Что почитать: свежие записи из разных блогов

Коллекции: книги

но пшеница — это не просто пшеница.

1 марта 2020 (21:08:14) 2

— А что ты имел в виду, когда сказал, будто я что-то там понимаю? Ничегошеньки я не понимаю. Все считают меня дерьмом. Что ж, правда ваша. Я дерьмо. Зимой я ставлю капканы, летом вкалываю на молотилке, а в промежутках браконьерствую потихоньку, чтобы прокормить семью.

Ничем не горжусь и ничего не стыжусь.

older than dead, блог «мрачный чтец»

но пшеница — это не просто пшеница.

1 марта 2020 (21:00:05) 2

Подумать только, человек, которому легко дышится, озабочен главным образом тем, что скажут о его пухловатой талии клиенты, оплатившие путешествие. Забавно.

older than dead, блог «мрачный чтец»

но пшеница — это не просто пшеница.

1 марта 2020 (19:00:00) 2

Тем, кто пялится на меня в отчаянном бессилии, я, наверное, кажусь Иоанном Крестителем, чью голову на подносе принесли Ироду. Забавная мысль. Забавно, что на пороге смерти в голову даже приходят забавные мысли. Возможно, ужас замешан на юморе.

Рыбный киоск в ТЦ со сладостями, сообщество «Douluo Dalu»

Пролог. Перемещение Третьего молодого господина

29 февраля 2020 (21:05:40) 294

Исторически Сычуань [1] считалась краем изобилия. Кроме того, именно в Сычуань находился самый знаменитый и доселе непревзойденный клан Тан.

Расположение клана было покрыто мраком. Большинство людей знали только то, что он находится на горе, что имела место с пробирающим до костей названием — Адская вершина [2].

Если бросить камень с этой вершины вниз, то услышать эхо от падения можно было только через девятнадцать секунд. Таким образом, название этому месту было дано из-за невероятной высоты, а также из-за того, что оно превосходило восемнадцать уровней ада [3] на одну единицу.

Одетый в серое юноша стоял на Адской вершине, и даже пронизывающий горный ветер не мог заставить его тело задрожать. На животе его виднелся огромный знак клана Тан. Молодой человек был одним из учеников, а его серая одежда говорила о том, что принадлежал он побочной ветви клана Тан (唐— широкий, обширный).

В этом году ему исполнилось двадцать девять лет. Он был третьим по старшинству среди «побочных» учеников Тан, так как вступил туда вскоре после рождения. Поэтому другие ученики называли его Третьим молодым господином [4]. Но, конечно же, ученики главной ветви клана называли его просто Тан Сань (唐三, Тан Три).

Клан Тан с самого своего основания делился на две ветви: главную и побочную. Побочную ветвь составляли выходцы из других семей и те, кто присвоил себе имя Тан. Главная же состояла из прямых потомков клана, связанных кровью.

Тан Сань то плакал, то смеялся, но даже такое разнообразие на его лице не могло скрыть его внутреннего волнения.

На протяжении двадцати девяти лет с тех самых пор, как старейший Тан Лань (唐蓝, Тан Синий) взял его под опеку, Тан стал для него семьей, а скрытое оружие школы было всей его жизнью.

Внезапно Тан Сань резко изменился в лице, но через секунду снова расслабился. Юноша горько сказал себе: «В конце концов, то, что должно было случиться, обязательно случится».

Семнадцать белых силуэтов направлялись к вершине горы. Прямо как падающие звезды. Мастера клана, даже самым младшим из них было не меньше пятидесяти, сохраняли серьезные выражения лиц. Их белоснежные одежды говорили о том, что они выходцы из главной ветви клана. Золотые символы на груди показывали принадлежность к старейшинам Тан.

Всего было семнадцать старейшин, включая и главу клана Тан Да (唐大, Тан Большой). Прямо сейчас все они поднимались на гору. Даже Генеральная Ассамблея военного сообщества не была способна увидеть всех старейшин школы Тан в одно и то же время в одном и том же месте. Стоило знать, что старейшему среди них было уже дважды за шестьдесят [5].

Все из этих старейшин уже достигли пика своего совершенствования, поэтому они в одно мгновение достигли вершины горы.

Когда ученики побочного клана встречаются со старшими из главного, они должны вставать на колени, чтобы поприветствовать их. Однако сейчас Тан Сань даже не шевельнулся, он лишь спокойно взглянул на эти серьезные лица старейшин, что стояли перед ним. Они закрыли все пути для отступления или побега. За спиной зияла лишь пропасть, превосходившая восемнадцать уровней ада.

Положив три Лотоса ярости Будды [6], Тан Сань бросил последний неохотный взгляд на них, уголки его губ приподнялись в улыбке. В конце концов, у него получилось. Спустя двадцать лет стараний он наконец-то смог сделать предпоследнее орудие побочного клана Тан. Удовлетворение, что он получил, невозможно было описать.

Именно в этот момент Тан Сань подумал, что все было уже несущественно: нарушение правил клана, тяготы жизни и смерти. Абсолютно все. Несомненно, все закончится вместе с этими тремя цветущими Лотосами Будды перед ним. Лотос ярости Будды, самое мощное в мире скрытое оружие, было сделано его собственными руками. Ничто не могло заставить мастера чувствовать себя лучше, чем это.

— Я знаю, что не могу быть прощен за то, что пробрался в главный клан и украл тайные знания. Правила клана Тан не могут быть терпимы к таким, как я. Но Тан Сань может поклясться Небесами, что ничего из украденных им знаний не достигнет мира за пределами клана. Я говорю это, не надеясь на милость старейшин, только для того, чтобы они знали, что Тан Сань никогда не забывал своих корней. Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем.

Тан Сань был невероятно спокоен. Пожалуй, он никогда не был столь спокоен за всю свою жизнь. Глядя на обширную территорию клана Тан, чувствуя ее всей душой, Тан Сань прослезился. Сколько он себя помнил, он был учеником Тан. Можно было даже с уверенностью сказать, что он родился для служения клану. Но прямо сейчас ему необходимо было покинуть его ради дела длиною в целую жизнь.

Старейшины оставались безмолвными. Они все еще не могли поверить в то, что Лотос ярости Будды находится перед ними. Две сотни лет, целых две сотни лет понадобилось, чтобы Лотос ярости Будды был создан руками ученика побочной ветви. Что бы это могло значить? На земле этому совершенному орудию не могли противостоять даже сами люди из Тан. Это был совершенно иной уровень мастерства.

Глядя на старейшин, молча склоняющих головы, Тан Сань ярко улыбнулся.

— Все, что есть у Тан Саня, было дано кланом Тан, будь это жизнь или способности. Все это было даровано Тан. И в жизни, и в смерти Тан Сань будет принадлежать клану Тан. Я знаю, что старейшины не позволят ученику побочной ветви, который нарушил правила, покоиться в Тан. Поэтому позвольте мне умереть здесь.

Тан Сань был настолько безмятежен, что его неожиданно воодушевленный голос пробудил старейшин. Они подняли головы и увидели, как молочно-белые потоки ци исходят от юноши.

— Таинственное писание сокровища Небес. Ты выучил даже сильнейшую технику из Таинственного писания? —невольно крикнул Тан Да.

Раздался взрыв, и старейшины отступили на шаг, чтобы избежать неожиданной атаки. Она посмотрели на Тан Саня, который был полностью обнажен.

— Я пришел в эту жизнь нагим, и таковым я из нее и уйду, — ослепительно улыбнулся юноша. — Лотос Ярости Будды — последний дар для клана Тан. Кроме себя, я ничего не забрал отсюда. Тайные писания лежат под первым кирпичом в моей комнате. Теперь Тан Сань вернет все в клан.

— Ха-ха-ха-ха-ха... — расхохотался юноша, взглянув на небо. Сделал шаг назад. Именно в этот момент старейшины поняли, что никто не мог остановить его. Его тело, окутанное белым светом, бросилось прямиком с Адской вершины, растворяясь в облаках и тумане, окутывающих гору.

— Остановись! — закричал наконец-то Тан Да, но было уже поздно.

Плотные облака и туман приносили влажность, забирая солнечный свет и Тан Саня, чья жизнь была посвящена служению клану Тан и скрытому оружию.

Казалось, что время остановилось. Руки Тан Да дрожали, когда держали три Лотоса Ярости Будды, глаза его увлажнились.

— Тан Сань, ах, Тан Сань, почему ты страдал? Для того, чтобы удивить нас, это было чересчур...

— Старший брат, — второй старейшина сделал шаг вперед. — Зачем ты оплакиваешь этого отступника?

Взгляд Тан Да стал холоден в мгновение ока. Словно все его тело покрылось коркой льда, когда он посмотрел на второго старейшину.

— Кто сказал тебе, что он отступник? Разве ты видел отступника, который, получив секретные знания клана, не сбежит? Разве ты видел отступника, который умрет за свои идеалы? Разве ты видел кого-то, кто создав мощнейшее оружие, способное уничтожить старейшин, не воспользуется им, а оставит как последний подарок? Тан Сань не отступник. Он единственный столь выдающийся гений за две сотни лет.

— Но он украл знания клана... — тупо уставился второй старейшина на брата.

Тан Да его перебил.

— Если бы ты был способен сделать Лотос Ярости Будды, мне было бы все равно, что ты украл. Ты ошибался, я ошибался. Сейчас все мы упустили шанс для возрождения былой славы клана Тан. Мы просто беспомощно смотрели, как он ускользает перед нашими глазами.

Старейшины собрались вокруг. Выражения их лиц изображали озадаченность, печаль и сожаление.

— Уже поздно говорить что-либо. Передайте мои приказы: отправьте всех учеников на поиски Тан Саня. Если он выжил, я хочу видеть его. Если умер — его труп. Тан Сань повышается до ученика главной ветви. Если он жив, то будет моим единственным преемником на посту главы школы Тан.

— Да, глава, — одновременно поклонились старейшины.

Если бы Тан Сань был все еще здесь, на вершине горы, он был бы способен слышать слова Тан Да. Даже если бы он умер, он был бы благодарен. Его старания не были тратой времени. Но было уже поздно.

Адская вершина, где камню понадобилось бы девятнадцать секунд, чтобы достигнуть низа. Место, что превосходило восемнадцать уровней ада. Как оно могло позволить живому человеку вернуться из облаков и тумана? Тан Сань был мертв, покинув этот мир навсегда. Однако его другая жизнь только начала свое течение.

***

[1] (巴蜀) Сычуань — или Ба-Шу. Провинция на юге центральной части КНР.

[2] (鬼见愁) Адская вершина — буквально"Появление беспокойства призраков" или образно "место, куда призраки боятся ступить"

[3] Диюй (кит. 地獄) — царство мертвых или «ад», преисподняя в китайской мифологии. Концепция восемнадцати уровней Диюя берёт начало в эпоху правления династии Тан(VI—VIII века). Буддийский текст (問地獄經) упоминает 134 преисподних, но эти представления были упрощены и сведены для удобства в 18 уровней.

[4] Третий молодой господин (三少) — 三 (три) и 少 (молодой человек).

[5] (甲子) Дважды за шестьдесят — скорее всего, является отсылкой к системе гань-чжи, основанной на комбинации десятеричного (天干) и двенадцатеричного (地支) циклов (соответственно и ). Асимметрия двух циклов приводит к тому, что последовательность «небесных» знаков возобновляется на двух из последних «земных» знаков, таким образом генерируя новую уникальную комбинацию пар «ствол-ветвь». В итоге выходит всего шестьдесят лет.

[6] (朵佛怒唐莲) Лотос ярости Будды — «朵» — счётное слово для цветов, облаков и др.; гроздь, кисть; пук, купа. «佛» — Будда. «怒» — ярость. «唐» — Тан. «莲» — лотос. Для простоты и краткости — Лотос ярости Будды или Лотос Будды.

Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»

Ad Dracones. Глава 39. Горбун — Púpos (Пупош)

28 февраля 2020 (12:52:28) 827

Предыдущая глава

— Привет вам, люди добрые! Не стесню я вас, коли к вам присяду? А ежели и стесню, так возмещу это доброй историей. — Этими словами сопроводил своё появление в корчме ещё не старый, но уже наполовину седой приземистый мужчина с выдубленным ветрами и дождями смуглым лицом. Казалось, самые его усы так и шевелились от желания поделиться свежими слухами, которое встретило полное понимание в прочих посетителях корчмы: они тут же сдвинулись, освобождая ему место, разговоры за столом притихли: в самом деле, занятная история подчас ценнее золота.

читать дальше— Знаете, откуда я только что прибыл? Из самого Грана! — завладев вниманием соседей, начал пришлец. — А зачем ездил, спросите? Так ведь на королевский суд! И уехал оттуда несолоно хлебавши, да… Но я на господина нашего кенде не в обиде, ведь, хоть правдой и не разжился, добрая выдумка подчас дороже правды будет — а тут никакая не выдумка, самая настоящая истинная правда, но такая, что сам не увидишь — не поверишь! Но мне верьте, ведь старый Чорба [1] отродясь не врал! Эй, ты, усатый, чего ухмыляешься? — сердито бросил он соседу, чьи усы, впрочем, едва ли могли соперничать с его собственными. — Думаешь, раз в твоём свином загоне отродясь ничего не происходило, так и в столице одна скука? Так нет же, там такие дела творятся, что-о-о… А, уже любопытно? Так вот что, братцы: поставьте-ка пива старому Чорбе, и он расскажет, ох, как расскажет — как будто сами там побывали! Будете потом внукам-правнукам пересказывать, да старика Чорбу добрым словом поминать!

Долго ждать ему не пришлось: мигом нашлось сразу несколько желающих оделить рассказчика выпивкой.

— Ух, доброе пиво… — крякнул он, неторопливо отхлебнув, но почёл за нужное заметить: — Само собой, не чета тому, что пивал в столице — но там и солнце ярче светит, и птицы слаще поют, а уж каков собой королевский замок — это вам и не снилось в вашей дыре… Что, видел? — с вызовом бросил он одному из слушателей — на вид, купцу — который осмелился вставить слово. — Да врёшь, коли видел бы, глаза от изумления бы повылазили! А я что — я человек бывалый, вприщур глядел, чтоб не ослепнуть, и то голова кругом пошла от роскошества! Эй, ты, сам не знаешь, о чём говоришь, — недовольно бросил он на насмешливое замечание с угла стола, — вот не пророню больше ни словечка о королевском замке, сам будешь жалеть — своими-то подлыми глазами никогда подобного не увидишь!

Прочие заворчали на нарушителя порядка: в самом деле, а то как Чорба, получив пиво, отговорится обидой, оставив слушателей с носом! Впрочем тот, видя подобное единодушие, быстро сменил гнев на милость:

— Ну, ладно, с чего началось-то… Шурин мой, Чонка Силард [2] — подлейшей души человек! Как на духу говорю — сроду не встречал подобного негодяя! Он, вишь ли, сестру мою старшую охмурил, родителям голову задурил — они-то при жизни знай себе твердили, что, мол, достойнейший человек этот лживый Чонка — мне на него ещё и равняться! Он и ремеслом подлым занят — ростовщик он, таких богам впору молнией разить! Но, видите ли, денег у него куры не клюют, так вот ему — и лучшее место за столом, и сладкие слова, а мне — одни попрёки… И жена-то моя знай им поддакивать: был бы ты мужик с умом, так и сам смог бы обеспечить семью, а так, видите ли, зависть во мне говорит…

Видя ропот окружающих, которые сгрудились вокруг него отнюдь не для того, чтобы греть уши его семейными сплетнями, Чорба бросил в своё оправдание:

— Ладно вам, как я могу изложить про всё дело, не рассказав, с чего всё пошло? Это я-то болтун? Сам-то, небось, сроду ничего хорошего людям не рассказывал, а всё туда же — вот уж в ком точно зависть говорит! — возмутился он в ответ на едкое замечание, но всё-таки пошёл на попятный: — Ну будь по-вашему, вот вам в двух словах. Померли, стало быть, отец с матушкой — матушка-то прежде него, да и он недолго во вдовцах промыкался — и оставили по себе доброе хозяйство, чтобы поделить между мною, сестрицей да нашим младшим братцем, Пири [3]. Так этот тать возжелал себе дом оттяпать — а вам, мол, и скота со скарбом будет довольно. Скота-то там всего пара овец, коза да тощая корова — ну и ещё пяток кур в придачу, доброе, скажете, наследство? Отец, мол, при жизни обещал дом ему — и всё тут; и сестрица туда же, поддакивать — вот змея, как будто не одну грудь с ней сосали, не она меня в люльке качала! Я-то ещё ладно, да вот Пири с женой — совсем бедолаги, у них и домишко разваливается, и дочь хворая — а подлатать хижину времени нет, он и так надрывается с утра до ночи, чтобы семью прокормить. Пустил бы их к себе, да куда — и так друг другу по головам ходим, жена вовсе заест тогда. Ну, я братца за шкирку — и к старосте: а того, знать, уже этот гад Чорба изрядно подмаслил — только и знает, что руками разводить: понимаю, мол, вашу беду, да что тут поделаешь, когда на то воля покойного?

Он с таким жаром повествовал о своих обидах, что и слушатели невольно втянулись, более не пытаясь вернуть его на изначальный путь.

— Я уж думал, пойти, что ли, ему по роже дать, — разошёлся Чорба, — хоть на душе полегче станет — но приятель отговорил: мол, и делу не поможешь, и смутьяном прослывёшь. Я ему — а что делать-то? А он — ступай в Гран, на носу королевский суд, ищи там правды — не прогадаешь: либо при своём останешься, а то и прибыток выйдет! Ну вот, собрал я узел в дорогу, запряг телегу, да и покатил. А, надо сказать, не один я на этот суд спешил: поближе к Грану дорогу прям-таки запрудили телеги да возы, и не только бедняцкие, вроде моего — целые караваны попадались, какие только в сказках и встретишь! Насилу протолкался, скажу я вам!

Он прервался, сделав добрый глоток пива, и некоторое время молча качал головой, словно едва выбрался из этой толчеи. Передохнув, он продолжил:

— А уж замёрз как, и не высказать — помните, небось, что тогда к зимнему солнцестоянию мороз ударил будь здоров, дороги были звонкие, будто медь — зато никакой тебе грязи, знай себе езжай! Ну так мы и жгли по обочинам костры, ожидая, пока дорога расчистится, и зрелище было — загляденье: ожерелье костров аж до самого Грана! Да, вестимо, времени на это ушло немало, но мне торопиться-то особо некуда: зимой какая работа, кроме как дров запасти да скотину накормить — а с этим и жена с детьми управятся.

Он красноречиво кивнул на опустевшую кружку, тотчас приступив к самой увлекательной части рассказа:

— Так вот, прибыл я в столицу, а там — что твоя ярмарка, но не наша, бедняцкая, а та, какую боги на Верхних небесах устраивают: везде факелы, наряды заграничные, вино рекой льётся, за каждым поворотом — то барана жарят, то свинью, а то и целого быка… а уж какие гостинцы — купил бы чего жене, чтобы на меня не ворчала, да где денег на это взять? Оставил я телегу на постоялом дворе и двинул туда, куда добрые люди указали, да и без них бы догадался — вал над рекой весь огнями так и сверкает, а над ним — крепость, сияет, будто золото.

Он красноречиво развёл руками, чтобы показать размер и великолепие королевского замка, причём часть пива выплеснулась на стол и на соседей, но никто этого и не заметил.

— Вестимо, попасть туда нашему брату не так-то просто: все подходы забиты куда более важными шишками, они ещё и деньги суют бедному люду, чтобы пропустили. Но тут я не поддался: не нужны, мол, ваши гроши, мне к королю надо, живот и смерть от того зависят, так-то. Толклись мы там, толклись — мне так сдавалось, будто ещё дольше, чем туда добирался — и в конце концов впустили меня в ворота, расспросив моё имя, да кто мой отец, да откуда — аж гордость взяла: самим людям короля могу, глядя в глаза, сказать, что честный человек — а писец всё записывал.

С этими словами Чорба довольно прищурился, будто это была его личная заслуга — в то время как попроси его кто прочесть написанное, так наверняка не разобрал бы ни единой буквы.

— И вот провели меня в палаты, где просителей — тьма, а дворян в роскошных одеждах — и того больше, на стенах всё парча, под ногами — тканые ковры, аж неловко ступать. А на троне прямо перед нами — молодой кенде [король], и как хорош собой, скажу я вам, до чего красавец! Очи тёмные как смоль, и будто тебя насквозь видят, горят, словно звёзды в ночном небе; волосы — что твои тёмные шелка, так и струятся на плечи, и усы над алыми устами — загляденье, один их вид повергнет в страх любого врага! А жена его — ещё милее, от такой красы впору разум потерять, плывёт вкруг него, наливая супругу вино в золотую чашу, будто сама Рассветная Матушка подле супруга, и от звона её украшений впору с душой расстаться. Это ж я не говорю о том, сколько там было прочих важных персон — и за всю жизнь не пересказать; пока я на них глазел, то почти и не слушал, о чём другие просители говорили — знаю только, что каждое суждение кенде было мудрым и справедливым: даже если присуждал он не в пользу просителя, все уходили от него довольные, будто снизошёл на них небесный свет.

Его слушатели умилённо ловили каждое слово, хотя посетители в корчме собрались самые разные — далеко не все из них знали, который государь нынче правит и где он вообще обретается.

— За мною немало людей топталось, — вдохновенно продолжал Чорба, — и наш брат, и табунщики, и купцы — дворян-то, вестимо, отдельно принимают, дабы не приходилось им тереться со всякой голытьбой — и склави попадались, и ромеи, всяких хватало, пока с каждым перекинешься словом, оно и ждать не скучно. Ну а прямо за мной такой уж жалкий дед стоял, что дальше некуда — сам тощий, горбатый, что твоё корыто — носом в землю смотрит, на ногах еле держится — если б не посох его, так и упал бы, вестимо; одно слово — бедолага. Не выдержал я и говорю: «Яй [4], дедушка — что ж вы детей али внуков за себя не послали просить — виданное ли дело заставлять старого человека так мучиться! Вы ж, небось, ещё и пешком сюда добирались — вон как утомились дорогой!» Он и отвечает: «Спасибо за заботу, добрый человек, да нет у меня пока внуков — и детей-то не завёл». Глянул на меня — а ведь и впрямь, совсем не старый он — младше моего старшего сына будет — да так его хворь скрутила, что не позавидуешь. У меня прямо сердце сжалось, я возьми и да скажи: «Ступай-ка вперёд меня, сынок — у меня дело-то непростое, чтоб тебе не ждать, пока с ним разберутся». А тот мне: «Спасибо, добрый человек, пусть тебе воздастся за твою милость. Как тебя звать-то, да откуда ты?» Я и ответил, а также что у меня за дело — покуда сказывал, тут мой черёд и подошёл, я ему: «Иштен с тобой!» Он кивнул и похромал вперёд — я уж боялся, что не дойдёт до того места, где надобно излагать свою просьбу, ан нет — доковылял. Встал он, опираясь на посох, разогнулся малость, так что хоть на человека стал похож, а не на засохшую корягу, и молвит:

— Светлейший кенде, пришёл я с обидой на моего родича, что владения мои отнял, а самого меня в застенок запер — потому-то я таким и стал, хоть лет мне совсем немного.

Я так и оторопел, все вокруг принялись переговариваться, так что шум поднялся порядочный, а стражникам недосуг было нас унимать — они во все глаза смотрели на господ, ведь те тоже пришли в немалое изумление. Сидящий по правую руку короля корха [судья] склонился, что-то сказал ему на ухо, сверившись со свитком — видать, имя просителя. Мелек [наместник] же по левую руку от короля так и впился в горбуна взором, будто сокол в суслика — я уж боялся, прогонят сейчас моего парня за то, что чушь городит, однако кенде, нахмурясь, велел:

— Назови своё имя, добрый человек, а также имя родича, что тебя обидел, и где те владения, что у тебя отняли.

— Моё имя — Леле, сын ишпана Дёзё, — ответил тот, и голос его зазвучал совсем иначе — в нём появилась горделивость и даже молодцеватость. Ну тут-то мы все рты и поразевали — помните ли, кто таков этот Леле? Да что ж вы, совсем тёмные, что такого не знаете? Ну уж отца-то его, ишпана Дёзё, должны ведь помнить? Да-а, витязь был всем на зависть — гроза врагам, благословение друзьям… Помню, как он с прежним кенде хаживал и в Бизант, и в Ромею, во Франконию и в Иберию — до самого края света, и с какой богатой добычей возвращался… Славный был воин, да вот за бранными подвигами, знать, не особенно жаловал брачное ложе: остался у него один-единственный малый сынок, которого и нарекли Леле, да молодая жена — вспомнили теперь? Ну а теперь слушайте, что будет дальше — молвит он:

— А родичи, нанёсшие мне обиду, зовутся мелек Онд и племянник его, ишпан Коппань.

Теперь-то я понял, с чего мелек так на просителя вылупился, будто съесть живьём желает: чуял он, что будет, скажу я вам, однако же, когда кенде потребовал:

— Мелек Онд, дай честный ответ: правда ли то, о чём говорит этот человек? — тот ответил:

— Ведать не ведаю, светлейший кенде, да и впервые его вижу.

Врал он, скажу я вам, в глаза своему господину: уж я-то видел, как он на него глядел, на незнакомца так не смотрят, помяните моё слово! Однако же просителя это не смутило:

— Это правда, что за проведённые в заточении семь лет я сильно переменился — однако же своего родственника я узнаю.

Кенде глянул на мелека смурным таким взглядом — видать, тоже заподозрил неладное, и спрашивает горбуна:

— А второго своего родича узнаёшь?

— Как не узнать, — как ни в чём не бывало говорит тот, — хоть в последний раз, как мы с ним встречались, мы оба были отроками, я узнаю корху Кешё.

— А ты, Кешё? — повернулся к нему кенде.

Тогда судья поднялся с места, подошёл к просителю вплотную, долго его разглядывал, но потом всё одно покачал головой — я уж думал, скажет, мол, тоже понятия не имею, кто такой, но он молвил:

— Не могу сказать, светлейший кенде: вроде, и видится мне сходство с племянником, да боюсь ошибиться — с тех пор, как его видал, он из ребёнка должен был превратиться в юношу, тут немудрено обознаться. — После этого он обратился к наместнику: — Мелек Онд, ежели вы утверждаете, что этот человек вам чужой, поведайте тогда, где же ваш племянник?

— Мой племянник живёт в крепости Ших, — отозвался тот. — Он слаб здоровьем, а потому не может явиться, о чём свидетельствовал королевский лекарь — и в любое время может убедиться иной посланец кенде, если будет в том надобность. А самозванца, — простёр он к нему руку, — надлежит немедленно казнить, дабы другим было неповадно!

Надо сказать, всё это время проситель держался так, что позавидуешь — он и не дрогнул, хотя я бы на его месте, обвиняемый в таком преступлении да пред лицом кенде, со страху бы помер.

Корха вновь поднялся с места:

— В таком случае, прошу светлейшего князя дозволить мне немедленно проведать моего племянника, и найду ли я его в недуге или здравии — главное, чтобы живым!

Само собой, мелек вмешался — видно ведь, что рыльце в пушку:

— Разве возможно, чтобы до окончания королевского суда корха покинул столицу? Боюсь, что моё предостережение о том, что для судьи господин Кешё слишком юн годами, не лишено оснований…

Но тут кенде поднял руку, давая понять, что готов изречь своё суждение: излишне говорить, что все тут же затаили дыхание — и дворяне, и простонародье.

— Какие доказательства ты можешь представить, добрый человек?

— Только моё слово да веру в справедливость, — ответил тот, вскинув голову, и я готов поручиться, в то мгновение свет исходил от его чела, — коли ближайшая родня, что у меня осталась, меня не признаёт.

— Раз ты ничем не можешь подтвердить свои слова, — заключил тогда кенде, — то тебя надлежит взять под стражу до того, как мы убедимся в том, поведал ли ты правду или ложь. Корхе ни к чему ехать в замок Ших: зимой горы не пересечь, придётся подождать до весны — тогда истина скажет сама за себя. — И с этими словами кенде поднялся, провозгласив: — Королевский суд окончен!

Как окончен — спросите вы? А как же я и прочие просители? А вот так — разве станешь противиться воле кенде — пришлось плестись обратно несолоно хлебавши — всего и утешения, что разжился, чем угостить вас заместо кружки пива, — развёл руками Чорба. — А всё же провёл меня тот молодой господин, ох и провёл… Сижу тут с вами, боюсь домой возвращаться: съест меня моя старуха поедом, что зря мотался, денег столько спустил…

Примечания:

[1] Чорба — Csorba — в пер. с венг. «щербина», это прозвище, имя героя неизвестно.

[2] Чонка — Csonka — в пер. с венг. «калека», это прозвище, которое у венгров ставится впереди имени, как и фамилия; Силард — Szilárd — в пер. с венг. «прочный, крепкий, постоянный».

[3] Пири — Piri — сокр. от Piros — в пер. с венг. «красный», образно «красивый». Сейчас Пири – женское имя, но мы предположили, что могло быть и мужским :-)

[4] Яй — Jaj — венгерское эмоциональное восклицание.

Мы очень хотели назвать эту главу «Мне только спросить»))

Следующая глава

#Ad Dracones

older than dead, блог «мрачный чтец»

* * *

27 февраля 2020 (23:15:42) 6

завелась на лайвлибе и прям чую, что это было совершенно бесполезно...

Kentigerna, блог «книгофрения»

* * *

27 февраля 2020 (09:42:56) 297

Перечитывать в очередной раз МЖ - бескровное самоистязание, но должна сказать, что понимать ее на пятый раз стала лучше, чем на второй, третий и уж тем более первый. Такие дела.

Хочется чего-то настолько же сильного, но идей вообще нет.

older than dead, блог «мрачный чтец»

но пшеница — это не просто пшеница.

24 февраля 2020 (00:11:38) 12

А чому б и нет.

под спойлером видосhttps://youtu.be/sioBJriSRT0

older than dead, блог «мрачный чтец»

но пшеница — это не просто пшеница.

19 февраля 2020 (23:38:28) 7

Короче, пока я не добрела до создания группы вк, хламить сюда продолжу.

Моя новая дрель в жопе, поприветствуем Гарри Гаррисона и его килограммовую крысу из нержавеющей стали.

Klavo, блог «Писульки»

Чёрная вдова

18 февраля 2020 (09:56:38) 100

Глава 1

00:03 9 марта 1969 год, Рим Италия

Здравствуй дорогой дневник! Так же принято обращаться к бумажному другу? От множества мыслей у меня, кажется, сейчас взорвется голова. О сне даже речи не идёт, а пить зелья я не буду. Мне нужно многое не забыть и все хорошенько обдумать. Поэтому я решила заняться мемуарами и записать страшную сказку моей жизни.

Я Забилле. Мне 8 лет. Вообще меня зовут Изабель Инанна Забини, но я предпочитаю Забилле. Я стрега. У меня даже есть официальная бумага, подписанная Бефаной ковена и завизированная в международной конфедерацией магов. Донна Тамала вчера мне ее отдала и порекомендовала в рамку вставить, но это позже. Это свидетельство должно гарантировать мне отсутствия преследования за «запрещённые практики колдовства». Странное желание некоторых официальных лиц видеть меня на территории страны, где стрегерия запрещена законом. Плохо, что меня уже втянули во всю эту грязь. Но обо всем по порядку.

Началась эта история давно, ещё до моего рождения. Как-нибудь позже напишу и об этом, а то увлекусь и забуду о главном, о том, что имеет ко мне непосредственное отношение.

27 февраля умер мой пра-пра-дедушка дон Базиль Забини. Мой любимый дед. Мой самый лучший друг, соучастник по всяким приключениям, учитель...

2 марта были похороны. В Кафедральном соборе Палермо собралось множество народа. Дед родился в 1815 году и за свою жизнь обзавёлся множеством друзей, знакомых, врагов, учеников, коллег. Кого только не было. Ковен и сочувствующие полным составом со всеми племянниками и младшими братьями. Был премьер-министр и бывший премьер-министр Италии с семьей, министры магии Италии и Франции и лавочники - и из магической лавки в неаполитанской декумане, и молочник с семьей из Чефалу. Зельевары, политики, благородные доны, университетские профессора из обоих миров. Но магический и обычный мир, в тот момент, переплелся весьма гармонично. Дамы ковена прекрасно все организовали. Поместились все. В церкви я была все время рядом с донной Тамалой, под присмотром Азата и его бойцов. Когда служба закончилась и мы вышли из церкви, к нам подходило множество народа.

И среди бесконечного потока соболезнующих, подошёл мой дед по матери Луи-Филипп Лепаж. Я с ним была знакома, но отношения не особо поддерживали. Знала только, что он последние пару лет работал в Британии. Мы даже встречались в прошлом году на одном из квиддичных матчей, где-то под Лондоном. Так что ни я, ни охрана ничего не заподозрили. Месье Лепаж говорил какие-то традиционные слова. Потом суетясь начал искать что-то по карманам, сказав, что обещал отдать это мне после смерти деда. Мы отошли на пару шагов в сторону, он наконец достал какой-то медальон на цепочке, взял меня за руку и произнёс «Фаунд!»

Из портального перемещения нас выкинуло в какой-то круглой комнате. Судя по бойнице окон, в замке. Было светло от солнечного света и очень пыльно. Мои ботинки тут же покрылись пылью. На постаменте стояла огромная книга, рядом стол со свитками и у двери огромные шкафы, уходящие к высокому потолку. Я выдернув свою руку из руки Лепажа, отошла от него и спросила «Зачем и куда он меня притащил?» Этот псих забормотал что-то о том, что мне здесь помогут и я потом пойму его правоту. Я отошла к окну. Дернула свой портал в пансион, родовой портал в наш дом в Чефалу. Тишина, порталы не работали. А на попытку воспользоваться окружающей магией, я почувствовала огромное, древнее, поразительное, магическое существо. Замок был живым и моя попытка явно его заинтересовала. Так что в отсутствие хозяев поостережёмся с колдовством. Я была во многих магических домах, но такое я чувствую впервые. На мой вопрос Лепажу, «зачем я здесь?», он забормотал «Прости меня, Клемантин!», и тут открылась дверь. В комнату вошёл высокий старик в красной мантии и в колпаке. Лицо его я особо не запомнила, все внимание привлек к себе колпак и мантия, расшитые золотом. Наверно на это и был расчёт. Из под мантии в пол, торчали загнутые носы красных морджари, так же расшитых чем-то замысловатым. Дед был очень стар на вид, по сравнению с ним мой покойный дед выглядел солидным мужчиной средних лет, но вот ощущался этот старик не на столь древний возраст. Он явно ещё не разменял столетие. Тогда почему так выглядит? Проклятия или откаты? Полностью седые волосы на голове и длинная, седая борода, оплетенная золотой лентой с красными колокольчиками. Колпак был вышит фениксами, которые шевелили головами и крыльями. Вид до того был вызывающе сказочный, что захотелось убежать без оглядки. Старик закрыл за собой дверь и создав себе кресло уселся в него. Нам он сесть не предложил. Лепаж залепетал что-то на английском. Я английский знаю только на уровне привет/пока/спасибо, в поездках я всегда пользовалась артефактом-переводчиком. Конечно, классически образованная леди должна знать один из основных международных языков, но пока мне хватало знаний итальянского, французского, немецкого и испанского, не говоря уже о каталонском и галисийском. Латынь и греческий я только начала учить, могу читать на фарси, идише и иврите. А понимаю и того больше: все балканские языки, немного русский и турецкий. Говорливое многоязычие окружает меня с самого детства. Но вот английский как-то прошёл мимо. Так что смысл беседы от меня ускользал, но я все равно все внимательно слушала, для последующего просмотра моих воспоминаний теми, кто знает английский. Старик обратился ко мне и я ответила ему на французском. Собственно с Лепажем мы только на этом языке и общались. Санта-Клаус тоже знал, так что дальше я включилась в разговор и начала задавать вопросы. Тут он вспомнил о правилах гостеприимства и палочкой создал нам кресла (красный бархат и золото) и столик с какой-то оранжевой жидкостью в кувшине, парой стаканов с ней же и стопкой печений в тарелке. Судя по виду овсяные. Я вежливо отказалась. А Лепаж трясущимися руками схватил стакан и выпил залпом. Старик игнорируя мои вопросы начал вещать, что дедушка (ха-ха-ха) Лепаж очень переживает за мое будущее и попросил его помочь. Так как из родных у меня только месье Лепаж остался, то только рядом с ним, я смогу пережить потерю. Он ведь моя кровь, отец моей мамы. На мой вопрос: «как быть с законным опекуном и завещанием деда?» мне рассказали об опасности чёрной магии. Этот идиот мало того что смешал в своей голове вызовы демонов и кровные обряды, так ещё и уверен, что магию можно выбирать, что он что-то решает. Ну-ну. Я молча хлопала глазами, от такой точки зрения. Сначала сумасшедший лягушатник, потом это чудо. А с сумашедшими нужно аккуратно - кивать и соглашаться. И аккуратно задавать вопросы. Но на мой вопрос: «как мне попасть домой?» Старик решил мне представится «директором школы чародейства и волшебства Дамблдором». И что мы в том самом легендарном замке Хогвартс. Дальше последовал экскурс в историю, который плавно вывел к тому, что для спасения моей души, и ради моего будущего, месье Лепаж сейчас подпишет один документ, а мне надо будет капнуть кровью на него. Я отказалась. Я заявила им, что кроме месье Лепажа, есть ещё сеньор Катанези - адвокат семьи Забини, который сначала изучит этот документ, и без него, пусть думать забудут, что я что-то заверю кровью. И для большего понимания моей мысли, я запретила использовать мою кровь без моего согласия и магия закрепила мой запрет. Старик такого поворота событий явно не ожидал. Но меня они разозлили. Я объяснила, что именно донна Борха вырастила меня и сейчас хоронит моего деда. А мне даже попрощаться с ним не дали.

Ну вот опять реву. За это я ненавижу и никогда не прощу этого сраного Дамблдора.

Поняв, что добровольно я не дамся, этот старый кусок говна рявкнул на Лепажа, и этот выкидыш лягушки подписал свиток не читая и закрепил подпись магией. Ему же хуже, Великая ему судья. И тут я действительно испугалась и от страха запела. Мне с детства нравится творить магию голосом. Ещё совсем маленькой, не умея говорить толком, я напевала мелодии. От горя, боли или радости мне всегда хотелось петь. Я не всегда горланила песни громко, а просто постоянно что-то напевала. А вот мотив, звук и сила голоса и были тем самым «чёрным колдовством, разрушающим душу». Магия выплёскивалась в окружающее пространство с моим голосом, а мелодия собственно и творила чары, чаще всего безопасные, а иногда не очень. Особенно когда я уехала в пансион. Чтобы в тоске по дому, я не разнесла все вокруг, мне выдали ограничивающий магию обруч. На ночь и во время полнолуний я его, конечно, снимаю, но разрушительных или опасных чар он не даёт создать. И сегодня он был на мне. Сдернув его с волос, я добавила магии в голос. Я оплакивала деда, искала донну Тамалу, просила Великую защитить и спасти меня. Вокруг меня начал закручиваться вихрь, возник светящийся кокон, который отрезал меня от мужчин и магия потекла в окружающее пространство, сметая все на своём пути. Замок, как довольный кот, ластился к ней, впитывая ее стенами, потолком и не давая тем самым их разрушить. Дамблдор безостановочно пытался меня заколдовать, потом подпрыгнул, достал из шкафа какое-то стекло на подставке и взмахом палочки снял с себя защитные чары, приставил ее к прибору. Тот засветился и стал втягивать в себя мою магию, вихрь которой ринулся к старику. Леманж уже лежал в отключке. Я запела повыше и погромче, желая уничтожить это говно, со всеми его приборами. Линза засветилась бирюзовым и взорвалась. Но ушлый Дамблдор вызвал феникса и перед тем как исчезнуть, поднял контракт и луч моей магии впитался в лист, который вспыхнув, стал золотым и скатавшись в рулончик упал на пол. А книга на постаменте засветилась и перо резво начало что-то записывать. Магия замка ласково отпружинила мою разлитую силу обратно в меня. Тут сознание меня покинуло и я провалилась в темноту.

Во сне я качалась на наших двойных качелях над морем, с дедом Базилем. Он говорил, что гордится мной и я все сделала правильно. Сожалел, что так рано оставил меня и обещал приходить ко мне во сне ещё пару лет. При этом ненавязчиво объяснил, что мне придётся принять род и все более подробные инструкции мне дадут донна Тамала и сеньор Катанези. А ещё он рассказал о моем появлении на этот свет.

Мать моя была мертва уже добрых пять минут, когда начались роды. Повезло, что моих родителей быстро нашли. Они ехали ночью на машине в горах, так как беременной маме запретили любые магические перемещения, даже на коврах и мётлах. Роковая встреча произошла на опасном участке дороги 13 августа 1960 года. Пьяный, за рулем встречной машины резко вырулил на них и, избегая столкновения, их водитель вильнул в сторону и они пробив ограждение, улетели в пропасть. Отец был под сонным зельем и даже не проснулся перед смертью. Мама тоже погибла практически сразу. Водитель был жив, но тоже скончался позднее в госпитале. Это было накануне финала квиддичного чемпионата мира, в который вышла команда отца, в горах где-то в Болгарии. Народу на финал ехало много, аварию видели маги из грузовика, что ехал следом. Вызвали спасателей и докторов. Кто-то узнал отца и патронус отправили организаторам. И тут я решила появится на свет. Дед говорил, что стирать память об этом пришлось всем, даже маги в ужасе крестились и разбегались от такого зрелища. Из изломанного, мёртвого тела настойчиво вылезает абсолютно живой, здоровый и горластый ребёнок. Но по другому и быть не могло, женщины в роду Забини рождались редко и появление каждой оплачивалось подобной ценой. Из-за смерти дочери Клемантины, дед Лепаж меня и не любит. Он когда увидел тело моей матери в морге, подумал, что ее принесли в жертву и она умерла в пытках. Он не поверил, что маг может погибнуть в обычной аварии. И решил, что это ковен ее убил. Смерть моего отца видимо, тоже входила в план жертвоприношения. И плевать, что он член рода и любимый внук любимого человека Бефаны ковена. О, Великая! Ты восхитительно жестока!

Но главный сюрприз меня ждал на следующий день. Я проснулась в незнакомой комнате. То, что это не госпиталь было понятно сразу. Добротная дорогая мебель, мягкость и легкая искра на постельном белье (значит использовали волос единорогов при изготовлении ткани, а не стирали с зельем), я в богатом доме. Я села на кровати, осматриваясь. С меня сняли платье, обувь и чулки. Все амулеты и браслеты на мне, хотя их просто не снять. Моя одежда обнаружилась на стуле у стены. А обруч и свиток золотого цвета лежал на тумбочке возле кровати. Я огляделась: большая комната с тремя дверьми. Кровать с балдахином стоит в алькове, рядом тумбочка и столик с графином воды и стаканом, напротив большой камин. В эркере два кресла, софа и огромные окна в пол, в обрамлении длинных, темных, плотных штор. Видно стволы деревьев, значит максимум второй этаж. Дверь в комнату открылась и вошла женщина. Полноватая блондинка (О, Великая!), в длинной, розовой мантии. В принципе, наряд был даже красив: расшитая шнуром в цвет и состоящая из нескольких, хитро скроенных слоев мантия, но я такие только на картинах видела. И изредка на римском книжном рынке рядом с площадью Боргезе. Дед говорил, что в любой точке планеты по мантиям можно узнать подданых ее Величества. Значит я в Британии. Женщина поздоровалась по-французски. Спросила, как я себя чувствую. В ответ я начала задавать вопросы. Она представилась мадам Розье, племянницей Лепажа. И мне она тоже получается дальняя родственница. С ее слов, нас нашли в Хогсмите (это деревня рядом с Хогвартсом). Бармен в трактире рассказал, что дед Лепаж снял номер ещё вчера, переночевал и с утра ушёл. Вернулся с девочкой в траурной вуали; заказал обед в отдельный кабинет; официант принёс - а в кабинете я в отключке и труп дедули Лепаж. Вызвали авроров (это местные карабинеры), те установили личность и через гоблинов сообщили семье Розье. Меня из местного госпиталя забрали к ним домой, так как я просто спала. Безо всяких зелий я проспала больше суток, проснулась я в полдень 4 марта. Мадам Розье предложила воспользоваться… продолжение следует…

Страницы: ← предыдущая 1 … 23 24 25 26 27 … 100 следующая →

Материалы сайта предназначены для лиц старше 16 лет (16+)