Что почитать: свежие записи из разных блогов
Категория: творчество
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.8 Мемуары тэнши: Поединок
Мир сновидений живёт по принципу свободных отношений: здесь не принято иметь привязанности, потому что они ограничивают личную силу и свободу принятия решений, а это два основополагающих момента в магической практике любого существа — и смертного, и бессмертного. Примерно так объяснял мне в своё время время Мидзу-но ками отсутствие ревности и собственнических чувств между ками и служащими им тэнши. Вроде как все нужны всем, и в то же время никто никому не нужен в прямом смысле слова, и если ты испытываешь ревность или обиду, то твой путь неверен, только и всего. Кажется, что принять такую концепцию сложно, но на практике всё получается достаточно непринуждённо. Поэтому то, что случилось между мной и Кадзэ-но ками, не оборачивалось никакими проблемами ни для меня, ни для него, и никто из нас не планировал превращать наше взаимное постижение во вселенскую тайну. Вот только он сказал тогда: "Ты мне нужна", и эти слова озадачили меня больше, чем все превратности собственного Пути.
(читать дальше)Понять Кадзэ-но ками было непросто, а сам он, естественно, ничего объяснять не стал, впрочем, тут я не особо и настаивала. Его мысли и чувства всё ещё оставались некой запретной зоной, куда я вовсе не стремилась попасть, подспудно боясь нарушить очень хрупкую и деликатную нежность, начавшую было зарождаться между нами. Я наконец-то позволила себе поверить в казалось бы невероятный факт: Кадзэ-но ками не просто заинтересовался моим существованием — он явно покровительствует мне. И это было особенно приятно потому, что уж кто-кто, а я-то знала, что не мои красивые глазки и неуёмное любопытство тому причиной. Было, значит, что-то такое, выделяющее меня из всех остальных тэнши, и это что-то явно очень по душе суровому ками, не признающему учительства. Он беспрестанно твердил о том, что свой путь я всегда выбираю сама, но при этом готов был лечь поперёк дороги, если считал, что выбранное мною направление неверно. Поняв это однажды, я больше не могла трепетать перед его непостижимой божественностью, но та невыразимая благодарность, которая вдруг обожгла сердце, наполнила смыслом доселе бессмысленное моё пребывание в мире снов. Казалось бы, всё проще некуда: попроси я служение для себя у Кадзэ-но ками, и я получила бы его тотчас же, потому что постижение бога всегда останется самым коротким путём к обретению могущества, и он не откажет мне в собственном выборе, как не смог отказаться от моего намерения служить ему в тот день, когда Мидзу-но ками вырезал из моей спины крылья. Но я не могла просить служение у Кадзэ-но ками. Как бы горько мне ни было от этой мысли, но служить богу, открывшемуся навстречу моей бестолковости, я не могла, поскольку сияющий образ Мидзу-но ками тогда ещё безраздельно владел моим сердцем...
Пока что мы обходились малым, и это, казалось, вполне устраивало обоих. У нас были пошлейшие романтические свидания в парках, с традиционным мороженым, кино и долгими бесцельными прогулками за руку, как ходят обычно влюблённые подростки самого нежного возраста. Кадзэ-но ками курил, раздражённо плевался и на чём свет ругал всё бабье племя с его романтическими бреднями. "Тебе это нравится?" — бурчал он поминутно, и я, скромно потупив глазки, отвечала тихо: "Да, именно так мне и нравится!", хотя мы оба были в курсе, что подобные свидания бесят меня едва ли не больше, чем его. Но это была восхитительная игра, вносившая своеобразную остроту и одновременно стабильность в наши странные отношения. Обычно, вдоволь нагулявшись, мы шли ужинать в какое-нибудь непритязательное кафе с национальной кухней, и неизменно заканчивали вечер неподалёку в первом попавшемся лав-отеле, как самые заурядные любовники, выбирающиеся на свидания украдкой от своих "вторых половин". И в этой обыденной заурядности на самом деле тоже скрывалось наше обоюдное стремление к стабильности, которая хотя бы на миг заставляла нас забывать об окружающей тающей иллюзорности мира сновидений.
Несмотря на то, что мы виделись регулярно, ближе и понятнее друг другу никак не становились. Мы и так разговаривали очень мало, а такие темы, как личные чувства, чужое прошлое и совместное будущее вообще сразу же попали под негласный запрет. Обсуждая какой-нибудь фильм, мы делились впечатлениями короткими и ничего не значащими фразами, словно стесняясь собственных эмоций, которые могли нечаянно вырваться наружу. Пожалуй, единственное место, где Кадзэ-но ками снова становился жёстким и едко-ироничным, то есть таким, к какому я уже успела прикипеть всей душой, был наш загородный храм.
Первосвященники, как, собственно, и все остальные, были в курсе наших отношений и периодически донимали ками разными едкими намёками и многозначительными шуточками, от которых он почему-то сильно смущался, краснел, пытался отшучиваться в ответ, но чаще всего просто беззлобно ругался. Мидзу-но ками появлялся изредка и, как правило, совершенно неожиданно, одаривал всех присутствующих широчайшей улыбкой, махал нам издалека рукой, и так же неожиданно исчезал, словно растворялся, прихватив с собой Хикари-но тэнши, ставшего теперь, после посвящения, Хикари-но ками. Чем они занимались и куда ходили вместе, я, понятное дело, даже не пыталась узнать. Моё сердечко трепетало при виде сияющего ками, ужасно хотелось побыть с ним хоть немного, но кроме ласковой, но какой-то отстранённой улыбки мне больше ничего не перепадало.
А следующим вечером, глядя в полутьме очередного отельного номера в бездонные глаза Кадзэ-но ками, я чувствовала, как спрятанная в них горечь постепенно начинает проникать в меня, заполняя собой душевные полости, которых, по идее, вовсе не должно было быть, но словно бы что-то неощутимо болело-болело и окончательно выболело, а я так и не поняла, что это было. И мне просто хотелось прижаться к тёплому мужскому телу, лежащему рядом в мокрых скомканных простынях, и целовать его плечо, к которому прилипла прядка длинных волос, но я боялась даже лишний раз прикоснуться к нему, потому что вдруг ловила себя на мысли, что то, чем я сейчас занимаюсь — это тупиковый путь, и я делаю всё неправильно, причиняя неудобства не только себе, но и всем окружающим, бездарно теряя с каждым днём силу, на накопление которой были потрачены годы. Но заставить себя остановиться я тоже не могла, потому что уже тогда поняла — Кадзэ-но ками никогда не примет это легко, как следовало бы поступить, согласно принципу свободных отношений. Почему-то я оказалась нужна ему. Именно я и именно ему, и чей Путь оказался изначально неверным, теперь уже не имело значения.
Вот так вот однажды, собирая последние крохи мужества, я всё-таки обняла его, скользя губами по влажному плечу. Его кожа была чуть прохладной и гладкой, и источала слабый, но такой знакомый и уже ставший родным морской аромат высушенных на ветру нори. Не удержавшись, я быстро прижалась к ней кончиком языка, и потом несколько мгновений млела от удовольствия, ощущая, как солоноватый вкус его тела постепенно тает у меня во рту. Кадзэ-но ками нашёл в темноте губами моё ухо, его волосы упали мне на лицо, щекотали шею. Я почувствовала, как он мелко-мелко дрожит в моих объятьях. А дальше.... Он что-то очень быстро прошептал... Что?! Нет, я должно быть ослышалась? Нет-нет, этого просто не может быть! Я снова летела, как раненная птица в кромешную тьму бесконечной снежной пропасти, ломая себе крылья пониманием ложности своего пути. Кадзэ-но ками, который так не хотел, чтобы я совалась в Бездну, только что, кажется, сбросил туда нас обоих... Что он сказал мне? Да не может же этого быть! Он сказал, что лю...?
Что бы сделала на моём месте любая нормальная женщина? О, наверное, она бы нашла способ услышать брошенное вскользь признание столько раз, чтобы ни у неё самой, ни у её мужчины не осталось никаких сомнений в том, что оно было произнесено. Но я с рождения убога, и Кадзэ-но ками вполне справедливо считал меня дурой. Я просто сделала вид, что ничего не произошло. Но, думаю, он понял, что я прекрасно всё слышала: ведь наверняка почувствовал, как широко-широко распахнулись мои глаза под его волосами, пресеклось дыхание и запылали щёки. Но мне нечем было ответить на его чувства, поэтому я скорее откусила бы себе язык, чем произнесла в тот момент хоть слово.
Дальнейшее притворство стоило огромных волевых усилий нам обоим. Ками так мастерски подыгрывал мне, делая вид, что никогда и не думал даже ни о чём таком, что спустя некоторое время я уже почти не сомневалась, что просто-напросто насочиняла себе в очередной раз всяких глупостей. В его отношении ко мне ничего не изменилось ни на йоту: он по-прежнему ворчал из-за любого пустяка или, если был особенно не в духе, молча курил, отвернувшись. Но как бы старательно не закрывали мы с Кадзэ-но ками глаза на искривление наших Путей, прямее от этого они не становились. Мои душевные силы таяли с каждым днём; думаю, что ему тоже было очень непросто…
***
...Однажды мы странно встретились на дорожке храмового сада. Ещё издалека я почувствовала характерный запашок и заметила, что ками как-то подозрительно покачивается. О том, что он время от времени напивается, я была наслышана, в том числе и от него самого, но до сих никогда не видела Кадзэ-но ками пьяным (если, конечно, не считать того раза, когда он спал рядом со мной после ликёрных возлияний у Хикари-но ками), а уж настолько пьяным... Было ясно, что сегодняшнее романтическое свидание отменяется без вариантов.
— Угу, перебрал... — пробурчал он недовольно в ответ на мой невысказанный вопрос. — И, кстати, меня тошнит. Так что, если не хочешь, чтобы я забрызгал тебя, отойди подальше.
Выглядел он и в самом деле неважно — вспотевший, бледный, трясущийся. Я послушно отошла, соображая, насколько вежливо с моей стороны было бы отвернуться, чтобы не смущать бедолагу, уже начавшего, к слову сказать, с громкими проклятиями знакомить зелёную травку на газоне со своим обедом. Когда он чуть отдышался, мне под ноги шлёпнулась пустая пластиковая бутылочка.
— Водичка, зараза, кончилась... — пропыхтел ками, отползая в тень, и прижимаясь лопаткам к замшелому валуну. — Будь другом, набери ещё, а?
Ручеёк был всего в двух шагах, и я вернулась раньше, чем он успел прикурить. Платка у меня не оказалось, так что я просто напоила дрожащего страдальца, а затем намочила руку и протёрла ему лицо.
— Как же ты так? Ведь не маленький уже, должен чувствовать, когда хватит, — непроизвольно посетовала я. Опыта обращения с пьяными у меня не было практически никакого, а его бледная физиономия, тёмные круги под глазами и всё усиливающийся озноб по-настоящему пугали. Нужно было срочно что-нибудь сделать, а то чего доброго станет хуже. Целительство не всегда получалось у меня хорошо, но сейчас ничего лучше в голову не приходило, и я глубоко вдохнула, собираясь с силами, закрыла глаза и положила руку на трясущуюся грудь Кадзэ-но ками.
— Совсем сдурела! — рявкнул он, больно шлёпнув меня по пальцам. — Пьяные ками — как чёрные дыры, тут и без души остаться недолго. Тем более с твоим талантом наживать себе неприятности.
— Поняла, — кивнула я, потирая горевшие пальцы. — А ты сам себе ничем не можешь помочь? Не могу спокойно смотреть, когда тебе так плохо... Может, сходить поискать кого-нибудь?
— Не собираюсь я тратить силы на такую ерунду. Само пройдёт, — он снова попытался прикурить, но колёсико зажигалки прокручивалось в дрожащий пальцах, и ками, выругавшись, сунул упрямую зажигалку мне в руку, молчаливо требуя помощи. Затягиваясь, потерял равновесие и чуть не завалился на бок.
— Оставь и не бери в голову, — промычал он, не выпуская изо рта сигарету, пытаясь при этом стряхнуть пепел кончиком ногтя и обжигая пальцы. — Если бы мы, совершенные боги, не позволяли себе такую роскошь, как простые человеческие слабости, то давно уже все передохли бы нафиг от собственного совершенства, детка. Пошли в храм. Я спать хочу.
До храма было не более трёхсот шагов, но мы преодолевали их мучительно долго и почти что героически. Кадзэ-но ками штормило из стороны в сторону,однако, хотя мне пришлось большую часть пути буквально тащить его на себе, голова у "совершенного бога" была ясна, как никогда, а рот не закрывался ни на минуту. Я уже успела прослушать напыщенную тираду про прекрасные человеческие слабости, которая как-то незаметно переросла в сетование по поводу измельчания всего рода людского, когда мы поравнялись с маленьким ухоженным цветником господина Младшего Первосвященника. Кадзэ-но ками резко остановился, покачнулся, жалобно икнул и вдруг бросился к цветнику со счастливой улыбкой:
— О! Цветочки! — но в тот же миг он так же неожиданно помрачнел, и со словами "Пи@@@ц цветочкам!", рухнул на колени прямо в цветущие астры, сотрясаясь в жутких рвотных позывах. Я зажмурилась, мысленно соглашаясь с последним изречением и представляя, какое лицо будет у Младшего Первосвященника, когда он это обнаружит. Выползая на четвереньках из клумбы, Кадзэ-но ками смотрел на меня уже как на кровного врага. Приступ болтливости прекратился у него сам собой, и оставшиеся метры до жилого строения, соединённого галереей с главным храмом, мы преодолели быстро и молча.
— В душ! — прорычал ками сквозь стиснутые зубы, пока я, поддерживая обеими руками его заваливающееся тело, одновременно пыталась задвинуть ногой створку сёдзи.
Храм, в котором обитали ками и Первосвященники, был на редкость благоустроенным местом. Во всяком случае, отдельная спальня с санузлом имелись у каждого. Я кое-как дотащила Кадзэ-но ками до его комнаты, проклиная про себя все "прекрасные человеческие слабости", превращающие бессмертных богов в бесчувственные колоды, а маленьких тэнши — во вьючных лошадок.
Ванна была самого обычного, привычного мне вида, если не считать того, что она была гораздо больше ванн в моей реальности, из желтоватого мрамора и на вычурных латунных ножках — какое-то совсем здесь неуместное рококо. Всё время, пока я разбиралась с тонкостями работы смесителя и содержимым полочек над ванной, Кадзэ-но ками просидел на полу, обняв руками колени, и уткнувшись в них лицом. Вода шумно набиралась, и я тихонько потормошила его за плечо, призывая раздеться. Не поднимая головы, ками прорычал что-то неразборчивое, обращаясь по всей видимости к собственным коленкам, и мне пришлось, не без труда оторвав его от пола и кое-как пристроив на краю ванны, самой начать стаскивать с него одежду. Естественно, всё кончилось тем, что он не удержал равновесие и со всего маху шлёпнулся в воду, увлекая меня за собой.
Фыркая, отплёвываясь и громко ругаясь, мокрые с головы до ног, мы стояли друг против друга, и вода весёлыми ручейками стекала на пол с нашей одежды. Судя по тому, какое цветистое ругательство Кадзэ-но ками выплюнул в адрес моих кривых рук, водные процедуры уже успели оказать на него положительное действие. Вдруг он как-то странно взглянул на меня, так, что у меня похолодело в животе от страха.
— Женщина, я сейчас утоплю тебя собственными руками, — произнёс он тихо и очень зловеще, доставая из кармана промокших джинсов погибшие сигареты. — Это была последняя пачка!
Я испуганно попятилась назад, наступив на противно пискнувшую под ногой резиновую уточку и хватая подвернувшийся под руку флакон шампуня, с мыслью о том, что живой я не дамся...
...Некоторое время спустя, мы сидели во дворе под сакурой в одинаковых светлых юкатах, и сушили волосы на свежем воздухе. Наша водная баталия закончилась полной победой окончательно протрезвевшего Кадзэ-но ками, в итоге я была отшлёпана резиновой уточкой и жёстко вымыта остатками шампуня. Но даже такая вендетта не принесла морально пострадавшему ками полного удовлетворения, и он всё ещё ворчал на меня за утопленные сигареты. Солнышко пригревало, щебетали птички, радостно зеленела травка, сакура неспешно роняла маленькие розовые лепестки, и они легко и плавно кружились в воздухе, как нежные порхающие мотыльки. Я глубоко дышала и от души наслаждалась нахлынувшим на меня умиротворением. Ругательства Кадзэ-но ками звучали как самая сладкая музыка, и тепло его плеча, проникающее через тонкий рукав, согревало мою щёку. Я была бесконечно счастлива от того, что его больше не трясло и не тошнило, и чувствовала, как сила постепенно возвращается в его тело.
Счастье и умиротворение — вещи заразные, и вскоре Кадзэ-но ками надоело ворчать, оплакивая свои сигареты. Он сгрёб меня в охапку и привалился плечом к стволу сакуры, тихонько мурлыкая что-то неразборчивое, созерцая с лёгкой улыбкой голубое небо сквозь цветущие ветви. Глядя на его довольную физиономию, невозможно было поверить, что всего каких-то пару часов назад он с трудом мог держаться на ногах. А не слишком ли быстро он отошёл от своих "прекрасных человеческих слабостей"? Я могу, конечно, ошибаться, но мне всегда казалось, что отрезвление — процесс более долгий и должен бы, по идее, сопровождаться какими-то неприятными остаточными явлениями... Магия? Да нет, не похоже. Даже бессмертному ками не удастся провернуть всё незаметно, а я всё время была рядом и могу поклясться, что силу он не задействовал. Ладно, попробую порасспрашивать потом кого-нибудь на эту тему. Хотя бы вот господина Младшего Первосвященника. Пристроюсь к нему в помощницы, когда он будет восстанавливать свой загубленный цветник, и что-нибудь интересненькое обязательно выведаю. Вспомнив про бедные астры, я не смогла удержаться от вопроса:
— Ммм, слушай, а зачем ты в клумбу-то полез?
Вопрос, как ни странно, вовсе не показался Кадзэ-но ками неожиданным. Он перестал мурлыкать, быстро чмокнул меня в макушку и с достоинством ответил:
— Ну... я вообще-то люблю цветочки.
— Ага, господин Младший Первосвященник будет очень счастлив узнать об этом, — съязвила я.
— Да он давно об этом знает! — хихикнул ками. — Думаешь, в первый раз, что ли? Он специально теперь только астры возле дорожек сажает. После того, как я однажды упал в его розы и расцарапал себе всю ро... всё лицо, в общем.
Кажется, за всё время нашего знакомства я впервые видела его таким спокойным и довольным. Вот сейчас он как никогда был похож на простого смертного, и даже глаза не казались такими ужасно-бездонными и тёмными. В них отражалось небо. И сакура. И я. И если бы я с самого начала пришла в мир сновидений за этими глазами... если бы... я бы сейчас исступлённо их целовала, умирая от наслаждения. Так же, как ещё совсем недавно — нет, уже очень давно, но всё же — целовала другие глаза, трепетные, туманные, влажные, самые желанные и самые недостижимые глаза этой Вселенной...
От нахлынувших воспоминаний мне стало нехорошо, и я резко высвободилась из объятий Кадзэ-но ками и села, поправляя юкату. Он удивлённо изогнул бровь и вопрошающе уставился на меня. Я молчала, прикусив губу и чувствуя, как бешено и гулко сердце колотится о рёбра. Ками тоже молчал и продолжал испытующе смотреть на меня. "Были бы целы сигареты, уже давно дымил бы", — подумала я, с трудом заставляя себя дышать как можно ровнее и спокойнее. Странное чувство неизбежного предательства зародилось в груди, ошеломило и напугало меня почти до обморока. Я очень хорошо знаю цену таким внезапно нахлынувшим предчувствиям — они, как правило, всегда на сто процентов достоверны. Мой Путь, наполовину развалившийся, искривлённый и перевёрнутый терзал меня теперь с удвоенной силой, и в этом случае я не могла рассчитывать на чью-нибудь помощь или поддержку.
До сих пор я знала, что всем сердцем люблю Мидзу-но ками, и что для тэнши любить своего ками — это совершенно нормально. И оказывать услуги другим ками, если они в том нуждаются — это не менее нормально, таков негласный закон мира снов. Я приняла принцип свободных отношений с лёгкостью, потому что ревность в моём случае убила бы меня не дольше, чем за неделю, а ведь я пришла сюда за любовью, которая дала бы мне безграничное могущество, так что бессмысленная преждевременная смерть от саморазрушения никак не входила в мои планы. И если бы Кадзэ-но ками просто получал то, что хотел... если бы он не был таким грубым, сложным и одновременно таким замечательно нежным... если бы не его огромное сердце, которое он так тщательно прячет даже от тех, кого любит...
— Ками, — голос у меня предательски дрожал, но я решительно облизнула вновь пересохшие губы, и продолжила, — ты любишь цветы, потому что они красивые?
— Нет, не только, — его голос был тихим и серьёзным, но звучал мягко... как-то даже непривычно мягко. — Цветы же бывают разные — красивые и не очень. Все они хрупкие и недолговечные, но и среди них попадаются очень стойкие, я бы даже сказал, сильные. Жаль только, что попадаются они редко. Красота цветов может бесконечно радовать меня, но, рано или поздно, все цветы вянут.
Вроде бы он не сказал ничего особенного, но я сидела, как громом поражённая, и обалдело хлопала глазами. Эти на первый взгляд простые слова Кадзэ-но ками на самом деле открывали мне небольшую дверку, скорее даже форточку, в его потаённый мир души, они шли напрямую от сердца, и были так безыскусны и искренни, что я чуть не расплакалась от их трогательной незащищённости.
Кадзэ-но ками помолчал минуты две, словно собираясь с мыслями, а потом вздохнул и продолжил:
— Недавно мне на глаза попался очень любопытный цветочек. Маленький такой, неприметный, да ещё и неудачно так вырос — прямо посреди дороги. Ну, до поры до времени ему везло, и цветочек не затоптали, а он видимо решил, что обладает некой внутренней силой отводить от себя неприятности, да так в это уверовал, что о самом существовании этих неприятностей и думать забыл. Забавно, да? Глупый, хрупкий, но так искренне верит в добро и справедливость. Даже когда я стал его поливать и огородил камушками, чтобы люди случайно на него не наступили, цветочек этот всё равно продолжал верить, что он силён и вырос в правильном месте. Но знаешь, что удивительно? Град, засуха, ливень, неаккуратные или просто жестокие прохожие, которые нечаянно или намеренно не замечали оградки и всё-таки наступали на мой цветочек — ничто не могло окончательно сломить его. Не раз я с грустью смотрел на его поникшие лепестки и думал, что после такого он уже точно не оправится. Но этому созданию всё оказывалось нипочём. Дождь и град он воспринимал как неизбежность собственной кармы, а грубые людские ноги — как болезненные уроки на пути к обретению ещё большей силы. Пока я проявлял свою непрошеную заботу, я не замечал, что цветочек очень многому учит меня самого. Так, незаметно для себя, я попал под очарование его большого глупого сердца и принял его в себя. Да, он мне действительно стал необходим, вот так-то. Но цветок — это же цветок, чего я могу требовать от него?..
Ох, трудно описать, какой шторм бушевал сейчас в моём сердце, но я не дрогнула под его натиском. Я воистину заслуживаю приз за мужество и непоколебимость. И в разведку меня можно отправлять смело, потому что ни один самый дотошный вражеский резидент не усомнился бы в достоверности моей легенды. А ещё во мне погибла и разложилась великая актриса. Спокойными и ясными глазами я посмотрела на Кадзэ-но ками, слегка улыбнулась безмятежной материнской улыбкой и сказала, в точности скопировав его мягкий тон:
— Да, это действительно интересно... — и отвернувшись, стала усиленно разглядывать золотые завитушки на крыше храма.
И всё. На более внятную реакцию моей врождённой деликатности не хватило.
Мы ещё долго вот так просидели молча, не глядя друг на друга, и сакура яростно осыпала нас лепестками в поднявшемся ветре. По дорожке к храму мимо нас прошагали Первосвященники, нагруженные тяжёлыми пакетами с логотипом местного комбини. Мы издалека помахали им руками, они прокричали что-то приветственное и скрылись за углом храмовой галереи.
— Что-то они сегодня основательно затарились, — проворчал в своей обычной манере Кадзэ-но ками. — Вроде гостей не намечалось. А сигареты мне, черти, наверняка ведь не купили.
Его уничтожающий взгляд, брошенный в мою сторону при упоминании о сигаретах, вполне мог поджечь воздух. Я только кивнула в ответ — спорить всё равно было бесполезно, и мы опять погрузись в гнетущее молчание.
Цветы очень красивы. Все знают об этом. Цветы недолговечные и хрупкие. Это только во дворе нашего храма сакура цветёт круглый год и никогда не осыпается полностью. Розовые лепестки моей личной силы рано или поздно закончатся. Интересно, когда этот момент наступит, кто из них поведёт меня в смерть? Разве смогу я теперь улыбаться своему любимому ками при встрече так, словно бы никогда не слышала сегодняшних слов Кадзэ-но ками? Как теперь я смогу познавать любовь через кого и что бы то ни было, если для этого мне придётся оставить позади себя сурового ками со всеми его странными, непонятными и удушающими чувствами? Оставаться на одном месте у меня не получится, поделить дорогу, которой я шла до сих пор, на две полосы — тоже, искать силу в другом месте? — нет, этого я не переживу... Таков выбор Пути. Я стою в точке, из которой нет возврата, и обойти её невозможно. Любое моё решение означает боль для кого-то из нас. О, милосердные боги, да освободите меня уже наконец от этого бремени! Сил моих больше нет!
До сих пор удивляюсь, почему не разревелась тогда, как ребёнок, от собственной беспомощности.
Я никогда не умела сдерживаться, если было тяжело на душе, но сегодня, видимо, был какой-то особенный день, и мне удалось в очередной раз совладать с собой. Поэтому я придвинулась поближе к Кадзэ-но ками, так, что наши плечи теперь снова соприкасались, и сказала:
— Не сердись.
— Я курить хочу, — пробурчал он, не глядя на меня, пощипывая пальцами тонкие травинки у корней сакуры.
Я кивнула, приняв эту реплику за прощение, и подняла глаза от его рук, рассеянно разглядывая сад. И тут же подскочила на ноги, радостно выдохнув:
— Ой, Мидзу-но ками вернулся!
Естественно, как и следовало ожидать от влюблённой идиотки, сердечко у меня затрепыхалось от счастья, стоило мне увидеть вдалеке сияющий предмет своей страсти. Охваченная радостным возбуждением, я быстро повернулась лицом к Кадзэ-но ками... и успела заметить, как он резко отворачивается от меня с перекошенным, словно от боли, лицом, и его пальцы судорожно сжимаются, с силой выдирая клок ни в чём не повинной травы. Одного мгновения, нет, считанных долей одного мгновения хватило мне, потому что в следующий момент ками равнодушно пожал плечами и произнёс спокойно, как ни в чём не бывало:
— Угу, теперь понятно, почему наши братишки сегодня в комбини ездили...
Я снова посмотрела на приближающего Мидзу-но ками. Он шёл неспеша по залитому ярким вечерним солнцем зелёному склону искусственного холма, и в своих любимых струящихся хэйанских накидках был очень похож на грациозную рыбу, плавающую у поверхности воды. Ветер играл складками блестящего шёлка, длинные рукава поблёскивали и трепетали, как плавники. Рядом шёл рослый и красивый, как всегда невозмутимый и преисполненный внутреннего достоинства, Хикари-но ками, и вместе они, казалось, очень выгодно подчёркивают природу сил друг друга.
Нас с Кадзэ-но ками, сидящих под сакурой, было отлично видно с того холма — я знала, — и Мидзу-но ками почти тотчас же нас заметил, улыбнулся, и помахал мне рукой, но не просто в знак приветствия. Он хотел, чтобы я подошла. Этот жест я хорошо изучила ещё во время своего ученичества. Он означал, что меня приласкают. Прижмут к широкой груди, пригладят растрепавшиеся волосы белыми руками, поцелуют в губы, и целовать будут так долго, что я начну задыхаться, а потом посмотрят прямо в глаза, и я утону в паре чёрных омутов до следующего утра, и проснусь от того, что мои пальцы запутаются в роскошных шелковистых прядях длинных тёмных волос. На этот зов я бросалась, не раздумывая, потому что только в эти минуты по-настоящему жила в обеих своих реальностях, и моя жизнь гарантированно превращалась в великое чудо. Вот и сейчас я уже сорвалась было с места, чтобы лететь навстречу своему божеству, выполняя предназначение тэнши быть неотъемлемой частью его Вселенной, космической шестерёнкой, крохотным винтиком Великого Промысла, но вставшее в ту же секунду перед глазами видение судорожно рвущих траву пальцев Кадзэ-но ками словно ударило меня под колени, и я замерла, оглянувшись. Он сидел в той же позе, ссутулившись, глядя в сторону и сцепив пальцы на коленях. Он любит цветочки. Он хочет курить. Я нужна ему. Сакура посыпала его голову лепестками в знак утешения, но суровый ками не замечал их, и эта трепетная розовая нежность, падающая на его волосы и плечи, проскальзывающая за воротник юкаты и ласково гладящая в полёте скулы, чуть не свела меня с ума внезапно пронзившей болью. Почувствовав, что я странно застыла на месте, Кадзэ-но ками повернул голову и посмотрел на меня. Кто знает, была ли в его глазах в тот момент обречённость или я её себе просто выдумала. Но я так решительно развернулась, что чуть не упала, подскользнувшись на траве, и пошла навстречу своему сияющему божеству.
Не бежала, не летела, не порхала. Я еле волочила ноги. Потому что каждый шаг ранил насмерть. Так, должно быть, ходила, обретя ножки, маленькая Русалочка — каждый шаг, словно по ножам и бритвам. Я кромсала себе сердце, переступая через его ошмётки собственными ногами, идя навстречу тому, кто был моей жизнью. Страшное предчувствие предательства, так напугавшее меня, сбывалось теперь раньше, чем я могла вообразить. По боковой дорожке к нам приближались Первосвященники — я слышала их голоса. Я чувствовала спиной, что Кадзэ-но ками так и остался неподвижно сидеть под сакурой, усыпанный розовыми лепестками. Больно. Боги, как больно! Только бы не закричать. И не разреветься. Держать лицо, до последнего держать лицо и улыбаться!
Мидзу-но ками был ослепителен, весь словно омытый густым вечерним солнцем. Они с Хикари-но ками подошли уже совсем близко. Тихий свет улыбки моего божества затмевал солнечный. Он нетерпеливо протягивал руки, чтобы я поторопилась и он смог быстрее обнять меня. Я умирала стойко. Улыбаться не получалось, но я продолжала идти через боль без слёз и стонов, и даже не отводила глаза. Когда меня отделяло от светлых ками шагов пятнадцать, я остановилась. И тут же почувствовала, как за моей спиной, охваченный внезапным прозрением, вскочил на ноги Кадзэ-но ками, взметая розовые лепестки. Братья Первосвященники уже давно стояли неподалёку и наблюдали за нами, о чём-то тихо переговариваясь. Мидзу-но ками и Хикари-но ками тоже остановились, и на их лицах читалось лёгкое удивление. Мидзу-но ками снова протянул ко мне руки и позвал, сияя нежной улыбкой:
— Ну, что же ты? Иди ко мне.
Я шумно сглотнула, хотя во рту было совершенно сухо. В глазах потемнело, я не видела ничего вокруг, кроме желающих объятий божественных рук.
— Иди ко мне! Я соскучился, — снова промурлыкал Мидзу-но ками, но я собралась с силами и резко помотала головой. И вдруг ясно услышала яростный шёпот Кадзэ-но ками прямо у себя в голове: Не смей, дурища! Не вздумай этого делать! Раньше я никогда не пользовалась мысленным общением, и это было в диковинку, но сейчас мне было не до удивления и любопытства. Я притворилась, что не слышу его. Сияющий ками смотрел на меня уже с беспокойством, но говорил по-прежнему ласково:
— Что-то случилось, девочка? Почему ты не подходишь?
— Ками... — прохрипела я, потому что мне вдруг резко перестало хватать воздуха. — Прости меня... Я не смогу больше служить тебе... — а в висках колотился взбешённый шепот: Заткнись! Заткнись немедленно, идиотка!
— Ты отказываешься от выбранного Пути? — спросил Мидзу-но ками, гася улыбку.
— Отказываюсь.
— Что с тобой? — искренняя озабоченность его тона жёстко хлестнула моё и без того кровоточащее сердце. Оно ёкнуло и судорожно сжалось в комок.
— Я больше не могу постигать тебя... Есть нечто очень ценное, и через это мне не переступить. Прости меня и... отпусти... прошу...
Мидзу-но ками подошёл ко мне вплотную, взял рукой за подбородок, запрокинул голову и посмотрел прямо в глаза. Твёрдость моих намерений не нужно было проверять таким способом. Он знал, что вся моя жизнь была в этом служении, и шутить такими вещами я не буду. Потом, бросив взгляд поверх меня в сторону сакуры, сияющий ками отошёл и сказал с нескрываемым облегчением:
— Я понял в чём дело, детка. Не беспокойся об этом. Привязанность безболезненно исчезнет через некоторое время, а до тех пор я просто подожду. Бедная моя, запуталась и исстрадалась из-за такой ерунды...
Я смотрела сейчас на его губы, как жаждущий на воду. Но слов, кажется, не понимала. У меня в груди разливалось оранжевым светом холодное утреннее солнце, восходящее над океаном.
— Это не может быть ерундой!
— Успокойся, девочка. Ты плохо понимаешь, о чём просишь, — в словах Мидзу-но ками зазвенела еле заметная досада.
— Я прошу тебя освободить меня от служения, — повторила я, чётко разделяя слова. Солнце во мне разгоралось всё ярче, и грызущая нестерпимая боль понемногу отступала. Я вдруг с удивлением почувствовала, что наполняюсь лёгкой звенящей силой.
Мидзу-но ками смотрел на меня пристально и серьёзно.
— Я не отпускаю тебя, — произнёс он наконец тихо. — Одарённых учеников вот так запросто не отдают. Я вложил в тебя часть собственной души, и теперь ты никуда не денешься. Твой Путь был выбран личной волей, так что следуй теперь по нему до конца.
Я окончательно растерялась и не могла придумать ни одного довода в свою пользу. Подняла голову, случайно встретилась взглядом с Хикари-но ками, и он еле заметно кивнул мне, а в его глазах отчётливо читалось: "Иди до конца!" Я постаралась так же незаметно кивнуть ему в ответ. Любая поддержка была мне сейчас жизненно необходима. И тут неожиданно прозвучавший голос Старшего Первосвященника заставил меня вздрогнуть:
— У тэнши есть право отказаться от Пути. Ками, ты пытаешься удержать её силой.
— Да, — спокойно ответил Мидзу-но ками, — но у меня есть право не принимать её отказ. Кто-то должен защитить эту девочку от собственной глупости.
— Дай ей шанс хотя бы попробовать освободиться.
— Хорошо, — после некоторых раздумий подал голос сияющий ками. — Я предлагаю тебе поединок, детка. Если ты выстоишь против меня — уйдёшь. Нет — всё останется на своих местах. Тут ты сама должна понимать, что с твоей нынешней силой рассчитывать на удачный исход нельзя. Но я должен дать тебе шанс, ведь так? — ками многозначительно покосился в сторону братьев.
— Не пойдёт, — вставил наконец своё слово Хикари-но ками, — силы действительно слишком неравны, ты её покалечишь.
И тут же вновь ожил голос Кадзэ-но ками у меня в голове: Только попробуй согласиться, чёртова идиотка, и я покалечу тебя раньше!
— Я не собираюсь с ней биться, — засмеялся Мидзу-но ками, — за кого ты меня принимаешь? Нет-нет, я эту девочку и пальцем не трону. Тэнши, я сниму с тебя юкату, не сходя вот с этого самого места, и даже не поднимая рук. Если ты собственной силой сможешь мне помешать и останешься одетой к концу нашего поединка... если сможешь, что, конечно, нереально, я отпущу тебя без всяких условий. Ты принимаешь это?
— Да! — быстро выкрикнула я, пытаясь перекричать поток диких ругательств у себя в голове.
— Скажешь, когда будешь готова.
— Да.
Ругательства в голове резко смолкли, и я облегчённо перевела дух. Нужно было подготовиться и сосредоточиться, но кроме яркого, ослепительного восходящего солнца в груди, я больше ничего не чувствовала. Любое промедление показалось бесполезным — перед смертью не надышишься, — и помощи мне здесь всё равно не будет, я хорошо это понимала, и поэтому, не тратя время, сказала:
— Я готова, ками.
— Хорошо, начнём.
И не успела я ещё как следует испугаться, как уже потеряла пояс. Мидзу-но ками, как и было условлено, стоял в нескольких шагах от меня, и даже не пошевелился, но поток его силы был настолько мощным, что меня развернуло и чуть не сбило с ног, а пояс беспрепятственно упал на траву.
— Полдела я уже сделал, — довольно промурлыкал он.
Где-то в глубине души я была этому очень рада. Вот сейчас он также играючи сдёрнет с меня юкату, а потом завернёт в одну из своих шёлковый накидок и унесёт к себе, и будет утешать до утра, и в конце концов я проснусь от того, что мои пальцы запутаются в его роскошных длинных волосах. И в следующий раз я пойду с Кадзэ-но ками в парк, а потом в отель, и всё будет, как раньше, потому что, как он и сказал, цветок — это только цветок, и от него нельзя требовать большего. Он запустит руки мне в волосы, как в траву, и его пальцы вновь судорожно сожмутся, мучительно реагируя на следы чужих прикосновений, чужой запах, вкус чужих поцелуев. И как я выдержу тогда чёрную горечь его бездонных космических глаз?
— Тэнши, ты готова продолжить?
Мягкий ласкающий голос моего возлюбленного ками ломал последнее сопротивление сердца. И всё же разлитое во мне солнце не гасло, и звенящей силы стало так много, что я еле сдерживала её. Нет, пока я помню, что такое любовь, я буду сражаться. Против того, кого я люблю. За того, кому я нужна.
Я поплотнее запахнула расходящиеся полы юкаты, и почувствовала, как начали разворачиваться крылья.
— Готова, — прошептала я и поняла, что вот теперь я действительно готова стоять насмерть.
Первый натиск силы я не без труда, но отбила, потратив почти всё, что успела собрать.
— Отдохни, — сказал Мидзу-но ками, — я подожду.
Я плюхнулась на траву, пытаясь отдышаться. Против любого из ками мои силы смехотворны, и с самого начала это был поединок кошки со слоном, это я знала. Мидзу-но ками не использовал и десятую долю своего могущества, щадя моё самоуважение и давая мне возможность почувствовать, что я сделала всё, на что способна, это я тоже поняла и благодарила его в душе за милосердие. Я не смотрела на Кадзэ-но ками — его побелевшие, крепко сжатые в напряжении губы и так всё время стояли у меня перед глазами. Прижав ладони к земле, я отчаянно вытягивала силу из корней, трав и цветов, но ведь на самом деле этих жалких крох мне надолго не хватит...
— Отдохни, — сказал Мидзу-но ками во второй раз, когда у меня уже зазвенело в ушах и всё поплыло перед глазами.
Я рухнула на траву, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Почему замолчал Кадзэ-но ками? Почему не ругается, не язвит и не смеётся надо мной? Мне хотелось, чтобы он сейчас подошёл сюда, встряхнул меня как следует и надавал пощёчин. За слабость, за глупость, за трусость, за бесполезность и неумение расходовать силу. В этот раз моя юката сползла больше чем наполовину, один рывок — и я проиграла. Но Мидзу-но ками снова пожалел меня и не стал добивать. Я долго лежала, и во мне больше не было разлитого солнца и розовых лепестков. Осталась только чёрная горечь глаз Кадзэ-но ками и вернувшаяся моя собственная боль, и только это удерживало ещё меня в сознании. Теперь я понимала, что эта горечь была нашей общей судьбой. Ками так старательно прятал её от меня, но глупая тэнши всегда лезет туда, куда её не просят. Его горечь неизбывна и останется с ним навсегда, а маленький цветочек всегда будет слишком слабым, чтобы хоть как-то помочь своему любимому ками... Стоп! Кому? Что это я только что сказала?!
— Я готова.
Готова вычерпать себя до основания, даже если моё тело в материальной реальности больше никогда не проснётся. Мне есть за что сражаться. Есть за что вывернуться наизнанку.
— Это последний раз, девочка. Ты уже на ногах не стоишь, пора заканчивать.
— Да.
Меня хватило ровно на две секунды. Мидзу-но ками, видимо, понял, что сдаваться я не собираюсь, и больше не сдерживался, чтобы глупая тэнши, не приведи Небо, не угробила сама себя тут у всех на глазах. Рывок был такой сильный, что я не удержалась на ногах и шлёпнулась на четвереньки. Тело противно саднило, казалось, что с меня сняли юкату вместе с кожей. Уткнувшись лицом в траву, я так и осталась лежать, побеждённая, раздавленная, обессиленная и опустошённая...
Это мой подарок тебе, детка.
— Но... как?! — еле-еле донесся до моего сознания удивлённый возглас Мидзу-но ками.
Я подняла голову и сама застыла от удивления. Я была одета. В светлую юкату. И даже с поясом. А в нескольких шагах от меня Мидзу-но ками держал в руках точно такую же светлую тряпку, и на нём просто лица не было от изумления. Всё ещё не выпуская тряпку из рук, он опустился в траву возле меня, и провёл пальцами по рукаву. Я увидела, как пальцы прошли сквозь плотную ткань, как сквозь туман, и коснулись моей горящей кожи. Но я готова была поклясться, что моя новая одежда не была иллюзией! Сияющий ками вдруг расхохотался, но в его хохоте не было веселья:
— Вот как, а я никогда бы не подумал, что всё зашло так далеко, — сказал он, отсмеявшись. — Девочка, ты понимаешь, что свой поединок ты проиграла?
Я кивнула. Да, он с лёгкость раздел меня, поэтому я проиграла. Тот факт, что откуда-то взялась вторая юката, никак на исход поединка не влиял.
— Но ведь девочка одета, — услышала я голос Младшего Первосвященника.
— Да, одета, — согласился Мидзу-но ками. - Формально она выполнила условие своей победы. Но исход поединка спорный, поэтому я не могу отпустить тебя без условий, как обещал, слышала, тэнши? С этого дня ты вольна служить, кому захочешь, но от выбранного Пути я тебя не освобождаю.
Он вздохнул, пригладив ладонью мои волосы.
— Твой Путь — твоё призвание, поэтому я знаю, что ты никуда не денешься от меня, и рано или поздно вернёшься. Такой дар нельзя топтать ногами, девочка моя. Когда ты вернёшься ко мне за постижением, я сделаю вид, что мы никогда не расставались, а до тех пор я буду внимательно приглядывать за тобой, чтобы ты не забывала про свой истинный Путь, увлёкшись страстью собственного сердца.
Мидзу-но ками аккуратно свернул снятую юкату и положил на траву. Потом наклонился, поцеловал меня в лоб, встал, отряхивая одежду и сказал, обращаясь ко всем:
— Эта девочка больше не принадлежит мне, потому что таков бы её выбор.
Кажется, они все ещё долго разговаривали где-то неподалёку, но я была слишком ошеломлена произошедшим, и поэтому не очень чётко это помню. Когда Мидзу-но ками встал, я снова упала ничком в траву, и темнота накатившей слабости поглотила мое зрение, а звон в ушах стал таким сильным, что заглушал биение сердца. Но сознание никак не затухало окончательно, и словно сквозь сон я продолжала слышать голоса и чувствовать запахи. И только когда всё наконец смолкло, я поняла, что кто-то молча сидит около меня. Я слегка пошевелила затёкшим плечом, и услышала такой знакомый и родной глухой насмешливый голос:
— Ты не надорвалась часом, детка? — и в следующую секунду у меня заныли рёбра, стиснутые изо всех сил жаркими объятиями. Я плакала, уткнувшись лицом в горячую шею Кадзэ-но ками, цепляясь за воротник его юкаты, и как будто всё глубже падала куда-то во тьму.
— Глупый мой, маленький, бестолковый цветочек, — шептал ками, покрывая быстрыми нежными поцелуями мои волосы, — дурочка моя любимая, несносная упрямая девчонка, наивная и самоуверенная! Ну кто тебе сказал, что ты всегда можешь вытворять всё, что захочется?
Эти его нежные ругательства на удивление быстро высушили мои слёзы. Успокоившись окончательно, я тут же не удержалась от вопроса про вторую юкату. По правилам магических поединков ни одна посторонняя сила, кроме личной силы соперников, или заимствованной у природы, не может вмешаться в противостояние. Зная про это, я понимала, что Кадзэ-но ками, как и все прочие присутствующие, не смогли бы даже откачать меня, в случае критической потери энергии. Вторая юката не была иллюзией — это бы все заметили сразу, но она и не была материальной, хотя очень сильно казалась таковой. Ясно, что сотворить такое я не смогу даже после нескольких лет усердного обучения. Рукава слабо пахли сушёными нори и сигаретами, и у меня не было сомнений в том, кого надо благодарить за помощь. И потом эти странные слова: "Это мой подарок тебе, детка"... Но Кадзэ-но ками не мог использовать своё могущество, пока шёл поединок. А если это была не сила, то что?.. Ками пробурчал что-то про то, что от любопытства кошка сдохла, и вообще он не собирается мне ничего растолковывать. Ну и ладно — решила я про себя, — господин Младший Первосвященник наверняка ещё не пересадил свои погибшие астры.
Тем временем Кадзэ-но ками провёл руками по моим плечам, и плотная ткань юкаты начала на глазах таять и словно бы впитываться в кожу. Затем он поднял с травы ту, другую, настоящую юкату, оставленную там Мидзу-но ками, и встряхнул её, намереваясь набросить на меня. Что-то легко шлёпнулось на землю возле моего колена. Ками раздвинул траву:
— Вот ведь засранец!..
Новая нераспечатанная пачка сигарет призывно белела в сгущающихся сумерках.
(читать дальше)Понять Кадзэ-но ками было непросто, а сам он, естественно, ничего объяснять не стал, впрочем, тут я не особо и настаивала. Его мысли и чувства всё ещё оставались некой запретной зоной, куда я вовсе не стремилась попасть, подспудно боясь нарушить очень хрупкую и деликатную нежность, начавшую было зарождаться между нами. Я наконец-то позволила себе поверить в казалось бы невероятный факт: Кадзэ-но ками не просто заинтересовался моим существованием — он явно покровительствует мне. И это было особенно приятно потому, что уж кто-кто, а я-то знала, что не мои красивые глазки и неуёмное любопытство тому причиной. Было, значит, что-то такое, выделяющее меня из всех остальных тэнши, и это что-то явно очень по душе суровому ками, не признающему учительства. Он беспрестанно твердил о том, что свой путь я всегда выбираю сама, но при этом готов был лечь поперёк дороги, если считал, что выбранное мною направление неверно. Поняв это однажды, я больше не могла трепетать перед его непостижимой божественностью, но та невыразимая благодарность, которая вдруг обожгла сердце, наполнила смыслом доселе бессмысленное моё пребывание в мире снов. Казалось бы, всё проще некуда: попроси я служение для себя у Кадзэ-но ками, и я получила бы его тотчас же, потому что постижение бога всегда останется самым коротким путём к обретению могущества, и он не откажет мне в собственном выборе, как не смог отказаться от моего намерения служить ему в тот день, когда Мидзу-но ками вырезал из моей спины крылья. Но я не могла просить служение у Кадзэ-но ками. Как бы горько мне ни было от этой мысли, но служить богу, открывшемуся навстречу моей бестолковости, я не могла, поскольку сияющий образ Мидзу-но ками тогда ещё безраздельно владел моим сердцем...
Пока что мы обходились малым, и это, казалось, вполне устраивало обоих. У нас были пошлейшие романтические свидания в парках, с традиционным мороженым, кино и долгими бесцельными прогулками за руку, как ходят обычно влюблённые подростки самого нежного возраста. Кадзэ-но ками курил, раздражённо плевался и на чём свет ругал всё бабье племя с его романтическими бреднями. "Тебе это нравится?" — бурчал он поминутно, и я, скромно потупив глазки, отвечала тихо: "Да, именно так мне и нравится!", хотя мы оба были в курсе, что подобные свидания бесят меня едва ли не больше, чем его. Но это была восхитительная игра, вносившая своеобразную остроту и одновременно стабильность в наши странные отношения. Обычно, вдоволь нагулявшись, мы шли ужинать в какое-нибудь непритязательное кафе с национальной кухней, и неизменно заканчивали вечер неподалёку в первом попавшемся лав-отеле, как самые заурядные любовники, выбирающиеся на свидания украдкой от своих "вторых половин". И в этой обыденной заурядности на самом деле тоже скрывалось наше обоюдное стремление к стабильности, которая хотя бы на миг заставляла нас забывать об окружающей тающей иллюзорности мира сновидений.
Несмотря на то, что мы виделись регулярно, ближе и понятнее друг другу никак не становились. Мы и так разговаривали очень мало, а такие темы, как личные чувства, чужое прошлое и совместное будущее вообще сразу же попали под негласный запрет. Обсуждая какой-нибудь фильм, мы делились впечатлениями короткими и ничего не значащими фразами, словно стесняясь собственных эмоций, которые могли нечаянно вырваться наружу. Пожалуй, единственное место, где Кадзэ-но ками снова становился жёстким и едко-ироничным, то есть таким, к какому я уже успела прикипеть всей душой, был наш загородный храм.
Первосвященники, как, собственно, и все остальные, были в курсе наших отношений и периодически донимали ками разными едкими намёками и многозначительными шуточками, от которых он почему-то сильно смущался, краснел, пытался отшучиваться в ответ, но чаще всего просто беззлобно ругался. Мидзу-но ками появлялся изредка и, как правило, совершенно неожиданно, одаривал всех присутствующих широчайшей улыбкой, махал нам издалека рукой, и так же неожиданно исчезал, словно растворялся, прихватив с собой Хикари-но тэнши, ставшего теперь, после посвящения, Хикари-но ками. Чем они занимались и куда ходили вместе, я, понятное дело, даже не пыталась узнать. Моё сердечко трепетало при виде сияющего ками, ужасно хотелось побыть с ним хоть немного, но кроме ласковой, но какой-то отстранённой улыбки мне больше ничего не перепадало.
А следующим вечером, глядя в полутьме очередного отельного номера в бездонные глаза Кадзэ-но ками, я чувствовала, как спрятанная в них горечь постепенно начинает проникать в меня, заполняя собой душевные полости, которых, по идее, вовсе не должно было быть, но словно бы что-то неощутимо болело-болело и окончательно выболело, а я так и не поняла, что это было. И мне просто хотелось прижаться к тёплому мужскому телу, лежащему рядом в мокрых скомканных простынях, и целовать его плечо, к которому прилипла прядка длинных волос, но я боялась даже лишний раз прикоснуться к нему, потому что вдруг ловила себя на мысли, что то, чем я сейчас занимаюсь — это тупиковый путь, и я делаю всё неправильно, причиняя неудобства не только себе, но и всем окружающим, бездарно теряя с каждым днём силу, на накопление которой были потрачены годы. Но заставить себя остановиться я тоже не могла, потому что уже тогда поняла — Кадзэ-но ками никогда не примет это легко, как следовало бы поступить, согласно принципу свободных отношений. Почему-то я оказалась нужна ему. Именно я и именно ему, и чей Путь оказался изначально неверным, теперь уже не имело значения.
Вот так вот однажды, собирая последние крохи мужества, я всё-таки обняла его, скользя губами по влажному плечу. Его кожа была чуть прохладной и гладкой, и источала слабый, но такой знакомый и уже ставший родным морской аромат высушенных на ветру нори. Не удержавшись, я быстро прижалась к ней кончиком языка, и потом несколько мгновений млела от удовольствия, ощущая, как солоноватый вкус его тела постепенно тает у меня во рту. Кадзэ-но ками нашёл в темноте губами моё ухо, его волосы упали мне на лицо, щекотали шею. Я почувствовала, как он мелко-мелко дрожит в моих объятьях. А дальше.... Он что-то очень быстро прошептал... Что?! Нет, я должно быть ослышалась? Нет-нет, этого просто не может быть! Я снова летела, как раненная птица в кромешную тьму бесконечной снежной пропасти, ломая себе крылья пониманием ложности своего пути. Кадзэ-но ками, который так не хотел, чтобы я совалась в Бездну, только что, кажется, сбросил туда нас обоих... Что он сказал мне? Да не может же этого быть! Он сказал, что лю...?
Что бы сделала на моём месте любая нормальная женщина? О, наверное, она бы нашла способ услышать брошенное вскользь признание столько раз, чтобы ни у неё самой, ни у её мужчины не осталось никаких сомнений в том, что оно было произнесено. Но я с рождения убога, и Кадзэ-но ками вполне справедливо считал меня дурой. Я просто сделала вид, что ничего не произошло. Но, думаю, он понял, что я прекрасно всё слышала: ведь наверняка почувствовал, как широко-широко распахнулись мои глаза под его волосами, пресеклось дыхание и запылали щёки. Но мне нечем было ответить на его чувства, поэтому я скорее откусила бы себе язык, чем произнесла в тот момент хоть слово.
Дальнейшее притворство стоило огромных волевых усилий нам обоим. Ками так мастерски подыгрывал мне, делая вид, что никогда и не думал даже ни о чём таком, что спустя некоторое время я уже почти не сомневалась, что просто-напросто насочиняла себе в очередной раз всяких глупостей. В его отношении ко мне ничего не изменилось ни на йоту: он по-прежнему ворчал из-за любого пустяка или, если был особенно не в духе, молча курил, отвернувшись. Но как бы старательно не закрывали мы с Кадзэ-но ками глаза на искривление наших Путей, прямее от этого они не становились. Мои душевные силы таяли с каждым днём; думаю, что ему тоже было очень непросто…
***
...Однажды мы странно встретились на дорожке храмового сада. Ещё издалека я почувствовала характерный запашок и заметила, что ками как-то подозрительно покачивается. О том, что он время от времени напивается, я была наслышана, в том числе и от него самого, но до сих никогда не видела Кадзэ-но ками пьяным (если, конечно, не считать того раза, когда он спал рядом со мной после ликёрных возлияний у Хикари-но ками), а уж настолько пьяным... Было ясно, что сегодняшнее романтическое свидание отменяется без вариантов.
— Угу, перебрал... — пробурчал он недовольно в ответ на мой невысказанный вопрос. — И, кстати, меня тошнит. Так что, если не хочешь, чтобы я забрызгал тебя, отойди подальше.
Выглядел он и в самом деле неважно — вспотевший, бледный, трясущийся. Я послушно отошла, соображая, насколько вежливо с моей стороны было бы отвернуться, чтобы не смущать бедолагу, уже начавшего, к слову сказать, с громкими проклятиями знакомить зелёную травку на газоне со своим обедом. Когда он чуть отдышался, мне под ноги шлёпнулась пустая пластиковая бутылочка.
— Водичка, зараза, кончилась... — пропыхтел ками, отползая в тень, и прижимаясь лопаткам к замшелому валуну. — Будь другом, набери ещё, а?
Ручеёк был всего в двух шагах, и я вернулась раньше, чем он успел прикурить. Платка у меня не оказалось, так что я просто напоила дрожащего страдальца, а затем намочила руку и протёрла ему лицо.
— Как же ты так? Ведь не маленький уже, должен чувствовать, когда хватит, — непроизвольно посетовала я. Опыта обращения с пьяными у меня не было практически никакого, а его бледная физиономия, тёмные круги под глазами и всё усиливающийся озноб по-настоящему пугали. Нужно было срочно что-нибудь сделать, а то чего доброго станет хуже. Целительство не всегда получалось у меня хорошо, но сейчас ничего лучше в голову не приходило, и я глубоко вдохнула, собираясь с силами, закрыла глаза и положила руку на трясущуюся грудь Кадзэ-но ками.
— Совсем сдурела! — рявкнул он, больно шлёпнув меня по пальцам. — Пьяные ками — как чёрные дыры, тут и без души остаться недолго. Тем более с твоим талантом наживать себе неприятности.
— Поняла, — кивнула я, потирая горевшие пальцы. — А ты сам себе ничем не можешь помочь? Не могу спокойно смотреть, когда тебе так плохо... Может, сходить поискать кого-нибудь?
— Не собираюсь я тратить силы на такую ерунду. Само пройдёт, — он снова попытался прикурить, но колёсико зажигалки прокручивалось в дрожащий пальцах, и ками, выругавшись, сунул упрямую зажигалку мне в руку, молчаливо требуя помощи. Затягиваясь, потерял равновесие и чуть не завалился на бок.
— Оставь и не бери в голову, — промычал он, не выпуская изо рта сигарету, пытаясь при этом стряхнуть пепел кончиком ногтя и обжигая пальцы. — Если бы мы, совершенные боги, не позволяли себе такую роскошь, как простые человеческие слабости, то давно уже все передохли бы нафиг от собственного совершенства, детка. Пошли в храм. Я спать хочу.
До храма было не более трёхсот шагов, но мы преодолевали их мучительно долго и почти что героически. Кадзэ-но ками штормило из стороны в сторону,однако, хотя мне пришлось большую часть пути буквально тащить его на себе, голова у "совершенного бога" была ясна, как никогда, а рот не закрывался ни на минуту. Я уже успела прослушать напыщенную тираду про прекрасные человеческие слабости, которая как-то незаметно переросла в сетование по поводу измельчания всего рода людского, когда мы поравнялись с маленьким ухоженным цветником господина Младшего Первосвященника. Кадзэ-но ками резко остановился, покачнулся, жалобно икнул и вдруг бросился к цветнику со счастливой улыбкой:
— О! Цветочки! — но в тот же миг он так же неожиданно помрачнел, и со словами "Пи@@@ц цветочкам!", рухнул на колени прямо в цветущие астры, сотрясаясь в жутких рвотных позывах. Я зажмурилась, мысленно соглашаясь с последним изречением и представляя, какое лицо будет у Младшего Первосвященника, когда он это обнаружит. Выползая на четвереньках из клумбы, Кадзэ-но ками смотрел на меня уже как на кровного врага. Приступ болтливости прекратился у него сам собой, и оставшиеся метры до жилого строения, соединённого галереей с главным храмом, мы преодолели быстро и молча.
— В душ! — прорычал ками сквозь стиснутые зубы, пока я, поддерживая обеими руками его заваливающееся тело, одновременно пыталась задвинуть ногой створку сёдзи.
Храм, в котором обитали ками и Первосвященники, был на редкость благоустроенным местом. Во всяком случае, отдельная спальня с санузлом имелись у каждого. Я кое-как дотащила Кадзэ-но ками до его комнаты, проклиная про себя все "прекрасные человеческие слабости", превращающие бессмертных богов в бесчувственные колоды, а маленьких тэнши — во вьючных лошадок.
Ванна была самого обычного, привычного мне вида, если не считать того, что она была гораздо больше ванн в моей реальности, из желтоватого мрамора и на вычурных латунных ножках — какое-то совсем здесь неуместное рококо. Всё время, пока я разбиралась с тонкостями работы смесителя и содержимым полочек над ванной, Кадзэ-но ками просидел на полу, обняв руками колени, и уткнувшись в них лицом. Вода шумно набиралась, и я тихонько потормошила его за плечо, призывая раздеться. Не поднимая головы, ками прорычал что-то неразборчивое, обращаясь по всей видимости к собственным коленкам, и мне пришлось, не без труда оторвав его от пола и кое-как пристроив на краю ванны, самой начать стаскивать с него одежду. Естественно, всё кончилось тем, что он не удержал равновесие и со всего маху шлёпнулся в воду, увлекая меня за собой.
Фыркая, отплёвываясь и громко ругаясь, мокрые с головы до ног, мы стояли друг против друга, и вода весёлыми ручейками стекала на пол с нашей одежды. Судя по тому, какое цветистое ругательство Кадзэ-но ками выплюнул в адрес моих кривых рук, водные процедуры уже успели оказать на него положительное действие. Вдруг он как-то странно взглянул на меня, так, что у меня похолодело в животе от страха.
— Женщина, я сейчас утоплю тебя собственными руками, — произнёс он тихо и очень зловеще, доставая из кармана промокших джинсов погибшие сигареты. — Это была последняя пачка!
Я испуганно попятилась назад, наступив на противно пискнувшую под ногой резиновую уточку и хватая подвернувшийся под руку флакон шампуня, с мыслью о том, что живой я не дамся...
...Некоторое время спустя, мы сидели во дворе под сакурой в одинаковых светлых юкатах, и сушили волосы на свежем воздухе. Наша водная баталия закончилась полной победой окончательно протрезвевшего Кадзэ-но ками, в итоге я была отшлёпана резиновой уточкой и жёстко вымыта остатками шампуня. Но даже такая вендетта не принесла морально пострадавшему ками полного удовлетворения, и он всё ещё ворчал на меня за утопленные сигареты. Солнышко пригревало, щебетали птички, радостно зеленела травка, сакура неспешно роняла маленькие розовые лепестки, и они легко и плавно кружились в воздухе, как нежные порхающие мотыльки. Я глубоко дышала и от души наслаждалась нахлынувшим на меня умиротворением. Ругательства Кадзэ-но ками звучали как самая сладкая музыка, и тепло его плеча, проникающее через тонкий рукав, согревало мою щёку. Я была бесконечно счастлива от того, что его больше не трясло и не тошнило, и чувствовала, как сила постепенно возвращается в его тело.
Счастье и умиротворение — вещи заразные, и вскоре Кадзэ-но ками надоело ворчать, оплакивая свои сигареты. Он сгрёб меня в охапку и привалился плечом к стволу сакуры, тихонько мурлыкая что-то неразборчивое, созерцая с лёгкой улыбкой голубое небо сквозь цветущие ветви. Глядя на его довольную физиономию, невозможно было поверить, что всего каких-то пару часов назад он с трудом мог держаться на ногах. А не слишком ли быстро он отошёл от своих "прекрасных человеческих слабостей"? Я могу, конечно, ошибаться, но мне всегда казалось, что отрезвление — процесс более долгий и должен бы, по идее, сопровождаться какими-то неприятными остаточными явлениями... Магия? Да нет, не похоже. Даже бессмертному ками не удастся провернуть всё незаметно, а я всё время была рядом и могу поклясться, что силу он не задействовал. Ладно, попробую порасспрашивать потом кого-нибудь на эту тему. Хотя бы вот господина Младшего Первосвященника. Пристроюсь к нему в помощницы, когда он будет восстанавливать свой загубленный цветник, и что-нибудь интересненькое обязательно выведаю. Вспомнив про бедные астры, я не смогла удержаться от вопроса:
— Ммм, слушай, а зачем ты в клумбу-то полез?
Вопрос, как ни странно, вовсе не показался Кадзэ-но ками неожиданным. Он перестал мурлыкать, быстро чмокнул меня в макушку и с достоинством ответил:
— Ну... я вообще-то люблю цветочки.
— Ага, господин Младший Первосвященник будет очень счастлив узнать об этом, — съязвила я.
— Да он давно об этом знает! — хихикнул ками. — Думаешь, в первый раз, что ли? Он специально теперь только астры возле дорожек сажает. После того, как я однажды упал в его розы и расцарапал себе всю ро... всё лицо, в общем.
Кажется, за всё время нашего знакомства я впервые видела его таким спокойным и довольным. Вот сейчас он как никогда был похож на простого смертного, и даже глаза не казались такими ужасно-бездонными и тёмными. В них отражалось небо. И сакура. И я. И если бы я с самого начала пришла в мир сновидений за этими глазами... если бы... я бы сейчас исступлённо их целовала, умирая от наслаждения. Так же, как ещё совсем недавно — нет, уже очень давно, но всё же — целовала другие глаза, трепетные, туманные, влажные, самые желанные и самые недостижимые глаза этой Вселенной...
От нахлынувших воспоминаний мне стало нехорошо, и я резко высвободилась из объятий Кадзэ-но ками и села, поправляя юкату. Он удивлённо изогнул бровь и вопрошающе уставился на меня. Я молчала, прикусив губу и чувствуя, как бешено и гулко сердце колотится о рёбра. Ками тоже молчал и продолжал испытующе смотреть на меня. "Были бы целы сигареты, уже давно дымил бы", — подумала я, с трудом заставляя себя дышать как можно ровнее и спокойнее. Странное чувство неизбежного предательства зародилось в груди, ошеломило и напугало меня почти до обморока. Я очень хорошо знаю цену таким внезапно нахлынувшим предчувствиям — они, как правило, всегда на сто процентов достоверны. Мой Путь, наполовину развалившийся, искривлённый и перевёрнутый терзал меня теперь с удвоенной силой, и в этом случае я не могла рассчитывать на чью-нибудь помощь или поддержку.
До сих пор я знала, что всем сердцем люблю Мидзу-но ками, и что для тэнши любить своего ками — это совершенно нормально. И оказывать услуги другим ками, если они в том нуждаются — это не менее нормально, таков негласный закон мира снов. Я приняла принцип свободных отношений с лёгкостью, потому что ревность в моём случае убила бы меня не дольше, чем за неделю, а ведь я пришла сюда за любовью, которая дала бы мне безграничное могущество, так что бессмысленная преждевременная смерть от саморазрушения никак не входила в мои планы. И если бы Кадзэ-но ками просто получал то, что хотел... если бы он не был таким грубым, сложным и одновременно таким замечательно нежным... если бы не его огромное сердце, которое он так тщательно прячет даже от тех, кого любит...
— Ками, — голос у меня предательски дрожал, но я решительно облизнула вновь пересохшие губы, и продолжила, — ты любишь цветы, потому что они красивые?
— Нет, не только, — его голос был тихим и серьёзным, но звучал мягко... как-то даже непривычно мягко. — Цветы же бывают разные — красивые и не очень. Все они хрупкие и недолговечные, но и среди них попадаются очень стойкие, я бы даже сказал, сильные. Жаль только, что попадаются они редко. Красота цветов может бесконечно радовать меня, но, рано или поздно, все цветы вянут.
Вроде бы он не сказал ничего особенного, но я сидела, как громом поражённая, и обалдело хлопала глазами. Эти на первый взгляд простые слова Кадзэ-но ками на самом деле открывали мне небольшую дверку, скорее даже форточку, в его потаённый мир души, они шли напрямую от сердца, и были так безыскусны и искренни, что я чуть не расплакалась от их трогательной незащищённости.
Кадзэ-но ками помолчал минуты две, словно собираясь с мыслями, а потом вздохнул и продолжил:
— Недавно мне на глаза попался очень любопытный цветочек. Маленький такой, неприметный, да ещё и неудачно так вырос — прямо посреди дороги. Ну, до поры до времени ему везло, и цветочек не затоптали, а он видимо решил, что обладает некой внутренней силой отводить от себя неприятности, да так в это уверовал, что о самом существовании этих неприятностей и думать забыл. Забавно, да? Глупый, хрупкий, но так искренне верит в добро и справедливость. Даже когда я стал его поливать и огородил камушками, чтобы люди случайно на него не наступили, цветочек этот всё равно продолжал верить, что он силён и вырос в правильном месте. Но знаешь, что удивительно? Град, засуха, ливень, неаккуратные или просто жестокие прохожие, которые нечаянно или намеренно не замечали оградки и всё-таки наступали на мой цветочек — ничто не могло окончательно сломить его. Не раз я с грустью смотрел на его поникшие лепестки и думал, что после такого он уже точно не оправится. Но этому созданию всё оказывалось нипочём. Дождь и град он воспринимал как неизбежность собственной кармы, а грубые людские ноги — как болезненные уроки на пути к обретению ещё большей силы. Пока я проявлял свою непрошеную заботу, я не замечал, что цветочек очень многому учит меня самого. Так, незаметно для себя, я попал под очарование его большого глупого сердца и принял его в себя. Да, он мне действительно стал необходим, вот так-то. Но цветок — это же цветок, чего я могу требовать от него?..
Ох, трудно описать, какой шторм бушевал сейчас в моём сердце, но я не дрогнула под его натиском. Я воистину заслуживаю приз за мужество и непоколебимость. И в разведку меня можно отправлять смело, потому что ни один самый дотошный вражеский резидент не усомнился бы в достоверности моей легенды. А ещё во мне погибла и разложилась великая актриса. Спокойными и ясными глазами я посмотрела на Кадзэ-но ками, слегка улыбнулась безмятежной материнской улыбкой и сказала, в точности скопировав его мягкий тон:
— Да, это действительно интересно... — и отвернувшись, стала усиленно разглядывать золотые завитушки на крыше храма.
И всё. На более внятную реакцию моей врождённой деликатности не хватило.
Мы ещё долго вот так просидели молча, не глядя друг на друга, и сакура яростно осыпала нас лепестками в поднявшемся ветре. По дорожке к храму мимо нас прошагали Первосвященники, нагруженные тяжёлыми пакетами с логотипом местного комбини. Мы издалека помахали им руками, они прокричали что-то приветственное и скрылись за углом храмовой галереи.
— Что-то они сегодня основательно затарились, — проворчал в своей обычной манере Кадзэ-но ками. — Вроде гостей не намечалось. А сигареты мне, черти, наверняка ведь не купили.
Его уничтожающий взгляд, брошенный в мою сторону при упоминании о сигаретах, вполне мог поджечь воздух. Я только кивнула в ответ — спорить всё равно было бесполезно, и мы опять погрузись в гнетущее молчание.
Цветы очень красивы. Все знают об этом. Цветы недолговечные и хрупкие. Это только во дворе нашего храма сакура цветёт круглый год и никогда не осыпается полностью. Розовые лепестки моей личной силы рано или поздно закончатся. Интересно, когда этот момент наступит, кто из них поведёт меня в смерть? Разве смогу я теперь улыбаться своему любимому ками при встрече так, словно бы никогда не слышала сегодняшних слов Кадзэ-но ками? Как теперь я смогу познавать любовь через кого и что бы то ни было, если для этого мне придётся оставить позади себя сурового ками со всеми его странными, непонятными и удушающими чувствами? Оставаться на одном месте у меня не получится, поделить дорогу, которой я шла до сих пор, на две полосы — тоже, искать силу в другом месте? — нет, этого я не переживу... Таков выбор Пути. Я стою в точке, из которой нет возврата, и обойти её невозможно. Любое моё решение означает боль для кого-то из нас. О, милосердные боги, да освободите меня уже наконец от этого бремени! Сил моих больше нет!
До сих пор удивляюсь, почему не разревелась тогда, как ребёнок, от собственной беспомощности.
Я никогда не умела сдерживаться, если было тяжело на душе, но сегодня, видимо, был какой-то особенный день, и мне удалось в очередной раз совладать с собой. Поэтому я придвинулась поближе к Кадзэ-но ками, так, что наши плечи теперь снова соприкасались, и сказала:
— Не сердись.
— Я курить хочу, — пробурчал он, не глядя на меня, пощипывая пальцами тонкие травинки у корней сакуры.
Я кивнула, приняв эту реплику за прощение, и подняла глаза от его рук, рассеянно разглядывая сад. И тут же подскочила на ноги, радостно выдохнув:
— Ой, Мидзу-но ками вернулся!
Естественно, как и следовало ожидать от влюблённой идиотки, сердечко у меня затрепыхалось от счастья, стоило мне увидеть вдалеке сияющий предмет своей страсти. Охваченная радостным возбуждением, я быстро повернулась лицом к Кадзэ-но ками... и успела заметить, как он резко отворачивается от меня с перекошенным, словно от боли, лицом, и его пальцы судорожно сжимаются, с силой выдирая клок ни в чём не повинной травы. Одного мгновения, нет, считанных долей одного мгновения хватило мне, потому что в следующий момент ками равнодушно пожал плечами и произнёс спокойно, как ни в чём не бывало:
— Угу, теперь понятно, почему наши братишки сегодня в комбини ездили...
Я снова посмотрела на приближающего Мидзу-но ками. Он шёл неспеша по залитому ярким вечерним солнцем зелёному склону искусственного холма, и в своих любимых струящихся хэйанских накидках был очень похож на грациозную рыбу, плавающую у поверхности воды. Ветер играл складками блестящего шёлка, длинные рукава поблёскивали и трепетали, как плавники. Рядом шёл рослый и красивый, как всегда невозмутимый и преисполненный внутреннего достоинства, Хикари-но ками, и вместе они, казалось, очень выгодно подчёркивают природу сил друг друга.
Нас с Кадзэ-но ками, сидящих под сакурой, было отлично видно с того холма — я знала, — и Мидзу-но ками почти тотчас же нас заметил, улыбнулся, и помахал мне рукой, но не просто в знак приветствия. Он хотел, чтобы я подошла. Этот жест я хорошо изучила ещё во время своего ученичества. Он означал, что меня приласкают. Прижмут к широкой груди, пригладят растрепавшиеся волосы белыми руками, поцелуют в губы, и целовать будут так долго, что я начну задыхаться, а потом посмотрят прямо в глаза, и я утону в паре чёрных омутов до следующего утра, и проснусь от того, что мои пальцы запутаются в роскошных шелковистых прядях длинных тёмных волос. На этот зов я бросалась, не раздумывая, потому что только в эти минуты по-настоящему жила в обеих своих реальностях, и моя жизнь гарантированно превращалась в великое чудо. Вот и сейчас я уже сорвалась было с места, чтобы лететь навстречу своему божеству, выполняя предназначение тэнши быть неотъемлемой частью его Вселенной, космической шестерёнкой, крохотным винтиком Великого Промысла, но вставшее в ту же секунду перед глазами видение судорожно рвущих траву пальцев Кадзэ-но ками словно ударило меня под колени, и я замерла, оглянувшись. Он сидел в той же позе, ссутулившись, глядя в сторону и сцепив пальцы на коленях. Он любит цветочки. Он хочет курить. Я нужна ему. Сакура посыпала его голову лепестками в знак утешения, но суровый ками не замечал их, и эта трепетная розовая нежность, падающая на его волосы и плечи, проскальзывающая за воротник юкаты и ласково гладящая в полёте скулы, чуть не свела меня с ума внезапно пронзившей болью. Почувствовав, что я странно застыла на месте, Кадзэ-но ками повернул голову и посмотрел на меня. Кто знает, была ли в его глазах в тот момент обречённость или я её себе просто выдумала. Но я так решительно развернулась, что чуть не упала, подскользнувшись на траве, и пошла навстречу своему сияющему божеству.
Не бежала, не летела, не порхала. Я еле волочила ноги. Потому что каждый шаг ранил насмерть. Так, должно быть, ходила, обретя ножки, маленькая Русалочка — каждый шаг, словно по ножам и бритвам. Я кромсала себе сердце, переступая через его ошмётки собственными ногами, идя навстречу тому, кто был моей жизнью. Страшное предчувствие предательства, так напугавшее меня, сбывалось теперь раньше, чем я могла вообразить. По боковой дорожке к нам приближались Первосвященники — я слышала их голоса. Я чувствовала спиной, что Кадзэ-но ками так и остался неподвижно сидеть под сакурой, усыпанный розовыми лепестками. Больно. Боги, как больно! Только бы не закричать. И не разреветься. Держать лицо, до последнего держать лицо и улыбаться!
Мидзу-но ками был ослепителен, весь словно омытый густым вечерним солнцем. Они с Хикари-но ками подошли уже совсем близко. Тихий свет улыбки моего божества затмевал солнечный. Он нетерпеливо протягивал руки, чтобы я поторопилась и он смог быстрее обнять меня. Я умирала стойко. Улыбаться не получалось, но я продолжала идти через боль без слёз и стонов, и даже не отводила глаза. Когда меня отделяло от светлых ками шагов пятнадцать, я остановилась. И тут же почувствовала, как за моей спиной, охваченный внезапным прозрением, вскочил на ноги Кадзэ-но ками, взметая розовые лепестки. Братья Первосвященники уже давно стояли неподалёку и наблюдали за нами, о чём-то тихо переговариваясь. Мидзу-но ками и Хикари-но ками тоже остановились, и на их лицах читалось лёгкое удивление. Мидзу-но ками снова протянул ко мне руки и позвал, сияя нежной улыбкой:
— Ну, что же ты? Иди ко мне.
Я шумно сглотнула, хотя во рту было совершенно сухо. В глазах потемнело, я не видела ничего вокруг, кроме желающих объятий божественных рук.
— Иди ко мне! Я соскучился, — снова промурлыкал Мидзу-но ками, но я собралась с силами и резко помотала головой. И вдруг ясно услышала яростный шёпот Кадзэ-но ками прямо у себя в голове: Не смей, дурища! Не вздумай этого делать! Раньше я никогда не пользовалась мысленным общением, и это было в диковинку, но сейчас мне было не до удивления и любопытства. Я притворилась, что не слышу его. Сияющий ками смотрел на меня уже с беспокойством, но говорил по-прежнему ласково:
— Что-то случилось, девочка? Почему ты не подходишь?
— Ками... — прохрипела я, потому что мне вдруг резко перестало хватать воздуха. — Прости меня... Я не смогу больше служить тебе... — а в висках колотился взбешённый шепот: Заткнись! Заткнись немедленно, идиотка!
— Ты отказываешься от выбранного Пути? — спросил Мидзу-но ками, гася улыбку.
— Отказываюсь.
— Что с тобой? — искренняя озабоченность его тона жёстко хлестнула моё и без того кровоточащее сердце. Оно ёкнуло и судорожно сжалось в комок.
— Я больше не могу постигать тебя... Есть нечто очень ценное, и через это мне не переступить. Прости меня и... отпусти... прошу...
Мидзу-но ками подошёл ко мне вплотную, взял рукой за подбородок, запрокинул голову и посмотрел прямо в глаза. Твёрдость моих намерений не нужно было проверять таким способом. Он знал, что вся моя жизнь была в этом служении, и шутить такими вещами я не буду. Потом, бросив взгляд поверх меня в сторону сакуры, сияющий ками отошёл и сказал с нескрываемым облегчением:
— Я понял в чём дело, детка. Не беспокойся об этом. Привязанность безболезненно исчезнет через некоторое время, а до тех пор я просто подожду. Бедная моя, запуталась и исстрадалась из-за такой ерунды...
Я смотрела сейчас на его губы, как жаждущий на воду. Но слов, кажется, не понимала. У меня в груди разливалось оранжевым светом холодное утреннее солнце, восходящее над океаном.
— Это не может быть ерундой!
— Успокойся, девочка. Ты плохо понимаешь, о чём просишь, — в словах Мидзу-но ками зазвенела еле заметная досада.
— Я прошу тебя освободить меня от служения, — повторила я, чётко разделяя слова. Солнце во мне разгоралось всё ярче, и грызущая нестерпимая боль понемногу отступала. Я вдруг с удивлением почувствовала, что наполняюсь лёгкой звенящей силой.
Мидзу-но ками смотрел на меня пристально и серьёзно.
— Я не отпускаю тебя, — произнёс он наконец тихо. — Одарённых учеников вот так запросто не отдают. Я вложил в тебя часть собственной души, и теперь ты никуда не денешься. Твой Путь был выбран личной волей, так что следуй теперь по нему до конца.
Я окончательно растерялась и не могла придумать ни одного довода в свою пользу. Подняла голову, случайно встретилась взглядом с Хикари-но ками, и он еле заметно кивнул мне, а в его глазах отчётливо читалось: "Иди до конца!" Я постаралась так же незаметно кивнуть ему в ответ. Любая поддержка была мне сейчас жизненно необходима. И тут неожиданно прозвучавший голос Старшего Первосвященника заставил меня вздрогнуть:
— У тэнши есть право отказаться от Пути. Ками, ты пытаешься удержать её силой.
— Да, — спокойно ответил Мидзу-но ками, — но у меня есть право не принимать её отказ. Кто-то должен защитить эту девочку от собственной глупости.
— Дай ей шанс хотя бы попробовать освободиться.
— Хорошо, — после некоторых раздумий подал голос сияющий ками. — Я предлагаю тебе поединок, детка. Если ты выстоишь против меня — уйдёшь. Нет — всё останется на своих местах. Тут ты сама должна понимать, что с твоей нынешней силой рассчитывать на удачный исход нельзя. Но я должен дать тебе шанс, ведь так? — ками многозначительно покосился в сторону братьев.
— Не пойдёт, — вставил наконец своё слово Хикари-но ками, — силы действительно слишком неравны, ты её покалечишь.
И тут же вновь ожил голос Кадзэ-но ками у меня в голове: Только попробуй согласиться, чёртова идиотка, и я покалечу тебя раньше!
— Я не собираюсь с ней биться, — засмеялся Мидзу-но ками, — за кого ты меня принимаешь? Нет-нет, я эту девочку и пальцем не трону. Тэнши, я сниму с тебя юкату, не сходя вот с этого самого места, и даже не поднимая рук. Если ты собственной силой сможешь мне помешать и останешься одетой к концу нашего поединка... если сможешь, что, конечно, нереально, я отпущу тебя без всяких условий. Ты принимаешь это?
— Да! — быстро выкрикнула я, пытаясь перекричать поток диких ругательств у себя в голове.
— Скажешь, когда будешь готова.
— Да.
Ругательства в голове резко смолкли, и я облегчённо перевела дух. Нужно было подготовиться и сосредоточиться, но кроме яркого, ослепительного восходящего солнца в груди, я больше ничего не чувствовала. Любое промедление показалось бесполезным — перед смертью не надышишься, — и помощи мне здесь всё равно не будет, я хорошо это понимала, и поэтому, не тратя время, сказала:
— Я готова, ками.
— Хорошо, начнём.
И не успела я ещё как следует испугаться, как уже потеряла пояс. Мидзу-но ками, как и было условлено, стоял в нескольких шагах от меня, и даже не пошевелился, но поток его силы был настолько мощным, что меня развернуло и чуть не сбило с ног, а пояс беспрепятственно упал на траву.
— Полдела я уже сделал, — довольно промурлыкал он.
Где-то в глубине души я была этому очень рада. Вот сейчас он также играючи сдёрнет с меня юкату, а потом завернёт в одну из своих шёлковый накидок и унесёт к себе, и будет утешать до утра, и в конце концов я проснусь от того, что мои пальцы запутаются в его роскошных длинных волосах. И в следующий раз я пойду с Кадзэ-но ками в парк, а потом в отель, и всё будет, как раньше, потому что, как он и сказал, цветок — это только цветок, и от него нельзя требовать большего. Он запустит руки мне в волосы, как в траву, и его пальцы вновь судорожно сожмутся, мучительно реагируя на следы чужих прикосновений, чужой запах, вкус чужих поцелуев. И как я выдержу тогда чёрную горечь его бездонных космических глаз?
— Тэнши, ты готова продолжить?
Мягкий ласкающий голос моего возлюбленного ками ломал последнее сопротивление сердца. И всё же разлитое во мне солнце не гасло, и звенящей силы стало так много, что я еле сдерживала её. Нет, пока я помню, что такое любовь, я буду сражаться. Против того, кого я люблю. За того, кому я нужна.
Я поплотнее запахнула расходящиеся полы юкаты, и почувствовала, как начали разворачиваться крылья.
— Готова, — прошептала я и поняла, что вот теперь я действительно готова стоять насмерть.
Первый натиск силы я не без труда, но отбила, потратив почти всё, что успела собрать.
— Отдохни, — сказал Мидзу-но ками, — я подожду.
Я плюхнулась на траву, пытаясь отдышаться. Против любого из ками мои силы смехотворны, и с самого начала это был поединок кошки со слоном, это я знала. Мидзу-но ками не использовал и десятую долю своего могущества, щадя моё самоуважение и давая мне возможность почувствовать, что я сделала всё, на что способна, это я тоже поняла и благодарила его в душе за милосердие. Я не смотрела на Кадзэ-но ками — его побелевшие, крепко сжатые в напряжении губы и так всё время стояли у меня перед глазами. Прижав ладони к земле, я отчаянно вытягивала силу из корней, трав и цветов, но ведь на самом деле этих жалких крох мне надолго не хватит...
— Отдохни, — сказал Мидзу-но ками во второй раз, когда у меня уже зазвенело в ушах и всё поплыло перед глазами.
Я рухнула на траву, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. Почему замолчал Кадзэ-но ками? Почему не ругается, не язвит и не смеётся надо мной? Мне хотелось, чтобы он сейчас подошёл сюда, встряхнул меня как следует и надавал пощёчин. За слабость, за глупость, за трусость, за бесполезность и неумение расходовать силу. В этот раз моя юката сползла больше чем наполовину, один рывок — и я проиграла. Но Мидзу-но ками снова пожалел меня и не стал добивать. Я долго лежала, и во мне больше не было разлитого солнца и розовых лепестков. Осталась только чёрная горечь глаз Кадзэ-но ками и вернувшаяся моя собственная боль, и только это удерживало ещё меня в сознании. Теперь я понимала, что эта горечь была нашей общей судьбой. Ками так старательно прятал её от меня, но глупая тэнши всегда лезет туда, куда её не просят. Его горечь неизбывна и останется с ним навсегда, а маленький цветочек всегда будет слишком слабым, чтобы хоть как-то помочь своему любимому ками... Стоп! Кому? Что это я только что сказала?!
— Я готова.
Готова вычерпать себя до основания, даже если моё тело в материальной реальности больше никогда не проснётся. Мне есть за что сражаться. Есть за что вывернуться наизнанку.
— Это последний раз, девочка. Ты уже на ногах не стоишь, пора заканчивать.
— Да.
Меня хватило ровно на две секунды. Мидзу-но ками, видимо, понял, что сдаваться я не собираюсь, и больше не сдерживался, чтобы глупая тэнши, не приведи Небо, не угробила сама себя тут у всех на глазах. Рывок был такой сильный, что я не удержалась на ногах и шлёпнулась на четвереньки. Тело противно саднило, казалось, что с меня сняли юкату вместе с кожей. Уткнувшись лицом в траву, я так и осталась лежать, побеждённая, раздавленная, обессиленная и опустошённая...
Это мой подарок тебе, детка.
— Но... как?! — еле-еле донесся до моего сознания удивлённый возглас Мидзу-но ками.
Я подняла голову и сама застыла от удивления. Я была одета. В светлую юкату. И даже с поясом. А в нескольких шагах от меня Мидзу-но ками держал в руках точно такую же светлую тряпку, и на нём просто лица не было от изумления. Всё ещё не выпуская тряпку из рук, он опустился в траву возле меня, и провёл пальцами по рукаву. Я увидела, как пальцы прошли сквозь плотную ткань, как сквозь туман, и коснулись моей горящей кожи. Но я готова была поклясться, что моя новая одежда не была иллюзией! Сияющий ками вдруг расхохотался, но в его хохоте не было веселья:
— Вот как, а я никогда бы не подумал, что всё зашло так далеко, — сказал он, отсмеявшись. — Девочка, ты понимаешь, что свой поединок ты проиграла?
Я кивнула. Да, он с лёгкость раздел меня, поэтому я проиграла. Тот факт, что откуда-то взялась вторая юката, никак на исход поединка не влиял.
— Но ведь девочка одета, — услышала я голос Младшего Первосвященника.
— Да, одета, — согласился Мидзу-но ками. - Формально она выполнила условие своей победы. Но исход поединка спорный, поэтому я не могу отпустить тебя без условий, как обещал, слышала, тэнши? С этого дня ты вольна служить, кому захочешь, но от выбранного Пути я тебя не освобождаю.
Он вздохнул, пригладив ладонью мои волосы.
— Твой Путь — твоё призвание, поэтому я знаю, что ты никуда не денешься от меня, и рано или поздно вернёшься. Такой дар нельзя топтать ногами, девочка моя. Когда ты вернёшься ко мне за постижением, я сделаю вид, что мы никогда не расставались, а до тех пор я буду внимательно приглядывать за тобой, чтобы ты не забывала про свой истинный Путь, увлёкшись страстью собственного сердца.
Мидзу-но ками аккуратно свернул снятую юкату и положил на траву. Потом наклонился, поцеловал меня в лоб, встал, отряхивая одежду и сказал, обращаясь ко всем:
— Эта девочка больше не принадлежит мне, потому что таков бы её выбор.
Кажется, они все ещё долго разговаривали где-то неподалёку, но я была слишком ошеломлена произошедшим, и поэтому не очень чётко это помню. Когда Мидзу-но ками встал, я снова упала ничком в траву, и темнота накатившей слабости поглотила мое зрение, а звон в ушах стал таким сильным, что заглушал биение сердца. Но сознание никак не затухало окончательно, и словно сквозь сон я продолжала слышать голоса и чувствовать запахи. И только когда всё наконец смолкло, я поняла, что кто-то молча сидит около меня. Я слегка пошевелила затёкшим плечом, и услышала такой знакомый и родной глухой насмешливый голос:
— Ты не надорвалась часом, детка? — и в следующую секунду у меня заныли рёбра, стиснутые изо всех сил жаркими объятиями. Я плакала, уткнувшись лицом в горячую шею Кадзэ-но ками, цепляясь за воротник его юкаты, и как будто всё глубже падала куда-то во тьму.
— Глупый мой, маленький, бестолковый цветочек, — шептал ками, покрывая быстрыми нежными поцелуями мои волосы, — дурочка моя любимая, несносная упрямая девчонка, наивная и самоуверенная! Ну кто тебе сказал, что ты всегда можешь вытворять всё, что захочется?
Эти его нежные ругательства на удивление быстро высушили мои слёзы. Успокоившись окончательно, я тут же не удержалась от вопроса про вторую юкату. По правилам магических поединков ни одна посторонняя сила, кроме личной силы соперников, или заимствованной у природы, не может вмешаться в противостояние. Зная про это, я понимала, что Кадзэ-но ками, как и все прочие присутствующие, не смогли бы даже откачать меня, в случае критической потери энергии. Вторая юката не была иллюзией — это бы все заметили сразу, но она и не была материальной, хотя очень сильно казалась таковой. Ясно, что сотворить такое я не смогу даже после нескольких лет усердного обучения. Рукава слабо пахли сушёными нори и сигаретами, и у меня не было сомнений в том, кого надо благодарить за помощь. И потом эти странные слова: "Это мой подарок тебе, детка"... Но Кадзэ-но ками не мог использовать своё могущество, пока шёл поединок. А если это была не сила, то что?.. Ками пробурчал что-то про то, что от любопытства кошка сдохла, и вообще он не собирается мне ничего растолковывать. Ну и ладно — решила я про себя, — господин Младший Первосвященник наверняка ещё не пересадил свои погибшие астры.
Тем временем Кадзэ-но ками провёл руками по моим плечам, и плотная ткань юкаты начала на глазах таять и словно бы впитываться в кожу. Затем он поднял с травы ту, другую, настоящую юкату, оставленную там Мидзу-но ками, и встряхнул её, намереваясь набросить на меня. Что-то легко шлёпнулось на землю возле моего колена. Ками раздвинул траву:
— Вот ведь засранец!..
Новая нераспечатанная пачка сигарет призывно белела в сгущающихся сумерках.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.7 Мемуары тэнши: Крылья
Прошло уже несколько недель с тех пор, как Кадзэ-но ками возил меня к морю на своём сказочном "единороге". Я виделась с ним чаще, чем со всеми остальными и, несмотря на то, что он по-прежнему ворчал и ругался, уже не чувствовала собственную ничтожность так остро, как раньше. Робость как-то сама собой прошла, и вопросы так и посыпались из меня на голову несчастного ками. Он ругался, но отвечал, либо же просто молча игнорировал, отвернувшись и прикуривая одну сигарету за другой. Однажды, когда я пристала с очередным глупым, по его мнению, вопросом, у него вырвалось досадное: "Что за невозможный ребёнок!" Вот, оказывается, как: я для сурового ками не просто дурочка с крыльями, которая суёт нос во всё без разбора, я — ребёнок. Эта мысль несколько дней грела мне сердце в обеих реальностях.
(читать дальше)Тем временем с Мидзу-но ками мы почти не пересекались. Я вздыхала, терпеливо ждала, что вот-вот что-то изменится, однако же ничего не менялось. Как-то раз я как бы между делом пожаловалась Кадзэ-но ками, что меня совсем забросили. Тот фыркнул и спросил:
— Ты же не думаешь, что ты у него одна такая?
— Нет, не думаю, конечно. Но мне всегда казалось, что "сосуд силы" должен пользоваться каким-то... ну... преимуществом... наверное, — добавила я , чувствуя, как краснею от собственной наглости.
Поскольку Кадзэ-но ками молчал, я ответила себе сама:
— Дура, да?
— Ага, — бросил он равнодушно и отвернулся.
***
На церемонии посвящения Хикари-но тэнши моё присутствие было совсем не обязательным, но господин Младший Первосвященник явился за мной лично, сказав, что Кадзэ-но ками настаивает. Идти совсем не хотелось. Естественно, я всем сердцем была рада за своего наставника-тэнши, но также понимала, что отныне больше не будет джакузи и ранних завтраков у него дома, как не будет и ритуального преображения мира под корнями Чёрного Древа. От этих мыслей становилось так тяжело, что даже плакать не хотелось. И всё-таки, по дороге к храму мне не давали покоя и другие мысли. Для чего Кадзэ-но ками понадобилось моё присутствие? Он столько раз давал понять, что мои душевные переживания никого не волнуют, поэтому вряд ли заботился о том, чтобы я не пропустила что-то важное.
После церемонии Младший Первосвященник отвёл меня в одну из задних комнат, погладил по голове, как маленькую, и попросил никуда не уходить. Долго ждать мне не пришлось...
— Я пришёл забрать свою силу, детка, — промурлыкал Мидзу-но ками после всех своих обычных... хм... приветствий.
Только что я блаженно растекалась на его широкой груди, доведённая до полуобморока обжигающими поцелуями, но услышав такое, чуть не рухнула на пол от неожиданности.
— Почему? — спросила я, глотая слёзы. — Я не справляюсь?
— Нет, не то чтобы не справляешься... Просто... тебе ведь было грустно без меня всё это время, так? Помнишь, когда я предложил тебе стать "сосудом силы", у тебя был выбор?
— Помню, конечно. Ты спросил: сила или любовь? — и я выбрала силу. Но ведь мне известно, что обратного хода такой выбор не имеет...
— Правильно, не имеет. Если я сам не освобожу тебя.
— Ты, наверное, как и Кадзэ-но ками, думаешь, что я дурочка, не способная нести ответственность за свои решения? Зачем же тогда ты призвал меня, если в меня не веришь?
Мидзу-но ками тёрся щекой о мои волосы и это очень мешало сосредоточенно думать. Признаться, я здорово растерялась. Быть "сосудом" божественной силы казалось мне очень почётным и полезным занятием. Не каждый справится и не каждый осмелится, и у меня был повод бесконечно, в тайне от всех, лопаться от гордости за собственную решительность. Хотя я и сама чувствовала, что последствия такого шага в своё время продумала плохо, но всё же расставаться с почётной миссией не хотелось. Мне казалось, что лишившись своей единственной возможности приносить пользу любимому ками, я навсегда потеряю и его, и себя, ведь отнятую силу мне всё равно никто уже не в состоянии заменить на любовь — выбор сделан, и упущенные возможности никогда не возвращаются.
— Я верю в тебя, — сказал Мидзу-но ками. — Поэтому и даю второй шанс...
— Так и думал, что ты тут ревёшь.
Кадзэ-но ками неслышно подошёл и склонился надо мной. Я действительно ревела, скрючившись на полу, уткнувшись носом в коленки. Когда Мидзу-но ками уходил, унося с собой свою силу, я не чувствовала печали. Я только что перестала быть "сосудом", разве это важно? На что похожа выемка силы? Да ни на что. Всё происходит на уровне принятия решений. Пустоты внутри не было, ощущения ни на йоту не изменились, но тёплые руки Мидзу-но ками, такие ласковые и родные, вдруг показались мне нереально далёкими и отстранёнными. Я улыбалась, пока он смотрел на меня. Когда он ушёл, мне уже было всё равно, что будет дальше.
— Глупая, это я его попросил. И можешь не благодарить.
Он уже успел снять с себя церемониальное облачение. Достав сигарету из нагрудного кармана куртки, Кадзэ-но ками прикурил и уселся рядом. Последние его слова не сразу достигли моего сознания, но когда это случилось, я подумала, что ослышалась.
— И... зачем?
— Затем, что тебе не нужно быть чьим-то "сосудом силы". У тебя есть собственная и она отнюдь не маленькая. Хочешь, докажу прямо сейчас?
Он слишком хорошо знал, что я не откажусь. Ни за что на свете.
***
Когда я только-только пришла в этот мир, отыскав в коридорах сознания путь к своему богу и пробив разделяющую нас стену, Мидзу-но ками встретил меня ласково. Он учил меня разным вещам — и тем, что я когда-то постигала самостоятельно по книгам, и тем, которые до сих оставались недоступными моему пониманию. Мы были всё время только вдвоём и он сиял так, что я даже и помыслить боялась, чтобы прикоснуться к нему. Но сияющий ками учил меня любви. Не тому жалкому подобию, которое называет любовью большая часть человечества. Его любовь была основой всего сущего, и постичь её целиком не способно ни одно сердце, ни один разум, будь то сердце тэнши или разум бога. Я изо всех сил старалась быть прилежной ученицей, хотя понимала лишь небольшую часть из того, что мне открывалось.
Любовь как основа мироздания и соитие как величайшая сила познания вселенской любви — вот всё, что необходимо постичь на этом пути, говорил мне Мидзу-но ками. Он демонстрировал собственное могущество, дотрагиваясь до всевозможных предметов и наполняя их любовью настолько неистовой, что они тут же становились объектом постижения всех невыразимых тайн Космоса. Прекрасный сияющий ками играл со мной в сложные чувственные игры, и им предстояло стать фундаментом моего дальнейшего духовного и магического развития. Это был важный и необходимый практикум перед тем, как меня одарят крыльями и предложат на выбор служение. Неважно как, когда, где и с кем, — шептал он мне тёмными сладкими ночами моего ученичества, — не важно, мужчина ты или женщина, если есть любовь, всегда найдётся способ познать её. Смотри на мир так, как смотришь сейчас на меня, и тебе откроются все его тайны. Случайностей не существует, но ничего и не предопределено. Единственное, что определяет твою жизнь — это твой личный выбор Пути. На самом деле ками, тэнши и люди мало чем отличаются друг от друга, вся разница — в величине личной силы. Любой человек, вставший на путь могущества, обретает силу тэнши и право носить крылья. Любой тэнши, познав всё, чему способен научить его Путь, становится ками. Формально я встала на Путь задолго до встречи с Мидзу-но ками, но только посмотрев в его глаза, я поняла, что обрести свою истинную силу смогу только через него. Став "сосудом" божественной силы, я окончательно выбрала направление на пути могущества и всем существом бросилась в собственное служение.
И всё бы, наверное, спокойно шло своим чередом, если бы вдруг однажды ни с того ни с сего в мою глупую голову не закралось одно дикое желание.
— Познакомь меня с Кадзэ-но ками, пожалуйста, — попросила я как-то Мидзу-но ками, и, кажется, впервые заметила лёгкую тень недовольства на его прекрасном лице.
А Кадзэ-но ками был настолько суров и страшен для непосвящённых, что моя просьба запросто могла показаться безумной. Он никогда не призывал учеников и уж тем более учениц, потому что совершенно не нуждался ни в "сосудах силы", ни в "сосудах любви", хотя и пользовался время от времени услугами отдельных тэнши. Но, несмотря на всю грозность, у Кадзэ-но ками были потрясающие глаза — засасывающие, бездонные, с непостижимой, растворённой в них горечью. Видимо, на эту-то горечь я и попалась. С подкашивающимися ногами, замирающим от ужаса сердцем и прочно застрявшими в горле словами, я неудержимо искала с ним встреч, всякий раз съёживаясь под холодным презрительным взглядом. И лишь однажды мне на какую-ту ничтожную долю секунды показалось, что ледяной Космос его бездонных чёрных глаз вздрогнул и оттаял, когда я лепетала какие-то бессвязные приветствия, мёртвой хваткой вцепившись в руку Мидзу-но ками...
— Не смей ходить к нему одна! Он ведь может даже убить тебя, если захочет, — уговаривал меня сияющий ками. Да, я прекрасно знала, что скорее всего убьёт. И мне было страшно до тошноты. Но я всё равно пошла, потому что горечь чёрных глаз Кадзэ-но ками требовала познания. Это тоже был своего рода выбор Пути, от которого я не имела права отказаться.
Я совершенно не помню, что было дальше. Должно быть, меня и вправду убивали, потому что когда я пришла в себя, то чувствовала себя хуже некуда. Мидзу-но ками забрал меня тогда, и он же много сил потратил потом на то, чтобы поднять меня на ноги. Однако же, странно, конечно, но с тех пор я перестала бояться ореола смерти вокруг мрачного ками, я вообще перестала его чувствовать, как будто, умерев один раз, надолго избавила себя от этой участи. Только спустя время мне объяснили, что аура всепоглощающего страха вокруг Кадзэ-но ками была хорошо построенной иллюзией, своего рода испытанием на прочность. Разумеется, он действительно мог причинить вред любопытствующим, если бы захотел. Но вот хотел ли — это уже другой вопрос. Меня он тогда просто до чёртиков испугал, ну потрепал немного, не без этого, чтобы последовавший затем упадок сил надолго запомнился. Однако, к его удивлению, меня не сдуло ветром в ту же секунду, я что-то ещё там продолжала лепетать про постижение и горечь, и в итоге закончилось всё тем, что Кадзэ-но ками плюнул, стёр мне все тяжёлые воспоминания о той нашей встрече и снял заклятие. Вот так, оказывается, я лишилась страха перед ним. И ещё. Я больше не видела той жуткой вселенской горечи в глазах Кадзэ-но ками. С тех пор — только презрение.
Не помню, когда именно презрение сменилось заинтересованностью. Участь "сосудов силы" нелегка, иногда они вляпываются в неприятности, я же, по причине глупой башки, в неприятностях просто купалась, и вытаскивал меня из них частенько Кадзэ-но ками (ах, какими гнусными словами он ругал меня при этом, до сих пор приятно вспоминать!) Или, может быть, его заинтересованность появилась, когда Мидзу-но ками вырезал из моей спины крылья? В тот день собственная сила, запечатанная на время моего ученичества, раскрылась во мне, и слетела с кончиков пальцев в виде розовых лепестков сакуры. Пока Мидзу-но ками душил меня в объятьях, Кадзэ-но ками поднял с земли несколько лепестков, взвесил на ладони и задумчива пробормотал: "Так вот какова природа твоей силы." Глядя на это из-за плеча сияющего ками, я вдруг пообещала, что буду усердно служить и ему тоже, если это не пойдёт вразрез с той дорогой, которую я выбрала раньше. Суровый ками только презрительно фыркнул и отвернулся. Но я почувствовала, что в общем-то меня не отвергли.
Так, будучи призванной тэнши и "сосудом силы" одного ками, я собственной прихотью связала себя с другим, даже не спросив разрешения. Это был странный поступок, но я хорошо усвоила, что случайностей не бывает. Помнили про это и оба ками.
Чем реже доводилось мне встречаться с Мидзу-но ками, тем чаще в моих снах начал появляться Кадзэ-но ками. По привычке я рвалась постичь его, но суровый ками не собирался со мной нянчится, как и не собирался чему-либо меня учить. Он фыркал, ругался, отмахиваясь от моих вопросов, или же просто молча курил, не глядя на меня. Мы могли часами сидеть молча. Только время от времени шуршал целлофан сигаретной пачки, чиркала зажигалка или с лёгким шипением очередной окурок угасал где-нибудь в пепельнице или в высокой траве. В общем, суровый ками слишком любил молча курить в моём присутствии. Кажется, любые слова как-то сами собой теряли смысл, когда он подносил ко рту сигарету.
***
Теперь же, следуя в молчании по тропинке за Кадзэ-но ками, обещавшим мне показать мою собственную силу, я всё ещё ощущала невыразимую тяжесть на сердце от того, что больше не была "сосудом силы" любимого ками. Мы пробирались через заросли где-то позади храма, и уже столько раз поворачивали, что обратную дорогу мне было бы в жизни не найти. Наконец мы выбрались на относительно ухоженную садовую дорожку, и шли по ней до тех пор, пока из-за поворота вдруг не возник чайный домик на берегу небольшого пруда. У входа нас поджидал как всегда сияющий Младший Первосвященник.
— Я всё приготовил, — сообщил он радостно Кадзэ-но ками, улыбнулся мне ободряющей широчайшей улыбкой, помахал рукой и пошёл куда-то по своим делам вдоль берега пруда.
Кадзэ-но ками обернулся ко мне:
— Так и будешь тут торчать? Заходи уже.
И чуть посторонился, открывая сёдзи. Внутри было чисто, тихо и тепло. В жаровне весело переливались угольки, мелодично булькала закипающая вода в котелке.
— Я не очень хорошо разбираюсь в чайной церемонии... — начала было я жалобно.
— А я вообще в ней не разбираюсь, — ответил мне Кадзэ-но ками. — Всё равно мы пришли сюда не чай пить.
Он жестом велел мне сесть на пол, уселся позади и потребовал:
— Покажи крылья.
Я повиновалась и распахнула свои серые пёрышки. Кадзэ-но ками внимательно ощупал их со всех сторон, словно бы впервые видел. Невольно мне вспомнился день, когда Мидзу-но ками вырезал их из моей спины. За воспоминанием потянулось сожаление, и слёзы опять изо всех сил запросились наружу.
— Как я и думал, — сказал ками, — эти крылышки слишком слабые. Пора от них избавляться.
И не успела я даже охнуть, как он быстрым и резким движением сломал пополам моё левое крыло. Резко выдохнув и зажмурившись, я приготовилась к боли, которая по моим расчётам вот-вот должна была накрыть сознание. Но никакой боли не было. Проделав ту же манипуляцию с правым крылом, Кадзэ-но ками аккуратно обломил их у основания. Я всё ещё ждала свою великую боль и удивлялась её полному отсутствию.
— Ну вот, а теперь давай отращивай себе новые, — сказал он мне таким тоном, как будто вырастить новые крылья было не сложнее, чем съесть кусок торта.
— Что?! — от удивления я аж подпрыгнула. — Я никогда даже не слышала, что такое возможно! Как по твоему я должна это делать?!
— Да никак, — в голосе Кадзэ-но ками начали появляться нотки раздражения. — Используй силу. Соображай сама, не маленькая уже.
Он отвернулся и отошёл в другой угол комнаты. Мне ничего не оставалось делать, как последовать его рекомендации и начать соображать. Я старательно применяла собственную силу, волю и воображение, комбинировала их в разной последовательности, регулировала мощность, но попытка за попыткой заканчивались полным провалом. Разозлившись, отчаявшись, я сконцентрировалась на одном-единственном, последнем выбросе силе, буквально вывернув всю себя наизнанку, и услышала, как за моей спиной с тихим шелестом что-то распахнулось, как будто раскрылся автоматический зонтик. Кадзэ-но ками обернулся на звук, и я не поверила своим глазам — он улыбался так радостно, как не умел даже сам Младший Первосвященник!
— Обернись-ка и посмотри, что ты только что сделала!
Я повернула голову и увидела за спиной два сияющих золотистых облачка, отдалённо напоминающих по форме крылья. Видимо мне плохо удалось скрыть своё разочарование, потому что Кадзэ-но ками засмеялся и сказал:
— Дурочка, ты сама ещё не осознала, что эти крылья тебе никто и никогда уже сломать не сможет. И ты вытащила их из себя сама. Гордись этим.
Я помню, что сидела потом на полу и безудержно всхлипывала, прикусив палец, чтобы не разрыдаться в голос от нахлынувших эмоций, пока Кадзэ-но ками, ругаясь на чём свет, пытался заварить нам чаю.
***
Извлечение крыльев не прошло бесследно для моего физического тела в материальной реальности, оно стало то тут, то там болеть. К тому же в своём продвижении по Пути силы, активно познавая природу Мидзу-но ками, я забрела наконец в тот самый мрак, составлявший глубинную сущность моего возлюбленного бога, о котором я раньше имела лишь смутное представление, прогулявшись по Бездне. Сейчас я понимала, что тогда, в Бездне, я очень легко отделалась, благодаря тому, что изучала мрак как проявление внешнего Космоса. Теперь, чтобы двигаться дальше, мне предстояло пройти сквозь необъятную Бездну души Мидзу-но ками. Это было куда страшнее и опаснее, потому что мне предстояло принять этот мрак в себя, сделать его сутью собственной души. Я не была ещё готова к этому и боялась, ужасно боялась.
Вынырнув в мире снов с очередной болячкой, прихваченной из материальной реальности, я охнула и, оглядевшись, увидела, что стою во дворе храма. Здесь росла большая вечноцветущая сакура, с которой меня связывали самые нежные чувства. Когда из моих ладоней посыпались розовые лепестки силы, Младший Первосвященник посмеялся и сказал, что сразу заметил во мне сходство с этим деревом, поэтому и придумал имя, которое, надо сказать, на удивление быстро и крепко приклеилось ко мне. Ощущая своё внутреннее родство с волшебной сакурой, я приспособилась лечиться, прижимаясь к её стволу. Помогало хорошо и по всей видимости не только мне, потому что сейчас, прислонившись к серой коре и задумчиво созерцая кружившиеся в воздухе лепестки, здесь сидел сам Кадзэ-но ками.
— Дурочка, ты так и не научилась контролировать собственную силу. Расходуешь больше, чем нужно, а потом болеешь, — проворчал он, выслушав мои робкие сетования на здоровье. — Ладно, пошли со мной, — сказал он, вставая и отряхиваясь. — Тут недалеко есть хороший целительный родничок. Поправим твоё здоровье... ну, и моё заодно, а то я что-то вчера того... не рассчитал... да, — поморщился он, потирая лоб.
Я кивнула и поплелась за ним.
Родничок и в самом деле оказался чудесным, а водичка — целительной. Напившись как следует и пополоскав в ней все свои больные места, мы сели неподалёку на травку, чтобы погреться на солнце. Мучившая меня телесная немочь отступила, и мне теперь ужасно хотелось посоветоваться с Кадзэ-но ками по поводу своего Пути. Я долго ёрзала в нерешительности, пока, наконец, ками не выругал меня и сам не спросил, какого чёрта мне от него нужно. Я рассказала всё, чем в данный момент терзалась моя душа, и Кадзэ-но ками слушал меня молча, как обычно. Потом он потянулся и сказал:
— На самом деле ты ещё и понятия не имеешь о том, что такое настоящая Бездна, и лучше бы тебе никогда туда не соваться.
— Но ведь рано или поздно всё равно придётся. Теперь, когда я знаю, что Мидзу-но ками носит её в себе, у меня не остаётся другого выбора.
— Ты идёшь по Пути Мидзу-но ками, но тебе необязательно валяться в каждой грязной луже только потому, что он полежал там до тебя.
— Мидзу-но ками призвал меня как тэнши, и единственный способ по-настоящему постичь его целиком — это пройти по его стопам, в том числе и все грязные лужи тоже.
Кадзэ-но-ками молчал. Не ругался, не ворчал, не поддразнивал — молчал так, словно не знал, что сказать. Потом вдруг спросил:
— Ты сама-то хорошо понимаешь, для чего тебе всё это нужно?
— Пока не очень, — честно призналась я. — Потом, наверное, пойму... Дура, да?
— Ага...
Он опять замолчал. Затем встал и начал ходить вокруг меня, как будто что-то обдумывал.
— Нет, — сказал он наконец раздражённо, — ты не дура. Ты полная идиотка! Вечно лезешь куда тебя не просят, выжимаешь себя досуха, потом болеешь, ползёшь под сакуру, отлёживаешься, и снова готова к подвигам! Нет, такой дурищи я ещё в жизни не встречал!
Его злость не то чтобы сильно удивила меня — скорее, больно кольнула.
— Мне всегда страшно и совершенно не хочется никуда соваться. Но ты же не хуже меня знаешь, какой ценой обретается могущество...
— Я знаю, что для достижения могущества есть много разных путей и для этого необязательно выбирать самый сложный и разрушительный.
— Если ты скажешь, чтобы я отказалась от этого пути, я это сделаю. Причём с радостью.
— Я не твой папочка, чтобы что-то запрещать тебе. Ты должна сама думать, как поступать.
— Тогда я не отступлюсь и буду и дальше постигать...
— Слушай, дурища, да у тебя просто мания какая-то постигать всё и вся! И что же ты такое там постигаешь?
— Л-любовь...
— Ах, значит Мидзу-но ками и есть та любовь, которую ты собралась постигать таким варварским способом? Как-то чересчур мелко. И недостойно. Даже для тебя.
Ками уже не просто злился, он был в бешенстве. Казалось, что мысль придушить меня посетила его уже не единожды.
— Почему ты сердишься? — спросила я примирительно. — Не ты ли говорил мне, что свой путь каждый определяет сам?
Он остановился и рывком поднял меня с травы.
— Да просто я не могу спокойно смотреть, как твоё редких размеров, но абсолютно безмозглое сердце уничтожает само себя.
— Так ты отговариваешь меня?..
— Не дождёшься. Ты всё и всегда будешь решать сама. Я просто хочу, чтобы у меня тоже была возможность постигать тебя. Ты мне нужна!
Если бы в тот момент небо раскололось на части, я бы этого даже не заметила. Но и удивляться мне уже было нечему. С того самого мига, когда утреннее солнце осветило нас на морском берегу, я чувствовала, что когда-нибудь это случится. Кадзэ-но ками просто стоял и смотрел на меня, но где-то в глубинах мироздания рассыпались и перестраивались заново скрижали Хроник Акаши, потому что ками принял решение открыть для бестолковой тэнши ту часть себя, куда до сих пор не залетало крыло смертного создания, и судьба явно не была к этому готова. Где-то в глубине моей сущности крошился и выбранный мной путь. "Ты мне нужна. Я хочу тебя постигать..." Мидзу-но ками учил меня, что если есть любовь, то всегда найдётся возможность постичь её. Сейчас передо мной открывался путь бесконечного постижения, но была ли тут любовь? Язык чесался спросить: "Ками, да зачем я тебе... такая? Что тут постигать, если ты и так насквозь меня видишь?", но я молчала. Почему-то сейчас мне совсем не хотелось, чтобы он начал курить и ругаться.
Мы молчали достаточно для того, чтобы космические шестерёнки успели перестроиться и закрутились снова. Затем Кадзэ-но ками обнял меня, и тут я просто рухнула в него, неистово и неотвратимо, как падают в смерть. Видимо, я действительно была бестолковой, потому что всё, чему успела научиться у Мидзу-но ками, выгорало во мне сейчас без остатка. "Не имеет значения..." — но для меня имело, "не важно..." — мне было ещё как важно, "всё равно, кто ты, только любовь имеет значение..." — но именно любовь меня сейчас интересовала меньше всего. У меня были губы Кадзэ-но ками, его глаза, руки, волосы, и всё это имело смысл только потому, что принадлежало ему, и он желал разделить это со мной. И всё, что в этот момент оставалось моего, устремилось в него полноводным потоком. Мы отдались друг другу яростно, потому что в тот миг перестали существовать даже вращавшие судьбу космические шестерёнки. И это был способ постижения мира, которому я никак не могла научиться у Мидзу-но ками. Как я ни старалась, но вплавиться и влиться в него до абсолютной потери собственной сущности у меня никогда не получалось. На все мои жалкие попытки он только ласково улыбался и говорил, что когда-нибудь обязательно получится. И вот оно получалось теперь, пока я рвала одежду на груди Кадзэ-но ками, стараясь прорыться, прогрызться настолько глубоко, насколько это вообще было возможно, даже не замечая, что он делает со мной то же самое.
Сейчас я чувствовала его, как себя. Я знала, что он утратил величие ками, так же, как я утратила ничтожество тэнши, мужское и женское в нас перемешалось настолько, что вряд ли в тот момент мы оба осознавали, кто кому должен отдаться. А вокруг нас бушевал самый настоящий смерч космических энергий, разбуженных слиянием вечного и мимолётного, и мы были под защитой самого надёжного кокона, охранявшего наши души от саморазрушения. Постигая друг друга, каждый из нас постигал себя в другом и другого в себе в равной мере, и это казалось настолько естественным, что, ощутив на краткий миг себя снова женщиной, я испугалась, не понимая, как такое вообще возможно, и я знала, что проснувшаяся в ту же секунду мужская сущность Кадзэ-но ками, точно так же опешила от своего желания овладевать, как моя женская — от желания отдаваться.
Пока мы неистово сотрясали Вселенную, начисто потеряв всякое представление о времени, пространстве и собственных сущностях, вихрь космических энергий ускорил движение и начал неотвратимо сжиматься вокруг нас. Мы бились в едином пульсе со всем мирозданием, и нас сжимало всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока мы не превратились в пульсирующую точку, и ещё, и ещё, и когда сжиматься дальше стало некуда, с последним ударом мы развалили на куски эту Вселенную, взрываясь и разлетаясь брызгами расплавленной магмы до самых дальних её уголков. Для маленькой смертной тэнши это был слишком ошеломляющий опыт...
Когда сознание потихоньку вернулось к нам и мы разделились, я помню только, что гладила его мокрое лицо и не понимала, кто из нас плачет...
Когда и это прошло, Кадзэ-но ками вытянул руку и начал шарить в ворохе одежды, ища сигареты. Удивительно, что он ещё может двигаться, подумала было я, но да, — ведь сила ками не идёт ни в какое сравнение с моей. Я же лежала пластом, и даже, кажется, с трудом могла двигать глазами. Уже одно то, что я осталась жива после... такого... вызывало у меня недоумение, если не сказать больше. Я вспомнила тот фантастический космический вихрь, и — ну конечно же! Кадзэ-но ками, Повелитель Ветров, всё предусмотрел заранее и обо всём позаботился — не создай он этот смерч, и меня разнесло бы на атомы! Мне захотелось рассмеяться, но сил не было, и я лежала, молча разглядывая плывущие над головой облака. Это очень умиротворяло.
Ками вернулся ко мне с уже зажжёной сигаретой, лёг рядом и, глубоко затянувшись, тоже стал смотреть на небо.
— Это и всё, что ты до сих пор знала о любви? — спросил он насмешливым тоном, выдыхая дым.
Стыдно было признаться, что не знала и этого, поэтому я просто согласилась:
— Да.
— Ну, тогда тебе ещё учиться и учиться.
Ему-то уж совершенно точно ничего не мешало подтрунивать надо мной. Я только вздохнула и закрыла глаза.
Потом я спала, просыпалась, понимала, что всё ещё не могу пошевелиться и снова засыпала. Лишь к вечеру, проснувшись в очередной раз, я почувствовала, что, пожалуй, смогу даже сесть. Кадзэ-но ками сидел рядом, уже полностью одетый, и, судя по его озабоченному взгляду на валявшуюся рядом пачку, докуривал последнюю сигарету.
— О, — сказал он, повернувшись и посмотрев на меня. — Вот теперь заметно, что тебе уже лучше. Идти-то сама сможешь?
— Не знаю, — ответила я честно. — Не уверена.
Пока я спала, ками кое-как одел и меня тоже, и мне сейчас приходилось тратить драгоценные крохи восстановленных сил на то, чтобы всё это поправить и привести себя наконец-то в порядок. Его собственная энергия вроде бы восстановилась полностью, и мне показалось странным, что он до сих пор не помог мне.
— Почему ты не поделился со мной силой? — спросила я, не в состоянии побороть порочное любопытство, хотя прекрасно знала, что мой вопрос более чем дурацкий.
Он помолчал, докуривая с явным сожалением сигарету до самого фильтра, почти обжигая пальцы. Вот сейчас опять скажет, что я дура, пронеслось у меня в голове, но вместо этого, Кадзэ-но ками швырнул окурок подальше в траву, взял меня за руку, и сказал серьёзно, почти строго:
— Тебе надо самой научиться контролировать расход своей силы. Ты ведь и без меня знаешь, что это твоё самое слабое место.
Не услышав привычного ругательства, я растроганно всхлипнула и прижалась лбом к его плечу. Всё-таки Кадзэ-но ками не зря имел репутацию сурового бога, и что бы я там ни разглядела в его сердце сегодня, менять своих привычек он не собирался.
(читать дальше)Тем временем с Мидзу-но ками мы почти не пересекались. Я вздыхала, терпеливо ждала, что вот-вот что-то изменится, однако же ничего не менялось. Как-то раз я как бы между делом пожаловалась Кадзэ-но ками, что меня совсем забросили. Тот фыркнул и спросил:
— Ты же не думаешь, что ты у него одна такая?
— Нет, не думаю, конечно. Но мне всегда казалось, что "сосуд силы" должен пользоваться каким-то... ну... преимуществом... наверное, — добавила я , чувствуя, как краснею от собственной наглости.
Поскольку Кадзэ-но ками молчал, я ответила себе сама:
— Дура, да?
— Ага, — бросил он равнодушно и отвернулся.
***
На церемонии посвящения Хикари-но тэнши моё присутствие было совсем не обязательным, но господин Младший Первосвященник явился за мной лично, сказав, что Кадзэ-но ками настаивает. Идти совсем не хотелось. Естественно, я всем сердцем была рада за своего наставника-тэнши, но также понимала, что отныне больше не будет джакузи и ранних завтраков у него дома, как не будет и ритуального преображения мира под корнями Чёрного Древа. От этих мыслей становилось так тяжело, что даже плакать не хотелось. И всё-таки, по дороге к храму мне не давали покоя и другие мысли. Для чего Кадзэ-но ками понадобилось моё присутствие? Он столько раз давал понять, что мои душевные переживания никого не волнуют, поэтому вряд ли заботился о том, чтобы я не пропустила что-то важное.
После церемонии Младший Первосвященник отвёл меня в одну из задних комнат, погладил по голове, как маленькую, и попросил никуда не уходить. Долго ждать мне не пришлось...
— Я пришёл забрать свою силу, детка, — промурлыкал Мидзу-но ками после всех своих обычных... хм... приветствий.
Только что я блаженно растекалась на его широкой груди, доведённая до полуобморока обжигающими поцелуями, но услышав такое, чуть не рухнула на пол от неожиданности.
— Почему? — спросила я, глотая слёзы. — Я не справляюсь?
— Нет, не то чтобы не справляешься... Просто... тебе ведь было грустно без меня всё это время, так? Помнишь, когда я предложил тебе стать "сосудом силы", у тебя был выбор?
— Помню, конечно. Ты спросил: сила или любовь? — и я выбрала силу. Но ведь мне известно, что обратного хода такой выбор не имеет...
— Правильно, не имеет. Если я сам не освобожу тебя.
— Ты, наверное, как и Кадзэ-но ками, думаешь, что я дурочка, не способная нести ответственность за свои решения? Зачем же тогда ты призвал меня, если в меня не веришь?
Мидзу-но ками тёрся щекой о мои волосы и это очень мешало сосредоточенно думать. Признаться, я здорово растерялась. Быть "сосудом" божественной силы казалось мне очень почётным и полезным занятием. Не каждый справится и не каждый осмелится, и у меня был повод бесконечно, в тайне от всех, лопаться от гордости за собственную решительность. Хотя я и сама чувствовала, что последствия такого шага в своё время продумала плохо, но всё же расставаться с почётной миссией не хотелось. Мне казалось, что лишившись своей единственной возможности приносить пользу любимому ками, я навсегда потеряю и его, и себя, ведь отнятую силу мне всё равно никто уже не в состоянии заменить на любовь — выбор сделан, и упущенные возможности никогда не возвращаются.
— Я верю в тебя, — сказал Мидзу-но ками. — Поэтому и даю второй шанс...
— Так и думал, что ты тут ревёшь.
Кадзэ-но ками неслышно подошёл и склонился надо мной. Я действительно ревела, скрючившись на полу, уткнувшись носом в коленки. Когда Мидзу-но ками уходил, унося с собой свою силу, я не чувствовала печали. Я только что перестала быть "сосудом", разве это важно? На что похожа выемка силы? Да ни на что. Всё происходит на уровне принятия решений. Пустоты внутри не было, ощущения ни на йоту не изменились, но тёплые руки Мидзу-но ками, такие ласковые и родные, вдруг показались мне нереально далёкими и отстранёнными. Я улыбалась, пока он смотрел на меня. Когда он ушёл, мне уже было всё равно, что будет дальше.
— Глупая, это я его попросил. И можешь не благодарить.
Он уже успел снять с себя церемониальное облачение. Достав сигарету из нагрудного кармана куртки, Кадзэ-но ками прикурил и уселся рядом. Последние его слова не сразу достигли моего сознания, но когда это случилось, я подумала, что ослышалась.
— И... зачем?
— Затем, что тебе не нужно быть чьим-то "сосудом силы". У тебя есть собственная и она отнюдь не маленькая. Хочешь, докажу прямо сейчас?
Он слишком хорошо знал, что я не откажусь. Ни за что на свете.
***
Когда я только-только пришла в этот мир, отыскав в коридорах сознания путь к своему богу и пробив разделяющую нас стену, Мидзу-но ками встретил меня ласково. Он учил меня разным вещам — и тем, что я когда-то постигала самостоятельно по книгам, и тем, которые до сих оставались недоступными моему пониманию. Мы были всё время только вдвоём и он сиял так, что я даже и помыслить боялась, чтобы прикоснуться к нему. Но сияющий ками учил меня любви. Не тому жалкому подобию, которое называет любовью большая часть человечества. Его любовь была основой всего сущего, и постичь её целиком не способно ни одно сердце, ни один разум, будь то сердце тэнши или разум бога. Я изо всех сил старалась быть прилежной ученицей, хотя понимала лишь небольшую часть из того, что мне открывалось.
Любовь как основа мироздания и соитие как величайшая сила познания вселенской любви — вот всё, что необходимо постичь на этом пути, говорил мне Мидзу-но ками. Он демонстрировал собственное могущество, дотрагиваясь до всевозможных предметов и наполняя их любовью настолько неистовой, что они тут же становились объектом постижения всех невыразимых тайн Космоса. Прекрасный сияющий ками играл со мной в сложные чувственные игры, и им предстояло стать фундаментом моего дальнейшего духовного и магического развития. Это был важный и необходимый практикум перед тем, как меня одарят крыльями и предложат на выбор служение. Неважно как, когда, где и с кем, — шептал он мне тёмными сладкими ночами моего ученичества, — не важно, мужчина ты или женщина, если есть любовь, всегда найдётся способ познать её. Смотри на мир так, как смотришь сейчас на меня, и тебе откроются все его тайны. Случайностей не существует, но ничего и не предопределено. Единственное, что определяет твою жизнь — это твой личный выбор Пути. На самом деле ками, тэнши и люди мало чем отличаются друг от друга, вся разница — в величине личной силы. Любой человек, вставший на путь могущества, обретает силу тэнши и право носить крылья. Любой тэнши, познав всё, чему способен научить его Путь, становится ками. Формально я встала на Путь задолго до встречи с Мидзу-но ками, но только посмотрев в его глаза, я поняла, что обрести свою истинную силу смогу только через него. Став "сосудом" божественной силы, я окончательно выбрала направление на пути могущества и всем существом бросилась в собственное служение.
И всё бы, наверное, спокойно шло своим чередом, если бы вдруг однажды ни с того ни с сего в мою глупую голову не закралось одно дикое желание.
— Познакомь меня с Кадзэ-но ками, пожалуйста, — попросила я как-то Мидзу-но ками, и, кажется, впервые заметила лёгкую тень недовольства на его прекрасном лице.
А Кадзэ-но ками был настолько суров и страшен для непосвящённых, что моя просьба запросто могла показаться безумной. Он никогда не призывал учеников и уж тем более учениц, потому что совершенно не нуждался ни в "сосудах силы", ни в "сосудах любви", хотя и пользовался время от времени услугами отдельных тэнши. Но, несмотря на всю грозность, у Кадзэ-но ками были потрясающие глаза — засасывающие, бездонные, с непостижимой, растворённой в них горечью. Видимо, на эту-то горечь я и попалась. С подкашивающимися ногами, замирающим от ужаса сердцем и прочно застрявшими в горле словами, я неудержимо искала с ним встреч, всякий раз съёживаясь под холодным презрительным взглядом. И лишь однажды мне на какую-ту ничтожную долю секунды показалось, что ледяной Космос его бездонных чёрных глаз вздрогнул и оттаял, когда я лепетала какие-то бессвязные приветствия, мёртвой хваткой вцепившись в руку Мидзу-но ками...
— Не смей ходить к нему одна! Он ведь может даже убить тебя, если захочет, — уговаривал меня сияющий ками. Да, я прекрасно знала, что скорее всего убьёт. И мне было страшно до тошноты. Но я всё равно пошла, потому что горечь чёрных глаз Кадзэ-но ками требовала познания. Это тоже был своего рода выбор Пути, от которого я не имела права отказаться.
Я совершенно не помню, что было дальше. Должно быть, меня и вправду убивали, потому что когда я пришла в себя, то чувствовала себя хуже некуда. Мидзу-но ками забрал меня тогда, и он же много сил потратил потом на то, чтобы поднять меня на ноги. Однако же, странно, конечно, но с тех пор я перестала бояться ореола смерти вокруг мрачного ками, я вообще перестала его чувствовать, как будто, умерев один раз, надолго избавила себя от этой участи. Только спустя время мне объяснили, что аура всепоглощающего страха вокруг Кадзэ-но ками была хорошо построенной иллюзией, своего рода испытанием на прочность. Разумеется, он действительно мог причинить вред любопытствующим, если бы захотел. Но вот хотел ли — это уже другой вопрос. Меня он тогда просто до чёртиков испугал, ну потрепал немного, не без этого, чтобы последовавший затем упадок сил надолго запомнился. Однако, к его удивлению, меня не сдуло ветром в ту же секунду, я что-то ещё там продолжала лепетать про постижение и горечь, и в итоге закончилось всё тем, что Кадзэ-но ками плюнул, стёр мне все тяжёлые воспоминания о той нашей встрече и снял заклятие. Вот так, оказывается, я лишилась страха перед ним. И ещё. Я больше не видела той жуткой вселенской горечи в глазах Кадзэ-но ками. С тех пор — только презрение.
Не помню, когда именно презрение сменилось заинтересованностью. Участь "сосудов силы" нелегка, иногда они вляпываются в неприятности, я же, по причине глупой башки, в неприятностях просто купалась, и вытаскивал меня из них частенько Кадзэ-но ками (ах, какими гнусными словами он ругал меня при этом, до сих пор приятно вспоминать!) Или, может быть, его заинтересованность появилась, когда Мидзу-но ками вырезал из моей спины крылья? В тот день собственная сила, запечатанная на время моего ученичества, раскрылась во мне, и слетела с кончиков пальцев в виде розовых лепестков сакуры. Пока Мидзу-но ками душил меня в объятьях, Кадзэ-но ками поднял с земли несколько лепестков, взвесил на ладони и задумчива пробормотал: "Так вот какова природа твоей силы." Глядя на это из-за плеча сияющего ками, я вдруг пообещала, что буду усердно служить и ему тоже, если это не пойдёт вразрез с той дорогой, которую я выбрала раньше. Суровый ками только презрительно фыркнул и отвернулся. Но я почувствовала, что в общем-то меня не отвергли.
Так, будучи призванной тэнши и "сосудом силы" одного ками, я собственной прихотью связала себя с другим, даже не спросив разрешения. Это был странный поступок, но я хорошо усвоила, что случайностей не бывает. Помнили про это и оба ками.
Чем реже доводилось мне встречаться с Мидзу-но ками, тем чаще в моих снах начал появляться Кадзэ-но ками. По привычке я рвалась постичь его, но суровый ками не собирался со мной нянчится, как и не собирался чему-либо меня учить. Он фыркал, ругался, отмахиваясь от моих вопросов, или же просто молча курил, не глядя на меня. Мы могли часами сидеть молча. Только время от времени шуршал целлофан сигаретной пачки, чиркала зажигалка или с лёгким шипением очередной окурок угасал где-нибудь в пепельнице или в высокой траве. В общем, суровый ками слишком любил молча курить в моём присутствии. Кажется, любые слова как-то сами собой теряли смысл, когда он подносил ко рту сигарету.
***
Теперь же, следуя в молчании по тропинке за Кадзэ-но ками, обещавшим мне показать мою собственную силу, я всё ещё ощущала невыразимую тяжесть на сердце от того, что больше не была "сосудом силы" любимого ками. Мы пробирались через заросли где-то позади храма, и уже столько раз поворачивали, что обратную дорогу мне было бы в жизни не найти. Наконец мы выбрались на относительно ухоженную садовую дорожку, и шли по ней до тех пор, пока из-за поворота вдруг не возник чайный домик на берегу небольшого пруда. У входа нас поджидал как всегда сияющий Младший Первосвященник.
— Я всё приготовил, — сообщил он радостно Кадзэ-но ками, улыбнулся мне ободряющей широчайшей улыбкой, помахал рукой и пошёл куда-то по своим делам вдоль берега пруда.
Кадзэ-но ками обернулся ко мне:
— Так и будешь тут торчать? Заходи уже.
И чуть посторонился, открывая сёдзи. Внутри было чисто, тихо и тепло. В жаровне весело переливались угольки, мелодично булькала закипающая вода в котелке.
— Я не очень хорошо разбираюсь в чайной церемонии... — начала было я жалобно.
— А я вообще в ней не разбираюсь, — ответил мне Кадзэ-но ками. — Всё равно мы пришли сюда не чай пить.
Он жестом велел мне сесть на пол, уселся позади и потребовал:
— Покажи крылья.
Я повиновалась и распахнула свои серые пёрышки. Кадзэ-но ками внимательно ощупал их со всех сторон, словно бы впервые видел. Невольно мне вспомнился день, когда Мидзу-но ками вырезал их из моей спины. За воспоминанием потянулось сожаление, и слёзы опять изо всех сил запросились наружу.
— Как я и думал, — сказал ками, — эти крылышки слишком слабые. Пора от них избавляться.
И не успела я даже охнуть, как он быстрым и резким движением сломал пополам моё левое крыло. Резко выдохнув и зажмурившись, я приготовилась к боли, которая по моим расчётам вот-вот должна была накрыть сознание. Но никакой боли не было. Проделав ту же манипуляцию с правым крылом, Кадзэ-но ками аккуратно обломил их у основания. Я всё ещё ждала свою великую боль и удивлялась её полному отсутствию.
— Ну вот, а теперь давай отращивай себе новые, — сказал он мне таким тоном, как будто вырастить новые крылья было не сложнее, чем съесть кусок торта.
— Что?! — от удивления я аж подпрыгнула. — Я никогда даже не слышала, что такое возможно! Как по твоему я должна это делать?!
— Да никак, — в голосе Кадзэ-но ками начали появляться нотки раздражения. — Используй силу. Соображай сама, не маленькая уже.
Он отвернулся и отошёл в другой угол комнаты. Мне ничего не оставалось делать, как последовать его рекомендации и начать соображать. Я старательно применяла собственную силу, волю и воображение, комбинировала их в разной последовательности, регулировала мощность, но попытка за попыткой заканчивались полным провалом. Разозлившись, отчаявшись, я сконцентрировалась на одном-единственном, последнем выбросе силе, буквально вывернув всю себя наизнанку, и услышала, как за моей спиной с тихим шелестом что-то распахнулось, как будто раскрылся автоматический зонтик. Кадзэ-но ками обернулся на звук, и я не поверила своим глазам — он улыбался так радостно, как не умел даже сам Младший Первосвященник!
— Обернись-ка и посмотри, что ты только что сделала!
Я повернула голову и увидела за спиной два сияющих золотистых облачка, отдалённо напоминающих по форме крылья. Видимо мне плохо удалось скрыть своё разочарование, потому что Кадзэ-но ками засмеялся и сказал:
— Дурочка, ты сама ещё не осознала, что эти крылья тебе никто и никогда уже сломать не сможет. И ты вытащила их из себя сама. Гордись этим.
Я помню, что сидела потом на полу и безудержно всхлипывала, прикусив палец, чтобы не разрыдаться в голос от нахлынувших эмоций, пока Кадзэ-но ками, ругаясь на чём свет, пытался заварить нам чаю.
***
Извлечение крыльев не прошло бесследно для моего физического тела в материальной реальности, оно стало то тут, то там болеть. К тому же в своём продвижении по Пути силы, активно познавая природу Мидзу-но ками, я забрела наконец в тот самый мрак, составлявший глубинную сущность моего возлюбленного бога, о котором я раньше имела лишь смутное представление, прогулявшись по Бездне. Сейчас я понимала, что тогда, в Бездне, я очень легко отделалась, благодаря тому, что изучала мрак как проявление внешнего Космоса. Теперь, чтобы двигаться дальше, мне предстояло пройти сквозь необъятную Бездну души Мидзу-но ками. Это было куда страшнее и опаснее, потому что мне предстояло принять этот мрак в себя, сделать его сутью собственной души. Я не была ещё готова к этому и боялась, ужасно боялась.
Вынырнув в мире снов с очередной болячкой, прихваченной из материальной реальности, я охнула и, оглядевшись, увидела, что стою во дворе храма. Здесь росла большая вечноцветущая сакура, с которой меня связывали самые нежные чувства. Когда из моих ладоней посыпались розовые лепестки силы, Младший Первосвященник посмеялся и сказал, что сразу заметил во мне сходство с этим деревом, поэтому и придумал имя, которое, надо сказать, на удивление быстро и крепко приклеилось ко мне. Ощущая своё внутреннее родство с волшебной сакурой, я приспособилась лечиться, прижимаясь к её стволу. Помогало хорошо и по всей видимости не только мне, потому что сейчас, прислонившись к серой коре и задумчиво созерцая кружившиеся в воздухе лепестки, здесь сидел сам Кадзэ-но ками.
— Дурочка, ты так и не научилась контролировать собственную силу. Расходуешь больше, чем нужно, а потом болеешь, — проворчал он, выслушав мои робкие сетования на здоровье. — Ладно, пошли со мной, — сказал он, вставая и отряхиваясь. — Тут недалеко есть хороший целительный родничок. Поправим твоё здоровье... ну, и моё заодно, а то я что-то вчера того... не рассчитал... да, — поморщился он, потирая лоб.
Я кивнула и поплелась за ним.
Родничок и в самом деле оказался чудесным, а водичка — целительной. Напившись как следует и пополоскав в ней все свои больные места, мы сели неподалёку на травку, чтобы погреться на солнце. Мучившая меня телесная немочь отступила, и мне теперь ужасно хотелось посоветоваться с Кадзэ-но ками по поводу своего Пути. Я долго ёрзала в нерешительности, пока, наконец, ками не выругал меня и сам не спросил, какого чёрта мне от него нужно. Я рассказала всё, чем в данный момент терзалась моя душа, и Кадзэ-но ками слушал меня молча, как обычно. Потом он потянулся и сказал:
— На самом деле ты ещё и понятия не имеешь о том, что такое настоящая Бездна, и лучше бы тебе никогда туда не соваться.
— Но ведь рано или поздно всё равно придётся. Теперь, когда я знаю, что Мидзу-но ками носит её в себе, у меня не остаётся другого выбора.
— Ты идёшь по Пути Мидзу-но ками, но тебе необязательно валяться в каждой грязной луже только потому, что он полежал там до тебя.
— Мидзу-но ками призвал меня как тэнши, и единственный способ по-настоящему постичь его целиком — это пройти по его стопам, в том числе и все грязные лужи тоже.
Кадзэ-но-ками молчал. Не ругался, не ворчал, не поддразнивал — молчал так, словно не знал, что сказать. Потом вдруг спросил:
— Ты сама-то хорошо понимаешь, для чего тебе всё это нужно?
— Пока не очень, — честно призналась я. — Потом, наверное, пойму... Дура, да?
— Ага...
Он опять замолчал. Затем встал и начал ходить вокруг меня, как будто что-то обдумывал.
— Нет, — сказал он наконец раздражённо, — ты не дура. Ты полная идиотка! Вечно лезешь куда тебя не просят, выжимаешь себя досуха, потом болеешь, ползёшь под сакуру, отлёживаешься, и снова готова к подвигам! Нет, такой дурищи я ещё в жизни не встречал!
Его злость не то чтобы сильно удивила меня — скорее, больно кольнула.
— Мне всегда страшно и совершенно не хочется никуда соваться. Но ты же не хуже меня знаешь, какой ценой обретается могущество...
— Я знаю, что для достижения могущества есть много разных путей и для этого необязательно выбирать самый сложный и разрушительный.
— Если ты скажешь, чтобы я отказалась от этого пути, я это сделаю. Причём с радостью.
— Я не твой папочка, чтобы что-то запрещать тебе. Ты должна сама думать, как поступать.
— Тогда я не отступлюсь и буду и дальше постигать...
— Слушай, дурища, да у тебя просто мания какая-то постигать всё и вся! И что же ты такое там постигаешь?
— Л-любовь...
— Ах, значит Мидзу-но ками и есть та любовь, которую ты собралась постигать таким варварским способом? Как-то чересчур мелко. И недостойно. Даже для тебя.
Ками уже не просто злился, он был в бешенстве. Казалось, что мысль придушить меня посетила его уже не единожды.
— Почему ты сердишься? — спросила я примирительно. — Не ты ли говорил мне, что свой путь каждый определяет сам?
Он остановился и рывком поднял меня с травы.
— Да просто я не могу спокойно смотреть, как твоё редких размеров, но абсолютно безмозглое сердце уничтожает само себя.
— Так ты отговариваешь меня?..
— Не дождёшься. Ты всё и всегда будешь решать сама. Я просто хочу, чтобы у меня тоже была возможность постигать тебя. Ты мне нужна!
Если бы в тот момент небо раскололось на части, я бы этого даже не заметила. Но и удивляться мне уже было нечему. С того самого мига, когда утреннее солнце осветило нас на морском берегу, я чувствовала, что когда-нибудь это случится. Кадзэ-но ками просто стоял и смотрел на меня, но где-то в глубинах мироздания рассыпались и перестраивались заново скрижали Хроник Акаши, потому что ками принял решение открыть для бестолковой тэнши ту часть себя, куда до сих пор не залетало крыло смертного создания, и судьба явно не была к этому готова. Где-то в глубине моей сущности крошился и выбранный мной путь. "Ты мне нужна. Я хочу тебя постигать..." Мидзу-но ками учил меня, что если есть любовь, то всегда найдётся возможность постичь её. Сейчас передо мной открывался путь бесконечного постижения, но была ли тут любовь? Язык чесался спросить: "Ками, да зачем я тебе... такая? Что тут постигать, если ты и так насквозь меня видишь?", но я молчала. Почему-то сейчас мне совсем не хотелось, чтобы он начал курить и ругаться.
Мы молчали достаточно для того, чтобы космические шестерёнки успели перестроиться и закрутились снова. Затем Кадзэ-но ками обнял меня, и тут я просто рухнула в него, неистово и неотвратимо, как падают в смерть. Видимо, я действительно была бестолковой, потому что всё, чему успела научиться у Мидзу-но ками, выгорало во мне сейчас без остатка. "Не имеет значения..." — но для меня имело, "не важно..." — мне было ещё как важно, "всё равно, кто ты, только любовь имеет значение..." — но именно любовь меня сейчас интересовала меньше всего. У меня были губы Кадзэ-но ками, его глаза, руки, волосы, и всё это имело смысл только потому, что принадлежало ему, и он желал разделить это со мной. И всё, что в этот момент оставалось моего, устремилось в него полноводным потоком. Мы отдались друг другу яростно, потому что в тот миг перестали существовать даже вращавшие судьбу космические шестерёнки. И это был способ постижения мира, которому я никак не могла научиться у Мидзу-но ками. Как я ни старалась, но вплавиться и влиться в него до абсолютной потери собственной сущности у меня никогда не получалось. На все мои жалкие попытки он только ласково улыбался и говорил, что когда-нибудь обязательно получится. И вот оно получалось теперь, пока я рвала одежду на груди Кадзэ-но ками, стараясь прорыться, прогрызться настолько глубоко, насколько это вообще было возможно, даже не замечая, что он делает со мной то же самое.
Сейчас я чувствовала его, как себя. Я знала, что он утратил величие ками, так же, как я утратила ничтожество тэнши, мужское и женское в нас перемешалось настолько, что вряд ли в тот момент мы оба осознавали, кто кому должен отдаться. А вокруг нас бушевал самый настоящий смерч космических энергий, разбуженных слиянием вечного и мимолётного, и мы были под защитой самого надёжного кокона, охранявшего наши души от саморазрушения. Постигая друг друга, каждый из нас постигал себя в другом и другого в себе в равной мере, и это казалось настолько естественным, что, ощутив на краткий миг себя снова женщиной, я испугалась, не понимая, как такое вообще возможно, и я знала, что проснувшаяся в ту же секунду мужская сущность Кадзэ-но ками, точно так же опешила от своего желания овладевать, как моя женская — от желания отдаваться.
Пока мы неистово сотрясали Вселенную, начисто потеряв всякое представление о времени, пространстве и собственных сущностях, вихрь космических энергий ускорил движение и начал неотвратимо сжиматься вокруг нас. Мы бились в едином пульсе со всем мирозданием, и нас сжимало всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока мы не превратились в пульсирующую точку, и ещё, и ещё, и когда сжиматься дальше стало некуда, с последним ударом мы развалили на куски эту Вселенную, взрываясь и разлетаясь брызгами расплавленной магмы до самых дальних её уголков. Для маленькой смертной тэнши это был слишком ошеломляющий опыт...
Когда сознание потихоньку вернулось к нам и мы разделились, я помню только, что гладила его мокрое лицо и не понимала, кто из нас плачет...
Когда и это прошло, Кадзэ-но ками вытянул руку и начал шарить в ворохе одежды, ища сигареты. Удивительно, что он ещё может двигаться, подумала было я, но да, — ведь сила ками не идёт ни в какое сравнение с моей. Я же лежала пластом, и даже, кажется, с трудом могла двигать глазами. Уже одно то, что я осталась жива после... такого... вызывало у меня недоумение, если не сказать больше. Я вспомнила тот фантастический космический вихрь, и — ну конечно же! Кадзэ-но ками, Повелитель Ветров, всё предусмотрел заранее и обо всём позаботился — не создай он этот смерч, и меня разнесло бы на атомы! Мне захотелось рассмеяться, но сил не было, и я лежала, молча разглядывая плывущие над головой облака. Это очень умиротворяло.
Ками вернулся ко мне с уже зажжёной сигаретой, лёг рядом и, глубоко затянувшись, тоже стал смотреть на небо.
— Это и всё, что ты до сих пор знала о любви? — спросил он насмешливым тоном, выдыхая дым.
Стыдно было признаться, что не знала и этого, поэтому я просто согласилась:
— Да.
— Ну, тогда тебе ещё учиться и учиться.
Ему-то уж совершенно точно ничего не мешало подтрунивать надо мной. Я только вздохнула и закрыла глаза.
Потом я спала, просыпалась, понимала, что всё ещё не могу пошевелиться и снова засыпала. Лишь к вечеру, проснувшись в очередной раз, я почувствовала, что, пожалуй, смогу даже сесть. Кадзэ-но ками сидел рядом, уже полностью одетый, и, судя по его озабоченному взгляду на валявшуюся рядом пачку, докуривал последнюю сигарету.
— О, — сказал он, повернувшись и посмотрев на меня. — Вот теперь заметно, что тебе уже лучше. Идти-то сама сможешь?
— Не знаю, — ответила я честно. — Не уверена.
Пока я спала, ками кое-как одел и меня тоже, и мне сейчас приходилось тратить драгоценные крохи восстановленных сил на то, чтобы всё это поправить и привести себя наконец-то в порядок. Его собственная энергия вроде бы восстановилась полностью, и мне показалось странным, что он до сих пор не помог мне.
— Почему ты не поделился со мной силой? — спросила я, не в состоянии побороть порочное любопытство, хотя прекрасно знала, что мой вопрос более чем дурацкий.
Он помолчал, докуривая с явным сожалением сигарету до самого фильтра, почти обжигая пальцы. Вот сейчас опять скажет, что я дура, пронеслось у меня в голове, но вместо этого, Кадзэ-но ками швырнул окурок подальше в траву, взял меня за руку, и сказал серьёзно, почти строго:
— Тебе надо самой научиться контролировать расход своей силы. Ты ведь и без меня знаешь, что это твоё самое слабое место.
Не услышав привычного ругательства, я растроганно всхлипнула и прижалась лбом к его плечу. Всё-таки Кадзэ-но ками не зря имел репутацию сурового бога, и что бы я там ни разглядела в его сердце сегодня, менять своих привычек он не собирался.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.6 Мемуары тэнши: Куруми
В условленное время я стояла на мосту Киёсубаши, немного волнуясь, и чтобы привести в порядок мысли, смотрела на неспешно текущую, залитую зимним солнцем Сумидагаву. Приглашение явиться сюда к назначенному часу ожидало меня со вчерашнего вечера, но прочитать я его смогла только сегодня утром. На аккуратно свёрнутом длинном прямоугольном листе бумаги были только дата, время и кое-как нацарапанный от руки план с корявыми надписями на латинице и большим жирным кружком, отмечавшим непосредственно место встречи, и под всем этим гордо красовалась личная печать Кадзэ-но ками. Никаких объяснений, пожеланий и просьб — суровый ками был, как всегда, предельно лаконичен. Поёживаясь от холодного порывистого ветра, я в недоумении гадала, зачем меня вызвали сюда в такое время, да ещё и официальным приглашением. Понятно, что у Кадзэ-но ками нашлось для меня какое-то задание, но разве нельзя было просто передать сообщение через кого-нибудь из храма?
(читать дальше)Белоснежный "единорог" появился неожиданно, кажется, со стороны Хаматё, опоздав при этом минут на десять, резко притормозил в нескольких метрах от меня, и растрёпанный Кадзэ-но ками стремительно распахнул дверцу и раздражённо бросил вместо приветствия:
— Давай быстрее, времени в обрез!
Я послушалась и вприпрыжку поскакала к машине, и не успела даже как следует захлопнуть за собой дверцу, как "единорог" тут же сорвался с места и почти бесшумно помчался дальше. Чуть выдохнув и собравшись, наконец, с духом, я решила начать разговор первая, потому что Кадзэ-но ками, естественно, даже и не подумал это сделать.
— Добрый д...
— Некогда трындеть! — перебил он, давая понять, что светской беседы у нас не получится.
— Что-то случилось? — спросила я, скорее из вежливости, потому что Кадзэ-но ками часто куда-то спешил, и к этому все давно уже привыкли.
— Ничего. Будь добра, помолчи. Я тебе всё объясню, когда приедем.
Я покорно кивнула и, чтобы хоть чем-то себя занять, уставилась в окно. Однако долго мне созерцать городские пейзажи не пришлось, потому что минуты через три мы уже остановились возле небольшого сквера.
— Так, отсюда пешком, — сообщил ками, знаками показывая, чтобы я побыстрее выметалась наружу.
Пока он доставал с заднего сидения какие-то пакеты, я с интересом оглядывалась по сторонам. Местность вокруг была мало чем примечательна, типичная городская окраина: на противоположной стороне переулка, где мы припарковались, тянулся ряд похожих друг на друга невысоких домов, тротуара не было, но не было и автомобилей, поэтому редкие прохожие — в основном, возвращавшиеся из школ дети — шагали прямо посередине улицы, таращась то ли на "единорога" на обочине, то ли на моё европеоидное лицо, как на дивное диво. Тем временем Кадзэ-но ками вынырнул из машины, доверху нагруженный пакетами, недовольно ворча под нос, что некоторые мартышки, вместо того, чтобы глазеть по сторонам, могли бы, между прочим, и помочь.
— Сейчас вон туда, прямо по аллейке, потом налево, — скороговоркой выпалил он, сунув часть пакетов мне в руки. — Говорить я буду быстро, так что слушай внимательно, не перебивай, и, пожалуйста, никаких вопросов.
— Хорошо, — согласилась я, и мы почти бегом ринулись по обозначенному маршруту.
— Значит так. Вон то белое здание в глубине — это больница. Мы приехали навестить девочку — это дочка моей очень хорошей знакомой, — обычно я приезжаю сюда один, но сегодня так получилось, что мне совершенно некогда сидеть с ней. В общем, я решил попросить об этом тебя, всё равно ж пока без дела шатаешься. Работа нетрудная — посидишь с ней пару часиков, поболтаешь о том о сём, потом я тебя заберу. С этим справишься?
— Вполне, — ответила я, продолжая недоумевать про себя, зачем ему всё же понадобилось вызывать меня на встречу специальным приглашением из-за такого пустяка. Подошёл бы просто и сказал: "Есть работа", с моей же стороны не пристало отказывать в помощи ками. Даже если это не мой ками.
— Но... — продолжал он, делая многозначительную паузу. — Девочка очень больна. Чтобы поддерживать существование, ей нужна сила. Чужая, как ты понимаешь.
— "Вампирёнок"? — спросила я, бессовестно забыв про его просьбу не задавать вопросов.
— Ну, типа того... Она об этом не знает, и не дай бог тебе проболтаться или каким-то другим образом дать ей это понять.
Угрожающие нотки в голосе Кадзэ-но ками заставили меня невольно втянуть голову в плечи прямо на ходу, я запуталась в ногах и чуть не растеряла пакеты, за что незамедлительно была названа неуклюжей дурындой.
— За кого ты меня принимаешь? — возмутилась я, проглотив "дурынду", как всегда. — Зачем мне говорить такое больному ребёнку? Я с радостью отдам ей столько силы, сколько потребуется, но как сделать это незаметно? Пока она будет спать?
— Ничего специально делать не надо, твоя задача — поддерживать разговор и следить, чтобы девочка не вытянула из тебя всё одним махом. Она запросто может, если очень... хм-хм... голодная. И тебе станет плохо, да и ей на пользу не пойдёт, сама понимаешь.
— Угу, — кивнула я, моментально растеряв всю свою былую уверенность. — А вот теперь, честно говоря, сомневаюсь, что справлюсь. У меня же не очень хорошо получается контролировать расход силы... То есть, я обычно не чувствую, когда её уходит слишком много, а когда замечаю, становится поздно что-либо предпринимать, потому что уже... ну... нечем действовать...
Кадзэ-но ками рассерженно фыркнул, продолжая нестись вперёд, не сбавляя темпа:
— Уж как-нибудь постарайся, не такая это непосильная задача. Впрочем, погоди волноваться. Слишком много она у тебя всё равно забрать не сможет — ребёнок ведь, — так что с тем, что должно остаться, ты вполне сможешь продержаться до моего прихода... Ммм, а я тебе вечером принесу булочек с шоколадной начинкой, идёт?
— А зачем мне булочки?
Мне почудился какой-то подвох в его последних словах, словно вместо шоколадной начинки он пообещал мышьяковую.
— Ну... как... — замялся ками. — Должен же я отблагодарить тебя как-то за услугу, или нет? Ты же не возражаешь против булочек? — я это хотел спросить.
— Ах, вот оно что... — мы уже успели дойти до здания больницы, и теперь бегом поднимались по ступенькам к дверям. — Нет, конечно, я не возражаю, мне нравятся бул... ай! — заболтавшись, я не заметила последнюю ступеньку, и благополучно споткнулась, снова едва не выронив пакеты. Грозное сопение Кадзэ-но ками где-то над самым моим ухом было явно нехорошим признаком, говорившим о том, что обещанных булочек я вполне могу и не дождаться.
На мой неискушённый взгляд, больница выглядела несколько странно. Холлы слишком уютные, но какие-то неправдоподобно пустые, а бесшумно скользящий по коридорам улыбчивый персонал в идеально отглаженных белых халатах и шапочках скорее напоминал разлетевшийся сонм неупокоеных душ, чем медработников, да и в целом, данное заведение было больше похоже на пустующий зимний пансионат, чем на серьёзное лечебное учреждение. Но поскольку мне до сих пор не доводилось иметь дело с японским здравоохранением, сравнивать было абсолютно не с чем, и я решила, что может быть здесь все больницы такие — тихие, приятные и в то же время немного жуткие.
Мы миновали большой холл внизу, поднялись на лифте на третий этаж, и зашагали по длинному-длинному, совершенно пустому коридору, освещённому не слишком ярким бледно-голубым светом люминесцентных ламп. Кругом было неестественно тихо, и наши шаги — размеренные и уверенные шаги ками и торопливые, дробно цокающие каблуками, мои, — разрывающие эту мягкую сонную тишину на тысячу клочков, казались зловещей поступью чего-то неприятного и неотвратимого. При этой мысли мне снова стало жутко, но я тут же постаралась как можно скорее взять себя в руки, испугавшись, как бы клацанье зубов не выдало моего глупого поведения. Если ками заметит, позора же потом не оберусь.
Палата больной девочки находилась почти в самом конце коридора, и на двери не было никаких опознавательных знаков — ни номера, ни таблички с именем. Кадзэ-но ками остановился и прежде чем постучать, повернулся ко мне и произнёс тихим шёпотом:
— Девочку зовут Куруми, и она очень — слышишь? — очень серьёзно больна. Пожалуйста, побольше улыбайся и разговаривай ласково, у бедняжки осталось не так много радостей.
— Не беспокойся, я понимаю. Всё сделаю, как надо.
— Я очень рассчитываю на тебя, — отозвался он ещё тише, и от этих слов у меня что-то болезненно сжалось в груди.
Ками занёс было руку, чтобы постучать, но тут же резко опустил её, словно внезапно вспомнил о чём-то, и опять повернулся ко мне.
— И прошу, не рассказывай никому, где мы сегодня были. У меня... ну, в общем, у меня есть свои причины скрывать это.
— Совсем никому? — ошарашенно переспросила я. Было очень странно, что у него есть тайны от обитателей храма, но, во всяком случае, мне теперь стала ясна причина, по которой я получила приглашение на встречу в официальной форме. — Даже Мидзу-но...
— Особенно ему! — свистящим шёпотом перебил меня ками. — Тебе, как и всем прочим тэнши, не возбраняется иметь от него секреты. К тому же об этом попросил я, в качестве особой услуги, так что совесть твоя будет чиста.
— Я поняла. Хорошо, если ты просишь, конечно, от меня никто ничего не узнает.
— Вот и умница, — ками явно вздохнул с облегчением. — Иногда ты мне даже нравишься, — добавил он с лёгким смешком и наконец-то постучал в дверь...
Куруми-чан оказалась не таким уж и ребёнком — на вид ей было, во всяком случае, никак не меньше четырнадцати. Худенькая и бледная почти до голубизны, что, должно быть, нечасто встречается у азиатов, она тем не менее не выглядела сильно ослабленной, напротив, радостно щебетала, порхая по палате на тоненьких ножках, так смешно и в то же время трогательно торчащих из коротких пижамных штанишек, с аппетитом грызла одно из принесённых нами яблок, пока Кадзэ-но ками торопливо разбирал пакеты ("Вот сок, Куруми, здесь чистое бельё, тут журналы, которые ты просила... Как ты себя чувствуешь? Хорошо? Рад слышать... А? Нет, прости, мангу завезу вечером, не успел купить..."). Я тихонько стояла в уголке и не могла поверить своим глазам, ушам, и всем прочим органам, потому что сейчас Кадзэ-но ками, суровый и страшный Кадзэ-но ками, носивший чёрную горечь ледяного Космоса в глубине глаз, вёл себя с этой девочкой как самый заурядный родитель. Ни тени строгости, ни намёка на раздражение, он улыбался так тепло и мягко, что у меня невольно зародились сомнения... Он сказал, что девочка — дочка его хорошей знакомой... а может быть, она и его... Нет-нет, меня это не касается, совсем не касается, нечего и думать об этом! Прислушавшись, я уловила, что девочка называла ками "дядей", но обращалась к нему значительно вежливее, чем к кровному родственнику. Отсюда я быстро сделала вывод, что либо ребёнок, как говорится, "не в курсе", либо они всё-таки друг другу не родня, и в последнее мне хотелось верить куда как охотнее.
— Прости, Куруми, я сегодня не смогу поболтать с тобой, у меня появились неотложные дела. Но не беспокойся, я обо всём позаботился и привёл тебе отличную собеседницу. Она — ангел, сущий ангел... кхм, когда спит... наверное, потому что сам я не проверял, ха-ха. С ней точно скучно не будет: это создание всегда найдёт сотню-другую тем, на каждую из которых сумеет задать тысячу вопросов. И ты приготовься на все отвечать, ибо она не только донельзя любопытная, но ещё и чрезвычайно настырная особа, ха-ха-ха.
— Здравствуйте, — сказала девочка, слегка поклонившись, с интересом разглядывая меня.
— Здравствуйте, — ответила я, смутившись, не зная толком, обращаться ли к такому большому ребёнку, как обычно обращаются к детям, или уже разговаривать с ней, как со взрослой.
Ками покосился на меня с презрительной жалостью, как на умалишённую, вздохнул и сказал:
— Знаешь, Куруми, эта тэнши будет очень стесняться, когда ты станешь соблюдать этикет, ведь ей самой до твоей воспитанности ещё учиться и учиться, если её вообще возможно когда-нибудь этому научить. Но мы отнесёмся к ней снисходительно, как к иностранке, правда?
— Конечно, — охотно кивнула девочка, включаясь в игру. — Дядя, я могу разговаривать с ней, как со своей подругой?
— Думаю, её это вполне устроит, — засмеялся Кадзэ-но ками, по всей видимости, от души потешаясь моим растерянным видом. - Ладно, я ухожу. Тэнши, веди себя хорошо, ты мне обещала, помнишь? Куруми, не скучай! Вечером привезу тебе мангу.
— Хорошо! — ответили мы хором и, переглянувшись, впервые улыбнулись друг другу.
— Я говорю своей подруге "ты" и добавляю к её имени "чан"... Не очень это будет грубо по отношению к... тебе? — смущённо спросила девочка, слегка запнувшись.
— Нет, совсем нет! А мне, значит, тоже можно говорить тебе "ты", Куруми-чан?
— Конечно! Только... нет, можно, я всё-таки буду обращаться к тебе "тэнши-сама"?
— По-моему, это слишком почтительное обращение для такой, как я...
— Понимаешь, подруга из начальной школы подарила мне книжку с рождественскими сказками. Я её очень любила, зачитала практически до дыр. Так вот, там был такой тэнши-сама, очень красивый и добрый. Он исполнял желания детей, которые совершали хорошие поступки, дарил им вместо обычных рождественских подарков настоящие чудеса. Правда, в книжке он был мужчиной, но мне кажется, ты чем-то на него похожа.
Пока Куруми говорила, она машинально взяла с прикроватного столика ещё одно яблоко и вертела теперь его в руках, внимательно разглядывая, чтобы скрыть смущение. Поэтому она не заметила, как я судорожно вцепилась рукой в спинку кровати, почувствовав мощный рывок, с которым сила начала меня покидать. Собравшись, сделав несколько глубоких вдохов, потихонечку, чтобы девочка не заметила, я напрягла волю и стала, как могла, сдерживать этот поток, отпуская по чуть-чуть, чтобы не перекрыть его полностью.
— Что ж, если тебе так приятнее, возражать не буду, — ответила я с улыбкой, когда она выжидающе подняла на меня глаза.
Куруми можно было назвать симпатичной, во всяком случае, глаза у неё были замечательные — блестящие, красивой формы, по-детски лукавые, но и в то же время какие-то слишком задумчивые и вроде как озабоченные.
— Дядя прав, ты добрая, — сказала она серьёзно и тихо, продолжая смотреть на меня, не моргая.
— Хах, не помню, чтобы он говорил такое, — мне стало не по себе от этой серьёзности и я попыталась свести разговор к шутке.
— А ему и не обязательно говорить об этом. Если бы он так не считал, то не привёл бы тебя сюда.
Да, в рассудительности этому ребёнку не откажешь. Она замолчала, и я почувствовала, что вытягивание силы тоже приостановилось. Кадзэ-но ками просил всё время поддерживать разговор...
— Куруми-чан, сколько тебе лет?
— Недавно должно было исполниться пятнадцать, — ответила она всё так же серьёзно, не переставая смотреть на меня. И это было плохо, потому что не чувствуя больше напряжения, я ослабила сопротивление — как оказалось, совершенно напрасно, — и сила вновь неконтролируемым образом хлестнула через край. Сдерживать "голод" этой проницательной девочки было гораздо труднее, чем я рассчитывала. Ведь одновременно приходилось ещё и поддерживать беседу, а это здорово мешало сконцентрироваться. И потом, она говорит такие странные вещи...
— То есть как это — "должно было"? — переспросила я.
— Я не знаю, исполнилось или нет. Пока я живу в этом мире, я ничего не знаю про тот, реальный. Не знаю даже, жива я ещё или уже умерла.
— Подожди-подожди, но ты же просыпаешься когда-то в материальной реальности?..
— Нет, не просыпаюсь. Я потерялась какое-то время назад, и теперь не могу вернуться к своему телу. Может даже меня уже там похоронили, хотя дядя и говорит, что это не так...
Вот так дела! Обалдев от услышанного, я опять потеряла бдительность и упустила слишком много силы за раз. Почувствовав головокружение, аккуратно присела на краешек кровати, стараясь потихоньку отдышаться. Куруми тоже стало нехорошо: она ещё сильнее побледнела, на лбу появилась испарина и дыхание стало более частым и поверхностным, с едва заметным тяжёлым присвистом.
— Тэнши-сама... пожалуйста... открой окошко... Мне как будто не хватает воздуха... Тяжело дышать, — попросила она, откинувшись на подушку и закрыв глаза.
"Именно так всегда и бывает с жадно набрасывающимися на еду маленькими обжорами, деточка!" — невольно подумала я про себя, направляясь к окну. Подняв жалюзи и приоткрыв створку так, чтобы поток свежего воздуха не был слишком сильным, и девочку не продуло, я сказала:
— Ничего, Куруми-чан, сейчас всё пройдёт. Знаешь, зимой, когда работают обогреватели, такое иногда случается. У меня тоже немного закружилась голова, но уже всё в порядке. Думаю, нам надо было открыть окно с самого начала.
— Да-да, мне и в самом деле уже легче дышать, — отозвалась Куруми. — Может, это ты мне помогла? Ты тоже умеешь творить чудеса, тэнши-сама?
— Нет, конечно! — рассмеялась я в ответ. — Безусловно, я владею кое-какой магией, знаю самое элементарное целительство — ну, там, обезболить немного, кровь остановить, сбить температуру могу, но на что-то большее не хватает ни сил, ни знаний. И даже то, что могу, честно говоря, не всегда получается.
— Да? Но всё равно здорово! — воскликнула Куруми, с хрустом кусая яблоко. — Я бы тоже хотела всему этому когда-нибудь научиться. И этим ты занимаешься каждый-прекаждый день, тэнши-сама?
— Ну-у... - протянула я задумчиво, прикидывая, как часто мне доводилось в последнее время использовать свои знания на практике. — Нет... пожалуй даже достаточно редко. Сюда, в мир сновидений, я пришла как раз затем, чтобы научиться творить чудеса, Куруми-чан. Но сейчас я нахожусь в самом-самом начале своего пути...
Куруми сосредоточенно молчала, вертя в руках надкусанное яблоко. Её атаки на мою силу шли волнообразно, и мне наконец-то удалось поймать этот ритм и более или менее взять ситуацию под контроль. Сейчас я уже понимала, что её молчание — это на самом деле отчаянный разбег, и прыжок может произойти в любой момент, поэтому нужно быть максимально сконцентрированной. Девочка вздохнула и тихо-тихо сказала, не отрывая глаз от яблока:
— Я бы очень хотела увидеть, как ты будешь творить чудеса, тэнши-сама. Вот только вряд ли доживу...
— Так и я вряд ли доживу, — ответила я так же тихо. — Никто не знает, на сколько воплощений растянется моё ученичество, да и будет ли у него вообще конец — это тоже спорный вопрос.
— Зачем тогда тратить время на изучение магии, если ты всё равно не можешь творить чудеса?
— Затем, Куруми-чан, что магия — это на самом деле никакие не чудеса. Это способ познать Вселенную.
— Зачем? — повторила она снова, уставившись на меня всё тем же пристальным взглядом.
— В двух словах это сложно объяснить...
— Попробуй как-нибудь, я постараюсь понять.
— Ну, хорошо... — я немного помолчала, пытаясь наскоро подобрать подходящий образ. — Ну вот, допустим... Представь, что наша жизнь — это ручей, а мы все — маленькие улитки, живущие в воде. Течение слишком сильное, а мы — очень лёгкие, поэтому нас всё время несёт куда-то в неизвестность, кружит, швыряет на камни, и такое положение дел устраивает многих, потому что такова наша жизнь. "Всё равно этот поток гораздо сильнее, его невозможно ни подчинить, ни замедлить, не стоит и пытаться", — думают они, продолжая в бешеном темпе лететь вперёд, и только отчаянно молятся, чтобы мудрое Провидение убрало с их пути все камни и послало им спокойную тихую заводь.
Куруми кивнула, давая понять, что аналогия ей понятна. Я продолжила:
— Но есть некоторые отчаянные улитки, которым не нравится просто плыть по течению, доверившись судьбе, и они начинают изо всех ему сопротивляться. Те, кто физически покрепче остальных, максимально используют это преимущество, упираясь панцирем в дно, цепляясь рожками за травинки — в общем, изыскивая любую возможность устоять под натиском воды. У одних получается, других раз за разом сносит, но те, которые отказались от борьбы и плывут мимо, при этом отчаянно аплодируют и тем и другим, называя их героями. Однако ведь мало кто может похвастаться недюжинной физической силой. Среди слабых телом тоже есть немало тех, кто не хочет просто плыть по течению. Поэтому они придумали свой метод борьбы с потоком. Они тщательно наблюдают за ним, изучая его законы, чтобы применить свои знания в нужный момент. Так, например, они хорошо знают, что такое турбулентное течение, и в какой точке безопаснее всего находиться, когда встреча с камнями неизбежна, по каким признакам можно определить приближение заводи, и тому подобное. Их сила — это чувства, наблюдения, анализ и опыт, и она куда эффективнее силы физической, потому что имеет свойство накапливаться. Она копится и копится, пока, наконец, не перерастает в могущество. Улитка, достигшая могущества, возносится над потоком жизни и обретает Вселенную. То есть магия — это способ изучения законов потока, чтобы в конце концов постичь всё мироздание. Так понятно, Куруми-чан?
Девочка как-то невесело вздохнула:
— Понятно, тэнши-сама. Значит, всё-таки чудеса бывают только в сказках?
Я улыбнулась:
— Не совсем так. Но я всё же пришла в этот мир не за ними.
— А за чем?
— Я пришла сюда, потому что призвавший меня достиг могущества и обрёл Вселенную, и если я пройду его Путь до конца, когда-нибудь дойду до этих же вершин.
— Но ты сказала, что не знаешь, закончится ли когда-нибудь твоё ученичество, тэнши-сама. Тебе не страшно, ведь ты даже не уверена, сможешь ли достичь исполнения желаемого?
Ох, какие недетские вопросы задаёт этот ребёнок! Впрочем, можно ли всё-таки считать ребёнком пятнадцатилетнюю девушку?
— Наверное, я просто очень верю в того, кто призвал меня...
Куруми вскинула голову и её блестящие глаза долго испытующе смотрели на меня из-под рассыпавшейся чёлки. Сейчас она казалась маленькой сгорбленной старушкой, прожившей долгую и очень трудную жизнь, и я ни за что на свете не осмелилась бы в эти секунды сказать ей "ты" или добавить к имени "чан".
— Тэнши-сама, а расскажи мне ещё кое-что, пожалуйста, — попросила она заговорщицким шёпотом, мгновенно вновь перевоплощаясь в беззаботную, снедаемую обычным девичьим любопытством, школьницу.
Эти её метаморфозы были поистине жуткими. Признаться, я совсем растерялась, не зная, как вести себя дальше. Но, тем не менее, улыбнулась, помня о данном Кадзэ-но ками обещании, и попутно не забывая сопротивляться мощному натиску этого изголодавшегося "вампирёныша".
— Что бы ты хотела услышать, Куруми-чан?
— Расскажи про того, кто тебя призвал.
Ну, конечно! Девочка нюхом почуяла "лав стори"! Вот только не попало бы мне от "дяди" за подобные разговоры. Но, с другой стороны, он сам же попросил поддерживать беседу как можно дольше.
— Л-ладно, — согласилась я, слегка поколебавшись. — Я расскажу, но только без... ммм... интимных подробностей, идёт?
— Да-да! — закивала Куруми, подтягивая колени к груди и упираясь в них остреньким подбородком, показывая всем своим видом, что она готова слушать.
— Ну, так вот, значит... Мой ками... — начала было я, но тут же моментально одёрнула себя. - Стоп! А ты что-нибудь вообще знаешь о ками этого мира?
— Знаю-знаю, — успокоила меня Куруми. — Мы с дядей подолгу болтаем обо всём, когда он меня навещает, поэтому я много знаю и об этом мире, и о здешних ками.
Она вполне могла бы закончить фразу словами "знаю гораздо больше, чем ты", если бы не считала, что это прозвучит чересчур грубо. Озорные глазки выдавали все её потаённые мысли.
— Ну, это уже хорошо, — улыбнулась я, мысленно поздравив себя с тем, что хотя бы за такие разговоры Кадзэ-но ками не слопает меня живьём. — Когда я впервые увидела физическое воплощение моего будущего ками, я сразу поняла, что он не обычный человек. Я увидела огромную силу, которую изливали его глаза...
— Ух ты! Ты знакома с ним в реальной жизни, тэнши-сама? — перебила Куруми, с детской непосредственностью вытянув вперёд тонкие ручки со сцепленными пальцами.
— Нет-нет, лично мы не знакомы. Мой воплощённый ками — популярный человек. Я увидела его в Интернете.
— А-а, — протянула девочка, несколько разочаровано.
— Но это ведь не имеет большого значения, Куруми-чан, потому что мы хорошо знакомы здесь, в этой реальности, — слёту отпарировала я.
— Да-да, я поняла, поняла! Продолжай!
— Его образ — потому что до тех пор, пока он оставался лишь картинкой в Интернете, я имела дело только с образом, — поразил и увлёк меня так, как, пожалуй, до сих пор ещё ничто не увлекало. И в моих глазах он был больше, чем просто красивым и талантливым мужчиной... Не знаю, как объяснить тебе это, но было чувство, будто бы вся Вселенная собралась надо мной в одной точке и проливается теперь на голову нескончаемым потоком радости. Некоторое время я просто наслаждалась. Потом, когда начала анализировать факты, пришла к единственному, но такому невероятному объяснению притягательности магической ауры этого человека, что серьёзно усомнилась в своей нормальности. В общем, я поняла, что он — ками...
— Что же тут странного? — спросила Куруми, хлопнув ресничками. — Или ты не верила до тех пор в существование ками?
— Да как тебе сказать. Верила, Куруми-чан, я ведь много лет перед этим изучала мистическую сторону Космоса, и даже достигла кое-каких успехов на этом поприще, поэтому верила во всё многообразие проявления Высшей Силы. Но, понимаешь, в нашей культуре все уже давно забыли о том, что среди нас могут жить воплощённые боги, и для меня собственное открытие — ах, я нашла живого ками! — было настолько неожиданным, что... ну да, я уже про это сказала.
Я встала, одёрнула кофточку и подошла к окну, чтобы ненадолго собраться с мыслями и подтянуть подрасшатавшуюся защиту. Кадзэ-но ками сказал, что девочка не сумеет вытянуть из меня слишком много силы? Да как же! Несогревающиеся пальцы и лёгкий звон в голове, так явственно ощущаемые мной сейчас, были первыми, но уже очень тревожными звоночками, и если так пойдёт и дальше, скоро мне не удастся скрыть своё плохое самочувствие от этой проницательной барышни. Прохладный воздух смог несколько освежить меня, и я оперлась руками о подоконник, вглядываясь в смутно различимые очертания тающих в сумрачной дымке далёких небоскрёбов. Там, в городе, бурлила и через край била ключом жизнь, разбрасывая вокруг яркие цвета, резкие звуки, запахи, ощущения. Где-то там сейчас, должно быть, несётся по улицам гордый и стройный белоснежный "единорог"... А здесь, в больничной палате, хотя и горели яркие лампы, и весело похрустывала, доедая уже, кажется, третье яблоко, девочка с озорными глазами маленькой старушки, нетерпеливо ожидавшая продолжения рассказа, здесь всё было словно обёрнуто ватной обескровливающей тишиной. Ледяной тишиной разорённого склепа.
— Рассказывать дальше, Куруми-чан?
— Да!
— Хорошо... Я же не сказала тебе самого главного, как раз того, из-за чего я окончательно решила, что уже не в своём уме. С той самой минуты, когда я перестала сомневаться, что нашла воплощённого ками, я осознала и то, что должна с ним встретиться во что бы то ни стало. На поездку в Японию не было ни средств, ни времени, и, может быть, я бы даже изыскала и то, и другое, если бы только была уверена в том, что этот воплощённый ками станет со мной говорить. Нет-нет, этот путь казался мне слишком уж сложным и ненадёжным, но ведь был ещё и другой. Я читала о нём когда-то в книгах по оккультизму, но воспользоваться им на практике не сумела бы, потому что нигде мне не попадалось ни инструкций, ни каких-нибудь общих рекомендаций, ничего вообще. Сама суть была до смешной простой: все души, живущие на земле, связаны между собой тонким лабиринтом информационных каналов, так называемыми "коридорами сознания". Во избежании бардака, злоупотребления и — прости мне этот жуткий термин — "пиковых нагрузок", все соединения в "коридорах" надёжно запечатаны. Это и делает знакомое всем телепатическое общение явлением редким, если не сказать уникальным. Но то, что не под силу обычному человеку, легко может провернуть хорошо обученный маг. И даже не столь хорошо обученный, например, такой, как я. Тебе понятно, Куруми-чан, о чём я говорю?
— Думаю, да, — отозвалась девочка.
— Запечатанную дверь, соединяющую, а вернее, разъединяющую наши сознания, я нашла быстро и без проблем. К тому времени, я стала чувствовать, что ками словно бы зовёт меня откуда-то издалека, и я просто блуждала в лабиринте коридоров, идя на его голос, пока не нашла дверь. Моя душа стояла в полной темноте, прижавшись к ней, и каждой своей мельчайшей частичкой чувствовала — он там! совсем близко! я слышу его голос! "Открой дверь, девочка", — говорил он мне, но если бы я знала как! "Сделай это! Сама. Ты должна, иначе ничего не получится. Ты — ключ", — я слушала его шелестевший голос и отчаянно колошматила эту дверь, чувствуя, что так просто она мне не поддастся. Несколько недель я искала способы снять печать, каждую ночь возвращаясь туда, и снова и снова долбилась, ногтями выцарапывала малюсенькие щепочки, слушая его тихое заклинание: "Ты должна. Ты можешь. Ты — ключ." И однажды — представляешь, — упрямая дверь поддалась! У меня получилось пробить в ней брешь, совсем небольшую, но в ней тут же показалась его рука, и я вцепилась в неё тогда, рыдая. Теперь, когда свою роль ключа я выполнила, ками смог помочь мне, и остатки печати мы совместными усилиями сокрушили всего за каких-то пару дней. И тогда мы смогли, наконец, обнять друг друга и войти вдвоём в этот мир сновидений.
— Это очень романтично, тэнши-сама! — шмыгнула носом Куруми, и я поняла, почему вот уже некоторое время не чувствую, чтобы она вытягивала силу.
— Ты очень чувствительная девочка, Куруми-чан, — проговорила я, отойдя, наконец, от окна.
Вместо ответа она ещё раз всхлипнула и вытерла глаза краешком пижамы.
— А потом? — спросила она, подтягивая к себе подушку и устраивая её на коленях.
— А потом он учил меня всему, что мне надо было узнать об этом мире и своём служении, — ответила я, невольно краснея при воспоминании о том, в каких условиях и какими методами проводились эти уроки. — И когда ками решил, что я достаточно подготовлена, я прошла особую церемонию в храме, и мне дали крылья. Так я стала настоящей тэнши.
Подушка резким движением была сброшена на пол, а сама Куруми подскочила на кровати, как ошпаренная.
— Крылья?! — восторженно выдохнула она. — Настоящие? Не может быть!
Я снисходительно ухмыльнулась и гордо продемонстрировала, как они разворачиваются и складываются.
— Вот это да! — лепетала Куруми. — Я знала, что у ангелов должны быть крылья, но твоих было не видно, и я постеснялась спросить... Ух, какие они!... А можно потрогать?
— Можно.
— Невероятно! Пёрышки! Какие тёплые и нежные... Как же ты их прячешь, тэнши-сама?
— Это крылья моей магической силы, Куруми-чан. Они разворачиваются и материализуются, когда я использую специально направленную на них магию.
— Невероятно! — снова повторила девочка, продолжая с восторженным видом гладить пёрышки. — А как ты их получила?
— О-о, ну это было больно, - протянула я, поморщившись. — Ками... как бы так объснить... в общем, провёл что-то вроде операции: надрезал кожу на спине и достал их руками. И никакого наркоза, потому что боль — это жертва, которую тэнши приносит мирозданию за возможность взлететь.
В ответ Куруми задумчиво покивала головой:
— Да, я многое знаю про боль... Но ты пришла в этот мир с радостью, за любимым человеком, а мне тут иногда бывает очень-очень страшно. Если бы не дядя, то вообще...
— Ты говорила, что больше не просыпаешься в материальной реальности...
— Да, тэнши-сама, это так. Моё потерянное тело часто болело, и мне уже сложно стало это терпеть. Однажды я уснула, и мне снился замечательный сон, как будто я гуляю по каштановой аллее и подбираю с земли упавшие каштаны в колючей кожуре. Знаешь, когда я была совсем маленькая, мы с родителями жили не в Токио, а в маленьком городке на юге. Я почти ничего не помню из того времени, только парк, где мы часто гуляли с папой. Мы ходили вокруг большого старого каштана и искали в траве эти колючие каштанчики. Наверное, тогда было самое счастливое время в моей жизни... парк, яркое солнце, пробивающее сквозь ветки, папа смеётся и каштанчики так приятно колют ладошки, если их чуть-чуть сжать...
Куруми вздохнула и откинула со лба волосы, немного помолчав. Потом продолжила:
— Когда мама с папой развелись, я уже ходила в школу, и мы жили здесь, в Токио. С тех пор я никогда и ни с кем не собирала каштаны. А потом и вовсе заболела, и почти уже не выходила из дома... И вот вдруг мне приснилась целая каштановая аллея, представь только, как я обрадовалась, тэнши-сама! Я гуляла, гуляла и гуляла, и всё никак не могла нагуляться, и была так счастлива!..
От волнения Куруми начала слегка задыхаться, поэтому остановилась, перевела дух и, прижав к груди худенькие ручки, продолжила снова:
— Я гуляла так долго, что уже поняла, что это сон и сама захотела проснуться. И не смогла. Я бегала взад и вперёд по тому парку, пытаясь найти выход, плакала, звала маму, и это длилось много, много часов... Каким-то образом мне удалось выбраться оттуда, когда стемнело, но я всё равно никак не могла найти свой дом. Несколько дней я бродила по улицам, и не узнавала их. Этот противный город... я его всегда ненавидела, с самого начала, и тогда, когда я потерялась, я ненавидела его так сильно, так сильно!.. Я очень хочу вернуться домой, тэнши-сама! Пусть мне опять больно, пусть даже очень больно, но я хочу, чтобы мама больше никогда не плакала... здесь так тихо, что по ночам я всё время слышу, как она плачет!..
Я всей кожей ощутила ужас потерянного ребёнка, поэтому непроизвольно бросилась к ней, прижала к себе её хрупкое тельце, и заплакала, а она обвила руками мою шею, положив голову на плечо, но глаза у неё оставались сухими.
— А потом меня нашёл дядя, — сказала она мягко, словно утешая, подняла голову и вытерла мне слёзы тыльной стороной ладошки. — До тех пор я видела его всего раза два или три — он приходил к маме по каким-то делам. Даже не знала толком, кто он, только фамилию... И тогда, конечно, я и не догадывалась, что он ками... Но, представляешь, оказывается, он ходил по улицам и специально разыскивал меня! Он сказал, что я пока не умерла, и врачи делают всё возможное, чтобы спасти моё тело, и что пока мне нужно будет какое-то время побыть в больнице. И мы пришли сюда... Мне здесь совсем не плохо, хотя это и больница, дядя приезжает почти каждый день, мы разговариваем... много и долго, и кажется даже, что после этих бесед мне становится намного лучше.
— Куруми-чан, — я попыталась заглянуть ей в глаза, — чем ты болеешь?
— Я не помню, — ответила она, улыбаясь. — С тех пор, как потеряла тело. Наверное, чем-то очень неприятным, потому что у меня всегда что-то очень сильно болело... Дядя говорит, что сейчас меня готовят к какой-то важной операции, и если я перенесу её хорошо, то буду жить. Он говорит, что я смогу вернуться домой, тэнши-сама!
Я вновь прижала её к груди и погладила по голове. Силы во мне почти не осталось. Ещё чуть-чуть, только бы не напугать девочку внезапным обмороком.
— Ты придёшь навестить меня после операции? — спросила Куруми. — Ведь мы тоже сможем встретиться, если найдём друг друга в "коридорах сознания"?
— Да, Куруми-чан. Конечно, я приду.
— Пожалуйста, когда ты придёшь меня навестить, принеси мне каштанчик. Только непременно в кожуре, ладно? Это будет нашим паролем, хорошо тэнши-сама?
— Хорошо...
— Дадим друг другу обещание? — попросила она, вытянув вперёд тонкий мизинчик.
— Да...
Последними крохами угасающего сознания я запомнила, что Куруми долго и пристально смотрела на меня своими пронзительными старушечьими глазами, а потом помогла лечь, поцеловала в лоб и проговорила:
— Не беспокойся обо мне, тэнши-сама. Спи. Мы обязательно с тобой встретимся.
Её последние слова, как в омут, канули в сознание, всколыхнув что-то влажное и тёплое, уже успевшее заползти ко мне в сердце, и мягкая обескровливающая тишина окончательно сомкнулась над головой...
...Я очнулась уже в "единороге". Кадзэ-но ками положил мне ладонь на лоб и сосредоточенно восполнял потерянную силу. Увидев, что я открыла глаза, сразу предупредил:
— Много не дам, сам измотан до предела.
— И на том спасибо, — ответила я покорно. — Куруми-чан не испугалась?
— Нет. Она подумала, что ты просто переволновалась и устала, и поэтому неожиданно уснула.
— Она замечательная, правда?
— Хм... наверное, это впервые, когда я слышу от тебя что-то умное. Хотя и опять в виде вопроса.
— Когда у неё операция?
— Через неделю.
— Понятно...
— Если ты очухалась, то поехали уже.
— Да, всё нормально, спасибо. Поехали.
— Э, подожди-ка...
Кадзэ-но-ками, изогнувшись, полез на заднее сидение, и достав оттуда огромных размеров бумажных пакет, плюхнул его мне на колени.
— Что это? — удивилась я. Пакет был тёплый, тяжёлый и источал удивительное сладкое благоухание.
— Ну ты и дура! Память отшибло, да? Я же обещал тебе булочки в благодарность.
— Я думаю, благодарить меня не за что, — пробормотала я, опустив глаза. — Во-первых, Куруми-чан такой восхитительный ребёнок, что это я должна тебя благодарить за то, что ты нас познакомил. И потом... со своей задачей я не справилась.
Ками хмыкнул, вынимая из кармана сигареты.
— Ты подарила ей как минимум дней пять жизни, хотя ты и бестолковая, и не сумела справиться с таким элементарным делом без приключений. В моих глазах это чего-то да стоит.
— Спасибо, — шепнула я, совсем растерявшись. Надо же! Меня вроде как похвалили?
Пакет с булочками приятно согревал колени, и хотя голова всё ещё невероятно кружилась, слабости я больше не чувствовала. Мы ехали по ярко освещённому ночному Токио и я всё время думала о бедной маленькой Куруми, которая несколько дней одна бродила по этим улицам в поисках дома. Как должно быть ей было страшно тогда...
— Мидзу-но ками не искал меня? — спросила я, когда мы остановились на светофоре.
— Насколько я знаю, нет, — буркнул ками, выбрасывая в окно очередной окурок.
...Спустя три недели, мы вновь приехали на эту окраину Токио. Я сломала себе всю голову, пытаясь придумать, где достать посреди зимы каштанчик в кожуре, но обещание есть обещание, и проигнорировать просьбу Куруми я не могла. Конечно, настоящий достать не получилось, но тот, что лежал сейчас у меня в кармане, был очень на него похож.
Уже смеркалось, и в густой тени аллеи, где Кадзэ-но ками остановил "единорога", царила непроглядная темень. В последнее время он был особенно мрачным, курил чаще, чем когда бы то ни было, не отвечал на вопросы и ругался так, что даже моя терпеливая натура не могла спокойно это выдержать. Но сегодня он сам подошёл ко мне и бросил отрывисто:
— Поехали к Куруми.
И больше не сказал ни слова за всю дорогу. Я не приставала с расспросами, ибо знала — бесполезно.
— Подожди, — сказал ками, увидев, что я собираюсь открыть дверцу.
Я обернулась и посмотрела на него с удивлением. И тут впервые почувствовала, что сердце куда-то проваливается.
— Я привёз тебя сюда только потому, что знаю, что вы пообещали друг другу встретиться. Куруми мне рассказала тогда.
Я уже всё поняла, но не верила. Молча застыв, я смотрела, как он прикуривает, и как дрожат его руки.
— Она умерла, — сообщил Кадзэ-но ками, выдыхая дым и откидываясь в кресле.
Да, в тот момент моё сердце утонуло и больше никогда не выплывет снова...
— Не смей! — рявкнул он, видя, что слёзы у меня вот-вот вырвутся наружу. — Даже не вздумай! Не здесь, по крайней мере... Я сам отвёл её в смерть, и она держалась стойко. Ты слышала меня? Её глаза были сухими, она ушла без сожалений... Просила передать только, что любит нас... нас с тобой... чтобы я так и сказал: "нас"...
Не знаю, сколько он успел выкурить, пока я справлялась с собой.
— Пошли, — сказал он, наконец, видя, что я смогла взять себя в руки.
Налево за аллеей (только сейчас я поняла, что это были каштаны) никогда не было никакой больницы... Свежая, усеянная цветочными лепестками могилка Куруми-чан находилась почти в самом конце кладбища, и на ней не было никаких опознавательных знаков — ни номера, ни таблички с именем...
(читать дальше)Белоснежный "единорог" появился неожиданно, кажется, со стороны Хаматё, опоздав при этом минут на десять, резко притормозил в нескольких метрах от меня, и растрёпанный Кадзэ-но ками стремительно распахнул дверцу и раздражённо бросил вместо приветствия:
— Давай быстрее, времени в обрез!
Я послушалась и вприпрыжку поскакала к машине, и не успела даже как следует захлопнуть за собой дверцу, как "единорог" тут же сорвался с места и почти бесшумно помчался дальше. Чуть выдохнув и собравшись, наконец, с духом, я решила начать разговор первая, потому что Кадзэ-но ками, естественно, даже и не подумал это сделать.
— Добрый д...
— Некогда трындеть! — перебил он, давая понять, что светской беседы у нас не получится.
— Что-то случилось? — спросила я, скорее из вежливости, потому что Кадзэ-но ками часто куда-то спешил, и к этому все давно уже привыкли.
— Ничего. Будь добра, помолчи. Я тебе всё объясню, когда приедем.
Я покорно кивнула и, чтобы хоть чем-то себя занять, уставилась в окно. Однако долго мне созерцать городские пейзажи не пришлось, потому что минуты через три мы уже остановились возле небольшого сквера.
— Так, отсюда пешком, — сообщил ками, знаками показывая, чтобы я побыстрее выметалась наружу.
Пока он доставал с заднего сидения какие-то пакеты, я с интересом оглядывалась по сторонам. Местность вокруг была мало чем примечательна, типичная городская окраина: на противоположной стороне переулка, где мы припарковались, тянулся ряд похожих друг на друга невысоких домов, тротуара не было, но не было и автомобилей, поэтому редкие прохожие — в основном, возвращавшиеся из школ дети — шагали прямо посередине улицы, таращась то ли на "единорога" на обочине, то ли на моё европеоидное лицо, как на дивное диво. Тем временем Кадзэ-но ками вынырнул из машины, доверху нагруженный пакетами, недовольно ворча под нос, что некоторые мартышки, вместо того, чтобы глазеть по сторонам, могли бы, между прочим, и помочь.
— Сейчас вон туда, прямо по аллейке, потом налево, — скороговоркой выпалил он, сунув часть пакетов мне в руки. — Говорить я буду быстро, так что слушай внимательно, не перебивай, и, пожалуйста, никаких вопросов.
— Хорошо, — согласилась я, и мы почти бегом ринулись по обозначенному маршруту.
— Значит так. Вон то белое здание в глубине — это больница. Мы приехали навестить девочку — это дочка моей очень хорошей знакомой, — обычно я приезжаю сюда один, но сегодня так получилось, что мне совершенно некогда сидеть с ней. В общем, я решил попросить об этом тебя, всё равно ж пока без дела шатаешься. Работа нетрудная — посидишь с ней пару часиков, поболтаешь о том о сём, потом я тебя заберу. С этим справишься?
— Вполне, — ответила я, продолжая недоумевать про себя, зачем ему всё же понадобилось вызывать меня на встречу специальным приглашением из-за такого пустяка. Подошёл бы просто и сказал: "Есть работа", с моей же стороны не пристало отказывать в помощи ками. Даже если это не мой ками.
— Но... — продолжал он, делая многозначительную паузу. — Девочка очень больна. Чтобы поддерживать существование, ей нужна сила. Чужая, как ты понимаешь.
— "Вампирёнок"? — спросила я, бессовестно забыв про его просьбу не задавать вопросов.
— Ну, типа того... Она об этом не знает, и не дай бог тебе проболтаться или каким-то другим образом дать ей это понять.
Угрожающие нотки в голосе Кадзэ-но ками заставили меня невольно втянуть голову в плечи прямо на ходу, я запуталась в ногах и чуть не растеряла пакеты, за что незамедлительно была названа неуклюжей дурындой.
— За кого ты меня принимаешь? — возмутилась я, проглотив "дурынду", как всегда. — Зачем мне говорить такое больному ребёнку? Я с радостью отдам ей столько силы, сколько потребуется, но как сделать это незаметно? Пока она будет спать?
— Ничего специально делать не надо, твоя задача — поддерживать разговор и следить, чтобы девочка не вытянула из тебя всё одним махом. Она запросто может, если очень... хм-хм... голодная. И тебе станет плохо, да и ей на пользу не пойдёт, сама понимаешь.
— Угу, — кивнула я, моментально растеряв всю свою былую уверенность. — А вот теперь, честно говоря, сомневаюсь, что справлюсь. У меня же не очень хорошо получается контролировать расход силы... То есть, я обычно не чувствую, когда её уходит слишком много, а когда замечаю, становится поздно что-либо предпринимать, потому что уже... ну... нечем действовать...
Кадзэ-но ками рассерженно фыркнул, продолжая нестись вперёд, не сбавляя темпа:
— Уж как-нибудь постарайся, не такая это непосильная задача. Впрочем, погоди волноваться. Слишком много она у тебя всё равно забрать не сможет — ребёнок ведь, — так что с тем, что должно остаться, ты вполне сможешь продержаться до моего прихода... Ммм, а я тебе вечером принесу булочек с шоколадной начинкой, идёт?
— А зачем мне булочки?
Мне почудился какой-то подвох в его последних словах, словно вместо шоколадной начинки он пообещал мышьяковую.
— Ну... как... — замялся ками. — Должен же я отблагодарить тебя как-то за услугу, или нет? Ты же не возражаешь против булочек? — я это хотел спросить.
— Ах, вот оно что... — мы уже успели дойти до здания больницы, и теперь бегом поднимались по ступенькам к дверям. — Нет, конечно, я не возражаю, мне нравятся бул... ай! — заболтавшись, я не заметила последнюю ступеньку, и благополучно споткнулась, снова едва не выронив пакеты. Грозное сопение Кадзэ-но ками где-то над самым моим ухом было явно нехорошим признаком, говорившим о том, что обещанных булочек я вполне могу и не дождаться.
На мой неискушённый взгляд, больница выглядела несколько странно. Холлы слишком уютные, но какие-то неправдоподобно пустые, а бесшумно скользящий по коридорам улыбчивый персонал в идеально отглаженных белых халатах и шапочках скорее напоминал разлетевшийся сонм неупокоеных душ, чем медработников, да и в целом, данное заведение было больше похоже на пустующий зимний пансионат, чем на серьёзное лечебное учреждение. Но поскольку мне до сих пор не доводилось иметь дело с японским здравоохранением, сравнивать было абсолютно не с чем, и я решила, что может быть здесь все больницы такие — тихие, приятные и в то же время немного жуткие.
Мы миновали большой холл внизу, поднялись на лифте на третий этаж, и зашагали по длинному-длинному, совершенно пустому коридору, освещённому не слишком ярким бледно-голубым светом люминесцентных ламп. Кругом было неестественно тихо, и наши шаги — размеренные и уверенные шаги ками и торопливые, дробно цокающие каблуками, мои, — разрывающие эту мягкую сонную тишину на тысячу клочков, казались зловещей поступью чего-то неприятного и неотвратимого. При этой мысли мне снова стало жутко, но я тут же постаралась как можно скорее взять себя в руки, испугавшись, как бы клацанье зубов не выдало моего глупого поведения. Если ками заметит, позора же потом не оберусь.
Палата больной девочки находилась почти в самом конце коридора, и на двери не было никаких опознавательных знаков — ни номера, ни таблички с именем. Кадзэ-но ками остановился и прежде чем постучать, повернулся ко мне и произнёс тихим шёпотом:
— Девочку зовут Куруми, и она очень — слышишь? — очень серьёзно больна. Пожалуйста, побольше улыбайся и разговаривай ласково, у бедняжки осталось не так много радостей.
— Не беспокойся, я понимаю. Всё сделаю, как надо.
— Я очень рассчитываю на тебя, — отозвался он ещё тише, и от этих слов у меня что-то болезненно сжалось в груди.
Ками занёс было руку, чтобы постучать, но тут же резко опустил её, словно внезапно вспомнил о чём-то, и опять повернулся ко мне.
— И прошу, не рассказывай никому, где мы сегодня были. У меня... ну, в общем, у меня есть свои причины скрывать это.
— Совсем никому? — ошарашенно переспросила я. Было очень странно, что у него есть тайны от обитателей храма, но, во всяком случае, мне теперь стала ясна причина, по которой я получила приглашение на встречу в официальной форме. — Даже Мидзу-но...
— Особенно ему! — свистящим шёпотом перебил меня ками. — Тебе, как и всем прочим тэнши, не возбраняется иметь от него секреты. К тому же об этом попросил я, в качестве особой услуги, так что совесть твоя будет чиста.
— Я поняла. Хорошо, если ты просишь, конечно, от меня никто ничего не узнает.
— Вот и умница, — ками явно вздохнул с облегчением. — Иногда ты мне даже нравишься, — добавил он с лёгким смешком и наконец-то постучал в дверь...
Куруми-чан оказалась не таким уж и ребёнком — на вид ей было, во всяком случае, никак не меньше четырнадцати. Худенькая и бледная почти до голубизны, что, должно быть, нечасто встречается у азиатов, она тем не менее не выглядела сильно ослабленной, напротив, радостно щебетала, порхая по палате на тоненьких ножках, так смешно и в то же время трогательно торчащих из коротких пижамных штанишек, с аппетитом грызла одно из принесённых нами яблок, пока Кадзэ-но ками торопливо разбирал пакеты ("Вот сок, Куруми, здесь чистое бельё, тут журналы, которые ты просила... Как ты себя чувствуешь? Хорошо? Рад слышать... А? Нет, прости, мангу завезу вечером, не успел купить..."). Я тихонько стояла в уголке и не могла поверить своим глазам, ушам, и всем прочим органам, потому что сейчас Кадзэ-но ками, суровый и страшный Кадзэ-но ками, носивший чёрную горечь ледяного Космоса в глубине глаз, вёл себя с этой девочкой как самый заурядный родитель. Ни тени строгости, ни намёка на раздражение, он улыбался так тепло и мягко, что у меня невольно зародились сомнения... Он сказал, что девочка — дочка его хорошей знакомой... а может быть, она и его... Нет-нет, меня это не касается, совсем не касается, нечего и думать об этом! Прислушавшись, я уловила, что девочка называла ками "дядей", но обращалась к нему значительно вежливее, чем к кровному родственнику. Отсюда я быстро сделала вывод, что либо ребёнок, как говорится, "не в курсе", либо они всё-таки друг другу не родня, и в последнее мне хотелось верить куда как охотнее.
— Прости, Куруми, я сегодня не смогу поболтать с тобой, у меня появились неотложные дела. Но не беспокойся, я обо всём позаботился и привёл тебе отличную собеседницу. Она — ангел, сущий ангел... кхм, когда спит... наверное, потому что сам я не проверял, ха-ха. С ней точно скучно не будет: это создание всегда найдёт сотню-другую тем, на каждую из которых сумеет задать тысячу вопросов. И ты приготовься на все отвечать, ибо она не только донельзя любопытная, но ещё и чрезвычайно настырная особа, ха-ха-ха.
— Здравствуйте, — сказала девочка, слегка поклонившись, с интересом разглядывая меня.
— Здравствуйте, — ответила я, смутившись, не зная толком, обращаться ли к такому большому ребёнку, как обычно обращаются к детям, или уже разговаривать с ней, как со взрослой.
Ками покосился на меня с презрительной жалостью, как на умалишённую, вздохнул и сказал:
— Знаешь, Куруми, эта тэнши будет очень стесняться, когда ты станешь соблюдать этикет, ведь ей самой до твоей воспитанности ещё учиться и учиться, если её вообще возможно когда-нибудь этому научить. Но мы отнесёмся к ней снисходительно, как к иностранке, правда?
— Конечно, — охотно кивнула девочка, включаясь в игру. — Дядя, я могу разговаривать с ней, как со своей подругой?
— Думаю, её это вполне устроит, — засмеялся Кадзэ-но ками, по всей видимости, от души потешаясь моим растерянным видом. - Ладно, я ухожу. Тэнши, веди себя хорошо, ты мне обещала, помнишь? Куруми, не скучай! Вечером привезу тебе мангу.
— Хорошо! — ответили мы хором и, переглянувшись, впервые улыбнулись друг другу.
— Я говорю своей подруге "ты" и добавляю к её имени "чан"... Не очень это будет грубо по отношению к... тебе? — смущённо спросила девочка, слегка запнувшись.
— Нет, совсем нет! А мне, значит, тоже можно говорить тебе "ты", Куруми-чан?
— Конечно! Только... нет, можно, я всё-таки буду обращаться к тебе "тэнши-сама"?
— По-моему, это слишком почтительное обращение для такой, как я...
— Понимаешь, подруга из начальной школы подарила мне книжку с рождественскими сказками. Я её очень любила, зачитала практически до дыр. Так вот, там был такой тэнши-сама, очень красивый и добрый. Он исполнял желания детей, которые совершали хорошие поступки, дарил им вместо обычных рождественских подарков настоящие чудеса. Правда, в книжке он был мужчиной, но мне кажется, ты чем-то на него похожа.
Пока Куруми говорила, она машинально взяла с прикроватного столика ещё одно яблоко и вертела теперь его в руках, внимательно разглядывая, чтобы скрыть смущение. Поэтому она не заметила, как я судорожно вцепилась рукой в спинку кровати, почувствовав мощный рывок, с которым сила начала меня покидать. Собравшись, сделав несколько глубоких вдохов, потихонечку, чтобы девочка не заметила, я напрягла волю и стала, как могла, сдерживать этот поток, отпуская по чуть-чуть, чтобы не перекрыть его полностью.
— Что ж, если тебе так приятнее, возражать не буду, — ответила я с улыбкой, когда она выжидающе подняла на меня глаза.
Куруми можно было назвать симпатичной, во всяком случае, глаза у неё были замечательные — блестящие, красивой формы, по-детски лукавые, но и в то же время какие-то слишком задумчивые и вроде как озабоченные.
— Дядя прав, ты добрая, — сказала она серьёзно и тихо, продолжая смотреть на меня, не моргая.
— Хах, не помню, чтобы он говорил такое, — мне стало не по себе от этой серьёзности и я попыталась свести разговор к шутке.
— А ему и не обязательно говорить об этом. Если бы он так не считал, то не привёл бы тебя сюда.
Да, в рассудительности этому ребёнку не откажешь. Она замолчала, и я почувствовала, что вытягивание силы тоже приостановилось. Кадзэ-но ками просил всё время поддерживать разговор...
— Куруми-чан, сколько тебе лет?
— Недавно должно было исполниться пятнадцать, — ответила она всё так же серьёзно, не переставая смотреть на меня. И это было плохо, потому что не чувствуя больше напряжения, я ослабила сопротивление — как оказалось, совершенно напрасно, — и сила вновь неконтролируемым образом хлестнула через край. Сдерживать "голод" этой проницательной девочки было гораздо труднее, чем я рассчитывала. Ведь одновременно приходилось ещё и поддерживать беседу, а это здорово мешало сконцентрироваться. И потом, она говорит такие странные вещи...
— То есть как это — "должно было"? — переспросила я.
— Я не знаю, исполнилось или нет. Пока я живу в этом мире, я ничего не знаю про тот, реальный. Не знаю даже, жива я ещё или уже умерла.
— Подожди-подожди, но ты же просыпаешься когда-то в материальной реальности?..
— Нет, не просыпаюсь. Я потерялась какое-то время назад, и теперь не могу вернуться к своему телу. Может даже меня уже там похоронили, хотя дядя и говорит, что это не так...
Вот так дела! Обалдев от услышанного, я опять потеряла бдительность и упустила слишком много силы за раз. Почувствовав головокружение, аккуратно присела на краешек кровати, стараясь потихоньку отдышаться. Куруми тоже стало нехорошо: она ещё сильнее побледнела, на лбу появилась испарина и дыхание стало более частым и поверхностным, с едва заметным тяжёлым присвистом.
— Тэнши-сама... пожалуйста... открой окошко... Мне как будто не хватает воздуха... Тяжело дышать, — попросила она, откинувшись на подушку и закрыв глаза.
"Именно так всегда и бывает с жадно набрасывающимися на еду маленькими обжорами, деточка!" — невольно подумала я про себя, направляясь к окну. Подняв жалюзи и приоткрыв створку так, чтобы поток свежего воздуха не был слишком сильным, и девочку не продуло, я сказала:
— Ничего, Куруми-чан, сейчас всё пройдёт. Знаешь, зимой, когда работают обогреватели, такое иногда случается. У меня тоже немного закружилась голова, но уже всё в порядке. Думаю, нам надо было открыть окно с самого начала.
— Да-да, мне и в самом деле уже легче дышать, — отозвалась Куруми. — Может, это ты мне помогла? Ты тоже умеешь творить чудеса, тэнши-сама?
— Нет, конечно! — рассмеялась я в ответ. — Безусловно, я владею кое-какой магией, знаю самое элементарное целительство — ну, там, обезболить немного, кровь остановить, сбить температуру могу, но на что-то большее не хватает ни сил, ни знаний. И даже то, что могу, честно говоря, не всегда получается.
— Да? Но всё равно здорово! — воскликнула Куруми, с хрустом кусая яблоко. — Я бы тоже хотела всему этому когда-нибудь научиться. И этим ты занимаешься каждый-прекаждый день, тэнши-сама?
— Ну-у... - протянула я задумчиво, прикидывая, как часто мне доводилось в последнее время использовать свои знания на практике. — Нет... пожалуй даже достаточно редко. Сюда, в мир сновидений, я пришла как раз затем, чтобы научиться творить чудеса, Куруми-чан. Но сейчас я нахожусь в самом-самом начале своего пути...
Куруми сосредоточенно молчала, вертя в руках надкусанное яблоко. Её атаки на мою силу шли волнообразно, и мне наконец-то удалось поймать этот ритм и более или менее взять ситуацию под контроль. Сейчас я уже понимала, что её молчание — это на самом деле отчаянный разбег, и прыжок может произойти в любой момент, поэтому нужно быть максимально сконцентрированной. Девочка вздохнула и тихо-тихо сказала, не отрывая глаз от яблока:
— Я бы очень хотела увидеть, как ты будешь творить чудеса, тэнши-сама. Вот только вряд ли доживу...
— Так и я вряд ли доживу, — ответила я так же тихо. — Никто не знает, на сколько воплощений растянется моё ученичество, да и будет ли у него вообще конец — это тоже спорный вопрос.
— Зачем тогда тратить время на изучение магии, если ты всё равно не можешь творить чудеса?
— Затем, Куруми-чан, что магия — это на самом деле никакие не чудеса. Это способ познать Вселенную.
— Зачем? — повторила она снова, уставившись на меня всё тем же пристальным взглядом.
— В двух словах это сложно объяснить...
— Попробуй как-нибудь, я постараюсь понять.
— Ну, хорошо... — я немного помолчала, пытаясь наскоро подобрать подходящий образ. — Ну вот, допустим... Представь, что наша жизнь — это ручей, а мы все — маленькие улитки, живущие в воде. Течение слишком сильное, а мы — очень лёгкие, поэтому нас всё время несёт куда-то в неизвестность, кружит, швыряет на камни, и такое положение дел устраивает многих, потому что такова наша жизнь. "Всё равно этот поток гораздо сильнее, его невозможно ни подчинить, ни замедлить, не стоит и пытаться", — думают они, продолжая в бешеном темпе лететь вперёд, и только отчаянно молятся, чтобы мудрое Провидение убрало с их пути все камни и послало им спокойную тихую заводь.
Куруми кивнула, давая понять, что аналогия ей понятна. Я продолжила:
— Но есть некоторые отчаянные улитки, которым не нравится просто плыть по течению, доверившись судьбе, и они начинают изо всех ему сопротивляться. Те, кто физически покрепче остальных, максимально используют это преимущество, упираясь панцирем в дно, цепляясь рожками за травинки — в общем, изыскивая любую возможность устоять под натиском воды. У одних получается, других раз за разом сносит, но те, которые отказались от борьбы и плывут мимо, при этом отчаянно аплодируют и тем и другим, называя их героями. Однако ведь мало кто может похвастаться недюжинной физической силой. Среди слабых телом тоже есть немало тех, кто не хочет просто плыть по течению. Поэтому они придумали свой метод борьбы с потоком. Они тщательно наблюдают за ним, изучая его законы, чтобы применить свои знания в нужный момент. Так, например, они хорошо знают, что такое турбулентное течение, и в какой точке безопаснее всего находиться, когда встреча с камнями неизбежна, по каким признакам можно определить приближение заводи, и тому подобное. Их сила — это чувства, наблюдения, анализ и опыт, и она куда эффективнее силы физической, потому что имеет свойство накапливаться. Она копится и копится, пока, наконец, не перерастает в могущество. Улитка, достигшая могущества, возносится над потоком жизни и обретает Вселенную. То есть магия — это способ изучения законов потока, чтобы в конце концов постичь всё мироздание. Так понятно, Куруми-чан?
Девочка как-то невесело вздохнула:
— Понятно, тэнши-сама. Значит, всё-таки чудеса бывают только в сказках?
Я улыбнулась:
— Не совсем так. Но я всё же пришла в этот мир не за ними.
— А за чем?
— Я пришла сюда, потому что призвавший меня достиг могущества и обрёл Вселенную, и если я пройду его Путь до конца, когда-нибудь дойду до этих же вершин.
— Но ты сказала, что не знаешь, закончится ли когда-нибудь твоё ученичество, тэнши-сама. Тебе не страшно, ведь ты даже не уверена, сможешь ли достичь исполнения желаемого?
Ох, какие недетские вопросы задаёт этот ребёнок! Впрочем, можно ли всё-таки считать ребёнком пятнадцатилетнюю девушку?
— Наверное, я просто очень верю в того, кто призвал меня...
Куруми вскинула голову и её блестящие глаза долго испытующе смотрели на меня из-под рассыпавшейся чёлки. Сейчас она казалась маленькой сгорбленной старушкой, прожившей долгую и очень трудную жизнь, и я ни за что на свете не осмелилась бы в эти секунды сказать ей "ты" или добавить к имени "чан".
— Тэнши-сама, а расскажи мне ещё кое-что, пожалуйста, — попросила она заговорщицким шёпотом, мгновенно вновь перевоплощаясь в беззаботную, снедаемую обычным девичьим любопытством, школьницу.
Эти её метаморфозы были поистине жуткими. Признаться, я совсем растерялась, не зная, как вести себя дальше. Но, тем не менее, улыбнулась, помня о данном Кадзэ-но ками обещании, и попутно не забывая сопротивляться мощному натиску этого изголодавшегося "вампирёныша".
— Что бы ты хотела услышать, Куруми-чан?
— Расскажи про того, кто тебя призвал.
Ну, конечно! Девочка нюхом почуяла "лав стори"! Вот только не попало бы мне от "дяди" за подобные разговоры. Но, с другой стороны, он сам же попросил поддерживать беседу как можно дольше.
— Л-ладно, — согласилась я, слегка поколебавшись. — Я расскажу, но только без... ммм... интимных подробностей, идёт?
— Да-да! — закивала Куруми, подтягивая колени к груди и упираясь в них остреньким подбородком, показывая всем своим видом, что она готова слушать.
— Ну, так вот, значит... Мой ками... — начала было я, но тут же моментально одёрнула себя. - Стоп! А ты что-нибудь вообще знаешь о ками этого мира?
— Знаю-знаю, — успокоила меня Куруми. — Мы с дядей подолгу болтаем обо всём, когда он меня навещает, поэтому я много знаю и об этом мире, и о здешних ками.
Она вполне могла бы закончить фразу словами "знаю гораздо больше, чем ты", если бы не считала, что это прозвучит чересчур грубо. Озорные глазки выдавали все её потаённые мысли.
— Ну, это уже хорошо, — улыбнулась я, мысленно поздравив себя с тем, что хотя бы за такие разговоры Кадзэ-но ками не слопает меня живьём. — Когда я впервые увидела физическое воплощение моего будущего ками, я сразу поняла, что он не обычный человек. Я увидела огромную силу, которую изливали его глаза...
— Ух ты! Ты знакома с ним в реальной жизни, тэнши-сама? — перебила Куруми, с детской непосредственностью вытянув вперёд тонкие ручки со сцепленными пальцами.
— Нет-нет, лично мы не знакомы. Мой воплощённый ками — популярный человек. Я увидела его в Интернете.
— А-а, — протянула девочка, несколько разочаровано.
— Но это ведь не имеет большого значения, Куруми-чан, потому что мы хорошо знакомы здесь, в этой реальности, — слёту отпарировала я.
— Да-да, я поняла, поняла! Продолжай!
— Его образ — потому что до тех пор, пока он оставался лишь картинкой в Интернете, я имела дело только с образом, — поразил и увлёк меня так, как, пожалуй, до сих пор ещё ничто не увлекало. И в моих глазах он был больше, чем просто красивым и талантливым мужчиной... Не знаю, как объяснить тебе это, но было чувство, будто бы вся Вселенная собралась надо мной в одной точке и проливается теперь на голову нескончаемым потоком радости. Некоторое время я просто наслаждалась. Потом, когда начала анализировать факты, пришла к единственному, но такому невероятному объяснению притягательности магической ауры этого человека, что серьёзно усомнилась в своей нормальности. В общем, я поняла, что он — ками...
— Что же тут странного? — спросила Куруми, хлопнув ресничками. — Или ты не верила до тех пор в существование ками?
— Да как тебе сказать. Верила, Куруми-чан, я ведь много лет перед этим изучала мистическую сторону Космоса, и даже достигла кое-каких успехов на этом поприще, поэтому верила во всё многообразие проявления Высшей Силы. Но, понимаешь, в нашей культуре все уже давно забыли о том, что среди нас могут жить воплощённые боги, и для меня собственное открытие — ах, я нашла живого ками! — было настолько неожиданным, что... ну да, я уже про это сказала.
Я встала, одёрнула кофточку и подошла к окну, чтобы ненадолго собраться с мыслями и подтянуть подрасшатавшуюся защиту. Кадзэ-но ками сказал, что девочка не сумеет вытянуть из меня слишком много силы? Да как же! Несогревающиеся пальцы и лёгкий звон в голове, так явственно ощущаемые мной сейчас, были первыми, но уже очень тревожными звоночками, и если так пойдёт и дальше, скоро мне не удастся скрыть своё плохое самочувствие от этой проницательной барышни. Прохладный воздух смог несколько освежить меня, и я оперлась руками о подоконник, вглядываясь в смутно различимые очертания тающих в сумрачной дымке далёких небоскрёбов. Там, в городе, бурлила и через край била ключом жизнь, разбрасывая вокруг яркие цвета, резкие звуки, запахи, ощущения. Где-то там сейчас, должно быть, несётся по улицам гордый и стройный белоснежный "единорог"... А здесь, в больничной палате, хотя и горели яркие лампы, и весело похрустывала, доедая уже, кажется, третье яблоко, девочка с озорными глазами маленькой старушки, нетерпеливо ожидавшая продолжения рассказа, здесь всё было словно обёрнуто ватной обескровливающей тишиной. Ледяной тишиной разорённого склепа.
— Рассказывать дальше, Куруми-чан?
— Да!
— Хорошо... Я же не сказала тебе самого главного, как раз того, из-за чего я окончательно решила, что уже не в своём уме. С той самой минуты, когда я перестала сомневаться, что нашла воплощённого ками, я осознала и то, что должна с ним встретиться во что бы то ни стало. На поездку в Японию не было ни средств, ни времени, и, может быть, я бы даже изыскала и то, и другое, если бы только была уверена в том, что этот воплощённый ками станет со мной говорить. Нет-нет, этот путь казался мне слишком уж сложным и ненадёжным, но ведь был ещё и другой. Я читала о нём когда-то в книгах по оккультизму, но воспользоваться им на практике не сумела бы, потому что нигде мне не попадалось ни инструкций, ни каких-нибудь общих рекомендаций, ничего вообще. Сама суть была до смешной простой: все души, живущие на земле, связаны между собой тонким лабиринтом информационных каналов, так называемыми "коридорами сознания". Во избежании бардака, злоупотребления и — прости мне этот жуткий термин — "пиковых нагрузок", все соединения в "коридорах" надёжно запечатаны. Это и делает знакомое всем телепатическое общение явлением редким, если не сказать уникальным. Но то, что не под силу обычному человеку, легко может провернуть хорошо обученный маг. И даже не столь хорошо обученный, например, такой, как я. Тебе понятно, Куруми-чан, о чём я говорю?
— Думаю, да, — отозвалась девочка.
— Запечатанную дверь, соединяющую, а вернее, разъединяющую наши сознания, я нашла быстро и без проблем. К тому времени, я стала чувствовать, что ками словно бы зовёт меня откуда-то издалека, и я просто блуждала в лабиринте коридоров, идя на его голос, пока не нашла дверь. Моя душа стояла в полной темноте, прижавшись к ней, и каждой своей мельчайшей частичкой чувствовала — он там! совсем близко! я слышу его голос! "Открой дверь, девочка", — говорил он мне, но если бы я знала как! "Сделай это! Сама. Ты должна, иначе ничего не получится. Ты — ключ", — я слушала его шелестевший голос и отчаянно колошматила эту дверь, чувствуя, что так просто она мне не поддастся. Несколько недель я искала способы снять печать, каждую ночь возвращаясь туда, и снова и снова долбилась, ногтями выцарапывала малюсенькие щепочки, слушая его тихое заклинание: "Ты должна. Ты можешь. Ты — ключ." И однажды — представляешь, — упрямая дверь поддалась! У меня получилось пробить в ней брешь, совсем небольшую, но в ней тут же показалась его рука, и я вцепилась в неё тогда, рыдая. Теперь, когда свою роль ключа я выполнила, ками смог помочь мне, и остатки печати мы совместными усилиями сокрушили всего за каких-то пару дней. И тогда мы смогли, наконец, обнять друг друга и войти вдвоём в этот мир сновидений.
— Это очень романтично, тэнши-сама! — шмыгнула носом Куруми, и я поняла, почему вот уже некоторое время не чувствую, чтобы она вытягивала силу.
— Ты очень чувствительная девочка, Куруми-чан, — проговорила я, отойдя, наконец, от окна.
Вместо ответа она ещё раз всхлипнула и вытерла глаза краешком пижамы.
— А потом? — спросила она, подтягивая к себе подушку и устраивая её на коленях.
— А потом он учил меня всему, что мне надо было узнать об этом мире и своём служении, — ответила я, невольно краснея при воспоминании о том, в каких условиях и какими методами проводились эти уроки. — И когда ками решил, что я достаточно подготовлена, я прошла особую церемонию в храме, и мне дали крылья. Так я стала настоящей тэнши.
Подушка резким движением была сброшена на пол, а сама Куруми подскочила на кровати, как ошпаренная.
— Крылья?! — восторженно выдохнула она. — Настоящие? Не может быть!
Я снисходительно ухмыльнулась и гордо продемонстрировала, как они разворачиваются и складываются.
— Вот это да! — лепетала Куруми. — Я знала, что у ангелов должны быть крылья, но твоих было не видно, и я постеснялась спросить... Ух, какие они!... А можно потрогать?
— Можно.
— Невероятно! Пёрышки! Какие тёплые и нежные... Как же ты их прячешь, тэнши-сама?
— Это крылья моей магической силы, Куруми-чан. Они разворачиваются и материализуются, когда я использую специально направленную на них магию.
— Невероятно! — снова повторила девочка, продолжая с восторженным видом гладить пёрышки. — А как ты их получила?
— О-о, ну это было больно, - протянула я, поморщившись. — Ками... как бы так объснить... в общем, провёл что-то вроде операции: надрезал кожу на спине и достал их руками. И никакого наркоза, потому что боль — это жертва, которую тэнши приносит мирозданию за возможность взлететь.
В ответ Куруми задумчиво покивала головой:
— Да, я многое знаю про боль... Но ты пришла в этот мир с радостью, за любимым человеком, а мне тут иногда бывает очень-очень страшно. Если бы не дядя, то вообще...
— Ты говорила, что больше не просыпаешься в материальной реальности...
— Да, тэнши-сама, это так. Моё потерянное тело часто болело, и мне уже сложно стало это терпеть. Однажды я уснула, и мне снился замечательный сон, как будто я гуляю по каштановой аллее и подбираю с земли упавшие каштаны в колючей кожуре. Знаешь, когда я была совсем маленькая, мы с родителями жили не в Токио, а в маленьком городке на юге. Я почти ничего не помню из того времени, только парк, где мы часто гуляли с папой. Мы ходили вокруг большого старого каштана и искали в траве эти колючие каштанчики. Наверное, тогда было самое счастливое время в моей жизни... парк, яркое солнце, пробивающее сквозь ветки, папа смеётся и каштанчики так приятно колют ладошки, если их чуть-чуть сжать...
Куруми вздохнула и откинула со лба волосы, немного помолчав. Потом продолжила:
— Когда мама с папой развелись, я уже ходила в школу, и мы жили здесь, в Токио. С тех пор я никогда и ни с кем не собирала каштаны. А потом и вовсе заболела, и почти уже не выходила из дома... И вот вдруг мне приснилась целая каштановая аллея, представь только, как я обрадовалась, тэнши-сама! Я гуляла, гуляла и гуляла, и всё никак не могла нагуляться, и была так счастлива!..
От волнения Куруми начала слегка задыхаться, поэтому остановилась, перевела дух и, прижав к груди худенькие ручки, продолжила снова:
— Я гуляла так долго, что уже поняла, что это сон и сама захотела проснуться. И не смогла. Я бегала взад и вперёд по тому парку, пытаясь найти выход, плакала, звала маму, и это длилось много, много часов... Каким-то образом мне удалось выбраться оттуда, когда стемнело, но я всё равно никак не могла найти свой дом. Несколько дней я бродила по улицам, и не узнавала их. Этот противный город... я его всегда ненавидела, с самого начала, и тогда, когда я потерялась, я ненавидела его так сильно, так сильно!.. Я очень хочу вернуться домой, тэнши-сама! Пусть мне опять больно, пусть даже очень больно, но я хочу, чтобы мама больше никогда не плакала... здесь так тихо, что по ночам я всё время слышу, как она плачет!..
Я всей кожей ощутила ужас потерянного ребёнка, поэтому непроизвольно бросилась к ней, прижала к себе её хрупкое тельце, и заплакала, а она обвила руками мою шею, положив голову на плечо, но глаза у неё оставались сухими.
— А потом меня нашёл дядя, — сказала она мягко, словно утешая, подняла голову и вытерла мне слёзы тыльной стороной ладошки. — До тех пор я видела его всего раза два или три — он приходил к маме по каким-то делам. Даже не знала толком, кто он, только фамилию... И тогда, конечно, я и не догадывалась, что он ками... Но, представляешь, оказывается, он ходил по улицам и специально разыскивал меня! Он сказал, что я пока не умерла, и врачи делают всё возможное, чтобы спасти моё тело, и что пока мне нужно будет какое-то время побыть в больнице. И мы пришли сюда... Мне здесь совсем не плохо, хотя это и больница, дядя приезжает почти каждый день, мы разговариваем... много и долго, и кажется даже, что после этих бесед мне становится намного лучше.
— Куруми-чан, — я попыталась заглянуть ей в глаза, — чем ты болеешь?
— Я не помню, — ответила она, улыбаясь. — С тех пор, как потеряла тело. Наверное, чем-то очень неприятным, потому что у меня всегда что-то очень сильно болело... Дядя говорит, что сейчас меня готовят к какой-то важной операции, и если я перенесу её хорошо, то буду жить. Он говорит, что я смогу вернуться домой, тэнши-сама!
Я вновь прижала её к груди и погладила по голове. Силы во мне почти не осталось. Ещё чуть-чуть, только бы не напугать девочку внезапным обмороком.
— Ты придёшь навестить меня после операции? — спросила Куруми. — Ведь мы тоже сможем встретиться, если найдём друг друга в "коридорах сознания"?
— Да, Куруми-чан. Конечно, я приду.
— Пожалуйста, когда ты придёшь меня навестить, принеси мне каштанчик. Только непременно в кожуре, ладно? Это будет нашим паролем, хорошо тэнши-сама?
— Хорошо...
— Дадим друг другу обещание? — попросила она, вытянув вперёд тонкий мизинчик.
— Да...
Последними крохами угасающего сознания я запомнила, что Куруми долго и пристально смотрела на меня своими пронзительными старушечьими глазами, а потом помогла лечь, поцеловала в лоб и проговорила:
— Не беспокойся обо мне, тэнши-сама. Спи. Мы обязательно с тобой встретимся.
Её последние слова, как в омут, канули в сознание, всколыхнув что-то влажное и тёплое, уже успевшее заползти ко мне в сердце, и мягкая обескровливающая тишина окончательно сомкнулась над головой...
...Я очнулась уже в "единороге". Кадзэ-но ками положил мне ладонь на лоб и сосредоточенно восполнял потерянную силу. Увидев, что я открыла глаза, сразу предупредил:
— Много не дам, сам измотан до предела.
— И на том спасибо, — ответила я покорно. — Куруми-чан не испугалась?
— Нет. Она подумала, что ты просто переволновалась и устала, и поэтому неожиданно уснула.
— Она замечательная, правда?
— Хм... наверное, это впервые, когда я слышу от тебя что-то умное. Хотя и опять в виде вопроса.
— Когда у неё операция?
— Через неделю.
— Понятно...
— Если ты очухалась, то поехали уже.
— Да, всё нормально, спасибо. Поехали.
— Э, подожди-ка...
Кадзэ-но-ками, изогнувшись, полез на заднее сидение, и достав оттуда огромных размеров бумажных пакет, плюхнул его мне на колени.
— Что это? — удивилась я. Пакет был тёплый, тяжёлый и источал удивительное сладкое благоухание.
— Ну ты и дура! Память отшибло, да? Я же обещал тебе булочки в благодарность.
— Я думаю, благодарить меня не за что, — пробормотала я, опустив глаза. — Во-первых, Куруми-чан такой восхитительный ребёнок, что это я должна тебя благодарить за то, что ты нас познакомил. И потом... со своей задачей я не справилась.
Ками хмыкнул, вынимая из кармана сигареты.
— Ты подарила ей как минимум дней пять жизни, хотя ты и бестолковая, и не сумела справиться с таким элементарным делом без приключений. В моих глазах это чего-то да стоит.
— Спасибо, — шепнула я, совсем растерявшись. Надо же! Меня вроде как похвалили?
Пакет с булочками приятно согревал колени, и хотя голова всё ещё невероятно кружилась, слабости я больше не чувствовала. Мы ехали по ярко освещённому ночному Токио и я всё время думала о бедной маленькой Куруми, которая несколько дней одна бродила по этим улицам в поисках дома. Как должно быть ей было страшно тогда...
— Мидзу-но ками не искал меня? — спросила я, когда мы остановились на светофоре.
— Насколько я знаю, нет, — буркнул ками, выбрасывая в окно очередной окурок.
...Спустя три недели, мы вновь приехали на эту окраину Токио. Я сломала себе всю голову, пытаясь придумать, где достать посреди зимы каштанчик в кожуре, но обещание есть обещание, и проигнорировать просьбу Куруми я не могла. Конечно, настоящий достать не получилось, но тот, что лежал сейчас у меня в кармане, был очень на него похож.
Уже смеркалось, и в густой тени аллеи, где Кадзэ-но ками остановил "единорога", царила непроглядная темень. В последнее время он был особенно мрачным, курил чаще, чем когда бы то ни было, не отвечал на вопросы и ругался так, что даже моя терпеливая натура не могла спокойно это выдержать. Но сегодня он сам подошёл ко мне и бросил отрывисто:
— Поехали к Куруми.
И больше не сказал ни слова за всю дорогу. Я не приставала с расспросами, ибо знала — бесполезно.
— Подожди, — сказал ками, увидев, что я собираюсь открыть дверцу.
Я обернулась и посмотрела на него с удивлением. И тут впервые почувствовала, что сердце куда-то проваливается.
— Я привёз тебя сюда только потому, что знаю, что вы пообещали друг другу встретиться. Куруми мне рассказала тогда.
Я уже всё поняла, но не верила. Молча застыв, я смотрела, как он прикуривает, и как дрожат его руки.
— Она умерла, — сообщил Кадзэ-но ками, выдыхая дым и откидываясь в кресле.
Да, в тот момент моё сердце утонуло и больше никогда не выплывет снова...
— Не смей! — рявкнул он, видя, что слёзы у меня вот-вот вырвутся наружу. — Даже не вздумай! Не здесь, по крайней мере... Я сам отвёл её в смерть, и она держалась стойко. Ты слышала меня? Её глаза были сухими, она ушла без сожалений... Просила передать только, что любит нас... нас с тобой... чтобы я так и сказал: "нас"...
Не знаю, сколько он успел выкурить, пока я справлялась с собой.
— Пошли, — сказал он, наконец, видя, что я смогла взять себя в руки.
Налево за аллеей (только сейчас я поняла, что это были каштаны) никогда не было никакой больницы... Свежая, усеянная цветочными лепестками могилка Куруми-чан находилась почти в самом конце кладбища, и на ней не было никаких опознавательных знаков — ни номера, ни таблички с именем...
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.5 Мемуары тэнши: Наставник
... Я сидела на каменной скамеечке, кутаясь в куртку и отчаянно зевая в кулак. Всю дорогу до Токио я проспала, свернувшись калачиком в уютном тёплом кресле "единорога", и Кадзэ-но ками пришлось приложить некоторые усилия для того, чтобы разбудить меня и вытолкать из машины. Недовольно бурча что-то про то, что у него бессовестно отнимают время, он быстрым резким движением указал мне на скамейку, а сам, закинув концы яркого полосатого шарфа за спину, легко взбежал по ступенькам к широкому стеклянному входу многоквартирного дома, и через секунду я услышала переливчатое пиликанье домофона.
(читать дальше)Про токийскую "Берлогу отшельника" Хикари-но тэнши я слышала, но до сих пор ещё здесь не бывала. Поскольку я спала, то сейчас даже примерно не представляла, в каком районе Токио нахожусь. Дома вокруг были самые обычные, ничем не примечательные, "опознавательных" высоток с того места, где я сидела, было не видно, и сориентироваться "на местности" не получилось. Но, должно быть, здесь обитал относительно небогатый средний класс: хотя этому району далеко до звания элитного, но и на трущобы он всё же мало походил. Улочка была тихой, газоны и клумбочки, даже несмотря на зимнее время, радовали глаз своей ухоженностью, детская площадка неподалёку обнесена идеально подстриженной живой изгородью и красиво посверкивала на солнце металлическими языками горок. В общем, все вокруг выглядело аккуратно и скромно, очень по-японски.
Домофон продолжал заливаться, и мне было хорошо слышно, как Кадзэ-но ками раздражённо шипит и бубнит что-то себе под нос. Наконец послышался громкий щелчок, и тональность пиликанья домофона изменилась. Ками потянул на себя стеклянную створку и крикнул мне "пошевеливаться". Я подскочила и галопом взлетела на крылечко. Очень хотелось наконец попасть в тепло.
Внутри дом оказался ещё приятнее, чем снаружи. Мы быстро пересекли небольшой ярко освещённый холл с растениями в кадках по углам и поднялись на лифте на какой-то там этаж (электронное табло, отсчитывающее этажи, не работало, а уследить за быстрыми руками ками, когда он нажимал кнопки, я не успела). На площадке, сразу же у лифта, мы свернули в небольшой коридорчик, в конце которого была другая площадка, с выходившими на неё тремя квартирами. Дверь в самую крайнюю оказалась открыта, и её сонный и растрёпанный хозяин в домашней юкате, стоял на пороге, облокотившись плечом о косяк. Кадзэ-но ками быстро кивнул ему в ответ на "Доброе утро" и пробурчал, что утро сейчас только у тех, кто дрыхнет до обеда, потом решительно втолкнул меня вместе с хозяином в квартиру.
— Отогрей, накорми и пусть спит, если захочет. Позаботься, в общем. Я вечером заеду. Всё. Пока! — скороговоркой выпалил он, закрывая за собой дверь. Видимо, и вправду очень торопился.
Всё ещё не до конца проснувшийся Хикари-но тэнши неторопливо и обстоятельно покрутил замок, потом улыбнулся мне, потянулся, зевнул и сказал:
— Ну, и что ты стоишь такая испуганная? Проходи, не стесняйся.
И ни малейшего удивления, никаких расспросов, словно это обычное дело, что Кадзэ-но ками привозит ему на дом по утрам голодных и замёрзших девчонок.
"Берлога отшельника" вполне соответствовала своему названию. Она вся — от прихожей до туалета — была, что называется, холостяцкой, но, тем не менее, довольно опрятной. Крошечную кухню и нечто вроде гостиной с большим телевизором и громоздким диваном посередине можно было целиком обозреть прямо от входной двери. В глубине гостиной виднелась приоткрытая дверь, должно быть, в спальню. Некоторая бессистемность обстановки подсказывала, что постоянно здесь не живут, и квартира используется, скорее, как место отдыха или перевалочный пункт.
Обменявшись стандартными извинениями, — со стороны хозяина — за беспорядок, с моей — за неожиданный визит (раз уж Кадзэ-но ками забыл это сделать) — мы решительно покончили с официальной частью, и я даже удостоилась целомудренного поцелуя в лоб от наставника-тэнши.
— Пойдём мыться? — спросил он.
— Ага, — радостно согласилась я, уже предвкушая все удовольствия горячего душа после нескольких часов поездки.
Но к моему восторгу маленькая ванная Хикари-но тэнши таила в себе нечто куда более роскошное. Вместо банального душа моё уставшее и продрогшее тельце ожидало подлинное счастье — джакузи! Хикари-но тэнши показал мне, что как включается и где что лежит, вручил чистое полотенце и спросил, как я смотрю на то, чтобы съесть на завтрак омлет. Я ответила, что смотрю на это с огромным удовольствием и тут же, даже не дожидаясь, когда он выйдет, начала стаскивать с себя свитер...
...Из состояния медитативного блаженства меня вывел только деликатный стук и сообщение о том, что завтрак готов. Потом дверь приоткрылась, и загорелая рука Хикари-но тэнши аккуратно повесила на раковину белый банный халат. Через пятнадцать минут я, вся разнеженая, распаренная и благоухающая мужским парфюмом (потому что шампунь и прочая косметика в чудо-ванной были исключительно мужскими), утонув в огромном халате, сидела за столом и удивлённо таращила глаза на завтрак. Кроме омлета, который сам по себе тянул на маленькое произведение искусства, тут было ещё много всяких неожиданных разностей: салат, мисочки с соусами, красиво нарезанные овощи на квадратных блюдечках, мисо-суп — и всё это изобилие выглядело таким аппетитным и так великолепно пахло! А возле моей тарелки лежали наготове нож и вилка, видимо на тот случай, если вдруг гостья окажется настолько неловкая, что не справится с палочками.
— Приятного аппетита! — пропела я восторженно, демонстративно отодвигая в сторону привычные с детства столовые приборы. Пусть мой наставник видит, что его подопечная не так безнадёжна и вполне в состоянии справиться с палочками для еды.
Аппетит за сегодняшнее утро я нагуляла знатный. Только сейчас, уминая вторую порцию омлета, я почувствовала, какая была голодная. Хикари-но тэнши, сидя напротив, разглядывал меня с едва заметной улыбкой и нескрываемым любопытством, словно я была какой-то экзотической зверушкой. Сначала меня это несколько смутило, я испугалась, что шокировала его полным отсутствием воспитания, потому что, хотя я ни на секунду не забывала о японской щепетильности в подобных вопросах, зачастую пресловутая непосредственность против воли брала надо мной верх. А потом до меня дошло: он просто ждал, когда я уроню с палочек кусок омлета на халат. И когда после трапезы халат остался чистым, от меня не ускользнуло, что тэнши с трудом подавил разочарованный вздох. Я же была горда собой, как будто только что сдала экзамен на выживание.
— Боги, как же это вкусно!.. - выдохнула я, запивая еду остывшим чаем.
— Правда? Ну, спасибо, я очень рад, — ответил Хикари-но тэнши с той же тёплой и лёгкой улыбкой. — Просто чудо, как ты хорошо кушаешь... меня это и забавляет и радует. Обычно женщины столько не едят, боятся растолстеть.
— Просто очень голодная была, — попыталась я оправдаться, заливаясь краской. — И растолстеть не боюсь, потому что и так достаточно упитанная, — добавила я с тоской, поплотнее запахивая халат.
— Это у тебя не упитанность, а ярко выраженная женственность. На мой вкус, так ничего страшного нет и в упитанности. Напротив, упитанные женщины, которые не стесняются своего аппетита, могут быть не только привлекательны внешне, но и иметь приятный характер. Я, например, считаю, что им можно с лёгкостью во всём довериться, потому что в них мало лицемерия и много благодушия.
— Ну-у не знаю, — протянула я задумчиво, старательно пытаясь припомнить какую-нибудь особенную общую черту, которая была бы присуща всем моим знакомым "пышкам". — Мне сдаётся, что прямой зависимости тут нет...
— Видимо я не очень умею говорить комплименты, раз ты их не понимаешь — рассмеялся тэнши, вставая из-за стола. — Теперь я пойду мыться, а ты пока прибери тут, ладно? Вот тебе губка, вот тут средство для мытья посуды. Только резиновых перчаток у меня нет.
— Не страшно, — ответила я, уныло поглядывая на гору грязной посуды, — в обычной жизни я всё равно ими не пользуюсь.
Вымылся он быстро. Я только-только успела закончить с посудой и теперь вытирала стол.
— Ого! Как чистенько! Вот, я же говорил, что тебе вполне можно довериться.
Поскольку его халат был сейчас на мне, Хикари-но тэнши вышел из ванной в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, источая ароматы того же самого мужского парфюма. Идентичные запахи, белизна купальных принадлежностей и мокрые волосы как-то странно сближали нас. Гораздо сильнее, чем наставничество, совместные полёты и ритуалы возрождения мира. Кожа у него была гладкая и загорелая, капельки воды срывались с мокрых прядок, падали на грудь и плечи, медленно скатываясь вниз и оставляя за собой влажные дорожки. Я чуть было не облизнулась, провожая их глазами. Нет, наверное всё-таки облизнулась, потому что глаза Хикари-но тэнши мгновенно вспыхнули, прогоняя разливающимся звездным светом притаившуюся в них невозможность.
— Аппетит проснулся? — хрипловато спросил он, проводя кончиками пальцев по моим губам.
— Лютый голод, — ответила я жалобно, пытаясь поймать ртом его скользящие пальцы. — Мидзу-но ками уже давно не навещал меня...
— Как гостеприимный хозяин я не могу допустить, чтобы моя гостья страдала от голода. А уж как твой наставник — тем более. И даже как преданный тэнши Мидзу-но ками я просто обязан позаботиться о тебе, — приговаривал он с усмешкой, легонько подталкивая меня в направлении спальни.
— Вот всегда так, никакой романтики, — со смехом проворчала я, протискиваясь между диваном и низеньким столиком. — Как ты тут ходишь вообще?
— М? — переспросил тэнши, легко перешагивая через столик. — А... обычно он стоит с другой стороны и не мешает.
Намёк про романтику он демонстративно пропустил мимо ушей.
Естественно, в тёмной крошечной спальне всё свободное место занимала необъятная кровать. Только взглянув на этого монстра, я до конца осознала истинное предназначение "Берлоги отшельника". "Надо будет намекнуть ему, чтобы поставил в ванной женский шампунь для своих девушек", — подумала я, ныряя головой в гору подушек...
...В первое время Хикари-но тэнши был необычайно стеснителен и молчалив, и меня всё время донимало неприятное ощущение, словно бы меня ему навязали. "Покажи девочке, что такое быть тэнши", — сказал ему Мидзу-но ками перед уходом, а мы за истекшие полчаса так и не сказали друг другу ничего, кроме отстранённо-вежливых приветствий. Такая нелепая ситуация: взрослые мужчина и женщина сидели на скамейке посреди детской площадки, молчали и не смотрели друг на друга, как стеснительные подростки на первом свидании. А вокруг с воплями носились дети, лаяли собаки, поскрипывали качели. У меня жутко болела спина — это давали о себе знать ещё не до конца зажившие раны, оставшиеся после вырезания крыльев, он неторопливо и сосредоточенно прикуривал уже третью сигарету.
Наконец, всё так же не глядя на меня, Хикари-но тэнши нарушил молчание, и его голос, такой тихий, что я едва различала слова в детском гвалте, звучал неуверенно:
— Прошу прощения, но я даже не представляю, с чего надо начинать. Может быть, Вы будете задавать мне вопросы?
— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мидзу-но ками уже рассказывал мне в общих чертах, что значит быть тэнши.
— Мидзу-но ками посчитал, что Вам надо набраться опыта, прежде чем Вы выберете служение, — ответил он со вздохом, и мне опять стало очень неловко за то, что ему приходится тратить на меня время.
— Простите... — прошептала я, совсем смутившись.
И тут Хикари-но тэнши неожиданно повернулся ко мне и удивлённо спросил:
— За что?
Я замялась было, подбирая слова, но в конце концов решила не юлить и высказалась начистоту:
— По-моему, Вам меня навязали, и это Вас раздражает...
— Вовсе нет, с чего Вы так решили?
— Э-э... возможно, мне просто показалось... Извините...
Мне было так неловко, что хотелось спрятаться под скамейку. Ещё чуть-чуть и я, кажется, так бы и поступила. Учиться таинству служения у самого Хикари-но тэнши до сих пор было для меня из разряда несбыточных желаний, поэтому я даже и не мечтала об этом. Теперь, когда вдруг такое счастье нежданно-негаданно свалилось на голову, я стала очень остро чувствовать, что таких подарков судьбы совершенно недостойна.
— Нет, пожалуйста, это Вы меня извините. Я, конечно же, был очень невежлив, сожалею, — улыбнулся Хикари-но тэнши.
Ох уж мне эта японская благовоспитанность! Я так восхищаюсь ей, но при этом часто не понятно, по-настоящему искренен со мной собеседник или же просто старается быть вежливым. Но улыбка тэнши была тёплой. Нет, я определённо не заслужила такой тёплой улыбки...
...Подружились мы очень быстро. Не только крылья и служение сближали нас, но было и что-то ещё, что никак не получалось объяснить словами. Может быть, это была некоторая схожесть натур — я тоже от природы молчалива и трудно схожусь с людьми, может, нас толкало друг к другу какое-то неявное внутреннее одиночество. Уже при следующей встрече мы перешли на "ты" и довольно непринуждённо поговорили. Но даже просто молчать рядом с Хикари-но тэнши было здорово.
Единственное, с чем нам долго не удавалось справиться, — это стеснение.
Когда Мидзу-но ками сказал, что в этом году ритуальное обновление мира будет целиком возложено на нас, Хикари-но тэнши покраснел и решительно помотал головой.
— Я бы предпочёл кого-нибудь другого.
— Тебе девочка не нравится? — спросил Мидзу-но ками, удивлённо вскинув брови.
— Не в том дело. Просто я никогда не смотрел на неё, как... с этой точки зрения.
Я наивно хлопала глазами, не понимая ещё сути его смущения. Поняла несколько секунд спустя, когда ками мягкой кошачьей походкой подошёл ко мне, погладил по волосам и промурлыкал:
— Саку-чан у нас девочка ласковая, податливая и неприхотливая. К тому же она всегда так старается сделать всё наилучшим образом. Я гарантирую, что ты не разочаруешься, — добавил он, вновь поворачиваясь к Хикари-но тэнши.
Я чуть не поперхнулась. Участие в таком крупном и важном ритуале — честь величайшая, но и я уже готова была так же решительно от него отказаться.
— Уверен, что не разочаруюсь. Но с Саку-чан мне будет... неловко. Дай мне другую девочку... желательно незнакомую.
— Ками, я боюсь, что не справлюсь, — попыталась было я выступить единым фронтом с наставником.
Мидзу-но ками поцеловал меня в лоб и ласково сказал:
— Твоё участие не обсуждается, детка. Помни о том, что ты в первую очередь "сосуд силы". И на Хикари-но тэнши я тоже очень рассчитываю, — многозначительно бросил он через плечо.
В этот момент мне показалось, что Кадзэ-но ками, до сих пор безучастно куривший в углу, беззвучно рассмеялся каким-то своим мыслям...
...Когда я очнулась в храме после ритуала, то помнила только бесконечные снега и звёзды в чёрном небе.
— С возвращением, — тихо прошелестел у меня над ухом знакомый голос.
Он выглядел как выздоравливающий после долгой тяжёлой болезни. Бледный, похудевший, с синяками под глазами. Но звёзды в обращённом на меня взгляде сияли как никогда ярко, а улыбка была ещё теплее обычного. Таким красивым я его ещё не видела.
— Как ты себя чувствуешь?
Как ни странно, я чувствовала себя хорошо. Но разговаривать почему-то не могла. Лежала молча, ещё некоторое время пристально всматриваясь в сияющие звёзды. Потом протянула руки и крепко-крепко обняла его. Путь светлейшего ангела Хикари-но тэнши так похож на одинокое блуждание в холодных снегах. Наверное, даже ками, которым он служит, не знают, сколько крови отдаёт он, чтобы насытить их слабости, и сколько невидимых чёрных осколков расколотого неба носит в своём теле после каждого ритуала. И при этом остаётся невозмутимым, как самурай, и степенным, как наследник императора. И он может быть счастлив, только когда здесь, в мире сновидений, и там, в материальной реальности, следует своему молчаливому служению. Не почувствуй я этого, моё сердце тут же разорвалось бы от жалости. Хикари-но тэнши прильнул ко мне доверительно, как ребёнок. Невозможность когда-либо быть вместе сближала нас больше, чем наставничество.
Собственно, свои функции наставника он так и не выполнил. То ли решил, что учить меня по большому счёту нечему, то ли просто так и не собрался начать...
...Задёрнутые плотные шторы на окне почти не пропускали дневной свет. У Хикари-но тэнши были необычайно удобные для лежания плечи. Уж не знаю, что в них было такого особенного, но стоило мне положить туда голову, и я как будто прирастала к нему. Наставник улыбался потолку, сильно сощурив свои и без того узкие азиатские глаза, и тоненьким фальцетом напевал какую-то песенку. Слов я не понимала, но мотивчик навевал смутные воспоминания о какой-то детской телепередаче, где уродливый зверюшки соревнуются в том, кто кого передразнит. Тепло плеча и звуки песенки нежно убаюкивали. Я закрыла глаза и перед ними тут же встало волшебное по своей красоте видение: сверкающий белый "единорог", на полной скорости мчался по залитому солнцем шоссе...
...Сквозь сон я почувствовала, как что-то щекочет мне лицо. Открыла глаза и увидела на фоне освещённого дверного проёма склонившейся над кроватью тонкий тёмный силуэт Кадзэ-но ками. Перегнувшись через меня, он тряс за плечо Хикари-но тэнши, и кончики его лёгких волос касались моих щёк.
Ками продолжал трясти что-то бубнившего спросонок тэнши, шипя:
— Эй, где тут в твоей чёртовой "Берлоге" прячется этот чёртов кофе? Эй! Где у тебя кофе?
Хикари-но тэнши неопределённо махнул рукой в сторону кухни, перевернулся на другой бок и опять уснул. Кадзэ-но ками шёпотом выругался и тихо вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Я прижалась лбом к горячей вспотевшей спине спящего тэнши и с удовольствием последовала его примеру.
Не знаю, сколько ещё времени я проспала, но внезапно меня разбудило негромкое равномерное похрапывание. В комнате было темно — должно быть, стемнело на улице, — но пробивавшейся из-под двери широкой полосы яркого электрического света было вполне достаточно для того, чтобы я смогла разглядеть источник храпа. Сначала спросонок я не поняла, почему у Хикари-но тэнши вдруг выросли волосы Кадзэ-но ками. Потом сообразила, что это и есть сам ками. Пошарив рукой с другой стороны кровати, и не найдя там своего наставника, я было опять удивилось, но тут великолепный запах жаренной рыбки достиг моего носа, пробудив чувство голода. Тихонько, чтобы не разбудить спящего ками, я перелезла через него, подобрала с пола брошенный халат и на цыпочках прокралась на кухню.
Хикари-но тэнши сидел за столом, с мрачным видом ковыряя жаренную рыбью тушку. Почему-то вилкой. Заметив, что я пришла, он заставил себя улыбнуться:
— Садись, сейчас ужинать будем.
— Что-то случилось? — спросила я, встревоженная его мрачным видом.
— Вот, — ответил он с горечью, доставая из-под стола пустую бутылку. — Кофе он не нашел. Зато нашёл мои запасы кофейного ликёра. Я его, конечно, специально для гостей и держал, но никогда бы не подумал, что от скуки и за неимением кофе можно столько выжр... выпить.
Под столом печально звякнула ещё одна бутылка. Я чуть наклонила голову и заметила, что их там минимум две.
— Ого! — выдохнула я, преисполнившись искреннего сочувствия скорее к вандалу, чем к жертве вандализма.
— Когда я проснулся, он уже лежал в отключке, — горестно продолжал рассказывать тэнши. — Здесь всё вверх дном перевёрнуто. Видимо, так сильно кофе хотелось...
Только тут я сообразила, что на кухне и самом деле отчётливо заметны наспех скрытые следы погрома. Что поделаешь, сонная я туго соображаю.
— Пока я наводил здесь видимость порядка, он несколько раз просыпался и ругался, что я мешаю. Пришлось отнести его в спальню и положить рядом с тобой. Уж прости.
— Да ничего, — ответила я. — Не переживай.
— Рыбу, кстати, тоже он пожарил. Вкус у неё своеобразный.
Я осторожно попробовала кусочек.
— А разве не вкусно? — удивлённо спросила я. Мне готовка Кадзэ-но ками определённо понравилась.
— Может и вкусно, — ответил Хикари-но-тэнши, — но приготовлено не по правилам. Конечно, это не такой уж большой недостаток, если вкусно, но вот этот соус в рыбу не добавляют, а вот этих специй слишком много...
Он вздохнул.
— Хочешь прогуляться со мной до супермаркета?
— Да, конечно. Пойдём восполнять твои ликёрные потери?
— Нет. Кофе пойдём покупать. Ками, когда проснётся, опять орать будет, что кофе нет.
Мы решили обойтись без машины и пошли пешком. Тёмные улицы дышали нам в лица холодным влажным ветром, звёзды в чёрном небе, казалось, тихо смеялись нам вслед.
— Завтра снег выпадет, — сказал вдруг тихо Хикари-но ками, доставая из кармана пальто сигареты.
— Наверное, — ответила я так же тихо. Какая-то беспричинная и тяжёлая грусть неожиданно навалилась на меня, как только мы вышли в ночь.
— Между прочим, звонил Мидзу-но ками. Он определился с датой моего посвящения.
— Уже?
— Да.
Хикари-но ками помолчал, потом сказал:
— Не знаю ещё как, но после церемонии моя жизнь сильно изменится. Но, что бы ни случилось, я не забуду, как мы летали с тобой под дождём...
Это означало окончание его тёплых плеч для меня. Прикусив до крови губы, чтобы не расплакаться, я слышала, как злорадно хохочут звёзды в небе над нашими головами. Невозможность быть вместе. Одно одиночество на двоих. После его посвящения оно будет только моим...
(читать дальше)Про токийскую "Берлогу отшельника" Хикари-но тэнши я слышала, но до сих пор ещё здесь не бывала. Поскольку я спала, то сейчас даже примерно не представляла, в каком районе Токио нахожусь. Дома вокруг были самые обычные, ничем не примечательные, "опознавательных" высоток с того места, где я сидела, было не видно, и сориентироваться "на местности" не получилось. Но, должно быть, здесь обитал относительно небогатый средний класс: хотя этому району далеко до звания элитного, но и на трущобы он всё же мало походил. Улочка была тихой, газоны и клумбочки, даже несмотря на зимнее время, радовали глаз своей ухоженностью, детская площадка неподалёку обнесена идеально подстриженной живой изгородью и красиво посверкивала на солнце металлическими языками горок. В общем, все вокруг выглядело аккуратно и скромно, очень по-японски.
Домофон продолжал заливаться, и мне было хорошо слышно, как Кадзэ-но ками раздражённо шипит и бубнит что-то себе под нос. Наконец послышался громкий щелчок, и тональность пиликанья домофона изменилась. Ками потянул на себя стеклянную створку и крикнул мне "пошевеливаться". Я подскочила и галопом взлетела на крылечко. Очень хотелось наконец попасть в тепло.
Внутри дом оказался ещё приятнее, чем снаружи. Мы быстро пересекли небольшой ярко освещённый холл с растениями в кадках по углам и поднялись на лифте на какой-то там этаж (электронное табло, отсчитывающее этажи, не работало, а уследить за быстрыми руками ками, когда он нажимал кнопки, я не успела). На площадке, сразу же у лифта, мы свернули в небольшой коридорчик, в конце которого была другая площадка, с выходившими на неё тремя квартирами. Дверь в самую крайнюю оказалась открыта, и её сонный и растрёпанный хозяин в домашней юкате, стоял на пороге, облокотившись плечом о косяк. Кадзэ-но ками быстро кивнул ему в ответ на "Доброе утро" и пробурчал, что утро сейчас только у тех, кто дрыхнет до обеда, потом решительно втолкнул меня вместе с хозяином в квартиру.
— Отогрей, накорми и пусть спит, если захочет. Позаботься, в общем. Я вечером заеду. Всё. Пока! — скороговоркой выпалил он, закрывая за собой дверь. Видимо, и вправду очень торопился.
Всё ещё не до конца проснувшийся Хикари-но тэнши неторопливо и обстоятельно покрутил замок, потом улыбнулся мне, потянулся, зевнул и сказал:
— Ну, и что ты стоишь такая испуганная? Проходи, не стесняйся.
И ни малейшего удивления, никаких расспросов, словно это обычное дело, что Кадзэ-но ками привозит ему на дом по утрам голодных и замёрзших девчонок.
"Берлога отшельника" вполне соответствовала своему названию. Она вся — от прихожей до туалета — была, что называется, холостяцкой, но, тем не менее, довольно опрятной. Крошечную кухню и нечто вроде гостиной с большим телевизором и громоздким диваном посередине можно было целиком обозреть прямо от входной двери. В глубине гостиной виднелась приоткрытая дверь, должно быть, в спальню. Некоторая бессистемность обстановки подсказывала, что постоянно здесь не живут, и квартира используется, скорее, как место отдыха или перевалочный пункт.
Обменявшись стандартными извинениями, — со стороны хозяина — за беспорядок, с моей — за неожиданный визит (раз уж Кадзэ-но ками забыл это сделать) — мы решительно покончили с официальной частью, и я даже удостоилась целомудренного поцелуя в лоб от наставника-тэнши.
— Пойдём мыться? — спросил он.
— Ага, — радостно согласилась я, уже предвкушая все удовольствия горячего душа после нескольких часов поездки.
Но к моему восторгу маленькая ванная Хикари-но тэнши таила в себе нечто куда более роскошное. Вместо банального душа моё уставшее и продрогшее тельце ожидало подлинное счастье — джакузи! Хикари-но тэнши показал мне, что как включается и где что лежит, вручил чистое полотенце и спросил, как я смотрю на то, чтобы съесть на завтрак омлет. Я ответила, что смотрю на это с огромным удовольствием и тут же, даже не дожидаясь, когда он выйдет, начала стаскивать с себя свитер...
...Из состояния медитативного блаженства меня вывел только деликатный стук и сообщение о том, что завтрак готов. Потом дверь приоткрылась, и загорелая рука Хикари-но тэнши аккуратно повесила на раковину белый банный халат. Через пятнадцать минут я, вся разнеженая, распаренная и благоухающая мужским парфюмом (потому что шампунь и прочая косметика в чудо-ванной были исключительно мужскими), утонув в огромном халате, сидела за столом и удивлённо таращила глаза на завтрак. Кроме омлета, который сам по себе тянул на маленькое произведение искусства, тут было ещё много всяких неожиданных разностей: салат, мисочки с соусами, красиво нарезанные овощи на квадратных блюдечках, мисо-суп — и всё это изобилие выглядело таким аппетитным и так великолепно пахло! А возле моей тарелки лежали наготове нож и вилка, видимо на тот случай, если вдруг гостья окажется настолько неловкая, что не справится с палочками.
— Приятного аппетита! — пропела я восторженно, демонстративно отодвигая в сторону привычные с детства столовые приборы. Пусть мой наставник видит, что его подопечная не так безнадёжна и вполне в состоянии справиться с палочками для еды.
Аппетит за сегодняшнее утро я нагуляла знатный. Только сейчас, уминая вторую порцию омлета, я почувствовала, какая была голодная. Хикари-но тэнши, сидя напротив, разглядывал меня с едва заметной улыбкой и нескрываемым любопытством, словно я была какой-то экзотической зверушкой. Сначала меня это несколько смутило, я испугалась, что шокировала его полным отсутствием воспитания, потому что, хотя я ни на секунду не забывала о японской щепетильности в подобных вопросах, зачастую пресловутая непосредственность против воли брала надо мной верх. А потом до меня дошло: он просто ждал, когда я уроню с палочек кусок омлета на халат. И когда после трапезы халат остался чистым, от меня не ускользнуло, что тэнши с трудом подавил разочарованный вздох. Я же была горда собой, как будто только что сдала экзамен на выживание.
— Боги, как же это вкусно!.. - выдохнула я, запивая еду остывшим чаем.
— Правда? Ну, спасибо, я очень рад, — ответил Хикари-но тэнши с той же тёплой и лёгкой улыбкой. — Просто чудо, как ты хорошо кушаешь... меня это и забавляет и радует. Обычно женщины столько не едят, боятся растолстеть.
— Просто очень голодная была, — попыталась я оправдаться, заливаясь краской. — И растолстеть не боюсь, потому что и так достаточно упитанная, — добавила я с тоской, поплотнее запахивая халат.
— Это у тебя не упитанность, а ярко выраженная женственность. На мой вкус, так ничего страшного нет и в упитанности. Напротив, упитанные женщины, которые не стесняются своего аппетита, могут быть не только привлекательны внешне, но и иметь приятный характер. Я, например, считаю, что им можно с лёгкостью во всём довериться, потому что в них мало лицемерия и много благодушия.
— Ну-у не знаю, — протянула я задумчиво, старательно пытаясь припомнить какую-нибудь особенную общую черту, которая была бы присуща всем моим знакомым "пышкам". — Мне сдаётся, что прямой зависимости тут нет...
— Видимо я не очень умею говорить комплименты, раз ты их не понимаешь — рассмеялся тэнши, вставая из-за стола. — Теперь я пойду мыться, а ты пока прибери тут, ладно? Вот тебе губка, вот тут средство для мытья посуды. Только резиновых перчаток у меня нет.
— Не страшно, — ответила я, уныло поглядывая на гору грязной посуды, — в обычной жизни я всё равно ими не пользуюсь.
Вымылся он быстро. Я только-только успела закончить с посудой и теперь вытирала стол.
— Ого! Как чистенько! Вот, я же говорил, что тебе вполне можно довериться.
Поскольку его халат был сейчас на мне, Хикари-но тэнши вышел из ванной в одном полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, источая ароматы того же самого мужского парфюма. Идентичные запахи, белизна купальных принадлежностей и мокрые волосы как-то странно сближали нас. Гораздо сильнее, чем наставничество, совместные полёты и ритуалы возрождения мира. Кожа у него была гладкая и загорелая, капельки воды срывались с мокрых прядок, падали на грудь и плечи, медленно скатываясь вниз и оставляя за собой влажные дорожки. Я чуть было не облизнулась, провожая их глазами. Нет, наверное всё-таки облизнулась, потому что глаза Хикари-но тэнши мгновенно вспыхнули, прогоняя разливающимся звездным светом притаившуюся в них невозможность.
— Аппетит проснулся? — хрипловато спросил он, проводя кончиками пальцев по моим губам.
— Лютый голод, — ответила я жалобно, пытаясь поймать ртом его скользящие пальцы. — Мидзу-но ками уже давно не навещал меня...
— Как гостеприимный хозяин я не могу допустить, чтобы моя гостья страдала от голода. А уж как твой наставник — тем более. И даже как преданный тэнши Мидзу-но ками я просто обязан позаботиться о тебе, — приговаривал он с усмешкой, легонько подталкивая меня в направлении спальни.
— Вот всегда так, никакой романтики, — со смехом проворчала я, протискиваясь между диваном и низеньким столиком. — Как ты тут ходишь вообще?
— М? — переспросил тэнши, легко перешагивая через столик. — А... обычно он стоит с другой стороны и не мешает.
Намёк про романтику он демонстративно пропустил мимо ушей.
Естественно, в тёмной крошечной спальне всё свободное место занимала необъятная кровать. Только взглянув на этого монстра, я до конца осознала истинное предназначение "Берлоги отшельника". "Надо будет намекнуть ему, чтобы поставил в ванной женский шампунь для своих девушек", — подумала я, ныряя головой в гору подушек...
...В первое время Хикари-но тэнши был необычайно стеснителен и молчалив, и меня всё время донимало неприятное ощущение, словно бы меня ему навязали. "Покажи девочке, что такое быть тэнши", — сказал ему Мидзу-но ками перед уходом, а мы за истекшие полчаса так и не сказали друг другу ничего, кроме отстранённо-вежливых приветствий. Такая нелепая ситуация: взрослые мужчина и женщина сидели на скамейке посреди детской площадки, молчали и не смотрели друг на друга, как стеснительные подростки на первом свидании. А вокруг с воплями носились дети, лаяли собаки, поскрипывали качели. У меня жутко болела спина — это давали о себе знать ещё не до конца зажившие раны, оставшиеся после вырезания крыльев, он неторопливо и сосредоточенно прикуривал уже третью сигарету.
Наконец, всё так же не глядя на меня, Хикари-но тэнши нарушил молчание, и его голос, такой тихий, что я едва различала слова в детском гвалте, звучал неуверенно:
— Прошу прощения, но я даже не представляю, с чего надо начинать. Может быть, Вы будете задавать мне вопросы?
— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мидзу-но ками уже рассказывал мне в общих чертах, что значит быть тэнши.
— Мидзу-но ками посчитал, что Вам надо набраться опыта, прежде чем Вы выберете служение, — ответил он со вздохом, и мне опять стало очень неловко за то, что ему приходится тратить на меня время.
— Простите... — прошептала я, совсем смутившись.
И тут Хикари-но тэнши неожиданно повернулся ко мне и удивлённо спросил:
— За что?
Я замялась было, подбирая слова, но в конце концов решила не юлить и высказалась начистоту:
— По-моему, Вам меня навязали, и это Вас раздражает...
— Вовсе нет, с чего Вы так решили?
— Э-э... возможно, мне просто показалось... Извините...
Мне было так неловко, что хотелось спрятаться под скамейку. Ещё чуть-чуть и я, кажется, так бы и поступила. Учиться таинству служения у самого Хикари-но тэнши до сих пор было для меня из разряда несбыточных желаний, поэтому я даже и не мечтала об этом. Теперь, когда вдруг такое счастье нежданно-негаданно свалилось на голову, я стала очень остро чувствовать, что таких подарков судьбы совершенно недостойна.
— Нет, пожалуйста, это Вы меня извините. Я, конечно же, был очень невежлив, сожалею, — улыбнулся Хикари-но тэнши.
Ох уж мне эта японская благовоспитанность! Я так восхищаюсь ей, но при этом часто не понятно, по-настоящему искренен со мной собеседник или же просто старается быть вежливым. Но улыбка тэнши была тёплой. Нет, я определённо не заслужила такой тёплой улыбки...
...Подружились мы очень быстро. Не только крылья и служение сближали нас, но было и что-то ещё, что никак не получалось объяснить словами. Может быть, это была некоторая схожесть натур — я тоже от природы молчалива и трудно схожусь с людьми, может, нас толкало друг к другу какое-то неявное внутреннее одиночество. Уже при следующей встрече мы перешли на "ты" и довольно непринуждённо поговорили. Но даже просто молчать рядом с Хикари-но тэнши было здорово.
Единственное, с чем нам долго не удавалось справиться, — это стеснение.
Когда Мидзу-но ками сказал, что в этом году ритуальное обновление мира будет целиком возложено на нас, Хикари-но тэнши покраснел и решительно помотал головой.
— Я бы предпочёл кого-нибудь другого.
— Тебе девочка не нравится? — спросил Мидзу-но ками, удивлённо вскинув брови.
— Не в том дело. Просто я никогда не смотрел на неё, как... с этой точки зрения.
Я наивно хлопала глазами, не понимая ещё сути его смущения. Поняла несколько секунд спустя, когда ками мягкой кошачьей походкой подошёл ко мне, погладил по волосам и промурлыкал:
— Саку-чан у нас девочка ласковая, податливая и неприхотливая. К тому же она всегда так старается сделать всё наилучшим образом. Я гарантирую, что ты не разочаруешься, — добавил он, вновь поворачиваясь к Хикари-но тэнши.
Я чуть не поперхнулась. Участие в таком крупном и важном ритуале — честь величайшая, но и я уже готова была так же решительно от него отказаться.
— Уверен, что не разочаруюсь. Но с Саку-чан мне будет... неловко. Дай мне другую девочку... желательно незнакомую.
— Ками, я боюсь, что не справлюсь, — попыталась было я выступить единым фронтом с наставником.
Мидзу-но ками поцеловал меня в лоб и ласково сказал:
— Твоё участие не обсуждается, детка. Помни о том, что ты в первую очередь "сосуд силы". И на Хикари-но тэнши я тоже очень рассчитываю, — многозначительно бросил он через плечо.
В этот момент мне показалось, что Кадзэ-но ками, до сих пор безучастно куривший в углу, беззвучно рассмеялся каким-то своим мыслям...
...Когда я очнулась в храме после ритуала, то помнила только бесконечные снега и звёзды в чёрном небе.
— С возвращением, — тихо прошелестел у меня над ухом знакомый голос.
Он выглядел как выздоравливающий после долгой тяжёлой болезни. Бледный, похудевший, с синяками под глазами. Но звёзды в обращённом на меня взгляде сияли как никогда ярко, а улыбка была ещё теплее обычного. Таким красивым я его ещё не видела.
— Как ты себя чувствуешь?
Как ни странно, я чувствовала себя хорошо. Но разговаривать почему-то не могла. Лежала молча, ещё некоторое время пристально всматриваясь в сияющие звёзды. Потом протянула руки и крепко-крепко обняла его. Путь светлейшего ангела Хикари-но тэнши так похож на одинокое блуждание в холодных снегах. Наверное, даже ками, которым он служит, не знают, сколько крови отдаёт он, чтобы насытить их слабости, и сколько невидимых чёрных осколков расколотого неба носит в своём теле после каждого ритуала. И при этом остаётся невозмутимым, как самурай, и степенным, как наследник императора. И он может быть счастлив, только когда здесь, в мире сновидений, и там, в материальной реальности, следует своему молчаливому служению. Не почувствуй я этого, моё сердце тут же разорвалось бы от жалости. Хикари-но тэнши прильнул ко мне доверительно, как ребёнок. Невозможность когда-либо быть вместе сближала нас больше, чем наставничество.
Собственно, свои функции наставника он так и не выполнил. То ли решил, что учить меня по большому счёту нечему, то ли просто так и не собрался начать...
...Задёрнутые плотные шторы на окне почти не пропускали дневной свет. У Хикари-но тэнши были необычайно удобные для лежания плечи. Уж не знаю, что в них было такого особенного, но стоило мне положить туда голову, и я как будто прирастала к нему. Наставник улыбался потолку, сильно сощурив свои и без того узкие азиатские глаза, и тоненьким фальцетом напевал какую-то песенку. Слов я не понимала, но мотивчик навевал смутные воспоминания о какой-то детской телепередаче, где уродливый зверюшки соревнуются в том, кто кого передразнит. Тепло плеча и звуки песенки нежно убаюкивали. Я закрыла глаза и перед ними тут же встало волшебное по своей красоте видение: сверкающий белый "единорог", на полной скорости мчался по залитому солнцем шоссе...
...Сквозь сон я почувствовала, как что-то щекочет мне лицо. Открыла глаза и увидела на фоне освещённого дверного проёма склонившейся над кроватью тонкий тёмный силуэт Кадзэ-но ками. Перегнувшись через меня, он тряс за плечо Хикари-но тэнши, и кончики его лёгких волос касались моих щёк.
Ками продолжал трясти что-то бубнившего спросонок тэнши, шипя:
— Эй, где тут в твоей чёртовой "Берлоге" прячется этот чёртов кофе? Эй! Где у тебя кофе?
Хикари-но тэнши неопределённо махнул рукой в сторону кухни, перевернулся на другой бок и опять уснул. Кадзэ-но ками шёпотом выругался и тихо вышел из комнаты, притворив за собой дверь. Я прижалась лбом к горячей вспотевшей спине спящего тэнши и с удовольствием последовала его примеру.
Не знаю, сколько ещё времени я проспала, но внезапно меня разбудило негромкое равномерное похрапывание. В комнате было темно — должно быть, стемнело на улице, — но пробивавшейся из-под двери широкой полосы яркого электрического света было вполне достаточно для того, чтобы я смогла разглядеть источник храпа. Сначала спросонок я не поняла, почему у Хикари-но тэнши вдруг выросли волосы Кадзэ-но ками. Потом сообразила, что это и есть сам ками. Пошарив рукой с другой стороны кровати, и не найдя там своего наставника, я было опять удивилось, но тут великолепный запах жаренной рыбки достиг моего носа, пробудив чувство голода. Тихонько, чтобы не разбудить спящего ками, я перелезла через него, подобрала с пола брошенный халат и на цыпочках прокралась на кухню.
Хикари-но тэнши сидел за столом, с мрачным видом ковыряя жаренную рыбью тушку. Почему-то вилкой. Заметив, что я пришла, он заставил себя улыбнуться:
— Садись, сейчас ужинать будем.
— Что-то случилось? — спросила я, встревоженная его мрачным видом.
— Вот, — ответил он с горечью, доставая из-под стола пустую бутылку. — Кофе он не нашел. Зато нашёл мои запасы кофейного ликёра. Я его, конечно, специально для гостей и держал, но никогда бы не подумал, что от скуки и за неимением кофе можно столько выжр... выпить.
Под столом печально звякнула ещё одна бутылка. Я чуть наклонила голову и заметила, что их там минимум две.
— Ого! — выдохнула я, преисполнившись искреннего сочувствия скорее к вандалу, чем к жертве вандализма.
— Когда я проснулся, он уже лежал в отключке, — горестно продолжал рассказывать тэнши. — Здесь всё вверх дном перевёрнуто. Видимо, так сильно кофе хотелось...
Только тут я сообразила, что на кухне и самом деле отчётливо заметны наспех скрытые следы погрома. Что поделаешь, сонная я туго соображаю.
— Пока я наводил здесь видимость порядка, он несколько раз просыпался и ругался, что я мешаю. Пришлось отнести его в спальню и положить рядом с тобой. Уж прости.
— Да ничего, — ответила я. — Не переживай.
— Рыбу, кстати, тоже он пожарил. Вкус у неё своеобразный.
Я осторожно попробовала кусочек.
— А разве не вкусно? — удивлённо спросила я. Мне готовка Кадзэ-но ками определённо понравилась.
— Может и вкусно, — ответил Хикари-но-тэнши, — но приготовлено не по правилам. Конечно, это не такой уж большой недостаток, если вкусно, но вот этот соус в рыбу не добавляют, а вот этих специй слишком много...
Он вздохнул.
— Хочешь прогуляться со мной до супермаркета?
— Да, конечно. Пойдём восполнять твои ликёрные потери?
— Нет. Кофе пойдём покупать. Ками, когда проснётся, опять орать будет, что кофе нет.
Мы решили обойтись без машины и пошли пешком. Тёмные улицы дышали нам в лица холодным влажным ветром, звёзды в чёрном небе, казалось, тихо смеялись нам вслед.
— Завтра снег выпадет, — сказал вдруг тихо Хикари-но ками, доставая из кармана пальто сигареты.
— Наверное, — ответила я так же тихо. Какая-то беспричинная и тяжёлая грусть неожиданно навалилась на меня, как только мы вышли в ночь.
— Между прочим, звонил Мидзу-но ками. Он определился с датой моего посвящения.
— Уже?
— Да.
Хикари-но ками помолчал, потом сказал:
— Не знаю ещё как, но после церемонии моя жизнь сильно изменится. Но, что бы ни случилось, я не забуду, как мы летали с тобой под дождём...
Это означало окончание его тёплых плеч для меня. Прикусив до крови губы, чтобы не расплакаться, я слышала, как злорадно хохочут звёзды в небе над нашими головами. Невозможность быть вместе. Одно одиночество на двоих. После его посвящения оно будет только моим...
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.4 Мемуары тэнши: Обновление мира с Хикари-но тэнши
Я вышла и пошла. И шла так долго, что успела забыть своё имя. Меня вело какое-то смутное чувство пути, и, подчинившись ему целиком, шаг за шагом я удалялась в бесконечные ночные снега. Чёрное морозное небо над головой переливалось сотнями тысяч звёзд, белоснежная равнина простиралась вокруг насколько хватало глаз, и лишь одно-единственное корявое дерево с тонкими голыми ветвями маячило на горизонте, словно бы нарисованное чёрной тушью на рисовой бумаге. Было ли оно тем самым мифическим Мировым Древом или нет, но оно никогда не приближалось. Всегда была ночь, были звёзды, был путь через искрящиеся снега и чёрное дерево на горизонте, смещающееся то вправо, то влево, то оказывающееся у меня за спиной.
(читать дальше)Я шла бесцельно, просто потому что мне нравилось блуждать в снегах. Иногда с ночного неба летели снежинки, и казалось, что это звёзды плачут в бесконечном ледяном Космосе. Снег был пропитан любовью и тайной, ночь была светом моих глаз, корявое чёрное дерево обращало реальное в вымысел. Я шла радостно. Небо над головой тонко звенело, холодный воздух хрустел, кровь с тихим шелестом струилась по венам. Я шла без мыслей. Только чувства были живы, и они влекли меня вперёд, переведя рассудок в режим бесконечного ожидания.
Когда я встретила его, я забыла, как удивляться. Просто молча подошла к сидящему на снегу мужчине, присела рядом и посмотрела в глаза. Его глаза были чернее морозного неба и сияли ярче, чем плачущие звёзды на нём. Незнакомец с небесными глазами продолжал молчать. Дерево торчало за его спиной как символ Апокалипсиса. Пока мы смотрели друг на друга, минули бесчисленные годы, и наши одежды истлели и рассыпались в прах, но мне было всё равно, потому что я не помнила, что такое время, и что такое стыд.
Вдох и выдох, морозное небо, рассыпчатый снег под руками. Вдох и выдох, наши тела молчали, молчали и наши души. Ни единого звука во всей Вселенной, только звенящий воздух и шелест струящейся крови. Вдох и выдох.
Когда я протянула руку и дотронулась до его щеки, она показалась мне холодной и колючей, как утренний иней, но тихо плачущие звёзды над нами вскрикнули и задрожали. Когда он дотронулся до меня, я вспомнила, что такое боль. Спустя мгновение мои лопатки познали холод снега и тяжесть тела, и звёзды его глаз отразились в моих, бесцветных, и наполнили их ярким блеском. Когда наши губы встретились, звёзды в чёрном морозном небе завыли и с оглушительным рёвом ринулись вниз.
Переплетёнными пальцами, разметавшимися волосами, лихорадочной дрожью и непролитыми слезами мы творили бесчисленные миры, по очереди зарываясь горящими лицами в белый снег, выгибая спины, расправляя крылья и отражая глазами ночное буйствующее небо. Вдох и выдох — вопли звёзд, безмолвные стоны — и опять лицом в снег, пахнущий твёрдой сталью и свежей кровью. Вдох и выдох, и всё повторялось, и уродливое дерево возвышалось над нами, как Майский шест Преисподней. Вдох и выдох.
Перешагивая через собственные души, разрезая снежное пространство жёсткостью крыльев, мы постепенно учили друг друга преодолению. И чем яростнее становился звездопад над нашими скрученными в единой судороге телами, тем жарче становилась кожа, и снег на его груди шипел и таял, стекая обжигающе-горячими каплями на мою. Пока мы пылали, всему сущему пришёл конец, и небо, растерявшее звёзды, рассыпалось на части, ледяными чёрными осколками впиваясь в нашу общую плоть. И в тот миг мы обрели голос и закричали, взметая хлёсткую снежную пыль. От нашего крика чёрное дерево покачнулось и растаяло, словно было соткано из благовонного дыма курильницы на буддистском алтаре, и вслед за этим порыв свежего ветра разметал остатки сопротивляющейся тьмы, и снежная пыль погребла нас, неразумных крылатых детей, осмелившихся пройти стезёй бессмертных богов.
(читать дальше)Я шла бесцельно, просто потому что мне нравилось блуждать в снегах. Иногда с ночного неба летели снежинки, и казалось, что это звёзды плачут в бесконечном ледяном Космосе. Снег был пропитан любовью и тайной, ночь была светом моих глаз, корявое чёрное дерево обращало реальное в вымысел. Я шла радостно. Небо над головой тонко звенело, холодный воздух хрустел, кровь с тихим шелестом струилась по венам. Я шла без мыслей. Только чувства были живы, и они влекли меня вперёд, переведя рассудок в режим бесконечного ожидания.
Когда я встретила его, я забыла, как удивляться. Просто молча подошла к сидящему на снегу мужчине, присела рядом и посмотрела в глаза. Его глаза были чернее морозного неба и сияли ярче, чем плачущие звёзды на нём. Незнакомец с небесными глазами продолжал молчать. Дерево торчало за его спиной как символ Апокалипсиса. Пока мы смотрели друг на друга, минули бесчисленные годы, и наши одежды истлели и рассыпались в прах, но мне было всё равно, потому что я не помнила, что такое время, и что такое стыд.
Вдох и выдох, морозное небо, рассыпчатый снег под руками. Вдох и выдох, наши тела молчали, молчали и наши души. Ни единого звука во всей Вселенной, только звенящий воздух и шелест струящейся крови. Вдох и выдох.
Когда я протянула руку и дотронулась до его щеки, она показалась мне холодной и колючей, как утренний иней, но тихо плачущие звёзды над нами вскрикнули и задрожали. Когда он дотронулся до меня, я вспомнила, что такое боль. Спустя мгновение мои лопатки познали холод снега и тяжесть тела, и звёзды его глаз отразились в моих, бесцветных, и наполнили их ярким блеском. Когда наши губы встретились, звёзды в чёрном морозном небе завыли и с оглушительным рёвом ринулись вниз.
Переплетёнными пальцами, разметавшимися волосами, лихорадочной дрожью и непролитыми слезами мы творили бесчисленные миры, по очереди зарываясь горящими лицами в белый снег, выгибая спины, расправляя крылья и отражая глазами ночное буйствующее небо. Вдох и выдох — вопли звёзд, безмолвные стоны — и опять лицом в снег, пахнущий твёрдой сталью и свежей кровью. Вдох и выдох, и всё повторялось, и уродливое дерево возвышалось над нами, как Майский шест Преисподней. Вдох и выдох.
Перешагивая через собственные души, разрезая снежное пространство жёсткостью крыльев, мы постепенно учили друг друга преодолению. И чем яростнее становился звездопад над нашими скрученными в единой судороге телами, тем жарче становилась кожа, и снег на его груди шипел и таял, стекая обжигающе-горячими каплями на мою. Пока мы пылали, всему сущему пришёл конец, и небо, растерявшее звёзды, рассыпалось на части, ледяными чёрными осколками впиваясь в нашу общую плоть. И в тот миг мы обрели голос и закричали, взметая хлёсткую снежную пыль. От нашего крика чёрное дерево покачнулось и растаяло, словно было соткано из благовонного дыма курильницы на буддистском алтаре, и вслед за этим порыв свежего ветра разметал остатки сопротивляющейся тьмы, и снежная пыль погребла нас, неразумных крылатых детей, осмелившихся пройти стезёй бессмертных богов.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.3 Мемуары тэнши: Восход с Кадзэ-но ками
Кадзэ-но ками ждал меня, прислонившись к стеклянной витрине маленького магазинчика на пригородной заправке, потягивая пиво из бутылки, старательно замаскированной бумажным пакетом. Кроме нас поблизости не было ни души. Раннее холодное декабрьское утро только-только дало о себе знать чуть посветлевшими звёздами, мерцающими в просветах между быстро скользящими ночными облаками, и едва заметным лёгким туманом, медленно расползающемся из долины у подножья далёких гор. Лицо Кадзэ-но ками как обычно было скучающим и отрешённым, тяжёлые веки почти наполовину скрывали глаза, и из-за этого он постоянно казался сонным и нездоровым.
(читать дальше)Судя по тому, как высоко он задирал локоть, поднося бутылку к губам, пива в ней почти не осталось. Значит, подумала я, он уже порядочно стоит здесь, в холодных сумерках, поджидая меня. У обочины шоссе ярко белела стройными боками машина, стремительная и изящная, как гордый единорог.
Слушая мои сбивчивые извинения за то, что заставила ждать, Кадзэ-но ками морщился и кивал головой в такт моим словам, пристально разглядывая укутанную бумагой бутылку как последнее, что осталось ценного в этом мире. Окончательно смутившись, я замолчала, он махнул рукой и отправил свою драгоценность в мусорный ящик.
— Мы едем? — спросил он глухим хрипловатым голосом, доставая из кармана сигареты.
— Конечно, — кивнула я.
Без лишних слов Кадзэ-но ками направил указательный палец в сторону машины, и мы отправились к обочине. Я подошла к дверце и уже было намеревалась залезть внутрь, когда услышала за спиной удивлённое хмыканье и вопрос:
— Сама поведёшь?
Он чуть замешкался, прикуривая, и стоял сейчас позади меня, сжав губами тлеющую сигарету и роясь в карманах пальто, в поисках ключей. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, к чему был задан вопрос, и когда до меня наконец дошло, пришлось мысленно обругать себя безмозглой идиоткой: по привычке я полезла в машину справа, "единорог" же был настоящей японской сборки, с правым рулём. Пробормотав какие-то невнятные извинения и чувствуя, что щёки начинают гореть, я мышкой прошмыгнула к левой дверце. Лёгкий смешок, посланный мне вдогонку, я скорее почувствовала лопатками, чем услышала.
В машине было теплее, чем на улице, и мягкое, на удивление просторное кресло приняло меня, как родную. Кадзэ-но ками выкинул недокуренную сигарету, и я заворожённо следила за тем, как она сияющей кометой, разбрасывая яркие искры, спикировала на чёрный асфальт.
Когда Кадзэ-но ками начал заводить двигатель, я вдруг всполошилась, вспомнив, что вообще-то с некоторого времени очень плохо переношу поездки, и меня может запросто укачать.
— Дура, — сказал он почти беззлобно. — Просто думай о том, что твоё тело сейчас неподвижно лежит в кровати в материальной реальности, как тебя может укачать?
И, как ни печально, но с тем, что я всё-таки дура, мне пришлось согласиться на все сто процентов. Тут же вспомнив про недопитую бутылку пива у магазина, я хотела было уже ляпнуть что-то про алкоголь за рулём, но тут же вспохватилась, представив, каким ледяным презрительным взглядом меня сейчас одарят, и вовремя прикусила язык.
Сумерки за окном становились всё светлее, небо из тёмно-фиолетового превратилось в светло-синее, горы на горизонте проступали всё отчётливее, рваные клочья тумана длинным шлейфом неторопливо ползли по равнине в противоположном направлении от "единорога", стремительно мчащегося по пустынному шоссе. Двигатель работал тихо, дорога была ровной, и я целиком сосредоточилась на проплывающем за окном пейзаже, восторженно, как ребёнок, прижавшись носом к стеклу. Сновидческий там или нет, но это всё-таки был благословенный богами Ямато, и упускать такой шанс, чтобы насладиться сполна его видами, было бы непростительно. Однако, спустя какое-то время, по мере того, как светлело небо, длинная пустынная равнина вдоль шоссе слегка утомила меня, поэтому, отвернувшись от окна, я стала украдкой разглядывать водителя.
Кадзэ-но ками вёл машину легко и расслаблено. Так легко, что я даже засомневалась в правдивости всех слышанных историй про то, каких усилий ему стоило получить права. Когда несколько дней назад во дворе храма он вдруг спросил меня, не хочу ли я отправиться в маленькое путешествие, я не помнила себя от восторга, и только радостно кивала. Ещё бы, такая честь и такая возможность! И вот сейчас белый "единорог" мчит нас по пустому рассветному шоссе, и я понятия не имею, куда мы едем и зачем. Я просто доверилась своей судьбе.
— Далеко ехать? — спросила я робко, без особой надежды на ответ. Но он прозвучал:
— Да... можешь поспать, если хочешь...
Максимально удобно откинув назад кресло, я послушно свернулась калачиком, не отрывая глаз от лица Кадзэ-но ками. В холодном утреннем свете он был завораживающе красивым. Его абсолютно не портили ни полуопущенные веки, ни слишком мягкая для мужчины линия рта. Рассыпанные по плечам волосы были ненатурального светлого оттенка, но такая сдержанная блондинистость очень шла ему, так же, как шёл и лёгкий намёк на растительность в нижней части лица, придававший благородное достоинство его азиатским чертам. Вопреки моим ожиданиям, Кадзэ-но ками был одет просто, и в то же время почти элегантно: короткое серое пальто прямого покроя, узкие чёрные джинсы, остроносые ботинки, сверкающие безупречной чистотой и новизной, и длинный вязанный шарф в полоску кричащей расцветки. Удивительно, но этот яркий шарф, абсолютно невязавшийся со всем прочим, тем не менее, придавал лаконичную законченность и гармоничность всему облику, как будто в нём сосредоточилась вся личная сила его владельца.
Разглядывая в полусне лежащие на руле тонкие руки, я опять невольно залюбовалась ими, и мои мысли потекли совсем в другом направлении. Глаза Кадзэ-но ками всегда оставались далёкими и непостижимыми, но всякий раз, как мне доводилось чувствовать прикосновение его рук, их сухое тепло было как невысказанное обещание, и вселяло какую-ту смутную радостную надежду на то, что может быть когда-нибудь эти руки проведут меня туда, где дремлет великая сущность их обладателя, чтобы мои познания о нём превратились наконец в глубокое понимание. Незаметно для себя, я уснула...
...И проснулась от того, что меня щекотали кончики волос Кадзэ-но ками. Остановив машину, он нагнулся ко мне, видимо, чтобы разбудить, его мягкие волосы упали мне на лицо. Открыв глаза и увидев его так близко, я на секунду потеряла ориентацию во времени и пространстве, и в этот миг совершенно неподобающие, но такие приятные фантазии затопили меня. Казалось, что сейчас он поцелует меня. Но вместо поцелуя губы исказила лёгкая усмешка и глухой голос абсолютно бесстрастно произнёс:
— Просыпайся, приехали уже.
Судя по всему, проспала я достаточно долго. Вместо высохшей рыжей травы придорожных равнин и тающих в голубоватой дымке гор на горизонте, я увидела за окном необъятный простор и вздымающиеся высокие волны стального океана. Было уже совсем светло, но всё небо заволокли низкие белые облака, отражающие утреннее сияние океана, и этот свет предавал всему пейзажу вкус нереальности, что, впрочем, было совсем не редким явлением в мире снов.
— Где это мы? — спросила я, открывая дверцу.
— Я привёз тебя полюбоваться восходом, — почти весело ответил Кадзэ-но ками.
Не без огорчения я задрала голову и стала внимательно разглядывать облака. Интуитивно я чувствовала, что это была очень важная поездка для нас обоих, и что-то судьбоносное должно было произойти именно на восходе солнца, какое-то смутное и неопределённое понимание зарождалось в моей душе и никак не хотело поддаваться анализу. Ясно было одно: восход был важен. А на небе — облака.
Кадзэ-но ками с наслаждением потягивался возле своего белоснежного "единорога". Океан с шелестом накатывал волны на берег, линия прибоя находилась буквально в нескольких метрах от того места, где мы съехали с обочины и остановились. Пахло солью и сушёными водорослями. Где-то высоко под облаками кричали чайки. Было холодно, и после тёплого автомобильного кресла меня пробивала зябкая дрожь. Завернувшись поплотнее в свой яркий шарф, Кадзэ-но ками прикуривал, прикрыв ладонью огонёк зажигалки, и его лёгкие светлые пряди радостно плясали на ветру, окутанные белыми клубами горячего табачного дыма. Что-то неуловимо изменилось в его лице: глаза больше не казались полузакрытыми, на губах играла чуть заметная спокойная улыбка. Обернувшись ко мне, он вдруг спросил:
— Для чего ты сегодня поехала со мной?
— Мне просто хотелось лучше узнать тебя.
— А тебе разве недостаточно того, что ты уже знаешь? Я вроде бы никогда не скрывал от тебя своей сущности.
Пришлось согласиться:
— Не скрывал, но и не говорил мне... всего...
— И не скажу.
Он молча докуривал. Я смотрела, как ветер играет его волосами.
— Солнце взошло час назад, — сообщил вдруг Кадзэ-но-ками. — Но я специально выбрал именно это время, чтобы показать тебе восход.
— Жаль, что облака на небе...
— Дурочка, облака — это не препятствие. Облака рассеются.
Я промолчала, пристально вглядываясь в неясный горизонт. Что-то важное, очень важное поднималось сейчас во мне, росло и зрело. Какое-то чувство... странное, сильное, пугающее. Я смотрела на серые волны, пряча в рукава куртки покрасневшие от холода руки, вдыхала полной грудью запах прелых водорослей, изо всех сил стараясь совладать с тем большим и странным, как раскинувшийся передо мной океан, чувством, плескавшимся в душе.
— Подойди сюда, — позвал Кадзэ-но ками.
Я вернулась к машине.
— Не бойся, — тихо сказал он, пристально глядя мне в глаза. К его засасывающим космическим зрачкам я давно привыкла, поэтому не испытала ни шока, ни удивления, когда почувствовала вливающуюся в меня силу. О том, что страх разъедает душу, я помню чуть ли не с детства, но держать его в узде так и не научилась. И Кадзэ-но ками помнил об этом, поэтому пополнял мою личную стремительно тающую силу своей собственной. От его заботы мне как всегда захотелось плакать...
Мы молча забрались на капот "единорога". Тем временем, как и предрекал Кадзэ-но ками, облака начали потихоньку редеть, кое-где появились просветы, небо и волны чуть заметно порозовели. Мы продолжали сидеть, погрузившись в молчание: он — подняв воротник пальто и закутавшись в шарф чуть ли не до самых бровей, я — еле заметно дрожа на холоде, старательно пряча замёрзшие руки и думая о том, что кончик носа наверняка безобразно покраснел на ветру. Лёгкая розовость неба сменилась ярко-оранжевым, и океан вдруг вспыхнул и засиял отражённым от облаков свечением.
Украдкой я покосилась на неподвижно сидящего Кадзэ-но ками. По его лицу невозможно было догадаться, о чём он думает, и думает ли вообще. Его состояние было близко к медитативному трансу. Оранжевый свет, рассеянный облаками, становился всё ярче и насыщеннее, и мы, оказавшись в его эпицентре, проникались им, впитывали, пили, вдыхали и выдыхали в неизменённом виде. Внезапно я поняла, что меня трясёт вовсе не от холода. То самое нечто, расползающееся в моей душе, поглощало все остальные чувства: и холод, и усталость, и чувство нереальности, и даже смутное опасение того, что моя спящая где-то невообразимо далеко в материальной реальности телесная оболочка не выдержит такого напора. Стараясь, чтобы дрожь оставалась незаметной, я ещё раз взглянула на сидящего рядом Кадзэ-но ками. И в это время яркий солнечный луч упал на нас из-за разошедшихся облаков, и я узрела — нет, не истинный лик ками, — я узрела Ками, Созерцающего Светило, и яркий свет на его лице был отражением света того, что сейчас яростно разливалось внутри меня, ослепляя, опрокидывая и ломая, затопляя и переливаясь через край. Внезапно я увидела и дно души Кадзэ-но ками, и источник его горечи, так же, как и начало его истины. В те бесконечно длинные доли секунды, что я погружалась всё глубже и глубже в его сущность, солнце полностью вышло из-за облаков, и наваждение исчезло.
— Ты всё видела? — это было больше похоже на утверждение, чем на вопрос.
— Да, — ответила я, собственным голосом заново подарив себе реальность.
— Тогда слезай, нам пора возвращаться.
Я не без труда сползла с белоснежного капота, и только тут заметила, что на "единороге" нет ни пылинки, ни пятнышка — и это после такой-то дороги! — но душевных сил на то, чтобы как следует удивиться этому обстоятельству, уже не нашлось.
— Знаешь, какими качествами должна обладать идеальная женщина? — задал неожиданный вопрос Кадзэ-но ками, открывая дверцу машины.
— Какими?
— У идеальной женщины должно быть огромное сердце и умная голова. Впрочем, — добавил он, — последнее определённо не про тебя.
"А ведь он, наверное, слышит мои мысли. Каждую мою мысль в этом мире", — невольно подумалось мне, и щёки запылали при воспоминании о том, что я успела надумать себе по дороге сюда. Впрочем, отсутствующее выражение лица Кадзэ-но ками так и осталось бесстрастным, поэтому я не была до конца уверена в осенившей меня догадке.
— Едем к Хикари-но тэнши, — вдруг объявил он почти радостно, выруливая на шоссе.
— Зачем? — удивилась я.
— Затем, что у него сейчас есть всё, что тебе нужно — горячая ванна, завтрак и мягкая постелька. А у меня ещё есть дела и нянчится с тобой мне некогда.
Я улыбнулась и закрыла глаза. Белоснежный "единорог" нёсся по залитому ярким утренним солнцем шоссе в направлении Токио.
(читать дальше)Судя по тому, как высоко он задирал локоть, поднося бутылку к губам, пива в ней почти не осталось. Значит, подумала я, он уже порядочно стоит здесь, в холодных сумерках, поджидая меня. У обочины шоссе ярко белела стройными боками машина, стремительная и изящная, как гордый единорог.
Слушая мои сбивчивые извинения за то, что заставила ждать, Кадзэ-но ками морщился и кивал головой в такт моим словам, пристально разглядывая укутанную бумагой бутылку как последнее, что осталось ценного в этом мире. Окончательно смутившись, я замолчала, он махнул рукой и отправил свою драгоценность в мусорный ящик.
— Мы едем? — спросил он глухим хрипловатым голосом, доставая из кармана сигареты.
— Конечно, — кивнула я.
Без лишних слов Кадзэ-но ками направил указательный палец в сторону машины, и мы отправились к обочине. Я подошла к дверце и уже было намеревалась залезть внутрь, когда услышала за спиной удивлённое хмыканье и вопрос:
— Сама поведёшь?
Он чуть замешкался, прикуривая, и стоял сейчас позади меня, сжав губами тлеющую сигарету и роясь в карманах пальто, в поисках ключей. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, к чему был задан вопрос, и когда до меня наконец дошло, пришлось мысленно обругать себя безмозглой идиоткой: по привычке я полезла в машину справа, "единорог" же был настоящей японской сборки, с правым рулём. Пробормотав какие-то невнятные извинения и чувствуя, что щёки начинают гореть, я мышкой прошмыгнула к левой дверце. Лёгкий смешок, посланный мне вдогонку, я скорее почувствовала лопатками, чем услышала.
В машине было теплее, чем на улице, и мягкое, на удивление просторное кресло приняло меня, как родную. Кадзэ-но ками выкинул недокуренную сигарету, и я заворожённо следила за тем, как она сияющей кометой, разбрасывая яркие искры, спикировала на чёрный асфальт.
Когда Кадзэ-но ками начал заводить двигатель, я вдруг всполошилась, вспомнив, что вообще-то с некоторого времени очень плохо переношу поездки, и меня может запросто укачать.
— Дура, — сказал он почти беззлобно. — Просто думай о том, что твоё тело сейчас неподвижно лежит в кровати в материальной реальности, как тебя может укачать?
И, как ни печально, но с тем, что я всё-таки дура, мне пришлось согласиться на все сто процентов. Тут же вспомнив про недопитую бутылку пива у магазина, я хотела было уже ляпнуть что-то про алкоголь за рулём, но тут же вспохватилась, представив, каким ледяным презрительным взглядом меня сейчас одарят, и вовремя прикусила язык.
Сумерки за окном становились всё светлее, небо из тёмно-фиолетового превратилось в светло-синее, горы на горизонте проступали всё отчётливее, рваные клочья тумана длинным шлейфом неторопливо ползли по равнине в противоположном направлении от "единорога", стремительно мчащегося по пустынному шоссе. Двигатель работал тихо, дорога была ровной, и я целиком сосредоточилась на проплывающем за окном пейзаже, восторженно, как ребёнок, прижавшись носом к стеклу. Сновидческий там или нет, но это всё-таки был благословенный богами Ямато, и упускать такой шанс, чтобы насладиться сполна его видами, было бы непростительно. Однако, спустя какое-то время, по мере того, как светлело небо, длинная пустынная равнина вдоль шоссе слегка утомила меня, поэтому, отвернувшись от окна, я стала украдкой разглядывать водителя.
Кадзэ-но ками вёл машину легко и расслаблено. Так легко, что я даже засомневалась в правдивости всех слышанных историй про то, каких усилий ему стоило получить права. Когда несколько дней назад во дворе храма он вдруг спросил меня, не хочу ли я отправиться в маленькое путешествие, я не помнила себя от восторга, и только радостно кивала. Ещё бы, такая честь и такая возможность! И вот сейчас белый "единорог" мчит нас по пустому рассветному шоссе, и я понятия не имею, куда мы едем и зачем. Я просто доверилась своей судьбе.
— Далеко ехать? — спросила я робко, без особой надежды на ответ. Но он прозвучал:
— Да... можешь поспать, если хочешь...
Максимально удобно откинув назад кресло, я послушно свернулась калачиком, не отрывая глаз от лица Кадзэ-но ками. В холодном утреннем свете он был завораживающе красивым. Его абсолютно не портили ни полуопущенные веки, ни слишком мягкая для мужчины линия рта. Рассыпанные по плечам волосы были ненатурального светлого оттенка, но такая сдержанная блондинистость очень шла ему, так же, как шёл и лёгкий намёк на растительность в нижней части лица, придававший благородное достоинство его азиатским чертам. Вопреки моим ожиданиям, Кадзэ-но ками был одет просто, и в то же время почти элегантно: короткое серое пальто прямого покроя, узкие чёрные джинсы, остроносые ботинки, сверкающие безупречной чистотой и новизной, и длинный вязанный шарф в полоску кричащей расцветки. Удивительно, но этот яркий шарф, абсолютно невязавшийся со всем прочим, тем не менее, придавал лаконичную законченность и гармоничность всему облику, как будто в нём сосредоточилась вся личная сила его владельца.
Разглядывая в полусне лежащие на руле тонкие руки, я опять невольно залюбовалась ими, и мои мысли потекли совсем в другом направлении. Глаза Кадзэ-но ками всегда оставались далёкими и непостижимыми, но всякий раз, как мне доводилось чувствовать прикосновение его рук, их сухое тепло было как невысказанное обещание, и вселяло какую-ту смутную радостную надежду на то, что может быть когда-нибудь эти руки проведут меня туда, где дремлет великая сущность их обладателя, чтобы мои познания о нём превратились наконец в глубокое понимание. Незаметно для себя, я уснула...
...И проснулась от того, что меня щекотали кончики волос Кадзэ-но ками. Остановив машину, он нагнулся ко мне, видимо, чтобы разбудить, его мягкие волосы упали мне на лицо. Открыв глаза и увидев его так близко, я на секунду потеряла ориентацию во времени и пространстве, и в этот миг совершенно неподобающие, но такие приятные фантазии затопили меня. Казалось, что сейчас он поцелует меня. Но вместо поцелуя губы исказила лёгкая усмешка и глухой голос абсолютно бесстрастно произнёс:
— Просыпайся, приехали уже.
Судя по всему, проспала я достаточно долго. Вместо высохшей рыжей травы придорожных равнин и тающих в голубоватой дымке гор на горизонте, я увидела за окном необъятный простор и вздымающиеся высокие волны стального океана. Было уже совсем светло, но всё небо заволокли низкие белые облака, отражающие утреннее сияние океана, и этот свет предавал всему пейзажу вкус нереальности, что, впрочем, было совсем не редким явлением в мире снов.
— Где это мы? — спросила я, открывая дверцу.
— Я привёз тебя полюбоваться восходом, — почти весело ответил Кадзэ-но ками.
Не без огорчения я задрала голову и стала внимательно разглядывать облака. Интуитивно я чувствовала, что это была очень важная поездка для нас обоих, и что-то судьбоносное должно было произойти именно на восходе солнца, какое-то смутное и неопределённое понимание зарождалось в моей душе и никак не хотело поддаваться анализу. Ясно было одно: восход был важен. А на небе — облака.
Кадзэ-но ками с наслаждением потягивался возле своего белоснежного "единорога". Океан с шелестом накатывал волны на берег, линия прибоя находилась буквально в нескольких метрах от того места, где мы съехали с обочины и остановились. Пахло солью и сушёными водорослями. Где-то высоко под облаками кричали чайки. Было холодно, и после тёплого автомобильного кресла меня пробивала зябкая дрожь. Завернувшись поплотнее в свой яркий шарф, Кадзэ-но ками прикуривал, прикрыв ладонью огонёк зажигалки, и его лёгкие светлые пряди радостно плясали на ветру, окутанные белыми клубами горячего табачного дыма. Что-то неуловимо изменилось в его лице: глаза больше не казались полузакрытыми, на губах играла чуть заметная спокойная улыбка. Обернувшись ко мне, он вдруг спросил:
— Для чего ты сегодня поехала со мной?
— Мне просто хотелось лучше узнать тебя.
— А тебе разве недостаточно того, что ты уже знаешь? Я вроде бы никогда не скрывал от тебя своей сущности.
Пришлось согласиться:
— Не скрывал, но и не говорил мне... всего...
— И не скажу.
Он молча докуривал. Я смотрела, как ветер играет его волосами.
— Солнце взошло час назад, — сообщил вдруг Кадзэ-но-ками. — Но я специально выбрал именно это время, чтобы показать тебе восход.
— Жаль, что облака на небе...
— Дурочка, облака — это не препятствие. Облака рассеются.
Я промолчала, пристально вглядываясь в неясный горизонт. Что-то важное, очень важное поднималось сейчас во мне, росло и зрело. Какое-то чувство... странное, сильное, пугающее. Я смотрела на серые волны, пряча в рукава куртки покрасневшие от холода руки, вдыхала полной грудью запах прелых водорослей, изо всех сил стараясь совладать с тем большим и странным, как раскинувшийся передо мной океан, чувством, плескавшимся в душе.
— Подойди сюда, — позвал Кадзэ-но ками.
Я вернулась к машине.
— Не бойся, — тихо сказал он, пристально глядя мне в глаза. К его засасывающим космическим зрачкам я давно привыкла, поэтому не испытала ни шока, ни удивления, когда почувствовала вливающуюся в меня силу. О том, что страх разъедает душу, я помню чуть ли не с детства, но держать его в узде так и не научилась. И Кадзэ-но ками помнил об этом, поэтому пополнял мою личную стремительно тающую силу своей собственной. От его заботы мне как всегда захотелось плакать...
Мы молча забрались на капот "единорога". Тем временем, как и предрекал Кадзэ-но ками, облака начали потихоньку редеть, кое-где появились просветы, небо и волны чуть заметно порозовели. Мы продолжали сидеть, погрузившись в молчание: он — подняв воротник пальто и закутавшись в шарф чуть ли не до самых бровей, я — еле заметно дрожа на холоде, старательно пряча замёрзшие руки и думая о том, что кончик носа наверняка безобразно покраснел на ветру. Лёгкая розовость неба сменилась ярко-оранжевым, и океан вдруг вспыхнул и засиял отражённым от облаков свечением.
Украдкой я покосилась на неподвижно сидящего Кадзэ-но ками. По его лицу невозможно было догадаться, о чём он думает, и думает ли вообще. Его состояние было близко к медитативному трансу. Оранжевый свет, рассеянный облаками, становился всё ярче и насыщеннее, и мы, оказавшись в его эпицентре, проникались им, впитывали, пили, вдыхали и выдыхали в неизменённом виде. Внезапно я поняла, что меня трясёт вовсе не от холода. То самое нечто, расползающееся в моей душе, поглощало все остальные чувства: и холод, и усталость, и чувство нереальности, и даже смутное опасение того, что моя спящая где-то невообразимо далеко в материальной реальности телесная оболочка не выдержит такого напора. Стараясь, чтобы дрожь оставалась незаметной, я ещё раз взглянула на сидящего рядом Кадзэ-но ками. И в это время яркий солнечный луч упал на нас из-за разошедшихся облаков, и я узрела — нет, не истинный лик ками, — я узрела Ками, Созерцающего Светило, и яркий свет на его лице был отражением света того, что сейчас яростно разливалось внутри меня, ослепляя, опрокидывая и ломая, затопляя и переливаясь через край. Внезапно я увидела и дно души Кадзэ-но ками, и источник его горечи, так же, как и начало его истины. В те бесконечно длинные доли секунды, что я погружалась всё глубже и глубже в его сущность, солнце полностью вышло из-за облаков, и наваждение исчезло.
— Ты всё видела? — это было больше похоже на утверждение, чем на вопрос.
— Да, — ответила я, собственным голосом заново подарив себе реальность.
— Тогда слезай, нам пора возвращаться.
Я не без труда сползла с белоснежного капота, и только тут заметила, что на "единороге" нет ни пылинки, ни пятнышка — и это после такой-то дороги! — но душевных сил на то, чтобы как следует удивиться этому обстоятельству, уже не нашлось.
— Знаешь, какими качествами должна обладать идеальная женщина? — задал неожиданный вопрос Кадзэ-но ками, открывая дверцу машины.
— Какими?
— У идеальной женщины должно быть огромное сердце и умная голова. Впрочем, — добавил он, — последнее определённо не про тебя.
"А ведь он, наверное, слышит мои мысли. Каждую мою мысль в этом мире", — невольно подумалось мне, и щёки запылали при воспоминании о том, что я успела надумать себе по дороге сюда. Впрочем, отсутствующее выражение лица Кадзэ-но ками так и осталось бесстрастным, поэтому я не была до конца уверена в осенившей меня догадке.
— Едем к Хикари-но тэнши, — вдруг объявил он почти радостно, выруливая на шоссе.
— Зачем? — удивилась я.
— Затем, что у него сейчас есть всё, что тебе нужно — горячая ванна, завтрак и мягкая постелька. А у меня ещё есть дела и нянчится с тобой мне некогда.
Я улыбнулась и закрыла глаза. Белоснежный "единорог" нёсся по залитому ярким утренним солнцем шоссе в направлении Токио.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.2 Мемуары тэнши: "Сосуд силы"
Ещё поэты Древнего Ямато знали, как быстротечно всё в нашем Плывущем мире. Снег тает, цветы и листья опадают, красота увядает, любовь проходит, и только стремительное течение и беспрерывное изменение всего, что нас окружает, могут считаться вечными. Мидзу-но ками очень любил древнюю поэзию и часто читал наизусть что-нибудь из "Манъёсю" или "Кокинсю", положив мне руку на грудь, улавливая чуткими пальцами, как меняется ритм моего сердцебиения под воздействием пробуждаемых им чувств. Это была приятная практика. Тем более, что переходили мы к ней практически сразу после того, как он насыщал собой весь запас моих ежедневных желаний. С тех пор, как поезд без пункта прибытия, связывающий реальность с миром сновидений, остановился где-то в бесконечных рисовых полях, и лёгкий ветерок и горячие лучи утреннего солнца пробудили меня к новой жизни, я больше ни в чём не сомневалась: путь был выбран, и теперь оставалось только поверить в него и мчаться вперёд, подчиняясь увлекавшей меня силе, отдаваясь до самого последнего вздоха светлому сиянию Мидзу-но ками.
(читать дальше)— Что ты пытаешься услышать в моем сердце, ками-сама? — спросила я однажды, когда вся отведённая на сегодня магическая практика закончилась и мы вновь вернулись к прерванной практике объятий и поцелуев.
— Ммм... я слушаю тебя истинную, девочка, — промурчал он, легонько поглаживая кончиками пальцев мою шею и ямку между ключицами. — Не ту, какой тебя вылепили многие-многие твои прошедшие жизни, а ту, какой ты создавалась изначально, прежде чем отправиться в этот мир. Понятно, детка?
— Даа-а... — выдохнула я, на самом деле прислушиваясь сейчас совсем к другим ощущениям, рождавшимся от его прикосновений. — А то, что ты слышишь... оно хотя бы... хорошее?
Мидзу-но ками тихо рассмеялся в ответ, откинув назад голову, отчего его густые блестящие волосы потекли в разные стороны по обнажённым плечам.
— Хорошее-хорошее, не сомневайся! Во всяком случае то, что я слышу, обещает мне как минимум перспективную ученицу. Но чтобы ты знала, люди с тем, что считается здесь "плохим", в сердцах не попадают в мир сновидений. Дорога сюда открыта лишь тому, кто способен чувствовать.
Я перевернулась на бок и по-кошачьи вытянулась навстречу его рукам. Мидзу-но ками тоже перевернулся и принялся задумчиво вычерчивать на моей щеке сложные узоры зажатой между пальцами тоненькой прядкой волос.
— А разве есть такие, которые не способны ничего чувствовать? — пропыхтела я, пытаясь поймать зубами его руку.
— Не то чтобы совсем "ничего", конечно, но очень многое, девочка. В первую очередь это люди, нечувствительные к красоте.
— Да ну? — от любопытства я резко подскочила на локте, невольно сбрасывая его разыгравшуюся руку. — То есть, да, знаю, конечно, что красота — это очень относительное понятие, и каждый видит и ощущает её по-своему, но чтобы вот так, совсем нечувствительных... нет, я таких никогда не встречала. И впервые слышу, что они вообще есть!
Ками недовольно сдвинул брови и как следует звонко шлёпнул меня но голому плечу, чтобы я больше не дёргалась и немедленно легла, не мешая ему играть. Я послушно нырнула обратно в разноцветных ворох тонко пахнущих шёлковых одеяний, заменявший нам постель. Мидзу-но ками тут же навис надо мной, закрывая струящимися волосами весь остальной мир. Его губы были так заманчиво близко, но когда я, вытянув шею, попыталась прижаться к ним своими, он неожиданно уклонился.
— В чём по-твоему истинная красота, девочка? — спросил ками почти строго, насквозь прожигая меня огромными чёрными глазами.
Чувство, которое я при этом испытала, больше всего напоминало экстаз.
— Нет... я не смогу... как следует объяснить... — задыхаясь, прошептала я, чувствуя, как сладко замерло сердце, парализованное этим взглядом.
— Нет совершенства. Нет постоянства. Нет вечности. И только в этом, детка. Ты поняла?
Я ответила не сразу. Мне казалось, что в данный момент я не способна думать ни о чём важном, но в груди у меня тем не менее поднималась какая-то недоступная сознанию волна понимания. Она разрасталась, ширилась и становилась с каждой секундой всё ощутимей, и внезапно я почувствовала, что действительно всё поняла.
— Да... — прошептала я, наконец, и вдруг разрыдалась, сама не зная почему.
— Умница! — так же шёпотом ответил мне Мидзу-но ками, сияя самой утешительной из всех своих прекрасных улыбок...
Так, перемежая любовь с постижением в этом полупризрачном ускользающем мире, мы проводили вместе долгие часы моих снов, на траве, в густых зарослях ракитника у воды или на горячей земле, под палящим августовским солнцем, пряча невольные сладкие стоны в оглушительном оре цикад. Но Плывущий мир вздрогнул, и знойный август кончился слишком быстро, а вместе с ним закончилось и моё ученичество.
Если бы я пришла на зов Мидзу-но ками неподготовленной, наши уроки могли бы растянуться на долгие-долгие месяцы. Но я услышала зов, будучи уже посвящённой в кое-какое Знание, поэтому мы управились за каких-то четыре недели. Теперь впереди у меня были крылья, церемония в храме и выбор дальнейшего служения. Думая об этом, я ощущала, как сердце сжимается и липкий холод разливается в животе: как я справлюсь? Как изменится моё существование в обеих реальностях? Как будут дальше строиться наши отношения с Мидзу-но ками? И это были столь важные вопросы, что узнать на них ответы заранее было страшнее всего.
Крылья и посвящение я получила сразу после равноденствия, но со служением мне было велено пока подождать. Теперь, став, наконец, полноправной тэнши, я могла спокойно находиться в храме и общаться как с его обитателями, так и с прихожанами, и даже мрачный Кадзэ-но ками уже ничего не смог бы со мой сделать. Да я и в любом случае больше не боялась его. В день извлечения крыльев, видимо, плохо соображая от перенесённой боли, я пообещала служить Повелителю Ветров так же, как намеревалась служить Мидзу-но ками, и хотя никакой внятной реакции, кроме обычного презрения, взамен не получила, но каким-то образом поняла: он не отверг моё намерение. Просто не мог отказать тэнши в её собственном выборе.
Увлечённая привыканием к своему новому статусу, тем более, что меня практически тут же определили по опеку самого Хикари-но тэнши, изо всех сил стараясь произвести благоприятное впечатление на братьев Первосвященников и отчаянно ища пути к Кадзэ-но ками, я не сразу заметила, что наши свидания с Мидзу-но ками стали случаться всё реже и реже. Но тоска по нему копилась постепенно, и все-таки однажды прорвалась наружу странным и очень неприятным чувством растерянности и абсолютной беспомощности, таким по-детски наивным, но в то же время и очень болезненным. "Всё изменится, когда моё служение определится", — не раз успокаивала я себя, прислонившись щекой к стволу священной сакуры. - "Как только сияющий ками станет неотъемлемой частью моего пути, я уже никогда не потеряю его". И сакура тихо шелестела цветущими ветками на холодном осеннем ветру, осыпая меня лепестками, словно пыталась подбодрить и утешить. Вечноцветущая сакура, опровергавшая самим своим существованием канон истинной красоты, символ мятежной любви богов к нашему миру...
Хотя Мидзу-но ками и советовал не торопиться с выбором служения, но мне, понятное дело, не терпелось, и ещё до первых осенних заморозков я вдруг неожиданно была вызвана в храм официальным приглашением.
С замиранием сердца ожидала я какого-то сложного и особо торжественного ритуального действа, ещё более сакрального, чем моё недавнее посвящение, но оказалось, что меня пригласили всего лишь на весёлый пикник. У ворот храма меня встречал наставник-тэнши, и по его невозмутимому лицу как обычно было абсолютно невозможно догадаться о том, что мне, собственно предстояло. От обычной попойки в саду эта отличалась разве что только тем, что сегодня, кроме меня, посторонних больше не было, и все присутствующие сидели в церемониальных одеждах. Поджидавшая нас компания со всеми удобствами расположилось под большим старым деревом, почти у самого пруда. Мидзу-но ками, как всегда, сиял нежной и безмятежной улыбкой, затмевавшей собой солнечный блеск, чуть подрагивающий на зеркально-гладкой поверхности воды. Кадзэ-но ками безучастно курил, запрокинув голову и разглядывая проплывающие в вышине лёгкие осенние облака. Старший Первосвященник чинно восседал со сложенными на груди руками и с надутым видом гипнотизировал бутылочки сакэ, расставленные ровными рядами в чане с горячей водой. Младший Первосвященник с присущей ему прилежной старательностью складывал на коленях салфетки. Когда мы подошли ближе, Хикари-но тэнши чуть слышно сказал мне:
— Твоё место сегодня будет рядом со мной, но это потом. Сначала сядь вон туда, между братьями, напротив ками.
— Хорошо, — ответила я, изрядно однако удивившись, потому что раньше моё место было только подле моего ками.
Поприветствовав всех должным образом, я осторожно опустилась на коленки между Первосвященниками, не в силах оторвать глаз от светящейся улыбки Мидзу-но ками, упиваясь ею, и, казалось, только её и замечая.
— Время пришло, — сказал ками ласково, продолжая всё так же безмятежно сиять.
И хотя внутренне я давно уже была к этому готова, сейчас меня всю затрясло, в глазах потемнело, и ладони мгновенно вспотели так, что с них едва не закапало. Моя судьба, мой путь, моё служение и моя любовь — всё это должно было решиться в ближайшие минуты, и я не знаю никого, кто бы не терял сознания от волнения в такой ситуации!
— Ты готова? — услышала я бархатный голос Мидзу-но ками, едва пробивающийся сквозь звон в ушах и бешеный грохот моего собственного сердца.
И тем не менее, мой голос был уверенным и твёрдым:
— Да, ками-сама, я готова.
— Хорошо, — ответил он, и улыбка на его красивом лице вдруг потухла, как последний солнечный луч, но глаза оставались по-прежнему ласковыми. — Ты просила у меня служение и я обещал его тебе, тэнши. Я даже предложу тебе два на выбор... Как ты знаешь, моя сила — это любовь, но я не могу продуцировать её сам, поэтому в этом мне помогают мои дорогие "сосуды любви" — те призванные тэнши, сердца которых наиболее чуткие и отзывчивые, способные на большую бескорыстную любовь. Я уже много раз испытывал твоё сердце, оно таит в себе безграничные возможности, девочка моя. Ты могла бы стать очень ценным "сосудом любви"...
Ками помолчал немного, давая мне время переварить только что сказанное им. Затем продолжил:
— Теперь я скажу то, чего ты до сих пор не знала. Хотя, наверное, тебе должно быть известно кое-что из твоего прошлого опыта о взаимоотношениях Богов Плодородия с Мировой Бездной, ведь так?
Я молча кивнула головой в ответ.
— Я так и думал. Ну, тем лучше... Из-за Бездны, живущей во мне, я не могу накапливать слишком много силы: всё, что я соберу, может быть моментально проглочено мраком. Поэтому у меня, помимо "сосудов любви", есть ещё и "сосуды силы" — тэнши, обладающие достаточным мужеством и волей для того, чтобы носить в себе некоторую часть моего личного могущества, естественно, надёжно запечатанную. Если "сосуды любви" в благодарность за своё служение, помимо знаний, получают мою ответную любовь, то "сосуды силы", приобретя некоторый опыт, обретают возможность использовать часть моей силы на своё личное развитие. Ты представляешь ведь, насколько это может быть полезным для них, правда, детка?
Я снова кивнула. Ещё бы я не представляла! Даже с минимальным запасом силы, Мидзу-но ками мог создавать иллюзии любой сложности одним щелчком пальцев и доводить до полубезумного экстаза одним взглядом. Да самая малюсенькая крошечка его личной силы сразу вознесла бы меня к райским облакам на пути достижения могущества!
— Я даю тебе этот выбор, девочка, потому что ты в равной степени способна исполнять оба служения. Но выбрать надо сейчас. Времени на раздумья не будет. Впрочем, минут пять на принятие решения я могу тебе подарить. Думай, тэнши...
Если кому-то покажется, что мой выбор был лёгким, это будет неправдой. И если бы только в тот момент я поступила так, как подсказывало мне сердце... Однако своё решение я приняла почти не раздумывая.
— Я выбираю силу!
Никто не ответил мне.
Нервно сглотнув, я покосилась на Первосвященников. Они сидели по бокам в одинаковых почтительных позах, с совершенно одинаковым торжественным выражением на неулыбающихся лицах, и сейчас я впервые увидела, насколько всё-таки они, родные братья, были похожи друг на друга. Казалось, они даже дышали в унисон. Чуть приподняв голову, я встретилась глазами с Хикари-но тэнши, но они совершенно ничего не выражали, и по его каменному лицу было невозможно прочитать, одобряет он мой выбор или нет. Страх вернулся неожиданно и безжалостно начал скручивать всё мои внутренности в узел. Переведя взгляд на Кадзэ-но ками, я увидела, что его космические глаза превратились в колючие и проницательные узкие щёлочки, сосредоточенно сверлящие мне голову. Я не могла найти в себе силы взглянуть в лицо Мидзу-но ками. Просто не смела... Молчание длилось всего несколько секунд, но для меня каждая из них была неотвратимым маленьким умиранием.
— Другого мы и не ждали от тебя, Саку-чан, — услышал я голос Младшего Первосвященника.
И только тогда я подняла глаза на сияющего ками. Он улыбался мне всё той же тихой нежной улыбкой...
(читать дальше)— Что ты пытаешься услышать в моем сердце, ками-сама? — спросила я однажды, когда вся отведённая на сегодня магическая практика закончилась и мы вновь вернулись к прерванной практике объятий и поцелуев.
— Ммм... я слушаю тебя истинную, девочка, — промурчал он, легонько поглаживая кончиками пальцев мою шею и ямку между ключицами. — Не ту, какой тебя вылепили многие-многие твои прошедшие жизни, а ту, какой ты создавалась изначально, прежде чем отправиться в этот мир. Понятно, детка?
— Даа-а... — выдохнула я, на самом деле прислушиваясь сейчас совсем к другим ощущениям, рождавшимся от его прикосновений. — А то, что ты слышишь... оно хотя бы... хорошее?
Мидзу-но ками тихо рассмеялся в ответ, откинув назад голову, отчего его густые блестящие волосы потекли в разные стороны по обнажённым плечам.
— Хорошее-хорошее, не сомневайся! Во всяком случае то, что я слышу, обещает мне как минимум перспективную ученицу. Но чтобы ты знала, люди с тем, что считается здесь "плохим", в сердцах не попадают в мир сновидений. Дорога сюда открыта лишь тому, кто способен чувствовать.
Я перевернулась на бок и по-кошачьи вытянулась навстречу его рукам. Мидзу-но ками тоже перевернулся и принялся задумчиво вычерчивать на моей щеке сложные узоры зажатой между пальцами тоненькой прядкой волос.
— А разве есть такие, которые не способны ничего чувствовать? — пропыхтела я, пытаясь поймать зубами его руку.
— Не то чтобы совсем "ничего", конечно, но очень многое, девочка. В первую очередь это люди, нечувствительные к красоте.
— Да ну? — от любопытства я резко подскочила на локте, невольно сбрасывая его разыгравшуюся руку. — То есть, да, знаю, конечно, что красота — это очень относительное понятие, и каждый видит и ощущает её по-своему, но чтобы вот так, совсем нечувствительных... нет, я таких никогда не встречала. И впервые слышу, что они вообще есть!
Ками недовольно сдвинул брови и как следует звонко шлёпнул меня но голому плечу, чтобы я больше не дёргалась и немедленно легла, не мешая ему играть. Я послушно нырнула обратно в разноцветных ворох тонко пахнущих шёлковых одеяний, заменявший нам постель. Мидзу-но ками тут же навис надо мной, закрывая струящимися волосами весь остальной мир. Его губы были так заманчиво близко, но когда я, вытянув шею, попыталась прижаться к ним своими, он неожиданно уклонился.
— В чём по-твоему истинная красота, девочка? — спросил ками почти строго, насквозь прожигая меня огромными чёрными глазами.
Чувство, которое я при этом испытала, больше всего напоминало экстаз.
— Нет... я не смогу... как следует объяснить... — задыхаясь, прошептала я, чувствуя, как сладко замерло сердце, парализованное этим взглядом.
— Нет совершенства. Нет постоянства. Нет вечности. И только в этом, детка. Ты поняла?
Я ответила не сразу. Мне казалось, что в данный момент я не способна думать ни о чём важном, но в груди у меня тем не менее поднималась какая-то недоступная сознанию волна понимания. Она разрасталась, ширилась и становилась с каждой секундой всё ощутимей, и внезапно я почувствовала, что действительно всё поняла.
— Да... — прошептала я, наконец, и вдруг разрыдалась, сама не зная почему.
— Умница! — так же шёпотом ответил мне Мидзу-но ками, сияя самой утешительной из всех своих прекрасных улыбок...
Так, перемежая любовь с постижением в этом полупризрачном ускользающем мире, мы проводили вместе долгие часы моих снов, на траве, в густых зарослях ракитника у воды или на горячей земле, под палящим августовским солнцем, пряча невольные сладкие стоны в оглушительном оре цикад. Но Плывущий мир вздрогнул, и знойный август кончился слишком быстро, а вместе с ним закончилось и моё ученичество.
Если бы я пришла на зов Мидзу-но ками неподготовленной, наши уроки могли бы растянуться на долгие-долгие месяцы. Но я услышала зов, будучи уже посвящённой в кое-какое Знание, поэтому мы управились за каких-то четыре недели. Теперь впереди у меня были крылья, церемония в храме и выбор дальнейшего служения. Думая об этом, я ощущала, как сердце сжимается и липкий холод разливается в животе: как я справлюсь? Как изменится моё существование в обеих реальностях? Как будут дальше строиться наши отношения с Мидзу-но ками? И это были столь важные вопросы, что узнать на них ответы заранее было страшнее всего.
Крылья и посвящение я получила сразу после равноденствия, но со служением мне было велено пока подождать. Теперь, став, наконец, полноправной тэнши, я могла спокойно находиться в храме и общаться как с его обитателями, так и с прихожанами, и даже мрачный Кадзэ-но ками уже ничего не смог бы со мой сделать. Да я и в любом случае больше не боялась его. В день извлечения крыльев, видимо, плохо соображая от перенесённой боли, я пообещала служить Повелителю Ветров так же, как намеревалась служить Мидзу-но ками, и хотя никакой внятной реакции, кроме обычного презрения, взамен не получила, но каким-то образом поняла: он не отверг моё намерение. Просто не мог отказать тэнши в её собственном выборе.
Увлечённая привыканием к своему новому статусу, тем более, что меня практически тут же определили по опеку самого Хикари-но тэнши, изо всех сил стараясь произвести благоприятное впечатление на братьев Первосвященников и отчаянно ища пути к Кадзэ-но ками, я не сразу заметила, что наши свидания с Мидзу-но ками стали случаться всё реже и реже. Но тоска по нему копилась постепенно, и все-таки однажды прорвалась наружу странным и очень неприятным чувством растерянности и абсолютной беспомощности, таким по-детски наивным, но в то же время и очень болезненным. "Всё изменится, когда моё служение определится", — не раз успокаивала я себя, прислонившись щекой к стволу священной сакуры. - "Как только сияющий ками станет неотъемлемой частью моего пути, я уже никогда не потеряю его". И сакура тихо шелестела цветущими ветками на холодном осеннем ветру, осыпая меня лепестками, словно пыталась подбодрить и утешить. Вечноцветущая сакура, опровергавшая самим своим существованием канон истинной красоты, символ мятежной любви богов к нашему миру...
Хотя Мидзу-но ками и советовал не торопиться с выбором служения, но мне, понятное дело, не терпелось, и ещё до первых осенних заморозков я вдруг неожиданно была вызвана в храм официальным приглашением.
С замиранием сердца ожидала я какого-то сложного и особо торжественного ритуального действа, ещё более сакрального, чем моё недавнее посвящение, но оказалось, что меня пригласили всего лишь на весёлый пикник. У ворот храма меня встречал наставник-тэнши, и по его невозмутимому лицу как обычно было абсолютно невозможно догадаться о том, что мне, собственно предстояло. От обычной попойки в саду эта отличалась разве что только тем, что сегодня, кроме меня, посторонних больше не было, и все присутствующие сидели в церемониальных одеждах. Поджидавшая нас компания со всеми удобствами расположилось под большим старым деревом, почти у самого пруда. Мидзу-но ками, как всегда, сиял нежной и безмятежной улыбкой, затмевавшей собой солнечный блеск, чуть подрагивающий на зеркально-гладкой поверхности воды. Кадзэ-но ками безучастно курил, запрокинув голову и разглядывая проплывающие в вышине лёгкие осенние облака. Старший Первосвященник чинно восседал со сложенными на груди руками и с надутым видом гипнотизировал бутылочки сакэ, расставленные ровными рядами в чане с горячей водой. Младший Первосвященник с присущей ему прилежной старательностью складывал на коленях салфетки. Когда мы подошли ближе, Хикари-но тэнши чуть слышно сказал мне:
— Твоё место сегодня будет рядом со мной, но это потом. Сначала сядь вон туда, между братьями, напротив ками.
— Хорошо, — ответила я, изрядно однако удивившись, потому что раньше моё место было только подле моего ками.
Поприветствовав всех должным образом, я осторожно опустилась на коленки между Первосвященниками, не в силах оторвать глаз от светящейся улыбки Мидзу-но ками, упиваясь ею, и, казалось, только её и замечая.
— Время пришло, — сказал ками ласково, продолжая всё так же безмятежно сиять.
И хотя внутренне я давно уже была к этому готова, сейчас меня всю затрясло, в глазах потемнело, и ладони мгновенно вспотели так, что с них едва не закапало. Моя судьба, мой путь, моё служение и моя любовь — всё это должно было решиться в ближайшие минуты, и я не знаю никого, кто бы не терял сознания от волнения в такой ситуации!
— Ты готова? — услышала я бархатный голос Мидзу-но ками, едва пробивающийся сквозь звон в ушах и бешеный грохот моего собственного сердца.
И тем не менее, мой голос был уверенным и твёрдым:
— Да, ками-сама, я готова.
— Хорошо, — ответил он, и улыбка на его красивом лице вдруг потухла, как последний солнечный луч, но глаза оставались по-прежнему ласковыми. — Ты просила у меня служение и я обещал его тебе, тэнши. Я даже предложу тебе два на выбор... Как ты знаешь, моя сила — это любовь, но я не могу продуцировать её сам, поэтому в этом мне помогают мои дорогие "сосуды любви" — те призванные тэнши, сердца которых наиболее чуткие и отзывчивые, способные на большую бескорыстную любовь. Я уже много раз испытывал твоё сердце, оно таит в себе безграничные возможности, девочка моя. Ты могла бы стать очень ценным "сосудом любви"...
Ками помолчал немного, давая мне время переварить только что сказанное им. Затем продолжил:
— Теперь я скажу то, чего ты до сих пор не знала. Хотя, наверное, тебе должно быть известно кое-что из твоего прошлого опыта о взаимоотношениях Богов Плодородия с Мировой Бездной, ведь так?
Я молча кивнула головой в ответ.
— Я так и думал. Ну, тем лучше... Из-за Бездны, живущей во мне, я не могу накапливать слишком много силы: всё, что я соберу, может быть моментально проглочено мраком. Поэтому у меня, помимо "сосудов любви", есть ещё и "сосуды силы" — тэнши, обладающие достаточным мужеством и волей для того, чтобы носить в себе некоторую часть моего личного могущества, естественно, надёжно запечатанную. Если "сосуды любви" в благодарность за своё служение, помимо знаний, получают мою ответную любовь, то "сосуды силы", приобретя некоторый опыт, обретают возможность использовать часть моей силы на своё личное развитие. Ты представляешь ведь, насколько это может быть полезным для них, правда, детка?
Я снова кивнула. Ещё бы я не представляла! Даже с минимальным запасом силы, Мидзу-но ками мог создавать иллюзии любой сложности одним щелчком пальцев и доводить до полубезумного экстаза одним взглядом. Да самая малюсенькая крошечка его личной силы сразу вознесла бы меня к райским облакам на пути достижения могущества!
— Я даю тебе этот выбор, девочка, потому что ты в равной степени способна исполнять оба служения. Но выбрать надо сейчас. Времени на раздумья не будет. Впрочем, минут пять на принятие решения я могу тебе подарить. Думай, тэнши...
Если кому-то покажется, что мой выбор был лёгким, это будет неправдой. И если бы только в тот момент я поступила так, как подсказывало мне сердце... Однако своё решение я приняла почти не раздумывая.
— Я выбираю силу!
Никто не ответил мне.
Нервно сглотнув, я покосилась на Первосвященников. Они сидели по бокам в одинаковых почтительных позах, с совершенно одинаковым торжественным выражением на неулыбающихся лицах, и сейчас я впервые увидела, насколько всё-таки они, родные братья, были похожи друг на друга. Казалось, они даже дышали в унисон. Чуть приподняв голову, я встретилась глазами с Хикари-но тэнши, но они совершенно ничего не выражали, и по его каменному лицу было невозможно прочитать, одобряет он мой выбор или нет. Страх вернулся неожиданно и безжалостно начал скручивать всё мои внутренности в узел. Переведя взгляд на Кадзэ-но ками, я увидела, что его космические глаза превратились в колючие и проницательные узкие щёлочки, сосредоточенно сверлящие мне голову. Я не могла найти в себе силы взглянуть в лицо Мидзу-но ками. Просто не смела... Молчание длилось всего несколько секунд, но для меня каждая из них была неотвратимым маленьким умиранием.
— Другого мы и не ждали от тебя, Саку-чан, — услышал я голос Младшего Первосвященника.
И только тогда я подняла глаза на сияющего ками. Он улыбался мне всё той же тихой нежной улыбкой...
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.1 Мемуары тэнши: Белый поезд Мидзу-но ками
Ритмично постукивая колёсами, поезд, не имевший в расписании пункта прибытия, на всех парах летел в ночи, распарывая темноту двумя рядами ярко светящихся окон. Роскошная старомодная отделка вагона плавала, как в густой разлившейся воде, в золотом тёплом свете электрических светильников, стеклянные подвески легонько раскачивались и позвякивали в такт стучащим колёсам. Позолоченные завитушки декора на стенах сияли благородно-матовыми остветами, а тёмно-красный бархат мягких сидений-диванов словно сам по себе излучал приятное сдержанное тепло. И нигде ни души, весь поезд был целиком предоставлен в наше распоряжение.
(читать дальше)Ками сидел напротив в элегантном сером костюме и в цилиндре, надвинутом почти до самых бровей. Он положил красивые белые руки с тонкими пальцами, унизанными серебряными кольцами, на навершие трости, и спокойно и пристально разглядывал меня. Его влажно блестевшие большие чёрные глаза проникали настолько глубоко в мою сущность, что становилось изумительно неловко. Растерянность, страх, восхищение, неуверенность, преклонение — он отлично знал, что все эти чувства сейчас сплелись в один тугой комок в моей душе, и поэтому просто молчал, терпеливо выжидая, когда я смогу распутать их, или хотя бы, когда верх возьмёт что-нибудь одно. Наконец, заметив, что я стала ровнее дышать и уже не так дрожу, ками чуть заметно улыбнулся.
— Вот, — произнёс он чуть хрипловатым, но приятным певучим голосом, — наконец-то ты снова стала похожа на девочку, у которой хватило умения открыть дверь в "коридоры сознания". Не надо бояться.
Продолжая завороженно смотреть ему в глаза, я поспешно кивнула:
— Х-хорошо!
Собственный голос показался мне до жути сухим и противным. Ками снисходительно улыбнулся левой половиной лица, постучав указательными пальцами друг о друга.
— Всё ещё не можешь поверить, да? — спросил он, мягче и тише.
— Д-да... - теперь собственный голос напоминал мне жалобное блеяние икающего козлёнка.
— Понимаю, — протянул он со вздохом, снимая цилиндр и пристраивая его на сидении, рядом с уже лежащими там перчатками. — Тут уж ничего не поделаешь: либо веришь, либо нет. Тебя, кстати, никто не торопит — времени на то, чтобы всё как следует обдумать и разобраться в себе, у нас предостаточно. Ну, а пока ты думаешь, мы будем путешествовать.
Правая половина лица теперь тоже улыбалась, открыто, нежно, чуть смущённо, как улыбаются дети, когда хотят с кем-то подружиться. И я почувствовала, что невольно начинаю улыбаться в ответ точно такой же искренней и чистой улыбкой.
— Вот так, вот так совсем хорошо, — почти прошептал ками, и глаза его на мгновенье полыхнули ярким блеском, но тут же начали стремительно темнеть и расплываться, как будто заволакиваясь знойным маревом. Я вздрогнула и сладко затрепетала каждой клеточкой тела, откликаясь на зов его древней могучей силы, моментально вспотела с головы до ног, дрожа от переполнявшего желания под его пристальным неподвижным взглядом. Полагаю, мои чувства в тот момент были слишком очевидны, но когда ками уверенно и грациозно встал и приблизился ко мне почти вплотную, я резко отпрянула назад, закрывая лицо руками, словно пытаясь защититься от ослепляющего света.
— Ага! — выдохнул он радостно, — уж во всяком случае, в мою силу ты веришь! Теперь осталось только перестать бояться, девочка моя. Всего-то лишь...
Ками попытался обнять меня, но я вывернулась и юркнула за темно-красную бархатную спинку соседнего диванчика.
— Ну, и как мне это понимать? — расхохотался он, притворно заламывая руки. — Меня опять отвергли?
— Ками-сама, пожалуйста, не играйте со мной, это жестоко, - промямлила я, чуть не плача от досады на собственную нелепость. — Вы же знаете , я... я никогда не осмелюсь равнять себя с... Вам же это известно... Я на любое служение соглашусь, но только без... без... этого... не хочу быть... вот так вот... одной из...
Я задохнулась и окончательно сбилась, отчаянно краснея под его взглядом.
Он резко перестал смеяться, подошёл к окну, и на несколько минут уставился в непроглядную вязкую тьму, разбрызгивающуюся в разные стороны дробным перестуком колёс. Длинные стеклянные подвески в светильнике над его головой раскачивались и переливчато звенели.
— Не стоит так волноваться, девочка. Я никогда никого ни к чему не принуждаю, — проговорил ками, разбивая слова в такт мелодичному звону. — Служение — это достойный путь, и я безмерно уважаю такой выбор.
Он повернулся, и я вновь увидела кроткую, ясную, почти детскую, улыбку на его прекрасном лице.
— И всё же мы не будем спешить с этим выбором, правда? — спросил он так, словно вымаливал у меня поддержку.
Всё ещё смущённая и растерянная, я медленно кивнула.
— Ну вот и чудненько! А теперь, раз уж ты сама вызвалась послужить... Приготовь мне, пожалуйста, чай и расстели постель в соседнем вагоне. Всё, что нужно, там, в шкафчике, налево от входа. Сама ведь найдёшь, да?.. А! Погоди, вот ещё...
Ками щёлкнул пальцами, вызывая иллюзию, затем с удовлетворённым видом оглядел меня сверху до низу.
— Наряд горничной Вам очень идёт, девушка! — заявил он, хитро прищурившись.
"И ведь не поспоришь, тут ками-сама абсолютно прав", — подумала я, когда, пробегая мимо, бросила беглый взгляд на своё отражение в большом зеркале в тамбуре. Придуманная им иллюзия состояла из чёрного платья с юбкой ниже колена и глухим воротничком на мелких пуговках, белоснежного передника с оборками, такой же белоснежной косыночки на гладко зачёсанных волосах и закрытых туфель на низких каблуках. Более унылого наряда я в жизни не видела, но мне он действительно шёл...
...Управившись с постелью и разобравшись наконец со всеми тонкостями работы плитки, я ждала Мидзу-но ками со свежезаваренным чаем, и ждала долго, до тех пор, пока не почувствовала, что чашка уже почти остыла. Аккуратно и медленно, чтобы не расплескать напиток, потому что ношение подносов было пока что для меня делом непривычным, я вернулась в вагон с красными сидениями. Электрические светильники не горели, но теперь это было вроде как ни к чему, потому что всё пространство вагона заливал дымчато-белый тающий лунный свет. За окнами неспешно проплывала широкая равнина, далёкие горы на горизонте казались неподвижными и небрежно чернели, словно были наспех пририсованы углём в скользящем пейзаже, и над ними сияла гигантской опаловой бусиной полная луна. И поезд мчался сквозь её призрачный свет, грохоча колёсами, как ревущий дракон в небесах, пролетающий насквозь грозовые облака, собирая крохотные голубоватые искры молний на свою чешую.
Ками спал, по-кошачьи свернувшись на одном из диванчиков, так по-детски беззащитно уткнувшись носом в локоть, что у меня защемило сердце от нежности. Должно быть, его убаюкали по-прежнему тонко и мелодично звеневшие стеклянные подвески. Играя в лунном свете, они периодически вспыхивали яркими звёздами на скошенных гранях, создавая чарующие переливчатые отражения на стенах вагона и на бархатной обивке сидений, казавщейся теперь в темноте почти чёрной. Не в силах побороть искушение полюбоваться на спящее божество, я пристроила поднос с чаем на ближайшем диванчике и на цыпочках, крадучись, подошла к нему, прислушиваясь к тихому дыханию, отчётливо различимому сквозь стеклянный звон и стук колёс. Убедившись, что ками спит крепко, я подвернула юбку, чтобы не запачкать передник, и опустилась на колени совсем рядом с его лицом.
Смертному существу трудно пережить встречу с эдакой красотой и не рехнуться. Поэтому вряд ли возможно описать какими-то вразумительными словами то, что я сейчас чувствовала. Это была какая-то дикая смесь из самых древних, неистребимых страхов, острейшего желания и доходившего до физического экстаза фанатичного восторга. Наверное, если бы я была уверена в тот момент, что стоит только коснуться его рассыпавшихся волос, и можно уповать на немедленную смерть, я сделала бы это без колебаний. Но жить после такого... как можно просто жить дальше, испытав такую радость? Как найти потом в себе силы касаться чего-то другого? Словно зачарованная, я смотрела, не отрываясь, как размеренно и плавно вздымается его грудь во сне, начисто перестав ощущать время... Ритмично стучащие колёса поезда, ритмично раскачивающиеся стеклянные подвески, ритмично колышущееся тело божества... Выдох-вдох, выдох-вдох. Выдох-вдох — дышала и я в тот момент в унисон со всей Вселенной...
...Большие чёрные глаза Мидзу-но ками отливали призрачным блеском в дрожащем свете луны. Как?! Как давно он не спит? Почему же я не заметила? И почему вдруг лежу, вдавленная в мягкий бархат диванчика тяжестью его тела, и эти гематитовые глаза сияют в темноте прямо надо мной?
— Меня разбудил твой аромат, — прошептал он хрипло, словно отвечая на мои невысказанные вопросы, томно прикрыл веки и втянул воздух слегка трепещущими ноздрями. — Я отлично знаю, как пахнет желание... неважно, женщин, мужчин, животных и цветов — любое желание в самой его сути, — и тебе, девочка, больше не убежать и не спрятаться от меня, моя дорогая.
Я вроде бы пыталась что-то ему возразить, снова как-то вывернуться, но вдруг поняла, что не могу. И вовсе не потому, что ками лежал на мне и не давал пошевелиться. Я осознала, что не хочу шевелиться. Но и принять сейчас от него то, от чего я так старательно отгораживалась, тоже нельзя, поэтому я невероятным усилием воли попробовала отвернуться... и снова сама себе проиграла.
— Нет-нет-нет, — засмеялся он тихо, зарываясь лицом мне в волосы. — Я же сказал: больше не удастся. Ты выбрала свой путь — запах желания выдал тебя, — и отказов и колебаний я больше не приму. Когда взойдёт солнце, поезд остановится, и начнётся твоя подготовка к служению. Учти, девочка, что я умею быть требовательным и даже строгим учителем, и отлынивать от практических занятий я тебе не дам, даже не мечтай!
И затем, когда губы Мидзу-но ками легонько, как бы невзначай, коснулись моего виска, мне показалось, что я медленно и неотвратимо рассыпаюсь во все стороны тысячей блестящих звонких осколков, пролетая сквозь его длинные белые пальцы в дрожащую тьму гематитовых глаз. Он приподнял голову и улыбнулся.
— Луна сегодня особенно прекрасна, ты не находишь?.. Чудесная ночь. Вся ночь — твоя, девочка. И раз уж она у нас с тобой первая, я буду добросовестно исполнять все твои желания... Ну-ка, скажи, чего бы тебе сегодня хотелось?
Но я только молчала, как загипнотизированная, не в силах оторвать взгляд от его зрачков. Ками, по-прежнему улыбаясь, отыскал в темноте мою руку и поднёс к губам, расстёгивая зубами пуговку на манжете форменного чёрного платья. У меня моментально перехватило дыхание и сердце начало бешено колотиться в груди от нахлынувших ощущений.
— Ммм, как легко тебя завести! — промурлыкал ками, и я почувствовала, что запястье свободно, и его язык медленно скользит по пульсирующим тонким венам с внутренней стороны.
— Нет-нет, стой! Погоди выгибаться, девочка, я ведь только начал! — засмеялся он, ещё теснее прижимая меня к диванчику.
— Ох, сколько пуговок! — внезапно выдохнул он, словно только что заметил мой застёгнутый наглухо воротник. — И зачем я только придумал тебе такое сложное платье? Ну, что ж... придётся расстегнуть и их тоже!
И с каждой расстёгнутой пуговицей я абсолютно искренне считала, что вот-вот умру, и вот сейчас меня сотрясает агония, но с каждой новой пуговицей, встающей на пути горячих губ ками, я чувствовала, что снова воскресаю, чтобы затем опять начать выгибаться навстречу его губам, покрывшись испариной, дрожа от возбуждения и предвкушения ещё большего наслаждения...
...А на восходе солнца, вконец обессилив, я уснула, и поэтому не слышала, как Мидзу-но ками облачился в длинные разноцветные шелка и снял кольца, и не почувствовала, как он завернул меня в одну из своих шёлковых накидок, и вынес на руках навстречу утру, когда поезд остановился где-то посреди изумрудно-бриллиантовой россыпи бесконечный рисовых полей.
(читать дальше)Ками сидел напротив в элегантном сером костюме и в цилиндре, надвинутом почти до самых бровей. Он положил красивые белые руки с тонкими пальцами, унизанными серебряными кольцами, на навершие трости, и спокойно и пристально разглядывал меня. Его влажно блестевшие большие чёрные глаза проникали настолько глубоко в мою сущность, что становилось изумительно неловко. Растерянность, страх, восхищение, неуверенность, преклонение — он отлично знал, что все эти чувства сейчас сплелись в один тугой комок в моей душе, и поэтому просто молчал, терпеливо выжидая, когда я смогу распутать их, или хотя бы, когда верх возьмёт что-нибудь одно. Наконец, заметив, что я стала ровнее дышать и уже не так дрожу, ками чуть заметно улыбнулся.
— Вот, — произнёс он чуть хрипловатым, но приятным певучим голосом, — наконец-то ты снова стала похожа на девочку, у которой хватило умения открыть дверь в "коридоры сознания". Не надо бояться.
Продолжая завороженно смотреть ему в глаза, я поспешно кивнула:
— Х-хорошо!
Собственный голос показался мне до жути сухим и противным. Ками снисходительно улыбнулся левой половиной лица, постучав указательными пальцами друг о друга.
— Всё ещё не можешь поверить, да? — спросил он, мягче и тише.
— Д-да... - теперь собственный голос напоминал мне жалобное блеяние икающего козлёнка.
— Понимаю, — протянул он со вздохом, снимая цилиндр и пристраивая его на сидении, рядом с уже лежащими там перчатками. — Тут уж ничего не поделаешь: либо веришь, либо нет. Тебя, кстати, никто не торопит — времени на то, чтобы всё как следует обдумать и разобраться в себе, у нас предостаточно. Ну, а пока ты думаешь, мы будем путешествовать.
Правая половина лица теперь тоже улыбалась, открыто, нежно, чуть смущённо, как улыбаются дети, когда хотят с кем-то подружиться. И я почувствовала, что невольно начинаю улыбаться в ответ точно такой же искренней и чистой улыбкой.
— Вот так, вот так совсем хорошо, — почти прошептал ками, и глаза его на мгновенье полыхнули ярким блеском, но тут же начали стремительно темнеть и расплываться, как будто заволакиваясь знойным маревом. Я вздрогнула и сладко затрепетала каждой клеточкой тела, откликаясь на зов его древней могучей силы, моментально вспотела с головы до ног, дрожа от переполнявшего желания под его пристальным неподвижным взглядом. Полагаю, мои чувства в тот момент были слишком очевидны, но когда ками уверенно и грациозно встал и приблизился ко мне почти вплотную, я резко отпрянула назад, закрывая лицо руками, словно пытаясь защититься от ослепляющего света.
— Ага! — выдохнул он радостно, — уж во всяком случае, в мою силу ты веришь! Теперь осталось только перестать бояться, девочка моя. Всего-то лишь...
Ками попытался обнять меня, но я вывернулась и юркнула за темно-красную бархатную спинку соседнего диванчика.
— Ну, и как мне это понимать? — расхохотался он, притворно заламывая руки. — Меня опять отвергли?
— Ками-сама, пожалуйста, не играйте со мной, это жестоко, - промямлила я, чуть не плача от досады на собственную нелепость. — Вы же знаете , я... я никогда не осмелюсь равнять себя с... Вам же это известно... Я на любое служение соглашусь, но только без... без... этого... не хочу быть... вот так вот... одной из...
Я задохнулась и окончательно сбилась, отчаянно краснея под его взглядом.
Он резко перестал смеяться, подошёл к окну, и на несколько минут уставился в непроглядную вязкую тьму, разбрызгивающуюся в разные стороны дробным перестуком колёс. Длинные стеклянные подвески в светильнике над его головой раскачивались и переливчато звенели.
— Не стоит так волноваться, девочка. Я никогда никого ни к чему не принуждаю, — проговорил ками, разбивая слова в такт мелодичному звону. — Служение — это достойный путь, и я безмерно уважаю такой выбор.
Он повернулся, и я вновь увидела кроткую, ясную, почти детскую, улыбку на его прекрасном лице.
— И всё же мы не будем спешить с этим выбором, правда? — спросил он так, словно вымаливал у меня поддержку.
Всё ещё смущённая и растерянная, я медленно кивнула.
— Ну вот и чудненько! А теперь, раз уж ты сама вызвалась послужить... Приготовь мне, пожалуйста, чай и расстели постель в соседнем вагоне. Всё, что нужно, там, в шкафчике, налево от входа. Сама ведь найдёшь, да?.. А! Погоди, вот ещё...
Ками щёлкнул пальцами, вызывая иллюзию, затем с удовлетворённым видом оглядел меня сверху до низу.
— Наряд горничной Вам очень идёт, девушка! — заявил он, хитро прищурившись.
"И ведь не поспоришь, тут ками-сама абсолютно прав", — подумала я, когда, пробегая мимо, бросила беглый взгляд на своё отражение в большом зеркале в тамбуре. Придуманная им иллюзия состояла из чёрного платья с юбкой ниже колена и глухим воротничком на мелких пуговках, белоснежного передника с оборками, такой же белоснежной косыночки на гладко зачёсанных волосах и закрытых туфель на низких каблуках. Более унылого наряда я в жизни не видела, но мне он действительно шёл...
...Управившись с постелью и разобравшись наконец со всеми тонкостями работы плитки, я ждала Мидзу-но ками со свежезаваренным чаем, и ждала долго, до тех пор, пока не почувствовала, что чашка уже почти остыла. Аккуратно и медленно, чтобы не расплескать напиток, потому что ношение подносов было пока что для меня делом непривычным, я вернулась в вагон с красными сидениями. Электрические светильники не горели, но теперь это было вроде как ни к чему, потому что всё пространство вагона заливал дымчато-белый тающий лунный свет. За окнами неспешно проплывала широкая равнина, далёкие горы на горизонте казались неподвижными и небрежно чернели, словно были наспех пририсованы углём в скользящем пейзаже, и над ними сияла гигантской опаловой бусиной полная луна. И поезд мчался сквозь её призрачный свет, грохоча колёсами, как ревущий дракон в небесах, пролетающий насквозь грозовые облака, собирая крохотные голубоватые искры молний на свою чешую.
Ками спал, по-кошачьи свернувшись на одном из диванчиков, так по-детски беззащитно уткнувшись носом в локоть, что у меня защемило сердце от нежности. Должно быть, его убаюкали по-прежнему тонко и мелодично звеневшие стеклянные подвески. Играя в лунном свете, они периодически вспыхивали яркими звёздами на скошенных гранях, создавая чарующие переливчатые отражения на стенах вагона и на бархатной обивке сидений, казавщейся теперь в темноте почти чёрной. Не в силах побороть искушение полюбоваться на спящее божество, я пристроила поднос с чаем на ближайшем диванчике и на цыпочках, крадучись, подошла к нему, прислушиваясь к тихому дыханию, отчётливо различимому сквозь стеклянный звон и стук колёс. Убедившись, что ками спит крепко, я подвернула юбку, чтобы не запачкать передник, и опустилась на колени совсем рядом с его лицом.
Смертному существу трудно пережить встречу с эдакой красотой и не рехнуться. Поэтому вряд ли возможно описать какими-то вразумительными словами то, что я сейчас чувствовала. Это была какая-то дикая смесь из самых древних, неистребимых страхов, острейшего желания и доходившего до физического экстаза фанатичного восторга. Наверное, если бы я была уверена в тот момент, что стоит только коснуться его рассыпавшихся волос, и можно уповать на немедленную смерть, я сделала бы это без колебаний. Но жить после такого... как можно просто жить дальше, испытав такую радость? Как найти потом в себе силы касаться чего-то другого? Словно зачарованная, я смотрела, не отрываясь, как размеренно и плавно вздымается его грудь во сне, начисто перестав ощущать время... Ритмично стучащие колёса поезда, ритмично раскачивающиеся стеклянные подвески, ритмично колышущееся тело божества... Выдох-вдох, выдох-вдох. Выдох-вдох — дышала и я в тот момент в унисон со всей Вселенной...
...Большие чёрные глаза Мидзу-но ками отливали призрачным блеском в дрожащем свете луны. Как?! Как давно он не спит? Почему же я не заметила? И почему вдруг лежу, вдавленная в мягкий бархат диванчика тяжестью его тела, и эти гематитовые глаза сияют в темноте прямо надо мной?
— Меня разбудил твой аромат, — прошептал он хрипло, словно отвечая на мои невысказанные вопросы, томно прикрыл веки и втянул воздух слегка трепещущими ноздрями. — Я отлично знаю, как пахнет желание... неважно, женщин, мужчин, животных и цветов — любое желание в самой его сути, — и тебе, девочка, больше не убежать и не спрятаться от меня, моя дорогая.
Я вроде бы пыталась что-то ему возразить, снова как-то вывернуться, но вдруг поняла, что не могу. И вовсе не потому, что ками лежал на мне и не давал пошевелиться. Я осознала, что не хочу шевелиться. Но и принять сейчас от него то, от чего я так старательно отгораживалась, тоже нельзя, поэтому я невероятным усилием воли попробовала отвернуться... и снова сама себе проиграла.
— Нет-нет-нет, — засмеялся он тихо, зарываясь лицом мне в волосы. — Я же сказал: больше не удастся. Ты выбрала свой путь — запах желания выдал тебя, — и отказов и колебаний я больше не приму. Когда взойдёт солнце, поезд остановится, и начнётся твоя подготовка к служению. Учти, девочка, что я умею быть требовательным и даже строгим учителем, и отлынивать от практических занятий я тебе не дам, даже не мечтай!
И затем, когда губы Мидзу-но ками легонько, как бы невзначай, коснулись моего виска, мне показалось, что я медленно и неотвратимо рассыпаюсь во все стороны тысячей блестящих звонких осколков, пролетая сквозь его длинные белые пальцы в дрожащую тьму гематитовых глаз. Он приподнял голову и улыбнулся.
— Луна сегодня особенно прекрасна, ты не находишь?.. Чудесная ночь. Вся ночь — твоя, девочка. И раз уж она у нас с тобой первая, я буду добросовестно исполнять все твои желания... Ну-ка, скажи, чего бы тебе сегодня хотелось?
Но я только молчала, как загипнотизированная, не в силах оторвать взгляд от его зрачков. Ками, по-прежнему улыбаясь, отыскал в темноте мою руку и поднёс к губам, расстёгивая зубами пуговку на манжете форменного чёрного платья. У меня моментально перехватило дыхание и сердце начало бешено колотиться в груди от нахлынувших ощущений.
— Ммм, как легко тебя завести! — промурлыкал ками, и я почувствовала, что запястье свободно, и его язык медленно скользит по пульсирующим тонким венам с внутренней стороны.
— Нет-нет, стой! Погоди выгибаться, девочка, я ведь только начал! — засмеялся он, ещё теснее прижимая меня к диванчику.
— Ох, сколько пуговок! — внезапно выдохнул он, словно только что заметил мой застёгнутый наглухо воротник. — И зачем я только придумал тебе такое сложное платье? Ну, что ж... придётся расстегнуть и их тоже!
И с каждой расстёгнутой пуговицей я абсолютно искренне считала, что вот-вот умру, и вот сейчас меня сотрясает агония, но с каждой новой пуговицей, встающей на пути горячих губ ками, я чувствовала, что снова воскресаю, чтобы затем опять начать выгибаться навстречу его губам, покрывшись испариной, дрожа от возбуждения и предвкушения ещё большего наслаждения...
...А на восходе солнца, вконец обессилив, я уснула, и поэтому не слышала, как Мидзу-но ками облачился в длинные разноцветные шелка и снял кольца, и не почувствовала, как он завернул меня в одну из своих шёлковых накидок, и вынес на руках навстречу утру, когда поезд остановился где-то посреди изумрудно-бриллиантовой россыпи бесконечный рисовых полей.
Резервная копия, блог «Мемуары тэнши»
1.0 Мемуары тэнши: Дневник снов Сакуры. Запись первая
Часть 1. Мир сновидений
Бледный свет ночного мегаполиса льётся сквозь неплотно задёрнутые шторы из окна в прокуренной комнате. Окно открыто, и монотонный гул шуршащих шинами машин внизу сливается с ритмическим перестуком колёс поездов на отдалённой железнодорожной ветке. Темнота не погружает этот огромный густонаселённый город в сон, но она делает его вкус острее, и ты лежишь на полу, окутанный табачным фимиамом, и задумчиво смотришь, как белёсый дым недокуренной сигареты извивается и тает в призрачном свете токийской ночи. Ты устал, потому что день был таким бесконечно длинным, и все чего-то хотели от тебя, и всем им приходилось улыбаться и кланяться, а тебе больше всего на свете хотелось остаться наедине со своими мыслями, чувствами, выкурить несколько сигарет подряд, помолчать, полежать в темноте, прикрыв глаза ладонями, чтобы вращающийся механизм жизни замер на мгновение, на одно лишь малюсенькое мгновение, и ты смог наконец осознать причину той грусти, которая точит твоё сердце вот уже несколько дней.
(читать дальше)Как ты молод. Я ожидала встретить зрелого во всех отношениях мужчину, но передо мной всего лишь усталый печальный мальчик с большими глазами и по-юношески тонким телом. Мне немного страшно; никогда ещё я не чувствовала себя так неуверенно наедине с мужчиной, но, справедливости ради, никогда ещё этот мужчина не был почти что ребёнком. Пока ты не заметил меня, я могу тихо сидеть в сгустившемся мраке и наблюдать за тем, как своими большими, влажно поблёскивающими глазами ты рассеянно разглядываешь потолок, как облизываешь губы, самые совершенные губы в пределах этого мира, а твои руки, тонкие, белые, сияющие неестественным фосфорицирующим светом в полумраке ночной комнаты, достают очередную сигарету из пачки и небрежно шарят по полу в поисках зажигалки. Ты совершенен в своём воплощении, и я уже знаю, что теперь не смогу уйти просто так, не прикоснувшись к тебе, хотя сначала, шокированная твоей юностью, я намеревалась так и поступить. Время пришло: я чувствую, как вращающийся механизм жизни плавно замедляет свои обороты, в полусне ты гасишь недокуренную сигарету в пепельнице, закидываешь руки за голову и опускаешь веки. Несколько лёгких вдохов, несколько оглушительных ударов собственного сердца, и я наконец-то оставляю свою укромную темноту и неслышно приближаюсь к тебе. Мальчик, ты спишь, но твой сон не будет детским, потому что я — ангел, несущий в себе твою силу, и сейчас я должна тебя пробудить для того, чтобы спустя много лет пробудиться самой.
Кончиками пальцев я еле заметно касаюсь твоего лба, переводя тебя из обычного сна в свою реальность. Ты вздрагиваешь и открываешь глаза. Всё та же комната, наполненная бледным светом и шорохом токийской ночи, смятый футон, въевшийся тяжёлый табачный запах и не рассеявшийся до конца дым, но ты понимаешь, что что-то изменилось. Несколько мгновений мы оба молчим, ты ещё не разглядел меня в темноте, а я набираюсь смелости. Как это нелепо с моей стороны — трястись перед юношей, пусть даже я заранее знаю, кто ты есть на самом деле. Наконец я решаюсь и, ощущая себя окоченевшей птицей, летящей в бесконечную снежную пропасть, наклоняюсь над твоим лицом, чуть согревая своим дыханием застывшие напряжённые губы. Ты чувствуешь моё тепло, и твои глаза темнеют и расширяются от безотчётного страха. "Не бойся, — шепчу я, зная, что ты ещё не понимаешь меня, — не бойся," — и прижимаюсь губами к твоим губам, до самого последнего сгусточка души содрогаясь в упоительном экстазе. Твои страх и удивление отступают, сменяясь бесстрастным любопытством — ты увидел меня. Интересно, какой я тебе сейчас снюсь? Наверное, невероятной сногсшибательной красавицей под стать тебе самому? Как хорошо, что наши сны так пластичны и многослойны, как радостно от того, что ты увидишь во мне лишь отражение своих собственных желаний.
Ты приподнимаешься на локте и долго и пристально вглядываешься в мои глаза. Нет, не может быть! ты не можешь почувствовать собственную силу во мне, для этого ты слишком неопытен. Но... да, конечно! — вот интерес сменяется смущением, и я с облегчением понимаю, что всё идёт своим чередом, и ты не сумел разгадать мою ангельскую природу. Но, видя этот жаркий румянец стыда и одновременного вожделения, я уже не могу контролировать просыпающуюся во мне женственность, возжелавшую тебя с момента моего первого пробуждения в мире снов. Теперь твоя молодость и неопытность уже не сдерживают меня, а лишь сильнее и сильнее распаляют. Ты стараешься держаться уверенно, хотя я чувствую, как нелегко даётся тебе эта игра, и не смотря на то, что ты крепко держишь меня в объятьях, прижимая к себе, я ощущаю лёгкую дрожь волнения в твоих руках, которую нипочём бы не заметила реальная женщина, но я чувствую её, потому что точно так же дрожат перья моих крыльев, надёжно укрытых плотью сновидения.
Руки действуют помимо воли, и я замечаю, что уже некоторое время глажу твоё лицо, лоб, широкие скулы, изгиб носа, разлёт бровей, губы, постепенно спускаясь к шее. Твои волосы очень интересные: рыже-жёлтые обесцвеченные пряди сухие и ломкие, испорченные окраской и неуёмным использованием лака, почти мёртвые, тогда как чёрные неокрашенные прядки наполнены искрящейся радостью юности, и они ликуют под моими пальцами, потому что остались в живых. Постепенно мои руки уступают место губам, и я начинаю восхитительное исследование твоего рельефного лица, опьянённо целуя каждую ямочку, каждый выступ, каждую складочку горячих трепещущих век. Ты увлечённо играешь по моим правилам, не забывая возвращать поцелуи, от твоего учащённого дыхания кружится голова и сладко сжимается грудь. Упоённая страстью, я стаскиваю с тебя футболку и прижимаюсь лбом к ключицам, пытаясь хоть немного прийти в себя, слушая, как бьётся твоё сердце. Ты что-то шепчешь мне, незнакомые слова звучат, как заклинание... ах, если бы я тебя понимала, мой печальный мальчик! Ты остаёшься печальным даже в огненном водовороте страсти, обнимая в сновидении образ женщины, которую, быть может, знаешь в своей обычной жизни, которую, быть может, любишь. И я — ангел, сосуд твоей силы — страдаю от твоей боли сильнее, чем от собственной ревности, хотя моя ревность мучительнее любой боли.
...
Ты лежишь на спине, и твоё нагое юное тело, влажное от страстного жара моих поцелуев и ласк, белеет в полумраке прокуренной комнаты токийской ночи. Окно распахнуто, и из-за неплотно задёрнутых штор просачивается предрассветный холодок. Ты вздрагиваешь, когда ледяной воздух скользит по твоей разгорячённой коже. Спустя несколько мгновений ты начинаешь уже дрожать по-настоящему. "Холодно..." — чуть слышно произносишь ты. "Да... — отвечаю я, - ноябрь..." Я ощущаю, как вращающийся механизм жизни начинает набирать обороты, потревоженный холодной комнатой. Ты дрожишь, но всё ещё держишь меня за руку. "До встречи..." — шепчу я, готовясь вернуться во тьму. "Хорошо..." — отвечаешь ты хрипловато и нежно, продолжая неотрывно смотреть на меня. Ты даже не заметил, что мы стали понимать друг друга, а ведь это — знак того, что сила вошла в тебя, и моя миссия сосуда выполнена. "Я буду ждать..." — бормочешь ты, засыпая, чтобы мгновение спустя, когда я успею метнуться в серые сумерки, проснуться от холода на полу в прокуренной комнате рассветного токийского утра.
Бледный свет ночного мегаполиса льётся сквозь неплотно задёрнутые шторы из окна в прокуренной комнате. Окно открыто, и монотонный гул шуршащих шинами машин внизу сливается с ритмическим перестуком колёс поездов на отдалённой железнодорожной ветке. Темнота не погружает этот огромный густонаселённый город в сон, но она делает его вкус острее, и ты лежишь на полу, окутанный табачным фимиамом, и задумчиво смотришь, как белёсый дым недокуренной сигареты извивается и тает в призрачном свете токийской ночи. Ты устал, потому что день был таким бесконечно длинным, и все чего-то хотели от тебя, и всем им приходилось улыбаться и кланяться, а тебе больше всего на свете хотелось остаться наедине со своими мыслями, чувствами, выкурить несколько сигарет подряд, помолчать, полежать в темноте, прикрыв глаза ладонями, чтобы вращающийся механизм жизни замер на мгновение, на одно лишь малюсенькое мгновение, и ты смог наконец осознать причину той грусти, которая точит твоё сердце вот уже несколько дней.
(читать дальше)Как ты молод. Я ожидала встретить зрелого во всех отношениях мужчину, но передо мной всего лишь усталый печальный мальчик с большими глазами и по-юношески тонким телом. Мне немного страшно; никогда ещё я не чувствовала себя так неуверенно наедине с мужчиной, но, справедливости ради, никогда ещё этот мужчина не был почти что ребёнком. Пока ты не заметил меня, я могу тихо сидеть в сгустившемся мраке и наблюдать за тем, как своими большими, влажно поблёскивающими глазами ты рассеянно разглядываешь потолок, как облизываешь губы, самые совершенные губы в пределах этого мира, а твои руки, тонкие, белые, сияющие неестественным фосфорицирующим светом в полумраке ночной комнаты, достают очередную сигарету из пачки и небрежно шарят по полу в поисках зажигалки. Ты совершенен в своём воплощении, и я уже знаю, что теперь не смогу уйти просто так, не прикоснувшись к тебе, хотя сначала, шокированная твоей юностью, я намеревалась так и поступить. Время пришло: я чувствую, как вращающийся механизм жизни плавно замедляет свои обороты, в полусне ты гасишь недокуренную сигарету в пепельнице, закидываешь руки за голову и опускаешь веки. Несколько лёгких вдохов, несколько оглушительных ударов собственного сердца, и я наконец-то оставляю свою укромную темноту и неслышно приближаюсь к тебе. Мальчик, ты спишь, но твой сон не будет детским, потому что я — ангел, несущий в себе твою силу, и сейчас я должна тебя пробудить для того, чтобы спустя много лет пробудиться самой.
Кончиками пальцев я еле заметно касаюсь твоего лба, переводя тебя из обычного сна в свою реальность. Ты вздрагиваешь и открываешь глаза. Всё та же комната, наполненная бледным светом и шорохом токийской ночи, смятый футон, въевшийся тяжёлый табачный запах и не рассеявшийся до конца дым, но ты понимаешь, что что-то изменилось. Несколько мгновений мы оба молчим, ты ещё не разглядел меня в темноте, а я набираюсь смелости. Как это нелепо с моей стороны — трястись перед юношей, пусть даже я заранее знаю, кто ты есть на самом деле. Наконец я решаюсь и, ощущая себя окоченевшей птицей, летящей в бесконечную снежную пропасть, наклоняюсь над твоим лицом, чуть согревая своим дыханием застывшие напряжённые губы. Ты чувствуешь моё тепло, и твои глаза темнеют и расширяются от безотчётного страха. "Не бойся, — шепчу я, зная, что ты ещё не понимаешь меня, — не бойся," — и прижимаюсь губами к твоим губам, до самого последнего сгусточка души содрогаясь в упоительном экстазе. Твои страх и удивление отступают, сменяясь бесстрастным любопытством — ты увидел меня. Интересно, какой я тебе сейчас снюсь? Наверное, невероятной сногсшибательной красавицей под стать тебе самому? Как хорошо, что наши сны так пластичны и многослойны, как радостно от того, что ты увидишь во мне лишь отражение своих собственных желаний.
Ты приподнимаешься на локте и долго и пристально вглядываешься в мои глаза. Нет, не может быть! ты не можешь почувствовать собственную силу во мне, для этого ты слишком неопытен. Но... да, конечно! — вот интерес сменяется смущением, и я с облегчением понимаю, что всё идёт своим чередом, и ты не сумел разгадать мою ангельскую природу. Но, видя этот жаркий румянец стыда и одновременного вожделения, я уже не могу контролировать просыпающуюся во мне женственность, возжелавшую тебя с момента моего первого пробуждения в мире снов. Теперь твоя молодость и неопытность уже не сдерживают меня, а лишь сильнее и сильнее распаляют. Ты стараешься держаться уверенно, хотя я чувствую, как нелегко даётся тебе эта игра, и не смотря на то, что ты крепко держишь меня в объятьях, прижимая к себе, я ощущаю лёгкую дрожь волнения в твоих руках, которую нипочём бы не заметила реальная женщина, но я чувствую её, потому что точно так же дрожат перья моих крыльев, надёжно укрытых плотью сновидения.
Руки действуют помимо воли, и я замечаю, что уже некоторое время глажу твоё лицо, лоб, широкие скулы, изгиб носа, разлёт бровей, губы, постепенно спускаясь к шее. Твои волосы очень интересные: рыже-жёлтые обесцвеченные пряди сухие и ломкие, испорченные окраской и неуёмным использованием лака, почти мёртвые, тогда как чёрные неокрашенные прядки наполнены искрящейся радостью юности, и они ликуют под моими пальцами, потому что остались в живых. Постепенно мои руки уступают место губам, и я начинаю восхитительное исследование твоего рельефного лица, опьянённо целуя каждую ямочку, каждый выступ, каждую складочку горячих трепещущих век. Ты увлечённо играешь по моим правилам, не забывая возвращать поцелуи, от твоего учащённого дыхания кружится голова и сладко сжимается грудь. Упоённая страстью, я стаскиваю с тебя футболку и прижимаюсь лбом к ключицам, пытаясь хоть немного прийти в себя, слушая, как бьётся твоё сердце. Ты что-то шепчешь мне, незнакомые слова звучат, как заклинание... ах, если бы я тебя понимала, мой печальный мальчик! Ты остаёшься печальным даже в огненном водовороте страсти, обнимая в сновидении образ женщины, которую, быть может, знаешь в своей обычной жизни, которую, быть может, любишь. И я — ангел, сосуд твоей силы — страдаю от твоей боли сильнее, чем от собственной ревности, хотя моя ревность мучительнее любой боли.
...
Ты лежишь на спине, и твоё нагое юное тело, влажное от страстного жара моих поцелуев и ласк, белеет в полумраке прокуренной комнаты токийской ночи. Окно распахнуто, и из-за неплотно задёрнутых штор просачивается предрассветный холодок. Ты вздрагиваешь, когда ледяной воздух скользит по твоей разгорячённой коже. Спустя несколько мгновений ты начинаешь уже дрожать по-настоящему. "Холодно..." — чуть слышно произносишь ты. "Да... — отвечаю я, - ноябрь..." Я ощущаю, как вращающийся механизм жизни начинает набирать обороты, потревоженный холодной комнатой. Ты дрожишь, но всё ещё держишь меня за руку. "До встречи..." — шепчу я, готовясь вернуться во тьму. "Хорошо..." — отвечаешь ты хрипловато и нежно, продолжая неотрывно смотреть на меня. Ты даже не заметил, что мы стали понимать друг друга, а ведь это — знак того, что сила вошла в тебя, и моя миссия сосуда выполнена. "Я буду ждать..." — бормочешь ты, засыпая, чтобы мгновение спустя, когда я успею метнуться в серые сумерки, проснуться от холода на полу в прокуренной комнате рассветного токийского утра.
Jack of Shadows, блог «Pandemonium»
Непруха
Один день из жизни юного и очень предприимчивого покорителя адмирской столицы.
Читать?– Ашир! Где тебя носило, лентяй? В какой злой щели застрял?
Широ молчал, привычно подметая взглядом пол под ногами. За честный ответ не похвалят, а оправдания – удел виновных. И не оправдания сейчас хотел слушать досточтимый и многоуважаемый Баи бен Фархад, а звук собственного голоса. «Нуди больше, плати меньше» – готовый девиз для надутого жлоба, впору на визитках печатать. И шиш с маком там же, как символ щедрости и плодородия. А лучше сразу на вывеску, нынешняя всё одно хлам, если не на свалку, то в музей. Уличные лотки с едой задорней оформлены, чем этот фамильный склеп. Владелец – натурально пережиток древности, Широ его живьём не видал ни разу, но составил вполне обоснованное мнение, что он тот ещё дурак. Кто ж умный дочку-красавицу выдаст за никчёмного спесивого индюка.
Хотя Баи не перечили, сегодня он был в ударе. Пусть блажит: по его разумению, даже в нынешний прогрессивный век зазывала обязан торчать подле лавки, как цепной пёс у своей конуры. Идея расширить рекламные горизонты и вести дела по-новому, с удобством расположившись в кофейне на соседней улице, в крохотном мозгу Баи точно не уместилась бы.
Потому Широ продолжал стоять истуканом, пропуская мимо ушей добрую половину обличительной речи приказчика. Расходился всё пуще, того и гляди, возвысит голос ещё на пару тонов – и лопнет от натуги, забрызгав желчью и дерьмом обшарпанные стены лавчонки. Широ выказал должное почтение и принялся внимательно следить за пируэтами указательного пальца Баи. Перстенёк-то на нём новенький, маловат, зато не мединная дутая поделка… Изо всех сил старался не смотреть на гневно подрагивающий полуторный подбородок. Украшавшая его сомнительная поросль имела удивительное сходство с теми причёсками, что многие прелестницы скрывали под юбками или в складках шальвар.
Уф, со смехом совладал. Может, похвалить ночное усердие его супруги и избавить несчастного от жалкого существования, в котором вес имели порой совершенно бессмысленные вещи?
– …каждодневный труд, усердие и прилежание! Именно они сделали меня тем, кого ты видишь перед собой!
Жулика, нудилу и рогача?
Баи вдруг побагровел и принялся уморительно хватать ртом воздух. Либо разжился амулетом для чтения мыслей, либо Широ опять не удержал язык на привязи.
Ну и хрен с ними со всеми. Отличный день для увольнения!
С обидным смешком вымелся за дверь, не дожидаясь, покуда несостоявшийся благодетель даст расчёт. Скудное дневное жалованье в тумаки Баи перевёл бы с княжеской щедростью. Что поделать, никто не любит честность и прямоту.
Вложил в простой и ёмкий жест всё своё презрение и двинулся прочь от обители гнусных рабовладельцев, предусмотрительно ускорив шаг. С одной стороны, не повезло – мог урвать крупный кусок, а получил жалкие ошмётки. С другой – ради них Баи не станет поднимать бучу, поскольку сам выйдет виноватым, не доглядел. Стоило ему сначала тестюшкин гадюшник нормальной охранной системой оборудовать, а уж потом на рекламу замахиваться.
Если разобраться, Широ преподал горе-торгашам маленький полезный урок. Догадайся Баи проверить, всё ли на месте, тайну волшебного исчезновения выручки всяко не раскроет. И личность того злодея, что подучил уличных мальчишек кидать камушки в окно и кричать «Лоноликий скупердяй, рогоносец и жирдяй!» – тоже.
Денёк выдался жаркий, впрочем, иные в Пандеме бывали редки. Широ слышал уйму всяких баек про то, что столичная погода напрямую зависит от воли государя. Якобы как-то встал с хромой ноги опора и надёжа или не в то горло похмелился – и вместо песчаной бури город накрыла снежная. Брехня или нет – кому не плевать? От хозяина с такими закидонами лучше держаться подальше, потому во дворец наниматься Широ всё-таки не отважился, хоть друзья и звали. Шикарные условия, гарантии, то-сё… Э, нет, шикарные условия – это те, в которых живёшь не тужишь, пальцем о палец не ударив. За сладкий кусок с венценосного стола, может, ещё семь потов сгонят и три шкуры сдерут. Даром, что ли, те, кто при дворце устроился, поначалу в красках расписывали привольную жизнь, дескать, целый город в городе и государство в государстве, сплошная благодать, потом слали весточки всё реже – и наконец пропадали совсем. И там рутина. Сперва заманит, потом затянет. Нет уж, других лопухов поищите! Нельзя сказать, чтобы Широ питал непреодолимое отвращение к любому труду. Просто был твёрдо уверен: должен найтись способ зажить так, как мечтается. Всё ведь возможно в мире, где есть магия, даже когда самому этого добра природа не подарила.
Отмахав ещё полквартала, Широ призадумался о важном: как лучше отпраздновать свободу? Не для того он сбросил трудовой хомут, чтобы слоняться по улицам, словно страдающий от несчастной любви поэт или ещё какой сумасшедший оборванец из сказок. Решение возникло само собой – буквально показалось за поворотом. «Варан и лисица» – кабачок в истинно столичном духе. В родных краях никому бы и в голову не пришло поместить на вывеску извечных врагов, сунув им в зубы одну виноградную гроздь на двоих. Хмельной мир лучше трезвой драки – мысль не новая, зато здравая.
– Ба, Червонец! Здорово! – Широ обернулся на зов и встретился взглядом со своим земляком. Дамир расположился за столом с полной приятностью: выпивки залейся, закуски завались. Гуляет на все деньги, сволочь!
– И тебе не хворать, Лапша. Каким ветром? – Широ учуял дивный аромат дармовщинки, а потому стерпел и прозвище, прозрачно намекавшее разом на его масть и незавидную участь десятого фермерского сына, и удушающий захват, сходивший у Дамира за дружеское объятие.
– Попутным, – хохотнул Лапша, наливая вино в глиняный стакан для воды. – Попрощаться зашёл. После свадьбы с кабаками завязать придётся.
– Свинота, – припечатал Широ, опрокинув угощение в глотку. – Весточки не прислал, не то, что приглашения! Отвальную когда гуляем?
– Не любит моя Элали такой романтики, – слегка виновато улыбнулся Лапша. – Уговор у нас, чтоб всё без шума и кутежей обошлось.
И напрасно не любит. Немало надо в себя влить, чтоб эдакое сокровище не в койку, а в магистрат тащить припёрло. Ушлая бабёнка – нашла крепкую шею, и самой сесть, и выводок свой пристроить.
– Всё, пропал ты, братец, – Широ с преувеличенным сочувствием хлопнул товарища по плечу. – Приворожила, не иначе. Сходил бы, проверился.
– Вот и она сперва послала. Только к докторам, головушку подлечить. Потому как в магистрате проверяльщики специальные сидят. В мозгах пошарят и отправят куда подальше. Спятивших не брачуют, закон такой.
– Эк она тебя. Шутки шутками, а если и правда надо свой котелок какому-то магую подставлять, чтоб жениться разрешили, то это уж ни в какие ворота! – возмутился Широ. – Дурацкий закон, негоже нос совать в чужие мысли.
– Да смотрят просто, чтоб добровольно, в здравом уме и не под чарами или зельями, – пояснил Лапша. – Не в Раймире живём, слава Хаосу. Вот уж где работа тебе враз нашлась бы. Только рот откроешь – и в башку лезть не надо, пожалте, господин злостный преступник, асфоделовые поля пропалывать, трудиться на благо страны.
– На соседних грядках корячились бы, хохмач. Или в одном цеху гробовую стружку снимали, из которой забывуху гонят, – беззлобно огрызнулся Широ. – С темы-то не соскакивай, долго ненаглядную уламывал?
– Я упорный, ты ж знаешь. Даже когда трезвый. Поворчала-поворчала, да и согласилась. Живём гладко, не грызёмся, пострелята меня уж отцом зовут.
Ещё бы. Им кто кормит и не обижает – тот и папаша. Обвели простака вокруг пальца, а он и рад-радёшенек, сам уговорил зазнобу замуж идти.
Широ утащил с блюда кусок осбана, налил ещё вина и торжественно поднял свой стакан.
– Ну, за удачу! Чую, лишней не будет.
Лапша хитро ухмыльнулся и поддержал тост.
– Удачи мне с горкой отсыпали. Заказчики косяком прут, будто другие мастера из города испарились. Сначала грешил на совпадение – одним угодил, а они меня своим друзьям и присоветовали. Потом думать стало некогда, только успевай поворачиваться. В такие сферы взлетел, дышать боязно.
Широ завистливо вздохнул.
– Так вот на какие шиши пируем. Окучил толстосумов, молодчага! У богатых-то, поди, запрос до небес и понт за горизонт. Тяжко тебе, должно быть, со снобами, что без магии и спину не почешут.
– Разный народ попадается, – уклончиво ответил Лапша. – Что всего смешней, мода у этих чудаков на всё безмагичное, но добротно сделанное. Силу на каждый чих расходовать – заклиналка отвалится. И человечков нанимают, если руки откуда надо растут, а котелок варит. Надоест дурью маяться – айда к нам.
– Благодарствую, – фыркнул Широ. – Я свою удачу сам за хвост поймаю, настоящую. Без обид, но пахать без продыху, чтоб дела в гору пошли – долгая история. К старости разбогатеешь, а тратить наследники будут.
– Да ты, никак, провидцем заделался? – перебил его Лапша. – Элали моя нынче богачка! Какая-то дальняя родственница у ней сыскалась, всё своё состояние по завещанию отписала.
Широ присвистнул от удивления.
– Случай, как со страниц бульварного романчика про бедную сиротку-красотку! Такого сладкого чёсу – в каждом втором ближе к финалу. Но чтоб в жизни…
– О чём и толкую. Не подвёл слепой, хоть я до последнего не верил. Слишком уж просто всё, больше на шутку похоже.
– Чего? – Широ недоумённо уставился на приятеля. Любил на уши приседать и байки травить одна другой краше, вот и сейчас за старое взялся.
– Того! Площадь Чудес народ не от балды так назвал.
– Ещё бы… Забыл, как мы в первый раз там очутились? Только из портала шасть – у тебя свёрток с деньгами пропал из-под рубахи, а у меня сумка исчезла. Нашлась в мусорке, пустая. Сплошные чудеса!
– Зря зубоскалишь. Лучше слушай и на ус мотай, – взгляд приятеля сделался неожиданно серьёзным. – Главное чудо той площади сразу-то не приметишь, но скрывается оно на самом виду. Людям показывается в облике уличного музыканта. Кто говорит, дух города это, кто и вовсе считает самим Хаосом во плоти. Потому ликов у него множество, однако есть верные приметы, как распознать. Во-первых, он слепой, но ни поводыря, ни палки при нём нет. Во-вторых, всегда молчит. Без голоса его музыка. Я его высоченным седым стариком видал, может, потому что так представил себе древнего и могущественного духа. Саз его мне запомнился – добротный, богато украшенный, странно было видеть такой в руках у бродяги.
– И что с ним делать, с твоим слепым артистом? В ножки кланяться и умолять исполнить желание?
– Подарок сделать от всего сердца. Что поднесёшь, то и получишь. С деньгами у нас туго было, но чем плоха свежая лепешка на подносе? С тех времён остался, когда я в учениках ходил. На продажу не выставишь, простоват, да и узор такой нынче не в моде. Но не дрянь бракодельная. А лепёшки у моей Элали, даже пустые – объеденье.
– Ишь ты, за такую малость прям расщедрился. И как к нему ещё очередь не стоит?
– Не захочет – так нипочём его не встретишь, хоть каждый день на площадь ходи. Знает он откуда-то, кому помощь нужна, все беды и радости каждого в городе ему известны.
– Тогда этому гаду не ускользнуть! – убеждённо заключил Широ. – Мне как раз надо, и позарез! Достало убиваться за пару медяков. А вот попрёт если – я ж не оплошаю, враз поднимусь!
Лапша подвинул ближе к Широ блюдо с закусками. В голосе приятеля послышалась странная смесь восхищения и сочувствия:
– Как был шебутной, так и остался! Знай, у нас тебе всегда рады.
Угу, особенно разлюбезная вдовушка Элали. На почётное место усадит, детишкам в пример поставит дядюшку Ашира. И лучшие шелка выходные в нужник вывесит на подтирку дорогому незваному гостю.
Нет уж, дудки! Широ и под пыткой не сказал бы, что приличную постель сегодня добывать придётся не на щелчок пальцев.
– Век не забуду доброты душевной. И на работу взять готов, и к себе в дом пустить. Может, ещё и меди подкинешь? С первого же прибытка отдам, не думай.
– Опять с места турнули? – вздохнул Лапша с лёгким упрёком и пошарил по карманам в поисках кошеля. – Нигде до новолуния не держишься.
– Нрав у меня слишком лёгкий, вот и сдувает. Ничего, Пандем большой, как-нибудь да осяду. – Широ прибрал горстку монет, отметив, что на сей раз она изрядно меньше. Но не слишком огорчился: Лапша принадлежал к числу немногих избранных, кому Широ вообще возвращал долги. – Подсобит мне твой господин Столица, первым делом жди в гости! Адрес прежний?
Лапша подтвердил, что из своих трущоб съезжать не намерен, и крепко обнял на прощание. Золотое сердце у парня! Завсегда готов выручить без назиданий и поучений. Вот что значит настоящий друг и верный товарищ!
Слава Хаосу за эту встречу и недурной перекус. Думать на голодный желудок всегда сложнее, а тут только угостился и прогулялся до ветру – сразу светлая мысль в башку забрела. Воистину, озарение не спрашивает, где снизойти!
Отчего бы и правда не дёрнуть до Портальной? Для вечерних планов она подходит не хуже, чем любая площадь поблизости. Даже удобнее, больше народу – меньше пригляду. Никакими вопиюще особыми приметами пока не обзавёлся, исключая разве что дурацкую татуировку. Пока дрых беспробудно, набила ему одна звезда… на память. Какое там вдохновение на неё накатило, Широ разбираться не стал, смылся без опохмелки. Немного жалел потом – деваха с придурью, а всё ж высший класс, фигуристая да оборотистая, салон крепко держала в прибыли. Только помимо росписи промышляла и пробойным делом. Клиентура валом валила и с запросами не стеснялась – кому для магуйства, кому для красоты, а кто и просто извращуга двинутый. Шутки про срам с колокольчиком вовсе не шутками оказались.
От кабака до ближнего портала рукой подать. Благо, понаставили на каждом углу, была бы медь в карманах и поводы прыгать по городу голодной блохой.
Портальная с отвычки дала обильную шумовую пену. Казалось, народ движется со всех сторон сразу. Многоголосая болтовня, убойная смесь запахов, ароматов и откровенной вони. Перегретое масло, горелый кунжут пополам с таким же нигелем, матёрая баранина… О, вот здесь должно быть недурно. Пахнет по-домашнему почти, и на задворках не общественный сортир. Где вкусно едят – там не гадят, верный признак приличного заведения. Можно потом сюда вернуться, когда вынесут с чёрного хода бесплатное угощение на радость бедноте. Очередные потачки и подачки, хвалёная державная щедрость. Высоко забрались от народа правители, жопы за облаками не видно. Думают, будто сытая босота воровать и бузить не станет. Ха! Дали на халяву булку, украдёт бутылку. А потом той бутылкой череп кому-нибудь проломит. Сажать голодранцев надо, а поди ж ты, кормят, как уток у канавы.
Прямо по курсу ничего нового: привет, Руина.
Натурально торчит посреди площади груда развалин, такой вот причудливый архитектурный замысел. Уместней была бы только огромная куча драконьего навоза с позолотой. Государь лично руку приложил. Официально памятник времён Вселенской войны – обрушил и не велел восстанавливать. Куда вела арка, зачем снёс напрочь и навзничь – одному ему ведомо. Экскурсоводы так и говорят, в путеводителях тоже ни строчки толковой, всё больше про охрану государством и надёжный защитный купол. Мрачноватое зрелище, хоть бы в зелёный покрасили или в фиолетовый.
Тут кто-то дёрнул Широ за рукав.
– Дя-адь, купи папироску для форсу и лоску! – бойко пропищало дитё, настолько тощее, лохматое и чумазое, что непонятно было, пацан или девка. На шее у этого чучела действительно висел небольшой лоток с сигаретами.
– Не курю, – соврал Широ, но нахальный торгашонок не отставал, семенил рядом, с надеждой заглядывая в глаза.
– Дя-адь, а дай тогда медяшку на барашка?
– У Князя во дворце получишь. Брысь, шкильда! – раздражённо прошипел Широ и замахнулся отвесить подзатыльник. Дитё как ветром сдуло. Вслед Широ полетел сердитый окрик:
– Ну и кутак ты, дядя!
Широ в знак согласия с такой лестной характеристикой показал за спину средний палец. С мелюзгой ещё не препирался.
Стрельнул курева у влюблённой парочки с баулами и двинул дальше. Пока из музыкантов не приметил никого, подходящего под описание. Патлатый паренёк, старательно косящий под вокалиста «Врат» с компанией таких же раздолбаев, потасканная дылда, задыхающимся голоском лепечущая под гитару что-то о вечной любви и неземной страсти, косой скрипач, которого наверняка выгнали из оркестра за пьянство, и какой-то бородатый тип с дербокой – монотонно лупил в барабан и кружился на месте.
Дважды у Широ спросили дорогу, трижды предлагали погадать – паршивые, значит, гадальщики, раз не увидели, куда он их пошлёт.
Стоило сесть передохнуть с кульком орешков – тут же нарисовалась очередная попрошайка. Собой ничего такая блондиночка, только пузо на нос лезет и глаза от слёз опухли. На лавку рядом плюхнулась вроде как от усталости и переживаний. Ещё чуток – и на колени бы угодила одним полушарием. Отодвинулась, скромница, только носом пошмыгивает и платочек грязный в руках комкает.
– Простите…
– Охотно прощу. Я сегодня добрый, – кивнул Широ, с хрустом разгрызая орех. Дрянь редкая – перцу в посыпку перебухали, а мёд зажали.
– Голова закружилась, – тем же извиняющимся тоном пояснила девица.
– У всех бывает. Столица – место такое, башку не только вскружить, а и совсем свернуть может.
– Здешняя я. Просто у меня… – блондинка всхлипнула и умолкла.
Местная, хрустально честная. Ну даёт, артистка! Дальше, чего доброго, рыдать начнёт или обморок изобразит. Пора валить.
– С вашей хворью к лекарям надо. Или дома сидеть, у родни под крылышком, – рассудительно заметил Широ. – А вас на площадь понесло, в самую гущу.
Блондинка спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Горько, безнадёжно и совершенно беззвучно. Выпавший из руки платок полетел на мостовую.
Широ не стал его подбирать и шустро убрался прочь, не оглядываясь.
Если на ночевальщицу нарвался – умора, сам хотел этот фокус провернуть с какой-нибудь сердоболюшкой. Интересно, брюхо настоящее? И девица ли это вообще. Попросит такая проводить, а в переулке обернётся бугаём и по кумполу огреет. Или приятелей свистнет за тем же самым. Да мало ли разводок придумано для тех, у кого жалость вместо мозгов.
А если всё по-честному, так не его печаль, не он дурище чрево набивал. На этом Широ выкинул плаксу из головы, а треклятые орешки в урну – пасть пекло, будто углей горячих хапнул. Перед мысленным взором возник запотевший стакан ледяного пива, пришлось срочно паломничать за спасительным видением в ближайшую разливайку. Утолив жажду, Широ с новыми силами пустился на поиски – не пожива, так потеха, всё сгодится и всё найдётся.
Обрадовался было, когда заметил саксофонщика – в тёмных очках товарищ, вдруг эдак преобразился тот, кто ему нужен? Знатно играет, опять же, и с виду настоящий маэстро! Оказалось, виртуоз зорче многих – углядел пустую руку над шляпой, склонился пониже и как дунул! Такую руладу заложил, чуть мозги через ноздри не выбило. Зрители от хохота впокат, пришлось проваливать без задержек. Не маэстро, сволочь последняя, любого ни в чём не повинного горожанина мог инвалидом оставить…
Полуголого небритого типа со свирелью Широ опасливо обошёл по широкой дуге. С трёх шагов померещилось, что бродяга старую берцовую кость с обломанного конца гложет, а странные звуки со стороны доносятся. Протяжные, тоскливые и тревожные – сквозняк от них до самых печёнок. Не то вой, не то свист, не то скрежет. Не пойми что, а не песня. Дудка и вблизи стрёмная оказалась. А бродяге плевать, знай наяривает свою замогильную музыку, аж глаза прикрыл от вдохновения. Один подбит, оба залиты. Ни монетки в засаленной кепке с полуоторванным козырьком, только початая бутылка рядышком. В уличной пылище вся, без пробки, без этикетки. Не то дары низкопробных разливаек, не то вовсе из помойки вынул, чтоб воду из фонтана черпать. Аромат от нищего и его подстилки свидетельствовал в пользу первой версии. Широ с отвращением сплюнул – и по случайности угодил прямо в пустую кепку. Пьяное туловище не обратило на это ни малейшего внимания. Привык, поди, ещё и рад, что не в морду. Не дай Хаос до такого докатиться…
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, навеянных гадким зрелищем, пошёл поглазеть на народ у фонтана Свиданий. Не прокатило, не полегчало. Милуются, обжимаются, потягивают кто чего, радостные все, как нарочно. Пьющих с горя состоятельных одиночек не завезли-с. Романтичные парочки, хохочущие стайки парней и девиц, смешанные компашки, семьи с детьми и прочая ярмарка чужого счастья и благоденствия.
Широ проводил взглядом двух умопомрачительно роскошных красоток, уносящих в когтях какого-то гуляку в дорогом костюме, и решил: курс пора менять. Лапша наверняка придумал всемогущего слепого, чтобы не очень выставляться со своим везением. Сочинит байку, балабол, а люди верят. То страхи свои закапывать идут на перекрёсток, то любовь из колодца доставать в полнолуние…Тьфу.
Часы на площади пробили положенное число раз, глумливо извещая Широ: пожрать за счёт города без толчеи и суеты он безвозвратно опоздал. Тут или в первых рядах идти, или не идти вовсе. Ладно, завтра попробует податься на какой-нибудь крупный рынок, там всегда полно дармовой снеди и лавочниц с большими сердцами. Простой честный парень, недавно в городе, за любую работу готов приняться, дали бы кров и кусок хлеба. Придётся, конечно, соответствовать хотя бы первое время, а там, глядишь, вывезет дорожка трудовая на мягкие хозяйские перины.
К подошве пристал какой-то мусор, очередная рекламная листовка или купон. Отлепил, пригляделся – билет мгновенной лотереи «Везучий случай». Опять отец нации дурью маялся, чем ещё заняться, когда ты с начала мира на троне и столько же не просыхал. Говорят, раньше название другое было, пришлось подрихтовать для благозвучности.
Защитный слой с обратной стороны целёхонек. Даже если под ним мизер – уже удача. По мере того, как Широ орудовал ребром монетки, открывая цифру за цифрой, удивление сменялось дикой безумной радостью. Закусил губу, чтоб не заорать в голос.
Ещё раз убедился, что это не обман зрения, ущипнул себя за ляжку и, морщась от боли, упрятал подарок судьбы понадёжней да подальше. В голове звенело, вечерние огни сияли разноцветьем победного салюта. Ха! Выкусите все! Свершилось, наконец, сбылось вымечтанное и заслуженное! Если эдакую гору золота да в рост под хороший процент… Не всю сумму разом, конечно, что-то надо на обзаведение оставить, дом, мебель, то-сё. Небось налог придётся уплатить немаленький. Выдадут ли всё сразу, или скажут подождать?
Мысли толпились в голове, выталкивая друг друга прочь. Пока самой настойчивой и здравой выглядела идея пойти обмыть удачу. Глупо нестись сломя голову к Монетному двору, чтоб ночевать на пороге главной лотерейной конторы. Завалиться бы к Лапше, утереть нос, но лучше явиться потом, с полным блеском и треском. Чтоб все увидели и узнали!
«Терновый куст» Широ с негодованием отмёл, поскольку одно время бывал в этом кафе удручающе часто – работал посыльным. «Драконье гнездо» открылось совсем недавно и, судя по всему, кормился там в основном народ семейный. «Приют алхимика» вообще бар, причём для сильных духом, «Рыжуля» – владения Третьего дома, кондитерская для страдальцев постельной немощью. В «Чащу» лучше не соваться, если не родился волком, даже от пива одно название, так, солодовая шипучка. А это ещё что? Раньше здесь была неплохая ифритская закусочная без вывески, зато с курильней в подвале. А теперь нечто унылое и безликое под названием «Жратва». При чём тут сноп колосьев и серп, Широ понял не сразу, а потом фыркнул, досадуя на свою невнимательность. Ясно, очередной загон для травоядных модников, любителей пожевать листья и корешки за цену стейка.
Когда в поле зрения возникла призывно сияющая огнями «Колесница», Широ издал победный вопль. Сама судьба вела его туда! Ресторан всегда манил не только забавным украшением фасада и причудливой вечерней иллюминацией. По слухам, владелец «Колесницы» сбежал из Раймира и был там раньше большой шишкой. Любопытно было бы глянуть на живую легенду хоть краешком глаза: ушёл мужик из державных воротил в кабатчики и в ус не дует. Как его звали – всем велел забыть, нынче только Шеф и никак иначе. Может, покажется ненадолго в зале по обычаю своей профессии.
На входе никого, вот прям так – любой с улицы ввались, а по одежке не встретят и за шкирбот не выкинут. Внутри натурально Белый дворец, в зале и вовсе кабинет раймирского тирана. Всё, как на картинках: пол в шашечку, мраморы с хрусталями, потолки до небес зеркальные, ковры текучие и ширмы расписные. По стенам прорва часов всякого фасона, все на ходу, а тиканья не слышно. Несколько просторных залов для клиентов с простыми заказами и отдельные комнаты – для тех, у кого запросы поинтересней. Не любят богачи нос к носу с соседями рассиживаться. Да и ни к чему оно, чтоб на тебя глазели, если взял чего заковыристое.
Широ сделал выбор в пользу приватной комнаты – если уж гулять, то по высшему разряду. Только задницу приземлил – на столе меню в белом сафьяне с золотым обрезом. Никаких вам «попробуйте то, рекомендуем это…»
На каждой странице красивым шрифтом прописано, для чего или от чего блюда на картинках. «Приправы», ишь ты. Ну, на здоровье не жалуемся, с удачей сегодня тоже полный порядок, расслабляющими грёзами в курильне наслаждаться надо… Будущее глянуть? Вот это дельно. Вдруг завалялись какие гвозди в завтрашнем сапоге? Если же гладко всё, чем не развлечение на себя счастливого полюбоваться? Среди всех блюд Широ приглянулось жаркое из буйволятины, а запивку сходу выбрать не смог – ни одного знакомого названия.
Словно почуяв его замешательство, бесшумно возник официант – весь в белом, даже полумаска на лице. Голос звучал любезно и приветливо, но Широ сделалось слегка не по себе – услышать его внутри своей головы он никак не ждал. Официант успокоил Широ, мол, всё для комфорта гостей, ничего, кроме комфорта гостей, и ничего против. Ненавязчиво посоветовал, что выбрать, и уточнил, не нужны ли дополнительные «приправы» к напитку. Даже подмашку о непременной выплате, магуйскую, разумеется, взял столь деликатно, что Широ позабыл спросить, отчего в меню нет ценников. Только попросил его не беспокоить. Официант понимающе улыбнулся и растаял в воздухе, оставив Широ в полном восхищении таким сервисом. Сколько б в итоге ни содрали – уж не дороже денег.
Внезапному появлению жаркого и вина Широ не удивился, он уже смекнул, каковы здешние порядки. От кушанья поднимался дивный аромат каких-то незнакомых специй, на вкус оно оказалось умопомрачительно нежным, каждый кусочек таял во рту и блаженно оседал маслянистым теплом в желудке. Опомниться не успел, уплёл всё подчистую. Даже остатки мясного сока с тарелки вытер куском лепёшки. Куда лучше говядины, хоть, по сути, та же корова и есть.
Потягивая мелкими глотками густое сладкое вино, прислушивался к себе – никаких видений, прозрений или озарений насчёт грядущего дня. Спустя полбокала засомневался. Может быть, он невнимательно прочёл или не так понял? Да что там понимать, слышал и не раз про волшебные блюда из «Колесницы», съел – и готово.
Из вежливости решил подождать ещё – официант славный малый, вино – сказка, каждый день бы такое пил. Вокруг уют и покой, чего хай поднимать раньше времени. Широ устроился поудобнее и сделал большой глоток, смакуя одновременно вино и мысли. Пить, утопая в роскошном кресле, и ждать чудесного видения завтрашнего триумфа – отличный способ скоротать время. Приятно было думать о новом себе – деятельном и пробивном хозяине рекламного агентства, распекающем остолопов-подчинённых. Или, слаще того, строгом, но справедливом домовладельце. Ведь если купить домик и сдавать жильё внаём, то от Широ потребуется только вовремя взимать плату. Очень надёжное вложение, надёжнее банковской возни. Там деньги сто раз прокрутят и выжмут досуха в свой карман, процентишко вкладчицкий на этом фоне так, губы помазать.
Жениться можно будет не на первой встречной кубышке, а при полном согласии чувств капиталы сочетать. Или бедную взять, зато благодарную. Есть ведь где-то и такие. Но красивую, уж это обязательно. Чтоб увидел – и сразу глаз загорелся, а бабочки в животе порх-порх…
Удовлетворенный мечтательный вздох не удался. Винные брызги веером легли на белоснежную скатерть, Широ дёрнулся вперёд, но вместо кашля вышел лишь сиплый захлёбывающийся всхлип. Напрасно разевал рот в поисках воздуха, скрёб горло, хватался за грудь и бил ногами в мягкую ткань. Воздуха всё не было и не было. Следом пропали звуки и угас свет.
Ещё миг – и в приватной комнате одного из лучших ресторанов столицы снова воцарилась идеальная тишина.
Читать?– Ашир! Где тебя носило, лентяй? В какой злой щели застрял?
Широ молчал, привычно подметая взглядом пол под ногами. За честный ответ не похвалят, а оправдания – удел виновных. И не оправдания сейчас хотел слушать досточтимый и многоуважаемый Баи бен Фархад, а звук собственного голоса. «Нуди больше, плати меньше» – готовый девиз для надутого жлоба, впору на визитках печатать. И шиш с маком там же, как символ щедрости и плодородия. А лучше сразу на вывеску, нынешняя всё одно хлам, если не на свалку, то в музей. Уличные лотки с едой задорней оформлены, чем этот фамильный склеп. Владелец – натурально пережиток древности, Широ его живьём не видал ни разу, но составил вполне обоснованное мнение, что он тот ещё дурак. Кто ж умный дочку-красавицу выдаст за никчёмного спесивого индюка.
Хотя Баи не перечили, сегодня он был в ударе. Пусть блажит: по его разумению, даже в нынешний прогрессивный век зазывала обязан торчать подле лавки, как цепной пёс у своей конуры. Идея расширить рекламные горизонты и вести дела по-новому, с удобством расположившись в кофейне на соседней улице, в крохотном мозгу Баи точно не уместилась бы.
Потому Широ продолжал стоять истуканом, пропуская мимо ушей добрую половину обличительной речи приказчика. Расходился всё пуще, того и гляди, возвысит голос ещё на пару тонов – и лопнет от натуги, забрызгав желчью и дерьмом обшарпанные стены лавчонки. Широ выказал должное почтение и принялся внимательно следить за пируэтами указательного пальца Баи. Перстенёк-то на нём новенький, маловат, зато не мединная дутая поделка… Изо всех сил старался не смотреть на гневно подрагивающий полуторный подбородок. Украшавшая его сомнительная поросль имела удивительное сходство с теми причёсками, что многие прелестницы скрывали под юбками или в складках шальвар.
Уф, со смехом совладал. Может, похвалить ночное усердие его супруги и избавить несчастного от жалкого существования, в котором вес имели порой совершенно бессмысленные вещи?
– …каждодневный труд, усердие и прилежание! Именно они сделали меня тем, кого ты видишь перед собой!
Жулика, нудилу и рогача?
Баи вдруг побагровел и принялся уморительно хватать ртом воздух. Либо разжился амулетом для чтения мыслей, либо Широ опять не удержал язык на привязи.
Ну и хрен с ними со всеми. Отличный день для увольнения!
С обидным смешком вымелся за дверь, не дожидаясь, покуда несостоявшийся благодетель даст расчёт. Скудное дневное жалованье в тумаки Баи перевёл бы с княжеской щедростью. Что поделать, никто не любит честность и прямоту.
Вложил в простой и ёмкий жест всё своё презрение и двинулся прочь от обители гнусных рабовладельцев, предусмотрительно ускорив шаг. С одной стороны, не повезло – мог урвать крупный кусок, а получил жалкие ошмётки. С другой – ради них Баи не станет поднимать бучу, поскольку сам выйдет виноватым, не доглядел. Стоило ему сначала тестюшкин гадюшник нормальной охранной системой оборудовать, а уж потом на рекламу замахиваться.
Если разобраться, Широ преподал горе-торгашам маленький полезный урок. Догадайся Баи проверить, всё ли на месте, тайну волшебного исчезновения выручки всяко не раскроет. И личность того злодея, что подучил уличных мальчишек кидать камушки в окно и кричать «Лоноликий скупердяй, рогоносец и жирдяй!» – тоже.
Денёк выдался жаркий, впрочем, иные в Пандеме бывали редки. Широ слышал уйму всяких баек про то, что столичная погода напрямую зависит от воли государя. Якобы как-то встал с хромой ноги опора и надёжа или не в то горло похмелился – и вместо песчаной бури город накрыла снежная. Брехня или нет – кому не плевать? От хозяина с такими закидонами лучше держаться подальше, потому во дворец наниматься Широ всё-таки не отважился, хоть друзья и звали. Шикарные условия, гарантии, то-сё… Э, нет, шикарные условия – это те, в которых живёшь не тужишь, пальцем о палец не ударив. За сладкий кусок с венценосного стола, может, ещё семь потов сгонят и три шкуры сдерут. Даром, что ли, те, кто при дворце устроился, поначалу в красках расписывали привольную жизнь, дескать, целый город в городе и государство в государстве, сплошная благодать, потом слали весточки всё реже – и наконец пропадали совсем. И там рутина. Сперва заманит, потом затянет. Нет уж, других лопухов поищите! Нельзя сказать, чтобы Широ питал непреодолимое отвращение к любому труду. Просто был твёрдо уверен: должен найтись способ зажить так, как мечтается. Всё ведь возможно в мире, где есть магия, даже когда самому этого добра природа не подарила.
Отмахав ещё полквартала, Широ призадумался о важном: как лучше отпраздновать свободу? Не для того он сбросил трудовой хомут, чтобы слоняться по улицам, словно страдающий от несчастной любви поэт или ещё какой сумасшедший оборванец из сказок. Решение возникло само собой – буквально показалось за поворотом. «Варан и лисица» – кабачок в истинно столичном духе. В родных краях никому бы и в голову не пришло поместить на вывеску извечных врагов, сунув им в зубы одну виноградную гроздь на двоих. Хмельной мир лучше трезвой драки – мысль не новая, зато здравая.
– Ба, Червонец! Здорово! – Широ обернулся на зов и встретился взглядом со своим земляком. Дамир расположился за столом с полной приятностью: выпивки залейся, закуски завались. Гуляет на все деньги, сволочь!
– И тебе не хворать, Лапша. Каким ветром? – Широ учуял дивный аромат дармовщинки, а потому стерпел и прозвище, прозрачно намекавшее разом на его масть и незавидную участь десятого фермерского сына, и удушающий захват, сходивший у Дамира за дружеское объятие.
– Попутным, – хохотнул Лапша, наливая вино в глиняный стакан для воды. – Попрощаться зашёл. После свадьбы с кабаками завязать придётся.
– Свинота, – припечатал Широ, опрокинув угощение в глотку. – Весточки не прислал, не то, что приглашения! Отвальную когда гуляем?
– Не любит моя Элали такой романтики, – слегка виновато улыбнулся Лапша. – Уговор у нас, чтоб всё без шума и кутежей обошлось.
И напрасно не любит. Немало надо в себя влить, чтоб эдакое сокровище не в койку, а в магистрат тащить припёрло. Ушлая бабёнка – нашла крепкую шею, и самой сесть, и выводок свой пристроить.
– Всё, пропал ты, братец, – Широ с преувеличенным сочувствием хлопнул товарища по плечу. – Приворожила, не иначе. Сходил бы, проверился.
– Вот и она сперва послала. Только к докторам, головушку подлечить. Потому как в магистрате проверяльщики специальные сидят. В мозгах пошарят и отправят куда подальше. Спятивших не брачуют, закон такой.
– Эк она тебя. Шутки шутками, а если и правда надо свой котелок какому-то магую подставлять, чтоб жениться разрешили, то это уж ни в какие ворота! – возмутился Широ. – Дурацкий закон, негоже нос совать в чужие мысли.
– Да смотрят просто, чтоб добровольно, в здравом уме и не под чарами или зельями, – пояснил Лапша. – Не в Раймире живём, слава Хаосу. Вот уж где работа тебе враз нашлась бы. Только рот откроешь – и в башку лезть не надо, пожалте, господин злостный преступник, асфоделовые поля пропалывать, трудиться на благо страны.
– На соседних грядках корячились бы, хохмач. Или в одном цеху гробовую стружку снимали, из которой забывуху гонят, – беззлобно огрызнулся Широ. – С темы-то не соскакивай, долго ненаглядную уламывал?
– Я упорный, ты ж знаешь. Даже когда трезвый. Поворчала-поворчала, да и согласилась. Живём гладко, не грызёмся, пострелята меня уж отцом зовут.
Ещё бы. Им кто кормит и не обижает – тот и папаша. Обвели простака вокруг пальца, а он и рад-радёшенек, сам уговорил зазнобу замуж идти.
Широ утащил с блюда кусок осбана, налил ещё вина и торжественно поднял свой стакан.
– Ну, за удачу! Чую, лишней не будет.
Лапша хитро ухмыльнулся и поддержал тост.
– Удачи мне с горкой отсыпали. Заказчики косяком прут, будто другие мастера из города испарились. Сначала грешил на совпадение – одним угодил, а они меня своим друзьям и присоветовали. Потом думать стало некогда, только успевай поворачиваться. В такие сферы взлетел, дышать боязно.
Широ завистливо вздохнул.
– Так вот на какие шиши пируем. Окучил толстосумов, молодчага! У богатых-то, поди, запрос до небес и понт за горизонт. Тяжко тебе, должно быть, со снобами, что без магии и спину не почешут.
– Разный народ попадается, – уклончиво ответил Лапша. – Что всего смешней, мода у этих чудаков на всё безмагичное, но добротно сделанное. Силу на каждый чих расходовать – заклиналка отвалится. И человечков нанимают, если руки откуда надо растут, а котелок варит. Надоест дурью маяться – айда к нам.
– Благодарствую, – фыркнул Широ. – Я свою удачу сам за хвост поймаю, настоящую. Без обид, но пахать без продыху, чтоб дела в гору пошли – долгая история. К старости разбогатеешь, а тратить наследники будут.
– Да ты, никак, провидцем заделался? – перебил его Лапша. – Элали моя нынче богачка! Какая-то дальняя родственница у ней сыскалась, всё своё состояние по завещанию отписала.
Широ присвистнул от удивления.
– Случай, как со страниц бульварного романчика про бедную сиротку-красотку! Такого сладкого чёсу – в каждом втором ближе к финалу. Но чтоб в жизни…
– О чём и толкую. Не подвёл слепой, хоть я до последнего не верил. Слишком уж просто всё, больше на шутку похоже.
– Чего? – Широ недоумённо уставился на приятеля. Любил на уши приседать и байки травить одна другой краше, вот и сейчас за старое взялся.
– Того! Площадь Чудес народ не от балды так назвал.
– Ещё бы… Забыл, как мы в первый раз там очутились? Только из портала шасть – у тебя свёрток с деньгами пропал из-под рубахи, а у меня сумка исчезла. Нашлась в мусорке, пустая. Сплошные чудеса!
– Зря зубоскалишь. Лучше слушай и на ус мотай, – взгляд приятеля сделался неожиданно серьёзным. – Главное чудо той площади сразу-то не приметишь, но скрывается оно на самом виду. Людям показывается в облике уличного музыканта. Кто говорит, дух города это, кто и вовсе считает самим Хаосом во плоти. Потому ликов у него множество, однако есть верные приметы, как распознать. Во-первых, он слепой, но ни поводыря, ни палки при нём нет. Во-вторых, всегда молчит. Без голоса его музыка. Я его высоченным седым стариком видал, может, потому что так представил себе древнего и могущественного духа. Саз его мне запомнился – добротный, богато украшенный, странно было видеть такой в руках у бродяги.
– И что с ним делать, с твоим слепым артистом? В ножки кланяться и умолять исполнить желание?
– Подарок сделать от всего сердца. Что поднесёшь, то и получишь. С деньгами у нас туго было, но чем плоха свежая лепешка на подносе? С тех времён остался, когда я в учениках ходил. На продажу не выставишь, простоват, да и узор такой нынче не в моде. Но не дрянь бракодельная. А лепёшки у моей Элали, даже пустые – объеденье.
– Ишь ты, за такую малость прям расщедрился. И как к нему ещё очередь не стоит?
– Не захочет – так нипочём его не встретишь, хоть каждый день на площадь ходи. Знает он откуда-то, кому помощь нужна, все беды и радости каждого в городе ему известны.
– Тогда этому гаду не ускользнуть! – убеждённо заключил Широ. – Мне как раз надо, и позарез! Достало убиваться за пару медяков. А вот попрёт если – я ж не оплошаю, враз поднимусь!
Лапша подвинул ближе к Широ блюдо с закусками. В голосе приятеля послышалась странная смесь восхищения и сочувствия:
– Как был шебутной, так и остался! Знай, у нас тебе всегда рады.
Угу, особенно разлюбезная вдовушка Элали. На почётное место усадит, детишкам в пример поставит дядюшку Ашира. И лучшие шелка выходные в нужник вывесит на подтирку дорогому незваному гостю.
Нет уж, дудки! Широ и под пыткой не сказал бы, что приличную постель сегодня добывать придётся не на щелчок пальцев.
– Век не забуду доброты душевной. И на работу взять готов, и к себе в дом пустить. Может, ещё и меди подкинешь? С первого же прибытка отдам, не думай.
– Опять с места турнули? – вздохнул Лапша с лёгким упрёком и пошарил по карманам в поисках кошеля. – Нигде до новолуния не держишься.
– Нрав у меня слишком лёгкий, вот и сдувает. Ничего, Пандем большой, как-нибудь да осяду. – Широ прибрал горстку монет, отметив, что на сей раз она изрядно меньше. Но не слишком огорчился: Лапша принадлежал к числу немногих избранных, кому Широ вообще возвращал долги. – Подсобит мне твой господин Столица, первым делом жди в гости! Адрес прежний?
Лапша подтвердил, что из своих трущоб съезжать не намерен, и крепко обнял на прощание. Золотое сердце у парня! Завсегда готов выручить без назиданий и поучений. Вот что значит настоящий друг и верный товарищ!
Слава Хаосу за эту встречу и недурной перекус. Думать на голодный желудок всегда сложнее, а тут только угостился и прогулялся до ветру – сразу светлая мысль в башку забрела. Воистину, озарение не спрашивает, где снизойти!
Отчего бы и правда не дёрнуть до Портальной? Для вечерних планов она подходит не хуже, чем любая площадь поблизости. Даже удобнее, больше народу – меньше пригляду. Никакими вопиюще особыми приметами пока не обзавёлся, исключая разве что дурацкую татуировку. Пока дрых беспробудно, набила ему одна звезда… на память. Какое там вдохновение на неё накатило, Широ разбираться не стал, смылся без опохмелки. Немного жалел потом – деваха с придурью, а всё ж высший класс, фигуристая да оборотистая, салон крепко держала в прибыли. Только помимо росписи промышляла и пробойным делом. Клиентура валом валила и с запросами не стеснялась – кому для магуйства, кому для красоты, а кто и просто извращуга двинутый. Шутки про срам с колокольчиком вовсе не шутками оказались.
От кабака до ближнего портала рукой подать. Благо, понаставили на каждом углу, была бы медь в карманах и поводы прыгать по городу голодной блохой.
Портальная с отвычки дала обильную шумовую пену. Казалось, народ движется со всех сторон сразу. Многоголосая болтовня, убойная смесь запахов, ароматов и откровенной вони. Перегретое масло, горелый кунжут пополам с таким же нигелем, матёрая баранина… О, вот здесь должно быть недурно. Пахнет по-домашнему почти, и на задворках не общественный сортир. Где вкусно едят – там не гадят, верный признак приличного заведения. Можно потом сюда вернуться, когда вынесут с чёрного хода бесплатное угощение на радость бедноте. Очередные потачки и подачки, хвалёная державная щедрость. Высоко забрались от народа правители, жопы за облаками не видно. Думают, будто сытая босота воровать и бузить не станет. Ха! Дали на халяву булку, украдёт бутылку. А потом той бутылкой череп кому-нибудь проломит. Сажать голодранцев надо, а поди ж ты, кормят, как уток у канавы.
Прямо по курсу ничего нового: привет, Руина.
Натурально торчит посреди площади груда развалин, такой вот причудливый архитектурный замысел. Уместней была бы только огромная куча драконьего навоза с позолотой. Государь лично руку приложил. Официально памятник времён Вселенской войны – обрушил и не велел восстанавливать. Куда вела арка, зачем снёс напрочь и навзничь – одному ему ведомо. Экскурсоводы так и говорят, в путеводителях тоже ни строчки толковой, всё больше про охрану государством и надёжный защитный купол. Мрачноватое зрелище, хоть бы в зелёный покрасили или в фиолетовый.
Тут кто-то дёрнул Широ за рукав.
– Дя-адь, купи папироску для форсу и лоску! – бойко пропищало дитё, настолько тощее, лохматое и чумазое, что непонятно было, пацан или девка. На шее у этого чучела действительно висел небольшой лоток с сигаретами.
– Не курю, – соврал Широ, но нахальный торгашонок не отставал, семенил рядом, с надеждой заглядывая в глаза.
– Дя-адь, а дай тогда медяшку на барашка?
– У Князя во дворце получишь. Брысь, шкильда! – раздражённо прошипел Широ и замахнулся отвесить подзатыльник. Дитё как ветром сдуло. Вслед Широ полетел сердитый окрик:
– Ну и кутак ты, дядя!
Широ в знак согласия с такой лестной характеристикой показал за спину средний палец. С мелюзгой ещё не препирался.
Стрельнул курева у влюблённой парочки с баулами и двинул дальше. Пока из музыкантов не приметил никого, подходящего под описание. Патлатый паренёк, старательно косящий под вокалиста «Врат» с компанией таких же раздолбаев, потасканная дылда, задыхающимся голоском лепечущая под гитару что-то о вечной любви и неземной страсти, косой скрипач, которого наверняка выгнали из оркестра за пьянство, и какой-то бородатый тип с дербокой – монотонно лупил в барабан и кружился на месте.
Дважды у Широ спросили дорогу, трижды предлагали погадать – паршивые, значит, гадальщики, раз не увидели, куда он их пошлёт.
Стоило сесть передохнуть с кульком орешков – тут же нарисовалась очередная попрошайка. Собой ничего такая блондиночка, только пузо на нос лезет и глаза от слёз опухли. На лавку рядом плюхнулась вроде как от усталости и переживаний. Ещё чуток – и на колени бы угодила одним полушарием. Отодвинулась, скромница, только носом пошмыгивает и платочек грязный в руках комкает.
– Простите…
– Охотно прощу. Я сегодня добрый, – кивнул Широ, с хрустом разгрызая орех. Дрянь редкая – перцу в посыпку перебухали, а мёд зажали.
– Голова закружилась, – тем же извиняющимся тоном пояснила девица.
– У всех бывает. Столица – место такое, башку не только вскружить, а и совсем свернуть может.
– Здешняя я. Просто у меня… – блондинка всхлипнула и умолкла.
Местная, хрустально честная. Ну даёт, артистка! Дальше, чего доброго, рыдать начнёт или обморок изобразит. Пора валить.
– С вашей хворью к лекарям надо. Или дома сидеть, у родни под крылышком, – рассудительно заметил Широ. – А вас на площадь понесло, в самую гущу.
Блондинка спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Горько, безнадёжно и совершенно беззвучно. Выпавший из руки платок полетел на мостовую.
Широ не стал его подбирать и шустро убрался прочь, не оглядываясь.
Если на ночевальщицу нарвался – умора, сам хотел этот фокус провернуть с какой-нибудь сердоболюшкой. Интересно, брюхо настоящее? И девица ли это вообще. Попросит такая проводить, а в переулке обернётся бугаём и по кумполу огреет. Или приятелей свистнет за тем же самым. Да мало ли разводок придумано для тех, у кого жалость вместо мозгов.
А если всё по-честному, так не его печаль, не он дурище чрево набивал. На этом Широ выкинул плаксу из головы, а треклятые орешки в урну – пасть пекло, будто углей горячих хапнул. Перед мысленным взором возник запотевший стакан ледяного пива, пришлось срочно паломничать за спасительным видением в ближайшую разливайку. Утолив жажду, Широ с новыми силами пустился на поиски – не пожива, так потеха, всё сгодится и всё найдётся.
Обрадовался было, когда заметил саксофонщика – в тёмных очках товарищ, вдруг эдак преобразился тот, кто ему нужен? Знатно играет, опять же, и с виду настоящий маэстро! Оказалось, виртуоз зорче многих – углядел пустую руку над шляпой, склонился пониже и как дунул! Такую руладу заложил, чуть мозги через ноздри не выбило. Зрители от хохота впокат, пришлось проваливать без задержек. Не маэстро, сволочь последняя, любого ни в чём не повинного горожанина мог инвалидом оставить…
Полуголого небритого типа со свирелью Широ опасливо обошёл по широкой дуге. С трёх шагов померещилось, что бродяга старую берцовую кость с обломанного конца гложет, а странные звуки со стороны доносятся. Протяжные, тоскливые и тревожные – сквозняк от них до самых печёнок. Не то вой, не то свист, не то скрежет. Не пойми что, а не песня. Дудка и вблизи стрёмная оказалась. А бродяге плевать, знай наяривает свою замогильную музыку, аж глаза прикрыл от вдохновения. Один подбит, оба залиты. Ни монетки в засаленной кепке с полуоторванным козырьком, только початая бутылка рядышком. В уличной пылище вся, без пробки, без этикетки. Не то дары низкопробных разливаек, не то вовсе из помойки вынул, чтоб воду из фонтана черпать. Аромат от нищего и его подстилки свидетельствовал в пользу первой версии. Широ с отвращением сплюнул – и по случайности угодил прямо в пустую кепку. Пьяное туловище не обратило на это ни малейшего внимания. Привык, поди, ещё и рад, что не в морду. Не дай Хаос до такого докатиться…
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, навеянных гадким зрелищем, пошёл поглазеть на народ у фонтана Свиданий. Не прокатило, не полегчало. Милуются, обжимаются, потягивают кто чего, радостные все, как нарочно. Пьющих с горя состоятельных одиночек не завезли-с. Романтичные парочки, хохочущие стайки парней и девиц, смешанные компашки, семьи с детьми и прочая ярмарка чужого счастья и благоденствия.
Широ проводил взглядом двух умопомрачительно роскошных красоток, уносящих в когтях какого-то гуляку в дорогом костюме, и решил: курс пора менять. Лапша наверняка придумал всемогущего слепого, чтобы не очень выставляться со своим везением. Сочинит байку, балабол, а люди верят. То страхи свои закапывать идут на перекрёсток, то любовь из колодца доставать в полнолуние…Тьфу.
Часы на площади пробили положенное число раз, глумливо извещая Широ: пожрать за счёт города без толчеи и суеты он безвозвратно опоздал. Тут или в первых рядах идти, или не идти вовсе. Ладно, завтра попробует податься на какой-нибудь крупный рынок, там всегда полно дармовой снеди и лавочниц с большими сердцами. Простой честный парень, недавно в городе, за любую работу готов приняться, дали бы кров и кусок хлеба. Придётся, конечно, соответствовать хотя бы первое время, а там, глядишь, вывезет дорожка трудовая на мягкие хозяйские перины.
К подошве пристал какой-то мусор, очередная рекламная листовка или купон. Отлепил, пригляделся – билет мгновенной лотереи «Везучий случай». Опять отец нации дурью маялся, чем ещё заняться, когда ты с начала мира на троне и столько же не просыхал. Говорят, раньше название другое было, пришлось подрихтовать для благозвучности.
Защитный слой с обратной стороны целёхонек. Даже если под ним мизер – уже удача. По мере того, как Широ орудовал ребром монетки, открывая цифру за цифрой, удивление сменялось дикой безумной радостью. Закусил губу, чтоб не заорать в голос.
Ещё раз убедился, что это не обман зрения, ущипнул себя за ляжку и, морщась от боли, упрятал подарок судьбы понадёжней да подальше. В голове звенело, вечерние огни сияли разноцветьем победного салюта. Ха! Выкусите все! Свершилось, наконец, сбылось вымечтанное и заслуженное! Если эдакую гору золота да в рост под хороший процент… Не всю сумму разом, конечно, что-то надо на обзаведение оставить, дом, мебель, то-сё. Небось налог придётся уплатить немаленький. Выдадут ли всё сразу, или скажут подождать?
Мысли толпились в голове, выталкивая друг друга прочь. Пока самой настойчивой и здравой выглядела идея пойти обмыть удачу. Глупо нестись сломя голову к Монетному двору, чтоб ночевать на пороге главной лотерейной конторы. Завалиться бы к Лапше, утереть нос, но лучше явиться потом, с полным блеском и треском. Чтоб все увидели и узнали!
«Терновый куст» Широ с негодованием отмёл, поскольку одно время бывал в этом кафе удручающе часто – работал посыльным. «Драконье гнездо» открылось совсем недавно и, судя по всему, кормился там в основном народ семейный. «Приют алхимика» вообще бар, причём для сильных духом, «Рыжуля» – владения Третьего дома, кондитерская для страдальцев постельной немощью. В «Чащу» лучше не соваться, если не родился волком, даже от пива одно название, так, солодовая шипучка. А это ещё что? Раньше здесь была неплохая ифритская закусочная без вывески, зато с курильней в подвале. А теперь нечто унылое и безликое под названием «Жратва». При чём тут сноп колосьев и серп, Широ понял не сразу, а потом фыркнул, досадуя на свою невнимательность. Ясно, очередной загон для травоядных модников, любителей пожевать листья и корешки за цену стейка.
Когда в поле зрения возникла призывно сияющая огнями «Колесница», Широ издал победный вопль. Сама судьба вела его туда! Ресторан всегда манил не только забавным украшением фасада и причудливой вечерней иллюминацией. По слухам, владелец «Колесницы» сбежал из Раймира и был там раньше большой шишкой. Любопытно было бы глянуть на живую легенду хоть краешком глаза: ушёл мужик из державных воротил в кабатчики и в ус не дует. Как его звали – всем велел забыть, нынче только Шеф и никак иначе. Может, покажется ненадолго в зале по обычаю своей профессии.
На входе никого, вот прям так – любой с улицы ввались, а по одежке не встретят и за шкирбот не выкинут. Внутри натурально Белый дворец, в зале и вовсе кабинет раймирского тирана. Всё, как на картинках: пол в шашечку, мраморы с хрусталями, потолки до небес зеркальные, ковры текучие и ширмы расписные. По стенам прорва часов всякого фасона, все на ходу, а тиканья не слышно. Несколько просторных залов для клиентов с простыми заказами и отдельные комнаты – для тех, у кого запросы поинтересней. Не любят богачи нос к носу с соседями рассиживаться. Да и ни к чему оно, чтоб на тебя глазели, если взял чего заковыристое.
Широ сделал выбор в пользу приватной комнаты – если уж гулять, то по высшему разряду. Только задницу приземлил – на столе меню в белом сафьяне с золотым обрезом. Никаких вам «попробуйте то, рекомендуем это…»
На каждой странице красивым шрифтом прописано, для чего или от чего блюда на картинках. «Приправы», ишь ты. Ну, на здоровье не жалуемся, с удачей сегодня тоже полный порядок, расслабляющими грёзами в курильне наслаждаться надо… Будущее глянуть? Вот это дельно. Вдруг завалялись какие гвозди в завтрашнем сапоге? Если же гладко всё, чем не развлечение на себя счастливого полюбоваться? Среди всех блюд Широ приглянулось жаркое из буйволятины, а запивку сходу выбрать не смог – ни одного знакомого названия.
Словно почуяв его замешательство, бесшумно возник официант – весь в белом, даже полумаска на лице. Голос звучал любезно и приветливо, но Широ сделалось слегка не по себе – услышать его внутри своей головы он никак не ждал. Официант успокоил Широ, мол, всё для комфорта гостей, ничего, кроме комфорта гостей, и ничего против. Ненавязчиво посоветовал, что выбрать, и уточнил, не нужны ли дополнительные «приправы» к напитку. Даже подмашку о непременной выплате, магуйскую, разумеется, взял столь деликатно, что Широ позабыл спросить, отчего в меню нет ценников. Только попросил его не беспокоить. Официант понимающе улыбнулся и растаял в воздухе, оставив Широ в полном восхищении таким сервисом. Сколько б в итоге ни содрали – уж не дороже денег.
Внезапному появлению жаркого и вина Широ не удивился, он уже смекнул, каковы здешние порядки. От кушанья поднимался дивный аромат каких-то незнакомых специй, на вкус оно оказалось умопомрачительно нежным, каждый кусочек таял во рту и блаженно оседал маслянистым теплом в желудке. Опомниться не успел, уплёл всё подчистую. Даже остатки мясного сока с тарелки вытер куском лепёшки. Куда лучше говядины, хоть, по сути, та же корова и есть.
Потягивая мелкими глотками густое сладкое вино, прислушивался к себе – никаких видений, прозрений или озарений насчёт грядущего дня. Спустя полбокала засомневался. Может быть, он невнимательно прочёл или не так понял? Да что там понимать, слышал и не раз про волшебные блюда из «Колесницы», съел – и готово.
Из вежливости решил подождать ещё – официант славный малый, вино – сказка, каждый день бы такое пил. Вокруг уют и покой, чего хай поднимать раньше времени. Широ устроился поудобнее и сделал большой глоток, смакуя одновременно вино и мысли. Пить, утопая в роскошном кресле, и ждать чудесного видения завтрашнего триумфа – отличный способ скоротать время. Приятно было думать о новом себе – деятельном и пробивном хозяине рекламного агентства, распекающем остолопов-подчинённых. Или, слаще того, строгом, но справедливом домовладельце. Ведь если купить домик и сдавать жильё внаём, то от Широ потребуется только вовремя взимать плату. Очень надёжное вложение, надёжнее банковской возни. Там деньги сто раз прокрутят и выжмут досуха в свой карман, процентишко вкладчицкий на этом фоне так, губы помазать.
Жениться можно будет не на первой встречной кубышке, а при полном согласии чувств капиталы сочетать. Или бедную взять, зато благодарную. Есть ведь где-то и такие. Но красивую, уж это обязательно. Чтоб увидел – и сразу глаз загорелся, а бабочки в животе порх-порх…
Удовлетворенный мечтательный вздох не удался. Винные брызги веером легли на белоснежную скатерть, Широ дёрнулся вперёд, но вместо кашля вышел лишь сиплый захлёбывающийся всхлип. Напрасно разевал рот в поисках воздуха, скрёб горло, хватался за грудь и бил ногами в мягкую ткань. Воздуха всё не было и не было. Следом пропали звуки и угас свет.
Ещё миг – и в приватной комнате одного из лучших ресторанов столицы снова воцарилась идеальная тишина.