Свежие записи из блогов Арабелла

Многие дамы путешествовали по миру, проживая жизнь в далёких странах, таких как Египет или Индия. Добираться до подобных мест было само по себе приключением. Например, путешествие из Лондона в Дарджилинг (город в Индии) в 1860 году могло занять месяц и потребовать множество пересадок на различные виды транспорта. В результате возникала необходимость в перевозке большого количества багажа, который на поездах и пароходах хранили до момента прибытия в место назначения. Поэтому в самом путешествии оставалось полагаться на содержимое своего саквояжа.

скрытый текстПрообразом саквояжа была багажная сумка, которую называли ковровой (carpet bag). Сразу вспоминается Мэри Поппинс, у которой была точно такая же. В основном эти сумки делались из ковров или гобеленов, с характерным рисунком, но могли быть использованы и иные материалы, например, велюр или парча.

В большинстве поездов и пароходов пассажирам разрешалось держать ковровые сумки при себе во время путешествия. Ковровая сумка, хотя и меньше чемодана, могла вместить большое количество одежды и личных вещей для повседневного использования. Они славились своей вместительностью. В книге 1847 года «Heads and Tales of Travelling» Эдвард Бланшар пишет: «Существует популярное убеждение, что в ковровую сумку поместится всё, что угодно: мы в это верим. Она, подобно лондонскому омнибусу, обладает алгебраическим свойством содержать в себе неизвестную величину». В некоторых менее длительных поездках можно было обойтись одной такой сумкой.

Для многих в XIX веке ковровая сумка стала настоящим символом свободного путешествия. Статья британского журнала «The Scotsman» за 1846 год называет путешественника с ковровой сумкой «самым совершенным видом независимости из существующих», заявляя: «Пока другие пассажиры присматривают за своими чемоданами и вещами, он входит и занимает лучшее место. Он и его «маленькое всё» никогда не расстаются. Прибыв к месту назначения, они уходят с беспечностью ничем не обременённой холостяцкой жизни!» К 1860-м годам ковровые сумки носили практически все и из разных социальных классов, т.к цена такой вещи была доступной.



отсюда

превью

Отсюда

Во времена Джейн Остин и эпохи Регентства, когда пришла мода на более изящные, свободные и не столь громоздкие платья, женщины по примеру мужчин стали носить панталоны под легкими прозрачными юбками, не скрывающими особенностей фигуры. Самые первые панталоны имели длинные штанины, но при этом все равно считались пикантным предметом туалета. Леди Честерфилд в 1850 году в письме к дочери рассказывала о юной особе «в юбке на дюйм выше моих лодыжек»: из-под юбки выглядывали «рюшки того удобного одеяния, которое мы позаимствовали у противоположного пола и носим, но о котором не говорим».

скрытый текстПанталоны, несмотря на изначальную фривольную репутацию, быстро утвердились в женском гардеробе. Всеобщему повальному увлечению поддались даже фрейлины королевы Виктории. В 1859 году достопочтенная Элинор Стэнли рассказывала о том, как герцогиня Манчестерская перелезала через калитку: «Зацепилась обручем своей клетки и, разумеется, полетела кувырком… Остальные дамы не знали, плакать им или смеяться, ведь часть ее нижнего белья, состоявшего из алых шерстяных панталон, была выставлена на всеобщее обозрение».

Примечательно, что Элинор Стэнли назвала кринолин «клеткой». Но эти жесткие нижние юбки на металлическом, проволочном или деревянном каркасе сковывали движения, и женщины действительно чувствовали себя в них как в клетке.

Мы должны сказать спасибо тем представительницам дамского пола, благодаря которым нас перестали упаковывать в объемистые панталоны и громоздкие многослойные юбки. Так, важный вклад в борьбу за свободу движений женщины внесла американка Амелия Дженкс Блумер, рискнувшая надеть турецкие шаровары в паре с верхней юбкой. Этот наряд получил название «блумеры», хотя на самом деле его придумала не сама Блумер, а ее подруга Либби Миллер. Говорили, что «блумеры» особенно «подходят для любого вида локомоции», включая новое изобретение — велосипед. «Ничто на свете так не поспособствовало эмансипации женщин, как езда на велосипеде, — говорила в 1896 году суфражистка Сьюзен Б. Энтони. — Я радуюсь каждый раз, когда вижу женщину, проезжающую мимо на велосипеде. Велосипед дарит ощущение свободы и уверенности в собственных силах».

Несмотря на противоречивое отношение общества к широким шароварам, они не воспринимались как непристойность, и чести миссис Блумер ничто не угрожало. Ревностный борец за недостижимые цели, жена квакера, она также была активным участником Женского общества трезвости. Она произносила пламенные речи на митингах и собраниях, призывая отказаться от алкоголя и (с переменным успехом) пропагандируя «блумеры».

В Британии инициатором подобных нововведений выступало Общество удобной одежды. Оно было основано в 1881 году виконтессой Харбертон. Год спустя в здании муниципального совета Кенсингтона состоялась выставка «Гигиеничная одежда». «Ни одна девушка или женщина детородного возраста, — писала леди Харбертон, — не должна носить нижнее белье общим весом более 7 фунтов».

Итак, что же изменилось? Во-первых, взамен корсета появился корсаж-майка. Во-вторых, в 1920-е у дам вспыхнула страсть к всевозможным панталонам — фривольным, изящным, воздушным, часто сшитым из новых тканей. (Роберт Гук еще в 1664 году высказал идею о том, что можно прясть волокно из «клейкого вещества», как это делает шелкопряд, но искусственный шелк, то есть вискоза, был изобретен лишь в 1905 году.) Тем не менее наиболее респектабельные женщины и в XX веке продолжали носить длинные панталоны. Розина Харрисон, горничная леди Астор (первой женщины, ставшей депутатом британского парламента), вспоминает, что та «трепетно относилась к своему нижнему белью. Его держали комплектами, для которых я шила шелковые мешки, украшая их вышивкой голубыми и розовыми нитками в жокейские цвета его светлости… Это были панталоны выше колен».

Из книги Люси Уорсли "Английский дом. Интимная история"

Из комментариев:
Мужские нижние панталоны на языке воспитанных женщин назывались «невыразимые»

Увы, в силу разных обстоятельств этот праздник вызывает у многих неприязненные чувства. Тут виновато и слишком агрессивное его навязывание массовой культурой, и в целом достаточно пошлая атрибутика, и ассоциация с 90-ми, из-за чего он сейчас для многих перешел в категорию навязанных нам стереотипов западной культуры.
Но давайте посмотрим на него непредвзято :)

скрытый текстВедь этот праздник имеет к нам, людям увлекающимся средневековой Англией, ее культурой, мышлением людей того времени, воссозданием их жизни, интересов и в том числе развлечений, самое непосредственное отношение.
До XIV века, судя по всему, святой Валентин никого особо не интересовал, и никаких романтических традиций вокруг него не было. И вполне вероятно, что подарила миру новый праздник именно Англия. А возможно даже лично Джеффри Чосер, написавший в честь помолвки короля Ричарда II в 1382 году поэму «Птичий парламент», где упомянул день святого Валентина как тот день, когда птицы находят себе пару:
For this was оn seynt Volantynys day
Whan euery bryd comyth there to chese his make.
Это, возможно, было распространенным народным поверьем, потому что этот же мотив встречается у другого поэта, Джона Гауэра. Хотя не факт, потому что Чосер и Гауэр были друзьями и без стеснения таскали идеи друг у друга.

Потом это же поверье насчет птиц и дня святого Валентина развивали еще двое поэтов из Савойи и Валенсии, правда первый из них, Отто III де Грандсон, был на службе у английского же короля, но зато французы утверждают, что именно он популяризовал эту идею за пределами Англии. А вот второй - Pere Aznar Pardo de la Casta, то ли губернатор Валенсии, то ли его сын (их звали одинаково), вроде бы с Англией не особо связан, поэтому мог написать свое стихотворение о дне святого Валентина самостоятельно. Поскольку датировка у его произведения довольно условная - конец XIV века - испанцы даже претендуют на то, что это он придумал день святого Валентина, а Чосер и остальные поэты уже только подхватили его идею.

Кстати, ни у одного из них точная дата не указывается, поэтому современные исследователи склоняются к тому, что поэты имели в виду другого святого Валентина, не февральского, а майского. С другой стороны, современникам было виднее, тем более что календарь в то время был юлианский, и тогдашнее 14 февраля, когда птички могли начинать петь и искать себе пару, приходилось (сюрприз) на современное 23 февраля.

Как бы то ни было, благодаря Чосеру, новому витку моды на куртуазность и Столетней войне, тесно связавшей английскую и французскую аристократию и богему, идею быстро подхватили и развили. Конкретно дата 14 февраля в качестве ежегодного праздника любви появилось в уставе Двора Любви, написанном при дворе французского короля Карла VI в 1400 году. Не факт, что его действительно сразу стали праздновать ежегодно, но в Двор Любви, этот неформальный клуб, входило около 950 человек, от самого короля до обычных горожан, так что популяризация была обеспечена. В уставе описываются пышные празднества, пиры, песенные и поэтические конкурсы, рыцарские турниры, танцы, и все это обязательно посвященное теме любви и оформленное соответствующей символикой. Правда, сам устав я к сожалению не видела, поэтому не могу точно сказать, упоминается ли в нем святой Валентин.

Зато вот знаменитый французский полководец и поэт Шарль Орлеанский, сидя в английском плену с 1415 по 1440 год, с большим интересом знакомился с английской поэзией (и даже написал некоторые стихи на английском языке). Взял ли он идею дня святого Валентина именно оттуда, или застал отголоски Двора Любви Карла VI (самому герцогу Орлеанскому в то время было только 6 лет), а может в высших кругах этот праздник уже стал традицией - непонятно. Но своей жене он из плена писал стихи и называл ее своей Валентиной.

Ну и наконец точное закрепление даты и праздника подтверждает письмо Марджери Брюс Джону Пастону, написанное в феврале 1476 года (иногда называют 1477 год), где она называет его своим Валентином. Марджери и Джон были представителями английского среднего класса, поэтому можно смело говорить о том, что праздник к тому времени был уже не элитным, а распространенным среди широких кругов населения. По крайней мере образованного.

Из любопытных деталей об упоминавшихся персонах:
* Король Ричард II и Анна Богемская, к помолвке которых была написана та самая поэма Чосера, жили в любви и согласии, после смерти Анны король очень горевал. А предположительная дата его смерти - 14 февраля (хотя есть и другие версии).
* Карл VI женился по собственному выбору, и первое время их брак с Изабеллой Баварской был счастливым, но потом король сошел с ума, стал агрессивным, и увы. Королева из страха за свою жизнь подложила ему фаворитку, Одетту де Шамдивер, и с ней король счастливо прожил еще 16 лет, хотя просветления у него случались все реже. Зато есть легенда, что именно они с Одеттой придумали карточные игры на сексуальные желания.
* Жена Шарля Орлеанского, Бонна, умерла за то время, что он сидел в тюрьме, и освободившись он женился снова. Зато на них можно полюбоваться - на знаменитой иллюстрации из Роскошного часослова герцога Беррийского изображена именно их помолвка.
* Марджери Брюс и Джон Пастон поженились и жили долго и счастливо.

отсюда

В дополнение

скрытый текстВчерашний пост в Архиве манускриптов натолкнул на мысль, что, несмотря на появление в позднесредневековое время первых "валентинок", вообще-то имя Валентин было довольно слабо распространено во Франции и Англии. И стало интересно, что знает база данных The Soldier in Later Medieval England о не-святых-Валентинах, служивших в XIV-XV вв. в армиях английских королей. При поиске по этому имени в базе, насчитывающей более 250 000 записей, нашлось всего 13 строк, которые, по-видимому, относятся к четырём (максимум, шести) людям.

- лучник Валентин Ремстон, состоявший в свите сэра Томаса де Пойнингса, в 1387 г. участвовал в морской экспедиции под командованием Ричарда ФицАлана, графа Арундела (TNA, E 101/40/33, m. 8, 23)

- Валентин Дюк служил в ноябре 1434 - январе 1435 гг. в качестве лучника в свите Джона Стэнло, генерального казначея Нормандии, а к марту 1435 г. стал латником в гарнизоне Аркура (AN, K 63/34/17).

- Валентин Дэвидсон в сентябре 1448 г. был лучником в гарнизоне Арфлёра под командованием Джона, лорда Толбота (BL, Add. Ch. 6989)

- Валентин Гуд или Гудс (Goud, Goudes) служил во Франции в 1441-1448 гг. причём под началом одного и того же капитана, сэра Томаса Ху. Сперва он был лучником в гарнизоне Манта (1441-1444 гг.) и принимал участие в попытках снабжать осаждённый Понтуаз в 1441 г. (BNF, Fr. 25776, nos. 1529, 1532, 1621, 1636). В 1447 г. он уже лучник в личной свите сэра Томаса, ставшего к тому времени канцлером Нормандии (BNF, Fr. 25777, nos. 1777, 1794). Наконец, в сентябре 1448 г. он снова в гарнизоне Манта, но уже как пеший латник (BNF, MS. Fr. 25778, no. 1826). На картинке его имя, записанное как Wallentin (а встречаются также варианты Valentin, Valentyn) идёт четвёртым в списке лучников.

Следует оговориться, что, возможно, в данном случае часть записей относятся к другим людям, поскольку в BNF Fr. 2577, no. 1532 фамилия Валентина записана как Gale, а в BNF Fr. 25776, no. 1621 как Jude. Это, кстати отличный повод заглянуть в оригинальные документы, как недавно описывалось в статье, поскольку данные в базу вбивали вполне живые и совсем не святые люди (не исключая вашего покорного слугу), и ошибки транскрипции порой встречаются, однако проверка показала, что здесь всё верно. И всё же, учитывая редкость имени и совпадение гарнизона и капитана, хочется полагать, что речь идёт об одном и том же воине.


превью
Wallentin Goudes - четвёртый в списке лучников свиты канцлера Нормандии сэра Томаса Ху от 21 февраля 1447 г. (BNF, MS. Fr. 25777, no. 1777).
отсюда

Отсюда

После падения Западной империи началась стремительная «варваризация» бывших провинций, где ликвидировалась римская власть, а вместе с нею все государственные и военные институты, созданные в эпоху античности. Дольше всех продержалась Италия, где при варварских королях наподобие Теодориха Великого или Теодахада по-прежнему функционировал Сенат и частично сохранялись прежние традиции и структуры, но и бывшая метрополия постепенно приходила в упадок.

скрытый текстМедицина – это прежде всего качественное образование и государственная поддержка такового. Понятно, что с разрушением Римской империи многочисленные школы в Галлии, Иберии или Азии исчезли, центром медицинского обучения осталась Александрия в принадлежащем Византии Египте. Однако после арабского завоевания Египта последние специалисты бежали в Константинополь, была частично потеряна и материально-информационная база в виде множества античных трактатов. В западной же Европе, раздираемой беспрестанными войнами между варварами, что образование, что любые понятия о профессиональной медицинской помощи откатились практически к первобытному состоянию – никто не спорит, готы, аланы или вандалы имели представление о траволечении, костоправстве или первой помощи при ранениях холодным оружием, но всё это оставалось на уровне самом ничтожном, в сравнении с римскими военными госпиталями. Наконец, сыграло свою роль и принятие христианства.

Давайте попробуем выяснить, а что же вообще происходило в области военной медицины как отдельной науки после гибели Рима.

Средневековье и торжество схоластики

С сожалением необходимо сказать, что термин «военная медицина» исчезает из истории цивилизации на долгие 600 лет, вплоть до появления в 1099 году первого после римлян специализированного военного подразделения, занятого не только боевыми действиями, но ещё и уходом за ранеными и больными – мы подразумеваем основание Ордена св. Иоанна Крестителя, более известного как Орден госпитальеров. Что происходило в обсуждаемой сфере в период т.н. Тёмных веков – нам неведомо, но на то эти века и называются тёмными. Во времена Каролингского возрождения при дворе Карла Великого уже подвизались несколько профессиональных врачей, сопровождавших монарха в непрестанных военных походах. Летописи сохранили имя еврейского лекаря Феррагута, а по одной из семейных легенд династии Медичи (Medici – врач, доктор), великих герцогов Тосканских, пращур будущих владетелей Флоренции тоже служил врачом у императора франков.

Наконец, в Европе начали постепенно возрождаться медицинские школы – самая первая и самая знаменитая появилась в Салерно в IX веке, что тоже является одним из достижений Каролингского возрождения. Преподавание велось по сохранившимся греческим и римским пособиям, среди как учащихся, так и преподавателей было много женщин – ещё один миф о Высоком Средневековье гласит, будто женщины вообще не допускались к науке, войне или политике, но это совершенно не так: если французская королева Алиенор Аквитанская ходила вместе с мужем во Второй крестовый поход, собрав собственный «отряд амазонок», то Абелла ди Кастелломата или Ребекка де Гуарна в Салерно вполне успешно преподавали общую медицину и писали научные трактаты. Кстати, именно в Салернской школе выделили фармакологию в отдельную науку, впервые со времён Рима.

Наконец, начали возрождаться госпитали – для начала в бенедиктинских монастырях, для лечения и ухода за больными и немощными. Обязательной была должность «брата-травника», выполнявшего роль монастырского врача и фармацевта – таковой подробно описан в известном романе Умберто Эко «Имя розы». Госпиталь в Иерусалиме был основан вообще в 600 году н.э. по поручению римского папы, через 200 лет его расширили по приказу императора Карла Великого, а в 1099 году, после взятия Иерусалима крестоносцами, на этой базе и основали духовно-рыцарский Орден госпитальеров – эту дату следует считать возрождением военной медицины как таковой. Хотя, конечно, никакого сравнения с великолепно организованными римскими здравницами-валетудинариями иерусалимский госпиталь крестоносцев не выдерживал по многим причинам.

Огромную роль играло низкое качество образования – рыцари ордена впоследствии разделились на братьев-воинов и братьев-лекарей, причём последние в случае военной опасности также могли сражаться. Вряд ли они заканчивали Салернскую школу – основной обязанностью госпитальеров исходно была забота о паломниках, а также их вооружённое сопровождение. Дадим слово историку Л. П. Красавину, точно сформулировавшему принципы организации ордена:

«…Аскетический идеал оказывал влияние не только на духовные слои. Он воздействовал и на мирян, и от слияния его с идеалом рыцарства получилась своеобразная форма – рыцарские ордена. Не будучи ещё аскетским, и не сливаясь ещё с монашеским, рыцарский идеал был уже идеалом христианским. Рыцари были, по мысли идеологов, защитниками слабых и безоружных, вдов и сирот, защитниками христианства от неверных и еретиков. Миссия защиты паломников в Святую Землю, помощи тем из них, которые, больные или бедные, в ней нуждались, защита Гроба Господня от неверных вытекала из идеала христианского рыцарства. Благодаря господству аскетического миросозерцания она сочеталась с принесением монашеских обетов, и так возникли рыцарские ордена».

Однако, с учётом того факта, что существование христианских королевств в Святой Земле в течение всей истории было связано с войной, а, следовательно, и с непрерывным потоком раненых и увечных, значение Иерусалимского госпиталя и его многочисленных филиалов переоценить трудно. Рыцари Св. Иоанна были фактически единственной организацией (вместе с лазаритами, т.е. орденом Св. Лазаря под юрисдикцией Константинополя), оказывавшей помощь на поле боя, а также с дальнейшим лечением и реабилитацией.

Поскольку в конфликтах с сарацинами случались более или менее длительные перерывы, как обычно и случается на спорных территориях, началось взаимопроникновение культур, включая и очень широкие медицинские знания арабов, опять же унаследованные ими от античных авторов или перенятые у индийцев и китайцев. Учиться у сарацин госпитальеры зазорным не считали и именно через орденские структуры в Европу начали проникать утерянные или забытые, а местами и существенно дополненные выдающимися арабскими лекарями знания.

Простой пример. Бичом того времени являлась лепра, или проказа – болезнь, казалось бы, малозаразная и теплолюбивая, но во времена Средневекового климатического оптимума, когда среднегодовые температуры были куда выше, проникшая с Востока в Европу и получившая просто катастрофическое распространение. Упомянутые выше лазариты начали решать проблему проказы весьма оригинальным способом – принимать в орден заболевших лепрой рыцарей и устраивать «карантинные лечебницы» для прокажённых-мирян. Отсюда, кстати, возник и термин «лазарет».

Благодаря арабским изысканиям в этой области госпитальеры и лазариты научились безошибочно диагностировать проказу, отделяя её от прочих кожных заболеваний – основными признаками являлись потеря чувствительности кожи (достаточно было укола иголкой), а также выпадение волос на поражённом участке. Лечить проказу, разумеется, в те времена не умели, но братья-рыцари делали главное: изолировали больных, давали им приют и уход.

Наконец, развитие средневековой медицины, включая военную, сильно зависело от общего состояния науки в ту эпоху. Господствовала схоластика – подход, в котором, в отличие от изысканий периода античности, определяющую роль играл не опыт, не эксперимент и не постоянные поиски нового, а систематизация и толкование наработанных ранее знаний – допустим, Аристотель считался настолько непререкаемым авторитетом, что любое противоречие его выкладкам воспринималось как безусловная ересь и попрание основ. Впрочем, схоластов можно похвалить хотя бы за то, что они вернули к жизни римское и греческое наследие, в том числе и в медицинской области, а также возвели в ранг авторитетов арабских учёных масштаба Авиценны. Но в этом крылась и ущербность, на столетия затормозившая прогресс, – Гален, признанное светило медицинской науки Рима, мог ошибаться, и его ошибки автоматически повторяли средневековые последователи, предпочитавшие ни в коем случае не спорить с древним гением.

Победить эти предрассудки смогли только после наступления Ренессанса, когда схоластика была признана бесперспективной, и началось активное экспериментаторство, включая вскрытие трупов ради исследовательских целей. Очень яркий пример последствий схоластического подхода случился в XIV веке: когда римский папа Климент V стал страдать мигренью, один из авиньонских лекарей вычитал у вполне авторитетного арабского автора, что головные боли лечатся… толчёными изумрудами. Папу немедля накормили этим волшебным снадобьем, после чего он вполне предсказуемо умер от перитонита: абразивная крошка разрушила стенки желудка и кишечника.

Тем не менее, мы должны быть благодарны эпохе Высокого Средневековья хотя бы за то, что после веков забвения военная медицина начала постепенно возрождаться, вновь появились госпитали-лечебницы, и врачебное искусство начали преподавать в университетах. Госпитальеры и ассоциированные с ними ордена св. Лазаря и, позже, св. Лазаря и Маврикия, на протяжении столетий оставались единственными организациями, трудившимися в военно-медицинской сфере.

Ренессанс и начало научного подхода

Столетняя война, о которой мы здесь неоднократно говорили, стала поворотным пунктом во всей военной истории европейской цивилизации. За этот период появились первые профессиональные армии, начало стремительно развиваться огнестрельное оружие, а, следовательно, резко изменился и характер повреждений, получаемый бойцами на полях сражений. Городские ополчения ещё с середины XIV века стали нанимать для своих отрядов лекарей, сопровождавших их в походе; немало было и разного рода «вольных цирюльников», прибивавшихся к армии – в конце концов, хоть кому-то надо было проводить ампутации или штопать раны? Безусловно, ни о каком квалифицированном или организованном оказании помощи тут речи и близко не шло, сплошная любительщина с не самыми хорошими видами на выживание для пострадавшего. В свою очередь, наёмные рутьеры частенько требовали от работодателя обеспечить их хоть какой-то медицинской помощью за его счёт.

Всё шло к тому, что рано или поздно европейские короли и полководцы задумаются об организации военно-медицинской службы на постоянной основе, хотя бы потому, что людские ресурсы небезграничны, особенно в условиях распространения огнестрельного оружия! Следовало позаботиться о возвращении в строй профессионалов, поскольку военное искусство само по себе усложнялось, и деревенщина с топором, взятый в ополчение, в подмётки не годился опытному рубаке, вдобавок способному управиться с аркебузой или кулевриной.

Первопроходцами в этом деле можно считать короля Фердинанда II Арагонского и королеву Изабеллу Кастильскую при осаде сарацинской Малаги летом 1487 года. Осада проводилась немалыми силами – 20 тысяч всадников, 50 тысяч пеших солдат и более 8 тысяч сил поддержки, включая специально отобранных медиков. Малага была сильно укреплена, гарнизон обладал достаточным количеством пушек и боеприпасов – крупные санитарные потери у осаждавших были неизбежны. Неизвестно, кто предложил использовать специальные повозки для постоянной эвакуации раненых в палаточные госпиталя за линией обстрела, но командовала этой службой сама королева Изабелла – считается, что со времён Древнего Рима это был первый прецедент в европейской истории с организацией такого рода «скорой помощи». Уход за ранеными осуществляли испанские монахи, и, как пишут в летописях, это оказало существенное влияние на боевой дух войска. Впоследствии похожая практика начала широко распространяться.

Здесь нельзя не упомянуть о «Галене эпохи Ренессанса» – французском хирурге Амбруазе Паре, родившемся в 1510 году. Поначалу вроде бы ничто не предвещало будущей блестящей карьеры сына небогатого сундучного мастера. Амбруаз был отдан в подмастерья цирюльнику, человеку не самому образованному, затем переехал в Париж, где поступил в медицинскую школу, имел обширную практику как армейский врач, участвуя в войнах 1536–1539 годов, и, наконец, получил магистерскую степень. Воевал Паре много, приобретая совершенно незаменимый опыт в хирургии, а поскольку эпоха господства схоластики подошла к своему логическому финалу, и церковь почти перестала относиться к анатомированию и исследованию человеческой плоти с подозрением, чреватым для врача неприятностями по линии инквизиции, Амбруаз Паре стал выдающимся практиком в области военной медицины.

Открытия Амбруаза Паре становятся эпохальными, сравнимыми с достижениями античных врачей, а зачастую их превосходящими. Он доказал, что прежнее заблуждение относительно огнестрельных ран – считалось, что эти раны отравлены, – безосновательно, и в действительности такие повреждения относятся к ожогам и ушибам. Паре ввёл практику перевязки (лигатуры) повреждённых сосудов и изобрёл изогнутую иглу с тремя гранями для наложения швов, которая используется до сих пор. Он разрабатывал протезы, совершенствовал технику ампутации, создавал новые хирургические инструменты. Заслуги Амбруаза Паре, простолюдина из провинции, со временем стали столь очевидны, что он получил должность лейб-медика короля Франции.

В целом XVI век стал временем настоящего пробуждения военной медицины, чему способствовали появившиеся книги по военно-полевой хирургии, успешно распространявшиеся благодаря массовому книгопечатанию. В Испании и Франции при регулярных полках появились профессиональные хирурги на государственном жаловании. Наконец, всего через год после смерти Амбруаза Паре, в 1591 году, король Франции утвердил первый, начиная со II века н.э., официальный документ об учреждении постоянной военно-медицинской службы – «Регламент о помощи раненым», в котором использовались и наработки бывшего лейб-медика его величества. В регламенте достаточно подробно описывался порядок оказания помощи, штатная численность медиков, снабжение, походные и стационарные госпиталя.
​
Для того, чтобы вернуть военную медицину к состоянию, хотя бы отдалённо приближенному к римским образцам, потребовалось едва ли не 1300 лет, и всё равно новшества внедрялись трудно, а наука оставалась на пещерном уровне: невзирая на исследования Паре, огнестрельные раны продолжали прижигать или заливать кипящим маслом, представления о гигиене, обезболивании и антисептике отсутствовали. Если в римских военных госпиталях-валетудинариях уровень смертности составлял 20–25% (во многом благодаря развитой антисептике), то показатели XVI–XVII веков удручают – более 70–75%. Даже в период Высокого Средневековья, когда (опять же, в противовес сложившимся заблуждениям и мифам) гигиеническая обстановка была значительно лучше, чем после начала Возрождения, выживало больше раненых – но тут следует сделать скидку на огнестрельные раны, которые исцеляются хуже, чем ранения, нанесённые холодным оружием…

Однако худшие времена миновали – военная медицина была вновь поставлена на службу государству и стала структурной частью европейских армий.

Самая первая кулинарная книга, дошедшая до нас, была написана в 1390 году по приказу Ричарда II.
К сожалению, современные знания о средневековой кухне почерпнуты в основном из косвенных источников: из государственных и церковных положений и книгах об этикете и поведении за столом. Более подробную картину можно составить на основе рассказов и стихов того времени, таких как, "Кентерберийские рассказы" Джеффри Чосера.

скрытый текстОсновные продукты.

Основным продуктом питания в средние века был хлеб, хотя в зависимости от района страны варьировались виды зерна для его изготовления. Качество хлеба зависело и от дохода семьи. Самый мягкий и белый хлеб получался из пшеницы, которую выращивали на хорошо вспаханной и удобренной почве, что было по средствам только владельцу поместья, хозяину больших земельных угодий.

Самый распространенный вид хлеба, «суржик» (“maslin”) выпекался из смеси озимой пшеницы с рожью. Темный хлеб пекли только из ржаной муки. Хлеб из ячменя и овса был больше распространен на севере Англии, где климат более холодный и сырой. Часто в муку добавляли незерновые растения, особенно в годы неурожая. Бобы, горох и даже желуди становились компонентами дешевых сортов хлеба.

Вот основные виды хлеба, изготовлявшегося в те времена:

Белый хлеб

“Pandernain” или “paynemaine” – хлеб лучшего качества, выпекался из дважды или трижды просеянной муки.
“Wastel” – хлеб высокого качества, из тщательно просеянной муки.
“Cocket” – был несколько дешевле двух предыдущих сортов. Приблизительно с 1500 года вместо большой буханки стали выпекать маленькие хлебные шарики размером с ладонь, которые назывались «matichets».

Материал большой, поэтому дальше ссылкой английская кухня

продолжение



скрытый текст



отсюда

Королевские династии от Вильгельма Завоевателя до Елизаветы II



скрытый текст

отсюда

отсюда

— Сударыня, разрешите вас подомогаться! — раздался слащавый голос со стороны моря.
Яга вздрогнула. Третий день она отдыхала в Греции. За это время она уже успела купить себе тунику и сделала причёску «А-ля Афина». А сегодня наслаждалась морским прибоем, сидя на большом камне вдали от людей. Волны ласково касались её щиколоток и отбегали обратно.
— Ну так что? Знакомиться будем? — из морской пучины появился сам морской царь. Он вынырнул из моря, красуясь перед собеседницей и поигрывая мышцами. Кожа его отливала зеленью, а редкая чешуя блестела на солнце. Водоросли, торчащие из бороды, спускались на голый торс. На голове красовалась корона.
— А какой мне в этом резон? — пожала плечами Яга.

скрытый текст— Ягуся, гони его, — прошептал из-за спины Кот, — это соблазнитель и искуситель.
— В смысле? Соблазнит и искусает? — усмехнулась хозяйка кота.
— Типа того. А ещё он пахнет рыбой. Мутный тип, не связывайся.
Бог морей зыркнул на кота, и в тот же миг чёрного помощника смыло волной. Он и мявкнуть не успел.
— Девушка, ну смелее! Я же не замуж вас зову, в конце концов.
— Вот это и настораживает, — ответила Яга. — Лучше бы замуж.
— О, да вы рисковая барышня! Ну, замуж так замуж.
Он на минуту опустил руку в воду и вытащил большую раковину. Щёлк! Раковина оказалась футляром. Внутри, на розовой подушечке, сверкало кольцо с огромной жемчужиной.
— Имя мне скажи, прелестница. Я сделаю официальное предложение.
— Котя, посмотри, какие мужчины нынче пошли настырные, — она обернулась к коту.
На камне, где сидел компаньон, было мокрое место. Игривое настроение испарилось. Небо сразу заволокло тучами, собиралась гроза.
— Где. Мой. Кот? — спросила она глухо, чеканя слова.
— На экскурсии. Я его на Олимп отправил, — беззаботно ответил Посейдон, не чуя беды. — Хочешь, вместе туда прогуляемся. Типа свидание у нас. Кстати, мы так и не познакомились. Как, говоришь, тебя зовут?
— Ягиня, — женщина недобро сверкнула глазами.
Посейдон побледнел, позеленел, потом захлопнул ракушку и отшвырнул её в море.
— Предупреждать надо, — буркнул он.
— О чём? — Яга еле сдерживалась, чтобы не вскипятить море прямо с этим наглым типом.
— О том, что ты древняя богиня, — хмуро ответил бог морей.
— А что это меняет? — процедила она сквозь зубы.
— Всё! — раздосадованный царь стукнул кулаком по водной глади.
— Так что? Прогуляемся до Олимпа? — она взяла руки метлу. — И не дай тебе Зевс, чтобы с моим Котенькой что-то случилось.
— П-понял, — кивнул Посейдон.
Он щёлкнул пальцами и они оказались на террасе, окружённой колоннами. Место напоминало ресторан на открытом воздухе, только очень высоко на горе. Круговой обзор показывал лишь облака.
По краям террасы стояли столики с большим количеством еды и вином. Вокруг столиков расположились диваны. Посреди зала танцевали сатиры и наяды, дриады и нимфы. Боги вкушали амброзию и запивали нектаром.
Зевс хохотал во всё горло, обсуждая свои похождения с Дионисом. Появления ещё одной пары на этом празднике жизни никто не заметил. Пир горой на то и пир. Каждый веселится как умеет.
Оглядевшись по сторонам и не увидев кота, Яга нахмурилась. Она попробовала кыс-кыскать. Результата ноль. Посейдон уже затерялся в толпе родственников и гостей. Ничего не оставалось, как выйти на середину зала и стукнуть метлой об пол.
— Тихо все! — гаркнула незваная гостья.
Воцарилась тишина, как будто внезапно у всех выключился звук.
— Котика ищу, — уже спокойнее пояснила самозванка. — Чёрного. Кс-кс-кс...
— Чёрного? — Афродита побледнела. — Чёрные коты — к несчастьям!
По террасе пронесся гул голосов, гости перешёптывались.
— Несчастье будет с вами, если я не найду здесь моего котика, — Яга нахмурилась.
— ЖЕНЩИНА! ВЫ КТО?!! — голос Зевса прогремел на весь зал. Стараясь быть грозным, он тем не менее с трудом встал из-за стола. В бороде застряли оливки. — По какому праву вы сюда врываетесь и портите нам мероприятие?
Бог-громовержец поднял руку, и в ладони заискрились молнии.
— А ты не шуми, милок, — гостья раскрыла ладонь с такими же электрическими разрядами. — Такие огонёчки я и сама могу пускать. Вот найду котика, которого твой братец сюда закинул, и пойду себе домой.
Глаза Зевса округлились.
— Кто эта женщина? Посейдон! Кого ты притащил?!
— Это Ягиня. Древняя русская Богиня, — Посейдон вышел к брату, опустив голову. Прятаться не было смысла.
— И ты посмел забрать у неё кота?
— Так вышло, — морской царь прятал глаза. — Случайно. Я не знал.
— И где теперь этот кот? — распалялся Зевс. — Ты понимаешь, что подставил всех?
— Я видела, — отозвалась одна из нереид. — Его Аид забрал. В царство мёртвых.
— Ну, всё! — глаза Яги потемнели от гнева, террасу заволокло тьмой. — Капец вам!
— Стойте-стойте, уважаемая! — Громовержец замахал руками. — Всё решаемо! Вот вход. Брат всегда так приходит.
Он открыл невидимую дверь, за которой была иная реальность.
— Я самолично прослежу за успехом вашей операции. Идите.
— Если с Котей случилось что-то плохое, — гостья сверкнула глазами, — я вернусь. И вы сильно пожалеете о том, что бессмертны.
Яга с силой захлопнула за собой дверь. Реальность дрогнула, и вход исчез.
— Пронесло! — Посейдон обессиленно опустился на диван и взял в руки кубок.
— Не уверен, — сказал Зевс, наливая ему и себе нектар, — но будем надеяться.

Автор: Морошка Сергеева

Продолжение

скрытый текстАид! Выходи!

- Аи-ид! Где ты прячешься, бог чертей, сын Геены!? Выходи, мерзавец, всё равно найду!

Яга, широкими шагами, шагала по царству мёртвых. Внутри клокотал гнев. И созвучно этому гневу постепенно менялся ландшафт. Как говорится – что внутри, то и снаружи. А внутри бушевал вулкан страстей. Причём, далеко не любовных.

Ну, где этот чёртов крендель недопечёный? Этот подземный червяк, возомнивший себя богом?! Земля дрожала, трескаясь под ногами. За спиной вырастали вулканы. Спокойное, до сего момента, Царство мёртвых приобретало живенький пейзаж.
Яга прислушалась. За горизонтом и чуть левее истошно орал её Котенька. Нашла.
Она оседлала метлу и в мгновение ока добралась до источника звука. Аид был там. Попался, негодяй!

- Немедленно отпусти кота! – раздалось громовое рычание у Аида за спиной, и он подпрыгнул от неожиданности.
- Кто здесь? – он хоть и был богом мёртвых, но мёртвые не смели на него так орать.
- Я здесь! – Яга стукнула метёлкой по земле и трещины разбежались огненными змейками. – Отпусти кота, ирод!
- Вы, гражданка, кто будете? По какому такому праву тут командуете? – Аид попытался быть грозным, но голос предательски дрожал. Первый испуг не проходил.

- Я – хозяйка этого кота! – голос Яги звенел железом, - И никто не смеет его у меня забирать.
- То, что хозяйка, я понял. – До Аида дошло, что именно его беспокоило. Цербер, трёхглавый щенок, гроза и ужас всего живого и мёртвого, ластился к этой странной даме. Это пугало.
- Ты пошто животину тиранишь? – продолжала наступать Яга, - ты не видишь, охламон, что он уже поседел от страха?

- Так он, это, ну, вот! – из-за напора чудаковатой бабки Аид забыл все слова и просто ткнул пальцем в морду коту.
Кот висел на шкирке, тараща глаза, и не выпускал изо рта пёрышко.
- Что вот? Голубя съел? Так ему по статусу положено! – Яга просканировала кота взглядом. – И потом, врёшь ты всё. Не ел он голубя. Пустой желудок.

- Нет, он того. Сандалию мою испортил.
- В тапку нассал, што-ли? - Яга прищурилась, – Так ты сам виноват! Зачем ты тапку назвал ссандалия?
- Нет! Он моей сандалии крыло оборвал! Вот! – он протянул кота в сторону Яги и потряс им перед её носом.
- Слышь, милок, не зли меня! – Яга нахмурилась, и новый гейзер рванул за её спиной, - поставь котика на землю.

- Вы ответите за порчу личного имущества! – Аид крикнул, и голос сорвался на фальцет.
- За порчу я и так отвечаю. И за наведение и за снятие. Ой, не доводи до греха, малахольный! - лава из вулканов клокотала уже не по детски, - Не зли бабушку! Ищи виноватых в своём доме, а моего котика отпусти.
- И кто же виноват в моём доме? – ехидно спросил подземный бог, прокашлявшись – я, что ли?
- Если тапки свои, летучие, сам разбросал – то конечно ты! И как только мой Котенька не польстился на такое звучное название? Ссандалья! – бабка усмехнулась. – А если отпустишь мою животинку – так и быть, починю твою туфлю.

Аид нехотя опустил кота на землю. Кот припал брюхом к земле, прополз мимо Цербера и юркнул за грозную хозяйку.
- Ну! Я отпустил твоего хулиганистого кота. – Бог подземного царства скрестил руки на груди, - как ты собираешься чинить такую редкую вещь? Где возьмёшь недостающее крыло?
- Крыло возьмёшь ты, - миролюбиво сказала Яга, – мне неохота руки в слюнях пачкать.
- В каких слюнях? – опешил Аид. Бабка явно была сумасшедшей. Она и его сведёт с ума.
- В таких! Вон твоё крыло. Недоеденное. У щенка во рту. – Яга злорадно улыбалась, - Цербер, плюнь каку!

Аид воззрился на Цербера. Все шесть доверчивых глаз безмятежно уставились в ответ. Хвостик радостно завилял. Одна из трёх пастей исходила слюнями, сжимая в зубах злополучное крыло, которое чуть трепыхалось.
- Разрази меня Зевс! – в сердцах воскликнул Аид и рядом мелькнул разряд молнии. Аид увернулся и поднял глаза к небу, - Брат, не надо так буквально!

- Вот же, маленький паршивец, - бог обтирал туникой добытое из пасти крыло.
- Ты мне вот что скажи, - Яга гладила котика и добрела на глазах, - ты как умудрился обувь потерять? Не с ноги же у тебя Цербер снял твою тапку?

По её настроению менялся окружающий мир. Вулканы перестали извергать лаву, гейзеры превратились в родники. Кое-где начинала зеленеть травка.

- Да не помню я. - Аид сел на травку, подперев щёку рукой, - жена к маме уехала на всё лето. Щенка мне оставила. А я на пирушке был, на Олимпе. Ну и заснул, наверное, а где не помню. Вообще плохо всё помню. Сколько дней мы там гудели? Одному Зевсу известно. А проснулся – нет сандалии. А на кого думать? На того, кто рядом. А рядом был кот. Ну, я его за шкварник и… дальше ты пришла. Ты, это, не сердись, добрая женщина. – он протянул ей злополучное крыло, - Починишь мне сандалию?
- Починю. Волшебные вещи мой профиль. Только с тебя тоже услуга.
- Всё, что в моих силах.
- Не за себя прошу, за котика. Хочу, чтобы жил он долго, также как я. Очень я люблю своего компаньона.
- Это я понял. Будет у твоего котика не девять, а девяносто девять жизней.
- По рукам. За туфлёй завтра приходи, – сказала Яга и исчезла.

Аид выдохнул. Страшная женщина. Страшней его тёщи раз в десять. В смысле характера. Тёща тоже, когда не в духе – погоду портит. То снег у неё, то дождь. А эта, вон, ландшафт попортила. Девяносто девять жизней для кота – ещё дёшево отделался.
- Надо завязывать с пирушками, - вздохнул бог, - да, Цербер?
Цербер завилял хвостом и лизнул его в нос тремя языками.

отсюда