Свежие записи из блогов Psoj_i_Sysoj
Psoj_i_Sysoj, блог «Ad Dracones»
Ad Dracones. Глава 48. Где прошёл дракон — герою делать нечего — Ahol a sárkány elhaladt — a hősnek semmi köze (Охол о шаркань элхолодт — о хёшнек шемми кёзэ)
Предыдущая глава
Пожалуйста, обратите внимание, что в начало 43-й главы мы вставили НОВУЮ часть от лица Левенте 😉
Леле
После нашего разговора ни корха Кешё, ни кто-либо другой больше не появлялся у меня в камере, так что уже который день моё одиночество нарушает лишь молчаливый стражник, что дважды в сутки приносит мне еду и питьё, да хитрый и осторожный грызун — чёрная крыса, чья шкурка так хорошо сливается с темнотой, что я замечаю лишь насторожённо сверкающие красным глазки, когда она выходит из щели в стене, чтобы полакомиться моей едой. Крысы мало в ком вызывают приязненные чувства, и всё же я не возражаю против её ночных похождений — ведь они вносят в мою жизнь хоть какое-то разнообразие, потому всё, что мне здесь остаётся — это расхаживать по камере, прислушиваясь к доносящимся со двора звукам и думать.
В первые дни заточения я пребывал в каком-то оцепенении, как человек, который так долго шёл к своей цели, что, достигнув её, уже не знает, что делать дальше, — а потому даже не замечал, как дневной свет сменялся ранними сумерками. Однако теперь дни тянутся нескончаемо долго — кажется, что у меня гудит и в голове, и в руках и ногах от неуёмной жажды хоть чем-то заняться — вот бы мне столько сил тогда, когда они были нужны мне больше всего — в самом начале нашего путешествия, когда со мною приключилась та злосчастная хворь…
читать дальше***
…С самого моего вызволения из замка Ших моё тело сделалось для меня обузой, узилищем, в котором я был заточён взамен своей прежней клетки — но никогда я не сознавал этого так отчётливо, как тогда, когда впервые слёг на пути в Альбу-Юлию. Прежде, как бы ни ломило у меня спину, мне всегда удавалось подняться на ноги, пусть и наваливаясь всем весом на костыль, а теперь любое движение причиняло нестерпимую боль, руки и лоб будто налились свинцом, так что я был не в силах оторвать их от меховой полости.
Хоть я продолжал уверять Эгира, что не стоит ради этого прерывать путь — ведь я могу ехать и так, а в дороге я быстро оправлюсь — лицо моего старого друга становилось всё более встревоженным. Наконец он не выдержал — пощупав мой лоб, заявил:
— С таким жаром вы не то что до Грана — до Бихора живым не доберётесь. Тут уж как хотите, а придётся нам найти постоялый двор и там обождать, пока не поправите здоровье.
— Зачем же останавливаться на постоялом дворе? — вмешался ювелир Саболч, наш добрый попутчик. — В моём доме молодому господину не будет недостатка в заботе! — покачав головой, он с непритворным сожалением в голосе добавил: — Молодые люди часто не обращают внимания на такие хвори, почитая их пустяком, а ведь они для них иной раз опаснее, чем для нас, стариков…
Итак, мы приняли приглашение нашего благодетеля. Я искренне верил в то, что, отлежавшись пару дней, наберусь сил и тут же продолжу путь. Я до сих пор не знаю, правильно ли поступил тогда, согласившись на это приглашение, которое так сильно повлияло не только на мою жизнь, но и на судьбу тех, кого я, сам того не желая, впутал в свою авантюру. Ведь, откажись я тогда, из-за моего безумного замысла не пострадали бы ни господин Нерацу, ни Эгир… ни Инанна.
***
С самого первого дня ухаживать за мною взялась невестка хозяина, госпожа Инанна, и я не понимал причину грустной нежности в её глазах, пока не узнал, что её молодой муж всего-то год назад сгорел от лихорадки, простудившись в дороге; возможно, глядя на меня, она вспоминала, как не смогла выходить его. Разумеется, я стремился причинять ей как можно меньше беспокойства: стараясь не показывать, каких трудов мне стоят самые обычные движения, я пытался развлечь её разговором, чтобы хоть чем-то отблагодарить за заботу. По правде говоря, это не стоило мне больших усилий — казалось, при виде Инанны улыбка возникает сама собой, как и желание говорить о чём-то светлом и радостном, покамест отложив все мрачные помыслы.
Даже понимая, насколько это неуместно, я не мог не любоваться красотой и статью этой женщины — никогда прежде мне не доводилось видеть столь благородных черт лица, поневоле притягивающих взгляд, таких чудесных ореховых глаз, будто светящихся изнутри, шелковистых густых ресниц и чёрных кос, блики на которых мерцали подобно россыпи звёздной пыли. Катая на языке её чужеземное имя, которое так ей подходило, я заранее думал о том, как буду повторять его годы спустя.
Украдкой следя за каждым её движением, я малодушно сожалел о том, что моё пребывание в этом городе будет столь кратким, ведь близость Инанны позволяла мне хотя бы ненадолго забыть о ежечасно терзающей меня досаде на своё немощное тело, которое столь вероломно подвело меня в самый неподходящий момент.
Наконец усилия добрых хозяев, не жалевших для меня ни времени, ни ласки, ни целебных снадобий, принесли свои плоды — жар совсем спал, да и терзающая спину боль по временам притуплялась, так что я уже мог без посторонней помощи вставать с постели. Эгир явно испытывал при этом двойственные чувства: с одной стороны, он был рад тому, что болезнь отступила и я вновь набираюсь сил, а с другой стороны, ему было совсем не по душе, что, едва встав на ноги, я тут же начал поторапливать его со сборами, упрекая:
— Отчего ты до сих пор не подыскал для нас проводника? Я ведь говорил тебе, чтобы ты занялся этим сразу!
— Уже тогда никто не желал держать путь через Бихор, — отговаривался Эгир, — а сейчас и подавно! Все как один твердят, что наступает пора, когда никто не совершает таких переходов, надобно ждать весны!
В глубине души подозревая, что Эгир в поисках проводника был не слишком усерден и настойчив, я ответил, что подумаю над этим — при этих словах мой старый друг приободрился, по-видимому, решив, что я близок к тому, чтобы отказаться от идеи выступить в путь немедля — однако у меня на этот счёт были свои соображения.
Стоило выйти Эгиру, как ко мне зашла Инанна, которая принесла мне обед. Я лишь поблагодарил её, принявшись за еду: хоть обычно я сразу пытался вовлечь её в разговор, на этот раз все мои мысли были всецело поглощены новым затруднением, что встало на моём пути.
Однако, даже видя это, Инанна не торопилась покидать меня — присев рядом, она заговорила сама:
— Я слышала ваш разговор с Эгиром — вы всё же собираетесь в Гран, даже в такое время?
— Увы, я не могу ждать до весны, — отозвался я. — Будь это в моей воле, я бы куда охотнее задержался в этом прекрасном городе — пусть я почти его не видел, он мне уже полюбился по вашим рассказам — но господин, что пожелал меня нанять, не потерпит промедления.
Инанна вздохнула, затем, словно на что-то решившись, начала:
— Как бы ни был хорош этот город, уже ставший для меня родным, каждый день пребывания здесь причиняет мне подлинную муку, ведь сердце влечёт меня в Гран.
Когда я воззрился на неё непонимающим взглядом, она продолжила:
— Ещё до того, как господин, захворав, попал в наш дом, я получила весточку из родных мест — я ведь говорила, что родом из Грана?
На это я лишь кивнул — Инанна мельком упоминала о том, что её отец — плотник при дворе кенде.
— Брат передал мне через знакомого, что мой отец с лета хворает, и ему хуже с каждым днём. С тех пор тревога за отца тяжким камнем легла мне на сердце, ведь каждый день может стать для него последним — я даже не знаю, жив ли он ещё…
Теперь-то я понял, что причиной порой овладевающей Инанной грусти была не только тоска по безвременно ушедшему мужу. Я и сам лишился родителей, а потому мог понять, какую боль она испытывает в этой вынужденной разлуке с родными, когда ей важнее всего быть с ними рядом.
— Матушка покинула нас семь лет назад, с тех пор я заботилась о младшем брате и сестре, пока не вышла замуж, — продолжила Инанна. — Мне уже тогда горько было покидать их, но, пока батюшка был здоров, они не ведали горя, а теперь брату стало тяжко управляться и с работой, и с хозяйством, и с заботой о больном отце. Если бы я только могла обернуться птицей, чтобы увидеть их всех хотя бы ненадолго и утешить… — При этих словах Инанна горестно покачала головой. — Едва получив весть от брата, я хотела ехать немедля, едва ли не в тот же день, но свёкор со свекровью принялись меня отговаривать: мол, разве можно женщине ехать одной так далеко с незнакомыми людьми — и всё-таки упросили меня обождать, пока в Гран не соберётся кто-то из хороших знакомых. Я знаю, что они всем сердцем за меня радеют, и всё же впервые я с неохотой подчинилась их воле…
— Ваши батюшка и матушка правы, — горячо заверил её я. — Я верю, что вы скоро сможете увидеться со своими родными, а здоровье вашего батюшки, быть может, уже пошло на поправку, так что он будет вдвойне рад встрече с вами…
— Я тоже на это уповаю, — тепло отозвалась Инанна, — тем более, что теперь у меня появилась надежда. — Сложив руки на коленях, она, глядя мне в глаза, попросила: — Господин Вистан, будете ли вы столь милостивы, что согласитесь взять меня с собой в Гран?
Я был столь поражён этой просьбой, что сумел вымолвить лишь:
— А как же ваши батюшка с матушкой — согласятся ли они на это?
— Узнав о том, что господин едет в Гран, куда так стремлюсь и я, хорошенько всё обдумав, я вновь обратилась к родителям мужа, прося отпустить меня с вами — ведь вы не чужие люди, — улыбнулась Инанна. — Батюшка уже в дороге успел с вами сдружиться, сразу сочтя вас достойнейшим человеком. Матушка сперва колебалась, но, лучше узнав вас и Эгира, и она поверила заверениям свёкра о том, что вы — честные и порядочные люди, которым можно без опаски доверить самое дорогое — так они мне и сказали.
Видя мою растерянность, Инанна истолковала её по-своему и принялась уверять:
— Господин Вистан, я не доставлю вам в пути никаких неудобств — ведь я привычна к самой разной работе и к тяготам пути. К тому же, я смогу заботиться о вас, если вы опять захвораете! Обещаю, что вы ни разу не пожалеете, если согласитесь взять меня в попутчицы!
— Однако дорога в такое время и впрямь опасна… — произнёс я, не зная, как дать ей понять, что я сам представляю куда бóльшую опасность, чем любой незнакомец.
— Но ведь вас это не останавливает, — горячо возразила Инанна. — А причины, что влекут меня в Гран, обладают не меньшей силой, чем ваши. Конечно, я пойму, если вы откажетесь, — заверила она под конец — но смирение, с которым она это произнесла, окончательно сломило моё сопротивление.
— Я не стану возражать, если вы полны решимости идти в Гран вместе с нами, — вырвалось у меня. — Хотя я по-прежнему считаю, что госпоже следовало бы дождаться весны и избрать в спутники более надёжных людей, чем калека и его старый слуга…
Однако лицо Инанны тотчас озарилось таким счастьем, что у меня больше не осталось сил на возражения — к тому же, в глубине моей души также всколыхнулась радость: ведь скорый отъезд больше не сулил мне разлуку…
— Вот только, боюсь, мы столкнулись с одним препятствием, — припомнил я. — Эгир говорит, что везде искал, но нигде не смог найти проводника, который согласился бы вести нас через перевал в такую пору…
Однако Инанну это вовсе не смутило:
— Мне кажется, я могу помочь вам с этим затруднением, — лукаво улыбнулась она. — Обождите немного, я скоро вернусь к вам с ответом.
***
По всей видимости, Инанна тут же поспешила поделиться этой вестью со свёкром и свекровью, потому что вскоре хозяин Саболч зашёл, чтобы поблагодарить меня.
— Превыше всего мы все желаем, чтобы Инанна вовсе никуда не уезжала, — поделился он. — Но, как бы ни мила она была нам, я понимаю, что теперь мы мало что можем ей предложить — тем более в такое трудное для её семьи время. Конечно, всем нам было бы спокойнее, если бы она не торопилась так с отъездом, но, если уж на то пошло, о более надёжном и почтенном спутнике для неё мы бы и мечтать не могли, ведь я убеждён, что в вашем обществе ей не грозит никакая опасность.
Разумеется, я тут же заверил его, что нам общество госпожи Инанны только в радость, и, само собой, мы сделаем всё возможное, чтобы дорога до родного дома для неё стала лёгкой и быстрой, но при этом меня впервые посетили угрызения совести: ведь этот человек, так много для нас сделавший, не имел ни малейшего понятия о том, что мы — совсем не те, за кого себя выдаём. Но я тут же подавил эти мысли, убеждая себя, что и впрямь сделаю всё от меня зависящее, чтобы Инанна в пути не испытала ни малейшего неудобства.
По правде говоря, я опасался, что Эгир не одобрит моё решение взять Инанну с собой, почитая это одной лишь блажью, которая может послужить причиной задержек или иных трудностей, но он только пожал плечами:
— Почему бы и нет — это и вправду хорошая возможность сделать доброе дело для наших хозяев, которые так нам помогли. К тому же, — прищурившись на меня, добавил он, — мне кажется, что у госпожи Инанны лёгкая рука — благодаря её заботе вы пошли на поправку на удивление быстро.
— Да, так что тебе будет меньше хлопот, — радостно добавил я. — Хотя, разумеется, я надеюсь, что больше не расхвораюсь так, что за мной придётся ухаживать…
Тогда я искренне верил в то, что у нас есть все шансы добраться до Грана целыми и невредимыми, избежав всех опасностей.
***
Когда я на следующий день увидел Инанну, по её заговорщической улыбке я сразу понял, что она уже приступила к осуществлению своего плана.
— Благодаря тому, что моему свёкру часто приходится путешествовать по делам, он знаком со многими людьми, которые сопровождают караваны, — с радостно сияющими глазами начала она. — Сегодня мы вместе со свёкром сходили к нескольким таким проводникам и, хоть в ответ на наш вопрос они повторили в точности то же, что вам сказал Эгир, один из них посоветовал нам обратиться к пареньку с необычным именем — Ирчи. Он сказал, что, поскольку у этого парня нет своего дома и семьи, он более лёгок на подъём. При этом тот проводник предупредил, чтобы мы не смотрели на его юные года — мол, несмотря на молодость, у него немало опыта, так что подчас он проявляет больше рассудительности и ответственности, чем другие проводники.
— И как же его найти, ежели у него нет своего дома? — тут же поинтересовался я.
— Нам сказали, что с конца осени по весну он обычно подрабатывает в лавке господина Анте. Свёкор пообещал мне завтра сходить туда вместе со мной, если его не отвлекут дела…
— Я сам мог бы сходить с вами прямо сегодня, — с плохо сдерживаемым нетерпением предложил я. — Конечно, если моё общество вас устроит… — поспешил прибавить я, сообразив, что это может показаться неуместным.
— Да, думаю, что так будет даже лучше, — улыбнулась в ответ Инанна. — Пожалуй, прогулка пойдёт вам только на пользу.
Её слова наполнили меня необычайным восторгом, который не оставлял меня на протяжении всей этой краткой вылазки. Казалось, что мы с Инанной — будто заговорщики, которых выгнало из дома не серьёзное дело, а желание прогуляться по городу в своё удовольствие. Я неторопливо брёл по улице, опираясь на руку своей прекрасной спутницы, и не отказывал себе в удовольствии хорошенько рассмотреть всё, что представало моим глазам, убеждаясь, что этот город и вправду настолько хорош, как представлялось мне по рассказам Инанны…
***
Разумеется, Эгир был вовсе не в восторге от того, что мы с Инанной наняли в качестве проводника какого-то юнца.
— Только ещё одного мальчишки нам и не хватало, — язвительно заметил он. — Не проще ли тогда обойтись вовсе без проводника? — впрочем, он тотчас пожалел о своих словах, когда я как ни в чём не бывало ответил:
— Да, можно и так — пусть дорога там и не самая торная, но едва ли мы на ней заплутаем.
Говоря так, я отнюдь не ставил себе целью напугать Эгира: по правде говоря, я уже преисполнился решимости поступить именно так, если не преуспею в поисках подходящего человека. Однако всё-таки перебираться через горы без проводника было несподручно: не говоря уже о том, что лучше держаться того, кто хорошо знаком с коварным нравом местных гор, а также знает уютные, не слишком людные места, чтобы остановиться там, проводник также будет сам договариваться о постое и плате за проход через мост или крепость, так что меньше вероятности, что кто-то запомнит нас с Эгиром.
— Ну ладно, пойду-ка я сам с ним потолкую, — сдался мой друг. — Если он дельный парень, то так и быть, а если на него нельзя положиться — так вам и скажу.
По счастью, беседа с Ирчи вполне удовлетворила Эгира — или он, как и я, решил, что лучше неопытный проводник, чем вовсе никакого.
— Главное, что сам парень с гор, — приговаривал старый воин. — А значит, это у него в крови. Хотя не больно-то мне по нраву его самоуверенность — да и немного почтительности ему бы не помешало.
— Опять ты забываешь, дядька Эгир, — со смехом отозвался я, — что теперь ты — простой слуга.
— Но ему всё же следует проявлять уважение к старшим, — не унимался старый воин, не в силах смириться с подобной дерзостью на устах мальчишки.
***
На лице Ирчи, который зашёл к нам на следующий вечер, было написано столь мрачное выражение, что я тут же встревоженно спросил:
— В чём дело? Ты же не вздумал отказаться от нашей договорённости?
— Я-то не вздумал, — со вздохом бросил он, опускаясь на лавку. То, что он сел, несколько успокоило меня, ведь это значило, что едва ли он пришёл, чтобы сообщить об отказе — быть может, предложенная плата показалась ему недостаточной, или какие-то обстоятельства требуют отложить отъезд? — Но я должен спросить господина, — продолжил Ирчи, — не станет ли он возражать, если с нами поедут ещё трое господ, также желающих пересечь перевал?
— Кто эти господа? — тут же потребовал Эгир, насторожённо подобравшись.
— Вы ведь помните, где мы с вами встретились? — уклончиво начал Ирчи, из-за чего моё нехорошее предчувствие лишь окрепло.
— К сожалению, я плохо знаю город, — стараясь не выказывать волнения, ответил я. — Нам сказали справиться в лавке господина Анте, но больше мне об этом ничего не известно.
— Да, вы же нездешний, — согласился Ирчи и, опираясь локтями на колени, склонился ко мне. — Здесь все знают, что семья почтенного господина Анте занимается весьма необычным ремеслом — однако ничего бесчестного в этом нет, — поспешил заверить он при виде того, как нахмурился Эгир. — Семья господина Анте испокон веков привозит кенде дань из Твердыни — а также поставляет твердынцам всё, что им требуется.
— Я слышал об этом, — кивнул я. — И что же, нас будут сопровождать люди, везущие сокровища Твердыни? — При этом я подивился про себя, до чего причудливыми бывают повороты судьбы: когда я в детстве слушал рассказы о твердынцах, таинственном и загадочном племени, о которых толком никто не знал, люди ли они или чудовища, мог ли я подумать, что когда-нибудь соприкоснусь с ними так близко?
— Берите выше, — просто ответил Ирчи. — Одному из господ-твердынцев вдруг понадобилось перебраться к сородичам в Цитадель, что в Тертре — вот его-то мне и велено сопровождать, мне да двоим сыновьям господина Анте. — Заметив, как переглянулись мы с Эгиром, он добавил: — Само собой, вы вправе отказаться, если вам не по душе подобный попутчик, но я немало сил потратил на то, чтобы убедить хозяина Анте, что вы будете этому господину Нерацу достойными спутниками. А если вы боитесь, что он какое-то неведомое чудо-юдо, то ничего такого и близко нет — на вид он совсем как мы с вами.
Эгир еле заметно кивнул мне, и я с улыбкой заверил Ирчи:
— Отнюдь, мы почтём за честь общество господина из Твердыни и его добрых спутников. Можешь заверить их, что мы ни в чём не стесним наших будущих попутчиков.
Успокоенный тем, что мы пришли к согласию, Ирчи обговорил с нами все заготовленные им припасы, после чего отбыл.
— Подумать только, а я думал, что живущие в Карпатах драконы — не более чем сказки, — задумчиво бросил я, когда он ушёл.
— Завтра вы сможете увидеть эту сказку воочию, — хмыкнул Эгир.
— А ты, как я посмотрю, не особенно удивился, — заметил я. — Тебе ведомо о них больше, чем мне?
— Я не особенно много знаю о твердынцах, — неторопливо ответил старый воин, — но сейчас припоминаю, что мне доводилось слышать об этой семье, о которой упомянул паренёк. Они всего лишь простолюдины, однако удостоились чести перевозить несметные богатства — при этом не то что простые грабители, а даже те из числа дворян, что не брезгуют грабежом, не осмеливаются их тронуть, потому как они пользуются милостью кенде — и своих покровителей, которых люди боятся даже поминать вслух. Да и сами они не промах, раз всего этого добились, так что, пожалуй, нам и впрямь на руку иметь подобных попутчиков…
— К тому же, для всех посторонних мы будем не более чем сопровождающими господина из Твердыни, — рассудил я. — Чьё внимание привлечёт какой-то там горбун, когда рядом с ним обретается живой дракон?
***
Слова Ирчи поневоле возбудили во мне почти мальчишеское любопытство — я всё думал, какой он, этот дракон? Теперь я почти боялся, что завтра наш проводник скажет: мол, господин из Твердыни передумал, мы поедем без него, как и уговаривались с самого начала.
Однако утро меня не то чтобы разочаровало, но изрядно удивило — прежде всего тем, что все наши новые попутчики были на удивление молоды.
Члены таинственной семьи Анте, в противоположность ожиданиям, держались без малейшей отчуждённости — старший из братьев, Верек, вполне дружелюбно поприветствовал нас и, перегрузив вещи, принялся поторапливать младшего — Феньо, который спросонья бурчал, двигаясь через силу, будто не отправлялся в путь с важным поручением, а спозаранку ехал с родителями на рынок. Глядя на него, я невольно сравнивал его с Ирчи, который по деловитости и вниманию к деталям не уступал Эгиру — а заодно и с собой: неужто, не случись со мной беды семь лет назад, сейчас я мог бы быть таким же беспечным?
Что до легендарного твердынца, то он держался так незаметно, что поначалу я вообще не заподозрил, что это и есть наш чудесный спутник — худой и тихий, он кутался в плащ, стоя в стороне, но при этом нет-нет да поглядывал в нашу сторону. По правде говоря, я даже задумался было, правда ли всё то, что рассказал нам Ирчи, или это просто бесцельное мальчишечье хвастовство.
Однако всё это лишь ещё сильнее меня заинтриговало — если бы не явное стремление твердынца держаться особняком, я бы не удержался от того, чтобы завязать с ним разговор. Мне не терпелось узнать, так ли обыденно звучит его голос, как выглядит он сам — но пока что у меня были все основания считать, что господин Нерацу немой.
Цинеге
Встали мы ещё затемно, когда за дверью землянки царила кромешная тьма, так что я поневоле ёжился, с неохотой думая о том, что придётся уходить от ещё теплящихся углей очага в стылую предрассветную тьму. Акош с самого утра так сурово хмурил брови, что Юлло взглянул на него с удивлением, предположив:
— Что, дурно спалось? — на что мой товарищ наградил его таким взглядом, что тот больше не решался ничего спрашивать, спускаясь в столь же угрюмом расположении духа.
Я отлично понимал, что Акош при Юлло ни слова ни скажет, и всё же от его молчания становилось не по себе даже мне, так что я еле удерживался от того, чтобы нарушить эту гнетущую тишину, сказав хоть что-нибудь, но в итоге лишь то и дело поводил плечами, разгоняя кровь.
Наш провожатый был уверен, что теперь-то мы вместе с ним вернёмся в Варод, однако Акош сказал ему, что у нас остались кое-какие дела в деревне и я согласно кивнул. После того, как Юлло ушёл, мы не сговариваясь двинулись к дому талтоша.
Казалось, угрюмое настроение, овладевшее нами на спуске с горы, повлияло и на деревню — серое небо нависло над голыми деревьями и плетнями, будто грозило раздавить убогие домишки.
Едва увидев нас, староста отослал бывшего при нём сына со словами:
— Ступай, проверь, задали ли корм скотине.
— А ты, отец? — встревоженно отозвался тот.
— Ты же видишь, у меня дела с господами, — велел староста, нахмурившись. — Так что поторопись!
После этого его сын мигом выскочил во двор — Акош покосился ему вслед, но ничего не сказал.
Усевшись за стол, мой товарищ без околичностей начал:
— Нам известно, что в вашу деревню недавно приходили люди со стороны перевала — и я говорю не про тех, кого здесь нашли мёртвыми. Сперва они пытались пересечь реку выше по течению, но верёвки моста обрубил тот, кто не желал, чтобы они ускользнули, а самим им наладить переправу не удалось. Тогда они были вынуждены спуститься к мосту, но там наткнулись на засаду, так что им пришлось пробиваться с боем. Каким-то чудом им это удалось, но при этом они сами пострадали и обратились к вам за помощью. — Хоть меня немало удивило, сколь складное объяснение произошедшему умудрился выстроить Акош на основе наших смутных догадок, я старался не подавать вида. Наконец он задал тот самый вопрос, ради которого мы сюда и приехали: — Один из них был горбуном?
Видя, что староста колеблется, я решил поддержать своего товарища:
— Мы уже сполна наслушались того, что сюда не заходила ни одна живая душа — как по мне, так для бестелесных духов ваши гости оставили по себе слишком много следов.
Покосившись на меня, Акош добавил:
— Для меня не имеет никакого значения, люди это, духи или сам эрдёг — меня интересует только одно: был ли здесь горбун.
— Раз вы и сами всё знаете, что изменят мои слова? — после краткого молчания отозвался Дару. — Одна волна идёт за другой волной, и обе они, что бы ни встало на пути, достигнут берега.
— Кто он? Вернее, как он называл себя? — раздражённо прервал его Акош.
— Есть ли смысл спрашивать имя у волны? Вот я и не справлялся, — кратко отозвался талтош.
— Что ж, будь по-твоему… — пробурчал Акош в усы, и я в который раз поразился его долготерпению. — Так кто пришёл с ним?
— Их было четверо — трое мужчин и женщина, — поведал Дару с таким спокойствием, словно это была обычная беседа.
— Почему же твои сельчане ничего о них не помнят? — не удержавшись, спросил я.
— Я им сказал, — просто ответил талтош, никак не пояснив своё распоряжение.
— Так что же, ты скажешь, Коппаня убили те трое, что были с горбуном? — вновь взялся за него Акош.
— Коппаня убил человек, который служит горбатому господину. Вы можете мне не верить, но это истинная правда.
Мы с Акошем поневоле переглянулись, после чего он, нахмурившись, припомнил:
— А остальных… пятнадцать — что, тоже он?
Дару покачал головой.
— Были те, что стали попутчиками того господина по воле случая и были вынуждены защищаться.
Воздух словно содрогнулся, ведь нам обоим в голову пришло одно и то же.
— Кто же они такие? — не выдержав, потребовал Акош.
Однако Дару, прежде столь охотно отвечавший на наши вопросы, на сей раз отговорился:
— Вы скоро узнаете это сами.
— Куда они направились после? — Сидя рядом с Акошем, я заметил, как его рука стиснула рукоять сабли.
— Вы скоро узнаете, — повторил Дару и, переведя взгляд с Акоша на тускло светящееся окно, казалось, вовсе позабыл о нашем существовании.
Я был в полной уверенности, что теперь-то Акош уж точно пустит в ход силу, чтобы выбить из упрямого шамана всё, что тому известно и даже не известно — однако мой товарищ после продолжительного молчания поднялся с места:
— Что ж, тогда благодарим старосту за гостеприимство. Но должен вас предупредить, что скоро к вам пожалуют другие гости, что не чета нам — вместо того, чтобы задавать вопросы, они сами за вас же на них и ответят. Тут уж вам самим решать, как готовиться к их приезду.
Не дожидаясь ответа старосты, он вышел за дверь. Поспешив за ним, я проследовал по странно притихшей деревне — на прежде оживлённой улице не раздавалось ни единого звука, будто все разом попрятались по домам. Акош продолжал шагать вперёд с такой решимостью, будто вознамерился проделать так путь до самого Грана — я с трудом поспевал за ним, хоть был привычен к долгим переходам.
— Их было двое, — наконец нарушил я тяжёлое, как зимний туман, молчание.
Акош резко остановился, воззрившись на меня.
— Те «два братца», — напомнил я ему о своём открытии.
Мой товарищ испытующе на меня посмотрел.
— Они ведь… — я сглотнул, заставляя непослушный язык наконец произнести это вслух: — …не люди.
Но Акош, задумчиво глядя под ноги, рассудил:
— То, что тот мальчишка видел двоих, ещё ничего не значит. — Вновь подняв на меня взгляд, он сказал: — Нужно как можно скорее возвращаться в Гран.
Акош
Вернувшись в Варод, я нашёл Элека, чтобы сообщить ему:
— Поутру мы уезжаем, а заодно заберём тело Коппаня в Гран.
— А с остальными что делать? — почесал в затылке Элек.
— Их пока оставляем на тебя, — распорядился я.
— Повезло мне, ничего не скажешь, — ухмыльнулся ишпан. — Хорошо ещё, что сейчас зима…
— Время покажет, кому из нас повезло, — отрезал я. — Думаю, ты и без меня знаешь, что будет делать Онд…
При этих словах Элек стиснул зубы, тут же посуровев.
— Мой долг — следить за порядком во вверенных мне владениях. Если же с меня спросят, то и у меня будет, что спросить у мелека.
— Если что-то будет зависеть от меня — я уж постараюсь отвести от тебя и твоих людей карающую руку, — пообещал ему я.
— Благодарю, — кратко ответил Элек, — только смотри, сам не подставляйся.
Примечание:
В качестве названия мы взяли из Интернета шуточную поговорку о драконах, первоисточник которой, к сожалению, не нашли.
Пожалуйста, обратите внимание, что в начало 43-й главы мы вставили НОВУЮ часть от лица Левенте 😉
Леле
После нашего разговора ни корха Кешё, ни кто-либо другой больше не появлялся у меня в камере, так что уже который день моё одиночество нарушает лишь молчаливый стражник, что дважды в сутки приносит мне еду и питьё, да хитрый и осторожный грызун — чёрная крыса, чья шкурка так хорошо сливается с темнотой, что я замечаю лишь насторожённо сверкающие красным глазки, когда она выходит из щели в стене, чтобы полакомиться моей едой. Крысы мало в ком вызывают приязненные чувства, и всё же я не возражаю против её ночных похождений — ведь они вносят в мою жизнь хоть какое-то разнообразие, потому всё, что мне здесь остаётся — это расхаживать по камере, прислушиваясь к доносящимся со двора звукам и думать.
В первые дни заточения я пребывал в каком-то оцепенении, как человек, который так долго шёл к своей цели, что, достигнув её, уже не знает, что делать дальше, — а потому даже не замечал, как дневной свет сменялся ранними сумерками. Однако теперь дни тянутся нескончаемо долго — кажется, что у меня гудит и в голове, и в руках и ногах от неуёмной жажды хоть чем-то заняться — вот бы мне столько сил тогда, когда они были нужны мне больше всего — в самом начале нашего путешествия, когда со мною приключилась та злосчастная хворь…
читать дальше***
…С самого моего вызволения из замка Ших моё тело сделалось для меня обузой, узилищем, в котором я был заточён взамен своей прежней клетки — но никогда я не сознавал этого так отчётливо, как тогда, когда впервые слёг на пути в Альбу-Юлию. Прежде, как бы ни ломило у меня спину, мне всегда удавалось подняться на ноги, пусть и наваливаясь всем весом на костыль, а теперь любое движение причиняло нестерпимую боль, руки и лоб будто налились свинцом, так что я был не в силах оторвать их от меховой полости.
Хоть я продолжал уверять Эгира, что не стоит ради этого прерывать путь — ведь я могу ехать и так, а в дороге я быстро оправлюсь — лицо моего старого друга становилось всё более встревоженным. Наконец он не выдержал — пощупав мой лоб, заявил:
— С таким жаром вы не то что до Грана — до Бихора живым не доберётесь. Тут уж как хотите, а придётся нам найти постоялый двор и там обождать, пока не поправите здоровье.
— Зачем же останавливаться на постоялом дворе? — вмешался ювелир Саболч, наш добрый попутчик. — В моём доме молодому господину не будет недостатка в заботе! — покачав головой, он с непритворным сожалением в голосе добавил: — Молодые люди часто не обращают внимания на такие хвори, почитая их пустяком, а ведь они для них иной раз опаснее, чем для нас, стариков…
Итак, мы приняли приглашение нашего благодетеля. Я искренне верил в то, что, отлежавшись пару дней, наберусь сил и тут же продолжу путь. Я до сих пор не знаю, правильно ли поступил тогда, согласившись на это приглашение, которое так сильно повлияло не только на мою жизнь, но и на судьбу тех, кого я, сам того не желая, впутал в свою авантюру. Ведь, откажись я тогда, из-за моего безумного замысла не пострадали бы ни господин Нерацу, ни Эгир… ни Инанна.
***
С самого первого дня ухаживать за мною взялась невестка хозяина, госпожа Инанна, и я не понимал причину грустной нежности в её глазах, пока не узнал, что её молодой муж всего-то год назад сгорел от лихорадки, простудившись в дороге; возможно, глядя на меня, она вспоминала, как не смогла выходить его. Разумеется, я стремился причинять ей как можно меньше беспокойства: стараясь не показывать, каких трудов мне стоят самые обычные движения, я пытался развлечь её разговором, чтобы хоть чем-то отблагодарить за заботу. По правде говоря, это не стоило мне больших усилий — казалось, при виде Инанны улыбка возникает сама собой, как и желание говорить о чём-то светлом и радостном, покамест отложив все мрачные помыслы.
Даже понимая, насколько это неуместно, я не мог не любоваться красотой и статью этой женщины — никогда прежде мне не доводилось видеть столь благородных черт лица, поневоле притягивающих взгляд, таких чудесных ореховых глаз, будто светящихся изнутри, шелковистых густых ресниц и чёрных кос, блики на которых мерцали подобно россыпи звёздной пыли. Катая на языке её чужеземное имя, которое так ей подходило, я заранее думал о том, как буду повторять его годы спустя.
Украдкой следя за каждым её движением, я малодушно сожалел о том, что моё пребывание в этом городе будет столь кратким, ведь близость Инанны позволяла мне хотя бы ненадолго забыть о ежечасно терзающей меня досаде на своё немощное тело, которое столь вероломно подвело меня в самый неподходящий момент.
Наконец усилия добрых хозяев, не жалевших для меня ни времени, ни ласки, ни целебных снадобий, принесли свои плоды — жар совсем спал, да и терзающая спину боль по временам притуплялась, так что я уже мог без посторонней помощи вставать с постели. Эгир явно испытывал при этом двойственные чувства: с одной стороны, он был рад тому, что болезнь отступила и я вновь набираюсь сил, а с другой стороны, ему было совсем не по душе, что, едва встав на ноги, я тут же начал поторапливать его со сборами, упрекая:
— Отчего ты до сих пор не подыскал для нас проводника? Я ведь говорил тебе, чтобы ты занялся этим сразу!
— Уже тогда никто не желал держать путь через Бихор, — отговаривался Эгир, — а сейчас и подавно! Все как один твердят, что наступает пора, когда никто не совершает таких переходов, надобно ждать весны!
В глубине души подозревая, что Эгир в поисках проводника был не слишком усерден и настойчив, я ответил, что подумаю над этим — при этих словах мой старый друг приободрился, по-видимому, решив, что я близок к тому, чтобы отказаться от идеи выступить в путь немедля — однако у меня на этот счёт были свои соображения.
Стоило выйти Эгиру, как ко мне зашла Инанна, которая принесла мне обед. Я лишь поблагодарил её, принявшись за еду: хоть обычно я сразу пытался вовлечь её в разговор, на этот раз все мои мысли были всецело поглощены новым затруднением, что встало на моём пути.
Однако, даже видя это, Инанна не торопилась покидать меня — присев рядом, она заговорила сама:
— Я слышала ваш разговор с Эгиром — вы всё же собираетесь в Гран, даже в такое время?
— Увы, я не могу ждать до весны, — отозвался я. — Будь это в моей воле, я бы куда охотнее задержался в этом прекрасном городе — пусть я почти его не видел, он мне уже полюбился по вашим рассказам — но господин, что пожелал меня нанять, не потерпит промедления.
Инанна вздохнула, затем, словно на что-то решившись, начала:
— Как бы ни был хорош этот город, уже ставший для меня родным, каждый день пребывания здесь причиняет мне подлинную муку, ведь сердце влечёт меня в Гран.
Когда я воззрился на неё непонимающим взглядом, она продолжила:
— Ещё до того, как господин, захворав, попал в наш дом, я получила весточку из родных мест — я ведь говорила, что родом из Грана?
На это я лишь кивнул — Инанна мельком упоминала о том, что её отец — плотник при дворе кенде.
— Брат передал мне через знакомого, что мой отец с лета хворает, и ему хуже с каждым днём. С тех пор тревога за отца тяжким камнем легла мне на сердце, ведь каждый день может стать для него последним — я даже не знаю, жив ли он ещё…
Теперь-то я понял, что причиной порой овладевающей Инанной грусти была не только тоска по безвременно ушедшему мужу. Я и сам лишился родителей, а потому мог понять, какую боль она испытывает в этой вынужденной разлуке с родными, когда ей важнее всего быть с ними рядом.
— Матушка покинула нас семь лет назад, с тех пор я заботилась о младшем брате и сестре, пока не вышла замуж, — продолжила Инанна. — Мне уже тогда горько было покидать их, но, пока батюшка был здоров, они не ведали горя, а теперь брату стало тяжко управляться и с работой, и с хозяйством, и с заботой о больном отце. Если бы я только могла обернуться птицей, чтобы увидеть их всех хотя бы ненадолго и утешить… — При этих словах Инанна горестно покачала головой. — Едва получив весть от брата, я хотела ехать немедля, едва ли не в тот же день, но свёкор со свекровью принялись меня отговаривать: мол, разве можно женщине ехать одной так далеко с незнакомыми людьми — и всё-таки упросили меня обождать, пока в Гран не соберётся кто-то из хороших знакомых. Я знаю, что они всем сердцем за меня радеют, и всё же впервые я с неохотой подчинилась их воле…
— Ваши батюшка и матушка правы, — горячо заверил её я. — Я верю, что вы скоро сможете увидеться со своими родными, а здоровье вашего батюшки, быть может, уже пошло на поправку, так что он будет вдвойне рад встрече с вами…
— Я тоже на это уповаю, — тепло отозвалась Инанна, — тем более, что теперь у меня появилась надежда. — Сложив руки на коленях, она, глядя мне в глаза, попросила: — Господин Вистан, будете ли вы столь милостивы, что согласитесь взять меня с собой в Гран?
Я был столь поражён этой просьбой, что сумел вымолвить лишь:
— А как же ваши батюшка с матушкой — согласятся ли они на это?
— Узнав о том, что господин едет в Гран, куда так стремлюсь и я, хорошенько всё обдумав, я вновь обратилась к родителям мужа, прося отпустить меня с вами — ведь вы не чужие люди, — улыбнулась Инанна. — Батюшка уже в дороге успел с вами сдружиться, сразу сочтя вас достойнейшим человеком. Матушка сперва колебалась, но, лучше узнав вас и Эгира, и она поверила заверениям свёкра о том, что вы — честные и порядочные люди, которым можно без опаски доверить самое дорогое — так они мне и сказали.
Видя мою растерянность, Инанна истолковала её по-своему и принялась уверять:
— Господин Вистан, я не доставлю вам в пути никаких неудобств — ведь я привычна к самой разной работе и к тяготам пути. К тому же, я смогу заботиться о вас, если вы опять захвораете! Обещаю, что вы ни разу не пожалеете, если согласитесь взять меня в попутчицы!
— Однако дорога в такое время и впрямь опасна… — произнёс я, не зная, как дать ей понять, что я сам представляю куда бóльшую опасность, чем любой незнакомец.
— Но ведь вас это не останавливает, — горячо возразила Инанна. — А причины, что влекут меня в Гран, обладают не меньшей силой, чем ваши. Конечно, я пойму, если вы откажетесь, — заверила она под конец — но смирение, с которым она это произнесла, окончательно сломило моё сопротивление.
— Я не стану возражать, если вы полны решимости идти в Гран вместе с нами, — вырвалось у меня. — Хотя я по-прежнему считаю, что госпоже следовало бы дождаться весны и избрать в спутники более надёжных людей, чем калека и его старый слуга…
Однако лицо Инанны тотчас озарилось таким счастьем, что у меня больше не осталось сил на возражения — к тому же, в глубине моей души также всколыхнулась радость: ведь скорый отъезд больше не сулил мне разлуку…
— Вот только, боюсь, мы столкнулись с одним препятствием, — припомнил я. — Эгир говорит, что везде искал, но нигде не смог найти проводника, который согласился бы вести нас через перевал в такую пору…
Однако Инанну это вовсе не смутило:
— Мне кажется, я могу помочь вам с этим затруднением, — лукаво улыбнулась она. — Обождите немного, я скоро вернусь к вам с ответом.
***
По всей видимости, Инанна тут же поспешила поделиться этой вестью со свёкром и свекровью, потому что вскоре хозяин Саболч зашёл, чтобы поблагодарить меня.
— Превыше всего мы все желаем, чтобы Инанна вовсе никуда не уезжала, — поделился он. — Но, как бы ни мила она была нам, я понимаю, что теперь мы мало что можем ей предложить — тем более в такое трудное для её семьи время. Конечно, всем нам было бы спокойнее, если бы она не торопилась так с отъездом, но, если уж на то пошло, о более надёжном и почтенном спутнике для неё мы бы и мечтать не могли, ведь я убеждён, что в вашем обществе ей не грозит никакая опасность.
Разумеется, я тут же заверил его, что нам общество госпожи Инанны только в радость, и, само собой, мы сделаем всё возможное, чтобы дорога до родного дома для неё стала лёгкой и быстрой, но при этом меня впервые посетили угрызения совести: ведь этот человек, так много для нас сделавший, не имел ни малейшего понятия о том, что мы — совсем не те, за кого себя выдаём. Но я тут же подавил эти мысли, убеждая себя, что и впрямь сделаю всё от меня зависящее, чтобы Инанна в пути не испытала ни малейшего неудобства.
По правде говоря, я опасался, что Эгир не одобрит моё решение взять Инанну с собой, почитая это одной лишь блажью, которая может послужить причиной задержек или иных трудностей, но он только пожал плечами:
— Почему бы и нет — это и вправду хорошая возможность сделать доброе дело для наших хозяев, которые так нам помогли. К тому же, — прищурившись на меня, добавил он, — мне кажется, что у госпожи Инанны лёгкая рука — благодаря её заботе вы пошли на поправку на удивление быстро.
— Да, так что тебе будет меньше хлопот, — радостно добавил я. — Хотя, разумеется, я надеюсь, что больше не расхвораюсь так, что за мной придётся ухаживать…
Тогда я искренне верил в то, что у нас есть все шансы добраться до Грана целыми и невредимыми, избежав всех опасностей.
***
Когда я на следующий день увидел Инанну, по её заговорщической улыбке я сразу понял, что она уже приступила к осуществлению своего плана.
— Благодаря тому, что моему свёкру часто приходится путешествовать по делам, он знаком со многими людьми, которые сопровождают караваны, — с радостно сияющими глазами начала она. — Сегодня мы вместе со свёкром сходили к нескольким таким проводникам и, хоть в ответ на наш вопрос они повторили в точности то же, что вам сказал Эгир, один из них посоветовал нам обратиться к пареньку с необычным именем — Ирчи. Он сказал, что, поскольку у этого парня нет своего дома и семьи, он более лёгок на подъём. При этом тот проводник предупредил, чтобы мы не смотрели на его юные года — мол, несмотря на молодость, у него немало опыта, так что подчас он проявляет больше рассудительности и ответственности, чем другие проводники.
— И как же его найти, ежели у него нет своего дома? — тут же поинтересовался я.
— Нам сказали, что с конца осени по весну он обычно подрабатывает в лавке господина Анте. Свёкор пообещал мне завтра сходить туда вместе со мной, если его не отвлекут дела…
— Я сам мог бы сходить с вами прямо сегодня, — с плохо сдерживаемым нетерпением предложил я. — Конечно, если моё общество вас устроит… — поспешил прибавить я, сообразив, что это может показаться неуместным.
— Да, думаю, что так будет даже лучше, — улыбнулась в ответ Инанна. — Пожалуй, прогулка пойдёт вам только на пользу.
Её слова наполнили меня необычайным восторгом, который не оставлял меня на протяжении всей этой краткой вылазки. Казалось, что мы с Инанной — будто заговорщики, которых выгнало из дома не серьёзное дело, а желание прогуляться по городу в своё удовольствие. Я неторопливо брёл по улице, опираясь на руку своей прекрасной спутницы, и не отказывал себе в удовольствии хорошенько рассмотреть всё, что представало моим глазам, убеждаясь, что этот город и вправду настолько хорош, как представлялось мне по рассказам Инанны…
***
Разумеется, Эгир был вовсе не в восторге от того, что мы с Инанной наняли в качестве проводника какого-то юнца.
— Только ещё одного мальчишки нам и не хватало, — язвительно заметил он. — Не проще ли тогда обойтись вовсе без проводника? — впрочем, он тотчас пожалел о своих словах, когда я как ни в чём не бывало ответил:
— Да, можно и так — пусть дорога там и не самая торная, но едва ли мы на ней заплутаем.
Говоря так, я отнюдь не ставил себе целью напугать Эгира: по правде говоря, я уже преисполнился решимости поступить именно так, если не преуспею в поисках подходящего человека. Однако всё-таки перебираться через горы без проводника было несподручно: не говоря уже о том, что лучше держаться того, кто хорошо знаком с коварным нравом местных гор, а также знает уютные, не слишком людные места, чтобы остановиться там, проводник также будет сам договариваться о постое и плате за проход через мост или крепость, так что меньше вероятности, что кто-то запомнит нас с Эгиром.
— Ну ладно, пойду-ка я сам с ним потолкую, — сдался мой друг. — Если он дельный парень, то так и быть, а если на него нельзя положиться — так вам и скажу.
По счастью, беседа с Ирчи вполне удовлетворила Эгира — или он, как и я, решил, что лучше неопытный проводник, чем вовсе никакого.
— Главное, что сам парень с гор, — приговаривал старый воин. — А значит, это у него в крови. Хотя не больно-то мне по нраву его самоуверенность — да и немного почтительности ему бы не помешало.
— Опять ты забываешь, дядька Эгир, — со смехом отозвался я, — что теперь ты — простой слуга.
— Но ему всё же следует проявлять уважение к старшим, — не унимался старый воин, не в силах смириться с подобной дерзостью на устах мальчишки.
***
На лице Ирчи, который зашёл к нам на следующий вечер, было написано столь мрачное выражение, что я тут же встревоженно спросил:
— В чём дело? Ты же не вздумал отказаться от нашей договорённости?
— Я-то не вздумал, — со вздохом бросил он, опускаясь на лавку. То, что он сел, несколько успокоило меня, ведь это значило, что едва ли он пришёл, чтобы сообщить об отказе — быть может, предложенная плата показалась ему недостаточной, или какие-то обстоятельства требуют отложить отъезд? — Но я должен спросить господина, — продолжил Ирчи, — не станет ли он возражать, если с нами поедут ещё трое господ, также желающих пересечь перевал?
— Кто эти господа? — тут же потребовал Эгир, насторожённо подобравшись.
— Вы ведь помните, где мы с вами встретились? — уклончиво начал Ирчи, из-за чего моё нехорошее предчувствие лишь окрепло.
— К сожалению, я плохо знаю город, — стараясь не выказывать волнения, ответил я. — Нам сказали справиться в лавке господина Анте, но больше мне об этом ничего не известно.
— Да, вы же нездешний, — согласился Ирчи и, опираясь локтями на колени, склонился ко мне. — Здесь все знают, что семья почтенного господина Анте занимается весьма необычным ремеслом — однако ничего бесчестного в этом нет, — поспешил заверить он при виде того, как нахмурился Эгир. — Семья господина Анте испокон веков привозит кенде дань из Твердыни — а также поставляет твердынцам всё, что им требуется.
— Я слышал об этом, — кивнул я. — И что же, нас будут сопровождать люди, везущие сокровища Твердыни? — При этом я подивился про себя, до чего причудливыми бывают повороты судьбы: когда я в детстве слушал рассказы о твердынцах, таинственном и загадочном племени, о которых толком никто не знал, люди ли они или чудовища, мог ли я подумать, что когда-нибудь соприкоснусь с ними так близко?
— Берите выше, — просто ответил Ирчи. — Одному из господ-твердынцев вдруг понадобилось перебраться к сородичам в Цитадель, что в Тертре — вот его-то мне и велено сопровождать, мне да двоим сыновьям господина Анте. — Заметив, как переглянулись мы с Эгиром, он добавил: — Само собой, вы вправе отказаться, если вам не по душе подобный попутчик, но я немало сил потратил на то, чтобы убедить хозяина Анте, что вы будете этому господину Нерацу достойными спутниками. А если вы боитесь, что он какое-то неведомое чудо-юдо, то ничего такого и близко нет — на вид он совсем как мы с вами.
Эгир еле заметно кивнул мне, и я с улыбкой заверил Ирчи:
— Отнюдь, мы почтём за честь общество господина из Твердыни и его добрых спутников. Можешь заверить их, что мы ни в чём не стесним наших будущих попутчиков.
Успокоенный тем, что мы пришли к согласию, Ирчи обговорил с нами все заготовленные им припасы, после чего отбыл.
— Подумать только, а я думал, что живущие в Карпатах драконы — не более чем сказки, — задумчиво бросил я, когда он ушёл.
— Завтра вы сможете увидеть эту сказку воочию, — хмыкнул Эгир.
— А ты, как я посмотрю, не особенно удивился, — заметил я. — Тебе ведомо о них больше, чем мне?
— Я не особенно много знаю о твердынцах, — неторопливо ответил старый воин, — но сейчас припоминаю, что мне доводилось слышать об этой семье, о которой упомянул паренёк. Они всего лишь простолюдины, однако удостоились чести перевозить несметные богатства — при этом не то что простые грабители, а даже те из числа дворян, что не брезгуют грабежом, не осмеливаются их тронуть, потому как они пользуются милостью кенде — и своих покровителей, которых люди боятся даже поминать вслух. Да и сами они не промах, раз всего этого добились, так что, пожалуй, нам и впрямь на руку иметь подобных попутчиков…
— К тому же, для всех посторонних мы будем не более чем сопровождающими господина из Твердыни, — рассудил я. — Чьё внимание привлечёт какой-то там горбун, когда рядом с ним обретается живой дракон?
***
Слова Ирчи поневоле возбудили во мне почти мальчишеское любопытство — я всё думал, какой он, этот дракон? Теперь я почти боялся, что завтра наш проводник скажет: мол, господин из Твердыни передумал, мы поедем без него, как и уговаривались с самого начала.
Однако утро меня не то чтобы разочаровало, но изрядно удивило — прежде всего тем, что все наши новые попутчики были на удивление молоды.
Члены таинственной семьи Анте, в противоположность ожиданиям, держались без малейшей отчуждённости — старший из братьев, Верек, вполне дружелюбно поприветствовал нас и, перегрузив вещи, принялся поторапливать младшего — Феньо, который спросонья бурчал, двигаясь через силу, будто не отправлялся в путь с важным поручением, а спозаранку ехал с родителями на рынок. Глядя на него, я невольно сравнивал его с Ирчи, который по деловитости и вниманию к деталям не уступал Эгиру — а заодно и с собой: неужто, не случись со мной беды семь лет назад, сейчас я мог бы быть таким же беспечным?
Что до легендарного твердынца, то он держался так незаметно, что поначалу я вообще не заподозрил, что это и есть наш чудесный спутник — худой и тихий, он кутался в плащ, стоя в стороне, но при этом нет-нет да поглядывал в нашу сторону. По правде говоря, я даже задумался было, правда ли всё то, что рассказал нам Ирчи, или это просто бесцельное мальчишечье хвастовство.
Однако всё это лишь ещё сильнее меня заинтриговало — если бы не явное стремление твердынца держаться особняком, я бы не удержался от того, чтобы завязать с ним разговор. Мне не терпелось узнать, так ли обыденно звучит его голос, как выглядит он сам — но пока что у меня были все основания считать, что господин Нерацу немой.
Цинеге
Встали мы ещё затемно, когда за дверью землянки царила кромешная тьма, так что я поневоле ёжился, с неохотой думая о том, что придётся уходить от ещё теплящихся углей очага в стылую предрассветную тьму. Акош с самого утра так сурово хмурил брови, что Юлло взглянул на него с удивлением, предположив:
— Что, дурно спалось? — на что мой товарищ наградил его таким взглядом, что тот больше не решался ничего спрашивать, спускаясь в столь же угрюмом расположении духа.
Я отлично понимал, что Акош при Юлло ни слова ни скажет, и всё же от его молчания становилось не по себе даже мне, так что я еле удерживался от того, чтобы нарушить эту гнетущую тишину, сказав хоть что-нибудь, но в итоге лишь то и дело поводил плечами, разгоняя кровь.
Наш провожатый был уверен, что теперь-то мы вместе с ним вернёмся в Варод, однако Акош сказал ему, что у нас остались кое-какие дела в деревне и я согласно кивнул. После того, как Юлло ушёл, мы не сговариваясь двинулись к дому талтоша.
Казалось, угрюмое настроение, овладевшее нами на спуске с горы, повлияло и на деревню — серое небо нависло над голыми деревьями и плетнями, будто грозило раздавить убогие домишки.
Едва увидев нас, староста отослал бывшего при нём сына со словами:
— Ступай, проверь, задали ли корм скотине.
— А ты, отец? — встревоженно отозвался тот.
— Ты же видишь, у меня дела с господами, — велел староста, нахмурившись. — Так что поторопись!
После этого его сын мигом выскочил во двор — Акош покосился ему вслед, но ничего не сказал.
Усевшись за стол, мой товарищ без околичностей начал:
— Нам известно, что в вашу деревню недавно приходили люди со стороны перевала — и я говорю не про тех, кого здесь нашли мёртвыми. Сперва они пытались пересечь реку выше по течению, но верёвки моста обрубил тот, кто не желал, чтобы они ускользнули, а самим им наладить переправу не удалось. Тогда они были вынуждены спуститься к мосту, но там наткнулись на засаду, так что им пришлось пробиваться с боем. Каким-то чудом им это удалось, но при этом они сами пострадали и обратились к вам за помощью. — Хоть меня немало удивило, сколь складное объяснение произошедшему умудрился выстроить Акош на основе наших смутных догадок, я старался не подавать вида. Наконец он задал тот самый вопрос, ради которого мы сюда и приехали: — Один из них был горбуном?
Видя, что староста колеблется, я решил поддержать своего товарища:
— Мы уже сполна наслушались того, что сюда не заходила ни одна живая душа — как по мне, так для бестелесных духов ваши гости оставили по себе слишком много следов.
Покосившись на меня, Акош добавил:
— Для меня не имеет никакого значения, люди это, духи или сам эрдёг — меня интересует только одно: был ли здесь горбун.
— Раз вы и сами всё знаете, что изменят мои слова? — после краткого молчания отозвался Дару. — Одна волна идёт за другой волной, и обе они, что бы ни встало на пути, достигнут берега.
— Кто он? Вернее, как он называл себя? — раздражённо прервал его Акош.
— Есть ли смысл спрашивать имя у волны? Вот я и не справлялся, — кратко отозвался талтош.
— Что ж, будь по-твоему… — пробурчал Акош в усы, и я в который раз поразился его долготерпению. — Так кто пришёл с ним?
— Их было четверо — трое мужчин и женщина, — поведал Дару с таким спокойствием, словно это была обычная беседа.
— Почему же твои сельчане ничего о них не помнят? — не удержавшись, спросил я.
— Я им сказал, — просто ответил талтош, никак не пояснив своё распоряжение.
— Так что же, ты скажешь, Коппаня убили те трое, что были с горбуном? — вновь взялся за него Акош.
— Коппаня убил человек, который служит горбатому господину. Вы можете мне не верить, но это истинная правда.
Мы с Акошем поневоле переглянулись, после чего он, нахмурившись, припомнил:
— А остальных… пятнадцать — что, тоже он?
Дару покачал головой.
— Были те, что стали попутчиками того господина по воле случая и были вынуждены защищаться.
Воздух словно содрогнулся, ведь нам обоим в голову пришло одно и то же.
— Кто же они такие? — не выдержав, потребовал Акош.
Однако Дару, прежде столь охотно отвечавший на наши вопросы, на сей раз отговорился:
— Вы скоро узнаете это сами.
— Куда они направились после? — Сидя рядом с Акошем, я заметил, как его рука стиснула рукоять сабли.
— Вы скоро узнаете, — повторил Дару и, переведя взгляд с Акоша на тускло светящееся окно, казалось, вовсе позабыл о нашем существовании.
Я был в полной уверенности, что теперь-то Акош уж точно пустит в ход силу, чтобы выбить из упрямого шамана всё, что тому известно и даже не известно — однако мой товарищ после продолжительного молчания поднялся с места:
— Что ж, тогда благодарим старосту за гостеприимство. Но должен вас предупредить, что скоро к вам пожалуют другие гости, что не чета нам — вместо того, чтобы задавать вопросы, они сами за вас же на них и ответят. Тут уж вам самим решать, как готовиться к их приезду.
Не дожидаясь ответа старосты, он вышел за дверь. Поспешив за ним, я проследовал по странно притихшей деревне — на прежде оживлённой улице не раздавалось ни единого звука, будто все разом попрятались по домам. Акош продолжал шагать вперёд с такой решимостью, будто вознамерился проделать так путь до самого Грана — я с трудом поспевал за ним, хоть был привычен к долгим переходам.
— Их было двое, — наконец нарушил я тяжёлое, как зимний туман, молчание.
Акош резко остановился, воззрившись на меня.
— Те «два братца», — напомнил я ему о своём открытии.
Мой товарищ испытующе на меня посмотрел.
— Они ведь… — я сглотнул, заставляя непослушный язык наконец произнести это вслух: — …не люди.
Но Акош, задумчиво глядя под ноги, рассудил:
— То, что тот мальчишка видел двоих, ещё ничего не значит. — Вновь подняв на меня взгляд, он сказал: — Нужно как можно скорее возвращаться в Гран.
Акош
Вернувшись в Варод, я нашёл Элека, чтобы сообщить ему:
— Поутру мы уезжаем, а заодно заберём тело Коппаня в Гран.
— А с остальными что делать? — почесал в затылке Элек.
— Их пока оставляем на тебя, — распорядился я.
— Повезло мне, ничего не скажешь, — ухмыльнулся ишпан. — Хорошо ещё, что сейчас зима…
— Время покажет, кому из нас повезло, — отрезал я. — Думаю, ты и без меня знаешь, что будет делать Онд…
При этих словах Элек стиснул зубы, тут же посуровев.
— Мой долг — следить за порядком во вверенных мне владениях. Если же с меня спросят, то и у меня будет, что спросить у мелека.
— Если что-то будет зависеть от меня — я уж постараюсь отвести от тебя и твоих людей карающую руку, — пообещал ему я.
— Благодарю, — кратко ответил Элек, — только смотри, сам не подставляйся.
Примечание:
В качестве названия мы взяли из Интернета шуточную поговорку о драконах, первоисточник которой, к сожалению, не нашли.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Отбракованные»
Отбракованные. Глава 20
Предыдущая глава
Следующая глава
— Командир, это всё для вас!
***
Происходящее попросту не укладывалось в голове у Одноглазого Ястреба:
— Почему он решил взорвать космическую станцию? Он что, больной?
— Взорвал и взорвал, зачем так много вопросов? — отозвался Линь Цзинхэн, залезая в мех. — Почему бы вам не поторопиться — или жить надоело?
читать дальшеОдноглазый Ястреб машинально вступил с ним в перепалку:
— Тьфу на тебя! Нет нужды притворяться… Лу Бисин, мелкий ты сукин сын, ты что творишь? Погоди, вот я тебе задам!
Хоть обычно разговорчивость Лу Бисина граничила с болтливостью, его мозг всё же не был пустым складом для хранения всякой всячины, а потому он умел расставлять приоритеты [1] куда дальновиднее, чем его немолодой отец. Чудовищный взрыв приближался, пол уже начал дрожать под ногами, а вместе с ним затряслись, будто от страха, и стоящие в ангаре мехи; в такой ситуации у Лу Бисина не было иного выбора, кроме как, совершая преступление против сыновней почтительности, попросту затащить топающего ногами от злости торговца оружием в мех. Оказавшись внутри, они ещё не успели твёрдо встать на ноги, как створка люка автоматически захлопнулась и заблокировалась, система обороны перешла на наивысшее энергопотребление, а лучевая пушка попросту снесла входной шлюз космической станции, освобождая меху путь.
Как правило, на таком маленьком мехе нет возможности установить сверхмощную энергетическую систему, а потому, чтобы вырваться за пределы гравитации, системе требуется как минимум две с половиной минуты предварительного прогрева; однако с целью экономии расхода энергии обычно прибегают к разгону меха на рельсах ангара с помощью внешней силы, тем самым придавая ему необходимое ускорение.
В тот же миг весь окоём объяло пламя — на станции детонировал один заряд за другим, так что на предварительный прогрев попросту не было времени.
Мех вскочил прямиком в колею и, скользя по ней, принялся разгоняться. Прямо за ним рельсы разлетались в клочья, а сотрясаемая серией взрывов космическая станция рушилась всё стремительнее.
Не успев выровнять дыхание, Лу Бисин тут же бросился проверять бешено вращающуюся энергетическую систему:
— Нет, если так и дальше пойдёт, то разгон не завершится, и…
Не успел он договорить, как корпус меха охватила немилосердная дрожь, и космическая станция принялась разламываться и скручиваться изнутри. Сумасшедший вой тревожного сигнала заглушил дальнейшие слова Лу Бисина: колея развалилась окончательно, но мех ещё не успел набрать достаточного ускорения, и теперь искусственная сила тяготения засасывала его обратно в глубь станции!
Обтекаемый корпус меха несколько раз перевернулся, зависнув в пустоте. Его пилот — господин Линь — должно быть, привык летать в одиночку, а потому из-за отсутствия опыта пассажирских перевозок и не подумал предупредить остальных: «Не покидайте своих мест и пристегните ремни!», так что его злосчастные попутчики мигом превратились в подобие носков в барабане стиральной машине — их то и дело швыряло туда-сюда, сбивая в один комок.
Четверо студентов взвыли в унисон, подобно хоровому коллективу, а Одноглазый Ястреб головой врезался в створку люка — судя по выражению его лица, он всерьёз собрался выкопать восемнадцать поколений предков Линь Цзинхэна, чтобы передать им пламенный привет.
— Линь! — воскликнул Лу Бисин, судорожно хватаясь за ремень безопасности.
Внезапно вступившая в дело сила притяжения сменила тональность: гравитационное поле космической станции явно утратило стабильность, а это были очень плохие новости.
— Она вот-вот разлетится вдребезги! — возопил Одноглазый Ястреб. — Линь, можешь ты, в конце концов…
В следующее мгновение космическая станция «Ядовитого гнезда» расцветила тьму Вселенной букетом фейерверков, и безжалостная волна вибрации обрушилась на защитную систему меха. Уровень повреждений защитного энергетического щита превысил восемьдесят процентов, ведь удар пришёлся непосредственно по задней части фюзеляжа.
Сигнал тревоги и вопли пассажиров слились в единый вой, в который вклинилась команда Линь Цзинхэна:
— Избавиться от резервного источника энергии.
Мех тут же отбросил заднюю часть корпуса, подобно отважному мужу, что отрубает руку, укушенную змеёй [2], и рванулся вперёд на позаимствованной у него энергетической волне. Наконец набрав достаточное ускорение, он, подобно сбросившему узду дикому степному скакуну, сквозь бушующее пламя устремился прямиком в безбрежные просторы Восьмой галактики.
Только тогда Линь Цзинхэн обернулся и, зажимая страдающие от невыносимого шума уши, предусмотрительно спросил:
— Господа, кому требуется противорвотное?
У Уайта так кружилась голова, что он был не в силах подняться на ноги — стоя на четвереньках, он с трудом подавлял рвотные позывы, языком тела красноречиво сообщая, что ему это средство необходимо в первую очередь.
Этот мех изначально был частью небольшой коллекции Линь Цзинхэна на планете Пекин. Он со знанием дела извлёк медицинскую аппаратуру и по очереди затолкал четверых студентов в отсек ухода за больными. По-прежнему валяющегося в обмороке Ноль Ноль Один он привязал к электрическому стулу, после чего задал обратный курс на автопилоте, размял затёкшие плечи и шею и распахнул имеющийся в мехе бар.
Лу Бисин нерешительно приблизился к нему. Не зная, с чего начать, он наконец спросил:
— Хочешь, я открою тебе бутылочку?
Какое-то время Линь Цзинхэн хранил молчание, стоя напротив опустевшего бара.
— Как я посмотрю, мои запасы пришлись тебе по нраву.
Любитель межзвёздной езды в нетрезвом виде Лу Бисин не знал, что на это ответить — ему только и оставалось, что выдать улыбку в восемь сверкающих белизной зубов.
— Даже бутылок мне не оставил, — восхищённо добавил Линь Цзинхэн. — А у вас, молодой господин, недурные зубы.
— Бутылки остались, вон они! — Лу Бисин поспешно поднял руку, указывая на перекочевавшие запасы стеклотары. — Всего лишь утилизация отходов с целью улучшить однообразную экологическую среду меха!
Подняв взгляд, Линь Цзинхэн узрел ряд кружащих над головой прозрачных винных бутылок, заполненных питательной автотрофной средой — теперь в них росла флуоресцентная трава. Уход за подобного рода трансгенными декоративными растениями был крайне прост — поместите их в закупоренную ёмкость с питательным раствором, и они будут радовать ваш глаз от трёх до пяти лет. Мелкие листики равномерно заполняли плавно покачивающиеся в воздухе бутылки, которые источали зеленоватое свечение, будто эта гниющая трава была светлячками, парящими во мраке ночи позднего лета.
Мерцающий свет от этой «винной стойки» падал на лицо Линь Цзинхэна, словно светофильтр, скрадывающий и осевшую на коже пыль, и кровь на подбородке, и нетерпеливое выражение лица, вновь превращая его в того адмирала, которого много лет назад узрел в альбоме Лу Бисин.
Молодой человек и сам не знал, что замкнуло у него в голове, заставив его бездумно выпалить:
— Командир, это всё для вас!
Осознав, что он только что сказал, Лу Бисин едва не откусил себе язык — он больше не чувствовал себя человеком, ведь чем его поведение отличалось от того, кто занимает цветы для подношения Будде [3] — вот только в его случае он ещё и обчистил сад за домом самого Будды!
К счастью для Лу Бисина, Линь Цзинхэн не стал опускаться до его уровня.
— Весьма высоко ценю вашу любезность, но вынужден отказаться [4], — с каменным лицом бросил он, повернувшись к молодому человеку. — Ведь из-за этой штуки у меня вся макушка зелёная [5], так что попрошу немедленно это убрать — и самому убраться восвояси.
От такого Лу Бисин на миг утратил дар речи.
— Кстати говоря, — продолжил Линь Цзинхэн, прекратив расхаживать по кабине. — Медицинский отсек там. Прежде всего тебе следует извлечь из своего тела этот нелегальный чип.
Расслышав эти слова с другого конца кабины, Одноглазый Ястреб, который был занят тем, что вновь изыскивал повод для ссоры, переменился в лице:
— Какой ещё чип?
Стоило Лу Бисину услышать эти слова, как он ощутил внезапное онемение под ложечкой, после чего в груди поднялась мощная волна сопротивления — это чувство совершенно не походило на его собственное, в сердце будто пробудился заточённый там чужеземный хищник. «Никто не отнимет у меня мою силу!» — будто воочию взревел он, разгневанный этим предложением.
Линь Цзинхэн смерил его невозмутимым взглядом — и Лу Бисина будто окатило ушатом ледяной воды.
«Я всего лишь заведую академией, — трепеща от страха, подумал он. — К чему мне подобная сила?»
— Ну, тогда я пойду, — рассеянно ответил вслух Лу Бисин, у которого забрезжила смутная догадка, что за опасность кроется в этом чипе, однако, сделав пару шагов, он вспомнил ещё кое о чём: — Но вы двое не вздумайте опять давать волю рукам, а то я этого не потерплю.
В последнее время у Одноглазого Ястреба развилась стойкая аллергия на слово «чип», а потому, не успел Лу Бисин закончить своё наставление, как кипящий от злости почтенный глава семейства безжалостно затолкал его в медотсек.
Линь Цзинхэн проводил их взглядом, заложив руки за спину, и подумал: «Какая сильная привязанность…»
Только что на космической станции у него зародилось смутное предчувствие — иначе как объяснить, почему «Ядовитое гнездо», изначально являвшаяся сектой Восьмой галактики — иначе говоря, весьма умеренным злом — подчинилось действующим за границей галактики космическим пиратам, и к тому же ни один из его членов, как из внутреннего круга, так и из внешнего, не усомнился в подобном союзе?
Со времён древней промышленной революции — да что там, с ещё более древней аграрной революции — люди сумели вырваться из-под гнёта естественного отбора и предались погоне за удовольствиями, тяга к которым записана в их клетках подобно раку. Ещё до основания «Эдема» полувековые дебаты о возможной зависимости от него вылились в образование законодательной системы жёсткой регуляции на протяжении пробного периода эксплуатации. Но к настоящему моменту вопрос о зависимости от «Эдема» превратился в риторический — он стал столь же необходимым условием для выживания, как дыхание, еда и питьё.
Но, в конце концов, «Эдем» всё же находился под строгим контролем — а вот что способен натворить подобный нестандартный чип, страшно было даже подумать…
Существовали ли эти штуки только в пределах Восьмой галактики, или же они незаметно для всех успели просочиться во все уголки Лиги?
Линь Цзинхэн превратил кабину управления меха в комнату отдыха на одного и не спеша опустился в кресло. Чжаньлу хранил молчание, вися на его руке, словно обычное украшение.
В конце концов, сейчас он являл собой не целый мех, а лишь его ядро, к тому же, помогая остановить нацеленный на Лу Бисина энергетический меч защитным экраном, Чжаньлу израсходовал свои ресурсы почти без остатка, так что теперь ему только и оставалось, что медленно подзаряжаться от энергетической системы меха.
А без Чжаньлу Линь Цзинхэн не мог связаться с девятой Серебряной эскадрой.
К счастью, он всё равно не мог пуститься в путешествие по неизвестному маршруту с целой оравой посторонних бездельников, а потому ему в любом случае нужно было сперва вернуть их на Пекин, где они будут в безопасности, так что пока в пробуждении Чжаньлу не было срочной необходимости.
И без того слишком многое успело случиться за один-единственный день.
Линь Цзинхэн смутно чувствовал, что события выскальзывают из-под его контроля. Закрыв глаза, он погрузился в духовную сеть меха.
У Бойцового Петуха вход в духовную сеть меха сразу вызвал сотрясение мозга, из-за которого он впал в кому — однако для Линь Цзинхэна, который уже привык к подобной связи, это было всего лишь способом расслабиться.
Пока мех следовал по установленному маршруту, в его духовной сети царило затишье, крохотные волны собирали информацию со всей округи. Следуя за этими нитями духовной сети, сознание Линь Цзинхэна рассеивалось по бескрайним просторам галактики, его сердцебиение постепенно замедлялось.
Он нередко прибегал к подобному способу умиротворения — будто рыба, которая, погрузившись на дно моря, невозмутимо переваривает всё, что попадётся ей на пути.
Линь Цзинхэн ощущал всё происходящее в самых отдалённых уголках меха, но благодаря сниженной громкости шум его не беспокоил.
Он убедился, что из Лу Бисина уже вытащили чип — и в то же мгновение его тело многократно отомстило ему за всё: колено, раздробленное мощным ударом о пол, руки, почти вырванные из плечевых суставов боевиками «Ядовитого гнезда» — весь он с головы до ног представлял собой одну сплошную травму. Над ним, не находя себе места, метался его любящий отец. По счастью, это продлилось недолго: всё-таки это были не более чем внешние повреждения, с которыми безотлагательно справилась медицинская система меха.
В отсеке ухода за больными четверо студентов Лу Бисина один за другим получили уколы от головокружения. Лекарство не замедлило оказать эффект, так что вскоре те, кто только что был на последнем издыхании, уже весело болтали.
— Пусть даже по возвращении мне придётся написать дюжину контрольных, это того стоило! — хвастался Уайт. — Даже если в будущем я иммигрирую в Седьмую галактику, теперь мне до конца жизни будет что порассказать!
— Не знаю, будут ли нас в будущем делить на факультеты, — вторил ему Бойцовый Петух, — но если будут, я обязательно выберу управление мехами, ведь это просто улёт!
— Ещё немного — и ты бы от него совсем отлетел, — холодно заметила Мята. — Эй ты, ботан, не забудь расплатиться со мной сполна, прежде чем свалишь в свою Седьмую галактику!
— Теперь мы с вами друзья и в жизни, и в смерти, а ты по-прежнему ценишь во мне лишь деньги? — вздохнул Уайт. — К тому же, разве наша академия не платит стипендию? Так зачем вам обеим понадобилось столько денег?
— Мне нужно кормить семью, — помедлив, ответила Мята. — Сама я из приюта. В прошлом году наш директор сбежал, обчистив кассу. Приют развалился, и куча несмышлёнышей остались без средств к существованию. Тут уж ничего не поделаешь. Мы, несколько ребят постарше, посовещались и решили попробовать, не сможем ли мы раздобыть денег, а если не выйдет… если не выйдет, то каждый из нас пойдёт своей дорогой, а эта мелюзга пусть живёт или пропадает, как знает. Я приторговывала кое-чем на чёрном рынке и занималась незаконным модифицированием оружия, но этим много не выручишь. А потом я прослышала, что проектирование мехов — прибыльное дело, вот и решила попытать счастья.
Хуан Цзиншу, которая лежала в отсеке особняком от других, внезапно заговорила:
— Иммиграция ничего не изменит. Сейчас везде одно и то же.
Остальные тут же вспомнили, что у неё пневмоцефалия, а значит, должно быть, её семья входит в число «заблудших душ», которые прибыли из других галактик. Какое-то время никто не осмеливался нарушить наступившую тишину.
— Эй, ботан, — бросила Мята какое-то время спустя, чтобы прервать неловкое молчание. — Ты ж у нас при деньгах? Назови цену, и, когда вернёмся, я напишу за тебя все контрольные.
Слово за слово — и подростки принялись торговаться.
— Когда вернёмся к учёбе…
Линь Цзинхэн не стал слушать дальше. Пройдя сквозь духовную сеть, он скользнул взглядом по упрямому лицу девушки, и ему вспомнилось её имя.
Цзиншу.
***
— Выйти за Голдена — всё равно что выйти замуж за Административный комитет. Подумай над этим как следует — если ты не хочешь, то всегда можешь сказать «нет». Так или иначе, я ведь ещё не умер.
— Я делаю это по собственному желанию, брат. Да и что плохого в том, чтобы выйти за Административный комитет?
Её «брат» звучало словно «Ваше Превосходительство» или «господин». Говоря это, она не поднимала глаз, взгляд которых застыл на нижней половине лица Линь Цзинхэна. Каждую фразу она предваряла лёгкой улыбкой, на один вопрос неизменно следовал один ответ; казалось, что родной старший брат для неё — посторонний человек.
***
Линь Цзинхэн всё ещё помнил тот день, когда его забрал Лу Синь — тогда маленькая девочка бежала за автомобилем, пока тот не взмыл в воздух со взлётной колеи. Запрокинув голову, она продолжала глядеть ему вслед, из-за чего споткнулась и упала. Вопящая няня вместе с роботом устремилась к девочке, и они увели её за собой — Линь Цзинхэн так и не увидел, плакала ли она.
Как же давно это было.
Десятки лет спустя образ той девочки почти изгладился из его памяти.
Примечания переводчика:
[1] Приоритеты — в оригинале чэнъюй 轻重缓急 (qīngzhòng huǎnjí) — в пер. с кит. «лёгкий и тяжёлый, несрочное и срочное», обр. также в знач. «насущность и очерёдность», «степень важности и срочности», «мухи отдельно, котлеты отдельно».
[2] Отважный муж отрубает руку, укушенную змеёй — в оригинале чэнъюй 壮士断腕 (zhuàng shì duàn wàn) — в букв. пер. с кит. «храбрец рассекает запястье», обр. в знач. «предпринять решительные меры, пойти на крайний шаг».
[3] Занять цветы для подношения Будде 借花献佛 (jiè huā xiàn fó) — обр. в знач. «сделать подарок за чужой счёт», «передарить полученный подарок», «приписывать себе чужие заслуги», «присваивать чужие права».
[4] Высоко ценю вашу любезность, но вынужден отказаться — в оригинале 心领 (xīnlǐng) — в пер. с кит. «понять сердцем», вежливая форма отказа от подарка или приглашения.
[5] Вся макушка зелёная — см. примечание к главе 15 о негативном значении зелёной шляпы.
Происходящее попросту не укладывалось в голове у Одноглазого Ястреба:
— Почему он решил взорвать космическую станцию? Он что, больной?
— Взорвал и взорвал, зачем так много вопросов? — отозвался Линь Цзинхэн, залезая в мех. — Почему бы вам не поторопиться — или жить надоело?
читать дальшеОдноглазый Ястреб машинально вступил с ним в перепалку:
— Тьфу на тебя! Нет нужды притворяться… Лу Бисин, мелкий ты сукин сын, ты что творишь? Погоди, вот я тебе задам!
Хоть обычно разговорчивость Лу Бисина граничила с болтливостью, его мозг всё же не был пустым складом для хранения всякой всячины, а потому он умел расставлять приоритеты [1] куда дальновиднее, чем его немолодой отец. Чудовищный взрыв приближался, пол уже начал дрожать под ногами, а вместе с ним затряслись, будто от страха, и стоящие в ангаре мехи; в такой ситуации у Лу Бисина не было иного выбора, кроме как, совершая преступление против сыновней почтительности, попросту затащить топающего ногами от злости торговца оружием в мех. Оказавшись внутри, они ещё не успели твёрдо встать на ноги, как створка люка автоматически захлопнулась и заблокировалась, система обороны перешла на наивысшее энергопотребление, а лучевая пушка попросту снесла входной шлюз космической станции, освобождая меху путь.
Как правило, на таком маленьком мехе нет возможности установить сверхмощную энергетическую систему, а потому, чтобы вырваться за пределы гравитации, системе требуется как минимум две с половиной минуты предварительного прогрева; однако с целью экономии расхода энергии обычно прибегают к разгону меха на рельсах ангара с помощью внешней силы, тем самым придавая ему необходимое ускорение.
В тот же миг весь окоём объяло пламя — на станции детонировал один заряд за другим, так что на предварительный прогрев попросту не было времени.
Мех вскочил прямиком в колею и, скользя по ней, принялся разгоняться. Прямо за ним рельсы разлетались в клочья, а сотрясаемая серией взрывов космическая станция рушилась всё стремительнее.
Не успев выровнять дыхание, Лу Бисин тут же бросился проверять бешено вращающуюся энергетическую систему:
— Нет, если так и дальше пойдёт, то разгон не завершится, и…
Не успел он договорить, как корпус меха охватила немилосердная дрожь, и космическая станция принялась разламываться и скручиваться изнутри. Сумасшедший вой тревожного сигнала заглушил дальнейшие слова Лу Бисина: колея развалилась окончательно, но мех ещё не успел набрать достаточного ускорения, и теперь искусственная сила тяготения засасывала его обратно в глубь станции!
Обтекаемый корпус меха несколько раз перевернулся, зависнув в пустоте. Его пилот — господин Линь — должно быть, привык летать в одиночку, а потому из-за отсутствия опыта пассажирских перевозок и не подумал предупредить остальных: «Не покидайте своих мест и пристегните ремни!», так что его злосчастные попутчики мигом превратились в подобие носков в барабане стиральной машине — их то и дело швыряло туда-сюда, сбивая в один комок.
Четверо студентов взвыли в унисон, подобно хоровому коллективу, а Одноглазый Ястреб головой врезался в створку люка — судя по выражению его лица, он всерьёз собрался выкопать восемнадцать поколений предков Линь Цзинхэна, чтобы передать им пламенный привет.
— Линь! — воскликнул Лу Бисин, судорожно хватаясь за ремень безопасности.
Внезапно вступившая в дело сила притяжения сменила тональность: гравитационное поле космической станции явно утратило стабильность, а это были очень плохие новости.
— Она вот-вот разлетится вдребезги! — возопил Одноглазый Ястреб. — Линь, можешь ты, в конце концов…
В следующее мгновение космическая станция «Ядовитого гнезда» расцветила тьму Вселенной букетом фейерверков, и безжалостная волна вибрации обрушилась на защитную систему меха. Уровень повреждений защитного энергетического щита превысил восемьдесят процентов, ведь удар пришёлся непосредственно по задней части фюзеляжа.
Сигнал тревоги и вопли пассажиров слились в единый вой, в который вклинилась команда Линь Цзинхэна:
— Избавиться от резервного источника энергии.
Мех тут же отбросил заднюю часть корпуса, подобно отважному мужу, что отрубает руку, укушенную змеёй [2], и рванулся вперёд на позаимствованной у него энергетической волне. Наконец набрав достаточное ускорение, он, подобно сбросившему узду дикому степному скакуну, сквозь бушующее пламя устремился прямиком в безбрежные просторы Восьмой галактики.
Только тогда Линь Цзинхэн обернулся и, зажимая страдающие от невыносимого шума уши, предусмотрительно спросил:
— Господа, кому требуется противорвотное?
У Уайта так кружилась голова, что он был не в силах подняться на ноги — стоя на четвереньках, он с трудом подавлял рвотные позывы, языком тела красноречиво сообщая, что ему это средство необходимо в первую очередь.
Этот мех изначально был частью небольшой коллекции Линь Цзинхэна на планете Пекин. Он со знанием дела извлёк медицинскую аппаратуру и по очереди затолкал четверых студентов в отсек ухода за больными. По-прежнему валяющегося в обмороке Ноль Ноль Один он привязал к электрическому стулу, после чего задал обратный курс на автопилоте, размял затёкшие плечи и шею и распахнул имеющийся в мехе бар.
Лу Бисин нерешительно приблизился к нему. Не зная, с чего начать, он наконец спросил:
— Хочешь, я открою тебе бутылочку?
Какое-то время Линь Цзинхэн хранил молчание, стоя напротив опустевшего бара.
— Как я посмотрю, мои запасы пришлись тебе по нраву.
Любитель межзвёздной езды в нетрезвом виде Лу Бисин не знал, что на это ответить — ему только и оставалось, что выдать улыбку в восемь сверкающих белизной зубов.
— Даже бутылок мне не оставил, — восхищённо добавил Линь Цзинхэн. — А у вас, молодой господин, недурные зубы.
— Бутылки остались, вон они! — Лу Бисин поспешно поднял руку, указывая на перекочевавшие запасы стеклотары. — Всего лишь утилизация отходов с целью улучшить однообразную экологическую среду меха!
Подняв взгляд, Линь Цзинхэн узрел ряд кружащих над головой прозрачных винных бутылок, заполненных питательной автотрофной средой — теперь в них росла флуоресцентная трава. Уход за подобного рода трансгенными декоративными растениями был крайне прост — поместите их в закупоренную ёмкость с питательным раствором, и они будут радовать ваш глаз от трёх до пяти лет. Мелкие листики равномерно заполняли плавно покачивающиеся в воздухе бутылки, которые источали зеленоватое свечение, будто эта гниющая трава была светлячками, парящими во мраке ночи позднего лета.
Мерцающий свет от этой «винной стойки» падал на лицо Линь Цзинхэна, словно светофильтр, скрадывающий и осевшую на коже пыль, и кровь на подбородке, и нетерпеливое выражение лица, вновь превращая его в того адмирала, которого много лет назад узрел в альбоме Лу Бисин.
Молодой человек и сам не знал, что замкнуло у него в голове, заставив его бездумно выпалить:
— Командир, это всё для вас!
Осознав, что он только что сказал, Лу Бисин едва не откусил себе язык — он больше не чувствовал себя человеком, ведь чем его поведение отличалось от того, кто занимает цветы для подношения Будде [3] — вот только в его случае он ещё и обчистил сад за домом самого Будды!
К счастью для Лу Бисина, Линь Цзинхэн не стал опускаться до его уровня.
— Весьма высоко ценю вашу любезность, но вынужден отказаться [4], — с каменным лицом бросил он, повернувшись к молодому человеку. — Ведь из-за этой штуки у меня вся макушка зелёная [5], так что попрошу немедленно это убрать — и самому убраться восвояси.
От такого Лу Бисин на миг утратил дар речи.
— Кстати говоря, — продолжил Линь Цзинхэн, прекратив расхаживать по кабине. — Медицинский отсек там. Прежде всего тебе следует извлечь из своего тела этот нелегальный чип.
Расслышав эти слова с другого конца кабины, Одноглазый Ястреб, который был занят тем, что вновь изыскивал повод для ссоры, переменился в лице:
— Какой ещё чип?
Стоило Лу Бисину услышать эти слова, как он ощутил внезапное онемение под ложечкой, после чего в груди поднялась мощная волна сопротивления — это чувство совершенно не походило на его собственное, в сердце будто пробудился заточённый там чужеземный хищник. «Никто не отнимет у меня мою силу!» — будто воочию взревел он, разгневанный этим предложением.
Линь Цзинхэн смерил его невозмутимым взглядом — и Лу Бисина будто окатило ушатом ледяной воды.
«Я всего лишь заведую академией, — трепеща от страха, подумал он. — К чему мне подобная сила?»
— Ну, тогда я пойду, — рассеянно ответил вслух Лу Бисин, у которого забрезжила смутная догадка, что за опасность кроется в этом чипе, однако, сделав пару шагов, он вспомнил ещё кое о чём: — Но вы двое не вздумайте опять давать волю рукам, а то я этого не потерплю.
В последнее время у Одноглазого Ястреба развилась стойкая аллергия на слово «чип», а потому, не успел Лу Бисин закончить своё наставление, как кипящий от злости почтенный глава семейства безжалостно затолкал его в медотсек.
Линь Цзинхэн проводил их взглядом, заложив руки за спину, и подумал: «Какая сильная привязанность…»
Только что на космической станции у него зародилось смутное предчувствие — иначе как объяснить, почему «Ядовитое гнездо», изначально являвшаяся сектой Восьмой галактики — иначе говоря, весьма умеренным злом — подчинилось действующим за границей галактики космическим пиратам, и к тому же ни один из его членов, как из внутреннего круга, так и из внешнего, не усомнился в подобном союзе?
Со времён древней промышленной революции — да что там, с ещё более древней аграрной революции — люди сумели вырваться из-под гнёта естественного отбора и предались погоне за удовольствиями, тяга к которым записана в их клетках подобно раку. Ещё до основания «Эдема» полувековые дебаты о возможной зависимости от него вылились в образование законодательной системы жёсткой регуляции на протяжении пробного периода эксплуатации. Но к настоящему моменту вопрос о зависимости от «Эдема» превратился в риторический — он стал столь же необходимым условием для выживания, как дыхание, еда и питьё.
Но, в конце концов, «Эдем» всё же находился под строгим контролем — а вот что способен натворить подобный нестандартный чип, страшно было даже подумать…
Существовали ли эти штуки только в пределах Восьмой галактики, или же они незаметно для всех успели просочиться во все уголки Лиги?
Линь Цзинхэн превратил кабину управления меха в комнату отдыха на одного и не спеша опустился в кресло. Чжаньлу хранил молчание, вися на его руке, словно обычное украшение.
В конце концов, сейчас он являл собой не целый мех, а лишь его ядро, к тому же, помогая остановить нацеленный на Лу Бисина энергетический меч защитным экраном, Чжаньлу израсходовал свои ресурсы почти без остатка, так что теперь ему только и оставалось, что медленно подзаряжаться от энергетической системы меха.
А без Чжаньлу Линь Цзинхэн не мог связаться с девятой Серебряной эскадрой.
К счастью, он всё равно не мог пуститься в путешествие по неизвестному маршруту с целой оравой посторонних бездельников, а потому ему в любом случае нужно было сперва вернуть их на Пекин, где они будут в безопасности, так что пока в пробуждении Чжаньлу не было срочной необходимости.
И без того слишком многое успело случиться за один-единственный день.
Линь Цзинхэн смутно чувствовал, что события выскальзывают из-под его контроля. Закрыв глаза, он погрузился в духовную сеть меха.
У Бойцового Петуха вход в духовную сеть меха сразу вызвал сотрясение мозга, из-за которого он впал в кому — однако для Линь Цзинхэна, который уже привык к подобной связи, это было всего лишь способом расслабиться.
Пока мех следовал по установленному маршруту, в его духовной сети царило затишье, крохотные волны собирали информацию со всей округи. Следуя за этими нитями духовной сети, сознание Линь Цзинхэна рассеивалось по бескрайним просторам галактики, его сердцебиение постепенно замедлялось.
Он нередко прибегал к подобному способу умиротворения — будто рыба, которая, погрузившись на дно моря, невозмутимо переваривает всё, что попадётся ей на пути.
Линь Цзинхэн ощущал всё происходящее в самых отдалённых уголках меха, но благодаря сниженной громкости шум его не беспокоил.
Он убедился, что из Лу Бисина уже вытащили чип — и в то же мгновение его тело многократно отомстило ему за всё: колено, раздробленное мощным ударом о пол, руки, почти вырванные из плечевых суставов боевиками «Ядовитого гнезда» — весь он с головы до ног представлял собой одну сплошную травму. Над ним, не находя себе места, метался его любящий отец. По счастью, это продлилось недолго: всё-таки это были не более чем внешние повреждения, с которыми безотлагательно справилась медицинская система меха.
В отсеке ухода за больными четверо студентов Лу Бисина один за другим получили уколы от головокружения. Лекарство не замедлило оказать эффект, так что вскоре те, кто только что был на последнем издыхании, уже весело болтали.
— Пусть даже по возвращении мне придётся написать дюжину контрольных, это того стоило! — хвастался Уайт. — Даже если в будущем я иммигрирую в Седьмую галактику, теперь мне до конца жизни будет что порассказать!
— Не знаю, будут ли нас в будущем делить на факультеты, — вторил ему Бойцовый Петух, — но если будут, я обязательно выберу управление мехами, ведь это просто улёт!
— Ещё немного — и ты бы от него совсем отлетел, — холодно заметила Мята. — Эй ты, ботан, не забудь расплатиться со мной сполна, прежде чем свалишь в свою Седьмую галактику!
— Теперь мы с вами друзья и в жизни, и в смерти, а ты по-прежнему ценишь во мне лишь деньги? — вздохнул Уайт. — К тому же, разве наша академия не платит стипендию? Так зачем вам обеим понадобилось столько денег?
— Мне нужно кормить семью, — помедлив, ответила Мята. — Сама я из приюта. В прошлом году наш директор сбежал, обчистив кассу. Приют развалился, и куча несмышлёнышей остались без средств к существованию. Тут уж ничего не поделаешь. Мы, несколько ребят постарше, посовещались и решили попробовать, не сможем ли мы раздобыть денег, а если не выйдет… если не выйдет, то каждый из нас пойдёт своей дорогой, а эта мелюзга пусть живёт или пропадает, как знает. Я приторговывала кое-чем на чёрном рынке и занималась незаконным модифицированием оружия, но этим много не выручишь. А потом я прослышала, что проектирование мехов — прибыльное дело, вот и решила попытать счастья.
Хуан Цзиншу, которая лежала в отсеке особняком от других, внезапно заговорила:
— Иммиграция ничего не изменит. Сейчас везде одно и то же.
Остальные тут же вспомнили, что у неё пневмоцефалия, а значит, должно быть, её семья входит в число «заблудших душ», которые прибыли из других галактик. Какое-то время никто не осмеливался нарушить наступившую тишину.
— Эй, ботан, — бросила Мята какое-то время спустя, чтобы прервать неловкое молчание. — Ты ж у нас при деньгах? Назови цену, и, когда вернёмся, я напишу за тебя все контрольные.
Слово за слово — и подростки принялись торговаться.
— Когда вернёмся к учёбе…
Линь Цзинхэн не стал слушать дальше. Пройдя сквозь духовную сеть, он скользнул взглядом по упрямому лицу девушки, и ему вспомнилось её имя.
Цзиншу.
***
— Выйти за Голдена — всё равно что выйти замуж за Административный комитет. Подумай над этим как следует — если ты не хочешь, то всегда можешь сказать «нет». Так или иначе, я ведь ещё не умер.
— Я делаю это по собственному желанию, брат. Да и что плохого в том, чтобы выйти за Административный комитет?
Её «брат» звучало словно «Ваше Превосходительство» или «господин». Говоря это, она не поднимала глаз, взгляд которых застыл на нижней половине лица Линь Цзинхэна. Каждую фразу она предваряла лёгкой улыбкой, на один вопрос неизменно следовал один ответ; казалось, что родной старший брат для неё — посторонний человек.
***
Линь Цзинхэн всё ещё помнил тот день, когда его забрал Лу Синь — тогда маленькая девочка бежала за автомобилем, пока тот не взмыл в воздух со взлётной колеи. Запрокинув голову, она продолжала глядеть ему вслед, из-за чего споткнулась и упала. Вопящая няня вместе с роботом устремилась к девочке, и они увели её за собой — Линь Цзинхэн так и не увидел, плакала ли она.
Как же давно это было.
Десятки лет спустя образ той девочки почти изгладился из его памяти.
Примечания переводчика:
[1] Приоритеты — в оригинале чэнъюй 轻重缓急 (qīngzhòng huǎnjí) — в пер. с кит. «лёгкий и тяжёлый, несрочное и срочное», обр. также в знач. «насущность и очерёдность», «степень важности и срочности», «мухи отдельно, котлеты отдельно».
[2] Отважный муж отрубает руку, укушенную змеёй — в оригинале чэнъюй 壮士断腕 (zhuàng shì duàn wàn) — в букв. пер. с кит. «храбрец рассекает запястье», обр. в знач. «предпринять решительные меры, пойти на крайний шаг».
[3] Занять цветы для подношения Будде 借花献佛 (jiè huā xiàn fó) — обр. в знач. «сделать подарок за чужой счёт», «передарить полученный подарок», «приписывать себе чужие заслуги», «присваивать чужие права».
[4] Высоко ценю вашу любезность, но вынужден отказаться — в оригинале 心领 (xīnlǐng) — в пер. с кит. «понять сердцем», вежливая форма отказа от подарка или приглашения.
[5] Вся макушка зелёная — см. примечание к главе 15 о негативном значении зелёной шляпы.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «В те года я открыл зоопарк»
В те года я открыл зоопарк. Глава 15. На сцену выходит Ю Су
Предыдущая глава
Ранним утром Дуань Цзяцзэ сел на автобус и отправился на городской птичий рынок, чтобы обменять фильтр для аквариума: не прошло и месяца, как тот внезапно сломался.
Заодно у него возникла идейка прикупить парочку костюмов для Лу Я: хоть тот не заговаривал об этом, за всё время работы в зоопарке «Лин Ю» он ни разу не менял одежду. Сам Дуань Цзяцзэ не обратил бы на это внимания [1], если бы не услышал, как об этом шушукается с другими работниками Сяо Су: мол, такой красавчик и целыми днями ходит в одном и том же — это сильно вредит его имиджу.
Разумеется, у Дуань Цзяцзэ как у директора зоопарка имелись некоторые обязанности: в конце концов, с тех самых пор как товарищ Лу Я спустился в бренный мир, он безвылазно жил в этом захолустье и, уж конечно, не мог сам посетить торговый центр.
читать дальшеДобравшись до города, Дуань Цзяцзэ поспешил на птичий рынок, чтобы найти тот самый магазин аквариумистики.
При виде молодого человека продавец тут же его вспомнил:
— Здравствуйте, а вы опять за рыбками?
— Я не за рыбками, хозяин. Купленный у вас фильтр сломался — просто сам взял и сломался, — подчеркнул Дуань Цзяцзэ. — Вы можете его заменить?
— Надо же, как странно, — принялся увиливать хозяин. — Все наши товары очень хорошего качества, как я могу быть уверен, что он сам по себе сломался...
— Что значит — как вы можете быть уверены? Неужто мне делать больше нечего, кроме как ломать его? — возмутился Дуань Цзяцзэ.
— Откуда же мне знать? Лучше бы вам отнести его в ремонт… — продолжал отнекиваться мужчина.
— Да кто же мне его отремонтирует? Хозяин, это чистой воды надувательство!
— Не надо повышать голос. Я говорю как есть, — стоял на своём продавец.
— Ну знаете, это уже чересчур, — не выдержал Дуань Цзяцзэ. — Так вы поменяете мне фильтр или нет?! У меня мало времени, мне ещё рыбок кормить...
Продавца аж в пот бросило:
— Неужто ваши рыбки всё ещё живы?
— Ну разумеется, живы! — раздражённо ответил Дуань Цзяцзэ. — Что вы имели в виду — вы что же, мне ещё и больных рыбок продали?!
«При том, что они были больные, — подумал хозяин, — ты ещё и запихнул их всех в один аквариум; чертовщина какая-то — как же так вышло, что они не передохли?»
Пока они спорили, в магазин неожиданно зашёл ещё один посетитель.
— Старина Тан, посмотрите-ка, что случилось с моим телескопом-бабочкой [2]?
Обернувшись, Дуань Цзяцзэ увидел взволнованного мужчину, с которым уже сталкивался на птичьем рынке в прошлый раз — в руках он держал полиэтиленовый пакет с рыбкой.
— Она целыми днями сидит на дне аквариума и, похоже, чем-то подавлена, — печально сказал мужчина. — Не знаю уже, что и делать — скоро я сам буду в депрессии.
— Погодите немного, — отмахнулся продавец от Дуань Цзяцзэ и, не дожидаясь ответа, взял из рук мужчины пакет с рыбкой. — Вы её изолировали? — деловито спросил он. — Как у неё с экскрементами?
— Пока не изолировал, — ответил мужчина. — Ничего не могу сказать насчёт экскрементов.
— Возможно, это энтерит, — поразмыслив, решил хозяин. — Изолируйте её и купите эти лекарства, а потом зайдите снова.
— Хорошо, — принялся кивать мужчина. — Я купил её меньше месяца назад!
— Какой ещё энтерит? — не выдержал стоящий рядом Дуань Цзяцзэ. — Рыбка просто не приспособилась к перемене воды — киньте в воду немного соли, и всё будет в порядке...
Мужчина поднял на него изумлённый взгляд и хотел было спросить, можно ли этому верить, но тут у него в памяти что-то всколыхнулось, и он вспомнил, что он уже видел этого парня на этом самом месте.
— Так это вы, молодой человек?!
Да и как можно забыть того, кто поместил в один аквариум такие разные виды рыбок. По правде говоря, этот юноша вовсе не выглядел серьёзным специалистом, однако, услышав, что его рыбки до сих пор живы, мужчина проникся необъяснимым доверием к его словам.
— Тебе-то откуда знать? — не удержался хозяин. Он ещё с прошлого раза решил для себя, что этот парень ведёт себя как полный дилетант.
— Разве по тому, как выглядит эта рыбка, для вас не очевидно, что с ней? — задал встречный вопрос Дуань Цзяцзэ.
Хозяин магазина утратил дар речи. «Что на такое можно ответить? Он ведь тоже не ветеринар! Как же этот парень, основываясь на одном только опыте, смог поставить более точный диагноз?»
Что до Дуань Цзяцзэ, то он был так зол, что даже слова не шли на ум.
Второй посетитель попытался разрядить обстановку:
— Тогда я попробую и лекарство, и соль, спасибо вам обоим!
— Не за что, — ответил Дуань Цзяцзэ и вновь обратился к продавцу: — Хозяин, так что с моим фильтром?
При постоянном клиенте хозяин магазина уже не мог позволить себе заниматься грабежом средь бела дня [3], а потому пристыжённо буркнул:
— Так и быть, я вам его обменяю.
Дуань Цзяцзэ с чувством глубокого удовлетворения забрал новый фильтр.
Заинтригованный мужчина, выйдя вместе с Дуань Цзяцзэ, не удержался от вопроса:
— Молодой человек, как поживают ваши рыбки?
— Превосходно! — вытащив мобильник, Дуань Цзяцзэ показал ему недавнюю гифку, и мужчина убедился, что они и правда до сих пор обитают в одном аквариуме.
На видео рыбки стройными рядами устремлялись к прислонённому к стеклу кончику пальца. Быть может, всё дело в каком-то корме? Но тогда почему не видно, как его бросают?
Как бы то ни было, судя по яркой окраске и энергичным движениям этих рыбок, они и впрямь были полны жизни.
— А где стоит аквариум? Не похоже на квартиру, это офис вашей компании? — с любопытством принялся выспрашивать мужчина. — А почему там написано «океанариум»? Хе-хе, с вами, молодёжь, и в самом деле не соскучишься...
— Так и есть, — радостно ответил Дуань Цзяцзэ, не упустив возможность для рекламы. — Это зоопарк — прежде он назывался «Хайцзяо», слышали о таком? Он находится на прежнем месте, но теперь называется «Лин Ю», на следующую неделю у нас намечено открытие. Если у вас будет время, приходите, чтобы развлечься!
Мужчина фыркнул — как выяснилось, этот так называемый «океанариум» находился в зоопарке, что делало ситуацию ещё более забавной.
— А вы, оказывается, неординарный человек. Так значит, это зоопарк. Когда будет время, непременно к вам зайду!
— Ха-ха, и напомните, чтобы я дал вам скидку. Меня зовут Дуань Цзяцзэ.
***
Попрощавшись с мужчиной, Дуань Цзяцзэ с птичьего рынка отправился в торговый центр, чтобы прикупить парочку костюмов, а затем вернулся домой на автобусе.
Едва зайдя в зоопарк, Дуань Цзяцзэ увидел, как в тени дерева Сяо Су и Лю Бинь развлекают маленькую девочку.
Девочка в белом платьице лет шести-семи на вид с волосами, завязанными в два хвостика, была прехорошенькой: алые губки и белые зубы, ясный взгляд тёмных глаз [4], хрупкая и одухотворённая — её можно было назвать идеалом классической красоты. Она лакомилась печеньем, которым, по всей видимости, угостила её Сяо Су.
Сяо Су и Лю Бинь умилённо наблюдали за тем, как она ест. Одна протянула ей воду, другой — веер; это дитя в самом деле было необычайно милым.
— Чья это дочка? Настоящая красавица, — восхитился Дуань Цзяцзэ, проходя мимо.
— Директор, а разве не ваша? — удивлённо обернулась Сяо Су. — Она сказала, что пришла к вам.
Дуань Цзяцзэ оторопел — он впервые видел этого ребёнка.
— Деточка, как тебя зовут?
Проглотив остатки печенья, девочка вскинула на него взгляд:
— Меня зовут… Ю Су.
Это имя ни о чём не говорило Дуань Цзяцзэ. Чтобы не пугать ребёнка, он нарочито мягким голосом спросил:
— И кто же сказал тебе прийти ко мне?
На самом деле он подозревал, что девочка просто заблудилась в расположенном неподалёку парке развлечений «Хайцзяо» и потому говорит, что хочет найти директора — как знать, может, она ищет вовсе не его?
В ответ девочка по имени Ю Су подняла лицо к Дуань Цзяцзэ и произнесла:
— Линсяо...
Дуань Цзяцзэ мигом закрыл ей рот ладонью и пояснил изумлённым сотрудникам:
— Я понял! Лу-гэ — твой родственник! Я отведу её к Лу Я!
С этими словами Дуань Цзяцзэ схватил Ю Су в охапку и понёсся прямиком к офисному зданию.
До него наконец дошло: очевидно, эта девочка — то самое присланное фондом «Линсяо» «животное»!
«...Неужто эта система настолько бесчеловечна, что посылает на работу детей? — возмущался про себя Дуань Цзяцзэ. — Это же эксплуатация детского труда! Разве совесть позволит мне держать девочку в клетке?»
— Небесный гений, — поставив Ю Су на пол, Дуань Цзяцзэ просунул голову в комнату Лу Я. — У нас пополнение. Глянь-ка, ты её не знаешь?
Вновь очутившись на твёрдой земле, Ю Су оправила платьице и вошла в комнату.
Лу Я с самодовольным видом валялся на кровати, играя на телефоне.
— И на что тут смотреть? Я её запах и без того за пять сотен ли чую. — Вскинув руку, он помахал ладонью перед носом, прежде чем удосужился поднять взгляд. — Девятихвостая лиса тоже явилась.
— Давно не виделись, небесный гений Лу Я, — со сладкой улыбкой поприветствовала его Ю Су.
— Погодите, девятихвостая лиса? — массируя виски, вмешался Дуань Цзяцзэ. — Какая ещё девятихвостая лиса?
— Та самая, всем известная, — с неизменной улыбкой отозвалась Ю Су.
«Та самая, всем известная?» Спустя какое-то время Дуань Цзяцзэ наконец прохрипел севшим голосом:
— Дацзи [5]?
Примечания переводчика:
[1] Не обращал на это внимания — в оригинале чэнъюй 粗枝大叶 (cūzhīdàyè) — в пер. с кит. «грубые ветви и большие листья», обр. в знач. «подходить к делу поверхностно, делать кое-как; небрежный, грубый; спустя рукава, через пень колоду».
[2] Телескоп-бабочка 龙睛蝶尾 (lóng jīng dié wěi) — одна из искусственно культивированных декоративных пород аквариумной «золотой рыбки», отличающаяся раздвоенным хвостовым плавником, напоминающим по форме крылья бабочки, является разновидностью телескопа.
[3] Грабёж средь бела дня — в оригинале 宰人 (zǎirén) — в пер. с кит. «чиновник, официальное лицо», а при этом также «обманщик, вымогатель, обдираловка, завышенная цена».
[4] Ясный взгляд тёмных глаз — в оригинале чэнъюй 黑白分明 (hēi bái fēn míng) — в пер. с кит. «ясно различать, где чёрное, где белое», обр. в знач. «очень чёткий, отчётливый».
[5] Дацзи 妲己 (Dájǐ) (около 1076 — после 1046 г. до н.э.)— любимая наложница императора Синя, правителя династии Шан. Начиная с династии Тан благодаря легендам и романам обрела известность как кровожадная лиса-оборотень, которая захватила тело настоящей Дацзи и, увлекая императора своими жестокими забавами, послужила причиной падения династии Шан.
Её имя при рождении — Цзи 己 (Jǐ) — «шестая» - шестой из десяти «небесных столпов» небесного зодиакального цикла (знаки десятеричного цикла, применявшиеся в Китае для летосчисления: 甲、乙、丙、丁、戊、己、庚、辛、壬、癸).
Имя при достижении совершеннолетия — Да 妲 (Dá).
Происходила из княжеского рода Ю Су 有苏 (Yǒu Sū).
Ранним утром Дуань Цзяцзэ сел на автобус и отправился на городской птичий рынок, чтобы обменять фильтр для аквариума: не прошло и месяца, как тот внезапно сломался.
Заодно у него возникла идейка прикупить парочку костюмов для Лу Я: хоть тот не заговаривал об этом, за всё время работы в зоопарке «Лин Ю» он ни разу не менял одежду. Сам Дуань Цзяцзэ не обратил бы на это внимания [1], если бы не услышал, как об этом шушукается с другими работниками Сяо Су: мол, такой красавчик и целыми днями ходит в одном и том же — это сильно вредит его имиджу.
Разумеется, у Дуань Цзяцзэ как у директора зоопарка имелись некоторые обязанности: в конце концов, с тех самых пор как товарищ Лу Я спустился в бренный мир, он безвылазно жил в этом захолустье и, уж конечно, не мог сам посетить торговый центр.
читать дальшеДобравшись до города, Дуань Цзяцзэ поспешил на птичий рынок, чтобы найти тот самый магазин аквариумистики.
При виде молодого человека продавец тут же его вспомнил:
— Здравствуйте, а вы опять за рыбками?
— Я не за рыбками, хозяин. Купленный у вас фильтр сломался — просто сам взял и сломался, — подчеркнул Дуань Цзяцзэ. — Вы можете его заменить?
— Надо же, как странно, — принялся увиливать хозяин. — Все наши товары очень хорошего качества, как я могу быть уверен, что он сам по себе сломался...
— Что значит — как вы можете быть уверены? Неужто мне делать больше нечего, кроме как ломать его? — возмутился Дуань Цзяцзэ.
— Откуда же мне знать? Лучше бы вам отнести его в ремонт… — продолжал отнекиваться мужчина.
— Да кто же мне его отремонтирует? Хозяин, это чистой воды надувательство!
— Не надо повышать голос. Я говорю как есть, — стоял на своём продавец.
— Ну знаете, это уже чересчур, — не выдержал Дуань Цзяцзэ. — Так вы поменяете мне фильтр или нет?! У меня мало времени, мне ещё рыбок кормить...
Продавца аж в пот бросило:
— Неужто ваши рыбки всё ещё живы?
— Ну разумеется, живы! — раздражённо ответил Дуань Цзяцзэ. — Что вы имели в виду — вы что же, мне ещё и больных рыбок продали?!
«При том, что они были больные, — подумал хозяин, — ты ещё и запихнул их всех в один аквариум; чертовщина какая-то — как же так вышло, что они не передохли?»
Пока они спорили, в магазин неожиданно зашёл ещё один посетитель.
— Старина Тан, посмотрите-ка, что случилось с моим телескопом-бабочкой [2]?
Обернувшись, Дуань Цзяцзэ увидел взволнованного мужчину, с которым уже сталкивался на птичьем рынке в прошлый раз — в руках он держал полиэтиленовый пакет с рыбкой.
— Она целыми днями сидит на дне аквариума и, похоже, чем-то подавлена, — печально сказал мужчина. — Не знаю уже, что и делать — скоро я сам буду в депрессии.
— Погодите немного, — отмахнулся продавец от Дуань Цзяцзэ и, не дожидаясь ответа, взял из рук мужчины пакет с рыбкой. — Вы её изолировали? — деловито спросил он. — Как у неё с экскрементами?
— Пока не изолировал, — ответил мужчина. — Ничего не могу сказать насчёт экскрементов.
— Возможно, это энтерит, — поразмыслив, решил хозяин. — Изолируйте её и купите эти лекарства, а потом зайдите снова.
— Хорошо, — принялся кивать мужчина. — Я купил её меньше месяца назад!
— Какой ещё энтерит? — не выдержал стоящий рядом Дуань Цзяцзэ. — Рыбка просто не приспособилась к перемене воды — киньте в воду немного соли, и всё будет в порядке...
Мужчина поднял на него изумлённый взгляд и хотел было спросить, можно ли этому верить, но тут у него в памяти что-то всколыхнулось, и он вспомнил, что он уже видел этого парня на этом самом месте.
— Так это вы, молодой человек?!
Да и как можно забыть того, кто поместил в один аквариум такие разные виды рыбок. По правде говоря, этот юноша вовсе не выглядел серьёзным специалистом, однако, услышав, что его рыбки до сих пор живы, мужчина проникся необъяснимым доверием к его словам.
— Тебе-то откуда знать? — не удержался хозяин. Он ещё с прошлого раза решил для себя, что этот парень ведёт себя как полный дилетант.
— Разве по тому, как выглядит эта рыбка, для вас не очевидно, что с ней? — задал встречный вопрос Дуань Цзяцзэ.
Хозяин магазина утратил дар речи. «Что на такое можно ответить? Он ведь тоже не ветеринар! Как же этот парень, основываясь на одном только опыте, смог поставить более точный диагноз?»
Что до Дуань Цзяцзэ, то он был так зол, что даже слова не шли на ум.
Второй посетитель попытался разрядить обстановку:
— Тогда я попробую и лекарство, и соль, спасибо вам обоим!
— Не за что, — ответил Дуань Цзяцзэ и вновь обратился к продавцу: — Хозяин, так что с моим фильтром?
При постоянном клиенте хозяин магазина уже не мог позволить себе заниматься грабежом средь бела дня [3], а потому пристыжённо буркнул:
— Так и быть, я вам его обменяю.
Дуань Цзяцзэ с чувством глубокого удовлетворения забрал новый фильтр.
Заинтригованный мужчина, выйдя вместе с Дуань Цзяцзэ, не удержался от вопроса:
— Молодой человек, как поживают ваши рыбки?
— Превосходно! — вытащив мобильник, Дуань Цзяцзэ показал ему недавнюю гифку, и мужчина убедился, что они и правда до сих пор обитают в одном аквариуме.
На видео рыбки стройными рядами устремлялись к прислонённому к стеклу кончику пальца. Быть может, всё дело в каком-то корме? Но тогда почему не видно, как его бросают?
Как бы то ни было, судя по яркой окраске и энергичным движениям этих рыбок, они и впрямь были полны жизни.
— А где стоит аквариум? Не похоже на квартиру, это офис вашей компании? — с любопытством принялся выспрашивать мужчина. — А почему там написано «океанариум»? Хе-хе, с вами, молодёжь, и в самом деле не соскучишься...
— Так и есть, — радостно ответил Дуань Цзяцзэ, не упустив возможность для рекламы. — Это зоопарк — прежде он назывался «Хайцзяо», слышали о таком? Он находится на прежнем месте, но теперь называется «Лин Ю», на следующую неделю у нас намечено открытие. Если у вас будет время, приходите, чтобы развлечься!
Мужчина фыркнул — как выяснилось, этот так называемый «океанариум» находился в зоопарке, что делало ситуацию ещё более забавной.
— А вы, оказывается, неординарный человек. Так значит, это зоопарк. Когда будет время, непременно к вам зайду!
— Ха-ха, и напомните, чтобы я дал вам скидку. Меня зовут Дуань Цзяцзэ.
***
Попрощавшись с мужчиной, Дуань Цзяцзэ с птичьего рынка отправился в торговый центр, чтобы прикупить парочку костюмов, а затем вернулся домой на автобусе.
Едва зайдя в зоопарк, Дуань Цзяцзэ увидел, как в тени дерева Сяо Су и Лю Бинь развлекают маленькую девочку.
Девочка в белом платьице лет шести-семи на вид с волосами, завязанными в два хвостика, была прехорошенькой: алые губки и белые зубы, ясный взгляд тёмных глаз [4], хрупкая и одухотворённая — её можно было назвать идеалом классической красоты. Она лакомилась печеньем, которым, по всей видимости, угостила её Сяо Су.
Сяо Су и Лю Бинь умилённо наблюдали за тем, как она ест. Одна протянула ей воду, другой — веер; это дитя в самом деле было необычайно милым.
— Чья это дочка? Настоящая красавица, — восхитился Дуань Цзяцзэ, проходя мимо.
— Директор, а разве не ваша? — удивлённо обернулась Сяо Су. — Она сказала, что пришла к вам.
Дуань Цзяцзэ оторопел — он впервые видел этого ребёнка.
— Деточка, как тебя зовут?
Проглотив остатки печенья, девочка вскинула на него взгляд:
— Меня зовут… Ю Су.
Это имя ни о чём не говорило Дуань Цзяцзэ. Чтобы не пугать ребёнка, он нарочито мягким голосом спросил:
— И кто же сказал тебе прийти ко мне?
На самом деле он подозревал, что девочка просто заблудилась в расположенном неподалёку парке развлечений «Хайцзяо» и потому говорит, что хочет найти директора — как знать, может, она ищет вовсе не его?
В ответ девочка по имени Ю Су подняла лицо к Дуань Цзяцзэ и произнесла:
— Линсяо...
Дуань Цзяцзэ мигом закрыл ей рот ладонью и пояснил изумлённым сотрудникам:
— Я понял! Лу-гэ — твой родственник! Я отведу её к Лу Я!
С этими словами Дуань Цзяцзэ схватил Ю Су в охапку и понёсся прямиком к офисному зданию.
До него наконец дошло: очевидно, эта девочка — то самое присланное фондом «Линсяо» «животное»!
«...Неужто эта система настолько бесчеловечна, что посылает на работу детей? — возмущался про себя Дуань Цзяцзэ. — Это же эксплуатация детского труда! Разве совесть позволит мне держать девочку в клетке?»
— Небесный гений, — поставив Ю Су на пол, Дуань Цзяцзэ просунул голову в комнату Лу Я. — У нас пополнение. Глянь-ка, ты её не знаешь?
Вновь очутившись на твёрдой земле, Ю Су оправила платьице и вошла в комнату.
Лу Я с самодовольным видом валялся на кровати, играя на телефоне.
— И на что тут смотреть? Я её запах и без того за пять сотен ли чую. — Вскинув руку, он помахал ладонью перед носом, прежде чем удосужился поднять взгляд. — Девятихвостая лиса тоже явилась.
— Давно не виделись, небесный гений Лу Я, — со сладкой улыбкой поприветствовала его Ю Су.
— Погодите, девятихвостая лиса? — массируя виски, вмешался Дуань Цзяцзэ. — Какая ещё девятихвостая лиса?
— Та самая, всем известная, — с неизменной улыбкой отозвалась Ю Су.
«Та самая, всем известная?» Спустя какое-то время Дуань Цзяцзэ наконец прохрипел севшим голосом:
— Дацзи [5]?
Примечания переводчика:
[1] Не обращал на это внимания — в оригинале чэнъюй 粗枝大叶 (cūzhīdàyè) — в пер. с кит. «грубые ветви и большие листья», обр. в знач. «подходить к делу поверхностно, делать кое-как; небрежный, грубый; спустя рукава, через пень колоду».
[2] Телескоп-бабочка 龙睛蝶尾 (lóng jīng dié wěi) — одна из искусственно культивированных декоративных пород аквариумной «золотой рыбки», отличающаяся раздвоенным хвостовым плавником, напоминающим по форме крылья бабочки, является разновидностью телескопа.
[3] Грабёж средь бела дня — в оригинале 宰人 (zǎirén) — в пер. с кит. «чиновник, официальное лицо», а при этом также «обманщик, вымогатель, обдираловка, завышенная цена».
[4] Ясный взгляд тёмных глаз — в оригинале чэнъюй 黑白分明 (hēi bái fēn míng) — в пер. с кит. «ясно различать, где чёрное, где белое», обр. в знач. «очень чёткий, отчётливый».
[5] Дацзи 妲己 (Dájǐ) (около 1076 — после 1046 г. до н.э.)— любимая наложница императора Синя, правителя династии Шан. Начиная с династии Тан благодаря легендам и романам обрела известность как кровожадная лиса-оборотень, которая захватила тело настоящей Дацзи и, увлекая императора своими жестокими забавами, послужила причиной падения династии Шан.
Её имя при рождении — Цзи 己 (Jǐ) — «шестая» - шестой из десяти «небесных столпов» небесного зодиакального цикла (знаки десятеричного цикла, применявшиеся в Китае для летосчисления: 甲、乙、丙、丁、戊、己、庚、辛、壬、癸).
Имя при достижении совершеннолетия — Да 妲 (Dá).
Происходила из княжеского рода Ю Су 有苏 (Yǒu Sū).
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Мастер календаря»
Мастер календаря. Глава 36 — Чуи [1]. Часть 1
Предыдущая глава
После Восьмого марта Сяо Наньчжу опять был сильно занят, ведь подруги госпожи Ван Ли то и дело обращались к нему по самым разным вопросам. Работа была несложной, да и платили за неё прилично, так что такой вид заработка весьма подходил Сяо Наньчжу, который был только рад постараться, чтобы уладить проблемы своих клиенток.
После того дня, когда Чуси заступил на работу вместо Фунюйцзе, он продолжал появляться время от времени: то подменял Чусы, у которого прихватило живот, то выручал Шиу и Няньлю [2], которым из-за назначенной встречи неудобно было выходить на работу. На самом деле Сяо Наньчжу прекрасно понимал, что таким образом Чуси попросту за него цепляется, но не мог заставить себя сказать ему об этом напрямую — ведь, глядя на то, как этот изначально мрачный и молчаливый дух календаря в последнее время немного оживился, мастер думал, что это не так уж и плохо.
Вот только в мире людей пышным цветом расцветали мирские привычки, и с одной стороны эти изменения и впрямь пошли Чуси на пользу, а с другой — эта зависимость загоняла его в тупик. Полностью осознавая положение, в котором он оказался, Чуси старался выбирать из череды дней более-менее стабильные и продолжал покидать календарь. И пусть всё, на что он был способен — это помочь Сяо Наньчжу прибраться и приготовить еду, одного этого ему было более чем достаточно.
читать дальшеВсё это несколько смущало Сяо Наньчжу — в конце концов, Чуси никогда не относился к тому типу, что ему нравится. Да и как он мог говорить с ним о каких-либо чувствах, если тот даже не принадлежал к одному с ним миру?
К тому же, в его прежнем отношении к Чуси было больше жалости, чем любви. Он не мог вынести, когда Чуси выглядел расстроенным и подавленным. Это было связано с присущими Сяо Наньчжу привычками — его всегда тянуло защищать слабых и противостоять угнетателям. В детстве он не мог спокойно смотреть на то, как обижают младшеклассников, а когда сам Сяо Наньчжу подвергался побоям малолетних хулиганов, он отказывался опускать голову. С возрастом эти привычки не так уж сильно изменились — просто его характер стал более зрелым, и Сяо Наньчжу больше не бросался на амбразуру. Вот и теперь, если Чуси выказывал перед ним слабость, то, даже зная, что у него за норов, мастер календаря всё равно поневоле смягчался. А потому, когда он видел, как холодный и чёрствый дух календаря всячески пытается ему угодить, он был не в силах его оттолкнуть — а, напротив, всячески этим пользовался.
Порой, когда Сяо Наньчжу замечал, как Чуси старательно пытается скрыть свои недостатки, мастера так и подмывало его поддразнить, ведь это в некоторой степени льстило его мужскому самолюбию. Дошло до того, что он начал подумывать: а может, ему стоит самому проявить инициативу — интересно же, как тогда дух календаря, который до этого явно не допускал подобных помыслов, на это отреагирует?
Такие вот безрассудные мысли порой мелькали в голове у Сяо Наньчжу — он и сам не воспринимал их всерьёз. Но при всём при этом великий мастер календаря Сяо всегда был человеком действия, а потому ему не терпелось воплотить свои фантазии в жизнь. В конце концов, с какой стороны ни посмотри, такие мужчины, как Чуси, на дороге не валяются; вот только, едва Сяо Наньчжу наконец начал делать первые шаги, Чуси перестал выходить из календаря.
Безрезультатно прождав его несколько дней кряду, Сяо Наньчжу столкнулся с одним странным делом.
***
Юбилей отца Сыту Чжана приходился на Весенний праздник дракона. Поскольку дата была круглая, Сыту Чжан как почтительный сын решил расстараться и хотя бы разок устроить отцу настоящий праздник. Хоть Сяо Наньчжу в последние дни был сильно занят, он всё же нашёл время, чтобы зайти поздравить старика.
Вручив подарок, он вволю посидел за праздничным столом и уже собрался было домой, когда провожавший его до дверей Сыту Чжан бросил будто в шутку:
— А-Нань, ты в последнее время словно расцвёл. Что с тобой случилось, нашёл себе кого-нибудь?
Сяо Наньчжу, беззаботным жестом сунув руку в карман за сигаретами, вопросительно поднял брови — его несколько утомляли разговоры на подобные темы. Не говоря ни слова, он обернулся и раздражённо улыбнулся другу. Видя, что тот не собирается отвечать, Сыту Чжан с улыбкой похлопал его по плечу:
— Эй, ну уж со мной-то можешь не притворяться. Мне кажется, что в последнее время твоё настроение заметно улучшилось. На самом деле, ты всегда таким был: как только тебя что-то порадует, это тут же видно по твоему лицу. Помнишь, когда мы были в предпоследнем классе [3], у тебя не было времени особо выпендриваться, но я сразу догадался, что ты с кем-то встречаешься, а ты ни в какую не хотел мне говорить, так что я волновался до смерти. В конце концов я украдкой спросил у нападающего из баскетбольной команды, с которым ты тогда был в особенно хороших отношениях, и он ответил, что это правда… Ох, как же ты, должно быть, тогда на меня злился, раз ничего мне об этом не рассказал…
При этих словах Сяо Наньчжу прищурился: он уже и думать забыл о той пустячной истории. Этот олух Сыту Чжан знай себе бубнил, не обращая внимания на то, каким задумчивым стал взгляд друга, но тут смолящий сигарету худощавый мужчина, внезапно что-то вспомнив, прервал его, приподняв уголки губ:
— А знаешь, почему я тогда ничего тебе не сказал?
— И почему же?
— Да потому что тот самый баскетболист и был моим парнем.
От этих слов Сыту Чжан прямо-таки обалдел: яростно закашлявшись, он долго не мог прийти в себя. В свою очередь господин Сяо Наньчжу, который только что совершил триумфальный выход из шкафа [4], был совершенно невозмутим. Склонив голову, он задумался на какое-то время, а затем, будто развеселившись, добавил:
— А что такого? Бро, мне нравятся мужчины. Я даже не помню имени того парня, если бы ты не сказал, я бы о нём даже не вспомнил. Но фигура у него была неплохая, да и сам он был весьма интересный…
От этих бесстыжих слов Сыту Чжана, который долгие годы был не в курсе дела, бросило в дрожь. Совладав с собой, он пару раз яростно затянулся и, устремив гневный взгляд на Сяо Наньчжу, обрушился на него с бранью:
— Хорошо же, Сяо Наньчжу — и ты, твою мать, столько лет от меня это скрывал!!! А я-то всё тебя спрашивал, чего ради ты живёшь монахом [5], не найдёшь себе девушку — а ты, оказывается, по мужикам… А ну живо рассказывай: скольких порядочных мужей ты увёл из семьи?! Я за их жён на тебя в полицию донесу!!!
При виде разгневанного Сыту Чжана у Сяо Наньчжу тут же отлегло от сердца. В конце концов, тот был его лучшим другом и всегда бросался на его защиту, чего бы это ни стоило. И вот теперь Сяо Наньчжу наконец поведал ему то, о чём сказать прежде у него язык-то не поворачивался — от этого с души будто камень свалился. Растянув губы в улыбке, он похлопал друга по плечу:
— Пока ни одного, но я непременно сообщу тебе, как только наверстаю.
***
После этого небольшого эпизода Сяо Наньчжу ещё несколько дней ходил в приподнятом настроении, однако Чуси по-прежнему не появлялся, и на сердце у Сяо Наньчжу вновь стало неспокойно. Он даже начал думать, что, наверное, нафантазировал лишнего — в конце концов, может, Чуси просто нравится помогать другим, вот он и выходит работать сверхурочно; от одной только мысли об этом Сяо Наньчжу не находил себе места.
— Дин-дон! Дин-дон! — раздался звонок от двери.
Сяо Наньчжу с сигаретой в зубах, лёжа на диване, раздражённо листал календарь. Ему было неохота подниматься, а потому он протянул:
— Чуи-и-и! А, Чуи! Живо ступай открывать дверь!
На его крик из спальни выскочил намывавший там пол молодой человек, волоча за собой швабру. Видя, как он запыхался, Сяо Наньчжу подумал, что, наверно, не стоило с утра так загружать его работой. Красивый молодой человек с заколотой плоским зажимом чёлкой вытер пот со лба и, проходя мимо дивана, вытащил сигарету изо рта Сяо Наньчжу.
— Мастер, вы бы не курили столько! — нахмурившись, раздражённо бросил он. — Каждая сигарета отнимает у вас день жизни! А вы каждый день по столько сигарет выкуриваете — со смертью играете! Будьте послушным, съешьте конфетку и поскорее примите пристойную позу — клиент идёт!
Сяо Наньчжу так и застыл с открытым ртом. Уставившись на Чуи, он всё-таки сунул в рот конфету, хотя его перекосило от её вкуса. Сяо Наньчжу уже и сам не помнил, сколько лет назад пристрастился к курению; пока он был в армии, он курил не так много, и лишь демобилизовавшись, быстро вышел на нынешний уровень — однако с тех пор, как духи календаря начали каждый день появляться на работе, он был лишён единственной своей радости. Помрачнев от этой мысли, он наконец принял сидячее положение и стал ждать, пока Чуи впустит звонившего в дверь. Вскоре в гостиную прошёл молодой мужчина, который держал в руках фрукты, молоко и прочие полезные продукты — при виде него Сяо Наньчжу так и застыл от удивления.
— Нань-гэ… Я пришёл повидать тебя… — смущённо почёсывая нос, сказал вошедший.
Пэн Дун не видел своего наставника уже много лет, и потому слегка нервничал. В былые дни, когда ему постоянно доставалось от инструктора, Пэн Дун за спиной Сяо Наньчжу костерил его последними словами. Но потом, покинув армию, Пэн Дун не раз вспоминал, как тот о нём заботился и чему его научил, и при этом поневоле вздыхал от нахлынувших чувств. Несколько лет проработав в полиции, он уже успел повидать всякое и сильно повзрослел, но теперь, снова встретившись с Сяо Наньчжу, он не мог найти нужных слов.
Всё ещё сонный мастер календаря внезапно встал и, окинув гостя взглядом с головы до ног, беспомощно спросил:
— Ты чего не предупредил, тебе что, на работу с утра не надо? Садись скорее! Чуи, завари-ка нам чайку! Там Манчжун только что хорошенько высушила свежий чай, возьми в шкафчике!
— А, хорошо.
С этими словами Чуи, громко топая, умчался обратно в спальню с мокрой шваброй в руках. Похоже, ему не слишком нравился Пэн Дун, поскольку с того самого момента, как дух календаря впустил полицейского, он старался держаться от него подальше. Глядя на юношу, Пэн Дун, который впервые был дома у Сяо Наньчжу и не знал истинного положения вещей, решил, что Чуи — наёмный домработник. В то же время, сидевший рядом с ним мастер календаря сразу догадался, почему Чуи избегает Пэн Дуна.
Духи календаря в большинстве своём были воплощениями счастья, благополучия и изобилия, а потому они любили всё положительное и ненавидели всё отрицательное, стараясь держаться подальше от людей, осквернённых наваждениями. Хоть Пэн Дун был праведным человеком, из-за своей работы он и сам не сознавал, сколько неведомо откуда взявшейся дряни к нему прицепилось, а потому что-то в Чуи подсознательно противилось этому явившемуся без приглашения человеку.
Едва Пэн Дун вошёл, как Сяо Наньчжу тут же уловил исходящее от него невыразимое зло. Но, поскольку в квартире мастера календаря в последнее время было сравнительно чисто, эти наваждения с низким уровнем развития, едва попав сюда, тут же рассеялись.
В свою очередь, сидящий на диване в гостиной Пэн Дун принялся разглядывать обстановку, из профессиональной привычки подсознательно подмечая детали. Наблюдая за ним, Сяо Наньчжу не проронил ни слова, лишь извлёк из-под диванной подушки заныканную там пачку сигарет и сперва закурил сам, затем предложил Пэн Дуну.
— Что это вы тут высматриваете, офицер Пэн? — усмехнулся он. — Это ж тебе не пентхаус на девяносто квадратных метров — как, по-твоему, тут можно утаить какие-то грязные делишки?
— Гм, Нань-гэ, я не… Просто вчера у меня была ночная смена, а сегодня — выходной, вот мне и захотелось с тобой повидаться…
При этих словах Пэн Дун вновь почувствовал себя неловко, на его застывшем лице проступило смущение. Но Сяо Наньчжу было только в радость дразнить честных и искренних людей, так что он, подняв ступню, пихнул Пэн Дуна, беззлобно упрекнув его:
— В чём дело, неужто уже и пошутить нельзя? Что я тебе по телефону сказал в прошлый раз: завязывай ты с этой излишней вежливостью… Ну так что сегодня случилось, живо говори! Это ж не то дело, что было в прошлый раз? Я ведь тебе уже всё рассказал: Чжан Чи обратился ко мне за помощью, он мне заплатил, а я сделал всё, что в моих силах, да и дело-то было пустячное…
От этих слов Пэн Дун застыл и в конце концов неохотно кивнул. Когда он звонил Сяо Наньчжу в прошлый раз, тот в самом деле сказал ему именно это, да вот только Пэн Дун так ничего не понял, и от этого ему делалось не по себе; потому-то, не вытерпев, он и приехал, чтобы лично увидеться с Сяо Наньчжу. В конце концов, будучи полицейским, Пэн Дун никогда не слышал о такой профессии, как мастер календаря, и больше всего боялся, что его бывшему наставнику промыли мозги, втянув его в какую-то незаконную деятельность, связанную с сетевым маркетингом через Вичат. Потому-то единственным способом развеять свои тревоги для него было как следует расспросить обо всём Сяо Наньчжу с глазу на глаз. Тот же, отлично понимая, каким человеком был Пэн Дун, откинулся на спинку дивана и, хорошенько всё обдумав, вновь заговорил:
— Суть занятий мастера календаря — это вовсе не какой-то сетевой маркетинг через Вичат, мне нет нужды развивать бизнес вне сети. Просто я решил унаследовать семейное дело, этим раньше занималась моя бабушка. Конечно, ты можешь решить, что я — мошенник, который наживается, спекулируя на предрассудках, но я вовсе не тяну из клиентов деньги абы как, я беру с них оплату в стогом соответствии с расценками Государственного управления, а при таких крупных сделках, как с Чжан Чи, я всегда выписываю квитанции, так что ты не можешь...
— Нань-гэ, я вовсе не это имел в виду! Я... Я...
Чувствуя, что слова Сяо Наньчжу становятся всё более бессмысленными, Пэн Дун забеспокоился не на шутку; он по-настоящему доверял своему бывшему инструктору, а потому не желал верить в неправдоподобную чепуху, которую тот нёс. Нахмурившись, он наконец прервал Сяо Наньчжу. Опустив взгляд на чай, который Чуи только что поставил на столик перед ним, он севшим голосом поблагодарил его и вновь обратился к бывшему наставнику:
— Я вовсе не считаю тебя мошенником и уже закрыл то дело о стройке моста Биньцзян. Разумеется, я понимаю, что на сей раз этот Чжан Чи не преступил закон… Но всё же твой способ заработка меня беспокоит. Пару дней назад я разыскал Чжэна и Чана, и они рассказали мне о том, что произошло с тобой в армии… Нань-гэ, ты можешь рассказать мне всё о своих затруднениях, тебе не обязательно заниматься подобным, чтобы заработать себе на жизнь… — говоря это, Пэн Дун непроизвольно стиснул кулаки.
Сяо Наньчжу не привык к тому, чтобы посторонние люди снова ворошили события далёкого прошлого, но каждое слово Пэн Дуна было наполнено беспокойством. Сяо Наньчжу опасался людей, которые проявляли к нему излишнюю доброту, ведь это могло заставить его размякнуть, а потому, хотя слова Пэн Дуна были ему неприятны, он не рассердился — лишь закусил фильтр сигареты и, сощурившись, сказал:
— Ослиные ты уши, слушать тебя сил нет. Ладно, сейчас я на твоём же примере продемонстрирую тебе суть своей работы, может, тогда-то ты наконец успокоишься...
С этими словами он поднёс руку к уху Пэн Дуна и будто бы схватил что-то бесплотное кончиками пальцев. Не понимая, что происходит, Пэн Дун непроизвольно выпрямился — он решил было, что Сяо Наньчжу снял у него что-то с лица. Но тот лишь усмехнулся, поднял это невидимое нечто к глазам и, закурив, принюхался.
— Сильный запах крови. Вчера, работая в сверхурочную смену, ты столкнулся с делом об убийстве? Ненависть, страх, алчность, смерть и тому подобное… По-видимому, жертва встретила очень неприятный конец, а убийца, должно быть, всё ещё гуляет на свободе. Поэтому ты провёл всю ночь, обследуя место преступления — и всё безрезультатно, потому что там осталось слишком мало улик, а к твоему телу пристало и того меньше. Как насчёт того, чтобы ваше управление заплатило мне немного деньжат, а я помогу вам поймать этого вашего убийцу — что скажешь?
При этих словах Пэн Дун переменился в лице. Он в самом деле всю ночь проторчал на месте преступления, и в городе действительно произошло жестокое убийство, вот только эта информация ещё не покидала пределов полицейского участка, а по той паре слов, что проронил Пэн Дун, Сяо Наньчжу никак не мог догадаться обо всём остальном. От всего этого по спине Пэн Дуна поползли мурашки. Но пока он раздумывал, что ответить, в его кармане внезапно завибрировал мобильный телефон. Когда он снял трубку, оттуда раздался крик:
— Офицер Пэн!!! Срочно возвращайтесь!!! В канализации улицы Сышуй [6] найден ещё один труп!!! Скорее приезжайте!!!
Примечания переводчика:
[1] Чуи 初一 (chūyī) — первое число лунного месяца.
[2] Чусы 初四 (chūsì) — четвёртое число лунного месяца.
Шиу 十五 (shíwǔ) — пятнадцатое число лунного месяца.
Няньлю 廿六 (niànliù) — двадцать шестое число лунного месяца.
[3] Предпоследний класс 高二 (gāo’èr) — сокращённое от 高中二年级 (gāozhōng èr niánjí) — в пер. с кит. «второй класс средней школы старшей ступени».
[4] Выход из шкафа 前出了柜 (Qián chūle guì) — обр. в знач. «совершить каминг-аут», «признаться в гомосексуальной ориентации».
[5] Живёшь монахом — в оригинале чэнъюй 清心寡欲 (qīngxīn guǎyù) — в пер. с кит. «очистить сердце и умерить желания», обр. в знач. «очистить разум, сохранять мысли чистыми, укротить порочные желания».
[6] Сышуй 泗水 (Sìshuǐ) — название улицы является омофоном словосочетания «смертельная вода», что может быть не случайным.
После Восьмого марта Сяо Наньчжу опять был сильно занят, ведь подруги госпожи Ван Ли то и дело обращались к нему по самым разным вопросам. Работа была несложной, да и платили за неё прилично, так что такой вид заработка весьма подходил Сяо Наньчжу, который был только рад постараться, чтобы уладить проблемы своих клиенток.
После того дня, когда Чуси заступил на работу вместо Фунюйцзе, он продолжал появляться время от времени: то подменял Чусы, у которого прихватило живот, то выручал Шиу и Няньлю [2], которым из-за назначенной встречи неудобно было выходить на работу. На самом деле Сяо Наньчжу прекрасно понимал, что таким образом Чуси попросту за него цепляется, но не мог заставить себя сказать ему об этом напрямую — ведь, глядя на то, как этот изначально мрачный и молчаливый дух календаря в последнее время немного оживился, мастер думал, что это не так уж и плохо.
Вот только в мире людей пышным цветом расцветали мирские привычки, и с одной стороны эти изменения и впрямь пошли Чуси на пользу, а с другой — эта зависимость загоняла его в тупик. Полностью осознавая положение, в котором он оказался, Чуси старался выбирать из череды дней более-менее стабильные и продолжал покидать календарь. И пусть всё, на что он был способен — это помочь Сяо Наньчжу прибраться и приготовить еду, одного этого ему было более чем достаточно.
читать дальшеВсё это несколько смущало Сяо Наньчжу — в конце концов, Чуси никогда не относился к тому типу, что ему нравится. Да и как он мог говорить с ним о каких-либо чувствах, если тот даже не принадлежал к одному с ним миру?
К тому же, в его прежнем отношении к Чуси было больше жалости, чем любви. Он не мог вынести, когда Чуси выглядел расстроенным и подавленным. Это было связано с присущими Сяо Наньчжу привычками — его всегда тянуло защищать слабых и противостоять угнетателям. В детстве он не мог спокойно смотреть на то, как обижают младшеклассников, а когда сам Сяо Наньчжу подвергался побоям малолетних хулиганов, он отказывался опускать голову. С возрастом эти привычки не так уж сильно изменились — просто его характер стал более зрелым, и Сяо Наньчжу больше не бросался на амбразуру. Вот и теперь, если Чуси выказывал перед ним слабость, то, даже зная, что у него за норов, мастер календаря всё равно поневоле смягчался. А потому, когда он видел, как холодный и чёрствый дух календаря всячески пытается ему угодить, он был не в силах его оттолкнуть — а, напротив, всячески этим пользовался.
Порой, когда Сяо Наньчжу замечал, как Чуси старательно пытается скрыть свои недостатки, мастера так и подмывало его поддразнить, ведь это в некоторой степени льстило его мужскому самолюбию. Дошло до того, что он начал подумывать: а может, ему стоит самому проявить инициативу — интересно же, как тогда дух календаря, который до этого явно не допускал подобных помыслов, на это отреагирует?
Такие вот безрассудные мысли порой мелькали в голове у Сяо Наньчжу — он и сам не воспринимал их всерьёз. Но при всём при этом великий мастер календаря Сяо всегда был человеком действия, а потому ему не терпелось воплотить свои фантазии в жизнь. В конце концов, с какой стороны ни посмотри, такие мужчины, как Чуси, на дороге не валяются; вот только, едва Сяо Наньчжу наконец начал делать первые шаги, Чуси перестал выходить из календаря.
Безрезультатно прождав его несколько дней кряду, Сяо Наньчжу столкнулся с одним странным делом.
***
Юбилей отца Сыту Чжана приходился на Весенний праздник дракона. Поскольку дата была круглая, Сыту Чжан как почтительный сын решил расстараться и хотя бы разок устроить отцу настоящий праздник. Хоть Сяо Наньчжу в последние дни был сильно занят, он всё же нашёл время, чтобы зайти поздравить старика.
Вручив подарок, он вволю посидел за праздничным столом и уже собрался было домой, когда провожавший его до дверей Сыту Чжан бросил будто в шутку:
— А-Нань, ты в последнее время словно расцвёл. Что с тобой случилось, нашёл себе кого-нибудь?
Сяо Наньчжу, беззаботным жестом сунув руку в карман за сигаретами, вопросительно поднял брови — его несколько утомляли разговоры на подобные темы. Не говоря ни слова, он обернулся и раздражённо улыбнулся другу. Видя, что тот не собирается отвечать, Сыту Чжан с улыбкой похлопал его по плечу:
— Эй, ну уж со мной-то можешь не притворяться. Мне кажется, что в последнее время твоё настроение заметно улучшилось. На самом деле, ты всегда таким был: как только тебя что-то порадует, это тут же видно по твоему лицу. Помнишь, когда мы были в предпоследнем классе [3], у тебя не было времени особо выпендриваться, но я сразу догадался, что ты с кем-то встречаешься, а ты ни в какую не хотел мне говорить, так что я волновался до смерти. В конце концов я украдкой спросил у нападающего из баскетбольной команды, с которым ты тогда был в особенно хороших отношениях, и он ответил, что это правда… Ох, как же ты, должно быть, тогда на меня злился, раз ничего мне об этом не рассказал…
При этих словах Сяо Наньчжу прищурился: он уже и думать забыл о той пустячной истории. Этот олух Сыту Чжан знай себе бубнил, не обращая внимания на то, каким задумчивым стал взгляд друга, но тут смолящий сигарету худощавый мужчина, внезапно что-то вспомнив, прервал его, приподняв уголки губ:
— А знаешь, почему я тогда ничего тебе не сказал?
— И почему же?
— Да потому что тот самый баскетболист и был моим парнем.
От этих слов Сыту Чжан прямо-таки обалдел: яростно закашлявшись, он долго не мог прийти в себя. В свою очередь господин Сяо Наньчжу, который только что совершил триумфальный выход из шкафа [4], был совершенно невозмутим. Склонив голову, он задумался на какое-то время, а затем, будто развеселившись, добавил:
— А что такого? Бро, мне нравятся мужчины. Я даже не помню имени того парня, если бы ты не сказал, я бы о нём даже не вспомнил. Но фигура у него была неплохая, да и сам он был весьма интересный…
От этих бесстыжих слов Сыту Чжана, который долгие годы был не в курсе дела, бросило в дрожь. Совладав с собой, он пару раз яростно затянулся и, устремив гневный взгляд на Сяо Наньчжу, обрушился на него с бранью:
— Хорошо же, Сяо Наньчжу — и ты, твою мать, столько лет от меня это скрывал!!! А я-то всё тебя спрашивал, чего ради ты живёшь монахом [5], не найдёшь себе девушку — а ты, оказывается, по мужикам… А ну живо рассказывай: скольких порядочных мужей ты увёл из семьи?! Я за их жён на тебя в полицию донесу!!!
При виде разгневанного Сыту Чжана у Сяо Наньчжу тут же отлегло от сердца. В конце концов, тот был его лучшим другом и всегда бросался на его защиту, чего бы это ни стоило. И вот теперь Сяо Наньчжу наконец поведал ему то, о чём сказать прежде у него язык-то не поворачивался — от этого с души будто камень свалился. Растянув губы в улыбке, он похлопал друга по плечу:
— Пока ни одного, но я непременно сообщу тебе, как только наверстаю.
***
После этого небольшого эпизода Сяо Наньчжу ещё несколько дней ходил в приподнятом настроении, однако Чуси по-прежнему не появлялся, и на сердце у Сяо Наньчжу вновь стало неспокойно. Он даже начал думать, что, наверное, нафантазировал лишнего — в конце концов, может, Чуси просто нравится помогать другим, вот он и выходит работать сверхурочно; от одной только мысли об этом Сяо Наньчжу не находил себе места.
— Дин-дон! Дин-дон! — раздался звонок от двери.
Сяо Наньчжу с сигаретой в зубах, лёжа на диване, раздражённо листал календарь. Ему было неохота подниматься, а потому он протянул:
— Чуи-и-и! А, Чуи! Живо ступай открывать дверь!
На его крик из спальни выскочил намывавший там пол молодой человек, волоча за собой швабру. Видя, как он запыхался, Сяо Наньчжу подумал, что, наверно, не стоило с утра так загружать его работой. Красивый молодой человек с заколотой плоским зажимом чёлкой вытер пот со лба и, проходя мимо дивана, вытащил сигарету изо рта Сяо Наньчжу.
— Мастер, вы бы не курили столько! — нахмурившись, раздражённо бросил он. — Каждая сигарета отнимает у вас день жизни! А вы каждый день по столько сигарет выкуриваете — со смертью играете! Будьте послушным, съешьте конфетку и поскорее примите пристойную позу — клиент идёт!
Сяо Наньчжу так и застыл с открытым ртом. Уставившись на Чуи, он всё-таки сунул в рот конфету, хотя его перекосило от её вкуса. Сяо Наньчжу уже и сам не помнил, сколько лет назад пристрастился к курению; пока он был в армии, он курил не так много, и лишь демобилизовавшись, быстро вышел на нынешний уровень — однако с тех пор, как духи календаря начали каждый день появляться на работе, он был лишён единственной своей радости. Помрачнев от этой мысли, он наконец принял сидячее положение и стал ждать, пока Чуи впустит звонившего в дверь. Вскоре в гостиную прошёл молодой мужчина, который держал в руках фрукты, молоко и прочие полезные продукты — при виде него Сяо Наньчжу так и застыл от удивления.
— Нань-гэ… Я пришёл повидать тебя… — смущённо почёсывая нос, сказал вошедший.
Пэн Дун не видел своего наставника уже много лет, и потому слегка нервничал. В былые дни, когда ему постоянно доставалось от инструктора, Пэн Дун за спиной Сяо Наньчжу костерил его последними словами. Но потом, покинув армию, Пэн Дун не раз вспоминал, как тот о нём заботился и чему его научил, и при этом поневоле вздыхал от нахлынувших чувств. Несколько лет проработав в полиции, он уже успел повидать всякое и сильно повзрослел, но теперь, снова встретившись с Сяо Наньчжу, он не мог найти нужных слов.
Всё ещё сонный мастер календаря внезапно встал и, окинув гостя взглядом с головы до ног, беспомощно спросил:
— Ты чего не предупредил, тебе что, на работу с утра не надо? Садись скорее! Чуи, завари-ка нам чайку! Там Манчжун только что хорошенько высушила свежий чай, возьми в шкафчике!
— А, хорошо.
С этими словами Чуи, громко топая, умчался обратно в спальню с мокрой шваброй в руках. Похоже, ему не слишком нравился Пэн Дун, поскольку с того самого момента, как дух календаря впустил полицейского, он старался держаться от него подальше. Глядя на юношу, Пэн Дун, который впервые был дома у Сяо Наньчжу и не знал истинного положения вещей, решил, что Чуи — наёмный домработник. В то же время, сидевший рядом с ним мастер календаря сразу догадался, почему Чуи избегает Пэн Дуна.
Духи календаря в большинстве своём были воплощениями счастья, благополучия и изобилия, а потому они любили всё положительное и ненавидели всё отрицательное, стараясь держаться подальше от людей, осквернённых наваждениями. Хоть Пэн Дун был праведным человеком, из-за своей работы он и сам не сознавал, сколько неведомо откуда взявшейся дряни к нему прицепилось, а потому что-то в Чуи подсознательно противилось этому явившемуся без приглашения человеку.
Едва Пэн Дун вошёл, как Сяо Наньчжу тут же уловил исходящее от него невыразимое зло. Но, поскольку в квартире мастера календаря в последнее время было сравнительно чисто, эти наваждения с низким уровнем развития, едва попав сюда, тут же рассеялись.
В свою очередь, сидящий на диване в гостиной Пэн Дун принялся разглядывать обстановку, из профессиональной привычки подсознательно подмечая детали. Наблюдая за ним, Сяо Наньчжу не проронил ни слова, лишь извлёк из-под диванной подушки заныканную там пачку сигарет и сперва закурил сам, затем предложил Пэн Дуну.
— Что это вы тут высматриваете, офицер Пэн? — усмехнулся он. — Это ж тебе не пентхаус на девяносто квадратных метров — как, по-твоему, тут можно утаить какие-то грязные делишки?
— Гм, Нань-гэ, я не… Просто вчера у меня была ночная смена, а сегодня — выходной, вот мне и захотелось с тобой повидаться…
При этих словах Пэн Дун вновь почувствовал себя неловко, на его застывшем лице проступило смущение. Но Сяо Наньчжу было только в радость дразнить честных и искренних людей, так что он, подняв ступню, пихнул Пэн Дуна, беззлобно упрекнув его:
— В чём дело, неужто уже и пошутить нельзя? Что я тебе по телефону сказал в прошлый раз: завязывай ты с этой излишней вежливостью… Ну так что сегодня случилось, живо говори! Это ж не то дело, что было в прошлый раз? Я ведь тебе уже всё рассказал: Чжан Чи обратился ко мне за помощью, он мне заплатил, а я сделал всё, что в моих силах, да и дело-то было пустячное…
От этих слов Пэн Дун застыл и в конце концов неохотно кивнул. Когда он звонил Сяо Наньчжу в прошлый раз, тот в самом деле сказал ему именно это, да вот только Пэн Дун так ничего не понял, и от этого ему делалось не по себе; потому-то, не вытерпев, он и приехал, чтобы лично увидеться с Сяо Наньчжу. В конце концов, будучи полицейским, Пэн Дун никогда не слышал о такой профессии, как мастер календаря, и больше всего боялся, что его бывшему наставнику промыли мозги, втянув его в какую-то незаконную деятельность, связанную с сетевым маркетингом через Вичат. Потому-то единственным способом развеять свои тревоги для него было как следует расспросить обо всём Сяо Наньчжу с глазу на глаз. Тот же, отлично понимая, каким человеком был Пэн Дун, откинулся на спинку дивана и, хорошенько всё обдумав, вновь заговорил:
— Суть занятий мастера календаря — это вовсе не какой-то сетевой маркетинг через Вичат, мне нет нужды развивать бизнес вне сети. Просто я решил унаследовать семейное дело, этим раньше занималась моя бабушка. Конечно, ты можешь решить, что я — мошенник, который наживается, спекулируя на предрассудках, но я вовсе не тяну из клиентов деньги абы как, я беру с них оплату в стогом соответствии с расценками Государственного управления, а при таких крупных сделках, как с Чжан Чи, я всегда выписываю квитанции, так что ты не можешь...
— Нань-гэ, я вовсе не это имел в виду! Я... Я...
Чувствуя, что слова Сяо Наньчжу становятся всё более бессмысленными, Пэн Дун забеспокоился не на шутку; он по-настоящему доверял своему бывшему инструктору, а потому не желал верить в неправдоподобную чепуху, которую тот нёс. Нахмурившись, он наконец прервал Сяо Наньчжу. Опустив взгляд на чай, который Чуи только что поставил на столик перед ним, он севшим голосом поблагодарил его и вновь обратился к бывшему наставнику:
— Я вовсе не считаю тебя мошенником и уже закрыл то дело о стройке моста Биньцзян. Разумеется, я понимаю, что на сей раз этот Чжан Чи не преступил закон… Но всё же твой способ заработка меня беспокоит. Пару дней назад я разыскал Чжэна и Чана, и они рассказали мне о том, что произошло с тобой в армии… Нань-гэ, ты можешь рассказать мне всё о своих затруднениях, тебе не обязательно заниматься подобным, чтобы заработать себе на жизнь… — говоря это, Пэн Дун непроизвольно стиснул кулаки.
Сяо Наньчжу не привык к тому, чтобы посторонние люди снова ворошили события далёкого прошлого, но каждое слово Пэн Дуна было наполнено беспокойством. Сяо Наньчжу опасался людей, которые проявляли к нему излишнюю доброту, ведь это могло заставить его размякнуть, а потому, хотя слова Пэн Дуна были ему неприятны, он не рассердился — лишь закусил фильтр сигареты и, сощурившись, сказал:
— Ослиные ты уши, слушать тебя сил нет. Ладно, сейчас я на твоём же примере продемонстрирую тебе суть своей работы, может, тогда-то ты наконец успокоишься...
С этими словами он поднёс руку к уху Пэн Дуна и будто бы схватил что-то бесплотное кончиками пальцев. Не понимая, что происходит, Пэн Дун непроизвольно выпрямился — он решил было, что Сяо Наньчжу снял у него что-то с лица. Но тот лишь усмехнулся, поднял это невидимое нечто к глазам и, закурив, принюхался.
— Сильный запах крови. Вчера, работая в сверхурочную смену, ты столкнулся с делом об убийстве? Ненависть, страх, алчность, смерть и тому подобное… По-видимому, жертва встретила очень неприятный конец, а убийца, должно быть, всё ещё гуляет на свободе. Поэтому ты провёл всю ночь, обследуя место преступления — и всё безрезультатно, потому что там осталось слишком мало улик, а к твоему телу пристало и того меньше. Как насчёт того, чтобы ваше управление заплатило мне немного деньжат, а я помогу вам поймать этого вашего убийцу — что скажешь?
При этих словах Пэн Дун переменился в лице. Он в самом деле всю ночь проторчал на месте преступления, и в городе действительно произошло жестокое убийство, вот только эта информация ещё не покидала пределов полицейского участка, а по той паре слов, что проронил Пэн Дун, Сяо Наньчжу никак не мог догадаться обо всём остальном. От всего этого по спине Пэн Дуна поползли мурашки. Но пока он раздумывал, что ответить, в его кармане внезапно завибрировал мобильный телефон. Когда он снял трубку, оттуда раздался крик:
— Офицер Пэн!!! Срочно возвращайтесь!!! В канализации улицы Сышуй [6] найден ещё один труп!!! Скорее приезжайте!!!
Примечания переводчика:
[1] Чуи 初一 (chūyī) — первое число лунного месяца.
[2] Чусы 初四 (chūsì) — четвёртое число лунного месяца.
Шиу 十五 (shíwǔ) — пятнадцатое число лунного месяца.
Няньлю 廿六 (niànliù) — двадцать шестое число лунного месяца.
[3] Предпоследний класс 高二 (gāo’èr) — сокращённое от 高中二年级 (gāozhōng èr niánjí) — в пер. с кит. «второй класс средней школы старшей ступени».
[4] Выход из шкафа 前出了柜 (Qián chūle guì) — обр. в знач. «совершить каминг-аут», «признаться в гомосексуальной ориентации».
[5] Живёшь монахом — в оригинале чэнъюй 清心寡欲 (qīngxīn guǎyù) — в пер. с кит. «очистить сердце и умерить желания», обр. в знач. «очистить разум, сохранять мысли чистыми, укротить порочные желания».
[6] Сышуй 泗水 (Sìshuǐ) — название улицы является омофоном словосочетания «смертельная вода», что может быть не случайным.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет»
Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет. Глава 12
Предыдущая глава
Стемнело и представление в саду уже давно началось, когда Чэн Фэнтай решил провести Чан Чжисиня с супругой по дому, рассказывая на ходу:
— Этот дом — бывшая резиденция великого князя [1] Жуя. Фань Лянь знает, что я не слишком люблю традиционные китайские дома — в них плохое освещение и холодно — однако этот дом пришёлся по нраву второй госпоже, так что пришлось приобрести его, сколько бы он ни стоил. Знаешь, двоюродный братец, во сколько он мне обошёлся? Как услышишь, сердце прихватит! Этого с лихвой хватило бы, чтобы построить новый точно такой же! А видишь тот колодец? Говорят, что в год гэнцзы [2] супруга князя Жуя утопилась именно в таком. Я пугаю этим детей, когда они не слушаются, ха-ха…
С улыбкой слушая его, Чан Чжисинь тихо спросил у Фань Ляня:
— Он всегда такой?
читать дальшеЧувствуя, что сегодня его старший зять ещё невыносимее, чем обычно, тот ответил:
— Нет, не всегда. Он просто хочет произвести на тебя впечатление.
— Интересный он человек, — рассмеялся Чан Чжисинь.
— Да уж, весьма интересный, даже слишком. Обычным людям не по силам выдержать его интересное отношение, — горько усмехнулся Фань Лянь. Устремившись вперёд, он крепко ухватился за Чэн Фэнтая. — Зятёк, хватит уже. Старший двоюродный брат собирается пожить в Бэйпине ещё некоторое время, так что, может, ты как-нибудь в другой раз покажешь ему дом? А то ты бросил своих гостей во дворе — разве это годится?
Однако Чэн Фэнтай так увлёкся, что лишь отмахнулся от него:
— Да им плевать — гостям лишь бы поесть, попить да повеселиться вволю, зачем я им там? Или хочешь, чтобы я им чай подавал и воду подносил? — Внезапно остановившись, он переменился в лице и, резко обернувшись, хлопнул в ладоши:
— Дело дрянь! Совсем забыл, что тут ещё и мой старший зять! Двоюродный братец…
— Старший зять, я сам проведу двоюродного брата, а ты беги скорее — не вынуждай главнокомандующего Цао тебя расстреливать! — помахал ему Фань Лянь.
Хотя до смертоубийства ещё не дошло, на лице главнокомандующего Цао в самом деле сгустились тучи: всё-таки минуло уже больше получаса, а Чэн Фэнтай всё не показывался, да и Шан Сижуй ещё не вышел, к тому же не было рядом с ним красавицы, которая умасливала бы его лестью — его супруга Чэн Мэйсинь была не в счёт. Когда ещё главнокомандующий подвергался столь пренебрежительному отношению? Он уже несколько раз порывался встать и уйти, но жена всякий раз усаживала его на место, уговаривая:
— Дорогой, Эдвина наверняка отвлекло какое-то дело! Подожди ещё немного, вот-вот подадут обед! А потом сможешь наказать его двумя штрафными чарочками!
Когда она произнесла это уже в пятый раз, наконец явился заискивающе улыбающийся Чэн Фэнтай. Главнокомандующий Цао бросил на него гневный взгляд [3] и холодно хмыкнул.
— Старший зять гневается? — с улыбкой обратился к нему Чэн Фэнтай. — Не надо сердиться! Ко мне пожаловали только что прибывшие в Бэйпин родственники, и я был занят, принимая их.
— Сяо Фэн-эр, лживый ты ублюдок! Они, выходит, твои родственники, а этот старик, что же — нет? Твою ж мать!
Чэн Фэнтай, мать которого только что помянул главнокомандующий Цао, даже в лице не переменился. Пытаясь подольститься, он взял гость фундука и принялся его чистить. Главнокомандующий хотел было сказать ему, чтобы он прекратил — ведь в противном случае этого старика ещё полдня будут мучить газы — однако против всех ожиданий Чэн Фэнтай внезапно отправил все очищенные орехи прямиком себе в рот. При виде этого главнокомандующий Цао рассердился и развеселился одновременно — смеясь, он принялся бранить на все корки матушку и бабушку этого сукина сына, однако Чэн Фэнтай по-прежнему лучезарно улыбался, не принимая его ругань близко к сердцу.
На самом деле главнокомандующий Цао вовсе не гневался на Чэн Фэнтая, ведь по характеру они были схожи, так что он любил своего младшего шурина больше, чем родного сына. Чэн Фэнтай и подавно на него не сердился, потому что воспринимал главнокомандующего как представителя старшего поколения — безрассудно храброго покровителя, который к тому же позволяет водить себя за нос — а потому не обращал внимания на его подначки.
Перегнувшись через мужа, Чэн Мэйсинь шёпотом спросила:
— Что за родственники к нам пожаловали? Разве второй дядя и младшая госпожа сейчас не в Англии?
— Они не с нашей стороны — это родственники второй госпожи, её старший двоюродный брат с женой… — Сказав это, Чэн Фэнтай тут же указал подбородком в сторону: — А вот и Чан Чжисинь и Цзян Мэнпин из Пинъяна!
Проследив за его взглядом, Чэн Мэйсинь и сама увидела эту прекрасную пару [4] рядом с Фань Лянем. Она в какой-то степени была очевидцем тех событий в Пинъяне, а потому досконально знала всю их историю. Окинув Чан Чжисиня заинтересованным взглядом, Чэн Мэйсинь заключила, что он весьма привлекателен — ничего удивительного, что он нравится женщинам. В сравнении с ним Шан Сижуй был юнцом с душой ребёнка, да к тому же ещё сумасшедшим и неуправляемым — какая же женщина такого выберет?
При мысли о сокрушительном поражении [5], которое потерпел Шан Сижуй, Чэн Мэйсинь удовлетворённо улыбнулась, однако не успела она как следует насладиться этим чувством, как ей в голову пришла мысль чрезвычайной важности.
— Чтоб ты сдох! — в ужасе воскликнула она, резко развернувшись к Чэн Фэнтаю. — Тут же Шан Сижуй, а ты посмел их принять! Смерти ищешь?!
Чэн Фэнтай обомлел — он не мог взять в толк, что послужило причиной этой внезапной вспышки гнева.
— ...Но здесь же столько людей — не может же он?..
— Ты не знаешь, каков Шан Сижуй, а я полгода жила с ним под одной крышей, так что я-то отлично уяснила, что он за человек! — ответила Чэн Мэйсинь, бросив мимолётный взгляд на главнокомандующего Цао — того раздражало, когда женщины за его спиной перемывали другим косточки, так что ей пришлось ограничиться фразой: — У него дурной нрав! Прямо-таки дикий! — Однако этого Чэн Мэйсинь показалось недостаточно, чтобы обрисовать натуру Шан Сижуя, а потому некоторое время спустя она всё же, не удержавшись, добавила: — Если он пожелает учинить какое-нибудь сумасбродство, то ему будет не важно, сколько здесь у тебя собралось гостей, насколько они влиятельны и какими будут последствия. Он только о себе и думает — ему лишь бы отыграться!
— Разве? — улыбнулся Чэн Фэнтай, поедая закуски. — А на мой взгляд он весьма славный — он же просто беззаботное дитя, а вовсе не такой безумец, каким ты его рисуешь.
Поняв, что тот всё равно ей не поверит, Чэн Мэйсинь тяжело вздохнула и произнесла сквозь зубы:
— Погоди, скоро сам убедишься.
Тем временем беззаботное дитя Шан Сижуй напевал под нос слова пьесы, придирчиво разглядывая себя в зеркале. Для этого представления он достал лучший головной убор и костюм с самого дна своих сундуков, что показывало, насколько он сильно хотел угодить Чэн Фэнтаю.
Взглянув на часы, Шан Сижуй причмокнул губами:
— Сяо Лай! Я пить хочу!
Вздрогнув, девушка принесла ему воды.
— Дурочка! — со смехом упрекнул её Шан Сижуй. — Как же я буду пить, не испортив грим? Принеси соломинку!
Оцепенев на мгновение, Сяо Лай кивнула с коротким: «А!», — после чего вытащила из чайной корзинки соломинку и сунула её в чашку. Ленивейшим из жестов Шан Сижуй опустил голову и сделал пару глотков из рук служанки; при этом он заметил, что чашка так дрожит в её руках, что по поверхности воды идёт рябь. Взглянув в лицо девушки, он увидел, что щёки её залились краской, а лицо покрылось испариной, и не удержался от насмешки:
— Девочка, ты, следуя за мной, повидала и императора, и генералов. Хоть это и княжеская резиденция, однако живёт здесь отнюдь не князь — чего ж ты трясёшься?
— Я не… — потупилась Сяо Лай.
Шан Сижуй допил воду, пропев под нос ещё пару строк, и, словно рядом никого больше не было, изобразил перед зеркалом изящный жест, чувствуя себя будто опьянённым.
— Шан-лаобань, нам сегодня нельзя выступать! — внезапно выпалила Сяо Лай, закусив губу.
— Что за вздор? Всё, вроде, в порядке, отчего же нельзя выступать? Что с тобой такое творится? — Шан Сижуй ущипнул её за руку. — Тебе нездоровится?
Сяо Лай отрицательно покачала головой, и, пересилив себя, отвернулась, отойдя на пару шагов. Вскоре Шан Сижуй через отражение в зеркале увидел, как она, отодвинув занавес, выглянула в зал и тут же нахмурилась. У девушки был такой испуганный вид, будто в зале сидел огромный тигр.
Неслышно приблизившись к ней, Шан Сижуй хлопнул её плечу:
— На что это ты там смотришь?
Сяо Лай невольно вскрикнула и обернулась, побледнев, словно увидела призрака. Тогда Шан Сижуй подумал, что тут что-то и впрямь не так, и, подойдя к ней, тоже отодвинул занавес, чтобы осмотреть зал. Там он с первого взгляда заметил Чэн Фэнтая, который тут же подмигнул ему, и Шан Сижуй не удержался от смешка. Рядом со вторым господином восседали главнокомандующий Цао и Чэн Мэйсинь. Шан Сижуй собирался вскоре выйти на сцену, но тут он заметил, что при виде него Чэн Мэйсинь, смирив вспышку гнева, выдавила улыбку; при этом она встревоженно посмотрела куда-то в сторону — что-то явно отвлекало её внимание. Проследив за направлением её взгляда, актёр тут же замер на месте.
Раздался бой барабана, но главный герой не появился на сцене. Актёр второго плана тихо окликнул Шан Сижуя, но душа того словно витала в иных сферах [6]: он будто не слышал звуков барабана и не обращал внимания на то, что происходит вокруг.
...Столько лет они жили за тридевять земель друг от друга [7] — мог ли он подумать, что встретится с ней сегодня?
Шан Сижуй ощутил, как в его мозгу будто вскипела жгучая лава; поднимаясь, она наполняла его голову мучительным гулом. У него подкосились ноги, так что он был вынужден ухватиться за дверную притолоку, пока не пришёл в себя.
Она выглядела довольной жизнью, была хорошо одета и лучилась здоровьем и свежестью — вылитая молодая госпожа из влиятельной семьи, она сидела в зале, готовясь смотреть его выступление. А ведь когда-то они стояли на сцене бок о бок, деля все радости и горести — то было куда более счастливое время — и куда более весёлое. А потом она ушла и оставила сцену — так что Шан Сижуй остался один на сцене — одинокий в целом мире.
Они больше не были равными — теперь она не пела вместе с ним, а лишь слушала его.
Снова крепко встав на ноги, Шан Сижуй подумал: «Хорошо же, сейчас я тебе спою!»
Увидев Цзян Мэнпин в зале, Сяо Лай перепугалась так, что у неё чуть душа не отлетела — она сразу поняла, что добром это дело не кончится.
— Шан-лаобань! — со слезами взмолилась она. — Не надо! Давайте не будем выступать!
Шан Сижуй с силой оттолкнул её руку, откинул занавес и вышел на сцену. Замерев на месте, он уставил на Цзян Мэнпин неподвижный взгляд, в котором полыхал неземной огонь. Шан Сижуй обладал большими выразительными глазами, редкими среди мужчин, и вот теперь в этих «глазах красавицы» [8] пылала ненависть, обращённая на одного человека. Чэн Фэнтай взглянул на актёра снизу вверх — казалось, блеск его глаз был способен пронзать насквозь, свирепость его взгляда вызывала почти физическую боль — подобно гневному ваджре [9] у входа в буддийский храм, он повергал в подлинный ужас.
Шан Сижуй отчего-то медлил, так что хуцинь и барабаны также умолкли — тут-то зрители заметили, что творится что-то неладное.
В наступившей тишине Шан Сижуй внезапно грозно запел во весь голос:
— Не думай даже гуляку низкого о милости просить! Как выйдешь замуж в его семью, он может вышвырнуть тебя, не пройдёт и полгода. А ты не осмелишься воспрепятствовать его побоям, из-за которых будешь слёзы лить! Когда лодка достигла средины реки, поздно в ней дыры латать, потом никого не вини. Так что подумай дважды, чтобы не сожалеть об этом впредь. Это мой последний тебе совет — не делай этого! В один прекрасный день я буду готова выручить тебя, ты тоже будь наготове! [10]
Чэн Фэнтай почувствовал, что что-то здесь не так: «Что это за пьеса? Не похоже, что она подходит для праздника…» В этот момент он услышал позади звук отодвигаемой мебели. Цзян Мэнпин, дрожа всем телом, поднялась на ноги, опрокинув стул — она будто увидела что-то жуткое, что заставило её в ужасе отпрянуть.
Четыре года спустя она также с первого же взгляда узнала Шан Сижуя — ведь она сама учила его накладывать грим, как же она могла не узнать его. Очевидно, он всё ещё не забыл старые обиды — его ненависть до такой степени въелась в кости, что он даже позабыл о своём долге перед зрителями. В тот год в Пинъяне своим преследованием он загнал Цзян Мэнпин в угол [11] — она безвозвратно потеряла лицо, каждый встречный стремился плюнуть в неё с Чан Чжисинем, считая её изменницей. Кто бы мог подумать, что некогда она, отказывая себе во всём, вырастила Шан Сижуя, как младшего брата, заботилась о нём, защищала ото всех и баловала — а теперь выходит, что она взрастила вожака волков, который не успокоится, пока не сожрёт её!
Эти горестные пинъянские воспоминания тут же воскресли в сердце Цзян Мэнпин, и она в панике продолжала пятиться, желая скрыться; при этом она не разбирала дороги, уже всполошив нескольких гостей. Чан Чжисинь тут же поспешил к ней и, заключив в объятия, мягким голосом принялся успокаивать жену.
Стоящий на сцене Шан Сижуй указал на них пальцем:
— Можно войти в дом как жена, а можно сбежать, став наложницей! Родного дома за это ты не преступишь порог!
Смысл этой фразы, в отличие от других, дошёл до Чэн Фэнтая.
— Ох ты! — воскликнул главнокомандующий Цао. — «Скакун возле ограды» [12]! А Сяо Жуй-эр и в амплуа лаошэна отменно поёт!
Зажав уши, Цзян Мэнпин принялась мотать головой из стороны в сторону, по её лицу катились крупные слёзы.
— Чжисинь, я не могу тут оставаться! — всхлипывала она. — Давай вернёмся! Вернёмся поскорее!
У Чан Чжисиня от этого зрелища невыносимо сжалось сердце.
— Хорошо, хорошо, сейчас уйдём. Фань Лянь, отвези нас!
Эти трое у ворот во двор производили слишком много шума. Наконец главнокомандующий Цао не выдержал: внезапно поднявшись с места, он вытащил пистолет из-за пояса и выстрелил в небо, а затем направил дуло прямиком на Фань Ляня с супругами.
У Чэн Фэнтая от ужаса краска отхлынула от лица. Вскочив на ноги, он попытался отнять пистолет у главнокомандующего:
— Старший зять! Не надо!!!
Оттолкнув его, главнокомандующий Цао наставил дуло на Цзян Мэнпин:
— Сегодня счастливый день моего племянника, чего ревёшь, женщина? Ты же, мать твою, неудачу накличешь! А ну всем сесть! Никому не дозволено уходить! — С этими словами он качнул пистолетом, и, подчиняясь этому жесту, солдаты с винтовками тут же встали на страже ворот.
Главнокомандующий Цао был всесильным деспотом Северо-Запада: пока в Бэйпине размещаются войска, он здесь всё равно что император, так что никто не смеет противостоять ему.
Чан Чжисинь и главнокомандующий Цао молча застыли, прожигая друг друга гневными взглядами. Фань Лянь принялся шёпотом увещевать двоюродного брата, с силой давя на его плечо:
— Чжисинь! Чан Чжисинь! Тут тебе не Пинъян, где ты — третий господин семьи Чан! Если главнокомандующий Цао хочет кого-то убить, ему это всё равно что клопа раздавить! Не срамись на глазах у всех, просто потерпи!
Стиснув зубы, Чан Чжисинь заключил жену в объятия и сел, крепко прижимая её к груди, словно желая спрятать её от всеобщего поругания. Сам же он гордо выпрямился и устремил яростный взгляд на Шан Сижуя.
Тот уставился на него в ответ сияющим решимостью взглядом, и среди множества арий выбрал ещё одну для Чан Чжисиня. Сменив тон, он звонким и сильным голосом пропел:
— Кожа барабана — это кожа, что на твоём бренном теле, эта барабанная палочка — твои нижние рёбра, что под локтем, эти отверстия под заклёпки — твоего сердца поры, эта колотушка — клыки, что торчат у тебя изо рта! Этот барабан пробьёт тебя, негодяя, насквозь, вовек не расплатишься ты за свои злодейства! Однако начнём же отсчёт с самого начала — прочисти уши и внимай! [13]
Главнокомандующий Цао будто воочию вернулся в тот год в Пинъяне, когда Шан Сижуй стоял на настенной башне, исполненный безумной страсти. Даже солдаты по всему городу малодушно дрожали под пулями, а Шан Сижуй как ни в чём не бывало стоял под шквальным огнём [14] и невозмутимо пел. Эта Юй Цзи определённо превзошла своего Сян Юя по величию [15].
— Браво! — во весь голос крикнул главнокомандующий.
Адъютант и обступившие гостей солдаты мигом подхватили его крик, так что остальным ничего не оставалось, кроме как также кричать «браво», хотя они не могли взять в толк, что в этом такого хорошего [16] — в этом представлении они были самыми озадаченными и перепуганными действующими лицами. Поневоле поддержавшая Шан Сижуя публика будто бы безжалостно глумилась над молодыми супругами. Цзян Мэнпин заплакала навзрыд, а Чан Чжисинь стиснул её плечо с жутким выражением лица.
Чэн Фэнтай глядел на Шан Сижуя с неприкрытым раздражением: он воистину не знал, злиться ему или смеяться сквозь слёзы. Про себя он размышлял, как же назвать весь этот беспредел...
А Чэн Мэйсинь, искоса взглянув на брата, холодно усмехнулась: «А что я тебе говорила? Шан Сижуй — самый что ни на есть настоящий безумец».
Примечания переводчика:
[1] Великий князь 亲王 (qīnwáng) — циньван — один из высших официальных титулов при династии Цин.
[2] Год гэнцзы — Год белой мыши — циклически повторяется раз в 60 лет, в данном случае — 1900 г., в это время происходило Восстания ихэтуаней (боксёров) (1898-1901 гг.).
[3] Гневный — в оригинале 吹胡子瞪眼 (chuī húzi dèngyǎn) — в пер. с кит. «встопорщить усы и выпучить глаза», обр. в знач. «вылупить глаза от злости; разъярённый вид; пылать бешенством; сделать сердитое лицо; злобно зыркать».
[4] Прекрасная пара — в оригинале чэнъюй 郎才女貌 (lángcái nǚmào) — в пер. с кит. «молодой — талантлив, молодая — прекрасна».
[5] Сокрушительное поражение — в оригинале два чэнъюя:
落花流水 (luòhuā liúshuǐ) — в пер. с кит. «опадают цветы, утекает вода», обр. в знач. «полностью, вдребезги, в пух и прах (разбитый)»;
一败涂地 (yībài túdì) — в пер. с кит. «потерпеть поражение и быть разбрызганным по грязи», обр. в знач. «быть втоптанным в грязь».
[6] Душа словно витала в иных сферах — в оригинале чэнъюй 魂飞天外 (húnfēitiānwài) — в пер. с кит. «душа улетела за пределы неба», обр. также в знач. «сильно перепугаться, душа от страха отлетела».
[7] Жили за тридевять земель друг от друга — в оригинале чэнъюй 天涯海角 (tiānyáhǎijiǎo) — в пер. с кит. «на краю небес и в [дальнем] уголке моря», обр. также в знач. «на краю света», «куда ворон костей не заносит».
[8] Глаза красавицы — в оригинале 杏眼 (xìngyǎn) — в букв. пер. с кит. «абрикосовые глаза», обр. в знач. «глаза, по форме напоминающие абрикосовую косточку» или «большие круглые глаза красавицы».
[9] Гневный ваджра у входа в храм — в оригинале чэнъюй 金刚怒目 jīngāng nǔmù) — в пер. с кит. «[как алмазы] сверкающие гневом глаза», обр. в знач. «злое (сердитое) выражение лица; яростный (гневный, страшный) вид».
В этом выражении ваджра (санскр. Vajradhāra) 金刚 (jīngāng), или 金刚力士 (jīngāng lìshì) — силачи (богатыри) ваджры; два божества устрашающего вида (那罗延金刚 и 密迹金刚), защитники буддийской веры; их статуи охраняют вход в буддийских храмах, а изображения помещают на воротах.
[10] Слова из пьесы «О том, как Чжао Паньэр, играя в любовь, спасает падшую» 赵盼儿风月救风尘 (Zhàopàn'er fēngyuè jiù fēngchén), написанной Гуань Ханьцином (1234-1300), одним из четырёх великих юаньских драматургов в жанре цзацзюй. По сюжету пьесы певичка Сун Иньчжан поддаётся на обман богатого барчука Чжоу Шэ, выйдя за него замуж. После свадьбы Чжоу Шэ жестоко избивает жену, и она вынуждена обратиться к подруге Чжао Паньэр. Та ловко обманывает Чжоу Шэ, заставляя его дать жене развод. Шан Сижуй здесь исполняет партию Чжао Паньэр.
[11] Загнал в угол — в оригинале чэнъюй 求死不得 (qiú sǐ bù dé), отсылающий к идиоме 求生不能，求死不得 (qiú shēng bù néng, qiú sǐ bù dé) — в пер. с кит. «хочется жить, но не выжить, хочется умереть — тоже никак», обр. в знач. «находиться в очень мучительном положении».
[12] «Скакун возле ограды» 墙头马上 (qiáng tóu mǎ shàng), «На к другие названия — «На скакуне возле ограды», «Всадник у стены» — комическая пьеса Бо Пу (1226-1306), одного из четырёх великих юаньских драматургов в жанре цзацзюй, в которой рассматривается вопрос о свободе молодёжи в выборе спутника жизни.
Название оперы — в букв. пер. с кит. «на коне взять гребень стены», является идиомой, означающей любовь между мужчиной и женщиной, происходит из стиха поэта эпохи Тан Бо Цзюйи (772–846) «Со дна колодца достаю серебряный кувшин», сюжет которого лёг в основу пьесы.
В пьесе говорится о том, как девушка Ли Цяньцзинь, гуляя весной у стены сада, встретила проезжающего верхом юношу Пэй Шаоцзюня, молодые люди влюбились друг в друга и Ли Цяньцзинь решилась сбежать с Пэй Шаоцзюнем и семь лет скрывалась у него на заднем дворе, родив ему двух детей. Наконец её обнаружил отец юноши и возлюбленным пришлось расстаться, а Ли Цяньцзинь удалилась в монастырь. После того, как Пэй Шаоцзюнь сдал экзамены, его родители сменили гнев на милость и им вновь удалось воссоединиться.
В этой опере Шан Сижуй играет в амплуа лаошэна — пожилого мужчины, отца Ли Цяньцзинь.
[13] Ария из пьесы «История о безумном барабанщике из Юйяна: третья песня» 狂鼓史渔阳三弄 (Kuáng gǔ shǐ yú yáng sān nòng).
Автор пьесы — писатель, художник-каллиграф и драматург династии Мин Сюй Вэй (1521–1593). После ряда неудачных попыток сдать государственные экзамены он поступил в армию под началом генерала Ху Цзусяня. Когда генерала сняли с должности, Сюй Вэй сошёл с ума, пытался покончить с собой, в конце концов убил свою жену и был заключён в тюрьму, после выхода из которой до конца жизни страдал от нищеты и депрессии. Его драма в стихах «Четыре крика гиббона» 四声猿 (sì shēng yuán) основана на его четырёх пьесах: «История о безумном барабанщике из Юйяна», «Сон мастера дзэн о стране из зелёного нефрита», «Героиня Мулань идёт на войну, чтобы занять место своего отца» (самое известное литературное переложение легенды о Хуа Мулань, которое легло в основу дальнейших произведений на эту тему), «Студентка-отличница отказывается от самки птицы феникс и приобретает самца птицы феникс».
В основу пьесы «История о безумном барабанщике из Юйяна» положена история из 23 главы «Троецарствия» о том, как талантливый учёный Ми Хэн (173–198 гг.), отбыв срок в преисподней и готовился взойти на небеса, чтобы занять новый пост. Перед этим судья велит ему воспроизвести его встречу с Цао Цао (155–220 гг.), канцлером династии Восточная Хань, позднее ставшим во главе государства Вэй, который также находится в преисподней. Ми Хэн рассказывает, как он не хотел служить Цао и вёл себя неуважительно по отношению к нему, за что Цао, стремясь его унизить, назначил его старшим барабанщиком при императорском дворе. Сняв с себя поношенную одежду, Ми разделся донага и сыграл на барабане мелодию жалобной песни, вызвав слёзы на глазах у гостей. Ми воспроизводит эту сцену и бранит Цао, перечисляя все его предательские поступки.
Информация с сайта: https://www.wdl.org/ru/item/recent/2013/12/?page=28
[14] Под шквальным огнём — в оригинале чэнъюй 枪林弹雨 (qiānglín dànyǔ) — в пер. с кит. «лес ружей и ливень пуль», обр. в знач. «ожесточённый бой; ураганный огонь».
[15] Юй Цзи определённо превзошла своего Сян Юя по величию — Юй Цзи — героиня пьесы «Прощай, моя наложница», возлюбленная наложница генерала Сян Юя, помимо искусного исполнения песен и танцев, также мастерски владела мечом. После поражения Сян Юя она пожертвовала ради него жизнью. Подробнее см. ссылку 21 к 1 главе.
[16] Что в этом такого хорошего — тут присутствует игра слов: на китайском «Браво» — 好 (hǎo), что в буквальном переводе означает «хорошо».
Стемнело и представление в саду уже давно началось, когда Чэн Фэнтай решил провести Чан Чжисиня с супругой по дому, рассказывая на ходу:
— Этот дом — бывшая резиденция великого князя [1] Жуя. Фань Лянь знает, что я не слишком люблю традиционные китайские дома — в них плохое освещение и холодно — однако этот дом пришёлся по нраву второй госпоже, так что пришлось приобрести его, сколько бы он ни стоил. Знаешь, двоюродный братец, во сколько он мне обошёлся? Как услышишь, сердце прихватит! Этого с лихвой хватило бы, чтобы построить новый точно такой же! А видишь тот колодец? Говорят, что в год гэнцзы [2] супруга князя Жуя утопилась именно в таком. Я пугаю этим детей, когда они не слушаются, ха-ха…
С улыбкой слушая его, Чан Чжисинь тихо спросил у Фань Ляня:
— Он всегда такой?
читать дальшеЧувствуя, что сегодня его старший зять ещё невыносимее, чем обычно, тот ответил:
— Нет, не всегда. Он просто хочет произвести на тебя впечатление.
— Интересный он человек, — рассмеялся Чан Чжисинь.
— Да уж, весьма интересный, даже слишком. Обычным людям не по силам выдержать его интересное отношение, — горько усмехнулся Фань Лянь. Устремившись вперёд, он крепко ухватился за Чэн Фэнтая. — Зятёк, хватит уже. Старший двоюродный брат собирается пожить в Бэйпине ещё некоторое время, так что, может, ты как-нибудь в другой раз покажешь ему дом? А то ты бросил своих гостей во дворе — разве это годится?
Однако Чэн Фэнтай так увлёкся, что лишь отмахнулся от него:
— Да им плевать — гостям лишь бы поесть, попить да повеселиться вволю, зачем я им там? Или хочешь, чтобы я им чай подавал и воду подносил? — Внезапно остановившись, он переменился в лице и, резко обернувшись, хлопнул в ладоши:
— Дело дрянь! Совсем забыл, что тут ещё и мой старший зять! Двоюродный братец…
— Старший зять, я сам проведу двоюродного брата, а ты беги скорее — не вынуждай главнокомандующего Цао тебя расстреливать! — помахал ему Фань Лянь.
Хотя до смертоубийства ещё не дошло, на лице главнокомандующего Цао в самом деле сгустились тучи: всё-таки минуло уже больше получаса, а Чэн Фэнтай всё не показывался, да и Шан Сижуй ещё не вышел, к тому же не было рядом с ним красавицы, которая умасливала бы его лестью — его супруга Чэн Мэйсинь была не в счёт. Когда ещё главнокомандующий подвергался столь пренебрежительному отношению? Он уже несколько раз порывался встать и уйти, но жена всякий раз усаживала его на место, уговаривая:
— Дорогой, Эдвина наверняка отвлекло какое-то дело! Подожди ещё немного, вот-вот подадут обед! А потом сможешь наказать его двумя штрафными чарочками!
Когда она произнесла это уже в пятый раз, наконец явился заискивающе улыбающийся Чэн Фэнтай. Главнокомандующий Цао бросил на него гневный взгляд [3] и холодно хмыкнул.
— Старший зять гневается? — с улыбкой обратился к нему Чэн Фэнтай. — Не надо сердиться! Ко мне пожаловали только что прибывшие в Бэйпин родственники, и я был занят, принимая их.
— Сяо Фэн-эр, лживый ты ублюдок! Они, выходит, твои родственники, а этот старик, что же — нет? Твою ж мать!
Чэн Фэнтай, мать которого только что помянул главнокомандующий Цао, даже в лице не переменился. Пытаясь подольститься, он взял гость фундука и принялся его чистить. Главнокомандующий хотел было сказать ему, чтобы он прекратил — ведь в противном случае этого старика ещё полдня будут мучить газы — однако против всех ожиданий Чэн Фэнтай внезапно отправил все очищенные орехи прямиком себе в рот. При виде этого главнокомандующий Цао рассердился и развеселился одновременно — смеясь, он принялся бранить на все корки матушку и бабушку этого сукина сына, однако Чэн Фэнтай по-прежнему лучезарно улыбался, не принимая его ругань близко к сердцу.
На самом деле главнокомандующий Цао вовсе не гневался на Чэн Фэнтая, ведь по характеру они были схожи, так что он любил своего младшего шурина больше, чем родного сына. Чэн Фэнтай и подавно на него не сердился, потому что воспринимал главнокомандующего как представителя старшего поколения — безрассудно храброго покровителя, который к тому же позволяет водить себя за нос — а потому не обращал внимания на его подначки.
Перегнувшись через мужа, Чэн Мэйсинь шёпотом спросила:
— Что за родственники к нам пожаловали? Разве второй дядя и младшая госпожа сейчас не в Англии?
— Они не с нашей стороны — это родственники второй госпожи, её старший двоюродный брат с женой… — Сказав это, Чэн Фэнтай тут же указал подбородком в сторону: — А вот и Чан Чжисинь и Цзян Мэнпин из Пинъяна!
Проследив за его взглядом, Чэн Мэйсинь и сама увидела эту прекрасную пару [4] рядом с Фань Лянем. Она в какой-то степени была очевидцем тех событий в Пинъяне, а потому досконально знала всю их историю. Окинув Чан Чжисиня заинтересованным взглядом, Чэн Мэйсинь заключила, что он весьма привлекателен — ничего удивительного, что он нравится женщинам. В сравнении с ним Шан Сижуй был юнцом с душой ребёнка, да к тому же ещё сумасшедшим и неуправляемым — какая же женщина такого выберет?
При мысли о сокрушительном поражении [5], которое потерпел Шан Сижуй, Чэн Мэйсинь удовлетворённо улыбнулась, однако не успела она как следует насладиться этим чувством, как ей в голову пришла мысль чрезвычайной важности.
— Чтоб ты сдох! — в ужасе воскликнула она, резко развернувшись к Чэн Фэнтаю. — Тут же Шан Сижуй, а ты посмел их принять! Смерти ищешь?!
Чэн Фэнтай обомлел — он не мог взять в толк, что послужило причиной этой внезапной вспышки гнева.
— ...Но здесь же столько людей — не может же он?..
— Ты не знаешь, каков Шан Сижуй, а я полгода жила с ним под одной крышей, так что я-то отлично уяснила, что он за человек! — ответила Чэн Мэйсинь, бросив мимолётный взгляд на главнокомандующего Цао — того раздражало, когда женщины за его спиной перемывали другим косточки, так что ей пришлось ограничиться фразой: — У него дурной нрав! Прямо-таки дикий! — Однако этого Чэн Мэйсинь показалось недостаточно, чтобы обрисовать натуру Шан Сижуя, а потому некоторое время спустя она всё же, не удержавшись, добавила: — Если он пожелает учинить какое-нибудь сумасбродство, то ему будет не важно, сколько здесь у тебя собралось гостей, насколько они влиятельны и какими будут последствия. Он только о себе и думает — ему лишь бы отыграться!
— Разве? — улыбнулся Чэн Фэнтай, поедая закуски. — А на мой взгляд он весьма славный — он же просто беззаботное дитя, а вовсе не такой безумец, каким ты его рисуешь.
Поняв, что тот всё равно ей не поверит, Чэн Мэйсинь тяжело вздохнула и произнесла сквозь зубы:
— Погоди, скоро сам убедишься.
Тем временем беззаботное дитя Шан Сижуй напевал под нос слова пьесы, придирчиво разглядывая себя в зеркале. Для этого представления он достал лучший головной убор и костюм с самого дна своих сундуков, что показывало, насколько он сильно хотел угодить Чэн Фэнтаю.
Взглянув на часы, Шан Сижуй причмокнул губами:
— Сяо Лай! Я пить хочу!
Вздрогнув, девушка принесла ему воды.
— Дурочка! — со смехом упрекнул её Шан Сижуй. — Как же я буду пить, не испортив грим? Принеси соломинку!
Оцепенев на мгновение, Сяо Лай кивнула с коротким: «А!», — после чего вытащила из чайной корзинки соломинку и сунула её в чашку. Ленивейшим из жестов Шан Сижуй опустил голову и сделал пару глотков из рук служанки; при этом он заметил, что чашка так дрожит в её руках, что по поверхности воды идёт рябь. Взглянув в лицо девушки, он увидел, что щёки её залились краской, а лицо покрылось испариной, и не удержался от насмешки:
— Девочка, ты, следуя за мной, повидала и императора, и генералов. Хоть это и княжеская резиденция, однако живёт здесь отнюдь не князь — чего ж ты трясёшься?
— Я не… — потупилась Сяо Лай.
Шан Сижуй допил воду, пропев под нос ещё пару строк, и, словно рядом никого больше не было, изобразил перед зеркалом изящный жест, чувствуя себя будто опьянённым.
— Шан-лаобань, нам сегодня нельзя выступать! — внезапно выпалила Сяо Лай, закусив губу.
— Что за вздор? Всё, вроде, в порядке, отчего же нельзя выступать? Что с тобой такое творится? — Шан Сижуй ущипнул её за руку. — Тебе нездоровится?
Сяо Лай отрицательно покачала головой, и, пересилив себя, отвернулась, отойдя на пару шагов. Вскоре Шан Сижуй через отражение в зеркале увидел, как она, отодвинув занавес, выглянула в зал и тут же нахмурилась. У девушки был такой испуганный вид, будто в зале сидел огромный тигр.
Неслышно приблизившись к ней, Шан Сижуй хлопнул её плечу:
— На что это ты там смотришь?
Сяо Лай невольно вскрикнула и обернулась, побледнев, словно увидела призрака. Тогда Шан Сижуй подумал, что тут что-то и впрямь не так, и, подойдя к ней, тоже отодвинул занавес, чтобы осмотреть зал. Там он с первого взгляда заметил Чэн Фэнтая, который тут же подмигнул ему, и Шан Сижуй не удержался от смешка. Рядом со вторым господином восседали главнокомандующий Цао и Чэн Мэйсинь. Шан Сижуй собирался вскоре выйти на сцену, но тут он заметил, что при виде него Чэн Мэйсинь, смирив вспышку гнева, выдавила улыбку; при этом она встревоженно посмотрела куда-то в сторону — что-то явно отвлекало её внимание. Проследив за направлением её взгляда, актёр тут же замер на месте.
Раздался бой барабана, но главный герой не появился на сцене. Актёр второго плана тихо окликнул Шан Сижуя, но душа того словно витала в иных сферах [6]: он будто не слышал звуков барабана и не обращал внимания на то, что происходит вокруг.
...Столько лет они жили за тридевять земель друг от друга [7] — мог ли он подумать, что встретится с ней сегодня?
Шан Сижуй ощутил, как в его мозгу будто вскипела жгучая лава; поднимаясь, она наполняла его голову мучительным гулом. У него подкосились ноги, так что он был вынужден ухватиться за дверную притолоку, пока не пришёл в себя.
Она выглядела довольной жизнью, была хорошо одета и лучилась здоровьем и свежестью — вылитая молодая госпожа из влиятельной семьи, она сидела в зале, готовясь смотреть его выступление. А ведь когда-то они стояли на сцене бок о бок, деля все радости и горести — то было куда более счастливое время — и куда более весёлое. А потом она ушла и оставила сцену — так что Шан Сижуй остался один на сцене — одинокий в целом мире.
Они больше не были равными — теперь она не пела вместе с ним, а лишь слушала его.
Снова крепко встав на ноги, Шан Сижуй подумал: «Хорошо же, сейчас я тебе спою!»
Увидев Цзян Мэнпин в зале, Сяо Лай перепугалась так, что у неё чуть душа не отлетела — она сразу поняла, что добром это дело не кончится.
— Шан-лаобань! — со слезами взмолилась она. — Не надо! Давайте не будем выступать!
Шан Сижуй с силой оттолкнул её руку, откинул занавес и вышел на сцену. Замерев на месте, он уставил на Цзян Мэнпин неподвижный взгляд, в котором полыхал неземной огонь. Шан Сижуй обладал большими выразительными глазами, редкими среди мужчин, и вот теперь в этих «глазах красавицы» [8] пылала ненависть, обращённая на одного человека. Чэн Фэнтай взглянул на актёра снизу вверх — казалось, блеск его глаз был способен пронзать насквозь, свирепость его взгляда вызывала почти физическую боль — подобно гневному ваджре [9] у входа в буддийский храм, он повергал в подлинный ужас.
Шан Сижуй отчего-то медлил, так что хуцинь и барабаны также умолкли — тут-то зрители заметили, что творится что-то неладное.
В наступившей тишине Шан Сижуй внезапно грозно запел во весь голос:
— Не думай даже гуляку низкого о милости просить! Как выйдешь замуж в его семью, он может вышвырнуть тебя, не пройдёт и полгода. А ты не осмелишься воспрепятствовать его побоям, из-за которых будешь слёзы лить! Когда лодка достигла средины реки, поздно в ней дыры латать, потом никого не вини. Так что подумай дважды, чтобы не сожалеть об этом впредь. Это мой последний тебе совет — не делай этого! В один прекрасный день я буду готова выручить тебя, ты тоже будь наготове! [10]
Чэн Фэнтай почувствовал, что что-то здесь не так: «Что это за пьеса? Не похоже, что она подходит для праздника…» В этот момент он услышал позади звук отодвигаемой мебели. Цзян Мэнпин, дрожа всем телом, поднялась на ноги, опрокинув стул — она будто увидела что-то жуткое, что заставило её в ужасе отпрянуть.
Четыре года спустя она также с первого же взгляда узнала Шан Сижуя — ведь она сама учила его накладывать грим, как же она могла не узнать его. Очевидно, он всё ещё не забыл старые обиды — его ненависть до такой степени въелась в кости, что он даже позабыл о своём долге перед зрителями. В тот год в Пинъяне своим преследованием он загнал Цзян Мэнпин в угол [11] — она безвозвратно потеряла лицо, каждый встречный стремился плюнуть в неё с Чан Чжисинем, считая её изменницей. Кто бы мог подумать, что некогда она, отказывая себе во всём, вырастила Шан Сижуя, как младшего брата, заботилась о нём, защищала ото всех и баловала — а теперь выходит, что она взрастила вожака волков, который не успокоится, пока не сожрёт её!
Эти горестные пинъянские воспоминания тут же воскресли в сердце Цзян Мэнпин, и она в панике продолжала пятиться, желая скрыться; при этом она не разбирала дороги, уже всполошив нескольких гостей. Чан Чжисинь тут же поспешил к ней и, заключив в объятия, мягким голосом принялся успокаивать жену.
Стоящий на сцене Шан Сижуй указал на них пальцем:
— Можно войти в дом как жена, а можно сбежать, став наложницей! Родного дома за это ты не преступишь порог!
Смысл этой фразы, в отличие от других, дошёл до Чэн Фэнтая.
— Ох ты! — воскликнул главнокомандующий Цао. — «Скакун возле ограды» [12]! А Сяо Жуй-эр и в амплуа лаошэна отменно поёт!
Зажав уши, Цзян Мэнпин принялась мотать головой из стороны в сторону, по её лицу катились крупные слёзы.
— Чжисинь, я не могу тут оставаться! — всхлипывала она. — Давай вернёмся! Вернёмся поскорее!
У Чан Чжисиня от этого зрелища невыносимо сжалось сердце.
— Хорошо, хорошо, сейчас уйдём. Фань Лянь, отвези нас!
Эти трое у ворот во двор производили слишком много шума. Наконец главнокомандующий Цао не выдержал: внезапно поднявшись с места, он вытащил пистолет из-за пояса и выстрелил в небо, а затем направил дуло прямиком на Фань Ляня с супругами.
У Чэн Фэнтая от ужаса краска отхлынула от лица. Вскочив на ноги, он попытался отнять пистолет у главнокомандующего:
— Старший зять! Не надо!!!
Оттолкнув его, главнокомандующий Цао наставил дуло на Цзян Мэнпин:
— Сегодня счастливый день моего племянника, чего ревёшь, женщина? Ты же, мать твою, неудачу накличешь! А ну всем сесть! Никому не дозволено уходить! — С этими словами он качнул пистолетом, и, подчиняясь этому жесту, солдаты с винтовками тут же встали на страже ворот.
Главнокомандующий Цао был всесильным деспотом Северо-Запада: пока в Бэйпине размещаются войска, он здесь всё равно что император, так что никто не смеет противостоять ему.
Чан Чжисинь и главнокомандующий Цао молча застыли, прожигая друг друга гневными взглядами. Фань Лянь принялся шёпотом увещевать двоюродного брата, с силой давя на его плечо:
— Чжисинь! Чан Чжисинь! Тут тебе не Пинъян, где ты — третий господин семьи Чан! Если главнокомандующий Цао хочет кого-то убить, ему это всё равно что клопа раздавить! Не срамись на глазах у всех, просто потерпи!
Стиснув зубы, Чан Чжисинь заключил жену в объятия и сел, крепко прижимая её к груди, словно желая спрятать её от всеобщего поругания. Сам же он гордо выпрямился и устремил яростный взгляд на Шан Сижуя.
Тот уставился на него в ответ сияющим решимостью взглядом, и среди множества арий выбрал ещё одну для Чан Чжисиня. Сменив тон, он звонким и сильным голосом пропел:
— Кожа барабана — это кожа, что на твоём бренном теле, эта барабанная палочка — твои нижние рёбра, что под локтем, эти отверстия под заклёпки — твоего сердца поры, эта колотушка — клыки, что торчат у тебя изо рта! Этот барабан пробьёт тебя, негодяя, насквозь, вовек не расплатишься ты за свои злодейства! Однако начнём же отсчёт с самого начала — прочисти уши и внимай! [13]
Главнокомандующий Цао будто воочию вернулся в тот год в Пинъяне, когда Шан Сижуй стоял на настенной башне, исполненный безумной страсти. Даже солдаты по всему городу малодушно дрожали под пулями, а Шан Сижуй как ни в чём не бывало стоял под шквальным огнём [14] и невозмутимо пел. Эта Юй Цзи определённо превзошла своего Сян Юя по величию [15].
— Браво! — во весь голос крикнул главнокомандующий.
Адъютант и обступившие гостей солдаты мигом подхватили его крик, так что остальным ничего не оставалось, кроме как также кричать «браво», хотя они не могли взять в толк, что в этом такого хорошего [16] — в этом представлении они были самыми озадаченными и перепуганными действующими лицами. Поневоле поддержавшая Шан Сижуя публика будто бы безжалостно глумилась над молодыми супругами. Цзян Мэнпин заплакала навзрыд, а Чан Чжисинь стиснул её плечо с жутким выражением лица.
Чэн Фэнтай глядел на Шан Сижуя с неприкрытым раздражением: он воистину не знал, злиться ему или смеяться сквозь слёзы. Про себя он размышлял, как же назвать весь этот беспредел...
А Чэн Мэйсинь, искоса взглянув на брата, холодно усмехнулась: «А что я тебе говорила? Шан Сижуй — самый что ни на есть настоящий безумец».
Примечания переводчика:
[1] Великий князь 亲王 (qīnwáng) — циньван — один из высших официальных титулов при династии Цин.
[2] Год гэнцзы — Год белой мыши — циклически повторяется раз в 60 лет, в данном случае — 1900 г., в это время происходило Восстания ихэтуаней (боксёров) (1898-1901 гг.).
[3] Гневный — в оригинале 吹胡子瞪眼 (chuī húzi dèngyǎn) — в пер. с кит. «встопорщить усы и выпучить глаза», обр. в знач. «вылупить глаза от злости; разъярённый вид; пылать бешенством; сделать сердитое лицо; злобно зыркать».
[4] Прекрасная пара — в оригинале чэнъюй 郎才女貌 (lángcái nǚmào) — в пер. с кит. «молодой — талантлив, молодая — прекрасна».
[5] Сокрушительное поражение — в оригинале два чэнъюя:
落花流水 (luòhuā liúshuǐ) — в пер. с кит. «опадают цветы, утекает вода», обр. в знач. «полностью, вдребезги, в пух и прах (разбитый)»;
一败涂地 (yībài túdì) — в пер. с кит. «потерпеть поражение и быть разбрызганным по грязи», обр. в знач. «быть втоптанным в грязь».
[6] Душа словно витала в иных сферах — в оригинале чэнъюй 魂飞天外 (húnfēitiānwài) — в пер. с кит. «душа улетела за пределы неба», обр. также в знач. «сильно перепугаться, душа от страха отлетела».
[7] Жили за тридевять земель друг от друга — в оригинале чэнъюй 天涯海角 (tiānyáhǎijiǎo) — в пер. с кит. «на краю небес и в [дальнем] уголке моря», обр. также в знач. «на краю света», «куда ворон костей не заносит».
[8] Глаза красавицы — в оригинале 杏眼 (xìngyǎn) — в букв. пер. с кит. «абрикосовые глаза», обр. в знач. «глаза, по форме напоминающие абрикосовую косточку» или «большие круглые глаза красавицы».
[9] Гневный ваджра у входа в храм — в оригинале чэнъюй 金刚怒目 jīngāng nǔmù) — в пер. с кит. «[как алмазы] сверкающие гневом глаза», обр. в знач. «злое (сердитое) выражение лица; яростный (гневный, страшный) вид».
В этом выражении ваджра (санскр. Vajradhāra) 金刚 (jīngāng), или 金刚力士 (jīngāng lìshì) — силачи (богатыри) ваджры; два божества устрашающего вида (那罗延金刚 и 密迹金刚), защитники буддийской веры; их статуи охраняют вход в буддийских храмах, а изображения помещают на воротах.
[10] Слова из пьесы «О том, как Чжао Паньэр, играя в любовь, спасает падшую» 赵盼儿风月救风尘 (Zhàopàn'er fēngyuè jiù fēngchén), написанной Гуань Ханьцином (1234-1300), одним из четырёх великих юаньских драматургов в жанре цзацзюй. По сюжету пьесы певичка Сун Иньчжан поддаётся на обман богатого барчука Чжоу Шэ, выйдя за него замуж. После свадьбы Чжоу Шэ жестоко избивает жену, и она вынуждена обратиться к подруге Чжао Паньэр. Та ловко обманывает Чжоу Шэ, заставляя его дать жене развод. Шан Сижуй здесь исполняет партию Чжао Паньэр.
[11] Загнал в угол — в оригинале чэнъюй 求死不得 (qiú sǐ bù dé), отсылающий к идиоме 求生不能，求死不得 (qiú shēng bù néng, qiú sǐ bù dé) — в пер. с кит. «хочется жить, но не выжить, хочется умереть — тоже никак», обр. в знач. «находиться в очень мучительном положении».
[12] «Скакун возле ограды» 墙头马上 (qiáng tóu mǎ shàng), «На к другие названия — «На скакуне возле ограды», «Всадник у стены» — комическая пьеса Бо Пу (1226-1306), одного из четырёх великих юаньских драматургов в жанре цзацзюй, в которой рассматривается вопрос о свободе молодёжи в выборе спутника жизни.
Название оперы — в букв. пер. с кит. «на коне взять гребень стены», является идиомой, означающей любовь между мужчиной и женщиной, происходит из стиха поэта эпохи Тан Бо Цзюйи (772–846) «Со дна колодца достаю серебряный кувшин», сюжет которого лёг в основу пьесы.
В пьесе говорится о том, как девушка Ли Цяньцзинь, гуляя весной у стены сада, встретила проезжающего верхом юношу Пэй Шаоцзюня, молодые люди влюбились друг в друга и Ли Цяньцзинь решилась сбежать с Пэй Шаоцзюнем и семь лет скрывалась у него на заднем дворе, родив ему двух детей. Наконец её обнаружил отец юноши и возлюбленным пришлось расстаться, а Ли Цяньцзинь удалилась в монастырь. После того, как Пэй Шаоцзюнь сдал экзамены, его родители сменили гнев на милость и им вновь удалось воссоединиться.
В этой опере Шан Сижуй играет в амплуа лаошэна — пожилого мужчины, отца Ли Цяньцзинь.
[13] Ария из пьесы «История о безумном барабанщике из Юйяна: третья песня» 狂鼓史渔阳三弄 (Kuáng gǔ shǐ yú yáng sān nòng).
Автор пьесы — писатель, художник-каллиграф и драматург династии Мин Сюй Вэй (1521–1593). После ряда неудачных попыток сдать государственные экзамены он поступил в армию под началом генерала Ху Цзусяня. Когда генерала сняли с должности, Сюй Вэй сошёл с ума, пытался покончить с собой, в конце концов убил свою жену и был заключён в тюрьму, после выхода из которой до конца жизни страдал от нищеты и депрессии. Его драма в стихах «Четыре крика гиббона» 四声猿 (sì shēng yuán) основана на его четырёх пьесах: «История о безумном барабанщике из Юйяна», «Сон мастера дзэн о стране из зелёного нефрита», «Героиня Мулань идёт на войну, чтобы занять место своего отца» (самое известное литературное переложение легенды о Хуа Мулань, которое легло в основу дальнейших произведений на эту тему), «Студентка-отличница отказывается от самки птицы феникс и приобретает самца птицы феникс».
В основу пьесы «История о безумном барабанщике из Юйяна» положена история из 23 главы «Троецарствия» о том, как талантливый учёный Ми Хэн (173–198 гг.), отбыв срок в преисподней и готовился взойти на небеса, чтобы занять новый пост. Перед этим судья велит ему воспроизвести его встречу с Цао Цао (155–220 гг.), канцлером династии Восточная Хань, позднее ставшим во главе государства Вэй, который также находится в преисподней. Ми Хэн рассказывает, как он не хотел служить Цао и вёл себя неуважительно по отношению к нему, за что Цао, стремясь его унизить, назначил его старшим барабанщиком при императорском дворе. Сняв с себя поношенную одежду, Ми разделся донага и сыграл на барабане мелодию жалобной песни, вызвав слёзы на глазах у гостей. Ми воспроизводит эту сцену и бранит Цао, перечисляя все его предательские поступки.
Информация с сайта: https://www.wdl.org/ru/item/recent/2013/12/?page=28
[14] Под шквальным огнём — в оригинале чэнъюй 枪林弹雨 (qiānglín dànyǔ) — в пер. с кит. «лес ружей и ливень пуль», обр. в знач. «ожесточённый бой; ураганный огонь».
[15] Юй Цзи определённо превзошла своего Сян Юя по величию — Юй Цзи — героиня пьесы «Прощай, моя наложница», возлюбленная наложница генерала Сян Юя, помимо искусного исполнения песен и танцев, также мастерски владела мечом. После поражения Сян Юя она пожертвовала ради него жизнью. Подробнее см. ссылку 21 к 1 главе.
[16] Что в этом такого хорошего — тут присутствует игра слов: на китайском «Браво» — 好 (hǎo), что в буквальном переводе означает «хорошо».
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Логово Псоя и Сысоя»
Система «Спаси-Себя-Сам» для главного злодея. Глава 4. Тайная помощь главному герою
Предыдущая глава
Шэнь Цинцю точно знал, что у него на уме: услышав, как Нин Инъин зовёт Ло Бинхэ, Мин Фань, несомненно, должен был преисполниться пущим отвращением к этому без того намозолившему глаза [1] шиди.
В конце концов, Нин Инъин была всего лишь ребёнком, а потому ещё не научилась считывать атмосферу.
— Что это за диковинка, шисюн? — спросила она, склонив голову набок. — Скорее, дай взглянуть!
скрытый текстВновь расплывшись в улыбке, Мин Фань снял с пояса лазурно-голубую нефритовую подвеску и поднял, чтобы продемонстировать её девочке:
— Шимэй, когда на этот раз моя семья приезжала навестить меня, они подарили мне множество ценных и любопытных вещиц. Вот эта, по-моему, особенно красивая — дарю её тебе!
Взяв подвеску, Нин Инъин внимательно осмотрела её в свете пробивающихся сквозь листву лучей солнца.
— Как тебе? — нетерпеливо спросил Мин Фань. — Нравится?
Подглядывающий за ними Шэнь Цинцю внезапно вспомнил: это же та самая сцена!
Плохо дело: ему не следовало приходить сюда — это попросту опасно!
Однако можно ли было винить Шэнь Цинцю в том, что этот эпизод напрочь выпал у него из памяти? Разве справедливо требовать от читателя, покрывающего бранью дебильную писанину тупорылого автора, чтобы он помнил содержание ранних глав романа, сюжет которого охватывает двести лет, а публикация растянулась на четыре года? Он целых двадцать дней убил на то, чтобы его прикончить! Ну да, он начисто забыл этот вводный слёзовыжимательный [2] отрывок, состоящий из череды бесчеловечных издевательств, и что с того?!
Очевидно, что Нин Инъин была неспособна судить о ценности этого подарка — небрежно осмотрев подвеску, она швырнула её обратно Мин Фаню, улыбка которого тут же застыла.
— Чему тут нравиться? — легкомысленно бросила Нин Инъин, сморщив нос. — Этот цвет ужасно некрасивый, подвеска А-Ло куда лучше!
На сей раз Мин Фань не просто помрачнел — даже Ло Бинхэ, который до сих пор предусмотрительно делал вид, что его здесь нет, слегка вздрогнул, распахнув глаза.
— …У шиди тоже есть такая подвеска? — процедил Мин Фань сквозь зубы.
Пока Ло Бинхэ колебался, не решаясь ответить, его опередила Нин Инъин:
— Конечно же, есть! Он носит её на шее, не снимая — так ею дорожит, что даже мне не даёт взглянуть!
Хотя Ло Бинхэ всё ещё сохранял присутствие духа, в этот миг выражение его лица переменилось, и он бессознательно схватился за спрятанную под одеждой фигурку Гуаньинь [3].
Какой у тебя коэффициент интеллекта и эмпатии, а, девочка?! Из-за тебя главному герою достанется по первое число без малейшего повода с его стороны [4]!
Говоря это, Нин Инъин вовсе не задумывалась о последствиях – просто подвеска, с которой Ло Бинхэ не расставался ни на миг, пробудила в ней своего рода ревность. Каждая девушка больше всего на свете мечтает заполучить то, что для её возлюбленного дороже всего — ведь это позволило бы ей добиться столь желанного «особого статуса» — а Ло Бинхэ упорно отказывался дать ей эту вещицу. Не желая смириться с этим, она воспользовалась моментом, чтобы упомянуть о подвеске в полукокетливой, полукапризной манере.
Ну разумеется, Ло Бинхэ не горел желанием её показывать!!! Ведь его матушка-прачка потратила бóльшую часть сбережений, чтобы кое-как наскрести на драгоценный амулет для своего сына. Вне всякого сомнения, он был для Ло Бинхэ единственным источником тепла в этом полном несправедливости тёмном мире. Впоследствии, когда душа главного героя почернела, именно эта подвеска помогала ему воскресить в себе остатки человечности — разве мог он позволять касаться её кому попало!
Мучимый гневом и ревностью Мин Фань сделал шаг вперёд, напустив на себя грозный вид:
— Похоже, шиди Ло невероятно высокого о себе мнения, раз даже не желает дать шимэй Инъин взглянуть на свою подвеску. Если так и дальше пойдёт, сможем ли мы рассчитывать на то, что перед лицом опасного врага ты протянешь нам руку помощи?
«Молодой человек! — вознегодовал про себя Шэнь Цинцю. — Ты хоть сам понимаешь, что логическая связь между двумя этими утверждениями попросту не выдерживает критики [5]?»
Нин Инъин никак не ожидала, что события примут подобный оборот.
— Не хочет — и ладно! — заявила она, притопнув ногой от волнения. — Шисюн, не надо его заставлять!
Но разве юному Ло Бинхэ по силам было справиться с Мин Фанем? Да ещё когда с тем явилась целая свора младших учеников — верных пособников [6] своего шисюна, так что вскоре подвеска-Гуаньинь с шеи Ло Бинхэ перекочевала в руки Мин Фаня. Поднеся её к глазам, тот внезапно расхохотался.
— Над чем это ты смеёшься? — озадаченно спросила Нин Инъин.
Перебросив ей подвеску, Мин Фань самодовольно пояснил:
— Я-то думал, что это и впрямь какое-то редкостное сокровище, раз он так его оберегает. И угадай, что это, шимэй? Обычная западная ракушка [7], ха-ха-ха…
— Западная ракушка? Что это такое? — растерялась Нин Инъин.
Ло Бинхэ медленно стиснул кулаки, и в его взгляде проявились доселе не дававшие о себе знать глубинные течения.
— Верни. Её. Мне, — с расстановкой произнёс он.
Пальцы Шэнь Цинцю несколько раз сжались и разжались против воли.
Разумеется, он знал, что нефритовая Гуаньинь — фальшивка, равно как и то, что упоминание об этом пробуждало наиболее свирепые порывы ярости в сердце Ло Бинхэ.
Купившая его прачка была очень бережлива, и всё же из-за необразованности она поддалась на обман мошенника, который по неимоверно высокой цене подсунул ей подделку — это подкосило убитую горем женщину, так что с того дня её здоровье ухудшалось всё сильнее, а потому, разумеется, это происшествие стало постоянным источником страданий для Ло Бинхэ — так что Мин Фань нанёс ему единственное оскорбление, которого тот был не в состоянии снести!
В этот момент играющий роль стороннего наблюдателя Шэнь Цинцю больше всего на свете хотел протянуть руку, чтобы как следует вздуть Мин Фаня, отнять у него подвеску и вернуть её Ло Бинхэ.
Как знать — быть может, тогда Мин Фань не навлечёт на себя смертельную ненависть главного героя и тем самым сбережёт свою жалкую жизнь…
[OOC!] — тут же вмешалась Система.
«Благодарю за предупреждение, — отозвался Шэнь Цинцю. — Заткнись».
Мин Фань выхватил подвеску у Нин Инъин, скорчив презрительную гримасу:
— Отдам я её тебе, отдам. Кто знает, на каком уличном прилавке куплена эта дешёвка — боюсь, как бы она не запачкала руки шимэй. — Однако при этом он вовсе не собирался выполнять обещанное.
Лицо Ло Бинхэ напряглось — и внезапно его кулаки врезались в удерживающих его учеников.
Поддавшись гневу, он больше не контролировал удары рук и ног, подчиняясь разве что ярости, затопившей его сердце. Сперва эта внезапная вспышка ошарашила других учеников, но вскоре они убедились, что перед ними — лишь хилый мальчишка, в котором может напугать разве что сила порыва.
— Что встали? — прикрикнул на них Мин Фань. — Он посмел поднять руку на своих шисюнов — давайте-ка научим его уважать старших! — К его прихвостням тут же вернулось мужество — окружив Ло Бинхэ, они принялись жестоко избивать его.
Нин Инъин замерла в растерянности — своим жалким умишком она не способна была понять, как ситуация могла дойти до подобного.
— Шисюн! — закричала девочка. — Что ты творишь?! Как так можно? Скорее вели им прекратить, а не то… а не то я больше никогда не заговорю с тобой!
— Шимэй, не сердись! — не на шутку встревожился Мин Фань. — Я скажу, чтобы они перестали бить этого мальчишку, хорошо?.. — но не успел он договорить, как Ло Бинхэ, воспользовавшись тем, что его истязатели на миг потеряли бдительность, вырвался из кучи-малы [8] и ринулся к Мин Фаню, зарядив ему кулаком прямо в нос.
Старший ученик вскрикнул от боли, и из его ноздрей тут же брызнули два ручейка алой крови.
Глаза Нин Инъин только что застилали слёзы, грозя выплеснуться наружу, однако в этот момент она, не удержавшись, фыркнула от смеха.
«Сестричка, в конце концов, ты переживаешь за Ло Бинхэ или жаждешь его погубить?!» — взмолился про себя Шэнь Цинцю.
Если до этого момента Мин Фань ещё мог бы пощадить Ло Бинхэ, то теперь, когда из него сделали посмешище прямо на глазах его любимой девушки, он никоим образом не мог ему этого спустить!
Итак, эти двое сцепились, будто собаки [9]: хоть Ло Бинхэ был благословлённым небесами крутышом [10], он, в конце концов, был ещё слишком юн и не имел возможности учиться по правильным пособиям, а потому принимал на себя бóльшую часть ударов, но, упрямо стиснув зубы, не издавал ни звука. Шэнь Цинцю хотел было вмешаться, но в его голове тут же взвыл устрашающий сигнал тревоги:
[Грубое ООС! Грубое ООС! Грубое ООС! Важные вещи следует повторять три раза [11]! При данных обстоятельствах оригинальный «Шэнь Цинцю» расплылся бы в улыбке! Он бы не стал вмешиваться или же сам бы прибег к рукоприкладству!]
Требовать от него, чтобы он праздно глазел [12] на то, как измываются над ребёнком — это чересчур бесчеловечно… и всё же Шэнь Цинцю не мог позволить себе необдуманных действий, так что продолжал молча мучиться, не находя себе места от беспокойства — и тут внезапно ему в голову пришло компромиссное решение.
Школа Цанцюн владела своеобразной заклинательской техникой «Сорванные листья, осыпающиеся лепестки» — слишком слабая, чтобы годиться для каких-либо высоких целей, она, однако, была весьма любопытной и зрелищной — в оригинальном романе упоминалось о том, как Ло Бинхэ некогда применял её, чтобы с лёгкостью завоёвывать бесчисленные женские сердца. Поскольку попавший в этот мир Шэнь Цинцю был сумасшедшим до подобного рода читов, он также не поленился освоить эту легковесную технику.
Сорвав первый попавшийся лист, он влил в него немного духовной силы — и всё же даже этой малости оказалось слишком много: лист рассыпался в его руках. Второй опыт оказался более удачным; взяв лист кончиками пальцев, Шэнь Цинцю осторожно подул на него и отпустил — и лист, подобно метательному ножу, полетел прямиком в Мин Фаня!
Тот издал протяжный вопль ужаса — а Шэнь Цинцю, отряхнув руки, стёр каплю пота со лба.
Недаром говорят, что в руках мастера и цветок, и дерево равно могут служить оружием… Как бы не вышло, что он ненароком прибил Мин Фаня!..
Ло Бинхэ, которого только что молотили руками и ногами, внезапно почувствовал, что его соперник отпрянул. Подняв голову, он попытался взглянуть на Мин Фаня, хоть текущая со лба кровь заливала глаза; внезапно старший ученик поднял ладонь — и также вытер выступившую кровь.
— Как ты осмелился меня порезать?! — не веря своим глазам, взревел Мин Фань.
Пока они катались, сцепившись в клубок, Нин Инъин не осмеливалась к ним приблизиться, но теперь поспешила вклиниться между ними:
— Нет-нет-нет, у А-Ло не было никакого ножа, это не он тебя поранил!
Ло Бинхэ и вовсе не понимал, что тут творится. Плотно сжав губы, он попытался стереть кровь с лица. На спине Мин Фаня и впрямь алел свежий порез, будто по ней полоснули остриём меча.
— Вы видели, как это случилось? — потребовал он у других учеников. — У него был нож?
Те растерянно переглянулись, после чего одни покачали головами, другие закивали — словом, толку от них не было никакого.
Такому изнеженному высокородному молодому господину, как Мин Фань, прежде никогда не доводилось страдать от боли, а потому, глядя на свежую кровь на своих руках, он поневоле впал в панику. Как ни странно, ни на земле, ни на тощем теле Ло Бинхэ и впрямь не было видно никакого оружия — не могло же оно попросту испариться [13]?
Шэнь Цинцю продолжал следить за ними, затаив дыхание. Внезапно перед глазами всё побагровело, вслед за чем в воздухе всплыл текст леденящего душу кроваво-красного цвета:
[Нарушение: ООС. С вас снято 10 баллов притворства. Текущее количество баллов притворства: 90.]
Шэнь Цинцю вздохнул с облегчением: он-то думал, что Система штрафанёт его на полсотни баллов разом, а то и вовсе снимет всё, а она отняла лишь десять — в сравнении с его опасениями это было даже слишком хорошо, к тому же, в будущем ему наверняка представится шанс отработать эти баллы! Однако его радости не суждено было продлиться долго: указывая на Ло Бинхэ, Мин Фань завопил:
— А ну-ка, всыпьте ему за меня!
Шэнь Цинцю чуть не исторг из груди целый глоток своей старой крови.
Несколько учеников бросились выполнять команду своего главаря; бездумно сорвав горсть листьев, Шэнь Цинцю со свистом отправил их в полёт.
И тут же пожалел об этом.
«На кой я вообще это делаю? — возопил он про себя. — Ло Бинхэ, как-никак, неподражаемый главный герой. Ему уже случалось попадать в подобные переделки — ну не помрёт же он от этого?
Чего ради так напрягать своё никчёмное сердце всякой ерундой?!
Если с первым листом ему каким-то чудом удалось провернуть всё незаметно, то на сей раз любой понял бы, что тут что-то не так!
Покрытые порезами ученики больше не осмеливались приближаться к Ло Бинхэ, а вместо этого растерянно столпились возле Мин Фаня:
— Шисюн, что происходит?
— Шисюн, меня тоже будто бы полоснули ножом!
Лицо Мин Фаня позеленело. После продолжительного молчания он наконец велел им:
— Уходим! — и во главе кучки своих клевретов, которые хватались кто за зад, кто за руку, произвёл масштабное отступление. В самом деле, будто ветром принесло — и ветром же сдуло. Ошарашенно застывшая на месте Нин Инъин какое-то время спустя воскликнула:
— А-Ло, это ты только что прогнал их?
Ло Бинхэ лишь мрачно покачал головой.
С трудом поднявшись на ноги, он с сосредоточенным выражением склонился к земле и принялся судорожно шарить в опавшей листве, снова и снова переворачивая сухие ветки и копаясь в жидкой глине.
Разумеется, Шэнь Цинцю знал, что он ищет: ту самую подвеску, сгинувшую в драке.
Мужчина ясно видел, что перед тем, как завязалась потасовка, Мин Фань взмахнул рукой, закинув подвеску на верхушку дерева, где она и повисла на красном шнурке — но сейчас Шэнь Цинцю, разумеется, не мог даже заикнуться об этом. Вдобавок ко всему, как только из его руки вылетел последний лист, в ушах тут же зазвучал душераздирающий голос Системы:
[Нарушение: ООС. За каждое нарушение с вас снято 10 баллов притворства, итого: — 60 баллов. Текущее количество баллов притворства: 30.]
За одно мгновение ухнул ниже плинтуса!
По десять баллов за каждый листик? Что за примитивная и грубая арифметика!
Нин Инъин больше не осмеливалась открыть рот — в конце концов, эта каша заварилась именно из-за её бездумной болтовни — если бы не она, то Ло Бинхэ не потерял бы свою подвеску и к тому же его не побили бы ни за что, ни про что — так что девочка молча принялась шарить по земле рядом с ним.
Тем временем, уже сгущались сумерки. Ло Бинхэ стоял на месте, будто в оцепенении, глядя на разворошённую землю — хоть они и перерыли всё вокруг, их поиски остались безрезультатными.
Его потерянный вид не на шутку напугал Нин Инъин — схватив мальчика за руку, она принялась уговаривать:
— А-Ло, не смогли найти — ничего страшного! Я подарю тебе другую, чтобы загладить свою вину, хорошо?
Не обращая на неё внимания, Ло Бинхэ медленно высвободил руку и, свесив голову, двинулся к опушке леса. Нин Инъин тут же поспешила следом.
Шэнь Цинцю мог гордиться собой: пока эти двое полдня искали подвеску, он просто наблюдал за ними со стороны… Какая ещё этому могла быть причина, кроме того, что он попросту сходил с ума со скуки [14]?
Дождавшись, когда дети уйдут подальше, Шэнь Цинцю наконец вышел из своего укрытия. Задрав голову, он легонько топнул по земле и, испытав на собственном опыте, что значит «лёгкий, будто ласточка [15]», в одно мгновение достиг верхушки дерева, сорвал с него подвеску и вернулся на землю.
Разумеется, Шэнь Цинцю хотел тайком вернуть её Ло Бинхэ, но он уже слишком хорошо знал эту твердолобую Систему — наверняка она и это сочтёт за нарушение, а у него больше не было лишних баллов притворства, чтобы разбрасываться ими подобным образом.
Так что по здравом размышлении мужчина решил пока придержать подвеску.
Быть может, эта вещица ещё сослужит ему неплохую службу — скажем, когда его жизнь будет висеть на волоске, он сможет выторговать её в обмен на этот козырь? Если подумать, такое вполне возможно.
В этот момент перед глазами вспыхнули зелёные символы с сильным трёхмерным эффектом:
[Поздравляем! Вы получили ключевой артефакт: поддельную нефритовую подвеску Гуаньинь — 1 шт. Достигнуто изменение сюжетной линии «Шэнь Цинцю», IQ повышается на 100 баллов. Текущее количество баллов притворства: 130. Пожалуйста, продолжайте стараться!]
Итак, отнятые у него баллы не только вернулись, но и пополнились новыми!
К тому же, эта нефритовая Гуаньинь, обладающая таким влиянием на Ло Бинхэ, и впрямь является первосортным артефактом, который когда-нибудь спасёт ему жизнь!
Вот так радость откуда не ждали!
Шэнь Цинцю ощутил, как по телу разливается тепло — унылое настроение, овладевшее им после того, как он полдня просидел на корточках в потёмках, мигом испарилось, а выводящий из себя гугл-транслейтовский голос Системы внезапно зазвучал, словно райская музыка!
А за опушкой леса уже покинувший задний склон горы Ло Бинхэ медленно разжал кулак.
В его ладони лежало несколько невредимых зелёных листочков, острые края которых были обагрены кровью.
Примечания переводчиков:
[1] Намозолившему глаза — в оригинале 刺眼 (cìyǎn) — в пер. с кит. «режущий глаз» (о ярком свете), обр. в знач. «бросающийся в глаза».
[2] Слёзовыжимательный эпизод — в оригинале 苦情戏 (kǔqíng xì) — печальная драма (жанр китайского кинематографа).
[3] Гуаньинь 观音 (guānyīn) — будд. бодхисаттва милосердия Авалокитешвара.
[4] Достанется по первое число без малейшего повода с его стороны — в оригинале 躺枪 (tǎngqiāng), отсылающее к выражению 躺着也中枪 (tǎng zhe yě zhòngqiāng) — в пер. с кит. «получить пулю даже лёжа», обр. в знач. «быть атакованным без причины», в интернетном сленге — «быть безвинно высмеянным/обвинённым/атакованным просто за то, что попался под руку».
[5] Не выдерживает критики — в оригинале 毛线 (máoxiàn) — в букв. пер. с кит. «шесть, пряжа», в интернетном сленге — мягкое ругательство — «фигня, ерунда». Происходит из Хунаньского диалекта, где 毛线 означает «не признавать чью-то правоту».
Существует гипотеза, что такое значение возникло из-за созвучия 毛线 (máoxiàn) и 毛钱 (máoqián) — в пер. с кит. «мелкая серебряная (никелевая) монета достоинством в 10 фэнь», а в диалекте южных провинций существует явление 尖团 (jiāntuán) (в букв. пер. с кит. — «самец и самка краба»), при котором звуки j, q, x и z, c, s временами путаются.
Другая гипотеза — наличие в 毛线 иероглифа 毛 (máo), который во многих диалектах передаёт эмоциональное отрицание типа «Ещё чего!» — 给你条毛！ В таких восклицаниях он передаёт гневный выдох, а дополнение 线 (xiàn) делает это восклицание более изысканным: 给你毛线! — из него убирается фрикция, уменьшается ненужная агрессивность, а потому оно звучит не столь оскорбительно, и всё больше людей стало употреблять 毛线 вместо 毛.
[6] Пособники 狗腿子 (gǒutuǐzi) — в букв. пер. с кит. «собачья нога», обр. также в знач. «приспешник, холуй, предатель».
[7] Западная ракушка 西贝 (xībèi) — сибэй — в букв. пер. с кит. «западная раковина-монета»; вместе эти ключи составляют иероглиф 贾, который в одном из чтений является омофоном иероглифа 假 (jiǎ) — в пер. с кит. «ложный, фальшивый, поддельный». В современных новеллах «сибэй» часто употребляют для обозначения переодевания девушки в мужскую одежду, а также когда дух переселяется в другое тело. В некоторых художественных произведениях также используется по отношению к подделкам и имитациям антикварных изделий, очень качественным подделкам иных товаров. Также этот термин является своего рода профессиональным жаргоном антикваров, позволяющим распознать подделку.
[8] Куча-мала — в оригинале чэнъюй 七手八脚 (qī shǒu bā jiǎo) — в букв. пер. с кит. «семь рук, восемь ног», обр. в знач. «суматошно, поспешно, торопливо».
[9] Будто собаки — в оригинале 打成一团 (dǎ chéng yī tuán) — в пер. с кит. «в драке сцепились в клубок».
[10] Крутыш — в оригинале 牛B — от китайского 牛逼 или 牛屄 (niúbī) — в пер. с кит. вульг. «обалденный, впечатляющий; круто, заебись».
[11] Важные вещи следует повторять три раза 重要的事情说三遍 (Zhòngyào de shìqíng shuō sān biàn) — интернет-мем, образно в значении «что-то крайне важное». 31-го мая 2016 года Государственный комитет по языковой политике и реформе опубликовал отчёт, согласно которому этот мем был признан самым популярным в 2015 году.
Считается, что этот мем происходит из японской сети, а породил его японский телевизионный ведущий Мино Монта (по прозвищу «распускающий руки Монта»), но возможны и другие версии происхождения.
Например, в дунхуа «Ползучий хаос! Няруко-сан» Няруко говорит: «Не забудь повторить три раза, три раза, три раза, и тогда магия подействует».
Гусыня в «Паутине Шарлотты» (1952, автор — Элвин Брукс Уайт) повторяет важные вещи по три раза. Слоган «важные вещи нужно повторять по два раза» был популярен в рекламе ACG.
[12] Праздно глазел — в оригинале 强势围观 (qiángshì wéiguān) — в пер. с кит. «сильные обступают вокруг и смотрят», обр. в знач. «насмехающаяся толпа».
[13] Испариться — в оригинале чэнъюй 不翼而飞 (bù yì ér fēi) — в пер. с кит. «без крыльев, а улетело», обр. в знач. «запропаститься, потеряться, исчезнуть», а также «молниеносно распространиться», «отрастить ноги».
[14] Сходит с ума со скуки — в оригинале 蛋疼 (dànténg) — в букв. пер. с кит. «боль в яйцах», обр. в знач. «надоевший, хлопотный, тягостный; событие, явление, доставляющее неудобства или душевный дискомфорт; событие или случай не соответствующее здравому смыслу (возникшее от скуки)».
[15] Лёгкий, будто ласточка — в оригинале чэнъюй 身轻如燕 (shēn qīng rú yàn) — употребляется по отношению к красивым девушкам и спортсменам, обр. в знач. «легко и проворно».
Следующая глава
В конце концов, Нин Инъин была всего лишь ребёнком, а потому ещё не научилась считывать атмосферу.
— Что это за диковинка, шисюн? — спросила она, склонив голову набок. — Скорее, дай взглянуть!
скрытый текстВновь расплывшись в улыбке, Мин Фань снял с пояса лазурно-голубую нефритовую подвеску и поднял, чтобы продемонстировать её девочке:
— Шимэй, когда на этот раз моя семья приезжала навестить меня, они подарили мне множество ценных и любопытных вещиц. Вот эта, по-моему, особенно красивая — дарю её тебе!
Взяв подвеску, Нин Инъин внимательно осмотрела её в свете пробивающихся сквозь листву лучей солнца.
— Как тебе? — нетерпеливо спросил Мин Фань. — Нравится?
Подглядывающий за ними Шэнь Цинцю внезапно вспомнил: это же та самая сцена!
Плохо дело: ему не следовало приходить сюда — это попросту опасно!
Однако можно ли было винить Шэнь Цинцю в том, что этот эпизод напрочь выпал у него из памяти? Разве справедливо требовать от читателя, покрывающего бранью дебильную писанину тупорылого автора, чтобы он помнил содержание ранних глав романа, сюжет которого охватывает двести лет, а публикация растянулась на четыре года? Он целых двадцать дней убил на то, чтобы его прикончить! Ну да, он начисто забыл этот вводный слёзовыжимательный [2] отрывок, состоящий из череды бесчеловечных издевательств, и что с того?!
Очевидно, что Нин Инъин была неспособна судить о ценности этого подарка — небрежно осмотрев подвеску, она швырнула её обратно Мин Фаню, улыбка которого тут же застыла.
— Чему тут нравиться? — легкомысленно бросила Нин Инъин, сморщив нос. — Этот цвет ужасно некрасивый, подвеска А-Ло куда лучше!
На сей раз Мин Фань не просто помрачнел — даже Ло Бинхэ, который до сих пор предусмотрительно делал вид, что его здесь нет, слегка вздрогнул, распахнув глаза.
— …У шиди тоже есть такая подвеска? — процедил Мин Фань сквозь зубы.
Пока Ло Бинхэ колебался, не решаясь ответить, его опередила Нин Инъин:
— Конечно же, есть! Он носит её на шее, не снимая — так ею дорожит, что даже мне не даёт взглянуть!
Хотя Ло Бинхэ всё ещё сохранял присутствие духа, в этот миг выражение его лица переменилось, и он бессознательно схватился за спрятанную под одеждой фигурку Гуаньинь [3].
Какой у тебя коэффициент интеллекта и эмпатии, а, девочка?! Из-за тебя главному герою достанется по первое число без малейшего повода с его стороны [4]!
Говоря это, Нин Инъин вовсе не задумывалась о последствиях – просто подвеска, с которой Ло Бинхэ не расставался ни на миг, пробудила в ней своего рода ревность. Каждая девушка больше всего на свете мечтает заполучить то, что для её возлюбленного дороже всего — ведь это позволило бы ей добиться столь желанного «особого статуса» — а Ло Бинхэ упорно отказывался дать ей эту вещицу. Не желая смириться с этим, она воспользовалась моментом, чтобы упомянуть о подвеске в полукокетливой, полукапризной манере.
Ну разумеется, Ло Бинхэ не горел желанием её показывать!!! Ведь его матушка-прачка потратила бóльшую часть сбережений, чтобы кое-как наскрести на драгоценный амулет для своего сына. Вне всякого сомнения, он был для Ло Бинхэ единственным источником тепла в этом полном несправедливости тёмном мире. Впоследствии, когда душа главного героя почернела, именно эта подвеска помогала ему воскресить в себе остатки человечности — разве мог он позволять касаться её кому попало!
Мучимый гневом и ревностью Мин Фань сделал шаг вперёд, напустив на себя грозный вид:
— Похоже, шиди Ло невероятно высокого о себе мнения, раз даже не желает дать шимэй Инъин взглянуть на свою подвеску. Если так и дальше пойдёт, сможем ли мы рассчитывать на то, что перед лицом опасного врага ты протянешь нам руку помощи?
«Молодой человек! — вознегодовал про себя Шэнь Цинцю. — Ты хоть сам понимаешь, что логическая связь между двумя этими утверждениями попросту не выдерживает критики [5]?»
Нин Инъин никак не ожидала, что события примут подобный оборот.
— Не хочет — и ладно! — заявила она, притопнув ногой от волнения. — Шисюн, не надо его заставлять!
Но разве юному Ло Бинхэ по силам было справиться с Мин Фанем? Да ещё когда с тем явилась целая свора младших учеников — верных пособников [6] своего шисюна, так что вскоре подвеска-Гуаньинь с шеи Ло Бинхэ перекочевала в руки Мин Фаня. Поднеся её к глазам, тот внезапно расхохотался.
— Над чем это ты смеёшься? — озадаченно спросила Нин Инъин.
Перебросив ей подвеску, Мин Фань самодовольно пояснил:
— Я-то думал, что это и впрямь какое-то редкостное сокровище, раз он так его оберегает. И угадай, что это, шимэй? Обычная западная ракушка [7], ха-ха-ха…
— Западная ракушка? Что это такое? — растерялась Нин Инъин.
Ло Бинхэ медленно стиснул кулаки, и в его взгляде проявились доселе не дававшие о себе знать глубинные течения.
— Верни. Её. Мне, — с расстановкой произнёс он.
Пальцы Шэнь Цинцю несколько раз сжались и разжались против воли.
Разумеется, он знал, что нефритовая Гуаньинь — фальшивка, равно как и то, что упоминание об этом пробуждало наиболее свирепые порывы ярости в сердце Ло Бинхэ.
Купившая его прачка была очень бережлива, и всё же из-за необразованности она поддалась на обман мошенника, который по неимоверно высокой цене подсунул ей подделку — это подкосило убитую горем женщину, так что с того дня её здоровье ухудшалось всё сильнее, а потому, разумеется, это происшествие стало постоянным источником страданий для Ло Бинхэ — так что Мин Фань нанёс ему единственное оскорбление, которого тот был не в состоянии снести!
В этот момент играющий роль стороннего наблюдателя Шэнь Цинцю больше всего на свете хотел протянуть руку, чтобы как следует вздуть Мин Фаня, отнять у него подвеску и вернуть её Ло Бинхэ.
Как знать — быть может, тогда Мин Фань не навлечёт на себя смертельную ненависть главного героя и тем самым сбережёт свою жалкую жизнь…
[OOC!] — тут же вмешалась Система.
«Благодарю за предупреждение, — отозвался Шэнь Цинцю. — Заткнись».
Мин Фань выхватил подвеску у Нин Инъин, скорчив презрительную гримасу:
— Отдам я её тебе, отдам. Кто знает, на каком уличном прилавке куплена эта дешёвка — боюсь, как бы она не запачкала руки шимэй. — Однако при этом он вовсе не собирался выполнять обещанное.
Лицо Ло Бинхэ напряглось — и внезапно его кулаки врезались в удерживающих его учеников.
Поддавшись гневу, он больше не контролировал удары рук и ног, подчиняясь разве что ярости, затопившей его сердце. Сперва эта внезапная вспышка ошарашила других учеников, но вскоре они убедились, что перед ними — лишь хилый мальчишка, в котором может напугать разве что сила порыва.
— Что встали? — прикрикнул на них Мин Фань. — Он посмел поднять руку на своих шисюнов — давайте-ка научим его уважать старших! — К его прихвостням тут же вернулось мужество — окружив Ло Бинхэ, они принялись жестоко избивать его.
Нин Инъин замерла в растерянности — своим жалким умишком она не способна была понять, как ситуация могла дойти до подобного.
— Шисюн! — закричала девочка. — Что ты творишь?! Как так можно? Скорее вели им прекратить, а не то… а не то я больше никогда не заговорю с тобой!
— Шимэй, не сердись! — не на шутку встревожился Мин Фань. — Я скажу, чтобы они перестали бить этого мальчишку, хорошо?.. — но не успел он договорить, как Ло Бинхэ, воспользовавшись тем, что его истязатели на миг потеряли бдительность, вырвался из кучи-малы [8] и ринулся к Мин Фаню, зарядив ему кулаком прямо в нос.
Старший ученик вскрикнул от боли, и из его ноздрей тут же брызнули два ручейка алой крови.
Глаза Нин Инъин только что застилали слёзы, грозя выплеснуться наружу, однако в этот момент она, не удержавшись, фыркнула от смеха.
«Сестричка, в конце концов, ты переживаешь за Ло Бинхэ или жаждешь его погубить?!» — взмолился про себя Шэнь Цинцю.
Если до этого момента Мин Фань ещё мог бы пощадить Ло Бинхэ, то теперь, когда из него сделали посмешище прямо на глазах его любимой девушки, он никоим образом не мог ему этого спустить!
Итак, эти двое сцепились, будто собаки [9]: хоть Ло Бинхэ был благословлённым небесами крутышом [10], он, в конце концов, был ещё слишком юн и не имел возможности учиться по правильным пособиям, а потому принимал на себя бóльшую часть ударов, но, упрямо стиснув зубы, не издавал ни звука. Шэнь Цинцю хотел было вмешаться, но в его голове тут же взвыл устрашающий сигнал тревоги:
[Грубое ООС! Грубое ООС! Грубое ООС! Важные вещи следует повторять три раза [11]! При данных обстоятельствах оригинальный «Шэнь Цинцю» расплылся бы в улыбке! Он бы не стал вмешиваться или же сам бы прибег к рукоприкладству!]
Требовать от него, чтобы он праздно глазел [12] на то, как измываются над ребёнком — это чересчур бесчеловечно… и всё же Шэнь Цинцю не мог позволить себе необдуманных действий, так что продолжал молча мучиться, не находя себе места от беспокойства — и тут внезапно ему в голову пришло компромиссное решение.
Школа Цанцюн владела своеобразной заклинательской техникой «Сорванные листья, осыпающиеся лепестки» — слишком слабая, чтобы годиться для каких-либо высоких целей, она, однако, была весьма любопытной и зрелищной — в оригинальном романе упоминалось о том, как Ло Бинхэ некогда применял её, чтобы с лёгкостью завоёвывать бесчисленные женские сердца. Поскольку попавший в этот мир Шэнь Цинцю был сумасшедшим до подобного рода читов, он также не поленился освоить эту легковесную технику.
Сорвав первый попавшийся лист, он влил в него немного духовной силы — и всё же даже этой малости оказалось слишком много: лист рассыпался в его руках. Второй опыт оказался более удачным; взяв лист кончиками пальцев, Шэнь Цинцю осторожно подул на него и отпустил — и лист, подобно метательному ножу, полетел прямиком в Мин Фаня!
Тот издал протяжный вопль ужаса — а Шэнь Цинцю, отряхнув руки, стёр каплю пота со лба.
Недаром говорят, что в руках мастера и цветок, и дерево равно могут служить оружием… Как бы не вышло, что он ненароком прибил Мин Фаня!..
Ло Бинхэ, которого только что молотили руками и ногами, внезапно почувствовал, что его соперник отпрянул. Подняв голову, он попытался взглянуть на Мин Фаня, хоть текущая со лба кровь заливала глаза; внезапно старший ученик поднял ладонь — и также вытер выступившую кровь.
— Как ты осмелился меня порезать?! — не веря своим глазам, взревел Мин Фань.
Пока они катались, сцепившись в клубок, Нин Инъин не осмеливалась к ним приблизиться, но теперь поспешила вклиниться между ними:
— Нет-нет-нет, у А-Ло не было никакого ножа, это не он тебя поранил!
Ло Бинхэ и вовсе не понимал, что тут творится. Плотно сжав губы, он попытался стереть кровь с лица. На спине Мин Фаня и впрямь алел свежий порез, будто по ней полоснули остриём меча.
— Вы видели, как это случилось? — потребовал он у других учеников. — У него был нож?
Те растерянно переглянулись, после чего одни покачали головами, другие закивали — словом, толку от них не было никакого.
Такому изнеженному высокородному молодому господину, как Мин Фань, прежде никогда не доводилось страдать от боли, а потому, глядя на свежую кровь на своих руках, он поневоле впал в панику. Как ни странно, ни на земле, ни на тощем теле Ло Бинхэ и впрямь не было видно никакого оружия — не могло же оно попросту испариться [13]?
Шэнь Цинцю продолжал следить за ними, затаив дыхание. Внезапно перед глазами всё побагровело, вслед за чем в воздухе всплыл текст леденящего душу кроваво-красного цвета:
[Нарушение: ООС. С вас снято 10 баллов притворства. Текущее количество баллов притворства: 90.]
Шэнь Цинцю вздохнул с облегчением: он-то думал, что Система штрафанёт его на полсотни баллов разом, а то и вовсе снимет всё, а она отняла лишь десять — в сравнении с его опасениями это было даже слишком хорошо, к тому же, в будущем ему наверняка представится шанс отработать эти баллы! Однако его радости не суждено было продлиться долго: указывая на Ло Бинхэ, Мин Фань завопил:
— А ну-ка, всыпьте ему за меня!
Шэнь Цинцю чуть не исторг из груди целый глоток своей старой крови.
Несколько учеников бросились выполнять команду своего главаря; бездумно сорвав горсть листьев, Шэнь Цинцю со свистом отправил их в полёт.
И тут же пожалел об этом.
«На кой я вообще это делаю? — возопил он про себя. — Ло Бинхэ, как-никак, неподражаемый главный герой. Ему уже случалось попадать в подобные переделки — ну не помрёт же он от этого?
Чего ради так напрягать своё никчёмное сердце всякой ерундой?!
Если с первым листом ему каким-то чудом удалось провернуть всё незаметно, то на сей раз любой понял бы, что тут что-то не так!
Покрытые порезами ученики больше не осмеливались приближаться к Ло Бинхэ, а вместо этого растерянно столпились возле Мин Фаня:
— Шисюн, что происходит?
— Шисюн, меня тоже будто бы полоснули ножом!
Лицо Мин Фаня позеленело. После продолжительного молчания он наконец велел им:
— Уходим! — и во главе кучки своих клевретов, которые хватались кто за зад, кто за руку, произвёл масштабное отступление. В самом деле, будто ветром принесло — и ветром же сдуло. Ошарашенно застывшая на месте Нин Инъин какое-то время спустя воскликнула:
— А-Ло, это ты только что прогнал их?
Ло Бинхэ лишь мрачно покачал головой.
С трудом поднявшись на ноги, он с сосредоточенным выражением склонился к земле и принялся судорожно шарить в опавшей листве, снова и снова переворачивая сухие ветки и копаясь в жидкой глине.
Разумеется, Шэнь Цинцю знал, что он ищет: ту самую подвеску, сгинувшую в драке.
Мужчина ясно видел, что перед тем, как завязалась потасовка, Мин Фань взмахнул рукой, закинув подвеску на верхушку дерева, где она и повисла на красном шнурке — но сейчас Шэнь Цинцю, разумеется, не мог даже заикнуться об этом. Вдобавок ко всему, как только из его руки вылетел последний лист, в ушах тут же зазвучал душераздирающий голос Системы:
[Нарушение: ООС. За каждое нарушение с вас снято 10 баллов притворства, итого: — 60 баллов. Текущее количество баллов притворства: 30.]
За одно мгновение ухнул ниже плинтуса!
По десять баллов за каждый листик? Что за примитивная и грубая арифметика!
Нин Инъин больше не осмеливалась открыть рот — в конце концов, эта каша заварилась именно из-за её бездумной болтовни — если бы не она, то Ло Бинхэ не потерял бы свою подвеску и к тому же его не побили бы ни за что, ни про что — так что девочка молча принялась шарить по земле рядом с ним.
Тем временем, уже сгущались сумерки. Ло Бинхэ стоял на месте, будто в оцепенении, глядя на разворошённую землю — хоть они и перерыли всё вокруг, их поиски остались безрезультатными.
Его потерянный вид не на шутку напугал Нин Инъин — схватив мальчика за руку, она принялась уговаривать:
— А-Ло, не смогли найти — ничего страшного! Я подарю тебе другую, чтобы загладить свою вину, хорошо?
Не обращая на неё внимания, Ло Бинхэ медленно высвободил руку и, свесив голову, двинулся к опушке леса. Нин Инъин тут же поспешила следом.
Шэнь Цинцю мог гордиться собой: пока эти двое полдня искали подвеску, он просто наблюдал за ними со стороны… Какая ещё этому могла быть причина, кроме того, что он попросту сходил с ума со скуки [14]?
Дождавшись, когда дети уйдут подальше, Шэнь Цинцю наконец вышел из своего укрытия. Задрав голову, он легонько топнул по земле и, испытав на собственном опыте, что значит «лёгкий, будто ласточка [15]», в одно мгновение достиг верхушки дерева, сорвал с него подвеску и вернулся на землю.
Разумеется, Шэнь Цинцю хотел тайком вернуть её Ло Бинхэ, но он уже слишком хорошо знал эту твердолобую Систему — наверняка она и это сочтёт за нарушение, а у него больше не было лишних баллов притворства, чтобы разбрасываться ими подобным образом.
Так что по здравом размышлении мужчина решил пока придержать подвеску.
Быть может, эта вещица ещё сослужит ему неплохую службу — скажем, когда его жизнь будет висеть на волоске, он сможет выторговать её в обмен на этот козырь? Если подумать, такое вполне возможно.
В этот момент перед глазами вспыхнули зелёные символы с сильным трёхмерным эффектом:
[Поздравляем! Вы получили ключевой артефакт: поддельную нефритовую подвеску Гуаньинь — 1 шт. Достигнуто изменение сюжетной линии «Шэнь Цинцю», IQ повышается на 100 баллов. Текущее количество баллов притворства: 130. Пожалуйста, продолжайте стараться!]
Итак, отнятые у него баллы не только вернулись, но и пополнились новыми!
К тому же, эта нефритовая Гуаньинь, обладающая таким влиянием на Ло Бинхэ, и впрямь является первосортным артефактом, который когда-нибудь спасёт ему жизнь!
Вот так радость откуда не ждали!
Шэнь Цинцю ощутил, как по телу разливается тепло — унылое настроение, овладевшее им после того, как он полдня просидел на корточках в потёмках, мигом испарилось, а выводящий из себя гугл-транслейтовский голос Системы внезапно зазвучал, словно райская музыка!
А за опушкой леса уже покинувший задний склон горы Ло Бинхэ медленно разжал кулак.
В его ладони лежало несколько невредимых зелёных листочков, острые края которых были обагрены кровью.
Примечания переводчиков:
[1] Намозолившему глаза — в оригинале 刺眼 (cìyǎn) — в пер. с кит. «режущий глаз» (о ярком свете), обр. в знач. «бросающийся в глаза».
[2] Слёзовыжимательный эпизод — в оригинале 苦情戏 (kǔqíng xì) — печальная драма (жанр китайского кинематографа).
[3] Гуаньинь 观音 (guānyīn) — будд. бодхисаттва милосердия Авалокитешвара.
[4] Достанется по первое число без малейшего повода с его стороны — в оригинале 躺枪 (tǎngqiāng), отсылающее к выражению 躺着也中枪 (tǎng zhe yě zhòngqiāng) — в пер. с кит. «получить пулю даже лёжа», обр. в знач. «быть атакованным без причины», в интернетном сленге — «быть безвинно высмеянным/обвинённым/атакованным просто за то, что попался под руку».
[5] Не выдерживает критики — в оригинале 毛线 (máoxiàn) — в букв. пер. с кит. «шесть, пряжа», в интернетном сленге — мягкое ругательство — «фигня, ерунда». Происходит из Хунаньского диалекта, где 毛线 означает «не признавать чью-то правоту».
Существует гипотеза, что такое значение возникло из-за созвучия 毛线 (máoxiàn) и 毛钱 (máoqián) — в пер. с кит. «мелкая серебряная (никелевая) монета достоинством в 10 фэнь», а в диалекте южных провинций существует явление 尖团 (jiāntuán) (в букв. пер. с кит. — «самец и самка краба»), при котором звуки j, q, x и z, c, s временами путаются.
Другая гипотеза — наличие в 毛线 иероглифа 毛 (máo), который во многих диалектах передаёт эмоциональное отрицание типа «Ещё чего!» — 给你条毛！ В таких восклицаниях он передаёт гневный выдох, а дополнение 线 (xiàn) делает это восклицание более изысканным: 给你毛线! — из него убирается фрикция, уменьшается ненужная агрессивность, а потому оно звучит не столь оскорбительно, и всё больше людей стало употреблять 毛线 вместо 毛.
[6] Пособники 狗腿子 (gǒutuǐzi) — в букв. пер. с кит. «собачья нога», обр. также в знач. «приспешник, холуй, предатель».
[7] Западная ракушка 西贝 (xībèi) — сибэй — в букв. пер. с кит. «западная раковина-монета»; вместе эти ключи составляют иероглиф 贾, который в одном из чтений является омофоном иероглифа 假 (jiǎ) — в пер. с кит. «ложный, фальшивый, поддельный». В современных новеллах «сибэй» часто употребляют для обозначения переодевания девушки в мужскую одежду, а также когда дух переселяется в другое тело. В некоторых художественных произведениях также используется по отношению к подделкам и имитациям антикварных изделий, очень качественным подделкам иных товаров. Также этот термин является своего рода профессиональным жаргоном антикваров, позволяющим распознать подделку.
[8] Куча-мала — в оригинале чэнъюй 七手八脚 (qī shǒu bā jiǎo) — в букв. пер. с кит. «семь рук, восемь ног», обр. в знач. «суматошно, поспешно, торопливо».
[9] Будто собаки — в оригинале 打成一团 (dǎ chéng yī tuán) — в пер. с кит. «в драке сцепились в клубок».
[10] Крутыш — в оригинале 牛B — от китайского 牛逼 или 牛屄 (niúbī) — в пер. с кит. вульг. «обалденный, впечатляющий; круто, заебись».
[11] Важные вещи следует повторять три раза 重要的事情说三遍 (Zhòngyào de shìqíng shuō sān biàn) — интернет-мем, образно в значении «что-то крайне важное». 31-го мая 2016 года Государственный комитет по языковой политике и реформе опубликовал отчёт, согласно которому этот мем был признан самым популярным в 2015 году.
Считается, что этот мем происходит из японской сети, а породил его японский телевизионный ведущий Мино Монта (по прозвищу «распускающий руки Монта»), но возможны и другие версии происхождения.
Например, в дунхуа «Ползучий хаос! Няруко-сан» Няруко говорит: «Не забудь повторить три раза, три раза, три раза, и тогда магия подействует».
Гусыня в «Паутине Шарлотты» (1952, автор — Элвин Брукс Уайт) повторяет важные вещи по три раза. Слоган «важные вещи нужно повторять по два раза» был популярен в рекламе ACG.
[12] Праздно глазел — в оригинале 强势围观 (qiángshì wéiguān) — в пер. с кит. «сильные обступают вокруг и смотрят», обр. в знач. «насмехающаяся толпа».
[13] Испариться — в оригинале чэнъюй 不翼而飞 (bù yì ér fēi) — в пер. с кит. «без крыльев, а улетело», обр. в знач. «запропаститься, потеряться, исчезнуть», а также «молниеносно распространиться», «отрастить ноги».
[14] Сходит с ума со скуки — в оригинале 蛋疼 (dànténg) — в букв. пер. с кит. «боль в яйцах», обр. в знач. «надоевший, хлопотный, тягостный; событие, явление, доставляющее неудобства или душевный дискомфорт; событие или случай не соответствующее здравому смыслу (возникшее от скуки)».
[15] Лёгкий, будто ласточка — в оригинале чэнъюй 身轻如燕 (shēn qīng rú yàn) — употребляется по отношению к красивым девушкам и спортсменам, обр. в знач. «легко и проворно».
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Отбракованные»
Отбракованные. Глава 19
Предыдущая глава
Следующая глава
Линь… Линь что?
***
Когда на человека опускается энергетический меч, даже если ускорить человеческую реакцию в шестнадцать раз, этого всё равно не хватит, чтобы успеть уклониться, когда тело уже охватило чувство жжения — в противном случае не было бы нужды в создании автоматизированной системы обороны меха.
Лишь когда удар энергетического меча пришёлся на дальний угол аппаратной и воздух заволокло густым чёрным дымом, Лу Бисин, который от испепеляющего блеска лезвия не мог открыть глаза, наконец сумел рассмотреть человека, оказавшегося перед ним — и тотчас лишился дара речи.
читать дальшеПосле того, как его хулиганистые студенты, решив поиграть со смертью, угнали мех, он умудрился замуровать себя в лаборатории, а потом, насилу выбравшись и заполучив транспортное средство с помощью обмана, проник сюда — чтобы тут же лоб в лоб столкнуться с обитателями этой станции. С помощью непревзойдённой изворотливости и смекалки он сумел уйти от смертельной погони, выследить своих беглецов и догнать их, и тут его ни с того ни с сего едва не превратили в самый очаровательный в истории угольный брикет… Всякий раз, когда Лу Бисин полагал, что на сей раз его неудача точно исчерпала себя, судьба подкидывала ему очередной «приятный сюрприз».
На какое-то мгновение ректор Лу, настоящий учёный, был близок к тому, чтобы уверовать в какое-нибудь Верховное божество и начать старательно класть ему поклоны, потому что никакое научное мышление уже было не в силах объяснить все эти ухабы и колдобины на его жизненном пути.
Выпустив его, Линь Цзинхэн заложил руки за спину и с притворным участием спросил:
— Может, дать тебе минут пять, чтобы ты мог как следует продумать свою речь?
Едва Лу Бисин собрался было заговорить, как его ушей достиг тихий звук — скосив взгляд на мех, он убедился, что тот испускает пугающий гул — лучевая пушка начала нагреваться!
Даже такой мелочи в масштабах бескрайней Вселенной, как облегчённая лучевая пушка, по силам испепелить [1] всё живое в радиусе сотни метров!
Но у Лу Бисина не было времени раздумывать над подобными вопросами — оценив позицию своего меха, он схватил Линь Цзинхэна за руку и потащил за собой, развив сумасшедшую скорость. Одновременно он активировал защитную систему меха, попутно бранясь на чём свет стоит:
— Ты что, не видел этот спятивший мех? Какого чёрта ты ломанулся сюда в одиночку? Совсем спятил?
Линь Цзинхэн не знал, что и сказать на это.
И у этого человека ещё хватает совести говорить кому-то, что он спятил?
В спешке ректор Лу, этот интеллигент до мозга костей, напрочь позабыл, что нынче он не такой, как прежде — будто школяр, переевший укрепляющих пилюль, теперь он мог кулаком проделать внушительную вмятину во взломостойкой двери своей лаборатории.
От бесцеремонного рывка плечо Линь Цзинхэна звонко хрустнуло — ещё немного, и Лу Бисин оторвал бы ему руку напрочь — по счастью, бывший адмирал, прошедший через множество кровопролитных сражений, был человеком крепким, так что сумел удержаться от вскрика.
Стиснув зубы, от боли покрывшийся холодным потом Линь Цзинхэн ловким приёмом высвободил свою руку из хватки Лу Бисина, но в этот момент раздался залп лучевой пушки!
Четверо юных хулиганов в унисон завизжали, будто на генеральной репетиции. Как бы то ни было, предпринимать что-либо уже было слишком поздно — дистанционно закрыв люк, Лу Бисин запер подростков в недрах меха. В то же мгновение он толкнул Линь Цзинхэна к стене и, упёршись в неё руками, выгнул спину, подсознательно пытаясь заслонить его…
На мгновение на лице бывшего адмирала застыло ошарашенное выражение, но Лу Бисин его не видел — он рефлекторно опустил голову и закрыл глаза, так что последним, что отпечаталось на его сетчатке, был длинный шрам, пересекающий шею и ключицу Линь Цзинхэна.
Вот чего ему стоило пойти в ближайшее отделение дерматологии и приобрести там самую дешёвую мазь, а потом по возвращении несколько дней втирать её в шрам — и кожа стала бы безупречно чистой, как при рождении, без малейших хлопот!
Чего ради сохранять этот шрам?
Такой свирепый, полный ненависти, будто готовый разорвать на части любого морской змей [2]…
Пока Лу Бисин предавался этим бессмысленным фантазиям, бросаясь от одной мысли к другой, пространство наполнилось громоподобным рёвом, затем в воздух поднялась огромная бесплотная тень, подобная мифической рыбе Кунь и чудовищной птице Пэн [3] — лёгким движением мощных крыл она могла закрыть небо и солнце, сотрясти землю. Казалось, она собирается подчистую разнести стартовую площадку мехов — а то и всю космическую станцию.
Едва явившись, призрак тут же исчез, после чего три стоявших поблизости меха пришли в движение без запуска. Будто шахматные фигуры, они один за другим послушно вставали в ряд. У первого из них корпус был расплавлен выстрелом лучевой пушки, у второго — вырвало стыковочный шлюз, а третий слегка покачивало; устроившая этот переполох лучевая пушка, получив тройной удар, замолчала, а затем и вовсе развеялась как дым.
Это был ещё не конец.
Собравшийся было выстрелить мех внезапно парализовало, будто он подвергся вторжению каких-то внешних сил. Он зашатался из стороны в сторону, врезаясь во всё подряд, а затем, выбросив энергетический меч, рубанул им по собственному корпусу, будто желая героически пасть за идею, и одним нешуточным ударом расколол его посередине. Четыре энергетических клапана у квадратного основания взорвались, и система обороны эллиптического меха разошлась под этим лезвием, словно кусок бобового сыра. В мгновение ока по корпусу меха расползлась паутина трещин, прозвучало ещё несколько мелких взрывов, и стеклянный шар кабины управления выплыл из чрева этого колосса. Сидящий в ней пилот потерял сознание от встряски духовной сети — им оказался Ноль Ноль Один!
Четверо запертых в трюме меха студентов руками и ногами кое-как приоткрыли люк и, не находя себе места от беспокойства, выглянули наружу.
— Сколько времени ты ещё собираешься обниматься со стеной? — поинтересовался Линь Цзинхэн.
Лу Бисин поспешно отдёрнул руки. Обернувшись, он оглядел хаос из останков мехов, затем вновь повернулся к Линь Цзинхэну и по его лицу разлилось недоумение.
Принимая во внимание, что Лу Бисин являлся ошибкой природы, постоянно повергающей других людей в изумление, сам он редко чему-то удивлялся; однако на сей раз его здравый смысл взбунтовался, без конца брюзжа ему в уши о вопиющей иррациональности происходящего.
Так называемая «духовная сила» ничуть не похожа на такие качества, как острота зрения или мускульная сила, поскольку это не какие-то физические данные, изначально присущие человеческому организму. При проверке состояния здоровья человека этот пункт отсутствует и к источнику магической силы чародеев прошлых эпох она тоже не имеет отношения.
Известно, что способности людей, позволяющие контролировать духовную сеть меха при соединении с их нервной системой, различаются; в них выделяют такие показатели, как контроль интенсивности духовной сети, точность, скорость реакции, психологические качества человека, уровень сознательности во время боя и многие другие аспекты — все они объединяются под наименованием «духовной силы».
При том, что некоторое значение имеют врождённые способности, по большей части духовная сила развивается посредством суровых тренировок. К примеру, когда такой «чайник», как Бойцовый Петух, в первый раз уселся в мех без какой-либо подготовки, можно сказать, что его духовная сила равнялась нулю.
Для некоторых продвинутых мехов благодаря их необычайно сложной внутренней структуре и строгим требованиям к пилотам можно было установить уровень компетенции пилота, называемый «духовным порогом». Если человек не достигал пороговой величины, требуемой мехом, то владелец меха должен был выдать пилоту особые полномочия, позволяющие ему войти в духовную сеть меха и получить частичные права на оперативные действия. Когда Чжаньлу был заперт в подземельях Серебряного форта, обращение адмирала Ли к Линь Цзиншу с просьбой разблокировать доступ благодаря близкому кровному родству было лишь предлогом. Настоящей причиной было то, что младшая сестра была единственным близким человеком, оставшимся у Линь Цзинхэна, а потому некоторые члены Военного комитета полагали, что она обладает полномочиями доступа к заветному меху; однако, вопреки ожиданиям, взбешённый главнокомандующий Вульф смешал все их планы.
Так или иначе, человек, соединившийся с духовной сетью меха, явно обладает определённой «духовной силой» такого рода, а значит, способен посредством неё вторгаться в духовную сеть других мехов.
В этом случае он действует, как хакер, взламывающий одно электронное оборудование посредством другого — с помощью одних только биотоков мозга невозможно заполучить бразды правления всей Вселенной.
В свою очередь, удалённое соединение является специфическим магнитным полем, генерируемым специальным оборудованием, которое позволяет устанавливать связь с мехом, не находясь внутри него. Обычно расстояние удалённого соединения не превышает десяти метров, к тому же само по себе оно равнозначно «вторжению» в систему меха, что требует чрезвычайного напряжения духовной силы, тем самым истощая её. Соединяясь с мехом удалённо, можно задать ему лишь простейшие действия, ну а контролировать другие мехи через тот, с которым установлена удалённая связь — само собой, совершенно невыполнимая задача.
Другими словами, всё это Лу Бисину отнюдь не привиделось… это Линь Цзинхэн управлял теми машинами посредством невидимого меха.
— Кто сказал, что я пришёл один? — С этими словами Линь Цзинхэн направился к Ноль Ноль Один, при этом его левое плечо двигалось слегка неестественно. — Разве мой мех не считается?
Взгляд Лу Бисина медленно переместился на его правую руку — на ней примостился манипулятор.
У Чжаньлу было две видимых формы: антропоморфная и форма манипулятора, сам же он обычно слонялся по просторам сети, устанавливая соединение с другой аппаратурой и беседуя с людьми на расстоянии. Для Лу Бисина он всегда был лишь изумительным образчиком искусственного интеллекта, однако не любивший совать нос в чужие дела ректор никогда не задавался вопросом, откуда взялся этот искусственный интеллект.
Лишь сейчас ему в голову пришла идея: скорее всего, Чжаньлу являет собой интеллектуальное ядро меха.
Он в совершенстве владеет методами блокировки, слежки и другими навыками, которые в ходу у военных, но при этом также превосходно разбирается в поддержании нормальных условий жизнедеятельности человека и ведении домашнего хозяйства. Лишь «ядро меха» может быть наделено подобными функциями, поскольку во время военной миссии пилот меха может покинуть родные места больше чем на год — вплоть до того, что ему придётся годами скитаться по необитаемым просторам Вселенной.
Такое «ядро меха», как Чжаньлу, который способен незаметно слиться с толпой, ничем не выдав себя, безусловно, является новейшим словом техники — вполне возможно, что он зарегистрирован на одной из станций Военного комитета Лиги…
Лу Бисин внезапно вскинул голову: Чжаньлу! Он ведь тоже зовётся Чжаньлу!
Такое имя, как «Чжаньлу», встречалось нередко. Испокон веков люди страдали разнообразнейшими вариациями синдрома второклассника [4], и по сравнению с особо запущенными случаями, когда отдельные индивиды меняют цвет глаз, радостно превращая себя в персидского кота, наградить искусственный интеллект подобным именем — сущие пустяки.
Из всех возможных имён знаменитому оружию древних эпох и мифическим животным доставалось больше всего [5].
Любой едва вступивший в армию так и норовит дать своему меху имя «Чжаньлу», «Юйчан» или «Дюрандаль» [6], так что если не десять, то восемь тысяч таких точно наберётся. К тому же в Восьмой галактике множество безымянных людей, понятия не имеющих о своём происхождении, нередко берут себе новое имя с потолка — так что неудивительно, что имя Чжаньлу частенько встречалось и у людей; потому-то Лу Бисину никогда не приходило в голову, что между их Чжаньлу и таинственным мехом существует какая-то связь.
Не говоря уже о том, что хозяин прославленного Чжаньлу давно…
— Линь… Линь что?.. — пробормотал себе под нос Лу Бисин.
Чжаньлу тихо висел себе на руке владельца. Разламывая кабину меха голыми руками, Линь Цзинхэн безжалостно смял её, и искорёженная створка люка с грохотом упала на пол. Из-за неё, будто моллюск из раковины, выскользнул Ноль Ноль Один, у которого изо рта шла пена.
Схватив его за волосы, Линь Цзинхэн рывком поставил пирата на ноги, а потом, подняв голову, улыбнулся Лу Бисину, будто хваля его за смышлёность.
В этот самый момент издали послышался какой-то шум, вслед за которым раздался искусственно усиленный мужской голос:
— Линь Цзинхэн, ты, ублюдок, а ну отойди от моего сына!
Четверо невежественных студентов академии «Синхай» обменялись недоумёнными взглядами. Все эти безграмотные подростки с окраин Вселенной понятия не имели о том, кто был верховным главнокомандующим Военного комитета Лиги, не говоря уже о том, что это за птица такая — адмирал, а потому вообще не могли взять в толк, какого чёрта здесь творится.
Под влиянием страшной догадки сердце Лу Бисина с грохотом ухнуло в пропасть, его зрачки внезапно сузились.
— Я… Я листал одно иллюстрированное издание несколько лет назад, — прошептал он, уставясь в серые глаза Линь Цзинхэна. — Там перечислялись все знаменитые генералы Лиги с начала нового летоисчисления.
В памяти Лу Бисина всплыл портрет молодого главнокомандующего — разумеется, то был последний адмирал Лиги.
Когда Лу Бисину в руки впервые попалась эта книга, он был ещё молод, и потому, само собой, его привлёк образ молодого полководца на последней странице. Его военная форма была безупречно отутюжена — словно у моделей с объявлений о военном призыве. Хоть черты лица сковывала ледяная бесстрастность, глаза казались живыми — они будто пристально смотрели куда-то в неведомые дали, и в этом взгляде ощущалась невыразимая мрачность и одиночество.
Как-то раз Лу Бисин спросил у Одноглазого Ястреба, кто это такой — и ему до сих пор помнился холод в глазах старого торговца оружием, когда тот, стиснув зубы, ответил:
— Линь Цзинхэн? Один бессердечный подлец.
Уклонившись от прямого ответа, Линь Цзинхэн, склонив голову набок, бросил:
— Ну и как, похож я на свою фотографию?
Взгляд Лу Бисина прошёлся по его глазам, бровям и переносице, по висящему на ушах респиратору, закрывавшему нос и рот, по распахнутому на груди лабораторному халату… а также по небрежно выбившейся из брюк рубашке и, пойдя против истины, выдавил:
— Похож, но…
Но, хоть Четвёртый брат и был как две капли воды похож на адмирала на фотографии, даже если он начнёт, носясь взад-вперёд по галактике, во всеуслышание бахвалиться, что он и есть «тот самый Линь Цзинхэн», то все вокруг наверняка решат, что наткнулись на очередного буйнопомешанного фаната [7].
Поскольку смерть Линь Цзинхэна была оглашена «Эдемом», это означало, что душа и сознание [8] этого человека без следа рассеялась в мире, биотоки мозга исчезли без остатка, а потому сеть «Эдема» больше не может их обнаружить — и, следовательно, было вынесено заключение о гибели.
Безусловно, подобный вердикт «Эдема» куда надёжнее, чем наличие останков, которые можно увидеть невооружённым глазом.
Так как же такое возможно?
В это мгновение к ним подлетел несущийся на всех парах Одноглазый ястреб.
— А ну признавайся, зачем ты подобрался к моему сыну? — потребовал он, наставив пистолет на Линь Цзинхэна.
— С точки зрения Лу-лаосюна [9] мои намерения непременно должны быть дурными, — ровным голосом [10] отозвался тот.
— Пап, что ты делаешь? — воскликнул Лу Бисин, выбрасывая руку, чтобы заслонить Линь Цзинхэна.
— Катись отсюда, — отталкивая его руку, бросил Одноглазый Ястреб. — Это не твоего ума дело.
Однако разве ему было по силам отодвинуть того, кто едва не оторвал адмиралу Линю руку?
Обхватив дуло пистолета, недвижный, будто скала, Лу Бисин беспомощно бросил:
— Да успокойся ты!
Тем временем Линь Цзинхэн успел подойти к Одноглазому Ястребу, заодно подтащив Ноль Ноль Один, и отвесил старшему прямо-таки джентльменский кивок, с наигранным дружелюбием поведав:
— Да-да, возьми себя в руки, ведь самое оптимальное время для лечения водобоязни — три дня после заражения, а ты только взгляни на эти симптомы [11]! Лучше бы тебе, лаосюн, поскорее заняться этим!
Лу Бисин, у которого от всего этого уже голова шла кругом [12], рявкнул на него:
— И ты тоже болтай поменьше!
— Что ж, принимая во внимание твою внешность, пожалуй, соглашусь, — окинув его долгим взглядом, резонно рассудил Линь Цзинхэн.
— Я тебя пристрелю к чертям! — возопил Одноглазый Ястреб.
Внезапно помещение сотряс рёв под стать дикому зверю. Обернувшись, собравшиеся увидели, что несколько лабораторных монстров явились по их душу, безумно завывая на бегу.
Пришлось Одноглазому Ястребу волей-неволей отложить застарелую вражду [13].
— Да когда ж это наконец кончится? — в сердцах выругался он.
С этими словами он собрался было открыть огонь, но тут ближайший «экспериментальный образец» неожиданно рухнул, плоть стекла с него, обнажая розовый скелет, в безумной ярости корчащийся на земле. Вслед за ним, будто костяшки домино, попадали и остальные человекообразные монстры, оглашая воздух душераздирающими воплями — стартовая площадка мигом обратилась в братскую могилу!
Впервые узрев подобную сцену, Лу Бисин и его студенты застыли подобно пяти соляным столбам.
Линь Цзинхэн внезапно переменился в лице. Перехватив управление мехом, он резко распахнул люк, причём выглядывающие из-за него четверо студентов едва не выпали из меха.
— Скорее, залезайте! — велел остальным Линь Цзинхэн.
Едва отзвучал его голос, как издали раздался звук взрыва, и вся космическая станция затрещала по швам.
Окончательно спятивший Ноль Ноль Один верно всё рассчитал: используя одноразовые лабораторные образцы, чтобы задержать людей на станции, сам он рассчитывал незаметно ускользнуть, подорвав её — и таким образом одним махом избавиться и от следов преступления, и от свидетелей.
Примечания переводчика и автора:
[1] Испепелить — в оригинале чэнъюй 灰飞烟灭 (huīfēi yānmiè) — в пер. с кит. «пепел рассеялся и дым исчез», обр. в знач. «исчезнуть без следа; все потеряно, все погибло».
[2] Морской змей — в оригинале 蛟 (jiāo) — цзяо — безрогий водяной дракон, вызывающий наводнения, самка дракона, а также крокодил, аллигатор и акула.
[3] Рыба Кунь и птица Пэн 鲲鹏巨鸟 (Kūnpéng jù niǎo) –мифические чудовищные рыба и птица, обр. в знач. «гигант, колосс, чудовище».
Впервые это название появилось в трактате основоположника даосизма Чжуан-цзы (369—286 гг. до н. э.), где говорится, что рыба Кунь путём метаморфозы превращается в птицу Пэн. «Есть рыба в Северном море, и она зовётся Кунь. Рыба Кунь так огромна, что неизвестно, сколько тысяч ли в длину её тело. Она превращается в птицу, и птица эта зовётся Пэн. Она так огромна, что неизвестно, сколько тысяч ли в длину её спина, в ярости носится она по небу. Крылья Пэн подобны дождевым тучам. После превращения Пэн улетает в небесное озеро Тяньчи 天池 (tiānchí) страны Наньмин (南冥 (nánmíng) — Южное море), при этом ветер, поднимающийся от взмахов её крыльев, вздыбливает волны на три тысячи ли. На крыльях ветра она одолевает девяносто тысяч ли».
Благодаря Чжуан-цзы рыба Кунь и птица Пэн стали популярной литературной метафорой. На примере рыбы Кунь и птицы Пэн Чжуан-цзы отражал диалектику трансформации. Полёт птицы Пэн с Северного моря в Южное служит метафорой победы над страстями с помощью духовной мудрости, обращения к дао.
[4] Синдром второклассника — в оригинале 中二病 (zhōng’èrbìng) — в пер. с кит. «болезнь второго класса средней школы», в интернетном сленге — «наивный, недалёкий».
[5] Доставалось больше всего — в оригинале 重灾区 (zhòngzāiqū) — в пер. с кит. «серьёзно пострадавший район, зона бедствия», так называли наиболее пострадавшие в период «культурной революции» районы.
[6] Юйчан 鱼肠 (Yúcháng) — в пер. с кит. «рыбьи кишки», драгоценный меч в форме рыбы. Этот меч, как и Чжаньлу, входит в список десяти знаменитых мечей древнего Китая (на восьмом месте, Чжаньлу — на втором).
Согласно легенде, Хэ Люй поместил кинжал в брюхо рыбы, чтобы убить У-вана Ван Ляо (526-515) и занять его престол, поэтому из десяти знаменитых мечей этот — самый короткий.
Название типа мечей «рыбьи кишки», возможно, происходит от извилистой формы меча с нанесённой на лезвие искусной гравировкой. Такие мечи впервые появляются в записях династии Западная Хань (206 г. до н. э. — 24 г. н. э.).
Дюрандаль 杜兰德尔 (Dùlándéěr) — меч Роланда, вручённый ему Карлом Великим для принесения присяги. Имя меча происходит от французского прилагательного dur — «твёрдый», либо от глагола durer — «быть прочным, устойчивым». Умирая, Роланд хотел сломать меч о скалу, чтобы он не достался врагам, но на нём не осталось даже царапины. После гибели Роланда Карл Великий послал тринадцать рыцарей, чтобы вынуть меч из рук павшего, но они не смогли этого сделать. Тогда император вознёс молитву и рука Роланда разжалась. После этого Карл бросил меч в озеро, оставив себе рукоять со святыми мощами.
[7] Фанат 粉丝 (fěnsī) — фэнсы — в букв. пер. с кит. «тонкая вермишель из крахмала, стеклянная лапша», сленговое подражание английскому “fans”.
[8] Душа 精神 (jīngshén) — цзиншэнь — «душа, дух, сознание, психика, жизненные силы», где 精 (jīng) — духовная эссенция, дух (в частности, дух-оборотень в сказочных сюжетах), 神 (shén) — духовное начало, дух умершего, божество.
Сознание 灵魂 (línghún) — линхунь — «душа, дух, астральное тело, чувственное начало, психика, сознание», где 灵 (líng) — душа, жизненная субстанция, духи (земли, неба и т.д.), духовный, святой, душа умершего, судьба, благословение, а 魂 (hún) — «душа, дух, сердце, душа умершего», а также даосское «разумная душа Хунь».
[9] -Лаосюн 老兄 (lǎoxiōng) — «друг, старший братец» в обращении между друзьями, а также вежливое обращение к лицам одного поколения с говорящим.
[10] Ровным голосом — в оригинале 不冷不热 (bùlěngbùrè) — в пер. с кит. «ни холодно, ни тепло».
[11] Примечание автора: Внимание! Внимание! В наш век водобоязнь, или бешенство, нельзя лечить, когда уже появятся симптомы — с нашим первобытным уровнем медицины, если болезнь дошла до такой стадии, то лечить её уже бесполезно, а потому, если вас укусили, чтобы не откинуться, немедленно бегите делать уколы от бешенства!
[12] Голова шла кругом — в оригинале 一个头变成两个大 (yīgè tóu biàn chéng liǎng gè dà) — «голова превратилась в две» — обр. также в знач. «голова распухла, голова квадратная».
[13] Вражда — в оригинале 恩怨 (ēnyuàn) — в пер. с кит. «милость и злоба», обр. в знач. «любовь и ненависть», а также «неприязнь, ненависть, старые обиды».
Когда на человека опускается энергетический меч, даже если ускорить человеческую реакцию в шестнадцать раз, этого всё равно не хватит, чтобы успеть уклониться, когда тело уже охватило чувство жжения — в противном случае не было бы нужды в создании автоматизированной системы обороны меха.
Лишь когда удар энергетического меча пришёлся на дальний угол аппаратной и воздух заволокло густым чёрным дымом, Лу Бисин, который от испепеляющего блеска лезвия не мог открыть глаза, наконец сумел рассмотреть человека, оказавшегося перед ним — и тотчас лишился дара речи.
читать дальшеПосле того, как его хулиганистые студенты, решив поиграть со смертью, угнали мех, он умудрился замуровать себя в лаборатории, а потом, насилу выбравшись и заполучив транспортное средство с помощью обмана, проник сюда — чтобы тут же лоб в лоб столкнуться с обитателями этой станции. С помощью непревзойдённой изворотливости и смекалки он сумел уйти от смертельной погони, выследить своих беглецов и догнать их, и тут его ни с того ни с сего едва не превратили в самый очаровательный в истории угольный брикет… Всякий раз, когда Лу Бисин полагал, что на сей раз его неудача точно исчерпала себя, судьба подкидывала ему очередной «приятный сюрприз».
На какое-то мгновение ректор Лу, настоящий учёный, был близок к тому, чтобы уверовать в какое-нибудь Верховное божество и начать старательно класть ему поклоны, потому что никакое научное мышление уже было не в силах объяснить все эти ухабы и колдобины на его жизненном пути.
Выпустив его, Линь Цзинхэн заложил руки за спину и с притворным участием спросил:
— Может, дать тебе минут пять, чтобы ты мог как следует продумать свою речь?
Едва Лу Бисин собрался было заговорить, как его ушей достиг тихий звук — скосив взгляд на мех, он убедился, что тот испускает пугающий гул — лучевая пушка начала нагреваться!
Даже такой мелочи в масштабах бескрайней Вселенной, как облегчённая лучевая пушка, по силам испепелить [1] всё живое в радиусе сотни метров!
Но у Лу Бисина не было времени раздумывать над подобными вопросами — оценив позицию своего меха, он схватил Линь Цзинхэна за руку и потащил за собой, развив сумасшедшую скорость. Одновременно он активировал защитную систему меха, попутно бранясь на чём свет стоит:
— Ты что, не видел этот спятивший мех? Какого чёрта ты ломанулся сюда в одиночку? Совсем спятил?
Линь Цзинхэн не знал, что и сказать на это.
И у этого человека ещё хватает совести говорить кому-то, что он спятил?
В спешке ректор Лу, этот интеллигент до мозга костей, напрочь позабыл, что нынче он не такой, как прежде — будто школяр, переевший укрепляющих пилюль, теперь он мог кулаком проделать внушительную вмятину во взломостойкой двери своей лаборатории.
От бесцеремонного рывка плечо Линь Цзинхэна звонко хрустнуло — ещё немного, и Лу Бисин оторвал бы ему руку напрочь — по счастью, бывший адмирал, прошедший через множество кровопролитных сражений, был человеком крепким, так что сумел удержаться от вскрика.
Стиснув зубы, от боли покрывшийся холодным потом Линь Цзинхэн ловким приёмом высвободил свою руку из хватки Лу Бисина, но в этот момент раздался залп лучевой пушки!
Четверо юных хулиганов в унисон завизжали, будто на генеральной репетиции. Как бы то ни было, предпринимать что-либо уже было слишком поздно — дистанционно закрыв люк, Лу Бисин запер подростков в недрах меха. В то же мгновение он толкнул Линь Цзинхэна к стене и, упёршись в неё руками, выгнул спину, подсознательно пытаясь заслонить его…
На мгновение на лице бывшего адмирала застыло ошарашенное выражение, но Лу Бисин его не видел — он рефлекторно опустил голову и закрыл глаза, так что последним, что отпечаталось на его сетчатке, был длинный шрам, пересекающий шею и ключицу Линь Цзинхэна.
Вот чего ему стоило пойти в ближайшее отделение дерматологии и приобрести там самую дешёвую мазь, а потом по возвращении несколько дней втирать её в шрам — и кожа стала бы безупречно чистой, как при рождении, без малейших хлопот!
Чего ради сохранять этот шрам?
Такой свирепый, полный ненависти, будто готовый разорвать на части любого морской змей [2]…
Пока Лу Бисин предавался этим бессмысленным фантазиям, бросаясь от одной мысли к другой, пространство наполнилось громоподобным рёвом, затем в воздух поднялась огромная бесплотная тень, подобная мифической рыбе Кунь и чудовищной птице Пэн [3] — лёгким движением мощных крыл она могла закрыть небо и солнце, сотрясти землю. Казалось, она собирается подчистую разнести стартовую площадку мехов — а то и всю космическую станцию.
Едва явившись, призрак тут же исчез, после чего три стоявших поблизости меха пришли в движение без запуска. Будто шахматные фигуры, они один за другим послушно вставали в ряд. У первого из них корпус был расплавлен выстрелом лучевой пушки, у второго — вырвало стыковочный шлюз, а третий слегка покачивало; устроившая этот переполох лучевая пушка, получив тройной удар, замолчала, а затем и вовсе развеялась как дым.
Это был ещё не конец.
Собравшийся было выстрелить мех внезапно парализовало, будто он подвергся вторжению каких-то внешних сил. Он зашатался из стороны в сторону, врезаясь во всё подряд, а затем, выбросив энергетический меч, рубанул им по собственному корпусу, будто желая героически пасть за идею, и одним нешуточным ударом расколол его посередине. Четыре энергетических клапана у квадратного основания взорвались, и система обороны эллиптического меха разошлась под этим лезвием, словно кусок бобового сыра. В мгновение ока по корпусу меха расползлась паутина трещин, прозвучало ещё несколько мелких взрывов, и стеклянный шар кабины управления выплыл из чрева этого колосса. Сидящий в ней пилот потерял сознание от встряски духовной сети — им оказался Ноль Ноль Один!
Четверо запертых в трюме меха студентов руками и ногами кое-как приоткрыли люк и, не находя себе места от беспокойства, выглянули наружу.
— Сколько времени ты ещё собираешься обниматься со стеной? — поинтересовался Линь Цзинхэн.
Лу Бисин поспешно отдёрнул руки. Обернувшись, он оглядел хаос из останков мехов, затем вновь повернулся к Линь Цзинхэну и по его лицу разлилось недоумение.
Принимая во внимание, что Лу Бисин являлся ошибкой природы, постоянно повергающей других людей в изумление, сам он редко чему-то удивлялся; однако на сей раз его здравый смысл взбунтовался, без конца брюзжа ему в уши о вопиющей иррациональности происходящего.
Так называемая «духовная сила» ничуть не похожа на такие качества, как острота зрения или мускульная сила, поскольку это не какие-то физические данные, изначально присущие человеческому организму. При проверке состояния здоровья человека этот пункт отсутствует и к источнику магической силы чародеев прошлых эпох она тоже не имеет отношения.
Известно, что способности людей, позволяющие контролировать духовную сеть меха при соединении с их нервной системой, различаются; в них выделяют такие показатели, как контроль интенсивности духовной сети, точность, скорость реакции, психологические качества человека, уровень сознательности во время боя и многие другие аспекты — все они объединяются под наименованием «духовной силы».
При том, что некоторое значение имеют врождённые способности, по большей части духовная сила развивается посредством суровых тренировок. К примеру, когда такой «чайник», как Бойцовый Петух, в первый раз уселся в мех без какой-либо подготовки, можно сказать, что его духовная сила равнялась нулю.
Для некоторых продвинутых мехов благодаря их необычайно сложной внутренней структуре и строгим требованиям к пилотам можно было установить уровень компетенции пилота, называемый «духовным порогом». Если человек не достигал пороговой величины, требуемой мехом, то владелец меха должен был выдать пилоту особые полномочия, позволяющие ему войти в духовную сеть меха и получить частичные права на оперативные действия. Когда Чжаньлу был заперт в подземельях Серебряного форта, обращение адмирала Ли к Линь Цзиншу с просьбой разблокировать доступ благодаря близкому кровному родству было лишь предлогом. Настоящей причиной было то, что младшая сестра была единственным близким человеком, оставшимся у Линь Цзинхэна, а потому некоторые члены Военного комитета полагали, что она обладает полномочиями доступа к заветному меху; однако, вопреки ожиданиям, взбешённый главнокомандующий Вульф смешал все их планы.
Так или иначе, человек, соединившийся с духовной сетью меха, явно обладает определённой «духовной силой» такого рода, а значит, способен посредством неё вторгаться в духовную сеть других мехов.
В этом случае он действует, как хакер, взламывающий одно электронное оборудование посредством другого — с помощью одних только биотоков мозга невозможно заполучить бразды правления всей Вселенной.
В свою очередь, удалённое соединение является специфическим магнитным полем, генерируемым специальным оборудованием, которое позволяет устанавливать связь с мехом, не находясь внутри него. Обычно расстояние удалённого соединения не превышает десяти метров, к тому же само по себе оно равнозначно «вторжению» в систему меха, что требует чрезвычайного напряжения духовной силы, тем самым истощая её. Соединяясь с мехом удалённо, можно задать ему лишь простейшие действия, ну а контролировать другие мехи через тот, с которым установлена удалённая связь — само собой, совершенно невыполнимая задача.
Другими словами, всё это Лу Бисину отнюдь не привиделось… это Линь Цзинхэн управлял теми машинами посредством невидимого меха.
— Кто сказал, что я пришёл один? — С этими словами Линь Цзинхэн направился к Ноль Ноль Один, при этом его левое плечо двигалось слегка неестественно. — Разве мой мех не считается?
Взгляд Лу Бисина медленно переместился на его правую руку — на ней примостился манипулятор.
У Чжаньлу было две видимых формы: антропоморфная и форма манипулятора, сам же он обычно слонялся по просторам сети, устанавливая соединение с другой аппаратурой и беседуя с людьми на расстоянии. Для Лу Бисина он всегда был лишь изумительным образчиком искусственного интеллекта, однако не любивший совать нос в чужие дела ректор никогда не задавался вопросом, откуда взялся этот искусственный интеллект.
Лишь сейчас ему в голову пришла идея: скорее всего, Чжаньлу являет собой интеллектуальное ядро меха.
Он в совершенстве владеет методами блокировки, слежки и другими навыками, которые в ходу у военных, но при этом также превосходно разбирается в поддержании нормальных условий жизнедеятельности человека и ведении домашнего хозяйства. Лишь «ядро меха» может быть наделено подобными функциями, поскольку во время военной миссии пилот меха может покинуть родные места больше чем на год — вплоть до того, что ему придётся годами скитаться по необитаемым просторам Вселенной.
Такое «ядро меха», как Чжаньлу, который способен незаметно слиться с толпой, ничем не выдав себя, безусловно, является новейшим словом техники — вполне возможно, что он зарегистрирован на одной из станций Военного комитета Лиги…
Лу Бисин внезапно вскинул голову: Чжаньлу! Он ведь тоже зовётся Чжаньлу!
Такое имя, как «Чжаньлу», встречалось нередко. Испокон веков люди страдали разнообразнейшими вариациями синдрома второклассника [4], и по сравнению с особо запущенными случаями, когда отдельные индивиды меняют цвет глаз, радостно превращая себя в персидского кота, наградить искусственный интеллект подобным именем — сущие пустяки.
Из всех возможных имён знаменитому оружию древних эпох и мифическим животным доставалось больше всего [5].
Любой едва вступивший в армию так и норовит дать своему меху имя «Чжаньлу», «Юйчан» или «Дюрандаль» [6], так что если не десять, то восемь тысяч таких точно наберётся. К тому же в Восьмой галактике множество безымянных людей, понятия не имеющих о своём происхождении, нередко берут себе новое имя с потолка — так что неудивительно, что имя Чжаньлу частенько встречалось и у людей; потому-то Лу Бисину никогда не приходило в голову, что между их Чжаньлу и таинственным мехом существует какая-то связь.
Не говоря уже о том, что хозяин прославленного Чжаньлу давно…
— Линь… Линь что?.. — пробормотал себе под нос Лу Бисин.
Чжаньлу тихо висел себе на руке владельца. Разламывая кабину меха голыми руками, Линь Цзинхэн безжалостно смял её, и искорёженная створка люка с грохотом упала на пол. Из-за неё, будто моллюск из раковины, выскользнул Ноль Ноль Один, у которого изо рта шла пена.
Схватив его за волосы, Линь Цзинхэн рывком поставил пирата на ноги, а потом, подняв голову, улыбнулся Лу Бисину, будто хваля его за смышлёность.
В этот самый момент издали послышался какой-то шум, вслед за которым раздался искусственно усиленный мужской голос:
— Линь Цзинхэн, ты, ублюдок, а ну отойди от моего сына!
Четверо невежественных студентов академии «Синхай» обменялись недоумёнными взглядами. Все эти безграмотные подростки с окраин Вселенной понятия не имели о том, кто был верховным главнокомандующим Военного комитета Лиги, не говоря уже о том, что это за птица такая — адмирал, а потому вообще не могли взять в толк, какого чёрта здесь творится.
Под влиянием страшной догадки сердце Лу Бисина с грохотом ухнуло в пропасть, его зрачки внезапно сузились.
— Я… Я листал одно иллюстрированное издание несколько лет назад, — прошептал он, уставясь в серые глаза Линь Цзинхэна. — Там перечислялись все знаменитые генералы Лиги с начала нового летоисчисления.
В памяти Лу Бисина всплыл портрет молодого главнокомандующего — разумеется, то был последний адмирал Лиги.
Когда Лу Бисину в руки впервые попалась эта книга, он был ещё молод, и потому, само собой, его привлёк образ молодого полководца на последней странице. Его военная форма была безупречно отутюжена — словно у моделей с объявлений о военном призыве. Хоть черты лица сковывала ледяная бесстрастность, глаза казались живыми — они будто пристально смотрели куда-то в неведомые дали, и в этом взгляде ощущалась невыразимая мрачность и одиночество.
Как-то раз Лу Бисин спросил у Одноглазого Ястреба, кто это такой — и ему до сих пор помнился холод в глазах старого торговца оружием, когда тот, стиснув зубы, ответил:
— Линь Цзинхэн? Один бессердечный подлец.
Уклонившись от прямого ответа, Линь Цзинхэн, склонив голову набок, бросил:
— Ну и как, похож я на свою фотографию?
Взгляд Лу Бисина прошёлся по его глазам, бровям и переносице, по висящему на ушах респиратору, закрывавшему нос и рот, по распахнутому на груди лабораторному халату… а также по небрежно выбившейся из брюк рубашке и, пойдя против истины, выдавил:
— Похож, но…
Но, хоть Четвёртый брат и был как две капли воды похож на адмирала на фотографии, даже если он начнёт, носясь взад-вперёд по галактике, во всеуслышание бахвалиться, что он и есть «тот самый Линь Цзинхэн», то все вокруг наверняка решат, что наткнулись на очередного буйнопомешанного фаната [7].
Поскольку смерть Линь Цзинхэна была оглашена «Эдемом», это означало, что душа и сознание [8] этого человека без следа рассеялась в мире, биотоки мозга исчезли без остатка, а потому сеть «Эдема» больше не может их обнаружить — и, следовательно, было вынесено заключение о гибели.
Безусловно, подобный вердикт «Эдема» куда надёжнее, чем наличие останков, которые можно увидеть невооружённым глазом.
Так как же такое возможно?
В это мгновение к ним подлетел несущийся на всех парах Одноглазый ястреб.
— А ну признавайся, зачем ты подобрался к моему сыну? — потребовал он, наставив пистолет на Линь Цзинхэна.
— С точки зрения Лу-лаосюна [9] мои намерения непременно должны быть дурными, — ровным голосом [10] отозвался тот.
— Пап, что ты делаешь? — воскликнул Лу Бисин, выбрасывая руку, чтобы заслонить Линь Цзинхэна.
— Катись отсюда, — отталкивая его руку, бросил Одноглазый Ястреб. — Это не твоего ума дело.
Однако разве ему было по силам отодвинуть того, кто едва не оторвал адмиралу Линю руку?
Обхватив дуло пистолета, недвижный, будто скала, Лу Бисин беспомощно бросил:
— Да успокойся ты!
Тем временем Линь Цзинхэн успел подойти к Одноглазому Ястребу, заодно подтащив Ноль Ноль Один, и отвесил старшему прямо-таки джентльменский кивок, с наигранным дружелюбием поведав:
— Да-да, возьми себя в руки, ведь самое оптимальное время для лечения водобоязни — три дня после заражения, а ты только взгляни на эти симптомы [11]! Лучше бы тебе, лаосюн, поскорее заняться этим!
Лу Бисин, у которого от всего этого уже голова шла кругом [12], рявкнул на него:
— И ты тоже болтай поменьше!
— Что ж, принимая во внимание твою внешность, пожалуй, соглашусь, — окинув его долгим взглядом, резонно рассудил Линь Цзинхэн.
— Я тебя пристрелю к чертям! — возопил Одноглазый Ястреб.
Внезапно помещение сотряс рёв под стать дикому зверю. Обернувшись, собравшиеся увидели, что несколько лабораторных монстров явились по их душу, безумно завывая на бегу.
Пришлось Одноглазому Ястребу волей-неволей отложить застарелую вражду [13].
— Да когда ж это наконец кончится? — в сердцах выругался он.
С этими словами он собрался было открыть огонь, но тут ближайший «экспериментальный образец» неожиданно рухнул, плоть стекла с него, обнажая розовый скелет, в безумной ярости корчащийся на земле. Вслед за ним, будто костяшки домино, попадали и остальные человекообразные монстры, оглашая воздух душераздирающими воплями — стартовая площадка мигом обратилась в братскую могилу!
Впервые узрев подобную сцену, Лу Бисин и его студенты застыли подобно пяти соляным столбам.
Линь Цзинхэн внезапно переменился в лице. Перехватив управление мехом, он резко распахнул люк, причём выглядывающие из-за него четверо студентов едва не выпали из меха.
— Скорее, залезайте! — велел остальным Линь Цзинхэн.
Едва отзвучал его голос, как издали раздался звук взрыва, и вся космическая станция затрещала по швам.
Окончательно спятивший Ноль Ноль Один верно всё рассчитал: используя одноразовые лабораторные образцы, чтобы задержать людей на станции, сам он рассчитывал незаметно ускользнуть, подорвав её — и таким образом одним махом избавиться и от следов преступления, и от свидетелей.
Примечания переводчика и автора:
[1] Испепелить — в оригинале чэнъюй 灰飞烟灭 (huīfēi yānmiè) — в пер. с кит. «пепел рассеялся и дым исчез», обр. в знач. «исчезнуть без следа; все потеряно, все погибло».
[2] Морской змей — в оригинале 蛟 (jiāo) — цзяо — безрогий водяной дракон, вызывающий наводнения, самка дракона, а также крокодил, аллигатор и акула.
[3] Рыба Кунь и птица Пэн 鲲鹏巨鸟 (Kūnpéng jù niǎo) –мифические чудовищные рыба и птица, обр. в знач. «гигант, колосс, чудовище».
Впервые это название появилось в трактате основоположника даосизма Чжуан-цзы (369—286 гг. до н. э.), где говорится, что рыба Кунь путём метаморфозы превращается в птицу Пэн. «Есть рыба в Северном море, и она зовётся Кунь. Рыба Кунь так огромна, что неизвестно, сколько тысяч ли в длину её тело. Она превращается в птицу, и птица эта зовётся Пэн. Она так огромна, что неизвестно, сколько тысяч ли в длину её спина, в ярости носится она по небу. Крылья Пэн подобны дождевым тучам. После превращения Пэн улетает в небесное озеро Тяньчи 天池 (tiānchí) страны Наньмин (南冥 (nánmíng) — Южное море), при этом ветер, поднимающийся от взмахов её крыльев, вздыбливает волны на три тысячи ли. На крыльях ветра она одолевает девяносто тысяч ли».
Благодаря Чжуан-цзы рыба Кунь и птица Пэн стали популярной литературной метафорой. На примере рыбы Кунь и птицы Пэн Чжуан-цзы отражал диалектику трансформации. Полёт птицы Пэн с Северного моря в Южное служит метафорой победы над страстями с помощью духовной мудрости, обращения к дао.
[4] Синдром второклассника — в оригинале 中二病 (zhōng’èrbìng) — в пер. с кит. «болезнь второго класса средней школы», в интернетном сленге — «наивный, недалёкий».
[5] Доставалось больше всего — в оригинале 重灾区 (zhòngzāiqū) — в пер. с кит. «серьёзно пострадавший район, зона бедствия», так называли наиболее пострадавшие в период «культурной революции» районы.
[6] Юйчан 鱼肠 (Yúcháng) — в пер. с кит. «рыбьи кишки», драгоценный меч в форме рыбы. Этот меч, как и Чжаньлу, входит в список десяти знаменитых мечей древнего Китая (на восьмом месте, Чжаньлу — на втором).
Согласно легенде, Хэ Люй поместил кинжал в брюхо рыбы, чтобы убить У-вана Ван Ляо (526-515) и занять его престол, поэтому из десяти знаменитых мечей этот — самый короткий.
Название типа мечей «рыбьи кишки», возможно, происходит от извилистой формы меча с нанесённой на лезвие искусной гравировкой. Такие мечи впервые появляются в записях династии Западная Хань (206 г. до н. э. — 24 г. н. э.).
Дюрандаль 杜兰德尔 (Dùlándéěr) — меч Роланда, вручённый ему Карлом Великим для принесения присяги. Имя меча происходит от французского прилагательного dur — «твёрдый», либо от глагола durer — «быть прочным, устойчивым». Умирая, Роланд хотел сломать меч о скалу, чтобы он не достался врагам, но на нём не осталось даже царапины. После гибели Роланда Карл Великий послал тринадцать рыцарей, чтобы вынуть меч из рук павшего, но они не смогли этого сделать. Тогда император вознёс молитву и рука Роланда разжалась. После этого Карл бросил меч в озеро, оставив себе рукоять со святыми мощами.
[7] Фанат 粉丝 (fěnsī) — фэнсы — в букв. пер. с кит. «тонкая вермишель из крахмала, стеклянная лапша», сленговое подражание английскому “fans”.
[8] Душа 精神 (jīngshén) — цзиншэнь — «душа, дух, сознание, психика, жизненные силы», где 精 (jīng) — духовная эссенция, дух (в частности, дух-оборотень в сказочных сюжетах), 神 (shén) — духовное начало, дух умершего, божество.
Сознание 灵魂 (línghún) — линхунь — «душа, дух, астральное тело, чувственное начало, психика, сознание», где 灵 (líng) — душа, жизненная субстанция, духи (земли, неба и т.д.), духовный, святой, душа умершего, судьба, благословение, а 魂 (hún) — «душа, дух, сердце, душа умершего», а также даосское «разумная душа Хунь».
[9] -Лаосюн 老兄 (lǎoxiōng) — «друг, старший братец» в обращении между друзьями, а также вежливое обращение к лицам одного поколения с говорящим.
[10] Ровным голосом — в оригинале 不冷不热 (bùlěngbùrè) — в пер. с кит. «ни холодно, ни тепло».
[11] Примечание автора: Внимание! Внимание! В наш век водобоязнь, или бешенство, нельзя лечить, когда уже появятся симптомы — с нашим первобытным уровнем медицины, если болезнь дошла до такой стадии, то лечить её уже бесполезно, а потому, если вас укусили, чтобы не откинуться, немедленно бегите делать уколы от бешенства!
[12] Голова шла кругом — в оригинале 一个头变成两个大 (yīgè tóu biàn chéng liǎng gè dà) — «голова превратилась в две» — обр. также в знач. «голова распухла, голова квадратная».
[13] Вражда — в оригинале 恩怨 (ēnyuàn) — в пер. с кит. «милость и злоба», обр. в знач. «любовь и ненависть», а также «неприязнь, ненависть, старые обиды».
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «В те года я открыл зоопарк»
В те года я открыл зоопарк. Глава 14. Выпуск новостей
Предыдущая глава
Сжимая в руке мобильный телефон, Фань Хайпин возмущённо кричала на мужа:
— Полюбуйся на своего сыночка! Недолго же он был послушным — опять подрался с одноклассником! Все учителя полощут его имя в группе в Вичате, нет больше сил это терпеть!
— Вижу, — ответил Чжао Чжэнъи, взглянув на телефон.
читать дальшеВ самом деле, классная руководительница Чжао Бо написала в Вичате, что он поссорился с соседом по парте прямо во время урока, и пришлось в наказание поставить его в угол — а также что она надеется, что отец призовёт мальчика к порядку.
Вопрос образования сына был для супругов источником постоянной головной боли.
Изначально Фань Хайпин смотрела телевизор, но сейчас уже совсем не следила за происходящим на экране. Краешком глаза она заметила, как кто-то в Вичате поделился ссылкой на статью под названием: «Популярные в последнее время в Дунхае миленькие неуклюжие [1] павлины обнаружились в Хайцзяо! Они любят покрасоваться, распуская хвосты!»
Фань Хайпин каждый день просматривала много мемов в интернете, а поскольку те павлины были местными, и к тому же на прославившейся гифке засветился её сын, она нажала на ссылку, чтобы посмотреть, что там.
Сперва её глазам предстала та самая гифка, которая завирусилась в «Кругу друзей» в Вичате, а потом автор поста писал о том, как узнал про это место и поехал туда, чтобы взглянуть на павлинов — оказалось, что их очарование было просто за пределами воображения.
На паре гифок ниже два павлина непрерывно распускали хвосты, от яркости которых прямо-таки рябило в глазах. На ещё одной гифке они ластились к работнику зоопарка, прося покормить их. Всё, что они делали, выглядело чрезвычайно мило — их реакции были почти человеческими.
Фань Хайпин смотрела на них как заворожённая — теперь ей больше не казалось, что заснятая на первой гифке сцена была простой случайностью — эти павлины и вправду вели себя, словно люди.
Женщина с интересом углубилась в чтение статьи, автор которой от павлинов перешёл к рассказу о зоопарке «Лин Ю», сопровождающемуся большим количеством гифок с разнообразными животными. До этого Фань Хайпин что-то слышала о зоопарке от своего сына, но посчитала это не более чем детскими фантазиями — теперь же ей больше так не казалось.
В статье говорилось, что прославившиеся павлины не одиноки — они живут с множеством других птиц как одна большая дружная семья.
Журналисту, побывавшему в зоопарке, на плечо села зебровая амадина и тут же принялась тереться о его щёку пухленьким тельцем — при этом она очень мило прищурила глазки.
Из-за того, что плащ репортёра был гладким и скользким, птичке не за что было уцепиться, так что она соскользнула с его плеча, но, не желая ударить в грязь лицом, тут же захлопала крыльями, вспорхнув обратно.
— А эти птички в самом деле забавные! — не удержалась от смеха Фань Хайпин.
Помимо взаимодействия с человеком, птицы также активно общались между собой — хоть они принадлежали к разным видам, их отношения казались очень гармоничными — они, как и писал автор заметки, в самом деле были как одна семья. Попугаи чистили перья чижам, а хохлатая майна задремала прямо на спине у павлина…
Зоопарк «Лин Ю» и вправду производил совершенно иное впечатление, чем его предшественник — зоопарк «Хайцзяо». Близкая к природе отделка павильона птиц, большое количество растений и стеклянные стены создавали атмосферу настоящего леса.
В ознакомительной статье также говорилось, что зоопарк вот-вот откроется, и тогда отобранных случайным образом посетителей ждёт интересный опыт: на протяжении всей экскурсии этих счастливчиков будут сопровождать птицы, так что они смогут насладиться близким общением с ними.
Это было именно то, от чего пришёл в восторг Чжао Бо, но его мать подобная услуга не особенно привлекала — что если птица ей на плечо нагадит?
Хоть зоопарк «Лин Ю» не мог похвастаться большим разнообразием видов, автор статьи делал акцент на том, что важно не количество, а качество: поскольку директор — настоящий энтузиаст своего дела, каждое животное здесь отличается невероятным очарованием и необычными способностями.
Ниже размещалась галерея фотографий, на которых лев ластился к работнику зоопарка, а обезьяны передразнивали журналистов; были здесь и забавные фотографии с первой экскурсии учеников начальной школы деревни Тунсинь, сделанные ещё до масштабного ремонта.
Всё это выглядело безумно привлекательно. Фань Хайпин подумала, что поход в зоопарк куда лучше, чем зал игровых автоматов, так что она вполне может заключить с сыном соглашение: если тот будет вести себя хорошо, то она возьмёт Чжао Бо и его двоюродного брата в зоопарк — а также не будет заставлять его читать каждый день.
***
Открыв ленту в Вичате, Ван Вэйвэй [2] как обычно увидела ссылку на новость, которую выложила её мать — та, работая на местном телевизионном канале, частенько делилась свежими новостями, которые они выпускали.
Вообще-то говоря, Ван Вэйвэй не стала бы её открывать, если бы сегодня не изнывала от скуки.
Заголовок гласил: «Потрясающе! Молодой человек двадцати трёх лет основал в Дунхае зоопарк во имя любви!»
Ведущая со всей серьёзностью рассказывала, как этот молодой человек, только что окончивший учёбу, с самого детства любил животных, а потому, получив высшее образование, вместо того, чтобы найти работу по специальности, основал зоопарк у подножия горы Хайцзяо, где и ел и спал бок о бок с животными…
Ван Вэйвэй просматривала новость с совершенно безразличным видом — увиденное ни капли её не тронуло.
Камера быстро сместилась на главный вход зоопарка, где журналистка представила зрителям молодого человека.
Поскольку подача новости была очень проста и незамысловата, изначально Ван Вэйвэй думала, что сейчас её глазам предстанет унылый замшелый ботаник, но внезапно перед камерой возник молодой и весьма симпатичный директор!
От эдакого красавчика у девушки мигом перехватило дыхание.
Молодой человек пригласил журналистку на экскурсию. Первый павильон был превосходно отделан и оснащён по последнему слову техники. Продемонстрировав работу приборов, директор упомянул, что потратил на ремонт все свои сбережения.
В этот момент Ван Вэйвэй стало скучно, и она подумала, что подобных новостей в эфире пруд пруди.
Далее показали взаимодействие директора Дуаня с животными — и в частности, зрителей познакомили с двумя павлинами, которые недавно произвели фурор в местной сети.
Вновь проглядев эту гифку, Ван Вэйвэй тут же её вспомнила — но тогда она и подумать не могла, что это было снято в зоопарке.
При виде того, как павлины распускают хвосты и общаются между собой другие птицы, Ван Вэйвэй не сдержала восхищённого вздоха, а когда лев начал ластиться к директору, словно большой кот, это выглядело запредельно мило. Удерживая телефон в руке, девушка открыла пакет чипсов и продолжила просмотр.
В статье было множество других фотографий, показывающих взаимодействие директора с животными, а также снимки, позволяющие взглянуть на него под другим углом [3]: например, на них было видно, как спасённая директором дикая птица всюду следует за ним. Эта птица чрезвычайно свирепого вида слушалась только директора, не желая иметь дело ни с другими работниками, ни с прочими птицами — похоже, она доверяла лишь молодому человеку.
Впервые Ван Вэйвэй почувствовала, что эта новость очень искренняя и вправду наполнена любовью!
Она не манипулировала чувствами и не пестрела постановочными фотографиями, интервьюируемые держались очень естественно и говорили немного, а кадры по большей части отражали повседневную жизнь зоопарка, отчего создавалось впечатление непритворной сердечности.
У Ван Вэйвэй в кои-то веки возникло желание поделиться новостью с местного телевидения. Она понимала, что этот сюжет в самом деле превосходен: с одной стороны, он правдив и близок к людям, а с другой — воплощает самые смелые фантазии.
Они с директором зоопарка были приблизительно одного возраста, но у Ван Вэйвэй не хватило бы пороху поставить всё на карту ради того, чтобы «генерировать электричество силой любви».
В результате Ван Вэйвэй в самом деле поделилась новостью в «Кругу друзей», добавив несколько сердечных слов от себя.
***
— …да нет же, я правду говорю! Посмотри, я перешлю тебе новость! Приезжали журналисты, брали у меня интервью! — так уверял своего однокурсника по телефону Дуань Цзяцзэ.
— Ты что, реально открыл зоопарк? — изумился тот. — Я-то думал, ты шутишь!
— Типа да… Поможешь мне? — спросил Дуань Цзяцзэ.
Он уже направил заявку в кадровое агентство, чтобы нанять новых сотрудников, как на полную занятость, так и по совместительству. При этом Дуань Цзяцзэ рассчитывал на то, что после открытия зоопарк начнёт приносить прибыль — если же поток посетителей окажется недостаточным, то его всё равно шандарахнет молнией, так что о плате новым сотрудникам можно пока не беспокоиться.
По большей части ему требовались сотрудники с частичной занятостью, которые будут выходить на работу в самые горячие дни — выходные и праздники. Но если он и правда справится с новым заданием за неделю, то потребуются и сотрудники с полной занятостью — ведь тогда придётся открыть информационный центр для посетителей, а для этого нужны постоянные работники.
Прежде главный вход зоопарка «Лин Ю» был маленьким и не привлекающим внимания, а билетная касса ютилась в одном помещении с магазинчиком.
Но Дуань Цзяцзэ понимал, что, возможно, достаточное количество персонала удастся набрать не сразу, и потому он обзвонил своих однокурсников, чтобы выручили его в выходные.
Почти никто не знал о том, что он вынужденно сделался владельцем зоопарка, ведь с тех пор он был так занят, что почти не связывался со своими однокурсниками, а потому многие не поверили Дуань Цзяцзэ — ведь прежде они даже ни разу не слышали о том, что он любит животных.
И до окончания вуза, и после этого Дуань Цзяцзэ беспрерывно искал работу, с чего бы ему вдруг открывать зоопарк? Разве не надёжнее было бы обзавестись лавочкой на торговой улице, чтобы продавать там кроликов?
По счастью, к этому времени уже вышли новости и по телевидению, и в сети, так что Дуань Цзяцзэ мог попросту ссылаться на них, чтобы доказать, что он говорит правду.
Убедившись в этом воочию, однокурсники не только не стали подшучивать над ним, но и вызвались помочь своему товарищу, если будут свободны в выходные, так что Дуань Цзяцзэ наконец смог вздохнуть с облегчением.
Ко всему прочему, второе направленное к нему животное было ещё в пути, и директор то и дело встревоженно вздыхал:
— А что, если новое животное окажется очень жестоким? Мало мне мучений!
Он поневоле задумался над тем, что, может, этим сошедшим на землю «боссам [4]» стоит сперва пройти вводный инструктаж, включающий в себя элементарные представления о нормах современного человеческого общества — к примеру, о том, что здесь нельзя на каждом шагу сражаться и убивать.
Стоящий позади него Лу Я при этих словах надменно заявил:
— Кто посмеет бесчинствовать в присутствии Изначально почитаемого?
Немного помолчав, Дуань Цзяцзэ буркнул под нос:
— Что, если новое животное окажется таким же жестоким? Можно подумать, мне и так мало мучений…
Лу Я не знал, что и ответить на это.
Примечания автора:
Ах, Лу-гэ, в этом обществе так много безжалостных людей…
Примечания переводчика:
[1] Милые 呆萌 (dāiméng) — «глупенький и простодушный», слово, которое изначально применялось в сфере анимэ, манги и игр, широко используется отаку для обозначения наивных, невинных и слегка заторможенных симпатичных девочек и мальчиков, а также их характера (в особенности у девушек).
[2] Ван Вэйвэй 王薇薇 (Wáng Wēiwēi) — фамилия Ван (в пер. с кит. «князь») является самой распространённой в Китае. Имя девушки означает растение — папоротник или горошек, также это китайский вариант западного имени Виви.
[3] Взглянуть под другим углом — в оригинале 闪光点 (shǎnguāng diǎn) — в букв. пер. с кит. «точка света», обр. в знач. «открывающий неизвестные ранее достоинства чего-либо или кого-либо».
[4] Боссы — в оригинале 大老 (dàlǎo) — в букв. пер. с кит. «большой старый», обр. в знач. «авторитет, заправила, магнат, большой брат», а также жаргонное «знаток, специалист».
Сжимая в руке мобильный телефон, Фань Хайпин возмущённо кричала на мужа:
— Полюбуйся на своего сыночка! Недолго же он был послушным — опять подрался с одноклассником! Все учителя полощут его имя в группе в Вичате, нет больше сил это терпеть!
— Вижу, — ответил Чжао Чжэнъи, взглянув на телефон.
читать дальшеВ самом деле, классная руководительница Чжао Бо написала в Вичате, что он поссорился с соседом по парте прямо во время урока, и пришлось в наказание поставить его в угол — а также что она надеется, что отец призовёт мальчика к порядку.
Вопрос образования сына был для супругов источником постоянной головной боли.
Изначально Фань Хайпин смотрела телевизор, но сейчас уже совсем не следила за происходящим на экране. Краешком глаза она заметила, как кто-то в Вичате поделился ссылкой на статью под названием: «Популярные в последнее время в Дунхае миленькие неуклюжие [1] павлины обнаружились в Хайцзяо! Они любят покрасоваться, распуская хвосты!»
Фань Хайпин каждый день просматривала много мемов в интернете, а поскольку те павлины были местными, и к тому же на прославившейся гифке засветился её сын, она нажала на ссылку, чтобы посмотреть, что там.
Сперва её глазам предстала та самая гифка, которая завирусилась в «Кругу друзей» в Вичате, а потом автор поста писал о том, как узнал про это место и поехал туда, чтобы взглянуть на павлинов — оказалось, что их очарование было просто за пределами воображения.
На паре гифок ниже два павлина непрерывно распускали хвосты, от яркости которых прямо-таки рябило в глазах. На ещё одной гифке они ластились к работнику зоопарка, прося покормить их. Всё, что они делали, выглядело чрезвычайно мило — их реакции были почти человеческими.
Фань Хайпин смотрела на них как заворожённая — теперь ей больше не казалось, что заснятая на первой гифке сцена была простой случайностью — эти павлины и вправду вели себя, словно люди.
Женщина с интересом углубилась в чтение статьи, автор которой от павлинов перешёл к рассказу о зоопарке «Лин Ю», сопровождающемуся большим количеством гифок с разнообразными животными. До этого Фань Хайпин что-то слышала о зоопарке от своего сына, но посчитала это не более чем детскими фантазиями — теперь же ей больше так не казалось.
В статье говорилось, что прославившиеся павлины не одиноки — они живут с множеством других птиц как одна большая дружная семья.
Журналисту, побывавшему в зоопарке, на плечо села зебровая амадина и тут же принялась тереться о его щёку пухленьким тельцем — при этом она очень мило прищурила глазки.
Из-за того, что плащ репортёра был гладким и скользким, птичке не за что было уцепиться, так что она соскользнула с его плеча, но, не желая ударить в грязь лицом, тут же захлопала крыльями, вспорхнув обратно.
— А эти птички в самом деле забавные! — не удержалась от смеха Фань Хайпин.
Помимо взаимодействия с человеком, птицы также активно общались между собой — хоть они принадлежали к разным видам, их отношения казались очень гармоничными — они, как и писал автор заметки, в самом деле были как одна семья. Попугаи чистили перья чижам, а хохлатая майна задремала прямо на спине у павлина…
Зоопарк «Лин Ю» и вправду производил совершенно иное впечатление, чем его предшественник — зоопарк «Хайцзяо». Близкая к природе отделка павильона птиц, большое количество растений и стеклянные стены создавали атмосферу настоящего леса.
В ознакомительной статье также говорилось, что зоопарк вот-вот откроется, и тогда отобранных случайным образом посетителей ждёт интересный опыт: на протяжении всей экскурсии этих счастливчиков будут сопровождать птицы, так что они смогут насладиться близким общением с ними.
Это было именно то, от чего пришёл в восторг Чжао Бо, но его мать подобная услуга не особенно привлекала — что если птица ей на плечо нагадит?
Хоть зоопарк «Лин Ю» не мог похвастаться большим разнообразием видов, автор статьи делал акцент на том, что важно не количество, а качество: поскольку директор — настоящий энтузиаст своего дела, каждое животное здесь отличается невероятным очарованием и необычными способностями.
Ниже размещалась галерея фотографий, на которых лев ластился к работнику зоопарка, а обезьяны передразнивали журналистов; были здесь и забавные фотографии с первой экскурсии учеников начальной школы деревни Тунсинь, сделанные ещё до масштабного ремонта.
Всё это выглядело безумно привлекательно. Фань Хайпин подумала, что поход в зоопарк куда лучше, чем зал игровых автоматов, так что она вполне может заключить с сыном соглашение: если тот будет вести себя хорошо, то она возьмёт Чжао Бо и его двоюродного брата в зоопарк — а также не будет заставлять его читать каждый день.
***
Открыв ленту в Вичате, Ван Вэйвэй [2] как обычно увидела ссылку на новость, которую выложила её мать — та, работая на местном телевизионном канале, частенько делилась свежими новостями, которые они выпускали.
Вообще-то говоря, Ван Вэйвэй не стала бы её открывать, если бы сегодня не изнывала от скуки.
Заголовок гласил: «Потрясающе! Молодой человек двадцати трёх лет основал в Дунхае зоопарк во имя любви!»
Ведущая со всей серьёзностью рассказывала, как этот молодой человек, только что окончивший учёбу, с самого детства любил животных, а потому, получив высшее образование, вместо того, чтобы найти работу по специальности, основал зоопарк у подножия горы Хайцзяо, где и ел и спал бок о бок с животными…
Ван Вэйвэй просматривала новость с совершенно безразличным видом — увиденное ни капли её не тронуло.
Камера быстро сместилась на главный вход зоопарка, где журналистка представила зрителям молодого человека.
Поскольку подача новости была очень проста и незамысловата, изначально Ван Вэйвэй думала, что сейчас её глазам предстанет унылый замшелый ботаник, но внезапно перед камерой возник молодой и весьма симпатичный директор!
От эдакого красавчика у девушки мигом перехватило дыхание.
Молодой человек пригласил журналистку на экскурсию. Первый павильон был превосходно отделан и оснащён по последнему слову техники. Продемонстрировав работу приборов, директор упомянул, что потратил на ремонт все свои сбережения.
В этот момент Ван Вэйвэй стало скучно, и она подумала, что подобных новостей в эфире пруд пруди.
Далее показали взаимодействие директора Дуаня с животными — и в частности, зрителей познакомили с двумя павлинами, которые недавно произвели фурор в местной сети.
Вновь проглядев эту гифку, Ван Вэйвэй тут же её вспомнила — но тогда она и подумать не могла, что это было снято в зоопарке.
При виде того, как павлины распускают хвосты и общаются между собой другие птицы, Ван Вэйвэй не сдержала восхищённого вздоха, а когда лев начал ластиться к директору, словно большой кот, это выглядело запредельно мило. Удерживая телефон в руке, девушка открыла пакет чипсов и продолжила просмотр.
В статье было множество других фотографий, показывающих взаимодействие директора с животными, а также снимки, позволяющие взглянуть на него под другим углом [3]: например, на них было видно, как спасённая директором дикая птица всюду следует за ним. Эта птица чрезвычайно свирепого вида слушалась только директора, не желая иметь дело ни с другими работниками, ни с прочими птицами — похоже, она доверяла лишь молодому человеку.
Впервые Ван Вэйвэй почувствовала, что эта новость очень искренняя и вправду наполнена любовью!
Она не манипулировала чувствами и не пестрела постановочными фотографиями, интервьюируемые держались очень естественно и говорили немного, а кадры по большей части отражали повседневную жизнь зоопарка, отчего создавалось впечатление непритворной сердечности.
У Ван Вэйвэй в кои-то веки возникло желание поделиться новостью с местного телевидения. Она понимала, что этот сюжет в самом деле превосходен: с одной стороны, он правдив и близок к людям, а с другой — воплощает самые смелые фантазии.
Они с директором зоопарка были приблизительно одного возраста, но у Ван Вэйвэй не хватило бы пороху поставить всё на карту ради того, чтобы «генерировать электричество силой любви».
В результате Ван Вэйвэй в самом деле поделилась новостью в «Кругу друзей», добавив несколько сердечных слов от себя.
***
— …да нет же, я правду говорю! Посмотри, я перешлю тебе новость! Приезжали журналисты, брали у меня интервью! — так уверял своего однокурсника по телефону Дуань Цзяцзэ.
— Ты что, реально открыл зоопарк? — изумился тот. — Я-то думал, ты шутишь!
— Типа да… Поможешь мне? — спросил Дуань Цзяцзэ.
Он уже направил заявку в кадровое агентство, чтобы нанять новых сотрудников, как на полную занятость, так и по совместительству. При этом Дуань Цзяцзэ рассчитывал на то, что после открытия зоопарк начнёт приносить прибыль — если же поток посетителей окажется недостаточным, то его всё равно шандарахнет молнией, так что о плате новым сотрудникам можно пока не беспокоиться.
По большей части ему требовались сотрудники с частичной занятостью, которые будут выходить на работу в самые горячие дни — выходные и праздники. Но если он и правда справится с новым заданием за неделю, то потребуются и сотрудники с полной занятостью — ведь тогда придётся открыть информационный центр для посетителей, а для этого нужны постоянные работники.
Прежде главный вход зоопарка «Лин Ю» был маленьким и не привлекающим внимания, а билетная касса ютилась в одном помещении с магазинчиком.
Но Дуань Цзяцзэ понимал, что, возможно, достаточное количество персонала удастся набрать не сразу, и потому он обзвонил своих однокурсников, чтобы выручили его в выходные.
Почти никто не знал о том, что он вынужденно сделался владельцем зоопарка, ведь с тех пор он был так занят, что почти не связывался со своими однокурсниками, а потому многие не поверили Дуань Цзяцзэ — ведь прежде они даже ни разу не слышали о том, что он любит животных.
И до окончания вуза, и после этого Дуань Цзяцзэ беспрерывно искал работу, с чего бы ему вдруг открывать зоопарк? Разве не надёжнее было бы обзавестись лавочкой на торговой улице, чтобы продавать там кроликов?
По счастью, к этому времени уже вышли новости и по телевидению, и в сети, так что Дуань Цзяцзэ мог попросту ссылаться на них, чтобы доказать, что он говорит правду.
Убедившись в этом воочию, однокурсники не только не стали подшучивать над ним, но и вызвались помочь своему товарищу, если будут свободны в выходные, так что Дуань Цзяцзэ наконец смог вздохнуть с облегчением.
Ко всему прочему, второе направленное к нему животное было ещё в пути, и директор то и дело встревоженно вздыхал:
— А что, если новое животное окажется очень жестоким? Мало мне мучений!
Он поневоле задумался над тем, что, может, этим сошедшим на землю «боссам [4]» стоит сперва пройти вводный инструктаж, включающий в себя элементарные представления о нормах современного человеческого общества — к примеру, о том, что здесь нельзя на каждом шагу сражаться и убивать.
Стоящий позади него Лу Я при этих словах надменно заявил:
— Кто посмеет бесчинствовать в присутствии Изначально почитаемого?
Немного помолчав, Дуань Цзяцзэ буркнул под нос:
— Что, если новое животное окажется таким же жестоким? Можно подумать, мне и так мало мучений…
Лу Я не знал, что и ответить на это.
Примечания автора:
Ах, Лу-гэ, в этом обществе так много безжалостных людей…
Примечания переводчика:
[1] Милые 呆萌 (dāiméng) — «глупенький и простодушный», слово, которое изначально применялось в сфере анимэ, манги и игр, широко используется отаку для обозначения наивных, невинных и слегка заторможенных симпатичных девочек и мальчиков, а также их характера (в особенности у девушек).
[2] Ван Вэйвэй 王薇薇 (Wáng Wēiwēi) — фамилия Ван (в пер. с кит. «князь») является самой распространённой в Китае. Имя девушки означает растение — папоротник или горошек, также это китайский вариант западного имени Виви.
[3] Взглянуть под другим углом — в оригинале 闪光点 (shǎnguāng diǎn) — в букв. пер. с кит. «точка света», обр. в знач. «открывающий неизвестные ранее достоинства чего-либо или кого-либо».
[4] Боссы — в оригинале 大老 (dàlǎo) — в букв. пер. с кит. «большой старый», обр. в знач. «авторитет, заправила, магнат, большой брат», а также жаргонное «знаток, специалист».
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Мастер календаря»
Мастер календаря. Глава 35 — Фунюйцзе. Часть 3
Предыдущая глава
Гости госпожи Ван Ли засиделись у неё до полудня. За это время Сяо Наньчжу успел сыграть несколько партий в маджонг. Хоть он несколько раз проигрывал, в итоге ему удалось взять неплохой куш. За столом женщины обменивались сплетнями, и, слушая их с видимым равнодушием, Сяо Наньчжу почерпнул немало свежих городских новостей из первых рук — к примеру, то, что жена начальника управления Лю собиралась родить второго ребёнка, но точная дата ещё неизвестна; семью вице-мэра постигло несчастье — прямо перед грядущими выборами; также в связи с выборами два секретаря горкома по отдельности ищут толкового мастера, который помог бы им с продвижением по службе. Всё это Сяо Наньчжу молча мотал на ус, поскольку ему требовались новые пути для развития бизнеса.
Игра почти закончилась, и утомившиеся женщины засобирались по домам. Поскольку это была их первая встреча с Сяо Наньчжу, тот рассудил, что приличия требуют вручить дамам небольшие подарки, тем более что сегодня как раз был Международный женский день. Ловко ввернув фразу, что он желает поздравить своих прекрасных соотечественниц, под их дружный смех мужчина раздал им подарки — увидев, что досталось им от Фунюйцзе, дамы прямо-таки остолбенели.
Изящные красные конверты напоминали те, что дарят в Новый год — однако чего не знали дамы, так это того, что эти конверты были из личных запасов духа Фунюйцзе и содержали в себе драгоценное женское счастье. Также было очень кстати, что Чуси выручил её, выйдя на работу — благодаря этому женщины смогли получить свои подарки из рук Сяо Наньчжу, ведь изначально эти дары выглядели как гигиенические прокладки — и потому сегодня утром Чуси, сидя на диване, с серьёзной добросовестностью одну за другой превращал их в нечто более пристойное. Заключённые в эту оболочку силы помогали нормализовать цикл, облегчали боли при родах, избавляли от веснушек и морщин, а потому получившие их дамы позже непременно осознают всю их ценность.
читать дальшеВ этот момент они, само собой, ещё не могли об этом знать, однако, глядя на невозмутимое выражение лица [1] Сяо Наньчжу, они решили пока что поверить ему — да и то, что перед этим Ван Ли столь горячо его рекомендовала, также заставило их проникнуться к мастеру календаря некоторым доверием, а потому, прежде чем разойтись, гостьи поблагодарили Ван Ли за то, что она их созвала.
Справившись с этим скопищем богатеньких дам, Сяо Наньчжу к полудню совершенно вымотался. Стоящий рядом с ним Чуси продолжал старательно разыгрывать роль ассистента. Сяо Наньчжу непривычно было видеть этого дьявола во плоти [2] в подобном качестве — кроме того, ему было неловко смотреть на то, как дух календаря так старается ради него, а потому Сяо Наньчжу шёпотом велел Чуси отдохнуть и не беспокоиться о нём.
Когда они остались одни, Ван Ли вместе с мастером календаря и его ассистентом поднялись наверх, в тихую гостиную, и там, виновато улыбаясь, она произнесла:
— Сперва я собиралась заплатить вам бонус сверх обычного гонорара, а вы тогда сказали, что не стоит. Потом я захотела вам что-нибудь подарить, но вы опять отказались; однако вы, мастер, оказали мне столь неоценимую помощь, что я не могла не отблагодарить вас, а потому устроила эту встречу, чтобы познакомить вас с моими подругами — если у них что-нибудь случится, они непременно с вами свяжутся.
— Что вы, не стоило так утруждать себя, — с улыбкой заверил её Сяо Наньчжу. — С подобным покровительством [3] дела у меня точно пойдут в гору!
При этом он прекрасно понимал, что госпожа Ван Ли неспроста устроила эту встречу — тем самым она хотела сблизиться с ним, а потому мужчина не задумываясь согласился: в конце концов, столь влиятельные знакомые и впрямь пригодятся ему в будущем. В той помощи, что он оказывал Ван Ли, изначально не было ничего личного, однако женщине, которая испила горькую чашу супружества, оставившую её опустошённой, казалось, что Сяо Наньчжу выступил в роли её спасителя, а потому она была ему безмерно ему благодарна. Глядя на непроницаемое лицо сидевшего рядом безмолвного Чуси, она, пользуясь тем, что рядом нет посторонних, с тихим вздохом сказала:
— Эх, я терпела это столько лет… По идее, проведя бок о бок всю жизнь, мы должны были состариться вместе… Однако при одной мысли о том, что мой сын, которого я вскормила и воспитывала, вырастет в такого же отъявленного негодяя, как его отец, у меня сжимается сердце… Вернувшись домой на Юаньсяо, я поняла: неважно как, но я должна добиться от мужа развода. Благодаря помощи мастера этот старый развратник [4] надолго меня запомнит!
Ван Ли произнесла это с ожесточением, едва не скрежеща зубами. По холодному презрительному выражению лица женщины было ясно, что у неё не осталось ни следа тёплых чувств к бывшему мужу. Сяо Наньчжу, который помог ей проучить этого типа, приподнял уголки губ в улыбке.
— Это всего лишь небольшой трюк, — пояснил он. — Тут следовало сделать ставку на то, что этот мужчина, охладев к вам, предпочитает молоденьких стройных девиц с сексуальными формами — и я просто дал ему то, чего он так хотел. Приходится признать, что он такой, какой есть… Однако его сын должен после этого зажить нормальной жизнью — ведь если он превратится в копию своего отца, то это будет просто невыносимо…
Он задумался, затушив окурок в пепельнице, а потом с улыбкой добавил:
— Вы бы слышали, как ваш благоверный кроет меня по телефону, не выбирая выражений — похоже, ничему его это не научило…
При этих словах приунывшая было Ван Ли также улыбнулась, поддаваясь влиянию Сяо Наньчжу, но тут её взгляд упал на молчаливого Чуси.
В своей жизни она встречала немало выдающихся людей, а потому научилась в них разбираться. Такой воспитанный и тактичный мужчина, как Сяо Наньчжу, ей очень нравился, и поэтому она охотно ему помогала. Однако, глядя на Чуси, Ван Ли чувствовала, что этот ассистент мастера — по-настоящему незаурядная личность; не говоря уже о его непривычной внешности, его окружала какая-то зловещая аура, от которой в страхе трепетало сердце. Изначально хозяйка дома хотела заполучить Сяо Наньчжу на ужин, но теперь засомневалась. В манере держаться этих двоих было что-то двусмысленное — то, как они время от времени касались друг друга, обменивались взглядами — всё это наводило на размышления об особенном характере их отношений.
Ей уже встречались мужчины с подобными пристрастиями. Сяо Наньчжу казался ей открытым и непринуждённым человеком, а потому всякий раз, когда они встречались, общение с ним доставляло Ван Ли немалое удовольствие. Мужчину в красном дома у мастера календаря она прежде не видела, однако, глядя на то, как относится к нему Сяо Наньчжу, женщина украдкой вздохнула про себя — в конце концов, проведя немало лет в несчастливом браке, она не могла не испытывать невольную зависть. Однако Ван Ли успела повидать всякое, и потому понимала, что каждый должен жить своей жизнью, и не стоит винить других в том, что у тебя что-то не складывается. Поэтому она просто попросила мастера календаря рассчитать подходящий день для её развода.
Шёпотом посоветовавшись с Чуси, Сяо Наньчжу вынес вердикт:
— Вы же на следующей неделе уезжаете за границу, верно? Давайте поступим так: постарайтесь разделаться с этим до наступления сезона Сяомань [5]. Выберите какой-нибудь приличный рабочий день — непременно чётное число, и чтобы была солнечная погода, восемь или девять утра будет в самый раз, чтобы поймать благоприятный час. В конце концов, расторжение брака считается несчастливым событием, а потому вам нужно разобраться с этим до наступления полнолуния. После этого не мойте голову два дня — так вы получите шанс на повторное счастье в будущем.
Дух календаря помог ему подобрать благоприятную дату, поскольку это был чрезвычайно ответственный момент: чтобы принять верное решение, требовалось совместить гороскоп из восьми знаков Ван Ли и её супруга.
Как бы то ни было, сейчас не феодальный строй, а потому женщина вольна сама решать вопросы своего брака, невзирая на мнение окружающих, и никто не должен вмешиваться в её дела. По-видимому, это и стало причиной появления на страницах календаря такого праздника, как Международный женский день, который символизирует непрерывное прогрессивное развитие культуры и общества.
Однако разрыв брака неизбежно порождает негативные эмоции, а потому с этим следовало покончить как можно скорее. После того, как Сяо Наньчжу помог Ван Ли решить этот вопрос, клиентка не поскупилась на вознаграждение — не только оплатила консультацию, но и попросила водителя доставить мастера календаря домой. Вернувшись из района Фаншань, Сяо Наньчжу и Чуси к своему удивлению обнаружили на пороге ещё одного посетителя.
***
Казалось, он уже дожидался их какое-то время. На самом деле этот мужчина по имени Фан Бэй уже писал Сяо Наньчжу, однако он не предупредил, что придёт сегодня. Поскольку обычно такие клиенты заранее оговаривали визит, Сяо Наньчжу не ожидал встретить у своих дверей этого мужчину. Однако тот казался вежливым и лёгким в общении человеком — едва завидев Сяо Наньчжу и Чуси, он тут же поприветствовал их с некоторым смущением.
— Гм, здравствуйте, это вы — мастер календаря Сяо? Я — тот самый старина Фан, который писал вам в личные сообщения на вэйбо. Сегодня я пришёл, чтобы посоветоваться с вами по одному делу, вам сейчас удобно?..
— Конечно, удобно…
Наконец припомнив имя посетителя, Сяо Наньчжу задумчиво кивнул и пригласил его в квартиру:
— Проходите… Чуси, открой дверь.
Поскольку сегодня они с Чуси уходили, Няньшоу остался дома один — однако такому большому парню нелегко было усидеть взаперти, а потому, стоило ему услышать, как в замке поворачивается ключ, как А-Нянь тут же бросился к двери, чтобы его приласкали. И без того взволнованный Фан Бэй мигом побелел при виде эдакого чудовища.
— Гав-гав-гав!!! Гав-гав-гав!!! — заливался радостным лаем Няньшоу.
Чуси с потемневшим от смущения лицом треснул зверя по здоровой башке, и Няньшоу тут же спрятался за диван, горестно скуля. Зверь года так отличался от обычных питомцев, что Фан Бэй, на котором без того лица не было, недоумённо вытаращил глаза. При виде всего этого у Сяо Наньчжу едва не выпала сигарета изо рта; загородив мужчине обзор, он с неестественной улыбкой пояснил:
— Вы посмотрите, до чего смешной у нас пёсик — это золотистый ретривер, просто крашеный. А вы не бойтесь его, не бойтесь…
Тем временем Чуси шваброй предусмотрительно загнал Няньшоу в спальню. Вздохнув с облегчением, Сяо Наньчжу поспешил посадить перепуганного клиента на диван, расположившись рядом. Фан Бэй, похоже, ещё не вполне пришёл в себя — какое-то время он непонимающим взглядом смотрел на сигарету, которую протягивал ему Сяо Наньчжу. Наконец из комнаты появился мрачный Чуси, но чудовищной собаки при нём уже не было. Переводя взгляд с одного на другого, Фан Бэй кашлянул:
— Кхе-кхе, простите… Кажется, я на миг утратил самообладание. Всё дело в том, что, как я вам уже писал, я скоро женюсь. В вашем вэйбо я видел, что вы — опытный человек в этой сфере, а потому хочу посоветоваться с вами насчёт благоприятной даты… — с нервной и смущённой улыбкой сказал он.
Сяо Наньчжу понимающе кивнул, однако не придал этому делу большого значения — в конце концов, в году немало благоприятных дней для вступления в брак: из трёхсот с лишним сотня да наберётся. Однако каждая конкретная ситуация требует детального анализа, порой требуется соединить гороскопы из восьми знаков жениха и невесты. Закурив, Сяо Наньчжу взял бумажку, где были записаны гороскопы, и передал Чуси. Тот принял её с непроницаемым видом, однако по мере изучения у него на лице отразилось необычное выражение; склонившись к мастеру календаря, он что-то прошептал ему на ухо.
То, что сказал ему Чуси, изрядно удивило Сяо Наньчжу. Почувствовав, что атмосфера изменилась, сидящий напротив них Фан Бэй нервно сжал кулаки.
— Какие-то трудности? — спросил он.
— Гм… Господин Фан, вы с вашей избранницей уже женились раньше? — спросил Сяо Наньчжу с нечитаемым выражением.
От лица Фан Бэя тут же отхлынула кровь — в его памяти будто всколыхнулись какие-то болезненные воспоминания, и лицо мужчины, казавшегося таким добродушным, мигом застыло.
— Да… Это так, — спустя некоторое время дрожащим голосом начал он. — Наша свадьба была в прошлом году, четвёртого декабря, но церемония так и не завершилась, потому что в свадебную машину, в которой ехала моя жена, врезался грузовик. Она сильно пострадала — не только получила серьёзные ожоги лица, но и потеряла… возможность иметь детей. Несколько месяцев я ухаживал за ней, вчера она наконец выписалась из больницы, и я решил сыграть свадьбу ещё раз, но теперь я боюсь, и потому захотел найти того, кто поможет мне назначить благоприятную дату. Если я наконец смогу жениться на ней как полагается, то это… это всё, чего я желаю.
При этих словах его глаза покраснели, и голос дрогнул — похоже, в этот момент Фан Бэй вспоминал, как вытаскивал из машины окровавленное тело жены. Хоть прошло немало времени, он никак не мог забыть весь этот кошмар — ведь ему приходилось смотреть на то, как женщина, которой он так дорожит, терпит мучительные страдания, отчего его сердце обливалось кровью; это уже не говоря о том, что после этой аварии ещё много чего успело на него навалиться.
— Возможно, я покажусь вам смешным, но сегодня я пришёл проконсультироваться с вами тайком от своей семьи. Как только родители узнали, что моя избранница больше не сможет иметь детей, они тут же принялись отговаривать меня от повторной свадьбы, и некоторые из моих друзей также твердят, что ей будет трудно восстановиться после подобных ожогов. Моя жена тоже всё время пребывает в плохом настроении, не хочет, чтобы я видел её лицо. Иногда её раны болят так нестерпимо, что она плачет и просит, чтобы я оставил её в покое. Однако я с ней уже почти восемь лет, я обещал, что женюсь на ней и буду любить её до самой смерти. Пусть у нас не будет детей, и пусть она не будет такой красивой, как раньше… из всех женщин мира она для меня единственная.
Его глаза раскраснелись ещё сильнее — похоже, Фан Бэй больше не мог удержать эмоции под контролем, голос то и дело его подводил. Его родные и друзья так долго на него давили, что он уже не знал, куда деваться, и всё же его решимость взять свою избранницу в жёны не поколебалась. Он никогда не забывал о том, как делил с этой женщиной самые трудные годы — они всегда справлялись с невзгодами вместе, будучи опорой друг для друга. В конце концов, он не считал, что жена — эта фабрика по производству детей или вещь, которую можно выбросить, как только она придёт в негодность. Фан Бэй не мог предать их чувства, отказавшись от своей ответственности как мужа, только благодаря этому он смог выдержать последние несколько месяцев — и лишь когда Сяо Наньчжу задал тот вопрос, сдерживаемые чувства наконец прорвались наружу.
В обществе, которое предъявляет к женщинам столь суровые требования, подобные взгляды редко встретишь — а потому такая верность долгу и любящее сердце заставляли невольно вздохнуть про себя. В этом мире куда чаще попадаются такие мужчины, как муж Ван Ли — однако можно порадоваться тому, что ещё не перевелись такие, как Фан Бэй. Это не могло не тронуть чувства Сяо Наньчжу — даже сидящий рядом Чуси казался опечаленным. Побледнев и поджав губы, он протянул расчувствовавшемуся мужчине бумажные салфетки — при этом Сяо Наньчжу невольно вытаращился на духа календаря, будто увидел привидение. Убедившись, что Чуси и впрямь сделал это по собственному желанию, он, сурово сдвинув брови, сказал:
— Выговорился — вот и славно, а плакать-то зачем? Самое главное — что вы оба живы, а несчастья, как природные, так и происходящие от людей, предотвратить невозможно. На что это похоже — чтобы мужик так раскисал? Давай-ка высчитаем для тебя благоприятный день, сезоны Лися [6] или Сяомань прекрасно подойдут для свадьбы. Выберите время после полудня, чтобы наверняка не прогадать… А ещё, новобрачный, не забудь оставить для меня свадебных конфет!
Фан Бэй смущённо кивнул и наконец сумел вздохнуть с облегчением, когда сидящий рядом Чуси написал ему на листке благоприятную дату для свадьбы. При этом мужчина также приготовился расстаться с немалой суммой — он приготовил в качестве вознаграждения мастеру календаря свою зарплату за целый месяц, и всё же считал, что это того стоило: ведь что может быть важнее, чем чтобы свадебная церемония на сей раз прошла благополучно? Но, как только он собрался вручить деньги Сяо Наньчжу, до сих пор хранивший молчание человек в красном внезапно вышел из комнаты, а потом вернулся и вручил Фан Бэю красный конверт.
— Это?.. — с сомнением спросил тот, уставившись на конверт. От этого Чуси ощутил неловкость — он не мог заставить себя объяснить, что это — подарок от всего сердца для его жены. В глазах Сяо Наньчжу заплясали смешливые огоньки, и Чуси, сам не зная почему, почувствовал лёгкое раздражение. Плотно сжав губы, этот нелюдимый мрачный мужчина с ничего не выражающим лицом наконец выдавил:
— Счастливого Международного женского дня.
Фан Бэй изумлённо застыл, а Сяо Наньчжу совершенно беспардонно расхохотался.
Примечания переводчика:
[1] Невозмутимое выражение лица — в оригинале чэнъюй 老神在在 (lǎo shén zàizài) — в букв. пер. с кит. «оставаясь старым божеством».
[2] Дьявол во плоти — в оригинале чэнъюй 凶神恶煞 (xiōngshén èshà) — в букв. пер. с кит. «дух преступности, нечистая сила».
[3] Покровительство — в оригинале 照顾生意 (Zhàogù shēngyì) — в пер. с кит. «опекать бизнес», обр. в знач. «надёжная крыша».
[4] Развратник 色狼 (sèláng) — в букв. пер. с кит. «распутный волк».
[5] Сяомань 小满 (xiǎomǎn) — «Молочная спелость» — восьмой сезон китайского сельскохозяйственного календаря, наступает 21-22 мая.
[6] Лися 立夏 (lìxià) — «Начало лета» — седьмой сезон китайского сельскохозяйственного календаря, наступает 5-7 мая.
Гости госпожи Ван Ли засиделись у неё до полудня. За это время Сяо Наньчжу успел сыграть несколько партий в маджонг. Хоть он несколько раз проигрывал, в итоге ему удалось взять неплохой куш. За столом женщины обменивались сплетнями, и, слушая их с видимым равнодушием, Сяо Наньчжу почерпнул немало свежих городских новостей из первых рук — к примеру, то, что жена начальника управления Лю собиралась родить второго ребёнка, но точная дата ещё неизвестна; семью вице-мэра постигло несчастье — прямо перед грядущими выборами; также в связи с выборами два секретаря горкома по отдельности ищут толкового мастера, который помог бы им с продвижением по службе. Всё это Сяо Наньчжу молча мотал на ус, поскольку ему требовались новые пути для развития бизнеса.
Игра почти закончилась, и утомившиеся женщины засобирались по домам. Поскольку это была их первая встреча с Сяо Наньчжу, тот рассудил, что приличия требуют вручить дамам небольшие подарки, тем более что сегодня как раз был Международный женский день. Ловко ввернув фразу, что он желает поздравить своих прекрасных соотечественниц, под их дружный смех мужчина раздал им подарки — увидев, что досталось им от Фунюйцзе, дамы прямо-таки остолбенели.
Изящные красные конверты напоминали те, что дарят в Новый год — однако чего не знали дамы, так это того, что эти конверты были из личных запасов духа Фунюйцзе и содержали в себе драгоценное женское счастье. Также было очень кстати, что Чуси выручил её, выйдя на работу — благодаря этому женщины смогли получить свои подарки из рук Сяо Наньчжу, ведь изначально эти дары выглядели как гигиенические прокладки — и потому сегодня утром Чуси, сидя на диване, с серьёзной добросовестностью одну за другой превращал их в нечто более пристойное. Заключённые в эту оболочку силы помогали нормализовать цикл, облегчали боли при родах, избавляли от веснушек и морщин, а потому получившие их дамы позже непременно осознают всю их ценность.
читать дальшеВ этот момент они, само собой, ещё не могли об этом знать, однако, глядя на невозмутимое выражение лица [1] Сяо Наньчжу, они решили пока что поверить ему — да и то, что перед этим Ван Ли столь горячо его рекомендовала, также заставило их проникнуться к мастеру календаря некоторым доверием, а потому, прежде чем разойтись, гостьи поблагодарили Ван Ли за то, что она их созвала.
Справившись с этим скопищем богатеньких дам, Сяо Наньчжу к полудню совершенно вымотался. Стоящий рядом с ним Чуси продолжал старательно разыгрывать роль ассистента. Сяо Наньчжу непривычно было видеть этого дьявола во плоти [2] в подобном качестве — кроме того, ему было неловко смотреть на то, как дух календаря так старается ради него, а потому Сяо Наньчжу шёпотом велел Чуси отдохнуть и не беспокоиться о нём.
Когда они остались одни, Ван Ли вместе с мастером календаря и его ассистентом поднялись наверх, в тихую гостиную, и там, виновато улыбаясь, она произнесла:
— Сперва я собиралась заплатить вам бонус сверх обычного гонорара, а вы тогда сказали, что не стоит. Потом я захотела вам что-нибудь подарить, но вы опять отказались; однако вы, мастер, оказали мне столь неоценимую помощь, что я не могла не отблагодарить вас, а потому устроила эту встречу, чтобы познакомить вас с моими подругами — если у них что-нибудь случится, они непременно с вами свяжутся.
— Что вы, не стоило так утруждать себя, — с улыбкой заверил её Сяо Наньчжу. — С подобным покровительством [3] дела у меня точно пойдут в гору!
При этом он прекрасно понимал, что госпожа Ван Ли неспроста устроила эту встречу — тем самым она хотела сблизиться с ним, а потому мужчина не задумываясь согласился: в конце концов, столь влиятельные знакомые и впрямь пригодятся ему в будущем. В той помощи, что он оказывал Ван Ли, изначально не было ничего личного, однако женщине, которая испила горькую чашу супружества, оставившую её опустошённой, казалось, что Сяо Наньчжу выступил в роли её спасителя, а потому она была ему безмерно ему благодарна. Глядя на непроницаемое лицо сидевшего рядом безмолвного Чуси, она, пользуясь тем, что рядом нет посторонних, с тихим вздохом сказала:
— Эх, я терпела это столько лет… По идее, проведя бок о бок всю жизнь, мы должны были состариться вместе… Однако при одной мысли о том, что мой сын, которого я вскормила и воспитывала, вырастет в такого же отъявленного негодяя, как его отец, у меня сжимается сердце… Вернувшись домой на Юаньсяо, я поняла: неважно как, но я должна добиться от мужа развода. Благодаря помощи мастера этот старый развратник [4] надолго меня запомнит!
Ван Ли произнесла это с ожесточением, едва не скрежеща зубами. По холодному презрительному выражению лица женщины было ясно, что у неё не осталось ни следа тёплых чувств к бывшему мужу. Сяо Наньчжу, который помог ей проучить этого типа, приподнял уголки губ в улыбке.
— Это всего лишь небольшой трюк, — пояснил он. — Тут следовало сделать ставку на то, что этот мужчина, охладев к вам, предпочитает молоденьких стройных девиц с сексуальными формами — и я просто дал ему то, чего он так хотел. Приходится признать, что он такой, какой есть… Однако его сын должен после этого зажить нормальной жизнью — ведь если он превратится в копию своего отца, то это будет просто невыносимо…
Он задумался, затушив окурок в пепельнице, а потом с улыбкой добавил:
— Вы бы слышали, как ваш благоверный кроет меня по телефону, не выбирая выражений — похоже, ничему его это не научило…
При этих словах приунывшая было Ван Ли также улыбнулась, поддаваясь влиянию Сяо Наньчжу, но тут её взгляд упал на молчаливого Чуси.
В своей жизни она встречала немало выдающихся людей, а потому научилась в них разбираться. Такой воспитанный и тактичный мужчина, как Сяо Наньчжу, ей очень нравился, и поэтому она охотно ему помогала. Однако, глядя на Чуси, Ван Ли чувствовала, что этот ассистент мастера — по-настоящему незаурядная личность; не говоря уже о его непривычной внешности, его окружала какая-то зловещая аура, от которой в страхе трепетало сердце. Изначально хозяйка дома хотела заполучить Сяо Наньчжу на ужин, но теперь засомневалась. В манере держаться этих двоих было что-то двусмысленное — то, как они время от времени касались друг друга, обменивались взглядами — всё это наводило на размышления об особенном характере их отношений.
Ей уже встречались мужчины с подобными пристрастиями. Сяо Наньчжу казался ей открытым и непринуждённым человеком, а потому всякий раз, когда они встречались, общение с ним доставляло Ван Ли немалое удовольствие. Мужчину в красном дома у мастера календаря она прежде не видела, однако, глядя на то, как относится к нему Сяо Наньчжу, женщина украдкой вздохнула про себя — в конце концов, проведя немало лет в несчастливом браке, она не могла не испытывать невольную зависть. Однако Ван Ли успела повидать всякое, и потому понимала, что каждый должен жить своей жизнью, и не стоит винить других в том, что у тебя что-то не складывается. Поэтому она просто попросила мастера календаря рассчитать подходящий день для её развода.
Шёпотом посоветовавшись с Чуси, Сяо Наньчжу вынес вердикт:
— Вы же на следующей неделе уезжаете за границу, верно? Давайте поступим так: постарайтесь разделаться с этим до наступления сезона Сяомань [5]. Выберите какой-нибудь приличный рабочий день — непременно чётное число, и чтобы была солнечная погода, восемь или девять утра будет в самый раз, чтобы поймать благоприятный час. В конце концов, расторжение брака считается несчастливым событием, а потому вам нужно разобраться с этим до наступления полнолуния. После этого не мойте голову два дня — так вы получите шанс на повторное счастье в будущем.
Дух календаря помог ему подобрать благоприятную дату, поскольку это был чрезвычайно ответственный момент: чтобы принять верное решение, требовалось совместить гороскоп из восьми знаков Ван Ли и её супруга.
Как бы то ни было, сейчас не феодальный строй, а потому женщина вольна сама решать вопросы своего брака, невзирая на мнение окружающих, и никто не должен вмешиваться в её дела. По-видимому, это и стало причиной появления на страницах календаря такого праздника, как Международный женский день, который символизирует непрерывное прогрессивное развитие культуры и общества.
Однако разрыв брака неизбежно порождает негативные эмоции, а потому с этим следовало покончить как можно скорее. После того, как Сяо Наньчжу помог Ван Ли решить этот вопрос, клиентка не поскупилась на вознаграждение — не только оплатила консультацию, но и попросила водителя доставить мастера календаря домой. Вернувшись из района Фаншань, Сяо Наньчжу и Чуси к своему удивлению обнаружили на пороге ещё одного посетителя.
***
Казалось, он уже дожидался их какое-то время. На самом деле этот мужчина по имени Фан Бэй уже писал Сяо Наньчжу, однако он не предупредил, что придёт сегодня. Поскольку обычно такие клиенты заранее оговаривали визит, Сяо Наньчжу не ожидал встретить у своих дверей этого мужчину. Однако тот казался вежливым и лёгким в общении человеком — едва завидев Сяо Наньчжу и Чуси, он тут же поприветствовал их с некоторым смущением.
— Гм, здравствуйте, это вы — мастер календаря Сяо? Я — тот самый старина Фан, который писал вам в личные сообщения на вэйбо. Сегодня я пришёл, чтобы посоветоваться с вами по одному делу, вам сейчас удобно?..
— Конечно, удобно…
Наконец припомнив имя посетителя, Сяо Наньчжу задумчиво кивнул и пригласил его в квартиру:
— Проходите… Чуси, открой дверь.
Поскольку сегодня они с Чуси уходили, Няньшоу остался дома один — однако такому большому парню нелегко было усидеть взаперти, а потому, стоило ему услышать, как в замке поворачивается ключ, как А-Нянь тут же бросился к двери, чтобы его приласкали. И без того взволнованный Фан Бэй мигом побелел при виде эдакого чудовища.
— Гав-гав-гав!!! Гав-гав-гав!!! — заливался радостным лаем Няньшоу.
Чуси с потемневшим от смущения лицом треснул зверя по здоровой башке, и Няньшоу тут же спрятался за диван, горестно скуля. Зверь года так отличался от обычных питомцев, что Фан Бэй, на котором без того лица не было, недоумённо вытаращил глаза. При виде всего этого у Сяо Наньчжу едва не выпала сигарета изо рта; загородив мужчине обзор, он с неестественной улыбкой пояснил:
— Вы посмотрите, до чего смешной у нас пёсик — это золотистый ретривер, просто крашеный. А вы не бойтесь его, не бойтесь…
Тем временем Чуси шваброй предусмотрительно загнал Няньшоу в спальню. Вздохнув с облегчением, Сяо Наньчжу поспешил посадить перепуганного клиента на диван, расположившись рядом. Фан Бэй, похоже, ещё не вполне пришёл в себя — какое-то время он непонимающим взглядом смотрел на сигарету, которую протягивал ему Сяо Наньчжу. Наконец из комнаты появился мрачный Чуси, но чудовищной собаки при нём уже не было. Переводя взгляд с одного на другого, Фан Бэй кашлянул:
— Кхе-кхе, простите… Кажется, я на миг утратил самообладание. Всё дело в том, что, как я вам уже писал, я скоро женюсь. В вашем вэйбо я видел, что вы — опытный человек в этой сфере, а потому хочу посоветоваться с вами насчёт благоприятной даты… — с нервной и смущённой улыбкой сказал он.
Сяо Наньчжу понимающе кивнул, однако не придал этому делу большого значения — в конце концов, в году немало благоприятных дней для вступления в брак: из трёхсот с лишним сотня да наберётся. Однако каждая конкретная ситуация требует детального анализа, порой требуется соединить гороскопы из восьми знаков жениха и невесты. Закурив, Сяо Наньчжу взял бумажку, где были записаны гороскопы, и передал Чуси. Тот принял её с непроницаемым видом, однако по мере изучения у него на лице отразилось необычное выражение; склонившись к мастеру календаря, он что-то прошептал ему на ухо.
То, что сказал ему Чуси, изрядно удивило Сяо Наньчжу. Почувствовав, что атмосфера изменилась, сидящий напротив них Фан Бэй нервно сжал кулаки.
— Какие-то трудности? — спросил он.
— Гм… Господин Фан, вы с вашей избранницей уже женились раньше? — спросил Сяо Наньчжу с нечитаемым выражением.
От лица Фан Бэя тут же отхлынула кровь — в его памяти будто всколыхнулись какие-то болезненные воспоминания, и лицо мужчины, казавшегося таким добродушным, мигом застыло.
— Да… Это так, — спустя некоторое время дрожащим голосом начал он. — Наша свадьба была в прошлом году, четвёртого декабря, но церемония так и не завершилась, потому что в свадебную машину, в которой ехала моя жена, врезался грузовик. Она сильно пострадала — не только получила серьёзные ожоги лица, но и потеряла… возможность иметь детей. Несколько месяцев я ухаживал за ней, вчера она наконец выписалась из больницы, и я решил сыграть свадьбу ещё раз, но теперь я боюсь, и потому захотел найти того, кто поможет мне назначить благоприятную дату. Если я наконец смогу жениться на ней как полагается, то это… это всё, чего я желаю.
При этих словах его глаза покраснели, и голос дрогнул — похоже, в этот момент Фан Бэй вспоминал, как вытаскивал из машины окровавленное тело жены. Хоть прошло немало времени, он никак не мог забыть весь этот кошмар — ведь ему приходилось смотреть на то, как женщина, которой он так дорожит, терпит мучительные страдания, отчего его сердце обливалось кровью; это уже не говоря о том, что после этой аварии ещё много чего успело на него навалиться.
— Возможно, я покажусь вам смешным, но сегодня я пришёл проконсультироваться с вами тайком от своей семьи. Как только родители узнали, что моя избранница больше не сможет иметь детей, они тут же принялись отговаривать меня от повторной свадьбы, и некоторые из моих друзей также твердят, что ей будет трудно восстановиться после подобных ожогов. Моя жена тоже всё время пребывает в плохом настроении, не хочет, чтобы я видел её лицо. Иногда её раны болят так нестерпимо, что она плачет и просит, чтобы я оставил её в покое. Однако я с ней уже почти восемь лет, я обещал, что женюсь на ней и буду любить её до самой смерти. Пусть у нас не будет детей, и пусть она не будет такой красивой, как раньше… из всех женщин мира она для меня единственная.
Его глаза раскраснелись ещё сильнее — похоже, Фан Бэй больше не мог удержать эмоции под контролем, голос то и дело его подводил. Его родные и друзья так долго на него давили, что он уже не знал, куда деваться, и всё же его решимость взять свою избранницу в жёны не поколебалась. Он никогда не забывал о том, как делил с этой женщиной самые трудные годы — они всегда справлялись с невзгодами вместе, будучи опорой друг для друга. В конце концов, он не считал, что жена — эта фабрика по производству детей или вещь, которую можно выбросить, как только она придёт в негодность. Фан Бэй не мог предать их чувства, отказавшись от своей ответственности как мужа, только благодаря этому он смог выдержать последние несколько месяцев — и лишь когда Сяо Наньчжу задал тот вопрос, сдерживаемые чувства наконец прорвались наружу.
В обществе, которое предъявляет к женщинам столь суровые требования, подобные взгляды редко встретишь — а потому такая верность долгу и любящее сердце заставляли невольно вздохнуть про себя. В этом мире куда чаще попадаются такие мужчины, как муж Ван Ли — однако можно порадоваться тому, что ещё не перевелись такие, как Фан Бэй. Это не могло не тронуть чувства Сяо Наньчжу — даже сидящий рядом Чуси казался опечаленным. Побледнев и поджав губы, он протянул расчувствовавшемуся мужчине бумажные салфетки — при этом Сяо Наньчжу невольно вытаращился на духа календаря, будто увидел привидение. Убедившись, что Чуси и впрямь сделал это по собственному желанию, он, сурово сдвинув брови, сказал:
— Выговорился — вот и славно, а плакать-то зачем? Самое главное — что вы оба живы, а несчастья, как природные, так и происходящие от людей, предотвратить невозможно. На что это похоже — чтобы мужик так раскисал? Давай-ка высчитаем для тебя благоприятный день, сезоны Лися [6] или Сяомань прекрасно подойдут для свадьбы. Выберите время после полудня, чтобы наверняка не прогадать… А ещё, новобрачный, не забудь оставить для меня свадебных конфет!
Фан Бэй смущённо кивнул и наконец сумел вздохнуть с облегчением, когда сидящий рядом Чуси написал ему на листке благоприятную дату для свадьбы. При этом мужчина также приготовился расстаться с немалой суммой — он приготовил в качестве вознаграждения мастеру календаря свою зарплату за целый месяц, и всё же считал, что это того стоило: ведь что может быть важнее, чем чтобы свадебная церемония на сей раз прошла благополучно? Но, как только он собрался вручить деньги Сяо Наньчжу, до сих пор хранивший молчание человек в красном внезапно вышел из комнаты, а потом вернулся и вручил Фан Бэю красный конверт.
— Это?.. — с сомнением спросил тот, уставившись на конверт. От этого Чуси ощутил неловкость — он не мог заставить себя объяснить, что это — подарок от всего сердца для его жены. В глазах Сяо Наньчжу заплясали смешливые огоньки, и Чуси, сам не зная почему, почувствовал лёгкое раздражение. Плотно сжав губы, этот нелюдимый мрачный мужчина с ничего не выражающим лицом наконец выдавил:
— Счастливого Международного женского дня.
Фан Бэй изумлённо застыл, а Сяо Наньчжу совершенно беспардонно расхохотался.
Примечания переводчика:
[1] Невозмутимое выражение лица — в оригинале чэнъюй 老神在在 (lǎo shén zàizài) — в букв. пер. с кит. «оставаясь старым божеством».
[2] Дьявол во плоти — в оригинале чэнъюй 凶神恶煞 (xiōngshén èshà) — в букв. пер. с кит. «дух преступности, нечистая сила».
[3] Покровительство — в оригинале 照顾生意 (Zhàogù shēngyì) — в пер. с кит. «опекать бизнес», обр. в знач. «надёжная крыша».
[4] Развратник 色狼 (sèláng) — в букв. пер. с кит. «распутный волк».
[5] Сяомань 小满 (xiǎomǎn) — «Молочная спелость» — восьмой сезон китайского сельскохозяйственного календаря, наступает 21-22 мая.
[6] Лися 立夏 (lìxià) — «Начало лета» — седьмой сезон китайского сельскохозяйственного календаря, наступает 5-7 мая.
Следующая глава
Psoj_i_Sysoj, блог «Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет»
Кроваво-красный на висках — не бегонии цвет. Глава 11
Предыдущая глава
Как-то вечером в конце второго лунного месяца Чэн Фэнтай отправился играть в маджонг. Прибыв на место с опозданием, он увидел, что все четыре стола уже заняты. За одним из них сидел Шан Сижуй в бордовом пальто из парчи, рукава и ворот которого были оторочены тонким лисьим мехом. Заострённый подбородок и белая нежная кожа лица делали его похожим на богатого и изящного молодого господина из семьи землевладельцев.
— О! Шан-лаобань! Играете в маджонг? — изумился Чэн Фэнтай, ведь вообще-то Шан Сижуй редко садился за игорный стол.
При виде него актёр улыбнулся и тут же поманил его:
— Второй господин, идите сюда! Вытяните для меня костяшку!
При этих словах все игроки обернулись к Чэн Фэнтаю, ведь обычно именно таким трюком он привлекал внимание красавиц, а нынче, напротив, красавчик воспользовался этим приёмом против него самого — это в самом деле было в высшей степени занятно!
читать дальшеЧэн Фэнтай также нашёл это любопытным. Сняв перчатки, он потёр ладони и подошёл поближе, оперевшись на спинку стула Шан Сижуя, после чего склонился над столом, чтобы вытянуть костяшку. Молодой человек при этом ощутил прохладный аромат табака — этот приятный запах чем-то напомнил ему травы от кашля.
— У меня сошлось! — с этим возгласом сидящий справа игрок открыл свои костяшки.
— Ай-яй-яй, этот Чэн не сумел принести Шан-лаобаню удачу, виноват! — С этими словами Чэн Фэнтай снял с пальца перстень с драгоценным камнем и надел на руку актёру. — Примите это в качестве компенсации!
Шан Сижуй никогда не отказывался от подарков. Потрогав ещё тёплый золотой ободок, он с улыбкой ответил:
— Мы со вторым господином виделись всего-то несколько раз, а я уже получил от него три перстня.
— Ах, да! — отозвался Чэн Фэнтай. — И сколько раз в таком случае вы должны выйти за меня замуж?
Толпа взорвалась хохотом. В самом деле, второй господин Чэн был весьма остёр на язык, не щадя решительно никого. У поднятого на смех Шан Сижуя тотчас заалели уши и, вконец смутившись, он оттолкнул Чэн Фэнтая.
Тот, выпрямившись, во всеуслышание провозгласил:
— Третьего числа следующего месяца в моём доме устраивается торжество по случаю того, что моему сыну исполняется месяц [1]. Я знаю, что все вы люди занятые, а потому уведомляю вас заранее — прошу, отложите другие визиты, вы непременно должны прийти!
— У вас в семье ещё один молодой господин? — принялись спрашивать собравшиеся. — Это уже третий?
— Я в самом деле надеялся, что будет дочка, — вздохнул Чэн Фэнтай. — Кто же знал, что опять родится мальчик. Я просто места себе не нахожу.
— Хватит сыпать соль на рану, — со смехом пожурил его кто-то из игроков. — В нашей семье уже четыре дочери — и мы всё никак не можем дождаться сына.
— Так давайте поменяемся? — с сияющими глазами предложил Чэн Фэнтай.
Его собеседник посмеялся, но не принял его слова всерьёз.
— В самом деле! — настаивал Чэн Фэнтай. — Если к моему сорокалетию у меня всё ещё не родится девочка, то я попросту подыщу её на стороне. Так что если у кого-то из господ есть нежеланная дочь, то через пару лет просто отправьте её мне!
Никто не обратил внимания на эту чепуху, но Шан Сижуй сказал:
— Гм, а мне тоже нравятся девочки. Они заботливые и почитают родителей.
Встретив в нём родственную душу [2], Чэн Фэнтай подтащил стул и, усевшись рядом, завёл с Шан Сижуем беседу о дочерях.
— Шан-лаобань, — наконец предложил он. — Третьего числа я хочу, чтобы у меня выступала труппа «Шуйюнь» — скажу это вам лично, чтобы не посылать приглашение с нарочным. В этот день в моём доме будут только представления с участием амплуа дань и цинъи — чтобы наконец приманить мне дочь. Так вы выступите для меня? Если призыв дочери окажется удачным, это будет исключительно заслугой Шан-лаобаня!
— Если рождение вашей дочери будет заслугой Шан-лаобаня, — со смехом сказал кто-то из игроков, — то придётся порасспросить вторую госпожу, чьё же это произведение?
— Каков пошляк! — Скрипнув зубами, оскалился Чэн Фэнтай, стукнув говорившего. — Ни стыда, ни совести [3]! — Затем он вновь принялся упрашивать Шан Сижуя: — Вы можете исполнить что пожелаете, в том числе и переработанную пьесу — ручаюсь, что в моём доме никто не посмеет обливать вас кипятком.
Шан Сижуй хотел было сказать: «Меня волнует не то, обольют меня кипятком или нет — в конце концов, я к этому уже привык — но что если там будет ваша старшая сестра, Чэн Мэйсинь? При виде меня она наверняка не сможет сдержать раздражение и примется чинить неприятности». Однако, раз уж Чэн Фэнтай не принимал недовольство сестры всерьёз, Шан Сижуй также решил не обращать на неё внимания, а потому тут же согласился на приглашение и принялся обсуждать репертуар со вторым господином.
Чэн Фэнтай всегда отличался оригинальностью; во всяком случае, находились люди, которые потакали его идеям, да и с финансовыми возможностями для их воплощения у него проблем не было. Третьего числа в резиденции Чэн в самом деле представляли исключительно амплуа дань. Шан Сижуй в ущерб своему делу отменил все представления на этот день, чтобы выступить на семейном торжестве Чэн Фэнтая. Он собирался исполнить серию небольших отрывков, а потому взял с собой нескольких лучших актёров из труппы «Шуйюнь», а также своего личного аккомпаниатора — дядюшку Ли. Чэн Фэнтай отвёл им отдельную комнату, велев поставить там несколько туалетных столиков, освещаемых электрическими лампочками, и всё равно ему казалось, что он недостаточно внимателен к актёрам. Перед представлением он самолично забежал в гримёрку, чтобы поприветствовать их:
— Шан-лаобань, Жуй-гэ-эр, вас всё устраивает? В коробке лежат лёгкие закуски, прошу, угощайтесь! В коридоре ждёт слуга — если вам что-то потребуется, зовите его, он тут же явится!
Шан Сижуй как раз гримировался — взяв щепоткой горстку белил, он равномерно наносил их на руки, отчего кожа становилась белоснежной и прозрачной, словно иней. Другие актёры оперы частенько пренебрегали нанесением грима на руки, а потому при том, что на сцене их лицо было бело-розовым, будто цветы персика, стоило им застыть в красивой позе с веером, тут же бросались в глаза жёлтые загорелые руки, что выглядело весьма негармонично. Шан Сижуй перенял этот приём в Шанхае, у актрис шаосинской оперы.
Молодой актёр неторопливо надел два блестящих перстня, после чего с улыбкой взглянул через зеркало на Чэн Фэнтая:
— Всё прекрасно. Мы доставили второму господину столько хлопот.
Чэн Фэнтай продолжал смотреть на его руки в отражении — они были изящнее и белее, чем у женщин и даже юных девушек. Ему в самом деле хотелось сжать эти руки в ладонях и потискать, а затем укусить. Чэн Фэнтай всегда и везде был человеком действия, так что не привык довольствоваться одними лишь фантазиями. Под предлогом праздной болтовни он поднял занавеску и вошёл в комнату. Там он схватил Шан Сижуя за руку, перевернул её, погладил, а затем, осмотрев, вновь коснулся её со словами:
— Ах, Шан-лаобань, разве это не те перстни, которые я вам подарил?
Шан Сижуй не понял его скрытых намерений, а потому позволил Чэн Фэнтаю играться с его руками, пока тот не стёр с них почти весь грим.
— Они самые — неужто второй господин настолько быстро забыл собственные вещи?
Чэн Фэнтай кивнул, восхищённо воскликнув:
— Да… Они так ярко сияют — словно в них заключена безбрежная водная ширь! И почему я раньше этого не замечал?
При этом непонятно было, хвалит он перстни или же что-то другое…
Пока Чэн Фэнтай заигрывал с актёром на заднем дворе, в саду уже собралось множество гостей. Прибыл и его зять, главнокомандующий Цао, со своей супругой Чэн Мэйсинь. Чету сопровождала личная охрана, вдоль стены выстроились навытяжку вооружённые солдаты, у каждых ворот позиции заняли ещё по двое часовых. Из-за этого гости не смели громко говорить и смеяться: они боялись, что, стоит им проявить беспечность, как главнокомандующий Цао тотчас пристрелит их.
Главнокомандующий Цао был рослым крепким мужчиной в военной форме с прямым носом и орлиным взором — настоящий северянин с небольшими усами и стриженной под ёжик головой. Он восседал посреди комнаты, положив ногу на ногу, пил чай и закусывал фундуком. Его красота была совсем иной, нежели у Чэн Фэнтая — она была грубой и дикой, даже варварской — своего рода первобытная мужественность. Однако эта суровая красота пропадала втуне, ведь никто, кроме его супруги Чэн Мэйсинь и его подчинённых, не осмеливался взглянуть ему в лицо.
Чэн Мэйсинь непринуждённо помогала главнокомандующему Цао чистить орехи. Слуги, что представали её глазам, полностью соответствовали богатству и блеску приглашённых гостей. При виде этой праздничной суеты старшая госпожа Чэн не могла сдержать радость. Ей доставляло немалое удовольствие демонстрировать, насколько могущественна её семья, а что касается её новорождённого племянника, то ей было абсолютно всё равно, пухленький он или тощий. Навещая вторую госпожу, она заверяла, что её сын — вылитый Чэн Фэнтай в младенчестве, но на самом деле Чэн Мэйсинь не помнила, как тот выглядел, потому что ей никогда не было дела до младших брата и сестёр от других жён отца.
— А где Сяо Фэн-эр? — спросил главнокомандующий Цао, с хрустом разгрызая орех. — Почему ещё не явился?
То, как главнокомандующий Цао называл Чэн Фэнтая — «Сяо Фэн-эр» — походило на имя девушки; не зная, что и думать, все, кто слышал это, рассмеялись.
— Он только что… — ответила Чэн Мэйсинь. — А, вот и он!
Всласть нафлиртовавшись с красавцем, Чэн Фэнтай уселся рядом с главнокомандующим, так и лучась радостью. Схватив со стола гость орехов, он принялся их поедать. Чэн Мэйсинь, потратившая столько времени на то, чтобы очистить орехи, которые в результате попали в ненасытную утробу её брата, не удержалась от неодобрительного взгляда. При виде Чэн Фэнтая главнокомандующий Цао тут же обрадовался и, положив руку ему на ногу, похлопал шурина по бедру. Возможно, из-за того, что между ними была существенная разница в возрасте, главнокомандующий Цао души не чаял в Чэн Фэнтае, испытывая к нему отеческие чувства.
— Сяо Фэн-эр, принеси-ка своего сына, дай мне на него взглянуть, — велел главнокомандующий Цао.
— Что хорошего в этой мелюзге? — возразил Чэн Фэнтай. — Со своими всклокоченными волосёнками он словно маленькая обезьянка. Подожди минутку, скоро начнётся опера! А ещё, старший зять, прекрати называть меня Сяо Фэн-эр — это же девчачье имя, люди услышат — поднимут меня на смех!
— Твою ж, что такого в том, чтобы называть тебя Сяо Фэн-эр? — выругался главнокомандующий, с силой хлопнув Чэн Фэнтая. — А кто сегодня выступает?
Улыбка второго господина стала загадочной и он ответил, понизив голос:
— Только не говори другим — это первый артист Бэйпина в амплуа дань, необычайно интересная личность.
Едва заслышав это, главнокомандующий Цао тут же понял, о ком речь, и поднял взгляд на Чэн Фэнтая, также многозначительно улыбаясь:
— Э-э, и впрямь весьма интересная!
Стоило Чэн Мэйсинь услышать это, как её взгляд преисполнился негодованием, и она про себя покрыла Чэн Фэнтая бранью: сукин ты сын — занимаешься сводничеством прямо перед лицом своей старшей сестры! И чего ради я расточаю слова понапрасну — правильно, не обращай на меня внимания, мелкая ты скотина...
Чэн Фэнтай поболтал с главнокомандующим Цао ещё некоторое время, пока подошедший слуга не шепнул ему что-то на ухо. Второй господин Чэн тут же встал и отряхнул с одежды ореховую скорлупу.
— Старший зять, посиди пока тут, я ненадолго отойду.
Главнокомандующий Цао привык к тому, что торжественный обед всегда и везде тут же начинается с его прибытием; сегодня же из-за Чэн Фэнтая он приехал необычайно рано и, просидев без дела больше четверти часа, уже начал терять терпение.
— Младший шурин, да ты вконец обнаглел! Ещё и собрался оставить этого старика сидеть здесь?
— Старший зять, успокойся! — с улыбкой попросил его Чэн Фэнтай. — Не ставь меня в затруднительное положение! Ты же всей душой радеешь за своего младшего шурина — вот и я радею за своего, а потому сейчас должен пойти и встретить его! Я мигом вернусь и выпью с тобой три штрафные чарки! — Сказав это, он тут же улизнул, а главнокомандующий Цао со смехом послал ему вслед ещё пару ругательств.
Шурин Чэн Фэнтая, Фань Лянь, только что вернулся из Цзинаня, где он занимался некоторыми имущественными вопросами. Сойдя с поезда, он принял ванну, переоделся и тотчас отправился на банкет, да не с пустым руками, поскольку он прихватил с собой пару гостей издалека. Увидев за его спиной молодую пару, Чэн Фэнтай сразу догадался, кто это — и в самом деле сияющий Фань Лянь представил их:
— Старший зять, это мой старший двоюродный брат, Чан Чжисинь, и его супруга Цзян Мэнпин.
Чан Чжисинь был мужчиной слегка за тридцать в чёрном костюме и очках в черепаховой оправе, с длинными тонкими бровями, ясными глазами и высокой прямой переносицей — с первого же взгляда все понимали, что перед ними талантливый человек с сильным характером. Рядом с ним стояла Цзян Мэнпин в розовом драповом пальто, расстёгнутые пуговицы которого открывали новое шёлковое ципао. Её завитые на кончиках волосы по бокам были заколоты парой шпилек со стразами из горного хрусталя, на лице — лёгкая косметика; таков был образ современной модной молодой госпожи.
При виде Чан Чжисиня Чэн Фэнтай тут же воздал должное его талантам и тепло пожал ему руку. Про себя же он подумал, что дети от младших жён всегда красивее, чем от первой жены — у него перед глазами было несколько подтверждений этому. К примеру, он сам и Чача-эр красивее, чем их старшая сестра Чэн Мэйсинь; Фань Лянь и Фань Цзиньлин также красивее, чем его вторая госпожа — вот и Чан Чжисинь был типичным красавцем. А Цзян Мэнпин, напротив, оказалась не такой красивой, как он ожидал — хоть она была весьма привлекательна, в фантазиях Чэн Фэнтая она была способна затмить луну и посрамить цветы — а потому теперь он чувствовал себя несколько разочарованным.
— Я встретился со старшим двоюродным братом в Цзинане, — пояснил Фань Лянь. — А поскольку он как раз собирался в Бэйпин по рабочему делу, мы поехали вместе.
Хозяин дома по-прежнему сжимал руку Чан Чжисиня, продолжая её трясти.
— Господин Чэн, я весьма о вас наслышан! — сказал тот с лёгкой улыбкой. Второй господин также заверил, что давно хотел познакомиться с Чан Чжисинем, и это была не пустая вежливость: поскольку Фань Лянь был настоящим кладезем всякого рода историй про своего старшего двоюродного брата, у Чэн Фэнтая возникло чувство, они уже стали добрыми знакомыми.
Он с улыбкой пригласил гостей в дом, заметив:
— Мы же одна семья, какой ещё господин? Зовите меня просто младшим двоюродным зятем!
— Хорошо, младший зять! — согласился Чан Чжисинь. — Как поживает младшая двоюродная сестрица? К своему стыду из-за того, что тётя вышла замуж и уехала в дальние края, я никогда не встречался со своей серьёзной и порядочной младшей кузиной, а вот со своим младшим кузеном из диких земель, напротив, знаком очень хорошо.
— Разве нам не стоит сперва повидаться с младшей кузиной? — с улыбкой спросила Цзян Мэнпин.
Всего одна фраза — а внутренности Чэн Фэнтая будто огладила белоснежная, словно молоко, нежная маленькая ручка. Казалось, в целом мире не существовало столь же прекрасного голоса — он журчал, словно тонкая струйка чистого и прозрачного родника, так что речь гостьи звучала мелодичнее песни. Чэн Фэнтай вновь обернулся к Цзян Мэнпин, и та, кивнув, одарила его сердечной улыбкой, которая источала ощущение благоуханного тепла, словно розовый цветок гибискуса, распустившийся на снежном поле, вызывая невыразимые ощущения мягкости и очарования, пленительные и волнующие.
Чэн Фэнтай вздохнул про себя: «Так вот из-за кого в тот год Пинъян лишился покоя — и сегодня я в это поверил».
После этого супружеская чета Чан нанесла визит второй госпоже. Чан Чжисиню неудобно было входить в спальню хозяйки, а потому он лишь остановился у дверей, справляясь о её здоровье, поклонился и ушёл восвояси, а Цзян Мэнпин присела на краешек кровати, любуясь на детей и расспрашивая женщин. При этом она лучилась столь искренней доброжелательностью, что даже такая холодная и горделивая женщина, как вторая госпожа, не могла не проникнуться к ней симпатией. Фань Цзиньлин была особенно рада её видеть — обняв за плечи старшую двоюродную невестку, она громогласно приветствовала её. Цзян Мэнпин очень ласково говорила с обеими кузинами мужа, так что, испытывая всё более глубокие чувства [4] друг к другу, они были не в силах расстаться.
Обнимая ребёнка, вторая госпожа размышляла про себя: «Так вот ради кого старший двоюродный брат отказался от семейного состояния! А Шан Сижуй был всего-навсего обычным актёром — как он мог позволить себе подобную женщину?»
У мужчин тоже хватало интересных тем для беседы.
— Старший шурин, должно быть, Второй Фань постоянно возводил на меня поклёпы, не так ли? — спросил Чэн Фэнтай.
— Увы, это так; но сегодня я с первого же взгляда понял, что в нём говорит лишь зависть.
— Ха-ха! — оценил шутку Чэн Фэнтай. — Старший шурин, вы здесь с кратким визитом или планируете задержаться?
— Зависит от того, когда председатель комитета Цзян переведёт меня на другое место! А до тех пор не знаю, сколько ещё мне придётся затруднять вас своим присутствием.
— Председатель комитета Цзян всё ещё заведует твоими делами? — с улыбкой спросил Фань Лянь. — Обернувшись к Чэн Фэнтаю, он пояснил: — Старший двоюродный брат работает в судебной палате, вот ему и приходится постоянно переезжать с места на место.
— Старший двоюродный шурин изучал право в Университете языков и искусства? — удивился Чэн Фэнтай.
Чан Чжисинь, который тоже немало знал о жизни Чэн Фэнтая из рассказов Фань Ляня, ответил, поправляя очки:
— Раз уж младший зять изучал искусство в правовом университете, мне не оставалось ничего другого, кроме как изучать право на факультете искусств.
При этих словах все трое дружно рассмеялись. Оказалось, что Чан Чжисинь вовсе не такой серьёзный, каким казался с виду — на самом деле он был весьма остроумным человеком.
Примечания переводчика:
[1] Торжество по случаю того, что моему сыну исполняется месяц — в Китае принято отмечать несколько «младенческих юбилеев»: на три дня, месяц и сто дней.
На третий день после родов совершали обряд купания ребёнка. С утра отец по этому случаю приносил жертвы богам и предкам. Когда кипятили воду для младенца, в неё опускали лук и имбирь, поскольку «лук» является омонимом слова «ум», а имбирь символизирует здоровье. Если малыш рождался слабым, то его одевали не в новую одежду, а в ту, которая досталась ему «в наследство» от братьев, сестёр или родственников: считалось, что вместе с одеждой ребёнок унаследует от выросших детей силы и здоровье.
Иногда для того, чтобы ввести в заблуждение злых духов, ребёнка называли именами домашних животных чтобы обмануть нечистую силу. С той же целью мальчику иногда вдевали в ухо серьгу или одевали во всё женское, чтобы его можно было спутать с девочкой, ведь девочки для нечистой силы представляют гораздо меньший интерес.
В южных провинциях в этот день запястье младенца повязывали красным шнурком, к которому нередко подвешивали старинные монеты или серебряные вещицы. У колыбели вешали штаны отца, которые, как считалось, вбирали в себя вредные поветрия. На Севере в день купания новорождённого часто зажигали в доме семь лампадок, которые горели в течение семи суток. Купали же новорождённого обычно в присутствии гостей, которые приносили подарки.
По прошествии месяца после родов совершали обряды «полной луны». С утра младенцу брили голову, оставляя особую детскую причёску — пряди волос на висках и затылке. Тогда же младенцу давали имя, которое, как правило, выбирал старейший член семьи. Чтобы защитить ребёнка от нечистой силы, над ним держали зонт, на шею вешали собачью кость, а вокруг производили шум. Родственники и друзья дарили родителям ребёнка деньги в красном конверте, детскую одежду, продукты. На Севере особенно часто преподносили манты, украшенные сдвоенным иероглифом «радость», на Юге — свинину, рыбу, фрукты, раскрашенные яйца.
Когда ребёнку исполнялось сто дней, устраивалось гадание: ребёнка сажали перед алтарём предков в большой бамбуковой корзине и раскладывали перед ним различные предметы: принадлежности для письма, книги, счёты, ком земли, золотые и серебряные вещи, зеркальце, фрукты и прочее. Перед девочкой клали предметы рукоделия и домашнего обихода. Смотря по тому, что ребёнок брал в руки, присутствующие пытались угадать, кем он будет.
Информация взята из работы Ларионовой Л.Д. «Система традиционных праздников императорского Китая с древности до 1911 года».
[2] Родственная душа — в оригинале 知音 (zhīyīn) — в пер. с кит. «знаток музыки», обр. также в знач. «близкий, задушевный друг». Эта идиома восходит к истории друзей Юй Боя и Чжун Цзыци — см. примечание 17 к главе 9.
[3] Ни стыда, ни совести — в оригинале 皮痒 (pí yǎng) — в букв. пер. с кит. «кожа зудит», обр. в знач. «не следовать правилам приличия», «напрашиваться на драку».
[4] Проникались друг к другу всё более глубокими чувствами — в оригинале чэнъюй 情投意合 (qíngtóu yìhé) — в пер. с кит. «чувства совпадают и желания едины», обр. в знач. «хорошо понимать друг друга; совпадение чувств и интересов; жить душа в душу».
Как-то вечером в конце второго лунного месяца Чэн Фэнтай отправился играть в маджонг. Прибыв на место с опозданием, он увидел, что все четыре стола уже заняты. За одним из них сидел Шан Сижуй в бордовом пальто из парчи, рукава и ворот которого были оторочены тонким лисьим мехом. Заострённый подбородок и белая нежная кожа лица делали его похожим на богатого и изящного молодого господина из семьи землевладельцев.
— О! Шан-лаобань! Играете в маджонг? — изумился Чэн Фэнтай, ведь вообще-то Шан Сижуй редко садился за игорный стол.
При виде него актёр улыбнулся и тут же поманил его:
— Второй господин, идите сюда! Вытяните для меня костяшку!
При этих словах все игроки обернулись к Чэн Фэнтаю, ведь обычно именно таким трюком он привлекал внимание красавиц, а нынче, напротив, красавчик воспользовался этим приёмом против него самого — это в самом деле было в высшей степени занятно!
читать дальшеЧэн Фэнтай также нашёл это любопытным. Сняв перчатки, он потёр ладони и подошёл поближе, оперевшись на спинку стула Шан Сижуя, после чего склонился над столом, чтобы вытянуть костяшку. Молодой человек при этом ощутил прохладный аромат табака — этот приятный запах чем-то напомнил ему травы от кашля.
— У меня сошлось! — с этим возгласом сидящий справа игрок открыл свои костяшки.
— Ай-яй-яй, этот Чэн не сумел принести Шан-лаобаню удачу, виноват! — С этими словами Чэн Фэнтай снял с пальца перстень с драгоценным камнем и надел на руку актёру. — Примите это в качестве компенсации!
Шан Сижуй никогда не отказывался от подарков. Потрогав ещё тёплый золотой ободок, он с улыбкой ответил:
— Мы со вторым господином виделись всего-то несколько раз, а я уже получил от него три перстня.
— Ах, да! — отозвался Чэн Фэнтай. — И сколько раз в таком случае вы должны выйти за меня замуж?
Толпа взорвалась хохотом. В самом деле, второй господин Чэн был весьма остёр на язык, не щадя решительно никого. У поднятого на смех Шан Сижуя тотчас заалели уши и, вконец смутившись, он оттолкнул Чэн Фэнтая.
Тот, выпрямившись, во всеуслышание провозгласил:
— Третьего числа следующего месяца в моём доме устраивается торжество по случаю того, что моему сыну исполняется месяц [1]. Я знаю, что все вы люди занятые, а потому уведомляю вас заранее — прошу, отложите другие визиты, вы непременно должны прийти!
— У вас в семье ещё один молодой господин? — принялись спрашивать собравшиеся. — Это уже третий?
— Я в самом деле надеялся, что будет дочка, — вздохнул Чэн Фэнтай. — Кто же знал, что опять родится мальчик. Я просто места себе не нахожу.
— Хватит сыпать соль на рану, — со смехом пожурил его кто-то из игроков. — В нашей семье уже четыре дочери — и мы всё никак не можем дождаться сына.
— Так давайте поменяемся? — с сияющими глазами предложил Чэн Фэнтай.
Его собеседник посмеялся, но не принял его слова всерьёз.
— В самом деле! — настаивал Чэн Фэнтай. — Если к моему сорокалетию у меня всё ещё не родится девочка, то я попросту подыщу её на стороне. Так что если у кого-то из господ есть нежеланная дочь, то через пару лет просто отправьте её мне!
Никто не обратил внимания на эту чепуху, но Шан Сижуй сказал:
— Гм, а мне тоже нравятся девочки. Они заботливые и почитают родителей.
Встретив в нём родственную душу [2], Чэн Фэнтай подтащил стул и, усевшись рядом, завёл с Шан Сижуем беседу о дочерях.
— Шан-лаобань, — наконец предложил он. — Третьего числа я хочу, чтобы у меня выступала труппа «Шуйюнь» — скажу это вам лично, чтобы не посылать приглашение с нарочным. В этот день в моём доме будут только представления с участием амплуа дань и цинъи — чтобы наконец приманить мне дочь. Так вы выступите для меня? Если призыв дочери окажется удачным, это будет исключительно заслугой Шан-лаобаня!
— Если рождение вашей дочери будет заслугой Шан-лаобаня, — со смехом сказал кто-то из игроков, — то придётся порасспросить вторую госпожу, чьё же это произведение?
— Каков пошляк! — Скрипнув зубами, оскалился Чэн Фэнтай, стукнув говорившего. — Ни стыда, ни совести [3]! — Затем он вновь принялся упрашивать Шан Сижуя: — Вы можете исполнить что пожелаете, в том числе и переработанную пьесу — ручаюсь, что в моём доме никто не посмеет обливать вас кипятком.
Шан Сижуй хотел было сказать: «Меня волнует не то, обольют меня кипятком или нет — в конце концов, я к этому уже привык — но что если там будет ваша старшая сестра, Чэн Мэйсинь? При виде меня она наверняка не сможет сдержать раздражение и примется чинить неприятности». Однако, раз уж Чэн Фэнтай не принимал недовольство сестры всерьёз, Шан Сижуй также решил не обращать на неё внимания, а потому тут же согласился на приглашение и принялся обсуждать репертуар со вторым господином.
Чэн Фэнтай всегда отличался оригинальностью; во всяком случае, находились люди, которые потакали его идеям, да и с финансовыми возможностями для их воплощения у него проблем не было. Третьего числа в резиденции Чэн в самом деле представляли исключительно амплуа дань. Шан Сижуй в ущерб своему делу отменил все представления на этот день, чтобы выступить на семейном торжестве Чэн Фэнтая. Он собирался исполнить серию небольших отрывков, а потому взял с собой нескольких лучших актёров из труппы «Шуйюнь», а также своего личного аккомпаниатора — дядюшку Ли. Чэн Фэнтай отвёл им отдельную комнату, велев поставить там несколько туалетных столиков, освещаемых электрическими лампочками, и всё равно ему казалось, что он недостаточно внимателен к актёрам. Перед представлением он самолично забежал в гримёрку, чтобы поприветствовать их:
— Шан-лаобань, Жуй-гэ-эр, вас всё устраивает? В коробке лежат лёгкие закуски, прошу, угощайтесь! В коридоре ждёт слуга — если вам что-то потребуется, зовите его, он тут же явится!
Шан Сижуй как раз гримировался — взяв щепоткой горстку белил, он равномерно наносил их на руки, отчего кожа становилась белоснежной и прозрачной, словно иней. Другие актёры оперы частенько пренебрегали нанесением грима на руки, а потому при том, что на сцене их лицо было бело-розовым, будто цветы персика, стоило им застыть в красивой позе с веером, тут же бросались в глаза жёлтые загорелые руки, что выглядело весьма негармонично. Шан Сижуй перенял этот приём в Шанхае, у актрис шаосинской оперы.
Молодой актёр неторопливо надел два блестящих перстня, после чего с улыбкой взглянул через зеркало на Чэн Фэнтая:
— Всё прекрасно. Мы доставили второму господину столько хлопот.
Чэн Фэнтай продолжал смотреть на его руки в отражении — они были изящнее и белее, чем у женщин и даже юных девушек. Ему в самом деле хотелось сжать эти руки в ладонях и потискать, а затем укусить. Чэн Фэнтай всегда и везде был человеком действия, так что не привык довольствоваться одними лишь фантазиями. Под предлогом праздной болтовни он поднял занавеску и вошёл в комнату. Там он схватил Шан Сижуя за руку, перевернул её, погладил, а затем, осмотрев, вновь коснулся её со словами:
— Ах, Шан-лаобань, разве это не те перстни, которые я вам подарил?
Шан Сижуй не понял его скрытых намерений, а потому позволил Чэн Фэнтаю играться с его руками, пока тот не стёр с них почти весь грим.
— Они самые — неужто второй господин настолько быстро забыл собственные вещи?
Чэн Фэнтай кивнул, восхищённо воскликнув:
— Да… Они так ярко сияют — словно в них заключена безбрежная водная ширь! И почему я раньше этого не замечал?
При этом непонятно было, хвалит он перстни или же что-то другое…
Пока Чэн Фэнтай заигрывал с актёром на заднем дворе, в саду уже собралось множество гостей. Прибыл и его зять, главнокомандующий Цао, со своей супругой Чэн Мэйсинь. Чету сопровождала личная охрана, вдоль стены выстроились навытяжку вооружённые солдаты, у каждых ворот позиции заняли ещё по двое часовых. Из-за этого гости не смели громко говорить и смеяться: они боялись, что, стоит им проявить беспечность, как главнокомандующий Цао тотчас пристрелит их.
Главнокомандующий Цао был рослым крепким мужчиной в военной форме с прямым носом и орлиным взором — настоящий северянин с небольшими усами и стриженной под ёжик головой. Он восседал посреди комнаты, положив ногу на ногу, пил чай и закусывал фундуком. Его красота была совсем иной, нежели у Чэн Фэнтая — она была грубой и дикой, даже варварской — своего рода первобытная мужественность. Однако эта суровая красота пропадала втуне, ведь никто, кроме его супруги Чэн Мэйсинь и его подчинённых, не осмеливался взглянуть ему в лицо.
Чэн Мэйсинь непринуждённо помогала главнокомандующему Цао чистить орехи. Слуги, что представали её глазам, полностью соответствовали богатству и блеску приглашённых гостей. При виде этой праздничной суеты старшая госпожа Чэн не могла сдержать радость. Ей доставляло немалое удовольствие демонстрировать, насколько могущественна её семья, а что касается её новорождённого племянника, то ей было абсолютно всё равно, пухленький он или тощий. Навещая вторую госпожу, она заверяла, что её сын — вылитый Чэн Фэнтай в младенчестве, но на самом деле Чэн Мэйсинь не помнила, как тот выглядел, потому что ей никогда не было дела до младших брата и сестёр от других жён отца.
— А где Сяо Фэн-эр? — спросил главнокомандующий Цао, с хрустом разгрызая орех. — Почему ещё не явился?
То, как главнокомандующий Цао называл Чэн Фэнтая — «Сяо Фэн-эр» — походило на имя девушки; не зная, что и думать, все, кто слышал это, рассмеялись.
— Он только что… — ответила Чэн Мэйсинь. — А, вот и он!
Всласть нафлиртовавшись с красавцем, Чэн Фэнтай уселся рядом с главнокомандующим, так и лучась радостью. Схватив со стола гость орехов, он принялся их поедать. Чэн Мэйсинь, потратившая столько времени на то, чтобы очистить орехи, которые в результате попали в ненасытную утробу её брата, не удержалась от неодобрительного взгляда. При виде Чэн Фэнтая главнокомандующий Цао тут же обрадовался и, положив руку ему на ногу, похлопал шурина по бедру. Возможно, из-за того, что между ними была существенная разница в возрасте, главнокомандующий Цао души не чаял в Чэн Фэнтае, испытывая к нему отеческие чувства.
— Сяо Фэн-эр, принеси-ка своего сына, дай мне на него взглянуть, — велел главнокомандующий Цао.
— Что хорошего в этой мелюзге? — возразил Чэн Фэнтай. — Со своими всклокоченными волосёнками он словно маленькая обезьянка. Подожди минутку, скоро начнётся опера! А ещё, старший зять, прекрати называть меня Сяо Фэн-эр — это же девчачье имя, люди услышат — поднимут меня на смех!
— Твою ж, что такого в том, чтобы называть тебя Сяо Фэн-эр? — выругался главнокомандующий, с силой хлопнув Чэн Фэнтая. — А кто сегодня выступает?
Улыбка второго господина стала загадочной и он ответил, понизив голос:
— Только не говори другим — это первый артист Бэйпина в амплуа дань, необычайно интересная личность.
Едва заслышав это, главнокомандующий Цао тут же понял, о ком речь, и поднял взгляд на Чэн Фэнтая, также многозначительно улыбаясь:
— Э-э, и впрямь весьма интересная!
Стоило Чэн Мэйсинь услышать это, как её взгляд преисполнился негодованием, и она про себя покрыла Чэн Фэнтая бранью: сукин ты сын — занимаешься сводничеством прямо перед лицом своей старшей сестры! И чего ради я расточаю слова понапрасну — правильно, не обращай на меня внимания, мелкая ты скотина...
Чэн Фэнтай поболтал с главнокомандующим Цао ещё некоторое время, пока подошедший слуга не шепнул ему что-то на ухо. Второй господин Чэн тут же встал и отряхнул с одежды ореховую скорлупу.
— Старший зять, посиди пока тут, я ненадолго отойду.
Главнокомандующий Цао привык к тому, что торжественный обед всегда и везде тут же начинается с его прибытием; сегодня же из-за Чэн Фэнтая он приехал необычайно рано и, просидев без дела больше четверти часа, уже начал терять терпение.
— Младший шурин, да ты вконец обнаглел! Ещё и собрался оставить этого старика сидеть здесь?
— Старший зять, успокойся! — с улыбкой попросил его Чэн Фэнтай. — Не ставь меня в затруднительное положение! Ты же всей душой радеешь за своего младшего шурина — вот и я радею за своего, а потому сейчас должен пойти и встретить его! Я мигом вернусь и выпью с тобой три штрафные чарки! — Сказав это, он тут же улизнул, а главнокомандующий Цао со смехом послал ему вслед ещё пару ругательств.
Шурин Чэн Фэнтая, Фань Лянь, только что вернулся из Цзинаня, где он занимался некоторыми имущественными вопросами. Сойдя с поезда, он принял ванну, переоделся и тотчас отправился на банкет, да не с пустым руками, поскольку он прихватил с собой пару гостей издалека. Увидев за его спиной молодую пару, Чэн Фэнтай сразу догадался, кто это — и в самом деле сияющий Фань Лянь представил их:
— Старший зять, это мой старший двоюродный брат, Чан Чжисинь, и его супруга Цзян Мэнпин.
Чан Чжисинь был мужчиной слегка за тридцать в чёрном костюме и очках в черепаховой оправе, с длинными тонкими бровями, ясными глазами и высокой прямой переносицей — с первого же взгляда все понимали, что перед ними талантливый человек с сильным характером. Рядом с ним стояла Цзян Мэнпин в розовом драповом пальто, расстёгнутые пуговицы которого открывали новое шёлковое ципао. Её завитые на кончиках волосы по бокам были заколоты парой шпилек со стразами из горного хрусталя, на лице — лёгкая косметика; таков был образ современной модной молодой госпожи.
При виде Чан Чжисиня Чэн Фэнтай тут же воздал должное его талантам и тепло пожал ему руку. Про себя же он подумал, что дети от младших жён всегда красивее, чем от первой жены — у него перед глазами было несколько подтверждений этому. К примеру, он сам и Чача-эр красивее, чем их старшая сестра Чэн Мэйсинь; Фань Лянь и Фань Цзиньлин также красивее, чем его вторая госпожа — вот и Чан Чжисинь был типичным красавцем. А Цзян Мэнпин, напротив, оказалась не такой красивой, как он ожидал — хоть она была весьма привлекательна, в фантазиях Чэн Фэнтая она была способна затмить луну и посрамить цветы — а потому теперь он чувствовал себя несколько разочарованным.
— Я встретился со старшим двоюродным братом в Цзинане, — пояснил Фань Лянь. — А поскольку он как раз собирался в Бэйпин по рабочему делу, мы поехали вместе.
Хозяин дома по-прежнему сжимал руку Чан Чжисиня, продолжая её трясти.
— Господин Чэн, я весьма о вас наслышан! — сказал тот с лёгкой улыбкой. Второй господин также заверил, что давно хотел познакомиться с Чан Чжисинем, и это была не пустая вежливость: поскольку Фань Лянь был настоящим кладезем всякого рода историй про своего старшего двоюродного брата, у Чэн Фэнтая возникло чувство, они уже стали добрыми знакомыми.
Он с улыбкой пригласил гостей в дом, заметив:
— Мы же одна семья, какой ещё господин? Зовите меня просто младшим двоюродным зятем!
— Хорошо, младший зять! — согласился Чан Чжисинь. — Как поживает младшая двоюродная сестрица? К своему стыду из-за того, что тётя вышла замуж и уехала в дальние края, я никогда не встречался со своей серьёзной и порядочной младшей кузиной, а вот со своим младшим кузеном из диких земель, напротив, знаком очень хорошо.
— Разве нам не стоит сперва повидаться с младшей кузиной? — с улыбкой спросила Цзян Мэнпин.
Всего одна фраза — а внутренности Чэн Фэнтая будто огладила белоснежная, словно молоко, нежная маленькая ручка. Казалось, в целом мире не существовало столь же прекрасного голоса — он журчал, словно тонкая струйка чистого и прозрачного родника, так что речь гостьи звучала мелодичнее песни. Чэн Фэнтай вновь обернулся к Цзян Мэнпин, и та, кивнув, одарила его сердечной улыбкой, которая источала ощущение благоуханного тепла, словно розовый цветок гибискуса, распустившийся на снежном поле, вызывая невыразимые ощущения мягкости и очарования, пленительные и волнующие.
Чэн Фэнтай вздохнул про себя: «Так вот из-за кого в тот год Пинъян лишился покоя — и сегодня я в это поверил».
После этого супружеская чета Чан нанесла визит второй госпоже. Чан Чжисиню неудобно было входить в спальню хозяйки, а потому он лишь остановился у дверей, справляясь о её здоровье, поклонился и ушёл восвояси, а Цзян Мэнпин присела на краешек кровати, любуясь на детей и расспрашивая женщин. При этом она лучилась столь искренней доброжелательностью, что даже такая холодная и горделивая женщина, как вторая госпожа, не могла не проникнуться к ней симпатией. Фань Цзиньлин была особенно рада её видеть — обняв за плечи старшую двоюродную невестку, она громогласно приветствовала её. Цзян Мэнпин очень ласково говорила с обеими кузинами мужа, так что, испытывая всё более глубокие чувства [4] друг к другу, они были не в силах расстаться.
Обнимая ребёнка, вторая госпожа размышляла про себя: «Так вот ради кого старший двоюродный брат отказался от семейного состояния! А Шан Сижуй был всего-навсего обычным актёром — как он мог позволить себе подобную женщину?»
У мужчин тоже хватало интересных тем для беседы.
— Старший шурин, должно быть, Второй Фань постоянно возводил на меня поклёпы, не так ли? — спросил Чэн Фэнтай.
— Увы, это так; но сегодня я с первого же взгляда понял, что в нём говорит лишь зависть.
— Ха-ха! — оценил шутку Чэн Фэнтай. — Старший шурин, вы здесь с кратким визитом или планируете задержаться?
— Зависит от того, когда председатель комитета Цзян переведёт меня на другое место! А до тех пор не знаю, сколько ещё мне придётся затруднять вас своим присутствием.
— Председатель комитета Цзян всё ещё заведует твоими делами? — с улыбкой спросил Фань Лянь. — Обернувшись к Чэн Фэнтаю, он пояснил: — Старший двоюродный брат работает в судебной палате, вот ему и приходится постоянно переезжать с места на место.
— Старший двоюродный шурин изучал право в Университете языков и искусства? — удивился Чэн Фэнтай.
Чан Чжисинь, который тоже немало знал о жизни Чэн Фэнтая из рассказов Фань Ляня, ответил, поправляя очки:
— Раз уж младший зять изучал искусство в правовом университете, мне не оставалось ничего другого, кроме как изучать право на факультете искусств.
При этих словах все трое дружно рассмеялись. Оказалось, что Чан Чжисинь вовсе не такой серьёзный, каким казался с виду — на самом деле он был весьма остроумным человеком.
Примечания переводчика:
[1] Торжество по случаю того, что моему сыну исполняется месяц — в Китае принято отмечать несколько «младенческих юбилеев»: на три дня, месяц и сто дней.
На третий день после родов совершали обряд купания ребёнка. С утра отец по этому случаю приносил жертвы богам и предкам. Когда кипятили воду для младенца, в неё опускали лук и имбирь, поскольку «лук» является омонимом слова «ум», а имбирь символизирует здоровье. Если малыш рождался слабым, то его одевали не в новую одежду, а в ту, которая досталась ему «в наследство» от братьев, сестёр или родственников: считалось, что вместе с одеждой ребёнок унаследует от выросших детей силы и здоровье.
Иногда для того, чтобы ввести в заблуждение злых духов, ребёнка называли именами домашних животных чтобы обмануть нечистую силу. С той же целью мальчику иногда вдевали в ухо серьгу или одевали во всё женское, чтобы его можно было спутать с девочкой, ведь девочки для нечистой силы представляют гораздо меньший интерес.
В южных провинциях в этот день запястье младенца повязывали красным шнурком, к которому нередко подвешивали старинные монеты или серебряные вещицы. У колыбели вешали штаны отца, которые, как считалось, вбирали в себя вредные поветрия. На Севере в день купания новорождённого часто зажигали в доме семь лампадок, которые горели в течение семи суток. Купали же новорождённого обычно в присутствии гостей, которые приносили подарки.
По прошествии месяца после родов совершали обряды «полной луны». С утра младенцу брили голову, оставляя особую детскую причёску — пряди волос на висках и затылке. Тогда же младенцу давали имя, которое, как правило, выбирал старейший член семьи. Чтобы защитить ребёнка от нечистой силы, над ним держали зонт, на шею вешали собачью кость, а вокруг производили шум. Родственники и друзья дарили родителям ребёнка деньги в красном конверте, детскую одежду, продукты. На Севере особенно часто преподносили манты, украшенные сдвоенным иероглифом «радость», на Юге — свинину, рыбу, фрукты, раскрашенные яйца.
Когда ребёнку исполнялось сто дней, устраивалось гадание: ребёнка сажали перед алтарём предков в большой бамбуковой корзине и раскладывали перед ним различные предметы: принадлежности для письма, книги, счёты, ком земли, золотые и серебряные вещи, зеркальце, фрукты и прочее. Перед девочкой клали предметы рукоделия и домашнего обихода. Смотря по тому, что ребёнок брал в руки, присутствующие пытались угадать, кем он будет.
Информация взята из работы Ларионовой Л.Д. «Система традиционных праздников императорского Китая с древности до 1911 года».
[2] Родственная душа — в оригинале 知音 (zhīyīn) — в пер. с кит. «знаток музыки», обр. также в знач. «близкий, задушевный друг». Эта идиома восходит к истории друзей Юй Боя и Чжун Цзыци — см. примечание 17 к главе 9.
[3] Ни стыда, ни совести — в оригинале 皮痒 (pí yǎng) — в букв. пер. с кит. «кожа зудит», обр. в знач. «не следовать правилам приличия», «напрашиваться на драку».
[4] Проникались друг к другу всё более глубокими чувствами — в оригинале чэнъюй 情投意合 (qíngtóu yìhé) — в пер. с кит. «чувства совпадают и желания едины», обр. в знач. «хорошо понимать друг друга; совпадение чувств и интересов; жить душа в душу».
Следующая глава