfā) — в пер. с кит. «сияющий лик лучится», обр. в знач. «лицо озарилось светом».
[10] Издательство «Тяньтин» 《天庭出版集团》(Tiāntíng chūbǎn jítuán) — в букв. пер. с кит. «Издательство «Небесные чертоги».
Следующая глава
Присланные фабрикой маленькие вывески ещё не заняли свои места: чтобы сэкономить, Дуань Цзяцзэ оплатил только установку больших вывесок. Фабрика прислала гвозди в подарок, поэтому молодой директор решил самостоятельно приколотить оставшиеся маленькие таблички.
Наконец все старые вывески «Мыса Хайцзяо» были заменены на новые.
Чтобы прибить те таблички, что располагались повыше, Дуань Цзяцзэ приходилось то и дело забираться на стремянку. Это была физически тяжёлая работа, от которой он совершенно выдохся.
Покончив с этим, Дуань Цзяцзэ тут же открыл приложение фонда помощи «Линсяо» и сразу увидел, что статус его первой задачи действительно сменился на «выполнено», а рядом мигает маленький значок сообщения.
Нажав на него, Дуань Цзяцзэ прочёл: «Поздравляем, вы выполнили задачу и теперь можете выбрать награду! Желаете получить её прямо сейчас?»
читать дальшеПомимо кнопок «да» и «нет», также имелась кнопка «просмотреть доступные награды», где можно было получить более детальные пояснения.
Ещё там имелось подробное руководство по кормлению, где для каждого животного в зоопарке была рассчитана суточная норма. Отдельно оговаривался рацион больных и беременных животных, а также для тех, кому необходим специальный уход. Например, льву каждый день требуется различное мясо, главным образом говядина или свинина, с добавлением мяса домашней птицы.
Все продукты питания будут каждое утро автоматически загружаться на склад, и в приложении нужно было указать, где именно он будет размещён.
Фактически это руководство могло считаться учебным пособием, поскольку системой был рассчитан оптимальный рацион питания животных. Даже если в будущем ему не достанется вознаграждений, зная ингредиенты и их количество, Дуань Цзяцзэ сможет просто бездумно следовать [1] этим нормам. В самом деле, ему как директору-одиночке [2] эти знания были жизненно необходимы.
Выбрав место для склада, молодой человек сразу нажал на получение награды, и внизу открылся список, в котором животные соотносились с некими числами.
Подбежав к складу, Дуань Цзяцзэ тут же увидел, что там будто бы из воздуха возникло несколько пронумерованных бочек. На них значилось: «Лев № 1», «Павлин № 1», «Павлин № 2» и так далее, а внутри лежала еда. Сопоставив эту маркировку с таблицей, можно было разобраться, какому животному что полагается.
И что самое важное, Дуань Цзяцзэ против всех ожиданий обнаружил бочку для Лу Я! На ней значилось: «Трёхлапый золотой ворон № 1».
…Дуань Цзяцзэ чуть было не высказался вслух, что едва ли обнаружит здесь «номер второй».
И что же ест трёхлапый золотой ворон?
Судя по составленному приложением рациону на сегодня, Лу Я должен был есть находящуюся внутри говядину с пекинской капустой!
Ответственные за кормление животных временные работники ещё не прибыли, так что Дуань Цзяцзэ сам взял предназначенный Лу Я бочонок и понёс ему.
Тот уже поджидал его снаружи. Сразу заметив в руках молодого человека бочонок с надписью «Трёхлапый золотой ворон № 1», Лу Я разъярился, словно кошка, которой наступили на хвост.
— Возмутительно! Неужто ты возомнил, что Безмерно почитаемый будет это есть!!!
— Так значит, не будешь? — Дуань Цзяцзэ эта вспышка лишь позабавила. Заглянув в бочку, он отметил, что говядина на вид неплоха. В последние дни он ему приходилось покупать еду на вынос в закусочной на территории парка «Хайцзяо» — мало того, что на вкус она была так себе, так и стоила втридорога!
Раз уж Лу Я отказался, Дуань Цзяцзэ решил приготовить мясо для себя. На здешней кухне имелись превосходная посуда и специи. Во время учёбы Дуань Цзяцзэ часто готовил вместе с соседями по общежитию, поэтому его можно было считать шеф-поваром их комнаты.
— Не буду! — гневно заявил Лу Я с таким видом, словно ему нанесли величайшее оскорбление.
— А ты не проголодаешься? — спросил Дуань Цзяцзэ.
— Я привык голодать, — с ледяным высокомерием заявил Лу Я.
Мог ли Дуань Цзяцзэ ожидать, что ему представится столь удобный случай? Едва услышав, что Лу Я не желает ничего есть, он, светясь от радости, двинулся на кухню с бочонком в руках. Порезав говядину тонкими ломтиками, он настругал капусту и, пожарив, сварганил простенькое домашнее блюдо.
Дуань Цзяцзэ понятия не имел, откуда происходили эта говядина и капуста, но даже при обычной жарке они испускали изумительный аромат. «Где бы взять риса?» — с этой мыслью Дуань Цзяцзэ, прихватив чашку, устремился в закусочную при парке «Хайцзяо», попутно истекая слюной.
Пять минут спустя молодой человек вернулся с полной чашкой варёного риса, в предвкушении скорой трапезы вдыхая исходящий с кухни аромат говядины.
Первым, что он увидел там, был Лу Я, который, стоя у плиты, набивал рот говядиной. Тот безмолвно воззрился на вошедшего.
Дуань Цзяцзэ уставился на него в ответ. Лу Я вернул ему пристальный взгляд.
Дуань Цзяцзэ так и смотрел на Лу Я, не находя слов [3]. Разве тот не заверял, будто не станет есть? Что подобная еда — верх унижения? Что привык голодать?
При взгляде на тарелку у Дуань Цзяцзэ вырвалось:
— …куда ж, в таком случае, подевалась половина еды?
Его не было всего пять минут!
На лице Лу Я вспыхнул подозрительный румянец, тут же сменившийся гневной гримасой [4]:
— Это изначально предназначалось мне в пищу! Ты что, на мой корм позарился?!
Дуань Цзяцзэ оторопел = =||
— Что вы, я как раз собирался спросить… не желаете ли вареного риса?..
Уставив на него свои глаза феникса [5], Лу Я заявил:
— …Желаю.
…
Итак, властный и надменный, прекрасный и не знающий себе равных, достигший вершин совершенства Лу Я стоял на кухне, засыпая рис в поджаренную говядину с капустой. Дуань Цзяцзэ в оцепенении следил за тем, как благоухающее блюдо стремительно исчезает в его утробе.
Но что важнее всего, Лу Я явно не собирался оставить ему ни крошки…
Он будто не слышал урчания в животе Дуань Цзяцзэ.
Наконец, изрядно смутившись, молодой человек всё-таки решился подать голос, придав ему как можно больше елейности:
— Небесный гений [6], а можно мне тоже попробовать кусочек говядины?
— Нельзя, — холодно отрезал Лу Я и, подняв голову от тарелки, добавил: — Это — моя суточная норма питания. Если я оставлю что-то тебе, разве это не приведёт к недоеданию?
Благодаря своему уровню совершенствования он давно воздерживался от пищи. Однако, когда сегодня ему впервые за долгое время довелось увидеть человеческую пищу, она вопреки ожиданиям вызвала в нём непривычное влечение.
Всё это не на шутку вывело Дуань Цзяцзэ из себя: как можно быть таким до смерти мелочным? Неужто совершенствование трёхлапого золотого ворона напрямую связано с падением его душевных качеств: чем бóльших успехов ты достиг, тем мельче твоя душонка, так, что ли?
— Хорошо же, тогда в следующий раз готовьте сами! — возмущённо заявил Дуань Цзяцзэ, глядя на этого трёхлапого золотого ворона, который едва ли сможет правильно смешать ингредиенты своего корма, что уж говорить о готовке!
— Ты смеешь угрожать Безмерно почитаемому? — угрожающе произнёс Лу Я.
Его могущество воистину поражало: стоило Лу Я произнести эти слова, как его тело, словно факел, внезапно объяло невесть откуда взявшееся пламя. Температура на кухне резко повысилась, воздух исказился горячими волнами. Просто жуть.
И кто тут, спрашивается, кому угрожает?
Однако Дуань Цзяцзэ лишь усмехнулся про себя: положение директора наделяло его неприкосновенностью, а потому он ничуть не страшился мощи Лу Я.
— Не смею. Просто если я буду недоедать, где мне тогда взять силы, чтобы кормить животных?
Лу Я наградил его гневным взглядом. Хоть лицо трёхлапого золотого ворона по-прежнему источало недовольство, пламя всё же понемногу угасло.
Видя, что тот смягчился, Дуань Цзяцзэ быстро вымыл ложку и радостно запустил её в тарелку Лу Я.
Хоть тот следил за его движениями с выражением крайнего неодобрения, он не стал препятствовать молодому человеку.
Вкус этой говядины поразил Дуань Цзяцзэ до глубины души. Он отнюдь не считал свои кулинарные навыки потрясающими [7], да и способ приготовления был до предела банальным, тем не менее вкус получился просто невероятным. Нежное и упругое мясо прекрасно сочеталось с ароматной и сладкой капустой. В сравнении с тем фастфудом, которым ему приходилось довольствоваться последние несколько дней, это было как небо и земля. От мысли о том, что у него есть возможность получить подобную пищу, у Дуань Цзяцзэ из глаз чуть не хлынули слёзы.
— Почему так вкусно… — выдохнул он. — Откуда только берутся такие говядина и капуста! Их можно купить в сети?
Если это не слишком дорого, он уже подумывал вознаградить себя этим лакомством за труды.
— Едва ли, — злорадно отозвался Лу Я. — Это не из мира людей.
После того, как границы Царства людей стали непреодолимыми, его божественный дух с каждым днём истощался, так что в наши дни почти сошёл на нет.
Хоть эти ингредиенты, выращенные с помощью изобилующих в Царстве бессмертных сверхъестественных сил, отнюдь не являли собой чего-то особенного, условия их производства были чёрт знает во сколько раз лучше доступных в мире людей.
Эти слова порядком разочаровали Дуань Цзяцзэ. Скажите на милость, какой тогда смысл быть человеком? Выходит, что лучше быть животным, чем директором?
Не сводивший с него взгляда Лу Я решил:
— Ладно, хватит с тебя.
Проглотив последний кусочек, Дуань Цзяцзэ неохотно [8] опустил ложку.
***
Познав истинную ценность этих кормов, Дуань Цзяцзэ принялся прямо-таки трястись над ними: в конце концов, ему-то самому они были недоступны! Он также стал придавать большее значение надзору: когда наёмные крестьяне, придя на работу, брали корм из очередной бочки, молодой директор буквально не спускал с них глаз.
Временные работники были в недоумении. В конце концов, они ведь не могли невооруженным глазом понять, в чём ценность этого мяса и овощей. Как знать, может, они думали, что этот корм ничуть не лучше таких же продуктов отечественного производства.
Вот только его влияние на животных свидетельствовало об обратном.
В последние дни получавший вволю нового корма лев чрезвычайно к нему пристрастился — как, впрочем, любой другой из питомцев зоопарка, но энтузиазм этой огромной кошки был особенно заметен.
Когда Дуань Цзяцзэ как-то наблюдал за крестьянами, несущими вёдра с кормом, лев уже за полсотни метров поднялся на ноги и принялся возбуждённо бродить вдоль ограды. Пристально глядя за решётку, он едва не пускал слюни.
Когда работники подошли ближе, лев прижался мордой к решётке, повторяя каждое движение людей.
Крестьяне подходили к процессу кормления без особого рвения — они просто пропихивали куски сквозь решётку длинными щипцами, а потом не убирали клетку, отчего там было очень грязно. Теперь Дуань Цзяцзэ требовал, чтобы они своевременно чистили вольеры, так что стало куда лучше, но процесс кормления пока остался прежним.
Стоило работникам бросить ему мясо, как лев тут же накинулся на него, зарывшись в пищу мордой, при этом он пожирал её с ещё большим остервенением, чем после продолжительного голодания. Он даже подвывал за едой, так что Дуань Цзяцзэ не на шутку забеспокоился, как бы эта зверюга не подавилась.
Крестьяне даже заахали:
— И чего это он сегодня такой голодный?
Прочие животные вели себя точно так же. Глядя на это, некоторые работники про себя решили, что новый хозяин определённо улучшил качество продуктов — неудивительно, что он с таким рвением оберегал их, ведь прежде наёмные работники сообща подворовывали из расходов на пищу для животных.
Во время кормления Дуань Цзяцзэ не спускал с крестьян глаз. Когда они начали уборку, он вернулся к вольеру со львом — тот как раз закончил есть и вылизывался, не оставив ни крошки.
И Дуань Цзяцзэ отлично его понимал: это мясо и вправду было просто божественным.
Помимо этого он отметил, что лев изрядно воспрянул духом после еды — он прямо-таки светился здоровьем и бодростью [9]. Дуань Цзяцзэ не мог с точностью сказать, то ли это происходило на самом деле, то ли ему так казалось из-за того, что он знал о необыкновенном происхождении этого мяса.
Примечание автора:
Отвечаю на вопрос: мой Лу Я не похож на Лу Я издательства «Тяньтин» [10], ха-ха~
Примечания переводчика:
[1] Бездумно следовать — в оригинале чэнъюй 照猫画虎 (zhàomāo huàhǔ) — в пер. с кит. «с кошки рисовать тигра».
[2] Одиночка — в оригинале 光杆 (guānggǎn) — в букв. пер. с кит. «голый стебель», обр. в знач. «одиночка», «холостяк».
[3] Не находя слов — в оригинале 黑线 (hēixiàn) — в букв. пер. с кит. «чёрная нить», обр. в знач. «не находить слов, потеряться в ситуации, быть расстроенным, получить моральный удар», а также «контрреволюционная линия».
[4] Сменившийся гневной гримасой — в оригинале чэнъюй恼羞成怒 (nǎoxiū chéngnù) — в пер. с кит. «разозлиться от смущения, прикрыть смущение вспышкой гнева».
[5] Глаза феникса — в оригинале 凤目 (fèngmù) — в пер. с кит. «глаза феникса» — миндалевидные глаза с приподнятыми кверху наружными уголками, обр. в знач. «прекрасные глаза».
[6] Небесный гений — в оригинале 道君 (dàojūn) — даоцзюнь — букв. «государь дао», почтительное звание главных святых в иерархии даосских бессмертных.
[7] Потрясающий — в оригинале чэнъюй 惊天动地 (jīngtiāndòngdì) — в пер. с кит. «потрясти небо и всколыхнуть землю», обр. в знач. «поразительный; оглушительный».
[8] Неохотно — в оригинале чэнъюй 恋恋不舍 (liàn liàn bù shě) — в пер. с кит. «привязаться к чему-то, не [в силах] разлучиться», обр. в знач. «с тяжёлым сердцем, с грустью (расставаться, покидать)», а также «незабываемые воспоминания».
[9] Светился здоровьем и бодростью — в оригинале чэнъюй 容光焕发 (róngguāng huànfā) — в пер. с кит. «сияющий лик лучится», обр. в знач. «лицо озарилось светом».
[10] Издательство «Тяньтин» 《天庭出版集团》(Tiāntíng chūbǎn jítuán) — в букв. пер. с кит. «Издательство «Небесные чертоги».
Следующая глава
Хромой Рысь, блог «Сны и сказки»
Посвящение
Третья часть истории Тени ЛесаПосвящение
Солнце скользнуло золотом лучей по ушкам храмовой статуи, вместе с ветром прощаясь с символом великого дара. Воздух над ладонью статуи едва шевельнулся почти незримым маревом, которое можно было бы принять за игру теней, если бы из него не появилась фигура в черных одеждах. Сделав несколько шагов, она испуганно замерла, но скоро испуг сменился любопытством. Следом из марева шагнула еще одна фигура и сразу же обняла первую. Беззаботный смех соскользнул во тьму. Ночь и расстояние скрадывали звуки и скрывали странных пришельцев.
- Давно хотел тебе показать это место - Тихо молвил более крупный силуэт, присев на краю.
- Действительно красиво - ответила девушка, осторожно приблизившись к своему спутнику. Светлые сумерки и кругом звезды. На безоблачном небе и под ногами. Настоящие и иллюзорные. Отражения в черной глади озера и искры в кронах деревьев. Созвездия тропинок и аллей. Словно светлячки, огоньки пляшут, выписывая странные узоры, разбегаются по лесу. И вдруг все исчезают. Остаются только звезды, а лес погружается во тьму.
- Сегодня Ночь Костров - поясняет едва различимый контур под руками девушки. Он оборачивается и смыкает объятия на её талии. Раздается щелчок. - Теперь аккуратно... садись.
Он подвел её к самому краю и помог усесться. Тем временем по всему лесу стали заниматься огни. Живой огонь костров все набирал силу и вскоре небо над лесом стали лизать рыжие языки пламени, а мириады искр устремились на встречу к звездам.
Он протянул ей бинокль и указал на одну из полян охваченных огнем:
- Самое интересное сейчас начнется. Посвящение огню... - прошептал спутник, но по изменившемуся голосу она поняла, что он уже заинтересовался чем-то другим.
- Никуда не уходи, я скоро - добавила тень сидевшая рядом. Он чуть отстранился и оттолкнувшись руками ухнул во тьму.
* * *
Шепот Реки не могла уснуть. Скоро придет очередной День Посвящения, а она все никак не могла ощутить себя готовой. Хранительница Знаний говорила ей, что все придет само, когда настанет время, она поймет, почувствует. И вот, время идет, а она все бьется над этой задачкой. Не то, чтобы это чувство мешало жить, но иногда мысли возвращались к вопросу, на который она не знала ответа. Она даже не могла выразить словами это чувство, терзавшее её вечерами вроде этого. Словно пытаешься схватить за хвост ветер. Вот он, скользит по ладони, а сожмешь - нет и следа. Что же ей следует рассказать, сделать, как провести ритуал Посвящения?
Была Ночь Костров, ей не спалось, а зарево огней напоминало о Посвящении - общем для всех ритуале. В Круг Встречающих её не звали. Оно и понятно. Чужая стихия - как-то не принято, да и она не прошла еще своего Посвящения, что было куда как более весомой причиной для отказа. Шепот Реки поняла, что этой ночью ей не уснуть, и решила прогуляться. Хранительница вряд ли обрадуется столь позднему визиту. Подруги тоже уже спят, да и что нового они ей скажут, если сами еще не прошли ритуала, но в отличии от неё, не терзались этим, справедливо полагая, что рано или поздно это знание придет и все будет хорошо. Так за размышлениями она добрела до храма Дарящей и сама не заметила, как вошла внутрь. Из размышлений её вырвал чужой голос:
- Пойдем.
- Что?! То есть куда? - Дрожащим от неожиданности голосом спросила Шепот Реки
- Ты же сама об этом просила. И оставь свой фонарь, не порть эту ночь. - Сказала тьма у открывшейся двери, а пламя сотен свечей полыхнуло в такт словам. - Не к чему беспокоить Дарящую по пустякам.
Она доверчиво шагнула за порог вслед за тьмой. Тут чьи-то руки обхватили её, раздался щелчок и что-то рвануло её в высь. Мгновение спустя она начала понимать, что происходит зажмурилась и уже собиралась завизжать, как уже знакомый голос над самым ухом прошептал:
- Не кричи.
Её усадили на какую-то поверхность. Когда она открыла глаза и увидела родной лес, чуть было опять не закричала, но вновь раздался голос - Тише ты - и в нем так явственно звучали спокойствие и доброжелательность, что она как зачарованная притихла на своем месте, а потом все же спросила:
- А вы кто?
- Риши, - ответила тьма справа, - твой похититель - Кэас. А тебя как зовут?
- А меня все зовут Шепот Реки.
- Теплой ночи. - Традиционно поприветствовала новую знакомую Риши и обратилась к спутнику. - Кстати, а зачем ты её суда притащил?
- В некотором роде я за неё в ответе. - Ответила тьма слева - Потом...
И в этом его небрежно брошенном "потом" прозвучало столько смыслов, что Риши показалось будто вечность пытается наполнить ими бездну и вполне может преуспеть в этом. Так они просидели некоторое время молча. Под танец десятков костров и манящий свет звезд, каждый думал о своем.
* * *
Тень Леса шагнул на поляну, навстречу слепящему реву стихии. За деревьями, во тьме, стояли его Встречающие - братья и сёстры по духу, коих он обретет, пройдя Посвящение. Для себя он уже решил, что во время Посвящения будет смотреть на огонь. Но вдруг ему захотелось обернуться. Он бросил взгляд в сторону едва заметной в темноте статуи, возвышавшейся над лесом. И в этот миг, что-то в нем изменилось. Так иногда случается, когда отбрасываешь заготовленную для выступления речь. Блокнот с тезисами полетел в огонь. Все равно в темноте не разобрать записанных слов, а пламя больше слепит, чем освещает. "Опять дневник, опять в дар" подумал он. Пламя с жадностью поглотило листы. Тень Леса смотрел, как сгорает бумага, становясь пеплом и обретая легкость, взмывает в танце искр ввысь. Он ощутил, как что-то, незаметно сковывавшее его душу, так же стало пеплом, развеялось. В этот миг он окончательно понял все. То немногое, о чем следует сказать у костра и то бесконечное, о чем у него не хватит слов поведать.
- Смотрите! Как прекрасно! Видите ли вы Жизнь? Мириады миров? Наш путь? Теплой ночи, сестры и братья! Спасибо, что встретили. Я вернулся. - И его благоговейный шепот был услышан. Из тени деревьев на поляну шагнули Встречающие. Они молча стояли, теперь уже различимые в отблесках костра, в то время как Тень Леса со слезами упал на колени. Мир замер. Только порождённое пламенем не оцепенело. Тени Встречающих плясали вокруг поляны. Отражение костра - в зрачках Встречающих. Огонь в душах.
* * *
Бинокль перешел в руки Шепота Реки. Взглянув в него, она поймала взгляд, внезапно обернувшегося Тени Леса. Чуть замешкалась, выбирая более подходящую формулировку, и спросила:
- Он знает, что мы здесь?
- Нет, но, вероятно, почувствовал что-то. - ответил Кэас.
Снова игра оттенков в чужом ответе, адресованная ей, Риши. Если бы её спросили, она бы не смогла передать словами это ощущение. Её спутник сказал правду, прикрыл её вполне правдивой догадкой, но при этом, словно обещанием, намекнул, что все не так. Словно он знает, что происходит, но почему-то не говорит об этом. И поступает так, не потому, что что-то скрывает от неё, а потому, что лучше знает, когда наступит время об этом рассказать так, чтобы это произошло правильно.
Шепот Реки не заметила недомолвок. Она так увлеклась простым очарованием чужого Посвящения, что все её мысли были об одном: вот бы услышать, что они там говорят. Наверное, от волнения, она произнесла свои мысли в слух. Так как Кэас тихонько заговорил:
- Смотрите! Как прекрасно! Видите ли вы Жизнь? Мириады миров? Наш путь? Теплой ночи, сестры и братья! Спасибо, что встретили. Я вернулся.
После, он откинулся на спину и стал любоваться искрами звезд. Через какое-то время, прошедшее в тишине, Кэас добавил:
- Какая ирония.
***
и сбивчивые пояснения к ней
Программа минимум успешно выполнена. Кэас засветился в мире Леса. Только ради этого бы стоило все затевать. Ура! Две моих любимых истории соприкоснулись и слились, вопреки моим опасениям — не плохо. Не произошло отторжения, как это частенько случалось. Очень жаль, что Риши получилась, чисто для мебели. Много чего было уготовлено и ей... Когда-нибудь я это исправлю и в самом тексте, перепишу, но пока — что есть, то есть. И это не плохо. Текст в целом, можно было озаглавить финальными словами: «Какая ирония». Все получилось наперекосяк планам и в то же время, иначе просто быть не могло.
Раз пятнадцать, я переписывал предложение, но так и не смог сказать, об еще одной радости. О том, как меня радует, что Кэас понял и оценил происходящее. Это не подходящие слова, но другие я сейчас не могу подобрать. Это настолько многоплановое событие само по себе, что следовало бы его раздробить, но в том то и сложность, что оно неделимо. Понимание картины в целом и способность увидеть в произошедшем своеобразное очарование, принять и насладиться им.
С одной стороны, для существа уровня Кэаса это понимание даже не норма, так, естественное состояние, вроде расширения легких при вдохе. Да и само по себе явление вполне доступное, обычным людям. Как автор я это должен был заложить в историю, раз так все получилось. Ну и если понимаю, что он понял — примерно так же должен был бы понимать, не только факт понимания, но и равно или превосходяще воспринимать само явление.
И в то же время, существует множество «если», заставляющих усомниться в том, поняли ли это читатели. Если бы я описал это понятней. Если бы не потерялись части истории, которые приходится подсовывать в пояснениях. Если бы опыт читателя позволял бы это проинтуичить, так же насладиться... Вот если бы не эти и многие другие «если», может быть мне не пришлось бы писать эти комментарии.
Одна из проблем слияния историй Тени Леса и Кэаса — неопределенность их отношений. Родословной, если можно так сказать. Слишком много миров и воплощений в промежутке между ними. Разные этапы, одного процесса — становления Сущности. Эта неопределенность вносит изрядную долю неразберихи в причины и следствия, в бэкграунд истории. Помнит ли Кэас себя Тенью Леса, или относится к нему как к брату? Кто он для него? Ученик или случайно встреченное существо? Что он может изменить и стоит ли это делать? Как и по чьей воле, он это будет делать? Что из этого их выбор, а что предначертанное?
Примерно та же вереница вопросов и у Инь: Синева Небес и Риши. Даже больше. Так как, в определенном смысле меняются отношения и с ними объекты привязанности. И в то же время, сами отношения иные, они не укладываются в рамки формулы дружба+секс=любовь. В результате нарушается симметрия. Посвящение Синевы Небес — не есть прошлое Риши.
И в этот момент, по условиям задачи, появляется другая — Шепот Реки. Само по себе исключительное явление в моем творчестве. Разве что в «Ренессансе» полно отражений с реальными прототипами. Посвящение Тени Леса должно было быть показательным, с позиции самого процесса. А отвечать на вопрос Шепота Реки, предстояло Риши — сценой из воспоминаний о её Посвящении Свету. Теперь все произошло иначе. В итоге, вместо того, чтобы смотреть на себя прошлого из кольца Встречающих, Кэас занимается ночным роуп-джампингом и другими странными действиями.
Здесь следовало бы перечислить множество «не было» и расковырять парадоксы путешествий во времени. На этом не акцентировалось внимание, отчасти умышленно. Да и жизнь, судьба или повествование, если угодно, все равно распорядилась по-своему. Интрига и стабильность сохранилась на всех слоях. Почти.
Что произошло между Кэасом и Тенью Леса поведаю отдельно. Шепот Реки тоже, в определенном смысле, осталась ни с чем. Получила ответ, который не закрыл вопрос. Такой результат более чем удачен. С одной стороны, он формально оставляет статус-кво в причинно-следственных заморочках и воздействиях на мир путешественниками во времени и пространстве. С другой — он же является и частью милой головоломки, заложенной в историю, и уроком, и связкой ключей к решению всего: от всех вопросов персонажей и читателей, по крайней мере, тех из них, на возникновение которых я рассчитывал. Хотелось бы сказать, что и «в чем же ирония?» в их числе, но это так лишь отчасти. Два-три слоя умопостроений в пресловутой рекурсии, которые просчитал Кэас и которые открылись Тени Леса.
Персональная слойка к чаю. С позиции автора — я просто очарован подтекстами и уровнями, образовавшимися в этой истории (я имею в виду всей истории в целом, и этой её частности, как её ядра), но еще не время их раскрывать. По крайней мере не все из них.
Для разминки начну с нескольких штрихов по мироустройству Волшебного Леса. Беда в том, что картина мира складывается из множества осколков, и ни на один из них, я еще не сподобился сделать внятного описания, ни в самих историях, ни в пояснениях. И сами по себе факты мало о чем говорят, важно их сочетание, связи.
Их мир сотворенный. Естественно, скажет любой — ты же его и сотворил, написал. И отчасти будет прав. Вот только я создал его сотворенным. Или описал, но в эти дебри вообще соваться не будем, тут с историей бы разобраться, а не с философией творчества. В такой формулировке становится уже менее понятно, но в то же время и более правильно. Но если уж играть порядком слов и значений, то я бы остановился на «записал историю о сотворенном мире», опустив, до времени, возможные отрицания и местоимения.
В чем это проявляется? На деле, практически ни в чем. Причины и следствия равны и обратимы. Обитатели Леса знают, что их мир сотворен. Это выражается в их религии. С другой стороны, большинство принимают этот факт на веру. Посмотреть для сравнения на наш мир. Есть куча верований, где бог сотворил землю. От того, что сам факт творения истина или ложь, в вопросе веры ничего не меняется. Доказательства — а кто их может предоставить? Допустим, появляется та самая кошка, сотворившая их мир, приходит к той же Синеве Небес или лучше к Вечернему Скепсису и говорит:
— Привет, я сотворила ваш мир.
И что? Для них это всего лишь повод еще раз сказать ей спасибо и все. Даже если кто-то усомниться, требуется воспроизвести чудо, но как показать обитателю другой мир? И как доказать, что тот другой, детище того же мастера? Это с одной стороны. С другой - из этого небольшого допущения развивается множество других "допущений". Прежде всего, что где-то есть тот самый творец, которому этот мир зачем-то понадобился. Возможно, что она его даже посещает. Иногда.
Но для моей слойки важнее что дальше, следующие уровни концепции: не все обитатели люди. Вот как такое объяснить в человеческих терминах? Не совсем люди, не совсем коты, что-то в промежутке. Антропоморфы, felis. Не о внешнем виде речь. У нас принято считать, что если уж мир сотворен, то соответственно сотворены и все его обитатели. В этом одно из существенных отличий мира Леса. Мир был подарен его обитателям. И годы скрыли от нас то, как это происходило (отмазался). Опять же, остатки этого события оседают в вере и традициях. Вот только при том, что мир был подарен, в нем действительно есть сотворенные. И они практически неотличимы от остальных обитателей.
Сами сотворенные являют собой еще один слой мифологии. Некоторых из них принимают за богов. Но они, как правило, знают, что этот мир не их. Это можно перефразировать как «Не мир для них, а они для мира». Соответственно, они знают, о том, что они отличаются от остальных. Хочется сказать «естественных», но и здесь не все так просто. Чтобы объяснить этот момент, придется отойти от вопроса обитателей и вернуться к вопросу устройства мира. Точнее сочетания этих аспектов. В мире Леса рождаются дети, есть некая система воспитания, неприятно звучащая в нашем мире — по сути, интернаты практически с рождения. Так вот, дети и есть те самые «естественные». Их численность превышает всех остальных.
Остальные — в силу указанных выше причин, не могу сказать «большинство» — так же делятся на несколько возрастных групп. Точнее «возрастных» в данном контексте не совсем уместно. Разница в возрасте в пределах группы может колебаться до нескольких десятилетий. Если опять сравнивать с привычным для нас миром — это скорее психологический возраст. Тоже не до конца верно, но лучше передает суть. Контакты между представителями разных групп искусственно минимизируются. В пределах каждого уровня (группы) выстраивается определенная картина мира. В том числе при участии сотворенных, группы доводятся до определенной границы. Точнее создаются условия для этого движения и есть некие известные контрольные точки. По мере взросления, становления, развития обитатели мира ощущают определенные потребности: в ответах на вопросы, выборе профессии, в прохождении Посвящения и прочие. На это влияет буквально все. Устройство мира, законы вложенные творцом, нормы, принятые обитателями, ощущения в душе обитателей, гармонично с этим сочетающееся.
Но и здесь не все так просто. На этом пути они неоднократно покидают родной мир. Первый раз что-то вроде обязательного изгнания. История Тени Леса («Эпитафия») начинается как раз с первого возвращения. «Посвящение» отстоит от неё на неопределенный промежуток времени, за который он еще минимум дважды будет уходить.
Таким образом, мир, по сути, населен детьми, различными вернувшимися, сотворенными, которые не могут покинуть мир, и пришлыми. Последние довольно условная категория, включающая в себя, как действительно пришлых, совсем уж иномирян (в контексте следующих историй — Землян), так и существ, вроде Кэаса — которых можно было бы приписать к вернувшимся, но это не верно с точки зрения того-самого незаметного последствия изначального допущения о сотворенности мира.
Чем отличается Кэас от большинства возвращенцев? Чтобы ответить на этот вопрос придется еще дополнить картину. Прежде всего, повторить постулат о разделении возрастов. Это практически не имеет аналогов здесь, у нас. Словно живешь в доме, иногда выходя во внутренний дворик, и даже не подозреваешь, что есть другие двери, ведущие на улицу. Узнав о существовании улицы, и не подозреваешь о городе, области, странах, материках. Вот только меняется не площадь территории, а её восприятие, словно шаги сквозь эпохи, только никаких эпох нет.
Это не техногенный мир (последние три абзаца в «Чарах леса» будут вырезаны), но и не магический. Чудеса «заложены» в механизм мира, а не в его обитателей. Один Дар, для... Как кубики или конструктор ребенку - вроде игра, удовольствие, а развивается мелкая моторика и интеллект. Или как книга для совершенствования души. Только здесь был подарен целый мир, для жизни и предназначения. Возможности обеспеченные сокрытым. Бог из машины. Мир, где не колдуют, но творятся чудеса.
Одно из таких чудес — возвращение в него. Собственно для этого он и был создан (еще много для чего, но сейчас это не важно). Этот процесс основополагающий и цикличный, как и концепция дара. Затруднительно отделить это от мировоззрения, религии, веры, эзотерики и прочего, как авторского, так и самого мира. Здесь надо сделать отступление в сторону еще одного допущения. Практически все мои истории, не только из этого мира, но и некоторые сны являются кусочками концепции вечной формы бытия. Эволюции Сущности в череде инкарнаций. В мире Леса цикл начинается с рождения, вполне может быть, что обитатели рождаются, т.е. приходят в мир, когда удается «притянуть» туда душу. В одной из вариаций сюжета, Уводящий именно этим и занимается — собирает души. Позволю себе на этом многозначительно замолчать, дав волю вашей фантазии и аллюзиям на тему Жнецов, Проводников отсюда, ангелочков или нечисти по вкусу. Так происходит первая и вторая фильтрация. Отбор, кого притягивать, и рождение соответственно. Некий этап воспитания и детишки отправляются в изгнание, странствие в другие миры.
Это один из тех случаев, когда моя идея, как оказалась, совпала с представлениями некоторых авторов и даже народов. Во вселенной Mass Effect у расы кварианцев есть вот такое явление:
«Паломничеством называется обычай, через который любой кварианец, путешествующий с Мигрирующим флотом, должен пройти, достигнув совершеннолетия. Вступающий во взрослую жизнь должен покинуть родной корабль и присоединиться к другой команде. Чтобы доказать свое право на это, он должен принести своему новому капитану что-нибудь ценное, найденное вне Мигрирующего флота. Это символизирует то, что молодой кварианец не станет обузой для судна, ресурсы которого ограничены.
Однако молодые кварианцы не уходят на Паломничество, сразу после достижения совершеннолетия. Перед этим они проходят тщательную, 6-месячную программу, которая подготавливает их к суровым реалиям окружающего мира.»
А Роберт Чарльз Уилсон в «Спине», еще одном фантастическом произведении, писал ссылаясь на один из народов Земли: «Минанг называют это рантау — традицией отправки молодых людей в широкий мир. Такова традиция адата, привычная и обязательная.»
О ритуале отправки рассказывать не буду, намекну лишь, что практически по Фраевски. Путь же этот не близкий. Осложняется все фактически смертью, точнее перерождением. Ну и конечно, сопутствующая переходу, потеря памяти. Миры же… да посмотрите хотя бы на наш. И таких череда. Как не потерять себя? В результате возвращается малый процент ушедших.
Вернувшиеся какое-то время просто живут, определяются со стремлениями и предпочтениями. Выбирают профессию, или она их выбирает, в этом предопределенном мире… А затем, возможно, снова уходят, чтобы однажды вернуться и повторить все вновь, уже другими.
Обитатели мира приходят и уходят. В разные этапы это случается по разному. Кэас как явление стоит за пределами воздействия мира Леса. Уже другая предопределенность приводит его в этот мир. Судьба, время, история, случайность, воля Сущности или его желания — не важно. Так случилось и этого достаточно. И в то же время существует некая связь, между миром, его обитателями и Вечным Странником. Никто о ней не знает. Ни он сам, ни другие. Каждый видит свою картину мира, своим уровнем понимания трактует ощущения, верит в свою иллюзию. Все те же слои. В разные этапы разные взгляды на одно и то же. Разные уровни правды и знаний о мире. Иногда, они становятся оберегаемой тайной. Одна из таких тайн известна только Хранительнице Знаний. Это, пожалуй, самый несчастный персонаж в этой вселенной. Изощренная пытка — знать и не иметь возможности рассказать, при этом существовать практически вечно. Превозноситься, на ошибочном обожествлении собратьями — вернувшимися. И знать, кто, как и зачем сотворил их мир и её саму на самом деле. И в то же время, благодаря этому, выполнять свою работу: играть одну из ролей этого вечного спектакля. Без этой горькой иллюзии её мир распадется.
Кэас, сам того не зная, подыгрывает мироустройству. Трудно сказать, догадывается ли он, о том, за кого его принимает Хранительница Знаний. В обрывках его фраз мелькают оттенки творца, но дело в том, что он не создавал этот мир. Его мотивы больше похожи на выпускника, через годы вернувшегося проведать любимую учительницу.
Кэас вновь посетил мир Леса, чтобы увидеть ночь посвящения. Самим этим событием он изменил свою историю, избежав другой, очень похожей, но многократно более печальной ночи — памяти павших воинов его клана. Когда костры все так же взрезали бы ночь. У огня стояли одиночки. Только сами костры были погребальными. Я рад, что теперь этого уже не было.
Вся бытность мира пропитана ритуалами, обычаями, правилами. Гармония возникает через всеобщее их принятие. Единство и единение. К ним просто не попадают неуживчивые — вот секрет этой утопии. Неконкурентное сообщество — еще один отголосок, встреченный позже в творчестве Иара Эльтерруса. Моя версия мира Аарн.
Практически невозможно объяснить суть тех или иных верований. Это скорее общность ощущений, чем свод наставлений и правил. Эти ощущения приобретают различные формы, вырываясь за пределы сотворенного мира. Да и внутри, это больше самопознание, определение своей принадлежности, родства. Богиня не как проявление сверхъестественного, а память о должном поведении, пример, идея. Концепция Дара в некотором смысле воплощение той самой «от каждого по способностям».
В репликах Кэаса едва заметны отголоски его веры, религии, изначально вынесенной из этого мира, но в ходе странствий адаптировавшейся под другие места на столько, что она странно выглядит на фоне оригинала. В мире Леса дар - деяние, не испачканное выгодой, как искреннее спасибо. В этой религии не просят. В благополучном мире только благодарят. Такая позиция непривычна для понимания во многих других мирах. Кэас только что пришел из такого, где случается, что просят высшие силы о помощи, но хранительницы, жрицы храмов, осуществляют посильную помощь и «фильтруют» прошения. Множество подобных миров, у него в прошлом. Там он и встретил хранительницу Риши. А потом долгое время служил в мире кланов, защищая похожую религию, только с оттенками тотемизма.
Отсюда проистекают его слова в отношении Шепота Реки. Его сознание еще не перестроилось на обычаи этого мира. Истоки поступков находятся в начале его пути, в далеком прошлом. Он тоже был Уводящим, как и Тень Леса. Для интриги, добавлю — он был одним из первых. Именно его вспоминала Хранительница Знаний, когда журила Тень Леса. Может быть, он когда-то привел её в этот мир, а может быть Тень Леса, а Кэас через связь с ним, ощущает свою ответственность. Может быть, это просто привычка, помогать с прошениями, оставшаяся от упомянутых выше миров. А может... добавлю лишь, что есть еще два «может», которые вероятны с позиции автора, но лежат вне мыслей и опыта Кэаса [когда писал не пометил, а теперь и сам не помню]. Впрочем, сути это не меняет.
Вот он, на ладони статуи, пытается помочь незнакомке. Вот только помочь ей он не в состоянии и в то же время помогает косвенно. Все дело в самом ритуале Посвящения. Он не может сказать ей нужных слов, потому, что дело не в словах, а в понимании. Почти дзенское просветление. Он не может подсказать образ-ключ - она принадлежит другой стихии — воде, что отпечаталось даже в её имени. Риши тоже бессильна. Её проницательности достаточно, чтобы уловить постороннее в её спутнике, но не достаточно для «подбора пароля» незнакомой обитательницы этого мира. Да и сама она принадлежит другому элементу. Эта часть совершенно выпала из повествования. В качестве пояснения, следует сказать, что в одной из молчаливых пауз, она вспомнит этот мир. Вспомнит свое посвящение свету. Собственно за этим её и привел Кэас. Точнее не совсем он.
И вот мы подходим к вопросу, ради которого и писались эти пояснения. Откуда он знает, что сказал Тень Леса? Он не знает. Вначале я планировал снабдить его не только игрушками в духе бэтмена, но и направленным микрофоном, жучками на поляне или даже позволить немного волшебства — еще одним порталом прокинуть звук и картинку в «домашний кинотеатр». С точки зрения сюжета — он должен был рассказать и показать, что происходит. Передать звук, слова Тени Леса. И сделал это. Вот только случилось все, как обычно это бывает, не по моим планам.
Я упустил из виду то самое «понимание». Мыслил в том же направлении, что и Тень Леса, когда готовился к написанию этой сцены. Думал, что это должна быть пламенная речь, пафосная, наполненная благодарностями и обещаниями. И в то же время, максимально примитивной, без отголосков ритуалов нашего мира. С оттенком призвания, профессии. Логично предположить, что писатель опять придет с блокнотом, может быть, даже тем самым, что отнес на алтарь. Но что делать потом? Зайти в огонь и в нем переродиться — копирка с Мартина. Пускать себе кровь и лить её в огонь - неплохая идея, если бы был небольшой костер. А здесь столб пламени выше деревьев. Поди сунь руку в такой. В сознании вертелись две песни в тему: "Огонь" Мельницы и "Skalds and shadows" Bind Guardian
А потом начались чудеса. Вначале история разбилась на два параллельных куска: одновременных событий у костра и на статуе. Затем понимание, что все же, обращаться следовало не к Встречающим, а своей стихии. Неизбежность слов, иначе все свершившееся, предшествующие абзацы «Посвящения», станет ненужным, исчезнет в тот же миг, сгорит. Кэасу придется повторить слова Тени Леса, правда я тогда не понимал как это обосновать, не вводя дополнительных связей, кроме вот той призрачной ниточки, что их соединяла. Тень Леса её ощущает, оборачивается, в тот самый момент, когда эта ниточка становится каналом связи. Кэас внезапно для себя становится ретранслятором. Начинается загрузка. И вместе со всеми я посмотрел в костер...
… See through the blazing fires of time (Узри в пылающем огне времен)
… аnd All things will proceed (и все произойдет)
… Cause things shall proceed as foreseen (потому что должно пройти, как было предвидено)
Словно кусочек волшебного пазла, встав на место, инициирует чары и вот уже волна огня стремительно поглощает линии стыков, серую изначальную картинку, оставляя после себя волшебную, насыщенную красками и целостную картину. Даже не знаю с чем сравнить это ощущение. Озарение. Не просто пришедшая идея, а понимание, наставшее с получением ответов на все вопросы. Практически мгновенно, с небольшой задержкой на осмысление, принятие открывшейся картины. Это знание обрушивается лавиной, цепной реакцией. Тень Леса перенимает часть опыта Кэаса, тот в свою очередь узнает часть своей истории и мира, со своего уровня смотрит на прошлое и происходящее.
Тень Леса все это воспринимает глядя в огонь. В его танце он видит завораживающую картину бесконечности миров. Как отдавая жар и свет, души устремляются ввысь. В этот момент он бросает в костер ставший ненужным блокнот. Не символом расставания с лишним, а неосознанным еще, даром. Своим вкладом. И это много больше тех слов, что были записаны. Чище. Правдивей. Его чарует движение искр, иллюстрирующее саму жизнь. Дружное стремление в одну сторону, но у каждой свой путь. Он понимает, что слова излишне. Он видит Посвящения других. Встречающих, возможно, себя среди них. Принимает их веру, опыт. Осознает, что он не один. Эмоции переполняют его.
Кэасу же открывается другая картина. Для него увиденное Тенью Леса не становится откровением, пересобирающим мировоззрение. В результате он использует предоставившуюся возможность более рационально, в угоду своему любопытству. Он узнает одну из тайн мира. Возможно, он специально пришел за этим. Ему открывается правда, которую не знают проходящие Посвящение.
На пороге катарсиса Тень Леса понимает, что должен как-то дать понять Встречающим, что с ним происходит: что он увидел, понял, свершился. Это и важно, и не важно одновременно. Его мысли смешиваются с восприятием и сомнениями Кэаса. Таким образом, они одновременно произносят общие для них сентенции. После чего Тень Леса выпадает из реальности на переосмысление. Встречающие терпеливо ждут, показав, что они его услышали.
С изменением положения Тени Леса, Кэас перестает видеть костер его глазами, и чуть было не теряет связь. Он ощущает присутствие Сущности. В желании «остаться на связи» он переключается на созерцание звезд - еще один помогающий ключ-образ. Полуосознанное действие в удачное время. И вот он получает вероятностную картину мира. Что он там видит? Простую истину, хорошо сформулированную Максом Фраем: «Ритуалы нужны только затем, чтобы пугать новичков, создавать у них особое настроение». Он видит мир времен первых Посвящений, когда еще не было Встречающих, костров. Поиски своих элементов. Разногласия в отсутствии единомышленников. Как это выстраивалось в традицию Посвящения. Как эта традиция изменялась. Как наступали её черные дни, когда она теряла свой сакральный смысл под давлением повторяемости. Её возрождение, в виде похожем на нынешний, когда перестали существовать ритуальные фразы и действия. Возврат к истокам. Знание, которое невозможно выразить словами. Что можно сказать тому, кто это не ощутил? Зачем что-то говорить тем, кто это испытал? Он увидел, что далеко не все костры "настоящие". Понял, что часть из них «игра в Посвящение». Но это не имело значения. В любом случае, вне зависимости от правильности ответов, вернувшиеся снова покинут мир. Кто-то пойдет дальше. Другие утратят память и однажды вернуться, чтобы вновь с волнением ждать Посвящения. Будут и те, кто забудут дорогу. Его позабавило такое устройство мира. Но как все это описать, сидящей рядом обитательнице этого мира? Все правильно и все не важно. Никто не узнает, что ошибся, пока в череде попыток, личного опыта, не поймет. Какая ирония...
Солнце скользнуло золотом лучей по ушкам храмовой статуи, вместе с ветром прощаясь с символом великого дара. Воздух над ладонью статуи едва шевельнулся почти незримым маревом, которое можно было бы принять за игру теней, если бы из него не появилась фигура в черных одеждах. Сделав несколько шагов, она испуганно замерла, но скоро испуг сменился любопытством. Следом из марева шагнула еще одна фигура и сразу же обняла первую. Беззаботный смех соскользнул во тьму. Ночь и расстояние скрадывали звуки и скрывали странных пришельцев.
- Давно хотел тебе показать это место - Тихо молвил более крупный силуэт, присев на краю.
- Действительно красиво - ответила девушка, осторожно приблизившись к своему спутнику. Светлые сумерки и кругом звезды. На безоблачном небе и под ногами. Настоящие и иллюзорные. Отражения в черной глади озера и искры в кронах деревьев. Созвездия тропинок и аллей. Словно светлячки, огоньки пляшут, выписывая странные узоры, разбегаются по лесу. И вдруг все исчезают. Остаются только звезды, а лес погружается во тьму.
- Сегодня Ночь Костров - поясняет едва различимый контур под руками девушки. Он оборачивается и смыкает объятия на её талии. Раздается щелчок. - Теперь аккуратно... садись.
Он подвел её к самому краю и помог усесться. Тем временем по всему лесу стали заниматься огни. Живой огонь костров все набирал силу и вскоре небо над лесом стали лизать рыжие языки пламени, а мириады искр устремились на встречу к звездам.
Он протянул ей бинокль и указал на одну из полян охваченных огнем:
- Самое интересное сейчас начнется. Посвящение огню... - прошептал спутник, но по изменившемуся голосу она поняла, что он уже заинтересовался чем-то другим.
- Никуда не уходи, я скоро - добавила тень сидевшая рядом. Он чуть отстранился и оттолкнувшись руками ухнул во тьму.
* * *
Шепот Реки не могла уснуть. Скоро придет очередной День Посвящения, а она все никак не могла ощутить себя готовой. Хранительница Знаний говорила ей, что все придет само, когда настанет время, она поймет, почувствует. И вот, время идет, а она все бьется над этой задачкой. Не то, чтобы это чувство мешало жить, но иногда мысли возвращались к вопросу, на который она не знала ответа. Она даже не могла выразить словами это чувство, терзавшее её вечерами вроде этого. Словно пытаешься схватить за хвост ветер. Вот он, скользит по ладони, а сожмешь - нет и следа. Что же ей следует рассказать, сделать, как провести ритуал Посвящения?
Была Ночь Костров, ей не спалось, а зарево огней напоминало о Посвящении - общем для всех ритуале. В Круг Встречающих её не звали. Оно и понятно. Чужая стихия - как-то не принято, да и она не прошла еще своего Посвящения, что было куда как более весомой причиной для отказа. Шепот Реки поняла, что этой ночью ей не уснуть, и решила прогуляться. Хранительница вряд ли обрадуется столь позднему визиту. Подруги тоже уже спят, да и что нового они ей скажут, если сами еще не прошли ритуала, но в отличии от неё, не терзались этим, справедливо полагая, что рано или поздно это знание придет и все будет хорошо. Так за размышлениями она добрела до храма Дарящей и сама не заметила, как вошла внутрь. Из размышлений её вырвал чужой голос:
- Пойдем.
- Что?! То есть куда? - Дрожащим от неожиданности голосом спросила Шепот Реки
- Ты же сама об этом просила. И оставь свой фонарь, не порть эту ночь. - Сказала тьма у открывшейся двери, а пламя сотен свечей полыхнуло в такт словам. - Не к чему беспокоить Дарящую по пустякам.
Она доверчиво шагнула за порог вслед за тьмой. Тут чьи-то руки обхватили её, раздался щелчок и что-то рвануло её в высь. Мгновение спустя она начала понимать, что происходит зажмурилась и уже собиралась завизжать, как уже знакомый голос над самым ухом прошептал:
- Не кричи.
Её усадили на какую-то поверхность. Когда она открыла глаза и увидела родной лес, чуть было опять не закричала, но вновь раздался голос - Тише ты - и в нем так явственно звучали спокойствие и доброжелательность, что она как зачарованная притихла на своем месте, а потом все же спросила:
- А вы кто?
- Риши, - ответила тьма справа, - твой похититель - Кэас. А тебя как зовут?
- А меня все зовут Шепот Реки.
- Теплой ночи. - Традиционно поприветствовала новую знакомую Риши и обратилась к спутнику. - Кстати, а зачем ты её суда притащил?
- В некотором роде я за неё в ответе. - Ответила тьма слева - Потом...
И в этом его небрежно брошенном "потом" прозвучало столько смыслов, что Риши показалось будто вечность пытается наполнить ими бездну и вполне может преуспеть в этом. Так они просидели некоторое время молча. Под танец десятков костров и манящий свет звезд, каждый думал о своем.
* * *
Тень Леса шагнул на поляну, навстречу слепящему реву стихии. За деревьями, во тьме, стояли его Встречающие - братья и сёстры по духу, коих он обретет, пройдя Посвящение. Для себя он уже решил, что во время Посвящения будет смотреть на огонь. Но вдруг ему захотелось обернуться. Он бросил взгляд в сторону едва заметной в темноте статуи, возвышавшейся над лесом. И в этот миг, что-то в нем изменилось. Так иногда случается, когда отбрасываешь заготовленную для выступления речь. Блокнот с тезисами полетел в огонь. Все равно в темноте не разобрать записанных слов, а пламя больше слепит, чем освещает. "Опять дневник, опять в дар" подумал он. Пламя с жадностью поглотило листы. Тень Леса смотрел, как сгорает бумага, становясь пеплом и обретая легкость, взмывает в танце искр ввысь. Он ощутил, как что-то, незаметно сковывавшее его душу, так же стало пеплом, развеялось. В этот миг он окончательно понял все. То немногое, о чем следует сказать у костра и то бесконечное, о чем у него не хватит слов поведать.
- Смотрите! Как прекрасно! Видите ли вы Жизнь? Мириады миров? Наш путь? Теплой ночи, сестры и братья! Спасибо, что встретили. Я вернулся. - И его благоговейный шепот был услышан. Из тени деревьев на поляну шагнули Встречающие. Они молча стояли, теперь уже различимые в отблесках костра, в то время как Тень Леса со слезами упал на колени. Мир замер. Только порождённое пламенем не оцепенело. Тени Встречающих плясали вокруг поляны. Отражение костра - в зрачках Встречающих. Огонь в душах.
* * *
Бинокль перешел в руки Шепота Реки. Взглянув в него, она поймала взгляд, внезапно обернувшегося Тени Леса. Чуть замешкалась, выбирая более подходящую формулировку, и спросила:
- Он знает, что мы здесь?
- Нет, но, вероятно, почувствовал что-то. - ответил Кэас.
Снова игра оттенков в чужом ответе, адресованная ей, Риши. Если бы её спросили, она бы не смогла передать словами это ощущение. Её спутник сказал правду, прикрыл её вполне правдивой догадкой, но при этом, словно обещанием, намекнул, что все не так. Словно он знает, что происходит, но почему-то не говорит об этом. И поступает так, не потому, что что-то скрывает от неё, а потому, что лучше знает, когда наступит время об этом рассказать так, чтобы это произошло правильно.
Шепот Реки не заметила недомолвок. Она так увлеклась простым очарованием чужого Посвящения, что все её мысли были об одном: вот бы услышать, что они там говорят. Наверное, от волнения, она произнесла свои мысли в слух. Так как Кэас тихонько заговорил:
- Смотрите! Как прекрасно! Видите ли вы Жизнь? Мириады миров? Наш путь? Теплой ночи, сестры и братья! Спасибо, что встретили. Я вернулся.
После, он откинулся на спину и стал любоваться искрами звезд. Через какое-то время, прошедшее в тишине, Кэас добавил:
- Какая ирония.
***
и сбивчивые пояснения к ней
Программа минимум успешно выполнена. Кэас засветился в мире Леса. Только ради этого бы стоило все затевать. Ура! Две моих любимых истории соприкоснулись и слились, вопреки моим опасениям — не плохо. Не произошло отторжения, как это частенько случалось. Очень жаль, что Риши получилась, чисто для мебели. Много чего было уготовлено и ей... Когда-нибудь я это исправлю и в самом тексте, перепишу, но пока — что есть, то есть. И это не плохо. Текст в целом, можно было озаглавить финальными словами: «Какая ирония». Все получилось наперекосяк планам и в то же время, иначе просто быть не могло.
Раз пятнадцать, я переписывал предложение, но так и не смог сказать, об еще одной радости. О том, как меня радует, что Кэас понял и оценил происходящее. Это не подходящие слова, но другие я сейчас не могу подобрать. Это настолько многоплановое событие само по себе, что следовало бы его раздробить, но в том то и сложность, что оно неделимо. Понимание картины в целом и способность увидеть в произошедшем своеобразное очарование, принять и насладиться им.
С одной стороны, для существа уровня Кэаса это понимание даже не норма, так, естественное состояние, вроде расширения легких при вдохе. Да и само по себе явление вполне доступное, обычным людям. Как автор я это должен был заложить в историю, раз так все получилось. Ну и если понимаю, что он понял — примерно так же должен был бы понимать, не только факт понимания, но и равно или превосходяще воспринимать само явление.
И в то же время, существует множество «если», заставляющих усомниться в том, поняли ли это читатели. Если бы я описал это понятней. Если бы не потерялись части истории, которые приходится подсовывать в пояснениях. Если бы опыт читателя позволял бы это проинтуичить, так же насладиться... Вот если бы не эти и многие другие «если», может быть мне не пришлось бы писать эти комментарии.
Одна из проблем слияния историй Тени Леса и Кэаса — неопределенность их отношений. Родословной, если можно так сказать. Слишком много миров и воплощений в промежутке между ними. Разные этапы, одного процесса — становления Сущности. Эта неопределенность вносит изрядную долю неразберихи в причины и следствия, в бэкграунд истории. Помнит ли Кэас себя Тенью Леса, или относится к нему как к брату? Кто он для него? Ученик или случайно встреченное существо? Что он может изменить и стоит ли это делать? Как и по чьей воле, он это будет делать? Что из этого их выбор, а что предначертанное?
Примерно та же вереница вопросов и у Инь: Синева Небес и Риши. Даже больше. Так как, в определенном смысле меняются отношения и с ними объекты привязанности. И в то же время, сами отношения иные, они не укладываются в рамки формулы дружба+секс=любовь. В результате нарушается симметрия. Посвящение Синевы Небес — не есть прошлое Риши.
И в этот момент, по условиям задачи, появляется другая — Шепот Реки. Само по себе исключительное явление в моем творчестве. Разве что в «Ренессансе» полно отражений с реальными прототипами. Посвящение Тени Леса должно было быть показательным, с позиции самого процесса. А отвечать на вопрос Шепота Реки, предстояло Риши — сценой из воспоминаний о её Посвящении Свету. Теперь все произошло иначе. В итоге, вместо того, чтобы смотреть на себя прошлого из кольца Встречающих, Кэас занимается ночным роуп-джампингом и другими странными действиями.
Здесь следовало бы перечислить множество «не было» и расковырять парадоксы путешествий во времени. На этом не акцентировалось внимание, отчасти умышленно. Да и жизнь, судьба или повествование, если угодно, все равно распорядилась по-своему. Интрига и стабильность сохранилась на всех слоях. Почти.
Что произошло между Кэасом и Тенью Леса поведаю отдельно. Шепот Реки тоже, в определенном смысле, осталась ни с чем. Получила ответ, который не закрыл вопрос. Такой результат более чем удачен. С одной стороны, он формально оставляет статус-кво в причинно-следственных заморочках и воздействиях на мир путешественниками во времени и пространстве. С другой — он же является и частью милой головоломки, заложенной в историю, и уроком, и связкой ключей к решению всего: от всех вопросов персонажей и читателей, по крайней мере, тех из них, на возникновение которых я рассчитывал. Хотелось бы сказать, что и «в чем же ирония?» в их числе, но это так лишь отчасти. Два-три слоя умопостроений в пресловутой рекурсии, которые просчитал Кэас и которые открылись Тени Леса.
Персональная слойка к чаю. С позиции автора — я просто очарован подтекстами и уровнями, образовавшимися в этой истории (я имею в виду всей истории в целом, и этой её частности, как её ядра), но еще не время их раскрывать. По крайней мере не все из них.
Для разминки начну с нескольких штрихов по мироустройству Волшебного Леса. Беда в том, что картина мира складывается из множества осколков, и ни на один из них, я еще не сподобился сделать внятного описания, ни в самих историях, ни в пояснениях. И сами по себе факты мало о чем говорят, важно их сочетание, связи.
Их мир сотворенный. Естественно, скажет любой — ты же его и сотворил, написал. И отчасти будет прав. Вот только я создал его сотворенным. Или описал, но в эти дебри вообще соваться не будем, тут с историей бы разобраться, а не с философией творчества. В такой формулировке становится уже менее понятно, но в то же время и более правильно. Но если уж играть порядком слов и значений, то я бы остановился на «записал историю о сотворенном мире», опустив, до времени, возможные отрицания и местоимения.
В чем это проявляется? На деле, практически ни в чем. Причины и следствия равны и обратимы. Обитатели Леса знают, что их мир сотворен. Это выражается в их религии. С другой стороны, большинство принимают этот факт на веру. Посмотреть для сравнения на наш мир. Есть куча верований, где бог сотворил землю. От того, что сам факт творения истина или ложь, в вопросе веры ничего не меняется. Доказательства — а кто их может предоставить? Допустим, появляется та самая кошка, сотворившая их мир, приходит к той же Синеве Небес или лучше к Вечернему Скепсису и говорит:
— Привет, я сотворила ваш мир.
И что? Для них это всего лишь повод еще раз сказать ей спасибо и все. Даже если кто-то усомниться, требуется воспроизвести чудо, но как показать обитателю другой мир? И как доказать, что тот другой, детище того же мастера? Это с одной стороны. С другой - из этого небольшого допущения развивается множество других "допущений". Прежде всего, что где-то есть тот самый творец, которому этот мир зачем-то понадобился. Возможно, что она его даже посещает. Иногда.
Но для моей слойки важнее что дальше, следующие уровни концепции: не все обитатели люди. Вот как такое объяснить в человеческих терминах? Не совсем люди, не совсем коты, что-то в промежутке. Антропоморфы, felis. Не о внешнем виде речь. У нас принято считать, что если уж мир сотворен, то соответственно сотворены и все его обитатели. В этом одно из существенных отличий мира Леса. Мир был подарен его обитателям. И годы скрыли от нас то, как это происходило (отмазался). Опять же, остатки этого события оседают в вере и традициях. Вот только при том, что мир был подарен, в нем действительно есть сотворенные. И они практически неотличимы от остальных обитателей.
Сами сотворенные являют собой еще один слой мифологии. Некоторых из них принимают за богов. Но они, как правило, знают, что этот мир не их. Это можно перефразировать как «Не мир для них, а они для мира». Соответственно, они знают, о том, что они отличаются от остальных. Хочется сказать «естественных», но и здесь не все так просто. Чтобы объяснить этот момент, придется отойти от вопроса обитателей и вернуться к вопросу устройства мира. Точнее сочетания этих аспектов. В мире Леса рождаются дети, есть некая система воспитания, неприятно звучащая в нашем мире — по сути, интернаты практически с рождения. Так вот, дети и есть те самые «естественные». Их численность превышает всех остальных.
Остальные — в силу указанных выше причин, не могу сказать «большинство» — так же делятся на несколько возрастных групп. Точнее «возрастных» в данном контексте не совсем уместно. Разница в возрасте в пределах группы может колебаться до нескольких десятилетий. Если опять сравнивать с привычным для нас миром — это скорее психологический возраст. Тоже не до конца верно, но лучше передает суть. Контакты между представителями разных групп искусственно минимизируются. В пределах каждого уровня (группы) выстраивается определенная картина мира. В том числе при участии сотворенных, группы доводятся до определенной границы. Точнее создаются условия для этого движения и есть некие известные контрольные точки. По мере взросления, становления, развития обитатели мира ощущают определенные потребности: в ответах на вопросы, выборе профессии, в прохождении Посвящения и прочие. На это влияет буквально все. Устройство мира, законы вложенные творцом, нормы, принятые обитателями, ощущения в душе обитателей, гармонично с этим сочетающееся.
Но и здесь не все так просто. На этом пути они неоднократно покидают родной мир. Первый раз что-то вроде обязательного изгнания. История Тени Леса («Эпитафия») начинается как раз с первого возвращения. «Посвящение» отстоит от неё на неопределенный промежуток времени, за который он еще минимум дважды будет уходить.
Таким образом, мир, по сути, населен детьми, различными вернувшимися, сотворенными, которые не могут покинуть мир, и пришлыми. Последние довольно условная категория, включающая в себя, как действительно пришлых, совсем уж иномирян (в контексте следующих историй — Землян), так и существ, вроде Кэаса — которых можно было бы приписать к вернувшимся, но это не верно с точки зрения того-самого незаметного последствия изначального допущения о сотворенности мира.
Чем отличается Кэас от большинства возвращенцев? Чтобы ответить на этот вопрос придется еще дополнить картину. Прежде всего, повторить постулат о разделении возрастов. Это практически не имеет аналогов здесь, у нас. Словно живешь в доме, иногда выходя во внутренний дворик, и даже не подозреваешь, что есть другие двери, ведущие на улицу. Узнав о существовании улицы, и не подозреваешь о городе, области, странах, материках. Вот только меняется не площадь территории, а её восприятие, словно шаги сквозь эпохи, только никаких эпох нет.
Это не техногенный мир (последние три абзаца в «Чарах леса» будут вырезаны), но и не магический. Чудеса «заложены» в механизм мира, а не в его обитателей. Один Дар, для... Как кубики или конструктор ребенку - вроде игра, удовольствие, а развивается мелкая моторика и интеллект. Или как книга для совершенствования души. Только здесь был подарен целый мир, для жизни и предназначения. Возможности обеспеченные сокрытым. Бог из машины. Мир, где не колдуют, но творятся чудеса.
Одно из таких чудес — возвращение в него. Собственно для этого он и был создан (еще много для чего, но сейчас это не важно). Этот процесс основополагающий и цикличный, как и концепция дара. Затруднительно отделить это от мировоззрения, религии, веры, эзотерики и прочего, как авторского, так и самого мира. Здесь надо сделать отступление в сторону еще одного допущения. Практически все мои истории, не только из этого мира, но и некоторые сны являются кусочками концепции вечной формы бытия. Эволюции Сущности в череде инкарнаций. В мире Леса цикл начинается с рождения, вполне может быть, что обитатели рождаются, т.е. приходят в мир, когда удается «притянуть» туда душу. В одной из вариаций сюжета, Уводящий именно этим и занимается — собирает души. Позволю себе на этом многозначительно замолчать, дав волю вашей фантазии и аллюзиям на тему Жнецов, Проводников отсюда, ангелочков или нечисти по вкусу. Так происходит первая и вторая фильтрация. Отбор, кого притягивать, и рождение соответственно. Некий этап воспитания и детишки отправляются в изгнание, странствие в другие миры.
Это один из тех случаев, когда моя идея, как оказалась, совпала с представлениями некоторых авторов и даже народов. Во вселенной Mass Effect у расы кварианцев есть вот такое явление:
«Паломничеством называется обычай, через который любой кварианец, путешествующий с Мигрирующим флотом, должен пройти, достигнув совершеннолетия. Вступающий во взрослую жизнь должен покинуть родной корабль и присоединиться к другой команде. Чтобы доказать свое право на это, он должен принести своему новому капитану что-нибудь ценное, найденное вне Мигрирующего флота. Это символизирует то, что молодой кварианец не станет обузой для судна, ресурсы которого ограничены.
Однако молодые кварианцы не уходят на Паломничество, сразу после достижения совершеннолетия. Перед этим они проходят тщательную, 6-месячную программу, которая подготавливает их к суровым реалиям окружающего мира.»
А Роберт Чарльз Уилсон в «Спине», еще одном фантастическом произведении, писал ссылаясь на один из народов Земли: «Минанг называют это рантау — традицией отправки молодых людей в широкий мир. Такова традиция адата, привычная и обязательная.»
О ритуале отправки рассказывать не буду, намекну лишь, что практически по Фраевски. Путь же этот не близкий. Осложняется все фактически смертью, точнее перерождением. Ну и конечно, сопутствующая переходу, потеря памяти. Миры же… да посмотрите хотя бы на наш. И таких череда. Как не потерять себя? В результате возвращается малый процент ушедших.
Вернувшиеся какое-то время просто живут, определяются со стремлениями и предпочтениями. Выбирают профессию, или она их выбирает, в этом предопределенном мире… А затем, возможно, снова уходят, чтобы однажды вернуться и повторить все вновь, уже другими.
Обитатели мира приходят и уходят. В разные этапы это случается по разному. Кэас как явление стоит за пределами воздействия мира Леса. Уже другая предопределенность приводит его в этот мир. Судьба, время, история, случайность, воля Сущности или его желания — не важно. Так случилось и этого достаточно. И в то же время существует некая связь, между миром, его обитателями и Вечным Странником. Никто о ней не знает. Ни он сам, ни другие. Каждый видит свою картину мира, своим уровнем понимания трактует ощущения, верит в свою иллюзию. Все те же слои. В разные этапы разные взгляды на одно и то же. Разные уровни правды и знаний о мире. Иногда, они становятся оберегаемой тайной. Одна из таких тайн известна только Хранительнице Знаний. Это, пожалуй, самый несчастный персонаж в этой вселенной. Изощренная пытка — знать и не иметь возможности рассказать, при этом существовать практически вечно. Превозноситься, на ошибочном обожествлении собратьями — вернувшимися. И знать, кто, как и зачем сотворил их мир и её саму на самом деле. И в то же время, благодаря этому, выполнять свою работу: играть одну из ролей этого вечного спектакля. Без этой горькой иллюзии её мир распадется.
Кэас, сам того не зная, подыгрывает мироустройству. Трудно сказать, догадывается ли он, о том, за кого его принимает Хранительница Знаний. В обрывках его фраз мелькают оттенки творца, но дело в том, что он не создавал этот мир. Его мотивы больше похожи на выпускника, через годы вернувшегося проведать любимую учительницу.
Кэас вновь посетил мир Леса, чтобы увидеть ночь посвящения. Самим этим событием он изменил свою историю, избежав другой, очень похожей, но многократно более печальной ночи — памяти павших воинов его клана. Когда костры все так же взрезали бы ночь. У огня стояли одиночки. Только сами костры были погребальными. Я рад, что теперь этого уже не было.
Вся бытность мира пропитана ритуалами, обычаями, правилами. Гармония возникает через всеобщее их принятие. Единство и единение. К ним просто не попадают неуживчивые — вот секрет этой утопии. Неконкурентное сообщество — еще один отголосок, встреченный позже в творчестве Иара Эльтерруса. Моя версия мира Аарн.
Практически невозможно объяснить суть тех или иных верований. Это скорее общность ощущений, чем свод наставлений и правил. Эти ощущения приобретают различные формы, вырываясь за пределы сотворенного мира. Да и внутри, это больше самопознание, определение своей принадлежности, родства. Богиня не как проявление сверхъестественного, а память о должном поведении, пример, идея. Концепция Дара в некотором смысле воплощение той самой «от каждого по способностям».
В репликах Кэаса едва заметны отголоски его веры, религии, изначально вынесенной из этого мира, но в ходе странствий адаптировавшейся под другие места на столько, что она странно выглядит на фоне оригинала. В мире Леса дар - деяние, не испачканное выгодой, как искреннее спасибо. В этой религии не просят. В благополучном мире только благодарят. Такая позиция непривычна для понимания во многих других мирах. Кэас только что пришел из такого, где случается, что просят высшие силы о помощи, но хранительницы, жрицы храмов, осуществляют посильную помощь и «фильтруют» прошения. Множество подобных миров, у него в прошлом. Там он и встретил хранительницу Риши. А потом долгое время служил в мире кланов, защищая похожую религию, только с оттенками тотемизма.
Отсюда проистекают его слова в отношении Шепота Реки. Его сознание еще не перестроилось на обычаи этого мира. Истоки поступков находятся в начале его пути, в далеком прошлом. Он тоже был Уводящим, как и Тень Леса. Для интриги, добавлю — он был одним из первых. Именно его вспоминала Хранительница Знаний, когда журила Тень Леса. Может быть, он когда-то привел её в этот мир, а может быть Тень Леса, а Кэас через связь с ним, ощущает свою ответственность. Может быть, это просто привычка, помогать с прошениями, оставшаяся от упомянутых выше миров. А может... добавлю лишь, что есть еще два «может», которые вероятны с позиции автора, но лежат вне мыслей и опыта Кэаса [когда писал не пометил, а теперь и сам не помню]. Впрочем, сути это не меняет.
Вот он, на ладони статуи, пытается помочь незнакомке. Вот только помочь ей он не в состоянии и в то же время помогает косвенно. Все дело в самом ритуале Посвящения. Он не может сказать ей нужных слов, потому, что дело не в словах, а в понимании. Почти дзенское просветление. Он не может подсказать образ-ключ - она принадлежит другой стихии — воде, что отпечаталось даже в её имени. Риши тоже бессильна. Её проницательности достаточно, чтобы уловить постороннее в её спутнике, но не достаточно для «подбора пароля» незнакомой обитательницы этого мира. Да и сама она принадлежит другому элементу. Эта часть совершенно выпала из повествования. В качестве пояснения, следует сказать, что в одной из молчаливых пауз, она вспомнит этот мир. Вспомнит свое посвящение свету. Собственно за этим её и привел Кэас. Точнее не совсем он.
И вот мы подходим к вопросу, ради которого и писались эти пояснения. Откуда он знает, что сказал Тень Леса? Он не знает. Вначале я планировал снабдить его не только игрушками в духе бэтмена, но и направленным микрофоном, жучками на поляне или даже позволить немного волшебства — еще одним порталом прокинуть звук и картинку в «домашний кинотеатр». С точки зрения сюжета — он должен был рассказать и показать, что происходит. Передать звук, слова Тени Леса. И сделал это. Вот только случилось все, как обычно это бывает, не по моим планам.
Я упустил из виду то самое «понимание». Мыслил в том же направлении, что и Тень Леса, когда готовился к написанию этой сцены. Думал, что это должна быть пламенная речь, пафосная, наполненная благодарностями и обещаниями. И в то же время, максимально примитивной, без отголосков ритуалов нашего мира. С оттенком призвания, профессии. Логично предположить, что писатель опять придет с блокнотом, может быть, даже тем самым, что отнес на алтарь. Но что делать потом? Зайти в огонь и в нем переродиться — копирка с Мартина. Пускать себе кровь и лить её в огонь - неплохая идея, если бы был небольшой костер. А здесь столб пламени выше деревьев. Поди сунь руку в такой. В сознании вертелись две песни в тему: "Огонь" Мельницы и "Skalds and shadows" Bind Guardian
А потом начались чудеса. Вначале история разбилась на два параллельных куска: одновременных событий у костра и на статуе. Затем понимание, что все же, обращаться следовало не к Встречающим, а своей стихии. Неизбежность слов, иначе все свершившееся, предшествующие абзацы «Посвящения», станет ненужным, исчезнет в тот же миг, сгорит. Кэасу придется повторить слова Тени Леса, правда я тогда не понимал как это обосновать, не вводя дополнительных связей, кроме вот той призрачной ниточки, что их соединяла. Тень Леса её ощущает, оборачивается, в тот самый момент, когда эта ниточка становится каналом связи. Кэас внезапно для себя становится ретранслятором. Начинается загрузка. И вместе со всеми я посмотрел в костер...
… See through the blazing fires of time (Узри в пылающем огне времен)
… аnd All things will proceed (и все произойдет)
… Cause things shall proceed as foreseen (потому что должно пройти, как было предвидено)
Словно кусочек волшебного пазла, встав на место, инициирует чары и вот уже волна огня стремительно поглощает линии стыков, серую изначальную картинку, оставляя после себя волшебную, насыщенную красками и целостную картину. Даже не знаю с чем сравнить это ощущение. Озарение. Не просто пришедшая идея, а понимание, наставшее с получением ответов на все вопросы. Практически мгновенно, с небольшой задержкой на осмысление, принятие открывшейся картины. Это знание обрушивается лавиной, цепной реакцией. Тень Леса перенимает часть опыта Кэаса, тот в свою очередь узнает часть своей истории и мира, со своего уровня смотрит на прошлое и происходящее.
Тень Леса все это воспринимает глядя в огонь. В его танце он видит завораживающую картину бесконечности миров. Как отдавая жар и свет, души устремляются ввысь. В этот момент он бросает в костер ставший ненужным блокнот. Не символом расставания с лишним, а неосознанным еще, даром. Своим вкладом. И это много больше тех слов, что были записаны. Чище. Правдивей. Его чарует движение искр, иллюстрирующее саму жизнь. Дружное стремление в одну сторону, но у каждой свой путь. Он понимает, что слова излишне. Он видит Посвящения других. Встречающих, возможно, себя среди них. Принимает их веру, опыт. Осознает, что он не один. Эмоции переполняют его.
Кэасу же открывается другая картина. Для него увиденное Тенью Леса не становится откровением, пересобирающим мировоззрение. В результате он использует предоставившуюся возможность более рационально, в угоду своему любопытству. Он узнает одну из тайн мира. Возможно, он специально пришел за этим. Ему открывается правда, которую не знают проходящие Посвящение.
На пороге катарсиса Тень Леса понимает, что должен как-то дать понять Встречающим, что с ним происходит: что он увидел, понял, свершился. Это и важно, и не важно одновременно. Его мысли смешиваются с восприятием и сомнениями Кэаса. Таким образом, они одновременно произносят общие для них сентенции. После чего Тень Леса выпадает из реальности на переосмысление. Встречающие терпеливо ждут, показав, что они его услышали.
С изменением положения Тени Леса, Кэас перестает видеть костер его глазами, и чуть было не теряет связь. Он ощущает присутствие Сущности. В желании «остаться на связи» он переключается на созерцание звезд - еще один помогающий ключ-образ. Полуосознанное действие в удачное время. И вот он получает вероятностную картину мира. Что он там видит? Простую истину, хорошо сформулированную Максом Фраем: «Ритуалы нужны только затем, чтобы пугать новичков, создавать у них особое настроение». Он видит мир времен первых Посвящений, когда еще не было Встречающих, костров. Поиски своих элементов. Разногласия в отсутствии единомышленников. Как это выстраивалось в традицию Посвящения. Как эта традиция изменялась. Как наступали её черные дни, когда она теряла свой сакральный смысл под давлением повторяемости. Её возрождение, в виде похожем на нынешний, когда перестали существовать ритуальные фразы и действия. Возврат к истокам. Знание, которое невозможно выразить словами. Что можно сказать тому, кто это не ощутил? Зачем что-то говорить тем, кто это испытал? Он увидел, что далеко не все костры "настоящие". Понял, что часть из них «игра в Посвящение». Но это не имело значения. В любом случае, вне зависимости от правильности ответов, вернувшиеся снова покинут мир. Кто-то пойдет дальше. Другие утратят память и однажды вернуться, чтобы вновь с волнением ждать Посвящения. Будут и те, кто забудут дорогу. Его позабавило такое устройство мира. Но как все это описать, сидящей рядом обитательнице этого мира? Все правильно и все не важно. Никто не узнает, что ошибся, пока в череде попыток, личного опыта, не поймет. Какая ирония...
+, микроблог «adres-bloga»
конечно же, люди любили вкусно написанные тексты, едко написанные тексты, тексты, в которых блестело так называемое интеллектуальное и саркастическое зерно. любили мысли, созвучные их мыслям, ведь они дарили эфемерное ощущение, что кто-то их понимает. любили ёмкие и живые описания, любили атмосферность повествования. если атмосфера его была соответствующей их настрою. кто-то читал всё без разбора, но предпочитал экшен. кто-то же — психологию. но большинству нравилось, когда после чтения оставались ощущения приятные. и было, над чем подумать. любили люди иногда подумать, этого было у них не отнять.
- #_0
Хромой Рысь, блог «Сны и сказки»
Эпитафия
Эта история одна из самых любимых и наболевших. Она в каком-то смысле, если не сердце, то уж точно вера и мое мировоззрение. Слепок из времен минувших дней, который следовало бы актуализировать пришедшими позже инсайтами. У "Эпитафии" есть рассказ-бизнец "Шанс" - словно альтернативная реальность.