Что почитать: свежие записи из разных блогов

Предыдущая глава

Хотя на следующий день я просыпаюсь на рассвете – отнюдь не по собственной воле, ведь я уже привык к дзалинскому ритму жизни – служанка не появляется, вместо неё приходит пожилая холмячка. Когда я спрашиваю о девушке, она бросает на меня странный взгляд, а затем награждает щербатой улыбкой:

– Сегодня День святых, парень, – сообщает служанка. – Она отправилась в свою церковь. И тебе бы стоило, если уж на то пошло.

Видать, я и вправду потерял ход времени, раз умудрился забыть про День святых этого месяца. Я сердечно благодарю её и топаю к конюшням.

Азотеги чистит скребницей одно из своих серых чудовищ с таким видом, словно готов прождать моего пробуждения целый день, а после уверять, что он вовсе и не ждал, просто занимался своими делами. Вот это мне в нём и правда нравится.

читать дальше– Поговорил со своей подругой? – вежливо спрашивает он, когда я подхожу настолько близко, насколько мне позволяет подозрительная зверюга. Я не уточнял, почему не хочу выходить из дома этим утром, но он явно знает, что это из-за девушки.

– Не-а, – отвечаю я. – Она в церкви. Куда, кстати, сэр, я и сам хотел бы сходить, если это не доставит большого неудобства.

Он кивает, похлопывая лошадь по боку, и кладёт скребницу на подставку.

– Хочешь поговорить с ней?

– Нет, по правде, я вряд ли смог бы отыскать её там, не зная, в какую церковь она отправилась – их в столице слишком много, да и я иду туда не за этим. Хочу поклониться святым.

– А… разумеется. У меня самого совет с офицерами ближе к полудню… – Он уходит в свои мысли, поигрывая петлёй скребницы, затем тихо добавляет: – А тебе не сильно помешает, если я пойду с тобой? Я бы хотел посмотреть. Разумеется, если это неудобно, или в какой-то мере святотатственно, то у меня и тут полно дел.

Удивлённый, но и порядком польщённый, я улыбаюсь ему:

– Конечно, пойдём вместе. Но, может, вы не прочь переодеться во что-то помимо военной формы?

– Гм. – Он оглядывает свой отутюженный синий мундир: – А как ты думаешь, что бы подошло?

В итоге Азотеги выходит в город в обычной серой тунике – лишь вблизи видно, что это шёлк – и широкополой суконной шляпе, которую мы отрыли в одном из сундуков. Сравнивая его с прохожими, я все ещё могу сказать, что он – дзалин: выдают большие глаза и узкий подбородок – но перемена одежды и воистину творит чудеса. Нависающие поля шляпы оставляют глаза в тени, так что лишь тот, кто приглядится, может заметить отличия – а никто и не пытается. Его подбородок мог бы сойти за женский, если бы не коренастое телосложение – укротительнице быков в самый раз.

Когда мы выезжаем на улицу, там не так людно, как обычно: большинство людей в церкви, а дзали по большей части ещё спят. Поэтому спросить дорогу особо не у кого, но, стоит мне сказать Азотеги, что можно ориентироваться по колокольному звону, как он тут же ведёт меня в верном направлении. Завидный у них слух, ничего не скажешь.

– Могу ли я спросить, по какому поводу поход? – интересуется он. – Прежде ты не изъявлял желания посетить церковь.

– Ну в военном лагере это было малость проблематично, – с улыбкой отвечаю я. – Но сегодня – День святых, когда все, кроме тех, кто должен заботиться о скотине, берут выходной, чтобы сходить в церковь и помолиться по своему обычаю. Ну а поскольку ваш народ не жалует мясо быков и коз [1], в церковь идут почитай что все люди.

Он медленно моргает.

– А какое отношение быки и козы имеют к молитвам крестьян?

– Скот затем и держат, чтобы аристократы покупали мясо для своего стола, – пожимаю я плечами. – Большинство народу – ну, те, что не рыбаки, конечно – держат козу-другую ради молока и режут под старость, да, разумеется, птицу ради яиц, но у них нет потребности держать стадо в сотню голов или вроде того. Порой старики жалуются на это в тавернах, но против лишнего выходного не возражают.

– Любопытно, – бормочет он.

Когда мы подходим к небольшому каменному строению с вереницей весело позвякивающих под дуновением ветерка колокольчиков по фасаду, служба уже переместилась в молельный сад позади церкви. Меня это более чем устраивает, потому что большинство церемоний ужасающе скучны – не думаю, что Азотеги понравились бы эти разглагольствования.

Вместо того, чтобы идти на службу, я провожу его в открытые двери, задержавшись на мгновение, чтобы глаза привыкли к полумраку. Аромат сандала не столь хорош, как запах морской соли и рыбы, но и он напоминает о доме. Десять деревянных статуй, каждая – с половину человеческого роста, стоят у стен круглого зала, и я прохожу рядом с ними, вглядываясь в каждое лицо. К моему разочарованию, морских стражей Святого Антона и Святой Елены среди них нет; наверно, для этого стоило поискать церковь поближе к докам. Единственный знакомый мне из этой компании – это Святой Эльмо, покровитель огня и верный друг корабелов.

– Что ж, подойдёт, – бормочу я под нос. Повернувшись к генералу, я указываю на корзину у резных ног святого: – Я возьму одну из этих зажигалок. Если хочешь засвидетельствовать своё почтение, можешь тоже взять. Это, по сути, не молитва, просто что-то вроде приветствия.

Кивнув с крайне серьёзным видом, генерал опускается на колени, чтобы вытащить две длинные палочки с плоскими чёрными концами. Взяв одну, я показываю ему, как быстро проводить ею по камню, чтобы верхушка загорелась, и как вкладывать её в раскрытую ладонь святого.

– А что это такое? – сосредоточенно хмурится он на незажжённую палочку. – Это же не магия, так ведь?

– Не-а, – отвечаю я. – В детстве мне объясняли, как их делают, но сейчас уже не помню. Что-то, связанное с воспламеняющимися жидкостями. А теперь – тс-с.

Тут же затихнув, он вытягивается по стойке смирно, сложив руки на груди. Пряча улыбку, я тянусь вверх, чтобы поместить руку над сердцем Святого Эльмо, и закрываю глаза.

«Доброго тебе утра, – говорю я про себя. – Со мной немало всего случилось с тех пор, как я в последний раз говорил с вами, святыми…»

Закончив повествование о моей странной связи, изложенное словами, которые, надеюсь, понятны земному святому, я прошу о напутствии. Предыдущий День святых я провел с Эмилией [2] и Еленой, поддевая моих хихикающих кузин – они обсуждали корабль, на который надеялись поступить в этом году. На мгновение тоска по дому одолевает меня с новой силой, так что начинает щипать в глазах. Когда мне удаётся взять себя в руки, я распрямляюсь, вытирая вспотевшие ладони о рубашку.

– Готово, сэр, – сообщаю я генералу. – Простите, это не очень-то интересно.

Что-то в его серьёзном взгляде дает мне понять, что всё в порядке.

– Тебе не за что извиняться. Спасибо, что взял меня с собой.

Когда мы поворачиваем к выходу, дорогу перегораживает монахиня с метлой.

– Что же ты, сынок, – обращается она к моему спутнику, отставляя метлу, чтобы сложить руки на груди с мягкой улыбкой, – не уделишь минутку своим святым покровителям?

Я издаю протестующее бульканье, пытаясь сообразить, как бы разрешить эту ситуацию, но Азотеги просто качает головой:

– Боюсь, это место не для меня.

– Ерунда. Каждый может просить святого о заступничестве, – говорит она, наклоняя голову, чтобы заглянуть под его шляпу. Хотя монахиня тут же бледнеет, становясь похожей на холмячку, к её чести будь сказано, ей хватает решимости закончить: – Даже вы, милорд. Нет ли на вашем сердце тяжести, которую святые могли бы облегчить?

Я топчусь рядом, успев раза четыре щёлкнуть шеей, пока она терпеливо поясняет генералу постулаты и обычаи, а после даже присоединяется к нему в короткой молитве. Он послушно следует её указаниям, хотя, как мне кажется, скорее, чтобы сделать мне приятное или не дать несчастной женщине помереть от расстройства.

Когда мы удаляемся на несколько кварталов от церкви, я тихо благодарю его:

– С вашей стороны это был очень добрый поступок, сэр.

Он тихо смеётся, склоняя голову набок, чтобы улыбнуться мне из-под своей шляпы.

– Едва ли. Боюсь, я всё же согрешил против ваших святых. Надеюсь, ты не против того, что я молился о твоем благополучии.

– Правда? – слегка ошарашенно переспрашиваю я. Я уверен, что у него есть свои причины, но большинство людей молится за… конечно, я не сомневаюсь, что генерал, ну, любит меня, как бы противоестественны ни были его чувства, так что, казалось бы, нечему и удивляться. Однако это я и делаю. – Это был очень добрый поступок, сэр.

– К вопросу о доброте… – Он мнётся, потянувшись рукой к волосам и тут же отдёргивая её – странное движение, которое он совершает всякий раз, когда растерян. – Я хочу сказать, что те люди, с которыми я познакомился, они… совершенно не такие, какими я их представлял. И уж конечно, не похожи на холмяков. Они добрее, не столь гневливы…

Я фыркаю, засовывая большие пальцы за пояс.

– Ох, надеюсь вы не решили, будто все люди – сплошь святые, сэр? – говорю я. – И у нас есть свои паршивые овцы [3], как и у вас. Чёрт, даже столь превосходные образчики, как я, – нахально подмигиваю ему я, – не лишены недостатков.

– Наверно, – бормочет он, и уголок его рта приподнимается, прежде чем вернуться к обычному хмурому выражению. – Просто, как бы объяснить… скажи я одному из моих солдат, что люди имеют свои достоинства, они бы тут же согласились. Но при этом решили бы, что я говорю о внешности, или об отваге, или о трудолюбии. Я не знаю, как облечь в слова менее вещественные свойства, которые я вижу.

– Даже если вы подыщете эти слова, они просто улыбнутся и вежливо кивнут в ответ, – замечаю я. – Но я ценю, что вы находите время об этом подумать.

Он награждает меня кривоватой улыбкой.

– Это очень мило с твоей стороны. Кстати, я также оценил твою прямоту, когда королева сказала, что твоя идея транспортировки ниже всякой критики. Это могло кончиться политическим скандалом.

– Вы же знаете, что я ненавижу политические скандалы. – Я с улыбкой скромно приподнимаю плечи. – Сказать по правде, я чуть из ботинок не вывалился, когда она ко мне обратилась. Не думал, что королевы так поступают.

– Цзеса – то есть, Её Величество [4] – нередко делает необычный выбор; это лишняя причина следовать за ней.

Никто из нас не удивлён явлением посланца в военной форме, который ожидает нас во дворе. Чего не скажешь о самом послании: юноша отдает честь и, выпучив глаза на генерала, сообщает:

– Сэр, теоретики сообщают, что готовы вас принять!

– Идём? – обращается ко мне генерал, отчего глаза мальчишки выкатываются ещё сильнее.

– После вас, сэр.


***

Резиденция магов – величественное зрелище, даже в сравнении с прочими строениями расползшегося в разные стороны замка. Здание вдвое выше дома Азотеги сложено из огромных глыб не-пойми-чего, выкрашенных в королевский синий. Меня повергает в ступор как количество снующих то внутрь, то наружу людей – в смысле, дзали – так и резьба на двери: у её автора явно имелось пристрастие к виноградным лозам, скелетам и обнажённым женщинам, равно как и неограниченное количество времени на работу.

Внутри помещение выглядит так, словно некогда тут было несколько этажей, но потом все переборки убрали, дабы открыть купол, под которым поместилась бы боевая галера, и пол, на котором можно рассадить на обед весь флотский контингент в полном составе. Пол поделён на секции, в центре которых стоит стул, на каждом – дзалин в мантии. Те, кому не досталось стульев, бродят по залу, заговаривая с тем или другим по своему выбору. Отовсюду слышится гул голосов, а то и более странные звуки – кряканье, чириканье и жужжание.

Сидящий у дверей маг наставляет девочку с ярко-синими волосами:

– Сосредоточься, – велит он ей, – и на сей раз думай о жёлтом. – Она старательно жмурится, а мгновением позже вскрикивает, видя, что её волосы стали ядовито-зелёными.

Другого мага, ближе к центру, обступили олени; он грозит кулаком пунцовому от стыда лорду, который призывает нового оленя всякий раз, когда открывает рот в попытке извиниться. На балках расселась шумная стайка разноцветных попугаев. В углу хлещет град.

– Верховный генерал Азотеги! – радушно произносит беловолосый дзалин в ярко-зелёной мантии, подходя и кланяясь. – Благодарю вас, что тратите ваше драгоценное время на то, чтобы посетить нас.

На лице Азотеги сгущаются тучи, но затем оно разглаживается.

– Это я вас благодарю, – кратко отвечает он. – Полагаю, есть более уединённое место, где мы могли бы переговорить?

– Разумеется, разумеется! Ваш слуга может подождать снаружи; любое ваше желание для нас закон. Ну а теперь, где же тот счастливец?.. – Маг складывает ладони, испытующе оглядывая каждого оказавшегося рядом дзалина.

Молниеносным движением рука генерала сгребает ворот его мантии, рванув его вперёд.

– Извинись немедленно! – шипит он.

В то время как я готов вечно любоваться на то, как высокопоставленные дзали получают взбучку за свой снобизм, остальных поведение генерала порядком удивляет, притягивая любопытные взгляды. На самом деле, они не выглядят столь уж шокированными: возможно, генералы, удушающие магов, тут нередкое зрелище.

– Ваше Сиятельство, – как бы между делом замечаю я, – пожалуй, здесь для этого не место.

Яростно пыхтящему Азотеги отчаянным усилием воли удаётся совладать с собой, после чего он оборачивается ко мне, малость охолонув.

– Да, пожалуй, – рычит он. – Выйдем, маг.

Без того бледный дзалин с каждым мгновением белеет все сильнее, его глаза в панике мечутся между нами; наконец он сглатывает:

– Да, милорд. Вы право. В смысле, вправо.

Повернув направо, мы проходим через дверь слоновой кости с вырезанными на ней дзалинскими божественными символами. Она открывается в зал, размером сходный с тронным и изукрашенный похожим образом – в синих тонах, сверкающих позолотой. Что-то вроде стеклянного купола блестит по центру, окружая пространство, где спокойно улягутся трое.

– Подождите здесь, милорд! – предлагает маг, топчась на пороге, вслед за чем этот трус с быстротою молнии покидает поле битвы, хлопнув за собой дверью.

– Я напишу верховному магу, – бубнит Азотеги, прожигая дверь взглядом. – Я заполучу его извинения или его голову.

Мне остается лишь вздохнуть. Загребает против течения – вот что он делает.

Из-за купола в центре комнаты доносится шорох, и оттуда появляется ещё один дзалин, который надевает очки, прищуриваясь на нас. Его длинные волосы – ну, скажем, светло-красные – малость напоминают воронье гнездо.

– Боже правый! – восклицает он. – Должно быть, вы и есть верховный генерал Азотеги и его фокус. А я – Рейдзи, теоретик Топей Крика Чайки. Я не ожидал, что вы явитесь так скоро!

Получив лишь убийственный взгляд со стороны генерала, он моргает и переключается на меня:

– А вы, должно быть, Кэлентин из Эссеи, матрос с, постойте, как там ее – Ставриды [5]?

– Так точно; но мы зовем её Пеламидой, – отвечаю я, украдкой его разглядывая. Похоже, он неплохой мужик: впервые встречаю дзалина, который берёт на себя труд запомнить название корабля. – Рад знакомству.

– Это я очень рад. – Он хлопает в ладоши, широко улыбаясь. – Давайте-ка проведём парочку тестов! Что может быть интереснее? Прошло порядком времени с тех пор, как в Крике Чайки случался бъезфрецзинг, и выяснение приобретённого таланта – всегда крайне увлекательный процесс!

Азотеги издает нетерпеливый звук, и маг моргает, обиженный подобным небрежением. Я делаю шаг в его сторону, с улыбкой соглашаясь:


– Я уверен, что так оно и будет, – говорю я как можно мягче, – но можно нам с генералом сперва перекинуться парой слов?

– Хорошо, – с сомнением отзывается он, – но, прошу, поторопитесь: я не могу удерживать поле целый день напролет. – Он машет рукой в сторону стеклянной штуки по центру. – А я пока… пойду проверю силовые линии снаружи.

Едва за ним закрывается дверь, я кладу руки на плечи генералу и разворачиваю его к себе.

– Прошу прощения, – отвечаю я на недоумение в его взгляде. – Мне оскорбления нравятся ничуть не больше, чем тебе – врать не буду. Но. Нам ведь не представится другой возможности, верно? Нам надо поскорее вернуться на поле боя. И, поскольку я уж точно не владею никакой магией, это тебе придется сфокусироваться.

Когда я наконец закрываю рот, то едва не глотаю язык, осознав, что только что сказал: пора уже завязывать с отчитыванием самых влиятельных лиц королевства. Его губы сжимаются в тонкую линию, а глаза так и мечут молнии.

Но мгновение спустя он вздыхает и, к моему вящему изумлению, роняет голову мне на плечо. Тогда я понимаю, что сам притянул его слишком близко, но отступить назад было бы верхом неловкости, учитывая, что причиной тому был мой собственный неразумный жест.

– Это трудно, – выдыхает он в мою рубашку. – Долгие годы я злился из-за того, что теперь представляется сущими пустяками в сравнении с тем, как обращаются с тобой. А то, что ко мне относятся со всем почтением, ещё хуже. Но ты прав, как не раз бывал прав прежде.

– Эй, – выдавливаю я, чувствуя себя столь же расслабленно, как малёк в акульем рту, – я ведь тоже не святой, сэр. Может, я просто вижу вещи немного иначе, вот и всё. И я не могу не отдать должное вашей настойчивости и прямоте. Но, гм… – Я разжимаю руки и делаю широкий шаг в сторону. – Как насчет того, чтобы позвать несчастного мага обратно? – лучась улыбкой, предлагаю я и спешу открыть дверь, прежде чем скажу что-нибудь ещё более глупое.

Он дожидается прямо за дверью, созерцая толпу и нервно потирая руки. При виде меня он озаряется улыбкой – никогда прежде меня не встречали с подобным восторгом.

– Готовы? Отлично! – Маг влетает в комнату, не дожидаясь ответа. – Теперь, поскольку я не знаю, насколько вы информированы, гм, персоной, в обязанности которой это входит, остановите меня, если я начну повторяться. Что вам обоим известно о вашей связи?

Генерал предпринимает добросовестную попытку расслабиться, стоя на широко расставленных ногах, и кивает суетливому дзалину.

– Мы должны оставаться в пределах определённой дистанции вне столицы, – отрывисто сообщает он. – Но мы ещё не определили эту дистанцию. Эта связь порождает некий магический талант, помимо прирождённых. Она сопровождается определёнными… покровительственными эмоциями.

– Хорошо, хорошо! – поддакивает маг. – Что-нибудь ещё?

Мы с генералом обмениваемся взглядом, и я пожимаю плечами.

– Пожалуй, на этом всё, милорд.

Его улыбка тускнеет.

– В самом деле? – спрашивает он чуть ли не в ужасе от нашего невежества. – Ничего об истории, типах связей, пожизненной зависимости?.. Хоть о чём-нибудь?

Азотеги отводит взгляд.

– Если он умрёт, то и я тоже.

– Что? – шиплю я, уставясь на него, но он не поднимает глаз.

– Да, да, возможно и обратное, однако это ещё требует уточнения. В зависимости от того, насколько вы знакомы с историей вопроса, вас, быть может, удивит известие, что это – первая связь с человеком, о которой нам известно. Разумеется, и прежде отнюдь не всегда фокусы были личностями: связи устанавливались и с лошадьми, и с собаками; не следует также забывать вектора Юдзи [6] и его кожаный мяч. Его жизнь отлетела вместе с последним оригинальным куском кожи мяча. Известно, что Громоглав, собака вектора Эрики, не погиб вместе с ней, но вскоре издох от тоски по хозяйке. Так что здорово будет наконец узнать, как же обстоит дело с людьми!

Я в шоке таращусь на него, на всякий случай выбросив руку в сторону, чтобы не дать Азотеги наброситься на мага.

– Вы имеете в виду, что хотели бы выяснить, люди – это животные или нет, судя по тому, умру ли я со смертью генерала?

– Ох, нет, нет! – протестует маг, вскидывая руки. – Я же не собираюсь убивать кого-то из вас! Нет, просто будет интересно узнать это, когда придёт время. Но… если подумать, есть способы установить это раньше. Скажи, ты испытывал чувство неожиданной привязанности к генералу? Необъяснимое желание защитить его, влечение? Иссушающую тоску, когда его нет рядом, или что-то в этом роде?

Повисает длинная, неприятная пауза. Маг моргает и снимает очки, протирая их полой мантии.

– Ну, может, это проявится позже, – говорит он с наигранным весельем. – Ну а теперь перейдем к самой интересной части: магии! – Вновь водрузив очки на нос, он мечтательно улыбается. – Генерал, если вам не сложно, вы не пройдете в центр поля?

Всё ещё избегая встречаться со мной взглядом, мой вектор кивает и выходит вперёд. Он слегка содрогается, проходя сквозь то, что представлялось мне стеклянной стенкой, и бросает:

– Да?

– Если вы снимете мундир и тунику и отдадите мне, это будет просто восхитительно!

Я чуть было не открыл рот, чтобы сообщить во всеуслышание, что Азотеги ненавидит раздеваться прилюдно, но он принимается расстегивать свою форму без малейших возражений. Наверно, ради науки пойдешь и не на такое. С этой точки я вижу бледный шрам на пояснице – что-то вроде отметины от ожога, и невольно задумываюсь, не результат ли это поединка, подобного Джариному.

– Благодарю вас! – говорит маг, откладывая одежду. – Давайте пройдёмся по вашим обычным талантам. Не волнуйтесь: сказанное здесь не покинет этих стен. Если вам нужен какой-нибудь инвентарь для демонстрации, мы можем обеспечить всё, кроме растений: они не пройдут сквозь поле. Так что, если у вас есть таланты, связанные с растениями, просто опишите их.

– Хорошо. – Я вижу, как плечи Азотеги приподнимаются на вдохе.

Когда они опускаются, они сияют металлическим блеском.

– Потрясающе! – выкрикивает маг, бросаясь к скамье у стены, чтобы схватить грифельную доску и мел. – Просто превосходно! Не будете возражать, если я попробую, сэр?

Он кивает. Маг торопливо что-то записывает, затем кидается к корзине, полной металлических шариков. В следующее мгновение он уже швыряет их в генерала с разной скоростью и под разными углами – все они отскакивают с громким звяканьем.

Я заворожённо созерцаю это, воздев брови под потолок. Каждый клочок его кожи – по крайней мере, те, что видно – словно выкован из металла.

– А ведь это пригодилось бы во время битвы на прошлой неделе, – сухо замечаю я.

– В этом не было бы чести.

Я со вздохом потираю шею. Порой мне кажется, что в победе как таковой в их понимании слишком мало чести.

Наконец маг заканчивает со своими записями и оглашает:

– Следующее!

Генерал трясет головой с лёгким пощёлкиванием, и его кожа вновь темнеет, обретая привычный вид.

– Мне понадобится вода, – сообщает он.

Рейдзи тут же хватается за ведро, стоящее на краю поля.

– Для питья, – сухо уточняет Азотеги.

– Ох! – С этим магу пришлось малость повозиться, но в итоге он возвращается с кубком. Азотеги заглатывает содержимое, вручая сосуд обратно с кивком. Он зачем-то бросает взгляд в мою сторону, но тут же отводит.

– Магия отнимает много сил? – интересуюсь я.

– Таланты, – поправляет маг с таким видом, словно ему приходится делать это постоянно. – Магия бесформенна; таланты – нет. И некоторые потребляют много энергии, в то время как иные, напротив, придают сил. Имеется много теорий относительно причин, но не все они подтверждаются. И всё же я определенно должен добавить это в свой список… – Он косится на свою доску, бормоча под нос, затем спрашивает: – Обращение в металл вас изматывает?

– Да, – лаконично отвечает генерал. – Мне продолжить, или стоять здесь весь день?

– Ох, нет, так не пойдёт: поле столько не продержится. Прошу вас, продолжайте.

По лицу генерала пробегает тень недовольства – точно такое же выражение появляется, когда я неудачно пошучу. Вместо ответа он поднимает руку, наморщив лоб.

Я не сразу понимаю, что случилось, потому что поначалу мне кажется, что он стал невидимым, однако же я чётко вижу очертания его фигуры, так что это, очевидно, не так. Когда он смещается, я внезапно осознаю: он сам и его одежда обратились в зеркало, во много крат более чистое, чем те полированные пластины металла, что мне доводилось видеть.

Этот талант кажется не столь практичным, как первый, но, подумав над этим, я мигом измышляю пять-шесть возможных применений: среди прочих – слепить противника отражённым светом и поджигать предметы на расстоянии.

– Здорово, сэр! – улыбаюсь ему я. А также подавать сигналы кораблям, внушать противнику, что он сражается с самим собой… на самом деле, выходит довольно занятная картина.

– Подумать только, и пол тоже! – вступает потрясённый маг. Я опускаю глаза, чтобы убедиться, что он прав: пол обратился в зеркало вплоть до границ поля, которое, похоже, для того и предназначено. – Это обычное явление?

Генерал качает головой. Похоже, он не способен говорить, будучи зеркалом – это явный недостаток.

– Видимо, связь тому причиной, – бормочет маг. Он записывает и это, затем кивает мне. – Такое случается, – поясняет он. – Некоторые таланты полностью выходят из-под контроля, иные – усиливаются. Это зависит от силы связи. То есть, гм, от силы чувств, ощущаемых вектором, когда он впервые видит своего фокуса. И, прежде чем ты спросишь, потому что все спрашивают – нет, не существует возможности увеличить или снизить эту силу. Тут уж есть как есть.

– А есть способы ее измерить? – любопытствую я. Звучит многообещающе.

– По правде, трудно судить до наступления векторного момента – мгновения, когда он или она использует новый талант в полную силу при появлении смертельной угрозы. Но, поскольку я уверен, что генерал не допустит, чтобы твою жизнь подвергали риску, придётся отложить это до лучших времен.

Я в раздумьи почёсываю затылок.

– Выходит, что наш талант, каким бы он ни был, ставит меня под угрозу?

– О нет, не напрямую. Просто, угрожая тебе, легче всего поставить вектора в крайние условия.

– Вот как.

Азотеги превращается обратно, потирая горло с измученным видом.

– Мой третий талант – выращивание гортензий, – хрипло сообщает он. Я беру кубок со стола, зачёрпываю из ведра и подаю ему – он принимает с благодарным кивком.

Вновь осушив чашу, он произносит более твёрдым голосом:

– Четвёртый – приручение лошадей. Это все, что мне известны.

Похоже, маг разочарован, и выражение моего лица наверняка под стать ему: от наблюдения его талантов в действии захватывало дух.

– Что ж, спасибо, что поделились информацией, – отзывается маг, записывая и эти. – А теперь скажите, вы ведь уже проходили изначальные исследования в Топях? – Генерал кивает, заставляя Рейдзи просиять. – Чудесно! Значит, вы знаете, что делать. Прошу, приступайте к установлению вашего нового таланта. Мы будем в боковой комнате – да, кстати, ваша связь позволяет вам быть разделёнными дверью?

– Определённо, – отвечаю я, и маг подпихивает меня к выкрашенной в синий цвет двери. Я поглядываю через плечо – стеклянное поле становится непрозрачным.

Я дружески улыбаюсь магу, который присаживается на единственный предмет мебели в этой крохотной комнате – деревянную скамью.

– А почему это надо делать в одиночестве?

– О, ты же понимаешь, – уклончиво отвечает он, посмеиваясь. – Прости, наверно, не понимаешь. Извини – искушение слишком велико. Мне не так уж часто доводится беседовать с людьми, и порой я забываю, что некоторые вещи представляются им странными. Некоторые таланты – а бывает, что и все – мои соотечественники предпочитают держать в секрете: порой они непристойны или неприемлемы, а порой это просто что-то слишком личное. К тому же, трудно сконцентрироваться на них впервые, когда за тобой наблюдают – это волей-неволей отвлекает.

– Ясно. – В этом есть смысл, и всё же мне не нравится мысль, что он там один. Я как-то привык, что он всегда под боком. Может, это и есть та самая пресловутая тоска, что должна мучить меня в его отсутствие? Хотел бы я знать. Да нет, – в итоге решаю я. Скорее, это предчувствие, что он без меня выкинет какую-нибудь глупость, а мне потом разбирайся.

– Конечно, талант может и не проявиться сегодня, – радостно продолжает маг. – Большинство из них дают о себе знать в весьма специфических обстоятельствах, которых мы попросту не в силах смоделировать. Обычно мы работаем с носителями, чей талант уже известен, и помогаем им использовать их, ну, с пользой.

Я вздыхаю и закатываю глаза, вновь думая о металлической коже.

– Что-то мне подсказывает, что он и сам в курсе насчет возможностей применения подобной брони – есть в этом честь или нет.

– О, а я-то думал, что он просто сказал это из деликатности.

Я в недоумении опускаю на него взгляд.

– А это-то тут при чём?

Маг пару раз моргает, затем краснеет под стать своим волосам, внезапно заинтересовавшись собственными руками.

– Не заставляйте меня объяснять вам чувства вектора, – с жаром говорит он. – Но случается, что использование таланта может повредить новому участнику связи, или иначе отразиться на нём. Скажем, его зеркальный талант мог обратить в зеркало и тебя, сделав тем самым, к примеру, отличной мишенью для безжалостного врага.

– Ого. – От единой мысли об этом начинает ныть голова. Я также хлопаюсь на лавку, со вздохом откидываясь на стену. – Мог бы и сказать.

– О да, да. – Маг осторожно отодвигается от меня с робкой улыбкой. «Совсем как конопатый юнец», – мрачновато думаю я. Похоже, что все – за исключением, разве что, Джары – отсель будут обращаться со мной, либо как со шматом грязи, либо же прятаться от меня под стол.

– Но всё-таки… почему это ставит меня под угрозу?

– Гм, это несколько деликатный вопрос, и, конечно, мы этого в корне не одобряем, но… фокусов, то есть, аномальных фокусов, порой устраняли, чтобы избавиться от проблемного вектора. – Слегка нахмурившись, он добавляет: – Но генерал Азотеги популярен, так что тебе, по сути, не о чем волноваться.

– Прошу прощения, – я смотрю на него непонимающим взглядом, сжимая виски. – Вы имеете в виду, что меня могут убить, чтобы избавиться от генерала?

– Ну, как бы сказать… как я уже говорил, в данном случае это маловероятно. И, разумеется, гибель векторов и фокусов – страшная потеря для всего королевства, так как многие из их талантов незаменимы: например, призыв дождя в разгар засухи или падающей с неба пищи, и тому подобные.

– Разумеется, – бесстрастно отзываюсь я. – А почему подобный риск существует только для аномальных фокусов?

Едва прозвучали эти слова, как я и сам догадываюсь об ответе: какой же дзалин решится убить другого дзалина? Маг качает головой.

– Когда мои соотечественники образуют связь, оба являются одновременно вектором и фокусом, а убить вектора чрезвычайно трудно – и из-за магии, и из-за сил, дарованных его чувствами. Знаешь, самая потрясающая особенность этого явления – это то, насколько обычная преданность и желание защитить способны умножить способности носителя. Разумеется, любовь и опека, порожденные родительским инстинктом, также широко задокументированы, но даже среди родителей чрезвычайно редки случаи, когда их таланты хоть как-то усиливаются при угрозе ребенку. – Немного повеселев, он заканчивает: – Но, разумеется, ваша связь – это совершенно иной случай. Это действительно потрясающее явление.

Тут дверь открывается и в комнату заходит генерал с выражением лица под стать теме нашей беседы.

– Ничего, – бросает он. – Пойдём.

Я поднимаюсь на ноги и киваю, думая лишь о том, как бы меня не вырвало на пол – желудок словно завязался морским узлом. При взгляде на меня Азотеги хмурится, затем бросает убийственный взгляд на мага. Я трясу головой, надеясь, что он не накинется на него с кулаками. Едва ли его вина в том, что дело обстоит столь паршиво.

– Ох, уже уходите? – Маг сникает, осознав, что его драгоценные объекты исследования ускользают из рук, так что развлекать его будет некому. – Возвращайтесь поскорее! – заклинает он нас напоследок.

Оказавшись на улице, я шепчу генералу:

– Наверно, я и сам был бы зол на этого мага, если бы не сочувствовал ему из-за розовых волос.

Азотеги косо поглядывает на меня, хмуря лоб, на лице – борьба между гневом и недоумением.

– А что с ними не так?

– Гм… прошу прощения, очевидно, ничего.


Примечания переводчиков:

[1] Мясо быков и коз – в оригинале речь идёт о быках (волах) и козах – oxen and goat, но подразумевается, по сути, мясной скот, а козы под эту категорию не очень-то подходят – поверьте личному опыту переводчиков 6_6

[2] Эмилия – сперва она была Эмилией – Emilia, затем превратилась в Эмелию – Emelia, но мы решили оставить её имя в первоначальном виде.

[3] Паршивая овца – в оригинале bad egg, в букв. пер. с англ. «тухлое яйцо», в образном значении – никудышный человек, отвратительная личность.

[4] Её Величество – тут Азотеги в виде исключения правда зовёт королеву her majesty – видимо, в знак признания.

[5] Ставрида – в оригинале Navy Shark – в пер. с англ. «лазурная акула», в то время как название корабля Кэлентина – Bluefish, в букв. пер. с англ. «Синяя Рыба».

[6] Юдзи – в оригинале Yji – нам пришёл в голову такой вариант прочтения.

Следующая глава

Предыдущая глава

Утро бьёт по больной голове, словно я нырнул прямиком о скалы. Щуря налитые кровью глаза на деревянные балки, я пытаюсь понять, зачем проснулся – ведь спать было куда лучше. Мне снилось, что я гоняюсь за одним из этих гигантских жеребцов под дождём, зову и зову его, пока он не превращается в корабль а затем, совсем уж неожиданно, в стопку белья. Вот оно-то меня и будит, как бы бессмысленно это ни звучало.

Дверь открывается и сквозь неё протискивается корзина с бельём, что, по крайней мере, объясняет предшествующие метаморфозы.

У несущей её девушки глаза и волосы, как у моих земляков-рыбаков, а бронзовая кожа побледнее – как у северянки. При виде меня она замирает, и на лице отражается тревога. Но когда я киваю ей и приветливо улыбаюсь, она наконец проскальзывает в комнату, позволяя двери закрыться у неё за спиной.

Я не собирался ей мешать, но подол её синей юбки обшит треугольными монетками, совсем как у тёти – чтобы ветер не задирал, говорила она, к тому же, на чёрный день сгодится. Их металлическое позвякивание внезапно будит болезненный приступ тоски по дому, и всё, чего я хочу – поговорить с кем-то, кто, быть может, поймёт меня.

читать дальше– Помощь не нужна? – спрашиваю я, когда служанка проходит мимо. Она открывает один из сундуков, распространяя по комнате аромат кедра, и принимается перегружать туда бельё из корзины.

– Нет, милорд, – отвечает она, не отрывая глаз от работы. – Я сию минуту закончу, милорд. Прошу простить меня, я думала, вы ушли вместе с генералом.

Азотеги отбыл на очередной совет. Я начинаю подумывать, что ни у кого из офицеров нет каких-либо увлечений, и вместо того, чтобы обзавестись таковыми, они коротают время с теми, кому тоже нечем заняться, дабы те не покинули их сплочённую когорту.

– Никакой я не милорд, просто Кэлентин, – сообщаю я. В попытке хоть как-то разрядить обстановку я сажусь на кровати ровнее и пальцами зачёсываю свисающие на лицо пряди назад, чтобы не так сильно походить на уличную девку. – Давно работаешь во дворце?

Она ограничивается кивком.

– Ну хорошо, – говорю я, поглядывая на неё искоса. – Затыкаюсь и не мешаю. Просто дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится.

Однако снова уснуть представляется мне слишком грубым, так что я спускаю ноги с постели и пытаюсь придумать, чем бы заняться. Генерал таки купил на рынке набор для «Волков и овец» – мраморная штуковина самой тонкой выделки, что мне доводилось видеть, однако со всеми этими советами у него так и не нашлось времени, чтобы обучиться игре. Но есть разновидность, в которую можно играть и в одиночку, так что я достаю доску и принимаюсь расставлять фигуры.

– Если позволите… попросить об одной вещи, милорд, – очень тихо произносит служанка.

Я тут же разворачиваюсь к ней, всеми силами стараясь изобразить готовность помочь. Однако она не смотрит в мою сторону, так что мои попытки пропадают втуне.

– Да?

Она со стуком закрывает сундук и разгибается, опираясь ладонями об окованную железом крышку.

– Я слышала, что генерал очень богат, – наконец говорит она.

– Это точно, – отвечаю я, еле удерживаясь от того, чтобы просто показать на кучу дорогущих предметов, коими уставлена комната. – Не думаю, что многие подданные короны квартируются при дворце.

– Должно быть, он осыпает любовников подарками.

Так вот что ей нужно знать – правда, она выбрала довольно извилистый путь.

– Да я, вообще-то, не в курсе, – отвечаю я, чувствуя, как подрагивают губы. – Однако, если ты интересуешься насчёт него… по правде, не похоже, чтобы он подыскивал любовницу.

– Это-то я знаю. – Она наконец разворачивается ко мне, прижимая руку к груди, и глядит на меня грустными тёмными глазами. На меня уже так давно ни одна девушка из наших не смотрела столь завлекательно, что я не знаю, куда девать руки. Наконец я опираюсь ими о стоящую позади доску и чуть не валюсь с кровати, когда она шатается. Однако служанка не обращает внимания на мою неловкость, бросая лишь:

– Так значит, ты – не его любовник?

– Я? – вскрикиваю я, сражённый наповал. – О нет. Никоим образом. Я – его… – я тихо присвистываю, силясь придумать, как бы объяснить всё это без привлечения магии, которой толком не понимаю, и наконец останавливаюсь на этом: – …флотский советник.

– Но ты спишь в его комнате? – спрашивает она, наморщив лоб.

– На отдельной кровати! – поспешно добавляю я. – Просто я ему нравлюсь, и всё тут. Но не таким, гм, образом. Мы просто друзья.

Она прикусывает губу, заправляя длинный локон за ухо, и отворачивается.

– Я слышала иное, – бормочет она. В её словах мне не слышится ни обвинения, ни намёка на шантаж; скорее, она злится на того, кто ввел её в заблуждение. Рука на груди сжимается в кулак.

Я понятия не имею, как на это отвечать – прежде всего, потому, что вообще не понимаю, к чему она ведёт.

– А почему ты спрашиваешь? – наконец говорю я, чувствуя себя немного глупо. – Слушай, я ведь даже не знаю, как тебя зовут. Моё имя – Кэлентин.

– Тебе ни к чему моё имя, – отвечает она, вновь склоняясь к своей корзине резким, исполненным досады движением. – Я – никто. – Не прибавив ни слова, она покидает комнату.

– Ну и ну, – подытоживаю я, когда за ней захлопывается дверь, – что это вообще было?

Мгновение спустя дверь вновь распахивается.

– Значит, так, – объявляет генерал, врываясь в комнату и швыряя наземь фуражку, словно она лично его оскорбила, – я в этом городе не останусь ни секундой дольше.

Я хлопаю глазами, всё ещё ломая голову над странным поведением служанки.

– А я думал… – тут я останавливаюсь, напрягая память, – думал, что мы должны оставаться тут, пока эти ваши мыслители, или как их там, не установят природу нашей связи.

– А они взяли на себя труд выделить хоть миг своего драгоценного времени, чтобы переговорить с нами на неделе, пока мы болтаемся тут без дела? Нет. А выделят, прежде чем армия соберётся выступать? Снова нет. – Он принимается расхаживать по комнате, пересекая её в несколько широких шагов. – Так что давай-ка подождем ещё, чтобы враг наверняка захватил весь Зимородок.

Ещё пара подобных рейсов, и я прижимаю ладонь ко лбу, взмолившись:

– Прошу прощения, но у меня уже в голове всё плывет.
Он тут же останавливается, награждая меня одной из этих вымученных улыбок – она едва скрывает обуревающий его гнев, и мне остается лишь радоваться, что не я тому причина.

– Прости. Недостойно с моей стороны. Не стоило заговаривать об этом.

– Да бросьте, – отвечаю я, поднимая плечи. Когда-нибудь я всё-таки отучу его рассыпаться в извинениях из-за всякой ерунды. – Если хотите отсюда отчалить, то я в игре. Мне всё равно пора вставать. Я после того исцеляющего свитка ещё толком не расходил ногу, так что не прочь прошвырнуться на рынок. – Перевязь с меня также сняли, хоть рука болит будь здоров. Всё-таки есть некоторые преимущества в жизни с дзали, даже если одно из них зовут Алим. – Так как нам добиться этого от них?

На лице генерала при взгляде на меня разражается ярая борьба. Наконец он хлопается на кровать рядом с игральной доской, со вздохом роняя голову на колени.

– Никак. Маги пальцем не шевельнут без благословения королевы, даже если соединённая бъезфрецзингом пара оббивает их порог, а королева слишком занята, чтобы поднять этот вопрос.

– Может, попросить леди Имоджену о посредничестве? – предлагаю я, почёсывая подбородок.

– Гм. Я бы предпочел не вмешивать её без крайней необходимости. Это недостойно и… просто мне не по душе. К тому же, мы всё равно ожидаем прибытия подразделений Джезимен, так что, полагаю, остаётся только запастись терпением – но оно никогда не принадлежало к числу моих добродетелей.

– Говорят, чтобы совладать с нетерпением, лучше всего на что-нибудь отвлечься, – замечаю я. – Вы всегда можете сходить со мной в таверну.

Его глаз начинает подёргиваться.

– Знаешь, я получил крайне странный рапорт от командира Джары, – говорит он. –Похоже, ей объявили выговор за оглушительное пение в ранний час и неспособность держаться в седле весь следующий день. Прежде она никогда не страдала неуклюжестью, так что я был вынужден ответить ему, что понятия не имею, что послужило тому причиной. – Я стараюсь не ухмыляться слишком широко. Он вздыхает, качая головой: – Нет, я пойду не с тобой в таверну. И всё же. Могу я внести встречное предложение?

Вопрос звучит столь неуверенно, что я поневоле начинаю беспокоиться.

– Вестимо, – медленно отвечаю я.

На его лице появляется улыбка – трепетная, как осторожная птица.

– Я хотел бы проехаться по Королевскому лесу за стенами города. Осчастливишь меня своей компанией?

– Хотите сказать, без моей компании это, некоторым образом, невозможно, – вздыхаю я по поводу всех этих тупых заморочек с бъезфрецзингом. Пусть возможность узнать генерала получше на поверку оказалась не столь уж плоха, то, что вне стен города мы буквально неразделимы, по-прежнему отравляет моё существование, словно лопнувший парус.

Его лицо тут же застывает, а подбородок вздёргивается, словно его честь была задета.

– Я бы не стал давить на тебя подобным образом. Если не хочешь – так тому и быть: я не желаю никуда ехать в одиночку.

Эти ультиматумы всё ещё доставляют головную боль, однако со времени нашего знакомства я поднаторел в подавлении своих порывов, чтобы не выбалтывать первое, что приходит в голову – потому как то, чем я вовсе не хотел его обидеть, почему-то неизменно ранит его чувства.

– Ну, раз вы ставите вопрос так, тогда я тоже еду. – Осознав, что я только что ляпнул, я добавляю, подавив стон: – Вы ведь собираетесь ехать верхом, так ведь?

Вновь заигравшая на его губах улыбка яснее любого ответа. Подобрав фуражку, он ведёт меня к конюшням, размахивая руками и высоко держа голову – для него это всё равно что напевать от радости. Что ж, хоть кто-то из нас счастлив.

Конюшни помещаются на нижнем этаже – этот закрытый с трёх сторон загон с четвёртой открывается во двор, откуда и проникает свет. Лошади привязаны между стойками, поддерживающими потолок, рядом с мешками с зерном.

– Они здесь на утренней кормёжке, – сообщает генерал, и я киваю, словно знаю, где ещё они могут быть.

Трое лошадей – гигантские чудовища, которых в армии, похоже, штампуют, словно сахарное печенье, выводя из них неудержимых монстров. Рядом с ними топчется холёный поджарый вороной жеребчик, который вскидывается при появлении генерала, принимаясь пускать слюни ему на плечо, стоит тому подойти. В последнем стойле стоит хаотично испещрённая бурыми и белыми пятнами долговязая широкогрудая кляча, созерцающая нас взглядом, полным непередаваемой усталости от жизни.

– Этого славного парня зовут Стрела, – говорит он, почесывая щёку прилипчивого юнца. – А там – Перехватчица [1]; она не отходила от Джары, будучи жеребёнком. Пожалуйста, поздоровайся с ней, она не укусит.

Не сказать, чтоб я вообще не имел дела с лошадьми: многие из нашей деревни держат клячонку-другую, чтобы отвозить рыбу на рынок. Эта кобыла гораздо больше походит на них, чем на те серые боевые машины.

– Привет, – говорю я ей, и она опускает голову, чтобы я мог почесать ей за ушами, негромко фыркая, когда я подчиняюсь. – Значит, тебе тоже нравится Джара, а? Выходит, она выросла здесь?

– О, нет. Я послал за Перехватчицей в своё имение. – Внезапно Азотеги замолкает, занявшись упряжью Стрелы. Я вижу лишь его покрасневшую шею и дивлюсь столь странному поведению, пока до меня не доходит: и самому генералу, и его дочери неторопливая, невозмутимая лошадка совершенно без надобности.

Бе-э-эз ума от тебя, – говорила Джара в таверне. Похоже на то, раз не останавливается перед тем, чтобы тащить какую-то лошадь через полстраны, на тот случай, если я соглашусь на неё взгромоздиться.

– Ну что ж, – я ещё разок почёсываю её напоследок, – мне дадут седло, или всё будет сурово?


***

В итоге я получаю своё седло, хотя генерал тут же вырывается вперёд, оставив меня тащиться позади. Прежде чем мы куда-либо едем, он помогает мне забраться на лошадь и водит её по двору кругами, чтобы убедиться, что я смогу сохранять равновесие. Это довольно-таки унизительно, потому что все проходящие мимо слуги останавливаются, чтобы попялиться, как дзалинский лорд уговаривает старую кобылу сделать ещё парочку шагов.

– Я слышал, что учиться ездить на лошади – это всё равно что привыкать к плаванью по морю, – сообщает он мне, распираемый энтузиазмом; по крайней мере, мне так кажется. Для конюших, скалящих на нас зубы перед уборной, надо думать, его речь звучит слегка задумчиво. – У меня никогда не было возможности сравнить. Как думаешь, это правда?

Я крепче вцепляюсь в удила и гриву, стараясь не замечать, как далеко земля.

– И да, и нет, – выдавливаю я сквозь сжатые зубы. – Корабельная палуба куда как шире. И когда шатает так сильно – это значит, что ты угодил в бурю, и всё вот-вот полетит в тартарары.

Похоже, его это позабавило:

– Если эта походка кажется тебе тряской, то боюсь предположить, что ты скажешь о рыси.

Наконец он решает, что я и сам вполне справлюсь, так что мы покидаем двор и следуем к дворцовым воротам, он во главе на гарцующем чёрном жеребце. Там мы сталкиваемся со стражниками и кое-чем ещё непредусмотренным: чтобы избежать несчастных случаев, по городу запрещено верховое движение всем, кроме дзалинских дворян, которые вправе творить всё, что пожелают. Видя, что имеют дело с верховным генералом, герцогом Азотеги, стражники пытаются как можно иносказательнее объяснить, что он может следовать дальше верхом, но не я.

Едва не дымясь от возмущения, генерал в конце концов обрывает эту дискуссию, заявив, что мы оба спешимся. Судя по виду охранников, они уже завидели свою смерть на горизонте. В любое другое время я бы улыбнулся им, чтобы подбодрить, но мне всё это тоже поперек горла. Так что, боюсь, их не слишком-то утешило то, что они прочли на моём лице.

От дворца к городским воротам есть два основных пути: длинный и запруженный. Мы сперва направляемся к главной улице, широкой, как боевая галера, и донельзя забитой лотками и прохожими, но чёрный жеребчик Азотеги артачится, вращая глазами. Так что нас ждёт длинный путь. Теперь каждое движение генерала свидетельствует о переполняющем его негодовании, хорошее настроение как ветром сдуло.

Наконец мы покидаем стены города и ведём лошадей по мосту надо рвом, от которого так несёт, что даже у меня не возникает желания окунуться. Открывшаяся перед нами травянистая равнина сплошь покрыта палатками – пристанище для тех, кому не хватило места в городе, или же тех, кто собирается двигаться дальше, не задерживаясь. Навстречу бегут чумазые детишки – поглазеть на генерала и лошадок, и радостно вопят, когда я улыбаюсь и машу им в ответ. Азотеги же слишком занят совершенствованием своего хмурого вида, чтобы вообще их заметить; но когда я пихаю его локтем в бок и велю ему перестать пугать детей, он, по крайней мере, пытается смягчить мрачное выражение лица, когда мы проезжаем мимо них.

Но стоит нам достигнуть леса, как его лоб разглаживается и уголки искривлённых губ наконец приподнимаются. Перекинув удила через шею коня, он единым движением запрыгивает на него с грацией, которой я отчаянно завидую. Мои собственные попытки оседлать Перехватчицу не делают чести матросу, который способен держаться на ногах в самый отчаянный шторм, но кобыла невозмутимо воспринимает мои потуги, лишь единожды фыркнув, пока я на неё карабкаюсь.

Генерал объясняет мне, как пустить лошадь шагом и остановиться, и мы отправляемся вглубь леса по извилистой тропке.

– В лесу я всегда обретаю покой, – замечает генерал, придерживая своего резвого жеребца, чтобы не вырывался вперёд. Тот мотает головой и принимается выделывать кренделя в знак протеста против навязанной ему черепашьей скорости. – Тишина, птичьи голоса…

– Всё это есть и на море, и небо вдобавок, – замечаю я.

– Наверно. И всё же я не слыхал, чтобы кто-то утонул в деревьях. – Он улыбается при взгляде на мою гримасу.

– Ну а облака не горят, – парирую я, но без запала. Последние несколько дней генерал являл собой весьма печальное зрелище – то пышущий гневом, то онемевший от стыда. Я дивлюсь лишь тому, что он продержался так долго, но и подумать не мог, что это напряжение выльется в верховую прогулку. По правде, я рад видеть, что он наконец расслабляется.

Мы едем так долго, что мой зад начинает саднить, когда перед нами внезапно открывается широкая, поросшая невысокой травой поляна. Азотеги удовлетворенно вздыхает, веля:

– Пожалуйста, придержи лошадь. Я мигом.

Я приподнимаю брови, однако подчиняюсь, отпустив удила – кобыла тут же принимается щипать травку.

– А куда вы…

Но он уже ударил Стрелу пятками с громким гиканьем, и они оба исчезают в долю мгновения. Чёрный жеребец уносится прочь быстрее, чем любая виденная мною доселе лошадь.

Если бы Джара не объяснила мне насчет того, что вектора и фокусы не могут далеко разойтись, я решил бы, что он попросту бросил меня на голодную смерть.

– По крайней мере, хоть ты не собираешься от меня удрать, – делюсь я с кобылой, похлопывая её по шее. Она игнорирует мой жест, находя траву куда более достойной внимания.

Топ-топ-топ копыт по земле знаменует их возвращение. Генерал прижимается к конской спине размытым тёмным пятно на фоне древесной зелени. Он с оглушительным топотом проносится по поляне, напоминая о падающих звездах и сигающих угрях – единственных известных мне вещах, что способны перемещаться с такой скоростью.

Порыв ветра срывает с его головы фуражку, прежде чем он вновь растворяется среди деревьев. Желая быть хоть чем-то полезным, я понукаю свою кобылу пятками, затем похлопываю, и наконец со всей силы ударяю по крупу, прежде чем она со вздохом плетётся в ту сторону. Добравшись до нужного мне места, она с готовностью останавливается, чтобы угоститься травой близ генеральской фуражки, не трогаясь с места, пока я изобретаю причудливый способ, как бы спешиться, желательно не головой об землю.

Азотеги вновь объявляется в разгар моих попыток раскрутить его фуражку на пальце – я уже успел принять непринуждённую позу, прислонившись к тёплому боку моей кобылы.

– И кто-то еще говорил, будто плавание опасно? – протягиваю я.

Я прежде не видел его столь беззаботным – суровое лицо словно мигом помолодело на многие годы.

– Я знаю, что делаю. – Он подхватывает фуражку прежде, чем мне удается освоить трюк с вращением, и нахлобучивает на тёмные волосы. – Идём, у меня для тебя есть сюрприз.

Я никак не могу решить, стоит ли это того, чтобы вновь забираться в седло.

– А это далеко? – спрашиваю я, поглядывая на Перехватчицу, которая в ответ моргает со схожим энтузиазмом.

– Ты солдат или размазня? – Азотеги тянется вниз, чтобы запустить пальцы в мои длинные волосы на удивление игривым жестом, и я нервно втягиваю воздух. – Пару шагов от силы. Если свистнешь, Перехватчица последует за тобой.

Скептически относясь к этому предположению, я тем не менее высвистываю первые ноты «Славного улова». Уши обеих лошадей мигом вздрагивают, и Перехватчица делает пару шагов в мою сторону, Стрела также подходит. Усмехнувшись при виде выражения лица генерала, я веду обоих через лужайку, переходя со «Звёздных любовников» на «Танец на ярмарке Ионны».

– Ты околдовал даже моих лошадей, – говорит генерал с тёплой полуулыбкой. Налетевший ветерок отбрасывает волосы ему на глаза, так что он становится похожим на изваяния их древних героев. – А теперь налево – и увидишь.

Я поворачиваю туда, насвистывая «Сюрприз для дракона». Тропа почти исчезает, потому что большие деревья начисто извели поросль под своим пологом, но лошади легко ступают по ковру из сосновых иголок. Когда в поле зрения вновь возникают кусты, я начинаю догадываться, и едва моих ушей достигает первый всплеск, я уже несусь туда со всей скоростью, какую могу себе позволить.

Это озеро; или скорее пруд, через который я мог бы перебросить камень, но всё равно это вода. Если я не ошибаюсь, это – один из тех источников, что берут начало в горах – глубже, чем кажется, и холодный, словно дыхание ящерицы. Издав победный крик, подобный генеральскому, я сбрасываю обувь, скидываю тунику, швырнув ею в ошарашенного генерала, и ныряю.

Вода, зеленоватая и восхитительная, смыкается надо мной. Я открываю глаза, выдыхая через нос, и еле удерживаюсь от того, чтобы не улыбаться проплывающей мимо стайке черепашек, и бледно-серебристой рыбке, стрельнувшей при виде меня в тёмную пучину. Я дома. Я выныриваю, отплёвываясь и смеясь.

Азотеги так и застыл на своём коне, вцепившись в удила побелевшими костяшками, но делает попытку улыбнуться при виде меня. Я кричу ему, приподняв брови:

– Ну а ты чего застрял?

– Ты уверен, что это безопасно? – встревоженно спрашивает он.

Я вновь погружаюсь, пуская пузыри в его сторону.

– Разумеется, это безопасно! – уверяю я, вновь появляясь на поверхности. – Ты когда-нибудь видел, чтобы я отмочил что-то безрассудное за всё то время, что ты меня знаешь? Завидев акул или подмигивающих сирен, даже я бы сюда не полез.

– Что правда, то правда, – признает он и, поёрзав на конской спине, соскальзывает на землю, чтобы привязать лошадей к ветви дерева.

Не обращая внимания на этого зануду, я переворачиваюсь на спину, позволяя воде себя держать. Между крон деревьев просвечивает небо, словно принадлежащий мне одному маленький голубой мир. Улыбаясь, я похлопываю пальцами по воде, как прежде делали мы с кузиной Эмилией, а затем едва сдерживаю смех, когда подплывшая рыбка принимается их пощипывать, принимая за наживку.

Азотеги аккуратно развешивает мою тунику на ветвях и подходит к озеру. Там он садится прямо на берег и – надо отдать ему должное – даже не смотрит, куда, не задумываясь, что станется с его формой.

– Доволен? – тихо спрашивает он.

– Всё больше и больше! – отвечаю я, пару раз ударив ногами, чтобы подплыть поближе. – А ты часто сюда ходишь?

– Прежде – да, но с тех пор я здесь давненько не был. Я больше не задерживаюсь в столице надолго, и потому здесь накапливается много дел. Мне всегда нравилось смотреть, как цапли охотятся у воды. Но сам я туда не заходил, понятное дело.

– Ха. – Я улыбаюсь и потягиваюсь, на миг погружаясь под воду; этот неугомонный тип испуганно вскрикивает и тянется ко мне, не отдавая себе отчёта в своих действиях. Я принимаю вертикальное положение, вытрясая воду из ушей, и затем предлагаю: – А ты не хочешь?

– Прости, чего?

– Поплавать, – поясняю я. – Вернее, просто поплескаться – тут тебе едва ли по грудь будет, кроме, разве что, самой серёдки.

– А… нет.

Удивил донельзя, нечего сказать. Я ухмыляюсь, брызгая в него водой с кончиков пальцев.

– Вот всегда ты так. Говоришь, что каждое моё желание для тебя – закон, а сам отказываешься верить, что я тебя не утоплю.

Мимо проплывает рыбка покрупнее, и я прищуриваюсь на неё, прикидывая, хватит ли у меня прыти, чтобы её изловить – и уже собираюсь попробовать, когда генерал решительно поднимается на ноги.

– Ладно, – напряжённо произносит он. – Я это сделаю.

– Ух. – Я хлопаю на него глазами. – Да не стоит, правда. Я ж просто шутил. Я в курсе, какого дз… твои люди мнения о воде.

– Я отнюдь не типичный представитель своего народа. – Он нагибается, чтобы развязать шнурки, затем снимает ботинки и небрежно отставляет их прочь. – Снимать рубашку – это обязательно, или просто такой обычай?

– Вообще-то, согласно обычаю надо снимать всё, но штаны лучше оставить, если не знаешь местную растительность и живность, – поясняю я, недоверчиво на него поглядывая. Возможно, не стоит упоминать о рыбах, от которых помогают штаны, прежде чем он решится зайти в воду. Не один моряк лишился своей мужественности посредством угрей, населяющих тёплые воды. – К тому же, приятно накинуть что-нибудь сухое, когда вылезаешь на берег.

Его пальцы пробегают по рядам пуговиц на мундире, и мне на ум приходит, что я никогда прежде не видел его без рубашки. Потому-то последние несколько недель я и сам спал одетым, щадя его чувства. Его движения и впрямь замедляются, когда он стягивает мундир, а по шее разливается краска.

Его тело представляется мне вполне нормальным, за исключением разве что сияющего фиолетовым светом камня у основания его шеи, что загадочным образом сросся с кожей. Ну и волос – похоже, у дзали они нигде, кроме макушки, не растут. Я был готов к тому, чтобы узреть впечатляющие мускулы, но никак не здоровый застарелый шрам от сабли, что сбегает по ребрам, заворачиваясь на бок. При виде него я невольно присвистываю.

– И как ты это пережил? – не удерживаюсь я.

– Удача, – кратко отвечает он. – И скорость. Что теперь?

– А? Ах, да. Наверное, проще для начала сесть на берег и спустить ноги в воду.

Охотно опустившись наземь, подальше от воды, генерал протягивает над её поверхностью ладонь с растопыренными пальцами, но даже это толком не выходит: прежде чем пальцы успевают коснуться воды, рука конвульсивно стискивается в кулак и отдёргивается. Его грудь судорожно вздымается, и, к немалому моему удивлению, я вижу, как по его обнажённой коже пробегает озноб, хотя в глазах и сжатых губах читается предельная концентрация.

– Знаешь, ты ведь не обязан этого делать, – сочувственно бросаю я. – Не каждый может преодолеть подобный страх.

– Я сумею.

Ну что ж, раз он собрался сделать это всерьёз – я собаку съел на уламывании нерешительных моряков.

– Эй, – осторожно окликаю его я. – Ты ведь пьёшь её, верно? Так значит, она не убьет тебя единым прикосновением.

Он кивает, но не поднимает на меня глаз.

Что ж, пора ввести в действие те самые бесчестные уловки, которые он так ненавидит.

– К тому же, мне ведь ничего не делается. – Я зачерпываю воду ладонью и даю ей стечь сквозь пальцы. – Видишь? Вот эта горсточка явно безопасна. Его глаза пристально следят за каждой каплей.

– Нет, ты потрогай, – предлагаю я.

Его взгляд неуверенно блуждает между моими глазами, губами и рукой, словно он не знает, на чём остановиться. Я наблюдаю за ним с лёгкой улыбкой.

Наконец его рука тянется к моей, медленно, словно растущий побег. Теперь его грудь не вздымается, и он вовсе затаивает дыхание, опуская кончики пальцев в лужицу на моей руке. Я стою недвижно, будто кипарис, в то время как он осторожно поглаживает кожу моей ладони, прослеживая её линии. На мгновение мелькает алый язык, когда он нервно облизывает губы. Он сплетает пальцы с моими, тёплый, словно янтарь против моей мокрой кожи, и лишь тогда медленно поднимает взгляд.

И тут я бросаю его в пруд.

От его вопля лошади едва не срываются с места в панике, а над деревьями взмывает стайка растревоженно кричащих птиц. Всплеск получается потрясный – меня окатывает с головы до ног – видимо, он куда тяжелее, чем можно предположить при его комплекции.

Он поднимается на ноги, красный от злости, и ревёт благим матом:

– Кэлентин! Фокус ты мне или нет – оторву голову и насажу на пику!

Я гогочу так отчаянно, что не в силах ответить. Мне тотчас приходится отплыть назад, когда он на меня набрасывается, что не так-то просто, когда давишься смехом.

– Что… я… да это вовсе не смешно! Зачем ты… – Его захлёстывает волной, так что он захлёбывается собственными словами. Наконец проплевавшись, он испепеляет меня взглядом, похожий на самую мокрую и несчастную швабру на свете. – Зачем ты это сделал? – наконец спрашивает он с убитым видом.

– Морская традиция, – провозглашаю я, похлопывая его по спине. – Если не бросать в воду тех, кто её боится, они никогда не решатся. Ну а теперь приободрись, а то я не стану учить тебя плавать.

Он обеспокоенно поглядывает на берег, только сейчас осознав, где оказался.

– Но я же, вроде, уже в воде – разве этого недостаточно? Могу я выйти на берег?

– Прошу прощения, но я от тебя не отстану. Можешь не плавать, если не хочешь, но ты останешься в воде, пока до тебя не дойдет, что она не набросится на тебя без моего дозволения.

– Очень смешно, – мрачно отзывается он, однако кивает, поколебавшись пару мгновений, глядя мне в глаза с серьезностью, которую я не могу не оценить. Я улыбаюсь ему и вновь ныряю.

Может, я бы и убедил его поплавать, если бы как следует постарался. Но мне вовсе не понравилось, как он отреагировал, когда я якобы усомнился в его доверии, не говоря уже о том, когда швырнул в воду. Я шутил, но он-то нет. Желудок сжимается при мысли: чёрт, а ведь я мог бы заставить его утопиться, задайся я такой целью. Вот уж не думал, что буду на такое способен.

«Ну что ж, – решаю я, – что толку теперь об этом сожалеть – главное не делать такого впредь. Пусть меня не коснется капля воды, если я нарушу это обещание».

Когда я выныриваю, передо мной предстаёт изрядно побледневший генерал.

– Кажется… кажется, в воде что-то есть, – сообщает он обморочным шёпотом.
– Ну да, – отзываюсь я, вовремя спохватившись, чтобы не добавить «сэр». – Это называется «рыба». – Я искренне надеюсь, что это не та самая рыба, ради которой не следует снимать штаны. Вот уж тогда Азотеги точно больше к воде на милю не подойдёт.

Его нахмуренное лицо подёргивается:

– Они щекочутся.

– Хм-м-м.

На какое-то время повисает та самая умиротворённая, приятная тишина, пока я плаваю, а он пытается ходить взад-вперёд по дну. Немного подумав, я замечаю:

– Знаешь, а ведь большинство моряков не умеет плавать.

Он тут же вскидывает глаза на меня.

– Как же так?

– Не находится, кому их обучить, или они слишком гордые, чтобы просить об этом. Я умею, потому что тетя настояла, чтобы мы все выучились, но это редкость.

– Но… что же они делают при кораблекрушении?

– Тонут, – безучастно сообщаю я.

Он шумно втягивает воздух, с помертвевшим лицом следя, как я заплываю на глубину.

– Тогда зачем же они идут во флот? – тихо спрашивает он.

– Отчасти потому, что кто-то должен сдерживать пиратский произвол. Но по большей части, потому что им велят.

– Я не знал. – Генерал хмурится, глядя на воду. – Если бы королева приказала им учиться, это спасло бы жизни?

– По правде, не знаю, – отвечаю я, почёсывая затылок. – Но когда мне разбили голову, я смог добраться до скал лишь благодаря тому, что научился плавать прежде, чем ходить. – Ухмыльнувшись, я добавляю: – Надеюсь, тебя это не отвратит. Думаю, что подобный указ и впрямь бы не помешал.

– Почему это меня должно отвратить то, что спасло тебе жизнь? – На его лице – вновь обида и боль несправедливо задетого чувства.

Я досадливо сдуваю лезущие в глаза волосы; порой кажется, что у него есть чувство юмора, порой – что нет.

– Да я же просто шутил. Ну, по большей части. Я же вижу, сколько неприятностей доставляю, донимая тебя глупыми предложениями во время собраний и забрасывая тебя в пруды.

– Надеюсь, последнее не войдет в привычку. А что до первого… – Он поднимает руку, позволяя воде стечь сквозь пальцы. – Может, ещё есть надежда поднять флот в их глазах, но я бы не стал ждать этого с затаённым дыханием.

– На самом деле, задерживать дыхание под водой весьма кстати. – Я брызгаю на него водой, и он наконец улыбается, разрываясь между раздражением и чем-то, что можно даже назвать счастьем.

Когда солнце садится, мы, немного обсохнув, направляемся ко дворцу. Там Азотеги поджидает угрюмая офицер Джезак, однако замолкает на полуслове, завидев наши мокрые волосы и штаны.

– Что… случилось? – спрашивает она, хмурясь на безоблачное небо.

– Я выбрался поплавать, – с непроницаемой физиономией сообщает генерал и, не задержавшись ни на мгновение, проезжает мимо ошарашенной дзалинки. Мне также удаётся сохранить серьёзное лицо, но, стоит нам завернуть за угол, как я расплываюсь в такой улыбке, что ноют щёки.

И, впервые за всё время нашего знакомства, Азотеги улыбается, даже не взглянув в мою сторону.


Примечание переводчиков:

[1] Перехватчица – в оригинале имя лошади – Catchup, первое значение этого слова – «кетчуп» :-) Также это сленговое «перехват» - мы подумали, что в данном контексте это звучит лучше.

Следующая глава

Предыдущая глава

Самое большое, что мне доводилось видеть – это море. Но второе – Крик Чайки: предо мною высятся ряды домов, окрашенных под яркое летнее небо; стены нависают над головой; бешено полощутся над черепичными крышами флаги, словно стремясь спастись от следующих за ними по пятам пиратов. Жаль только, что всё это мне приходится созерцать из повозки.

«Флаги», – думаю я, улыбаясь, словно нализавшийся сметаны кот, при виде флага с кружкой эля и алой птичкой.

– Таверна! – ликую я, привлекая косой взгляд следующего рядом с повозкой всадника.

У меня ни капли во рту не было с самого начала этой истории. Дзали, странные создания, похоже, вообще не выпивают, тем паче во время военной кампании. Но в Крике Чайки проживает поровну людей и дзалинских дворян, со всеми прилагающимися радостями жизни. Может, мне и бордель с ипподромом попадутся? Я расплываюсь в улыбке, сползая на попоны, устилающие дно тележки. Всё-таки есть некие преимущества в том, чтобы быть заложником побеждённой армии.

читать дальшеНа самом деле, если булочки на прилавке, мимо которого мы проезжаем, на вкус столь же восхитительны, как их аромат, то побеждённым армиям следовало бы запретить вход в столицу. Может, это сподвигло бы их сражаться получше.

Армия расквартирована в бараках, но офицеры направляются во дворец, и я вместе с ними. Прежде чем мы разделимся, Джара подбегает к моей повозке, обещая, что проведёт меня по городу после того, как она с товарищами «вытащат головы из задниц, вернув их к мечу». Я же обещаю поставить ей человеческую выпивку, и она улыбается до ушей, салютуя мне.

Генерал едет впереди, погружённый в беседу с суровой офицершей Джезак, не желая афишировать нашу связь перед остальными. Сдаётся мне, что все офицеры уже в курсе, судя по их реакции в палатке, так что мог бы мне хоть рукой махнуть. Но лишь святые знают, что с ним – может, всё ещё злится. После поражения он выдавил из себя что-то вроде извинения и сообщил, что мне подадут повозку, так что мне не придётся ковылять всю дорогу до Крика Чайки. Вот, собственно, и всё.

Ну да я хотя бы не единственный инвалид на этом пути. Рядом со мной – темноволосая офицер: она сломала бедро в своём втором поединке. Она представилась мне как Сира Сараз, и я надеюсь, что это добрый знак – заполучить её первое имя наряду со вторым. Она не слишком-то разговорчива, но хотя бы не обращается со мной, словно с учёной собачкой, что приятно.

– Гляди, – тихо говорит она, кивая на здоровенные ворота впереди. – Флаг генерала не поднят. Королева то ли не знает о нашем прибытии, то ли не рада ему.

Я прищуриваюсь на полощущиеся над серой стеной флаги.

– Так, значит, все эти армии расквартированы здесь, м’леди?

– Нет, это всё флаги придворных. Далеко не все из них возглавляют армию, как мой господин Азотеги. – Её черные глаза на миг задерживаются на его прямой спине, и улыбка смягчается при словах: – Но его одного вполне достаточно.

По моему мнению, наш вечно хмурый генерал не заслуживает столь нежных взглядов, тем паче от столь прелестной дамы. Она, что, тоже его бывшая? Я вздыхаю, потирая затылок здоровой рукой. Мне в самом деле пора это прояснить, пока я не попятился от догадок.

Королевский дворец отличается от крепости Тальега так же, как она сама – от нашей захудалой башенки в Эссее. Крик Чайки был великим городом задолго до дедовских времен и пережил сотни королей и королев, у каждого из которых имелось по сотне идей, как должен выглядеть королевский замок. Так что на настоящий момент тут есть аж четыре красные башни в разных стилях, с загибающимися кровлями и причудливым орнаментом на верхушке. Одна-таки похожа на сиську, и, сдаётся мне, не случайно. Стены дворца – местами из золотистого песчаника, местами – из приземистых серых блоков или обожжённого кирпича. Внутренняя отделка иных из построек изящнее прикосновения женской кисти – сплошь белый мрамор и тонкая ковка, в то время как грубый камень других, похоже, способен выдержать осаду. Радом с одним таким серым уродом генерал натягивает удила, кивая мне.

– Похоже, я приехал! – радостно сообщаю я Сире, спрыгивая с тележки на здоровую ногу. – Желаю вам скорейшего выздоровления!

– И тебе, – кивает она мне и отворачивается прежде, чем на неё падает одобрительный взгляд генерала.

– Она милая, – сообщаю я ему, когда он спешивается и отдает поводья ожидающему рядом мальчику-конюшему. Если она и правда одна из его бывших жен, то у него хороший вкус: она в равной степени красивая и отважная перед лицом чертовски болезненных испытаний.

– Правда? – говорит он, бесстрастный, словно чёрствая горбушка, проводя меня сквозь арку в стене и затем через двор. Я поднимаю брови на потеху его спине, дивясь, что же его гложет.

Оказывается, вся эта махина и есть дом генерала – тут живёт он, когда находится в столице, и святые знают, кто, когда его нет. Тут спален не меньше, чем в гостинице, две гардеробные – так они зовут уборную, как выяснилось – и собственные кухни. Разумеется, из всего этого изобилия мы займём одну-единственную комнату, но в той, куда он меня отвёл, спокойно разместились бы шестеро. Помост, который он отводит под мою постель, не меньше капитанского мостика «Пеламиды», и кто-то не пожалел времени на то, чтобы расписать стену под потрясающе правдоподобный лес, в тон зелёному ковру и подушкам. Я присвистываю, вертясь на каблуках:

– Ничего себе.

– Мне всегда здесь нравилось. – Его голос малость оттаивает, что даёт мне надежду: может, он уже не сердится? – Пожалуйста, чувствуй себя здесь как дома. Я пойду проведаю лошадей в конюшнях и мигом вернусь.

– Хорошо, сэр! – Когда он уходит, я направляюсь прямиком к кровати и с размаху опускаюсь, пружиня на ней. Она колышется, словно вода, когда сбрасываешь лот. Я мечтательно улыбаюсь, подумывая о том, не слишком ли будет, если я прилягу подремать прямо сейчас чисто для пробы?

– Поставь сундук здесь – о! – Зашедшая было дзалинка отшатывается, завидев меня. Мне ещё не приходилось видеть приличную – ну, в смысле, не военную – дворянку, за исключением леди Эссеи, а эта жизнерадостная госпожа явно рыбка из этой венценосной стайки. Её нетронутые краской ярко-бирюзовые волосы спадают до пояса белого платья, чудно оттеняя огромные глаза того же цвета. Низкий вырез демонстрирует стройную шею и более чем достойную внимания грудь. Но самое приятное в её внешности – это всё-таки улыбка, что тут же расцветает при виде меня.

Эта улыбка напоминает мне о Джаре и, как следствие, об обещанной выпивке. Может, эта леди также не откажется составить нам компанию, и мы пройдемся по городу втроём?

– Ну разве это не восхитительно! – восклицает она, прижимая руки к груди. – Ты не против помочь нам? Ох, нет, я вижу, ты ранен. Прости меня, я буду молиться за твоё скорейшее выздоровление!

А ведь порой слыть домашним любимцем не так уж и плохо.

– Что вы, леди, я здоров как бык [1], – говорю я, отчаянно надеясь, что моя улыбка не столь идиотская, как я её ощущаю. – Чем могу помочь?

– По правде, вот эти сундуки…

Выглянув в холл, я вижу старика, который мужественно пытается поднять один из дубовых сундуков, коими уставлен пол. Я хватаюсь за ручку со своей стороны, и он благодарно кивает, не в силах вымолвить ни слова. Вместе мы по очереди затаскиваем сундуки в комнату и ставим туда, куда велит леди.

– Тебе не кажется, что вон тот загораживает доступ к окну? – спрашивает она, задумчиво покусывая нижнюю губу и поглаживая подбородок. – Наверно, стоит сдвинуть его немного левее. Он любит глядеть в окно по ночам – как бы ему не налететь на этот сундук в темноте.

Приподняв брови в ответ на это странное замечание, я послушно толкаю тяжелый сундук.

– Превосходно, – ослепительно улыбается она мне.

– Кэлентин? Что… – В комнату заходит Азотеги, рассеянно отряхивая руки от сена – похоже, изрядно обслюнявленного – и застывает на полуслове при виде дамы.

Бросив на них единый взгляд, старый слуга бормочет извинения и исчезает. Я гляжу ему вслед, мучимый нехорошим предчувствием, что он знает что-то такое, о чём мне предстоит догадываться в срочном порядке.

– Как удачно, генерал, – говорит леди, приседая в глубоком реверансе. – Я надеялась увидеть вас первой.

Он вытягивает руки по швам и кланяется в ответ, зажатый, как обычно, но это ещё сильнее бросается в глаза в сравнении с грацией его гостьи.

– Леди Имоджена. Могу я узнать, чем вызвано подобное желание?

Она издает тихий мелодичный смешок и присаживается на краешек моей постели.

– Дражайший мой, может, я просто хотела тебя повидать. – Кровать пружинит, и она подскакивает на ней, точь-в-точь как я только что. – Кстати, зачем тебе понадобилась вторая кровать? Ожидаешь гостей? Эта даже лучше, чем моя кровать в Сайе.

Генерал бросает на меня быстрый взгляд, словно что-то подсчитывая в уме, и вновь обращается к ней.

– Имоджена, это – мой фокус, Кэлентин. Матрос Кэлентин, позволь представить тебе Имоджену, леди замка Сайя.

– Очень приятно, – бормочу я, слишком шокированный его признанием, чтобы произвести что-либо более связное.

– Твой кто? – изумляется она, уставясь на меня, и её кожа принимает зелёный оттенок под стать волосам. Она тут же склоняется пополам в поклоне, причем её плечи дрожат, словно у свежепойманной птички, и я вдруг понимаю, что она смертельно напугана.

– Ваше Сиятельство, примите мои глубочайшие извинения… Я не знала… я попросила его…

– Это всё моя вина, – вмешиваюсь я. – Я сам вызвался.

– Я… вижу. – Генерал быстро справляется с шоком, отметая его единым взмахом руки. – Имоджена, в этом нет нужды. Пожалуйста, просто скажи, зачем явилась.

– Правда? – потрясённо отзывается она и, выпрямившись, изящным жестом складывает руки на коленях, расплываясь в улыбке, в то время как на её лицо возвращается нормальный цвет. – Сердечно благодарю тебя за снисходительность, но не могу удержаться от вопроса: что это «пожалуйста» делает на твоих губах? Фокус, это твоих рук дело?

Лицо Азотеги темнеет даже сильнее обычного.

– Причина, – рычит он.

– А, вот это уже ближе к тому, что я ожидала. – Её улыбка ширится, затем внезапно пропадает, сменяясь испытующим, неуверенным выражением.

– Королева… приветствует тебя от её имени.

– Так уж и приветствует? – Голос генерала прямо-таки сочится желчью. Он пересекает комнату и останавливается рядом со мной, глядя в окно на раскинувшийся внизу город. – Отчего-то мне с трудом в это верится.

– Ну… по правде… ей следовало бы тебя поприветствовать. – Дама вздыхает, и её плечи горестно опускаются. – Ладно, это я тебя приветствую. Она же, главным образом, выражает желание видеть тебя как можно скорее. Ну, это если вкратце.

– Она может выражаться как её душе угодно. Я не ожидаю милости, коей не заслужил. Я не внял полученному совету и проиграл битву.

Интересно, это он о моём совете или о ещё чьём-то? Я украдкой слежу за ним краем глаза, но он не отрывает взгляда от окна – без сомнения, планируя возможные пути атаки и отступления по улицам города.

– Досадная случайность, но уж точно не катастрофа. – Имоджена поднимается с кровати и скользит по комнате, останавливаясь за спиной генерала. В нашем углу явно становится тесновато, но я не могу освободить его от собственной персоны, не перепрыгнув через сундук и не распихав господ самым что ни на есть бесцеремонным образом. Хотя при том участии, что я принимаю в беседе, я мог бы с тем же успехом изображать сидящую на стене муху, не будь я столь высоким. – Фараз, она не гневается на тебя. Я просто хотела предупредить, что она может быть с тобой немного… холодна.

Он вздыхает, наклоняясь вперёд, пока его лоб не касается стекла.

– Понимаю. Спасибо за предупреждение.

– Пожалуйста, и это тебе спасибо. С ума сойти. Всегда рада услужить, милорд. – Она в самом деле мне подмигивает, и я неуверенно улыбаюсь в ответ. – Значит, скоро увидимся. Рада знакомству, Кэлентин. – Дама вновь приседает в реверансе, затем выскальзывает из комнаты.

Азотеги молчит как рыба, и вместо объяснений прихватывает полу моей туники с такой силой, что подушечки пальцев белеют.

– Так что же, – спрашиваю я, не в силах долее совладать с любопытством, – Она – одна из твоих бывших жён?

Он тяжко вздыхает, затуманивая стекло, и еле слышно отзывается:

– Да. – Затем он оборачивается ко мне: – И как, во имя всех богов, ты об этом проведал?

– О… э… гм… – Я и не подумал, что могу подставить Джару своим любопытством по части того, о чём мне знать не полагается. – Ну, слухи ходят. А отчего вы разошлись?
– А почему ты спрашиваешь? – подозрительно прищуривается он.

– Да просто потому что мне не помешает быть в курсе – как знать, может, ты её бил, или она убежала с твоим лучшим другом…

– Хм. – Теперь его лицо искажается, словно в воздухе запахло кислятиной, и он вновь устремляет взгляд в окно. – Выходит, ты боишься, что я буду дурно с тобой обращаться, или что от меня никакого проку?

На самом-то деле я просто переживал за него и его леди, но раз уж речь зашла…

– Там, откуда я родом, супруги не расстаются до самой смерти, – поясняю я. – Они могут разойтись, если дела совсем плохи, но обычно стараются преодолеть противоречия. Развод же допустим, только если одному из них грозит серьёзная опасность со стороны другого. Я догадываюсь, что у вас, дзали, всё иначе, однако…

– Некоторые живут так, как описал ты, – тихо отвечает он. – А мой народ следует принципу обновления. Каждый год пара возобновляет свои клятвы перед богами и близкими. Если же они решают этого не делать, союз автоматически расторгается. Мы с Имодженой очень разные люди, и наш брак был всецело политическим. Когда нужное количество лет минуло, мы не стали возобновлять наш союз.

Я почёсываю затылок, силясь уложить всё это в голове.

– Наверно, это удобно.

Он вздыхает, чертя пальцами непонятные узоры по стеклу.

– А ты… ты правда думаешь, что я её бил?

– Не-а, – говорю я, смущаясь за нас обоих. Порой я просто забываю о том, как глубоко его ранит любое моё слово. По его осанке видно, как он пытается оградиться от подобного воздействия, но не в силах этого сделать. Пытаясь придать голосу беспечность, я заверяю: – Конечно, нет – сожалею, что я вообще это ляпнул. Вы, сэр, отнюдь не маленький пушистый зайчик, однако я не вижу в вас жестокости.

Азотеги кивает, но угрюмое настроение его не покидает, так что я пихаю его плечом в надежде хоть немного подбодрить.

– Ну же, – радостно бросаю я, – нам ещё предстоит выволочка от королевы. Не всем дарована такая привилегия, знаете ли.

– Не дождусь этой светлой минуты. – Однако же на сей раз при взгляде на меня он еле заметно улыбается.


***

Королевский тронный зал являет собой совершенно невероятное зрелище: сплошь роспись и сине-золотая мозаика. От самого входа до подножия сверкающего позолотой трона по тёмному полу тянется ковер, также золотой. Я словно иду по устланному водорослями морскому дну на встречу с русалкой. От всего этого великолепия мне не по себе, но, чёрт меня побери, это стоит видеть.

Да и сама королева опрокидывает любые ожидания. Даже по её сидящей фигуре видно, что она не уступит мне ростом, а испытующий взгляд глаз цвета морской волны так и проникает в самую душу, словно плавник сквозь волны. Однако её простое бурое платье не изысканнее пресловутых водорослей, столь же строгое и безыскусное, как её лицо. Тусклый тёмно-русый цвет её волос не позволяет забыть о том, что она – когда того требуют обстоятельства – тоже воин.

У её ног сидит Имоджена, картинно распустив юбки по полу, и сияет подобно жемчужине на фоне мрачного облачения королевы. Не познакомься я с ней ранее, я бы решил, что она и есть королева, а женщина на троне – суровый визирь из сказок.

– Азотеги. – Низкий голос королевы раскатывается по залу, заглушая все прочие звуки. Его интонация – ну, владетельная, одним словом: повелительная, непререкаемая и страшно разочарованная.

На самом деле, даже странно, что мы одни в зале, не считая стражников: в её голосе столько желчи, что я почти ожидаю публичного поношения, вроде отсутствующего на бастионе флага – интересно, генерал думает о том же?

Он подходит к трону, опускаясь на одно колено. Поскольку никто не удосужился объяснить мне, как себя вести, я просто кланяюсь, потихоньку отползая назад.

– Госпожа, – произносит генерал с завидным спокойствием, – я принес вам вести о поражении у реки Зимородок.

Держу пари на что угодно, она и так об этом знала.

Королева барабанит пальцами по подлокотнику трона – тра-та-там, тра-та-там, не произнося ни слова – лишь смотрит на него, сердито нахмурившись.

Мгновения тянутся всё медленнее и мучительнее.

Имоджена переводит взгляд с одного на другую – ей всё это нравится явно не больше, чем прочим участникам немой сцены. Затем она расцветает в улыбке, прелестной, как весна, и ещё более неожиданной, и поднимает лицо к женщине на троне.

– Цзеса, – окликает она её певучим голосом.

Королева вздрагивает и оглядывается на неё, прищурившись.

– Сейчас не время, – бурчит она.

– Цзе-са! – Улыбка Имоджены расширяется вместе с глазами. Хоть убейте, в жизни не смогу представить её рядом с Азотеги.

Терпение королевы иссякает, и она склоняется над дамой, прожигая её взглядом. Это настоящая битва воли – гневное лицо против ясного. Но именно королева первой отводит глаза со вздохом.

– Ну ладно, – ворчит она, затем склоняется ниже и запечатлевает поцелуй на подставленных с готовностью губах. – Больше не буду его пытать. А теперь ступай, пока тебя не выдворили силой.

Имоджена тут же вскакивает на ноги и проплывает через зал, походя взъерошив волосы Азотеги.

Я же украдкой касаюсь подбородка, чтобы проверить, на месте ли моя челюсть.

– Итак, поведай же мне, доблестнейший из генералов, – вздыхает королева, откидываясь на спинку трона, – как нам оправиться от этого поражения.

Азотеги наконец распрямляет доселе покаянно склонённую спину, но остаётся на полу, подогнув под себя ноги.

– Мы восстановим равновесие сил, если возьмем один из их собственных фортов по южную сторону реки, госпожа, – говорит он, не тратя времени на хождение вокруг да около. – Устроим им свой Святой Антон у Лосиного Брода или Скалистого Форта.

– Рзалез двинется дальше на север, – резко качает головой королева, при этом блик света падает на тонкий металлический обруч, стягивающий тёмные волосы – тусклая медная корона под стать платью. – Сейчас ему нет дела до южных рубежей. Он только затем и форсировал горы на пути к Зимородку. Так что мы ничего не добьёмся, отыгрываясь подобным образом.

Постойте-ка – дзали навернули такой круг по горам, лишь бы обогнуть речку от силы сорока шагов в ширину? Я прижимаю руку к тыльной стороне шеи, стараясь не закатывать глаза слишком сильно.

– Быть может, он пойдёт на переговоры, если мы атакуем его непосредственные владения?

– Будем брать Рзалез? – фыркает королева и вновь барабанит по подлокотнику. – Будь мы на это способны, мы бы не просто вернули укрепления Зимородока – это положило бы конец всей Западной войне. Беда в том, что ради этого нам придется форсировать всей армией практически непроходимые горы. Это даже не обсуждается.

– Может… есть и другой путь, – медленно произносит Азотеги и тут же замолкает.

– Ну? – хмурится она в ожидании продолжения.

– Кэлентин, изволь.

Я чуть из шкуры не выпрыгиваю – вот уж не ожидал, что он ко мне обратится. Королева прошивает меня взглядом, задерживаясь на забинтованной ноге и руке на перевязи, извалянной в конском волосе форме и растрёпанных волосах. Вопреки всем ожиданиям, в её глазах нет предвзятости.

– Подойди, – велит она.

Я поспешно подчиняюсь и кланяюсь как можно ниже; что хорошо в сломанной руке – так это то, что она висит ровно под тем углом, который требуется для красивого поклона.

– Д-доброго утра, миледи королева, – выдавливаю я. – То есть, прошу прощения, Ваше Королевское Высочество.

Она умудряется выказать всю силу своего нетерпения лёгким движением двух пальцев.

– Прекрати суетиться. Я знаю, кто ты. Говори.

– Расскажи, как бы ты добирался до южных болот из Крика Чайки, – поясняет Азотеги.

Если в конце концов выяснится, что королева и генерал – тоже родственники, я не то чтобы сильно удивлюсь.

– По правде, Ваше Высочество, – начинаю я, стиснув кулак как можно сильнее, чтобы не поддаться соблазну хрустеть шеей, – «Пеламида» проделала бы этот путь за пару дней, а ведь это самый медленный из ваших боевых кораблей – ну, или был им.

– Гм. – Она некоторое время не отрывает взгляда от моего лица, затем её губы складываются в занятный изгиб. – Скажи-ка мне, фокус: можно ли погрузить на боевые корабли лошадей?

– Да, Ваше Высочество. Табуны не перелетели в Море Чаек над горами, Ваше Высочество. –Тысяча лошадей прибыла из равнинных городов на восток задолго до моего рождения, но ещё остались старые моряки, которые были тому свидетелями.

– Ха! Я начинаю понимать, о чём говорилось в твоём последнем письме, генерал. И сколько людей может вместить корабль?

– Полная команда составляет две сотни, Ваше Высочество. И восемьдесят человек сверх, если никто из них не сядет на весла. Разумеется, с лошадьми будет поменьше. Но это с расчётом на существующие корабли, Ваше Высочество – а ведь можно снарядить и покрупнее. К тому же, есть ещё рыболовецкие суда – они могут брать больше пассажиров при меньшей команде.

– Наколько?

– Где-то по двадцать каждая, Ваше Высочество. Но ведь в вашем королевстве, дайте подумать, не меньше двух сотен таких судов. Может, намного больше – мне не приходило в голову считать.

Она с улыбкой откидывает голову на спинку трона:

– Что ж, над этим стоит поразмыслить…


***

– Ну а потом она… потом королева сказала, что более глупой идеи в жизни не слышала, – говорю я, наклоняя голову, чтобы разглядеть, осталось ли в кружке хоть что-нибудь. Когда я сказал генералу, куда направляемся мы с Джарой, он ответил, что я могу идти куда мне вздумается, потому что он всё равно идёт на очередной совет, так что я могу не торопиться. Думаю, что он просто-напросто взревновал. – Сказала, что ей придется лично затаскивать каждого солдата на корабль или же наблюдать, как они дезертируют сотнями.

Джара икает, бросая на меня долгий взгляд, который, наверно, выглядел бы умудрённым, если бы не висящая на её носу капля эля.

– Ну, так это ж правда. Ещё какая.

– Ерунда, – добродушно парирую я. – Вот ты бы села на корабль, если бы я сказал тебе, что он воднобезопасный… водно… упорный?

– Нет. Нет и нет. – Дзалинка хмурится на собственную кружку и трясёт её, пока из неё не выплёскивается пена. – Ни за тебя, ни за всё золото мира, ни за… чёрт, как там дальше? Любовь, золото и колодец желаний…

– Не слыхал о таком.

Поскольку я не знаю города, а она никогда не бывала в таверне, мы просто выбираем самый привлекательный флаг – медведь, сцепившийся с белоносой акулой. Я тут же сообщаю трактирщику, что его акула неправильная, и он отвечает, что ему об этом твердит каждый моряк, так что я могу заткнуться и пить себе спокойно. Что мы и делаем.

Здесь темно, людно и шумно. Обширный очаг отгорожен решёткой – видимо, чтобы никто из наклюкавшихся посетителей туда не свалился. Мне тут нравится, хоть собравшаяся компания – почти сплошь мужики. Джара поначалу была настроена скептически, но после того, как несколько солдат угостили её кружечкой, она тоже быстро освоилась. Думаю, они не в курсе, что она – дзалинка: форму в темноте не разглядеть. Чёрт, да с той широкой шляпой, которую она напялила, чтобы скрыть подпалённую шевелюру, не разберёшь даже, что она девушка.

Как бы то ни было, я наконец в таверне, и благодаря тому кристаллу – или как там его – о котором рассказала Джара, могу вволю напиваться, пока генерал просиживает штаны на очередном утомительном совете. Более того, на дне моей кружки и впрямь что-то плещется. В принципе, я могу отнести остатки генералу чисто из милосердия. Сделав пробный глоток, я перекатываю его во рту; по правде, на вкус это сущая перебродившая моча, так что вряд ли ему понравится. Проглотив, я спрашиваю:

– Так почему нет?

– Не хватает любви. – Она испускает тяжёлый вздох из самой глубины души, роняя голову на стол. – Вообще никаких ухажёров. У вас на лодке есть симпатичные парни? Может, я бы тогда и согласилась.

– Ни одного? – поражаюсь я. – Шлёпни меня селедкой и назови меня Салли! Мы могли бы взойти на корабль вместе. Ну… или побыть вместе вне него. – Ухмыляясь, я наклоняюсь вперёд и тыкаю её в плечо: – Эй, порой говорят, что я симпатичный.

Она отпихивает мою руку, прикрыв глаза.

– Три раза «ха». Да будь ты хоть воплощением Азедрисикаля. Папаша меня во сне прирежет. И как я тогда найду себе мужа?

Теперь в моей кружке уж точно пусто. По счастью, мальчишка-разносчик ставит мне следующую, прежде чем я начинаю страдать всерьёз. И это хорошо, потому что разговор человека и дзали без всухую невозможен.

– Дай-ка я угадаю, – протягиваю я после очередного глотка, – ему не нравятся блондины?

– О, нет, он лю-у-убит блондинов.

– Знаю, – нетвёрдо отвечаю я. – То есть, не это, я имею в виду… а что там я имел в виду? А, ну да, это всё потому, что я – человек. Или рыбак. Или не ненавижу воду. Думаю, твоему отцу будет по фигу, блондин я там, синий или фиолетовый в крапинку, если я попытаюсь ухлёстывать за его дочерью. Гм. Прошу прощения.

– А ведь раньше я носила серёжки и всё такое, – жалуется Джара, уткнувшись носом в сгиб локтя. – А теперь вместо них я ношу шлем.

Я хлопаю глазами, пытаясь понять, в какой момент упустил нить беседы.

– Чего?

– Серёжки. – Она прищипывает мочки ушей, чтобы продемонстрировать крохотные тёмные гвоздики. – Люди их надевают, чтобы показать, что они в поиске. Мои люди. Ну а вы что делаете, чтобы дать девушке понять, что имеете на неё виды?

– Как сказать, – отвечаю я. Дворянка она там или нет, с ней говорить о таких вещах куда проще, чем с верховым генералом, однако же я так и не уяснил, какие темы для дзали запретны, а какие – нет. – Можно так, а можно эдак…

– Ну дава-а-ай. – Она пару раз пихает меня локтем.

– Ой! Хорошо. Можно сказать ей, что она хорошенькая, поцеловать разок-другой, угостить выпивкой. Это действует… иногда. Думаю, что и с мужчинами должно сработать.

Джара внезапно вскидывается и склоняется ко мне, подозрительно прищурившись.

– Ты ведь шутишь насчёт меня, верно? Ты меня не целовал, но угостил выпивкой…

Так, пора давать задний ход, причём срочно. Случается, что мужчин бичуют за то, что они заигрывали с благородной девушкой, которая сочла себя оскорблённой; мне стоило вспомнить об этом, прежде чем начинать. Я воздвигаю между нами кружку и широкую улыбку.

– Разумеется, шучу! Дзалинка и человек, э? Леди и бедняк?

Она вновь оседает на стуле, сердито глядя на меня.

– Что за бред сивой кобылы! Я бы не прочь подцепить человека, если найду достойного внимания. Без обид. Но никто из нас не станет спать с фокусом. Вот потому-то отец меня прибьё-о-от…

– Ну да, потому что дзали ничего не имеют против людей, – кисло отвечаю я. – Если ещё хоть кто-нибудь начнет мне улыбаться, будто я говорящий пёс…

– О-о-ох, ты о том, что они обращаются с тобой, будто тебе тридцать? Прости, дорогуша, – передразнивает она, скаля зубы, – не думаю, что ты готова для настоящего боя. Может, потренируешься ещё немножко? Блин. Так что не думай, будто ты первый в этой упряжке, матрос. Нет, это всё потому, что ты – фокус. Если кто-нибудь посмеет оскорбить тебя, то ему свернут шею. Но на самом-то деле любой из них хотел бы оказаться на твоем месте, из политических соображений, вот в чём штука. Так что они из кожи вон лезут, чтобы вежливостью довести тебя до ручки.

– Гадство какое, – вздыхаю я. – Выпьем же за то, чтобы давать в зубы любому, кто улыбнётся таким образом, вне зависимости от причин.

– Давай. – Мы чокаемся кружками и выпиваем.

– Ты, наверно, – начинает она, слегка запинаясь, – наверно, ты думаешь, что мы просто ужасны. Все ведут себя мерзко, и всё такое. Тебя, небось, всё тут достало?

– Здесь или в армии? – Я задумчиво морщу лоб. – Да не сказал бы. С одной стороны, застрять на суше – это и правда кошмар. С другой – сказать генералу, что иду выпить, и получить его напутствия и полные карманы золота в ответ – в этом что-то есть.

– А что в этом такого? – хмурится она.

– Может, для тебя и ничего, – отвечаю я, разглядывая её. – А для меня это страннее трёхголовой козы. Знаешь, не так это всё и плохо, даже если хочется порой дать в морду одному-другому стражнику…

– Моя мать сказала бы на это, что насилием ничего не решишь, – вздыхает Джара. – Ну а отец – выбирай свои битвы мудрее. А я думаю, что оба они неправы. Твоя точка зрения мне больше по душе. Надирать задницу всем.

– Даже мне? – Я надуваю губы поверх кружки.

– Не-э-э. Отец меня убьё-о-от. Он скажет, что это бесславная битва. Никакой чести – вот в чём проблема. Если кто-то собирается тебе наподдать, говоришь ему, что в этом нет чести – и всё тут.

– Честь, – фыркаю я. – Даже не начинай трали-вали на этот счёт – а то я скажу то, о чём сам потом пожалею.

– О-о-о, сожаления… Вот о чём я правда жалею – так это о том, что не нашла себе мужа до войны. Тогда я была хороша.

– Да ты и сейчас высший класс! – уверяю я. Она малость сникает, поэтому я улыбаюсь пошире и добавляю: – Настоящая принцесса.


– Никакая я не принцесса, – прищуривается она.

Поднабравшийся докер подваливает к нашему столу и шлёпает перед ней кружку с улыбкой, которую явно почитает неотразимой.

– Ты можешь стать моей принцессой.

– Проваливай, – одновременно отзываемся мы, и он уходит, бурча под нос.

– Слушай, ну хоть ты не повторяй за Алимом, – требует она, с силой тыкая меня острым пальцем в грудь. – Это просто подло. То, что моя мать крутит с королевой, ещё не делает меня принцессой!

Мой эль разливается на полстола, и я одновременно пытаюсь вытереть его рукавом и восстановить перехваченное дыхание.

– Чего? – наконец выдавливаю я.

– Ты ведь её видал? – спрашивает она, угрюмо помахивая кружкой. – Самая очаровательная женщина королевства – только это отовсюду и слышно. И жизнерадостная. Уж такая жизнерадостная. Не пойми меня неправильно, я тоже люблю радоваться жизни. Но чем больше ты расстроен, тем жизнерадостнее становится она. А если ты счастлив, то ей как-то не по себе. Представляешь, как это раздражает?

– Нет-нет-нет, – твержу я, когда ко мне возвращается способность говорить. – Я имею в виду, что это несколько неожиданно. Я бы в жизни такого не подумал, но, раз она – твоя мать, то, значит, твой отец…

Она очень медленно моргает.

– Мама не раз была замужем, – встревоженно отзывается она. – Не то, что я. Вот у неё проблем с мужчинами никогда не возникало. Или с женщинами. Я пока что не хочу жену, потому что сначала надо завести хотя бы одного ребенка. Я не очень привередлива. Наверно, хорошего чувства юмора будет достаточно. Ну, неплохо ещё, чтобы на него было приятно смотреть…

– Ты не ответила, – замечаю я, вцепившись в этот вопрос подобно устрице. – Генерал – твой?..

– Так, значит, он не сказал? – фыркает она. – Ну разумеется, дурачок. Неужто он похож на того, кто доверяет хоть кому-то, помимо собственной плоти и крови? Ха, да он даже этого не делает. Ты не обратил внимания, что он не познакомил тебя с моими братьями? Не-э-э, они для этого недостаточно хороши… – Она покрутила запястьем в воздухе, видимо, пытаясь тем самым изобразить, что значит для неё это слово. – Не, только я, единственная, кто пошёл в солдаты. Но это другое. Лично я не хочу замуж за солдата. Ты знаешь хоть одного приличного из них?

Я всё ещё пытаюсь свыкнуться с фактом, что у генерала вообще есть дети, не говоря о том, что одна из них сидит прямо передо мной.

– А сколько у него вообще?

– Э?

– Детей.

– А-а. Три. В смысле, не считая меня. Все от жены номер один, – она вздымает палец в воздух, – которая умерла. Она вроде как, была вполне себе ничего, но я её не знала. Все мои братья – порядочные лоботрясы. Ни одного ребёнка от жены номер два, – она отгибает второй палец, – которая с ним больше не разговаривает. Она живёт где-то за горами. Ну и я – от жены номер три, – к двум пальцам присоединяется третий, – которая теперь жена королевы. Как я и говорила.

– Ты – его дочь, – не перестаю удивляться я.

– Ну да, я ж сказала, – отвечает она, скроив гримасу. – И ты сам сказал, что я – высший класс, пусть и не в силах найти мужа. Так… быть может, мой отец не столь уж безнадёжен? – Она улыбается загадочной улыбкой – совсем как кузина Эмилия, когда хочет, чтобы я поддержал её в разговоре, к которому и не прислушивался.

– Да я и не говорил такого, – хмурясь, я отхлебываю эль. – Хотя не прочь узнать, что бы на это сказали его жены. Я имею в виду, что, пожалуй, он далеко не самая приветливая личность и ненавидит море, как и все вы, но временами вполне он себе ничего, когда сам того захочет.

– Вот как, – фыркает она. – Он от тебя бе-э-эз ума, а ты заявляешь, что богатейший и талантливейший мужчина нашего королевства – «вполне ничего». – Джара вновь вздыхает. – Хотела бы я, чтоб по мне так кто-нибудь с ума-а-а сходил.

– Разумеется, он без ума, – ворчу я в ответ. – Я так понял, этим все вектора страдают. Один взгляд – и, та-дам, прощай, разум. А если у него и есть какие-либо особые таланты, помимо потрясного хука левой, то я не в курсе.

Джара кладёт подбородок на ладонь и мечтательно улыбается, глядя в пространство.

– Лично я не гонюсь за богатством. Сразу так и скажу – мол, у меня самой денег предостаточно. С тебя – мёд, с меня – доход. Устроим пикник. Давно хотела.

Я потираю лоб, глядя в свою кружку, и пытаюсь вспомнить, сколько уже выдул.

– С твоим отцом?

– Не-э-эт, балда. С ухажёром. Мой отец не переносит мёд. И он обалденно талантлив. Полевые сражения, по тысяче с каждой стороны – он выиграет всякое. И победит кого угодно, кроме Аджакса – любым другим он поле выметет. Ты просто застал его сложный период. Он может балансировать мечом на подбородке, но не любит этого демонстрировать. Однако в моём детстве делал так, чтобы рассмешить меня. Все мои братья и сёстры были слишком взрослыми, чтобы со мной играть.

– Наверно, это было тоскливо. Мы с кузенами и кузинами всегда играли вместе. – Я морщу лоб, силясь сосредоточиться, и наконец признаю: – Нет, не могу представить его за этим занятием.

– Ясное дело! Однако так и было. Если что-то нужно – он берёт и делает. И не жалуется при этом. Можешь подлавливать его сколько угодно, и всё-таки не дождёшься. – Она вздыхает, добавляя: – На самом деле, это здорово. Думаю, мне понравился бы парень, который никогда не жалуется. Ты таких знаешь?

– Ты же вроде говорила, что не привередлива?

– Фр-р. Ну и что такого в том, чтобы стремиться к лучшему? Вот мой отец – он всегда стремится к идеалу. Ты попадаешь всего на волосок от цели – и на тебе, он опять недоволен. Он просто ненавидит мятую одежду, беспорядок и всё такое.

Я бросаю взгляд на собственную тунику, видавшую лучшие времена.

– Ну тогда, должно быть, я его и правда с ума свожу.

– Ну да. Согласно моей теории, ты вмещаешь в себя столько вещей, которые он ненавидит, что они попросту нейтрализуют друг друга. – Она вновь рисует круги, затем пытается крутануть кружку.

– Гы-ы, вот спасибо.

– Не-э-э, я ж не говорю, что это плохо. Кроме того, сама я думаю, что ты вполне себе ничего. – Она ухмыляется и несколько раз тычет меня в бок. – Особенно для светловолосого человеческого матросского голодранца. Ты заставляешь его думать. И он стал гораздо приветливее с тех пор, как ты у него появился.

– Это всё потому, что он спятил.

– Тебе просто нравится так думать. – Внезапно она фыркает, заявляя: – Да чего тебе не хватает, скажи на милость? Отец, он… ну, хорошо, с чувством юмора у него и правда туговато. Но зато он красивый. Правда ведь?

– Мне-то почём знать? Я в таких вещах не разбираюсь. – Хоть я уже порядком выпил, видимо, этого всё же недостаточно.

– Пра-а-а-а-авда? Ну так давай потренируемся. Вон тот парень, – она указывает на стол у дверей; по счастью, ни один из сидящих за ним не смотрит в нашу сторону, – он красивый?

– Джара, – устало отзываюсь я, – мне по барабану.

– Да нет, он вон там – ты даже не смотришь! – Наконец она теряет терпение и, схватив меня за волосы, разворачивает мою голову в ту сторону.

– Грудь маловата, – бросаю я, морщась от боли.

Джара хмурится и отпускает мои космы, затем, склонив голову, созерцает себя критическим взглядом.

– Да и у меня не то чтобы очень, – выносит она вердикт. – Но ты на неё и не смотрел, когда сказал, что я симпатичная. Так что насчёт него?

Я почитаю за нужное сдаться, чем препираться весь вечер, и со вздохом начинаю:

– Ну ладно. Вон тот, черноволосый? – Он хотя бы веселится от души, заходясь хохотом в попытках закончить шутку. Его друзьям, похоже, не так смешно. – Его глаза ничего. – Чёрные, под стать волосам, они напоминают мне о доме, хотя его кожа для этого слишком бледная. Однако одних глаз вполне достаточно: хоть какое-то разнообразие после зелёных, которые я бессменно созерцаю последние недели.

– Вообще-то я не о нём, хотя он тоже неплох. Я о рыжем.

Тот со скучающим видом сидит напротив тёмноволосого и хмурится, склонив голову на плечо. Я не вижу в нём ровным счётом ничего привлекательного и делюсь этим наблюдением. Затем ухмыляюсь, пихая её в бок:

– Кислый, рыжий, вечно всем недовольный – никого тебе не напоминает?

– Ох, даже не шути об этом, – бурчит она. – Я его просто ненавижу. Всегда-а-а его ненавидела. Он такой… ох. Отец…

– …меня убьё-о-о-о-от, – заканчиваем мы хором. Я откидываюсь, самозабвенно хохоча, и вдруг осознаю одну вещь.

– У меня никогда не было такого друга, как ты, – изрекаю я, поражённый собственным признанием. – Ну, не считая родственников.

– А я говорила, что я… – Джара машет рукой, затем падает лицом на стол и начинает похрапывать.


***

Позже тем вечером, оттащив Джару к баракам, я тщетно пытаюсь вспомнить путь, которым мы шли, в конечном счёте нахожу нашу комнату лишь милостью святых и проскальзываю туда как можно тише, полагая, что генерал уже спит. Однако он стоит у открытого окна, созерцая ночной город.

– Сэр? – удивлённо бормочу я.

Он тут же оборачивается. Луна озаряет половину лица, превращая его в создание из тьмы и света, ночной бриз колышет короткие пряди.

«Красивый ли он?» – невольно думаю я, глядя на него. А какое мне до этого дело? Сам не знаю.

– Извини, – тихо говорит он. – Я правда собирался лечь – так что и впредь не беспокойся о времени. Просто не мог заснуть.

– Как скажете, сэр.

Лично я только и мечтаю добраться до кровати, так что, не мешкая, пересекаю комнату, разуваюсь и падаю на перину из гусиного пуха.

– Ты разишь моим титулом, будто молотом. – Он разворачивается, облокотившись на подоконник, так что теперь виден лишь тёмный силуэт. – И каждый удар приходится по мне. Хотел бы я, чтобы ты не нуждался в подобном орудии.

Быть может, генерал тоже успел приложиться к стратегическим запасам в каком-нибудь из его сундуков? Многовато разговоров и выпивки для одного дня – и всё же я честно пытаюсь сморгнуть застящую взор дымку.

– Простите, – искренне отзываюсь я. – Но в моём арсенале не так уж много оружия.

– Да уж, твоя судьба оказалась неважным кузнецом… Прости меня – если это помогает тебе держаться, или просто просится на язык – можешь называть меня сколь угодно неприятными эпитетами.

– Лучше не буду, – зеваю я. – Обычно я славный парень, знаете ли. Просто вся эта несуразица сбивает меня с толку. Кстати, об этом… Джара сказала мне. О вас обоих, я имею в виду.

– Странно, что ты не прослышал об этом раньше. Хоть я всячески стараюсь, чтобы наши имена не связывали, и Джара могла сама прокладывать себе дорогу, это всё равно выходит наружу.

– Ну да. Ясно. Но ты мне не сказал.

– Я… да, верно. И за это я тоже извиняюсь.

– Ты не можешь извиняться за то, что не сказал мне что-то, не говоря при этом, почему, – замечаю я, мужественно борясь с дремотой. – Мне, в смысле. Ведь я едва ли способен повлиять на её карьеру.

– Боюсь, ответ глупый, но простой. – Он наконец отходит от окна, тут же растворяясь в тени своей кровати. – Мне просто не хотелось, чтобы ты об этом узнал. Я думал, что, живя рядом с тем, кто ничего не знает о моём прошлом… ну, мне казалось, что ты поможешь мне забыть о нём.

Я стараюсь разглядеть его, но темнота, расстояние и эль – всё против меня.

– Ни одна река не в силах смыть прошлого – так мне всегда говорили.

– Похоже, так и есть, – тяжело вздыхает он во тьме ночи.


Примечание переводчиков:

[1] Здоров как бык – в оригинале fit as a fiddle – в пер. с англ. «здоров как скрипач (скрипка)».

Следующая глава

Предыдущая глава

– Большего идиотства я сроду не видывал, – первым делом сообщаю я генералу поутру.

Он сонно хлопает глазами над тарелкой с яичницей, словно с большого перепоя – краше в гроб кладут, одним словом. Не знаю, что они пихают в это своё сонное зелье, но навеянные им сны явно не из приятных.

– Пожалуйста, – хрипит он, – не так громко. Даже моё дыхание чересчур громкое. – И тут кто-то с грохотом роняет доспехи прямо за стенкой палатки – он вздрагивает, втягивая голову в плечи.

– Прошу прощения, сэр, – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Но всё равно это было тупейшее действо из всего, что мне когда-либо доводилось видеть. Мы что, смиримся с подобным проигрышем, и всё тут? Почему бы не штурмовать стены и не занять крепость силой?

Он прикрывает глаза, наморщив лоб, и едва не тыкает себя в нос вилкой с наколотым на нее куском яичницы. Его правое запястье туго перетянуто бинтом; осмотревшая его утром целительница сказала, что он, в принципе, может сражаться, но сопроводила это недовольной гримасой.

– Мы ещё не проиграли, – бурчит он. – Поединки длятся два дня. Мы попробуем ещё раз.

читать дальше– Это кто – мы? – требую я, затем поспешно перехожу на шёпот, когда он вновь содрогается. – Простите, сэр. Так кто? Они уже превышают нас числом, и один из их людей может вывести из строя две сотни наших! – Аджакс свалился, лишь когда небо усеяли первые звёзды, от обычного утомления. Он отказался покидать поле, пока его не одолеют. Безусловно, снова пресловутые законы чести.

Глаза генерала молниеносно распахиваются. Пожалуй, впервые с момента нашей встречи он уставился на меня прямо-таки свирепым взором; возможно, я это заслужил, но я прав – и он это знает.

– Ну а откуда я, по-твоему, возьму новых солдат? – рычит он. – Я, знаешь ли, тоже не желаю проигрывать, но приходится довольствоваться тем, что есть.

Прежде чем я успеваю ответить, кто-то скребётся в тент палатки.

– Совет, Ваше Сиятельство, – говорит этот кто-то.

Генерал выпрямляется, хоть по нему видно, что он куда охотнее хлопнулся бы обратно на койку.

– Пусть заходят, – лает он в ответ голосом резким, как бритва, отчаянно пытаясь подавить зевок. Мне же он сообщает: – Можешь остаться, если пожелаешь, но предупреждаю, что дебаты могут быть… утомительными.

Я вскидываю руки в знак капитуляции – правда, временной.

– Никаких проблем, сэр. Я как раз собирался проведать солдата Джару.

– Хорошая идея. – Что-то вспыхивает в его глазах при упоминании её имени, но я не могу судить, что это значит. – Я буду здесь, если понадоблюсь, – заключает он, разводя руками.

Вот чем мне нравятся палатки – так это тем, что не нужна дверь, чтобы из них выйти. Я проскальзываю под тентом аккурат в тот момент, когда с противоположной стороны заходят офицеры, и иду себе, посвистывая, по лагерю. Довольно забавно видеть, как дзалинские солдаты то и дело подёргиваются от любого звука, словно вчера самозабвенно пьянствовали всем лагерем.

Хотя, с другой стороны, вовсе это не забавно.

Какая палатка её, а какая – нет, кто ж знает; я просто иду вдоль рядов, притягивая немало озадаченных взглядов из палаток, которые я миную. Не знаю уж, что именно привлекает их внимание: хромота и рука на перевязи, или же то, что я не пробегаю, раболепно потупившись и кланяясь на каждом шагу, как все прочие люди в лагере. Когда один солдат приподнимается на койке, судя по выражению лица, собираясь учинить мне допрос, я дружелюбно улыбаюсь ему и бросаю:

– Неплохо вы вчера потрудились! – Это тут же отправляет его в нокаут.

Я нахожу Джару скорбно созерцающей зеркальце, понурившись на койке. Она опускает его, заслышав меня, и улыбается как можно шире, но её глаза предательски красны.

– Мне так жаль… – начинаю я, но она поднимает руку, останавливая меня.

– Мне несчётное число раз говорили, что моя дурацкая коса доведёт меня до беды, – говорит она, хмурясь на своё отражение. – Это мне стоило об этом помнить, а не тебе. Ну что ж, всё, что ни делается, к лучшему: в ближайшем будущем проблем с ней точно не возникнет.

– И всё же мне жаль. – Я опускаюсь на корточки у входа в палатку. – Как знать – может, ты сразила бы того здоровяка.

– Аджакса? – фыркает она. – Как же, как же. Ты льстишь мне – я всего лишь опытный боец, а не богиня. Хотя мне стоит всерьёз заняться аспектами, связанными с огнём. Кстати, ты, вроде, хотел взглянуть на своё отражение?

Взяв у неё крохотную вещицу, я разворачиваю её. Мои песчаного цвета нечёсаные лохмы – то ещё зрелище, пряди свисают на лоб и на плечи, словно корни лотоса. На лбу сбоку – вспухшая красная отметина, уходящая за линию волос. Ну что же, хотя бы их предостаточно, чтобы скрыть шрам. Помимо шевелюры, я подмечаю прищуренные серо-голубые глаза и чисто выбритую квадратную челюсть.

Вот последнее воистину странно. Я строю своему отражению рожу, затем возвращаю зеркало владелице.

– Удивительная вещь – мне с момента ранения ни разу не приходилось бриться.

– А, так это всё Джа Алим. Один из его талантов – как раз-таки бритьё, и у него, похоже, пунктик насчёт растительности на лице, потому что он удаляет её у всех подряд пациентов без спроса, нравится им это или нет. Нужна расчёска? – Я киваю, и она принимается рыться в суме, лежащей у койки.

– А твою косу он может вернуть?

– Магические способности так не работают. – Она наконец извлекает деревянный гребешок с вырезанным на нём цветком с заострёнными лепестками и передаёт мне. Я тут же обнаруживаю, что расчёсывать волосы одной рукой – воистину замысловатое занятие, и вскоре Джара, издав нетерпеливый возглас, присаживается рядом и принимается за дело сама. Мы с кузенами нередко расчёсывали волосы друг другу, так что я тут же расслабляюсь, когда она принимается хозяйничать в моих кудряшках. – Каждый магический дар действует только в одну сторону. Джа Алим может убрать волосы, но никак не отрастить их.

– Не слишком-то это полезно, – замечаю я, приподнимая брови, чтобы явить своё сомнение тенту палатки.

– Поверь мне, это ещё не худший вариант. Иные заставляют птиц чирикать задом наперёд или сосновые иголки – синеть. Имея хоть сколько-нибудь полезный талант, ты получаешь лучшие виды на женитьбу, или чин в правительстве, или звание в армии.

– Гм, – отзываюсь я. – Так когда же я, во имя Святого Эльмо, наконец выясню, что эта штука с бъезфрецзингом… – она поддает мне по голове расчёской, и я послушно понижаю голос, – что эта штука делает?

– Не так громко, – шипит она. – Узнаешь в Крике Чайки, там собрались все ведущие знатоки таких явлений. Ну а когда они выяснят насчёт дара, вашу связь провозгласят официально. А пока что – молчком!

«Просто блеск», – угрюмо думаю я. Выходит, все дзали, которые видели меня в обществе генерала, считают, что я – а кто, кстати? Быть может, прослыть его собакой – не так уж и плохо.

– Но в конечном итоге большинство векторов и фокусов всё равно оседают в столице, потому что там всё приспособлено под их нужды. К примеру, магический камень, который позволяет парам разделяться – если не покидать пределов города. – При этих словах я тут же оживляюсь, и в её голосе слышится улыбка: – Я так и думала, что тебя это порадует.

– Ну а ты-то откуда знаешь?

– Э?

– С чего ты взяла, что я порадуюсь?

– О. – Она тихо смеётся. – По правде, генерал упоминал об этом. Он говорит, что ты храбришься из последних сил, но того и гляди взорвёшься, если продержать тебя взаперти ещё хотя бы день.

Ну вот опять. Я не видывал, чтобы генерал говорил хоть с кем-то, помимо офицеров и меня самого, а теперь выясняется, что он делится личными соображениями с Джарой. Быть может, она – одна из его бывших жён? Хотел бы я знать. Одно несомненно: она прекрасна с головы до пят, а ум её остёр как игла.

– Спасибо за помощь, – благодарю я, когда она заканчивает. – Здорово, что скоро выяснится, какая магия теперь нам подвластна.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она, убирая расческу.

– Ну, – протягиваю я, – похоже, что мы вскорости двинемся в Крик Чайки.

На её обычно жизнерадостном лице появляется гневная гримаса, и она сердито затягивает суму.

– Не говори так, – обрывает она меня. – Мы ещё можем победить.

– Прости меня, разумеется, можем.


***

На обратном пути у входа в палатку я вновь натыкаюсь на моих любимых охранников. Я быстро ныряю в сторону, где трое гигантских серых коней пощипывают травку. Один из них бьёт копытом и предупреждающе фыркает. Я фыркаю в ответ и бочком прохожу мимо него к задам палатки.

Внутри царит слишком громкий галдёж, чтобы кто-нибудь заметил моё нетрадиционное появление. Все свободные поверхности сплошь покрыты офицерами, заходящимися в споре так, словно боятся, что перепалка вот-вот устареет. Азотеги и ещё двое из тех, что принимали участие во вчерашних поединках, то и дело просят их вести себя потише, вздрагивая от криков. Те подчиняются – секунды на три.

– Не стоило даже пытаться одолеть Аджакса силой, когда на это способна лишь генерал Джезимен! – настаивает сурового вида дзалинка. – Тут поможет разве что могущественная магия!

– При подборе личного состава мы делали ставку на скорость и ловкость, а не на магию, – вздыхает одна из усталых офицеров, запустившая пальцы в крашенные в тёмный цвет волосы, словно силясь подавить головную боль. – Предполагалось, что мы будем сражаться с сильными, крепкими воинами, которых самозванец Рзалез послал на северный фронт. Такая тактика не работает лишь против Аджакса.

– Однако мы проигрывали и до его появления, – замечает беловолосый. – И отнюдь не отыгрались, когда он наконец выбыл.

Те трое, что сражались, при этих словах гневно воззрились на остальных, и те внезапно обнаружили в палатке уйму безумно интересных вещей.

Я проскальзываю вдоль тента, чтобы примоститься неподалеку от генеральского ящика, и наблюдаю за происходящим с неугасающим любопытством: это куда более интересное зрелище, чем сцепившийся с капитаном лейтензанц, когда одному позарез надо таранить вражеский корабль, а другого куда больше увлекают ветчина и пиво, чем перспектива бурной схватки.

Генерал поднимает голову – и сидящие рядом с ним офицеры мигом затихают.

– Кончайте с этим, – вздыхает он. – Давайте-ка лучше сосредоточимся на том, что приведет нас к победе. Офицер Джезак, вы предлагаете магию. Есть ли поблизости подразделения, откуда мы можем позаимствовать магов?

Она извлекает карту из лежащей у её ног сумы и разворачивает её на полу палатки, щёлкая пальцами, пока офицеры в дальних углах не унимаются.

– Войска герцога Назехима стоят лагерем неподалёку, у подножия холмов близ форта Лосиный брод, – говорит она, постукивая пальцем по самой западной точке на нашем берегу реки, – но не думаю, что там найдутся сильные таланты. – После этого она рявкает на молодого человека, который поспешно принимается копаться в собственных сумах. Наконец он вытаскивает папирус, просматривает его и трясёт головой. – Герцогиня Цзерри и её супруг заняли наши позиции в Тальеге; любой из них мог бы выстоять благодаря их связи. Однако самому быстрому наезднику потребуется не меньше суток, чтобы добраться туда и обратно, учитывая пересечённую местность, а Рзалез наверняка откажет нам в отсрочке; он и его офицеры отлично понимают, что, поймав нас врасплох внезапным появлением Аджакса, они утратят это преимущество, если дадут нам время.

– А что, если Аджакс ещё не проснулся? – спрашивает беловолосый. – Это бы их задержало.

– Не спит он, – вздыхает темноволосая. – Мы видели, как он прогуливался по стенам этим утром, бодрый, словно жеребёнок в строю.

– Цзерри, – бормочет Азотеги и соединяет кончики пальцев, воззрившись на карту. – Может, имеет смысл вызвать её в любом случае – вдруг они выставят Аджакса только под конец?

– А ещё он кричал со стены, что первым выйдет на поле.

Я перевожу взгляд с одного на другого, ожидая, когда же хоть кто-нибудь выскажет самое очевидное решение их малопонятной проблемы. Но все помалкивают – лишь мрачно глазеют на карту, ожидая, пока ответ снизойдёт к ним сам.

Не в силах сдержаться, я наконец замечаю:

– Корабль успел бы. – Уйма недоумевающих лиц и одно очень недовольное тут же разворачиваются в мою сторону. Я поднимаю плечи, тем самым воздвигая между нами преграду. – Прошу прощения. Но на корабле можно обернуться за несколько часов, если посланец одолжит лошадь у лорда и леди Эссеи. Так можно поспеть ещё до начала битвы.

Юнец с картой принимается раздуваться от возмущения, словно рыба-ёж.

– Ты что о себе возомнил… – начинает он, но тут другой офицер пихает его локтем в бок, и он сдувается с оскорблённым видом.

Леди с картой улыбается мне, как прежде охранник:

– Очень умная идея, матрос. Спасибо за предложение. – Прочие тут же подхватывают её посыл, кивая и улыбаясь.

Если б я прямо сейчас мог бы вызвать их на кулачное состязание, чтобы стереть это тупое выражение с их лиц и заставить взглянуть на вещи моими глазами, будьте уверены, я бы так и сделал. Но я понимаю, что они всё равно не станут меня слушать, а потому также киваю, бормоча:

– Прошу прощения, – и откидываюсь на тент, дожидаясь, когда снова сделаюсь одним из элементов обстановки.

Несколько часов спустя, когда с дебатами покончено и офицеры удаляются – часов, которые можно было употребить на то, чтобы раздобыть бойцов, в которых они так нуждаются – Азотеги мешком валится на кровать, прикрывая глаза перебинтованным запястьем. Но, должно быть, даже так он ощущает жар моего взгляда, потому что мгновение спустя вздыхает и говорит:

– Ни один солдат не согласится ступить на корабль, Кэлентин.

– Потому что они чёртовы идиоты, – выплёвываю я. – Сэр, в это время года моря прямо-таки мертвенно спокойны. Единственный шанс пойти ко дну – это если придурковатый лейтензанц направит корабль прямо на скалы.

– Подобный шанс не так уж и мал.

– Так что же, вы откажетесь от форта лишь потому, что у кого-то есть ничтожная возможность потонуть? Отчего же тогда вас не беспокоила ничтожная возможность того, что вас могли заколоть в этом состязании или, скажем, размозжить вашу голову той здоровой алебардой?

Он отводит руку, чтобы бросить на меня грустный взгляд, и в это мгновение вид у него столь плачевный, что тут же я жалею, что набросился на него. Мне никогда не нравилось наседать на людей, но ведь кто-то должен открыть ему глаза.

– Сэр, вы правда хотите победить, или просто прийти к финалу, который заранее всем известен?

– Ты правда думаешь, что я хочу проиграть? – тихо спрашивает он. – Вчера я впервые за долгие годы потерпел поражение. Я знал, что этим и кончится, но лучше пусть позор падёт на мою голову, чем я позволю Аджаксу покалечить ещё одного солдата. И всё же моя жертва напрасна: царапина на его броне – вот и весь результат. А если падёт форт Зимородок, то Рзалез сможет занять все укрепления по нашу сторону реки без особых хлопот, и это сведёт все наши усилия на нет.

– Так сделай что-нибудь, – умоляю я.

– Дзали не плавают.

– Тогда сделай что-нибудь другое! Зашли в форт шпиона, который спихнёт Аджакса со стены, когда тот в очередной раз будет по ней прохаживаться. Если же и это противоречит вашим законам чести, тогда напои его как следует. Подмени его гульфик чем-нибудь колючим. Накорми его плесневелым хлебом. Подмешай это ваше сонное зелье в их воду и, когда проснутся, внуши им, что завтра – это сегодня.

Он глядит на меня пару мгновений, потом медленно улыбается. Мне с трудом удаётся не огрызнуться на пути к моей койке.

– Пожалуйста, прекрати, – говорю я как можно более ровным голосом, хлопаясь на одеяло. – Если я ещё хоть раз услышу, как милы мои наивные идеи, то, помяни моё слово, я сию минуту отправлюсь в форт и сделаю всё сам!

– Я вовсе не думал ни о чём подобном. – Он внимательно смотрит на меня, приподнявшись на локте. – Скорее, мечтал о том, чтобы я и вправду мог воплотить в жизнь какое-нибудь из твоих предложений. Но я не могу. Любое из этих действий нарушит все договоры и усугубит конфликт. Выведем Аджакса из строя – они тут же завопят о саботаже и, как следствие, потребуют, чтобы мы не выпускали на поле боя две сотни побеждённых им накануне солдат. Отравим воду – и они отзовут соглашение о повторном сражении, а вместо этого примутся лить со стен кипящую смолу. Мы ведь тоже отнюдь не новорождённые жеребята. Все твои идеи были опробованы – и отвергнуты.

– Ну так сперва сделай это, – бурчу я, задетый его словами, – а потом перережь их под покровом ночи.

Я слышу шорох – и вот генерал нависает надо мной воплощением скорби.

– Похоже, ты не понимаешь, – говорит он. – Многие из мужчин и женщин Рзалеза – родичи и друзья наших бойцов и самой королевы. Мы не желаем им смерти. Мы лишь хотим, чтобы они осознали свои заблуждения и возвратились на нашу сторону. Тогда ничья честь не будет попрана.

– А если ты побьёшь их, они это сделают?

– Если мы победим в войне, то да.

– Победа в этой битве поможет выиграть войну?

– Поражение сильно отбросит нас назад.

– А ведь вы проиграете, – брякаю я.

Его лицо темнеет, на нём видна борьба между сердитой гримасой и слащавым выражением, которое, похоже, оно обречено принимать всякий раз при взгляде на меня, и которое я начинаю тихо ненавидеть.

– Мы победим.

Генерал разворачивается на каблуках и топает в дальний угол палатки, порядком напоминая своего норовистого любовника. Поколебавшись пару мгновений, он сообщает:

– Скоро начнется сражение. Присоединишься к нам на поле?

– Мне ни к чему смотреть, чтобы знать финал. Что-то вроде матросского предчувствия. Ваше Сиятельство.

Он без слов удаляется, тент громко хлопает ему вслед.

Я же выуживаю из своих пожитков острый нож и деревянную болванку, зажимаю её коленями и принимаюсь яростно строгать. Когда заготовка ломается, я останавливаюсь, глядя на плоды моих трудов с прерывистым вздохом. Не стоило его так донимать – особенно перед битвой. Что если его ранят или убьют из-за того, что я слишком далеко? Интересно, эта наша связь исчезнет, если один из нас умрёт? Или же мне придётся справить рыбацкую хижину у его могилы?

Обломок деревяшки похож на… Я хмурюсь на него, а в моём воображении уже плещутся по ветру паруса, и я снова принимаюсь за работу, на сей раз бережнее.

Под приветственные крики и возгласы снаружи палатки я вытёсываю корпус. Под горестные восклицания подправляю крошечную фигурку на носу. Под редеющие голоса вырезаю мачту и закрепляю её на палубе кусочком воска из генеральских запасов. Когда вопли Аджакса эхом отдаются от реки, я отрываю клочки бинта на паруса.

Трещина в дереве несколько снижает плавучесть, потому я нарекаю своё судно «Пеламидой» – жалкий крохотный кораблик. С наступлением ночи я отправляю её в плавание по волнам генеральского одеяла после того, как двое целителей опускают его бесчувственное тело на койку.


Примечание переводчиков:

[1] Название главы в оригинале - "Some fools don't listen" - в букв. пер. с англ. - «Иные дураки не желают слушать», что, как вы понимаете, работает в обе стороны :-)

Следующая глава

Предыдущая глава

Форт Святой Антон нависает над устьем реки Зимородок белоснежной громадой – одним словом, это надо видеть. Это самая большая крепость из тех четырёх, что стоят по нашему, северному берегу. Они противостоят трём твердыням по южному берегу, возвышаясь на холмах, словно зубы во рту старика. Его губы образуют две крепостные стены серого камня, каждая в три человеческих роста высотой – они стоят на страже, отделяя нас от мятежников. Должно быть, когда-то эти укрепления были чудом инженерного искусства, но теперь каменная губа справа от форта разорвана, так что захваченный Святой Антон больше не связан с соседями.

Наш лагерь также представляет собой выдающееся зрелище. Мне в жизни не доводилось видеть столько белых треугольных палаток, расположившихся ровными рядами, будто хорошо заякоренные рыболовные ялики. На краю лагеря к каждой палатке привязано по лошади, а то и не по одной, гораздо крупнее тех кляч, с которыми приходилось иметь дело мне. В центре лагеря возвышается палатка генерала, увенчанная реющим на ветру красным флагом.

читать дальшеЛиния палаток повторяет изгиб стены, которая сбегает от Святого Антона прямо к морю. Вот почему мне дела нет ни до каких фортификаций и планировки лагеря – просто стою на холмике близ генеральской палатки лицом на восток и улыбаюсь во весь рот.

Если хорошенько прищуриться, то земли и вовсе не видно – только водная гладь. Расправив грудь, вбираешь лишь тёплый, солоноватый, влажный воздух – восхитительное дыхание моря. Если прислушаться, можно различить, как перекрикиваются рыбаки над дневным уловом. На их флагштоке реет голубой цветок, окаймленный водорослями – я не узнаю этот герб, но охотно вытатуировал бы его на своей руке. Дом.

Генерал выходит из палатки и останавливается рядом со мной. Он почему-то смотрит на меня, а не на берег – вот уж напрасно, такой вид пропадает!

– Скоро начнется сражение, – говорит он. – Я должен идти на совет, но я попросил Джару подождать вместе с тобой. Я… солдаты Рзалеза не должны узнать, что я стал вектором, и потому я не смогу говорить с тобой во время битвы.

– Да, сэр! – Я набираю в лёгкие побольше морского воздуха, чтобы запасти на будущее, ведь неизвестно, когда представится новая возможность. – Здорово будет увидеть дружелюбное лицо.

В мгновение ока ласковая улыбка генерала преображается в волчий оскал:

– Кто был недружелюбен?

– Да никто в особенности, сэр. – Он что, беспокоится, как бы кто не пнул его породистую собачонку? Внезапно меня охватывает стыд за эту мысль, и я провожу рукой по лицу, чтобы вернуть душевное равновесие. Выражение его лица совершенно искреннее, и не его вина, что я застрял среди дворян, которые меня ни во что не ставят. – Ну… вы ж понимаете. То, что я – человек и всё такое, многим кажется неуместным…

– Ничего неуместного в этом нет. – Сделав несколько глубоких вдохов, он приходит в себя; его рука тянется к волосам, но на полпути он спохватывается и вытягивает её вдоль тела. – Ясно. Если это повторится, дай мне знать. Ещё кое-что. Я попросил Фе… Джа Алима, чтобы он обработал твои раны перед началом битвы, на случай, если после он слишком утомится. Он обещал, что скоро зайдёт.

А я-то надеялся, что на сей раз пронесёт. Но мне удается ответить, не поморщившись:

– Благодарю вас, сэр.

Он протягивает руку и берет меня за рукав большим и указательным пальцем – осторожно, словно срывая полевой цветок. Он делает так с того случая в башне – что-то вроде негласного компромисса между его желанием близости и моим ощущением неловкости. Затем он опускает руку, кивает мне и вышагивает по направлению к скоплению палаток.

Стоит ему скрыться из виду, как тут же появляется рыжий дзалин – он что, прятался, ожидая ухода генерала?

– А вот и мой любимый пациент, – бурчит Джа Алим, подходя ко мне.

Мне удается приветствовать его улыбкой, что погружает его в пущее недовольство.

– Хорошо провёл ночь, не так ли? – спрашивает он, не трудясь изобразить участие, и принимается развязывать перевязь на шее, на которой держится моя рука. – Сядь, чтоб тебя. Ты сущая каланча.

Я послушно опускаюсь на корточки, пропуская мимо ушей ехидный комментарий на тему моих отношений с генералом.

– А что значит Джа, кстати говоря? – спрашиваю я вместо ответа.

– Это значит, невежда, что я уполномочен лечить раны. И что-то я не припомню, чтобы у тебя было звание, уполномочивающее тебя обращаться ко мне. – Он вешает кусок ткани на моё здоровое плечо и простирает ладонь над сломанной рукой; на моих глазах она начинает светиться, и я потрясённо наблюдаю за этим, пока от яркого сияния не начинают наворачиваться слёзы.

– Ваша правда, – покладисто отзываюсь я, смаргивая их, – но, может, я сам с собой разговариваю.

– Хмф.

Я слышу тихое поскрипывание иссохшей земли под подошвами и, оглянувшись через плечо, вижу подходящую к палатке Джару; естественно, Алим тут же награждает меня оплеухой, чтоб не дёргался. Девушка машет мне, но улыбка тут же испаряется с её лица, стоит ей завидеть доктора.

– Ты действительно хочешь, чтобы генерал узнал, как ты обращаешься с его фокусом? – холодно интересуется она.

– Думаешь, мне до этого есть дело? – шипит он в ответ, затягивая перевязь, и принимается разбинтовывать мою голову. – Что он ещё мне может сделать? А маленькой принцессе уже не терпится наябедничать?

Глаза Джары сужаются, и я решаю вмешаться, прежде чем единственную расположенную ко мне особу арестуют за убийство ещё до начала битвы.

– Эй, Джара, – отвлекаю я её, – как я вообще выгляжу? Не видал своего отражения с того дня, как был ранен.

Она удерживается от гневной отповеди, явно готовой сорваться с языка, и неимоверным усилием возвращает себе самообладание, хотя её губы ещё подёргиваются.

– Ну… тебе словно швабру на голову надели. А это нормально, что они такие кудрявые?

– Выходит, меня не обрили? – тотчас просиял я.

– Ты что думаешь, мы – варвары? – бурчит Алим. – Твоя драгоценная шевелюра в целости и сохранности – пока я не передумаю. Из соображений гигиены, естественно, – бросает он, видя, что Джара уже готова возразить.

Я хотел было спросить, были ли у него когда-нибудь друзья, но решаю, что, пожалуй, это не лучший вопрос из тех, что можно задать раздражительному лекарю, который в данный момент работает над швами на твоей голове.

По завершении обследования Алим объявляет, что бинты мне более не понадобятся, и что я вполне заслужил ходить по лагерю в таком виде, вслед за чем поспешно ретируется. Сдаётся мне, что, несмотря на всю его браваду, на самом деле ему не так уж наплевать на то, что Джара скажет генералу.

– А ты что, правда принцесса? – спрашиваю я, когда он удаляется.

– А что, похоже? – закатывает глаза она. – Видишь ли, Джа Алим принадлежит к тому ублюдочному типу людей, которые считают, что нет ничего смешнее, чем прохаживаться по поводу чьего-либо происхождения. Идём-ка, а то не поспеем на поле до начала битвы.

Тут я замечаю, что она звенит с каждым шагом – и вижу пристёгнутый на боку меч в чёрных кожаных ножнах.

– А ты сегодня тоже будешь биться?

– Надеюсь, – отвечает она с недовольной гримасой. – Учитывая, как обычно составляют списки, наверно, пройдёт не один час, прежде чем меня вызовут. До этого момента могу составить тебе компанию.

Мне как-то неуютно от мысли, что её пошлют в гущу битвы, однако я напоминаю себе, что она – дзалинка, и у меня нет никакого права удерживать её от исполнения своего долга. Но если её ослепительная улыбка исчезнет под боевыми шрамами… Я провожу рукой по лицу, стараясь думать о чём-нибудь другом.

– Кстати, разве тебе не полагается облачиться в броню? – спрашиваю я, глядя на мальчишку, который пробегает мимо с хлопающим на ветру кожаным колетом [1] едва ли не больше него ростом. – Или твоя форма понадёжней моей?

Кто-то подыскал мне сине-золотое одеяние, наверно, потому, что предыдущая одёжка уже начала попахивать. По правде, обновки идут мне куда больше, чем мой флотский бурый, поскольку в кои-то веки подходят по размеру.

Джара самозабвенно смеётся, откинув голову.

– Ты же не считаешь, что я буду часами париться в броне? Нагревается на солнце не хуже любой другой железки и ноги натирает. Не, мы их надеваем, когда понадобится.

Но ведь и генерал тоже без лат, если подумать.

– А верховный генерал участвует в битве?

– Скорее всего, нет. Обычно он тоже выходит на поле, но считается, что вектора не должны… в общем, это зависит от того, кто есть у них в форте.

А это-то какое имеет значение? – хочу спросить я, но в этот момент мы подходим к полю битвы, и у меня появляется целый ворох других вопросов.

Кто-то притоптал траву, образовав ровный круг перед фортом, и окружил его шестами. На некоторых висят белые тряпочки, я так и не понял, по какому принципу. Наши солдаты собрались вокруг этой площадки группами по двое – по трое, а вовсе не боевыми рядами, как повествуется в дедовских рассказах.

Вокруг снуёт гораздо больше людей, чем мне приходилось видеть за последнее время, большинство держат доспехи или топчутся справа от поля, и у меня зарождается слабая надежда перемолвиться с ними хотя бы словечком.

Но самая странная рыба притаилась посередине пруда: ворота форта открыты настежь, и тем не менее никто не несётся в проход с мечами наголо. Рядом околачивается несколько солдат в жёлтой форме легионов Рзалеза, но не похоже, чтобы они стояли на страже: скорее, глазеют на наших, походя обмениваясь впечатлениями.

А наши офицеры сбились в тесную группу рядом с площадкой, не проявляя никакого желания послать армию на штурм. Вместо этого они стараются переорать друг друга, угрожающе размахивая грифельными досками вроде той, которой пользуется генерал. Ну, естественно, вопят все, кроме Азотеги, который коротает время, то согласно кивая, то строя угрожающие гримасы.

Вдоволь налюбовавшись на всё это, я спрашиваю:

– А что тут вообще происходит?

– Что ты имеешь в виду? – изогнув бровь, Джара, в свою очередь, оглядывает поле. – Вроде, то же, что и всегда.

Высокий пронзительный сигнал горна приканчивает наш разговор и мои барабанные перепонки. Жёлтые солдаты тут же подбираются, скрывшись за воротами. Внезапно над стенами и башнями возникает целый ряд голов в жёлтых шлемах, таращащихся на нас. Я хватаю Джару за руку, готовый утащить её, завидя лук или метательное копье.

– Нам обязательно стоять так близко? – шепчу я.

Она стряхивает мою руку, уставясь на меня.

– Тс-с, – шипит она в ответ, затем тихо добавляет: – Конечно! Иначе мы вообще ничего не разглядим.

Звяканье, эхом отразившееся от ворот крепости, заставляет меня вздрогнуть, и оттуда выходит один-единственный солдат. Он – хотя это с тем же успехом может быть и она – с головы до ног закован в броню: со шлема свисает кольчужная сетка, закрывая лицо. Я не больно-то разбираюсь в броне – она не слишком популярна среди моряков, для которых вопрос плавучести в любую минуту может стать решающим, но я знаю, что металл держит удар куда лучше кожи, а этот боец так и сияет на солнце. Десятки тысяч стальных колечек склёпаны друг с другом наподобие якорной цепи, соединяя цельные пластины на груди, руках и ногах. Даже каждый палец защищен собственной пластинкой.

По нашим рядам пробегает шепоток. Я толком ничего не разобрал, кроме повторяемого слева: «Пезебас? Пезебас?» и «Цзарикс!» – справа.

– Что происходит? – повторяю я.

– Тс-с! Погоди… – отмахивается Джара.

Солдат выходит на центр площадки и извлекает длинный меч из притороченных сбоку ножен, вздымая его в воздух. С чистого неба тут же ударяет молния, уйдя в землю рядом с ним. Лошади ржут и пятятся, солдаты кричат, а я смаргиваю слёзы с ослеплённых вспышкой глаз.

Серак, – пробегает по рядам.

– Серак Буреносный, – поясняет Джара и кивает, скрестив руки на груди. – Интересный выбор, но не то чтобы неожиданный. Всегда предпочитают начать с устрашения.

– Постой-ка, – бормочу я, протирая глаза здоровой рукой. – Ты что, хочешь сказать, он это сделал?

– Ну разумеется, – отвечает дзалинка с чарующей улыбкой – и я вновь ловлю себя на мысли, что, не будь она дворянкой… – Все применяют подвластные им магические способности во время битвы. Едва ли Серак и впрямь поджарит кого-то молнией, но у него и другие трюки припрятаны в наручах.

Не то чтобы это что-то проясняло.

– Значит… выходит, он тоже сфокусирован? Ты же, вроде, говорила, что вектора обычно не сражаются?

– Нет, если этого можно избежать. – Покосившись на меня, она спрашивает: – О небеса, ты что, вообще ничего в этом не смыслишь? Таланты такого масштаба применяются в управлении страной, да порой в крупномасштабных битвах. Они слишком ценны, чтобы рисковать ими в единичных сражениях. Любой обладает пятью-шестью теми или иными магическими дарами, которые разрешено использовать на поле брани. Джа Алим исцеляет, Серак призывает громы, молнии и ливень. Правда, далеко не все способности применимы в бою, потому-то не каждый может стать воином.

Ни черта мы не знаем о дзали, – походя думаю я. Ну, почти. Скрестив руки на груди под стать ей, я спрашиваю:

– А как звали великого морского дракона, которого одолел Святой Антон? Как называется церемониальный напиток Криводревной деревушки? Какому богу поклоняется племя Серого холма?

– О чём это ты? Какое это отношение имеет к сражениям?

На её лице отражается искреннее недоумение, и я был бы тупым и неблагодарным, как бочковая сельдь, если плюну в лицо единственной персоне, что выказывает мне хоть толику доброты.

– Не бери в голову, – вздыхаю я. – Ну а ты… какие штуки ты умеешь делать?

Джара фыркает и трясёт головой, глядя на поле.

– О таких вещах просто так не спрашивают, Кэлентин. Это слишком личный вопрос, если не сказать – неприличный.

– Ох, прости. – Тем временем, солдат на площадке опускает меч, вызывающим жестом обращая его в сторону нашей армии. – Но вот насчёт него я уже знаю, что он управляет погодой.

– Некоторые не могут удержаться от выпендрёжа.

Спор среди офицеров возобновляется с новой силой, пока высокий дзалин с белыми прядями в волосах не провозглашает:

– Солдат Пакс!

Среди защитников форта также поднимается шум, и я вижу, что многие головы яростно кивают. На нашей стороне двое мужчин принимаются напяливать броню на коренастого мускулистого дзалина: сперва – кожаный дублет с набойками, затем – кольчугу. Он яростно скалится, когда на него водружают шлем с пикой на макушке.

– Его лицо не закрыто, в отличие от Серака, – замечаю я. – Это плохо?

Джара прижимает ладонь ко лбу.

– Нет, если Серак не собирается ударить Пакса в лицо, – вздыхает она. – А если он это сделает, то тем самым нарушит столько договоров и принципов, что я помру от старости, прежде чем их перечислю. Слушай, давай просто посмотрим, а?

– Слушаюсь, сэр.

Мне не раз приходилось участвовать в сражениях, так что мне хорошо знакомы все эти чувства: тошнотворный страх ожидания, близящаяся опасность, возбуждение и ярость, что захлестывают, стоит скрестить клинки. Ну а эти солдаты как-то слишком расслаблены. Если их волнует битва, которая последует за этой демонстрацией, то они это искусно скрывают. Правда, в позе некоторых заметно нетерпение, словно у голодного ребёнка, который ждёт, когда горшок закипит, иные же скалят зубы, будто уже победили.

Ей-богу, это больше напоминает игру в кости, чем войну. Мне резко хочется засесть неподалеку с удочкой: если и дальше пойдет в том же духе, то я хотя бы без улова не останусь.

Я также знаю, насколько быстро обычно протекают подобные стычки. Это в кукольном театре действующие лица подолгу завывают друг перед другом во время драки, в море же всё обычно заканчивается парой ударов сабли. Не назовёшь это действо и красивым.

Но, выходит, сверкающие доспехи сильно меняют дело. Солдат Пакс издает угрожающий рёв, устремляясь на площадку, и замахивается коротким тяжёлым мечом с той неуловимой для глаза дзалинской стремительностью. Серак уходит в сторону, но недостаточно быстро: меч скребёт по нагрудной пластине с такой силой, что у меня ажно в ушах звенит. Обычного человека подобный удар прикончил бы, но он лишь оставляет уродливую борозду на доспехах.

– Нет-нет-нет, – бормочет Джара. – Не пытайся соперничать с ним в стремительности! Это ж тупо!

– А что в этом такого? – недоумеваю я, глядя на то, как они оба отскакивают, чтобы тут же схлестнуться вновь.

– Пакс метит в зазоры подмышек – вот, глянь, когда Серак поднимает меч – и, если бы тот не ушёл достаточно быстро, он мог бы попасть. Он выделывается, стремясь пробить кольчугу грубой силой.

– А чего бы тогда не закрыть эти зазоры? – Это кажется вполне очевидным решением проблемы, как подвешивание бочки с маслом над парусом.

– А ты попробуй подвигаться с железяками в подмышках. Некоторые, кстати, так и делают, но тогда нечего рассчитывать на быстрые финты. Но, по правде, даже это было бы лучше того, как двигается этот придурок.

Мне-то представляется, что с его движениями всё в полном порядке: оба бойца скользят, то отходя, то наступая, так, что видны одни блики.

– Ну а что с ними не так?

– Смотри, вот опять! Паксу следовало бы кружить возле него в ожидании удачного момента, чтобы поднырнуть и ударить, а не бросаться в лобовую атаку. Глаза б мои не видели. – Однако же она почему-то не отворачивается.

Серак совершает очередной разворот, и наш боец успевает поймать его меч, отбивая его в сторону и подбираясь ближе. Молниеносный солдат отступает и замахивается, обрушивая удар на руку противника – но он вновь приходится по броне. Я начинаю думать, что наш боец в невыгодном положении из-за более короткого оружия, но зато он компенсирует это стремительностью. Ну, наверно. Во всяком случае, похоже, ни один из ударов не достигает желаемого. Хотя, казалось бы, просвет в подмышке – самая что ни на есть очевидная цель, на практике попасть в них на поверку не так уж просто: боец легко уворачивается или просто ставит блок мечом, если противник подходит слишком близко.

После двухминутного созерцания этого действа звон металла о металл уже отдается зудом в зубах.

– В этих поединках вообще бывают победители? – спрашиваю я у Джары.

Она меня не слышит: как раз в этот момент Пакс получает удар по ноге, и она вздрагивает, стискивая кулаки, будто сама готова ринуться в бой.

– Давай, давай, давай! – самозабвенно вопит она.

Внезапно раздается рёв толпы, и я оглядываюсь на поле – Сераку удалось захлестнуть руку противника мечом, прижав его к земле, подобно борцу. Наш солдат дёрнулся было в сторону, но лезвие Серака уже прижато к его обнажённой шее – и внезапно Пакс затихает, его меч падает наземь, а сам он безвольно обмякает.

– Он что, умер? – потрясённо спрашиваю я, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть.
– Подлец! Мошенник! – кричит Джара, потрясая кулаком, затем её плечи со стоном опускаются. – Нет… все лезвия покрыты сонным снадобьем. Чёрт бы его побрал. Выходит, ты был прав насчет его шлема. Напомни мне, чтобы не повторяла его ошибку.

– Вот уж не думал, что этим всё кончится. – Я гляжу, как пара солдат подбегает, чтобы унести поверженного товарища. Серак марширует обратно к форту, вздымая руку в кольчужной перчатке в знак победы под приветствия товарищей. Ещё одна молния срывается с неба, когда он заходит в ворота.

– Позёр, – рычит моя спутница.

Солдаты вновь принимаются копошиться, получая приказы офицеров. Те, что носят броню, начинают разбредаться по рядам. Я вытягиваюсь, наблюдая за их перемещениями по мере того, как они выстраиваются в ряды.

– Ну хорошо, – бросаю я, улавливая нарастающее возбуждение. – Теперь-то битва начнётся?

– Да щас. Они ещё некоторое время будут решать, кого послать следующим. Надеюсь, что не Серака. Вообще-то, теоретически он может выходить сколько угодно раз, пока его не выведут из строя, но обычно за сильными бойцами посылают несколько тех, что послабее, а чемпионов придерживают на случай, если они понадобятся позже.

Я открываю рот и вновь его захлопываю.

– Ты что, хочешь сказать, что будет ещё несколько этих поединков?

– Пока победитель не определится, – кивает она.

Я кошусь на неё. Затем разворачиваюсь лицом к лицу. Потом снова скашиваю глаза на поле, напряжённо раздумывая.

– Итак, – наконец говорю я, – что будет, если все наши солдаты проиграют, как Пакс?

– Я ж тебе говорила на прошлой неделе: отступим к Крику Чайки для перегруппировки, чтобы вернуться со свежими силами, способными их одолеть.

– Одолеть таким вот образом? – спрашиваю я неодобрительно.

– А как ещё?

– И что – никаких жертв?

– Ну… в принципе они возможны, – говорит она, торжественно поджимая губы. – Случаются несчастные случаи: кто-то поскользнется, или нанесет удар сильнее, чем рассчитывал. Тогда рядом с их домом поставят памятник сочинят оду-другую.

У меня просто нет слов, и всё тут.

Битых три часа мы наблюдаем за тем, как солдаты в тяжёлой броне бьют, замахиваются, стреляют, метают копья и молоты друг в друга. Некоторые сражаются верхом, прочие – пешими. Одни используют магию, другие же полагаются на силу и ловкость. Перед нами проходят солдаты, способные заставить камни бросаться на противника, а птиц – пикировать вниз отвлекающим манёвром, вызывать дождь, превращающий землю под ногами в грязь. В какой-то момент они вынуждены объявить перерыв, пока люди из обоих лагерей бегом подтаскивали кипы сена, чтобы просушить почву перед следующим поединком.

Мое насмешливое любопытство сменяется непониманием, затем – неприятием, скукой и наконец унынием. Ничего не скажешь, это куда более цивилизованное зрелище, чем кровавые дедовские рассказы о вываливающихся внутренностях и моровых поветриях. Но наши солдаты продолжают проигрывать сражение за сражением – и так все три часа, так что на нынешний момент счёт таков: шестьдесят семь их побед на пятьдесят наших. Таким манером мы вот-вот уступим важный форпост Рзалезу, что отнюдь не приблизит нас к единому счастливому государству под эгидой королевы.

И при этом никому – ну правда никому – не приходит в голову жульничать. Нет чтобы втихую послать отряд в обход крепости и атаковать с тыла, или отравить их провиант – сделать хоть что-нибудь похожее на войну в моём понимании, одним словом. Однажды жёлтые ублюдки выслали двух солдат разом – но тогда наши просто отправили двоих им навстречу. А могли бы послать пару сотен – вот тогда бы день удался.

Правда, не сказать, что это сплошь облачка и розы. Первые несколько поединков спустя я чуть не плевался, диву даваясь, что кто-то соглашается участвовать в этой глупой забаве. Но когда всё пространство близ поля усеивают спящие мёртвым сном воины, становится не по себе от их неподвижности – я словно стою на краю братской могилы.

Наши соперники уносят своих павших в форт, что представляется мне более правильным: вид кучи тел товарищей отнюдь не способствует поднятию моего духа, и подозреваю, что это верно и для прочих. Почему Генерал не прикажет разнести их по палаткам или хотя бы просто убрать с глаз долой – это не укладывается у меня в голове.

Наверно, всё дело в воинской чести.

На сей раз они высылают широкоплечего бойца с двумя изогнутыми мечами. Он с криком вздымает их в воздух – и лезвия вспыхивают. Джара закатывает глаза, хоть как-то развеивая унылую атмосферу, а я фыркаю.

– Он как, ещё больший придурок, чем Серак, или такой же? – спрашиваю я.

– О, дело обстоит намного хуже. Ты погляди на его шлем: он покрасил его в цвет пламени.

Боец делает несколько медленных пассов пылающими мечами, демонстрируя кольчужные рукавицы, также красные.

– Наверно, это что-то вроде брачного танца, – предполагаю я, заставив Джару захихикать.

И тут беловолосый дзалин выкрикивает:

– Солдат Джара!

С её застывшего лица моментально сбегает веселье, но затем она вновь делает попытку улыбнуться.

– Что ж, как насчет того, чтоб я научила этого фанфарона танцевать как следует?

Бледный конопатый юнец подбегает с броней и помогает ей облачиться. Посмотрев свыше ста нелепых поединков, я приблизительно представляю, куда какой предмет крепится, так что, когда мальчишка продевает её левую руку в прорезь дублета, я принимаюсь затягивать завязки на правой, орудуя одной рукой.

– Ты уверен, что справишься? – спрашивает Джара, и я замечаю, что она куда охотнее следит за мной, чем за фланированием своего соперника по полю.

Я шутливо прищуриваюсь на неё, силясь подбодрить:

– Ты же не станешь сомневаться в способности моряка затягивать узлы? Я могу вязать их пальцами ног, не говоря уже о руке.

Мальчик косится на нас, сглатывает и принимается за следующий ремень.

– Эй, слушай сюда, – говорю я, осмотрев результаты его работы. – Ты как бы… в общем, предоставь узлы мне, а ты просто подавай мне части и говори, куда их присобачить, идёт?

Вдвоём мы вскоре обращаем Джару во впечатляющий образчик боевого вооружения. Её шлем снабжен простой металлической полоской, защищающей нос, но она лишь строит гримасу, видя, что я беспокоюсь на этот счёт.

– Первая битва – чистой воды случайность, матрос. Со мной всё будет в порядке. Спасибо, парень. – Она кивает мальчику – тот краснеет и поспешно отступает.

– Удачи, – напутствую её я. Она шутливо салютует мне, а затем со звоном направляется на площадку.

– Эй, – обращаюсь я к юнцу, дружески пихая его локтем здоровой руки в бок, и он обращает на меня глаза, полные ужаса. Вот что во мне такого, что так пугает детей? Может, моя непокорная шевелюра? – Она как, хороша на поле?

– О да! – яростно кивает он. Затем, помедлив, он снова сглатывает, добавив: – Ну, и Лазен тоже. Ну, этот, огненный.

Я медленно выдыхаю. Почти никто не погибает в этих сражениях – так она сказала. Но все-таки порой складывают оду и ставят памятник.

Моя шея хрустит трижды, когда я понимаю, что она ростом ровно по грудь противнику. В её руках – маленький квадратный щит, отнюдь не выглядящий хорошей защитой, и всего один тонкий меч. Когда Лазен издает боевой клич и принимается крутиться вокруг неё, причём его мечи сливаются в размытое огненно-серебристое сияние, мне требуется усилие, чтобы не отвести взгляд.

Но она быстрая, почти столь же стремительная, как генерал. Её крохотный щит служит не для защиты, а для того, чтобы захватывать изогнутые лезвия и отбивать их в сторону. Они действуют в отличной связке – щит, открывающий противника, и устремляющийся в брешь меч. Мне от силы пару раз приходилось одновременно выполнять два дела обоими руками, и это было ох как непросто – ей же удается это безо всяких усилий, словно на поле двое воинов с нашей стороны.

В промежутках между ударами она всякий раз отступает, и оба бойца пару мгновений примериваются к новой атаке. Сегодня я повидал достаточно сражений, чтобы понимать, в чём смысл происходящего: они нащупывают то, что Джара называет брешью в защите, чтобы направить лезвие туда, где противник не сможет его отбить.

И явно чем больше внимания этому уделяет боец, тем больше опыта он – или она – имеет. Более слабые бойцы просто оголтело бросаются друг на друга. И, по правде сказать, такие поединки куда зрелищнее.

Пылающие мечи, конечно, смотрятся впечатляюще. Они вычерчивают в воздухе обалденные огненные фигуры, но, похоже, по боевым качествам ничуть не лучше любого другого меча. Если что их и отличает – так это замедленность движений: похоже, Лазен расходует немало сил на то, чтобы поддерживать горение.

А затем одно из лезвий задевает косу Джары, что скачет по её плечам.

Мы с мальчишкой одновременно издаём негодующий возглас, как и прочие наши солдаты. Я не догадался спрятать косу под доспехи – и почему она мне не напомнила?

Огонь взлетает по волосам под шлем. Джара с криком срывает его, отбрасывая щит в сторону, и краткий ливень сбивает пламя, прежде чем оно успевает добраться до чего-то помимо косы.

Я пытаюсь предостеречь её – чёрт, да весь наш лагерь пытается – да и она сама наверняка чует опасность…

Джара крутится на месте, отбивая один из кривых мечей шлемом и подныривая под другой. Ещё один крик – и дождь гасит огонь на оружии противника.

Я шумно радуюсь наряду с прочими, затем толкаю мальчика:

– А почему она не сделала этого в самом начале?

– У некоторых из них проблемы с магией, пока они не разозлятся или что-то вроде того, – отвечает он, поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он вздрагивает, когда меч Лазена бьет по ноге Джары с такой силой, что точно останется здоровенный синяк, несмотря на броню. – В общем, без понятия, почему.

Наша дзалинка быстро обращает землю под ногами противника в грязь, на которой он поскальзывается; но, падая на спину, он успевает схватить её за нагрудную пластину. Они оба шлёпаются наземь и борются, силясь подняться – словно играющие на берегу выдры, с той лишь разницей, что те не пытаются прикончить друг друга.

Оба отбрасывают мечи и хватаются за кинжалы, перекатываясь по земле. Джара в лучшей позиции, но она с криком отшатывается, когда Лазен выбрасывает пылающую руку ей прямо в лицо.

К несчастью, вторая рука с кинжалом наготове.

Джара пытается дотянуться до противника, но её веки смежаются, трепеща, словно крылья бабочки, шлем откатывается в сторону, и сама она валится на землю.

Глядя на то, как Джару уносят с поля, я старательно напоминаю себе о том, что она просто спит. Не видно ни капли крови, и солдат, ковыляющий с поля боя, ударил ее не так уж сильно. Осмотрев её, целитель во всеуслышание сообщает, что она не ранена.

Я ликую, но прочие солдаты издают столь горестный возглас, словно их сердца в одночасье разбиты.

– Это что же, – сердито брякаю я, – они хотели, чтоб её ранили?

– Да нет же, – выдыхает мальчишка, – ты погляди!

На поле выкатывается самый высокий дзалин из всех, что мне доводилось видеть. В отличие от прочих, он не носит шлема; его заплетенные в косу волосы отливают ярко-оранжевым. В отличие от натурального цвета Алима, не похоже, чтобы его шевелюра говорила о том, что её обладатель – лекарь.

Его кольчужная рукавица сжимает длинную алебарду, и хотя вместо того, чтобы размахивать ею, он просто упирает древко в землю, это куда более впечатляющее зрелище, чем все трюки предыдущих бойцов вместе взятые. Пожалуй, его руки будут толщиной с мою талию.

– Это же Аджакс, – стонет юнец. – Полагали, что он на юге! Должно быть, его выдернули оттуда – это несколько недель пути, а генерала Джезимен с нами нет! Только у неё и есть шанс в бою против него!

– Кто бросит мне вызов? – провозглашает он в сторону жалких остатков нашей армии, и жёлтые поддерживают его дружным рёвом.

Взоры нетерпеливо топчущихся солдат обращены на офицеров, которые яростно шепчутся промеж себя. Похоже, судя по его жестам беловолосого, он настаивает на собственной кандидатуре, но воительница с острыми чертами лица всякий раз трясет головой. Третий указывает на небо; четвёртая – на лошадей.

Тут Азотеги бросает свою грифельную табличку оземь с глухим стуком, все замолкают, и в наступившей тишине он отрывисто кивает герольду.

Затем он снимается с места – отчего-то на каждый его шаг я совершаю свой, и внезапно понимаю: должно быть, это то самое расстояние, которое допускает наша связь.

– Ох, чёрт! – выдыхаю я.

К группе офицеров направляется мужчина с комплектом блестящей брони – и мне приходится соображать быстро. Вокруг болтаются люди, всё ещё продолжая спорить – я затесываюсь промеж них, трогаю мужчину за плечо и перехватываю его ношу прежде, чем он успевает возразить.

– Я об этом позабочусь, – с улыбкой заверяю я и направляюсь к моему генералу.

– Верховный генерал Фараз! – слегка неохотно объявляет герольд, и в гудении солдат Рзалеза слышится хотя бы оттенок беспокойства.

– Славный вызов! – отзывается великан с площадки.

– Вот, сэр… то есть, Ваше Сиятельство, поправляюсь я, когда один из офицеров награждает меня подозрительным взглядом, и встаю на колени, чтобы закрепить броню на лодыжках. Доспехи Азотеги куда роскошнее, чем у Джары, с тонкой гравировкой на пластинах и золотой вышивкой на сапфировом бархате, которым обшит его кожаный дублет.

– Я, кажется, велел тебе держаться в стороне, – еле слышно произносит он, но его рука опускается, чтобы дотронуться до пряди моих волос так, чтобы никто не заметил. Я в кои-то веки не возражаю: отталкивать того, кому вот-вот вобьют голову в плечи, представляется мне верхом жестокости.

Помогая ему влезть в кольчугу, я шепчу:

– Ты можешь победить?

– Ни один солдат на нашем поле не в силах меня одолеть.

Он увернулся от моего вопроса, словно угорь – что, как подозреваю, само по себе является ответом. Если он не сможет побить Аджакса – то иные не смогут и подавно.

Ну хотя бы его шлем закрывает лицо полностью, – утешаю я себя. Внезапно меня охватывает стыд: я тут тревожусь о шкурных интересах, а ведь, если этот гигант возьмет верх, едва ли обойдется без кровопролития. Генерал вёл себя более чем предупредительно все эти дни, хотя это явно шло против его природы. Я просто не хочу, чтобы он пострадал.

У его ног – простой меч с кожаной рукоятью и кинжал с широкой крестовиной, который чем-то напоминает мне мачту с убранными парусами, и я надеюсь, что это хорошая примета. Генерал пристёгивает оружие по бокам, затем защипывает пальцами подол моей рубашки, так сильно, что ткань едва не рвётся. Я не вижу выражения его лица, но знаю, что сквозь прорези шлема его глаза устремлены на меня.

– Хорошего сражения, верховный генерал.

Он кивает и направляется к площадке.

– Азотеги, – обращается к нему гигант с видом почти встревоженным, – ты что же, не получишь напутствия от своего брата по охоте?

Генерал колеблется пару мгновений, затем оборачивается, выискивая в толпе Алима. Рыжеволосый доктор обретается близ рядов спящих солдат, мрачный, словно грозовая туча; когда взгляд генерала наконец останавливается на нём, он разворачивается и топает по направлению к палаткам. Жёлтые солдаты сопровождают его уход радостными криками, а плечи Азотеги едва заметно опускаются.

При виде этого я и сам падаю духом, не в силах избавиться от мысли, что это всё моя вина, а вовсе не воля провидения, что поставила меня между ними.

– Мне не требуется удача, чтобы тебя побить, – холодно отзывается генерал, поднимая меч, чтобы получить жидкие воодушевляющие возгласы от нашей команды.

На это сражение тяжко смотреть. Азотеги движется, словно видение – стремительный, как ураган и столь же мощный, но никакой ветер не в силах противостоять скале.

Единый рост их бойца и длина его руки уже в состоянии внушить ужас, ну а алебарда делает его и вовсе непобедимым. Её лезвие короткое в сравнении с мечом генерала, но Аджакс использует оба конца с одинаковой эффективностью.

Он может ударить древком в грудь, вышибая воздух из лёгких, и отбросить противника назад. Может попасть между ног, пригвоздив его к земле. Размахивая алебардой, словно топором, может достать противника в любой точке поля.

Нашему генералу удается нанести удачный удар, вышибая алебарду из рук Аджакса, но, когда он устремляется в атаку, перед ним встает та же дилемма, что и перед прочими бойцами: проклятущая броня. Генерал замахивается мечом прежде, чем соперник успевает отреагировать, лезвие устремлено к шее между нагрудником и незащищенной головой. Наша армия ликует – и тут Аджакс попросту отбрасывает Азотеги в сторону и, выхватив притороченный к поясу меч, бьёт его плашмя по шлему. Оглушённый генерал пошатывается, затем вновь собирается с силами, чтобы броситься на Аджакса.

Оба меча не выдерживают столкновения, и поединок внезапно превращается в рукопашную. Они сходятся, стремясь сорвать броню соперника, и вновь расходятся, словно лоси во время гона. Скорость генерала даёт ему преимущество, но Аджакс попросту слишком велик; его рука по-прежнему может достать Азотеги где угодно. Несколько ударов этих облачённых в броню кулаков – и генерал замедляется, шаг теряет твёрдость, а движения рук – уверенность.

Ему удается вцепиться в руку Аджакса – и вот его наруч со звоном падает наземь. Гигант же просто поднимает руку, с улыбкой глядя на то, как Азотеги яростно бьёт по ней кинжалом. Аджакс также обнажает кинжал, и перед генералом встает нелёгкая задача. Он скользит вперёд и назад, словно щука сквозь тростник, так что его соперник не может прицелиться в просветы между пластинами, но всякий его удар ближе к цели.

И тут Азотеги везёт как утопленнику – он спотыкается о брошенную наземь алебарду. Он почти не запнулся, выровнявшись, словно умелый танцор, и я начинаю понимать, почему солдаты подчас смотрят на него как на божество – и тут же выгибается назад, уклоняясь от удара; его собственный кинжал взлетает и падает, как прилив…

Но достигшие цели удары уже сделали своё дело. Теряя равновесие, он пошатывается, тряся головой в попытке прогнать утомление. Гигант нависает над ним…

Я не видел удара, сразившего Азотеги, но все мы слышим грохот его падения. Вражеский солдат предупредительно отступает, зачехляя кинжал, в то время как наши целители выбегают на площадку. Я стискиваю подол здоровой рукой.

– Запястье, – провозглашает целитель.

Все мы испускаем вздох облегчения, даже огромный боец. На самом деле, он производит впечатление неплохого парня, который в иной ситуации вполне мог бы мне понравиться и всяко не заслужил моей пламенной ненависти.

Но сейчас предел моих мечтаний – сбросить его чёртову бронированную тушу с самой высокой мачты, что мне подвернётся.

– Кто на нового? – грохочет он.

Этой ночью я лежу на своей койке в генеральской палатке и смотрю, как он спит. Проникающие сквозь стенки отблески горящих снаружи огней отбрасывают причудливые пятна на его кожу – их не счесть, в отличие от наших потерь. Пятьдесят один – с их стороны, двести двадцать восемь – с нашей. Вот так мы потеряли Святой Антон, гордость Зимородка.

И тогда я произношу в тишину палатки:

– Большего идиотства я сроду не видывал.


Примечание переводчиков:

[1] Колет – от фр. collet — «воротник» — мужская приталенная куртка без рукавов (жилет) до бёдер или до талии, обычно из светлой кожи, использовался в качестве лёгкого доспеха, надевался поверх дублета (верхняя одежда, плотно сидящая на теле, часто использовалась в качестве поддоспешника).

Следующая глава

Предыдущая глава

– Итак… вы играете в карты?

Генерал отрывает взгляд от карты. С той же предсказуемостью, как то, что весной начинается насморк, его лицо в тот же миг обретает идиотски-сентиментальное выражение. Хлопающая ресницами акула смотрелась бы естественнее этой улыбки.

– Боюсь, что нет, – отвечает он.

Прошлой ночью, уставясь на затенённый потолок, я пришел к мысли, что передо мной открыто два пути. Я могу сидеть и проклинать дзали, магию, судьбу, векторов, дурные вести и штормовую погоду, ожидая, чтобы святые ответили на мои молитвы. А могу сохранять здравый смысл и пытаться сладить с тем, что есть. Солдат Джара говорила, что в отношении людей про это пока ничего не известно – быть может, для нас всё иначе. Возможно, один-единственный взгляд всё же не угробил мою жизнь.

Потому что в одном можно быть уверенным наверняка: покуда генерал связан с матросом, решать за обоих будет генерал.

читать дальшеНу а поскольку я предпочел здравый смысл проклятиям, то ищу способ хоть как-то развеяться. В конце концов, я ведь не пленник, а пациент на лучшей кровати во всей крепости, и дворянин подле меня только и думает, чем бы мне услужить.

– Ну а в «волков и овец»? – предлагаю я.

– У меня нет игрального набора, но, думаю, у кого-нибудь из офицеров найдется, – предупредительно отзывается он, а я содрогаюсь: не сказать, чтобы в этой игре новичка легко ввести в курс дела. К тому же, полагаю, существует какой-нибудь королевский закон, карающий простолюдина, осмелившегося покуситься на герцога, пусть только на игровом поле.

– Да ладно, это не так уж интересно… не обращайте внимания на мою болтовню. Прошу прощения, сэр.

Прошлой ночью мы наконец-то разобрались со спальными местами: ему принесли вторую кровать. Похоже, что эту веревочную койку облюбовала целая семья мышей с больными зубами, но он даже не моргнул – то ли генерал истинный стоик, то ли в сравнении со стулом даже это видавшее виды ложе выигрывает.

Этим утром служанка также притащила ящик в качестве рабочей скамьи. Не думаю, что по приказу генерала – скорее, это было предлогом, чтобы лишний раз на меня попялиться. До этого момента мне как-то не приходило в голову, что я стал героем злободневных сплетен для всей крепости. Генерал Азотеги влюбился в человека, простого моряка? До конца жизни соединён с ним магическими узами? Чёрт, да об этом уже наверняка по всему королевству языками чешут. Возможно, эти стены для меня не узилище, а убежище.

Однако не прошло и двух дней – а я уже весь извелся. Я не привык бить баклуши, пока солнце высоко. Мои руки так и чешутся, требуя работы; если таковой не предвидится, то я коротаю время, посиживая у воды с острогой и кружкой чего-нибудь крепкого.

Я скучаю по своим кузенам. Скучаю по команде. Я хочу пойти и угостить выпивкой кого-нибудь с заразительным смехом и целым ворохом историй за пазухой.

Вместо этого я имею комнатушку с герцогом, считающим, что хмурая гримаса – подходящее приветствие, и с которым у меня ровным счетом ничего общего, кроме оснастки [1].

Что само по себе проблема.

Он кивает и вновь склоняется над картой, что-то помечая на табличке по мере изучения.

– Может, поговорим для разнообразия? – неуверенно предлагает генерал. Он явно не привык, чтобы подчинённые приставали к нему с просьбой их развлечь.

Что ж, не помешало бы узнать его получше, учитывая, что я застрял при нем на веки вечные.

– Конечно, сэр!

– Отлично. О чём ты хотел бы поговорить?

От этого вопроса я сдуваюсь, словно парус в мёртвый штиль – не знаю даже, с чего начать. Однако едва ли стоит спрашивать, скажем, о прошлых браках, или о том, как я разрушил его предыдущую-что-бы-это-ни-значило-связь. Может, стоит спросить, нравится ли ему держать меня под замком?

– Скажем, что вы любите делать в свободное время?

Он склоняется над табличкой и, беззвучно шевельнув губами, стирает какое-то слово, чтоб заменить его иным.

– Читаю, или выезжаю какую-нибудь из лошадей. Стараюсь почаще тренировать боевые навыки. Ну а после – люблю побродить по дубраве, в моём имении есть очень живописные тропинки.

Вообще ничего общего.

– А озеро там есть? Или пруд?

– Боюсь, что нет. Моё поместье в горах. – Мел постукивает по табличке. – Зато есть река. Я слыхал, там хорошая рыбалка.

Ну, это лучше, чем ничего. Возможно. Уставясь в потолок, я гадаю, есть ли вокруг крепости ров, и позволит ли мне эта идиотская связь удалиться настолько, чтобы в нем поплавать.

– Там живет ваша семья?

И ваши сколько-их-там жены?

На сей раз повисает долгая, напряжённая тишина.

– Я не говорю о своей семье, – наконец отвечает он.

Ну что же, поставьте меня на раскалённые угли – я явно задел больное место.

– Прошу прощения, сэр.

Дёрнув плечами, он наконец опускает табличку и поворачивается ко мне с грустной улыбкой.

– Это я должен просить прощения. Ты имеешь полное право спрашивать.

Затянувшуюся паузу прерывает громкий стук в дверь, и я выпрямляюсь на постели, в то время как он рявкает:

– Войдите!

К моему сожалению, запыхавшаяся дзалинка в военной форме – не полюбившаяся мне Джара. Отсалютовав верховному генералу: рука простёрта над сердцем, затем – стиснута в кулак у щеки – она бросает взгляд на меня и, поколебавшись, ограничивается поклоном.

– Милорд, Её Высочество [2] хочет немедленно вас видеть. Надвигается непогода, и она хочет отбыть, пока это возможно.

Азотеги кивает дзалинке с таким видом, словно она принесла ему смертный приговор.

– Понимаю. Где она желает встретиться?

– Учитывая ваши… обстоятельства, Её Высочество примет вас в Красной башне, милорд.

– Очень хорошо. Благодарю.

Дзалинка вновь салютует, глядя на него несколько озадаченно, словно на криво поднятый парус, и выходит. Стоит двери закрыться, как темноволосая голова генерала никнет с тяжёлым вздохом. Затем он хлопает ладонями по бёдрам и поднимается на ноги со стремительностью, от которой у меня голова идёт кругом.

– Наверно, лучше покончить с этим поскорее, – бормочет он.

Я кошусь на него, гадая, в чем причина подобного нежелания, но он отворачивается, так что моему взгляду представляются лишь напряжённые плечи.

– Трудное решение? – предполагаю я.

Его рука тянется к коротко обрезанным волосам, но падает на полпути.

– Понимаешь, мне тяжело… видеться с кем-то, кроме тебя. – Мне в жизни не подобрать слов, чтобы описать его голос: мне никогда не доводилось ощущать одновременно и грусть, и обожание, и досаду, и тревогу.

– Ох. – Мой желудок вновь совершает рискованный кульбит. Не знаю даже, что хуже: что он чувствует все это по отношению ко мне, или что я являюсь причиной его страданий, вовсе того не желая. – Простите, сэр.

– Твоей вины в этом нет. – Он косится через плечо, и в его глазах мне чудится тень надежды. – Ты ведь ещё не можешь ходить? Впрочем, не бери в голову…

Даже если бы мои многострадальные конечности поотрубали напрочь, я был бы счастлив хоть выкатиться из этих шести стен.

– Если вы желаете прихватить меня с собой, сэр, то я к вашим услугам! – Я перекидываю ноги через край кровати. На мгновение головокружение берет надо мной верх, но вскоре прекращается, и вот я уже на ногах, хромаю к выходу.

– А… – Он делает движение, словно хочет меня поддержать, но тут же одёргивает себя, вытянув руки по швам. – Лучше я пойду впереди – этого требует протокол.

– Тогда ведите, сэр.

Он открывает дверь на короткую винтовую лестницу, донельзя пыльную, но очищенную от палой листвы и грязи. Узкая шахта, освещённая лишь факелами, напоминает трюм «Пеламиды», и я впервые чувствую себя здесь как дома.

Проковыляв вниз по лестнице, я очутился перед массивной окованной железом деревянной дверью, подобной которой прежде не встречал: у нас нет нужды в подобных укреплениях.

Выйдя наружу, я невольно присвистываю. Когда генерал упомянул про крепость, мне представилась та, что близ Эссеи – мелкий каменный цилиндрический донжон [3] на скале над морем. Ну а эту иначе как замком не назовешь, она больше всей той скалы вместе с башней.

Мы стоим на внутренней стене, которая окружает плавный склон холма, ощерившийся частоколом, ниже виднеется внешняя стена. Заросший травой двор под нами испещрён снующими там и сям солдатами и слугами, по центру офицер выкрикивает команды группе всадников на крупных светлых лошадях. Генерал провожает их тоскливым взглядом.

Ветер порывами задувает поверх зубчатых стен, хлопая меня по ногам полами серой хламиды и гоняя тяжелые облака по небу. Пахнет как-то странно: ни тебе соли, ни рыбы, ни водорослей, только лошади да взрытая земля. Я судорожно сглатываю комок в горле, представив, что именно это мне предстоит нюхать до скончания дней.

Теперь крепость уже не кажется такой уж большой. Под ней не колышется море, не видать кораблей, не слышно болтовни матросов. И пока генерал остаётся здесь, придется и мне. Дзалинка сказала – полет стрелы; это вообще сколько? Я однажды видел, как старик всадил стрелу в дерево с расстояния в двести шагов – это где-то половина двора.

Я неспешно следую за генералом вдоль изгибов стены по широкому – в половину палубы – деревянному настилу, балки которого вмурованы в каменную стену. Справа под нами виднеется второй ярус, где-то мне по грудь высотой, от него до земли остается ещё с два человеческих роста. Судя по звуку поскрипывающих досок, под нами пустое пространство, и я не очень-то понимаю смысл: на корабле под настилом помещался бы склад. Я слегка отклоняюсь от курса, чтобы заглянуть под платформу, и тогда понимаю, что там, внизу: койки из ящиков и мешковины –возможность вздремнуть между дежурствами.

– Все замки такие большие, сэр? – спрашиваю я, пытаясь прикинуть, сколько этажей могут вмещать эти стены. На десять боевых кораблей бы точно хватило; две тысячи людей как минимум. Я приподнимаю брови в изумлении.

– Где поменьше, где побольше; и уж всяко большинство изящнее. Тальега строилась только для войны. – Он указывает на земли за стенами. – Заметь, что при её размерах, при ней нет города. Земли бесплодны, добывать здесь нечего, зато она расположена по дороге в Крик Чайки.

Я задираю подбородок, но так и не могу ничего разглядеть, кроме деревьев и травянистых полос расчищенной земли у стен крепости. На мгновение мне кажется, будто вдали блестит вода, но видение тут же пропадает. Если здесь и пролегает дорога к Крику Чайки, то, должно быть, с другой стороны.

Наконец мы достигаем сооружения, которое я счел Красной башней: прежде всего, она красная – сложена из какого-то гладкого камня, отличного от прочего материала.

– У них что, серый камень кончился? – спрашиваю я, запрокидывая голову. Кроме того, она выше прочих и увенчана крышей, напоминающей по форме… ну, женскую грудь, в общем. Я всё никак не могу отвести от неё взгляд, гадая, каким образом её сконструировали.

Азотеги следит за мной с улыбкой.

– Это, как бы сказать… не знаю, есть ли у вас что-то подобное. Башня означает, что это место принадлежит моим людям. Она заметна издалека, и при виде неё всякий знает, что безопасное убежище поблизости.

– А, – отзываюсь я, разглядывая спирально закрученный шпиль на верхушке, – так это как флаг. Мы обычно поднимаем их, чтобы с моря было видно, какая деревня кому принадлежит, чтоб не пришвартоваться не там по ошибке.

Генерал издает изумленное восклицание.

– Выходит, я ошибался. Холмяки, с которыми мы вели переговоры по заключению мира, такого не знали.

– Ну, я-то всяко не из холмяков, – отвечаю я, приподнимая брови. – Они даже в святых не верят. Вы же не считаете…

В этот момент распахиваются двери Красной башни, и навстречу нам вышагивают двое солдат в столь же красной форме. Они салютуют генералу, который награждает их сдержанным поклоном.

– Поговорим об этом в другой раз, – обещает он с тенью улыбки в голосе, прежде чем промаршировать в башню. Солдаты захлопывают за ним двери с громким стуком.

Мне же остаётся лишь со вздохом провести рукой по лицу. Неужто генерал и впрямь думает, что все люди одинаковы? Воистину соображение, достойное рыбьих мозгов.

Но, опять же, я и сам не могу похвастать тем, что так уж много знаю о его народе, за исключением того, что они как все на подбор красивые и обладают шевелюрой невообразимых расцветок. Так что хорош винить генерала, когда у самого рыльце в пушку.

Если поразмыслить над этим – Азотеги состоял в этом, как его, партнерстве с мужчиной, чего я никогда не видал такого у наших лордов. У них всегда мужчина с женщиной, никак иначе. Помнится, генерал был обескуражен тем, что я не следую той причудливой части кодекса Отто, где говорится, что мужчина должен спать с мужчинами летом, с женщинами – зимой, но ведь они тоже ему не следуют, выходит…

Одним словом, если хочешь наполнить океан – раздобудь воды. Ну а тут, прямо передо мной, имеются двое ничем не занятых дзали.

Я улыбаюсь им, словно они – два новобранца на борту. Тощенький, что справа, загорелый и зеленоглазый, улыбается в ответ; другой, светловолосый, как моя кузина Елена, похоже, не рад моему вниманию.

– Не завидую я вам, – бросаю я. – Если стоять на посту так же тоскливо, как кажется со стороны, должно быть, это самая утомительная работёнка на свете. Что вы делаете, чтобы не сойти с ума от скуки? – Знать бы мне, где в крепости помещается таверна – если она вообще тут есть – я бы угостил их парой кружек – обычно это значительно упрощает знакомство. – Не подскажете, где здесь можно выпить?

– Ох, милый, – отзывается тот, что дружелюбнее, – ты потерялся? Отвести тебя обратно в крепость?

Его ответ плавает в настолько иных водах, что мне остаётся лишь хлопать глазами.

Угрюмый мужик закатывает глаза:

– Не разговаривай с человеком, – ворчит он. – Я уверен, он и сам найдёт дорогу.

– Эй, прекрати, – обрывает его напарник. – От тебя и доброго слова не услышишь. Хоть для разнообразия попробуй быть чуточку приветливее – авось понравится.

– Угу, – признаю я его правоту.

Стражник вновь вытягивается, улыбаясь мне.

– Да? Крепость – это такая здоровая штука из большущих серых камней.

Я всегда знаю, когда пора выкинуть белый флаг.

– Я должен дождаться здесь верховного генерала, сэр.

Его необщительный напарник фыркает и вновь закатывая глаза, словно я только что сообщил, что закадрил русалку. У другого на лице появляется снисходительное выражение:

– Разумеется, милый. Почему бы тебе тогда не спуститься на ярус ниже? – Он указывает на лесенку вдоль стены. – А то здесь печёт солнце. Так будет лучше, верно?

– Ага, – радостно соглашаюсь я. – Звучит здорово!

Хоть между двумя уровнями во множестве тянутся приставные лестницы, тут не так уж высоко, и потому я просто спрыгиваю на нижний настил с глухим стуком, дающим понять, что под досками камень.

Уже скрывшись из виду, я слышу, как улыбчивый стражник говорит:

– Бедняжка, герцог даже попить ему не оставил.

– Ох, заткнись ты наконец, – бурчит второй.

Я сажусь на край, свесив ноги и облокотившись на одну из балок, подпирающих верхний настил.

– Они считают, что я – собака, – бормочу я себе под нос, силясь переварить эту мысль. – Вот тебе и первое различие: некоторые дзали думают, что люди – это что-то вроде собак, а некоторые – нет. – Хотя, может, так обращаются только с фокусами. Я морщусь, потирая затылок.

На лужайке передо мной всадники выстроились в два ряда. Повинуясь крику офицера, из каждого ряда выдвигается по одному кавалеристу, и они сходятся по центру. Что они там делают – молотят друг дружку или ещё что – издалека не видать. Затем один из них поднимает руку, и второй отправляется в конец своего ряда. После нескольких таких заходов я начинаю задумываться, можно ли помереть от скуки. Едва ли это порадует генерала, но, в конце концов, я ничем ему не обязан.

Хотя, угодив в подобное положение, всегда можно вздремнуть.

Аккурат когда я начинаю засыпать, окрик заставляет меня приоткрыть один глаз. Снизу мне машет улыбающаяся Джара. Поскольку она едва ли повинна в том, что её соотечественники – беспросветные снобы, я поднимаю руку в знак приветствия.

– Ты там как? – кричит она.

По правде, после снисходительного высокомерия стражников подобные вопросы мне малость поперек горла. Однако она, похоже, беспокоится от чистого сердца, потому я отвечаю:

– Всё путем!

– Здорово! Слушай, почему бы тебе…

Её прерывает другой солдат, который, хлопнув дверью внизу, хватает её за руку. При виде подобного обращения с девушками у меня каждый волосок встает торчком, так что я уже подумываю о том, чтобы броситься на него сверху, словно я и есть дикое животное. Однако, похоже, Джара и сама может постоять за себя. Сердито нахмурившись, она вырывается, рыкнув в ответ что-то неразборчивое. Он тычет пальцем в моём направлении; она трясет головой столь яростно, что коса так и скачет по плечам.

Наконец она оборачивается ко мне и кричит:

– Кэлентин, увидимся позже! – и удаляется, прежде чем я успеваю ответить.

Тот, что хватал её за руку, хмурит на меня брови и уходит к лошадям.

Мой желудок не должен бы так сжиматься. Эти люди – не моя семья, даже не моя команда. Если не хотят иметь со мной дела – что ж, их право. Мне тоже их дружба без надобности, да и на их мнение, по сути, плевать. Скоро я…

Я вернусь…

Чёрт. Именно рядом с этими людьми мне предстоит коротать свой век, а они держат меня за домашнего питомца. Ну или заразная хворь, как вариант. Я закрываю глаза и хорошенько прикладываюсь затылком о балку, сильнее, чем стоило бы по уму – и, как следствие, рана под бинтами вновь задает мне трепака.

– Не вешать нос, матрос! – шепчу я. – Бывало и хуже. Помнишь, как лейтензанц восстановил против тебя всю команду, когда ты только поступил на корабль? Ты перетащил их на свою сторону. Вот и тут как-нибудь выкрутишься.

В следующий миг генерал трясет меня за плечо, а я сонно моргаю, пытаясь сфокусироваться на его фигуре на фоне потемневшего неба. Его кожа обрела какой-то нездоровый оттенок дождевого облака, однако же он мне улыбается.

– Как я п-посмотрю, твой излюбленный досуг – это поспать? – Его голос также звучит как-то нетвёрдо, и пахнет от него, словно от больного.

Подавив зевок, я стараюсь изобразить участие, гадая про себя, что с ним творится.

– Нет, сэр. – И, поскольку тетя учила меня быть вежливым даже с похитителями, я добавляю: – Вы в порядке?

– М-м. – Он почему-то избегает моего взгляда. – Да.

Я смериваю его испытующим взглядом, но он не поднимает глаз.

– Наверно, нам стоит вернуться в крепость? – предлагаю я.

– Пожалуйста. – Тень улыбки не может скрыть мольбы в его голосе.

Правильно. Он же говорил, что для него мучительно находиться рядом с кем-то иным. Держит он меня в заложниках или нет, мне отнюдь не по душе, что он страдает, так что я шустро закидываю ноги на настил.

Собираясь забраться на верхний ярус тем же манером, что спустился, я совершаю идиотскую ошибку: позабыв о сломанной руке, пытаюсь на ней подтянуться. Это заставляет меня изрыгать проклятия в хороводе звёзд добрую минуту. Генерал выглядит так, словно разрывается между тревогой и жаждой помочь, но на его лице при этом проступает хоть какой-то цвет.

– Может, по лестнице? – мягко предлагает он, и, похоже, искренне недоумевает, почему я одарил его гневным взглядом. Наверно, не стоит так скалиться на дворянина, но едва ли мне ещё есть что терять. Правда, он мог бы столкнуть меня со стены – но даже это было бы прогрессом.

– Я справлюсь, сэр. – Приставная лестница отпадает: если б у меня вышла из строя только рука или только нога, то я бы сдюжил, но с тем и другим мне это не по силам.

Наконец мы добредаем до нормального лестничного пролёта, которым предусмотрительный строитель разнообразил чёртовы приставные лесенки, но тут хлынуло как из ведра, так что к возвращению в башню с меня льет ручьём, и настроение у меня препаршивое. Когда я спотыкаюсь о расшатанную доску и генерал хватает меня за руку, я едва удерживаюсь, чтобы не наорать на него.

– Мне жаль, – бормочет он, уставясь на мою хламиду, лишь бы избежать моего негодующего взгляда. – Правда жаль. Я надеюсь, что ты скоро поправишься, и… эти собрания не будут тянуться столь долго.

Я вздыхаю и силюсь припомнить слова, какими приличные люди выражают крайнее расстройство.

– Ясно, сэр. Я ценю вашу заботу. – С этими словами я пытаюсь высвободить свой рукав, но он вцепился в него намертво. – Гм, сэр, если вы не против, можете меня отпустить – я уже вполне твёрдо держусь на ногах…

– Не могу, – отвечает он ещё тише. – Правда не могу. Прошу, всего пару мгновений…

Я чуть не брякаю вслух, что я – колонна в ещё меньшей степени, чем собака, но на его лице написана такая мука, что едва ли мой сарказм достиг бы его сознания.

– Хорошо, – неохотно соглашаюсь я. – Сколько вам угодно.

Он глядит на меня с трепетом дикой птицы, но тут же отводит глаза, стоит им встретиться с моими. Наконец, убедившись, что я не собираюсь бежать наутёк, он делает пару шагов, прислонясь плечом к моему – вернее, к моей руке, учитывая, что он на полголовы ниже.

Он тёплый и куда более увесистый, чем можно судить со стороны – должно быть, это всё мускулы. Так мы и стоим некоторое время, я – лицом к двери, он – к окну, и с обоих капает, словно с весла.

– В жалком положении мы оказались, верно? – бормочу я под нос, разглядывая завитки годовых колец и волокна древесины, словно в них кроется зашифрованный ответ. Но, опять же, чтобы получить ответ, нужно прежде задать вопрос: «Как я выживу среди всех этих лордов и леди, которые видят во мне зверушку? Когда я снова смогу взойти на корабельную палубу, чтобы вдохнуть морской воздух полной грудью? Найдется ли у нас с генералом хоть одна тема для беседы, или мы оба сойдём с ума, прикованные друг к другу на долгие года?»

Азотеги тяжело вздыхает подле меня:

– Да уж.

Вновь обретя способность двигаться, генерал наконец отпускает мой рукав и, подойдя к одному из узких окошек, глядит на пасмурное небо, облокотясь о раму. Мне на ум приходит спутанный ястреб, тоскующий по полёту, и я осознаю, что на самом деле не одинок в моем заточении. Я никогда не умел злиться подолгу, так что, возясь с завязками своей хламиды, я спрашиваю:

– Как прошло ваше собрание?

Он оглядывается через плечо со столь неподдельным изумлением, что остается лишь дивиться, насколько ужасно я вёл себя прежде.

– …Хорошо, – медленно отвечает он. – Завтра мы выступаем к форту Святой Антон. Я прослежу, чтобы для тебя подали носилки – ни к чему бередить твои раны.

– О, – отзываюсь я, сражённый подобной заботливостью. – Благодарю. Мне случалось проплывать мимо Святого Антона, но я никогда не сходил там на берег.

– Полагаю, он будет покрасивее Тальеги. У твоего народа куда больше вкуса в архитектуре.

«Выходит, на что-то мы все-таки годимся», – злорадно думаю я.

– Разве дзали не нанимают человеческих строителей?

– Думаю, что да – но планы зданий всегда разрабатывает господин, насколько мне известно. – Он поворачивается ко мне с озадаченным выражением: – Дзали, дзалин – я нередко слышу, что твои соотечественники нас так называют, но, признаться, понятия не имею, почему.

– Не сказать, чтоб я над этим задумывался – меня просто так научили. Дед говорил, что так вы назвались сами, когда пересекли горы.

– Вообще-то, это вежливая просьба – так путник просит еды и крова.

Я медленно расплываюсь в улыбке по мере того, как до меня доходит смысл его слов, и он, глядя на меня, одаряет меня самой естественной улыбкой, какую мне доводилось видеть на его лице. На мгновение я забываю, что он и сам – один из этих невероятных созданий, и думаю, что рад был бы назвать его другом, повстречайся мы в иных обстоятельствах. Но вот улыбка сменяется привычным бесстрастным, отстранённым выражением, и момент упущен.

– Тебе надо отдохнуть, – говорит он. – Поутру нас ждет долгий путь.


Примечания переводчиков:


[1] Оснастка – в оригинале bait and tackle – в букв. переводе «наживка и крючок», сленг. – «член и яйца».

[2] Её Высочество – королеву действительно именуют именно так, а не «Её Величество», как подобает – причина этого кроется в тонкостях политического характера, о которых вы узнаете в дальнейшем.

[3] Донжон – (фр. donjon «господская <башня>» от ср. лат. dominionus) — главная башня в европейских феодальных замках.

Следующая глава

Предыдущая глава

– Вижу, ты проснулся. – Ничто поутру не сравнится с душевным сарказмом. Я широко улыбаюсь, заводя руки за голову, и гляжу на маячащего в дверях рыжего дзалина. Понятия не имею, что он тут вообще делает, но теперь, когда в голове прояснилось после хорошего отдыха, я готов применить на нём излюбленный тётин прием против неприятных людей.

– Доброе утро, мой лорд! – радостно приветствую его я. – Чем могу служить?

Он косится на выставленный мной ночной горшок и огибает его по широкой дуге, заходя в комнату.

Я уже успел выяснить, что моя лодыжка лишь вывихнута, а не сломана, ковыляя мимо спящего генерала, чтобы помочиться. Меня по-прежнему обуревает ощущение, что кто-то пытался вскрыть мою голову гарпуном, но зато рука почти не болит, если ей не двигать, ну а в противном случае болит будь здоров. Если святые справедливы, то лейтензанц сейчас торчит у монахов с обеими переломанными ногами и руками, чтобы хорошенько подумать над своими приказами.

читать дальше– Я имею счастье штопать твой уродливый череп, – бурчит в ответ мой нынешний злой гений, и моя улыбка несколько тускнеет – не ожидал, что это поручат тому, кто занимает первое место в числе моих недоброжелателей – а его ухмылка, напротив, расползается. – Постараюсь обойтись без слишком ужасных шрамов; впрочем, рука может дрогнуть… так что ничего не обещаю.

Я с возрастающей тревогой наблюдаю, как он приближается к кровати.

– Сэр, я понимаю, что отношения у нас как-то не заладились – может, начнём с чистого листа? – предлагаю я как можно дружелюбнее. – Я – штурман Кэлентин [1] из…

– Ты – невежественное быдло, которое в одночасье уничтожило десятилетия упорных усилий, – рявкает он. По счастью, его руки не дрожат от гнева, когда он принимается разматывать бинты на моей голове. – Своей безалаберностью ты разрушил не только мою жизнь, но, возможно, бессчётные судьбы других, отвлекая генерала от его прямых обязанностей. Если уж мне приходится делить с тобой один континент, хотя бы не открывай при мне рта.

Я вздрагиваю – и получаю за это подзатыльник. В процессе осмотра он несколько раз глубокомысленно хмыкает, подтверждая мои худшие опасения, затем что-то сотворяет – раздается крякающий звук, пахнет палёным – и берёт со стола свежие бинты.

Закончив, он спешит уйти, но в дверном проёме оборачивается со свойственным дзали драматизмом. Я осторожно киваю и бормочу слова благодарности, давая понять, что готов сделать первый шаг к примирению – но его взгляд пышет лишь пущей ненавистью. Наконец он выплёвывает:

– Да ты… тебя даже симпатичным не назовешь! Ты вообще не тот тип, что нравится генералу, и не принесёшь ему ничего, кроме беды! Это самая ужасная пара за всю историю! Надеюсь, ты потопнешь на своем проклятущем корабле! – Дверь за ним захлопывается.

Мне остается лишь созерцать опустевший проём, почёсывая свежую повязку и по-прежнему ровным счетом ничего не понимая. У меня такое чувство – назовите его интуицией, если хотите – что с этим бъезфрецзингом дело обстоит куда сложнее, чем мне говорят. Но если я услышу хотя бы намек на слово «женитьба», то, пожалуй, всё-таки выпрыгну в одно из этих окошек и похромаю прямиком на свой корабль, пусть и с разбитой башкой.

Ну, если, конечно, генерал не окажется переодетой рыбачкой. Я фыркаю, представив это в красках, и всерьез задумываюсь над вопросом: больнее стоять или же скучнее лежать?

Прежде чем я успеваю оценить преимущества и недостатки каждого решения, дверь вновь со стуком распахивается.

– Доброе утро, матрос!

В комнату врывается сияющая дзалинка с подносом, на котором разложены булочки и фрукты. На ней пригнанное точно по фигуре синее с золотом обмундирование, куда роскошнее моей невзрачной бурой матросской туники, и, наверно, мне следует отдать честь или поклониться, или что там ещё, но я никогда не был силён в армейской субординации. Так что я просто улыбаюсь в ответ – она представляет собой куда более приятное зрелище, чем этот рыжий стервец.

Хоть на кораблях женщину нечасто встретишь, в армии их полно – наверно, потому что она чуть менее чем полностью состоит из дзали. В некоторых глухих селениях поговаривают, что женщинам там не место, но дзали вполне по силам заставить солнце вставать на севере, втемяшься им такая блажь. Холмяки, которым доводилось скрестить оружие с дзалинками, сетуют лишь на то, что у дзали вдвое больше воинов.

У этой всё те же огромные зелёные глаза, что и у прочих, а волосы, заплетённые в длинную тугую косу, выкрашены в тёмно-русый – судя по корням, от природы они синие.

– Есть хочешь? – предлагает она, потрясая подносом так, что булочки подпрыгивают. – Это вкусная еда, не те помои, что тут обычно дают.

Заинтригованный, я усаживаюсь в постели и стараюсь не зевать.

– Благодарю вас, леди – я здорово проголодался.

– Пф-ф, брось эти титулы: мне без того целый день приходится их терпеть. Как насчёт того, чтобы считать, будто мы – просто двое незнакомцев, и не морочиться? – Она швыряет поднос мне на колени, на миг расцветив обстановку весёлыми звездочками. Её предложение непривычнее, чем синий угорь, но раз дзалинка желает, чтобы солнце всходило на севере… – Я слыхала, что ты служил штурманом на… – Она щурится на мою серую хламиду неясного происхождения, – на «Пеламиде», верно?

– Да, с… м… – Я поскорее запихиваю в рот кусок хлеба. Поскольку основой тётиного воспитания было: никто не должен оставаться голодным, я вопреки формальностям решаюсь предложить: – Ну а вы, это, не хотите перекусить?

– Ну, если ты не против… – Дзалинка с готовностью хлопается на стул генерала, прихватив кусок вдвое больше моего кулака. – Спасибо!

Некоторое время не слышно ничего, кроме жевания и глотания. Припомнив, что я, вроде, видел сквозь дрёму, как слуга принес кувшин и два каменных кубка, я тотчас обнаруживаю их на столике у кровати. Разлив содержимое кувшина по кубкам: судя по отсутствию запаха, родниковая вода – не слишком-то роскошно – я предлагаю один гостье. Она опустошает его одним глотком, кивнув в знак благодарности – безыскусная, словно простой моряк.

– Ну что ж, – наконец произносит она, вытирая рот тыльной стороной руки. – Так-то лучше. Как тебя зовут? Меня – Джара.

– Кэлентин из Эссеи, – отвечаю я, и мы одновременно ударяем кулаком в плечо – общепринятое солдатское приветствие. Она вновь расплывается в улыбке, и я невольно улыбаюсь в ответ. Я никогда не чувствовал себя уверенно в отношениях с женщинами, но с дзалинками как-то проще, ведь они и не думают скрывать, нравишься ты им или нет. Обычно, правда, выясняется последнее, но эта, вроде, ничего.

– Мне поручено заняться твоим обустройством: тренировать, объяснять всякие важные вещи, отвечать на вопросы – ну, в общем, помогать во всем, что тебе заблагорассудится. – Она разгибает пальцы, словно на ходу пересчитывая свои нынешние обязанности. – Верховный генерал считает, что со мной тебе будет проще столковаться, чем с ним. Вот уж не знаю, с чего он так решил: все жалуются, что со мной слова не вставить. – При этом её глаза насмешливо прищуриваются.

– Правда? – Я провожу рукой по лицу в бесплодной попытке выглядеть более бодрым и внимательным. – Это ужасно мило с твоей стороны. А чему ты собираешься меня учить?

– Могу потренировать тебя во владении мечом и щитом, но не думаю, что тебе это понадобится. – Она суёт за щеку финик и вещает с набитым ртом: – Ну а если хочешь освоить этикет, то это не ко мне. По правде, я и секретов королевства почитай что не знаю – мне их не доверяют. Так что… может, расскажешь о себе для начала? Ты женат?

Я бросаю взгляд в сторону окна – но решаю, что пока не время.

– Увы, нет.

– Отлично! – Видя ужас на моем лице, она объясняет: – Когда случается бъезфрецзинг, все предшествующие союзы автоматически расторгаются. Хотя у нас это и так… периодически происходит, мы опасались, что, будучи человеком, ты этому воспротивишься.

– Ты хочешь сказать, что, будь я женат, мне пришлось бы расстаться с женой? – От её кивка у меня вновь начинает нещадно болеть голова. – И это обычное дело? О святые угодники… – Тут меня осеняет новая мысль, от которой я так и оседаю на подушки: – Генерал ведь не женат, а?

– Ну, теперь уже нет! – При виде выражения моего лица она вновь ухмыляется. – Не волнуйся, он развёлся давным-давно. Правда, партнёр у него есть – ну, то есть, был. Джа Алим. Думаю, ты уже с ним встречался: рыжий, бесстыжий…

– Было дело. Кажется, он и впрямь меня ненавидит. – Эти разговоры о браке беспокоят меня не на шутку. На вид генерал немногим меня старше, но по дзали судить сложно. Быть может, он женился в юности, но…

– Не принимай близко к сердцу – он никого не переносит, кроме Непревзойдённого Генерала. Они вступили в партнёрские отношения, когда последний брак генерала распался.

Последний брак?

Она в задумчивости скрещивает пальцы – средний и указательный.

– Хотя, пожалуй, ненавидеть тебя у него и правда есть все причины: он долго добивался этого статуса.

– Зашибись, – вздыхаю я. – Ну а что собой представляет это партнёрство?

Она косится на меня с таким видом, словно её мнение о моих умственных способностях резко упало.

– Ну, партнёры… Родственные души, братья по охоте… Они клянутся всегда быть рядом друг с другом, на войне и в мирной жизни. Все поговаривают, что генерал мог бы найти и кого получше, но Джа Алим родом из очень знатной семьи. Но, само собой, генерал не может всегда быть рядом с вами обоими, и, поскольку ваша связь признается приоритетной, их партнёрство аннулируется.

М-да, странное дело. Я и прежде слыхал, что у дзали есть чёртова куча причудливыъх обычаев, но я полагал, что этом отношении они несильно от нас отличаются: женятся, заводят детей, посещают церкви или там священные поля, возделывают землю и, само собой, умирают. Я впервые слышу о вещах, о которых она говорит как о чём-то самоочевидном.

– Ну хорошо, – медленно отвечаю я. – Если они формально вместе – ну или что-то вроде того – то почему ж тогда генерал его ударил за то, что он оскорбил меня?

Должно быть, у Джары такой же вид, как у меня после признаний генерала.

– Он что? – вскрикивает она. – Вот уж не думала, что Алим такой придурок, что вздумает оскорблять фокуса, да ещё сразу после установления связи. Просто не верится. – Откинув голову, она щурится на потолок. – Мне он никогда не нравился, но прежде я не догадывалась, что он ещё и тупой. Должно быть, ты его больше знать не хочешь.

Это довольно трудно осуществить, учитывая что он творит бог знает что с моей головой. Я приподнимаю плечи в попытке улыбнуться:

– Ничего, я с ним как-нибудь совладаю. Он ведь не служит в армии?

Дзалинка фыркает, поднимая бровь:

– Это потому, что он не желал конкурировать с верховным генералом. Да тебе и не светит с ним «совладать», если не приналяжешь на тренировки.

Я стараюсь выглядеть обнадёженным:

– Но ведь ты здесь именно за этим, верно?

– Определённо, если ты не против, чтоб у тебя кишки из ушей полезли, – ухмыляется она в ответ. – Впрочем, я слышала, Алим лечит и не такое. – Она подмигивает, подхватывая с подноса последнюю миндалинку, чем окончательно завоёвывает моё сердце. Будь она человеком, я бы обязательно придумал, как вызнать, замужем ли она. Но мне не доводилось слышать, чтобы кто-то из дзали дважды взглянул на одного из нас…

…ну, не считая генерала, который вчерашней ночью уставился на меня, словно на родник среди пустынного острова.

В попытке выбросить это из головы я, смерив взглядом её хрупкую фигурку, бросаю:

– Полагаю, что на моём счету больше схваток не на жизнь, а на смерть, мэм.

Моё замечание её лишь веселит:

– Естественно, ведь я предпочитаю биться за жизнь – или что-нибудь получше.

Я со смешком признаю её правоту.

– Вы говорили, что вас тревожило то, что я – человек, – говорю я. – Выходит, не все фокуса бывают людьми?

– Ох, естественно, нет. Кстати, во множественном числе это фокусы [2]. У каждого всегда есть вектор, гм, ну, то есть, двое становятся фокусом и вектором друг для друга. Но в такой роли, на самом деле, может выступать что угодно: один маг, забыла его имя, как-то сфокусировался на кожаном мяче. Но это всегда кто-то – или что-то – кого они прежде не встречали – или не видели. На самом деле, я никогда не слышала, чтобы это происходило с человеком, но я не то чтобы великий историк.

Оконную раму сотрясает сигнал далёкого горна, по которому дзалинка тотчас подпрыгивает с виноватым выражением на лице. Затем она вновь вытягивается в «допросную» позу, здорово напоминая нашего чопорного лейтензанца, и прочищает горло.

– Продолжим. Итак, ты не женат. А чем ты занимаешься, когда ты не во флоте?

– Ну, рыбачу, в основном, – сообщаю я, потирая подбородок. – Моя тётя – капитан рыбацкой шхуны, и мы захватываем штормовые сезоны, когда пираты и наёмники сидят по домам.

– Рыбачишь? – мигом оживилась Джара – её зелёные кошачьи глаза так и заблестели, прежде чем она, опомнившись, вновь выпрямилась. Её хватает ровно на минуту, после чего она вновь разваливается на стуле. – Я хочу сказать, рыбалка – это здорово. У тебя есть подручные, ну, там помощники, подмастерья?

– Не-а.

– Тогда кому следует сообщить о том, что ты здесь?

– Ну, капитану и команде «Пеламиды», – отвечаю я. – Они, должно быть, пришвартовались в доке рядом с обителью Дубовой Братии, если только корабль не затонул вконец; в таком случае, должно быть, капитан вернулся в Крик Чайки, чтобы получить новый. А если я тут застрял надолго, то тогда еще тёте. То есть, Лиссаль из Эссеи.

Она кивает с закрытыми глазами, словно записывая всё это на воображаемую табличку.

– Ну а вы… можете сказать, сколько я здесь ещё пробуду?

– Может, не больше недели. Мятежники Рзалеза заняли форт Зимородок, и мы, наверно, скоро выдвинемся им навстречу, по полевым лагерям. Не волнуйся, у генерала хорошая палатка. – Вот если раньше я не волновался, то теперь точно начну. Мне что, так и таскаться за ним по лагерям? – Ну а после… если битва закончится удачно, то двинемся на запад. Ну а если нет, наверно, вернемся в Крик Чайки для перегруппировки.

– Извиняюсь! – Я воздеваю ладонь, прерывая её, прежде чем она изложит мне план передвижения войск на сезон вперед. – На самом деле, я имел в виду, когда я смогу вернуться на свой корабль?

У нее отвисает челюсть.

– Шутишь, что ли?

– Ну… не то чтобы.

– Ох, боги… – Она шлёпает себя по губам, уставясь на меня во все глаза. – Полагаю, об этом тоже придется сообщать мне. Ты не можешь оставить генерала, Кэлентин. Некоторые фокусы вообще не могут удалиться дальше, чем на расстояние вытянутой руки, во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы у кого-то эта дистанция превышала дальность полёта стрелы. Ну а генерал, само собой, не может командовать с лодки.

Я завожу руку назад, пытаюсь убедить себя, что идея плохая, но все равно смещаю шею до хруста позвонков. Уж лучше бы узнать, что в меня влюбился весь офицерский состав во главе с королевой, чем вновь услышать эти слова.

– Прошу прощения… – произношу я голосом, ровным, словно шлюпочная палуба, – он что, прикажет мне списаться с корабля?

– Ну, не знаю, насколько это можно назвать приказом, – она нервно стискивает руки, – это – составная часть магии. Тут уж никаких вариантов – самой мне, понимаешь ли, не доводилось встречать соединенных пар, но везде говорится, что эта связь соединяет их до самой смерти. Думаю, что он бы не возражал, чтоб ты оставался матросом, но это попросту невозможно.

– Невозможно, – бездумно повторяю я. Никаких кораблей, больше никогда. В меня втрескался дзалинский лорд, и я обязан оставаться при нём. Никакого моря. Он хочет, чтобы я взгромоздился на лошадь и сражался в кавалерии.

– Ну а как же… моя семья? – Я даже не чувствую смущения от того, что мой голос дрожит.

Её улыбка преображается в сочувственную гримаску, а это вовсе не то выражение, которое я хотел бы увидеть. Задумчивость бы ещё прокатила, ухмылка дала бы понять, что она попросту меня разыгрывает – ну а потом в тавернах, на пирах или где там ещё, будет хихикать вместе с другими дворянами над тем, как одурачила тёмного моряка. – Я уверена, что он навестит их вместе с тобой, как только сможет, – мягко произнесла она.

Я хочу схватить её за плечи и трясти, хочу вопить во весь голос или вызвать судьбу на рыбацкий поединок, где победитель получает всё. Но она – дворянка, какой бы милой она ни казалась. Мои вопли не призовут святых на помощь. Ну а если бы судьба и впрямь увлекалась рыбалкой, тогда ни один матрос не потонул бы в море.

По крайней мере, теперь я хотя бы понимаю, почему генерал так расстроился, когда я задал ему тот же вопрос прошлой ночью. Не знаю, то ли мне трястись, то ли мысленно похлопать себя по спине, веля не сдаваться. С одной стороны, в свете услышанного не очень-то благоразумно с моей стороны было настаивать на возвращении на флот невзирая на идущую войну. С другой стороны, никогда не видеть моря…

Но всё, что приходит мне на ум:

– Это корабль, а не лодка.

Горн вновь трубит, на сей раз призывно, и Джара шумно хватает воздух, вскакивая на ноги.

– Извини, – говорит она, прижимая ладонь к груди, – но я совсем забыла о времени. Слушай, я уверена, что у тебя тьма вопросов, и ты явно разбираешься во всем этом ещё хуже, чем полагает верховный генерал, но мне пора на учения, а то лейтензанц пустит мои уши на подвязки.

Я киваю, всё ещё не опомнившись от онемения в голове и груди. Её взгляд смягчается.

– Мне правда жаль насчет твоей семьи.

– Спасибо, – бормочу я, затем добавляю тверже: – Благодарю за помощь. – Не стоит винить гонца в том, что он принес дурные вести. Она не обязана была мне об этом говорить – учитывая разницу в положении, она вообще ничем мне не обязана.

– Не стоит благодарности. Вернусь завтра, если смогу вырваться. – К моему удивлению, она сжимает руку в кулак у уха и подносит к губам жестом, каким солдаты салютуют офицерам, перед тем, как открыть дверь.

Осознание этого нисходит на меня по мере закрытия двери, стук которой знаменует отступление моего страха заточения перед лицом еще худшей, всеобъемлющей паники.

– Миледи, постойте! – кричу я ей вслед, пока она окончательно не скрылась из вида. – А что полагается делать фокусу?


Примечания переводчиков:

[1] Кэлентин – имена подавляющего большинства земляков Кэлентина имеют греческое происхождение, однако его имя – Calentine – является видоизменённым именем латинского происхождения «Валентин» - в пер. с латин. «здоровый, крепкий, сильный».

[2] Фокусы – тут даётся следующая параллель: focus во множественном числе – не focuses (по правилам английской грамматики), а foci (по правилам латинской).

Следующая глава

Предыдущая глава

Моя жизнь никогда не бывала особенно сложной. Я не из тех, кто предаётся мечтам о грядущих свершениях. Я служу на флоте просто потому, что так сложилось: по весне я услышал барабаны вербовщиков и подумал: чем черт не шутит, всяко лучше, чем до самой смерти потрошить рыбу с утра до ночи.

Так что я никогда не строил планов на будущее. Скажем, послужу, пока не закончится война и здоровье позволит, потом вернусь домой, построю собственный причал, найду жену и буду рыбачить, как тысячи моих земляков. С Марией у меня пока что не сложилось, но не то чтоб она вообще кому-то оказывала предпочтение. В любом случае, я не больно-то разборчивый: мне подойдет любая, лишь бы хорошо ворочала веслами и за словом в карман не лезла – на большее не претендую.

По крайней мере, так я всегда думал.

читать дальшеПока случайно брошенный взгляд не сделал мою жизнь невероятно сложной. А ведь если бы мои отчаявшиеся товарищи не потащили меня к монахам, где бы я ещё встретился с легендарным верховным генералом?

Хотя, если представить, что за скандал бы разразился, заметь он меня во время какой-нибудь корабельной инспекции… При этой мысли я содрогаюсь, благодаря мою крохотную счастливую звездочку. Представляю, что за весёлую жизнь мне бы потом устроили товарищи…

Но я по-прежнему не понимаю, что же все-таки случилось. Генерал сказал, что он меня любит. Те же слова говорила мне тетя, порой мы обмениваемся ими с кузенами; правда, сейчас я уже не могу вспомнить, когда в последний раз их слыхивал. Должно быть, его они смущают не меньше, чем меня, учитывая, сколь часто он краснеет.

Святые угодники, если моя жизнь стремительно скатывается в абсурд, то его – и вовсе кораблекрушение в кишащих угрями водах. Говорят, что любовь обращает в рабов и самых свободолюбивых… но что он имел в виду, говоря, что я могу делать с ним все, что пожелаю? От кого такое вообще услышишь? Либо он зачем-то хочет довести меня до безумия, либо же сам настолько тронулся, что его пора изолировать от общества. Я со стоном тру лоб. Во что я влип.

Видимо, я всё-таки задремал, потому как следующее, что я слышу – это скрип стула, на спинку которого откинулся генерал, а в сумрачной комнате вновь горят лучины. Похоже, кто-то их недавно заменил.

Не все тени, что легли на его лицо, порождены язычками пламени. Глазам не верю: до нынешнего дня я и не думал, что дзали могут выглядеть устало.

Во времена моего дедушки дзали были легендой, полузабытой сказкой, которой родители убаюкивали детей в колыбелях. А когда моя тетя сама была таким ребёнком, они перешли западные горы, которые почитали непреодолимыми, и захватили трон, который местные дворяне не могли поделить уж несколько поколений кряду.

Больше я толком ничего о них не знаю: не то чтоб им было дело до нашей рыбацкой деревеньки, равно как и нам до них. Долгое время мы даже собственных правителей в глаза не видели, но однажды пара вычурно одетых господ, осенённых особой, причудливой красотой, спустилась в доки, чтобы лично познакомиться с каждым из капитанов. Ну а после – не слыхал, чтоб кто-то жаловался на то, что феи, или ангелы – или кем там на самом деле были дзали – появляются всё чаще и даже наладили собственную лавку.

Большинство из них разделяют характерные черты: большие миндалевидные глаза, высокие скулы, кожу, не знающую оспин и прыщей. По правде, сам я ни одного прежде вблизи не видел, потому не могу судить, свойственны ли полные губы и прямой нос генералу лично, или столь же типичны. Его золотистая кожа в неверных отсветах лучин кажется темнее, чем у моих земляков-рыбаков, коротко обрезанные волосы теряются в сгустившемся сумраке. На обращённую ко мне щёку отбрасывает тень тонкий шрам, что тянется от левого глаза. Самого меня пока святые миловали от подобных отметин на лице, но, надо думать, я обзавёлся здоровенным рубцом на голове. Глядя на него, мне никак не отделаться от крутящейся в голове песенки «Из грязи в князи [1]», в которой повествуется о нём, королеве и злополучном троне:

Волоса под фуражкой черны, словно ночь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Закрома неприступны, как честная дочь – ой-ли хой-ли хэй-ли хой,
Глаза – чистый лёд, будто гром, голос низкий,
Рука крепка, как лихой бабы сиськи…

Дальше строфы становятся всё более развязными, а рифмы – всё более произвольными, но детишкам нравится голосить всякий вздор, и я, сколько себя помню, самозабвенно распевал эту песенку наравне со всеми. Кто ж знал, что однажды я воочию повстречаю её героя – не говоря уж о том, что он будет глядеть на меня такими глазами.

Я с запозданием замечаю, что он проснулся – и поспешно отвожу глаза. Я могу спеть эту песенку про себя тысячу раз кряду, но это не приблизит меня к пониманию того, что случилось.

– Я тебя разбудил? – тихо спрашивает он. – Пожалуйста, не обращай на меня внимания.

Я киваю, всё ещё мурлыкая припев про себя – тут до меня доходит смысл сказанного, и я подпрыгиваю, будто завидев на горизонте вражеский флаг:

– Вы что… собираетесь тут всю ночь просидеть, сэр?

– После двух ночей я уже как-то свыкся, – отвечает он, подавляя зевок. – Я думал было послать за подушками, но их всё равно некуда класть.

– А. – Ну а что тут еще скажешь?
В тот же момент он – сама предупредительность – склоняется надо мной:

– Тебя устраивает обстановка? Скажи, что тебе не нравится – в один миг поменяем.

Какие еще поступят претензии к тому, как я содержу свой корабль? – звучит в голове насмешливый голос лейтензанца.

– Боюсь, это не слишком хорошо для вашей спины, сэр, – осторожно замечаю я. – А также, прошу прощения, это довольно странно – когда кто-то смотрит, как ты спишь. Конечно, я привык, что вокруг полно народу, но они обычно смотрят на море. Сохраняют личную дистанцию, вроде того.

На его лице – апофеоз вины и раскаяния, словно я вырвал сердце из его груди, а не высказал простое пожелание. Дёрнул же меня чёрт.

– Разумеется, это потому, что мы плаваем в тёплых морях, – добавляю я, пытаясь загладить эффект от своих слов, – а ночи влажные. Мы просто не можем спать впритирку из-за того, что потеем как ненормальные, понимаете? На море так качает, что волей-неволей учишься держаться за что придётся, или же приходится привязываться; иначе, если кто-то на тебя налетит, вы вдвоём превосходно загремите за борт.

Когда я наконец перевожу дыхание, по нему уже не так похоже, будто я только что наступил на его любимого щенка.

– Значит, вы не следуете Кодексу Отто? – спрашивает он, склонив темноволосую голову набок.

– Ну… – протягиваю я, краснея против воли. Не то чтоб меня смущали эти шуры-муры между членами команды, но это не самая подходящая тема для беседы со старшим офицером. – Нет, ми… сэр. Это всё городские штучки. Я всю жизнь спал с кучей людей в одном помещении, но в Эссее рыбаки не делят одеяло с теми, с кем они, ну, не близки – а с ними встречаются лишь в порту. «Парни – летом, девчонки – зимой» – это точно не про меня.

– Так твои люди не чтят волю богов? – Генерал озадаченно сдвигает тёмные брови – по крайней мере, он, вроде, не злится. Я давно подметил, что сухопутный люд куда чувствительнее в вопросах религии, чем мы, морские волки. Не то чтоб мы менее набожны – просто у нас это иначе выражается. В жизни мне приходилось встречать множество людей, которые каких только обычаев не придерживаются – тут уж либо соблюдай все подряд, либо живи своим умом.

Я провожу рукой по лицу, пытаясь представить, что обращаюсь к кому-то другому – скажем, к какому-нибудь тощему конопатому гребцу-новобранцу.
– Однако я чту прочие заветы Святого Отто, сэр. И мне никогда не доводилось спать одному, разве что когда я отчаливал на ялике, чтобы прошвырнуться по пришвартованным кораблям бунтарей. Просто мы считаем, что, коли уж помрёшь во сне – так просто не проснёшься, вовсе ни к чему, чтобы кто-то из-за этого не спал.

– Ясно. Конечно, я буду чтить твои традиции.

Кто б мне объяснил, что он имел в виду.

– Сэр, – соглашаюсь я – это всегда беспроигрышный вариант.

Он соединяет кончики пальцев и подносит к губам, до ужаса напоминая изображения Святого Фрерико, которое дзали помещают на свои флаги. Отто и Фрерико – единственные наши святые, которых дзали почитают наравне с нами; монахи говорят, что они видят в них воплощения собственных богов – но я не силён во всей этой теологии.

– Кстати, о кораблях, – вспоминает он. – Ты служишь во флоте [2]?

– Да, сэр, – не без гордости отзываюсь я. – Восемь сезонов под парусом, а до этого два сезона водил грузовой баркас, снабжая военные корабли провизией.

– Восемь, – повторяет он. – Значит – сколько вёсен ты видел?

– Двадцать две. – При виде выражения его лица мои губы сами собой расползаются в улыбке. – Когда моим кузенам и мне стукнуло четырнадцать, мы пошли добровольцами просто интереса ради, ну а потом нам сравнялось шестнадцать и нас призвали. Двое мальчишек, трое девчонок. – Я украдкой бросаю на него взгляд, ожидая его реакции – однако дзали и сами нередко отправляют женщин воевать, так что его этим не удивишь, и я удостаиваюсь лишь задумчивого взора. – Я с «Пеламидой» с тех самых пор, как она впервые встала на воду, и с тех пор хлебаю себе воду потихоньку с этим корытом наравне.

– Корытом? – напряжённо переспрашивает он. При всей своей многолетней мудрости дзали упорно продолжают считать, что море – это что-то вроде западни с запрятанной в ней крюком. Никто из них и близко к воде не подойдёт без крайней необходимости. При всём при этом они здорово любят рыбу, так что их вполне устраивает, что людишки исправно поставляют этот деликатес на сушу. – Значит, это не очень прочный корабль?

– Сущая развалюха, – не задумываясь, отвечаю я, а затем внезапно вспоминаю, с кем говорю – и жалею, что не заткнулся вовремя. – Прошу прощения – я не хотел сказать, что недоволен местом службы.

Он отметает мои возражения великодушным жестом:

– Не стоит извинений. Полагаю, в будущем ты хотел бы иного места?

Я моргаю и почёсываю подбородок, походя замечая, что пора бы побриться – а про себя поспешно соображаю, как бы высказать свои пожелания подипломатичнее.

– Я лишь выполняю приказы, сэр. Я – штурман, подотчётный капитану и лейтензанцу. Думаю, что толк от моей работы есть, но не то чтобы это было делом всей моей жизни.

«Ох, – доходит до меня с запозданием: да это же один из тех счастливых моментов в жизни, о которых говорят шёпотом, чтоб не сглазить. – Моя истинная цель – командовать кораблём, – изо всех сил думаю я, надеясь, что мои мысли каким-то образом достигнут его сознания – или же одного из его богов. – Тем, на котором я буду волен устроить всё, как мне заблагорассудится – самому прокладывать курс и так далее… Дай мне два корабля – и я весь твой – это так же верно, как то, что ты сказал, будто ты – мой!

Его плечи медленно опускаются, расслабляясь, а по физиономии вновь расползается одна из тех тёплых улыбок, что выглядят столь неуместно на его суровом лице.

– Прекрасно. Превосходно. Я немедленно похлопочу о твоем переходе в мою дивизию. Ты хорошо держишься в седле?

Наверно, в этот момент я со стороны больше всего похож на выброшенную на берег рыбу – всё тот же хлопающий в немой мольбе рот. Мне доводилось слышать про кавалерийские соединения, которыми командует верховный генерал. Дворяне могут позволить себе содержать этих огромных битюгов, из которых десятилетиями выводили настоящие боевые машины – один такой обошёлся бы моей немаленькой семье в годовое содержание. Мне же доводилось иметь дело лишь с клячами, которые этим гигантам и до носа не достанут.

– Сэр, – наконец выдавливаю я. Если он всерьёз собрался меня туда засунуть… эта мысль придает мне достаточно сил, чтобы добавить: – Не думаю, что тамошним дворянам эта идея придётся по нраву.

Его полузакрытые глаза темнеют настолько, что вовсе не видны в тусклом свете лучин.

– Они не будут возражать.

Ещё как будут, и я буду! Но препираться с вышестоящими – это особое искусство, и одно из главных его положений: не стоит начинать фразу с «нет».

– Боюсь, что, если вы будете бить каждого несогласного, это не пойдёт на пользу вашей репутации.

Он смотрит на меня с тем самым пугающим выражением – и я предпочитаю помалкивать, не понимая, о чём он думает.

– Но что если ты больше не сможешь вернуться во флот? – спрашивает он.

– Тогда придется снарядить всех до одной лошадей из ваших конюшен, чтобы меня изловить. – По правде, я не собирался говорить этого вслух – но слово не воробей. – Море – это вся моя жизнь, сэр. Если бы вы командовали флотом, я был бы счастлив служить там, куда вы сочтёте нужным меня направить. Но любой из нас предпочтёт дезертирство службе на суше.

Генерал выглядит настолько возмущённым, насколько я того заслужил, но хотя бы не настолько же оскорблённым.

– Значит, такова твоя воля, – тихо произносит он. Сглотнув, он отворачивается – свет и тени сменяют друг друга на резких чертах его лица, взгляд уплыл в пространство, линия губ выдает неуверенность. – Над этим надо хорошенько поразмыслить, – наконец бормочет он. – Но я не стану отнимать у тебя твою жизнь.

Я шумно выдыхаю, откидываясь на подушки.

– Благодарю вас, сэр, за то, что прислушались ко мне. В самом деле, я ужасно вам признателен.

Его губы изгибаются в мимолётной улыбке.

– Уже поздно, и этот разговор подождёт. Спи, и пусть твое пробуждение будет приятным.

Слишком уж легко подчиниться этому повелительному голосу, чтобы тотчас не провалиться в сон. Но что-то меня удерживает… И тут на меня нисходит запоздалое соображение, почему именно он не должен находиться в моей комнате.

Если генерал тут, кто же тогда ведёт чёртову войну?

– Т-с-с, – тихо отзывается он, когда я пытаюсь заплетающимся спросонья языком облечь всё это в слова. – Это не твоя забота. Не бери в голову.

Я неохотно слушаюсь. Но к моему сознанию, словно рыба-прилипала к акуле, намертво присосалась мысль, что, возможно, всё это моя вина. Во всяком случае… остальные точно так рассудят.


Примечания переводчиков:

[1] «Из грязи в князи» – в оригинале “Mud Crown” – довольно многозначное название, которое может означать как «Вытащенная из грязи корона» (буквальная отсылка к истории), так и «Корона, сделанная из грязи» и даже «Грязная корона».

[2] Во флоте – так обычно говорят люди, не имеющие к флоту прямого отношения, в то время как на профессиональном жаргоне моряков – «на флоте», так говорит и Кэлентин.

Следующая глава