Свежие записи из блогов Санди Зырянова

1 апреля - самое время улыбнуться )
Это сборник сказок-подводок к выкладкам команды WTF Kotiki 2018, в которой я имел удовольствие копетанить.


Внимание, внимание, почтеннейшая публика!
Под эгидой Бастет, под личным протекторатом котского бога Непаникуя и под руководством самой Азуры рок-группа WTF Kotiki 2018 отправляется в большое зимнее турне! Спешите попасть на кошачьи концерты! Билеты распределяются строго между читателями Зимней Фандомной Битвы.



скрытый текстДиректор рок-группы WTF Kotiki 2018, мосье Шер-Хан, ворвался в репетиционную залу с какими-то газетами в лапах. Глаза его пылали, усы встопорщились, полосатый хвост подергивался.
– Вот! – прорычал он. – Посмотрите! Вот что написали в газете «Вестник Инсайда» о нашем последнем концерте! Видеть вас не могу, богема несчастная!
– А шо такое? – отозвался гитарист Матроскин, прикорнувший у батареи; остальные едва приоткрыли по одному глазу.
– Я уже привык, Матроскин, читать, что ты знаешь только три блатных аккорда! Что наш басист так и не вырос в музыкальном плане с тех пор, как ушел из «Бременских музыкантов», а Василий Полуэктович на своих гуслях не попадает в ноты! Но это? Вот: «Программа разрозненная, перегруженная, набитая кот-те чем…»
Музыканты возмущенно подняли шерсть на спинах дыбом.
– Но публике нравится разнообразие, – запротестовал композиторский тандем двух рыжих кошек, Матильды и Миллисент.
– «Тексты похожи на передачи Animal Planet»! – продолжал читать Шер-Хан.
– М’Айк любит журналистов, – сардонически отозвался автор текстов М’Айк Лжец. – Они рассказывают друг другу столько интересного.
– «Кот-флейтист играет на флейте, сделанной из кошачьих душ…» Ну, ладно, это явное вранье. А вот это: «Барабанщик выходит на сцену с накладными вампирскими клыками»? «Фронтмэн, точнее, фронткэт, за кулисами подрался с какой-то летучей мышью и кидался гнилой клубникой в рыжего японского фаната, подошедшего за автографом»?
– Я же саблезубый тигр, – начал оправдываться Диего, барабанщик, – у меня клыки свои!
– Что за бред? Я король! – вспылил вокалист Гриммджо. – Я был шестым на международном конкурсе! Да они первые начали! И клубника была не гнилая…
– А кто по ночам воет «Кровь для бога крови»? – разорялся Шер-Хан, никого не слушая.
– Но вы же сами предложили разучить какую-нибудь веселенькую космооперу! – хором ответили музыканты.
– Вами уже детей пугают! «Веселенькую», пес бы вас побрал... Так, отставить космооперу, надо срочно спасать нашу репутацию. Что вы предлагаете?
Котики посовещались.
– А давайте сделаем новую программу, – наконец сказал басист. – Для семейного прослушивания! О ловле мышей, о дружбе, о том, что быть хорошим хорошо, а нехорошим плохо…
– Это подойдет, – подумав, одобрил Шер-Хан. – Но попробуйте только облажаться! Разгоню всех и наберу новый состав с названием WTF Lуagushki 2018!



скрытый текстРок-группа WTF Kotiki 2018 склонилась над эскизами обложек к новому альбому «Концерт для семейного посещения». Будущую обложку предстояло выбрать из довольно ограниченного количества эскизов, большинство из которых изображало котят с клубочками, котят в корзинках, котят со щеночками и с детишками, а также почему-то с конфетой. Присмотревшись, музыканты убедились, что большую конфету нарисовали на месте замазанного пакета кошачьего корма.
– Мне это не нравится! – прорычал фронтмэн, вернее, фронткэт Гриммджо. – Я король кошачьего вокала, и я хочу выглядеть на обложке круто! Например, в расстегнутой белой куртке, чтобы все видели, какой я спортивный. Или в костюме в обтяжку, как у Баки Барнса!
– А я бы хотел быть на фото весь такой романтичный, как менестрель на галерее, – вздохнул Кот-флейтист. – Чтобы там были заросли малины, луна, король и девы. В геннинах. Ну, таких колпачках. А, девушки?
Кошки-композиторы Миллисент и Матильда переглянулись.
– Слишком старый для рок-н-ролла, – фыркнула Матильда.
– Но слишком молодой, чтобы умереть, – добавила Миллисент и хихикнула.
– Нет, лучше что-то в народном стиле, – предложил гусляр Василий. – Вот, помню, когда я играл в ВИА «НИИЧАВО», был у нас худрук… как же его звали… мнэээ… Полуэкт? Ну неважно. Так он… мнэээ… ох, опять я забыл, что хотел сказать!
– Таки я свою матроску ни на что не променяю, – заверил Матроскин на всякий случай, а басист, раньше игравший в «Бременских музыкантах», добавил:
– Я бы надел костюм Кота в сапогах! А что, у меня уже есть целый один сапог. И шпага… или меч, – он с сомнением присмотрелся к облезлому картонному игрушечному мечу.
– Этот меч выглядит как го… то есть как гав-гав, – заметил Диего. – Нет уж, меня лучше сфотографировать с моими барабанами. И в килте.
Товарищи удивленно воззрились на него.
– В килте? Но… М’Айк, а ты что думаешь?
Бессменный автор текстов со дня основания группы только пожал плечами.
– Для М’Айка неважно, красив кто-то или умен, – двусмысленно произнес он. – Важно лишь, что он умеет делать.
Конец назревавшему спору положил директор группы Шер-Хан.
– Все это не годится, – изрек он, смахнув лапой на пол эскизы. – Так, парни и девушки! Мы команда или не команда? Не слышу? Ах, команда творческих кошачьих личностей? Так вот, раз вы у меня такие креативные и с командным духом, немедленно садимся и делаем эскизы сами! Хоть с килтом, хоть с «кольтом», хоть с культом Непаникуя, но чтоб завтра эскизы были! И надо придумать другое название…
– «Древние Котосвитки», – предложил М’Айк. Остальные подключились:
– «Дети капитана Котика»?
– «Зов Котика»?
– «Властелин Котоколец»?
– «Возвышение Котика»?
– «Котомастер и его хозяйка Маргарита»?
– «Трудно быть Котиком»?
– «Ночной Котодозор»?
Шер-Хан застонал.
– «Котоолухи», – процедил он, оскалившись, и вышел из репетиционной залы, чтобы успокоиться. Внезапно его осенило.
– Хватит! Наш дебютный альбом будет называться просто «WTF Kotiki 2018», и баста!
– Отлично, – согласились музыканты, посовещавшись. – «WTF Kotiki 2018, и баста» – то, что надо… Э, а почему «Баста»-то? Может, лучше «Металлику» позовем?



скрытый текстМузыканты из рок-группы «WTF Kotiki 2018» сидели в репетиционном зале. После многочасовых репетиций они уже порядком устали. Но больше всего их угнетал недостаточный, как им казалось, успех.
– Я король, – заявил фронткэт Гриммджо, – я хочу выступать на огромных стадионах и в лучших концертных залах страны! Чтобы фанаты вызывали нас на «бис», а мы бы бросали в толпу сувениры!
– Плюшевых котиков? – уточнила композиторша Миллисент, а ее коллега Матильда пожала плечами и заметила: – Что-то в этом есть…
– А то что это за выступление – в детском кафе?
– Ну не скажи, – возразил Кот-флейтист. – Вспомни те клубы и рестораны для взрослых, где мы играли.
Гитарист Матроскин, гусляр Василий и бас-гитарист Кот (пришедший в группу из «Бременских музыкантов») дружно схватились за головы.
– Таки вспомни тот бар «Мегабайт», шо в нем мы играли перед космическими контрабандистами. Уж лучше детишки…
– А «Холодный очаг» в Виндхельме? У меня лапки к струнам чуть не примерзли!
– А в «Сегванской зубатке» нас чуть не взял в заложники этот норвежский пират, как же его…. мнэээ… Полуэкт? Рагнар? Или все-таки Полуэкт?
– И босс всегда говорит, что мы будем выступать в приличном месте и перед приличной публикой, – пожаловался ударник Диего.
– На некоторые вещи Шер-Хан смотрит шире, чем директора в других рок-группах, – заметил автор текстов М'Айк Лжец. – Но называть «приличной публикой» литераторов в «Грибоедове», которые нас даже не слушали – ели, пили, сплетничали о более удачливых литераторах и опять жрали! Как можно?
– Самая «приличная публика», – фыркнул Кот-флейтист, – нам попалась в «Маленькой Венеции»…
– А, это там, где мы выступали перед военными, они перепились и затеяли драку во втором отделении? – вздохнул Кот-басист.
– Еще и мне чуть хвост не оторвали, – кивнул Гриммджо.
– Таки это был я, – признался Матроскин. – Ты же не мог пропустить мордобой!
– Еще и кричал «Чуваки, го мочить этих козлов», – припомнил Диего.
– Да уж, – Миллисент и Матильда дружно поморщились. – Они и без тебя справились. Похоже, они ради этого и собирались, только при чем тут музыка?
Дверь в репетиционную залу распахнулась.
– Так, дорогие мои творческие единицы, – Шер-Хан жизнерадостно помахал пачкой свежих афиш в одной лапе; второй он тащил тачку с огромной коробкой, – я наконец-то снял нам приличный зал… что? – он растерянно обвел взглядом музыкантов, у которых от слова «приличный» перекосило морды. – Нормальный зал в Доме культуры «ЗФБ», что вам не нравится? Билеты уже наполовину распроданы! А вот это, – он кивнул на тачку с коробкой, – сувениры. Плюшевые котики, кексики, всякие ловцы снов, статуэточки, гадания, аватарки и вообще подарки… Чтобы их бросать в толпу в ответ на крики «бис!» и дарить фанатам, которые подойдут за автографом. Будете комбинировать музыку, значит.
– Что значит «комбинировать музыку? Музыка плюс музыка все равно музыка, – уточнил педантичный М'Айк.
– Ой, все! Я имел в виду, подкрепите музыку подарками. Но смотрите мне, – Шер-Хан грозно посмотрел на музыкантов, которые явно воспрянули духом. – Если вы хоть раз сфальшивите, а ты, Гриммджо, хоть раз устроишь скандал, так «Маленькая Венеция» предлагает контракт на пять лет. Я им еще не ответил ни «да», ни «нет», но если не оправдаете мои усилия – будете играть для них пять лет подряд песни про мою сладкую киску и хвост трубой!



скрытый текстДиректор группы Шер-Хан просматривал счета.
– Матроскин, – наконец спросил он, – зачем тебе десять дешевых гитар, если ты все время требовал «Фендер Стратокастер»?
– Ой, таки не надо за «Фендер», – немедленно взвился Матроскин, – шо я, тот «Фендер» об сцену бить буду?
– А что означает пирсинг, Гриммджо? – поинтересовался Шер-Хан.
Гриммджоу гордо выпятил грудь, в сосках которой красовались сияющие металлические штифты с бриллиантовыми мышками.
– Так, – Шер-Хан нахмурился. – Я еще могу понять посещение органного зала (Матильда и Миллисент, рыжие кошки-композиторы, мурлыкнули). Я могу понять покупку крумхорна XIII века для партии флейты. И пошив пяти новых концертных косовороток – тоже…
Кот-флейтист и гусляр Василий Полуэктович закивали головами.
– Но откуда штраф за похищение из японского ресторана палочек-хаши? – заорал Шер-Хан, уже не в силах сдерживаться. – Откуда штраф за выдергивание петушиного хвоста? Что это за хулиганство?
– Не хулиганство, а поиск новых горизонтов в творчестве, – заявил барабанщик Диего. – Эти хаши удобнее барабанных палочек!
– Мне нужно сменить имидж, – объяснил Кот-басист и показал новую шляпу с петушьим пером.
– Какой имидж? – заорал Шер-Хан. – Я кому сказал – готовимся к взрослому концерту! Вы только и знаете, что транжирить мои деньги, а гонораров мы пока еще не получали. И не получим, если так дальше пойдет!
– Вы же сами сказали – отставить репетировать веселенькую космооперу, – обиженно заметил Гриммджо. – И чтоб песни были без мата, то есть для детей…
– Так вы ее не разучили? – Шер-Хан в ужасе схватился за голову. – А новые песни? Что мы будем играть на высоком рейтинге?
– Откуда известно, что есть высокий рейтинг? – спросил автор текстов М’Айк Лжец. – М’Айк его никогда не видел, а ты?
Под яростным взглядом Шер-Хана он бестрепетно протянул ему пухлую пачку новых текстов, а Миллисент и Матильда помахали не менее пухлыми партитурами. Шер-Хан схватил тексты и вчитался в них.
– Людоедство? – переспросил он. Полоски на нем из черных стремительно становились белыми. – Котокалипсис? Нон-кон? Ксенофилия? Хоррор? – Лапы директора затряслись. – Вы в своем уме?
– А что? – невинно спросил Кот-флейтист. – Я на крумхорне такой соляк под котокалипсис забецаю!
– У нас и флафф есть, и няшные лав-стори, – торопливо разрядил обстановку Кот-басист.
– Знаете, это популярно, – начал Василий Полуэктович. – Вот, помню, был такой читатель… мнээ… ну пусть будет Полуэкт… так он даже ссылку на Инсайде просил на наше людоедство!
– И вообще, – Миллисент приосанилась, – у нас есть кайлакс!
Шер-Хан процедил сквозь клыки «пропал Калабуховский дом» и сделал жест, известный как лапа-морда. Потом вспомнил «веселенькую» космооперу – и выдохнул.



скрытый текст– «Мы живем на тихом островке невежества посреди темного моря бесконечности, и нам вовсе не следует плавать на далекие расстояния», – с выражением прочел кот Матроскин и уставился на автора текстов, М’Айка Лжеца. – Ну, как?
– Да ну, нельзя начинать с констатаций, – возразил Кот-басист. – Надо сразу переходить к репликам. Вот, я нашел: «Что, Петр, не видать еще? – спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками».
– Такое длинное предложение точно не годится, – вмешался барабанщик Диего, не дав М’Айку Лжецу вставить и слово. – Лучше вот: «Он лежал на устланной сосновыми иглами бурой земле, уткнув подбородок в скрещенные руки, а ветер шевелил над ним верхушки высоких сосен».
– Он лежал? Это труп, что ли? Не надо! А то Шер-Хан опять будет орать, что у нас сплошные зловещие отверженные мертвецы, – перебил его романтичный Кот-флейтист. – Надо начать с описаний природы! Например: «Над темным лесом поднималось море тумана – мягкого, серого, мерцающего».
Василий, гусляр группы «WTF Kotiki 2018», задумчиво предположил:
– Уж если надо что-то короткое и выразительное, то вот, пожалуйста: «Полуэкт»… мнэээ… нет, не Полуэкт, как же его… А! «Максим приоткрыл люк, высунулся и опасливо поглядел в небо». Идеально же!
М’Айк Лжец приоткрыл рот, закрыл его и заглянул в свои записи.
– Мы опять возвращаемся к «веселенькой космоопере», – напомнил он. – М’Айк ее тогда хорошо начал: «Однажды в далекой-далекой галактике…»
– Так ты там развел какую-то сентиментальщину, – бестактно заявил Гриммджо. – Я король! Как я могу петь такое? – Он схватил книгу. – Вот что надо писать! Я даже нарочно книжку прочитал, первую в жизни!
М’Айк Лжец отобрал у него книгу, раскрыл на первой попавшейся странице и громко прочитал:
– «От силы удара кираса раскололась, и шипы впились в грудь. Ящер поднял к пасти пронзённого воина, захлёбывающегося кровью из пробитых лёгких и сердец»… Ну… Так… Сердце-дверца… нет, не годится, банальная рифма… О! Ящер-чаща, пасти-власти, кираса-три раза, сердец-кабздец…
– Эй, «три раза» плохо рифмуется с кирасой, – вставила Миллисент и проворчала под нос: – Чего им про далекую галактику не подошло, непонятно…
– В песенной поэзии сойдет, – отмахнулся М’Айк Лжец. – Так! «Воткнул тот ящер клык три раза, и разломалася кираса, в груди он клык перевернул…» Ребята, М’Айку нужна рифма к слову «перевернул»!
Шер-Хан вошел в репетиционную залу и застыл.
– Что это вы читаете такое? – поинтересовался он. – Не понял. «По ком звонит колокол»? С каких пор это кошачий канон? А где котики в «Зове Ктулху»?
Матильда встопорщила усы.
– Шеф, – сказала она, – вы опять? Вы нам уже «Далекую галактику» запороли своей критикой! Знаете же, что творческие котики – существа очень нежные, нас любой демотивировать может.
– Я хочу петь кровищу! – завопил Гриммджо. – Даешь чудовищ против котиков!
Шер-Хан мрачно наблюдал за воодушевленными музыкантами, которые ничего не замечали. Им-то очень понравилось искать для М’Айка Лжеца источники поэтического вдохновения. Внезапно морда директора группы прояснилась.
– Отлично, – сказал он. – Дело за малым: нарисовать афиши и снять видеоклип!



скрытый текстМ’Айк Лжец, автор текстов рок-группы WTF Kotiki 2018, с треском вскрыл банку сгущенки и выставил ее на стол.
– М’Айк принес вам подарок от друзей! Котька из группы «Космический Мозгоед» передала! Угощайтесь, – пригласил он.
– С цианистым калием? – уточнил Матроскин. М’Айк Лжец удивленно заглянул в банку:
– М’Айк слыхал, что от сладкого цианистый калий разрушается…
– Таки ты не хочешь спросить, в чем деле вопрос? – хмыкнул Матроскин. Но Кот-басист не выдержал:
– Так это же не нас надо спрашивать, а нашего фронткэта Гриммджо, короля скандалов!
– А чего сразу я? – обиделся Гриммджо. – Я во всем король!
– Ты сказал Миледи из «Пса в сапогах», что она толстая, – начал перечислять Кот-флейтист, – Коту, который умеет петь, что он безголосый, а Котенку Гаву — что он не попадает в ноты.
– Багиру из «Книги Джунглей» назвал трансвеститом, – подхватил Кот-басист.
– И этому… мнэээ… льву… Полуэкту? Ах да, Бонифацию! Ты сказал, что его шоу просто голимый цирк с конями, – припомнил и Василий.
– Льву, Карл, – хмыкнул Диего. – Да, кстати, с чего это ты обещал начистить морду Льву из «Первого Легиона»? Он, бедный, аж проснулся!
– А я слышала, – мурлыкнула Матильда, – что наш фронткэт приставал к Тигрице из «Панды кунг-фу» с уверениями, что его кунг-фу лучше! И что он убеждал Котенка Кланка из «Боевой четверки», будто тот движется по сцене, как черепаха!
– Если окажется, что он обидел моего Хаксика, – заявила Миллисент, только сейчас осознав масштаб конфликтов, в которые втянул сокомандников Гриммджо, – я сама его поцарапаю!
Гриммджо сел и почесал ухо задней лапой, судорожно пытаясь припомнить, как именно он обзывал Хакса (в том, что обзывал, он почему-то не сомневался). До того, как стать рок-звездой, Гриммджо был доминирующим котом и дрался что ни день. Но дрался-то он только за себя, а теперь получилось, что подставил всю группу.
– Может, сказать, что ты Льву морду скрабом обещал начистить, чтобы он стал еще красивее? – безнадежно предложил Кот-флейтист.
– И Миледи ты назвал толстой в порядке комплимента, все любят толстокотиков. А Кланка сравнил с ниндзя-черепашкой… – продолжил Диего и понурился. Оправдать такое количество хамства даже привычной к художествам фронткэта группе WTF Kotiki 2018 было уже не под силу.
– Придется драться, – подытожил М’Айк Лжец, остальные согласно закивали. – Главное, не пытайся блокировать с двух рук, только оконфузишься, – посоветовал он Василию, отложившему гусли.
– Эй, – начал Гриммджо, – а чего это вы?...
– Тебе, – веско сказал Шер-Хан, – мы устроим сеанс чистки морды и мозгов попозже. Но так, что до конца турне будешь вести себя как болонка! А пока что нам надо отстоять честь группы и наше право выступать на больших фестивалях. Это, котичка, называется «командный дух»!



скрытый текстДиректор котик-рок-группы WTF Kotiki 2018, Шер-Хан, старательно сверялся с тем, кто из контрамарочников уже пришел:
– Так, механический мистер Полночь уже здесь… Котька и «мозгоеды» тоже… Степаныч пришел, Яхико пришел, кот Шарик пришел, тот кот из Чельмерры сказал, что опоздает, домашние котики на подходе, Баба-Яга сообщила, что вылетает… Господа каджиты, это ряд для рыцарей Мау, ваши места здесь! Где отдельное большое кресло для Серенького Волчка? Стоп, надо сказать директору Дома культуры, чтобы выделил дополнительную ложу для мрямурров…
Рок-музыканты тем временем волновались, придут ли их хозяева. Гитарист Матроскин занял стратегический пост у дырочки в занавесе и вещал:
– Ага, вижу-вижу! Вот мой дядя Федор с Шариком и Печкиным, как же без них. А вот и твоя фрекен Бок под ручку с Карлсоном, Матильда. И Табаки с Багирой и Акелой! Ой, мама дорогая, мамонт! И ленивец…
– А это мои друзья, – сказал Диего.
– А девы в колпачках чьи тогда?
– Мои, – приосанился Кот-флейтист.
– Вижу «Бременских музыкантов», – продолжал Матроскин, – вижу генерала Хакса с каким-то чернявым…
– Кайлакс канон, – мурлыкнула Миллисент, а Кот-басист задрал хвост.
– Вы будете смеяться, но я таки вижу дракона! Красного! И с ним рыцарь в рогатом шлеме!
– Довакин с Одавингом, – М’Айк Лжец, автор текстов, растрогался до слез. – Пришли поддержать М’Айка!
Матроскин заерзал, присматриваясь.
– Шоб я так жил, это ж Магнус!
– Рыжий?
– Редькин!
Гусляр Василий оттеснил Матроскина от дырочки в занавеске.
– И Кристобаль Хозевич, – замурлыкал он от избытка чувств, – и Наина Киевна, и даже сам Янус… мнэээ… Полуэктович!
Гриммджо насупился. «Поболеть» за его товарищей пришли их друзья из Бремена, Стокгольма, деревни Простоквашино и даже далекой-далекой галактики. И только он остался без поддержки.
– О, – вдруг сообщил Матроскин, – еще один рыжий! Тот японец, шо ты с ним подрался, Гриммджо. И какой-то итальянский полисмен. И та летучая мышь, которая тебе накостыляла!
Гриммджо взвился на ноги, забегал по гримерке, наконец взъерошил волосы, расстегнул куртку, чтобы все видели его мускулатуру, и даже подвел зачем-то глаза зеленым карандашом.
– Слава – это моя добыча! – заявил он. – Никто не смеет на нее покушаться!
Кошки захихикали.
Шер-Хан вбежал за кулисы.
– Так, готовы? – рыкнул он. – Начинаем!
Концерт, последний в рамках мирового турне рок-группы WTF Kotiki 2018, начался. Публика дружно приветствовала музыкантов аплодисментами, которые немедленно попытался замерить и объяснить почтенный профессор Магнус Редькин. Впрочем, он быстро бросил это безнадежное дело и вздохнул:
– Разве же такие вещи алгоритмизируются?

Персонажи: Снусмумрик, Филифьонка, Хемуль, Сторож, Хомса и др., упоминается Снусмумрик/Муми-тролль
Примечание: отсылки к "революции цветов" 60-х гг. ХХ века


«Спи спокойно и не волнуйся», — аккуратно вывел Снусмумрик. Подумал и добавил: «В первый весенний день я вернусь к тебе».
Он подсунул письмо под трамвайчик из пенки и тихонько выскользнул из дома. Было еще очень рано; холодный осенний воздух, полный предрассветного тумана, выплеснулся в лицо, шевельнул волосы под шляпой. «Здравствуй, свобода», — подумал Снусмумрик, впервые за все время с весны дыша полной грудью.
Он любил их, этих забавных и странных созданий, но для того, чтобы написать новую песню, ему нужно было побыть одному. Стоило ему поймать одну или две ноты, как появлялся Муми-тролль и предлагал строить запруду, или прибегал Снифф с намеками, что он нашел что-то интересное, но никому ни за что не покажет, или мимо топал Хемуль с причитаниями, что ему не удается пополнить коллекцию, потом Муми-папа спрашивал, не хочет ли Снусмумрик послушать очередную главу его мемуаров, а когда они все наконец уходили, приходила Муми-мама и предлагала пить чай на веранде. Вечерело, на краю неба разгорался закат, и вся семья строила планы на следующий — несомненно, очень увлекательный и веселый — день, а Снусмумрик понимал, что с таким трудом услышанные ноты опять убежали куда-то вдаль.
Читать дальшеИногда он лежал в своей палатке и что-нибудь наигрывал в надежде, что сможет уловить нужные ноты. Но рано или поздно на стенке палатки появлялись знакомые тени: это его друзья стояли вокруг и слушали.
И тогда Снусмумрик, махнув рукой, выбирался наружу и снова и снова играл «Все зверюшки завязали бантиком хвосты»; друзья пускались в пляс, а Муми-тролль, маленький толстощекий Муми-тролль, серьезно и искренне заглядывал Снусмумрику в лицо и вдыхал дым его трубки, словно боялся, что Снусмумрик куда-нибудь исчезнет.
Иногда Снусмумрику хотелось потрепать его за щечки.
Но чем дальше, тем чаще ему хотелось больше никогда не играть «Все зверюшки завязали бантиком хвосты» и не слышать, как эту песню играет кто-то другой.
Пожухлая трава отсырела от ночной росы. Скоро, скоро, думал Снусмумрик, на эту траву ляжет снег, и под темным ночным небом воцарится безмолвие. Может быть, если бы я в это время оставался здесь, новая мелодия пришла бы ко мне.
Он поднял желтый резной листик и повертел в пальцах. Мелодия была где-то рядом, но в этот день она так и не появилась.
К концу дня Снусмумрик углубился в лес. Уже сгущались длинные осенние сумерки, и вдруг в тумане появилась маленькая фигурка.
— Ты кто? — испуганно пискнула она.
— Снусмумрик, — не очень-то приветливо ответил Снусмумрик и умолк, не желая разговаривать.
— Ты правда тот самый Снусмумрик? — фигурка протолкалась сквозь липкие полотна тумана и оказалась маленьким хомсой. — Который написал «Все зверюшки»?
— Нет, — севшим голосом ответил Снусмумрик. — Я другой. А что?
— Жаль, — сказал хомса. — Я так люблю эту песню.
Снусмумрик повернулся и пошел, а хомса шел за ним и болтал.
— Вот бы познакомиться с настоящим Снусмумриком, — заявил он. — Говорят, что он живет в палатке и курит трубку. Так романтично! И что он все время играет на губной гармошке. И что он лучший друг Муми-тролля. Как бы мне хотелось побывать в Муми-дален!
— Я тоже настоящий, — вдруг сказал Снусмумрик.
— Да, но ты не тот, — протянул хомса. Снусмумрик ускорил шаг; маленькому хомсе приходилось бежать за ним, однако он не умолкал.
— А почему тогда ты Снусмумрик? Разве вас много? Я думал, что вы все юксаре… А может, ты тоже умеешь играть на губной гармошке? А с тем, с настоящим Снусмумриком, ты случайно не знаком? А где находится Муми-дален, может, я тоже туда съезжу, когда вырасту?
Снусмумрик бросился бежать. Сверток с палаткой и рюкзак били его по спине, а маленькие ножки хомсы топотали рядом; наконец, хомса отстал.
«Никогда больше не буду играть эту дурацкую песню», — с ожесточением подумал Снусмумрик. Он вспомнил мордочку Муми-тролля. В начале осени, перед зимней спячкой, Муми-тролль так часто поглядывал на него с робкой надеждой. А иногда он умолкал посреди начатого слова и вздыхал. Снусмумрик пару раз даже заметил, что Муми-тролль осторожно кладет свою лапу на его руку, но быстро отдергивает.
«Ой-ой, — подумал Снусмумрик. — Он такой нежный, этот тролль. Разве лучшие друзья бывают такими? Не буду о нем думать. Дружба это или не дружба, но мне пора становиться собой настоящим, а не чьим-то другом или приложением к губной гармошке!»
К вечеру Снусмумрик добрался до большого города. В городе был парк, а в парке — сторож, но сейчас его не было видно, только на каждом газоне виднелись таблички «Ходить по траве запрещается!» Снусмумрик раздраженно фыркнул и перемахнул через ограду парка.
Он уселся на траве и расчехлил губную гармошку.
Никаких «Все зверюшки», сказал он себе.
Сейчас он будет играть грустную мелодию, которую сочинил однажды в дождливый осенний вечер. Тогда стояла ранняя осень, и мелкие капли сеяли и сеяли чуть слышное постукивание по стенке палатки, а Муми-тролль сидел рядом и молчал. Он сидел так тихо, что Снусмумрик даже не слышал его дыхание — только чувствовал его на своих волосах, как чувствовал тепло его лапки, лежавшей рядом с рукой Снусмумрика. И под шорох дождя пришла эта мелодия.
Снусмумрик так и не сочинил к ней слов. Да она и не нуждалась в словах. И название тоже не пришло — про себя Снусмумрик называл ее «Мелодия Муми-тролля», хотя никто из знавших Муми-тролля с этим бы не согласился.
Наверное, таким знал Муми-тролля только Снусмумрик.
Он вывел несколько первых тактов и сообразил, что собирался вообще не думать о Муми-тролле, но было уже поздно. Грустная мелодия взлетела под облетевшие кроны. Мало-помалу начали собираться разные мелкие существа и зверюшки. Пришла какая-то Мюмла с целым выводком детворы и выжидающе уставилась на Снусмумрика, но маленьким мюмлам неожиданно понравилась музыка, они даже притихли. Какой-то унылый Хемуль в длинном платье с нелепыми разводами кивал головой в такт и шевелил губами — наверное, вспоминал потерянный экспонат из очередной коллекции.
Снусмумрик отнял гармошку от губ.
— Бис, — важно сказал Хемуль. Но Снусмумрик качнул головой и заиграл другую песню. Это была не его песня — кажется, он слышал ее от фрекен Снорк, а та от Муми-тролля, а тот — от Туу-Тикки. Наверное. «Вот Туу-Тикки могла бы меня понять», — подумал Снусмумрик.
Уж она бы не стала грустно вздыхать, понимая, что Снусмумрику пора уходить, — она бы поняла, что нельзя никого удерживать возле себя. Особенно вздохами и грустью.
— Это что такое! — послышался грубый голос. — А ну-ка, вон отсюда! Убирайтесь! На траве сидеть запрещено!
— Хочу и сижу, — уперся Снусмумрик. Он знал этого Сторожа, знал и не любил, потому что Сторож всегда норовил кому-то что-то запретить. — Почему нельзя?
— Потому, — рыкнул Сторож, сердито шевеля усами. — Сейчас вы сидите на траве, а завтра устроите массовые беспорядки и начнете строить баррикады!
— Вот здорово! — завопил один из малышей Мюмлы. — Я хочу строить баррикаду!
— Все это блажь, — солидно прогудел Хемуль.
— Но это же просто музыка, — возразила какая-то зверюшка. — При чем тут беспорядки? Я хочу послушать музыку!
— Убирайтесь, иначе я вызову полицию, — настаивал Сторож. Он вытащил из кармана свисток, и, посвистывая, пошел вокруг толпы. Недовольные зверюшки отходили в сторону, ворча. — Пойдите в мэрию, оформите разрешение, заплатите налог и слушайте, сколько влезет! Но не на траве! И представьте список мелодий, утвержденный мэрией!
— А это еще зачем? — заволновались зверюшки.
— А вдруг вы будете играть и слушать что-то общественно вредное? — резонно ответил Сторож. — Я смотрю, вы только и думаете, как бы нарушить какие-нибудь правила!
Снусмумрик с сожалением положил гармошку в рюкзак. Он надеялся, что сможет заработать себе на ужин, но, похоже, ужин откладывался на завтрак.
Сегодня Снусмумрик спал, поставив палатку прямо на газоне. Хорошо, что я ушел без предупреждения, думал он. А то Муми-мама обязательно собрала бы мне тормозок. Пирожки с повидлом, и бутерброды, и обязательное клубничное варенье. Еще и выбрала бы самую большую банку. И, конечно, принес бы ее мне сам Муми-тролль.
И я ел бы и опять и опять вспоминал его.
Наутро он снова пришел к парку и услышал звуки флейты.
Маленькая зверюшка наигрывала, стоя у края газона, «Все зверюшки завязали бантиком хвосты». Снусмумрик внутренне поморщился, но ему почему-то стало приятно. Зверюшка играла хорошо и ухитрилась собрать немаленькую толпу; из толпы слышались одобрительные возгласы. В шапчонку, которая лежала у ног зверюшки, уже упало несколько монеток.
В следующей мелодии Снусмумрик тоже узнал свое сочинение.
Ему было одновременно приятно и больно, как будто кто-то взял кусок его души и положил себе в карман, заставив чувствовать по-своему. Чтобы прогнать эту боль, Снусмумрик вытащил губную гармошку и тоже заиграл.
— Иди сюда, — крикнула зверюшка, на миг отняв флейту от губ.
Они доиграли мелодию вместе под аплодисменты.
— А знаешь «Вчера»? — спросил Снусмумрик.
— Знаю. А ты знаешь «Девушка»?
— Знаю! А ты знаешь «Земляничные поляны»?
— Конечно! Давай сначала «Вчера», а потом…
К концу их выступления маленькая шапка зверюшки совсем заполнилась, и Снусмумрик снял и положил на землю свою шляпу.
— Ого, у тебя побольше, — сказала зверюшка. — То, что надо! Сегодня у нас аншлаг!
Она была низенькая и юркая. Длинный хвостик, торчащие ушки сердечками, мягкая длинная шерстка на голове, подвязанная вышитой тесемкой. На шее у нее висели бусы из рябины. Снусмумрику она понравилась.
— Снусмумрик.
— Я догадалась. Так твои песни можешь играть только ты. А меня зовут Тина.
Они разделили пополам выручку и купили еды. Сидя за столиком в небольшом кафе, Тина весело рассказывала, болтая лапками:
— Ты помнишь своих родителей? Я своих уже давно не видела. Они очень скучные — они и мой младший брат. Папа собирал пуговицы, мама собирала пуговицы, у них только разговоров было, что о пуговицах, коллекциях, деньгах, вещах, мебели, кто сколько чего имеет и опять о пуговицах. Они и меня уговаривали собирать пуговицы. Банки, целые банки, коробки, целые полки с банками и коробками, и все в пуговицах! А потом у меня родился младший брат, и он тоже стал собирать все подряд. Собирал и прятал, чтобы никто у него ничего не забрал. Они прекрасно ладили вместе. А про музыку говорили, что это хорошо, но ее ни в банку, ни в коробку не положишь, и толку в том, что не имеет смысла без слушателей? Так что однажды я просто взяла и ушла.
— У меня родители были другие, — сказал Снусмумрик. — Им было весело.
Он вспомнил, как Муми-папа возмущался безответственностью Юксаре и легкомыслием Мюмлы, и ему стало немного обидно и смешно.
Они с Тиной поставили палатки рядом.
— Если бы мы играли в парке, а не прямо на улице, мы бы заработали еще больше, — заметила Тина. — Но тут такой Сторож!
— Знаю, — сказал Снусмумрик, попыхивая трубкой. — Меня он тоже выгнал.
— А я придумала, как ему досадить, — Тина захихикала. Снусмумрик заинтересованно наклонился к ней, и она таинственно прошептала: — Я посею в парке хатифнаттов!
— Что сделаешь, прости?
— Посею. У меня есть семена.
Снусмумрик благосклонно относился к хатифнаттам — не в последнюю очередь потому, что все приличные зверюшки и существа их не жаловали. Молчаливые создания, которые знай себе плыли по морю в маленьких лодочках, задерживаясь на островах и оставляя на них записки без слов, — по словам Гафсы, «вели разгульную жизнь», — были пугающи и непонятны, но Снусмумрик ощущал какое-то внутреннее родство с ними. Он тоже чувствовал, что должен идти. Куда? — он и сам не знал, но верил, что в конце пути его ждет новая мелодия. Муми-папа однажды странствовал с хатифнаттами, но не любил об этом распространяться.
Но Снусмумрик полагал, что они, как и все, женятся между собой, а потом рождают маленьких хатифнаттиков. Семена? — к такому жизнь его явно не готовила!
— Я жила с ними, — сказала Тина. — Плавала на лодочке. Так здорово: море, молчание и парус. Их стихия — электричество, и когда они начинают всходить, то наэлектризованным становится все вокруг. А еще они очень любят музыку. Главное, удержаться и не пританцовывать, потому что это их пугает.
— Мой знакомый муми-тролль тоже жил с ними, — ответил Снусмумрик. — Но ему быстро надоело. Муми-тролли, видишь ли, не любят подолгу молчать.
— Хатифнатты тоже не любят, — засмеялась Тина. — Но они общаются электрическими импульсами, а не словами. И если твой знакомый этого не умел…
Снусмумрик тоже засмеялся, представив себе, как напыщенный и озабоченный собственной уникальностью Муми-папа дергается при каждой попытке хатифнаттов заговорить с ним по-своему. Да, это не так-то легко — признать, что ты вовсе не уникален и ничем не отличаешься от других по сравнению с действительно удивительными созданиями! Куда легче решить, что это они ничего не говорят и не понимают…
— И у меня целый мешок семян, — продолжала Тина. — Ночью они как раз лучше всего всходят, а между тем Сторож ночью будет околачиваться в парке и следить, чтобы там не бродили влюбленные и любители выпить пивка под осенней луной.
— А мы этих любителей не напугаем?
— Не сомневайся — их там не будет. Сторож уже всех распугал так, что многие и днем боятся заходить в парк. Зато полиция туда тоже не очень спешит приезжать, потому что Сторож им надоел до смерти!
— Полиция — это мелочи, — сказал Снусмумрик. — Тогда дождемся полуночи и пойдем?
…Через несколько часов они уже перелезали через ограду парка. Тина показала семена. Это были небольшие белые кругляши, распространявшие легкий аромат озона. Часть из них она отсыпала в руку Снусмумрика.
Попав на землю, семена лежали как ни в чем не бывало, но Тина сказала, что это ненадолго. И правда, вскоре запах летней грозы усилился, а по жухлой, сырой бурой траве побежали мелкие синеватые вспышки. Одна из них сверкнула особенно ярко.
Тут же издалека послышался свист.
— Драпай, — шепнул Тине Снусмумрик, они кинулись бежать, добежали до ограды и обернулись. Сторож был уже тут как тут, он свистел и метался между вспышками растущих хатифнаттов. Внезапно он протянул руку к одному из них — и отпрянул с воплем.
— Так ему и надо! — фыркнула Тина.
Она перескочили обратно через ограду и побежали к своим палаткам, а вслед им неслись испуганные вскрики Сторожа.
Однако на следующий день парк оказался полностью закрыт. Озлобленный, невыспавшийся Сторож с перевязанными пальцами запирал ворота парка, а на них висело огромное объявление «Запрещается вход без санкции мэрии!» Рядом переминались с ноги на ногу двое полицейских.
Сторож деловито звякнул ключами и принялся вешать новые объявления.
— «Запрещается громко смеяться», — читали Тина и Снусмумрик, — «Запрещается слушать музыку», «Запрещается высказывать свое мнение», «Запрещается ходить в неподобающе одетым»… а почему «в», если просто «одетым»? «Запрещается задавать вопросы»!
Объявление про вопросы Сторож писал явно наспех, наверняка после того, как его несколько раз спросили, что все это значит, — краска с букв потекла, а буквы выглядели размазанными.
— Сегодня нам придется уйти подальше отсюда, чтобы сыграть, — сказал Снусмумрик.
Мало-помалу вокруг ограды парка начали собираться зверюшки.
— Почему нас не пускают в парк? — раскричались дети Мюмлы. — Мы хотим бегать в парке!
— Эй, я всегда готовился к лекциям в парке, на свежем воздухе, — сказал какой-то студент.
— И я тоже, — поддержала его другая зверюшка.
— Я люблю выгуливать тут свою собаку, — возмутился старенький снорк и весь посинел от досады.
Пришла чопорная пожилая Хемулиха с целым выводком подкидышей.
— Это еще что такое? — сурово сказала она. — У нас по расписанию прогулка по парку! Нельзя нарушать расписание! Немедленно пустите нас!
— Запрещается… — начал Сторож, но студент перебил его.
— К черту, — выкрикнул он.
И тут Снумумрик, окончательно выйдя из себя, сорвал одно из объявлений.
Вокруг началось столпотворение. Студенты, подкидыши, дети Мюмлы и даже почтенный старый снорк с собакой — все они принялись срывать объявления и стучать в ворота. «Ура! Давайте строить баррикады!» — вопили дети Мюмлы. Полицейские пытались остановить и урезонить зверюшек, но никто их не слушал. Другие зверюшки столпились вокруг и выкриками подбадривали тех, кто срывал:
— Не слушайте Сторожа!
— Надоел!
— Сколько можно запретов!
Подъехала полицейская машина, свирепо дудя. Полицейские все-таки арестовали нескольких зверюшек. Тина и Снусмумрик попали в их число — ведь они не только срывали объявления, но и разрывали их в клочья и бросали оземь. Их затолкали в машину, Снусмумрик обернулся и увидел, как ворота парка падают под напором толпы.
— Значит, все было не зря, — сказал он. — Лишь бы не поставили новые!
Они сидели в полицейском участке, вспоминали, как летели по ветру разорванные объявления, и смеялись. Сейчас их пьянило чувство победы, разделенной на всех и оттого еще более значительной, — победы над мелочными страхами и запретами. Но вскоре арестованные стали беспокоиться. Не будет ли у них более серьезных неприятностей? Что скажут их родители? А вдруг Сторож поставит новые ворота, и получится еще хуже, чем было? А вдруг парк вообще закроют, и даже бедные сиротки-подкидыши не смогут в нем погулять?
— Нет, ну как это можно — закрыть городской парк? — строго сказала пожилая Хемулиха. — А ну-ка, не несите чушь! Они не посмеют!
— Передача! — крикнул полицейский.
— Кому? — удивился студент.
Но полицейский молча сунул ему в лапы целую корзину пирожков.
— Фру Филифьонка передала это всем, кто отстаивал парк, — сказал он.
Пирожки немного подгорели — иначе, наверное, Филифьонка не стала бы их отдавать незнакомым зверюшкам, — но оказались вкусными.
Наутро у каждого задержанного взяли отпечатки лап и подписку о неразглашении без санкции мэрии, а затем отпустили.
— Эти студенты, — ворчал полицейский, прижимая очередную лапу к листу бумаги. — Постоянно от них одни проблемы! То протесты, то шум, то скандалы… Разнузданные существа, хуже хатифнаттов!
Тина со Снусмумриком переглянулись и прыснули.
Одна нота кружилась вокруг Снусмумрика. Сегодняшнее приключение должно было приманить хотя бы пару нот. Снусмумрик на это очень надеялся.
— А я сочинила новую мелодию, — вдруг сказала Тина. — Вот послушай!
Она сыграла на флейте несколько тактов. Это была веселая мелодия, но внезапно в ней прозвучало что-то очень печальное — какой-то щемящий диссонанс.
Снусмумрику сразу представился Муми-тролль, сидящий рядом на мостике. По реке проплывают редкие желтые листья, их становится все больше, они весело болтают и смеются, и вдруг Муми-тролль поднимает печальные, умоляющие глаза и робко заглядывает Снусмумрику в лицо… И это воспоминание разозлило Снусмумрика по-настоящему.
Он злился и на Муми-тролля, и на себя. «Ведь он еще ребенок, — думал Снусмумрик. — Если так посмотреть, у нас и общего-то немного! Почему, ну почему он прилип ко мне?»
— Эй, — окликнула его Тина. — Тебе не нравится?
— Нравится. Но почему конец такой грустный?
— А… Это я вспомнила свою семью, — сказала Тина. — Я ушла молча, когда они спали, и даже не сказала им, как они мне надоели со своими пуговицами! И очень об этом жалею. Может, они бы поняли, что счастье не в пуговицах и не в той чертовой уйме вещей, с которой они носились. А так у них вся жизнь ушла в вещи, и теперь вещи живут вместо них.
Моя мелодия тоже должна рассказывать о моей жизни, — подумал Снусмумрик. О том, как хорошо бродить одному в лесу и курить трубочку возле своей палатки. И иногда видеться с друзьями. Лишь бы они не объявляли тебя своим лучшим другом и не опутывали своей привязанностью, не требовали больше, чем ты можешь дать. Или меньше. Или просто не то. Тут Снусмумрик запнулся, потому что сам не знал, что он мог бы дать Муми-троллю.
Сегодня они только немного поиграли на улице. Город гудел, обсуждая события вокруг парка. Но худшие опасения сбылись: парк закрыли, по улицам прогуливались полицейские. Правда, слушать музыку и смеяться не запрещали, но настроение у всех упало, и останавливались, чтобы послушать Снусмумрика и Тину, совсем не многие.
Вечером, чтобы подбодрить Тину, Снусмумрик вытряхнул из своей трубки табак, достал спичечный коробок и насыпал в трубку порошок оттуда.
— Успокаивающая смесь, — сказал он. — Утешает и бодрит. Так мне сказал дух лесной опушки, который подарил ее за песню.
Он затянулся, потом передал трубку Тине. Смесь неприятно пахла, а после затяжки друзья начали сильно кашлять, но мир действительно показался им немного веселее. Обоих разобрал беспричинный смех, головы закружились, и тут Снусмумрика догнала резкая боль в глазах.
Он понимал, что нужно что-то с этим делать, но движения его вдруг замедлились, он не мог понять, куда идти и что говорить, почему это происходит и кто сидит рядом с ним. Судя по лицу Тины, она испытывала что-то похожее. Ощущения были очень неприятными, несмотря на то, что обоих по-прежнему разбирал смех. Внезапно резкий порыв ветра сорвал и швырнул вниз последние обрывки листьев, а с ними — мелкие веточки и капли дождя. Снусмумрик и Тина опомнились и полезли в палатки, дождь забарабанил по ним, как из ведра, а ветер так и рвал палатки с места. Сверкнула молния, и огромная ветка рухнула прямо на них.
Снусмумрик услышал, как Тина закричала и захлебнулась от боли, и выполз наружу. Ему и самому досталось, но меньше. Он трясущимися руками под проливным дождем начал оттаскивать ветку и выпутывать Тину из палатки. Она еле слышно стонала и всхлипывала.
— Ты в порядке? — глупо спросил Снусмумрик. Он очень переволновался.
— Больно, — пожаловалась Тина. — Мне так попало по лапе, что я теперь не смогу играть.
Наутро буря стихла, но Снусмумрику и Тине это не очень помогло. Они оба промокли и сильно простудились ночью. Из-за сырой погоды просушить палатки и вещи было невозможно, еда заканчивалась.
— Я пойду и поиграю, — сказал Снусмумрик. — Куплю нам чего-нибудь пожрать.
Он играл и играл, но в его игре сегодня было что-то отчаянное. Филифьонка, которая пришла его послушать, с сочувствием качала головой.
— Бедный юноша, — наконец, сказала она. — Идемте, я вас накормлю.
— Нет, — сказал Снусмумрик. — Мне надо еды с собой, потому что моя подружка заболела.
— Бедные дети! — повторила Филифьонка. — Давай пригласим твою подружку ко мне. Я живу одна, знаешь ли, мне это не в тягость. Главное, осторожно с покрывалом, это хорошее кружевное покрывало, оно досталось мне от бабушки.
Они вместе пошли и забрали Тину вместе с палатками.
— И фарфоровые чашки не разбейте, — предупредила Филифьонка. — Сейчас я дам вам пирожков, у меня еще остались.
Тина жаловалась, что у нее очень болит ушибленная лапа, однако флейту держать она все-таки смогла и даже сыграла для Филифьонки.
— Как хорошо, что я могу о вас позаботиться, — сказала Филифьонка, — а то мои родственники меня совсем забыли. Сколько я их ни приглашаю, они никогда не приезжают. Но ведь это так возмутительно — забывать о своих родных!
— Почему? — спросила Снусмумрик. — Может, им самим хочется быть забытыми. Когда тебя забывают, это не так уж плохо. Можно никому не принадлежать и не делать то, чего от тебя ждут другие.
— Но это значит, что ты никому не нужен!
— И что ты ни в чем не ограничен…
Они еще немного поспорили, наконец, Филифьонка взялась за вязание, а Снусмумрик вышел на крыльцо и начал прислушиваться.
Он называл это «ловить музыку». Ноты, которые надо было поймать, кружились рядом, он чувствовал это. Сейчас, когда никто его не отвлекал, не болтал рядом, не заглядывал в лицо грустными глазами с надеждой, можно было попытаться.
«Я не должен вообще с ним видеться и возвращаться в Муми-дален», — подумал Снусмумрик. Потому что «лучший друг» — это совсем не то, что несмело трогать за руку и хотеть все время быть рядом, ближе, чем рядом. И отчаянно не хотеть даже думать о том, к кому все время возвращаются мысли.
Дурацкая зависимость.
Одержимость.
Поэтому и мелодия никак не ловится.
Нота наконец поймалась. Снусмумрик проиграл первые такты. Да, это было оно — начиналось легко и бодро, а потом внезапно вплетался грустный надтреснутый хрусталь, но дальше этого дело еще не шло.
— Красиво, — сказали за спиной. Снусмумрик резко обернулся. Филифьонка стояла, подпирая лапами мордочку, и смотрела на небо. — Похоже на осеннее небо: вот голубизна, а вот надвигается туча, и тоскливо зовут журавли за собой… И как вы решаетесь идти за ними? Они все время напоминают о том, что мы потеряли и уже никогда не увидим. Вы тоже что-то потеряли, юноша? Что-то, чего так и не сумели найти.
Снусмумрик промолчал. Он повернулся к рюкзаку, достал трубку, табак и закурил.
— Почему все куда-то спешат и уходят? — грустно повторила Филифьонка. — Почему мы не можем найти счастье дома? Уютный дом, все так хорошо убрано, столько памятных вещей.
Ее слова напомнили Снусмумрику рассказ Тины о ее семье.
— Вещи — это не жизнь, — сказал он. — Рано или поздно они начинают мешать.
— Но вещи — это же память!
— И память тоже может мешать, — сказал Снусмумрик, потому что мордочка Муми-тролля встала у него перед глазами особенно живо. — Прошлое нужно отбросить, чтобы идти вперед.
— Зачем? Сколько можно идти, если жизнь — вот она? Есть близкие, с ними надо поддерживать отношения. А они все откладывают и откладывают… — глаза Филифьонки наполнились слезами.
И тут Снусмумрик ее понял.
— Но вы сами-то их любите, фру Филифьонка?
— Не знаю, — удрученно пробормотала она. — Не очень. Они такие… такие… заносчивые. Ни во что меня не ставят.
— Тогда, может, стоит любить тех, кто любит вас?
— Как ты?
Снусмумрик опять промолчал, затягиваясь трубкой.
Они переночевали у Филифьонки, а утром Тина сказала:
— Кажется, я в порядке. Знаешь, что? Я решила навестить родителей. И сказать им, почему я ушла.
— Я вспомнил, — Снусмумрик посмотрел на нее. — Кажется, я знаю твоего брата. Ведь это Снифф? Так? Он друг Муми-тролля.
— Опаньки! Я думала, что его друг — ты!
— Ну… да, — щеки у Снусмумрика вдруг стали очень жаркими.
— Нельзя уходить и оставлять за собой несказанные слова, — с горячностью продолжала Тина. — Чтобы кто-то ждал и думал, будто виноват в чем-то. И чтобы ты сам думал, что виноват, потому что вы так и не поняли друг друга. Пойдешь со мной?
— Нет, — ответил Снусмумрик. — Я, кажется, знаю, куда я пойду.
— Ладно, — сказала Тина. Она показала ему то, что делала вчера весь день, — небольшую тесемку из разноцветных ниток. — Давай руку! — и она повязала тесемку Снусмумрику на запястье. — Это на память. И это тоже, — она протянула знакомый мешочек с семенами хатифнаттов. — Дружба, она ведь никуда не денется оттого, что мы в разных местах?
— Конечно, — сказал Снусмумрик. Он снова покопался в рюкзаке. У него была монетка, которую он таскал с собой, сам не зная, зачем, — никто не хотел ее брать в уплату, но она была очень красивой. — Это тебе.
Они попрощались друг с другом и с Филифьонкой.
Снусмумрик шагал по дороге, ведущей обратно в лес. После недавней бури осень окончательно навалилась на землю. Тяжелые тучи с войлочными сырыми животами висели прямо над головой, побуревшие листья забытым тряпьем валялись повсюду. Лысые деревья неподвижно дремали, и в безлистных ветвях гудел ветер.
Зеленые брюки Снусмумрика были уже очень тонкими для такой погоды, к тому же во многих местах в них зияли дыры. Поэтому он свернул в небольшую деревеньку. Когда-то они уже бывали здесь, и он помнил одну добрую старушку, которая держала лавку и торговала всякой всячиной. Тогда старушка предлагала ему брюки — по правде говоря, слишком дорогие для него, да и слишком уж респектабельно выглядящие. Но, может быть, сейчас у нее найдется что-то попроще?
Филифьонка на прощание дала ему выпечки и бутербродов. Поэтому Снусмумрик решил, что в ближайшее время с голоду не умрет, а на дальнейшее загадывать нет никакого смысла, и можно потратить всю наличность на штаны.
Старушка узнала его.
— А, это ты, мальчик, — сказала она. — Как ты вырос и возмужал. А те брюки, что ты тогда не купил, — они еще есть. И вот новое поступление…
Она достала джинсы, очень плотные, настоящие фирменные, правда, изрядно поношенные и с заплаткой на видном месте.
— Беру, — обрадовался Снусмумрик.
Как только у него перестали мерзнуть коленки, он тут же воспрянул духом и даже принялся насвистывать что-то под нос. Мелодия была где-то рядом. Он наклонился, поднял уцелевший резной листик, уже бурый, но все еще красивый, повертел в пальцах. Среди деревьев появилась чья-то маленькая фигурка.
— О, Снусмумрик, — окликнули его.
Это был тот самый хомса.
— Как дела? Ты был в городе? — спросил он. — Наверное, видел кучу интересного! А ты так и не познакомился с настоящим Снусмумриком? Ну, который написал «Все зверюшки завязали бантиком хвосты»?
— Я как раз иду к нему, — ответил Снусмумрик. — Хочешь пирожок?
Он пошел быстрее, так быстро, что хомса побежал за ним, продолжая трещать, и наконец отстал.
«Если надо, я буду его лучшим другом, — думал Снусмумрик. — Пока он не вырастет. А потом, может быть, он пойдет дальше, и я останусь в прошлом — воспоминанием, памятной вещицей. Или пойдет вместе со мной. Это не так уж плохо, когда играешь одну мелодию на двоих».
И тут ноты завертелись вокруг него, и мелодия нахлынула целиком и полностью — именно та, которую Снусмумрик ждал все это время, а за ней пришла и другая — только успевай наигрывать!
И вдруг холодное прикосновение к щеке заставило Снусмумрика вздрогнуть. Белые мухи кружили рядом, опускались на землю и не таяли. А тропа бежала в застывший под грузом осени Муми-дален, и Снусмумрик уже видел дом Муми-семейства.
Сад опустел, только блестели ракушки, которые так заботливо раскладывала вокруг клумб с розовыми кустами Муми-мама. Вот-вот их заметет первым снегом, но пока они еще видны. Ставни на окнах были закрыты, и заперта дверь; Снусмумрик знал, как ее открыть.
Этой зимой он напишет свои лучшие мелодии, в которые вложит все, что успел понять до сих пор.
А потом уйдет и вернется только с первым весенним днем, когда его будет ждать Муми-тролль.

https://gonerpach.ru

типа, чувствовать, что ты еще не совсем одинок ))

 

А вообще-то сегодня день возвращения Снусмумрика:

 

Как родилась Дарёнка у Панкратовых, так и родилась.
Поначалу, правда, Федор Панкратов с бабой своей, Марфой, крепко задумались. Детишек у них уже четверо было. Так то – сыновья, отцу помощники, а то – девка! На кой черт она в хозяйстве, толку с нее, да еще и приданое собирать надо, чтоб замуж выдать… Марфа, может, сама по-другому думала – сын отцу помощник, а бабе-то дочка, – да голос супротив поднять не посмела. Свекор-то, вишь ты, вообще под образа предлагал девчонку-то положить.
Не положили. Пожалели.
скрытый текстПозже свекор со свекровью пожалели, что не положили. Кабы оно дитё как дитё, а то – Дарёнка! Все идут по грибы, дети как дети, под кусты заглядывают, траву шевелят, а эта станет, запоет что-то непонятное, да еще краюшку хлеба с солью, что из дому никогда захватить не забудет, на первый же пень положит. Ан возвращаются домой – у всех по пол-кузовка, не то еще меньше, а Дарёнка-то свой полный еле тащит. Все корову доят с опаской, а эта коровушке что-то пошепчет, ан глядь, уже у нее полное ведерко молока. Все играют с подруженьками, а эта – невесть с кем по дому бегает. Калачей мамка напечет – так и знай, что один в углу окажется. Оно и не вредно домового задобрить, да от Дарёнки что-то жуть берет.
И глаза у ней холодные, зеленые, а кожа белей молока, да румянцем не тронутая и солнцем не залитая. И волосы черные – ни в мать, ни в отца, да хоть бы в проезжего молодца! Ляжет, бывало, на полати рядом с братцами, косица растреплется за день. А поутру встает – пяток косиц на голове заплетен, да так ладно. Уж Марфа с Федором допрос сыновьям учиняли, кто балует. Да что мальчишки ответят? Они и плести-то косички не умеют, а кто плетет – не ведают: спали.
А уж что с посиделок домой приносила… Вроде и тонкопряха Дарёнка, и вязанье у ней ладное, и вышивать обучена сызмальства. Да странные то были вышивки, странные и кружева. А где подглядела – не допросишься. Да, по совести, не очень-то и спрашивали: Дарёнка вроде и добрая была, и улыбалась, но иной раз зелеными глазищами как глянет – душа в пятки.
Так Дарёнка и росла, будто изба на отшибе – и у людей, и одна. Марфа уж подступаться к ней стала с разговорами про монастырь. Уж лучше, думает, в монашки, чем чтобы в тебе ведьму заподозрили.
Может, и пошла бы Дарёнка, любила она Богу молиться. Бывало, станет и ну с иконами разговаривать, а по лицу то слезы катятся, то улыбка солнечным зайчиком. Да посватался к ней хромой Егорка.
Тот Егорка, вишь ты, жених не из завидных, хоть и непьющий, и работящий. В семье он седьмой сын был. Земли немного, скота – коровенка да лошаденка, да козочек с пяток, и все. На лицо обычный, разве что в веснухах, росточку среднего. Годами Дарёнки старше чуть не вдвое. А хуже всего, что воевал Егорка на Крымской войне, солдатиком храбрым слыл, да вернулся в родную деревню хромым да сухоруким. Много ли такой наработает, сколько ни старайся? Панкратовым и хотелось бы дочь с рук сбыть. Федор все твердил, что ежели кто возьмет, так отдавать не раздумывая, а вот увидел того Егорку – и призадумался.
Зато Дарёнка задумываться не стала. Вышла к Егорке, отвела его в сад, поговорила о чем-то, а после и говорит: пойду за него, тятенька, пойду, мамушка, отдавайте.
Справили скромную свадьбу, и стали Егорка с Дарёнкой жить-поживать.
Как все жили. В трудах да молитвах. Егорка, хоть и увечный, рук не покладает: то пашет, то дрова рубит, то избенку родительскую ладит, куда молодую жену привел, сарай для свиньи соорудил, как смог. А Дарёнка то на огороде трудится, то скотину обихаживает, курочек да гусей завела. И видят дед и баба Панкратовы, что у Дарёнки то кольцо на пальце блестит, то бусы, то ленты, то платок шелковый; горшки новые расписные на плетне сушатся, а за ягодами да грибами Дарёнка корзины ладные, узорные с собой берет. Ну, с корзинами понятно – Егорка, даром что сухорукий, их плетет, людям продает, да и себя не забывает. А шелка-то у бедняков откуда? На корзинах много не заработаешь. Родители да братья Панкратовы рады-радешеньки, что у Дарёнки все ладно. А дед никак не успокоится.
– Говорил я под образа эту стерву положить, когда она еще только родилась! Никак, воры они или того хуже – ведьма та Дарёнка, и муж у ней не лучше!
– Окстись, – жена ему, – ить внучка она тебе.
– Дак лучше бы такой внучки и не было!
Младший сын, Никон, с ними жил. Вот бабка и велела Никонову сынку Андрюше проследить, чем его двухродная сестрица занимается. Никон – тот бы не согласился: и брата любил, и к невестке ровно относился, обоих привечал, а мальцу какая ни есть, а все забава.
Притаился Андрюша за плетнем и смотрит. А Дарёнка вышла на двор, курочек покормила, котейке серому молочка налила. Знавал Андрюша ее котейку Кузеньку – любила его Дарёнка.
Стоит Дарёнка, и уж так хороша она, так светла. Кожа что жемчуг скатный, очи что листья зеленые, волосы что ночка ясная. Руками живот поддерживает – скоро, скоро у Андрюши племяш еще один появится. А всего прекраснее улыбка ее, добрая да счастливая. Андрюша и думать забыл, от чего дед его предостерегал: что и воровка его сестрица двухродная, и ведьма.
Ан глядь, котейка еще один бежит. Да большой какой, чуть ли не с рысь! Глазищи горят что уголь. Это когда же она такого завела? – подивился Андрюша. А Дарёнка-то его гладит, ласково так на него «Васенька, Васенька». И вдруг кот этот пасть раскрывает – а пасть у него такая, что и собака бы поместилась! – и из той пасти что-то вываливается. Подняла его Дарёнка, глядит – шкатулка это. Большая, дорогая, и тарахтит в ней что-то.
– Васенька! – говорит. – Это же чужое! Нельзя так делать, Васенька, сей же миг беги да неси обратно!
Васенька, ровно человек, повздыхал, башкой покрутил, уши прижал… а потом шкатулку ту снова заглотал и пропал, точно его и не было.
Перекрестился Андрюша. А деду с бабкой не рассказал ничего. Уж очень ему жалко было Дарёнку: никогда он от нее зла не видел, да и никто не видел. То ли дело дед – не розгой звезданет, так вожжами, когда за дело, а когда и ни за что.
В то лето бог хорошей погоды не дал. В маю и даже в июне пошли заморозки один за другим, когда рожь да пшеница начали расти да наливаться – суховеем повеяло, а в августе да сентябре, когда жалкий урожай убирать следовало, дожди один за другим зарядили. А Дарёнка тем временем родила. Придет, бывало, на поле; ей бы положить дитя, в рот ей куклу засунуть – жеваного хлеба в тряпице, да и жать то, что еще можно было, ан куда ты его положишь, в лужу? Примотала Дарёнка дочку к себе платком. Оно и удобно – дитё заплакало, а Дарёнка ему сразу и титьку в рот. А другие бабы смотрят, злятся. Вреда им от того никакого, да завидно, что сами не додумались. Все-то им завидно: что их мужья напьются да поколачивают почем зря, а хромой Егорка Дарёнку только что на руках не носит, все ей «любушка» да «ластушка»; что в дому у Дарёнки чистота да пирогами пахнет, что коровка у ней молока дает столько, сколько у других три, что в саду у ней малинник да крыжовник – не обобраться, что какое бы солнце ни жарило, а Дарёнка все белолица да не вспотевши.
А между тем осень пришла не в радость. Снова пошли заморозки один другого сильнее. Урожай вышел плохой, ничего не уродило – ни рожь, ни пшеница, ни огурец, ни капуста, ни морковка, ни яблоки, ни груши. Кто надеялся на грибы да ягоды – тоже зря надеялся: ни того, ни другого по осени в лесу не нашел, даже Дарёнка, хоть и умела с силами лесными разговаривать, многого у них не выпросила.
Стали люди думать, как быть. Егорка наделал свистулек резных, да ложек деревянных, да корзин, да солонок, словом, всякого в дому полезного, и на ярмарку повез. Только не вышло у него много с того взять. И не то чтобы продешевил – наоборот, это зерно да овощи на ярмарке втридорога продавали: мало их, всем припасы самим нужны. А придет зима – и вовсе цену такую заломят, что хоть ложись да помирай.
И вот она пришла. Да не просто пришла – ударила лютым морозом. Начали люди болеть да слабнуть, кто от холода, а кто и от голода.
Егорка умный был, сена вдвойне запас. Нелегко ему пришлось – трава-то повыгорела, но постарался. А коли корова да козочки не голодают, то и доятся хорошо. Так что молоко да творог в их дому хорошим подспорьем стали. Дарёнка еще и к старикам Панкратовым заходила не раз да молоком Андрюшу потчевала. Но много ли проживешь на одном молоке?
В пост выели все, что запасли, – и свеклу, и морковку, и капусту квашеную, и грибы, что были, очень уж мало всего уродилось в тот год. Пришло Рождество, стали люди разговляться, – а нечем. Хлеб кончаться стал. Мельник муку стал продавать даже не втридорога – на вес золота. Зарезали Егорка с Дарёнкой свинью свою, утешали себя, что в новую весну другую хавронью заведут. Потом козочку. Вторую…
Не только им – всей деревне трудно пришлось. А потом стало ясно, что Дарёнке с мужем и маленькой дочкой еще и не так трудно, как остальным. Другие-то по три дня голодные сидят – а у них всегда хоть пустые, но щи; другие едва наскребают по сусекам на ржаной хлеб – а Дарёнка хоть по субботам, да калачи печет.
И всегда у ней во дворе следы кошачьи. Да большие какие! У Кузеньки, кота ее серого, лапки вдвое меньше.
Кабы Андрюша рассказал, что у сестры летом видел, уж спалили бы Егорке с Дарёнкой избу. Оно известное дело: коли в деревне ведьма завелась, жди беды, а коли в деревне беда – знать, ведьма виновата, кто ж еще. Да Андрюшу уж несколько дней никто не видел.
И мать его, Алёну, тоже что-то не видать. И сестру его младшую, Машку.
То мало кого удивляло. После Крещения уже не было семьи, чтобы без покойника. Вон, у Дегтяревых вся семья вымерла, сына с женкой Дегтярев сам закопал, а его и не похоронить: некому, да и земля промерзла. А Петуховы – те бабку с дедом на салазках в овраг вывезли; по весне достанут да похоронят, коли будет кому, а пока молебен заказали, и дело с концом. Да и поп с попадьей меньшого сынка схоронили, и сами еле ходят – знать, и им голодно.
Берет Дарёнка то, что ей Васенька принес, а у самой слезы катятся. Почем ей знать, откуда та еда? Может, тот, у кого краюха черствая взята, без нее помрет? А те несколько картошек подмороженных – может, они кому-то спасением могли стать? Велеть бы Васеньке отнести обратно. Да как ты велишь? Васенька ежели еще что несъедобное, так помнит, где взял, а еду тащит где придется и не думает. Где ему думать-то… А отказаться от еды – так своя же родная дочка в колыбели лежит, и муженек хромой да сухорукий, их уберечь бы. Вон, Васенька мяса принес, да такое мягкое да нежное, – то-то хороши щи с остатками квашеной капусты выйдут, хоть и жидковаты!
Мясо то, видать, не особо хорошо было. Тухлятиной не разило, да щи сладковаты вышли. А может, капуста не то картошка подмороженная такой вкус дали. А Егорка-то ел да похваливал. Да и Дарёнка ела: где в голод-то харчами перебирать?
А только недолго они радовались.
Принес Дарёнке поутру Васенька не мясо, не сухарь и не картошку – ручку детскую. Маленькую, мерзлую. Обмерла Дарёнка: дитё было побольше ее дочки, да малое, и ручка не Васенькиными зубами отъедена – ножом аль топором отрублена.
Перекрестилась она и закопала ручку в снегу. Помолилась за упокой души бедного ребенка. И за души тех, у кого Васенька ручку нашел, тоже помолилась: поняла, как так вышло. А осудить не решилась: коль дитя все равно умерло, а похоронить не выйдет, пусть уж остальная семья хоть так, да выживает.
Пришел Егорка с хворостом – в лесу был, говорит:
– Женушка моя, а налей-ка, душенька, тех щиц, что вчера были.
– Сейчас, касатик мой, сейчас, – говорит ему Дарёнка, а сама все про бедное дитя чужое думает. Егорка ей в лицо заглядывает и спрашивает:
– Что кручинишься? Даст Бог, зиму переживем, полегче станет.
– У кого-то из соседей, – поясняет Дарёнка, – дитя умерло. Котик мой, Васенька, мне ручку детскую притащил.
Егорка перекрестился, молитву прошептал. И заупокойную, и благодарственную, что их-то дочка живехонька.
А с утра притащил Васенька еще мяса, и картофелину, и ухо. Не детское ухо. Женское, видать, потому что в нем сережка дешевенькая была, оловянная.
И припомнила Дарёнка, у кого она такую сережку видела. У тетки своей, Марьи – Никоновой женки.
– Пойдем, – говорит, – Егорушка, поглядим, как живут мои бабка с дедом да дядька с теткой, и дети их.
– Никак, и щей им отнесешь? – смеется Егорка. – Неси, родня есть родня, а только на кого мы дочку оставим?
– Дак недолго и сама в колыбели полежит. А пошли, мне одной боязно.
И пошли.
Видит Дарёнка – кошачьи следы из ее двора во двор к старшим Панкратовым ведут. Большие следы. Не Кузя то был – Васенька.
А во дворе-то тишина такая, что страшно. Снег давно никто не убирал. Собаки на цепи нет – съели, видать. Курочек тоже нет – съели. То все не диво, а Дарёнке все страшнее. Да и Егорка хмурится: в окне избы кто-то мелькает, вроде хозяева живы и даже на ногах, а снег не убрали.
Стучат в дверь – а никто не открывает.
– Как бы они с голодухи-то не ослабли настолько, чтобы и не встать, – говорит Егорка. – Дай-ка я дверь вышибу.
Рванули они дверь – она и открылась, да не сразу. Закрыли ее изнутри на засов, да он сломался, потому что трухлявый был. И видят Егорка с Дарёнкой в сенях то, чего видеть не хотели бы: лежат кости, поленницей сложенные. Ребра, голени, руки. Большие лежат и маленькие. А отдельно – черепа. Побольше, поменьше и вовсе малый, с кулачок. Обскобленные, ободранные.
Рядом кадка. Подумать бы – капуста квашеная, да капустой из нее не пахнет. Приподнял Егорка крышку, заглянул – а там мясо лежит. Ровно уложенное, только в двух местах вроде как нарушенное.
А из горницы крик слабый доносится.
– Стой тут, – говорит Егорка.
– Куда тебе! Я с тобой, слышишь? – и бежит за ним Дарёнка, и обгоняет, и вправду – куда хромому за ней угнаться.
Ан видит: лежит ее дядька на полу, весь в крови, изрезанный, тощий – кожа да кости, в одних штанах, хоть в дому и холодища, а бабка с дедом над ним: бабка с веревкой, а дед с ножом. Лужа красная под ним натекла – долго, видать, резали да кромсали. Бабка веревку сыну на шею накинула, а дед ему брюхо взрезать пытается. И глаза у обоих безумные, хуже, чем у волков оголодалых.
– Вы что ж это делаете, нехристи? – Егорка как закричит.
А дед Панкратов как вскочит – и к нему с ножом. Бабке ровно и не слыхать ничего: душит сына и душит, слабо веревку затягивает, да Никон-то ослаб, его нынче задушить что цыпленка.
Схватила Дарёнка первое, что под руку попалось, – обух, а он склизкий. Размахнулась – и ну деда лупить! Только дед-то ее, вишь ты, здоровенный мужик был, одной рукой погнавшую лошадь останавливал, а Дарёнка малая да худая. Не продержались бы они с Егоркой, кабы не Васенька. Влетел он черным комком в избу, деду на голову как вскочит! Когтями железными в глаза как вцепится!
Заорал дед Панкратов благим матом, завертелся по избе, об сыновы ноги спотыкнулся – да и грохнулся, и виском прямо на лавку на угол. Вошел угол ему в череп, хрустнул, да там и остался. А потом сполз дед, так что лужица крови с него натекла, ногами посучил малость – и остался недвижим на полу.
Оттолкнули бабку Дарёнка с Егоркой, да поздно было: помер Никон. Оглядели тогда они дом весь.
Смрадно в дому. Холодно. Вонько. Мертвечиной все пропитано.
На сундуке кое-как брошено тряпье – одежки. Малые детские чистые, а мальчишечья рубашонка и женские вещи – все в крови.
Черепа, те, что в сенях лежали, – меньший целый, а еще два проломлены. Обухом, видать, проломили, тем, что и Дарёнка сгоряча ухватила.
Поняли Дарёнка с Егоркой, что за мясо сладкое было, которое им Васенька принес, и где взял – в кадке, что Дарёнкиным тетке да братцу с сестрицей могилу заменила.
Выбрала Дарёнка одежки маленькой Машеньки – дочке сгодятся, когда подрастет. А остальное и трогать не стала. Хотел Егорка высечь огня да спалить проклятую избу – не решился: а ну как на соседние избы огонь перекинется? Так и вышли, в слезах да в дрожи, и пошли к дочке.
– Васенька, – зовет Дарёнка. – Васенька! Не бери отсюда больше ничего, слышишь?
Васенька только ухмыльнулся в усы.
Он уж в подполе побывал да нашел еще кое-что. Не только внуки да сноха в этой избе сгинули, и не только мясо дед и бабка Панкратовы с них взяли. Отец-домовой велел за хозяйкой приглядывать да радовать ее, – вот и порадует, как время придет…

Примечание: коловерша - домашний дух, подчиненный домовому, выглядит как черный кот

Меня правила никак не напрягают. Я созрел для того, чтобы давать советы ))
МореОглядываясь на свой опыт модерирования сайта стихов... прониклись, да? Сайт стихов - это сайт не только действительно творческих и любящих стихи людей, но и всевозможных "творческих личностей с ранимой душЁй". Попробуй только скажи им, что рифма кровь-любовь или Волгоград-Зеленоград как-то не айс... В общем, иногда бывает горячо. Поэтому пришлось озаботиться правилами и тыкать в них всякий раз, когда утонченные интеллигенты начинают крыть друг друга матом на ровном месте.
Так вот, правила.
Они, по моим наблюдениям, должны быть:
- четкими. То есть лучше всего жестко прописать: "Можно все, что не запрещено. Прон можно под 18+, расчлененку можно под зарегистрированных, негативные оценочные суждения о личностях и категориях населения - под ПЧей. Нельзя: пропаганду фашизма, разжигание национальной и религиозной вражды, прон с несовершеннолетними, троллинг, флейм, клевету и оскорбления". Рекомендации давать в правилах - бесполезно, часть людей их просто проигнорирует, а часть заявит, что ей не дают свободы слова.
- безэмоциональными. Скажи, что у тебя ресурс творческих личностей, обязательно кто-то обидится "а я что, не творческий, мне здесь не дают быть собой". Скажи, что ресурс для поэтов, обязательно кто-то начнет возмущаться, что ему, простому любителю, не дают слова и устроили заповедник для профи. Поэтому лучше сухо сказать, что ресурс для публикации, как в нашем случае, блогов личной, творческой, профессиональной и иной направленности.
- прописать санкции. Просто "бан" - слишком расплывчато. Забанить можно на 2 дня, а можно навсегда. Да, и причину для конкретных санкций тоже следует указать. Потому что сейчас я могу прибежать с жалобой "админчики, спасите, тут Русса жопошником называют", и при желании это можно будет считать нарушением Правил.
- главное: продумать механизм реализации. Как админ узнает, что Правила нарушены? Не будет же он перлюстрировать все блоги. Значит, нужен механизм подачи жалоб. И кто будет рассматривать жалобы?
Чем четче и конкретнее правила, тем проще их выполнять и следить за их выполнением.
Собственно, это все.

Восьмиклассница Маша Петрова с сожалением отложила планшет, на котором у нее хранилась приличная подборка текстов из серии «ЖЮФ», и снова взялась за клочок канвы и нитку. По труду им задали вышивку, и Машина мама по такому случаю нашла в старых запасах схему какого-то букетика. Часы на стене уже показывали полночь, но Маше оставалось довышивать совсем немного.

Все в Маше восставало против подобной банальщины. Маша была необыкновенной девушкой, не такой, как все, обыденные и скучные рутинные вещи претили ее тонкой натуре, но почему-то никто этого не замечал.

скрытый текст— Эх, ну почему нельзя стать попаданкой в какого-нибудь эльфа! — в сердцах воскликнула Маша, уколов палец. — Хоть какого-нибудь, хоть... ну не знаю... снизойди ко мне, папа Легба!

Про папу Легбу она вычитала в одной книжке, что он был вудуистским божеством перекрестков и теоретически мог бы помочь с попаданчеством...

По пальцу скатилась капелька крови и повисла.

— Папа Легба, папа Легба, — повторила Маша и замерла.

Перед ней появилась темная тень старика с посохом, стукнула посохом в пол, голова у Маши закружилась, и наступила тьма.

Когда Маша очнулась, вокруг было темно и очень холодно. Она протерла глаза — это не помогло. Тогда Маша вспомнила, что у нее в кармане халатика должен был лежать смартфон с фонариком, и захлопала себя по бедрам. Бедра у нее оказались голыми, едва прикрытыми чем-то вроде набедренной повязки из меха.

— Э-э? — начала Маша и наткнулась рукой на привешенный к бедру меч. Похоже было на то, что она действительно превратилась в эльфа. Чтобы убедиться в этом, Маша похлопала себя по ушам. Уши у нее и впрямь оказались заостренными, а вот волосы... Машины чудесные русые косички! Их не было! Вместо них ладошка нащупала морщинистую лысину! — А-а-а! Где мои волосы?

Она шарахнулась — и ударилась в холодную сырую стену. Снова шарахнулась — и наткнулась на что-то вроде плетня. С плеча при этом сползло еще что-то, что Маша, ощупав, определила как лук, но не деревянный, а роговой, что ли. Немного увереннее Маша двинулась вперед и налетела на кого-то живого и теплого, но покрытого не то чешуей, не то хитином.

— Эй, осторожнее, — предостерегли ее. — За что ты пинаешь моего коруса? Он хороший!

— Я нечаянно, извините, — пискнула Маша. Быть эльфом оказалось не так уж весело. — Тут темно, я ничего не вижу...

— Что это с тобой? — удивился невидимый собеседник. — Мы же отроду слепые. Да и зачем нам зрение в пещерах? Ладно, идем, наши охотники добыли человека, так что сегодня у нас на обед человечина с грибами...

У Маши занялось дыхание от ужаса, она отскочила от хозяина коруса, упала, рассадив до крови коленку о ледяной сталактит, и завопила во весь голос:

— Папа Легба! Миленький, забери меня отсюда! Я не хочу жить в пещерах и есть людей! Сделай меня эльдаром, чтобы красавицей, и чтобы на меня бросались все парни! Папа Легба-а-а! Папа Легба!

Тень старика с посохом покачала головой и вздохнула...

Увидев свет, Маша так обрадовалась, что не сразу поняла, какой предмет сжимает в руке. А в руке у нее очутилось что-то вроде бластера Леи Органы. О, подумала Маша, развеселившись, сейчас будем делать пиу-пиу!

Вокруг нее метались красивые существа — несомненно, эльдары, такие же, как сама Маша, и виднелись нарядные ажурные постройки, между которыми ломились тяжелые БТРы и здоровенные мужики в разноцветных доспехах. Земля под ногами Маши уже покраснела от крови. Повсюду раздавался рев бензопил, которыми рыцари кромсали друг друга, то и дело на землю падали погибшие, здания рушились. Кто-то дернул Машу и закричал:

— Что ты стоишь, стреляй!

— Я... а как это включать? — Маша растерялась. Никаких кнопок и рычагов на бластере не было, так что «пиу-пиу» в этом Машином воплощении явно откладывалось. И тут над ней навис один из вражеских рыцарей.

Как бы там ни было, нестандартные решения Маша принимать умела. Она бросила оземь бесполезный бластер, юркнула за спину противника и не без труда, обдирая пальцы о доспехи, обхватила его за талию, а когда тот попытался высвободиться — поджала ноги и повисла на нем.

— Папа Легба! Папа Легба! Спаси, умоляю! Меня же сейчас укокошат! Папа Ле-еее-егба!

Тень старика с посохом укоризненно покачала головой.

— В последний раз, дитя. Есть вакансия в Dragon Age: умница, красавица, великий воин... устроит?

В это время «живой щит» Маши отмер, выйдя из когнитивного диссонанса, и начал вертеться, чтобы сбросить Машу с себя. Следовало срочно решаться.

— Не хочу умниц! И воинов тоже! Хочу чего-то сказочного, маленького, миленького! Ну их, этих парней!

...Новый приступ головокружения опять закончился в темном помещении. Маша покрепче стиснула то гладкое, теплое и пушистое, что было в ее объятиях, и перевела дух. Пули над ухом не свистели, ничего не горело, не грохотало, не рушилось, но в везение уже не верилось.

Стоило ей чуть-чуть осмотреться, как она увидела рядом с собой гигантскую, впрочем, довольно добродушную с виду мышь ростом выше себя самой и в передничке. Маша разжала объятия и уставилась на второго спутника. Тот выглядел еще более ошарашенным, чем она сама.

— Что... что это? — прошептал он глубоким басом. — Кровь Императора, что вы со мной сделали? Будьте вы прокляты, еретики!

Обижаться на него Маша не могла. Прямо посреди боя вдруг обнаружить себя в теле крота в бархатной шубе — это, знаете ли, не сахар... Маша даже почувствовала укол совести. Впрочем, собственная судьба ее заботила не меньше.

Все шло к тому, что Маше, как порядочной Дюймовочке, придется выйти за этого крота замуж. По крайней мере, если он сам не научится призывать папу Легбу.

Олег идет, помахивая сумкой с учебниками. После школы самое время повидаться с друзьями. Заглянуть по дороге во двор детской больницы — там ждет Марик, малыш лет пяти, которого привезли с гнойным аппендицитом. Скучает. Время от времени Олег ему приносит свои старые детские книжки, игрушки. Потом оставляет в больнице — пусть малышня развлекается, Олегу этот хлам уже давно не нужен, а ребятишкам пригодится. Из больницы Олег делает небольшой крюк, чтобы поздороваться с дядей Вовой. Дядя Вова обычно сидит на крыльце заколоченного дома. Сперва Олег его побаивался, потому что дядя Вова — настоящий бандит, но потом оказалось, что бояться нечего. Чаще всего дядя Вова ограничивается коротким «привет, малёк», но иногда, когда он в ударе, может порассказать много интересного про лихие девяностые. Как товар перевозили контрабандой через границу, как подделывали таможенные накладные. И как забивали стрелки, если получались какие-то непонятки…
скрытый текстА неподалеку от заколоченного дома дяди Вовы — небольшой сквер, где стоит старый памятник жертвам фашизма. Возле памятника гуляют бабушка Циля и мальчик Люся. С ними всегда клево поболтать, особенно с бабушкой: ее память хранит множество событий и стихов. Олегу очень нравится, как она разговаривает — певучий такой говорок, и он даже иногда вставляет в собственную речь все бабушкины «таки да» и «перестаньте сказать». Сегодня у Олега к бабушке Циле важное дело.
Он проходит мимо брошенной стройки. Это унылая заброшка, засыпанная мусором и кое-как огороженная сеткой-рабицей; в сетке полно дыр, через которые можно пролезть, если делать нечего. Олег уже вышел из того возраста, когда стройка-заброшка может вызывать жгучий интерес, хотя еще несколько лет назад с упоением лазил по шатким бетонным остовам этажей, но сегодня его внимание привлекает девушка. Девочка его возраста. Немного растрепанная девчонка — модные джинсы в обтяжку, которые называются «скинни», кеды, блестящие от бесцветной помады губы.
Раньше ее здесь не было.
— Привет, — поравнявшись с ней, говорит Олег. — Как дела? Тебя как зовут? Я Олег.
— Оля, — машинально отзывается девчонка и вдруг вспыхивает. — Да пошел ты! Ненавижу вас, пацанов! Падлы вы все!
— Эй, эй, полегче! Я никогда и никого… — начинает Олег, но Оля сплевывает под ноги, цедит сквозь зубы ругательство и уходит. — Вот дура!
Он приходит в сквер.
— Бабушка Циля, — начинает он. — И ты, Леха…
— Люся, — поправляет мальчик.
— Люся — это девчачье имя, — настаивает Олег.
— Перестань сказать, — не соглашается Люся. — Ты так думаешь потому, что ты гой!
— Люся, — строго одергивает его бабушка. — Шо это за слова? Ну-ка извинись и покажи Олегу, какой ты хороший мальчик!
— Помогите мне написать проект по истории, — просит Олег. — Мне нужно подготовить презентацию про евреев и Вторую мировую.
— Вторую мировую, — бабушка Циля поджимает губы. — Таки для нас, юноша, это Великая Отечественная!
Но сразу же старая коммунистка меняет гнев на милость и рассказывает.
Страшный у нее рассказ. Пальцы у Олега очень быстро начинают дрожать, но он справляется с собой и записывает.
— Таки нам сказали, шо нас будут интернировать, — журчит старческий голос. — Мы взяли с собой вещи и все, шо только нашли ценного для устроиться на новом месте, и еды. А потом все это отобрали и построили нас перед рвом…
Олег жмурится. Перед глазами у него мелькают перепуганные люди, не понимающие — не желающие понимать, — зачем этот ров и почему автоматы наперевес…
— Расстреливали полицаи, — вспоминает бабушка Циля. — Один, Андрюха, был наш сосед. Таки он точно знал, кто еврей, а кто нет, и это через него мы все с нашей улицы были там. Он выдернул сережки с ушей моей подружки Фани, а когда Фаня закричала, толкнул ее в ров, поймал руку и сдернул с руки колечко. А к Соне он сватался. Соня отказала. Мы все думали, шо он ее отпустит по старой любви, а он сам приставил ей к виску пистолет…
«Соня», — записывает Олег.
— Не всех расстреляли насмерть, — говорит бабушка Циля. — Некоторых засыпали заживо.

…Олег опять возвращается из школы.
Сегодня он принес маленькому Марику карандаши и раскраски, но тот не сумел управиться с карандашами. Олег ругает себя: надо же было не сообразить!
— Давай я тебе комиксы лучше почитаю, — говорит он.
— Давай, — радуется Марик. — Про челепашек?
— Про черепашек, — Олег перелистывает старые комиксы, которые сам читал в детстве, — и вот еще про человека-паука.
— Клуто, — тянет Марик и улыбается. — А у меня футболка с пауком!
Комиксы прочитаны.
Дядя Вова бросает свое «здорово, малёк» и отворачивается. Олег его понимает. Однажды дядя Вова рассказывал, что мечтал быть учителем математики. Но в 90-х не платили по полгода — не умирать же с голоду? Вот он и подался в контрабандисты. Теперь грустит.
Жалеет.
А показывать свою грусть посторонним не хочет.
Оля снова стоит возле заброшки. Олег улыбается и кивает ей головой.
— Олька, привет! Как дела?
— Да пошел ты! — зло шипит девчонка. — Ублюдки! Вот бы вас, членомразей, вообще не было! Я бы вас всех передушила!
— Ну не все же такие, — Олег запинается и уходит.

…Сегодня у Олега важное дело: закончить презентацию.
Ничего не забыть: ни про Соню, ни про Фаню, ни про полицая Андрюху.
Ему эту презентацию не задавали, он сам вызвался. Так-то история — не его конек. Олег давно решил идти в медицинский на детского хирурга, чтобы дети больше никогда не умирали от гнойного аппендицита. Родители вроде с пониманием… хотя, может, они просто смирились с тем, что их сын сам все для себя решает. Олегу с родителями повезло вообще-то.
Олегу хочется, чтобы людей больше никогда не засыпали землей заживо.
И чтобы школьные учителя не уходили в контрабандисты.
По телеку передают всякую муру про духовные скрепы, попсовые гастроли и ДТП. Родители смотрят это вполглаза — просто так, отдохнуть после работы. Олег вообще не смотрит, но вдруг что-то привлекает внимание.
Пропала девочка.
15 лет. Его ровесница. Оля Поляшова.
Олег никогда не встречал Олю Поляшову, но что-то знакомое есть и в фотографии этой девочки, и в описании одежды — джинсы-скинни, кеды, красная курточка. Только на фотографии ее волосы на макушке не слиплись от крови. И на шее нет синей полосы.
И тогда Олег вспоминает. Он сохраняет презентацию, встает и звонит в полицию.
А потом распечатывает и выходит из дому — надо же показать бабушке Циле, что получилось.
— Привет, Олька, — говорит он, пробегая мимо заброшки.
— Сволочь, — непримиримо отзывается Оля. — Вы все одинаковые. Притворяетесь друзьями, а сами только насилуете и убиваете, убиваете и насилуете!
Олег добегает до сквера. Уже вечереет, и бабушке Циле приходится напрягать глаза, чтобы прочитать его распечатки. Олег подсвечивает ей фонариком со смартфона.
— Здоровски, — замечает мальчик Люся. — Жаль, что когда мы были живы, такого не было.
— Что ты говоришь, Люся, перестань сказать, — возмущается бабушка Циля. — Ты хотел бы, шоб товарища Сталина валили памятники, и Союз больше не мог быть?
— Если бы мы выжили, — убежденно отвечает Люся, — этого бы не случилось.
Когда Олег возвращается, он останавливается возле дяди Вовы, и они вдвоем смотрят, как полицейские вытаскивают из заброшки черный пластиковый мешок. Большой. Как раз человек туда поместится.
Оля была его ровесницей.
И те, кто сделал это, тоже их ровесники. Олегу становится невыносимо неуютно от этой мысли.
— Мы с ней так и не подружились, — говорит он дяде Вове.
— На первых порах многие ерепенятся, — дядя Вова согласно кивает. Мировецкий он все-таки дядька, даром что контрабандист. И по математике помочь никогда не отказывается. А сейчас он понимает Олега по-настоящему, куда лучше, чем поняли бы его живые друзья. — Это потом уже рад любой душе, которая готова тебе открыться…
— Может, она вернется сюда, — говорит Олег.
— Если ее отпеть не догадаются — может, и вернется, — соглашается дядя Вова. — Тогда и подружитесь.

Нашла - есть такое забавное украинское слово "надыбал", то есть нашел, когда специально не искал и даже не знал, что оно такое есть - так вот, я "надыбал" древненькую группу "GhostBuddy", а у нее песню с примечательным рефреном "читать-колотить".
Кажется, это все, что нужно знать обо мне как о читателе.

Когда я впервые зачел "Асю" Тургенева, я был очень молодой. читать дальшеЧуть старше моих детей сейчас. И у меня была привычка читать ПСС от первого и до последнего тома, благо русская и частично мировая классика стояла в квартире суровыми шпалерами. По совести, у Тургенева мне больше всего понравились "Призраки". Все остальное вызывало какое-то двойственное чувство. С одной стороны, эстетический экстаз. С другой, очень жалко было всех этих тургеневских девушек, запертых в тисках тогдашнего бытия и пытающихся вырваться через любовь, всех этих крепостных, этих простодушных и хитрозадых одновременно лакеев, этих унылых "русских человеков на рандеву" - по молодости лет я верил, что их такими сделало общество.
Сейчас я стал толстошкурым циником и считаю, что таким, как ГГ "Аси", человек выбирает быть самостоятельно.
А с третьей - как же много мелочных и не очень препон люди сами себе воздвигали в те годы. Титулы, сословия, религия, происхождение... И да, какая же гадина ее отец. Потому что сделал ребенка крепостной, сломав жизнь и этой женщине, и Асе. Никто из тех, кто окружает Асю, - ее покойный отец, ее брат, ГГ - не думает о ней, о ее судьбе. Никого не волнует, что у нее нет никаких перспектив. Замуж она вряд ли сможет выйти, вернуться в деревню ей тоже уже невозможно.
Еще чудно, что Тургенев описывает ее как странную, порывистую, непонятную, а ведь она обычный, нормальный подросток.
В наше время Ася не испытывала бы и доли своих страданий. Разве что первая безответная любовь... но от этого никуда не денешься. Современная девушка, кем бы ни были ее родители, получила бы диплом, специальность и как-то да устроилась бы в жизни. И не стояла бы перед глухой стеной своей "незаконнорожденности". На этом в школьной программе не делается акцента, а надо бы. Никогда не помешает вспомнить, какую "славную старину" на самом деле мы потеряли.

...и в тот самый момент, когда мне казалось, что я вот-вот волевым решением отложу "Ересь Хоруса" и примусь, как хорошая тетенька, за библиотечную "Сестру Керри", я натыкаюсь еще на трилогию про Ловца душ от АДБ.
Не надо меня спасать.
Мне ха-ра-шо...